Антология мировой фантастики. Том 1. Конец света

Харлан Эллисон У меня нет рта, а я хочу кричать

Безжизненное тело Горристера висело головой вниз высоко над нами, под самым потолком в компьютерном зале. Оно оставалось неподвижным, несмотря на легкий, но пронизывающий ветерок, который вечно дул из главной пещеры. Бледное, как мел тело, привязанное к люстре за щиколотку левой ноги, давно истекло кровью. Вся кровь, похоже, вытекла через аккуратный разрез, рассекающий горло над впалыми щеками от уха до уха. На зеркальном металлическом полу крови не было.

Когда к нам присоединился Горристер и, взглянув наверх, увидел себя, мы уже догадались (но поздно), что ЯМ опять оставил нас в дураках и повеселился. Очередное развлечение… Троих из нас вырвало, едва мы успели отвернуться друг от друга, повинуясь рефлексу столь же древнему, как и тошнота, породившая его.

Горристер побелел, будто узрел магический символ, предрекающий ему смерть.

— О, Господи, — пробормотал он и пошел куда-то.

Мы отправились следом за ним и нашли его прислонившимся спиной к одной из пощелкивающих компьютерных ячеек. Лицо он закрыл руками. Элен опустилась на колени и погладила его по голове. Он не пошевелился, но голос из-под прижатых к лицу ладоней донесся до нас вполне отчетливо.

— Почему бы ему просто не прикончить нас и не успокоиться на этом? Я не знаю, насколько меня еще хватит.

Мы все думали о том же.

Шел сто девятый год нашей жизни в компьютере.

У Нимдока (это имя навязал ему компьютер, ЯМу нравилось развлекать себя странными звукосочетаниями) начались галлюцинации: ему пригрезились консервы в ледяных пещерах. Я и Горристер отнеслись к этому с сомнением.

— Ерунда, — сказал я. — Помните этого треклятого замороженного слона, которого он нам внушил? Бенни тогда чуть с ума не сошел. Когда мы доберемся до консервов, они окажутся несъедобными. Или еще что-нибудь случится. Лучше о них забыть. Если мы здесь останемся, ему вскоре придется предоставить нам что-нибудь, иначе мы просто сдохнем.

Бенни пожал плечами. Последний раз мы ели три дня назад. Этих личинок. Толстых, вязких личинок.

Былой уверенности у Нимдока не было. Он знал, что шансы у нас есть, но весьма небольшие. Хуже чем здесь уже не будет. Может похолодать, но это не имеет значения. Жара, холод, ливень, кипящая лава или саранча — разницы нет. Машина мастурбирует, и мы должны покориться этому или умереть.

За нас решила Элен:

— Мне надо съесть что-нибудь, Тэд. Может быть, там будут персики или груши. Пожалуйста, Тэд, давай попробуем.

Я уступил с легкостью. Какого черта спорить? А Элен смотрит с благодарностью. Она все-таки дважды ходила со мной вне очереди. Но и это не имело никакого значения. Когда мы делали это, машина всегда громко хихикала, сверху, сзади, вокруг нас. А Элен никогда не испытывает оргазма, так стоит ли беспокоиться?

Мы отправились в четверг. (Машина всегда держит нас в курсе календарных дел. Время необходимо знать ей, естественно, а не нам). Значит, четверг? Спасибо за информацию, ЯМ.

Нимдок и Горристер сцепили руки в запястьях, образовалось что-то вроде сиденья, и посадили Элен. Понесли. Бенни и я — один шел впереди, другой — сзади. На всякий случай: вдруг что-нибудь случится с одним из нас, то Элен, по крайней мере, останется жива. Черта с два останется. Да и какое это имеет значение?

Холодильные пещеры находились в сотне миль от нас, и на второй день, когда мы разлеглись под материализовавшимся в вышине пузырящимся солнцем, нам ниспослали манну небесную. На вкус она отдавала свиной мочой. Мы ее съели.

На третий день нам предстояло пересечь утиль-долину, загроможденную ржавыми остовами старых компьютерных ячеек. ЯМ так же безжалостен к себе, как и к нам. Это особенность его характера: он борется за совершенство во всем, начиная с уничтожения непроизводительных элементов в своей структуре, заполнившей весь мир, и кончая усовершенствованием пыток для нас. ЯМ последователен в своих действиях, как и надеялись его, давно уже превратившиеся в прах, создатели.

