Точка схождения

Приземистый четырехосный бронетранспортер несся по шоссе, покрытому разбитым, занесенным мусором асфальтом. Местами дорожное полотно изрезали трещины, сквозь которые проросли невысокие молодые деревца. Вдоль обочин тянулся лес. А вернее, то, что некогда было лесом. Голые засохшие стволы, раскинувшие в стороны изломанные, уродливые руки сучьев. Ломающийся от малейшего прикосновения кустарник без единого листика. Давным-давно превратившиеся в покрывавшую землю хрусткую темно-бурую массу опавшие листья, куски коры и мелкие ветви. Лес? Да, лес. Навечно мертвый лес. Или, как минимум, мертвый на ближайшие десять тысяч лет. Ибо таков период полураспада тяжелых изотопов, во множестве наличествующих в этой, всеми проклятой, местности.

Свет фар на миг вырвал из темноты покосившийся проржавевший щит с едва различимой надписью: «Зона высокого заражения. Опасно! Не останавливаться, не съезжать на обочину, держать максимальную скорость!».

Если дорогу преграждали упавшие деревья, БТР притормаживал и, негодующе взрыкивая дизелем, бульдозерным отвалом сталкивал хрупкие, иссушенные радиацией стволы в сторону. И, не теряя ни минуты, снова набирал скорость. Десять километров Мертвого Леса следовало проскакивать как можно быстрее — спустя полтора десятилетия он все еще оставался опасным для людей. Даже при условии, что последних и защищало два сантиметра композитной брони с противонейтронным подбоем из полимеров с оксидом бора. Впрочем, людям, изредка пересекавшим Зону, было глубоко неважно, сколько сантиметров и чего именно их защищало. Главное — защищало.

Таких мест, до сих пор предельно опасных для человека, даже спустя прошедшие после того рокового дня годы, оставалось еще немало. Впрочем, куда меньше, чем «точек накрытия», которых по всей планете насчитывалось ровно — и кто это подсчитал? И, главное, когда? Это было до конца не ясно, но вот прижилась же цифра! — одна тысяча девятьсот восемьдесят пять. Но там, в эпицентрах отбушевавших почти два десятка лет назад наземных и воздушных взрывов, уровень радиации уже существенно снизился. А здесь? Одна из боеголовок угодила почти точнехонько в атомную станцию, разметав на сотни километров смертоносный аэрозоль из изотопов и частиц тепловыделяющих элементов. Разметав вместе с городом, в котором обитали сотрудники станции и их семьи…

Город погиб мгновенно, попросту сметенный ударной волной. А вот облака взвешенных частиц разошлись по округе, выпадая дождями и разнося на сотни, а то и тысячи километров отсроченную радиоактивную смерть. Впрочем, выжившим в тот день это было уже не столь и важно… Или важно?

В не слишком просторном десантном отделении бэтээра находился всего один человек. Невысокий, лет сорока с небольшим мужчина в наглухо застегнутом комбинезоне РХБ-защиты. Не обычном армейском ОЗК образца еще довоенных лет, а именно разработанном через год после Катастрофы спецкомбинезоне «эрхэбэ-2». Более удобном, более легко снимаемом и надеваемом. И, благодаря тонкой свинцовой сетке-прослойке, куда лучше защищавшим от излучения. Многоразовый респиратор замкнутого цикла с двумя сменными фильтроблоками был сдвинут под подбородок, а снабженный специальными завязками капюшон, приспособленный для герметизации противогаза, — небрежно откинут на спину. Хотя здесь, внутри герметичной бронемашины, бояться было нечего, работающая на полную мощность фильтровентиляционная установка создавала избыточное давление, не пропуская внутрь ни миллиграмма зараженной долгоживущими радионуклидами пыли.

Неожиданные виражи, выписываемые машиной, заставляли человека недовольно морщиться, придерживая рукой лежащий рядом с ним небольшой пластиковый «кейс». Подобное случалось часто — хоть водитель и старался вести бэтээр как можно более аккуратно, выходило не очень. Постоянно приходилось объезжать то глубокие промоины, то участки начисто снесенного паводками асфальтового покрытия, а то и вовсе с ходу таранить бронированным лбом выросшие за девятнадцать лет деревья и кустарники. Уже не мертвые, а вполне живые, разве что отличавшиеся от довоенных собратьев размерами и формой листьев. Мутации, которым местная флора оказалась подверженной куда больше, нежели уцелевшая после рокового дня фауна…

Изредка свет фар выхватывал застывшие вдоль обочин остовы автомашин и автобусов, черно-рыжие, со съеденной радиацией и временем краской, мертвые. Некогда их, попавших под первый удар излучения, попросту спихнули с дороги армейские инженерные машины разграждения, да там и бросили. Остался ли кто внутри, было неизвестно. Наверняка, остался, удивленно таращась сейчас пустыми глазницами на несущийся мимо БТР. Тогда, сразу после Войны, некогда было хоронить погибших, тем более, на каком-то малозначимом шоссе районного значения.

А потом?

Потом хоронить этих самых погибших стало просто некому.

С другой стороны, ехать оставалось совсем немного, километров семнадцать, можно и потерпеть. Скоро закончится этот фантасмагоричный, будто из страшной сказки про Кощея Бессмертного, лес, на который обрушилось облако выброшенных из разрушенных энергоблоков АЭС изотопов, и начнется более чистое место. Равнина искусственного происхождения. Поскольку именно здесь и прошлась ударная волна уничтожившего и город, и станцию ядерного взрыва. Прокатилась, сметая сады и деревни, чудовищным грейдером нивелируя по собственной прихоти рельеф некогда цветущей и плодородной местности. Но вот эта дорога, прорезающая Мертвый Лес и ведущая к бывшей атомной станции, уцелела. Как уцелел и засекреченный научно-исследовательский центр номер «21/45» МО СССР, расположенный в десятке километров от станции и гораздо ниже ее по рельефу. Что его, собственно, тогда и спасло. Ударная волна прошла верхом, а мощная засветка от вспышки, зафиксированная вражеским разведывательным спутником, была истолкована как поражение обеих целей, и станции, и центра. А затем поступающие со спутника данные стало просто некому обрабатывать: ответный удар советских РВСН достиг цели.

