Точка пересечения

Часть вторая

Я очень боялась, что ты не захочешь меня видеть. Что ты узнаешь мой голос и сразу бросишь трубку. Я так виновата перед тобой. Виновата? Я? Перед тобой? Или ты передо мной? Или он перед нами обеими?

Ты знаешь, всё началось на твоей свадьбе. Именно тогда мы увиделись впервые, и что-то завибрировало между нами, так реально и ощутимо, что я испугалась. У меня в жизни такого не было, да, и вообще – я не представляла, что такое может быть. Разве, что в кино.

Я поднимала бокал за вашу молодую семью и от всего сердца желала тебе самого хорошего – счастья, вечной любви, взаимопонимания. Всего того, чего желают молодожёнам. Но я понимала, что вы не пара. Поняла сразу, что вы с разных планет. Точнее, вы просто разные планеты, которые, соприкоснувшись волею судьбы, разлетитесь в разные стороны. Для меня лично, это был вопрос времени.

Ты знаешь, мы тогда не сказали друг другу ни слова, на вашей свадьбе. Ни слова. И не виделись больше года. И не созванивались. Я просто ждала. Просто ждала и не могла смотреть ни на кого. Мы тогда часто болтали с тобой по телефону, и я пыталась по твоим словам, по тону понять, что происходит в вашей семье. Представляла, как вы отдыхаете в Сочи, ходите на пляж, в рестораны, а потом заполночь возвращаетесь в номер. Это было невыносимо. Но, более, чем невыносимо, это было глупо. Просто глупо. Но я ничего не могла с собой поделать.

А потом был Новый год. Помнишь, ты меня позвала в вашу компанию? И ты шепнула, чтобы он пригласил меня на медленный танец. А потом он поехал провожать меня домой. Нет, не думай, тогда не было ничего, абсолютно ничего. Мы просто проболтали до утра у меня дома. И он рассказал мне то, чего не знала ты. Как он жил в Подмосковье и как попал в Ташкент.

Это была трагедия. Кто-то, очень высокопоставленный, из Москвы, сбил на машине его младшего братика, Диму. Спасти не удалось. Ему было десять лет. Сбил прямо возле дома, мчался на непонятной скорости по этому Фрязино. Это могло быть громкое дело. И суд мог погубить карьеру того, на чёрной "Волге". Им предложили сделку: они не подают в суд, а за это старшего брата устраивают в жизни. Хорошая работа, карьера, продвижение, квартира. Ну, ты понимаешь, всё. Правда, не в Москве.

Так он попал в Ташкент. Совсем пацаном, после армии, очутился в чужом городе, совершенно один. Но – на хорошей работе. Как у нас говорили – теплое местечко. Закончил что-то заочно, сумел зацепиться. Как он мне сказал: смог воспользоваться шансом. И корил себя каждый день, что предал память Димы, и что его убийца не понес никакого наказания. Более того, он был на своём посту очень долго. Пережил благополучно все смены власти. Думаю, что ты слышала его имя. Сейчас на заслуженном отдыхе.

Да… Так о чём я? Как мы пили чай, горячий, крепкий, черный, без сахара. А потом он ушёл домой, к тебе. Ещё раз поздравил с Новым годом, обнял и ушёл.

С этого все и началось. Он начал звонить. Нечасто. Звонил – и пропадал. На неделю, на две. И да, именно тогда мы встретились несколько раз. И каждая такая встреча была полёт. Нет, не полёт – просто прыжок в параллельный мир. Я понимала, что он чувствует то же самое. И это делало расставание ещё больнее. А потом была беседа. И он сказал, что не может ничего поменять в своей жизни, не может, и всё. По многим причинам. Он не сказал, по каким, но я прекрасно всё поняла. И решила для себя: всё. Хватит. Мы не виделись полвесны. А потом он позвонил и сказал, что надо встретиться и поговорить. Я бросила трубку. И от мамы узнала, что вы уезжаете в Москву. Надолго.

Это было больно, очень больно. Но я понимала, что необходимо как-то прекратить это безумие. И, наверное, он тоже это понимал. Эта Москва, эта длительная командировка должны были поставить всё на свои места.

Вы уехали, а я так загрузила себя работой, что некогда было дышать. Ты знаешь, не помогало. А потом на Олимпиаду меня послали в Москву. Я приняла это, как знак. Ну, то есть, была полностью уверена, что мы с ним пересечёмся. Говорят, надо только захотеть чего-то, по-настоящему. Я хотела. Сама мысль, что мы находимся в одном городе, сводила меня с ума.

Это произошло возле Главпочтамта. Я пришла звонить родителям. Он тоже. Фантастика? Наверное. Найти в Москве человека, это всё равно, что… Ну, ты понимаешь. А встретиться случайно… Наверное, это судьба.

И всё началось заново, закрутилось с какой-то сумасшедшей силой. Работы было невпроворот – и у меня, и у него. Но мы встречались тогда каждый день. Каждый день. Звонить было некуда, а потому заранее назначали место и время встречи. У входа в метро, в центре. Он долго уговаривал меня остаться ещё на недельку. Уговорил. Я жила у него в номере. Прятались, как школьники, чтобы его коллеги не засекли. Такие устроила себе московские каникулы. Отсыпалась до полудня, а он с утра уже был на работе. Откуда брал силы и энергию? Это я сейчас себя спрашиваю, а тогда… Тогда не заморачивалась. Весь день одна гуляла по Москве, ходила в музеи, каталась на теплоходике по Москве-реке. Даже в кино как-то сходила. И всё время смотрела на часы, считала минуты до окончания его рабочего дня. Потом ехала в гостиницу.

А в воскресенье он пригласил меня поужинать в ресторан "Арагви". И там предложил переехать от родителей в вашу квартиру. А он будет приезжать, как только сможет. Я согласилась, не думая. Прямо перед переездом я узнала, что у вас родился мальчик. Но это уже ничего не могло поменять.

Он приезжал, нечасто, как мог.

Один раз, после Нового года, я вырвалась в Москву, на недельку. А он взял больничный. Одна из лучших недель в моей жизни.

А потом был Самарканд. Я – по работе, а он взял отпуск за свой счёт. Работала, в основном, по утрам, и весь день был в нашем распоряжении. Мы оба были здесь первый раз и осваивали город постепенно, не торопясь, смакуя, как смакуют выдержанное вино. Именно в Самарканде я поняла, что нам никуда не деться друг от друга. Это была уже не страсть, как в Москве, нет. Это было что-то совершенно другое по качеству и по глубине. Мы были чем-то единым внутри тесного кокона, в котором было место только для нас. А за тонкой стенкой этого кокона был весь мир, и порой казалось, что он не имеет к нам никакого отношения. Параллельные миры без точки пересечения. Это пьянящее чувство подарил нам именно Самарканд.

А потом он снова улетел в Москву. Я тогда много писала ему, чуть ли не по три письма в неделю. Скучала так, что казалось – не выдержу.

Вы приехали летом. Мы тогда с ним виделись почти каждое утро. Я просто взяла больничный, и он почти каждый день приезжал с утра ко мне на квартиру. Мама сказала, что ты больше в Москву не вернёшься, останешься с малышом в Ташкенте. А он доработает и вернётся уже к Новому году. Навсегда. Я не могла заставить себя придти к вам, увидеть ребёнка, вашего с ним сына.

А в октябре подвернулась командировка в Москву и Ленинград. Я могла не ехать, сама выпросила эту поездку, сказала, что так хотела бы отметить свой день рождения в Ленинграде. Что всю жизнь мечтала там побывать и что у меня там живёт подружка-одноклассница. В общем, наболтала чего-то, наплела.

И справила, правда, не с подружкой. Он купил мне тогда набор – серебро с синей эмалью. Серьги и кулончик. Шикарный подарок. Недешёвый. Резной цветок, кружевной просто, а в середине – фианит. Я вообще эмаль люблю в ювелирке. Но кулончик отдала ему, напомнила, что у нас с тобой день рождения в один день. И пусть это будет тебе подарок. Хотела отдать серьги, но он не позволил, сказал, что они так подходят к моим глазам. Я и не знала раньше, что мужчина может быть таким внимательным и таким заботливым.

Сравнивала наши отношения с отношениями моих родителей. Это было небо и земля. Не то, чтобы мой папа был какой-то плохой муж. Подружки маме даже завидовали. Я не раз слышала: ну, твой Петр, таких поискать надо! Поискать… Я точно знала, что с таким мужем, как мой папа, я и года бы не продержалась. В чём тут было дело? Просто мои мама и папа – оба хорошие и положительные – были каждый сам по себе. И что их связывало, кроме быта и общей дочери, я не понимала.

Я его ни о чем не спрашивала, но по тут-там брошенным фразам и словам догадывалась, что вас тоже не связывает ничегошеньки, кроме сына. И даже жалела тебя. И не понимала его – зачем держаться за такой провальный брак, как ваш?

У нас было не просто взаимопонимание и взаимопринятие. Это было нечто, что трудно описать словами. Взаимопроникновение? Когда чувствуешь человека, как саму себя, читаешь его мысли. Когда ничто не раздражает и не вызывает отторжения. Когда дышишь по-настоящему только, когда находишься рядом. И когда реально не можешь дышать, когда в разлуке. Не можешь дышать…

А потом я увидела вашего сына. И ты знаешь, не ощутила никакой ревности. Наоборот – меня накрыло какой-то теплой волной, когда он сидел у меня на коленках и пальчиком гладил меня по руке. Он был такой пухленький, мягкий, от него неуловимо пахло чем-то таким, не знаю чем… Но хотелось сидеть с ним вот так, вечно. И тогда я подумала: неважно, как у тебя дома, какие отношения с мужем, главное – у тебя есть такое сокровище, твой сын.

