Только никому не говори

ЧАСТЬ II. «ПОЛЕВЫЕ ЛИЛИИ…»

- Почему вы скрыли от следствия, что Анюта была любовницей художника?

- Потому, что я был связан словом.

- И кто же вас связал?

- Павел Матвеевич.

Я ждал его на лавочке под берёзой, он приехал вовремя, подошёл ко мне, сел рядом. Мы молча закурили. На этот раз встречи избежать не удалось: в начале кленовой аллеи, ведущей от шоссе к нашему травматологическому флигелю, показалась Анюта. Конечно, она ещё издали увидела нас, но продолжала идти неторопливо в золотисто- зелёных пятнах древесной светотени. Бледно- голубое платье, загорелые плечи, нежный румянец. Прелестная женщина со стальными нервами. Она небрежно кивнула мне, Бориса будто бы не заметила, поднялась по трём ступенькам и исчезла за дверьми флигеля. Не сговариваясь, мы встали, пересекли аллею и двинулись куда-то вглубь парка по едва заметной в высокой траве тропинке. Тропинка привела нас к беседке с облупленными грязно- белыми колоннами: их преображённые отражения в темных застывших водах — минувшее благородство подмосковной усадьбы. На той стороне пруда — покосившиеся кресты в густой зелени, над ними — столетние липы.

В этой беседке на двух железных скамейках с ажурными изогнутыми спинками происходило моё дальнейшее общение с четырьмя действующими лицами. Первый, так сказать, официальный круг следствия закончился. Начинался второй — семейные тайны, неожиданные или ожидаемые признания — удачная игра могла вестись только с глазу на глаз, без свидетелей. Наши предыдущие диалоги неоднократно прерывались визитами многочисленной родни Василия Васильевича и Игорька, набегами медсестёр и врачей. В своём расследовании я не зафиксировал эти досадные перерывы — меньше всего меня волнует бытовое правдоподобие. Моя цель: в подборе фактов, деталей и разговоров отразить тот путь, которым я шёл к разгадке — к развязке.

- Неужели Павел Матвеевич знал об отношениях дочери и друга?

- Я ему сказал.

- Вы? Тогда в прихожей?

- Да.

- Вы выбрали на редкость подходящий момент.

- Такие моменты не выбирают. Я сорвался. А как вы догадались обо всем?

- Вы же хотели, чтоб я догадался.

- Хотел. Надоело слыть подонком в кругу незаслуженных страдальцев.

- И вы сделали все, чтоб я догадался. «Мою жену утешил бы Друг дома» и так далее. Вы не скрывали целенаправленной ненависти к ней и художнику. В этом своём чувстве вы их как бы соединяли… Удивляюсь только, как вам удалось провести следователя.

- Говорю же, мы выступали единым семейным фронтом. Я, в частности, заботливый сочувствующий муж. Ради Павла Матвеевича.

- Думаю, не только ради него. Очень самолюбивые люди вроде вас крайне дорожат мнением окружающих. Роль обманутого мужа смешна, жестокого — опасна. Уверен, что поэтому вы предложили Анюте подать на развод, а не сделали это сами. Считается непорядочным бросить женщину, у которой только что погибли все близкие.

- Ага, более порядочно изменять и врать. Я не мог с ней жить.

- Анюте и Дмитрию Алексеевичу известно, по какой причине вы развелись?

- Я ничем себя не выдал.

- Когда вы узнали об их связи?

- Третьего июля, в воскресенье.

После чая все разбрелись по саду. Старшие Черкасские и Маруся с Петей пошли на огород по клубнику. Анюта с Дмитрием Алексеевичем стояли у куста жасмина, о чем-то оживлённо беседуя. Борис лежал в гамаке. Вдруг она обернулась и крикнула: «Боря, ты на пляж собираешься? Мы уже все готовы!» Он поднялся и прошёл в дом, в их с Анютой комнату. Любовь Андреевна подарила на Новый год дочкам по сумке; две одинаковые дорожные сумки на молниях, синего цвета. В них привезли вещи на дачу.

- Я расстегнул молнию и понял, что сумки перепутали, к нам внесли Марусину… ну, учебники, тетрадки. Отнёс её в светёлку. Там на столе стояла наша. Я принялся искать плавки, и вдруг из открытого окна до меня донёсся такой, знаете, страстный шёпот: «Только с тобой я себя чувствую настоящей женщиной». Говорила моя жена. И Друг дома так же плотоядно отозвался: «Люлю, нам необходимо встретиться». Их не было видно за жасмином, огромный куст в белых цветах и сладковатый, пошловатый запах…

- А почему «Люлю»?

- Очевидно, интимное прозвище. Никогда не слышал, чтоб её кто-нибудь так называл.

- Что же вы делали дальше?

- Да ничего особенного. Отнёс сумку в нашу комнату, потом вышел: вся компания уже дожидалась меня у крыльца — объявил, что голова разболелась. — Борис помолчал. — Уверяю вас, эта любовь им бы недёшево обошлась. Но я не успел. Как говорится, распорядилась сама судьба.

Нет, математик и в роли обманутого мужа был совсем не смешон. Он был опасен-вот подходящее слово.

- Судьбе кто-то крепко помог. Как вы думаете, почему Анюта скрывает, что чутко спит?

- Она и никогда не любила о себе распространяться. Но здесь что-то другое. Возможно, не скрывает, а кого-то покрывает?

- У меня постоянное чувство, Борис Николаевич, что вы многое недоговариваете.

- А вы думайте, анализируйте, вы ж писатель, психолог. Копаться в чужом белье — ваша профессия.

- Продолжаем копаться в вашем. Как вам взбрело в голову доложить отцу об Анюте в день похорон?

- Водки выпил — отказали тормоза, эти самые сдерживающие центры в мозгу. Ну, не смог больше выносить их присутствия, встал и вышел. В прихожей меня догнал Павел Матвеевич… не знаю, за мной он пошёл или ещё зачем… Во всяком случае, он меня окликнул и спросил: «Куда ты собрался?» Я сказал, что голова дико болит, поеду к себе, может, усну. Он предложил свою спальню. Я упёрся: поеду. Тогда он говорит: «Как вам угодно. Со мною и дочерью останется наш друг». Это «вам» и «друг» меня взбесили, и я высказался: «Вашему другу и вашей дочери мы мешаем. У них же большая любовь, не знали?» Он побледнел, схватил меня за руку и прошептал: «Не может быть». Я говорю: «Хотите, докажу?» И тут я почувствовал, что он сходит с ума.

- То есть?

- Он молча смотрел на меня довольно долго, но как будто не видел. И вдруг пробормотал что-то неразборчиво… что-то насчёт лисиц…

- Насчёт чего?

- Лисиц… Точнее, про каких-то лис… Потом сказал чётко и внятно: «Полевые лилии. Только никому не говори. Ты никому об этом не скажешь?» Мне стало не по себе, я вырвал руку и ушёл. Да, я сбежал! От ужаса, от моей прошлой жизни, от всего. И вчера он меня встретил этими же словами. Писательская любознательность, черт бы вас взял!

- Бросьте! Вы три года мечтали высказаться, что, не так? Вы все четверо об этом мечтали, а теперь врёте и скрываете. И помогаете убийце. Но со мной эти игры не пройдут!

Борис поглядел на меня пристально.

- Чего это вы так разволновались, а? Сегодня, кажется, я подкинул вам кое-какую пищу для размышлений. Или пища не нравится? Разочаровались в женщине? То ли ещё будет.

Когда, расставшись с математиком, я вернулся в палату, Анюта ещё сидела возле отца. Она явно дожидалась меня, обернулась на звук шагов и тотчас заговорила:

- Мне надо вам кое-что сказать.

Мне вообразилось вдруг, будто она хочет исповедаться в своих любовных похождениях, и я пробормотал вполголоса:

- Может, выйдем?

Анюта поглядела удивлённо — безмятежный пустой взор, стальные нервы — и пожала плечами.

- Мне скрывать нечего.

Внезапная злость вспыхнула во мне. Интересно, с кем она теперь чувствует себя настоящей женщиной? С эстетом? Или ей нравится разнообразие?

- Помните, вы спрашивали, чем занималась Маруся те три дня, что мы жили вдвоём на даче?.. Ну, она переписывала билеты, помните? Так вот, билеты исчезли.

Я с усилием переключился на другую тему и глупо спросил:

- Куда исчезли?

- Не знаю. Их нет.

- Где их нет? Послушайте, Анна Павловна, давайте оставим все эти намёки и хитрости. Вы не хотите быть со мною откровенны? Ладно, перебьёмся, но учтите…

- Кажется, вы бредите, — перебила Анюта высокомерно и поднялась с табуретки. — Я вам больше слова не скажу.

- Простите, — ответил я смиренно и повторил вранье математика: — Дико болит голова. Присядьте, пожалуйста, и расскажите о билетах.

- Вы мне о них напомнили, заставили вспомнить. Маруся взяла на дачу учебники и несколько тетрадей. Милиция её вещи осматривала, и я подтвердила, что все на месте. Я никакого значения этому не придавала: кому нужны её тетрадки? Вообще мне было не до того. Все так и оставалось в светёлке почти два года, дверь на крючке. А прошлым летом я, наконец, собрала Марусины вещи и отвезла в Москву. Учебники и тетради заперла в письменном столе в её комнате. Мы с папой туда никогда не заходим: у нас трёхкомнатная квартира, у каждого по комнате. Я хочу сказать, что к вещам сестры никто, кроме меня, не прикасался и как-то потеряться они не могли. Понимаете? Когда вы спросили, чем занималась те три дня Маруся, я вспомнила и как будто увидела у неё в руках эти билеты.

- Как они выглядят?

- Они переписаны в школьную тетрадку, от руки. Вопрос по русской грамматике — и тут же на него краткий ответ. Обыкновенная тетрадь в клетку, зелёного цвета, но Марусины были новенькие, а эта очень потрёпанная, засаленная, видно, что переходила из рук в руки. Я вам тогда ответила, что билеты остались у нас, и вдруг подумала, что в прошлом году среди других тетрадей их, кажется, не было. Но точно вспомнить не могла. Съездила в Москву, проверила: да, билеты, переписанные Марусей, на месте, а та, Петина тетрадка, исчезла.

- Вы просмотрели тетради в тот день, когда Пете звонили?

- Ну да.

- А мне говорите об этом только сегодня.

Анюта нахмурилась:

- Не советую на меня давить.

- Ладно… Итак, билеты. Могла их потерять сама Маруся? Не думаю. За те три дня мы с ней никуда не ходили, только на Свирку. Кому нужно подбирать какую-то грязную тетрадь? Через рощу и луг мы обычно шли своим маршрутом, не тропинками, а по траве. Уже в четверг я все эти места осматривал.

- Но в среду утром вы пошли на пляж через посёлок. Маруся могла обронить…

- Исключено. В среду после пляжа на нашем месте она переписывала билеты, я помню. Кроме того, свою тетрадку она вкладывала в эту, Петину, и если бы потеряла, то обе. Однако её тетрадь на месте.

Я подумал с минуту и сказал:

- Анна Павловна, меня удивляет не столько пропажа билетов… мало ли куда они могли деться за три года…

- Никуда не могли. Все Марусины вещи были заперты и все целы.

- Повторяю: удивляет не пропажа, а то значение, что вы ей придаёте. Билеты никому не были нужны — только Пете, так?

- Так.

- Значит, перед нами дилемма: или билеты потерялись — или их забрал Петя. Но ваши показания исключают и то и другое. И билеты не терялись, и Маруся с Петей не виделись. Ведь так? Ведь вы в среду не разлучались с сестрой?