Победа тех, кто первыми начал эту вакханалию безумства, оказалась поистине пирровой, продлившись лишь несколько десятков минут, потребовавшихся ракетам второй волны, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее их от заданных целей. Третья Мировая, начавшаяся двадцать седьмого апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, продлилась всего лишь восемьдесят семь минут. Затем наступил растянувшийся на доброе десятилетие Хаос, когда немногие уцелевшие отчаянно пытались выжить в ставшем в одночасье чужым, полным смертельных опасностей мире.

А причины Войны? О них так никто доподлинно и не узнал. Большинство уцелевших (не тех, кто, выбравшись из пышущих радиацией разрушенных городов, бродил, сбившись в небольшие группы в поисках пропитания и убежища по зараженным пустошам, а тех, кто в момент удара оказался защищен надежными укрытиями) склонялись к неведомо откуда появившейся гипотезе о неком проводимом военными сверхсекретном эксперименте, связанном как раз с системами контроля за стратегическими МБР. Потенциального противника об эксперименте, разумеется, не предупреждали по причине этой самой секретности. Какая именно страна проводила эксперимент, и что послужило непосредственной причиной запуска первых американских ракет, никто так и не узнал. Единственное, что не вызывало никаких сомнений — первыми удар нанесли США.

Но НИЦ «двадцать один — сорок пять» уцелел. Уцелел даже тогда, когда поднятая взрывом волна из расположенного в сотне километров Киевского водохранилища прокатилась по равнине, окончательно уничтожая то, что сумело противостоять первому удару. И сейчас до цели оставалось меньше семнадцати километров пусть плохой, но вполне проходимой для армейского бэтээра дороги.

Взглянув на наручные часы, единственный пассажир восьмиколесника расстегнул комбез и вытащив из внутреннего кармана потрепанного вида радиостанцию, судя по полустершейся надписи на корпусе, немецкую. Дождавшись ответа, сообщил, перекрикивая гул мотора и не тратя времени на никому не нужные приветствия:

— Это я. У вас все по-прежнему?

Выслушав собеседника, коротко кивнул, хоть этого жеста никто и не мог видеть:

— Отлично. Скоро буду. Готовьтесь, товарищи. Все остальное — на месте. Безусловно, материалы со мной, как и было договорено. Да, до встречи. Спасибо!

Въезд в подземелья «21/45» выглядел впечатляюще: напоминающий излишне глубокий железобетонный капонир спуск завершался бронированными дверями, скользящими по заглубленным в пол рельсам-направляющим. Несмотря на покрывающую массивные, никак не меньше полутонны весом, створки ржавчину, давным-давно съевшую краску, двигались они плавно, без рывков — вход, явно, использовался, и не раз. БТР съехал вниз, остановившись перед внутренними воротами своеобразного шлюза. За кормой бронемашины неспешно соединились створки — и тут же сверху и с боков хлынули пенящиеся струи моющего раствора, уходящие в сточные решетки, коими был выстелен весь шлюз. Дезактивация длилась минут пять, затем поток воды иссяк, и распахнулись внутренние двери. Бэтэээр, сдержанно взрыкивая камазовским дизелем, въехал вовнутрь. Позади глухо грюкнули, смыкаясь, створки внутреннего шлюза. Проделавшая нелегкий путь бронемашина оказалась в безопасности, пожалуй, даже куда большей, нежели там, откуда она прибыла — из подземелий резервного командного центра КВО, расположенного в двухстах километрах от украинской столицы, над которой девятнадцать лет назад вспыхнули сразу три искусственных солнца…

Первыми к БТРу подошел дозиметрист в едко-зелёном ОЗК со стареньким ДП-5А в руке. Произведя замеры в нескольких диапазонах, и уделив особое внимание ходовой, он разрешающе постучал по броне: мол, все в порядке. Облегченно вздохнув, пассажир бронемашины дернул стопорную рукоять, распахивая бортовую дверцу. По превратившейся в подножку нижней створке спрыгнул на бетонный, в отличие от шлюза, пол. Ноутбук, уже упакованный в жесткий футляр-чемоданчик, он держал в руке. Потянувшись, неторопливо огляделся.

Довольно большое помещение, напоминающее стандартный ангар для техники, разве что с излишне низким потолком из идеально подогнанных друг к другу бетонных некрашеных плит. Эдакий предбанник — один из нескольких! — огромного научно-исследовательского центра, занимавшего целых три подземных уровня. Пакеты кабелей вдоль стен, люминесцентные лампы в решетчатых коробках плафонов на кронштейнах под потолком. Пол под ногами на удивление чистый, ни следа пыли — видимо, периодически моют. Вон и бухта шланга у стены, и забранные решетками сточные колодцы… да, грамотно тут все устроено. И ни единой трещины в стенах или перекрытии — при том, что вражеская боеголовка легка, практически, впритирку! Хорошо строили два десятилетия назад, на века, что называется. Правда, «веков» история им не отмерила, лишь эти девятнадцать проклятых лет. Между прочим, насколько ему известно, у них даже свой реактор имеется — маломощный, конечно, и наверняка практически уже разрядившийся, но тем не менее.

