Том 1. Стихотворения

Бело-румяна

Всходит заря

И разгоняет

Блеском своим

Мрачную тьму

Черныя нощи.

Феб златозарный,

Лик свой явивши,

Все оживил.

Вся уж природа

Светом оделась

И процвела.

Сон встрепенулся

И отлетает

В царство свое.

Грезы, мечтанья,

Рой как пчелиный,

Мчатся за ним.

Смертны, вспряните!

С благоговеньем,

С чистой душой,

Пад пред всевышним,

Пламень сердечный

Мы излием.

Радужны крылья

Распростирая,

Бабочка пестра

Вьется, кружится

И лобызает

Нежно цветки.

Трудолюбива

Пчелка златая

Мчится, жужжит.

Все, что бесплодно,

То оставляет —

К розе спешит.

Горлица нежна

Лес наполняет

Стоном своим.

Ах! знать, любезна,

Сердцу драгова,

С ней уже нет!

Верна подружка!

Для чего тщетно

В грусти, тоске

Время проводишь?

Рвешь и терзаешь

Сердце свое?

Можно ль о благе

Плакать другого?..

Он ведь заснул

И не страшится

Лука и злобы

Хитра стрелка.

Жизнь, друг мой, бездна

Слез и страданий…

Счастлив стократ

Тот, кто, достигнув

Мирного брега,

Вечным спит сном.

Под звездным кровом тихой нощи,

При свете бледныя луны,

В тени ветвистых кипарисов,

Брожу меж множества гробов.

Повсюду зрю сооруженны

Богаты памятники там,

Порфиром, златом обложенны;

Там мраморны столпы стоят.

Обитель смерти там — покоя;

Усопших прахи там лежат;

Ничто их сна не прерывает;

Ничто не грезится во сне…

Но все ль так мирно почивают,

И все ли так покойно спят?..

Не монументы отличают

И не блестяща пышность нас!

Порфир надгробный не являет

Душевных истинных красот;

Гробницы, урны, пирамиды —

Не знаки ль суетности то?

Они блаженства не доставят

Ни здесь, ни в новом бытии,

И царь сравняется с убогим,

Герой там станет, где пастух.

С косою острой, кровожадной,

С часами быстрыми в руках,

С седой всклокоченной брадою,

Кидая всюду страшный взор,

Сатурн несытый и свирепый

Парит через вселенну всю;

Парит — и груды оставляет

Развалин следом за собой.

Валятся дубы вековые,

Трясутся гор пред ним сердца,

Трещат забрала и твердыни,

И медны рушатся врата.

Падут и троны и начальства,

Истлеет посох, как и скиптр;

Венцы лавровые поблекнут,

Трофеи гордые сгниют.

Стоял где памятник герою,

Увы! что видим мы теперь? —

Одни развалины ужасны,

Шипят меж коими змеи,

Остались вместо обелиска,

Что гордо высился за век,

За век пред сим — и нет его…

И слава тщетная молчит.

И что ж покажет, что мы жили,

Когда все время рушит так? —

Не камень гибнущий величья

В потомстве поздном нам придаст;

И не порфирны обелиски

Прославят нас, превознесут.

Увы! несчастен, кто оставил

Лишь их — и боле ничего!

Исчезнут тщетны украшенья,

Когда застонет вся земля,

Как заревут ужасны громы,

Падет, разрушится сей мир.

И тени их тогда не будет,

И самый прах не пропадет.

Все, все развеется, погибнет.

Как пыль, как дым, как тень, как сон!

Тогда останутся нетленны

Одни лишь добрые дела.

Ничто не может их разрушить,

Ничто не может их затмить.

Пред богом нас они прославят,

В одежду правды облекут;

Тогда мы с радостью яви́мся

Пред трон всемощного творца.

О сколь священна, Добродетель,

Должна ты быть для смертных всех!

Рабы, как и владыки мира,

Должны тебя боготворить…

На что мне памятники горды?

И скиптр и посох — все равно:

Равно под мрамором в могиле,

Равно под дерном прах лежит.

От света светов луч излился,

И добродетель родилась!

В тьме мир дремавший пробудился,

Земля весельем облеклась;

В священном торжестве природа

Объемлет дар для смертных рода;

От горних, светлых стран небес

Златой, блаженный век спустился,

Восторг божественный вселился

Во глубине святых сердец.

На землю дщерь творца предстала,

Творений хор ей гимн воспел;

Пустыня светлым раем стала;

Как крин, повсюду мир процвел;

Любовь, невинность, кротость нравов:

Без строгости и без уставов,

Правдивость, честность всем эгид;

Повсюду дружба водворилась,

Повсюду истина явилась,

Преда́нность, верность, совесть, стыд.