Ну, а потом он вернулся из Москвы, и мы стали видеться очень часто. Он просто приезжал туда, в вашу квартиру, где я жила до лета. Никогда не приезжал пустой – продукты привозил, цветы. Иногда мне казалось, что его главная семья – здесь. Нет, не главная, а настоящая. Ведь семья там, где человеку тепло и комфортно. Где он отдыхает душой. Я тогда начала готовить, чтобы его порадовать. Раньше готовила очень мало – работа такая. Часто обеды на приемах или в ресторанах. А вечером могла что-поклевать: салат, бутербродик, фрукты, сыр. А тут вдруг начала собирать рецепты и даже несколько раз пробовала печь. Хотя понимала, что тебя мне не переплюнуть.

Помню, какой стол ты закатила на новоселье. И вообще, я тогда многое увидела по-другому – шикарная квартира, ремонт, мебель, свой круг, друзья, сын. Семья, одним словом. Семья. А я так, где-то на обочине. И менять никто ничего не собирается. Я не могла заставить себя тогда звонить тебе. И с ним стала видеться реже. Не хватало духу отрезать всё разом. Придумывала какие-то причины, отменяла встречи. Мне было очень плохо тогда. Очень плохо. Держала только работа. Я понимала, что смогу избавиться от этого наваждения, только выйдя замуж. Кандидаты всегда были, ты же понимаешь. Я сравнивала – всё было не то и все были не те. Помнишь, как пела Алла?

" Со мною что-то происходит -

Совсем не те ко мне приходят."

Это она пела про меня. Каждое слово – про меня. За годы работы я научилась переводить рельсы на чисто деловые отношения. Стала мастером по выстраиванию дистанции. И только этот Стефан…

Он так правильно себя вел. Просто на редкость. Он тогда работал в Ташкенте уже где-то полгода. Неплохо говорил по-русски. Такой умница, интеллигент, романтик. И симпатичный, даже очень. В общем, он оказался рядом в правильное время. Сумел так ненавязчиво сломать эту дистанцию и в начале декабря сделал мне предложение. Я сказала, что подумаю.

А потом был Новый год в "Узбечке". Я была с делегацией. Хотели их вести в Дом Кино, но я настояла на "Узбекистане". Сама не знаю, почему. И мы снова встретились. Так случайно, как тогда в Москве, возле почтамта.

Стефан уехал на Новый год к родителям, у них так принято в семье – Новый год дома. Очень звал меня, но работа не отпускала. Я была в ресторане с совершенно чужими людьми, которые улетали через три дня, и мне было абсолютно безразлично, что обо мне подумают. Он пригласил меня на медленный танец и всё. Всё вернулось, хотя мы не виделись больше месяца. А, может, именно потому, что не виделись. Больше месяца – это по календарю. А по ощущениям – целую вечность. Я сказала своим подопечным, что встретила одноклассника, они улыбались, понимающе так улыбались. А он танцевал со мной и шептал мне то, что я от него никогда не слышала раньше. Он тогда полночи метался между Большим и Малым залом, пока я не сказала, что это немыслимо оставлять жену одну в Новогоднюю ночь. И пошла к вам, чтобы увидеться с тобой. Мы не виделись так долго – со дня рождения Димочки. И не слышались. А потом… потом он пошел меня провожать, по дороге сунул деньги молодому официантику, и тот дал нам ключ от какой-то подсобки.

Мне тогда было всё равно – и то, что я покинула эту делегацию, и что об этом проступке могут сообщить начальству. Мне было всё равно, что ты начнёшь его искать. И то, что я практически невеста, мне тоже было всё равно. Голова тогда отключилась.

Стефан вернулся из Болгарии, и я приняла его предложение. Просто прыгнула в омут с холодной водой. А с ним мы продожали встречаться, и я никак не могла набраться смелости и рассказать ему про Стефана, про предстоящую свадьбу. Рассказала в начале весны. И ты знаешь, что он тогда сказал? Что ему плевать на Стефана, и на его предложение, и на предстоящую свадьбу – плевать на всё. Ему главное, чтобы я осталась в Ташкенте. Да, он так сказал, но я поняла, что он чувствует совсем другое – поняла по тону, по глазам.

Летом у меня был отпуск, и мы со Стефаном должны были поехать в Болгарию, познакомиться с его семьёй. Он возил к ним мои фотографии, рассказывал, как я понравилась его родне, как они уже мечтают меня увидеть. И вдруг …

Я так помню этот вечер: Толя пришел с сияющим лицом и сказал, что мы едем в Бердянск. Взял курсовки через профсоюз. Бердянск. Я понятия не имела о таком городе. Оказалось, Азовское море. Объяснил, что у них есть ведомственные санатории в Сочи и в Паланге, но туда едут очень многие с его работы. А вот Бердянск, да ещё частный сектор, – это не так пользуется спросом.

Я была счастлива. О, если бы ты знала, что мне пришлось придумывать и для мамы, и, что – самое главное – для Стефана. Я и не представляла, что способна на такое. Оказалось, что человек способен на многое. Самым странным для меня было то, что я не испытывала чувства вины – ни перед тобой, ни перед своим женихом. Вы все, включая моих родителей, остались за гранью, в другом мире. А мы вдвоем – на другой планете, где не работают привычные правила морали и модели поведения. Их там просто нет. Помню только, что спросила про тебя с сыном. Он ответил, что выбрал для вас турбазу – чудное место в горах, о котором так много восторженных отзывов. И я успокоилась окончательно.

А потом были эти двадцать дней, когда он не смотрел на часы, не говорил, что сегодня должен уйти пораньше или, что завтра не получится встретиться. И этот неизвестный мне Бердянск оказался таким милым городком.

Мы жили почти на берегу. Небольшая, очень чистенькая комнатка с широкой кроватью, белоснежным накрахмаленным бельём, и цветными весёлыми занавесками на окнах. Очень приветливая хозяйка Мария Даниловна, лет сорока пяти, которая велела называть её Марийкой. Спокойное и тёплое море и – почти безлюдный песчаный пляж, который нам посоветовала и показала наша Марийка. Мы были там уже с семи утра, загорали и очень много плавали, до изнеможения. А потом шли завтракать. Совсем рядом был крошечный базарчик, на котором удивительным образом можно было найти всё, ну, или почти всё: фрукты, молочное, свежайшие яйца, соленья и даже выпечку. Помню какие-то толстые бесформенные пироги с капустой и с мясом. Их, ещё горячие, заворачивали в плотную коричневую бумагу, и мы их съедали там же, жмурясь от невероятного, божественного вкуса и облизывая масляные пальцы. А потом шли домой пить чай. Обедали чаще в столовой, в которую у нас были талоны, а вечером ходили в кафе. Там заказывали белое полусладкое вино, такое лёгкое. Не вино, а лимонад. Но оно меня буквально валило с ног. Он смеялся надо мной, и это было совсем необидно.

Мы вообще тогда много смеялись. Нас не покидало это состояние невероятной лёгкости и свободы, когда кажется, ещё немного – и ты взлетишь. Я была так рада, что мы здесь, в этом Бердянске, а не на модном курорте, типа Сочи или Паланги. Я не должна была думать, что бы надеть, а потому ходила в шортах и майке, а на ужин наряжалась в широкий сарафан из штапеля. Мамина ажурная накидка и шлепки. Всё. И не было непонимающих взглядов, и не было никакого дресс-кода. Мне так не хватало этой свободы и раскрепощенности в моей ташкентской жизни, когда одежда и даже причёска держали в определенных, заданных кем-то рамках. Ни шага в сторону. Как-то у меня вырвалось:

– С каким бы удовольствием я осталась бы здесь жить, навсегда!

Он посмотрел серьёзно и недоверчиво.

– И кому бы тут переводила? Птицам или рыбам?

Перевёл всё в шутку. А потом добавил:

– Отдыхать везде хорошо. Но отдых – это не жизнь.

Мне показалось, что этой фразой он хотел сказать намного больше. Что наши с ним отношения – это праздник именно потому, что они не превратились в нудную и каждодневную рутину, в череду обязанностей, в однообразный быт, который способен убить многое. У нас не было ни этих обязанностей, ни этого быта. Просто мы были друг у друга, и только это наполняло меня такой лёгкостью, которую я не ощущала уже так давно.

Но как там говорят? Все хорошее быстро заканчивается. Мы вернулись домой, и у нас обоих оставалось ещё по четыре дня отпуска. А у тебя с сыном ещё четыре дня на этой турбазе.

Жили у меня. Вот тогда я поняла, что мне неважно, что мы делаем, о чём говорим – мне просто важно его присутствие рядом. Оказалось, что "дышать одним воздухом" – это не просто красивая фраза. Я старалась сготовить что-то вкусненькое, а он не пускал к плите, говорил, что не стоит тратить на это время, которого так немного. Можно просто перекусить. А я, если честно, и голода не чувствовала.

Эти четыре дня пролетели, как мгновение. Он вернулся домой, к тебе и сыну, а я вышла на работу. И вот тут-то я и поняла, что нашу свадьбу придётся отложить. Поняла окончательно, что не смогу уехать в Болгарию, жить в маленьком городке, и это после нашего красавца-Ташкента. Не представляла, что смогу оставить родителей, бабу с дедом. И свою работу. И квартиру. И вообще – всю свою налаженную и устроенную жизнь. И свою любовь.