К бэтээру подошли двое, оба в изрядно заношенном, вылинявшем от частых стирок общеармейском камуфляже-«стекляшке» без знаков различия. Примерно его возраста, может, немногим старше. Стало быть, в тот день им должно было быть никак не больше тридцати.

— Полковник Баранов? Юрий Степанович? С прибытием.

Приехавший дернул, было, руку к голове, но вовремя вспомнил, что никакого головного убора на ней не наблюдается. Как, впрочем, и у представителей встречающей стороны. Ну, не считать же оным откинутый за спину капюшон РХБ-2 и все еще сдвинутый под подбородок — так и не успел снять — респиратор? Чуть смущенно улыбнулся, просто протягивая руку:

— Так точно. Спасибо!

— Ну, что ж, пойдемте? У нас тут все просто, не стесняйтесь. Субординация — лишь ничего не значащее слово из далекого прошлого, сами понимаете. Да, простите, мы не представились — полковник Самарин, майор Картузов. Андрей Витальевич и Виктор Федорович, соответственно. Так сказать, руководитель данного центра и мой бессменный заместитель. Идемте? Комплект можете здесь оставить, внутри он не понадобится. Пожалуй, у нас тут самое чистое место на ближайшую тысячу километров. — Самарин вполне искренне улыбнулся.

— Конечно, товарищи, — Баранов, наконец, справился с защелкой респиратора и снял его. Затем он сноровисто избавился от спецкомбинезона, бросив не нужный более РХБ на мокрый от дезактивирующего средства борт бронетранспортера.

Взмахнув рукой, Самарин сделал приглашающий жест, отступив в сторону, и полковник несуществующей в реальности почти два десятка лет Советской армии Юрий Баранов первым переступил порог коридора, ведущего в глубину едва ли не последнего оплота рухнувшей в никуда некогда великой цивилизации.

Интерьер помещения, куда привели полковника, для чего пришлось спуститься по лестнице на один уровень — лифт, как объяснили сопровождающие офицеры, отключили еще десять лет назад ради экономии энергии, — никоим образом не напоминал бетонный аскетизм «предбанника». Более всего комната походила на офицерский «красный уголок» какой-нибудь воинской части довоенного времени. Обшитые панелями из ламинированного ДСП стены, мягкая мебель, тумба с цветным телевизором «Электрон», видеомагнитофоном и даже полочкой с видеокассетами, журнальный столик, полупустой стеллаж с книгами. Все не новое, конечно, как минимум двадцатилетнее, но ухоженное и не слишком потасканное. Разве что памятных по прежней жизни портретов на стене не оказалось: ни последнего генерального, перед самой Войной в одночасье ставшего еще и Президентом, ни министра обороны. Наверняка висели когда-то, лет эдак… ну, понятно, сколько назад, да затем без особой церемонии потихоньку и исчезли, навечно сгинув на каком-нибудь складе. В дальнем углу мирно урчал холодильник, рядом на столике покоился алюминиевый электрочайник с черной пластмассовой ручкой и какая-то накрытая армейским вафельным полотенцем посуда. В общем, привычная картина, вот только окон по понятной причине не было. И это разом перечеркнуло бросившийся в глаза уют, рывком вернув Баранова обратно в суровую реальность.

— Присаживайтесь, полковник, — без особых церемоний Самарин кивнул на диван. — Разговор будет долгий, полагаю. Чай, кофе? Если захочется чего покрепче, тоже найдем. Не так, чтоб мы шибко шиковали все эти годы, но кой-чего для дорогого гостя сыщем. Нас тут не столь уж много, на момент катастрофы в расположении находилось от силы треть персонала, так что запасы еще остались. А остальные? Сами понимаете, никто ведь не предупреждал, что начнется. Двадцать седьмое апреля было воскресеньем, увольнительные, все такое прочее… гхм… впрочем, простите…

— Ну что вы… Чаю, пожалуй.

— Витя, поставь чайник, — встряхнув головой, полковник кивнул товарищу. И снова обернулся к гостю:

— Нет, правда, простите. Несу какую-то чушь. Сидим тут почти двадцать лет, просто удивительно, что еще крыша не съехала. Хотя были прецеденты. У меня ведь там, снаружи, вся семья осталась…

— Прекратите, полковник. Не нужно извиняться. Между прочим, сам я тогда тоже уцелел чисто случайно — товарищ попросил поменяться дежурствами. Свадьба у него… была. А семья? Когда все это случилось, я даже не пытался искать — три боеголовки, сами понимаете. Ни левобережья, ни правобережья не осталось, просто гигантское озеро на месте города.

Несколько минут в комнате царило молчание, затем подошедший Картузов водрузил на стол закипевший чайник и три стакана с уже засыпанной заваркой. Поставил рядом сахарницу и, к удивлению, Баранова, пепельницу — видимо, система вентиляции позволяла курить. Так же молча заварил чай и занял свободное кресло.

— Итак, с чего начнем?

— Вам решать, — пожал плечами гость. — Да, кстати, — он кивнул на принесенный с собой чемоданчик:

— Здесь все данные, которые вы запрашивали. Не совсем понимаю, зачем это нужно, но тем не менее. И, знаете что еще? Давайте-ка перейдем на «ты», сами же сказали, что у вас тут все просто. В званиях мы, в общем-то, равны, да и какие теперь могут быть звания? Ни армии, ни страны, ни мира…

— Легко. А насчет данных? Сейчас объясним, — Самарин переглянулся с товарищем и начал рассказ:

— Чем занимался наш Центр еще до рокового дня, вы наверняка знаете. Но, на всякий случай, напомню: мы были единственным в Союзе НИИ, занимающимся проблемами времени и пространства. По-крайней мере, официально. На самом же деле, нам была поставлена совершенно определенная задача: выяснить, существует ли хоть малейшая вероятность проникновения в четвертое измерение, суть — можем ли мы изменить ход Времени. Или, если не можем, то есть ли возможность понять сущность этого измерения, хотя бы в качестве сторонних наблюдателей. Задача была из разряда, что называется, стратегических — предполагалось, что мы, овладей тайнами Времени, сможем менять мировую историю по своему хотению. Впрочем, до восемьдесят шестого года особых прорывов у нас, в общем-то, не было. Но вот после… Лично я склонен считать, что в момент катастрофы нечто изменилось в привычной нам структуре пространственно-временного континуума, по-крайней мере, аппаратура это зафиксировала. Ну, не именно это, но, скажем так, некие не поддающиеся объяснению изменения. Как только мы осознали, что наш мир погиб, и привычной реальности больше просто не существует, то занялись исследованиями — больше просто ничего не оставалось делать. Или потихоньку вымирать, сходя с ума, доедая последние запасы и постепенно деградируя, либо все же выполнить возложенную на нас задачу, решение которой, сами понимаете, вполне могло все изменить. И мы её выполнили. Нам понадобилось почти пятнадцать лет, чтобы найти ответ, — полковник отхлебнул из стакана, поморщился и бросил в него три кусочка рафинированного, пожелтевшего от времени сахара. Торопливо размешал, словно боясь потерять нить повествования:

— Вот только наше открытие не совсем соответствовало первоначальному заданию. Мы хотели найти брешь во времени, а нашли путь в параллельный мир.

— Что?! — Баранов едва не опрокинул на себя полупустой стакан.

— Именно так. Мы выяснили… нет, глупость, конечно, лучше так: мы подозреваем, что структура Вселенной бинарна. То есть, у любой звезды или планеты есть двойник, расположенный в… собственно говоря, мы не знаем, где именно. Может быть, нас разделяют считанные микрометры, а возможно — тысячи световых лет. Но в одном я абсолютно уверен — у нашей Земли, погибшей в результате ядерной войны, есть близнец. И он жив. Интересно, правда?

Прежде чем ответить, Баранов аккуратно поставил на столик стакан. Достал из кармана портсигар — Самарин разрешающе кивнул — и вытянул из него сигарету без фильтра: курево они уже лет шесть делали сами, благо папиросная бумага и табак на складах имелись. Полковник, не дожидаясь, пока гость закурит, протянул ему початую пачку болгарского «БТ»:

— Угощайся, Юрий Степанович, у нас пока еще есть. Персонал, к счастью, уж десяток лет не дымит — таковы правила, а вот мы травимся понемногу. Глупо, конечно, и так фон завышен, но, сам понимаешь… Короче, угощайся.

Баранов ухмыльнулся понимающе, но сигарету взял, с видимым удовольствием прикурив от протянутой бензиновой зажигалки. Умереть от рака легких или инфаркта он не боялся: слишком уж много поводов погибнуть было за последние два десятилетия. И арбалетные болты диких бредунов-пустотников, и пули организованных банд «охотников за хабаром» — да стоит ли вспоминать? Было — и было. Скольких он потерял, предпринимая редкие вылазки наверх, прежде чем пришло сообщение из Центра?

Самарин продолжил:

— Пожалуй, я пока не стану углубляться в ненужные технические подробности, не против? Вот и отлично. Если же кратко, мы не только открыли путь в параллельный мир, но и смогли там побывать. К сожалению, каждое новое открытие канала требует огромных энергозатрат, а с нашим реактором не особенно разгуляешься, так что количество этих самых визитов ограничилось четырьмя. Наш «котел» изначально должен был проработать сорок лет без перезарядки, но прошла всего половина срока, и он почти пуст. Энергии хватит лишь на одно, последнее раскрытие канала на Землю-2… - увидев удивление на лице собеседника, полковник пояснил. — Ну, мы условно назвали тот мир «Землей-два». Нужно ж было его хоть как-то обозначить, не террой же инкогнито!

— Да, я понял, понял, — нетерпеливо перебил Баранов, едва ли не против воли подавшись вперед и совершенно позабыв про сигарету. — Рассказывай дальше! Кстати, а почему вы раньше ни полусловом не оговорились о своем открытии? Ведь сеансы связи последнее время у нас были достаточно регулярными?

— А сам разве не догадаешься? — усмехнулся собеседник. И внезапно став серьезным, жестко закончил:

— Малейшая утечка грозила бы даже не проблемами, а полным и абсолютным крахом всего проекта. И знаешь, почему? Да потому, что мы сейчас единственные в этом долбаном, едва живом мире, кто может всё изменить. ВООБЩЕ ВСЁ. Понимаешь?

— Н-нет, — честно признался Юрий.

— А, ну да… — смущенно потупился тот. — Блин… Одичали мы тут, честно говоря! Я ж тебе ещё не все рассказал. Короче, слушай дальше. Оказалось, что открывая путь в параллельный мир, мы можем открывать его не только в пространстве, но и во времени. Ну, то есть, в определенном смысле мы все-таки выполнили свою первоначальную задачу. Даже с перевыполнением плана, так сказать. Правда, доступный нам временной промежуток жестко ограничен периодом с 1986 года по 2005 — это у нас сейчас девятнадцатый год Новой Эры, а у них — обычный две тысячи пятый год.

