Только не трогать

Глава 4. Приглашение на казнь

Душ, холодное молоко, хлопья, серая юбка, серое небо: утро четверга начинается довольно привычно. Но стоит сесть в такси, как всё идёт наперекосяк.

Окна в машине открыты, со всех сторон продувает, но мне почему-то неудобно попросить водителя их закрыть. Прическа разлохматилась, я замерзла на месяц вперед, и даже Kiss of Fire по радио не может меня согреть.

Выхожу в квартале от офиса, и тут же сквозь густые тучи начинают просачиваться первые капли дождя.

Я достаю зонт, ускоряю шаг и – о, ужас! – подхожу к зданию именно тогда, когда Майер паркует у входа свой «Порше». Хочется раствориться в сыром воздухе прежде, чем он меня заметит, но это невозможно, поэтому я просто замедляю шаг, делая вид, что поправляю спицы у зонта.

Только вот Майер выходит не сразу, и мы сталкиваемся у дверей. Я замечаю на его шикарном черном костюме россыпь маленьких прозрачных капель и чувствую, как терпкий аромат парфюма смешивается с запахом осеннего дождя.

– После обеда – в мой кабинет, – бросает он на ходу, даже не глядя в мою сторону, а затем быстро проходит вперед. Я смотрю ему вслед, и горло будто сжимает невидимая рука. Зачем он меня вызывает? Что ему нужно теперь?

Первую половину дня места себе не нахожу. Работаю с трудом, постоянно щелкая мышкой: «раз-два-три-раз», «раз-два-три-раз». В обед набрасываю плащ, выхожу на улицу и почти час бесцельно брожу по проспекту. Дождь уже перестал, однако сырость заползает под одежду, и я застегиваю плащ на все пуговицы.

Толпы-толпы-толпы людей. Но сейчас здесь лучше, чем в офисе.

Девушка с розовыми волосами. Женщина с тремя маленькими белыми пуделями. Широкоплечий мужчина с бритой головой.

Пожухшая петуния в горшках на уличных фонарях. Банк. Мини-маркет. Маркет. Марк… Марк. Чёрт! Я так надеялась, что он оставит меня в покое на месяц! Видимо, зря.

«После обеда» наступает медленно и мучительно. Наконец, я возвращаюсь назад. Снимаю плащ, мою руки, поднимаюсь наверх и заглядываю в кабинет Майера.

– Я… вы сказали… – кажется, что сердце рухнуло в живот и теперь пульсирует там.

Марк сидит за столом и что-то печатает в ноутбуке. Услышав меня, хмурится и кивает на стул:

– Проходи и присаживайся.

Надо же, в этот раз даже присесть предложил. Это хороший знак или плохой?

Сажусь напротив. Украдкой рассматриваю стол и снова вижу распечатки моей рукописи. Значит, плохой.

– Как продвигается редактура твоей книги? – после этого вопроса Марк подвигает распечатки к себе и начинает постукивать по ним пальцами.

– Э-э-э… продвигается, да, – этот вопрос застал меня врасплох, поэтому приходится врать.

– Хорошо. Перешли мне сейчас то, что уже исправила.

– А-а-а… но… – я теряюсь еще сильнее, – дело в том, что я больше не работаю в Гугл-доке. Теперь у меня всё дома и… если честно, я пока мало что исправила.

– Значит, пришли вечером.

– Но я…

– София. Я жду от тебя текст. Сегодня вечером, – сухо чеканит он. – Всё, свободна.

В одном фильме я слышала, что политики советуют: «Если не имеешь власти – тяни время». Именно так и хотела поступить с Майером – тянуть время целый месяц, но не вышло. Мне нечего ему присылать, поэтому сейчас придется сказать то, что сегодня я говорить не собиралась. Только как это сложно! Я вздыхаю и рассматриваю родинки на своих коленях.

– София! – Марк стучит по бумагам еще громче. – Повторяю: ты свободна.

Я поднимаю голову, смотрю на него в упор и еле слышно произношу:

– Но вам ведь всё равно не понравится. Никакие исправления вас не устроят.

Майер изображает удивление. А может, и впрямь удивлен, что я начала с ним спорить.

– Почему?

– Потому что вы ненавидите любовные романы.

– Хм… ты действительно не понимаешь, в чем главная проблема, София?

Я-то понимаю, Марк. Главная проблема в том, что ты – самый ужасный человек на свете. Но сказать тебе это в лицо я, к сожалению, пока не могу.

