Тираны 2. Императрица

Поразмыслив, наложница хлопнула в ладоши, и тот час на ее зов явился верный Ли Ляньин.

– У госпожи был нелегкий день? – скорее утвердительно заявил, чем спросил сообразительный евнух. – Легкий массаж способен вернуть в тело бодрость. Не желаете ли?

Орхидея, сидя на краешке кровати, молча кивнула и откинулась на постели, опираясь на локти. Ее вытянутые босые ноги покоились на полу. Евнух встал перед ней на колени и осторожно взял в руки прохладную ступню Мягкими нажимами прошелся по внешнему краю, аккуратно, но настойчиво поглаживая, придавливая, прощупывая каждую косточку. Разглядывая, как Ли Ляньин выполняет массаж, Орхидея принялась шевелить пальчиками ног – сгибала и разгибала, разводила, словно крохотный веер, и крепко сжимала, стремясь ухватить пальцы слуги. Тот невозмутимо продолжал свою работу, но от внимательного взора наложницы не утаились мимолетное движение его губ и взгляд. Ли Ляньин сдерживал улыбку, считая игривость хозяйки высшим проявлением ее расположения. Вместе с увесистым мешочком серебра, полученного им от Орхидеи на днях, благосклонность ее была воистину бесценной. Из глаз евнуха лучились обожание и собачья преданность.

– Скажи мне, могут ли такое проделывать китаянки? – Орхидея выдернула ступню из рук слуги и повертела перед его носом, растопыривая миниатюрные пальчики. – И правда ли, что они считают нас, маньчжурок, большеногими образинами?

– Ваши стопы прекрасны, почтенная, – склонив голову, ответил Ли Ляньин. – Главное их достоинство в том, что вы можете явить их мужчине обнаженными. Китаянки лишены такой свободы, как вы знаете. Даже в любовной игре их ноги должны быть прикрыты чулками. Мужчинам не рекомендуется видеть такие стопы без бинтов… И конечно, о свободе движений такой женщины речи быть не может.

– Что случится, если их ноги лишатся покровов? – заинтересованно спросила Орхидея.

Ли Ляньин пожал плечами:

– В спальне это может произойти, только если между мужчиной и женщиной существуют глубокие отношения. Если мужчина настаивает на праве взглянуть на неприкрытые тканью и обувью ножки, а дама ему уступает и показывает, это означает, что степень их близости невероятно высока. Ходить же без повязок не только крайне трудно, но и мучительно больно.

Евнух снова завладел ногой госпожи и скручивающими движениями принялся разминать, внимательно наблюдая за реакцией, чтобы не причинить боли. Но лицо Орхидеи оставалось бесстрастным.

– Завтра вы будете нужны мне для важного дела, – проронила она и вытянула вторую ногу. – Вам понадобится помощь пары человек. Захватите с собой тех, кому доверяете. И пусть они принесут моток прочной веревки, а также несколько крепких бамбуковых палок.

Ли Ляньин очередным поклоном выразил послушание.

…Раннее утро, солнечное и прохладное, полное запахов осенних цветов, ударило в окно, едва Орхидея открыла его. Поежившись и вдохнув полной грудью бодрящей свежести, наложница позволила служанкам себя умыть, одеть и причесать. Облаченная в пурпурный халат и расшитую жемчугом красную безрукавку, она с аппетитом позавтракала. По заведенному ей правилу, каждый день подавались новые блюда, и ни одно не должно было повторяться в течение месяца.

Закусив приготовленными на пару пирожками, императорская фаворитка пожелала провести чаепитие на воздухе и приказала вынести кресло со столиком к берегу пруда.

Прислуге пришлось открыть обе створки дверей, чтобы исполнить повеление. Орхидея бросила взгляд в проем и заметила стоявшего неподалеку от крыльца Ли Ляньина в сопровождении двух молодых евнухов. За спиной одного из них висела холщовая торба, из горловины которой торчало несколько палок разной толщины.

Оглядев в зеркало свою сложную высокую прическу – Сын Неба называл ее «облако волос», – Орхидея осталась недовольна нефритовой заколкой в виде бабочки.

– Посмотрите сами, – вежливо обратилась она к одной из служанок. – Она слишком зеленая, этот цвет совершенно не подходит к сегодняшней одежде. Безобразное сочетание. Принесите что-нибудь другое!

Переведя взгляд на другую девушку, Орхидея дружелюбно улыбнулась и попросила:

– Прошу вас отправиться к дому сестрицы Ласточки и передать от меня приглашение на чай.

Еще около получаса любимая наложница императора придирчиво выбирала заколку, то и дело посылая за новой коробочкой – их на полках в ее комнате скопилось уже немало. Во время примерок она время от времени бросала взгляд во двор. Через распахнутые створки ажурных ворот виднелся краешек пруда, на берегу которого светлым пятном выделялась Ласточка, облаченная в лазоревый халат. Китаянка томилась, ожидая появления пригласившей ее Орхидеи. За прошедшие месяцы она весьма похорошела – несчастное выражение исчезло с ее милого личика, глаза и нос больше не опухали от слез, кожа сияла белизной. Даже с большого расстояния можно было заметить красные расшитые туфельки на ее крохотных ножках.

Наконец, остановив свой выбор на аисте из серебра и жемчуга, Орхидея велела приколоть его к своим волосам. Грациозно поднявшись, она в сопровождении шести служанок проследовала к выходу из дома.

Появившись на крыльце, Орхидея на миг сладко зажмурилась под еще бледными лучами солнца. Она улыбнулась и приветливо помахала ожидавшей ее Ласточке, затем повернулась к замершим в ожидании приказа евнухам и скомандовала:

– Схватить эту разряженную лисицу-оборотня!

Тонкий палец указал в сторону китаянки.

Евнухи беспрекословно бросились исполнять повеление хозяйки. Подбежав к оторопевшей Ласточке, заломили ей руки за спину и наклонили ее вперед так, что собранные в волнообразную прическу волосы наложницы почти коснулись земли. Девушка вскрикнула и попыталась вырваться, но лишь причинила себе боль. Ее громкий плач разнесся над гладью пруда.

– А вы что стоите? – обратилась Орхидея к служанкам. – Сорвите с нее все, что она напялила!

Насмерть перепуганные, те кинулись к рыдающей жертве и вцепились в ее одежду, принялись тянуть и дергать. Раздался треск ткани, и через пару минут от халата и юбки остались лишь разбросанные по берегу лоскуты.

Орхидея в это время чинно расположилась в кресле за столиком с чайными приборами. Изящно держа фарфоровую чашку, она постукивала по ее расписному боку острыми кончиками серебряных футляров для ногтей, украшавших мизинец и безымянный пальцы. Наслаждаясь жасминовым напитком, императорская любимица разглядывала обнаженную соперницу – плач несчастной сменился всхлипываниями и неразборчивыми причитаниями.

– Свяжите ее хорошенько, – обронила Орхидея, сделав маленький глоток чая.

Ли Ляньин достал из торбы моток веревки, и евнухи сноровисто управились с заданием. Черные витки врезались в высокую грудь, опутали руки, перечеркнули белые бедра.

– Мне стало достоверно известно, что эта лисица вынюхивала сведения о Десятитысячелетнем господине – с целью околдовать его! – ледяным тоном произнесла Орхидея. – Также она собиралась подмешать яд в мою пищу – желая смерти и моей, и наследника!

Орхидея бросила взгляд на своего слугу. Предусмотрительный Ли Ляньин кивнул и выудил из рукава небольшой сверток.

– Вот печенье, изготовленное этим оборотнем, – сказал он, показывая окружающим содержимое. – Найдено во время тайного обыска в ее комнате!

Ласточка закричала, мотая головой:

– Это неправда! Кто-то оговорил меня! Сестрица Орхидея, мы же были подругами!..

Поставив чашку на блюдце, Орхидея нахмурилась:

– У меня, носящей под сердцем ребенка императора, нет подруг – ведь каждая может причинить вред. Жаль, что ты не устояла перед искушением сплести заговор! Теперь тебе придется ответить за зло, что ты намеревалась совершить!

Не обращая внимания на крики связанной наложницы о невиновности, евнухи повалили ее на землю и принялись охаживать палками. Ли Ляньин бил по спине тонкой и хлесткой лучиной – после каждого удара кожа девушки вздувалась и лопалась, сочась кровью. Его подручные орудовали палками потолще. Отдуваясь, они поочередно лупили по бедрам и голеням, словно выколачивали пыль из матраса.

После первой сотни ударов крики Ласточки сменились хрипом и сипением. К исходу второй – девушка затихла, уткнувшись лицом в землю и оплывая кровью. На спине ее не осталось живого места, ноги распухли, приняв фиолетовый цвет. Евнухи остановились, переводя дух и отирая со лбов бисерины пота. Ли Ляньин вопросительно глянул на хозяйку. Орхидея отрицательно покачала головой, дав понять, что наказание не окончено.

Служанки сбегали за ведрами и тазами. Наполнив их водой из пруда, они окатили провинившуюся, и та слабо застонала.

– Поднимите ее и развяжите, – приказала Орхидея. – Снимите не только веревки, но и бинты с ног!

С полуживой Ласточки скинули обувь и сорвали повязки. Она едва могла стоять, но ее заставили ходить взад и вперед перед чайным столиком, за которым восседала мучительница. Каждый шаг давался жертве с мучительной болью, лицо искажалось от страданий.

Орхидея, принимаясь за вторую чашку, недовольно поморщилась:

– Изменщица слишком ленива, ходит недостаточно резво. Пусть пробежится вокруг пруда!

Подхватив Ласточку под локти, ее отволокли к дорожке из белого щебня, что шла вдоль берега. Когда обнаженные ступни китаянки, похожие на уродливые копытца, коснулись острых камешков, она истошно вскрикнула и чуть не упала – но евнухи цепко удерживали. Одна из служанок принялась хлестать Ласточку расщепленной бамбуковой палкой – удары срывали целые лоскуты окровавленной кожи. Подгоняя таким образом несчастную, ее заставили бежать. Не одолев и двух десятков шагов, девушка рухнула на колени – евнухи намеренно ослабили хватку. Один из них пнул ее в спину – и наложница полетела лицом на щебень. Не издавая ни звука, она лежала ничком и, казалось, не дышала.

Взгляды прислуги устремились на Орхидею. Разноцветный взор хозяйки Тени платанов навел ужас на каждого, включая верного Ли Ляньина – такой смертельный холод сквозил из глаз любимой наложницы императора. Лицо ее напоминало маску.

Ровным, спокойным голосом Орхидея объявила:

– Тут стало недопустимо грязно. Пересыпьте дорожку и сметите мусор, все до единого клочка.

– Как прикажете поступить с заговорщицей, госпожа? – осторожно спросил Ли Ляньин.

В ответ та указала на пруд. Острые футляры на ногтях хищно блеснули, словно длинные когти.

Тело изувеченной китаянки положили на кусок ткани, туда же ссыпали окровавленную щебенку и завязали концы. Раскачав, евнухи закинули сверток в зеленоватую воду. Испуганные всплеском стрекозы принялись изумрудными зигзагами носиться над прудом.

Допив чай, Орхидея какое-то время еще неподвижно сидела за столиком, разглядывая расходящиеся по поверхности водоема круги. В том, что за расправой осторожно, стараясь не попасться на глаза, наблюдали из домика на противоположном берегу, она не сомневалась. Наложницы, живущие там, не отличались особым умом, но усвоить урок наверняка смогли.

ГЛАВА 12

РОЖДЕНИЕ НАСЛЕДНИКА

С наступлением холодных дней, когда вестниками грядущей зимы потянулись по небу длинные серые облака, Сяньфэн, опасаясь, что в Тени платанов будет промозгло и неуютно для проживания и любовных игр, повелел переселить свою любимую наложницу в Парк радости и света. Пока одни служанки торопливо расчесывали хозяйку, сооружая прическу, другие заполошно носились по дому, упаковывая вещи. Когда все было собрано, Орхидея подошла к дверям и, обернувшись, бросила прощальный взгляд на место, в котором провела несколько лет и торопливо проследовала к воротам.