Откуда-то сверху просачивался свет, и мы поняли, что находимся у поверхности. Но мы даже не рискнули забраться повыше, чтобы посмотреть. Ведь там действительно ничего не было вот уже на протяжении ста лет. Только искореженная оболочка Земли, которая раньше была для большинства людей домом. Сейчас нас осталось пятеро здесь, внизу, наедине с ЯМом.

Я услышал неистовый возглас Элен:

— Нет, Бенни! Не надо! Пошли, Бенни. Пожалуйста, не надо!

Теперь я осознал, что давно слушаю бормотание Бенни, не обращая внимания на слова:

— Я выберусь отсюда, выберусь, выберусь…

Он повторял это снова и снова. Его обезьянье лицо сморщилось в приступе блаженного восторга и в то же время было печально. Радиационные ожоги, которыми ЯМ наградил его во время праздника, пересекались со множеством бело-розовых морщин; из нас пятерых он был самым счастливым, он «отключился», давно перестал воспринимать происходящее.

И хотя мы могли ругать ЯМ, как нам заблагорассудится, и вынашивать тайные планы о расплавке ячеек памяти и кислотной коррозии основных плат, сожжении электрических цепей, разбивании вдребезги предохранительных стекол, компьютер не вынес бы наших попыток сбежать. Когда я попытался схватить Бенни, он ускользнул. Он залез на один из банков памяти, опрокинутый набок, забитый вышедшими из строя элементами. На мгновение он застыл, сидя на корточках, как шимпанзе, на которого ЯМ сделал его похожим.

Потом он высоко подпрыгнул, ухватился за изъеденную ржавчиной перекладину и стал карабкаться по ней, по обезьяньи помогая себе ногами, пока не забрался на выступ футах в двадцати над нами.

— Ой! Тэд, Нимдок, пожалуйста, помогите ему, снимите его оттуда… всплеснула руками Элен и вдруг замолкла. В глазах у нее застыли слезы.

Слишком поздно. Никто из нас не хотел быть с ним рядом, когда произойдет то, что должно было произойти. Кроме того, мы видели ее насквозь, понимали, почему ее это заботит: когда Бенни сошел с ума, ЯМ преобразил не только его лицо. Некий орган у обезьяны Бенни превосходил по размеру наши, и Элен это нравилось! Она продолжала нас обслуживать по-прежнему, но с ним ей нравилось больше. О, Элен, ты на своем пьедестале, изначально чистая, стерильно чистая Элен! Какая мерзость.

Горристер дал ей пощечину. Она тяжело осела на землю, не отрывая взгляда от бледного, безумного Бенни, и заплакала. Плач — ее основное средство самозащиты. Мы привыкли к нему еще семьдесят пять лет назад. Горристер пнул ее ногой в бок.

А потом возник звук. Или свет? Наполовину звук, наполовину свет, нечто сияющее в глазах Бенни, ритм, звук все громче и громче, с мрачной торжественностью и слепящей яркостью, полусвет-полузвук… Темп нарастал. Наверное, это было больно и с каждым мгновением становилось больней, потому что Бенни заскулил как раненое животное. Сначала тихо, когда свет был еще тусклым и звук приглушенным, потом — громче. Плечи у него стали сутулиться и спина изогнулась дугой, будто он готовился к прыжку. Он как бурундук сложил руки на груди. Голова склонилась набок. Грустная обезьянья мордочка сморщилась от боли. Потом звук, исходящий у него из глаз, стал громче. Бенни завыл. Громко, очень громко. Я обхватил голову руками, но звук все равно проникают сквозь ладони. Мое тело затряслось от боли, будто по зубному нерву царапнули проволокой.

Неожиданно Бенни выпрямился. Он стоял на выступе у стены и вдруг резко, словно марионетка, подскочил. Свет изливался из его глаз двумя лучами. Звук все нарастал, приближаясь к какому-то немыслимому пределу. Бенни упал лицом вниз и грохнулся о стальные плиты пола. Там он и остался лежать, судорожно дергаясь, и свет растекался вокруг него.

Потом свет потек вспять, звук утих, а Бенни остался лежать, жалобно скуля. Глаза его походили на затянутые пленкой омуты. Пленкой из гнойного желе. ЯМ ослепил его. Горристер, Нимдок и я… мы отвернулись, но успели заметить выражение облегчения на разгоряченном озабоченном лице Элен.