– Дело не в том, что ты пишешь, – продолжает он. – А в том, как ты пишешь. Я подозреваю, что у тебя врожденный иммунитет к русскому языку, и ты зря занимаешь своё место, но всё-таки дал шанс доказать, что это не так. А пока – сплошное разочарование, – он берет из стопки верхние листы. – К примеру, первая глава. «Она фыркает», «по телу пробегает табун огненных мурашек». Слово «фыркает» повторяется в главе пять раз. «Табун» – два раза. Это что вообще такое – зарисовки из жизни лошадей? Или вторая глава: «Он захватывает мои губы своими…». Это что – фронтовая сводка?

Я краснею до ушей. Ладони становятся влажными.

– В общем, здесь что ни глава, то абзац. Такое впечатление, что тебя тошнило словами: «Он приближается сзади и словно нечаянно прижимается к моему телу. Протягивает руку за флешкой и медленно подвигает ее к себе. Я чувствую обжигающее дыхание на своей шее, а потом вдруг понимаю, что запонка его рубашки зацепилась за край моей шифоновой юбки и она стала медленно задираться. Выше, еще выше…»

Невыносимо! Когда он прекратит издеваться?

В этот момент дверь открывается, и я слышу голос Уваровой:

– Марк, я…

Заметив меня, она осекается:

– Ой, ты занят? Тогда я позже…

– Нет, заходи.

Альфия, слегка покачивая бедрами, направляется к нам. Даже на высоченных шпильках умудряется двигаться плавно, завораживающе. Тонкое шерстяное платье подчеркивает все достоинства соблазнительной фигуры, но выглядит это совсем не пошло, – думая об этом, я на секунду забываю про свой позор.

Она подходит к столу и кладет на него какие-то бумаги, а затем поправляет волосы и смотрит Майеру в глаза. По ее губам скользит загадочная улыбка, и вдруг я вижу отражение этой улыбки на его губах, как будто их связывает общая тайна.

Внезапно Марк поднимается, обходит стол и вплотную приближается к ассистентке Влада. Кладет обе руки на столешницу, словно заключая Алю в свои объятия, но при этом делает вид, что внимательно рассматривает документы, которые она принесла.

Что за?..

– Влад уже подписал, – говорит Альфия и продолжает улыбаться, будто ничего необычного не происходит. Но я чувствую такую неловкость, что хочется провалиться.

– Мне пришло в голову кое-что изменить. Шестой пункт, – отвечает Марк и ставит указательный палец на верхний лист бумаги, а затем начинает медленно подвигать его к себе.

Всё это происходит прямо перед моим носом. Нога Марка плотно прижата к бедру Альфии. Та делает вид, что увлечена документом – даже наклоняется вперед. Марк движется следом. Слышу едва уловимый вздох и чувствую, как в воздухе скрещиваются ноты их парфюмов. Аля уже не улыбается: глаза полузакрыты, ресницы подрагивают. Внезапно застежка от часов Майера цепляет ее платье. Оно задирается выше. Еще выше. Альфия снова вздыхает, уже громче. Когда показывается резинка чулка, я больше не могу делать вид, что мне всё равно: подскакиваю со стула и бросаюсь к выходу.

Только вот я – не Альфия, нормально передвигаться на каблуках не умею. Около двери спотыкаюсь и падаю на пол. Юбка задирается, очки отлетают в сторону. Пытаюсь встать, но потные ладони дрожат и скользят по полу. Внезапно Майер подхватывает меня за талию и уверенным движением ставит на ноги. Я даже не успеваю ни о чем подумать, потому что поднимаю голову и вижу перед собой… Богдана Савицкого.

Он стоит в дверном проеме и разглядывает нас.

Меня.

От неожиданности я издаю громкий звук, похожий на всхлип, а потом горло сдавливает такой сильный спазм, что я почти перестаю дышать. Кровь приливает к лицу еще сильнее, и вдруг меня начинает душить кашель – совершенно жуткий, свистящий. В глазах темнеет, в ушах шумит, из глаз против воли катятся слезы.

– Что это с ней? – голос Альфии я слышу словно издалека. – Эй, девочка! Как ее зовут?

– София, – отвечает ей Марк, и в этот момент я осознаю, что он до сих пор придерживает меня за талию. Но мне так плохо, что нет сил сопротивляться.

– София, – повторяет Марк, разворачивая меня к себе, – что с тобой?