А у Стефана заканчивалось время проживания у нас, и ему надо было оформить кучу документов, чтобы остаться. И всё это требовало времени. Он предложил отыграть свадьбу, как планировали – в октябре, потом он вернётся к родителям, а когда все документы будут готовы – переедет уже окончательно. Настаивал, убеждал, что если мы поженимся, весь процесс пойдет намного быстрее. И, конечно, я понимала, что он прав, но не хотела. Не хотела оставаться соломенной вдовой непонятно на сколько. Где-то в глубине души я понимала, что вообще не хочу свадьбы, и радовалась этой отсрочке.

Мы отменили тогда свадьбу. Он уехал в Болгарию. Но это не был разрыв, совсем нет. Я продолжала оставаться его невестой, он писал длиннющие письма с кучей смешных ошибок. Часто звонил. Я даже не представляю, сколько денег он потратил тогда на телефон. Я отвечала на письма – через два на третье. А телефон … Я забывала о Стефане в тот момент, когда клала трубку.

Именно тогда я поняла, что не в состоянии любить двоих, что я хочу семью, в которой любят оба. Нормальную и правильную – не такую, где один любит, а другой позволяет себя любить. И не такую, когда под одной крышей живут два чужих человека. У меня перед глазами был твой пример: семья, в которой было все для счастья – чудесный сын, отдельная квартира, прекрасная материальная база. А главного не было. И этого главного невозможно было ни купить, ни достать по блату. Оставалось только делать вид, что всё замечательно.

Ты это делала. Делала, вместо того, чтобы закончить эту комедию. А я злилась на тебя за это. Злилась, вместо того, чтобы испытывать чувство вины. А он… У него была я. Он как-то обронил, что разводы в его ведомстве – это нонсенс. И это чревато. И ещё фразу, которую я запомнила: "тебе абсолютно не к кому меня ревновать".

На наш с тобой день рождения он пришел ко мне. Принес мои любимые духи – "Клима". И два букета – розы мне и астры – тебе. Я не ждала, если честно, мы ни о чем не договаривались. Помню, даже угостить было нечем. Был суп какой-то, сделала на скорую руку сырники. Фрукты. Вино. Пробыл у меня весь вечер. Я ничего не спрашивала про тебя, он не упоминал о Стефане. Только сказала ему, что свадьбу откладываем до весны. И всё. Внешне он не прореагировал никак. Но я-то чувствовала, как он рад. Только радость свою не хотел мне показывать.

Мы виделись часто. Иногда совсем понемногу – пара часов и всё.

А потом был Новый год. На работе была горячая пора: переводила в двух местах – и утром, и после обеда. Были какие-то симпозиумы. Не помню точно. Помню только, что 31-го работала до вечера. Там намечался ещё какой-то банкет, еле отвертелась. Вымоталась за неделю и хотелось одного – прийти домой, принять душ, одеть пижаму, сварить кофе и тупо смотреть телевизор – концерты, кино, неважно что – подряд. Так, перед телевизором, я и заснула. Разбудил меня звонок в дверь. Уже под утро. Он пришел, такой огромный, холодный с мороза, обнял, не сняв пальто, и так мы стояли в прихожей – он в пальто и шапке, а я в пижаме и в тапочках.

– Я не смог не прийти, прости, если разбудил. Я очень замёрз.

Я поняла, что он имел в виду.

Мы тогда отсыпались полдня, наверное. Дома было так тепло, и у меня стояла живая ёлка. Совсем маленькая, но этот аромат хвои… Он тогда постоял, разглядывая игрушки и сказал:

– Эта ёлка, как ты. Она настоящая. И очень красивая.

И так посмотрел… И я поняла тогда, что он со мной, не потому, что ему плохо с тобой. Он со мной, потому, что он со мной. И навряд ли на моём месте могла бы быть другая. Просто, если бы мы не встретились, он, скорее всего, был бы верным мужем. Несчастливым, но верным. Это такой типаж. Не ходок. Я на своей работе много общалась с мужчинами, научилась немного разбираться. Хотя, разве можно сегодня быть в ком-то уверенным до конца? Я что-то готовила, крутилась на кухне, а он просто молча смотрел. И всё. А к вечеру поехал забирать вас с сыном домой. Вот такой Новый год у меня был.

Стефан прилетел в Ташкент в начале февраля, буквально на неделю; умолял меня уехать с ним, но я тогда уже твердо знала, что не поеду ни в какую Болгарию. И если мы поженимся, то жить будем только в Ташкенте. Это условие я тогда озвучила ясно и чётко. Он так боялся меня потерять, что был готов на всё. И даже на переезд. А пока он должен был уехать домой: кончилась время его проживания у нас. Это сейчас мне стыдно вспоминать, сколько он от меня натерпелся, а тогда… Тогда об этом даже не думалось.

А потом было волшебное лето. Два месяца вместе. Лето-84. Так я его назвала.

Помнишь, был такой детский фильм – "Айболит-66"? Мы его смотрели вместе у тебя, закусывая чем-то невероятно вкусным. Тётя Лида приготовила. По-моему, булочки с вишней. Как твоя мама пекла и всегда приговаривала:

" Ну, что, девчонки, готовы? Руки мыли?"

Да… Так я про лето-84. Я и не мечтала о таком. Два месяца вместе. Целых два месяца. Сначала это была Прибалтика, Каунас. Никаких ведомственных санаториев, никаких путёвок-курсовок через работу. Мы просто полетели и просто сняли квартирку. Совсем крошечную, но отдельную, двухкомнатную, в общем дворе. Я никогда не была в Прибалтике, помнила твои рассказы и мечтала, что может когда-нибудь… Мечты сбываются. Шикарный климат, непривычно прохладное лето, такая лёгкая, но очень вкусная еда, такие спокойные люди и такие красивые дети, море зелени всех оттенков. Замки, озёра, соборы. Другое течение жизни, другой уклад. Мы тогда объездили с ним всю Прибалтику. Хотя, нет, в Эстонию не попали. Только Латвия и Литва. Но этого было достаточно, чтобы влюбиться. И я влюбилась. Вернее, влюблялась по очереди: в Каунас и Палангу, Ригу и Друскининкай, Юрмалу и Вильнюс. Как-то сказала: как бы я хотела здесь жить. Он посмотрел на меня, прищурившись:

– Ты уж определись – Прибалтика или Бердянск?

А я тогда поняла, что мне, скорее всего неважно – где. Главное – с ним рядом. Привезла тогда родителям всякой всячины: папе – рижский бальзам, маме – несколько мотков льна – грубого, необработанного, и колечко с янтарём.

Мы прилетели в Ташкент, а через пару дней он переехал ко мне. Вы тогда уехали всей семьёй на Иссык-Куль. И он жил у меня почти месяц. Мы оба вышли на работу, уходили утром, а приходили вечером. Чаще он приходил раньше меня, приносил продукты, а потом крутился вместе со мной на кухне. Готовить не умел совсем, но помочь пытался: чистил картошку, натирал на тёрке морковь – говорил, что этому научился в армии. Это был быт, самый обычный рутинный быт, семейные будни. Но это не разрушало наши отношения – напротив – сближало невероятно.

Ты знаешь, удивительно, но за эти два месяца мы не поссорились ни разу. Да что там не поссорились – даже не поспорили. Нам не приходилось уступать друг другу. Много болтали – обо всём на свете, смотрели мои детские и студенческие фотографии. В выходные пару раз съездили в парк Победы – поплавать и позагорать. Надевали тёмные очки и шляпы – маскировались. Единственно, какую тему мы не задевали – это тему вашей семьи и ваших с ним отношений. Я ни о чём не спрашивала, не провоцировала, не подкалывала. Правда, не понимала, почему он не рассказывает о сыне. Наверное, думал, что мне это будет неприятно. Как-то оставила его одного – съездила к родителям.

К концу вашего отдыха он сказал, что должен вернуться домой: проветрить квартиру, вытереть пыль, закупить продукты. Предложила ему помочь – поехать с ним, сготовить что-то. Отказался. Сказал, что на скамеечке возле подъезда рядом с песочницей вечно пасутся молодые мамочки, а с балкона первого этажа неизменно бдит тетя Нюся по кличке "радио". И пройти незамеченной через этот строй невозможно. Я согласилась – сварила суп и передала ему прямо с кастрюлькой.

Ну, а потом вы приехали, и всё закончилось, вернулось на круги своя. Я чувствовала, что мне уже не хватает этих коротких встреч, этих свиданий исподтишка. Стала раздражительной, иногда резковатой. Так хотелось раскрыть ему глаза, чтобы он понял – жизнь одна, и никакая, даже самая замечательная работа не сто́ит ничего, если человек несчастлив в семье. А он был несчастлив.

Я не знала почему, не спрашивала, что именно у вас пошло не так. В моём понятии, ты была просто создана для семьи, а он мог стать замечательным мужем – такой внимательный, понимающий, заботливый, нежный. А вот – не сложилось. И я понимала, что это совсем не по моей вине. Просто вы были не пара, изначально, это так бросилось мне в глаза ещё на свадьбе. И ни ребенок, ни совместный быт, ни совместное проживание ничего не смогли изменить. То, что он не собирается ничего менять, я уже поняла. Судя по всему, ты тоже. А я… я не знала, сколько ещё смогу жить так – от встречи до встречи, от звонка до звонка.

Он, видимо, хорошо почувствовал моё настроение и за неделю до моего дня рождения объявил, что мы летим во Львов. Это его подарок на мои 27 лет. Какая это была поездка! Такое, наверное, бывает только в кино.

