Разделы 1, 3, 6, 8 написаны П. Берковым; введение, разделы 2, 4, 5, 7, 9-11 – Г. Макогоненко.
Переписка Карамзина с Лафатером. Сообщена доктором Ф. Вальдманом. Приготовлена к печати Я. Гротом. СПб., 1893, стр. 20–21.
См. В. В. Сиповский. Н. М. Карамзин – автор «Писем русского путешественника». СПб., 1899.
«Московский журнал», 1792, январь, стр. 15.
Anecdoton – неизданное (греч.).
А. И. Герцен. Собр. соч. в 30 томах, т. VI. М., изд-во АН СССР, 1955, стр. 12.
Ж. Ж. Руссо. Избр. соч. в 3 томах, М., Гослитиздат, том I, 1961, стр. 692.
«Вестник Европы», 1802, № 17, стр. 78.
«Дух законов». Творение знаменитого французского писателя де Монтескю, ч. 1, СПб., 1839, стр. 270.
«Вестник Европы», 1802, № 24, стр. 315–316.
Подобные суждения Карамзина совершенно категорически отвергают мнение некоторых исследователей, которые приписывают ему идею, будто человек по природе своей эгоист и потому природа человека антиобщественна. Карамзин многократно подчеркивал, и в настоящей статье ясно утверждает, что обстоятельства меняют человека, что «богатство делает граждан эгоистами».
Г. А. Гуковский. Карамзин. – «История русской литературы», т. V, М.–Л., Изд-во АН СССР, 1941, стр. 79.
Возможно, что в рукописи Карамзина было «власть», но он либо под давлением цензуры, либо по собственному решению поставил «честь».
«Русский архив», 1872, стр. 1324.
«Русский библиофил», 1912, № 1, стр. 29.
Там же.
Там же, стр. 30.
Николай Тургенев. Россия и русские, т. I. М., 1915, стр. 341.
М. Корф. Жизнь графа Сперанского, т. I. СПб., 1861, стр. 143.
Николай Тургенев. Россия и русские, т. I,стр. 384
А. И. Герцен. Собр. соч. в 30 томах, т. VII, стр. 190–192.
Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. Материалы для биографии. С примечаниями и объяснениями М. Погодина, ч. II. М., 1866, стр. 147.
Н. Лорер. Записки декабриста. М., 1931, стр. 67.
К. Рылеев. Полное собрание стихотворений. Издательство писателей в Ленинграде, 1934, стр. 418.
А. С. Пушкин. Полное собр. соч. в 10 томах, т. VIII. М.–Л., изд-во АН СССР, 1949, стр. 67–68.
История СССР, т. II Под ред. М. В. Нечкиной. М., Госполитиздат, 1949, стр. 42.
H. M. Карамзин. История государства Российского, т. I. СПб., 1818, стр. IX.
Там же.
В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т, VII. М., изд-во АН СССР, 1955, стр. 525.
В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т. I, стр. 60.
Там же, т. III, стр. 513.
В. Г. Белинский, Полное собр. соч., т. IX, стр. 678–679.
Его уже нет в здешнем свете.
Один из моих приятелей, будучи в Нарве, читал Крамеру сие письмо – он был доволен – я еще больше!
Ленца, немецкого автора, который несколько времени жил со много в одном доме. Глубокая меланхолия, следствие многих несчастий, свела его с ума; но в самом сумасшествии он удивлял нас иногда своими пиитическими идеями, а всего чаще трогал добродушием и терпением.
Ваш покорный слуга! (франц.) – Ред.
Какая красивая местность! (франц.). – Ред.
Кто вы такие? (нем.). – Ред.
Доктор Фауст, по суеверному народному преданию, есть великий колдун и по сие время бывает обыкновенно героем глупых пиес, играемых в деревнях или в городах на площадных театрах странствующими актерами. В самом же деле Иоанн Фауст жил как честный гражданин во Франкфурте-на-Майне около середины пятого-надесять века; и когда Гуттенберг, майнцский уроженец, изобрел печатание книг, Фауст
О чем он спрашивает, мосье Никола? (франц.). – Ред.
Можно ли ему курить? (франц.). – Ред.
Скажите, что можно (франц.). – Ред.
Все свои замечания писал я в дороге серебряным пером.
«Критика практического разума» и «Метафизика нравов» (нем.). – Ред.
Пойдемте к нему! (франц.). – Ред.
Прощайте! (франц.). – Ред.
Автор начинал тогда учиться греческому языку; но после уже не имел времени думать о нем.
После читал я о магистере Ринге в прибавлении к «Йенским литературным ведомостям»28. Он известен в Германии по своей учености.
Тут пропасть – я выкинул штуку – я меняю это (нем. – франц.). – Ред.
Алексея Михайловича Кутузова, добродушного в любезного человека, который через несколько лет после того умер в Берлине, быв жертвою несчастных обстоятельств.
Придворный дармштатский проповедник, которого берлинцы объявили тайным католиком, иезуитом, мечтателем; который судился с издателем «Берлинского журнала» гражданским судом и писал целые книги против своих обвинителей.
«Антон Райзер» (нем.). – Ред.
«Исповедь» Ж.-Ж. Руссо (франц.). – Ред.
«История моей молодости» Штиллинга (нем.). – Ред.
«Путешествие немца по Англии» (нем.). – Ред.
«О языке в психологическом отношении» (нем.). – Ред.
«Картины семейной жизни» (нем.). – Ред.
То есть падучая болезнь.
Человек предполагает, а бог располагает (франц.). – Ред.
То есть ничего не может быть приятнее свободы.
Рафаэль, глава римский школы, признан единогласно первым в своем искусстве. Никто из живописцев не вникал столько в красоты антиков, никто не учился анатомии с такою прилежностью, как Рафаэль, – и потому никто не мог превзойти его в рисовке. Но знания, которые сим средством приобрел он в форме человеческой, не сделали бы его таким великим живописцем, если бы натура не одарила его творческим духом, без которого живописец есть не что иное, как бедный копист. Небесный огнь оживляет черты кисти его, когда он изображает божество; в чертах героев его видно непобедимое мужество; в образе Венеры или Роксаны умел он соединить все женские прелести, а в образе Марии – красоту, невинность и святость. Лица тиранов, им изображенные, приводят в ужас; в лицах мучеников его надобно удивляться живым чертам небесного терпения. – Правда, что картины его неравной цены; последние несравненно превосходнее первых. Преображение Христово считается лучшим его произведением. – Сей великий художник скончал жизнь свою преждевременно, от чрезмерной склонности к женскому полу, склонности, которая вовлекла его в распутство. Он родился в Урбино в 1483, а умер в Риме в 1520 году.
Корреджио, первый ломбардский живописец, почти без всякого руководства достиг до высочайшей степени совершенства в своем искусстве, не выезжав никогда из своего отечества и не видав почти никаких хороших картин, ни антиков. Кисть его ставится в пример нежности и приятности. Рисовка но совсем правильна, однако ж; искусна; головы прекрасны, а краски несравненны. Нагое тело писал он весьма живо, а лица его говорят. Одним словом, картины его отменно милы даже и для незнатоков; и если бы Корреджио видел все прекрасные творения искусства в Риме и в Венеции, то превзошел бы, может быть, самого Рафаэля. – Всю жизнь свою провел он в бедности, был скромен, доволен малым и человеколюбив. Причина его смерти достойна замечания. Продав в Парме одну картину свою, взял он за нее мешок медных денег и пошел с ним пешком в Корреджио. День был жарок, и ему надлежало перейти четыре мили. Радуясь тому, что полученными деньгами может на некоторое время вывести из нужды семейство свое, не чувствовал он усталости; но, пришедши домой, занемог горячкою, которая через несколько дней прекратила жизнь его. Он родился в 1532, а умер в 1588 году.