Даже если бы на груди не висел защищавший от пустых переживаний амулет, девушка не испытала бы сожаления. Рисунки, каллиграфические прописи, ухоженные клумбы с благоуханными цветами – все это пройденный этап, принесший свои плоды. Что же касалось соседок, то, может, Орхидея и посочувствовала бы им – ведь тем суждено прозябать долгие годы, тоскуя и дурнея от невостребованности. В том, что ни одна из наложниц не попадет в императорскую спальню, Орхидея не сомневалась. Ведь она лично позаботится, чтобы повелитель позабыл про этот уютный сад. Никогда «молодым серпикам луны» китаянок не взойти над плечами Сына Неба. Напрасны оказались их страдания детства, зря прошла юность. Как вянут цветы, лишенные солнечного света и воды, так безвозвратно пропадут девушки в Тени платанов. Поблекнут волосы, испортятся зубы, иссохнет тело. И быть им колченогими старухами, не нужными никому ни во дворце, ни за его пределами. А вздумай кто из них повторить глупость Ласточки и попытаться привлечь внимание императора – повторят и ее судьбу.

Желтый паланкин уже ожидал Орхидею за воротами сада. Носильщики склонились в почтении перед ней, и девушка, стараясь ступать как можно величественнее, забралась внутрь и уселась в кресло. Евнухи подхватили длинные шесты. Орхидея взмыла над мощеной дорожкой и поплыла навстречу судьбе.

...Новое место оказалось просторным и действительно светлым – от облицованной мрамором ограды до большого и красивого дворца, стены которого были выкрашены в нежно-желтый цвет. Дорожки тут были широкие, усыпанные белым щебнем, а через длинный и глубокий пруд, рябой от свежего ветерка, тянулись легкие арки мостиков.

Орхидею поселили в отдельном флигеле, выделив ей в услужение множество людей. Ли Ляньин по-прежнему почти неотлучно находился рядом.

Спальня девушки размерами превосходила весь ее прежний дом в Оловянном переулке. В огромной комнате имелась просторная ниша, стены которой были увешаны полками. На них любимая наложница императора хранила книги, украшения и подарки своего господина, а также подношения от придворных – немало приближенных к правящей семье людей искало расположения разноглазой маньчжурки.

От основного помещения нишу отделял искусно расшитый серебряными нитями атласный занавес. Над кроватью Орхидеи высился каркас из дорогих пород дерева. Белые креповые занавески спускались с него, создавая уют и укрывая спящую. Вокруг ложа было подвешено множество мешочков, наполненных душистыми травами, а набивкой подушек служили чайные листья.

Когда Орхидея отправлялась ко сну, с внешней стороны дверей ее покой охраняли шесть евнухов, бодрствуя всю ночь. Внутри спальни присутствовало еще больше народу. В обязанности двух девушек входил массаж ног госпожи, а две пожилые служанки внимательно наблюдали за их действиями. Придворная дама присматривала за поведением своих подчиненных. Пара евнухов следила за женщинами, а Ли Ляньин, чтобы исключить любую возможность злого умысла, приглядывал за всеми разом.

На туалетном столике Орхидеи стояло множество флаконов с ароматными маслами и мылом. Утром служанки будили наложницу и приступали к ее умыванию. В конце процедуры ее лицо вытирали мягким полотенцем, смоченным в отваре меда и цветочных лепестков.

Отдельную комнату во флигеле дворца занимала гардеробная. В лакированных коробках хранились платья и халаты Орхидеи – общим числом далеко за сотню. Девушка предпочитала носить одежду из бледно-зеленого атласа или голубого шелка, а поверх халата часто надевала накидку из жемчуга, отделанную нефритовыми кистями.

Несмотря на множество драгоценностей, от которых ломились полки в ее спальне, в ушах Орхидея всегда носила только скромные жемчужные сережки, подаренные Сяньфэном в самом начале их встреч. И хотя позже Сын Неба завалил ее дорогими подарками, узнав о возможности появления наследника, она так и не сменила это ценное для себя украшение.

С беременностью дело удалось обставить весьма успешно. Драконово семя оказалось бесплодно, но отступать уже было нельзя – и хитроумный Ли Ляньин предложил действовать наверняка. Несколько раз к якобы занемогшей наложнице им был доставлен один из императорских врачей, полноценный мужчина. Подкупом и уговорами, подкрепленными соблазнительным поведением Орхидеи, от него удалось добиться желанного – вскоре девушка ощутила утреннее недомогание. Едва стало ясно, что в чреве ее зародилась жизнь, как алчному и сладострастному лекарю Ли Ляньин собственноручно перерезал горло и сбросил его тело в один из колодцев, затерянных на задворках Запретного города.

Живот Орхидеи округлился, а лицо ее лучилось искусно разыгрываемыми счастьем и гордостью. Теперь всю надежду она возлагала на то, чтобы ребенок оказался мужского пола.

Репутация будущей матери наследника должна быть кристально чиста, напомнил госпоже верный слуга и осторожно поинтересовался, не остался ли за стенами императорского дворца кто-нибудь способный бросить на нее тень. Всякое может случиться, людьми движут разные чувства – в том числе зависть и ревность. Из-за неучтенных мелочей рисковать в столь важном деле, какое затеяли они под носом императорской семьи, нельзя, пояснил Ли Ляньин. После минутного раздумья Орхидея назвала адрес чайной лавки, где служил помощником паренек, некогда обожавший ее, девчонку из своего квартала. Евнух удовлетворенно кивнул. Не мешкая, он в тот же вечер послал за ворота дворца одного из своих проверенных людей, чтобы тот, под покровом ночи, решил проблему самым надежным способом. Исполнитель, проворный молодой евнух, вернулся утром и доложил, что кроме старика и парня в доме находился кто-то третий и поэтому плату за услугу полагается повысить. Ли Ляньин озадаченно глянул на Орхидею, но та лишь пожала плечами. Выяснив, что работа сделана на совесть, слуга императорской наложницы поднес своему человеку угощение – жасминовый чай и миндальные пирожные. Дождавшись, когда хрипы и агония отведавшего лакомство исполнителя прекратятся, евнух завернул его тело в покрывало, а с наступлением темноты взвалил тюк на плечо и отнес к колодцу.

Теперь, даже сняв с шеи охранявший от тревоги талисман, Орхидея могла бы спать спокойно – тот, с кем она встречалась на свиданиях и кто снабдил ее этой магической фигуркой, уже никому, никогда и ничего не расскажет. Конечно, было бы лучше заполучить парня живьем и хорошенько допросить, откуда все-таки у него оказался Крокодил... Ведь не исключено, что подобных вещиц существует несколько. Взять эти упорные слухи о якобы колдовских глазах предводителя бунтовщиков. Если у него действительно имеется некий предмет, схожий с тем, что достался Орхидее, его действие явно иного плана – длинноволосый вождь тайпинов неукротим в своей ярости, это подтверждают многие видевшие его воочию. Одно лишь плохо – схватить Хун Сюцюаня вряд ли удастся. Его армия, набранная из всякого отсталого китайского сброда, непостижимым образом оказалась столь сильна, что маньчжурские войска терпели поражение за поражением, уступая мятежникам целые провинции.

Но гораздо сильнее, чем государственные неурядицы, Орхидею заботила собственная беременность. К тошноте она привыкла быстро, а с неудобствами, которые причинял росший с каждой неделей живот, смирилась не без труда. Девушка прекрасно понимала, что несколько десятков наложниц с нетерпением ожидают того времени, когда она перестанет быть желанной для императора. Урок, преподанный в свое время в Саду теней, следовало повторить и на новом месте.

Две прелестные китаянки, которые ранее пользовались благосклонностью Сына Неба, уже в открытую выражали недоумение тем, что господин так сильно увлекся грубой маньчжуркой – давно пора обратить внимание и на других, более достойных и утонченных красавиц, чьи фигуры не потеряли привлекательности. Звали их Пионовая Весна и Абрикосовая Весна, они не были наложницами, но входили в число дворцовых служанок, осчастливленных в свое время императором. В стремлении вернуть былое расположение Десятитысячелетнего повелителя, обе девушки принялись одеваться как можно наряднее и искать способы попасться ему на глаза. Об этом Орхидее донесли евнухи – чувствуя, что красавицы явно утратили свой прежний статус фавориток, а влияние разноглазой маньчжурки на императора огромно, дворцовая прислуга переметнулась на ее сторону.

Окрыленный предстоящим отцовством Сяньфэн, пребывая в нетерпеливой радости ожидания наследника, наделял возлюбленную все новыми подарками и правами. Власть Орхидеи в пределах Парка радости и света стала столь сильна, что в один из дней девушка решилась на месть.

Когда ей в очередной раз доложили о непристойных ужимках красоток перед господином и якобы его благосклонном взоре на это действо, она велела схватить обеих бесстыдниц и привязать к стволам кипарисов, росших перед флигелем, где она жила. Приказ наложницы был выполнен немедленно – испуганные и плачущие девушки, в чьи обнаженные тела впились крепкие веревки, умоляли пощадить их. Сидя у окна своей гостиной, Орхидея какое-то время молча взирала на них, пока склонившийся к ее уху Ли Ляньин не доложил, что все готово для наказания. Орхидея распорядилась принести ей чай и сладости. Затем она ехидно поинтересовалась у связанных, с кого из них следует начинать. Ведь вина их совершенно очевидна – обе они не человеческого рода, а хитроумные оборотни из лисьего племени, проникшие во дворец с целью погубить императора. Плач несчастных стал еще громче. Когда к ним приблизились палачи с дубинками, заостренными палками и полными ковшами вязко булькающей горячей смолы, девушки забились в отчаянии, но все было тщетно.

Первой приняла мучения Пионовая Весна. Руки и ноги ей выдернули из суставов, после чего один из евнухов, уродливый и низкорослый, ухмыляясь, достал палочки для еды и выколол ими китаянке глаза. Ослепленную и обезумевшую от боли девушку отвязали от дерева, повалили на землю окровавленным лицом вверх и залили раны дымящей смолой, выплеснув остатки и в раскрытый рот. Тело несчастной все еще сотрясала агония, когда палачи подступили к ее обезумевшей от увиденного подруге. Служанку принялись лупить палками. Через какое-то время ее визг стал походить на жалобный скулеж. Тогда евнухи отбросили дубинки и начали наматывать на руки волосы девушки, вырывая из целыми прядями. Голова жертвы моталась из стороны в сторону, и лишь когда на ней почти не осталось волос, мучители перерезали веревки. Абрикосовая Весна рухнула на землю, но тут же вскочила и побежала к видневшемуся неподалеку колодцу, желая броситься в него и избавиться от дальнейших мучений. Но преследователи настигли ее на полпути, повалили и распластали. Пара подоспевших с мечами евнухов отсекла бывшей красавице ступни и кисти рук. Кровь хлестала из обрубков, орошая траву и палую листву. Напоследок один из палачей резким ударом вогнал в «яшмовую пещеру» жертвы заостренный бамбуковый шест.

Едва Орхидея закончила чаепитие и покинула свое место у окна, Ли Ляньин распорядился прибраться возле дворца. Тела девушек разрубили на части и сбросили в тот самый колодец, куда пыталась спрыгнуть Абрикосовая Весна.

Останавливаться на достигнутом Орхидея не собиралась. Со времени расправы над двумя бывшими фаворитками она каждую неделю учиняла подобные казни, всегда с одним и тем же объяснением – под сводами дворца обнаружилось целое логово лисиц-оборотней. И едва император покидал Парк света и радости, как тут же, словно в насмешку над возвышенным названием, это место Запретного города наполнялось плачем, стонами и предсмертными воплями. Благоухание цветов на многочисленных клумбах было не в силах перебить тяжкий смрад из переполненного колодца. Тогда вновь замученных девушек стали топить в пруду. Многие служанки, страшась подобной участи, пытались подкупить евнухов и бежать из дворца, а некоторые из страха перед пытками предпочитали уйти из жизни сами – вешались или бросались в воду.

Но была среди служанок одна, которую Орхидея берегла как зеницу ока.

Пару месяцев назад вездесущий Ли Ляньин разузнал, что китаянка по имени Чу Ин забеременела от дворцового стражника. Срок зачатья всего на несколько недель разнился с тем, что был у самой Орхидеи. К соблазнителю китаянки был незамедлительно послан один из подчиненных Ли Ляньина – польстившись на угощение, простоватый воин с удовольствием опустошил поднесенный ему кувшин душистого сливового вина. Яд, подмешанный евнухом в напиток, начинал действовать на третий день, вызывая сильнейшую рвоту и жестокий понос, словно человек съел что-то испорченное. Таким образом, никто не заподозрил неладное, и, когда свидетеля не стало, Чу Ин, не успевшую еще оплакать смерть возлюбленного, схватили и разместили в самой дальней комнате флигеля.