Дохнула злоба — и родился^*

Кровавый, яростный раздор;^*

Вздохнул он — вздох сей повторился

Среди сердец кремнистых гор;

Ужасный яд — его дыханье,

Убийство, смерть — его желанье,

И мрак — блистание очей.

Взглянул — и брани воспылали,

Несчастны жертвы застонали,

Кровь быстрой полилась струей.

Одеян бурей век железный,

Потрясши круг земли, предстал;

Померк натуры вид любезный,

И смертный счастлив быть престал.

С цепей своих Борей сорвался,

В полях небесных гром раздался,

Завыл и лес и сонм морей!

С лугов зефиры улетели,

По рощам птицы онемели,

И светлый не журчит ручей.

Дщерь ада, злоба есть содетель

Бесчисленных лютейших бед;

Но не исчезла добродетель!

Она еще, еще живет;

Еще ей созидают храмы,

Еще куря́т ей фимиамы;

Но, ах! златой уж век исчез,

В пучине вечности сокрылся,

Один лишь луч к нам отделился

И добрым мир с собой принес.

Иной гордыни чтит законы,

Идет неправды по стезям;

Иной коварству зиждет троны

И дышит лестию к царям;

Иной за славою стремится;

Тот злата алчностью томится,

Тот ратует с врагом своим,

И всяк путь ложный избирает,

В ночи как будто бы блуждает;

Его дела — ничтожный дым.

И муж, премудростью почтенный,

Во испытаньях поседев,

Муж праведный и просвещенный

Вздохнет, на все сие воззрев;

В мечтаньях сих он тленность видит,

Порок и зло он ненавидит,

И добродетели кумир

В своей душе он обожает,

Свою всю жизнь ей посвящает,

Его чертог — пространный мир.

Кто правды, честности уставы

В теченье дней своих блюдет,

Тот к счастью обретет путь правый,

Корабль свой в пристань приведет;

Среди он бедствий не погибнет,

В гоненье рока он возникнет,

Его перун не устрашит.

Когда и смерть к нему явится,

То дух его возвеселится,

К блаженству спешно полетит.

О вы, подобье юных кринов!

В вас пламень бодрости горит,

В вас зрю я доблесть славянинов —

Учитесь добродетель чтить;

В душе ей храм соорудите,

Ей мысли, чувства посвятите,

Стремитесь мудрых по стезям.

Круг жизни вашей совершится,

Но солнце ваших дней затмится,

Зарю оставя по следам.

Благородного пансиона

Еще, Херасков, друг Минервы,

Еще венец ты получил!

Сердца в восторге пламенеют

Приверженных к тебе детей,

Которых нежною рукою

Ведешь ты в храм святой наук, —

В тот храм, где муза озарила

Тебя бессмертия лучом.

Дела благие — вечно живы;

Плоды их зреют в небесах;

И здесь и там их ждет награда:

Здесь царь венчает их, там — бог!

На троне светлом, лучезарном,

Что полвселенной на столпах

Взнесен, незыблемо поставлен,

Россия в славе восседит —

Златой шелом, огнепернатый

Блистает на главе ее;

Венец лавровый осеняет

Ее высокое чело;

Лежит на шуйце щит алмазный;

Расширивши крыла свои,

У ног ее орел полночный

Почиет — гром его молчит.

Окрест блестящего престола,

В бесчисленный собравшись сонм,

Стоят полночные народы,

С почтеньем долу преклонясь:

Славя́нин в шлеме златовидном,

Татар с свинцовой булавой,

Черкес в булатных, тяжких латах,

Бобром одетый камчадал,

С сетями финн, живущий в норде,

С секирой острой алеут,

Киргизец с луком напряженным,

С стальною саблею сармат.

Она сидит — и светлым оком

Зрит на владычество свое;

Прелестный юноша пред нею,

Склоняющ слух к ее словам.

«Мой сын! — гласит ему Россия. —

Простри свой взор окрест себя;

Простри и виждь страны цветущи,

Подвластны скиптру моему:

Ты в недре их рожден, воспитан,

В их недре счастье — жребий твой;

В их недре ты свое теченье

Со славой должен совершать!

Воззри, и в радостном восторге

Клянись и сердцем и душой

Быть сыном мне нежнейшим, верным,

Мне жизнь и чувства посвятить;

Воззри на мощь мою, на славу,

Мои сокровища исчисль;

Смотри: там Бельт пространный воет;

Там пенится шумящий Понт;

Там Льдистый океан волнится,

В себя приемлющ сонмы рек;

Там бурный океан Восточный

Камчатский опеняет брег.