Шикарная гостиница, номер, из которого не хотелось выходить. Но мы выходили, гуляли по узким мокрым улочкам под одним зонтом, забегали в кафешки согреться и перекусить. А к вечеру наполняли кипятком огромную ванну и грелись, грелись, грелись…

Съездили на толчок – за подарками. Он купил там что-то по мелочам сыну, а тебе – плащ. Вроде, модный, но такой несуразный, большой, черный с белыми манжетами. Нефирменный. Это было сразу видно – по швам, по болтающимся ниткам. Я не стала отговаривать, сделала вид, что вообще не вижу, что он там покупает. И за это мне стыдно по сей день.

Этот отпуск пролетел, как сон – нереально-сказочный и такой короткий. Вернулись к работе и рутине. Заскочила к родителям с подарочками. Мама поблагодарила, ничего не спросила, только посмотрела грустно и сказала:

– Вот тебе уже 27. Совсем взрослая. Независимая.

Я была ей благодарна за тактичность, за то, что она не вынимала душу, не доставала советами, не ставила в пример соседскую Люську, у которой в 25 лет было уже двое детей: Костик и Мариночка. А с другой стороны, кто-то там, глубоко внутри меня, хотел, как маленькая девочка, и участия, и совета, и даже взбучки. Чтобы на меня накричали:

– Лана, что ты творишь со своей жизнью? Сколько можно поездок и командировок? Тебе уже пошёл двадцать восьмой год. Тебя добивается такой парень! Сколько можно ему морочить голову? Или ты думаешь, что в Болгарии невест не хватает?

Но никто не кричал. Папа по-прежнему обожал телевизор, мама возвращалась к своим тетрадкам и вязанию. И ко мне вдруг, безо всякой видимой причины, пришло понимание, что так больше не может продолжаться.

Стефан писал по-прежнему, но реже, где-то раз в неделю. Рассказывал о жизни, работе, спрашивал о моих делах. Он просто ждал. Это было так по-мужски.

И я решилась. Не просто выйти замуж, нет – уехать в Болгарию. Потому что, оставшись в Ташкенте, я бы не смогла разорвать наши отношения. А так… с глаз долой!

Сообщила об этом в письме Стефану, что согласна переехать к нему. Где-то сидела мысль, что он ответит: "Это ты о чём? Я уже давно и не жду. И ни свадьбы, и ни замужества нашего". А он… он тут же позвонил и просто ликовал так, что от волнения забыл русский. Позвал к телефону маму, долго поздравлял её.

Я не хотела в Ташкенте ничего – ни свадьбы, ни семейного вечера – просто расписаться и уехать. Мне казалось, что по моему лицу все всё поймут. Стефан был согласен на всё, и мы с ним определились с месяцем – март. Хороший такой месяц – начало весны. А пока был только декабрь и мне предстояло сообщить о моём решении Толе. Он помнил о существовании Стефана, но его реакция меня поразила: просто застыл и молчал очень долго. Помню, что это был единственный раз, когда его поведение неприятно покоробило меня. Что он думал, я так и буду всю жизнь жить с оглядкой, без детей и без семьи, а он будет иметь всё: семью, устроенный быт, сына, двух женщин?

– Это же махровый эгоизм, – негодовала я. – Если он не хочет ничего менять, значит, ему комфортно. Но это совсем не значит, что и меня устраивает происходящее. И как можно этого не понимать.

Он не звонил неделю. А потом приехал с цветами, с огромным букетом – это зимой! А ещё привез шесть шикарных китайских полотенец – с какими-то жар-птицами и цветами. Извинился тогда и сказал, что такой боли не испытывал давно. Сказал, что всё понимает и что хочет счастья хотя бы для меня. Этими словами он первый раз открыто признался, что несчастлив. А я? Возможно, теплилась тогда слабая надежда, что он поймет: я уезжаю, он теряет меня, и это навсегда. Но надежда осталась надеждой. Это потом я узнала, что мужчинам тяжело менять зону комфорта. Очень тяжело. И он предпочёл остаться в этой зоне даже ценой потери своей любви.

Всю зиму мы были вместе. Он приходил очень часто. А в феврале вообще жил у меня – две недели из четырёх. Это были его командировки. Мы делали вид, что всё замечательно, не упоминая о предстоящей разлуке. Я существовала тогда в пространстве, как будто сотканном из любви, ласки, заботы, внимания, понимания и снова – любви. И в это же время, где-то там, в недрах важных канцелярий, рассматривались мои документы на выезд.

"Курица – не птица, Болгария – не заграница", – такая шутка ходила тогда в Союзе. Ерунда. Болгария была заграница, и, чтобы выехать туда, нужно было пройти кучу инстанций. Этот сумасшедший февраль я существовала в двух измерениях. Сама не знаю, как сумела это пройти.

Мы со Стефаном расписались 2-го марта, в Доме Счастья.

У меня не было ни шляпы, ни фаты, ни такого шикарного свадебного платья, какое было у тебя на свадьбе. Да что там – шикарного! Вообще не было свадебного платья. Стефан стоял в белом костюме, с бабочкой. В нежно-голубой рубашке. Красавчик. Жених. А я – просто в светлом нарядном платье и в лодочках на шпильках. Рабочая причёска – узел на затылке, две выпущенные пряди и цветочная заколка – мама настояла, чтобы хоть как-то походить на невесту. И те серебряные серьги с эмалью – его подарок на мой день рождения. Которые так подходили к моим глазам.

Мы улетели через неделю. Ещё холодно было в Ташкенте, холодно и пасмурно, хотя в воздухе уже витала весна и охапки цветущей мимозы, казалось, согревали и освещали улицы и лица. Это было первое 8-е марта, когда он меня не поздравил. Не смог. И попрощаться не смог. Ни лично, ни по телефону.

В Болгарии мы поселились у родителей Стефана.

Наверное, они были милые и сердечные люди и приняли меня по-королевски. Но уже с первых рукопожатий и каких-то летучих, бестелесных объятий, я поняла – они другие. И родными они мне никогда не станут. Всё родное осталось в том городе, где я родилась, где были привычными такие мелочи, которые просто не замечались, но которые были органичной частью меня.

А здесь… Свой домик с ухоженным садиком, цветы, огородик. Заборчик – по-моему, это называется штакетник. Маленький городишка. Стара-Загора. Такие привычные и простые русские имена: мама Елена, а папа Иван. А вот язык… язык совсем не русский. И невозможно было понять ни слова.

Стефан сказал, что к лету мы переедем в Пловдив – там ему дают квартиру и по работе это существенное продвижение. И уже там я найду подходящее место и начну работать. Если честно, я плохо представляла себе и этот переезд, и свою будущую работу.

А к концу марта поняла, что беременна.

У меня не было токсикоза или каких-либо вкусовых пристрастий: мне не хотелось грызть мел или истреблять соленые огурцы. Но что-то поменялось. Я придирчиво вглядывалась в зеркало – нет, там всё было по-прежнему. Просто резко появилось какое-то неприятие всего, что меня окружало. Это было ново и непонятно. Я, работающая с людьми, имела навыки общения, умела держать себя в руках, научилась контролировать ситуацию. А тут я почувствовала, что теряю этот контроль. И всё это взвинченно-нервозное состояние надо было тщательно скрывать – и от Стефана, и от его родителей. Понятно, что я не шла к врачу, хотела потянуть столько, сколько смогу. Потому, что я точно знала – это ребенок Толи. Ребенок нашего февраля.

В начале апреля стало хуже – пропал аппетит и настроение. И уже не было ни сил, ни желания приветливо улыбаться. Стефан с утра уходил на работу, а я оставалась одна. Сидела в нашей комнатке, иногда выходила во дворик, ловила на себе встревоженные взгляды Елены, которые она тщательно пыталась скрыть за улыбкой. У неё это получалось на троечку с плюсом. Не было ни книг, ни телефона. Один старенький телевизор в большой комнате. А даже если и два? На каком языке его смотреть? Болгарский, несмотря на множество, казалось бы, знакомых слов, оставался непонятным. А самое главное – я чувствовала, что он мне не пригодится.

А ещё я испытывала дикое недоумение, досаду и злость на саму себя – что я натворила?! Как я смогла совершить поступок, просто не укладывающийся в голове?! Возможно, беременность так обострила мои чувства и эмоции. Словно картинка, написанная акварелью, вдруг превратилось в полотно, написанное маслом, невероятно яркими, кричащими цветами. И в этом полотне уже не было никакой недосказанности, неопределенности, никаких "а вдруг", "может быть", " а если попробовать". Мне совершенно четко стало ясно: не будет никаких "если" и " вдруг". Вся эта идея была бредовая, изначально обречённая на провал. Я летела в пропасть, только зачем мне нужно было тащить за собой Стефана. Этого славного парня из очень простой семьи, который сделал себя сам – выучился, нашёл достойную работу на родине, а потом за границей. И угораздило же нас встретиться.

Я пыталась убедить себя, что он мне нравился, но внутренний голос нашептывал обратное: нет, это был просто удобный вариант. Возможность вырваться из крепко держащих меня отношений. Иначе бы я не тянула столько времени с замужеством, не ставила бы ему бесконечные условия, не изводила капризами. Почему-то тогда я подумала, что из вас с ним могла бы получиться прекрасная пара: оба порядочные, уверенные, что весь мир вокруг такой же, как и вы – открытый и прозрачный, не готовый на предательство и подлость. А ещё я подумала, что красивая сказка о двух половинках – это не сказка. Человек может быть прекрасным во всех отношениях, но просто – не твой. И этого не изменить. И это то, что было у меня со Стефаном.

Как-то он предложил съездить на два дня в Пловдив – это было связано с его назначением.