План Ли Ляньина был прост. Нужно дождаться родов служанки – по его расчетам, они случатся не более, чем на месяц раньше того, как отойдут воды у самой Орхидеи. И если китаянка родит мальчика, то у них в руках окажется готовый наследник. На вопрос хозяйки о том, как быть, если она тоже носит в чреве младенца мужского пола, евнух пожал плечами – зачем рисковать, когда они заранее обзаведутся необходимым. Орхидея возразила, что ее ребенок, будущий император, хотя бы маньчжурских кровей, ведь заронивший в нее свое семя лекарь тоже был маньчжуром. Ли Ляньин поинтересовался, действительно ли это так важно для нее, и собирается ли она уступить власть после совершеннолетия наследника. На что уже Орхидея пожала плечами, соглашаясь с разумными доводами слуги. Оставался вариант, что обе они родят девочек, но в этом случае ничего не поделать, очевидно, придется искать младенца за стенами Запретного города.

Несчастной Чу Ин разбинтовали ноги, чтобы она не могла никуда сбежать. Орхидея еженедельно наведывалась к девушке, желая лично проследить, что беременность той протекает благополучно. Китаянка, начинавшая понимать, почему ее содержат взаперти, скрывая от посторонних глаз, часто плакала. Желая разжалобить императорскую фаворитку, Чу Ин рассказывала ей о себе и своей семье. Отец девушки раньше служил на незначительной чиновничьей должности, денег получал мало, а взяток ему никто не предлагал, и частенько их семья едва сводила концы с концами. Чу Ин подрастала и становилась все красивее, так что многие богатые чиновники приезжали свататься. Но отец всем отказывал, считая женихов корыстными и бессердечными, недостойными девушки, которую многие сравнивали с феей реки Ло. Едва Чу Ин исполнилось шестнадцать лет, как отец ее скончался, оставив семью без средств. Мать, узнав, что во дворец набирают служанок, отправила дочь туда, соблазнившись высоким заработком...

Орхидея внимательно выслушивала служанку, отмечая про себя удивительные совпадения с собственной жизнью до попадания в Запретный город. Она распорядилась содержать китаянку как можно бережнее и сама не раз угощала ее пирожными. Девушка перестала плакать и начала даже радоваться визитам разноглазой маньчжурки.

Когда у Чу Ин начались родовые схватки, она принялась горячо клясться молчать о ребенке, что и единственное, о чем она просит, – это оставить ей жизнь. Ласково поглаживая пленницу, Орхидея заверила ее, что за прошедшие месяцы сроднилась с ней, как с сестрой, и волноваться не о чем. Впервые за все время заточения китаянке разрешили покинуть комнату – Орхидея пригласила ее в свою спальню, и с помощью евнухов девушка перебралась туда.

К вечеру схватки усилились. Младенец вот-вот должен был появиться на свет.

Роды принимали Ли Ляньин и двое его подручных. Орхидея находилась рядом, пристально наблюдая за их действиями. Заткнув истошно кричавшей роженице рот тряпичным кляпом, евнухи подхватили ее под колени, удерживая в вертикальном положении, а стоявший перед ней на коленях Ли Ляньин помогал плоду покинуть чрево. Стоны Чу Ин напоминали протяжное глухое мычание. Взгляд ее, полный боли и отчаяния, искал встречи с глазами Орхидеи. Время от времени «сестрица» ободряюще улыбалась ей и благосклонно кивала.

В полночь своды комнаты огласились жалобным тонким плачем. Личный евнух Орхидеи поднялся и, держа ребенка в руках, торжествующе повернулся к хозяйке:

– Это мальчик!

Орхидея шагнула в его сторону, рассматривая перепачканное кровью и слизью сморщенное тельце, лежавшее в ладонях слуги. Глаза младенца казались крепко зажмуренными, багровое личико – бесформенным. Маленький беззубый рот заходился в прерывистых криках, а скрюченные ручки и ножки подрагивали.

Пока Ли Ляньин управлялся с пуповиной, его подручные не теряли времени. Обмотав шею роженицы длинным матерчатым ремнем, они потянули его концы в разные стороны. Чу Ин извивалась всем телом и, ломая ногти, тщетно хваталась за впившуюся в кожу ткань. Ее изуродованные пятки стучали по полу, лицо стремительно синело, глаза закатились.

Мельком взглянув на возню помощников, Ли Ляньин уложил ребенка в корзину и прикрыл ее верх тканью – плач младенца стал доноситься чуть глуше. Слуга вопросительно посмотрел на госпожу.

– Пора действовать, почтенная! – произнес он, протягивая Орхидее пиалу с заранее приготовленным снадобьем. – Выпейте это разом. Через четверть часа лекарство подействует, и ваше тело само избавится от плода.

Дивясь выдержке своей хозяйки, евнух наблюдал, как та без колебаний приняла из его рук предложенный отвар и поднесла пиалу к губам.

Орхидея, глотая вязкую горькую жидкость, не испытывала ни малейшего страха, хотя и сожалела о том, что талисман бессилен в защите от физических страданий. Ей предстояли преждевременные роды, и она бы испытала на себе все те мучения, которые наблюдала, пока от бремени разрешалась китаянка. Мудрый создатель Крокодила неспроста наделил фигурку способностью оберегать только от эмоций – это позволяло владельцу не делать ошибок и выживать в самых трудных ситуациях. А избавь навсегда человека от чувства голода, жажды или физической боли – и он умрет в скором времени, не заметив черты, за которой поджидает смерть.

Но для спасения от телесных мучений давно найдено достаточно способов. Одним из них верный евнух предложил ей воспользоваться, протянув другую пиалу – с опиумной настойкой. Во многом действия наркотика и серебристой вещицы казались схожи – оба подавляют тревогу, печаль, раздражение и гнев. Но Крокодил, в отличие от опиума, был не способен приносить радость и счастье, и в этом заключалось его преимущество – он всего лишь служил щитом. А бальзам из млечного макового сока, даруя облегчение и наслаждение, проникает в душу и разрушает ее. Ведь то, что вызывает привязанность, в конечном счете и губит.

Девушка привычно поблагодарила в мыслях свой талисман, с которым даже сильное дурманящее средство всего лишь усмиряло боль и не вызывало отупляющего привыкания.

– Все, что вам нужно, госпожа, – это громко кричать, – пояснил Ли Ляньин. – Страданий вы не почувствуете, но изобразить их необходимо – вас должны слышать обитатели дворца.

Орхидея едва заметно кивнула. Ей, щедро наделенной артистизмом, эта задача вполне по плечу. Едва к горлу подступила тошнота, а внутри начались судорожные толчки, наложница принялась так правдоподобно голосить, что евнухи настороженно переглянулись, а Ли Ляньин даже понюхал последнюю опустошенную хозяйкой пиалу, желая убедиться, что там была правильная настойка. Но Орхидея улыбнулась, показав, что все в порядке, и продолжила издавать душераздирающие вопли так искусно, что ни у кого из слышавших не возникло сомнений – в эту ночь она родила младенца.

Девушка отстраненно почувствовала, как нечто покидает опадавшее чрево. Окровавленный сгусток выскользнул между ее ног на пол. Один из евнухов нагнулся, потрогал безжизненное тельце, внимательно рассмотрел и сообщил:

– Это была девочка!

Ли Ляньин с облегчением выдохнул и радостно взмахнул руками.

Орхидею тотчас уложили на покрытый циновками топчан. Мертвые тела припрятали в нише, набросав сверху тряпья и заставив мебелью, а корзину с новорожденным мальчиком подхватили и с величайшей торжественностью вынесли из покоев...

...Рождение сына-наследника невероятно ободрило Сяньфэна, последнее время все чаще пребывавшего в тяжелых думах – военные неудачи его армии в действиях против иноземцев и китайцев-бунтовщиков омрачали сердце повелителя. Вместе с ним радовалась Великая императрица Цыань, сановники и дворовая челядь. Простой люд тоже предавался ликованию – почти в каждом доме по вечерам зажигались разукрашенные поздравительными надписями фонари.

В самом грандиозном сооружении Запретного города – Тронной палате высшей гармонии – император праздновал рождение сына, принимая подарки от многочисленных визитеров. Нескончаемая вереница подданных шествовала по мраморным ступеням, поднимаясь на террасу с установленными там солнечными часами, проходила мимо искусно высеченных в белом камне пятипалых драконов, шла вдоль золоченых урн для благовоний и благоговейно входила в зал, где на широком троне восседал в парадных одеждах владыка Поднебесной.

Женщинам пребывание в этой палате воспрещалось, поэтому Орхидея, только что получившая вожделенный титул «драгоценной наложницы», находилась неподалеку, в Тронной палате полной гармонии, куда императором пересылались получаемые подарки.

Однако золотые и серебряные украшения, россыпи жемчуга, нефритовые статуэтки, огромное количество шелка и парчи не производили на девушку никакого впечатления.

Куда важнее для нее был факт, что теперь она, согласно дворцовой иерархии, лишь на ступень ниже императрицы Цыань, а фактически – равна и даже превосходит. Ведь только ей, урожденной Ехэнара, удалось подарить господину сына.

К своему счастью, от ухода за ребенком Орхидея была избавлена полностью. Новорожденному принцу, получившему имя Цзайчунь, полагалось иметь четыре десятка нянек, из которых только кормилиц было восемь, а еще в штат входили надзирательницы за поведением, поварихи, швеи и даже несколько женщин, обязанностью которых был сбор драгоценных испражнений наследника престола. И в будущем особых хлопот для Орхидеи не предвиделось – по правилам, когда приходило время отнятия от груди, кормилиц заменяли на евнухов, которые учили ребенка есть, ходить и говорить.

Такое положение дел полностью устраивало новоиспеченную мать, которой полагался теперь не флигель одной из построек, а целое роскошное здание, где она была полновластной хозяйкой.

...Однако провести во дворце годы безмятежной жизни, наслаждаясь почестями и регалиями, а также заботой о ней императора, Орхидее не было суждено. Бесчинства бунтовщиков-тайпинов, за несколько лет захвативших множество городов, среди которых оказался и крупный Нанкин, объявленный ими своей «Небесной столицей», лишали Сяньфэна покоя, заставляли его со страхом выслушивать очередные неутешительные новости от придворных докладчиков. Из-за постоянных тревог и без того слабое здоровье Сына Неба за последние несколько лет серьезно ухудшилось. Император ощущал постоянную слабость, у него начались приступы невыносимой головной боли и частые обмороки. Порой по две-три недели повелитель проводил в спальне, не покидая ложа, окруженный толпой евнухов и врачей. Добавил ему горечи и доставленный в Пекин манифест мятежников, где говорилось следующее:

«Нынешний маньчжурский дьявол Сяньфэн является заклятым врагом Китая. Он желает заставить нас поклоняться нечистым духам и выступать против истинного Господа Бога! Но пусть знают все: нечестивец осужден небом, и неизбежная смерть от наших рук уже ожидает его!»

Неистовый Ху из сельского учителя метил прямиком на императорский трон, а варварские армии заморских пришельцев – французов и англичан – всячески поддерживали полчища тайпинов, снабжая нечестивцев оружием и оказывая им помощь в сражениях. Ослабленное маньчжурское войско больше не могло сдерживать натиск врага на Пекин, и неминуемый захват столицы близился с каждым часом.

Приближенные Сына Неба прекрасно понимали, что ему недолго оставаться среди живых. Ожидаемая смерть Сяньфэна поставила вопрос о регентстве ребром. Малолетний наследник оказался заложником схватки двух влиятельных сил. Сводным братьям императора принцам Гуну и Чуню, которые поддерживали императрицу Цыань и драгоценную наложницу Орхидею, противостояла клика влиятельного советника Су Шуня и принцев крови Дуаня и Цзая. Из донесений шпионящих за ними евнухов стало известно, что советник и принцы договорились отправить мать наследника в иной мир, лишь бы не допустить ее регентства. Боязливая и недалекая Цыань их не беспокоила – она сторонилась всяческих дворцовых интриг и борьбы. Свой замысел заговорщики готовились реализовать в первый же удобный момент, и такой, к их великой радости, близился – не без косвенной помощи варваров-иноземцев и религиозных мятежников. Понимая, что в Пекине добраться до Орхидеи слишком трудно, да и к самому императору доступ ограничен, Су Шунь всячески стремился убедить повелителя покинуть столицу и срочно переехать всем двором в провинцию Жэхэ, где имелась императорская резиденция, защищенная глубоким рвом и массивными стенами. Там обстановка изменилась бы в пользу крамольников – видеться с императором они смогли бы ежедневно, а его наложницу без особого труда изолировать.