- Нет.

- В таком случае исчезновение билетов необъяснимо. Какое-то время мы молча и недоверчиво глядели друг на друга.

- Анна Павловна, когда Дмитрий Алексеевич собирается к нам в больницу? Он мне нужен.

- Откуда я могу знать?

- Насколько я понял, это ваш самый близкий друг.

- Самый близкий папин друг. А мне никто не нужен, — сказала Анюта и ушла.

Едва дверь за ней захлопнулась, как мои помощники, прикованные к своим койкам, уставились на меня в нетерпеливом ожидании.

- Так вот, друзья, следствие вошло в стадию, которая требует соблюдения полной тайны. Никому ни слова, даже самому дорогому родственничку, самому верному дружку — или наши пути расходятся.

- О чем разговор! — заверил Игорёк, а Василий Васильевич посмотрел на меня укоризненно и прямо приступил к делу:

- Ну, Ваня, виделся с математиком?

- Он расстался с женой, потому что она любовница Дмитрия Алексеевича, — я вкратце пересказал наш разговор с Борисом. — Тут особенно интересны два обстоятельства. Во- первых, реакция Павла Матвеевича. Или у него действительно начинался бред, или его слова имеют какой-то глубокий непонятный смысл. Полевые лилии. Он до сих пор об этом говорит.

- Иван Арсеньевич, они ж на базаре их купили на могилу. Ну, художник рассказывал?

- Если Павел Матвеевич вспомнил вдруг те лилии, значит, он уже тогда помешался. «Только никому не говори» — почему? Почему о них нельзя говорить?

- Нет, ребята, — сказал Василий Васильевич задумчиво, — тут что-то другое, тут какой-то странный бред, главное — устойчивый, на годы. И ведь не садовые лилии он вспоминает, а полевые. У нас такие вроде и не водятся. В Библии про лилии полевые говорится. Вроде того, что вот они не трудятся, не прядут, а никакие царские одежды с ними по красоте не сравнятся. То есть смысл тот…

- А, я читал! Макулатурная книжка! — воскликнул Игорёк. — Француз один написал про лилии… ну, старые времена. Здорово закручено.

Вероятно, ты имеешь в виду роман Дрюона «Негоже лилиям прясть», — вмешался я. — Там лилии — символ французской короны, старинный королевский герб. Думаю, ни Евангелие, ни Дрюон нам не помогут.

Мы посмотрели на Павла Матвеевича, он спал. Неужели проклятое известие о дочери и друге и было тем последним ударом, что добил его? В полутёмной прихожей (именно полутёмной — так виделось мне: тусклая лампочка, завешанное простыней зеркало, духота и безысходность) стоят двое…

- А второе обстоятельство, Ваня? Ты говоришь, два обстоятельства особенно интересны…

- Да сам Борис. Точнее, одна его фраза о художнике и жене: «эта любовь им бы недёшево обошлась». Какую роль он сыграл в тех событиях, мне неясно.

— Все они хороши, — сурово отозвался Василий Васильевич. — И художник с учительницей, и мальчишка с этими билетами, и зятёк. Добили нашего старика.

Не знаю, случайно или неслучайно (возможно, сработали мои слова, сказанные Анюте), но Дмитрий Алексеевич приехал в больницу на следующий же день, после обеда. Поздоровался, подсел к Павлу Матвеевичу, зашуршал пакетами. Я тотчас вышел покурить на лавочке против дверей нашего флигеля. Художник появился вскоре и с готовностью поддержал моё предложение полюбоваться живописным видом из дворянской беседки над темными водами.

- Здесь закаты должны быть хороши, — заметил он, опустившись на железную скамейку. — Знаете, Иван Арсеньевич, чем я занимался эту неделю? Разыскал и прочитал два ваших романа. Занятно, очень — я в вас не ошибся…

- Это скучная тема, — отмахнулся я. — Сейчас меня куда больше занимают ваши романы, Дмитрий Алексеевич. Вы в эти дни виделись с Люлю?

- С Люлю я не виделся, — медленно ответил художник, глядя на меня с интересом и как будто с облегчением. — Слава Богу, Анюта опомнилась!.. Я рад. Теперь я не один.

- Вы скрыли от следствия отношения с Анютой, защищая, так сказать, честь женщины?

- Куда ж было деваться?

- И заранее условились с ней, что будете молчать?

- Не то чтоб условились, она попросила… Ну, я понял, что она не хочет семейного скандала и вёл себя соответственно. Обо всех этих пошлостях не стоило бы и упоминать, но они, к несчастью, самым непосредственным образом связаны с исчезновением Маруси.

- Даже так? Кажется, вы считаете свои отношения с Анютой пошлыми?

- Ничего пошлого в них тогда не было. Я увлёкся и очень, а она… я не обольщаюсь: просто ей не повезло с мужем. Кстати, вы его видели?

- Видел.

- Ну, так что ж объяснять… Одним словом, я во всем виноват и увлечение моё обернулось пошлостью и ужасом. Анюта вам все рассказала?

Я решил пока что не разуверять его на этот счёт.

- Расскажите вы — все, что скрыли когда-то.

- Девочка исчезла в среду, когда Анюта была в Москве.

- В среду?.. Я так и чувствовал, что с Петей нечисто.

- Я тоже чувствовал, но поймать его не смог.

- В какое время Анюта была в Москве?

- Ко мне она приехала во втором часу. Я не ожидал её так рано.

- Но вообще вы её ждали?

- В воскресенье мы договорились встретиться в среду вечером.

- Почему же она приехала днём?

- До сих пор не знаю. Анюта не любит об этом говорить, вообще вспоминать. Знаете, в двадцать два года вдруг остаться совсем одной с сумасшедшим отцом…

- Разве вы для неё ничего не значите?

- Выходит, нет.

- А она для вас?

- Конечно, значит. Но что было, то прошло. Я имею в виду страсть.

- Так тем более незачем было скрывать от меня прошлое. Анюта разведена, близкие погибли. Неужели вас волнует её репутация в палате номер семь?

Дмитрий Алексеевич засмеялся.

- Ну я-то в дурацком положении! Она запретила мне вам рассказывать — и тут же все рассказала сама. Люлю! Просто непостижимо.

- Запретила! Чего она боится?

- Ей бояться нечего. Но раз, слава Богу, все открылось, надо вам моё поведение объяснить.

- Да уж сделайте одолжение. А то втянули меня в историю, скрыв такой важный момент, как время преступления. Я ломаю голову, как Анюта проспала убийство, а она, оказывается, ездила в Москву.

- Видите ли, Иван Арсеньевич, три года назад она была так оглушена и несчастна, что я не мог взвалить на неё ещё и семейный скандал: Борис не из тех, кто прощает. А я в мужья не гожусь.

- Что ж так-то?

- А вот не гожусь, Анюта мне так и заявила. У меня есть один недостаток — не один, конечно, но этот для женщин самый существенный — я не способен на вечную любовь. Нет, я, конечно, слыхал, читал: спиваются, сходят с ума, идут на преступления. И я верю, но не способен. Значит, на следствии я смолчал, И к ней отнеслись с сочувствием.

- Как вы думаете, из-за чего они развелись? Может быть, Борис что-то узнал о жене и о вас?

- Откуда? — Дмитрий Алексеевич пожал плечами. — Анюта слишком горда, чтоб объясняться. Кончилась эта самая вечная любовь — и разбежались.

- А какие у вас были отношения с Борисом?

- Да никакие. Он меня презирал как «эстета», а я деловых людей как-то побаиваюсь.

- Он ведь пользовался вашей машиной?

- Редко. Три года назад уже на свою скопил, уж давно купил, наверное… Ну, общались, конечно, у Черкасских. Борис у них пропадал: занимался математикой с Марусей.

- Когда он начал с ней заниматься?

- Весной. Его Люба попросила. Все засуетились перед экзаменами. Маруся была вообще беспечна, а к точным наукам относилась с наследственным пренебрежением: в мать. Так вот, Борис с Анютой развелись, следствие иссякло — а тайна осталась. Не знаю, я в вас почему-то сразу поверил. И после нашего разговора заехал на дачу к Анюте. Она согласилась принять участие, но насчёт всяких там признаний сказала, что сначала поглядит на вас. И первое впечатление, Иван Арсеньевич, оказалось не в вашу пользу.

- Так вы с ней виделись?

- Да нет. Она на вас «поглядела», в тот же день отправилась в Москву и позвонила мне вечером: все это пустое и вам, Иван Арсеньевич, доверять нельзя…

- И вы послушались! Прямо какая-то рабская покорность, прямо рыцарь с Прекрасной дамой. Сдаётся мне, Дмитрий Алексеевич, что она вам до сих пор дороже любой тайны.

- Не выдумывайте! — резко оборвал меня художник и переменил тему. — Итак, роковая среда три года назад. Анюта приехала днём, на квартире меня не застала и поднялась в мастерскую. Я живу на Чистых прудах, второй этаж, а мастерская в том же доме на третьем. С утра работал над портретом… так, один приятель, кавказский орёл. Вдруг звонок. Открываю дверь — Анюта. Ну, мне стало не до портрета, и Гоги заволновался, однако она не вошла: сказала, что приедет позже, часам к семи. Мы поговорили на пороге и расстались.

- Она приехала?

- Позвонила в шесть по телефону. К тому времени я закончил портрет, мы спустились вниз, пили кофе. Анюта заявила, что уезжает в Отраду… настроение тяжёлое, тревожное… что-то в этом роде. Я не стал объясняться, просто сказал: «Я тебя жду», — и повесил трубку. И она появилась в восьмом часу.

- А где она пропадала больше пяти часов?

- Как выяснилось, гуляла по Москве. Гоги намеревался нас покинуть (он из Тбилиси, остановился у меня на неделю). Но как- то сам собой возник общий разговор, друг-кавказец разошёлся, выставил коньяк местного розлива, я, в свою очередь, французского… и так далее. Где-то в десять Анюта внезапно сказала, что едет на дачу.

- Предполагалось, что она останется у вас ночевать?

- Подразумевалось. Но она не позволила даже проводить себя. Мы с Гоги поехали к его знакомым продолжать… Вообще тоска… Вернулся утром, как раз к её звонку из Отрады: Маруся пропала.

- Так в какое же время она все-таки пропала?

- Анюта отсутствовала в Отраде с двенадцати дня до, примерно, одиннадцати ночи. Она оставила сестру на Свирке, на их месте. Можно предположить, что Маруся убита на речке, в сарафане и купальнике. Но это не так. Смущает открытое окно безо всяких отпечатков и Марусина обувь. Допустим, преступник мог подкинуть «вьетнамки» и вещи, что брали сестры с собой на пляж, ну, скажем, чтобы создать видимость, будто она исчезла из дому. Но, во-первых, все пляжные вещи оказались именно на своих местах. И потом: как он проник в дом? Замок вполне надёжен, окна запираются на шпингалеты. Следы отмычки или взлома обнаружились бы.

- Маруся брала с собой на речку ключ?

- Обычно он лежал в верхнем ящике стола в светёлке как запасной. Сестры не расставались и пользовались ключом Анюты. Но в среду обе взяли по ключу: Анюта сказала, что уедет в Москву.

- Значит, преступник мог воспользоваться ключом, взятым у убитой?

- Не мог. Ключ так и нашли на обычном месте в столе. На нем только Марусины отпечатки пальцев. Если бы убийца стер свои, стёрлись бы и её.

- У кого ещё были ключи от дачи?

- У Павла с Любой и у Бориса. Все целы, ни один не потерялся. Нет, Марусю убили не на речке — это очевидно. Судя по всему, она пришла, отомкнула дверь своим ключом, положила его на место. И никуда не пошла бы босая. Она убита в доме, и, по- моему, об этом что-то знает юный Вертер.