Микель-Анджело был великий архитектор, живописец и резчик. Построенный им купол церкви св. Петра служит доказательством искусства его в архитектуре. Что принадлежит до картин его, то они не столько приятны, сколько удивительны, для того что он всегда хотел представлять трудное и чрезвычайное. Зная хорошо анатомию, старался он слишком сильно означать мускулы в своих фигурах; а тело писал всегда кирпичного цвета. Но если Микель-Анджело не первый живописец по своей кисти, то едва ли кто-нибудь превзошел его в рисовке. – В скульптуре был он, кажется, еще искуснее. Его «Купидон», «Бахус» и «Молодой сатир» считаются лучшими творениями сего художества. – Микель-Анджело был остроумен. Когда папа Юлий спросил у него с неудовольствием, для чего он в писанных им картинах из Ветхого завета не употребил золота, по примеру старинных живописцев, то он с покорным видом отвечал, что святые мужи, им изображенные, считали блеск одежды за ложное украшение человека. Желая дать знать Рафаэлю, что он видел в Фарнезских палатах58 картину его, «Галатею», начертил он углем на стене Фаунову голову, которую и ныне там показывают. Рафаэль, увидев ее, сказал, что никто, кроме Микеля-Анджело, не мог начертить такой головы. – Показывая Микель-Анджелову картину распятия Христова, рассказывают всегда, будто бы он, желая естественнее представить умирающего Спасителя,
Юлий Роман, лучший Рафаэлев ученик, имел плодотворное воображение и был весьма искусен в рисовке. Все фигуры его вообще очень хороши. Только жаль, что он следовал антикам более, нежели натуре! Можно сказать, что рисунки его слишком правильны и оттого все его лица слишком единообразны. Тело он писал кирпичного цвета, так, как Микель-Анджело, и краски его вообще темны. Он родился в 1492, а умер в 1546 году.
Картины Павла Веронеза превосходны по живости и приятности фигур и по свежести красок. Натура была образцом его; однако ж, как великий художник, умел он исправлять ее недостатки. – Между прочим, рассказывают об нем следующий анекдот. Однажды в окрестностях Венеции застала его на дороге буря с дождем, и он принужден был требовать убежища в загородном доме прокуратора Пизани, который принял его так ласково и дружелюбно, что живописец не мог выехать от него несколько дней. В то время написал он тихонько Дариеву фамилию (картину, на которой изображено двадцать фигур во весь рост) и спрятал ее под кровать; а прощаясь с хозяином, сказал ему, что он оставил там нечто в знак своей благодарности за его угощение. – Он родился в 1532, а умер в 1588 году.
Немногие из живописцев имели такое плодотворное воображение, как Аннибал Караччи, и немногие превзошли его в рисовке; а в последних его картинах, писанных в Риме, и самые краски очень хороши. Лучшее произведение его кисти есть Фарнезская галерея в Риме, над которою он восемь лет трудился и за которую заплатили ему весьма худо, для того что у него было много завистников и неприятелей. Он родился в 1560, а умер в 1609 году. Его погребли подле Рафаэля, которого он любил более всех живописцев.
Тинторет, венецианский живописец, старался в своих картинах соединить вкус Микеля-Анджело с Тициановым, то есть первому подражал он в рисунках, а второму в красках. (Тициан считается первым колористом в свете.) Картины его весьма неравной цены, и потому говорили о нем, что он пишет иногда золотою, иногда серебряною, а иногда железною кистию. Он родился в 1512, а умер в 1594 году.
В Бассановых картинах надобно удивляться живости красок, а в рисовке был он не весьма искусен, подобно всем венецианским живописцам. Тело писал очень живо, а платье нехорошо. Ландшафты его прекрасны. – Он родился в 1570, а умер в 1592 году.
Во всех Джиордановых картинах видна отменная легкость кисти; но как он писал слишком много, то почти все картины его недоделаны, и вообще рисовка не очень правильна. Главною его моделью был Павел Веронез; но он умел подражать всем лучшим живописцам, так что самые знатоки иногда обманывались и принимали его подражание за оригинал. – Он родился в Неаполе и 1632, а умер в 1705 году.
Салватор Роза, неаполитанский живописец, писал лучше ландшафты, нежели исторические картины. Фигуры его по большей части неправильны, однако ж в них видна смелая кисть и отменная живость. Деревья, горы и вообще всякие виды писал он прекрасно. Родился в 1615, а умер в 1675 году.
В картинах Николая Пуссеня, славного французского живописца, видны высокие мысли и живое выражение страстей; рисовка его правильна, но краски не очень хороши. В сем подобен он римским живописцам, которые вообще не уважают колорита. Ландшафты его прекрасны. Он родился в 1594, а умер в 1663 году.
Рубенс по справедливости называется фландрским Рафаэлем. Какой пиитический дух виден в его картинах! Какие богатые мысли! Какое согласие в целом! Какие живые краски, лица, платья! Он никак не хотел подражать антикам и писал все с натуры. К совершенству его картин недостает той правильности в рисовке, которою славится римская школа. – Рубенс способен был не только к живописи, но и к важным государственным делам и, будучи посланником в Англии, умел согласить Карла I на мир с Испанией. Возвратясь во Фландрию, женился он на Елене Форман, славной красавице, которая часто служила ему моделью. Он родился в 1577, а умер1640 году.
Фан Дик, Рубенсов ученик, есть, конечно, первый портретный живописец в свете. Колорит его не уступает Рубенсову: головы и руки писал он прекрасно. Но для исторической живописи был уже не так способен, для того что не имел Рубенсова пиитического духа. Король Карл I призвал его в Англию, где он мог бы обогатиться от своей работы, если бы жил умереннее и не прилепился к алхимии. Он родился в 1599, а умер в 1641 году.
Сад при Цвингере (нем.). – Ред.
Там, где Мейсен орошается волнами Эльбы, – плодородная и во всех отношениях благодаря зеленеющей почве приятная местность (лат.). – Ред.
Его конец – вечер прекрасного дня (франц.). – Ред.
«Векфильдского священника» (англ.). – Ред.
Так студенты называют граждан, и господину Аделунгу угодно почитать это слово за испорченное, вышедшее из латинского слова Balistarii. Сим именем назывались городские солдаты и простые граждане.
«Документы рода человеческого» (нем.). – Ред.
То есть отдохновения. Сим именем называют еще и нынешние греки свои забавные краткие повести.
Моя богиня (нем.). – Ред.
Какую бессмертную
Венчать предпочтительно
Пред всеми богинями
Олимпа надзвездного?
Не спорю с питомцами
Разборчивой мудрости,
Учеными, строгими;
Но свежей гирляндою
Венчаю веселую,
Крылатую, милую,
Всегда разновидную,
Всегда животворную,
Любимицу Зевсову,
Богиню – Фантазию.
(Перевод с немецкого В. А. Жуковского. – Ред.)
Герцогиня веймарская, мать владеющего герцога88.
«Опыт новой теории человеческой способности представлений» (нем.). – Ред.
«Монах и монахиня» (нем.). – Ред.
Это слово сделалось ныне обыкновенным: автор употребил его первый.
Они разрушили ратушу; они сожгли документы; они хотели повесить служащих магистрата (франц.) – Ред.
То есть «Доброе имя есть первая драгоценность души нашей99. Кто крадет у меня кошелек – крадет безделку; он был мой, теперь стал его и прежде служил тысяче других людей. Но кто похищает у меня доброе имя, тот сам не обогащается, а меня делает беднейшим человеком в свете».