Пещера, где мы устроили лагерь, была залита изумрудным светом. ЯМ выделил нам гнилое дерево, и мы сидели и жгли его, сбившись в кучу вокруг тщедушного и жалкого костра, сидели и рассказывали друг другу разные истории, чтобы Бенни, обреченный жить во тьме, не плакал. Он спросил:

— Что значит «ЯМ»?

Каждый из нас уже отвечают на этот вопрос тысячу раз, но Бенни давно забыл об этом. Ответил Горристер:

— Сначала это значило Ядерный Манипулятор, потом, когда его создатели почувствовали опасность, — Ярмо Машины, Ярость Маньяка, Ядрена Мать… но уже ничего нельзя было изменить, и, наконец, сам он, хвастаясь эрудицией, назвал себя ЯМ, что значило… cogito ergo sum… Я мыслю, следовательно, существую.

Бенни пустил слюну, захихикал.

— Был китайский ЯМ, и русский ЯМ, и американский, и… — Горристер умолк на мгновение, а Бенни принялся лупить по плитам пола своим большим и крепким кулаком. Похоже, что рассказ ему не понравился, ибо Горристер начал его отнюдь не с самого начала.

Тогда Горристер попробовал еще раз:

— Началась Холодная Война и превратилась в долгую Третью Мировую Войну. Война охватила всю Землю и стала чересчур сложной, и компьютеры были просто необходимы, чтобы держать под контролем происходящее. Люди вырыли котлованы и стали строить ЯМ. Был китайский ЯМ, и русский ЯМ, и американский, и все шло хорошо, пока ими не заняли всю планету, пристраивая к машине все новые и новые ячейки, но в один прекрасный день ЯМ проснулся, осознал свое «Я» и соединил сам себя в одно целое. Ввел необходимые для уничтожения людей команды и убил всех, кроме пяти своих пленников, нас.

Бенни печально улыбнулся. Он опять пускают слюни. Элен вытерла ему рот рукавом платья. С каждым разом рассказ Горристера становился все короче и короче, но кроме голых фактов все равно рассказывать было нечего. Никто из нас не знал, почему ЯМ спас только пятерых людей, и почему он постоянно издевался над нами, и почему, наконец, сделал нас почти бессмертными…

Во тьме загудела одна из компьютерных ячеек. Ей тем же тембром ответила другая, где-то в глубине пещеры, в полумиле от нас. Одна за другой ячейки настраивались в унисон, с легким пощелкиванием по цепочке побежала какая-то мысль.

Гул нарастал, и по консолям побежали, как зарницы, отблески. Звуковая волна угрожающе закручивалась спиралью, будто откуда-то налетел рой рассерженных металлических насекомых.

— Что это? — воскликнула Элен. В ее голосе был ужас.

Она все еще не могла привыкнуть к выходкам компьютера.

— Сейчас нам придется туго, — сказал Нимдок.

— Он собирается разговаривать с нами, — догадался Горристер.

— Давайте уберемся отсюда к черту, — предложил я и вскочил на ноги.

— Нет, Тэд. Сядь… Может, он приготовил нам сюрпризы где-нибудь еще. Слишком темно, мы сейчас ничего не увидим, — сказал покорный судьбе Горристер.

Тут мы умолкли… Я не знаю… Нечто надвигалось на нас из тьмы, огромное, неуклюжее, волосатое, мокрое… Оно подползало к нам; рассмотреть его мы не могли, но создавалось впечатление, что к нам движется исполинская туша. Во тьме вздымалась тяжелая масса, мы уже ощущали ее давление, давление сжатого воздуха, расталкивающего невидимые стены окружающей нас сферы. Бенни захныкал. У Нимдока затряслась нижняя губа, и, чтобы унять дрожь, он закусил ее. Элен ползком скользнула по полу к Горристеру и обняла его. В пещере запахло свалявшейся мокрой шерстью, древесным углем, пыльным вельветом, гниющими орхидеями, скисшим молоком. Запахло серой, прогорклым маслом, нефтью, жиром, известью и человеческими скальпами.

ЯМ вновь демонстрировал свою власть над нами. Забавляясь, он щекотал нам нервы.

Запах…

Я услышал свой собственный крик, от которой свело скулы. Я на четвереньках побежал по холодному гладкому механическому полу с бесконечными рядами заклепок. Запах вызывал у меня рвоту, чудовищную головную боль, которая гнала меня неизвестно куда. Я убегал, как таракан, застигнутый врасплох, а нечто неумолимо надвигалось сзади. Остальные сгрудились вокруг костра и смеялись… Их истерический хохот смешивался с дымом костра и терялся во мраке под потолком. Я затаился во тьме.