- Вы располагаете фактами?

- Поймать его не на чем. Но, придя на дачу вторично, уже после пляжа, он так переменился в лице, что даже соседка заметила. Вы видели его?

- Имел удовольствие.

- Спортсмен, прямо-таки Аполлон… Моё мнение: он безумно испугался и сломя голову помчался в Ленинград, не пожалев денег и на международный вагон.

- А откуда у вчерашнего школьника деньги, если не от родителей на Ленинград?

- От родителей, но не обязательно на Ленинград. Перед отъездом Петенька имел встречу с приятелем Аликом, собирался купить у того какую-то фирменную тряпку, но она ему вроде не подошла. Возможно, именно на эту тряпку ему и дали деньги.

- Откуда вам известны эти подробности?

- Я встречался с Вертером несколько раз после случившегося, в сентябре, пытался, как говорится, его расколоть, но не тут-то было.

- Он охотно встречался с вами?

- Ещё бы! Он был пойман на такую приманку — устоять невозможно. Якобы я расписываю панно в спортивном комплексе, и его фигура уж больно подходит для увековечения. Символ юности и мужества. Одним словом, я делал зарисовки этого труса и беседовал, то есть осторожно допрашивал. Он ни разу не сбился, но, как только мог, всеми силами этой убийственной темы избегал. Почему — непонятно. Скажем, боль от потери любимой — нет… Я его расспрашивал об университетских экзаменах и так далее. Мальчик прошёл через все, как танк: девятнадцать баллов, только по сочинению четвёрку получил.

- Какая там боль, Дмитрий Алексеевич! В сентябре он к свадьбе готовился, а в октябре женился.

- Тогда же в октябре! — воскликнул Дмитрий Алексеевич. — К тому же ещё и предатель… Раздавить как паука-не жалко! Столько жертв… И ведь ничем себя не выдал, а любовным проблемам мы с ним целый вечер посвятили. Я хотел выяснить, что их связывало с Марусей. И у меня создалось впечатление, что не только к ней, но и к любовным темам вообще Вертер довольно безучастен, что в его возрасте даже странно. Знаете, как будто все его чувства подавлены страхом. Ну, за три-то года он, наверное, оклемался…

- Да нет. Страх я в нем тоже почувствовал. Вы сказали: «столько жертв»… вы считаете его виновным?

- Какую-то роль он сыграл… неясно какую. Он что-то видел там, на даче. Возможно, он видел убийцу и до сих пор боится его.

- Вы полагаете, сам Петя не способен на убийство?

- За те три сентябрьских вечера, что мы с ним общались, я примерял его и на эту роль. По-моему, он не тянет — тут кто-то похитрее и посмелее. Но полностью исключать из подозреваемых Вертера нельзя. Бывает, именно трус в безвыходном положении способен на все. Из инстинкта самосохранения. Мы не знаем их отношений с Марусей — вот в чем дело. Что произошло в лесу, когда они венки плели? Пытался он её изнасиловать, или милые детишки поспорили о театре?

- Вы ведь видели её на сцене?

- Не только видел, но и помогал чем мог. Талант — редкость. Все пошло прахом из- за этого мальчишки!

- Вы уверены, что она не догадывалась о ваших отношениях со старшей сестрой?

- Никто не догадывался. Наши, как вы говорите, отношения начались за год до этих ужасных событий, летом. Надеюсь, подробности вас не интересуют? (Подробности меня интересовали, очень, но я промолчал). Короче, за год мы с ней встретились всего четыре раза, я с ума сходил. И в ту проклятую среду она была неуловима, металась по городу, приезжала, уезжала… Не понимаю!

- Вы не связываете её тревогу с исчезновением Маруси?

- Что за ерунда! Если женщина изменила мужу, значит, она и на убийство сестры способна? Она и так достаточно дорого заплатила за эти самые наши отношения. Что ж теперь, всю жизнь мучиться?

Очень любопытная парочка — бывшие тайные любовники, и с какой страстью друг друга защищают!

- Однако вы мучаетесь. И сдаётся мне, Анюта тоже, — холодно отозвался я. — Соблазнить дочь самого близкого друга, по меньшей мере, неосмотрительно, Дмитрий Алексеевич.

- Золотые слова, Иван Арсеньевич, больше не буду.

- Что Анюта увидела, когда вернулась ночью на дачу?

- Дом был пуст. На кухне горел свет, на это обратил внимание сосед Звягинцев, окно в светёлке распахнуто настежь.

- При таких зловещих обстоятельствах она могла бы ещё ночью обратиться в милицию.

- Не забывайте, что никто из нас, кроме Павла, не догадался осмотреть Марусину обувь. Анюта могла подумать, что девочка отправилась к кому-то на свидание.

- Пусть так. И все же: утром на речке Маруся говорит сестре, что чего-то боится и просит не оставлять её одну. Но та уезжает в Москву. Там где-то гуляет больше пяти часов, порывается уехать в Отраду, но едет к вам, потом вдруг срывается на дачу. Потом врёт в милиции, вводит в заблуждение следствие и так далее. Как вы объясните её поведение?

- А как она объясняет? Ведь она рассказала вам обо всем?

- Она преподнесла мне то же вранье, что и следователю.

- Позвольте, — Дмитрий Алексеевич был поражён, — откуда же вы узнали о нас с ней?

- Догадался.

- Исключено! — он пристально глядел на меня. — Вы не могли догадаться, что я называл её Люлю.

- Ну, это-то мне подсказали.

- Кто?

- Дмитрий Алексеевич, кто тут сыщик: я или вы?

- Вы, вы… я восхищён. Об этом прозвище знали только трое: мы с Анютой и ещё один человек.

- А именно?

- Маруся.

- Выходит, что-то о ваших отношениях она знала?

- Да нет. В детстве у девочек была какая- то секретная игра, и маленькая Маруся так прозвала сестру. Анюта как-то вспомнила об этом, а мне понравилось. Я стал называть её Люлю, но очень редко и только наедине. Поэтому ваша осведомлённость меня поражает.

- Но, надеюсь, не пугает?

Будто огонь прошёл по его лицу, скрытая страстность прорвалась наружу.

- Эх, Иван Арсеньевич, чтобы раскрыть эту тайну, я бы ничего не пожалел.

Так не говорят о прошлом. Я ему поверил: чтоб вернуть свою Люлю, художник ничего бы не пожалел. Несуществующая «вечная любовь» — а ведь не даёт покоя.

- Как я вчера сказал по телефону, в деле открылись новые обстоятельства. Советую вам быть предельно искренним, иначе, Пётр, эти обстоятельства могут обернуться против вас.

- Я и не врал, — бодро отвертелся Вертер, но я-то видел, как он встревожен.

Мы с ним сидели в той же беседке. Жгучий полдень, голубой покой больничного сада, солнечные блики на воде и стрекозы, тишь да глушь, наши голоса, боль, страх, жестокость — шло следствие, я шёл по следу.

- Итак, поговорим об экзаменационных билетах, которые вы привезли Марусе в Отраду. Кто вам их дал и на какой срок?

- Один парень. Я уж и не помню.

- Постарайтесь вспомнить. Как его звали?

- Вроде Юра.

- Нет, так дело не пойдёт. Мне известно, что билеты вам дал какой-то первокурсник. Сейчас вы перешли на четвёртый курс, соответственно он на пятый. На филфаке учится не так уж много, как вы говорите, парней. И следственным органам не составит труда разыскать среди дипломников этого самого Юру. Он действительно Юра?

- Нет, кажется, Саша.

- Ага, вы начинаете вспоминать. Расскажите о вашем с ним знакомстве.

- В начале июля…

- А точнее? Третьего билеты уже отданы Марусе. Остаётся первое и второе.

- Да, второго, в субботу, я отвёз документы в университет, сдал их в приёмную комиссию и вышел на лестницу покурить. Там ребята стояли, я с ними разговорился… ну, о конкурсе, об экзаменах и т. д… Они оказались первокурсниками, у них как раз сессия шла. А один говорит, что у него билеты есть по русскому, по которым на экзаменах спрашивают. Так я у него их попросил, а он дал. Вот и все. А на фиг вам эти билеты сдались?

- Скоро узнаете. У него они с собой были?

- Нет, я ждал, пока он экзамен сдаст. Потом мы к нему домой заезжали.

- Он билеты насовсем вам отдал или на время? Учтите, Сашу отыскать легко, тем более вы знаете, где он живёт.

- Дал на неделю, до следующей субботы.

- Он ими дорожил?

- Не то чтобы уж…

- То или не то? Только правду!

- Трясся он над этими билетами, потому и дал на неделю.

- И вы их отвезли Марусе на следующий день, в воскресенье, да?

- Да.

- В котором часу вы разговаривали с ребятами на лестнице?

- Днём. В двенадцать, в час.

- Потом вы ждали Сашу, пока тот сдаст экзамен, ехали к нему, возвращались домой… Одним словом, вы переписать билеты не успели, так?

- Так.

- И в среду приехали за ними в Отраду?

- Ничего подобного! — Вертер так и взвился. — Не за ними, а попрощаться: я уже надумал в Ленинград рулить.

- Ведь вы должны были в субботу Саше билеты вернуть?

- Позже бы вернул. Как-нибудь без них он перебился бы.

- Но вы не вернули?

- Не до них было. Маруся исчезла.

- А вместе с ней и билеты исчезли?

- Я ничего не знаю, я их потом в глаза не видел.

- А почему? Почему бы вам потом не забрать — скажем, У Анюты — чужие билеты?

- Мне казалось неделикатным суетиться из-за пустяков в такое время.

- Однако такое время — согласен, для кого- то тяжёлое — вам не помешало блестяще поступить в университет.

- Уж прям блестяще…

- Не спорьте. Я сам из того же заведения и знаю, чего стоят три пятёрки на вступительных. И экзамен по русскому, пожалуй, самый ответственный. Билеты вам бы пригодились, а?

- Я не хотел беспокоить родных Маруси.

- Бросьте! В чем беспокойство-то? Подъехать в удобное для Анюты время и забрать? — я выдержал многозначительную паузу. — Но вы, конечно, знали, что билетов у Черкасских нет. Ну, знали? — и вперил в Вертера сверлящий взгляд: приходилось играть на нервах.

- Ничего я не знал, — прошептал он и побледнел.

- Знали, знали… Пойдём дальше. Саша на одном с вами факультете. Вы, наверное, встречали его?

- Встречал.

- Когда?

- Тогда же в сентябре, они с «картошки» вернулись. Вы мне ловушку готовите, да?

- Готовлю. Саша поинтересовался судьбой своих билетов?

- Поинтересовался… чуть драться не полез.

- И что же вы ему ответили?.. Думаете, что сказать? Советую правду — все это легко проверить.

- Сказал… — Вертер вздохнул. — Сказал, что тетрадку потерял.

- Зачем надо было врать?

- Я… мне не хотелось рассказывать… жуть… — на него жалко было смотреть.

- Придётся. Я вас предупредил, что у меня есть новые данные. Отвечайте чётко и честно: когда и при каких обстоятельствах вы уничтожили тетрадь с билетами?

Вчера целый вечер я готовился к этому диалогу и предугадал почти все ответы на мои вопросы. Последний решающий вопрос логически вытекал из нашего разговора: билеты, ради которых Петя приезжал на дачу, исчезли, но до Саши не дошли. Однако подкрепить свой вопрос фактами я бы не смог — одни догадки и ощущения: испуг, замеченный соседкой, бегство в Ленинград, вранье Саше и страх. Пришлось идти ва-банк, взять «на понт», сделать ставку на трусость, рискнуть — и выиграть: мальчишка отвернулся от меня и заплакал.