– Я же вижу, как тебе скучно, прекрасна моя, – сколько вины и сожаления было в его тоне. "Без вины виноватый". Это точно было про него.

– Поедем прогуляться, будем проветриваться.

Он очень сносно говорил по- русски, но иногда проскальзывали смешные словечки и фразы.

"Будем проветриваться". Мне не хотелось ни гулять, ни "проветриваться". И я, конечно могла найти кучу причин, чтобы не ехать. Но он так смотрел. И я поехала.

Сто с лишним километров, утренний автобус, а потом – маленькая гостиница в старом городе. Стефан разместил меня и ушел по делам, а я одна гуляла по старому городу, даже забрела в какой-то музей. То ли археологический, то ли этнографический. Погода была прекрасная, и вообще – я первый раз была заграницей. Но настроение было на нуле. Я понимала, что не смогу больше тянуть эту комедию.

Вечером мы пошли в кафе на ужин. Есть в Пловдиве такой райончик – Капана. Богемное местечко, очень красивое и уютное. Мощеная мостовая, узкие улочки с интересными названиями – Железная, Кожаная. Лабиринт, из которого так трудно выбраться, бесконечные тупики. Стефан хорошо знал это место, он учился в Пловдиве. Хотел меня развеселить, порадовать и именно в эти минуты я поняла, что больше не хочу. Не хочу обманывать и притворяться. Не имею права. А Стефан… Он имеет право и на счастье, и на взаимную любовь. Имеет право встретить девушку, которой будет так хорошо с ним, как мне было хорошо с Толей.

Я сказала ему все по пути в гостиницу, после ужина. Всё? Конечно, не всё. Не упомянула про Толю, не сказала, что я беременна. Был такой чудесный теплый вечер, пахло розами и столько счастливых пар было вокруг, что мне казалось – вся любовь мира выплеснулась на улочки этого болгарского городка. И в этом, почти осязаемом облаке любви, я пыталась как можно мягче донести до своего мужа, что у нас ничего не получится, что мы очень разные, что, возможно, мы оба перегорели, что я не чувствую себя комфортно в чужой стране, что скучаю по родителям и по своей работе. В общем, несла что-то, всё, что приходило в голову. А он просто молчал. Да, молчал и не пытался меня переубедить. А я чувствовала такую боль. Боль за него. Это был один из самых тяжёлых разговоров в моей жизни. Нанести травму человеку, который её совсем не заслужил.

Уже в номере гостиницы он спросил: "А если я перееду в Ташкент?" Я молча покачала головой. Когда вернулась из душа, наши кровати, стоявшие рядом, были раздвинуты где-то на пол метра. И это уже был его ответ.

Всё было решено. Он даже проводил меня в аэропорт, как провожают доброго друга. Пожелал всего хорошего в жизни. В конце сообщил, что в мае его маме исполняется 50 лет, должны приехать гости – у них большая родня по всей стране. Что я могла сказать…? Чувствовала себя ужасно. Но если бы я осталась, было бы намного хуже. Эту ложь надо было бы тащить по жизни.

Я не отправляла никаких телеграмм родителям. Добралась домой на такси. Сама не знаю, зачем взяла ключи от своей квартиры в Болгарию. Наверное, изначально понимала, что так всё и случится, раньше или позже. Из дома позвонила маме, сообщила, что вернулась. Она не удивилась, не задала ни единого вопроса, просто тихонько заплакала.

А дальше? Я вернулась на работу. Да, за спиной шушукались, но и здесь вопросов никто не задавал. Подала на развод. И встала на учёт в женскую консультацию. Всё это заняло около двух недель. А срок был два с лишним месяца.

Мама стала приезжать часто, привозила какие-то соки, молочное с базара – творог, сливки, фрукты и орехи. Я была ей очень благодарна, что она ни разу не заикнулась об аборте. Не задавала вопросов, только закармливала и советовала меньше работать и чаще гулять.

Стефан прилетел в середине мая, на развод. Общались спокойно, коротко и сухо. Я передала его маме на юбилей французские духи и большую шаль, связанную мамой. Взял, не отпирался. Даже поблагодарил.

И жизнь потекла: день за днём, неделя за неделей.

А потом, как-то вечером, позвонил Толя. 31-го мая.

Для него было неожиданностью, что я ответила, для меня – то, что он набрал мой номер. Мы оба молчали и, казалось, слышали стук сердца друг друга. Это потом он мне рассказал, что звонил каждый последний день месяца. И в апреле тоже, когда я уже была в Ташкенте. Просто не застал. А тогда, после этого нашего молчания, коротко бросил:

– Буду завтра. Вечером. После пяти.

И все.

Весь следующий день я не находила себе места. Хорошо, что была бумажная работа, а не переводы. Наверное, первый раз в жизни я чувствовала, что совершенно не могу сосредоточиться. Начальница, заметив мое состояние, отпустила домой. Сама, я даже не просила.

В три я уже была дома, приняла душ, зашторила окна в спальне и прилегла. Не хотелось ничего есть, ни о чём не думалось. Я ощущала себя пустой и лёгкой, словно подвешенной на верёвочке. Я не репетировала нашу встречу, не готовила фразы-шпаргалки, не планировала ему ничего сообщать. По-моему, даже задремала. Просто провалилась куда-то без снов, словно нырнула в прохладную воду. И так же легко вынырнула.

В дверь звонили. Он обычно стучал, а тут звонок. Но я почему-то не спросила привычно "кто там" и даже не посмотрела в глазок. Просто открыла. Потому что точно знала, что это он. Помню, как мы застыли молча – я в квартире, а он на лестничной площадке. А потом он посмотрел мельком на мою талию и совсем незаметно вздёрнул подбородок, глядя мне в глаза. И от этого вопрошающего взгляда нельзя было спрятаться. И солгать было нельзя. Я машинально кивнула в ответ. Мы снова понимали друг друга без слов, как когда-то.

– Я знал, – сказал он, заходя в квартиру. – Я просто знал. И то, что ты вернёшься, тоже знал.

Я была в широком сарафане, в том, штапельном, который я так любила надевать в Бердянске. Кажется, что с того лета прошла вечность, а всего-то неполный год. Что он мог увидеть, я не поняла. Наверное, просто почувствовал. Он обнял меня, как тогда, когда приехал ко мне под утро 1-го января. А я почувствовала, что вот он, пазл, который сложился так просто и естественно, только нас было уже не двое, а трое.

Он стал приходить часто, очень часто, почти каждый вечер после работы. Приносил что-то вкусненькое. Иногда мы ужинали, иногда просто ели арбуз с лепёшкой, а потом он шёл в душ – лето было очень жаркое. Хотя, когда было прохладное лето в Ташкенте?

В середине августа я ушла в декрет, и он стал заскакивать иногда днём, правда, ненадолго.

А потом случилось то, что должно было случиться уже давно, да как-то Бог миловал – они пересеклись с моей мамой. Нет, не дома, а возле подъезда – он выходил, а мама только приехала ко мне, нагруженная всякой всячиной. Она молча расставляла баночки в холодильнике: творог, сметана, корейские салаты – мои любимые – морковный и капустный. Всё это без единого слова. А потом подняла на меня глаза:

– Как же ты смогла, Светлана? – она назвала меня полным именем, записанном в паспорте. – Как? Он женатый человек, с ребенком. А Жанна, – её голос срывался. – Как же Жанна?

– Я люблю его, мама. А он меня. Вот и всё, – я понимала, как смешно и неубедительно звучат мои слова, но, тем не менее, повторила с каким-то отчаянным упрямством:

– Вот и всё.

Меня тогда не волновало ничьё мнение, даже мнение моей мамы ничего не могло изменить. И уж меньше всего я думала о том, " что скажут люди".

Я жалела тебя, понимая, что ты вышла замуж совершенно не за того человека. За человека, который не станет тебе родным и близким даже после 40 лет совместной жизни. И, по иронии судьбы, этот же самый человек сумел стать таким родным, близким и единственным для меня. И все мои попытки прервать эти отношения, включая это безумное замужество, этот побег за границу… Всё это не привело ни к чему. И я перестала сопротивляться.

Меня не интересовало, что происходит там, в вашей красивой отремонтированной квартире с тремя импортными гарнитурами и таким приятным видом из окна. Я не задавала вопросы ни о чём – ни о тебе, ни о ребёнке, ни о том, как вы проводите время, куда ходите, что планируете или покупаете. Это был просто параллельный мир без точек пересечения. А я жила в своём мире и каждую минуту прислушивалась к тому маленькому миру, который рос внутри меня.

Я хотела девочку – светленькую, голубоглазую. Хотела наряжать её, катать в парке на карусели, читать ей сказки и учить плавать. И я почему-то была уверена, что будет девочка. Наверное, где-то в подсознании сидела мысль – мальчик у него уже есть. А теперь пусть будет дочка. Я знала, что запишу её на свою фамилию, но всё равно – это будет его дочь.

Мама хотела, чтобы я перед родами переехала к ним, но я отказалась – в какой роддом ехать я знала, там была договоренность с врачом – мама настояла. А буквально за два дня до родов Толя переехал ко мне. Переехал с чемоданом и спросил:

– Командировочных принимаете?

Роды были нелегкие, и это несмотря на мое спортивное детство. А разве бывают лёгкие роды? И это была девочка – 3.5 килограмма, 52 сантиметра. Всё, как в книге. Светлые глаза, практически без ресниц и бровей, бесцветный пушок на головке. Красноватая кожа. Совсем не красотка, но для меня – самая красивая девочка в мире.