Сама хотела бы это знать. Чего только в жизни не случалось, но вот подобного – ни разу. От ужаса я закрываю лицо руками и продолжаю кашлять, чувствуя соленый вкус слёз. Марк осторожно усаживает меня на диван. В кабинете – полная тишина, все просто стоят и смотрят, и кажется, что сегодня моему позору конца и края не будет. Через несколько минут, когда кашель стихает, я убираю руки от лица, но боюсь поднять голову.

– София, может, тебе врача вызвать? – первой со мной заговаривает Альфия. И не просто заговаривает, а подходит к дивану, присаживается рядом и заглядывает мне в лицо. Я даже замечаю в ее взгляде тень сочувствия.

– Н-нет, н-не-е-ет! – испуганно отвечаю я.

– У тебя что – астма? – спрашивает Марк.

– Н-не знаю. Н-никогда такого раньше н-не было, – отвечая ему, я по-прежнему смотрю на Альфию.

– Обязательно обратись к врачу, – советует она.

– К-конечно. Извините. Я п-пойду, – шепчу ей в ответ, а потом поднимаюсь с дивана, поправляю юбку и иду к выходу.

Краем глаза я замечаю, что Богдан по-прежнему стоит около двери, только мне стыдно на него смотреть. Сердце бешено колотится от отчаяния – совсем не так я представляла нашу первую встречу! Столько лет о ней мечтала, а теперь всему конец!

Но внезапно, когда мы оказываемся рядом, он сам заговаривает со мной.

– София, милая, с тобой точно всё в порядке?

Марк хмыкает за спиной. Странно, но эта усмешка придает мне смелости. Я поднимаю голову и смотрю Богдану в глаза.

Голубые. Теперь я знаю, что они у него голубые. Но самое невероятное – хоть сейчас я и выгляжу ужасно: волосы растрепались, лицо наверняка распухшее, Богдан Савицкий смотрит на меня с интересом!

– Д-да, в-всё в п-порядке, – я вдруг начинаю улыбаться так, как не улыбалась никому и никогда в жизни.

– Хорошо. Тогда… еще увидимся, София, – он тоже мне улыбается.

Марк снова хмыкает.

Да иди ты к черту, Майер. Иди к черту.

Больше ты не сможешь испортить мне настроение.

Я выхожу из кабинета, и, не переставая улыбаться, направляюсь к своему рабочему месту.

Но похоже, я себя переоценила: радостное возбуждение длится совсем недолго.

Подхожу к своему столу и чувствую, как ноги подкашиваются, а горло пухнет от подступающей тошноты. Мне надо срочно умыться, ведь я падала на пол, а потом трогала лицо руками. А еще – Майер. Он тоже меня трогал! И я даже не знаю, что хуже – это или его кошмарный, отвратительный поступок.

Зачем он такое сделал? Что хотел мне доказать?

Я хватаю сумку, бегу в туалет и закрываюсь изнутри. Вцепившись в туалетный столик, жду, когда к ногам вернется твердость. Затем тщательно мою руки, расстегиваю блузку и разглядываю кожу на животе.

Странно. Никаких следов.

Снимаю блузку и рассматриваю предплечья. Тоже ничего. И как это понимать? Может, во время стресса моё тело на всё реагирует иначе?

Однако я хорошенько умываюсь, а затем протираю живот и предплечья влажными салфетками. Плохо, что очки остались на полу в кабинете. Чувствую себя без них раздетой, но ни за что не вернусь забрать. Дома есть запасные, надо лишь как-нибудь дотерпеть до вечера.

Я надеваю блузку, поправляю прическу и возвращаюсь на место, но постоянно смотрю наверх. Надеюсь, Богдан еще не ушёл?

Просто не верится. Он сказал: «Еще увидимся, София!» Он хочет со мной увидеться – даже после того, как я опозорилась, – это ли не счастье? Я должна думать только о том, что в итоге всё сложилось замечательно. А об ужасном поведении Майера и моем странном приступе не думать не думать не думать.

Если Богдан не ушел, хорошо бы с ним увидеться еще раз уже сегодня. Но как снова попасться ему на глаза?

Я поднимаюсь с места и спускаюсь в холл. Там, у самого выхода, стоит автомат с кофе и снеками. У нас в офисе есть кофемашина, и я не люблю кофе, но сейчас очень рада этому автомату. Можно делать вид, будто хочу что-нибудь купить. Я подхожу ближе и начинаю рассматривать шоколадки.