- Я её не убивал… — тихо сказал он.

- Вас никто не обвиняет, только просят помочь. Вы знаете, кто убийца Маруси?

- Не знаю… я не видел, честное слово! Но догадываюсь.

- Кто?

- Её сестра, Анюта.

Его страх — какой-то непонятный, тёмный ужас — вдруг передался и мне. Довольно долго мы сидели молча. Наконец юноша шевельнулся, украдкой взглянул на меня, я заговорил:

- Давайте восстановим те события. Третьего июля, в воскресенье, вы привезли билеты Марусе и договорились, что приедете за ними в среду. Кто-нибудь присутствовал при этом? Я хочу спросить: знал ли кто-нибудь о том, что вы встречаетесь в среду?

- Никто не знал. Я вошёл в калитку, а Маруся как раз выходила из дому с тарелками. Я ей отдал билеты, она отнесла их в дом, и мы договорились насчёт среды. И она никому об этом не сказала, как я понял впоследствии. Она была со странностями и любила всякие тайны. А вообще с ней было интересно, я никого интересней не встречал.

- Драгоценное признание. Итак, в среду в три часа вы появились на даче и никого не застали, так?

- Так.

- Поговорив с соседкой, вы отправились на речку…

- Нет, сначала было на станцию — разозлился: точно договаривались. Но потом все-таки на речку двинул.

- Понятно. Не найдя сестёр, вы вернулись на дачу. Что вы там увидели?

Отвечайте спокойно, не упускайте даже мелочей.

- Это нетрудно, — Петя усмехнулся. — Я уже три года об этом рассказываю — самому себе. Ладно. Дверь была по-прежнему заперта, я постучал, подёргал, прошёлся по саду и увидел открытое Марусино окно (за час перед этим оно было закрыто). Я заглянул, но в комнате вроде никого не было… и позвал: «Марусь!» Да, дверь из светёлки этой самой была приоткрыта, и в соседней комнате свет горел, чего прежде не было. Позвал — никто не отвечает. Вдруг смотрю: на письменном столе он вплотную придвинут к окну — та самая тетрадка с билетами… протянул руку и взял. Там много тетрадей лежало, а эта — сверху. Я её засунул за ремень джинсов. Опять позвал — молчание. Я решил записку оставить…

- То есть вы не хотели, чтобы ваша ссора с Марусей переросла в окончательный разрыв?

- Да, не хотел. Я думал, что они с речки вернулись и опять отлучились куда-то. Но у меня ручки с собой не было. Перемахнул через подоконник и стол и тут увидел Марусю, — он замолчал.

- Она лежала на диване у самой стенки, из окна не видно…

- Где она была?

- Знаете, я этого до самой смерти не забуду! Она мне каждую ночь снилась и до сих пор иногда снится… часто… Моя жизнь — это кошмар какой-то, даже женитьба не помогла. Она была задушена, и главное — только что, понимаете? Вот прямо перед этим, ещё совсем тёплая…

- Вы дотронулись до неё?

- В тот момент нет. Что вы! Это был такой ужас… лицо нечеловеческое, язык наружу… а шея!.. и глаза — вот именно что вылезли из орбит… В общем, я как увидел — даже не помню, как в сад прыгнул и помчался к калитке. И вот подлетаю я к калитке и слышу: «Молодой человек!» Соседка, через забор. Говорит: «Вы девочек так и не нашли?» Я говорю: «Не нашёл». И вдруг она руками всплеснула и как заорёт: «На вас лица нет! Вы совсем зелёный! Видно, на солнце перегрелись. Может, воды вам принести?» Ну, тут я опомнился слегка, от воды отказался, чего-то там залопотал про экзамены, переутомление, а сам смотрю неё и думаю: «Эта бабушка меня погубит!» Марусю только что убили, а кроме меня, тут нет никого, и всюду — на столе, на подоконнике — мои отпечатки. Вообще, надо сказать, меня подвела любовь к детективам, именно в том направлении голова заработала… а лучше плюнуть бы мне на все да уйти к черту! Не знаю, может правда, лучше…

- Что же вы сделали?

- Старушка говорит: «Не стоит ходить по солнцепёку, посидите в теньке-вдруг девочек дождётесь». Я ответил: «Посижу, посижу», — и пошёл назад. Я решил стереть отпечатки: ничего не видел, к окну не подходил, Марусю ждал на крыльце. Упереться — и все. Фактов нет-докажите! Опять влез в светёлку, на Марусю не смотрю, быстро в другую комнату прошёл, оказалось, кухня — там свет. Я ни до чего не дотрагивался, взял какую-то тряпочку, вернулся в светёлку и подошёл к столу. А сам смотрю в сад, чтоб только не взглянуть на диван… И вдруг вижу: у заднего забора кусты зашевелились, там, где дыра, представляете? Кто-то идёт, конечно, Анюта с речки, сейчас будет крик на всю деревню, а я около трупа следы стираю. И деться некуда: у калитки старушка засечёт. Я решил спрятаться. То есть это я сейчас вам говорю «решил», «подумал» — а на самом деле как будто не я, а какая-то посторонняя сила в считанные секунды мною двигала.

- Инстинкт самосохранения, — подсказал я нетерпеливо.

- Он самый! Я потом высчитал: с моего возвращения с речки до окончательного ухода прошло всего двадцать минут, я ощущал — вечность. Ну, понятно было, что просто прятаться глупо: крик поднимется, деревня сбежится, меня, конечно, мигом обнаружат… А кусты шевелятся все ближе и ближе к дому, кто-то подходит, очень медленно, но-вот, сейчас!.. Я подхватил Марусю на руки и побежал… сам не знаю куда… прятаться. В общем, я влетел на кухню, споткнулся о дерюжку — она как-то скомкалась у порога — и растянулся на полу. Тут я понял, что погиб окончательно, как вдруг увидел прибитое к полу кольцо — прямо у самых глаз — и сообразил, что здесь люк в погреб. Про погреб я знал: в воскресенье родители сёстрам говорили, что прибраться там надо. Одним словом, я открыл люк, спустился вниз — к счастью, на кухне свет горел, было лесенку видно. Положил Марусю на землю, люк закрыл, при этом через щель расправил дерюжку, чтобы кольцо прикрывала… ну, чтоб люк не сразу, по крайней мере, бросился в глаза. Опять спустился вниз и замер. Полная тьма, вонь какая-то гнилая и ни звука. Я ожидал шагов от входной двери, но они раздались в светёлке, значит, кто-то влез в окно, на секунду остановился, пробежал прямо над моей головой через кухню, очевидно, в другие комнаты заглянул, опять пробежал в светёлку и полез в окно: слышно было, как стол заскрипел. Тут до меня дошло, что это, должно быть, убийца.

- Шаги были мужские или женские, как вы думаете?

- Не понял. Вообще: торопливый бег, быстрый, лёгкий шаг.

- Убийца имел время стереть отпечатки?

- Да вроде бы он сразу в окно вылез, а там черт его знает! Тряпка моя так и лежала на столе. И заметьте, стекло кто-то вытер, ведь я в первый заход кончиками пальцев в окно стучал, а отпечатков моих потом не нашли. Я стекло не вытирал.

- Так, дальше.

- Я решил, что мне пора выбираться, но сначала надо попытаться спрятать тело.

- В погребе?

- Ну.

- Вы воображали, что его там не найдут?

- Не такой уж я дурак! Милиция, разумеется, в два счета нашла бы, но они начинают следствие только через три дня, а пока запрашивают больницы, морги, сводки происшествий и т. д. У меня возникла идея не спрятать, а припрятать, чтобы впоследствии по состоянию тела было трудно определить точное время убийства — ведь это было как раз моё время, я там ошивался. А жара стояла страшная, под тридцать. В погребе, конечно, прохладнее, но все равно процесс разложения идёт.

- Да, Пётр, жажда жизни в вас горы способна сдвинуть. Вы не подумали, как затрудните поиск преступника, вообще работу следственных органов?

- Ага, пока б я думал, эти самые органы так бы мне все затруднили, что я только лет через пятнадцать освободился бы. Я тогда вообще ни о чем не думал, а действовал. Главное, чтоб сестра в тот же день не нашла Марусю и не побежала в милицию, а соседка не связала мой «зелёный вид» с убийством. Дальше я не загадывал. А вообще все было невыносимо.

- И что вы сделали?

- Как только я услышал, что убийца вроде скрылся, я чиркнул спичкой — у меня с собой были — и увидел на лавке огарок. Зажёг свечку, огляделся. Хлама всякого кругом навалом, но я сразу засек садовые рукавицы — целый ворох — надел, чтоб отпечатки не бояться оставить. В углу за невысокой перегородкой была свалена куча гнилой картошки, от неё и шла вонь, но это было кстати. Туда я и спрятал тело. Найти его, конечно, не составляло труда, но если знать, где искать. А с виду ничего не заметно. Потом выбрался наверх, протёр край люка, за который брался, и кольцо, стол вытер тряпочкой, спрыгнул в сад и вытер подоконник. Рукавицы и тряпку с собой взял, в карманы куртки засунул.

- В такую жару вы в куртке были?

- Да из хлопка, японская, с короткими рукавами и накладными карманами. Я её поверх майки носил, не застёгивая — удобно. Но это удобство мне таким боком вышло! Так вот, к калитке подошёл, со старушкой раскланялся — специально, чтоб она не думала, будто я до вечера на крыльце торчу. «Посидел, — говорю, — в теньке, полегчало». Пошёл на станцию, тут электричка подошла, 16.35. Настроение, конечно… в общем, так: все ужасно, но, может, выкручусь. А когда я уж полдороги проехал, до меня наконец дошло: со мной все кончено. Я вспомнил про билеты. Они так за поясом и остались, под курткой не видно! Нет, вы представьте: столько перенести, убийцу перенести, эти кусты… как они шевелились!.. Маруся бедная-за что?.. погреб этот, будто я в могиле наедине с трупом — и шаги! А когда я спичку зажёг, прямо в глаза её лицо бросилось… мёртвое. И главное — красный сарафан, красное пятно в гнилье!.. Нет! столько перенести, труп спрятать, отпечатки — будь они прокляты! — уничтожить — и такую улику с собой утащить. Я просто сбесился. И назад вернуться… ну, тетрадку подкинуть-не могу. Не могу — и все, хоть режь! Я ведь тогда ещё ничего не знал, я думал: сестры нормальные, люди как люди. И только потом догадался, что у них вся семья сумасшедшая. Понимаете? Я представлял так. Они на речке, на каком-то там своём месте, которое я не нашёл. Ладно. Маруся говорит, что я, как условились, в три часа за билетами собирался приехать, и уходит. Так что должна подумать Анюта, вернувшись на дачу и не застав сестру? Что она со мной. А когда тело найдут? Нетрудно догадаться, что она обо мне подумает. Меня допрашивают — я стою на своём: за дом не заходил, окна открытого не видел, сидел на крыльце и ждал. Никаких отпечатков, никаких улик. Все логично. А теперь? Где билеты, кому они нужны, кроме меня? Крыть нечем — на этом вы меня и поймали. Логично. Но поступки сумасшедших никакой логике не поддаются — вот, оказывается, в чем был мой шанс. Но тогда в электричке я об этом не знал, я знал одно: бежать. Умом понимал, что глупость… но — бежать!.. от этого погреба, красного пятна, от этих кустов и жуткого лица её… куда угодно — только бежать. В электричке народу почти не было, я прошёл по составу, нашёл совсем пустой вагон, выкинул в окно рукавицы с тряпкой, а тетрадку начал рвать на мелкие кусочки и выбрасывать… Как сейчас помню: Москва надвигается, серые башни, солнце палит — и так хочется жить. Потом эта жизнь мне порядком опротивела… чуть не каждую ночь: кусты шевелятся, погреб, я убиваю Марусю, она кричит, тут просыпаюсь… и снова: кусты, погреб, красное пятно, лицо, крик… А тогда в электричке… вы себе представить не можете, как хотелось жить! С Казанского вокзала я перебежал на Ленинградский, шум, гам, толпы — безнадёжно. Встал в конец очереди в кассу, вдруг дама подходит, именно дама — вся в белом, в драгоценностях — и заявляет: «Один билет до Ленинграда на вечер никому не нужен?» Я её за руку схватил и закричал: «Чур, я первый!» Я вообще-то как в истерике был. Она засмеялась и говорит: «Молодой человек, билет дорогой, в международный вагон. Вам по карману?» Деньги у меня были, на английскую майку, а Ленинград я ещё в электричке наметил: вокзал рядом с Казанским и тётка родная на Фонтанке. Даже приободрился слегка и отправился к Алику: на всякий случай, для алиби. А до этого матери позвонил на работу. Отцу бесполезно: он такую истерику закатит, а мать у меня — человек железный, понимающий. Я ей говорю: «Срочно уезжаю в Ленинград. Зачем — потом все объясню. Знай, что я ни в чем не виновен, но кто б обо мне ни спрашивал, отвечай, что Ленинград задуман давно, тобой и отцом: сыну нужен отдых между экзаменами. Поняла?» Она говорит: «Ничего не поняла, но все исполню, отца подготовлю, завтра вечером буду звонить Кате». То есть тётке, это её сестра, тоже женщина толковая. У неё я и прожил неделю… не прожил, а прострадал. И главное — за что? Ну скажите — за что?