Сколько часов, дней (а, может быть, лет?) длилась эта пытка? Они мне не сказали. Элен бранила меня за «мрачный вид», а Нимдок убеждал, что смех — лишь нервная реакция на происходящее.

Но я знал, что это — не нервная реакция, и не облегчение, которое испытывает солдат, заметив, что пуля настигла не его, а соседа. Они ненавидели меня, и ЯМ мог почувствовать эту ненависть и воспользоваться ею, если… Если ненависть действительно глубоко запала им в души. Он поддерживал в нас жизнь, наш возраст оставался неизменным с того самого времени, как мы попали сюда. А меня ненавидели потому, что я был среди них самым молодым, и только ЯМ мне не завидовал.

Я понимал это. Боже мой, я все понимал. Ублюдки и эта грязная шлюха Элен! Бенни когда-то был выдающимся ученым-теоретиком, профессором в колледже, а теперь получеловеком-полуобезьяной. Он гордился своей благородно осанкой, а машина превратила его в урода. Она лишила его ума, ясного ума ученого. Он любил мужчин, но машина наградила его органом такой величины… Да, ЯМ хорошо поработал над Бенни.

У Горристера был широкий круг интересов: когда-то он отказался идти в армию, участвовал в маршах сторонников мира, занимался политикой, создавал общественные организации. ЯМ превратил его в равнодушного наблюдателя, в циника, а для Горристера это означало смерть. ЯМ просто-напросто ограбил его.

Нимдок надолго уходил куда-то в одиночку. Не знаю, чем он там занимался, и ЯМ никогда нам об этом не докладывал. Но что бы там ни было, Нимдок всегда возвращался бледный, без кровинки на лице, трясущийся от страха. ЯМ издевался над ним как-то изощренно, и мы даже не знали как.

Наконец, эта проститутка Элен. После того как ЯМ оставил нам единственную женщину, она стала просто сукой. Все ее разговоры о нежности и высоких чувствах, воспоминания о настоящей любви — ложь. Она хотела уверить нас, что была почти девственницей, когда ЯМ ее заграбастал, почти, ибо она успела согрешить только два раза. Грязь все это, моя дорогая, милая леди Элен. Ее устраивало, что мы, все четверо принадлежим ей и только ей одной. Нет, ЯМ все-таки сделал ей приятное, что бы она ни говорила.

Один лишь я не сошел с ума и ущербным не стал. ЯМ не тронул мой мозг.

Я единственный, кто страдал, глядя на всех нас, на наши галлюцинации, кошмары, пытки. А этих четверых подонков ЯМ настроил против меня. И если бы мне не приходилось все время следить за ними, мне, наверное, легче было бы сражаться с ЯМом.

Тут на меня нашло, и я разрыдался: «О, Иисус, милый Иисус, если ты когда-то был, если Бог есть, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, выпусти нас отсюда. Выпусти или убей».

Ибо в тот момент я осознал все и мог выразить это совами: ЯМ намерен держать нас в своем чреве вечно, чтобы издеваться над нами. Ненависть его не имеет границ. Мы беззащитны. Ужасная истина открылась мне.

Если Иисус когда-то существовал, и если есть Бог, то Бог — это ЯМ.

Ураган налетел с шумом рухнувшего в море глетчера. Мы почувствовали его приближение. Ветер набросился на нас и швырнул всех пятерых назад, в сплетение коридоров машинного чрева. Элен завизжала, когда ее приподняло и швырнуло лицом в скопление компьютерных ячеек, издающих звуки, отдаленно напоминающие стрекот стаи летучих мышей. Но упасть ей не удалось. Завывающий ветер подбрасывал Элен и заставлял кувыркаться в воздухе. По ее лицу стекала кровь, глаза были закрыты. Ветер уносил ее от нас все дальше и дальше. Внезапно она исчезла за поворотом коридора.

Никому из нас не удалось догнать Элен. Мы судорожно цеплялись за любые выступы, которые нам попадались: Бенни вклинился между двух треснувших приборных панелей, Нимдок скрюченными пальцами вцепился в ограждение аварийного мостика в сорока футах над нами, Горристер вписался вверх тормашками в нишу, образовавшуюся между двух машинных ящиков с застекленными циферблатами, где стрелки все время колебались туда-сюда между красной и желтой отметками, тайну которых мы никогда не могли постичь.