— Погоди, — Баранов торопливо затушил сигарету в пепельнице. — Ты хочешь сказать, что их мир…

— Ага, жив и продолжает жить. Плохо ли, хорошо, но продолжает. Когда у нас двадцать седьмого апреля рвануло по всем континентам, у них произошла локальная радиационная катастрофа на Чернобыльской атомной. На день раньше произошла, двадцать шестого. Но никакой Третьей Мировой не случилось, вот ведь как! Хотя до того наши истории практически тютелька в тютельку совпадали, даже фамилия последнего Генерального одна и та же оказалась. А тут вот разошлись. Собственно, мы так это и назвали — «точка расхождения». Ну, а дальше понятно. У нас хаос и сумерки мира, у них тотальная эвакуация из тридцатикилометровой зоны и героическая борьба с последствиями, кстати, вполне успешная. Мы отследили их историю за эти девятнадцать лет — довольно, таки, занимательно, товарищ полковник. Интересно, правда? Между прочим, к катастрофе привел некий вышедший из-под контроля эксперимент на четвертом энергоблоке АЭС, а у нас? Помнишь, о чем говорили сразу после Войны?

— Еще бы! Так, погоди, а почему ты сказал «последнего генерального»?

— Внимательный, молодец, — ухмыльнулся Андрей. — Заметил… Да потому, что СССР в их мире перестал существовать осенью девяносто первого года. Безо всякой ядерной войны, заметь.

— Как?!

— Да неохота и рассказывать, честное говоря… противно. Все материалы у нас есть, на досуге просмотришь. Хоть всю ночь напролет изучай. Впрочем, если вовсе уж кратко, то всего одно слово: «предательство». Причем, самой высшей пробы, на уровне ЦК и руководства страны. Ну, и не без заокеанской финансовой помощи, само собой. А в результате — Россия, как правопреемница Союза, и куча бывших республик, внезапно ставших независимыми государствами — правда, непонятно, от кого именно. Между прочим, кое-кто уже даже и в НАТО успел вскочить. ГДР они слили еще в восемьдесят девятом, Варшавский союз благополучно распался. Короче, полковник, даже не хочу и углубляться. Лирика это все, как говорится. Материалы передам, сам изучай, вот только сразу предупреждаю — расстроишься. Им никакой войны не понадобилось, чтобы все рухнуло. Впрочем, речь сейчас не о том на самом-то деле…

— Да? И о чем же?

— О том, что мы можем попытаться спасти наш мир, вот о чем!

Несколько секунд Баранов непонимающе глядел на собеседника, затем осторожно переспросил:

— А конкретней? Нет, что мы можем переходить к ним, причем в разное время между указанными тобой годами, я понял. Но чем это может нам помочь? Построим в их мире установку, аналогичную нашей, вернемся в собственное прошлое — и предотвратим войну?

— Нет, конечно. Во-первых, повторить подобное вряд ли удастся — у нас, собственно, почти никакой документации именно по установке-то и нет. Но главное не в этом. Параллельно с нашими основными изысканиями, мы пытались найти истинную причину Войны — и не нашли. К концу дня двадцать седьмого апреля все концы уже были надежно спрятаны в радиоактивный пепел. Так что наш единственный шанс — изменить все с той стороны.

— Это как?

— Понимаешь, — пояснил Самарин чуть смущенно. — Тут вот какое дело… Некоторое время назад мы разработали теорию, доказать которую можно, только претворив ее в жизнь. Она основывается на факте полной идентичности историй наших миров вплоть до «Дня „Х“», — и их абсолютном расхождении после этого срока. Чтоб не растекаться мыслью по древу, объясню совсем уж упрощенно: мы считаем, что если предотвратить аварию на ЧАЭС в их мире, в нашем так же не произойдет ядерной катастрофы. 26–27 апреля 1986 года — своего рода отправная точка, с которой и начались глобальные различия в истории миров. И если мы не допустим катастрофы на «Земле-2», то вполне вероятно, спасем и «Землю-1».

— Ого. Серьезное заявление… Думаешь, получится?

— Надеюсь, что получится, — твердо ответил полковник. — Все равно это единственное, что мы можем попытаться изменить. Ну, а если теория ошибочна? Что ж, тогда мы по-крайней мере расскажем «соседям» о том, как погиб наш мир. Вдруг, чем-то это им да и поможет. А там, глядишь, они и изобретут способ к нам в гости наведаться, может, даже и с помощью, все материалы по проекту мы ведь им тоже передадим, вместе с той информацией, что ты с собой привез.

— А вот кстати, — Баранов кивнул кейс, — зачем вам всё это? Здесь практически все фото и видео материалы с первых дней Хаоса, что мы сумели найти. С подробным описанием, разумеется. Многое, кстати, отснято моими ребятами из команд наружной разведки.

— Так для того и нужно, чтобы там, — Самарин неопределенно дернул головой куда-то в сторону, где по его представлениям, видимо, и находился параллельный мир, — нам сразу и навсегда поверили. Съемки разрушенных столиц там есть?

— Естественно, — пожал плечами полковник. — И не только их. Слушай, Андрей, а как ты, собственно, собираешься аварию на АЭС предотвращать?

— Хороший вопрос, — отчего-то снова несколько смутился собеседник. — Видишь ли, какая несуразица… Эксперимент стал окончательно неуправляемым и привел к разрушению реактора примерно в половине второго ночи двадцать шестого апреля, но мы не можем открыть проход более чем за два часа до этого срока. Почему, можешь даже не спрашивать — этого мы, как ни бились, так и не сумели понять. Подозреваю, что это еще одна отправная точка, на сей раз эдакая «точка невозвращения», после которой события окончательно пошли по наиболее трагическому сценарию.

Полковник мрачно усмехнулся:

— Негусто. Этих двух часов может хватить, чтобы остановить эксперимент?

— Ну, останавливать-то его уже будет поздно, но наши спецы гарантируют, что заглушить реактор еще возможно. Тем более, реактор знакомый, точная копия нашего РБМК. Ты даже не представляешь, сколько мы всякой информации «с той стороны» понатаскали за эти четыре выхода! Чуть ли не до метра и секунды знаем, кто и где из персонала перед самой аварией находился. Думаю, ребята справятся, главное, чтобы они на станцию по-тихому пробрались. Впрочем, тут тоже все до мелочей продумано, просто не хочу тебя грузить ненужными подробностями.