Здесь Волга белыми струями

Кати́тся по полям, лугам,

Благословенье изливает

И радость на хребте несет;

Там Дон клубится, Днепр бунтует;

Уральских исполинов ряд

Дели́т там Азию с Европой

И подпирает небеса;

Сибирь, хранилище сокровищ,

Здесь возвышает свой хребет;

Херсон гордится там плодами,

Прельщающими взоры, вкус.

Цветет обилие повсюду!

На тучных пажитях, лугах

Стада бесчисленны пасутся;

Покрыты класами, поля

Струятся, как моря златые;

Весельем дышащ, земледел

При полных житницах ликует.

Там села мирные мои;

Там грады крепкие, цветущи;

Москва, Петрополь и Казань,

На бреге быстрых рек, пенистых

Главы подъемлют к облакам.

Повсюду в ратном украшенье

Блистают воинства ряды;

На шлемах перья развевают,

На копьях солнца луч горит;

Мечи гремят в десницах мощных;

Кони́, гордяся, гриву вверх

Вздымают, ржут, биют ногами,

Крутя́т песок, вьют прах столбом;

Огонь летит багряным вихрем

Из медных челюстей, гремя;

Долины грохот повторяют

И эхо предают горам.

На влаге бурных океанов,

Расширив белые крыла,

Летают в грозных строях флоты,

Нося во мрачных недрах смерть;

Пенят и Бельт и Понт в стремленье;

Пред ними ужас, гром летит…

От всех вселенныя пределов

Плывут с богатством корабли

И, пристаней моих достигнув,

Тягчат сокровищами брег:

Богатый Альбион приносит

Своих избытков лучшу часть;

Волнисту шерсть и шелк тончайший

Несет с востока оттоман;

Араб коней приводит быстрых,

В своих степях их укротив;

Китай фарфор и муск приносит;

Моголец шлет алмаз, рубин;

Иемен дарит свой кофе вкусный;

Как горы, по полям идут

Верблюды с перскими коврами, —

От всех земли пределов, стран

Народы мне приносят дани,

Цари сокровища мне шлют…

Там в храмах, музам посвященных,

Текут для юношей струи

Премудрости, нравоученья;

Там в кроткой мирной тишине,

Исполнясь духом Аполлона,

Поэт восторг небесный свой

Чертами пламенными пишет;

Там Праксителев ученик

Влагает жизнь во хладный мрамор,

Велит молчанью говорить;

Там медь являет зрак героя —

В нем пламень мужества горит;

Там холст под кистью Апеллеса

Рождает тысячи красот;

Там нового Орфея лира

Струнами сладкими звучит…

Везде блестит луч просвещенья!

И благотворный свет его,

С лучом религии сливаясь,

Все кроткой теплотой живит

И трон мой блеском одевает…

Мой сын! кто в свете равен мне?

Какое царство в поднебесной

Блаженней царства моего?»

Се образ радостный России!

Но некогда густая тьма,

Как ночь, поверх ее носилась;

Язычество свой фимиам

На жертвенниках воскуряло,

И кровь под жреческим ножом

Дымилась в честь немых кумиров…

С престола Святославов сын

Простер свой скиптр державный, мощный —

И кроткий христианства луч

Блеснул во всех концах России:

К творцу моленья вознеслись.

Стенала некогда в оковах

Россия, под пятой врагов

Неистовых, кичливых, злобных…

Ее сармат и скандинав

Тягчили скипетром железным;

Москва, с поникшею главой,

Под игом рабства унывала,

Затмилась красота ее, —

И росс слезящими очами

Взирал на бедства вкруг себя,

На грады, в пепел обращенны,

На кровь, кипящу по полям.

Явился Петр — и иго бедствий

Престало россов отягчать;

Как холм, одетый тенью ночи,

Являющийся с юным днем:

Так все весельем озарилось;

Главу Россия подняла,

Престол ее, вознесшись к небу,

Рассыпал на вселенну тень;

Ее алкиды загремели;

Кичливый враг упал, исчез, —

И се, во славу облеченна,

Она блаженствует, цветет!

Се Павел с трона славы, правды,

Простерши милосердья длань,

Блаженство миллионов зиждет,

Струями радость, счастье льет

И царства падшие подъемлет![42]

Се новый росский Геркулес,

Возникшу гидру поражая,

Тягчит пятой стоглавый Альп,

Щитом вселенну осеняет!

Се знамя росское шумит

Средь тронов, в прахе низложенных!

И се грядет к нам новый век!

Падите, россы, на колена!