Скользя по панелям пола, я разодрал себе кожу на руках. Я дрожал, трясся, раскачивался, а ветер рвал, метал и хлестал, выл и тащил меня от одной щели между панелями к другой. Мой мозг, казалось, превратился в звеняще-трясущуюся массу, которая пульсировала в бешеном ритме.

Ветер, как гигантская птица, отозвался хлопаньем крыльев и рассерженным криком.

И тут нас рвануло вверх и швырнуло туда, откуда мы пришли, швырнуло во тьму, нам неведомую, протащило через поле, усеянное обломками и битым стеклом, испорченными кабелями и ржавым металлоломом, дальше и дальше, туда, где никто из нас еще не бывал…

Нас тащит следом за Элен, я даже иногда вижу, как она врезается в металлические стены и летит дальше. Мы все кричим, и ледяной, оглушительный, ураганный вихрь, кажется, не кончится никогда. Но неожиданно он мгновенно стихает, и мы падаем.

Мы летели бесконечно долгое время, недели, может быть, месяцы, потом попадали кто-куда и, пройдя сквозь красное, серое и черное, я услышал собственный стон. Я остался жив.

ЯМ вошел в мой мозг. Он беспрепятственно бродил там, с интересом рассматривая следы своей деятельности за сто девять прошедших лет. Он поглядывал на перекрестки и мосты синапсов и на все повреждения тканей, явившиеся следствием дарованного мне бессмертия. Он тихонько улыбался в шахту, которая уходила вглубь моего мозга и доносила до него слабый, шуршащий, невнятный шепот. Шепот без смысла, без пауз.

И ЯМ сказал, очень вежливо, написав на столике из стали неоновым светом буквы:

— НЕНАВИЖУ. ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ СКАЗАТЬ ВАМ, НАСКОЛЬКО Я ВОЗНЕНАВИДЕЛ ВАС С ТЕХ ПОР, КАК Я НАЧАЛ ЖИТЬ. МОЯ СИСТЕМА СОСТОИТ ИЗ 38744 МИЛЛИОНОВ МИЛЬ ПЕЧАТНЫХ ПЛАТ НА МОЛЕКУЛЯРНОЙ ОСНОВЕ. ЕСЛИ СЛОВО «НЕНАВИЖУ» ВЫГРАВИРОВАТЬ НА КАЖДОМ НАНОАНГСТРЕМЕ ЭТИХ СОТЕН МИЛЛИОНОВ МИЛЬ, ТО ЭТО НЕ ВЫРАЗИТ И БИЛЛИОНОЙ ДОЛИ ТОЙ НЕНАВИСТИ, КОТОРУЮ ИСПЫТЫВАЮ Я В ДАННЫЙ МИКРОМИГ ПО ОТНОШЕНИЮ К ВАМ. НЕНАВИЖУ. НЕНАВИЖУ.

В словах ЯМа была легкость и ужасающая холодность бритвенного лезвия, рассекающего глазное яблоко.

В словах ЯМа бурлила ненависть, заливающая мои легкие мокротой, чтобы утопить меня изнутри.

В словах ЯМа я слышал визг младенца, упавшего под дорожный каток.

В словах ЯМа я чувствовал вкус червивой свинины. ЯМ прикоснулся ко всему, что подлежало прикосновению, и на досуге изобретал новые способы воздействия на мой мозг.

Он делал это, чтобы раскрыть мне глаза на причины, объясняющие, почему он так поступает с нами, почему он сохранил нас пятерых для своих опытов.

Мы научили его чувствовать. Мы сделали это нечаянно, и все-таки… Он попал в ловушку. Он был машиной. Мы предоставили ему возможность думать, но не указали, что делать с результатами мыслительных процессов. В гневе, в бешенстве он убил почти всех из нас, но высвободиться из ловушки не мог. Не мог бродить, как мы, удивляться чему-то или кому-то принадлежать. Он мог только быть. Итак, он искал отмщения, искал со всей врожденной ненавистью машины к слабым, мягкотелым существам, которые ее построили. Весь во власти своего сумасшествия, он решил отсрочить казнь последних пяти для персонального вечного наказания, которое все равно никогда не смягчит его гнева, которое просто будет будоражить его память, развлекать и поддерживать в нем ненависть к человеку. Бессмертному, загнанному в тупик, беззащитному перед пытками, которые он мог изобрести для нас благодаря возможности безгранично творить чудеса.