Внезапно входная дверь распахивается, и в холле вместе с порывом ветра появляется красивая девушка – высокая блондинка в плаще цвета пепельной розы.

Увидев меня, она подходит ближе и улыбается. Только вот ее улыбка почему-то кажется мне странной. Какой-то неживой.

Бабушка раньше собирала кукол. Такие они были безупречные: фарфоровые лица, пухлые губы, большие синие глаза с длинными ресницами. Но меня почему-то эти куклы пугали до дрожи, я их потом в музей отдала.

– Э-э… простите… не подскажете, как найти Марию Александровну Краснову? – девушка продолжает мне улыбаться.

– Конечно, сейчас покажу! – я улыбаюсь в ответ, хотя по коже пробегает неприятный холодок. Злюсь на себя – ведь эта девушка мне ничего плохого не сделала! Подумаешь, кукольное лицо.

Я веду блондинку в офис и показываю, где сидит Краснова.

– Спасибо огромное!

– Не за что!

Оказавшись у основания лестницы, я раздумываю, что же теперь делать – вернуться на своё место или еще покрутиться в холле, но вдруг дверь кабинета Майера распахивается, и оттуда выходят Богдан, Марк и Альфия. Аля что-то говорит, а потом смеется и целует Богдана в щеку. Я замираю от удивления. Как она его просто взяла и поцеловала. Как обычного человека.

Неожиданно Майер разворачивается и смотрит вниз, прямо на меня – как почувствовал, что я за ними наблюдаю. И тут же в мою сторону поворачивается Богдан.

Я вспыхиваю, быстро отворачиваюсь и иду к своему столу. В висках стучит, мне кажется, что я и спиной чувствую их пристальные взгляды.

Двое мужчин. Один улыбается мне вслед. Другой смотрит холодным непроницаемым взглядом.

День и ночь. Свет и тьма.

Но неужели, чтобы пробраться к свету, нужно обязательно пройти сквозь тьму?

О том, чтобы уйти сегодня с работы позже всех, не может быть и речи. Майер уехал куда-то вместе с Богданом, но я всё равно здесь задыхаюсь, хочется поскорее выйти на воздух.

Ровно в шесть хватаю вещи и бегу к выходу. На улице снова моросит дождь. Кажется, что людей вокруг больше, чем обычно, но я стараюсь думать не об этом, а о Богдане. Оказывается, он совсем невысокого роста, чуть выше меня. Немного поправился со времен того видео, но это его совсем не портит. На подбородке – шрам, небольшая белая полоска на загорелой коже.

Мужчина моей мечты. Встреча, которую я ждала много лет. И при этом что-то мучительно-непонятное зудит в голове.

Но что?

Я перехожу дорогу на светофоре и вдруг застываю, увидев у идущей навстречу девочки-подростка шоколад «Милка».

«София, милая…». «Милая» – вот что не даёт мне покоя. Не то чтобы я была против такого слова, вовсе нет. Но это не похоже на Богдана. Язык его текстов не всегда простой. Например, однажды он писал о чувстве вины. О том, как порой в порыве гнева мы говорим близким людям что-то плохое, а после, когда теряем этих людей, терзаемся, но уже ничего не можем изменить. И вот он писал об этом так: «Если б знать, что жгуты едких фраз и язвительных предложений – виселица для тебя, не для них! И когда-нибудь ты задохнешься в петле сложносочинённой и сложноподчинённой вины».

Я не говорю, что Богдан всегда выражался сложно, но слова «милая» в его книгах уж точно не было. И я не предполагала, что он может сказать такое первой встречной девушке, даже если эта девушка – я. А теперь…

Внезапно сквозь уличный шум прорывается захлёбывающийся вой сирены скорой помощи – самый ненавистный для меня звук на свете. Он прерывает мои раздумья: от неожиданности земля уходит из-под ног, я нечаянно наступаю в лужу, и с ужасом наблюдаю, как пятна грязи расползаются по ноге. Злюсь на себя – прицепилась к какому-то слову, будто заняться больше нечем, и потеряла бдительность!

Ну какое значение имеет это «милая», если дело сдвинулось с мёртвой точки? Главное, что я заинтересовала Богдана. Может, он скоро снова приедет в издательство. Может, в этот раз нам удастся пообщаться подольше. Может, он даже пригласит меня на свидание. Вот об этом и надо было думать.

Продолжая себя ругать, выливаю из туфли грязную воду, а затем открываю сумку, чтоб достать влажную салфетку, и понимаю, что забыла на работе телефон.