- Вот вам снится постоянно, что вы её убиваете. Значит, подсознательно чувствуете свою вину.

- Я не убивал!

- Я не об этом. Вы только спасали свою шкуру — это не вина? Мы — не люди? Один инстинкт? Нет! Вы чувствуете свою вину, чувствуете. Вы думаете, Маруся не хотела жить?

- А, говорить легко! — отмахнулся Петя. — А если б вы были на моем месте — ну, только честно!

- Честно можно ответить, только побывав на таком месте. А так — одни слова. Но знаю, что до ваших комбинаций я бы просто не додумался, у меня ведь нет детективной, тем более зарубежной подготовки.

- Да нет, вы соображаете.

- Благодарю. Итак, вы страдали в Ленинграде.

- На седьмой день мать звонит: «Тебя вызывают в качестве свидетеля». Свидетеля! Гора с плеч, жизнь заиграла, думаю: убийца нашёлся. Не тут-то было. Все оказалось настолько запутанным и странным, что я до сих пор понять ничего не могу. После разговора с матерью я сразу в Москву рванул и сразу Черкасским позвонил — наудачу, вдруг что-нибудь узнаю. И узнал. Анюта мне сказала, что Маруся исчезла, найти её не могут, не знаю ли я что-нибудь о ней. Я обалдел. «Где ж её искали?» — спрашиваю. Говорит, что везде, но вся Марусина обувь на месте, непонятно, куда она могла деться босая. Я-то, положим, знаю, куда, но вида, само собой, не подаю. «А дом, говорю, весь осматривали?» Оказывается, весь, с собакой, и погреб перекопали. Я подумал так: преступник вернулся ещё раз, нашёл убитую и унёс. И вот тут-то Анюта меня и подкосила. Вдруг говорит: «Соседка сказала, ты у нас в среду был? Надо было заранее предупредить». Я понял, что Маруся о нашей предполагаемой встрече никому не сказала. «Был», — говорю. «Ведь ты нас на речке искал?» — спрашивает. Ага, думаю, ловушку готовит. И осторожно отвечаю, что весь пляж осмотрел, на ту сторону сплавал — не нашёл. А она так спокойно высказывается: «Мы до самого вечера на нашем месте просидели, в кустах. Там нас действительно найти трудно». Вы представляете? Я чуть трубку не выронил. Но продолжаю: «А когда Маруся пропала?» И она совершенно нагло отвечает: «В ночь на четверг. Утром я её в светёлке уже не застала». Полное равнодушие, и вдруг как зарыдает — артистка! — и трубку бросила. Ну, что вы на это скажете? — Петя глядел на меня чуть ли не с торжеством.

- Кое-что скажу. В среду примерно с двенадцати дня до одиннадцати ночи Анюта ездила в Москву.

- В Москву? — пробормотал Петя растерянно. — То есть как в Москву?

Конечно, откровенности я добился от Вертера потому только, что он считал, будто за все ответит Анюта. И вдруг в такой опасной ситуации он остался совсем один.

- Да вот, в Москву.

- Нет, извините! Зачем она врала?

- У неё были личные мотивы.

- Ах, личные! А алиби у неё было? Например, с трёх до пяти, а?

- Нет.

- Ах, нет! Учтите, сумасшедшие на все способны…

- А почему, собственно, вы её считаете сумасшедшей?

- Да разве с нормальными людьми такие истории случаются? Это патология какая-то! И алиби-то нет! Нету!

- Не суетитесь, Пётр. Если обвинять кого-то только за отсутствием алиби, самой подходящей кандидатурой в преступники окажитесь вы.

- А вот и нет! Я свои данные, наверно, тыщу раз в уме прокрутил. Все равно остаётся неизвестным главное: куда делся из погреба труп? Вы согласны, что его мог перепрятать только убийца… ну, только он в этом заинтересован?

- Согласен.

- А я никак не успевал — по времени.

- Обо всем этом я слышал только от вас. Может, никакого трупа в погребе и не было.

- Ну да, я его на глазах у старушки на улицу вынес.

- Вы знали о проходе в заборе.

- Да как бы я успел за двадцать минут убить, с соседкой поговорить, вытащить, найти место, закопать, — ведь рощу потом облазили…

- И время убийства мне известно только с ваших слов. Соседка три раза видела, как вы уходили с дачи, но ни разу — как вы туда пришли. Вы говорите, что встреча с Марусей была назначена на три часа — а вдруг нет? А вдруг на час или на два? И убита Маруся раньше, а перед бестолковой старушкой вы потом разыграли… пантомиму. Теперь о трупе. Допускаю, что вы его спрятали в погребе и уехали в Ленинград. Но ведь ничто не мешало вам, при наличии толковых родственников, преодолеть страх и вернуться хоть на несколько часов, тело перепрятать и уехать обратно. Звучит, конечно, фантастично, но ведь и вы рассказали не менее фантастическую историю. В пятницу, субботу и воскресенье Черкасские, Дмитрий Алексеевич и Борис были заняты похоронами Любови Андреевны и находились в Москве. Дача была пуста.

- Да за что мне её было убивать? — закричал Петя.

- Утром перед вашей встречей Маруся сказала сестре, что чего-то боится. Что произошло между вами в лесу, когда вы венки плели? Может быть, в среду вам удалось то, что не удалось в воскресенье, потом вы испугались и задушили её. Вы не похожи на насильника — да кто в обычной жизни на него похож?

- Я вам всю правду выложил — как человеку, — после долгого молчания заговорил Петя вздрагивающим голосом. — Если хотите знать, не вы меня с билетами поймали. Вы б и не поймали: упёрся бы и все! — я сам вас выбрал, ещё тогда, в первый раз Я никому ничего не рассказывал, даже своим, три года молчал и не могу больше так жить. Мне страшно. Я думал, вы человек, а вы… охотник, вам бы добычу затравить любым способом.

- Не забывайте: эта добыча-убийца. Я должен прокрутить все варианты, чтоб не ошибиться. Кстати, а родителям как вы всё объяснили?

- Поднапрягся, нафантазировал, выкрутился.

- Может, и сейчас нафантазировали? Ладно, продолжаем. Вы плели в лесу венки…

- Ну да, я хотел её поцеловать — ну и что? Она меня долбанула по голове и обозвала. Ну и что тут такого? Она мне нравилась, даже очень, я ж не знал, что у неё кто-то есть.

- «Кто-то есть»? Кто? Кто есть?

- Не знаю. Она сказала с таким презрением, сквозь зубы: «Кретин! Кому ты нужен? Я люблю человека, до которого вам всем, как до неба!» Я обиделся.

Очень интересно! Кого же она любила… и боялась? Да, любила и боялась. А художнику сказала, что любит Петю — зачем? Я изучающе посмотрел на него. Нет, не он. Дмитрий Алексеевич? Борис? Необязательно. Совсем необязательно. Какой-то человек, с которым она познакомилась на Свирке? Самое вероятное. Нет! Она говорит о нем Пете в воскресенье, сразу по приезде в Отраду, она не успела ещё ни с кем познакомиться… Она изменилась с весны — и не из-за Пети. Несмотря на уговоры художника, бросила сцену — почему? Почему именно университет? Ведь догадывалась, что мало шансов. Ладно, это потом. Среда. У неё было свидание с кем- то на даче. С кем-то, кого она любит и боится… утром призналась сестре, что боится. Но почему на даче? Ведь она знала, что туда должен приехать Петя?

- Петя, вы точно договорились с Марусей на три часа? Именно на даче и именно на три?

- Я сказал: «Переписывай скорее: мне в субботу отдавать, а я ещё сам не переписал». Тут она и сказала насчёт среды: три часа. Я говорю, чтоб к среде было готово. А она: «Всегда готова!» Вообще к поступлению она относилась легкомысленно

- А как вы думаете, она смогла бы поступить?

- Если б повезло, а так… смеялась: «Мне абсолютно все равно».

- Странно. Она всегда являлась на ваши вечерние занятия?

- Иногда звонила, что не придёт, раза четыре.

- Вот скажите, Петя, вы очутились в светёлке и увидели Марусю. А ещё? Какие-нибудь мелочи, детали… Постойте! Когда вы в первый раз смотрели в окно, ещё закрытое — ну, до речки — вы видели на столе ту самую тетрадь? Сосредоточьтесь, вспомните… стол, тетрадки, сверху ваша… ну?

- Не помню, не обратил внимания. Во второй раз окно было открыто, и тетрадка прямо бросилась в глаза.

- Жаль. Маруся брала её с собой на Свирку и принесла назад. Когда? До вашего первого прихода или в то время, как вы её на речке искали?

- Вы хотите сказать… — Петя передёрнулся. — Вы думаете, они уже были там вдвоём и видели, как я в окно стучал?

- Не исключено. Ведь не могла она назначить два свидания на один и тот же час. Возможно, на дачу она пришла гораздо раньше, и подошёл он. Вам они не открыли… Знаете, Петя, в таком случае вы представляете опасность для убийцы, он вас видел из окна, но не знает, что именно видели вы. Да, наверное, все произошло раньше, и убийство…

- Нет, нет! Она была задушена буквально перед моим вторым приходом. Это точно. Она была совсем тёплая, когда я её на руки взял.

- В какой позе она лежала?

- На спине, ближе к стенке… В общем, если б не лицо, то спокойно лежит человек. В этом было что-то жуткое: как будто спит — и такое лицо. Нет, не похоже, чтоб она сопротивлялась, то есть никаких следов борьбы. Это был кто-то свой.

- А одежда? Может быть, что-то сдёрнуто, порвано?

- Да нет. Красный сарафан, такой пышный, в оборках…

- А шаль? Вы спрятали её в погребе в пунцовой шали с кистями, да?