Несколько минут офицеры молчали, затем Самарин кивнул майору Картузову, так и не издавшему за все это время ни звука:

— Ну, что, Витя, давай, твой выход.

И пояснил удивленно вскинувшему бровь полковнику:

— Майор у нас как раз и отвечал за сбор информации «с той стороны». Ну и увлекся, так сказать. Перевыполнил план, как в нашей прошлой жизни говорили. И создал свою теорию. Сам расскажешь, товарищ майор?

Картузов смущенно пожал плечами:

— Андрей Витальич, да вы ж знаете, ну не мастак я воздух сотрясать. Может уж сами?

— Вот такие у меня кадры, товарищ полковник, — Самарин шутливо подмигнул Юрию. — Работают как кони, а двух слов связать не могут. Ладно, Витек, если чайник поставишь, сам объясню. В общем, так: товарищ майор столь усердно собирал и систематизировал информацию с «Земли-2», что совершенно случайно выдвинул еще одну теорию. Между прочим, не столь уж и неосуществимую. Он предположил, что, если удастся предотвратить Чернобыльскую катастрофу, то вторым нашим шагом должна стать попытка спасти от разрушения Советский Союз. По мнению Виктора свет Федоровича, последнее должно оказать крайне положительное воздействие на восстановление равновесия между нашими мирами. Спросишь, почему так? Да просто оттого, что глобальное изменение мироустройства даже при отсутствии такого форс-мажорного фактора, как крупная ядерная катастрофа или глобальная война, вносит в систему параллельных миров слишком значительный диссонанс. Заумно, конечно, сказано, но приметно так, верно, Витя? Понимаешь?

— Похоже, понимаю, — осторожно кивнул Баранов, однако от дальнейших комментариев все же воздержался.

— Информации у нас с избытком — и касающейся аварии на ЧАЭС, и хроники нашей Войны, и всех тех изменений, что превратили их СССР в разрозненное сборище удельных княжеств, выживающих лишь за счет заокеанских и европейских кредитов или распродажи последних ресурсов. Если они нам поверят относительно Чернобыля, есть шанс, что поверят и насчет всего остального. А уж там — как кривая вывезет…

— Как-то всё… зыбко… — неуверенно сообщил полковник, с благодарностью принимая из рук Картузова второй по счету стакан с чаем.

— А ты снаружи давно был? — осклабился Самарин. — Уж часа с два, как не был, верно? И как считаешь, сильно ли упрочился наш мир за эти сто двадцать минут? Зыбко, — полковник горько усмехнулся. — Мы уже почти двадцать лет в этом самом зыбком состоянии пребываем и прозябаем. А сейчас у нас появился ШАНС!

— Да понимаю я всё, что ты, как ребенок, честное слово, — вскинулся Баранов. — В конце концов, можно подумать, я что-то способен изменить…

— Способен, Юрий, поверь мне, способен. Каждый из нас на что-то способен. Нужно только захотеть, — полковник неожиданно поднялся с дивана. — Ну, что, пошли обживаться? Кубрик мы тебе приготовили — просто загляденье. А насчет остального? До начала операции почти двое суток, успеем еще поговорить.

Операционный зал, как назвал его полковник Самарин, представлял собой огромное, под сорок квадратных метров, помещение на третьем, самом нижнем уровне бункера. Вопреки ожиданиям гостя, комната вовсе не была заполнена множеством сложных приборов — как выразился Андрей в ответ на удивленный вопрос полковника: «ну, так мы ж не на съемочной площадке фантастического фильма. Наиболее чуткая аппаратура вынесена на второй ярус и экранирована от внешних излучений, компьютерщикам тут и вовсе делать нечего. Здесь, по сути, только аппаратура пробоя и сам контур. Вон он, собственно, наши его в шутку „Вратами“ назвали».

Послушно взглянув в указанном направлении, Юрий увидел массивную металлическую конструкцию, не то закрепленную на дальней стене зала, не то вделанную непосредственно в бетон. Почти правильный квадрат размерами три на четыре метра, густо оплетенный толстенными, в руку взрослого человека кабелями, уходящими в прикрытые решетками канавки на полу. В центре квадрата ничего не было, только уныло-серый, с потеками сырости железобетон. Никаких ассоциаций ни внешний вид устройства, ни присвоенное ему местными острословами название в душе Баранова не вызвали — его мир просто не просуществовал до девяносто четвертого года, когда Роланд Эммерих снял известный фильм с таким похожим названием. К «Вратам» вел покатый бетонированный пандус шириной около трех метров, выстеленный рифлеными аэродромными плитами, по которому, если прикинуть, вполне мог бы проехать армейский вездеход, например, обычный «УАЗ». Впрочем, никаких автомашин в обозримой перспективе не наблюдалось, и полковник сильно сомневался, что их и вовсе можно спустить сюда, на самый нижний ярус бункера.

— Не особенно впечатляет, правда? — осведомился Самарин, искоса наблюдая за выражением лица Баранова. — А зря. Именно отсюда и открывается путь в их мир. Хотел бы я знать, где он на самом деле расположен, но, боюсь, знание сиё не для наших скудных умов.

— А куда эти, гм, врата выходят-то? Ну, в смысле, на той стороне?

Собеседник усмехнулся:

— Честно говоря, товарищ полковник, думал, ты раньше спросишь. Но вопрос правильный, конечно. Мы можем открывать проход в любом временном промежутке между известными тебе датами, но вот относительно пространственной точки выхода мы весьма жестко регламентированы, так сказать. Спасибо хоть подобного нашему Центра в их мире не было, иначе возникли бы вовсе никому не нужные проблемы. Так что наши ребята выйдут просто на поверхности, примерно в паре километров от станции. Двадцать минут пешком…

— Ясно. Когда начинаем?