Молите с пламенной душой:

«Да управляяй царств судьбами

Хранит любовию своей

От бед Россию в век грядущий

И новым светом облечет!

Да снидет мир к нам благодатный

И миру радость принесет!

Да луч премудрости рассеет

Невежества последний мрак

И да всеобщее блаженство

Вселенну в рай преобразит!!!»

Из недра вечности рожденный,

Парит к нам юный сын веков;

Сотканна из зарей порфира

Струится на плечах его;

Лучи главу его венчают,

Простерт о чреслах Зодиак,

В его деснице зрится чаша,

Где скрыты жребии судьбы,

Из коей вечными струями

Блаженство и беды́ текут.

Летит — пред ним часы, минуты

Лиются быстрою струей;

Сопутницы, его подруги,

Несут вселенной благодать:

Зима в своей короне льдя́ной,

В сотка́нной ризе из снегов,

Весна с цветочными коврами,

С плодами Осень для древес,

С снопами Лето золотыми

И благотворной теплотой.

Летит — во сретенье вселенна

Ему благословенья шлет;

Желанья, робкие надежды

Несутся сонмами к нему;

К нему стремится глас хвалебный,

К нему летит слеза и вздох;

Монарх с блестящего престола

И нищий с бедного одра

К нему возводят взор молящий,

Благодеяний ждут его…

Лети, сын вечности желанный,

Лети и по следам своим

Цветы блаженства вожделенны

И кротку радость насаждай…

Пускай полет твой благодатный,

Как зе́фир, землю освежит;

Любовь, согласие священно

Во всей вселенной утвердит.

Он совершил свое теченье

И в бездне вечности исчез…

Могилы пепел, разрушенье,

Пучина бедствий, крови, слез —

Вот путь его и обелиски!

Тибулл! все под луною тленно!

Давно ль на хо́лме сем стоял

Столетний дуб, густой, надменный,

И дол ветвями осенял?

Ударил гром — и дуб повержен!

Давно ли и любимец славы

Народов жребием играл,

Вселенной подавал уставы

И небо к распре вызывал?

Дохнула смерть — что он? — горсть пыли.

Тибулл! нам в мире жить не вечно:

Вся наша жизнь — лишь только миг.

Как молнья, время скоротечно! —

На быстрых крылиях своих

Оно летит, и все с ним гибнет.

Едва на дневный свет мы взглянем,

Едва себя мы ощутим

И жизнью радоваться станем:

Уже в сырой земле лежим,

Уж мы добыча разрушенья!

Тибулл! нельзя, чтобы природа

Лишь для червей нас создала;

Чтоб мы, проживши два, три года,

Прешед сквозь мрачны дебри зла,

С лица земли, как тени, скрылись!

На что винить богов напрасно?

Себя мы можем пережить:

Любя добро и мудрость страстно,

Стремясь друзьями миру быть, —

Мы живы в самом гробе будем!..

Проснись, пифийского поэта^* древня лира,

Вещательница дел геройских, брани, мира!

Проснись — и новый звук от струн твоих издай

И сладкою своей игрою нас пленяй —

   Исполни дух святым восторгом!

Как лира дивная небесного Орфея,

Гремишь ли битвы ты — наперсники Арея

Берутся за мечи и взорами грозят;

Их бурные кони́ ярятся и кипят,

   Крутя свои волнисты гривы.

Поешь ли тишину — гром Зевса потухает;

Орел, у ног его сидящий, засыпает,

Вздымая медленно пернатый свой хребет;

Ужасный Марс свой меч убийственный кладет

   И кротость в сердце ощущает.

Проснись! и мир воспой блаженный, благодатный;

Пусть он слетит с небес, как некий бог крылатый,

Вечнозеленою оливою махнет,

Брань страшную с лица вселенной изженет

   И примирит земные роды!

Где он — там вечное веселье обитает,

Там человечество свободно процветает,

Питаясь щедростью природы и богов;

Там звук не слышится невольничьих оков

   И слезы горести не льются.

Там нивы жатвою покрыты золотою;

Там в селах царствует довольство с тишиною;

Спокойно грады там в поля бросают тень;

Там счастье навсегда свою воздвигло сень:

   Оно лишь с миром сопряженно.

Там мирно старец дней закатом веселится,

Могилы на краю — неволи не страшится;

Ступя ногою в гроб — он смотрит со слезой,

Унылой, горестной, на путь скончанный свой

   И жить еще — еще желает!

Там воин, лишь в полях сражаться приученный,

Смягчается — и меч, к убийству изощренный,

В отеческом дому под миртами кладет;

Блаженство тишины и дружбы познает,

   Союз с природой обновляет.