- Нет, никакой шали не было. Да! Была. Она висела на спинке стула, но я её в шаль не заворачивал.

- И ещё на ней был купальник, да?

- Опять ловите? — взорвался юный Вертер. — Про купальник я ничего не знаю, под сарафан не лазил!

- Да ведь вы с ней по комнатам бегали, падали, могли заметить.

- Не заметил! Вот браслет у неё был, на левой руке, я обратил внимание.

- Что за браслет?

- Не рассмотрел. Я в погребе его засек — темно. Помню только, что тяжёлый. Он с руки сползал, я его вверх подтянул, ближе к локтю.

- Вы раньше видели на ней этот браслет?

- По-моему, нет… Нет. Она никаких украшений не носила. А знаете, — Петя оживился, — может, этот браслет ей убийца и подарил. Вот именно на свидание и привёз, она и надела.

- Вполне вероятно, — рассеянно отозвался я. — Ладно, Пётр, мне надо думать, думать, думать. Если понадобитесь, позвоню.

- Иван Арсеньевич, а можно я к вам буду ездить?

- Можно.

Действительно он нуждается во мне, потому что я его единственный поверенный, так сказать, единственная надежда? Или им руководят толковые родственнички? На убийцу Петя вроде не тянет, но все ли он рассказал, так ли рассказал?.. Труп в погребе! Загадка… И Павел Матвеевич… Зачем? В безумии? Я в полной тьме.

- Я так и знал, что Анна Павловна, — рассуждал Игорёк после завтрака, — только ошибся насчёт мужика: не Борис, а художник. Сразу видно — ходок. Обеих сестёр охмурил, а в среду чего-то там открылось, по чему-то там Анюта поняла, что у него с младшей полный порядок: та проговорилась на речке. Анюта её заманивает на дачу — покушать или ещё чего, — а той все равно на даче с Петей встречаться. Одним словом, она её душит и уезжает к любовнику. Приходит, а у самой нервы… и раздумья: труп-то остался. Говорит ему, что к семи вернётся, а сама мчится в Отраду прятать. Ну, тут влез этот Вертер с билетами — и она уезжает обратно в Москву. А нервы все-таки сдают. Возвращается ночью, обыскивает дом, находит труп и перепрятывает. Она, она — и по времени все сходится.

- Мало ли что по времени, — проворчал Василий Васильевич. — По времени и Борис мог успеть: на работе его видели утром и вечером, а на какой он там машине занимался — это ещё неизвестно. Не время важно, а психология.

В наших прениях Игорёк обычно делал ставку на Анюту, бухгалтер же «отдавал предпочтение» математику.

- Именно что психология! Мужчине незачем её убивать, как вы не понимаете? Незачем! Она ж его любила — кого-то там… не сопротивлялась и так далее. Анна Павловна — больше некому.

- Она была в это время в Москве, — вмешался я. — Петя настаивает, что Марусю убили где-то в четыре. В пять минут пятого она была ещё тёплая.

- Конечно, тёплая — жарища под тридцать. А Петя со страху ещё и не то скажет, — Игорёк задумался и добавил: — Впрочем, Анна Павловна и из Москвы успевала приехать, убить и опять к любовнику вернуться. Где она больше пяти часов шлялась?

- По Бульварному кольцу, — ответила Анюта, входя в палату; я похолодел. — Люблю старую Москву. Очевидно, Дмитрий Алексеевич уже всех ввёл в курс дела. Тем лучше: не придётся объясняться.

- Нет, Анна Павловна, придётся.

- Зачем? Я разоблачена, передавайте материал в прокуратуру.

Анюта улыбнулась насмешливо и прошла к отцу. Я невольно улыбнулся в ответ. Сколько ж она успела подслушать? Неужели все, что Игорёк нагородил?

Помощники мои затаились, Анюта принялась ухаживать за отцом. Горшок в больничном обиходе называется «уткой» — этот заветный предмет «сыщику» снится по ночам, ведь на мне трое неподвижных. Она бегала с «уткой», потом побрила, умыла, причесала отца, напоила его молоком… Я наблюдал за ней и готовился к бою, уже наполовину проигранному: не удалось застать врасплох, надо же так попасться! Для полноты картины не хватало художника — и он пришёл, остановился на пороге, огляделся, пожелал всем доброго утра. Подошёл ко мне, вынул из полиэтиленового мешочка несколько пачек «Явы» и апельсины, выложил все это в тумбочку и сел на табурет рядом с моей койкой. Если б можно было все переиграть, хоть свидетелей ликвидировать на время, но… может быть, оно и к лучшему? Сама собой складывалась «очная ставка» с привкусом скандала. И я решил подогреть атмосферу.

- Анна Павловна! — громко сказал я. Дмитрий Алексеевич вас не выдавал, не сверкайте так на него глазами. О том, что вы его любовница, я узнал из другого источника. Он только добавил подробностей.

Тут на меня сверкнул глазами художник и вскочил, но меня уже понесло. Я не знал, кто задушил девочку, возможно, никогда не узнаю, однако её близкие, все четверо, своей крутнёй и ложью неимоверно запутали дело. Во мне закипал почти гражданский гнев.

- И меня, Анна Павловна, меньше всего интересуют переживания дамы, мятущейся между мужем и любовником. Это слишком высокая тема, чтоб я посмел её коснуться… высокие, святые чувства: и хочется, и колется, и мама не велит…

Анюта вздрогнула, странно взглянула на меня и пробормотала:

- Откуда вы знаете?

- Все это отражено в классике: роковой треугольник, долг и чувство, любовные утехи и семейная скука. И самое страшное: а вдруг узнает муж? — я выбирал детали наиболее пошлые, я вызывал их обоих на возражения: что-то раскроется в споре! — но они молчали. — Вы испугались скандала и все скрыли — понятно, понятней некуда. Повторяю, в дамских переживаниях я копаться не намерен. Но скажите: вы догадываетесь, кого любила и боялась ваша сестра?

Анюта глядела на меня широко раскрытыми пустыми глазами, Дмитрий Алексеевич заговорил с недоумением:

- Но разве не мальчишку? Бросила сцену, загорелась в университет поступать… и потом: зачем бы она мне врала?

- Дмитрий Алексеевич, ну кого может напугать Петя? И девочка была не из пугливых, судя по всему.

- И все же она любила мальчишку, как это ни странно! — упорствовал художник. — Вы бы слышали, как она сказала об этом…

- А, перестань! — оборвала его Анюта. — Она была редчайшая актриса и жила этими своими выдумками…

- Её смерть — не выдумка, Анна Павловна. Вы не знаете, с кем она должна была встретиться в среду, когда её убили?

- Я ничего не понимаю! — закричала Анна.

Впрочем, мы кричали все трое, стоя друг против друга посреди палаты, а приговорённые к койкам свидетели лежали, замерев. Оригинальная очная ставка.

- Ничего не понимаю и знать не хочу ваших намёков! Что вам нужно? Да, я во всем виновата! Да, я её бросила, уехала к любовнику, копалась в своей душонке, тряслась за свою шкуру. Довольны? А я ничего не хочу, вообще ничего!

Анюта бросила на меня прямо-таки ненавистный взгляд (давно уже никто не принимал меня так всерьёз!), схватила матерчатую сумку и крупным, резким шагом вышла из палаты. Признаться, я превратился в «профи» и следил за её походкой: «торопливый бег», «быстрый лёгкий шаг» в светёлке, над погребом… Я опомнился и кинулся к двери, крикнув на ходу:

- Дмитрий Алексеевич, обязательно дождитесь меня!

Она быстро шла под клёнами, я догнал её и схватил за руку.

Засияли голубые глаза, и я вдруг забыл обо всем.

- Анюта, простите ради Бога…

- Неужели вы не понимаете? — сказала она равнодушно, но её всю трясло. — С тех пор как я увидела папу там, в погребе… после маминых похорон — мне абсолютно все равно. Я умерла, понимаете? Меня нет.

- Нет, нет, это не так… так не должно быть, — забормотал я. — У вас есть жизнь, вы прекрасны, и мы раскроем тайну.

- Зачем? Они не вернутся.

- Мы найдём убийцу.

- Зачем он мне? Я их больше не увижу.

- У вас есть отец.

- Он меня не знает. Ему все равно, кто за ним ухаживает.

- Как вы ошибаетесь. Любовь чувствуют не разумом.

- Ань! — раздался сиплый голос: возле нас стояла санитарка Фаина, похожая на старую швабру, и с интересом слушала. — Твой вчера от котлет отказался, я их скушала сама. Чтоб ты знала…

- Пойдёмте! — я опять взял Анюту за руку и увлёк на боковую тропинку.

- Куда вы меня тащите?

- В беседку. Мне хочется с вами поговорить. Можно?

- А вы не будете копаться в дамских переживаниях? — с отвращением спросила Анюта. — Как вы сказали: и хочется, и колется, и мама не велит? Мама как раз знала и не велела.

- Любовь Андреевна! — воскликнул я.

- Да, да, случайно. И всё. Я поиграла во взрослые игры — все кругом играют — и будет. Доигралась. Чтоб больше к этому не возвращаться, скажу: ни муж, ни Митя мне и раньше не были нужны, а теперь подавно. Всё — пустяки и пошлость.

- Какой такой Митя?.. Ах да! Он вас любит.

- Перебьётся.

Я ей не верил: «Только с тобой я себя чувствую настоящей женщиной» — так ведь она сказала ему? — но настаивать боялся.

- Анюта, признайтесь, почему вы мне не доверяете?

- Это вам Дмитрий Алексеевич сказал?

- Да.

Она остановилась на мгновенье, улыбнулась насмешливо и нервно, как там, в палате, и ответила:

- А об этом вам ни в жизнь не догадаться. Ладно, давайте ближе к делу. Хотя я действительно ничего не знаю, и ваши давешние вопросы о Марусе меня просто поразили.

Мы вошли в дворянскую беседку. Глаза слепил июльский плеск воды, камыш шуршал, лёгкие ветви шелестели, и отчаянно надрывалась какая-то птица на кладбище, на том берегу.

— Боюсь, кое-каких переживаний коснуться все-таки придётся. Например, почему вы приехали к Дмитрию Алексеевичу в день исчезновения Маруси днём, а не вечером?

- Я сама не знала, поеду я к нему или нет. Утром на всякий случай сказала Марусе, чтоб она ключ с собой на пляж взяла: вдруг я уеду в Москву. Она ответила: «Поезжай. Я Боре не скажу».

- Она знала, куда вы собираетесь?

- Нет, конечно. Но догадывалась, что не к мужу. Год назад, тоже летом, — родители в санатории были — я два раза к Мите ездила и просила её молчать. Ну, после её слов мне стало так противно, что я решила покончить с этим не вечером, а пораньше, как можно скорее. Покончить — вы мне верите? — она глядела с тревогой, я кивнул, но не верил. — В двенадцать сказала, что уезжаю, а она вдруг взмолилась: «Не оставляй меня одну, я боюсь». Сыграть Маруся умела: я испугалась, решила остаться. Но она засмеялась и говорит: «Я просто хотела проверить, кого ты больше любишь: меня или своего друга. Поезжай, поезжай, ты мне мешаешь». Она меня как будто выпроводила, но дала слово, что перейдёт на пляж. И не сдержала — на пляже её Петя не нашёл.

- Да, видимо, вы ей мешали, видимо, в тот день у неё тоже было свидание.

- С кем? С Петей?

- И с Петей и, наверное, с убийцей. А вы в ту среду так со своим другом и не покончили? — никак я не мог свернуть с этого пункта.