Пребывание же в Пекине, уверял правителя Поднебесной его коварный советник, лишь усилит желание иноземцев захватить и разграбить столицу. Разумнее оставить ее и удалиться вглубь страны, тем самым спасая себя и дворец.

Малодушный Сяньфэн соглашался с доводами сановника, все чаще подумывая о подготовке к отъезду.

Орхидея понимала, что оставление Запретного города грозит ей смертельной опасностью.

Пользуясь своей привилегией, она навестила больного господина.

В императорских покоях царил полумрак, многочисленные висячие драпировки спальни едва проступали из темноты. В дальнем углу был зажжен лишь один небольшой матовый фонарь – глаза Сяньфэна раздражал яркий свет.

Сын Неба выглядел удручающе. Даже при скудном освещении виднелись преждевременные морщины на изможденном лице.

Слабо улыбнувшись той, кого он любил всем сердцем и чьим советам внимал всей душой, Сяньфэн поделился с ней своими опасениями и намерениями.

Орхидея принялась с жаром уверять императора, что самое разумное – это оставаться в столице. Ведь Пекин, окруженный высокими и невероятно толстыми стенами, по сути, является неприступной крепостью, способной выдержать любой штурм. Противостоять иноземцам и мятежникам город может весьма долго – во всяком случае, до момента подхода маньчжурского подкрепления. А там уже будет нетрудно отбросить белых дьяволов к морю.

Внимая речам возлюбленной, Сяньфэн на время воодушевился и даже принял было решение остаться – так убедительно она говорила о том, что длинноносые пришельцы не посмеют напасть на город, в котором находится Сын Неба.

Однако добившийся в тот же день приема советник Су Шунь желчно высмеял приведенные Орхидеей доводы и красочно обрисовал императору бесчестность и беспринципность иноземных захватчиков. В своем стремлении к грабежам эти исчадия не остановятся ни перед крепостными башнями, ни, тем более, перед титулами правителя Поднебесной, которые для их варварского ума – пустой звук.

Пушечная канонада, с каждым днем становившаяся все более отчетливой и близкой, окончательно склонила Сяньфэна к решению покинуть Пекин. В конце сентября из городских ворот выдвинулся длинный обоз. Но, в отличие от былых торжественных выездов, на этот раз императорский кортеж больше напоминал вереницу напуганных беженцев. Покачивались паланкины, скрипели тяжело груженные двухколесные повозки, пылила сапогами стража, ревели табуны скота, громко причитали евнухи, плакали наложницы и служанки.

Население Пекина перепугалось не на шутку – ведь слухи о бегстве правителя разнеслись по городу быстрее ураганного ветра. Брошенные на произвол судьбы, грязные и оборванные солдаты-маньчжуры рыскали по рынкам и лавкам в поисках пропитания, не гнушаясь мародерством наряду с осмелевшими простолюдинами. Чиновники-китайцы спешно оставляли свои посты, собирали семейства и покидали столицу. Беспорядки охватывали квартал за кварталом, подобно пожару.

Орхидея сидела в паланкине вместе с четырехлетним наследником, которого на свой риск она взяла в длительную и трудную поездку – оставить мальчика в Пекине под присмотром принца Гуна она наотрез отказалась. Хотя брату Сяньфэна она полностью доверяла, но ребенок мог попасть в руки иноземцев – а те известные мастера шантажа.

Главное, чтобы ни Сяньфэн, ни считавшийся его сыном Цзайчунь не умерли по дороге в Жэхэ. Случись это, и клика заговорщиков мигом отправит следом за императором и принцем саму Орхидею – некому будет заступиться за нее.

По прибытии в резиденцию следует приставить к мальчишке самых верных слуг и не спускать с него глаз – жизнь этого китайчонка на данный момент поистине бесценна.

Что касается императорского здоровья, то существовала опасность иного рода. В глуши, вдали от тревожных событий, в старом дворце, построенном еще маньчжурским правителем Цяньлуном, болезненный повелитель мог почувствовать улучшение. Девственные леса и живописные озера, окружавшие резиденцию, по заверениям придворных лекарей, одним своим видом способствовали исцелению многих хворей. Недаром в Жэхэ любили ездить стародавние правители – они развлекались тут охотой на диких зверей или предавались различным забавам в роскошно отделанных павильонах. Но времена поменялись, и дворцовые постройки начали приходить в упадок. Потемнела отделка стен, растрескались барельефы, облупилась позолота, местами осыпалась черепица, а дорожки и просторные мраморные террасы поросли сорной травой…

Именно в таком неприглядном месте император надеялся на отдых и поправку, чтобы весной вернуться в Пекин, а драгоценная наложница Орхидея готовилась к решающей схватке за власть.

ГЛАВА 13

ЦЫСИ

Несколько часов Орхидея провела в раздумьях и ожидании, прислушиваясь к шуму дождя за окнами. Непогода разгулялась. Потоки воды низвергались с низкого неба, хлестали по башням и стенам обветшавшего дворца, тяжелыми струями падали с крыш, реками сбегали по замшелым камням в переполненный ров. Время от времени раздавались раскаты грома, столь схожие с пушечной канонадой, что и служанки, и даже отнюдь не пугливый Ли Ляньин вздрагивали, втягивали головы в плечи, удивляясь храбрости хозяйки – та, казалось, не обращала на грозу внимания.

Поразмыслить было о чем.

Дни, а возможно, и часы Сяньфэна сочтены. Многочисленные недуги берут свое. Вот уже две недели император провел в покоях Охотничьего дворца, не вставая с постели. О здоровье владыки Орхидее докладывали несколько раз в сутки – слуги наблюдали за всеми действиями врачевателей и пристально следили за малейшими изменениями состояния Сына Неба, впавшего три дня назад в горячку. Один не в меру ретивый лекарь, от микстуры которого сознание императора временно прояснилось, по совершенной случайности прошлой ночью упал в затопленный жидкой грязью ров. Нерасторопный евнух, что сопровождал его и не сумел вовремя спасти, был поутру обезглавлен, но это не могло изменить положения дел – рецепт спасительного лекарства оказался утрачен…

Не одно лишь самочувствие Десятитысячелетнего господина занимало мысли Орхидеи. В тот вечер, когда Сяньфэн ненадолго пришел в себя, к нему незамедлительно явился коварный Су Шунь в сопровождении двух начальников приказов и пятерых членов Государственного совета. Краткого времени им вполне хватило, чтобы убедить немощного больного подписать три документа. Согласно первому, все они объявлялись членами Регентского совета, заботящимися о наследнике трона. Второй документ запрещал Орхидее вмешиваться в дела совета и контролировать его. Когда же действие целебной микстуры стало заканчиваться, а владыку принялись заново одолевать боли, ему поднесли трубку с опиумом. Дождавшись, пока дурман забытья надежно окутает угасающий ум императора, заговорщики вынудили повелителя распорядиться о написании третьей бумаги, в которой урожденной Ехэнара высочайшей милостью даровалось самоубийство. Его Орхидея была обязана совершить незамедлительно после ухода Сына Неба в мир теней, дабы и там прислуживать и оставаться любимой наложницей.

Полученные таким способом документы Су Шунь спрятал под подушками умиравшего Сяньфэна – чтобы потом, якобы случайно, «отыскать» их, избежав обвинений в подлоге.

Однако, как донесли люди Ли Ляньина, шпионящие за всем происходящим во дворце, императорская печать на документах проставлена пока не была, а значит, силы они еще не имели.

Нужно во что бы то ни стало опередить хитроумных сановников!..

Размышления Орхидеи прервал юный евнух, помощник Ли Ляньина. Под внимательным взглядом своего начальника он хлопотал возле письменного стола. Налив немного воды в специальную подставку, слуга растер в ней кусок сухих чернил, положил рядом кисточку из шерсти ягненка и, отступив, поклонился.

Орхидея медленно подошла к разложенной перед ней чистой бумаге. Обмакнув кончик кисти во влажную черную пасту, она принялась изящными мазками выводить иероглиф за иероглифом, безукоризненно копируя манеру письма Десятитысячелетнего господина.

«Я, император Срединного царства Сяньфэн, повинуюсь зову моих великих предков и готовлюсь к воссоединению с ними. В полной ясности ума, подкрепленной моей нерушимой волей, объявляю, что наследником Трона Дракона является ребенок мужского пола, рожденный наложницей Ехэнара. Он должен быть объявлен новым императором, который взойдет на престол после моего ухода из жизни. До того, как он достигнет возраста шестнадцати лет, я назначаю регентшами императрицу Цыань и драгоценную наложницу Орхидею. Ими они становятся в день моей смерти…»

Орхидея полюбовалась на стройные столбики иероглифов. Оставив свободное место возле слов о смерти, она продолжила:

«Я, Сяньфэн, прилагаю свою династическую печать к Моему указу».

Рядом с этой фразой она тоже предусмотрела пробел.

Когда чернила просохли, Орхидея осторожно свернула бумагу в тонкую трубочку и спрятала у себя в рукаве.

Ли Ляньин все это время неподвижно стоял поодаль, ожидая приказаний госпожи. На лице евнуха отражалась крайняя изможденность, но попросить позволения отдохнуть он не осмеливался.

Вдруг одна из служанок насторожилась, затем подбежала к закрытой двери и замерла, приложив к ней ухо. Девушка эта славилась острым слухом, способным издалека уловить зов Орхидеи. Вот и сейчас даже шум дождя не помешал ей услышать приглушенные звуки в коридоре.

– Кажется, кто-то идет, – шепотом сообщила она. – Причем очень быстро, почти бежит.

Ли Ляньин встрепенулся и стремглав бросился к столу, за которым продолжала сидеть госпожа. В мгновение ока он спрятал все письменные принадлежности. Орхидея, поняв все без слов, встала и отошла к окну.

Евнух подхватил полы халата и кинулся к выходу. Отодвинув служанку, он повернул щеколду, приоткрыл дверь и выскользнул в коридор. Через минуту верный слуга появился снова.

– Почтенная госпожа, – тихо произнес он, – это пришел один из врачей господина, с важной новостью.

Орхидея, глядя на сбегавшие по стеклу капли, ответила:

– Пусть войдет!

Насмерть перепуганный лекарь в синем халате тут же предстал перед взором наложницы. Упав на колени, он сбивчиво зашептал, не поднимая головы:

– Почтенная, времени совсем не осталось. Владыка умрет не позднее завтрашнего утра. Только что в его покои снова приходил Су Шунь с двумя князьями. Они требовали от императора поставить печати на документах, созданных по их наущению! Сын Неба не услышал злодейских слов, так как лежит в беспамятстве. Тогда нечестивцы учинили настоящий обыск в императорской спальне, но ничего не нашли и удалились, крайне сердитые. Они непременно вернутся, мне удалось разобрать их перешептывания.

С бесстрастным лицом выслушав донесение, Орхидея велела подать ей верхнюю одежду и, не мешкая, отправилась в Охотничий дворец. О паланкине и речи не было – из-за козней, чинимых кликой Су Шуня, обеих женщин поселили подальше от дворца императора и запретили видеться не только с ним, но и друг с другом.

Впрочем, пришло время действовать, невзирая на незаконные распоряжения.

Вечернее небо беспросветно закрывали лохматые сизые тучи. Временами внутри них мерцали тусклые вспышки, и над дворцом прокатывался рокот. Ливень не прекращался.

Ли Ляньин закутал Орхидею в плащ и усадил себе на спину – как в старые времена, когда доставлял драгоценного человека по требованию Сына Неба в его спальню. По бокам, увязая в грязи, семенили служанки, прикрывая госпожу зонтами.

На ходу наложница шептала евнуху указания:

– Будь начеку. В нужный момент ты должен отвлечь всех, кто окажется возле ложа императора.

– Будет исполнено, госпожа, – тихо ответил слуга.

Преодолевая огромные лужи, вода в которых словно кипела от бьющих по ним струй дождя, через четверть часа процессия достигла высокой громады Охотничьего дворца.

– Поставь меня на землю! – скомандовала Орхидея.

Стараясь ступать как можно величественнее, она, не обращая внимания на чавкающую под ногами жижу, пересекла площадь перед центральным входом.

Стража, укрывшаяся от непогоды на широком крыльце, собралась было преградить им путь, но Ли Ляньин твердо и громко выкрикнул:

– Мать наследника, по делу государственной важности, к своему господину!