— Минут через, — полковник бросил взгляд на наручные часы, — двадцать. Витя, у тебя все готово?

— Так точно, Андрей Витальевич, все здесь, — майор кивнул на два металлических кейса-контейнера, стоявших возле него на полу. — Тут все данные, и на электронных носителях, и в бумаге. Два идентичных комплекта, как и договаривались.

— Хорошо… — рассеянно ответил Самарин, и Юрий Степанович неожиданно понял, что полковник волнуется. И не просто волнуется, но с трудом сдерживает себя. Что ж, его можно понять: девятнадцать лет, проведенных под землей, в агонизирующем мире, единственным действующим законом которого был закон выживания любой ценой, без малейшей надежды на будущее. И — последний, возможно, единственный шанс все изменить. Как там он говорил двое суток назад — «точка расхождения»? Сейчас в руках руководителя НИЦ была возможность ввести в обиход новый термин: «точка схождения». Если сегодня все удастся, их миры снова «сблизятся»; пойдут параллельными курсами, словно два похожих, как две капли воды, океанских лайнера. Приглядевшись чуть внимательнее, Баранов понял и еще кое-что: Самарин был — нет, не пьян, конечно, что вы! — но определенно слегка «выпимши».

— Вон, гляди, — полковник легонько ткнул задумавшегося товарища в бок. — Наши орлы. Группа, так сказать, спасения мира…

Юрий послушно повернул голову. «Группа спасения мира» включала десять человек. Пятеро в белых комбинезонах дежурной смены АЭС. Бахилы на ногах, скрывающие волосы шапочки, отблескивающие в свете люминесцентных ламп «карандаши» одноразовых дозиметров в нагрудных карманах. И пятеро спецназовцев группы обеспечения, одетых в темно-серые, почти черные костюмы с разгрузками, под завязку забитыми боекомплектами. Под руками бойцов болтались привычные «ксюши», они же АКС-74У, на поясе — кобуры с пистолетами, за спинами — небольшие ранцы. Шевронов на рукавах полковник рассмотреть не сумел, далековато. Рядом с ними крутилось несколько техников с какими-то непонятными приборами в руках.

— На самом деле, они все спецы по реактору, — пояснил полковник. — По крайней мере, на уровне его экстренной остановки. Просто, те, что в балахонах, могут его заглушить, так сказать, без лишнего шума и не привлекая ненужного внимания. А вот ежели не срастется, то пойдет силовой вариант. Ну, типа, захват, все дела… Да и какая разница? У нас и так, и так на всё про всё будет только два часа.

— Слушай, а как они внутрь-то проникнут? Там ведь, как минимум, три пояса охраны? Сначала ВОХРа на внешнем рубеже, а вот периметр, цеха и корпуса — внутренние войска охраняют?

— Да не бери в голову, — отмахнулся Самарин. — Я ж говорил, тут все проработано до мелочей. За внутренний периметр их по-любому пропустят, у нас тут тоже два варианта — дежурная смена или комиссия из штаба округа в связи с проводимым экспериментом. Знаешь, сколько мы всяких разных бумажек с печатями заготовили? На все случаи жизни, так сказать. А уж там? Должны ребята справиться, обязательно должны…

— Внимание! — раздался под потолком усиленный динамиками голос оператора. — Готовность пятнадцать минут. Прошу посторонних покинуть помещение.

— Это нас имеют в виду, — пояснил полковник. — А когда нас имеют, нужно побыстрее сматываться, — грубовато схохмил он. — Ладно, пошли, нам тут и на самом деле делать нечего, и так всё увидим. Витя, отдай ребятам документы и догоняй.

Кивнув, майор подхватил оба кейса и двинулся в сторону готовящихся к операции бойцов, а полковники неторопливо пошли к выходу. Техники из группы обеспечения потянулись следом, видимо, завершив все свои дела. Идущий последним майор закрыл за собой тяжелую герметичную дверь, трижды провернув штурвал ригельного запора.

Миновав короткий, тускло освещенный коридор, офицеры оказались в небольшой комнате, соседствующей с операционным залом. Собственно говоря, общая для обоих помещений стена на две трети представляла собой огромное окно, забранное бронированным стеклом. Вдоль стен находились пульты управления, за которыми сидело человек семь техников или операторов в уже виденных Барановым комбинезонах.

— Контрольный зал, — пояснил Самарин, не дожидаясь вопроса. — У нас их два, основной и дублирующий. Это — основной, резервный на втором уровне. А вот через это окошко мы все и увидим. Присаживайся, — он указал на одно из крутящихся кресел на колесиках. И негромко добавил, вновь взглянув на часы:

— Пять минут… Волнуюсь я чего-то, полковник. Столько лет, столько усилий… Ох, только б получилось!

— Но, я так понял, в случае чего можно ведь и повторить попытку?

— Можно, — кисло улыбнулся тот после недолгой паузы. — Вот только перед этим придется озаботиться таким сущим пустяком, как запасные ТВЭЛы для реактора, что для нашего мира, знаешь ли, весьма нетривиальная задача! Нет, может у вас там, в резервном кэпэ бывшего КВО, полные склады урана, я ж не знаю, но у нас тут при разряженном реакторе уже через месяц будет очень даже грустно. И холодно, кстати…

— Минута, — сообщил оператор. — Начинаю обратный отсчет. Реакторной команде — готовность ноль.

Лампы под потолком неожиданно мигнули и потускнели, теперь светясь едва ли в полнакала, и помещение погрузилось в полутьму.