- У него там какой-то грузин все путался под ногами, все жаловался: «Вторые сутки в

Москве, а по полдня сплю». Да это все ерунда, главное-другое. Главное, что я опоздала на последнюю электричку и проторчала всю ночь на Казанском.

- То есть как? Вы же ушли от художника в десять?

- Да, но я не сразу поехала на вокзал.

- А куда же вы поехали?

- Это не имеет значения. Ночь я провела на Казанском.

- Почему вы об этом никому не сказали?

- Кто б мне поверил? Я торчала на вокзале, а в это время убили Марусю.

- Вы полагаете, её убили ночью?

- Я так думала.

- Сейчас уже не думаете?

- Не знаю. Просто меня поразило исчезновение билетов. Может быть, Петя все- таки виделся с сестрой? Но зачем-то скрывает? Неужели он… Вы у него о билетах не спрашивали?

- Спрашивал, все пока неопределённо.

- А тогда я была уверена, что Маруся пропала ночью. Во-первых, она на речке сидела до последнего, чуть не до темноты.

А вечером дачников из Москвы наезжает, везде народ, дети играют. И потом: все в доме было так, будто она как обычно с пляжа пришла. Все пляжные вещи на месте… одеяло в моей комнате, сумка в прихожей, полотенце и мой купальник на верёвке на кухне, термос в шкафчике и ключ в столе. Только окно открыто и свет на кухне. Этот свет меня и напугал…

- Что вы сказали Павлу Матвеевичу по телефону?

- Что Маруся пропала ночью. Он закричал: «Как это могло случиться?» Я говорю: «Мне надо тебе рассказать что-то очень важное. Только тебе! Ты можешь приехать без мамы?» Он спросил: «Да что такое?» Я думала рассказать ему о своих похождениях.

- Он ведь не знал о вас с Дмитрием Алексеевичем?

- Да вы что! Он бы меня убил. Или его. Не знаю.

- И все же вы собирались рискнуть?

- Да, я прямо по телефону начала, настолько обезумела: «Папа, ты должен знать…» Он крикнул: «Замолчи! Никому ничего не рассказывай, поняла? Ничего не предпринимай без меня. Я приеду». А телефонистка говорит: «Сходите в милицию. Может, им уже что-то известно». Я побежала, там сразу стали всякие вопросы задавать: когда и где… А я ждала папу. Я сказала то, что потом повторила на следствии: спала, ничего не слышала… и примерное время-с одиннадцати ночи до семи утра.

- И как же вы не поговорили с отцом!

- Не вышло. Я подбежала к ним, а мама закричала на меня и стала падать. Я её убила.

- Анюта, — поспешно заговорил я, — перед похоронами, в пятницу и субботу, вы все были в Москве? Я имею в виду вас, вашего отца, Дмитрия Алексеевича и Бориса. Никуда поодиночке надолго не отлучались?

- Кажется, нет. В пятницу мы ездили по всяким учреждениям, что-то там оформляли… в общем, меня не оставляли одну, я только помню себя на заднем сиденье машины, а больше ничего. Да, на ночь папа дал мне снотворное и сказал: «После похорон ты мне все расскажешь о Марусе. А пока никому ни слова».

- Именно о Марусе? Не о вас самой, а о Марусе?

- Он так выразился. Наверное, про её исчезновение, да?

- Так об этом все знали. Почему «ни слова»?

- Не знаю. Он и когда в погребе сидел… а мы с Дмитрием Алексеевичем просто окаменели, он все повторял: «Только никому не говори». Эти слова у меня в голове звенят. А потом мы папу в больницу привезли, где он хирургом работал, его увели наверх. Я сидела в вестибюле, Дмитрий Алексеевич пошёл узнавать. Вернулся и говорит: «Пока неизвестно. Может, обойдётся. Я еду в Отраду, в милицию. Мы должны все о нас с тобой рассказать, понимаешь?» А я говорю: «Сначала я все папе расскажу. Он велел молчать». Он сказал: «С Павлом ты, наверное, не скоро сможешь поговорить». Я ответила, что дождусь. Так до сих пор и жду. А Дмитрий Алексеевич меня не выдал, пожалел. Вы говорите: Митя меня любит. Не любит, а жалеет. Он очень добрый, вообще с ним было легко и радостно.

- Ну нет, это не жалость, а самая настоящая страсть. Он как будто ею и живёт, я же чувствую. Пусть он человек лёгкий и радостный, но вы его задели сильно, и никаким цинизмом он не прикроется.

- Я ничего такого не замечаю. Вы, должно быть, более компетентны в страстях. И давайте переменим тему.

- Анюта, вы три раза в ту неделю видели погреб: во вторник хотели там прибраться, в четверг, осматривая дом, и в понедельник, когда там находился Павел Матвеевич. И в погребе ничего не изменилось?

- Ничего.

- А как вы осматривали… перебирали вещи, да?

- Там перебирать нечего, все на виду. А почему вы спрашиваете?

- Да просто интересно, с какой стати Павел Матвеевич оказался именно в погребе?

- Но ведь он… — Анюта помолчала. — Он ведь с ума сошёл. Дмитрий Алексеевич его позвал, а он сказал про какие-то лилии, что их закопали… Что за лилии?.. Мама их так любила…

- Любила? У вас они росли в саду?

- Да, за домом.

- За домом… Из светёлки были видны?

- Может быть… там кусты кругом. В общем, они росли на полянке, где стол стоит.

- А сейчас?

- Нет. Я ничем не занимаюсь. Все равно.

- Но вы помните точное место, где они росли?

- Конечно… — Анюта вдруг обеими руками схватилась за мою здоровую руку. — Вы думаете… вы хотите сказать, там Маруся… что её кто-то закопал?

- Да нет… не знаю, — я и сам был ошеломлён. — Ведь сад осматривали?

- Весь осматривали, с собакой… Ведь если копать могилу, ведь заметно? Иван Арсеньевич!

- Анюта, погодите! — у меня мелькнула безумная идея. — Сегодня я не могу отлучиться из больницы, после обеда хирург из района приезжает смотреть снимки моей руки… — хирурга мы и вправду ждали, но я мог бы ускользнуть после его визита. Однако моя идея собрать их всех четверых на лужайке, где когда-то росли лилии, не могла осуществиться сегодня: надо было ещё поймать Бориса и Вертера. — Сегодня не могу, а завтра мы проверим. Вот что, поезжайте в Москву прямо отсюда, переночуйте там. У вас есть с собой деньги?

- Я останусь. Я Марусю не боюсь.

- Зато я за вас… впрочем, как знаете. Я приду к вам в семь часов вечера завтра.

- Буду ждать.

Мы вышли из беседки и пошли в высокой пёстрой траве, в ромашках и венериных башмачках. Анюта впереди. На её волосы, на пышный блестящий узел, лежавший низко на шее, вдруг села бабочка — как драгоценное украшение, — прозрачные узорные крылья задрожали, вспыхивая на солнце. Я засмотрелся и заговорил задумчиво:

- Как бы мне хотелось увидеть тот портрет Дмитрия Алексеевича. Я представляю вас в голубом, а Марусю в красном…

- Да! — Анюта обернулась, бабочка вспорхнула. — Именно так. Я в бледно-голубом длинном балахоне из кисеи, а Маруся в пунцовой шали с кистями.

- И обязательно драгоценности, — продолжал я. — На вас, например, серебряный обруч с жемчугом и волосы распущены. А у Маруси на левой руке тяжёлый золотой браслет. Нравится?

- У нас драгоценностей никогда не было, даже у мамы. Мы жили в обрез.

- Неужели Маруся вообще украшений не носила, хоть дешёвых? Девочки любят всякую мишуру.

- Ей не нужно было. Она сама была драгоценность.

Дверь в палату оказалась чуть приоткрытой, сантиметра на два. Я остановился: да, все слышно. С некоторых пор — даже не знаю когда, на днях — меня временами охватывало странное ощущение. Опасности? Да нет, слишком сильно сказано… чьё-то невидимое, осторожное внимание — так, словно тень в окне, шорох в траве, след на песке.

Однако мои инструкции выполнялись чётко: Василий Васильевич жаловался, что я ничего не рассказываю, «развёл секреты, а ведь черт-те что творится, но непонятно». Стоическое молчание моих помощников на допросах компенсировалось полунощными беседами: бухгалтерский опыт и восемнадцатилетний задор.

— Дмитрий Алексеевич, — сказал я, входя, — прошу прощения за давешнюю сцену. Хотел спровоцировать Анюту на откровенность — и перестарался.

- Осторожнее, Иван Арсеньевич! — угрюмо отозвался художник. — Девочка слишком много страдала — я вас предупреждал. Уже три года…

- Я хочу вырвать её из этого смертного круга.

- Каким образом?

- Найти убийцу.

- У вас есть какие-то предположения? Вы подловили Вертера?

- Пока не удалось. Он сидел в теньке на крылечке.

- А, черт, я так на него надеялся! Что значит ваша фраза «Маруся кого-то любила и боялась», и с кем она должна была встретиться в среду? Что вы знаете?

- Утром она сказала сестре, что чего-то боится, и тут же почти выпроводила её в Москву.

- Но ведь это был розыгрыш? Или нет?

- Эти её розыгрыши… Знаете, Дмитрий Алексеевич, один человек сказал, что она играла с огнём и доигралась.

Он пристально посмотрел на меня.

- Этот ваш человек, видно, хорошо её знал, лучше, чем я. Но неужели Вертером она нас всех так провела, что мы просмотрели рядом с ней какого-то монстра?

- Что-то просмотрели. К Пете она обратилась с уже готовым решением поступать в университет. Актриса, завораживающая своей игрой и сама ею завороженная, — на что она могла променять это счастье? На филологию? Не верю. Женщина все отдаст только за любовь.

- Боже мой! — воскликнул Дмитрий Алексеевич. — А я её считал капризным ребёнком. И все же непонятно: любовь любовью, но зачем менять сцену на университет?

- Мне тоже непонятно. И для всех вас её решение было неожиданным?

- Совершенно неожиданным. Павел говорил: «Подумай, больше ты ни на что не способна». В феврале её смотрел мой старый друг — великолепный актёр, — Дмитрий Алексеевич назвал известную фамилию:- Она играла Наташу Ростову и всех поразила. И вдруг!..

- Вы все почему-то вспоминаете именно этот спектакль.

- Он оказался последним. На эти ребятишек было смешно смотреть, но не на неё: она была в своей стихии — Наташа Ростова, в коричневом бархате, в пунцовой шали… Не убавить, не прибавить!

- А мне представляется, там не хватало последнего штриха — для полноты картины.

- А именно?

- Золота.

- Золота? Не понимаю.

- Я как-то вдруг представил эту шаль, пышный бархат, блестящие волосы в пляске и золотой блеск… знаете, вспыхивает золото… что-то такое — ожерелье или серьги… нет, браслет!.. именно тяжёлый золотой браслет на левой руке.

Дмитрий Алексеевич задумался.

- Мне не приходило в голову… Я ведь так и написал её, в этой шали — старинная, ещё бабкина… Анюта в голубом, а между девочками Люба в белых одеждах. В общем, стилизация под средневековую аллегорию. Ника сравнил Марусю с отблеском пламени на бело- голубом. Нет, золото не вписывается — диссонанс-без украшений естественнее. Да у Черкасских золота никогда и не водилось.

- Кто такой Ника?

- Да вот актёр — Николай Ильич. Он бывал на сеансах, его Маруся заинтересовала. Понимаете, он бы как раз смог ей помочь: для того я их и познакомил — да ей уже ничего не нужно было.