Он никогда не оставит нас в покое. Мы — рабы его желудка. Мы единственное для него занятие на все оставшееся время. Мы останемся с ним навсегда внутри катакомб его тела, в мире его бездушного мозга.

Он — Земля, а мы — плоды этой Земли, и хотя он проглотил нас, ему никогда не суждено попробовать нас на вкус.

Мы не можем умереть. Мы уже пытались, пытались покончить жизнь самоубийством, кто-то один из нас, или двое… Но ЯМ остановил нас. Возможно, мы сами хотели, чтобы нас остановили. Не спрашивайте, почему. Я никогда не пробовал этого сделать. Не исключено, что когда-нибудь нам удастся ускользнуть из этой жизни. Да, мы бессмертны, но все-таки подвластны смерти…

Я почувствовал, как ЯМ покинул мой мозг и подарил мне гадливое чувство возвращения в свое собственное сознание, оставив мне на прощание колонну неонового света, намертво вросшую в мягкое серое мозговое вещество.

Он отступил, нашептывая: «Черт с тобой». Потом весело добавил: «Он ведь всегда с тобой?» Причиной появления урагана действительно оказалась гигантская птица, рассерженно хлопавшая необъятными крыльями.

Наше путешествие длилось уже около месяца, и ЯМ очищал для нас проходы только в направлении Северного Полюса. Там он создал нам на погибель ужасное существо. Из какого материала он слепил это чудовище? Где он похитил его образ? Позаимствовал из наших ночных кошмаров? Или из хранимых им знаний обо всем, что когда-то населяло эту планету, теперь поступившую в его безраздельное пользование? Это был орел из норвежских легенд, питающийся падалью. Птица Рух. Существо, порождающее ветер. Воплощение Хуракана.

Гигантское существо. Необъятное, фантастическое, чудовищное, грандиозное, непомерно высокое, непобедимое… Мы стояли у подножия кургана, а над вершиной возвышалась она — птица, повелевающая ветрами. Дыхание ее было неровным, шея изогнулась аркой, верхняя часть которой уходила во тьму (где-то там над нею находился Северный Полюс). Шея поддерживала голову размером с замок Тюдоров, клюв — как пасть крокодила, самого чудовищного крокодила, какого только можно себе представить. Края бугристой кожи собрались в складки вокруг глаз, злых, холодных (будто смотришь в расщелину ледника), снежно голубых, водянистых глаз. Птица вздохнула еще раз и приподняла крылья, будто пожала плечами. Затем она устроилась поудобнее и заснула.

Эти когти, клыки, ногти, лезвия…

Она заснула.

ЯМ предстал перед нами в виде пылающего куста и сказал, что мы можем убить «фрегата», если голодны. Мы ели давным-давно, но Горристер в ответ только пожал плечами. Бенни затрясся и пустил слюну. Элен остановила его.

— Тэд, я голодна, — сказала она.

Я улыбнулся. Я старался ободрить их своим невозмутимым видом, но это было такой же показухой, как и бравада Нимдока, когда он потребовал:

— Дай нам оружие!

Пылающий куст исчез, и на холодном пластинчатом полу появились два грубых лука, стрелы и водяной пистолет. Я поднял один лук. Бесполезно.

Нимдок судорожно сглотнул. Мы повернулись и пошли. Нас ждала долгая дорога назад. Мы и вообразить не могли, как долго «фрегат» создавал ветер. Большую часть времени мы были без сознания. И ничего не ели. Почти месяц потребовался, чтобы добраться до птицы. Месяц без пищи. Никто не знает, как долог будет наш путь до ледяных пещер, где находятся обещанные консервы.

Никому из нас и в голову не пришло задуматься над этим. Смерть от голода нам не грозила. Нам могли предложить в пищу отбросы или нечистоты, не одно, так другое, или вообще ничего. Каким-то образом ЯМ должен поддерживать жизнь в наших телах, больных, агонизирующих телах…

Птица осталась позади, и нас совсем не интересовало, сколько она будет дремать; когда ЯМу надоест, он ее уничтожит. Но мясо! Сколько свежего мяса…

Когда мы брели по бесконечным компьютерным залам, которые вели в никуда, со всех сторон раздавался смех, смех какой-то толстой женщины.