Какая же я рассеянная! Теперь придется идти обратно. Единственное утешение – там у меня есть запасная пара обуви и колготок.

Бегом возвращаюсь назад и замечаю на парковке у офиса только одну машину – «Кашкай» Уваровой. Почему-то помощница Влада сегодня задержалась. В голове сразу всплывает эта ужасная сцена в кабинете: Альфия и Майер. Картинки помимо воли скачут перед глазами и сводят меня с ума.

Заскочив в холл, я оглядываюсь по сторонам: никого.

На нашем этаже тоже никого, вот и отлично. Подхожу к своему столу, бросаю забытый телефон в сумку, достаю из нижнего ящика обувь и колготки, а потом направляюсь в туалет.

Заперто. Это какой-то сумасшедший дом! Почему наш туалет снова заперт? Теперь придется идти наверх и надеяться, что не столкнусь с Уваровой. Конечно, мне безразлично, чем она занимается с Майером и даже всё равно, что она поцеловала Богдана, однако я бы предпочла никогда этого не видеть.

Поднявшись на второй этаж, я закрываюсь в туалете. Минут двадцать привожу себя в порядок и только собираюсь открыть дверь, как слышу звонкий окрик Альфии:

– Ма-а-арк!

Что? Марк? Вернулся в офис? Да это настоящая катастрофа!

– Что такое? – недовольно отвечает Майер, а я вздрагиваю, потому как его голос раздается прямо за дверью туалета.

– Мне нужно с тобой поговорить, – Аля уже не кричит, однако я слышу каждое её слово.

– Это срочно? Я спешу, заехал на минуту, – я улавливаю в голосе Майера еще большее раздражение.

Вот негодяй! Так разговаривать с женщиной, которую… с которой…

– Да! То есть… нет. То есть… я даже не знаю, – Альфия начинает запинаться. – Хочу поговорить об этой девочке.

– О какой еще девочке?

– Я про Софию.

В очередной раз за сегодняшний день ноги становятся ватными, а сердце начинает выпрыгивать из груди.

– Тут не о чем говорить, – голос Майера звучит уже вдалеке.

– Марк, ну постой!

Когда звук шагов стихает, я дрожащими руками выключаю в туалете свет, приоткрываю дверь и выглядываю в щель. Успеваю увидеть, как Альфия заходит в кабинет Майера.

Я не знаю, есть ли камеры в коридоре. Я понимаю, что всё это – рискованно и глупо, только ноги сами несут меня в ту сторону. Теперь я не могу просто так уйти. Я должна знать, что она хочет обо мне сказать.

– … хотелось бы понять! – когда я подкрадываюсь к двери, Альфия уже начала разговор. На месте, где я сейчас стою, всё еще слышен аромат ее духов: пачули и шоколад. – Ты знаешь, что я – человек прямой. И знаешь, что очень мне нравишься. Но когда я три года назад предложила встречаться, ты что ответил? Правильно, ответил, что еще не выжил из ума заводить отношения на работе. А сегодня…

– Это была шутка, – сухо перебивает её Майер, а у меня после его слов сводит скулы от негодования.

– Ты с этой девочкой так решил пошутить? Очень злая шутка!

– Однако ты мне подыграла.

– Разве я могла представить, чем это закончится? Она чуть не умерла на месте!

– Всё? Ты высказалась? А теперь, пожалуйста, оставь меня в покое.

– Марк, я так не могу. Чувствую себя ужасно. Скажи, что она такого сделала?

– Ничего. В том-то и проблема, что она в рабочее время ничего не делает. Точнее, занимается чёрт знает чем. Она сюда только из-за Богдана устроилась, а работа ей вообще не нужна.

Я вспыхиваю, закусываю губу и упираюсь взглядом в стену, будто это поможет сохранить равновесие. Хотя никогда мне эта стена не нравилась: сочетание белого и серого, как в кабинете Майера. Кажется, что верх обожгло солнцем, и пепел осыпался вниз.

– Ах. Так ты обиделся, что она устроилась сюда из-за Богдана, а не из-за тебя? – в голосе Альфии внезапно слышится усмешка.

– Не мели ерунду, – зло отзывается Майер.

– Тогда уволь девочку, раз она такая плохая.

– Это было бы слишком просто.

– Всё понятно. Запал на неё?

– Ну что за бред?

– Марк, можешь говорить что угодно. Но я-то вижу – девочка чудо как хороша. Странно, и почему я ее раньше не замечала? – задумчиво произносит Аля.