Там музы чистые, увенчанны оливой,

Веселым пением возносят дни счастливы;

Их лиры стройные согласнее звучат;

Они спокойствие, не страшну брань гласят,

   Святую добродетель славят!

Слети, блаженный мир! — вселенная взывает —

Туда, где бранные знамена развевают;

Где мертв природы глас и где ее сыны

На персях матери сражаются, как львы;

   Где братья братьев поражают.

О страх!.. Как яростно друг на́ друга стремятся!

Кони́ в пыли, в поту свирепствуют, ярятся

И топчут всадников, поверженных во прах;

Оружия гремят, кровь льется на мечах,

   И стоны к небесам восходят.

Тот сердца не имел, от камня тот родился,

Кто первый с бешенством на брата устремился…

Скажите, кто перун безумцу в руки дал

И жизни моея владыкою назвал,

   Над коей я и сам не властен?

А слава?.. Нет! Ее злодей лишь в брани ищет;

Лишь он в стенаниях победны гимны слышит.

В кровавых грудах тел трофеи чести зрит;

Потомство извергу проклятие гласит,

   И лавр его, поблекши, тлеет.

А твой всегда цветет, о росс великосердый,

В пример земным родам судьбой превознесенный!

Но время удержать орлиный твой полет;

Колосс незыблем твой, он вечно не падет;

   Чего ж еще желать осталось?

Ты славы путь протек Алкидовой стопою,

Полсвета покорил могучею рукою;

Тебе возможно все, ни в чем препоны нет:

Но стой, росс! опочий — се новый век грядет!

   Он мирт, не лавр тебе приносит.

Возьми сей мирт, возьми и снова будь героем, —

Героем в тишине, не в кроволитном бое.

Будь мира гражданин, венец лавровый свой

Омой сердечною, чувствительной слезой,

   Тобою падшим посвященной!

Брось палицу свою и щит необоримый,

Преобрази во плуг свой меч несокрушимый;

Пусть роет он поля отчизны твоея;

Прямая слава в ней, лишь в ней ищи ея;

   Лишь в ней ее обресть ты можешь.

На персях тишины, в спокойствии блаженном,

Цвети, с народами земными примиренный!

Цвети, великий росс! — лишь злобу поражай,

Лишь страсти буйные, строптивы побеждай

   И будь во брани только с ними.

На лоне облаков румяных

Явилась скромная заря;

Пред нею резвые зефиры,

А позади блестящий Феб,

Одетый в пышну багряницу,

Летит по синеве небес —

Природу снова оживляет

И щедро теплоту лиет.

Явилось зрелище прекрасно

Моим блуждающим очам:

Среди красот неизъяснимых

Мой взор не зрит себе границ,

Мою все душу восхищает,

В нее восторга чувства льет,

Вдыхает ей благоговенье —

И я блажу светил творца.

Но тамо — что пред взор явилось?

Какие солнца там горят?

То славы храм чело вздымает —

Вокруг его венец лучей.

Утес, висящий над валами

Морских бесчисленных пучин,

Веков теченьем поседевший,

Его подъемлет на хребте.

Дерзну ль рукой покров священный,

Молвы богиня, твой поднять?

Дерзну ль святилище проникнуть,

Где лавр с оливою цветет? —

К тебе все смертные стремятся

Путями крови и добра;

Но редко, редко достигают

Под сень престола твоего!

Завеса вскрылась — созерцаю:

Се, вижу, сердцу милый Тит,

Се Антонины, Адрианы;

Но Александров — нет нигде.

Главы их лавр не осеняет,

В кровавой пене он погряз,

Он бременем веков подавлен —

Но цвел ли в мире он когда?

О Александр, тщеславный, буйный,

Стремился иго наложить

И тяжки узы ты вселенной!

Твой меч был грозен, как перун;

Твой шаг был шагом исполина;

Твоя мысль — молний скорых бег;

Пределов гордость не имела;

Но цель была лишь только дым!

К чему мечтою ты прельщался?

Какой ты славе вслед бежал?

Где замысл твой имел пределы?

Где пункт конца желаньям был?

Алкал ты славы — и в безумстве

Себя ты богом чтить дерзал;

Хотел ты бранями быть громок —

Но звук оставил лишь пустой.

Героя званием священным

Хотел себя украсить ты;

Ах, что герой, когда лишь кровью

Его написаны дела?

Когда лишь звуками сражений

Он в краткий век свой знатен был?

Когда лишь мужеством и силой

Он путь свой к славе отверзал?

Но что герой? Неужто бранью

Единой будет славен он?