Диковинные глаза Орхидеи пылали разноцветным ледяным огнем. Взгляд ее был устремлен поверх остроконечных шапок караульных. Ни на секунду она не замедлила свой шаг, и охрана расступилась, услужливо отворив двери.

Ли Ляньин задержался на крыльце лишь на миг – сообщить воинам, что госпожа признательна им за лояльность и не забудет наградить.

Под ликующие крики, зазвучавшие за спиной, Орхидея спешила по темным, сырым проходам и узким коридорам. Она упала бы не раз, не будь рядом верного евнуха, который поддерживал ее за локоть. Обувь на высокой подошве не позволяла передвигаться быстрее, и Орхидея уже подумывала, что лучше сделать – сбросить ее и бежать босиком или снова взобраться на спину слуги. Лишь бы успеть, только не оказалось бы слишком поздно!..

Поднявшись по скрипучим деревянным ступеням на верхний ярус дворца, они торопливо прошли через несколько пустых залов и спален и наконец добрались до самой дальней. Не останавливаясь, Орхидея направилась прямо к открытой двери, в проеме которой маячил ожидавший их главный евнух.

– Что с моим господином? Жив ли еще Сын неба? – требовательно спросила она.

– Едва дышит, – плачущим шепотом взвыл Ань Дэхай.

Облик у него был испуганный и жалкий, ранее таким его видеть Орхидее не доводилось. Но не этот толстяк сейчас интересовал ее.

Возле большой кровати, установленной в нише стены, стояло на коленях множество евнухов. Закрыв лица руками, они вполголоса плакали. Плечи их сотрясались, спины гнулись, но сквозь пальцы виднелись внимательные и настороженные взгляды.

Орхидея властно повела рукой, и евнухи, не вставая с колен, поспешно расступились, покачиваясь, словно перекормленные индюшки.

Сяньфэн лежал, утопая в желтых подушках, и лицо его сливалось с их цветом. Веки были сомкнуты, щеки ввалились, а губы безвольно приоткрылись, явив черную щель рта.

– Мой повелитель!.. – произнесла наложница негромким голосом, полным сострадания и печали.

Ответа не последовало.

– Мой господин! – снова окликнула его Орхидея, повысив голос.

На этот раз император услышал, и его веки чуть дрогнули. С усилием он открыл глаза и повернул голову.

– Вы слышите меня?! – радостно всплеснула руками Орхидея, но тут же придала лицу строгое и скорбное выражение. – Покорно прошу уделить мне лишь минуту.

Сяньфэн слабо шевельнул рукой, подзывая ближе. Кожа на его кисти была сморщенная и темная, будто засохший осенний лист.

– Мой господин, – проникновенно сказала Орхидея, склонившись к лицу императора. – Я должна стать регентшей при вашем сыне. Только я смогу сохранить ему жизнь. Лишь мне под силу защитить его от заговорщиков и других врагов. Дайте знак, что согласны с моими словами.

Не отводя от возлюбленной тусклого взора, Сяньфэн попытался что-то сказать. Орхидея припала ухом к его потрескавшимся губам и сделала вид, что внимательно прислушивается.

– Сын Неба ответил: «Да!» – встрепенувшись, громко объявила она и вынула спрятанную в рукаве бумагу.

Пребывавший в ожидании за письменным столом императора Ли Ляньин обмакнул кисть в красные чернила, подбежал к ложу и заботливо вложил ее в длань Сына Неба.

– Мой господин, я обо всем уже позаботилась! Ведь кому, как не мне, известны все ваши чаяния! Теперь на вашем завещании не хватает лишь подписи, – нежно сказала Орхидея, поглаживая пальцы Сяньфэна. – Пока сил у вас недостаточно, моя обязанность помогать вам во всем. Вы знаете, что я поддерживала вас всегда.

Кисть коснулась бумаги, выводя кровавую линию.

– Вот так...

Императорская рука, подчиняясь движениям Орхидеи, вывела высочайший титул.

– Благодарю вас, мой господин, – не отрывая взгляда от умиравшего, наложница протянула подписанный документ верному евнуху, и тот принялся осторожно покачивать его, просушивая чернила.

Орхидея равнодушно рассматривала лежавшего перед ней человека, не забывая держать углы своих губ скорбно опущенными.

Жизнь едва теплилась в Сяньфэне, взор его становился все туманнее. Дыхание императора походило на прерывистый шелест. Он явно пытался что-то сказать любимой, но силы покидали его с каждым мгновением. Неожиданно он протянул к ней обе руки, вцепился в одежду и даже сумел приподнять голову. Но за этим кратким мигом последовал предсмертный хрип, и Сын Неба откинулся на подушку. Под причитания евнухов он несколько раз выгнулся в агонии, и душа его навсегда покинула изможденное тело.

Орхидея мысленно поблагодарила Крокодила за то, что он оберегал ее от ненужных чувств. Талисман помог ей сохранить перед придворным выдержку и бесстрашие в тот момент, когда умиравший схватился за ее халат. Кроме того, фигурка спасала сейчас от пустых переживаний и сожалений – ведь рядом остывало тело человека, который был действительно влюблен в нее. Не будь на груди магического украшения, Орхидея наверняка бы если не разрыдалась, то уж точно предалась грусти. Ведь она не бессердечна, и всегда жаль наблюдать, как умирает совсем молодой мужчина. Особенно печально, когда в иной мир уходит тот, кто обладал множеством женщин, но сам так никогда и не узнал настоящей ответной любви.

Впрочем, ей тоже пришлось пойти на жертвы. Любовь сделалась неведома молодой и красивой девушке, стоило ей попасть во дворец. Под желтыми кровлями сердечные чувства – только во вред. Пожалуй, разве что злоба и ненависть могут сыграть на руку, но лишь до поры, до времени. Негодник Су Шунь добился многого и забрался слишком высоко, а падать ему будет больно. Темная душа суетного интригана бессильна против чистого холодного разума. И документ, припрятанный верным евнухом, станет тому подтверждением. Осталось лишь раздобыть печать...

Орхидея величественно поднялась, сохраняя на лице выражение горя и скорби. В сопровождении плачущего Ли Ляньина она покинула спальню медленным шагом, как и подобало овдовевшей женщине.

Под беспрерывные громовые раскаты весть о том, что Сын Неба умер, облетела все дворцовые здания. Тело императора оставили в спальне, переложив с кровати на специально сооруженный постамент. В Охотничьем дворце закрыли все входы и выходы, а возле каждой двери застыла многочисленная стража. Под отсыревшими черепичными крышами, на загнутых краях которых мокли под дождем облезлые золоченые драконы, повисла напряженная тишина. Схватка за власть в любой момент могла вспыхнуть с новой силой. Двор замер в ожидании. Кому выражать почтение и верность, было неясно. Сумеет ли молодая, не достигшая и тридцатилетия мать наследника противостоять целой клике коварных и опытных сановников?

Едва Верховному советнику Су Шуню сообщили о смерти императора, он тотчас вызвал к себе главного евнуха.

– Немедленно отправляйтесь к императрице Цыань, затем к матери принца драгоценной наложнице Орхидее, сообщите им о нашем скором визите. Со мной будут оба принца-регента. Мы известим о последней воле Сына Неба.

Ань Дэхай молча поклонился и, пятясь, покинул покои надменного вельможи.

Приказав свите не сопровождать его, толстяк отважился проделать путь бегом, что далось ему нелегко. Хрипя и задыхаясь, под изумленными взглядами сановников и стражи, евнух спешил по коридорам и переходам. Выскочив на крыльцо, он растолкал столпившуюся на нем челядь и, едва не поскользнувшись, сбежал по мокрым ступеням, не обращая внимания на дождь. Подхватив полы халата, утопая по щиколотку в воде, Ань Дэхай ринулся через площадь...

...Орхидея восседала на своем троне, облаченная в белые траурные одежды – от туфель до головного убора. С момента, как наложница покинула спальню почившего владыки, она ничего не ела, не пила и провела это время в молчании. Сложив руки на коленях, мать наследника сидела, устремив взор в пустоту. Девушки из ее свиты стояли по обе стороны трона, прикладывая к глазам платки и оглашая помещение плачем. Глаза Орхидеи были сухи, а лицо неподвижно. Казалось, возлюбленная императора окаменела от горя.

Но едва раздался торопливый стук, как она подобралась, выпрямила спину и взглянула на Ли Ляньина. Тот кинулся к дверям, отворил их, и перед Орхидеей предстал вымокший до нитки главный евнух. Грудь его ходила ходуном, щеки надувались и опадали, а раскрасневшееся лицо выражало испуг и растерянность.

– Беда, моя госпожа! – отдышавшись, сказал Ань Дэхай. – Су Шунь и принцы имеют на руках бумаги за подписью почившего господина! И они намерены прийти к вам в самое ближайшее время, дабы огласить его волю – о назначении их попечителями наследника!

Орхидея бесстрастно выслушала его. Отведя глаза, она снова принялась разглядывать пустоту перед собой. Выдержав небольшую паузу, обронила усталым голосом – словно лишь неимоверный долг лица, облеченного властью, вынуждал ее ответить:

– Негоже Верховному советнику и принцам являться без вызова. Не иначе, как известие о смерти господина омрачило их рассудки. Исправьте это недоразумение. Немедленно вызовите их от моего имени и приведите сюда. Передайте, что мать наследника намерена исполнить волю ушедшего в мир теней господина.

Ань Дэхай всплеснул руками и снова часто задышал – на этот раз от охватившего его ужаса.

– Почтеннейшая, но ведь они расправятся с нами еще до окончания грозы!

– Судя по непогоде, мы проживем еще долго, – с усмешкой возразила наложница

Словно в подтверждение ее слов, над крышами дворца громыхнуло с новой силой.

– Но, почтеннейшая... – Ань Дэхай в сомнении покачал головой. – Дождь не может идти вечно!

Повернувшись в сторону главного евнуха, Орхидея нахмурилась:

– Красивая фраза, но сейчас не время для гаданий и рассуждений, уважаемый. Исполняйте мой приказ!

Мокрый и жалкий толстяк попятился к двери и скрылся в сумерках коридора.

...Не прошло и четверти часа, как перед Орхидеей предстал едва скрывавший злобное ликование Верховный советник. С предводителем явились и оба принца, но их взгляды не были столь дерзки – в них плескался страх за свое будущее и угадывалось сомнение в правильности выбора. Но как бы то ни было, сейчас они находились перед троном матери наследника и дворцовые правила нарушать не решились.

Орхидея приняла почтительные поклоны принцев Дуань Хуа и Цзай Юаня. Желая показать, что смерть господина усмирила ее властность и гордыню, она поднялась с трона и ответно поклонилась. Сев на место, вопросительно посмотрела на Су Шуня. Тот стоял, вызывающе вскинув голову. Решив не напоминать сановнику об очередном совершенном им нарушении пристойности, Орхидея тихим голосом известила прибывших, что в эти скорбные минуты прежде всего их общий долг – исполнение воли покойного.

– Именно так, уважаемая, – согласился сановник, сдерживая усмешку. – За этим мы и прибыли. Позвольте объявить вам указ о попечительстве. Согласно воли Сына Неба, изъявленной им в последний час...

Орхидея неожиданно перебила Верховного советника:

– Подождите, высокочтимый. Долг велит мне подчиниться воле Сына Неба, но для этого необходимо завещание с его подписью...

– Разумеется, у нас такой документ есть! – торжествуя, ответил Су Шунь и картинным жестом извлек из рукава скрученную бумагу. – Прошу вас ознакомиться и убедиться!

Орхидея скупым жестом остановила сановника:

– Я непременно это сделаю, из уважения к вам. Но чуть позже.

Су Шунь непонимающе взглянул на нее.

– Мне неизвестно, откуда у вас эта бумага, – охотно пояснила Орхидея. – Говорят, вы обнаружили ее в спальне почившего господина. Вполне возможно, это всего лишь черновой вариант, подписанный Сыном Неба в минуты помрачения от страданий. А то и вовсе подделка.

В этот момент над дворцом полыхнула очередная молния, на мгновение осветив сумеречные покои мертвенно-бледным светом и вспышкой выхватив искаженное ненавистью лицо Су Шуня.

– Уважаемая!.. – прорычал он сквозь стиснутые зубы, полоснув Орхидею злобным взглядом, но быстро взял себя в руки. – Разумеется, документ подлинный, что подтверждается подписью господина.