– А я вот не вижу в ней ничего привлекательного. К тому же она полная дура.

Дыхание перехватывает. Чтоб хоть как-то его восстановить, я впиваюсь ногтями в ладони.

– А по-моему, ты всё прекрасно видишь. Одевается она, конечно, по-уродски, но это и не важно. Красота, как известно, бывает двух типов. Первый – это когда хочется нарядить женщину в шикарное платье, поставить на видное место и любоваться как дорогой статуэткой. Второй – когда не имеет значения, во что женщина одета, потому как не терпится поскорее с нее всё снять… и делать с ней всякие вещи. София как раз ко второму типу относится. Правда, Марк? Она – как дорогое вино в дешевом стаканчике. И могу поспорить на что угодно – когда-нибудь ты поступишься своими принципами и захочешь попробовать.

Я готова провалиться от услышанного! К счастью, Марк быстро останавливает этот словесный поток.

– Госпожа Уварова, а давайте-ка найдём другое применение вашему языку.

– Так я же совсем не против! С удовольствием применю! Могу прямо сейчас, господин Майер.

– Сейчас ни к чему. А вот во вторник – в самый раз. Полетишь в Лондон и уговоришь Джейкобсона заключить контракт.

– Что? Как…

– А вот как хочешь, так и уговаривай.

– Марк, я…

– Разговор окончен. Можешь идти, – после этих слов из кабинета доносится шуршание бумаг.

Я уже приготовилась бежать, но Альфия всё никак не угомонится.

– Хорошо. Я уйду. Но сначала скажу еще одну вещь насчет этой девочки. И не из ревности скажу, Марк.

– Ну что ещё?

– Если можешь – всё-таки не трогай её. Просто, знаешь… есть в ней еще что-то такое… такое…

– «Такое, такое!» – в очередной раз перебивает ее Марк. – Альфия, ну хватит уже. Ехала бы ты домой.

– Марк, я жду Влада. И дай, пожалуйста, договорить. Знаешь, сегодня, когда я на неё смотрела…. Как будто в ней есть что-то такое… глубоко запрятанное. То, что я не могу объяснить словами, только почувствовать. Какой-то надлом, что ли. Она – словно палимпсест2, и если ты вдруг…

Конец фразы остаётся загадкой, потому что я вижу, как из холла на первом этаже появляется Влад и, пригнувшись, со всех ног бегу в туалет.

Закрывшись там, жду, когда вокруг стихнут все звуки, но и после этого ещё почти час боюсь выйти в коридор. Всё это время я стараюсь не двигаться – лишь изредка тру ладони друг о друга. Пальцы словно покрылись инеем, хотя внутри всё кипит от гнева и обиды.

Нет, на Уварову я не сержусь – даже несмотря но то, что она наговорила обо мне всяких глупостей. Но Майер… Это вообще ни в какие рамки не лезет.

«Она в рабочее время ничего не делает. Точнее, занимается чёрт знает чем».

Вот уж вранье! Да, с любовным романом получилось не очень хорошо, но ведь я писала его совсем по чуть-чуть! В остальном, я считаю, придраться не к чему. Работала я нормально, даже часть проектов делала за Лизу. Причём она могла прислать мне задания и в субботу, и воскресенье, а я потом сидела с ними до самой ночи. Так почему такая несправедливость?

«К тому же еще и полная дура».

А вот это – обиднее всего. Хотя и не могу понять, почему. По большому счету, какая разница, что обо мне думает Марк Майер – человек, у которого самомнение величиной с Эйфелеву башню? Считает дурой, ну и пусть себе считает.

Главное, что теперь я знаю: просто так он меня не уволит. Значит, время в запасе есть, а на его слова и выходки не стоит обращать внимания. Слова Богдана гораздо важнее. Он сказал: «Увидимся, София», а значит, я уже близка к цели и не должна позволить Майеру сбить меня с пути.

Когда я наконец выбираюсь из туалета, выхожу на улицу и направляюсь домой, то стараюсь не смотреть на мокрые тротуары, на суетливые огни вечерних проспектов, на мусор, который взлетает в воздух с порывами ветра. Я думаю о Богдане. О нашем прекрасном будущем.

Представляю, как мы проводим время вместе. Например, сидим в ротанговых креслах на замечательной деревянной веранде. Любуемся на розоватый закат. Слушаем шелест деревьев и стрекотание насекомых. Ужинаем: запеченные мидии и вино.