Лаокоон, брат Анхизов, не хотел допустить, чтобы трояне приняли в город деревянную лошадь, в которой скрывались греческие воины; боги, определившие погибель Трои, наказали его за сие сопротивление.
Вы уже во Франции, господа, с чем вас и поздравляю (франц.). – Ред.
Друзья мои! Друзья мои! – Да, мы ваши друзья! (франц.) – Ред.
Пусть ничто но сохранится от меня в мире, лишь бы остаться в памяти моих друзей (франц.). – Ред.
Гольбеин писал левою рукою.
Отец! Мать! Сын мой! Моя дочь! (франц.). – Ред.
Слово в слово с французского, но галлицизмы такого рода простительны.
Ночь представлена была в виде молодой женщины, держащей в своих объятиях двух мальчиков, белого и черного; один спал, а другой казался спящим; один означал сон, а другой – смерть.
Пишут, что он часто лекции свои начинал так: «Знайте, о медики! что колпак мой ученее всех вас и что борода моя опытнее ваших академий! Греки, римляне, французы, италиянцы! я буду вашим царем».
Читатель, может быть, вспомнит о стрелах Аполлоновых, которые кротко умерщвляли смертных. Греки в мифах своих предали нам памятники нежного своего чувства. Что может быть, в самом деле, нежнее сего вымысла, приписывающего разрушение наше действию вечно юного Аполлона, в котором древние воображали себе совершенство красоты и стройности?
То есть немцев. – Штолберг перевел «Илиаду».
Где он теперь провождает тихие дни свои; но может ли единообразная, непрерывная, праздная тишина быть счастием для того, кто привык уже к деятельной жизни государственного человека? Сия жизнь, при всех своих беспокойствах, имеет в себе нечто весьма приятное, и Неккер, при шуме горных ветров, потрясающих уединенное жилище его, томится в унынии. Размышляя о протекших часах, посвященных им благу французов, он внутренно укоряет сей народ неблагодарностию и взывает с царем Леаром: «Blow, winds, rage, blow! I tax not you, you elements, with unkindness; I called not you my children; I never gave you kingdom!» («Шумите, свирепые ветры, шумите! Я не жалуюсь на свирепость вашу, раздраженные стихии! Вы не дети мои; вам не отдавал я царства».) Читая сие место в новой книге его, «Sur l'Administration de M. Nekker, par lui-même» («О правлении г. Неккера, описанном им самим» (франц.). – Ред.), я готов был заплакать. Французы! Вы кричали некогда: «Да здравствует нация, король и Неккер!», а теперь кто из вас думает о Неккере?
Подобно как в лоне гор Апеннинских, под кровом холмов, восходит март, удаленный от глаз человеческих, и бальзамическое свое благоухание разливает в пустыне, так цвела в уединении любезная Лавиния.
Одной из них нет уже на свете! Горы швейцарские! Вы не защитили ее от безвременной, жестокой смерти!
Желание автора исполнилось: некоторые из наших дам полюбили играть в вопросы и ответы.
«Статьи по философии» (нем.). – Ред.
Не смейся над бедностью и над путями ее облегчения (нем.). – Ред.
Лафатер в печатном своем «Физиогномическом сочинении» бережется показывать в лицах те черты, которые означают худое: в сем письменном (которое, по его словам, никогда не должно быть напечатано) говорит он вольнее. – «Памятник для путешественников» есть для меня одно из лучших его творений; он напечатан в «Hand-Bibliothek für Freunde» («Подручной библиотеке для друзей» (нем.). – Ред.).
«Цюрихское озеро» (нем.). – Ред.
То есть до которой достигнуть можно. Я осмелился по аналогии употребить это слово.
Я угадал, – и первая пиеса, напечатанная в сем ежемесячном сочинении, есть ответ на мой вопрос о цели бытия. Берлинским рецензентам показалось забавно: «Die constante, solideste, sutenabelste Existenz» («Постоянное, прочнейшее, терпимое существование» (нем.).-Ред.) – или «Daseyn ist der Zweck dеs Daseyns» («Бытие есть цель бытия» (нем.). – Ред.) и проч. «Господин К*. – говорит рецензент во „Всеобщей немецкой библиотеке“118, – конечно, больше нашего знаком с игрою Лафатеровых мыслей; ему оставляем мы разуметь сие изъяснение цели бытия нашего». – Мне кажется, что мысли Лафатеровы (несмотря на насмешки остроумных берлинцев) и понятны, и справедливы, и даже весьма обыкновенны; здесь можно назвать новыми только одни выражения. Но г. Аделунг, конечно, имеет причину жаловаться, что Лафатер не всегда думает о чистоте немецкого слога.
«Маленькие путешествия» (нем.). – Ред.
«Характеристика немецких поэтов» (нем.). – Ред.
На монументе Геснеровом изображены Поэзия и Натура в виде двух прекрасных женщин, плачущих над урною.
Песню пел он на италиянском языке.
Всякое лето тает на горах снег, и всякую зиму прибавляются на них новые снежные слои. Если бы можно было перечесть сии последние, то мы узнали бы тогда древность мира или по крайней мере древность сих гор.
Когда же?
Здесь любовь пылает свободно, никакой грозы не страшася; здесь любят для себя, а не для отцов своих. Когда молодой пастух почувствует нежную страсть, которую прекрасные глаза легко воспаляют в веселом сердце, то уста его не таят ее. Пастушка внимает ему, сказывает свои чувства и следует движению своей склонности, если он достоин ее сердца; ибо сие движение, рождаемое приятностию и питаемое добродетелию, не постыдно для красавицы. Суетная пышность не тяготит страстных желаний; он любит ее, она его любит – сим заключается брак, который часто одною взаимною верностию утверждается; согласие служит вместо клятв, поцелуй – вместо печати. Любезный соловей поздравляет их с ближних ветвей; мягкая трава есть брачное ложе их, дерево – занавес, уединение – свидетель, и любовь приводит невесту в объятия молодого пастуха. Блаженная чета! Цари должны завидовать вам.
Посредством сигналов.
Остановись, сын Гельвеции! Здесь лежит дерзостное воинство, пред которым пал Литтих124 и трепетал престол Франции. Не число наших предков, не искуснейшее оружие, но согласие, оживлявшее руку их, победило врага. Познайте, братья, силу свою: она состоит в нашей верности. – Ах! Да обновится и ныне верность сия в сердцах ваших.
«У короны» (франц.). – Ред.
В «Литературном кафе» (франц.). – Ред.
Основание романа то же, и многие положения (situations) в «Вертере» взяты из «Элоизы», но в нем более натуры.