Неужто, кровию омытый,

Его венец пребудет свеж?

Ах, нет! засохнет и поблекнет,

И обелиск его падет;

Он порастет мхом и травою,

И с ним вся память пропадет.

Герои света, вы дерзали

Себе сей титул присвоять;

Но кто, какое сердце скажет,

Что вы достойны были впрямь

Сего названия почтенна?

Никто — ползуща токмо лесть,

Виясь у ног, вас прославляет!

Но что неискрення хвала?..

Героем тот лишь назовется,

Кто добродетель красну чтит,

Кто лишь из должности биется,

Не жаждет кровь реками лить;

Кто побеждает — победивши,

Врага лобзает своего

И руку дружбы простирает

К нему, во знак союза с ним.

Кто сирым нежный покровитель;

Кто слез поток спешит отерть

Благодеяния струями;

Кто ближних любит, как себя;

Кто благ в деяньях, непорочен,

Кого и враг во злобе чтит —

Единым словом: кто душою

Так чист и светл, как божество.

Венцов оливных тот достоин,

И лавр его всегда цветет;

Тот храма славы лишь достигнет,

В потомстве вечно будет жить, —

И человечество воздвигнет

Ему сердечный мавзолей,

И слезы жаркие польются

К нему на милый сердцу прах…

Я в куще тихой, безмятежной

Героем также быть могу:

Мое тут поле брани будет

Несчастных сонм, гоним судьбой;

И меч мой острый, меч огнистый

Благодеянья будет луч;

Он потечет — и побеждает

Сердца и души всех людей.

Мой обелиск тогда нетленный

Косою время не сразит;

Мой славы храм не сокрушится:

Он будет иссечен в сердцах;

Меня мечтанья не коснутся,

Я теням вслед не побегу,

И солнце дней моих затмится,

Зарю оставя по себе.

«Ничтожный человек! что жизнь твоя? — Мгновенье.

Взглянул на дне́вный луч — и нет тебя, пропал!

Из тьмы небытия злой рок тебя призвал

На то лишь, чтоб предать в добычу разрушенья;

   Как быстра тень, мелькаешь ты!

Игралище судьбы, волнуемый страстями,

Как ярым вихрем лист, — ужасный жребий твой

Бороться с горестью, болезньми и собой!

Несчастный, поглощен могучими волнами,

   Ты страшну смерть находишь в них.

В бессилии своем, пристанища лишенный,

Гоним со всех сторон, ты странник на земли!

Что твой парящий ум? что замыслы твои?

Дыханье ветерка, — и где ты, прах надменный?

   Где жизни твоея следы?

Ты дерзкой мыслию за небеса стремишься! —

Сей низложенный кедр соперник был громам;

   Но он разбит, в пыли, добыча он червям.

Где мощь корней его?.. Престань, безумец, льститься;

Тебе ли гордым, сильным быть?

Ты ныне, обольщен надеждой, зиждешь стены, —

Заутра же они, рассыпавшись, падут;

И персти твоея под ними не найдут…

Сын разрушения! мечта протекшей тени!

   И настоящий миг не твой.

Ты веселишь себя надеждой наслаждений:

Их нет! их нет! Сей мир вертеп страданий, слез;

Ты с жизнию в него блаженства не принес;

Терзайся, рвись и будь игрою заблуждений,

   Влачи до гроба цепи зол!

Так — в гробе лишь твое спокойство и отрада;

Могила — тихий сон; а жизнь — с беда́ми брань;[44]

Судьба — невидимый, бесчувственный тиран,

Необоримая ко счастию преграда!

   Ничтожность страшный твой удел!

Чего ж искать тебе в сей пропасти мучений?

Скорей, скорей в ничто! Ты небом позабыт,

Один перун его лишь над тобой гремит;

Его проклятием навеки отягченный,

   Твое убежище лишь смерть!»

Так в гордости своей, слепой, неправосудной,

Безумец восстает на небо и на рок.

Всемощный! гнев твой спит!.. Сотри кичливый рог,

Воздвигнись, облечен во славе неприступной,

   Грянь, грянь! — и дерзкий станет пыль.

Или не знаешь ты, мечтатель напыщенный!

Что неприметный червь, сокрывшийся во прах,

И дерзостный орел, парящий в небесах,

Превыше черных туч и молний вознесенный,

   Пред взором Вечного ничто?..[45]

Тебе ли обвинять премудрость провиденья?

Иль таинства его открыты пред тобой?

Или в делах его ты избран судией?

Иль знаешь ты вещей конец, определенье

   И взором будущность проник?