Су Шунь вытянул свиток перед собой и раскрыл его так, чтобы текст был виден сидевшей на троне наложнице.

Под сверкание молний и раскатистые громыхания Орхидея внимательно прочитала и кивнула, дав понять, что документ можно свернуть.

Су Шунь бережно убрал свиток обратно в рукав. Мельком глянув на сообщников-принцев, он перевел победный взор в сторону наложницы и выжидающе замер.

Пауза затянулась, казалось, на целую вечность.

Ань Дэхай, все это время прятавшийся за дверной створкой, не выдержал и высунулся в беспокойстве. Встретившись глазами с Ли Ляньином – тот стоял позади трона, укрываясь за деревянной колонной, – главный евнух вопросительно кивнул, но не получил никакого знака в ответ. Личный евнух матери наследника словно ушел в себя, готовясь к чему-то важному.

Орхидея наконец нарушила тишину.

– Позвольте и мне предъявить документ, – голосом, исполненным доброжелательства и терпения, объявила она. – Думаю, вы будете рады увидеть подлинноезавещание Сына Неба.

Су Шунь сузил и без того неширокие глаза – словно два угля, они накалялись яростью. На скулах сановника заиграли желваки. Ища поддержки, он повернулся к принцам.

– Нас обвиняют в подлоге! – гневно выкрикнул Верховный советник. – Не стойте же как пни! Дело касается чести!

Однако оба заговорщика, бледные и настороженные, промолчали. Их внимание было приковано к чинно вышагнувшему из-за колоны личному евнуху драгоценной наложницы.

Ли Ляньин, повторив жест Су Шуня, вытащил из рукава и развернул перед собой бумагу с текстом, подписанным рукой Сяньфэна.

– Господин приложил свою руку к этому завещанию в моем присутствии и в присутствии многих евнухов, – придав голосу как можно больше кроткой невинности, пояснила Орхидея. – Кроме того, он скрепил свое имя императорской печатью. Как вы знаете, без оттиска этой печати ни один документ не имеет силы.

Опешивший советник впился взором в раскрытое перед ним завещание. Дуань Хуа и Цзай Юань, осторожно выглядывая из-за его плеч, пытались рассмотреть печать и подпись.

Орхидея снисходительно обратилась к верному евнуху:

– Прочтите уважаемым весь текст. Ведь они пришли сюда узнать и исполнить последнюю волю Сына Неба.

Словно плети, за окном хлестали воздух белые молнии.

Срывающимся от волнения голосом Ли Ляньин зачитал поникшим вельможам завещание. С каждой произнесенной им фразой лица заговорщиков становились все более унылыми, а подступивший страх сгорбил их плечи. Даже Су Шунь опустил голову и стоял, потрясенный. Откуда у этой лисицы оказалась печать?!

Закончив чтение документа, евнух благоговейно свернул его. Отступив на шаг, он поклонился окаменевшим визитерам и своей хозяйке, на лице которой проявилась холодная улыбка.

– Теперь, уважаемые, когда все недоразумения разрешены, пришло время определить вашу судьбу, – сказала Орхидея, разглядывая заговорщиков. – Каждому из вас воздастся по заслугам.

Едва она произнесла последнее слово, как в покои стремительным шагом, бряцая оружием и доспехами, вошел отряд стражников.

Лицо Су Шуня прояснилось. Удача вновь благосклонна к нему – ведь подкупленные им воины не побоялись неожиданного поворота событий или попросту еще не успели узнать последние новости. Но в любом случае их прибытие означало, что у советника появился шанс силой завладеть императорской печатью и уничтожить состряпанное разноглазой девкой подложное завещание.

Однако радость сановника была недолгой – ровно до момента, когда стражники присягнули на верность Орхидее под довольную ухмылку прихвостня-евнуха. Вездесущий Ли Ляньин не только перекупил нанятый советником отряд, но и пообещал каждому воину личное покровительство будущей правительницы.

Выдержав соответствующую моменту паузу и полюбовавшись на едва живых от предчувствия скорой и жестокой расправы дворцовых мятежников, Орхидея снова поднялась с трона и поклонилась каждому из них.

Ошеломленная троица уставилась на нее с изумлением.

Заняв свое место, Орхидея обратилась к Су Шуню, спесивый вид которого давно испарился, и теперь весь его облик выражал уныние.

– Уважаемый советник, – ласково произнесла наложница. – Вы зарекомендовали себя ревностным служителем, верным исполнителем воли правителя. Ваш опыт бесценен, а ваше имя овеяно славой ваших государственных деяний! Поэтому я прошу вас об одном одолжении...

Сухопарая физиономия Су Шуня вытянулась от недоумения. Советник не удержался и быстро переглянулся с сообщниками.

Заметив его реакцию, Орхидея заговорила и с ними:

– Достойные слуги императора Сяньфэна и его наследника, уважаемые принцы Дуань и Цзай! Вы проявили самые доблестные качества в усердном исполнении воли господина! И не ваша вина, что недоразумение с бумагами заставило вас принять неверное решение.

Обращаясь ко всем неудавшимся крамольникам, драгоценная наложница проникновенно сказала:

– Враги вынудили императорский двор покинуть столичную резиденцию, но сводный брат нашего почившего господина, доблестный принц Гун, остался там олицетворять власть правящей династии. Обстановка в Пекине до сих пор сложная. Вскоре мы обязаны доставить тело повелителя в Запретный город для окончания церемонии прощания. Кому, как не вам, я, мать наследника императора, могу доверить столь важное дело – стать моими посланниками? Прошу вас в самые ближайшие сроки отбыть в Пекин, чтобы оказать принцу Гуну всевозможную помощь в ведении дел и обеспечить подготовку к приему похоронной процессии. С вами последует главный евнух как человек, сведущий в дворцовых траурных ритуалах, для организации всего на месте.

Потрясенные неожиданным помилованием и оказанным доверием, советник и принцы под взглядами стражи направились к дверям, услужливо распахнутым для них радостно улыбающимся Ань Дэхаем. О причинах довольства толстяка догадаться было легко – главный евнух места себе не находил в нынешней резиденции, переживая за сохранность своих сокровищ, припрятанных в столице.

Следом за помилованными заговорщиками наложница приказала страже и свите девушек покинуть ее покои. Оставшись наедине с Ли Ляньином, Орхидея скинула обувь. Без лишних слов слуга опустился на колени, аккуратно ухватился за ступню и умелыми пальцами принялся делать расслабляющий массаж.

Склонив голову, чтобы избежать тяжелого взгляда хозяйки, евнух ловко разминал ухоженные ноги Орхидеи, ожидая начала доверительного разговора, который не замедлил состояться.

– Мы едва успели... – обронила наложница, прислушиваясь к шуму дождя.

Она запустила руку в одежды и достала из них увесистый нефритовый камень с высеченным на нем императорским символом Сына Неба.

– Подумать только, целых восемнадцать столетий эта вещь переходит от правителя к правителю и едва не досталась таким проходимцам! – воскликнула она, всматриваясь в темные разводы, украшавшие камень. – Мы могли и опоздать!

Ли Ляньин согласно кивнул:

– Опередили их не более чем на четверть часа, моя госпожа.

Орхидея несильно толкнула его ногой в грудь.

– Признавайся, как тебе это удалось!

Евнух прижался щекой к ее ступне и позволил себе встретиться с хозяйкой глазами.

– Моя заслуга невелика, почтеннейшая! У дворцовых слуг множество способов узнать различные секреты. Когда мне довелось разведать, где покойный господин хранил печать, дело оставалось за малым.

Ли Ляньин хихикнул, довольный неожиданной игрой слов.

– В прямом смысле – за малым, – продолжил он. – Я велел одному мальчику проползти в спальню императора через отдушину, что под самым потолком. Ведь двери охранялись очень тщательно, а на крышу из-за грозы стражу не поставили. Мы с евнушонком поднялись туда, я обмотал его веревкой, объяснив, что и где искать. Он протиснулся в дыру и спустился внутрь. Признаться, больше всего я опасался, что малец что-нибудь напутает и вместо печати прихватит какую-нибудь безделушку. Но он оказался толковым, управился ловко со всем.

– Где он сейчас? – поинтересовалась наложница, размышляя о чем-то.

Евнух притворно вздохнул.

– Жизнь порой так несправедлива... Мальчишка едва успел передать мне добычу и вдруг упал с крыши. Расшибся насмерть. Мокрая черепица ужасно скользкая, я и сам едва удержался.

Орхидея удовлетворенно кивнула.

– Позаботьтесь о его семье. Передайте родне денег. Сумма не должна быть слишком большой во избежание подозрений.

Ли Ляньин понимающе улыбнулся.

Гроза неожиданно утихла. Воздух за окнами принялся молочно колыхаться, светлея.

– Самое трудное и опасное позади, почтеннейшая? – участливо спросил евнух, глядя на усталое, бледное лицо хозяйки.

Орхидея покачала головой.

– Всё только начинается.

Преданно склонив голову, Ли Ляньин снова принялся за массаж ступней своей госпожи.

Закрыв глаза от блаженства – хвала создателю Крокодила за то, что предмет избавлял от душевных переживаний, но не лишал телесной чувственности, – Орхидея размышляла о предстоящих делах.

Пятилетнего Цзайчуня следует незамедлительно возвести на престол. О том, что мальчишка – всего лишь безродный китайчонок, известно только Орхидее и верному Ли Ляньину. Впрочем, за евнухом нужно пристально наблюдать, и если возникнет хоть малейшее сомнение в его преданности, тайна происхождения императора Тунчжи именно такой девиз правления Орхидея придумала для наследника – останется ведома лишь ей одной.

Совместно с Цыань они будут заботиться о новом правителе вплоть до его совершеннолетия. Сама Орхидея по возвращении в Пекин примет титулы «императрица Западного дворца» и «Мать-императрица», а Цыань будет носить звание «императрица Восточного дворца».

Если у кроткой Цыань хватит ума не мешать Матери-императрице держать в своих руках бразды правления государством, то проживет свой век в почете и достатке. Если же не догадается уступить и отойти в тень – прямиком уйдет в мир теней загробных, откуда возврата не бывает.

Туда же отправится и наследник, едва достигнет возраста самостоятельного правления. А может, и раньше, если вдруг проявит строптивость.

Регентство – залог власти, и всегда наготове должны иметься другие возможные младенцы-преемники.

Наконец-то она может в полной мере позаботиться о доме. И хотя мать с остальными детьми уже давно живет в роскошном особняке в их прежнем районе Шишахай, этого мало. Родня – самые верные агенты, надежные глаза и уши.

Лотос нужна Орхидее тут, под желтыми дворцовыми крышами. Принц Гун, к сожалению, женат. А вот у его родственника, молодого и красивого принца Чуня, недавно умерла супруга – пора бы ему обзавестись новой, и лучше, чем младшая сестра императрицы, кандидатки ему не найти.

Подумала Орхидея и о подросших братьях. Особым умом они не отличались, но нести службу в дворцовой охране вполне сгодились бы.

Принцу Гуну, оставшемуся представлять императорскую власть в столице, Ань Дэхай передаст секретное письмо с подробными указаниями.

Заговорщиков, посланных в Пекин, следует тепло принять, чтобы усыпить их бдительность, и лишь спустя некоторое время наказать. Чем больше пребудет сановник в упоении властью и благами, тем больнее для него окажется неожиданная кара. Всем второстепенным членам клики – в виде высочайшей милости, проявленной матерью наследника, следует даровать самоубийство. Принцев Дуань Хуа и Цзай Юаня, что имели наглость явиться к ней сегодня, обезглавить на площади перед Полуденными воротами. Головы надеть на шесты и оставить до новогодних празднований. А их предводителя Су Шуня там же при скоплении толпы закидать камнями и грязью, а затем четвертовать, предварительно разбив ему лицо и суставы дубинками.

И настало время проститься со своим домашним именем. Благоуханный цветок – это красиво и мило, но Мать-императрица, на попечении которой несовершеннолетний воспитанник, обязана принять соответствующий приличиям и государственным традициям девиз. И он уже придуман.

Едва Тунчжи взойдет на трон, как Орхидея наречет себя кратким и емким именем Цыси, что означает – Милосердная и Счастливая.

С годами к нему будут прибавляться новые титулы.

Главная, Глубокомысленная, Ясная, Величавая, Мудрая, Охраняемая, Здоровая, Чтимая, Возвышенная и Высочайшая – все это будет о ней, урожденной Ехэнара, старшей дочери инспектора Хой Чжэна, взятой наложницей во дворец из бедного дома в Оловянном переулке.