Тогда я не читал еще продолжения Руссовых «Признаний», или «Confessions», которое вышло в свет в бытность мою и Женеве и в котором описано происхождение всех его сочинений по порядку. Я приведу здесь места, касающиеся до «Элоизы». Руссо, прославясь в Париже своею оперою «Devin du Village» («Деревенский колдун» (франц.). – Ред.) и другими сочинениями, приехал в Женеву и был принят там отменно ласково; все уверяли его в своей любви, в почтении к его дарованиям, и чувствительный, растроганный Руссо обещал своим согражданам навсегда к ним переселиться и только на короткое время съездить в Париж, чтобы учредить там дела свои. «После того, – говорит он, – я оставил все важные упражнения, чтобы веселиться с друзьями до моего отъезда. Всего более полюбилась мне тогда прогулка с семейством доброго Делюка. В самое прекрасное время наняли мы лодку и в семь дней объехали кругом Женевского озера. Места на другом конце его впечатлелись в моей памяти, и через несколько лет после того я описал их в „Новой Элоизе“». – Господин де Л* сказал мне правду: Руссо сочинял свою «Элоизу» в то время, когда жил в Эрмитаже подле Парижа. Вот что говорит он о происхождении своего романа: «Я представлял себе любовь и дружбу (двух идолов моего сердца) в самых восхитительнейших образах, украсил их всеми прелестями нежного пола, всегда мною любимого, воображал себе сих друзей не мужчинами, а женщинами (если такой пример и реже, то по крайней мере он еще любезнее). Я дал им два характера сходные, но не одинакие; два образа, не совершенные, но по моему вкусу; доброта и чувствительность одушевляли их. Одна была черноволосая, другая белокурая; одна рассудительна, другая слаба, но в самой слабости своей любезная и добродетельная. Одна из них имела любовника, которому другая была нежным другом, и еще более, нежели другом; но только без всякого совместничества, без ревности и ссоры, ибо душе моей трудно воображать противные чувства, и притом мне не хотелось помрачить сей картины ничем, унижающим натуру. Будучи восхищен сими двумя прекрасными образцами, я всячески сближал себя с любовником и другом; однако ж представил его молодым и прекрасным, дав ему мои добродетели и пороки. Чтобы поселить моих любовников в пристойной для них стране, я проходил в памяти своей все лучшие места, виденные мною в путешествиях, но не мог найти ни одного совершенно хорошего. Долины Фессалийские могли бы меня удовольствовать, если бы я видел их, но воображение мое, утомленное выдумками, хотело какого-нибудь существенного места, которое могло бы служить ему основанием. Наконец я выбрал берега того озера, вокруг которого сердце мое не переставало носиться», – и проч. С неописанным удовольствием читал я в Женеве сии «Confessions», в которых так живо изображается душа и сердце Руссо. Несколько времени после того воображение мое только им занималось, и даже во сне. Дух его парил надо мною. – Один молодой знакомый мне живописец, прочитав «Confessions», так полюбил Руссо, что несколько раз принимался писать его и разных положениях, хотя (сколько мне известно) не кончил ни одной из сих картин. Я помню, что он, между прочим, изобразил его, целующего фланелевую юбку, присланную ему на жилет от госпожи Депине. Молодому живописцу казалось это очень трогательным. Люди имеют разные глаза и разные чувства!
Здесь выпущено несколько строк, писанных не для публики.
Я жил тогда в деревне.
Подарено Вольтеру автором (франц.). – Ред.
Но я не могу одобрить Вольтера, когда он от суеверия не отличал истинной христианской религии, которая, по словам одного из его соотечественников, находится к первому в таком же отношении, в каком находится правосудие к ябеде.
Тогда я так думал!
Известно, что Вольтер принял к себе в Ферней многих художников, которые принуждены были оставить Женеву.
Руссо с великим жаром утверждал, что театр вреден для нравов.
Титул одного из его сочинений.
Я возношусь к вечной причине (франц.). – Ред.
Я возношусь к вечному разуму (нем.). – Ред.
В «Письмах, написанных на горе» (франц.). – Ред.
По французскому переводу.
«Я осмеливаюсь писать к Вам, думая, что письмо мое обеспокоит Вас менее, нежели посещение, которое могло бы на несколько минут перервать Ваши упражнения.
С величайшим вниманием читал я снова Ваше „Созерцание природы“ и могу сказать без тщеславия, что надеюсь перевести его с довольною точностью; надеюсь, что не совсем ослаблю слог Ваш. Но для того чтобы сохранить всю свежесть красот, находящихся в подлиннике, мне надлежало бы иметь Боннетов дух. Сверх того, язык наш хотя и богат, однако ж не так обработан, как другие, и по сие время еще весьма немногие философические и физические книги переведены на русский. Надобно будет составлять или выдумывать новые слова, подобно как составляли и выдумывали их немцы, начав писать на собственном языке своем; но отдавая всю справедливость сему последнему, которого богатство и сила мне известны, скажу, что наш язык сам по себе гораздо приятнее. Перевод мой может быть полезен – и сия мысль послужит мне ободрением к преодолению всех трудностей.
Вы пишете так ясно, что на сей раз я должен только благодарить Вас за данное мне позволение требовать у Вас изъяснения в таком случае, если бы что-нибудь показалось для меня непонятным в „Созерцании“. Может быть, трудно будет мне выражать ясно на русском языке то, что на французском весьма понятно для всякого, кто хотя немного знает сей язык.
Я намерен переводить и Вашу „Палингенезию“. Один приятель мой, живущий в Москве, так же, как и я, любит читать Ваши сочинения и будет моим сотрудником; может быть, в самую сию минуту, когда имею честь писать к Вам, он переводит главу из „Созерцания“ или „Палингенезии“.
Предлагая публике перевод мой, скажу: „Я видел его самого“, и читатель позавидует мне в сердце своем.
Изъявляя признательность мою за благосклонный прием, с глубочайшим почтением имею честь быть» – и проч.
Начало письма есть не что иное, как одна французская учтивость. – «Я радуюсь, нашедши такого переводчика: Вы, конечно, хорошо переведете и „Палингенезию“ и „Созерцание“. Автор будет Вам весьма благодарен за то, что Вы познакомите с его сочинениями такую нацию, которую он уважает.
Не можно ли Вам в понедельник, то есть 25 числа сего месяца, отобедать со мною по-философски в сельском моем уединении? Если можно, то около двенадцати часов буду ожидать Вас, и мы поговорим о том труде, которым Вы намерены обязать меня. Прошу об ответе.
Мне приятно слышать, что у Вас есть приятель, который вместе с Вами любит просвещение и находит удовольствие в чтении моих сочинений.
Уверяя Вас в моем уважении, имею честь быть, государь мой,
Ваш покорный слуга,
Созерцатель Природы».
«Lettres sur l'Italie». («Письма об Италии» (франц.) – Ред.)
«Essai analytique sur l'âme» («Аналитический опыт о душе» (франц.). – Ред.)
«Чувствительный путешественник» (франц.). – Ред.
«Письма русского путешественника», стр. 215–216.
Там же, стр. 219.
«Письма русского путешественника», стр. 215.
Приятель мой говаривал всегда с восхищением о будущих своих химических лекциях, которыми он хотел удивить всю ученую Данию.
Их называли всегда magnifiques (великолепными (франц.), – Ред.).
Он сочинил «Les Intérêts des Princes», «Le parfait Capitaine» («Интересы государей», «Образцовый полководец» (франц.) – Ред.) и другие книги.
Небо одарило его всеми талантами: он сражался, как герой; он писал, как мудрец; он был велик, борясь со своим государем, и еще более велик, когда служил ему (франц.). – Ред.
Он сочинил «Les Intérêts des Princes», «Le parfait Capitaine» («Интересы государей», «Образцовый полководец» (франц.) – Ред.) и другие книги.
От одного из тех, которые отвезли его в Голландию.
«История Танкреда» (франц.). – Ред.
Сей стих можно поставить в примере слабых и непиитических стихов.
Олимпия, могу ли я сказать это, не возбуждая вашего гнева? Великое сердце, которым восхищается Франция, по-видимому свидетельствует против вас. Непобедимый Роган, которого боялись больше, чем грома, кончил свои дни на войне, и такова же была участь Танкреда. Это сходство, снискавшее ему славу, заставляет почти каждого верить, что прекрасная Олимпия ошибалась и что у этого юного Марса, столь достойного вечной памяти, было такое же блистательное рождение, как и смерть (франц.). – Ред.
В «Promenades solitaires» («Уединенных прогулках» (франц.). – Ред.).
Однако ж недавно выдал он многие пиесы в стихах.
«Отец наш! Отец наш!.. Мы…» (франц.). – Ред.