В страданиях своих ты небо укоряешь —

Творец твой не тиран: ты страждешь от себя;

Он благ: для счастия он в мир призвал тебя;

Из чаши радостей ты горесть выпиваешь:

   Ужели рок виновен в том?

Безумец, пробудись! воззри на мир пространный!

Все дышит счастием, все славит жребий свой;

Всему начертан круг Предвечного рукой, —

Ужели ты один, природы царь избранный,

   Краса всего, судьбой забвен?

Познай себя, познай! Коль в дерзком ослепленье

Захочешь ты себя за край миров вознесть,

Сравниться со Творцом — ты неприметна персть!

Но ты велик собой; сей мир твое владенье,

   Ты духом тварей властелин!

Тебе послушно все — ты смелою рукою

На бурный океан оковы наложил,

Пронзил утесов грудь, перуны потушил;

Подоблачны скалы валятся пред тобою;

   Твое веление — закон!

Все бедствия твои — мечты воображенья;

Оружия на них судьбой тебе даны!

Воздвигнись в крепости — и все побеждены!

Великим, мудрым быть — твое определенье;

   А ты ничтожны слезы льешь!

Сей дерзостный утес, гранитными плечами

Подперши небеса, и вихрям и громам

Смеется, и один противится векам,

У ног его клубит ревущими волнами

   Угрюмый, грозный океан.

Орел, ужаленный змеею раздраженной,

Терзает, рвет ее в своих крутых когтях

И, члены разметав, со пламенем в очах,

Расширивши крыла, весь кровью обагренный,

   Парит с победой к небесам![46]

Мужайся! — и попрешь противников стопою;

Твой рай и ад в тебе!.. Брань, брань твоим страстям! —

Перед тобой отверст бессмертья вечный храм;

Ты смерти сломишь серп могучею рукою, —

   Могила — к вечной жизни путь!

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;

Шумящие стада толпятся над рекой;

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

В туманном сумраке окрестность исчезает…

Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;

Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,

Лишь слышится вдали рогов унылый звон.^*

Лишь дикая сова, таясь под древним сводом

Той башни, сетует, внимаема луной,

На возмутившего полуночным приходом

Ее безмолвного владычества покой.

Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,

Которые окрест, развесившись, стоят,

Здесь праотцы села, в гробах уединенных

Навеки затворясь, сном непробудным спят.

Денницы тихий глас, дня юного дыханье,

Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,

Ни ранней ласточки на кровле щебетанье —

Ничто не вызовет почивших из гробов.

На дымном очаге трескучий огнь, сверкая,

Их в зимни вечера не будет веселить,

И дети резвые, встречать их выбегая,

Не будут с жадностью лобзаний их ловить.

Как часто их серпы златую ниву жали

И плуг их побеждал упорные поля!

Как часто их секир дубравы трепетали

И по́том их лица кропилася земля!

Пускай рабы сует их жребий унижают,

Смеяся в слепоте полезным их трудам,

Пускай с холодностью презрения внимают

Таящимся во тьме убогого делам;

На всех ярится смерть — царя, любимца славы,

Всех ищет грозная… и некогда найдет;

Всемощныя судьбы незыблемы уставы:

И путь величия ко гробу нас ведет!

А вы, наперсники фортуны ослепленны,

Напрасно спящих здесь спешите презирать

За то, что гро́бы их непышны и забвенны,

Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать.

Вотще над мертвыми, истлевшими костями

Трофеи зиждутся, надгробия блестят,

Вотще глас почестей гремит перед гробами —

Угасший пепел наш они не воспалят.

Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою

И невозвратную добычу возвратит?

Не слаще мертвых сон под мраморной доскою;

Надменный мавзолей лишь персть их бременит.

Ах! может быть, под сей могилою таится

Прах сердца нежного, умевшего любить,

И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,

Рожденной быть в венце иль мыслями парить!

Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,

Угрюмою судьбой для них был затворен,

Их рок обременил убожества цепями,

Их гений строгою нуждою умерщвлен.

Как часто редкий перл, волнами сокровенный,

В бездонной пропасти сияет красотой;

Как часто лилия цветет уединенно,

В пустынном воздухе теряя запах свой.

Быть может, пылью сей покрыт Гампден надменный^*,

Защитник сограждан, тиранства смелый враг;

Иль кровию граждан Кромвель необагренный,

Или Мильтон немой, без славы скрытый в прах.

Отечество хранить державною рукою,

Сражаться с бурей бед, фортуну презирать,

Дары обилия на смертных лить рекою,

В слезах признательных дела свои читать —

Того им не дал рок; но вместе преступленьям

Он с доблестями их круг тесный положил;

Бежать стезей убийств ко славе, наслажденьям

И быть жестокими к страдальцам запретил;

Таить в душе своей глас совести и чести,

Румянец робкия стыдливости терять

И, раболепствуя, на жертвенниках лести

Дары небесных муз гордыне посвящать.