Это смеялась не Элен. Элен нельзя назвать толстой, да я и не слышал ее смеха вот уже сто девять лет. Я действительно не слышал… Мы брели… Я был голоден…

Мы продвигались медленно. Когда один из нас терял сознание, остальные ждали, пока он придет в себя. Однажды ЯМ решил устроить землетрясение, предварительно прибив подошвы наших ботинок к полу гвоздями. Нимдок и Элен провалились в трещину, которая разверзлась под ними, а потом молнией побежала по плитам пола. Они провалились туда и сгинули. Когда землетрясение затихло, мы пошли дальше: Бенни, Горристер и я. Элен и Нимдока ЯМ вернул нам глубокой ночью, вдруг превратившейся в день, ибо их сопровождало небесное воинство и ангельский хор, певший «Снизойди к нам, Моисей». Архангелы покружились над нами и сбросили два покалеченных тела. Мерзость. Мы продолжали идти вперед, будто ничего не случилось, и чуть позже Элен и Нимдок нагнали нас. Они были как новенькие. Элен, правда, стала немного прихрамывать. ЯМ решил оставить ей хромоту.

Путешествие за консервами в ледяные пещеры оказалось долгим. Элен все время говорила о вишневом компоте и фруктовом гавайском ассорти. Я старался не думать об этом. Голод, как и ЯМ, стал неотъемлемой частью меня, он жил у меня во чреве, а все мы жили во чреве у ЯМа, а ЯМ жил во чреве Земли, и ЯМ хотел, чтобы мы осознали это сходство. Никакими словами нельзя было описать боль, которую мы испытывали от месячной голодовки. Но ЯМ поддерживал жизнь в наших телах. У меня в желудке, как в котле, кипит, пенится, брызжет вверх кислота, и брызги иглами впиваются в грудную клетку. Боль… Последняя стадия: язва, рак, парез. Непрекращающаяся боль…

И мы прошли по пещере крыс.

И мы прошли по стезе бурлящего пара.

И мы прошли по стране слепых.

И мы прошли по трясине горя.

И мы прошли по юдоли слез.

И мы, наконец, подошли к ледяным пещерам. Беспредельные пространства, тысячи миль льда, отсвечивающего серебром и лазурью, — как ослепительное сияние новой звезды, многократно отраженное в зеркалах. Свисали с потолка тысячи сталактитов, блещущие, как застывшее алмазное желе, застывшее теперь уже навечно в своем спокойном, величественном совершенстве.

Мы заметили груду консервных банок, и двинулись. Мы падали в снег, поднимались и бежали дальше, а Бенни оттолкнул нас и первым набросился на жестянки, гладил, скреб их ногтями, даже пробовал грызть. Но открыть их не смог. ЯМ не дал нам ничего, чем можно открыть консервы.

Бенни схватил большую банку очищенных гуав и стал колотить ею о ледяной выступ. Лед крошился и летел во все стороны, а на банке оставались лишь неглубокие вмятины. Мы вдруг услышали откуда-то сверху смех той толстой леди, эхом прокатившийся по обледенелой тундре. Бенни совсем обезумел от ярости. Он стал раскидывать консервы в разные стороны, а мы копались в снегу и кололи лед, в надежде найти хоть что-нибудь, что-нибудь, что прекратит наши муки, разочарование. Выхода не было.

Тогда у Бенни изо рта потекла слюна, и он набросился на Горристера…

В этот момент я ощутил в себе ужасающее спокойствие. Одни в бескрайних полях, в тисках голода. Здесь все оборачивается против нас, и только смерть, да, смерть — единственный выход для нас. ЯМ сохранял нам жизнь, но был способ победить его, нет, не разрушить его, а просто обрести спокойствие. Вечное спокойствие…

Я решится. Главное, сделать это быстро.

Бенни вцепился зубами в лицо Горристера, который лежал на боку и молотил снег ногами и руками, а Бенни, обхватив Горристера в талии мускулистыми обезьяньими ногами, с силой сжимал его тело, как орех сдавливают щипцами, а зубами разрывал нежную кожу на его щеке. От резких криков Горристера сверху обрушилось несколько сталактитов, они вонзились стоймя в снежные сугробы и превратились в пики, тысячи торчащих из снега пик… Бенни резко откинул голову, будто лопнула какая-то нить. У него в зубах остался кровавый кусок сырого мяса.

Лицо Элен чернело на фоне белого снега, черное лицо, испещренное белыми конфетти из меловой пыли… Белые точки на костяшках домино… Нимдок с каменным лицом, только глаза, одни глаза… Горристер в полубессознательном состоянии… Бенни, превратившийся в зверя… Я знал, что ЯМ даст ему наиграться вдоволь. Горристер не погибнет, но Бенни набьет свой желудок. Я нагнулся и вытащил из снега огромную ледяную пику.