«Опыт о человеке» (англ.). – Ред.
«Quelques Notes additionnelles pour la Traduction en Langue Russe de la Contemplation de la Nature, par M…» («Несколько дополнительных примечаний к русскому переводу Созерцания природы» (франц.). – Ред.)
«Мы, синдики и совет города и республики Женевы, сим свидетельствуем всем, до кого сие имеет касательство, что, поелику господин К., двадцати четырех лет от роду, русский дворянин, намерен путешествовать по Франции, то, чтобы в его путешествии ему не было учинено никакого неудовольствия, ниже досаждения, мы всепокорнейше просим всех, до кого сие касается, и тех, к кому он станет обращаться, давать ему свободный и охранный проезд по местам, находящимся в их подчинении, не чиня ему и не дозволяя причинять ему никаких тревог, ниже помех, но оказывать ему всяческую помощь и споспешествование, каковые бы они желали получить от нас в отношении тех, за кого бы со своей стороны они перед нами поручительствовали. Мы обещаем делать то же самое всякий раз, как нас будут об этом просить. В каковой надежде выдано нами настоящее за нашей печатью и за подписью нашего секретаря сего 1 марта 1790 г. От имени вышеназванных господ синдиков и совета Пюэрари» (франц.). – Ред.
В память этой ночной сцены храню я несколько блестящих камешков, находимых близ того места, где скрывается Рона.
В «Миланской гостинице» (франц.). – Ред.
«Сутяги» (франц.). – Ред.
Да, да, конечно! (франц.). – Ред.
Да, сударь (датск.). – Ред.
Тем лучше! (франц.). – Ред.
Может быть, не все читатели знают те стихи, в которых английский поэт Томсон прославил нашего незабвенного императора. Вот они:
What cannot active government perform.
New-moulding Man? Wide stretching from these shores,
People savage from remotest time,
A huge neglected empire one vast Mind.
By Heaven inspir'd, from Gothic darkness call'd.
Immortal Peter! first of monarchs! He
His stubborn country tam'd, her rocks, her fens,
Her floods, her seas, her ill-submitting sons;
And while the fierce Barbarian he subdu'd,
To more exalted soul he rais'd the Man.
Ye shades of ancient heroes, ye who toil'd
Thro'long successive ages to build up
A labouring plan of state! behold at once
The wonder done! behold the matchless prince.
Who left his native throne, where reign'd till then
A mighty shadow of unreal power;
Who greatly spurn'd the slothful pomp of courts;
And roaming every land, in every port
His sceptre laid aside, with glorious hand
Unwearied plying the mechanic tool,
Gather'd the seeds of trade, of useful arts,
Of civil wisdom and of martial skille,
Charg'd with the stores Europe home he goes!
Then cities rise amid th'illumin'd waste;
O'er joyless deserts smiles the rural ring;
Far-distant flood to flood is social join'd;
Th'astonish'd Euxine hears the Baltick roar.
Proud navies ride on seas that never foam'd
With daring keel before; and armies stretch
Each way their dazzling files, repressing here
The frantic Alexander of the north,
And awing there stern Othmans shrinking sons.
Sloth flies the land, and Ignorance, and Vice,
Of old dishonour proud; it glows around,
Taught by the Royal Hand that rous'd the whole,
One scene of arts, of arms, of rising trade:
For what his wisdom plann'd, and power enforc'd,
More potent still his great example shew'd.
To есть: «Чего не может произвести деятельное правительство, преобразуя человека? Одна великая душа, вдохновенная небом, извлекла из готического мрака обширную империю, народ издревле дикий и грубый. Бессмертный Петр! Первый из монархов, укротивший суровую Россию с ее грозными скалами, блатами, шумными реками, озерами и непокорными жителями! Смирив жестокого варвара, возвысил он нравственность человека. О вы, тени древних героев, устроивших веками порядок гражданских обществ! Воззрите на сие вдруг совершившееся чудо! Воззрите на беспримерного государя, оставившего наследственный престол, на коем дотоле царствовала могущественная тень неутвержденной власти, – презревшего пышность и негу, проходящего все земли, отлагающего свой скипетр в каждом корабельном пристанище, неутомимо работающего с искусными механиками и собирающего семена торговли, полезных художеств, общественной мудрости и воинской науки! Обремененный сокровищами Европы, он возвращается в свое отечество, и вдруг среди степей возносятся грады, в печальных пустынях улыбаются красоты сельские, отдаленные реки соединяют свое течение, изумленный Евксин слышит шум Балтийских воля, гордые флоты преплывают моря, которые дотоле не пенились еще под дерзостными рулями, и многочисленные воинства в блестящих рядах на врагов устремляются, поражают неистового северного Александра158 и ужасают свирепых сынов Оттомана159. Удаляются леность, невежество и пороки, коими прежнее варварство гордилось. Везде является картина искусств, военных действий, цветущей торговли: мудрость его вымышляет, власть повелевает, пример показывает – и государство благополучно!»
Женский монашеский орден.
В Немецкой земле носят кортики на ремне через плечо.
Кто хочет, рассмеется.
В двенадцати верстах от Авиньйона.
В Ниме много римских древностей.
Город Вьень.
Так говорит предание. Сию башню и сию пропасть показывают близ Вьеня.
Индейская книга.
По «Тревуским памятным запискам» (франц.). – Ред.
Королевский Дом инвалидов (франц.). – Ред.
Берегись, берегись! (франц.). – Ред.
В саду Пале-Рояля (франц.). – Ред.
«Я провел зиму в моей любезной Лютеции, – говорит он, – она построена на острову и окружена стенами, которые омываются водами реки, приятными для глаз и вкуса. Зима бывает там обыкновенно не очень холодна, но в мое время морозы были так жестоки, что река покрылась льдом. Жители нагревают свои жилища посредством печей, но я не позволил развести огня в моей горнице, а велел только принести к себе несколько горящих угольев. Пар, который от них распространился по всей комнате, едва было не задушил меня, и я упал без чувства».
«Очерки Парижа» (франц.). – Ред.
Потому что нигде не продают столько ароматических духов, как в Париже.
Мостовая делается в Париже скатом с обеих сторон улицы, отчего в средние бывает всегда страшная грязь.
За порядочную наемную карету надобно заплатить в день рубли четыре. Можно ездить в фиакрах, то есть извозчичьих каретах, которые стоят на каждом перекрестке; правда, что они очень нехороши как снаружи, так и внутри; кучер сидят на козлах в худом камзоле или в ветхой епанче и беспрестанно погоняет двух – не лошадей, а лошадиных скелетов, которые то дернут, то станут – побегут, и опять ни с места. В сем экипаже можно за 24 су проехать город из конца в конец.
Между великолепными домами, к ним примыкающими, заметил я дом известного Бомарше. Сей человек умел не только странною комедиею175 вскружить голову парижской публике, но и разбогатеть удивительным образом; умел не только изображать живописным пером слабые стороны человеческого сердца, но и пользоваться ими для наполнения кошелька своего; он вместе и остроумный автор, и тонкий светский человек, и хитрый придворный, и расчетистый купец. Теперь имеет Бомарше все средства и способы наслаждаться жизнию. Дом его смотрят любопытные как диковинку богатства и вкуса; один барельеф над воротами стоит тридцать или сорок тысяч ливров.
Или «Царство счастия», сочинения Моруса.
Ну, ну, друзья! Больше остроумия, больше остроумия! Прекрасно! Вот это настоящая парижская веселость! (франц.). – Ред.
Чтобы смешаться с народом (франц.). – Ред.
Фремен! Ты заставил судьбу трепетать, и имя твое жилет, хоть ты и умер (франц.), – Ред.