Но об этом пока не знало скорбящее по усопшему императору Срединное государство и не ведал лежавший по его окраинам варварский мир

Еще не подозревала об этом и сама будущая императрица Цыси.

Открыв глаза, она устремила холодный разноцветный взор в окно и принялась наблюдать за рождением нового дня. Короткая ночь миновала, от ненастья не осталось и следа. По голубому шелку небосклона переливались рубиновые лучи встающего светила. Кровавыми ранами они испещрили воздушную высь, словно предупреждая – горе тем, кому уготовано жить в грядущих нелегких временах.

ЭПИЛОГ

Вечер выдался душным. Небо уже совсем потемнело. В приземистых домах квартала Тяньцяо на другой стороне реки зажглись тусклые огоньки. Отгромыхали груженные камнем и песком телеги по плитам Небесного моста — у Южных ворот вовсю кипела стройка. Жители укрепляли городские стены и башни в ожидании нападения заморских дьяволов. Но старику отказали в найме, даже подсобным рабочим он не годился — так дряхло выглядел. Невелика печаль.

Прошел еще один день. Который по счету в его жизни?.. Сколько их будет еще?..

Теперь можно и отдохнуть. Ноги гудят от ходьбы, да и годы не придают сил. Когда-то он мог без устали носиться по улицам, обгонять менее проворных рикш, молодцевато задирая колени и держа спину прямой… Да те времена давно прошли. Нынче совсем другая жизнь. Не такая уж плохая — его лежанку никто не разорил за день. Даже сборщики мусора не позарились на куски тряпья, на которых он спал уже много месяцев, а может, и лет.

Старик улыбнулся. День удался. Он и Хуа-Хуа насобирали себе на хороший ужин — рис и жареный тофу, а главное — сегодня вышло прикупить бутылку крепкой ароматной водки. Дорогая, конечно, но иногда можно и позволить себе. Хуа-Хуа не любит, когда хозяин пьет водку. Отец не пил совсем. Ведь у него была работа, дом, жена и шестеро детей. Да что толку… Умерли родители, умерли братья и сестры. Остался лишь он.

Дун Ли очень старый. У него никого нет, кроме Хуа-Хуа. Нет жены, нет детей. Нет и дома. Когда-то у него было жилье, и работа, и даже девушка, которую он без памяти любил. Теперь лишь темный свод моста над головой, а неподалеку — пыльный куст, куда Дун Ли справляет нужду. Вонючие лохмотья, старый бамбуковый зонтик да холщовый мешок — вот и всё имущество.

Отчего же не выпить…

Дун Ли уселся поудобнее, подтянул худые колени к подбородку и похлопал ладонью по сухой, теплой земле.

— Хуа-Хуа! — позвал он негромко своего друга. — Иди сюда! Пора есть!

Тот выскользнул откуда-то из темноты, там, где опора моста врыта в землю. Весело тявкнув, подбежал и сел напротив. Умные глаза внимательно разглядывали хозяина. Куцый хвостик дробно постукивал по земле. Ростом Хуа-Хуа был чуть больше кошки. Дун Ли порылся в мешке. Зачерпнул горсть вареного риса и положил перед собакой. Бросил и кусочек тофу.

— Ешь, ешь, — сказал он, отправив вторую горсть риса себе в беззубый рот.

Обнюхав угощение, Хуа-Хуа, не привередничая, принялся за еду. Хорошая собака, умная. Умеет вставать на задние лапы и танцевать. Людям нравится, и подают они охотнее. Не человеку, а животному подают. Бывает, даже несколько монеток. До Хуа-Хуа в ладонь попрошайки — а именно им стал бывший рикша и приказчик — редко попадало больше одного медяка. Лишь однажды какой-то длинноносый черт, которого Дун Ли взял в оборот на торговой улице, дал целый лян. Всего лишь за то, что услышал от старика-оборванца историю, как тому прежде доводилось встречать таких же разноглазых людей, как и этот белый господин. Странные они, эти ян гуэй цзе…Дун Ли вытащил бумажную пробку из бутылки и хлебнул из горлышка. Крепкий напиток приятно скользнул в желудок.

Хорошо!

Заморских дьяволов всегда бывало много в центре, в Посольском квартале. Роскошные там особняки… Где-то там в незапамятные времена жила та, которую он любил…

Дун Ли зажмурился и сделал сразу несколько глотков. Вдруг ему пришла мысль, что он непременно станет богатым. Переберется из-под моста в нормальный заброшенный дом. Обзаведется матрасом и посудой. Найдет себе крепкую обувь… Ведь когда-то он жил как нормальный человек. До той страшной ночи, покуда в жилище дядюшки Чженя не проник неизвестный душегуб. Как знать, что привело его… Быть может, грешки прошлой жизни неожиданно вернувшегося сына хозяина чайной лавки. Ведь как раз за день до несчастья объявился крепкий и загорелый, молодой, но повидавший много городов и стран моряк по имени Фан. Уж как был рад дядюшка Чжень! Собирался обоих парней объявить названными братьями…

Но лихой человек, прокравшийся в дом, когда они все спали, всадил нож в сердце Фана. Тот умер не сразу — захрипел, забился, разбудив отца. Злодей перерезал горло и Чженю, едва тот вскочил с кана. А когда от шума проснулся Дун Ли, убийца замешкался. Хотя лица его, замотанного тряпкой, разглядеть было нельзя, но в движениях появилась растерянность. Казалось, он не ожидал, что в доме есть кто-то еще. Но быстро совладал с собой — быстрее, чем оторопевший парень успел что-либо предпринять для защиты. Под ребрами полыхнула боль — вначале тупая, а затем невыносимо-жгучая, нараставшая с каждым мигом, до желтой темноты в глазах… Зажимая рану, Дун Ли начал оседать на пол, глядя вслед убийце — швырнув нож на пол, тот спешно пробирался к выходу. Парень попытался броситься за ним, но силы быстро оставляли — едва добравшись до ворот, он рухнул на землю…

Дальнейшие события Дун Ли всегда стремился забыть, но память то и дело подкидывала ему страшные картины. Утром его обнаружили соседи, но даже не подумали помочь — обнаружив в доме хозяина чайной лавки два тела, они принялись избивать раненого парня. На счастье Дун Ли, довольно быстро подоспела городская стража, палками отогнала разъяренных людей и доставила преступника — а никто не сомневался, что пойманный именно таков, — в участок. Там его наскоро перевязали. Нож прошел под самым сердцем, распоров легкое, и окровавленного парня бросили помирать в каталажку, забитую разным сбродом, ожидавшим суда и приговора. Несколько недель Дун Ли провел в горячке и беспамятстве. Если бы не забота сидельцев, точно бы умер. Ему меняли повязку, смачивали губы водой, и этого для крепкого парня оказалось достаточно. Поражая даже видавших виды бродяг и преступников, он потихоньку шел на поправку. Впрочем, радости от этого испытал немного — его ожидал суд, а затем и неизбежная казнь. Ведь его вина была для всех очевидна. Недостойный приказчик зарезал сына почтенного хозяина Чженя из ревности и страха утратить покровительство, а когда обезумел от крови, лишил жизни и самого владельца лавки. Отец и сын, защищаясь, сумели перед смертью ранить его, поэтому ограбить их дом у злодея Дун Ли не вышло… Так и сказал судья, назначив наказание в виде оставления убийцы в стоячей колодке до полного удушения.

И быть бы тому, но случилось нечто неожиданное — во всяком случае, для самого Дун Ли. Под канонаду орудий и треск ружейного огня в Пекин вошли войска заморских дьяволов. Император бежал из дворца в отдаленную провинцию. Пожары и беспорядки объяли всю столицу, а проникшие в город вместе с иноземцами бунтовщики-тайпины открыли тюрьмы, выпуская томившихся там сообщников, а заодно с ними и всех остальных… Так Дун Ли очутился на свободе, но прежняя жизнь закончилась как для него, так и для всей страны… Десятки лет скитаний, нужды, страданий и горя. Давно нет в живых императора, умер и его сын, а из-за стен Запретного города почти полвека правит Поднебесной и держит всех в страхе та, которую он помнил невинной и нежной девушкой с чарующим смехом и волшебным голосом…

Воспоминания Дун Ли прервались рычанием Хуа-Хуа.

— Знаю, знаю… — усмехнулся старик. — Уж если собака так ворчит на мужчину, когда он решил немного выпить… Представляю, как недовольна была бы жена, будь она у меня!

Дун Ли уже порядком захмелел, и говорил больше сам с собой, глядя из-под полуприкрытых век куда-то в темноту. Спиной он привалился к теплому камню, готовый вот-вот уснуть.

Собака, напротив, забыв про еду, переминалась и тревожно поскуливала.

Дунул слабый ветерок. Как-то необычно, порывом. Будто совсем рядом пролетела огромная птица.

Дун Ли протер глаза и выругался. Неужели будет гроза? Но ведь на небе не было ни облачка, когда он добрался до своего логова… Впрочем, погода в Пекине капризная, меняется мгновенно. Светило солнце — и вот налетели со стороны гор мохнатые, полные влаги тучи… В ненастье таким, как Дун Ли, нелегко. Дождливый день — голодный день. Все сидят по домам или перебегают улицу под зонтиками. Никто не полезет за мелочью — руки заняты. А вымокнешь ночью — не сможешь просушить обноски, будешь трястись, заболеешь да помрешь в канаве. Хорошо, что сейчас над головой крыша, пусть и без стен.

Воздух будто загустел и наполнился тихим гулом.

Ветер усилился. Неподалеку, возле самого берега, закрутился по кругу мелкий сор. Что-то затрещало и сверкнуло. Потом сверкнуло еще раз, да так сильно, что от опоры моста на землю упала четкая тень.

Не похоже на молнию. И почему-то нет грома…

Черт побери, что это? Дун Ли решил посмотреть поближе и уже приподнялся, как вдруг упал навзничь от толчка горячего воздуха. Раскрытый зонтик, служивший старику ширмой, кувыркаясь, улетел в темноту. Хуа-Хуа поджал хвост и заскулил.

Раздался негромкий хлопок, и старик зажмурил глаза — так резанул их яркий свет. Его затрясло от страха. Такой грозы он не мог припомнить…

Бродяга перевернулся набок, поджал ноги и обхватил голову руками.

Сквозь пальцы он все же попытался рассмотреть, что происходит. То, что он увидал, напугало его еще больше.

На месте куста вырос большой, выше роста человека, дрожащий серебристый овал, словно призрачное зеркало. В нем рассерженными змеями сверкали тонкие молнии. Затем что-то снова будто хлопнуло, и ветер начал утихать.

Дун Ли растерянно огляделся. Собаки нигде не было. Неподалеку от своей поджатой ноги он обнаружил лежавшую бутылку. Водки пролилось много, она уже впиталась в землю, оставив лишь темное пятно.

— Ах, чтоб тебя… — пробормотал старик. — Сколько добра пропало!

Он приподнялся на локте и в страхе замер, тут же забыв о понесенном ущербе.

В нескольких шагах от него стояла парочка самых настоящих заморских дьяволов! Да еще один из них, ушастый коротышка в очках, держал на руках крупного серого кота в узком ошейнике. Рыжеватая бородка иноземца торчала неопрятными клочками, словно грязная вата из прорех старого халата. Костюм пришельца был под стать его чудаковатому лицу — нелепая куртка, распахнутая так, что из-под нее виднелось нижнее белье, завязанное у горла длинным темным лоскутом, и широкие штаны.

Второй длинноносый черт был повыше ростом, но тоже одет как бродяга. На нем старик разглядел исподнюю белую рубаху с оборванными возле плеч рукавами и грубые штаны из выкрашенной в синий цвет мешковины, местами вылинявшей до светлых пятен. Обут этот тип был в черные тапки с тремя белыми полосами по бокам.

Оторопело уставившись на невесть откуда взявшихся ян гуэй цзе, Дун Ли позабыл про свою собачку, но та сама напомнила о себе. С яростным тявканьем Хуа-Хуа выскочил из темноты и принялся звонко заливаться возле ног ушастого бородача в очках.

Вдруг раздалось такое громкое шипение, что старик вздрогнул, а Хуа-Хуа осекся, затем тонко взвизгнул и бросился наутек.

Дун Ли не стал искушать судьбу.