- Да, жаль. И как раз мой любимый актёр, — вставил я мечтательно и вздохнул. — Каков он в жизни? Мне всегда хотелось разобраться в психологии лицедея: что остаётся, когда снимаются чужие маски…

- Знаете, Нику тоже потрясло это преступление. Я ему и о вас говорил, и о вашем оригинальном следствии в сельской больнице. Выздоравливайте — познакомлю. Заодно и портрет посмотрите. Он у меня, Анюта не в силах его забрать, а я не в силах отдать.

- Благодарю, с удовольствием.

- Ну что ж, — Дмитрий Алексеевич поднялся, — на днях заеду.

- Если можно, завтра. К семи вечера на дачу Черкасских. Я там провожу эксперимент.

- Вот как? Интересно.

Едва дверь за художником захлопнулась, Игорёк завопил:

- Золото — я же говорил!

- Помолчи, — шёпотом сказал Василий Васильевич. — Ты сегодня уже высказался.

- Золото, — зашептал Игорёк в упоении. — Я с самого начала говорил. Золото — вот настоящий мотив преступления, а не какие-то там охи-вздохи. Убийца возвращался за браслетом.

- Помолчи ты! Ваня, что за эксперимент?

— Мне не дают покоя эти лилии Павла Матвеевича. В саду против Марусиного окна три года назад росли на лужайке лилии, их любила его жена, — я говорил тихо, тихо пересёк палату и резко отмахнул дверь: в коридоре возле столика дежурной хохотали две медсестры, больше никого не было. Не успокоясь на этом, я выглянул в раскрытое окно над моей койкой: никого. Кусты сирени и боярышника отстоят от стены довольно далеко, метра на три. — Кажется, друзья, у меня начинается мания пре следования. Но давайте поосторожнее.

- Ваня, ты думаешь, её там закопали, а отец что-то видел и в уме тронулся?

- Василий Васильевич, это можно проделать, не оставив следов?

- Ну, в общем, в клумбе незаметно можно закопать. Снять верхний грунт, чтоб корешки цветов не повредить, копать аккуратно, землю в кучку, лишнюю, которая останется… а обязательно останется, как ни утрамбовывай… так вот, её потом занести куда-нибудь, хоть в Свирку ссыпать. А сверху положить тот же дёрн — цветы и трава. Все можно, коли время есть… Вот только собака учёная — как она вот: почует сквозь землю запах или нет?

- Да чего она там почует! — нетерпеливо вмешался Игорёк. — Если Павел Матвеевич что- то видел, то уж в ночь на понедельник, а она умерла в среду днём. При такой-то жаре все раз ложилось, а собака живую ищет, по обуви…

- Не тарахти. Ты, Ваня, хочешь это место раскопать?

- Эх, черт, и меня там не будет! — простонал Игорёк.

- Хочу попробовать.

- Как же ты с рукой-то?

- Так ведь не я буду копать. Есть кому — художник, математик, Вертер… А я за ними понаблюдаю. За ними и за Анютой.

- На испуг хочешь взять?

- Поглядим. Хочу на них на всех вместе поглядеть. Да и они давно не виделись.

- Ваня, а актёр-то, ну, художников друг, мужик стоящий?

- Кто его знает. Актёр сильный, я его видел в роли Отелло. Если уж выбирать, Вертеру до него, как до неба.

- Отелло задушил Дездемону! — крикнул Игорёк во весь голос.

Вечером, когда уехал районный хирург, а вместе с ним и Ирина Евгеньевна, из её кабинета я заказал разговор с Борисом и Петей. Москву долго не давали. Я сидел над блокнотом! и размышлял.

Итак, по свидетельству Пети, Маруся убита (задушена) в среду третьего июля, примерно в четыре часа дня.

Версия о «постороннем убийце». Впервые он увидел Марусю на пляже — в понедельник, вторник или в ту же среду. Заметив, что она осталась одна (скажем, подслушав разговор сестёр о поездке Анюты в Москву), он следует за ней. Она идёт через рощу на встречу с Петей, в то время как Петя по посёлку идёт на пляж или ищет её там. Преступник видит, что она раздвигает доски в заборе, проделывает то же самое, оказывается в саду и наблюдает за домом. Маруся включает свет на кухне, кладёт на место пляжные вещи, открывает окно. Преступник проникает в светёлку, насилует и убивает. Затем уходит прежним путём, но вскоре возвращается, возможно, с той же целью, что и Петя: стереть отпечатки пальцев.

Однако в версии о постороннем убийце есть ряд провалов. Во-первых, внешний вид убитой. Маруся, несомненно, отчаянно сопротивлялась бы, следы борьбы (царапины, синяки, порванная одежда и т. п.) должен был заметить Петя. Допустим, преступник после убийства, так сказать, придал телу спокойную позу, расправил сарафан — но спрашивается, зачем ему тратить драгоценное время на этот камуфляж? Понятно, что медицинская экспертиза без труда обнаружит следы насилия. Во-вторых, самый кардинальный вопрос: куда из погреба исчезло тело? Предположение, что преступник вернулся в дом в третий раз, обнаружил в незнакомой обстановке погреб, вынес тело и где-то закопал-не выдерживает критики. Подобные действия — неоправданный риск для человека, не осведомлённого о других обитателях дачи: в любой момент может кто-то войти и застать в доме чужого. И самое главное: никому — ни убийце постороннему, ни, так сказать, «своему» — не придёт в голову, что под рукой окажется какой-то трус и спрячет концы в воду.

Вот он бежит, скрывается в роще, вдруг спохватывается (что-то упустил, например, уничтожить следы), возвращается. С момента убийства прошло всего несколько минут — а труп исчез! В ужасе он обегает все комнаты: тишина и пустота. Конечно, он не стал даже обыскивать дом и тем более возвращаться туда в третий раз, ведь убийца знает, что сокрытие трупа имело смысл только для него. Он уходит в тяжком, страшном недоумении.

Против «убийцы со стороны» свидетельствует и ещё одна важная деталь: браслет на руке убитой. Его видел только Петя (ни Анюта, ни художник) и только после убийства. О чем говорит этот факт? Или браслет подарен только что на свидании (маньяку с речки, очевидно, не до подарков), или подарен раньше кем- то, знакомство с которым Маруся скрывает, а потому скрывает и подарок. Стало быть, на свидание с Петей она не надела бы украшение, хранимое тайно. Стало быть, в тот день у неё было другое свидание.

Стало быть, требуется другая версия. Мне все мерещится школьная сцена, дядюшкина гитара, кудри и пунцовая шаль, восторженный зал и замшевый поясок на тонкой талии. Случайно или не случайно этот спектакль оказался для неё последним? Кто такой Петя — первая любовь или подставное лицо, на которое ссылается она, чтобы как-то объяснить университет? Какой-то мужчина — не школьник, не ровесник: того скрывать нечего — видит Наташу Ростову, увлекается, увлекает и её.

Но вот их встречи обрываются. Маруся переезжает на дачу, где должна, по требованию родителей, во всем подчиняться старшей сестре. Свидание девочки со своим другом (друг-убийца — насмешка! но как его назвать?) было, конечно, условлено заранее: тот не мог приезжать в Отраду, когда ему вздумается, из-за Анюты. И, наверное, Маруся не случайно выбрала для Пети именно среду — он подставное лицо (она и весной не всегда являлась на их вечерние занятия). Почему она скрыла от сестры, что в среду должна передать Пете билеты? Возможно, она собиралась сообщить об этом Анюте в последний момент, на речке, чтоб та не успела переменить планы на этот день, не осталась бы дома, одним словом, не помешала бы.

Между первым и вторым явлением Пети на даче происходит убийство. Найди, кому это выгодно, и ты найдёшь преступника — святая заповедь Шерлока Холмса. Изнасилование, патологический взрыв сексуального маньяка, кража, шантаж, сведение счетов, устранение в качестве свидетеля — все эти мотивы ничем не подкрепляются. Немотивированное убийство тоже исключается: не было следов борьбы.

Состояние аффекта. Чем вызвано? Например, ревностью. Но, судя по всему, Маруся любила своего друга, до которого «всем, как до неба». И он — конечно, не мальчик и, конечно, это понимал. И какая непостижимая власть: ради него отказаться от) своего дара, блеска, успеха, от того, чем до сих пор жила. Их отношения — загадка для меня.

Может быть, её слова: «Я боюсь»- не розыгрыш? Может быть, она попыталась освободиться от этой власти и погибла?

Итак, какой-то друг-убийца. Не представляю! Даже если полностью исключить «маньяка с речки», наверняка остаётся круг лиц, о которых мне ничего неизвестно. Отправным моментом версии о тайном друге мне представляется школьный спектакль. Но на спектакле помимо десятиклассников, учителей и родственников присутствовали какие-то там бывшие ученики. В моем же поле зрения всего четверо, причём их роли, кажется, уже распределены: Петя, если ему верить, явился нечаянным соучастником преступления, остальные трое были заняты друг другом и играли в игры рокового треугольника.

Петя. На роль друга-убийцы вроде не тянет (Да! Если б он изнасиловал Марусю, то не унёс бы билеты, грубо говоря, в штанах), но имеет толковых родственников, и все мои версии и размышления построены в основном на его показаниях. А если они не точны или лживы?

Дмитрий Алексеевич. Имеет алиби на время убийства (портрет Гоги), вряд ли стал бы назначать два свидания на один день и, кажется, до сих пор с ума сходит по своей Люлю.

Борис. Алиби нечёткое, никем не подкреплённое — с девяти до восемнадцати часов. Весной занимался с Марусей математикой, что-то знает о ней: «играла с огнём, вот и доигралась». Но вообще в те июльские дни, по-видимому, был занят романом жены и художника: «эта любовь им бы недёшево обошлась».

Анюта. Её душа-для меня тёмный лес. Я топтался на опушке, боясь углубляться, я не хотел, чтобы она оказалась причастной к смерти сестры. И все же: как согласовать её намерение покончить с любовником как можно скорее и слова, сказанные за два дня до этого своему Мите: «Только с тобой я себя чувствую настоящей женщиной»? Где действительно она провела больше пяти часов? Как могла опоздать на последнюю электричку, уйдя от художника в десять часов? И наконец: чем я заслужил её недоверие?

Ника, Николай Ильич, Отелло-новое любопытное лицо. Видел Наташу Ростову, заинтересован, присутствовал на сеансах портрета, потрясён происшедшим. Имеет смысл познакомиться.

Да, круг мой весьма ограничен. И слишком мало данных об убийце. Кто-то «свой»… быстрый лёгкий шаг… тяжёлый браслет на левой руке — подарок… Что-то будет завтра? Неужели там,»а лужайке, где когда-то пили чай за столом с кремовой скатертью, цвели лилии и смеялись дети — неужели там раскроется смысл таинственных слов Павла Матвеевича?

Зазвонил телефон. Дали Петю.

— Добрый вечер. Это Иван Арсеньевич. Вы мне завтра нужны на даче Черкасских. В семь часов вечера. Договорились?

- Зачем? — Вертер явно затрепетал.

- Там узнаете.

- А зачем?

- В общем, жду. До свидания.

До Бориса я дозвонился только в двенадцатом часу.

- Здравствуйте, Борис Николаевич. Я вас разбудил?

- Здравствуйте. Я работаю.

- Очень надеюсь завтра вечером вас увидеть.

- А я думал, вы уже убийцу арестовали.

- Без вашей помощи — никуда. Вы в состоянии приехать к семи часам на дачу Черкасских?

- Что это вы затеяли?

- Следственный эксперимент.

- Ого!

- Да! Вот ещё. Ни от кого не могу добиться толку. Вы видели у Маруси какие-нибудь украшения, например, серьги, ожерелье или браслет?

- Видел. Золотой браслет с рубинами.