Кто прожил на земле восемьдесят лет жизнью Франциска Серафического, Тот на небесах живет как ангел (франц.). – Ред.
Так называемый Новый мост, близ которого я жил.
Я лишился Эвридики: с горем что сравнить моим! (франц.). – Ред.
Пылаю страстью! Клянусь честью! (франц.) – Ред.
На французский манер (франц.). – Ред.
Стихов, которые запоминаются (франц.). – Ред.
Я прошу знатоков Французского театра найти мне в Корнеле или в Расине что-нибудь подобное – например, сим Шекспировым стихам, в устах старца Леара, изгнанного собственными детьми его, которым отдал он свое царство, свою корону, слое величие, – скитающегося в бурную ночь по лесам и пустыням:
Blow winds… rage, blow!
You sulph'rous and thought-executing fires,
Vount couriers oak-cleauing thunder-bolts,
Singe my white head! And thou allshaking thunder,
Strike flat the thick rotundity o'th' world;
Crack nature's mould, all germins spill at once,
That make ungrateful man!!!
I tax not you, you elements, with unkindness!
I never gave you kingdom, call'd you children;
…Then let fall
Your horrible pleasure!.. Here I stand, your slave,
A poor, infirm, weak and despis'd old man!
(«Шумите, ветры, свирепствуй, буря! Серные быстрые огни, предтечи разрушительных ударов! Лейте пламя на белую главу мою!.. Громы, громы! Сокрушите здание мира; сокрушите образ натуры и человека, неблагодарного человека!.. Но жалуюсь на вашу свирепость, разъяренные стихии! Я не отдавал вам царства, не именовал вас милыми детьми своими! Итак, свирепствуйте по воле! Разите – се я, раб ваш, бедный, слабый, изнуренный старец, отверженный от человечества!»)
Они раздирают душу; они гремят, подобно тому грому, который в них описывается, и потрясают сердце читателя. Но что же дает им сию ужасную силу? Чрезвычайное положение царственного изгнанника, живая картина бедственной судьбы его. И кто после того спросит еще:
«Какой характер, какую душу имел Леар?»
Эдип появился в этих местах (франц.). – Ред.
В следующих стихах:
Un Dieu plus fort que moi m'entrainait vers le crime;
Sous mes pas fugitifs il creusait un abime,
Et j'étais, malgré moi, dans mon aveuglement,
D'un pouvoir inconnu l'esclave et l'instrument.
Voilà tous mes forfaits; je n'en connais point d'autres,
Impitoyables Dieux, mes crimes sont les vôtres,
Et vous m'en punissez?… Où suis je? quelle nuit
Couvre d'un voile affreux la clarté qui nous luit?
Ces murs sont teints de sang; je vois les Enmenides
Secouer leurs flambeaux vengeurs, des patricides.
Le tonnerre on éclats semble fondre sur moi:
L'enfer s'ouvre…
(Некий бог, более могущественный, чем я, увлек меня к преступлению; под моими скорыми стопами он разверз бездну, и я в своем ослеплении поневоле стал рабом и орудием неведомой силы. Вот все мои проступки, никаких других я не знаю. Неумолимые боги, мои вины – ваши, и вы меня за них наказываете? Где я? Какая ночь своим страшным покрывалом скрывает от меня свет, который нам сияет? Эти стены запятнаны кровью; я вижу Эвменид, потрясающих своими факелами, мстителями отцеубийц. Вспышки молний словно обрушиваются на меня, бездна разверзается (франц.) – Ред.)
Преступницею стать – сей жребий пал Медее, но к добродетели рвалась она душой (франц.). – Ред.
«Монастырь» (франц.), – Ред.
Места сии любить водит невинности очарованье (франц.). – Ред.
То есть в сей драме Моле представляет благодетельного Монтескье.
Ах, какой жребий готовит мне этот варвар! Меня ждет смерть! Меня ждет смерть! (франц.). – Ред.
Кузнецом становишься, когда занимаешься кузнечным делом (франц.). – Ред.
«Матерь божия стояла» (лат.). – Ред.
«Господи помилуй!» (лат.). – Ред.
Сей замок построен Франциском I по возвращении его из Гишпании.
Hôtel есть наемный дом, где вы, кроме комнаты и услуги, ничего не имеете. Кофе и чай приносят вам из ближайшего кофейного дома, а обед – из трактира.
Ресторатёрами называются в Париже лучшие трактирщики, у которых можно обедать. Вам подадут роспись всем блюдам, с означением их цены; выбрав что угодно, обедаете на маленьком особливом столике.
«Кафе Валуа» (франц.). – Ред.
В «Погребке» (франц.). – Ред.
Ароматический сироп с чаем.
Там, в зале Академии художеств, видел я четыре славные Лебрюневы картины: сражения Александра Великого.
Кардинальский дворец. Непереводимая игра слов: cardinal означает и «кардинальский» и «основной», «главный» (франц.). – Ред.
Анахарсис, приехав в Афины, нашел Платона в Академия, «il me reçut, – говорит молодой скиф, – avec autant de politesse que de simplicité, et me fit un si bel éloge du Philosophe Anacharsis, dont je descends; que je rougissois de porter le même nom». – «Anach.», vol. 2., ch. VII. (Он принял меня в равной мере вежливо и просто и так отменно похвалил моего предка философа Анахарсиса, что я покраснел, оттого что ношу то же имя («Путешествие молодого Анахарсиса», т. II, гл. 7) (франц.). – Ред.)
Как и следовало ожидать (франц.). – Ред.
То есть; «Его, может быть, по справедливости не хотят назвать великим умом, ибо он, желая образовать народ свой, только что подражал другим народам».
Несомненно, русские стали бы такими, какими мы видим их сейчас, даже если бы Петр не царствовал (франц.). – Ред.
Кривлянье, кривлянье, мадемуазель Дервье! (франц.) – Ред.
Их всегда сорок, ни более, ни менее;
Это все же кое-что значит (франц.). – Ред.
Остроумный Ривароль давно обещает новый философический словарь языка своего, но чрезмерная леность, как сказывают, мешает ему исполнить обещание.
Ума этих сорока господ хватает только на четверых (франц.). – Ред.
Здесь погребен Пирон; он был ничем, он не был даже академиком (франц.). – Ред.
Открыл и усовершенствовал (лат.). – Ред.
См. Диогена Лаэрция в жизни Талеса.
Лавуазье и Бальи умерщвлены Робеспьером.
Ну, тогда вези меня на улицу Трюандери! – В добрый час! Вы, иностранцы, говорите то, что нужно, лишь в самом конце фразы (франц.). – Ред.
Любви (франц.). – Ред.
Я победила победителя всех.
Единственный король, о котором народ хранит память (франц.). – Ред.
Спрашивается, как она узнала его? Может быть, имея тонкое обоняние, почувствовала на нем кровь господина своего.
Бруно основал картезианский орден.
Дворец бань (франц.). – Ред.
Миньйо – этим сказано все: в целом мире ни один отравитель никогда лучше не знал своего ремесла (франц.). – Ред.
Пройдите в эту ложу, господа (франц.). – Ред.
Я путешествовал по северу и понимаю оттенки произношения; я вам сразу сказал (франц.). – Ред.
Я без ума от этой нации (франц.). – Ред.
Хорошо вам сейчас, сударь? (франц.). – Ред.
Превосходно, сударыня, рядом с вами (франц.). – Ред.
Всего доброго, сударь! (франц.). – Ред.
Да здравствует Паскаль! Слава Прокопу! Да здравствует Солиман Ага! (франц.). – Ред.
«Кафе веры», «Погребок», «Валуа», «Шартрское» (франц.). – Ред.