(Как-то я услышала разговор двух женщин. Одна из них сказала, что самое вкусное вино, которое она когда-либо пробовала, это сотерн. А еще – айсвайн, я себе записала тогда. Но не знаю, подойдет ли это всё под мидии. Если честно, не разбираюсь в вине).

Еще я представляю, как после ужина мы бродим по пляжу, слушая шум моря.

Но внезапно картинка размывается, и в голове возникает презрительный голос Майера: «Полная дура полная дура полная дура».

И вдруг я понимаю, почему эти слова меня так задели. Они – словно эхо другого голоса в моей голове. Мерзкого, противного голоса, который мучает меня много лет.

«Ты – дура, София. Ты ничего из себя не представляешь, а значит, не заслуживаешь счастья. Такие, как ты, – никчемные и глупые люди, – вообще не заслуживают ничего хорошего».

Теперь, чтобы заглушить этот голос, я несусь домой, не разбирая дороги. Спотыкаюсь, оступаюсь, наступаю в лужи, но мне уже всё равно. Дома сразу сбрасываю с себя вещи и бегу в душ, где тру тело мочалкой до красноты, а потом долго стою под струями горячей воды.

Чёртов Майер!

Этот день должен был стать самым светлым в моей жизни, а он взял и так его испортил.

После душа я закидываю одежду в стирку и протираю в коридоре пол. Затем почти час ищу запасные очки, но так и не нахожу.

Ужинаю холодной рыбой, а потом бесцельно брожу по комнате, обхватив себя за плечи. Ближе к полуночи квартиру наполняет резкий запах гари: у соседки проблема с печкой и такое случается довольно часто. Горечь забивается в рот графитовыми хлопьями, кружит в горле и оседает в области сердца. Решаю приготовить облепихово-медовый чай, но кажется, что и он горчит.

Поставив чашку на подоконник, я смотрю в окно – на то, как туман поглощает янтарные капли фонарей. Потом ложусь на кровать и закрываю глаза, только заснуть не получается. Ворочаюсь до утра, пока постель не становится похожей на воронье гнездо.

Встаю в шесть, готовлю завтрак и собираюсь на работу. Несмотря на бессонную ночь, в офис я едва не опаздываю: из-за густого тумана такси приходится ждать дольше обычного.

Оказавшись на работе, мечтаю, чтобы этот день прошел спокойно. Хорошо, что завтра – суббота, на выходных я обязательно высплюсь и немного приду в себя.

В начале десятого Майера еще нет, зато появляется Альфия. В руках – сумка в стиле Hermès (а может, это и есть Hermès). Фиалковый тренч распахнут, черная шелковая юбка под ним липнет к ногам и слегка задирается, обнажая загорелые колени.

Уварова неспешно подходит к лестнице, а потом внезапно останавливается, откидывает волосы за плечи и смотрит на меня. Смутившись, я отворачиваюсь, но краем глаза замечаю, что Аля передумала подниматься – теперь она направляется в мою сторону. С её приближением я начинаю нервничать.

– Как ты себя чувствуешь, София? – когда Альфия подходит к моему столу, я замечаю, что она и пахнет сегодня фиалками: этот аромат окутывает меня, как облако.

– Э-э-э… спасибо, з-замечательно, – я поднимаюсь со стула, потому как считаю, что общаться сидя не очень вежливо.

– Вот и отлично, – Альфия приветливо улыбается. – А у меня для тебя кое-что есть, – после этих слов она достает из сумки упаковку шоколадных батончиков и протягивает мне. – Вот, держи! Думаю, тебе надо побольше кушать, а то ты такая худышка! – Её взгляд скользит по моему лицу и замирает на губах.

Я чувствую ужасную неловкость. Никакие шоколадки мне не нужны, но отказываться тоже не очень красиво.

– Спасибо, – выдавливаю я, улыбаясь в ответ. Беру упаковку, но при этом желаю, чтоб меня поскорее оставили в покое.

Тем временем Уварова продолжает рассматривать мой рот, и уже в который раз за последние сутки мне хочется провалиться на месте.

– Ты знаешь, я всё никак не могла вспомнить, о чём мне напоминают твои губы, – наконец сообщает она. – А потом вспомнила: отрывок из «Картахены»3. «У нее были губы цвета киновари, а над ними розовая полоска, будто помада размазана».

Очень странный разговор. Кровь приливает к лицу, и я говорю первое, что приходит в голову:

– Киноварь токсична.