Из роддома меня забирал Толя. Мама с папой не приехали – я попросила. Он совершенно не прятался, приехал на такси с букетами для меня и для акушерки. Принимал поздравления с рождением дочери. Я очень нервничала, но видела, как он рад, да что там рад – счастлив!

Он прожил у меня почти две недели, после работы выходил с коляской на улицу, давая мне возможность вздремнуть. Рвался вставать ночью, но чаще это делала я – утром он уходил на работу. Днём приезжала мама – она отказалась от части нагрузки в школе, чтобы освободить себе побольше времени для возни с внучкой. Девочку назвали Диана. Это уже потом имя стало модным и популярным, а тогда… просто я знала, что Толе будет приятно и сама предложила. Он купил мне тогда на рождение дочки золотую цепочку – короткую, вокруг шеи, я не снимаю ее уже 20 лет.

А потом, через две недели, он вернулся домой, туда, где жила его настоящая семья – ты и Дима. Хотя, я и по сей день считаю: семья – это то место, где тебе хорошо, где тебя выслушают, поймут, поддержат. Место, где тебя любят. Так просто и так сложно.

Он приходил часто, дочку обожал. Да нет, не обожал – просто боготворил. Задаривал, приносил какие-то игрушки и наряды. Я смеялась тогда – хватит, она ещё совсем малышка, зачем ей такие шикарные краски или мозаика? На что он всегда серьёзно отвечал: вырастет. Умилялся её имени отчеству – Диана Анатольевна и говорил, что только я могла подобрать так имя и отчество.

Та зима была холодная, и мы мало выходили. Я закутывала малышку и выставляла коляску на балкончик, и она там спала. Как-то незаметно мы пришли к тому, что Толя приносил в дом почти всё – продукты, смеси для Диди. К весне принёс прогулочную коляску – сидячую, раскладную. Мы втроём гуляли по нашему району, гуляли, как самая обычная семья.

Дианочка похорошела и изменилась – волосы по-прежнему были негустые и светлые, но глаза утратили свою голубизну и стали серыми, как Азовское море в непогоду. Ей очень шли зелёный и голубой цвета. Толя не подсчитывал, не задавал вопросов – он с первой минуты знал – это его дочка, а самое главное – это отлично знала я.

А потом случилось то, что случилось. Ты нас увидела. Я понимала, что это когда-то произойдёт, что нас увидит кто-то третий и передаст это тебе. Но не думала, что не будет никакого третьего, и что ты просто приедешь поесть мороженое в нашем любимом кафе.

А дальше всё закрутилось так быстро – ваш мгновенный развод, его переезд ко мне, твоя подача на выезд. Меня поразило тогда только одно – с какой лёгкостью он отпустил Диму. Что касается вас двоих – у меня было чувство, что вы давно отпустили друг друга. Проживание под одной крышей не превращает людей в семью. Хотя, так живут очень многие.

Мы расписались осенью 86-го, Дианочке как раз исполнился годик. Конечно, никакой свадьбы, гостей и свадебного платья. Просто посидели у родителей. Никогда не поднимался вопрос о вашей квартире, а потом мама через одну из своих клиенток узнала, что ты улетела в Израиль со своей тётей и её новым мужем. А в конце весны, в мае месяце, к Толе на работу приехал Саня – шофёр твоего папы – и передал ключи от вашей квартиры.

Квартира была пустая, более пустая, чем когда я въехала туда после Олимпиады. Не было ничего. Только висели занавески в большой комнате – белые, как платье невесты, и в спальне – кремовые. Всё. Вместо люстр – лампочки, и то – не везде. Была снято даже маленькое красное бра над кухонным столом – я на него обратила внимание ещё на новоселье. Всё было правильно – твои родители вывезли всё, что купили для своей дочери.

Но вид этого разоренного гнезда ужасно подействовал на меня. Так, что я стала плохо спать ночами. И это длилось больше месяца. Долго думали – может, эту квартиру сдать, а продолжать жить в моей, обставленной и уютной. Но все же решили переехать – и квартира значительно больше, и наличие метро очень облегчало жизнь. И вообще, ваш район был более обжит, чем наш. Всё рядом – и гастроном, и базар, и ярмарка, и торговый центр. И садик, в который ходил Дима, практически во дворе, и поликлиника – 10 минут ходу. А самое главное – родители на расстоянии одной станции метро, и маме больше было не нужно мотаться ко мне на другой конец города.

Из моей квартиры перевезли мебель – то, что подошло и вписалось. Что-то пришлось докупить. А мою квартиру сдали дочке маминой подруги – Светланы Петровны.

Соседи… Да, соседи… Когда я шла гулять с Дианочкой, то проходила буквально через строй во главе с тетей Нюсей, которая, по-моему, жила на балконе. За моей спиной шептались и шушукались. Меня обсуждали и осуждали – ну, как же, разлучница, увела мужа из семьи. Слухи доходили до меня, а потому мы с дочкой никогда не играли во дворе, хотя она вечно тянула меня в песочницу напротив подъезда. У неё не было подружек-соседок.

В садик отдала Дианочку к двум годам и поблагодарила свою интуицию, что записала её на свою фамилию. Обошлось без ненужных вопросов. Жизнь налаживалась. Я вернулась на работу, правда, сначала всего на полставки. Толя настоял.

Новый год справляли у нас – с родителями. Как ни странно, Толя хорошо контактировал и с мамой, и с папой. Мне как-то сказал, что комфортно чувствует себя в нашей семье. И это наполняло мою душу теплом и необычайной лёгкостью, от которых рождалась уверенность, что нет ничего невозможного, что мир устроен разумно и правильно, и что нам всё по плечу.

Когда Диди исполнилось 4 годика, я вышла на работу на полную ставку. Наше счастье, что мы поначалу не очень почувствовали эти девяностые, благодаря нашей работе. Работали много, я порой задерживалась допоздна, но никогда не наталкивалась на непонимание со стороны мужа. В доме не было сцен ревности. Толя любовался мной, гордился, я чувствовала это даже без слов.

А потом я оставила свою красивую работу-праздник и перешла в кооператив. Там платили намного больше. Но через пару лет кооперативы начали закрываться – один за другим. Падали, как карточные домики. Вскоре закрылся и наш. Меня перехватили, и я стала работать на совместном предприятии. Повезло, очень. Обязанностей было много, что-то осваивала с нуля, то, о чём раньше не имела понятия, но это было невероятно интересно. И по зарплате неплохо совсем.

Именно тогда начались проблемы у Толи на работе. Какое-то время он сидел дома, и я стала основным кормильцем. Видимо семья – это сообщающиеся сосуды: кто-то там, сверху, следит за балансом и если в одном месте поднялось – в другом падает. Разваливались все структуры, люди теряли не только деньги, но и насиженные места, теряли привычные способы заработка.

Из Ташкента тогда многие уезжали. Для нас это была закрытая тема, мы её даже не обсуждали. Как и не говорили о втором ребенке. Дай Бог было поднять одного. Толя крутился, как мог, но не получалось найти что-то стабильное, приносящее достойный заработок и позволяющее чувствовать уверенность в завтрашнем дне.

А потом он ушёл в бизнес. У него были связи, а у его партнёра – финансы. И этот, с финансами, оказался настолько непорядочным и нечистоплотным… Такая, общем-то, банальная ситуация и такой предсказуемый финал. Толя оказался на улице, именно тогда, когда все было организовано и успешно покатилось. Мы потом слышали, что этот бизнес, в который было вложено столько знаний, сил, времени и нервов, очень преуспел. Но этот успех был уже чужим.

Мы все тогда не представляли, что будет дальше, жили одним днём. Очень выручала мама со своим вязанием. На это был вечный спрос. Да, отсеялись многие постоянные клиентки, которым она вязала годами, вместо них появились новые. Им было труднее угодить, но у мамы это получалось.

А потом родители заговорили об отъезде. К этому в итоге приходили во многих семьях, даже в тех, где об этом и не помышляли ранее. Я видела, что Толе неприятны эти разговоры, но он молчал. Лишь раз сказал:

– У меня старики во Фрязино.

Я всё понимала. Мы ездили к ним, когда Дианочке было три годика. Познакомились. Успели. А потом было уже не до поездок. Хотя… Были поездки. В Турцию. Челноками. Один раз с подружкой поехала, а второй раз – уже с Толей. Во-первых, таскать надо много, а во-вторых, – сама понимаешь. Да, нечего там женщинам одним делать. Я это сразу усвоила. Но надо было как-то крутиться. Вся страна крутилась и выкручивалась.

Дианочка пошла в школу. С ней не было хлопот – такой лучик света. Училась усердно, старалась. Совсем не в меня. Усидчивая, упорная уже с первого класса. Хотя, мама говорила, что копия я. Внешне, наверное. Те же волосы – прямые, гладкие, только чуть темнее. И глаза темнее – серые. Редкий цвет, красивый. Спокойная, ласковая, папина принцесса. Мы оборудовали ей уголок на балкончике, и она рисовала там часами.

И все было бы ничего. А потом посыпалось.

Папа перенёс микроинфаркт. Вдруг, на ровном месте. С работы ушел. Вернее, его ушли. Были сумасшедшие сокращения, оставляли молодых и здоровых. Естественный отбор. Его уволили одним из первых. Пенсия, на которую далеко не уедешь. Походы по врачам. А потом обширный инфаркт. Он умер в больнице. Не дотянул до 65-ти. Совсем немного. Это был такой удар для всех нас. Папа, который никогда не нервничал, не психовал, уголок спокойствия, тихая гавань для всей семьи. Всегда на своём привычном месте в углу дивана. Дианочка очень тянулась к нему – они могли болтать о чем-то часами так тихо, что никто не слышал.