За этим столом были открыты две подписки: первая – 28 июля 1783 года, чтобы повторить опыт Аннонэ, вторая – 29 августа 1783 года, чтобы почтить медалью открытие братьев Монгольфье (франц.). – Ред.
Кафе «Регентство» (франц.). – Ред.
Дьявол! Чума (франц.), – Ред.
Une pièce de 6 sous. (Одну монету в 6 су (франц.). – Ред.)
Русские бани, паровые или с окуриванием, простые и смешанные (франц.). – Ред.
Доказывается надписью.
Праздник королевы роз (франц.) – Ред.
Ей непременно надлежало быть осьмнадцати лет.
Описанной Жан-Жаком в письме к д'Аланберту.
То есть чердаке.
Писарем.
Porte-faix.
Он представлен на гробнице молящимся.
Здесь погребен Иаков II, король Великобритании (франц.). – Ред.
Неумолимость смерти нельзя сравнить ни с чем. Напрасно ее умолять. Жестокая, она затыкает себе уши, не слушая наших воплей. Бедняк в хижине, где его покрывает солома, подчиняется ее законам, и стража на заставе Лувра не может защитить от нее наших королей (франц.). – Ред.
Прохожий! Не полагаешь ли ты, что тебе придется перейти этот порог, через который я в размышлении переступил? Если ты об этом не подумаешь, прохожий, это не умно, так как, даже не помышляя об этом, ты поймешь, что переходишь через этот порог (франц.). – Ред.
Говорят, что это глубокомысленное произведение (франц.). – Ред.
Прекрасно! Остроумно! Возвышенно! (франц.). – Ред.
Так что по сие время, в память ему, на всякого новопринимаемого доктора в Монпелье надевают Раблееву мантию, которая нередко напоминает басню «Осла во львиной коже».
Я отправляюсь на поиски великого «быть может» (франц.). – Ред.
В нем нет пышных недостатков версальской часовни, этой роскошной безделушки, которая ослепляет глаза людям и над которой издевается знаток (франц.). – Ред.
О Версаль, о жалость, о прелестные рощицы, шедевр великого короля, Ленотра и времени! Топор у ваших корней, и ваш час настал (франц.). – Ред.
Подобный своему царственному и юному божеству, Трианон сочетает прелесть и величие (франц.). – Ред.
Он отважен, этот господин де Вайян! (франц.). Игра слов: Vaillant (Вайян) по-французски значит «отважный». – Ред.
Здесь истинный Парнас истинных детей Аполлона. Под именем Буало здешние места видели Горация, Эскулап являлся здесь под именем Жандрона (франц.). – Ред.
В этом нет ничего удивительного: труден лишь первый шаг (франц.). – Ред.
Безделка (франц.). – Ред.
О ты, надежное убежище любезного владетеля! Твое слишком скромное имя недостойно тебя! Очаровательная местность и т. д. (франц.). – Ред.
Солнце, как известно, было девизом Лудовика XIV. Королевский павильйон, построенный среди двенадцати других, называется солнечным.
Я удержал в этом славном стихе меру оригинала.
Бельвю – значит «прекрасный вид».
В виде барельефа (франц.). – Ред.
Ему сказали, что Лудовик не считает его опасным своим неприятелем, полагая, что у него нет пушек.
Хорошо, сударь, хорошо! Что скажете вы об этом? (франц.). – Ред.
Бидер по-немецки значит «добрый» или «честный».
Я и должен, сударь, быть таким, чтобы не противоречить своему имени (франц.). – Ред.
Сударь, подобные вещи не говорят на хорошем французском языке. Я слишком чувствителен, чтобы терпеть это (франц). – Ред.
Смейтесь, сударь; я посмеюсь вместе с вами, но не грубите, пожалуйста! (франц.). – Ред.
Когда ты – ничто и у тебя нет надежды, тогда жизнь – позор, а смерть – долг (франц.). – Ред.
Сегодня мой черед, завтра – твой (франц.). – Ред.
Как дар патриота (франц.). – Ред.
Короче: «кто не имеет нужды в чужих руках», но не так живописно.
Вероятно, что последние два стиха не Генриховы. Музыка сей старинной песни очень приятна.
Прелестная Габриель! Пронзенный тысячью копий, я лечу на поле брани, когда слава меня зовет. Жестокое расставанье! Несчастный день! Слишком мало одной жизни для такой любви!(франц.). – Ред.
Как прекрасна природа! (франц.). – Ред.
Острове тополей (франц.). – Ред.
Перевод одной из надписей.
Восхищайтесь Шантильи в его изящной пышности, он становится прекраснее с каждым новым героем, с каждым новым веком (франц.). – Ред.
Женщина, в которую Милон был влюблен, по словам г-жи Н*, сама любила его, но имела твердость отказать ему от дому, для того что он был женат.
Церковь, в которой они застрелились, построена на развалинах древнего храма, как сказывают. Все, что здесь говорит или мыслит Алина, взято из ее журнала263, в котором она почти с самого детства записывала свои мысли и который хотела сжечь, умирая, но не успела. За день до смерти несчастная ходила на то место, где Фальдони и Тереза умертвили себя.
Пойдемте, сударь, пойдемте (франц.). – Ред.
Это был Рабо Сент-Этьен.
А-ля аббат Мори (франц.). – Ред.
Спрятанные деньги появятся в виде ассигнаций (франц.). – Ред.
..которые, в силу того, что шлифуются, не сохраняют больше отпечатка (франц.). – Ред.
Слова Йориковы, сказанные им в другом месте.
Qui tiennent à ce même défaut.
В Булонском лесу читал я Маблиеву «Историю французского правления».
Через десять лет после нашей разлуки, не имев во все это время никакого об нем известия, вдруг получаю от него письмо из Петербурга, куда он прислан с важною комиссиею от двора своего, – письмо дружеское и любезное. Мне приятно напечатать здесь некоторые его строки: «Je vous supplie, mon cher ami, de me répondre le plutôt possible, pour que je sache que vous vous portez bien et que je peux toujours me compter parmi vos amis. Vous n'avez pas d'idée, combien le souvenir de notre séjour de Paris a de charmes pour moi. Tout a changé depuis; mais l'amitié, que je vous ai vouée alors, est toujours la même. Je me flatte aussi, que vous ne m'avez pas entièrement oublié. J'aime à croire que nous nous entendons toujours à demi-mot», и проч.
(Умоляю Вас, дорогой друг, ответить мне как можно скорее, чтобы я знал, что Вы чувствуете себя хорошо и что я еще могу считать себя в числе Ваших друзей. Вы не представляете себе, как приятно мне вспоминать о нашем пребывании в Париже. Все с тех пор изменилось, но те дружеские чувства, которые я питал к Вам, остались прежними. Льщу себя также надеждой, что Вы не совсем забыли меня. Мне хочется верить, что мы всегда понимаем друг друга с полуслова (франц.). – Ред.)
Он женился на молодой, любезной женщине, которая известна в Германии по уму и талантам своим. Она написала роман, который долго считался творением славного Гете267, потому что скромная муза не хотела наименовать себя.
См. «Sentimental Journey» («Сентиментальное путешествие» (англ.). – Ред.). Стерново «Путешествие». Оно переведено на русский и напечатано.
Все сие памятно тому, кто хотя один раз читал Стерново или Йориково «Путешествие»; но можно ли читать его только один раз?
Великий боже! (франц.). – Ред.
См. «Одиссею».
Самого лучшего! (франц.). – Ред.
Так говорит мифология.
Правда, сударь, вы чертовски образованный человек! (франц.). – Ред.
Прощайте! (франц.). – Ред.