Альфия вдруг наклоняется ближе и шепчет мне на ухо, обжигая дыханием висок:

– Даже не сомневаюсь, что кто-то отравится.

Я непроизвольно отступаю назад, прикусываю губу и замечаю во взгляде Уваровой промельк усмешки.

– Не будь такой пугливой, София. Я тебе не враг.

Конечно, после этих слов я пугаюсь еще сильнее, и опять отвечаю невпопад:

– Спасибо за шоколад.

– Хорошего дня, София.

– И вам того же.

Когда она уходит, я с облегчением выдыхаю. Однако волнение стихает только к концу рабочего дня, хотя больше меня никто не беспокоит. Даже Майера почти не видно: он приехал в обед и засел в кабинете – это ли не счастье?

Я с нетерпением жду возвращения домой – представляю, как приготовлю яблочный пирог и безалкогольный глинтвейн. Сделаю жемчужную ванну с лавандовой пеной. Буду пить глинтвейн маленькими глоточками, перекатывать на языке апельсиновые корочки, вдыхать аромат корицы и смотреть «Амели», завернувшись в мягкий плед. Я это заслужила.

Ровно в шесть я встаю из-за стола, беру сумку, и вдруг дверь кабинета Майера распахивается. Марк выходит на площадку – без пиджака, рукава белой рубашки закатаны до локтя, – и смотрит на меня.

Никаких слов: только взгляд, леденящий до костей, и кивок в сторону кабинета.

От неожиданности роняю сумку на пол.

Зачем он снова меня вызывает? Неужели узнал, что я вчера подслушивала в коридоре?

И если да, то что это сейчас было – приглашение на казнь?

Когда я захожу в кабинет, Майер уже сидит за столом и что-то печатает в ноутбуке. На меня даже не смотрит, однако, когда я подхожу ближе, говорит:

– Твоё? Забирай.

Оказывается, дело в очках. Всего лишь в очках, забытых вчера. Теперь они лежат у него на столе рядом с рукописью моего романа и недопитой чашкой кофе. А я-то, поднимаясь сюда, чуть не умерла от страха.

Не отрываясь от ноутбука, Марк небрежным движением смахивает очки в мою сторону. Скользнув по гладкой столешнице, они падают на пол – прямо к моим ногам.

Ничего страшного не произошло, очки даже не разбились, но всё это так унизительно! Я помню, что накануне собиралась молчать и терпеть все его выходки, но сейчас теряю контроль. Всего-то на секунду, только это секунда оказывается роковой.

– Почему вы так несправедливы ко мне?

– Что? – он поднимает голову и смотрит на меня в упор.

– Вы ко мне несправедливы! – я уже жалею, что произнесла это вслух, однако нахожу смелость и повторить сказанное, и превратить вопросительное предложение в утверждение.

– Несправедлив? – Марк вдруг захлопывает ноутбук, прищуривается, и мне кажется, что его черные глаза становятся еще чернее. – Давай кое-что напомню. Первое: ты залезла в мой кабинет. Собралась копаться в моих вещах. После этого я должен тебя на руках носить? Второе: выяснилось, что работа здесь тебе не нужна. Сейчас ты занимаешь чьё-то место, но знаешь, что хуже всего? У тебя совсем нет стремления стать лучше, выбраться из болота тотальной одноразовости и создать что-то стоящее. Даже то, что ты делаешь якобы для души, ты делаешь без души. Пишешь о любви, только вся твоя история – кладбище мёртвых фраз. Твои слова должны быть твоим сердцебиением, а не этой пошлятиной, – он в очередной раз берет мою рукопись, пролистывает её и цитирует: «Настоящая любовь – это отказ от обладания». Скажи, у самой-то хоть раз подобное было?

После этого он швыряет листы обратно – с такой силой, что часть из них падает на пол, рядом с очками, и сам отвечает на свой вопрос:

– Нет.

Это громкое и категоричное «нет» взлетает в воздух и шлепается на пол вслед за листами. Я вздрагиваю.

– Потому что такой любви не существует, – тем временем продолжает он. – То, о чём ты пишешь, пусто и лживо. Да и сама ты – пустышка. Воплощение всего, что мне так противно в людях: глупости и напыщенной посредственности. Такая же фальшивая, как и твои очки без диоптрий. При этом говоришь о какой-то несправедливости. Лицемерка.

Каждое слово – как увесистая пощечина. Удивляюсь, что еще стою на ногах.