Это был 1994-й год. Мама осталась одна. В квартире, которая вдруг стала такой огромной. На какое-то время она перестала брать заказы, бродила потерянно из угла в угол, перекладывала мотки ниток, сортировала пуговицы. И нам не удавалось привести её в чувство, вернуть к жизни. Уехали многие её подружки. С некоторыми даже была связь. Письма, которые шли вечность, – из Иерусалима и Бостона, Нью-Йорка и Хайфы.

А потом она решила. И был долгий разговор со мной, а потом с нами двумя. Она не убеждала нас, нет, просто объяснила, что не может больше жить в этой квартире, где ей всё напоминает папу. Что разъехались практически все ее знакомые и приятели. И что так изменился её родной город. Что там она получит государственную квартиру, пенсию и сможет ещё подработать. Что там солнце, море, мандарины. Мне было больно и горько это слышать: пенсия, море, мандарины. О чём она говорит? Какие мандарины? А как же я, как же её внучка? Толя сидел с каменным выражением лица и молчал. А мама и не пыталась нас переубеждать или уговаривать. И это было так непонятно. Понятно стало позднее: она знала, чувствовала, что Толя ехать не захочет и не хотела сеять между нами раздор. Моя мудрая мама. Жаль, что тогда я этого не понимала.

Пару лет перед отъездом она работала очень и очень много. Собрала деньги, приватизировала и неплохо продала квартиру. Улетела она в 1997, летом.

И полетели письма. Да, она скучает, очень, но не жалеет ни минуты. Пока она живёт на съёме, но встала на очередь в хостель. Её город с названием "Врата надежды" в 12 км от Тель-Авива. Самый центр. Сюда её затащила давняя клиентка, Пашенька. Да, в субботу нет автобусов, но ходят маршрутки, и она может себе позволить съездить к морю. В общем, на всё хватает. Начала вязать понемногу, Здесь такие нитки и не надо доставать, заказывать кому-то. Прямо на базаре малюсенькая лавчонка, в которой чего только нет! Паша помогает с клиентами, она здесь с 90-го. Надо взяться за иврит, тогда можно будет попробовать давать частные уроки русского языка. На это вроде есть спрос и оплачивается солидно. В городе есть базар, конечно, это не Алайский, и помидоры – разве это помидоры! Но, в принципе, продукты очень вкусные и попробовать всё – жизни не хватит. И снова – скучаю, скучаю, скучаю.

Я читала эти письма Толе, он слушал молча, не комментируя. А потом замыкался. И я перестала ему читать.

Жизнь потихоньку выравнивалась, но этот мир и эта жизнь уже не принадлежали нам. Мир для молодых, цепких, уверенных в себе людей. Они, эти успешные, обладали качествами, которых у нас не было. Мы привыкли к стабильности, но новая действительность диктовала новые правила игры. Помнишь, как говорили: " Сначала человек работает на своё имя, а потом имя работает на человека". А тогда… Жизнь походила на калейдоскоп. Открывались и закрывались бизнесы. Толя смог где-то зацепиться, а я… Это сейчас, оглядываясь назад, я могу сказать, как необыкновенно, просто невероятно мне повезло. Я перешла работать в новое совместное предприятие, которые имело связи со всем миром. Были очень серьезные клиенты, вплоть до арабских шейхов. Были необыкновенные хозяева . Был офис такого уровня, который можно было встретить, пожалуй, только в европейских странах. В нашем лобби постоянно функционировала выставка-продажа местных художников – выпускников художественного училища имени Бенькова. Эти картины пользовались огромным спросом среди приезжих бизнесменов, которые с удовольствием вкладывали деньги в предметы искусства. В общем, моя работа – это был другой мир: мир умных, образованных, успешных, интеллигентных и воспитанных людей.

Толе тогда повезло намного меньше. А многим не повезло совсем.

Летом 1998-го Диана уехала в еврейский лагерь в горах Чимгана. Это было с подачи одного из наших сотрудников – она уехала с его дочкой. Всего-то на одну смену. Но этого было достаточно. Это вернулся другой человек. Горящие глаза, полный восторг и нескончаемые разговоры об Израиле. Мы слушали молча, ожидая, что этот фонтан эмоций иссякнет. Ничего подобного. Появились новые друзья – девочки и мальчики. Все симпатичные, вежливые, умненькие. А потом Диана стала ходить на уроки иврита. Был такой еврейский центр в городе и было там что-то вроде кружка. Сидела над тетрадками часами – не оторвать! – и выписывала эти странные буквы справа-налево, справа-налево… Но и рисовать не прекращала. На следующее лето опять поехала в этот лагерь, а, вернувшись, заявила, что хочет уехать к бабушке. Навсегда. Это был шок. Это была другая Диана. Не четырнадцатилетний подросток, а совершено взрослый человек, хорошо знающий, что он хочет в этой жизни.

– Дианочка, чего тебе не хватает?

На этот вопрос она ответила чётко и коротко:

– Я Диана Спектор и я должна жить на родине наших отцов, – вздернула подбородок и ушла в свою комнату.

Да, где-то сразу после отъезда мамы мы занялись квартирами: продали Толину и мою и взяли прекрасный четырёхкомнатный кооператив. Толя давно говорил об этом – выросла наша Диди и ей нужна своя комната. Центр, тихая зелёная улочка, кирпичный дом, 2-й этаж, ухоженный палисадничек. Лоджия, паркет и деревянные жалюзи на окнах. Метро очень близко. Квартира – мечта. Обжились и привыкли быстро – к хорошему человек привыкает мгновенно. Отдельная комната у Дианы, куда, вежливо поздоровавшись в коридоре, просачивались её многочисленные новые друзья. И щебетали там за плотно закрытой дверью.

Как-то за ужином, когда дочки не было дома, я спросила:

–Ну, что будем делать?

Я не представляла, какой ответ услышу. Только знала, что без меня Диана не уедет. Не отпущу и всё. И совсем неожиданно для себя услышала:

– Пусть школу закончит. А там тронемся.

А потом был семейный совет, на котором Толя сообщил дочери о нашем решении. Сумел убедить, что намного целесообразнее приехать в страну уже с аттестатом зрелости, поступить в университет. А пока она может учить иврит. Диана слушала с недовольным лицом и при слове "университет" повела плечом:

– Ты что, папа, какой университет? Я в армию пойду.

И мы тогда оба поняли – не спасёт нас эта отсрочка. Не передумает она.

Но жизнь спутала все наши планы. Толя заболел. Похудел сильно. Пока суть да дело, походы по врачам, многочисленные проверки. Упущенное время. Наконец – диагноз. Диагноз-приговор. Сочувственный взгляд врача и совет: увозить вам его надо, увозить. В Москву, а лучше – подальше. Туда, где медицина.

И всё закрутилось с нереальной скоростью. Я плохо помню этот период: подача документов на выезд, сборы, получение разрешения, увольнение с работы. Продажа квартиры со всей обстановкой. Такой красивой квартиры, просторной, светлой и уютной, где было всё настолько продумано – до мелочей. Выехали без багажа. Никаких контейнеров, никаких коробок и упаковок. Какие-то баулы и самое необходимое – на первое время.

– Ничего не берите! – кричала мама в телефон. – Здесь всё есть.

Взяли фотографии в целофановых пакетах, без альбомов, несколько холстов Дианочки и так – по мелочам: украшения, одежду на первое время. Провели целый день на почте, отправляя книги. Толя смотрел на все эти сборы равнодушно, как на что-то, его совершенно не касающееся. Это было страшно – словно человек уже покинул этот мир и по дороге в другой. Мы улетели осенью 2001-го.

Мама сняла нам маленькую квартирку совсем рядом с больницей – она называлась трёхкомнатная, но была раза в два меньше нашей ташкентской квартиры. Первый этаж, мир через решётку. Крикливые зелёные попугаи на дереве напротив. Серые дождливые дни. Сырость и пронизывающий холод дома. Плиточный пол и абсолютно белые стены – как в больнице. Разнокалиберная мебель – что-то было, что-то принесли соседи. Но тогда всё это было настолько неважно. А важное – оно было буквально через дорогу – одна из лучших больниц Израиля. Многочисленные анализы, консилиум врачей и Михаэль – наш постоянный врач, русскоязычный, невысокий и лысоватый, с добрым прищуром, который сказал:

– Будем надеяться. Ведь вы приехали в город "Врата надежды". Диана пошла в 10-й класс, я записалась в вечерний ульпан. Ходила через два раза на третий, язык шёл слабенько: ну, во-первых, не занималась совсем, а во-вторых, понимала подсознательно, что, имея русский и английский, я не пропаду. Ни о какой нормальной работе и не думалось – когда? Нужно было ходить с Толей на процедуры. Набрала уборок. Если процедуры были с утра, то уборки после обеда и наоборот. С таким расписанием мне было не до ульпана и не до иврита.

Одно радовало – у Дианочки всё шло настолько легко и гладко – и язык, и учеба. Она очень быстро стала своей в классе – сказалось, видимо, и общение с израильтянами в еврейском лагере, и её начальное знание иврита.

Толя хорошо реагировал на лечение. Так сказал нам его врач: есть динамика, анализы несравненно лучше. Лучше. Но не нормальные. Это я понимала. Он перестал терять вес, но оставался бледным и слабым. А главное – он не верил, и это читалось в его глазах. Не верил, что выберется из этого коридора бесконечных проверок, анализов и процедур в нормальную жизнь. О работе речь не стояла. Оформили инвалидность.