Известно, что Телемак, влюбленный в Калипсину нимфу Эвхарису, не тужил о сгоревшем корабле своем.
Жареная и битая говядина.
То есть меланхолии.
Подобно факелам, этим мрачным огням, горящим над мертвецами и не согревающим их праха (франц.). – Ред.
Пары черных шелковых брюк(англ.). – Ред.
С которыми отправился Йорик во Францию, как известно.
Имя моего парижского парикмахера.
В лунные ночи Париж не освещался; из остатков суммы, определенной на освещение города, давались пенсионы.
Кто устоит пред лицом его, и проч.
Восстань и сияй, ибо явился свет твой.
Он испытал горесть, узнал печаль.
Кто царь славы? Господь небесных воинств.
Жив, жив спаситель мой!.. О смерть! Где твое жало? Могила! Где победа твоя?
Гостиная (англ.). – Ред.
Да (франц.). – Ред.
Нет (франц.). – Ред.
Как вы поживаете? (франц.). – Ред.
Для иностранца вы, сударь, пишете недурно! (франц.) – Ред.
Земляные яблоки.
То есть: «Нет на свете хороших темниц».
Злодеев казнят перед самым Невгатом.
Выгода сидеть в Кингс-Бенче, а не в другой тюрьме, покупается деньгами: кто не может ничего дать, того отправляют в Невгат.
О рыцарстве средних веков можно сказать то же.
Сверчок был гербом архитектора биржи.
Тогда была у нас война со Швециею.
В молодости своей оба они влюбились в одну девицу: Лафатер пожертвовал ему своей любовью. Фисли, уехав в Италию и посвятив себя искусству, перестал отвечать на письма своего друга, но Лафатер всегда говорит об нем с чувством и с жаром.
Крайний предел! (лат.). – Ред.
«Не оступитесь, сударыня!» – «Ах, женщины так часто делают это». – «Падение женщин порою бывает очаровательно!» – «Да, потому что мужчины от этого выигрывают». – «Они после этого грациозно подымаются». – «Но не без того, чтобы до конца дней своих не чувствовать печали». – «Что может быть прелестнее печали очаровательной женщины?» – «И это все лишь для того, чтобы служить его величеству мужчине». – «Этого владыку часто свергают с престола, сударыня». – «Как нашего доброго, бедного Людовика Шестнадцатого, не так ли?» – «Почти так, сударыня» (франц.). – Ред.
Это напомнило мне парижскую Salle du secret. (Тайный зал (франц.). – Ред.)
Букингемском дворце (англ.). – Ред.
Я видел и статую Карла I, любопытную по следующему анекдоту. После его бедственной кончины она была снята и куплена медником, который продал бесчисленное множество шандалов, уверяя, что они вылиты из металла статуи, но в самом деле он спрятал ее и подарил Карлу II при его восшествии на престол, за что был награжден весьма щедро.
Твои леса, Виндзор, и твои зеленые убежища – обиталища одновременно и короля и муз. Поп (англ.). – Ред.
Легкие копья, с которыми изображаются Дианины нимфы, были бросаемы в зверей.
С Темзою, которая в поэзии называется богом Тамесом.
«Виндзорского леса» (анг.). – Ред.
Сестрица! Сестрица! (франц.). – Ред.
Г-жи Ноф, Лоусон, леди Сэндерленд, Рочестер, Дэнхем, Мидлтон, Байрон, Ричмонд, Кливленд, Сомерсет, Нортемберленд, Грэммонт, Оссори (англ.). – Ред.
Да будет стыдно тому, кто дурно подумает об этом! (франц.). – Ред.
Великая надежда англичан – народное благо – общественная безопасность (лат.). – Ред.
Имя аллеи.
Фокс значит «лисица».
Да здравствует Гуд! Да здравствует Фокс! (англ.). – Ред.
Два главные лондонские театра.
Он первый носил ручное оружие (англ.), – Ред.
Биллингтон, если не ошибаюсь.
Жестокие светила, когда же окончатся наши горести? Когда же вы насытите свою жестокость? (итал.). – Ред.
Вид прекрасный. Ветви с цветами, нарочно поднятые вверх, переплетаются и достают до кровли низеньких домиков.
«Кандида».
«Дочь Греции», «Кающаяся красавица», «Джин Шор» (англ.). – Ред.
То есть с Робертсоном, Юмом и Гиббоном.
Едва ли в каком-нибудь городе было столько пожаров, как в Лондоне.
«Буря» (англ.). – Ред.
Самое остроумнейшее произведение английской литературы… и самое противное человеку с нежным нравственным чувством.
Чистой красотой (англ.). – Ред.
Новый парк (англ.). – Ред.
Прочь, цари и герои! Дайте покойно спать бедному поэту, который вам никогда не ласкал320, к стыду Горация а Виргилия!
Великая хартия (лат.). – Ред.
Не помню, кто в шутку сказал мне: «Англичане слишком влажны, италиянцы слишком сухи, а французы только сочны».
Самый этот перевод был напечатан после в «Московском журнале».
Откуда плывете? (англ.). – Ред.
Чепчиками (франц.). – Ред.
В истине сего уверял меня не один старый человек.
Например, «Прости господи» и прочее тому подобное, что можно еще слышать и от нынешних нянюшек.
Читатель догадается, что старинные любовники говорили не совсем так, как здесь говорят они; но тогдашнего языка мы не могли бы теперь и понимать. Надлежало только некоторым образом подделаться под древний колорит,
То есть от России.
В Оружейной московской палате я видел много панцирей с сею надписью. // Никто на нас [не пойдет] (слав.). – Ред.
Во время древности странники, возвращаясь в отечество, посвящали жезлы свои Меркурию.
В самом деле, пена волн часто орошала меня, лежащего почти без памяти на палубе.
То есть Черная гора.
Так назывались части города: Конец Неровский, Гончарский, Славянский, Загородский и Плотнинский.
Так думали в России о татарах.
То есть купцов.
См. византийских историков Феофилакта и Феофана.
См. Менандера.
Союз вольных немецких городов, который имел свои конторы в Новегороде.
Клятвенными грамотами назывались дружественные трактаты. При объявлении войны надлежало всегда возвращать их.
Летописи наши говорят о падении новой колокольни и ужасе народа.
В Новегороде было еще обыкновение называться древними славянскими именами. Так, например, летописи сохранили нам имя Ратьмира, одного из товарищей Александра Невского.
В старину хотели всегда читать на небе предстоящую гибель людей.
Муж ее.
Так называлось всегда главное училище в Новегороде (говорит автор).
Имя Псковской реки.
Тогдашний епископ новогородский.
О сей королеве польские летописи рассказывают чудеса.
Сие происшествие было тогда еще ново. Владислав, король польский, едва заключив торжественный мир с султаном, нечаянно напал на его владения.
Они назывались пятинами: Водскою, Обонежскою, Бежецкою, Деревскою, Шелонскою.
Так разделялись тогда армии. Большим полком назывался главный корпус, а стражею или сторожевым полком – ариергард.
Часть города, где жили купцы.
В летописях сказано, что сын ее Димитрий был взят в плен.
На сих хартиях (говорит автор) изображались славные дела усопшего.
Род Иоаннов пересекся, и благословенная фамилия Романовых царствует.
Спасайся кто может! (франц.). – Ред.
Локк говорит, кажется, что душа рожденного младенца есть белый лист бумаги.
Надобно вспомнить, что это было в старину; по крайней мере очень давно.
Опять старинное! Ныне уже не пишут в таких случаях на розовых бумажках.
Об них говорено было в предшедших главах.
Первый том Сочинений H. M. Карамзина, начатых Академией наук, вышел в 1917 году. На этом издание прекратилось.