— Дьяволы! — что есть силы закричал он и кинулся вслед за своим хвостатым напарником.

* * *

— Эва… — обронил Костя Чижиков, задумчиво глядя вслед стремительно удалявшейся спине перепуганного старика-оборванца.

— А ты как думал! — подхватил Сумкин, поглаживая мигом успокоившегося кота.

Шпунтик блаженно жмурился, удивляясь легкости выигранного сражения. Не пришлось даже вытягивать когти и лупить себя по бокам хвостом.

— Слушай, старик, — принюхиваясь и морщась, произнес Костя, покрутив головой. — Запашок тут такой…

Чижиков пошевелил пальцами, подыскивая определение.

Сумкин втянул ноздрями воздух и пожал плечами:

— Обычный такой. Типичный, можно сказать, аромат путешествий во времени и пространстве. Вспомни, как аутентично эпохе воняли наши древнекитайские шмотки!..

— Ага. Нам ли привыкать, Федор Михайлович…

— Это ты верно заметил, это ты правильно, — похвалил Сумкин приятеля и почесал кота между ушей.

Шпунтик снисходительно принял комплимент на свой счет.

Чижиков снова принялся оглядываться.

— Ты вот скажи мне, как китаист китаисту, мы куда вообще попали-то? — растерянно спросил он, пытаясь рассмотреть пейзаж из-под тяжелого каменного свода. — Что за пожилые дети подземелья тут обитают? В каком мы времени и месте, старик?

— Давай-ка для начала закурим. Все эти прыжки по пространствам даются мне тяжелее полетов «Аэрофлотом». Заодно и запах немного настоящим «кэмелом» облагородим.

Сумкин опустил кота на землю. Тот брезгливо подергал лапкой и с укором посмотрел на хозяина, всем видом выражая простую мысль: «Вот ты доверил меня этому типу, а между тем, совершенно напрасно!»

— Шпунтик, отстань, — отмахнулся Чижиков. — Не до тебя сейчас, понял?

Шпунтик понял. Демонстративно тряхнув кончиком хвоста, он с независимым видом удалился на обследование странной пещеры, куда волею судеб его занесло на этот раз.

— Любопытно, любопытно… — пробормотал Сумкин.

Избавившись от кота, он времени даром не терял. С наслаждением пыхая сигареткой, Федор присел на корточки, отчего удивительным образом сделался похож на постаревшего, но не изменившего образу жизни гопника с питерских окраин, лишь по досадной случайности облачившегося в пиджачную пару.

— Тебе бы, Федор Михайлович, костюмчик сменить на «спортивки»… — не удержался от ехидной ухмылки Котя. — И по линзам скакать сподручнее, и, так сказать, имидж новый. Очки вот только все портят…

Сумкин равнодушно хмыкнул, пропустив колкость мимо своих оттопыренных ушей.

Покопавшись в мусоре, что служил сбежавшему старикану спальным ложем, великий китаист выудил несколько клочков бумаги. Поправляя большим пальцем съезжавшие на кончик носа очки, он пытался разобрать начертанные письмена.

— Ни хрена не видно, — с досадой пропыхтел он и взглянул на приятеля. — Старик, раз уж все равно просто так стоишь, принеси пользу. Посвети-ка зажигалочкой.

Котя похлопал себя по карманам, затем вспомнил:

— Федор, я же бросил. Давай свою!

Укоризненно покачав головой, Сумкин подбородком указал на боковой карман пиджака.

Чижиков выудил пластиковую китайскую «одноразку» и крутанул колесико.

Желтый лепесток пламени с едва слышным шипением закачался над клапаном поддельной «крикет».

Федор быстро оглядел обстановку и деловито изрек:

— А, это мы не в пещере. Под мостом мы. Смотри — сверху камень, по бокам ничего, а вон там опора, по-научному — устой. Но гораздо важнее понять, что за время и что за местность.

Сумкин вернулся к изучению клочков.

— Почтенный старик, благородный хозяин этой обители — безусловно, китаец. Об этом нам говорит его внешность, но самое главное — полный отчаяния крик. Кстати, он нас окрестил нечистой силой. Явно северный диалект. Вряд ли наш новый знакомец владеет грамотой и читает на досуге газеты, но то, что он их натаскал себе в норку приличную кучу, — безусловно, хорошо… О, даже «Шень Бао» есть!

Чижиков ойкнул и зашипел, встряхнув рукой — зажигалка слишком накалилась. Под сводом моста вновь воцарились потемки.

— Свет! — скомандовал Сумкин тоном хирурга, требующего скальпель.

Костя испуганно чиркнул колесиком и вернул освещение.

— Таак, так, так… — принялся бормотать Федор Михайлович, тасуя клочки грязной бумаги, как заправский картежник. — Вот самые поздние, очевидно, и самые свежие… Угу, ага.

Удовлетворенный китаист поднялся с корточек, изъял у друга источник света и тепла, отряхнул руки и вновь поправил съехавшие очки.

— Старик, у меня для тебя есть хорошая и плохая новости, — заговорщически произнес он. — С какой…

— С плохой начинай! — перебил его Чижиков, с опаской прислушиваясь к окружающим звукам.

Что-то осторожно шуршало и подозрительно потрескивало неподалеку.

— Ну, плохая новость в том, что мы попали в самую мякотку — а чего иного ожидать от нестабильной линзы… В общем, мы в Пекине. На дворе начало двадцатого века, а именно — тысяча девятисотый год. Что же тут нехорошего, спросишь ты. А я охотно отвечу — да все тут нехорошо. И что мы промахнулись с эпохой, и что в такое время сюда попали.

— А что у них случилось в нулевом году? — взволнованно осведомился Чижиков.

Сумкин отмахнулся и небрежным тоном пояснил:

— Да всякая ерунда, старик. Тут ведь постоянно что-то происходит трагическое, это же Поднебесная. Но нас с тобой больше всего касается печальный факт, что именно в этом году иностранцы в Китае подверглись наибольшим гонениям. Статистику убитых и раненых я тебе приводить не буду. Тем более, это все еще впереди — сейчас самое начало июня. Буквально через неделю-другую тут все так завертится, что мало не покажется…

— Давай хорошую новость тогда, — с надеждой попросил Чижиков.

— А хорошая, старик, заключается в том, что мы все же попали в Китай, а не выскочили где-нибудь в Занзибаре, Калахари или Сахаре. Весь вопрос теперь в том, как мы будем разруливать реальности…

В кустах неподалеку раздался уже уверенный шорох.

— Хватит там шляться, — крикнул в темноту Чижиков. — Еще блох местных нахватаешь! Возись с тобой потом…

Шпунтик покинул изученные заросли и без лишних споров вернулся к хозяину. Странная троица осторожно выбралась из-под каменного свода и взошла на безлюдный в ночное время мост. Сумкин стянул с носа очки и концом галстука протер грязные стекла.

— Нет сомнений, что вон там — не что иное, как Храм Неба, — прошептал он, нацепив окуляры обратно и тыча пальцем в темень справа от моста. — Вернее, целый храмово-монастырский комплекс, но так его попозже назовут, в путеводителях. А вообще эта постройка уникальна — единственный храм в городе, имеющий круглую форму. Оттого и узнается так легко. Ну, ты сам взгляни, хоть и видно плохо. Разве не прелесть?

— Угу, — неопределенно согласился Котя и посмотрел на Шпунтика.

Тот и ухом не повел, показывая полное безразличие к архитектуре династии Мин.

— Значит, двигаться нам надо вон туда, — продолжил Федор, переведя палец на серую ленту дороги, сползавшую в густой сумрак. — Видишь, там чуток посветлее? Это отблески факелов и фонарей, их зажигают в Запретном и Внутреннем городах.

— И там для нас будет безопаснее? — недоверчиво поинтересовался Чижиков.

Потеребив бородку, Сумкин вздохнул:

— Видишь ли, старик, мы попали в такое место и время, где «белым обезьянам» вроде нас будет одинаковый кирдык, попадись мы хоть где. Сейчас мы в самом неблагополучном райончике этого славного города. Представь, что ты очутился в Гарлеме с плакатом «Ненавижу ниггеров», но только ты не Макклейн в исполнении неподражаемого Брюса Виллиса, а все тот же питерский полуинтеллигент Костя Чижиков. Представил? Силы твоего художественного воображения хватает на картину катастроф и разрушений, которые с тобой произойдут?

— Ну, допустим, — нехотя процедил Костя, начиная злиться на приятеля.

— Вот! — Сумкин воздел указующий перст к темному небу и блеснул очками. — То, что ты представил, — это ерунда. Здесь нас просто забьют до смерти или банально зарежут. Чик — и мы уже на небесах! А вот если нас повяжут возле стен императорского дворца…

— На кол посадят? — поежился питерский полуинтеллигент.

Заметно оживившись, Сумкин покачал головой:

— Нет, конечно! Старик, ты забываешь, что мы не в какой-нибудь янычарской Турции, не в дикой Европе в гостях у Влада Цепеша. И даже не на родине, горячо любимой, времен Ивана Васильевича. Мы с тобой на территории культурнейшей страны, имеющей многотысячелетнюю историю. Здесь нет места всяким грубым варварским казням. К нам применят замечательную утонченную штуку под названием линчи.

— Это что еще такое?

Сумкин зевнул.

— Да ничего особенного, в сущности. «Казнь тысячи надрезов». Это когда постепенно с тела срезается, по кусочкам, все выступающее. Начинают с макушки, как правило. Потом брови, щеки, нос. Руки-ноги, по чуть-чуть. Затем…

— Слушай, Федор, хватит! — наконец вскипел Чижиков. — Так какого черта нам туда надо?

Шпунтик настороженно взглянул на хозяина и перевел недобрый взгляд на великого китаиста. Действительно, какого черта?

Сумкин с сожалением посмотрел на товарища по несчастью.

— А такого, старик, черта нам туда надо, что именно возле императорского дворца находится Посольский квартал. Его осаждают с прошлого года, но он держится. И наша задача — туда проникнуть, через баррикады пробраться к своим. Там американцы, французы, немцы, итальянцы, англичане, японцы. Настоящий Ноев ковчег… Но самое главное — наши русские моряки там, с двух броненосцев. В общем, с нашей колоритной внешностью, сам понимаешь, среди местных нам не затеряться.

А линчи отменят только через пять лет.

Котя сглотнул и машинально провел рукой по лицу.

— Тогда веди нас в этот чертов квартал скорее! Ты дорогу, надеюсь, знаешь?

Сумкин пожал плечами:

— Теоретически да. Другое дело, что все туристические маршруты, которые появятся через полвека, в нынешней ситуации не слишком пригодны. Но ты не волнуйся. Я на днях дивную книжку прочел. Автор — Иван Сусанин, «Как завести друзей».

— Сволочь ты, Федор, — скрипнув зубами, изрек Чижиков. — Шпунтик, видишь, какой дядя плохой? Таким быть не надо!

Шпунтик согласно шевельнул ушами.

Великий китаист, игнорируя порицание, снова прикурил и с наслаждением затянулся.

— Ну что, мой хвостатый друг, — тихим голосом обратился Чижиков к запрыгнувшему ему на руки коту. — Вперед, на поиски приключений и чудесного спасения?

Насчет этого предложения Шпунтик не возражал.

— Бросал бы ты, Федор Михайлович, смолить, как заведенный, — проворчал Чижиков, оглаживая кота. — Бери с меня пример. Второй месяц без табака!

— Нашел, чем хвастаться, — хмыкнул в ответ Сумкин.

Однако, сделав подряд несколько глубоких затяжек, решительно отправил окурок с моста в темноту. Красный росчерк мелькнул дугой и исчез.

Странная парочка с котом спустилась с моста и, крадучись, растаяла во мгле.

* * *

Душная тревожная ночь плыла над огромным городом. Тяжело и черно нависало небо над черепичными кровлями императорских дворцов, над толстыми стенами и высокими башнями, над особняками иностранных миссий, превращенных в казармы и штабы, над притихшими в беспокойном сне кварталами богачей и над лачугами бедноты.

Где-то возле угрюмой линии горизонта пылали подожженные армиями иноземцев и мятежников деревни — там багровыми пятнами виднелись зарева, набиравшие силу с каждым часом. Вскоре огни далеких пожарищ раскинулись на полнебосклона. Казалось, над Пекином шевелилась и кроваво вздрагивала гигантская пелена, готовая обрушиться на головы сотен тысяч людей и принести с собой нескончаемую череду событий — трагичных и страшных.