— Отключили все второстепенные энергоконтуры, — снова пояснил Самарин. — Сейчас питание подается только на установку пробоя и системы жизнеобеспечения Центра. А знаешь, что самое гадкое? Даже если теория верна и удастся изменить прошлое, мы даже представить себе не сможем, как всё это будет выглядеть в реальности.

— Это в каком смысле? — не понял полковник.

— Коньяку хочешь? — вместо ответа предложил полковник, протягивая блестящую плоскую фляжку, явно, импортную. — Глотни, теперь уже все равно. А насчет твоего вопроса? Ну, представь: вот ты почему сейчас в бункере со мной сидишь, и коньяк пьешь (флягу Баранов после секундного замешательства все-таки принял)? Пьешь, потому, что девятнадцать лет назад случилась ядерная война, верно? Ты там уцелел, мы тут уцелели, наладили радиообмен, зазвали тебя сюда — и все такое прочее, так? Но ведь, если Войны не случится, ты вряд ли сейчас тут окажешься? Понял?

— Кажется, да, — неуверенно кивнул Юрий. — В общих чертах, так сказать. Хотя, сложно все.

— Не то слово, — буркнул Самарин, снова прикладываясь к фляжке, на сей раз надолго. — Ты, полковник, не смотри, не смотри, я последний раз пил года эдак с два назад. Просто сейчас… сейчас всё это уже неважно. Кстати, а знаешь, в чем главная хохма? Ведь, если все пройдет, как спланировано, в их мире в любом случае останутся все переданные нами данные по развалу Союза и тем, кто в этом виноват. А заодно и сведения о том, какие гадости будут подкладывать заокеанские «друзья». Прикидываешь? Мы им, так уж выходит, недурственный подарочек посылаем, почти полную хронологию событий аж до две тыщи пятого года! И если найдутся умные и не трусливые люди, то… Вон, кстати, смотри, начинается, — неожиданно сменил тему полковник. — Да подойди к окну, не стесняйся, я-то это уже видел, а тебе интересно будет.

— Пять секунд, — раздался голос оператора. — Четыре. Три. Две. Одна. Начали!

Освещение снова мигнуло, и бетонный прямоугольник, ограниченный конструкциями «ворот», на краткий миг подернувшись рябью, стал почти полностью черным, словно ведущий в неведомую пещеру провал. Не теряя ни секунды, по пандусу взбежали, один за другим скрываясь во мраке, все десять членов отряда. Переступая порог между мирами — «между мирами», с ума сойти! — люди включали фонари, и полковник неожиданно понял, что загадочный провал всего лишь погруженная в ночную тьму поверхность земли. В рассекаемой лучами фонарей темноте мелькали кусты, деревья, какие-то неопределяемые с ходу строения. В следующее мгновение «врата» вновь подернулись короткой рябью, чем-то напоминающей помехи на экране телевизора, и закрылись, вновь превратившись в знакомую бетонную стену с сырыми потеками на поверхности. Все заняло от силы минуту, вряд ли больше…

— Вот и все, — негромко произнес за спиной Самарин. — Удачи вам, мужики…

Пребывающий под впечатлением от увиденного, полковник медленно обернулся. Хотя, если уж начистоту, он ожидал, что все будет выглядеть… ну, куда более эффектно, что ли?

— А как они вернутся, если проход закрыт?

— Никак, Юра, — тихо ответил Андрей. — Энергии, чтобы открыть проход еще раз, уже нет. Они и не собирались возвращаться. Знаешь, даже если им не удастся выполнить задание, или если вся наша теория окажется ошибкой, они по-любому выиграют. В том мире им будет проще. Там хотя бы можно жить, не забиваясь в бетонные норы и не подсчитывая, сколько миллирентген ты накопил за десятиминутную прогулку по поверхности. Но я им все-таки верю. Они смогут…

Заместитель министра обороны СССР, генерал-лейтенант Юрий Степанович Баранов кивнул, выслушав доклад руководителя проекта «Пробой», курируемого непосредственно МО:

— Добро, Вячеслав Николаевич, начинайте. Убежден, что сегодня у нас все получится. Так что не волнуйтесь, и спокойно работайте.

И, дождавшись, пока ученый, едва не подпрыгивая от возбуждения, отойдет подальше, едва слышно добавил себе под нос:

— В конце концов, долги нужно возвращать. Тем более, такие долги…

Глядя сквозь огромное, чуть ли не в полстены, окно на залитую ярким светом сотен люминесцентных ламп экспериментальную площадку, по центру которой возвышалась пятиметровая конструкция «Пробоя-3», он вспомнил, как все начиналось тогда, в далеком 1986 году, когда ему в руки попали уникальные документы, переданные из параллельного мира.

Мира, погибшего в ядерном огне Третьей Мировой, но спасшегося через девятнадцать лет благодаря стараниям ученых из чудом уцелевшего научного центра. Мира, подарившего им новую историю, и новую надежду.

Мира, которому сейчас нужна была их помощь.

Первые попытки открыть проход, хоть и не позволили создать устойчивый канал, но однозначно показали: мир-близнец жив и вовсе не лежит в радиоактивных руинах. Но вот тамошний Советский Союз, хоть и не рассыпался на полтора десятка независимых от самих себя державочек, в нынешнем две тысячи одиннадцатом переживает отнюдь не лучшие времена. Теория «точки схождения» оказалась верна, однако истории двух миров все еще существенно отличались друг от друга. В отличие от их мира, где единственными реальными сверхдержавами остались СССР и Китай, «у них» по-прежнему продолжалась противостояние Союза и Соединенных Штатов, правда, года с двухтысячного, уже не столько военное, сколько экономическое. И СССР эту непривычную для него гонку постепенно проигрывал.

По-крайней мере, проигрывал до тех пор, пока в ситуацию не решил вмешаться его брат-близнец…