К лету Дианочка нашла подработку в лавке в соседнем доме. Каждый день – по четыре часа. А на летних каникулах – по 6-7. Убедила меня, что это прекрасная школа иврита. Платили ей наличными. Оставляла себе на карманные расходы, остальное отдавала мне. А я открыла счёт на её имя и откладывала все эти деньги – на учёбу.

Жизнь налаживалась потихоньку. О педагогической работе я и не мечтала – для этого было мало моего высшего образования, нужно было ещё учиться в колледже. А это было для меня непозволительной роскошью. Зарабатывать надо было сегодня и сейчас, платить за съём, содержать семью. Переводить? Кому? С какого на какой? Иврит у меня был очень и очень слабый.

К весне 2003-го Толя попробовал выйти на работу – сторожем в многоэтажное офисное здание. Я не хотела, но он настаивал. Продержался пару месяцев, а потом… А потом ситуация изменилась – резко ухудшились анализы крови. Михаэль уже не говорил о надежде. Он просто сказал мне, разведя руки:

– Мы делаем всё, что можем.

Всё, что можем… Этого было недостаточно. Я в то время часто вспоминала тебя. Прокручивала нашу ситуацию и понимала, что так виновата – перед тобой, перед Димой. А за виной неизбежно следует наказание. И ранний уход папы, и эта болезнь – это всё было наказаниями. По-другому я это и не воспринимала.

Толя ушёл зимой 2003-го. Мы были готовы к этому – и врачи, и я, и Дианочка, и моя мама. Но, наверное, до конца подготовиться к этому нельзя. Невозможно понять и принять, что болезнь забирает у тебя такого родного и любимого человека. И что лучшая медицина в мире не может сделать с этим ничего. Мама как раз переехала в хостель – так совпало. Это было в ноябре, а в декабре, за неделю до Нового года, хоронили Толю.

Я и по сей день с трудом в это верю. Диана не плакала, ну, почти не плакала. А спустя месяц я как-то зашла к ней в комнату и увидела её рисунки. Это было страшно: и по цветам, и по рваным линиям и по общему градусу напряжения, которое, казалось, струилось с простого листа бумаги. Да что там струилось – оглушало, било наотмашь. Холсты мы тогда ещё не покупали.

Потихоньку взяла пару работ и показала одной из своих хозяек – Эве. Она психолог, в стране с 70-х, и я почему-то почувствовала, что обязана с ней поделиться. Она долго рассматривала рисунки, хмурилась, качала головой. А потом неожиданно для меня изрекла:

– Тонкая девочка. И рисует хорошо. Пусть выговорится. Это её реакция, – она помолчала и добавила:

– У детей пластичная психика. А время лечит.

Я тоже надеялась на время, хотя понимала, что наш случай – особенный. У Диди были совершенно необыкновенные отношения с отцом. "Папина принцесса" – это было про нее. Я лично никогда не могла похвастаться такими отношениями с папой – ни в детстве, ни в юности, ни в своей взрослой жизни.

Теперь я поняла маму и её желание поменять квартиру. Я тоже не могла больше находиться дома, где все напоминало Толю, не могла, выйдя за покупками, упираться взглядом в вывеску больницы, в стенах которой сотни людей продолжали свою войну с болезнью. Войну, которую Толя проиграл. Да, с того времени мы перестали справлять Новый год.

А квартиру поменяли – хозяин пошёл нам навстречу: нашел новых жильцов и разрешил прервать договор. Мы взяли трёхкомнатную, на шестом этаже, с лифтом. И никаких решёток. Мебель там была, и даже занавески висели. В общем, квартира, похожая на квартиру. Диана навела уют, расставила книги, повесила свои картины.

А у меня началась полоса, когда не хотелось ничего. Я даже была рада своей бездумной и механической работе – в основном, мне оставляли ключи, и я убиралась в пустых квартирах. И не надо было улыбаться, отвечать на вопросы, задавать свои. На всё это у меня просто не было сил. И желания тоже не было. Словно кончился весь заряд энергии, которую я получила при рождении. А подзарядиться негде. Помнишь, как в детстве мы выращивали шелковичных червей? Я по сей день помню этот кокон, из которого в какой-то момент вылетала бабочка. А кокон оставался пустой. Вот такой же пустой осталась я – оболочка, а внутри – ничего, пустота. И заполнить её нечем.

Мама жила в хостеле на другом конце города, и виделись мы в лучшем случае раз в неделю, а то и реже. И Дианочку практически не видела. Работа, учёба, подготовка к сдаче на аттестат зрелости. Занималась, как одержимая, даже рисование оставила, а вот работу оставить не хотела, сколько я не умоляла. Деньги были нужны – и на учёбу, и на одежду, и на выходы. Сдала на аттестат зрелости совсем неплохо, не отличница, конечно, но с приличным средним баллом. Перед армией она с тремя подружками из класса улетели в Будапешт на неделю.

Ну, а потом началась служба. Не наша армия, конечно. Пионерский лагерь. Служила в Тель-Авиве, совсем близко и ночевала дома. Единственный ребенок, неполная семья, ей даже подработку разрешили. А где-то в конце её службы появился мальчик. Даник, старше Дианочки на пять лет, симпатичный, светловолосый. Сначала забегал на несколько минут, чтобы её забрать – они часто выходили в конце недели. Познакомила она нас тоже как-то в спешке:

– Мама, это Даник, Даник, это моя мама.

"Очень приятно" с двух сторон – и они умчались. Но после этого стал задерживаться у нас и даже оставаться.

Как-то пригласила его на шабат. Сделала плов, салатики, испекла вишневый пирог. Так хорошо посидели, поболтали. Выяснилось, что Даник тоже из Ташкента. По-моему, Диана узнала это одновременно со мной. Это не мы, которые хваталось за земляков так, как будто встретили брата после давней разлуки. Молодым это было всё равно, без разницы, как они говорят. Несмотря на то, что мы были совсем недавно в стране, а он был уже старожилом, понятия у них были одинаковые, я это сразу приметила. Может, потому, что моя дочь мгновенно стала израильтянкой? Не знаю. Им было важно настоящее – где живёт, чем занимается, какие планы. Даник жил недалеко от Тель-Авива, после срочной службы остался ещё поработать в армии и одновременно учился в открытом университете. Управление бизнесом и экономика. Всё это мне рассказала Диана. В армии они и познакомились. Пересеклись пару раз, а потом понеслось. Меня тогда одно задело – их разница в пять лет. Она ещё совсем девчонка, а он – взрослый, серьезный, наверняка, и намерения у него не просто в кино сходить. А ей ещё только учиться и учиться. В ответ на мои сомнения Диана только пожала плечами:

– Мама, ты о чем? Какие намерения? Ему только 25 исполнилось. А вообще – нам просто очень хорошо вместе. Вот и всё.

А потом на Дианочкин день рождения… Я сделала праздник – и стол накрыла, и шарики. Двадцать лет, не шутка. Маму позвала. Даник пришел с шикарным букетом – алые розы, а в каждом цветочке – иголочка с крошечным бриллиантиком – росинкой на конце. Красота. Я в жизни такого не видела.

После ужина смотрели старые фотографии. И Даник обратил внимание на одну – чуть пожелтевшую, обтрепанную по краям. Моя садовская фотография – мы там с тобой – Снегурочка и Снежинка. Долго разглядывал, а потом задумчиво произнёс:

– Где-то я такую видел. Давно. В детстве. Ещё в Ташкенте, – он неуверенно прищурился и добавил: – По-моему.

– Ой, ну где ты мог такое видеть? Черно-белая фотка, там и лиц толком не разобрать, – Диана перевернула страницу альбома. – Лучше посмотри мои фото из еврейского лагеря, в Чимгане. Мама, это где? В другом альбоме?

Что-то меня толкнуло тогда изнутри, наверное, интуиция. Помню даже, что спросила, как зовут его маму.

– Хана, – беззаботно откликнулся он, листая альбом.

Хана.

После чая с вишнёвым пирогом они убежали праздновать дальше – с друзьями.

– Спасибо, всё было очень вкусно. Ещё раз с именниницей вас.

Вежливый, воспитанный мальчик. Но что-то там, внутри, не отпускало, не давало покоя. На день рождения я подарила Дианочке свои серебряные серьги с эмалью и крошечным фианитиком. Они ей нравились давно. Не хотелось покупать какую-то ерунду, а это не просто серьги – память и подарок от отца.

А на Новый год они уехали с компанией на север, на Хермон. Соскучились по снегу. Были там три дня в деревянных домиках, лепили снеговиков. Приехала, полная впечатлений. Когда выговорилась, закатила глаза.

– Мам, я тебе что-то покажу, интересненькое. Хочешь?

Она полезла в дорожную сумку и вытащила маленький бархатный кисетик.

– Смотри, что мне подарила Хана, – она наткнулась на мой непонимающий взгляд. – Ну, Хана, мама Даника. Это на Новый год.

Мне тогда показалось, что она целую вечность вытягивала эту тонкую цепочку. На её ладони лежал кулончик. Серебряный, с синей эмалью и крошечным фианитом. То ли цветок, то ли жар-птица. Тот, из моего комплекта, который купил Толя в Ленинграде на мой день рождения, тот, который я передала тогда тебе.

– Мам, ты что, тебе не нравится? Да это же просто комплект с моими серьгами. Просто комплект, посмотри.

Я не помню, что я тогда отвечала. У меня было чувство, что на меня обрушилась вся гора Хермон со всем её снегом, который успел непривычно рано выпасть в этом году.

Три месяца я просто не жила. Просто не жила. Я совершенно не представляла, что сказать дочери, с чего начать. Как объяснить ситуацию. А потом решилась встретиться с тобой. Это наши дети и нам вместе решать.