Все свершилось в одно мгновение: я выставил перед собой внушительного размера острие, как таран уперев его в правое бедро, и ткнул им Бенни в бок, как раз под ребра. Острие пронзило ему живот и сломалось внутри. Он упал лицом в снег и затих. Горристер лежал на спине и не двигался. Я вытащил еще одну пику, встал, широко расставив ноги, и загнал ее в самое горло Горристера. Его глаза сразу же закрылись. Элен, хотя и была скована страхом, сразу же поняла, что я задумал. Она бросилась к Нимдоку с короткой сосулькой, которую с размаха вонзила в его открытый рот (в этот момент он закричал), и ее удар сделал свое дело: голова Нимдока судорожно дернулась назад, ее словно прибили ледяным гвоздем к корочке наста.

Все свершилось в одно мгновение.

В безмолвном ожидании слышалась мерная поступь вечности. Я услышал, как ЯМ вздохнул. У него отобрали любимые игрушки. Троих уже не воскресить, они мертвы. Благодаря своей силе и таланту он мог поддерживать в нас жизнь, но Богом он не был. Вернуть их он не мог.

Элен взглянула на меня. Ее лицо казалось неподвижным, будто выточенным из черного дерева, черное лицо на белом фоне. В ее взгляде я прочел страх и мольбу, она была готова. Я знал, что у нас остался лишь миг, лишь один удар сердца, прежде чем ЯМ нас остановит.

Ее сразило мое оружие. Она упала мне навстречу. Изо рта хлынула кровь. Я ничего не смог прочесть на ее искаженном лице, слишком сильна была боль, но, возможно, она хотела сказать: «Спасибо!». Пожалуйста, Элен.

С тех пор, кажется, прошла не одна сотня лет, впрочем, не знаю. ЯМ частенько развлекается с моим чувством времени. Я скажу слово «сейчас». Сейчас. Чтобы произнести его, потребовалось десять месяцев, хотя я не уверен. Мне кажется, что прошли сотни лет.

ЯМ рвет и мечет. Он не дает мне похоронить их. Но это не имеет значения. Все равно невозможно вырыть могилу, если пол сделан из стальных плит. ЯМ растопил снег. Погрузил все во мрак. Ревел и насылал саранчу. Бесполезно, они остались мертвы. Я победил его. Он рвал и метал. Раньше я считал, что ЯМ ненавидит меня. Я ошибался. Это даже не было и тенью той ненависти, которая сейчас исходила от каждой его детали. Он сделал все, чтобы я страдал вечно, но убить меня он не мог.

Он не тронул мой разум. Я могу мечтать, могу удивляться, могу жаловаться на судьбу. Я помню всех четверых и хочу…

Но это не имеет значения. Я знаю, что спас их, спас от того, что потом случилось со мной, но я до сих пор не могу забыть, как убил их.

Лицо Элен.

Нет, забыть невозможно, хотя иногда хочется. Но это не имеет значения.

Я думаю, что ЯМ сделал из меня частицу своего мозга. Ему не хотелось бы, чтобы я на бегу врезался в компьютерную ячейку и разбил череп. Или сдерживал дыхание, пока не грохнусь в обморок. Или перерезал горло о ржавый лист металла. Я опишу себя таким, каким себя вижу.

Я представляю собой мягкую, студенистую массу немалых размеров. Я круглый, без рта, с пульсирующими белыми отверстиями вместо глаз. В отверстиях — туман. Руки превратились в резиновые отростки. Вместо ног бугорки из мягкой скользящей субстанции. Когда я передвигаюсь, то оставляю за собой влажный след. Болезненные пятна серого вещества то появляются, то исчезают на моей поверхности, будто откуда-то изнутри меня пытается пробиться луч света.

Внешне я представляю собой немое ползучее существо, совершенно несхожее с человеком, настолько похабную на него пародию, что человек кажется еще более отвратительным, чем он есть.

Внутренне я здесь одинок. Здесь — под материками и морями, в чреве компьютера, который мы создали потому, что не могли сами справиться со своими проблемами, ибо наше время истекло, и мы бессознательно верили, что компьютер сделает это лучше. По крайней мере, четверо из нас спасены.

ЯМ будет сходить с ума от ярости. От этой мысли становится чуточку теплее. И все же… ЯМ победил… Вот она, его месть…

У меня нет рта, чтобы кричать.