Скрываясь от мирских погибельных смятений,

Без страха и надежд, в долине жизни сей,

Не зная горести, не зная наслаждений,

Они беспечно шли тропинкою своей.

И здесь спокойно спят под сенью гробовою —

И скромный памятник, в приюте сосн густых,

С непышной надписью и ре́зьбою простою,

Прохожего зовет вздохнуть над прахом их.

Любовь на камне сем их память сохранила,

Их ле́та, имена потщившись начертать;

Окрест библейскую мораль изобразила,

По коей мы должны учиться умирать.

И кто с сей жизнию без горя расставался?

Кто прах свой по себе забвенью предавал?

Кто в час последний свой сим миром не пленялся

И взора томного назад не обращал?

Ах! нежная душа, природу покидая,

Надеется друзьям оставить пламень свой;

И взоры тусклые, навеки угасая,

Еще стремятся к ним с последнею слезой;

Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;

Наш камень гробовой для них одушевлен;

Для них наш мертвый прах в холодной урне дышит,

Еще огнем любви для них воспламенен.

А ты, почивших друг, певец уединенный,

И твой ударит час, последний, роковой;

И к гробу твоему, мечтой сопровожденный,

Чувствительный придет услышать жребий твой.

Быть может, селянин с почтенной сединою

Так будет о тебе пришельцу говорить:

«Он часто по утрам встречался здесь со мною,

Когда спешил на холм зарю предупредить.

Там в полдень он сидел под дремлющею ивой,

Поднявшей из земли косматый корень свой;

Там часто, в горести беспечной, молчаливой,

Лежал, задумавшись, над светлою рекой;

Нередко в вечеру, скитаясь меж кустами, —

Когда мы с поля шли и в роще соловей

Свистал вечерню песнь, — он томными очами

Уныло следовал за тихою зарей.

Прискорбный, сумрачный, с главою наклоненной,

Он часто уходил в дубраву слезы лить,

Как странник, родины, друзей, всего лишенный,

Которому ничем души не усладить.

Взошла заря — но он с зарею не являлся,

Ни к иве, ни на холм, ни в лес не приходил;

Опять заря взошла — нигде он не встречался;

Мой взор его искал — искал — не находил.

Наутро пение мы слышим гробовое…

Несчастного несут в могилу положить.

Приблизься, прочитай надгробие простое,

Чтоб память доброго слезой благословить».

Здесь пепел юноши безвременно сокрыли,

Что слава, счастие, не знал он в мире сем.

Но музы от него лица не отвратили,

И меланхолии, печать была на нем.

Он кроток сердцем был, чувствителен душою —

Чувствительным творец награду положил.

Дарил несчастных он — чем только мог — слезою;

В награду от творца он друга получил.

Прохожий, помолись над этою могилой;

Он в ней нашел приют от всех земных тревог;

Здесь все оставил он, что в нем греховно было,

С надеждою, что жив его спаситель-бог.

О лира, друг мой неизменный,

Поверенный души моей!

В часы тоски уединенной

Утешь меня игрой своей!

С тобой всегда я неразлучен,

О лира милая моя!

Для одиноких мир сей скучен,

А в нем один скитаюсь я!

Мое младенчество сокрылось;

Уж вянет юности цветок;

Без горя сердце истощилось,

Вперед присудит что-то рок!

Но я пред ним не побледнею:

Пусть будет то, что должно быть!

Судьба ужасна лишь злодею,

Судьба меня не устрашит.

Не нужны мне венцы вселенной,

Мне дорог ваш, друзья, венок!

На что чертог мне позлащенный?

Простой, укромный уголок,

В тени лесов уединенный,

Где бы свободно я дышал,

Всем милым сердцу окруженный,

И лирой дух свой услаждал, —

Вот всё — я больше не желаю,

В душе моей цветет мой рай.

Я бурный мир сей презираю.

О лира, друг мой! утешай

Меня в моем уединеньи;

А вы, друзья мои, скорей,

Оставя свет сей треволненный,

Сберитесь к хижине моей.

Там, в мире сердца благодатном,

Наш век как ясный день пройдет;

С друзьями и тоска приятна,

Но и тоска нас не найдет.

Когда ж придет нам расставаться,

Не будем слез мы проливать:

Недолго на земле скитаться;

Друзья! увидимся опять.

О друг мой! неужли́ твой гроб передо мною!

Того ль, несчастный, я от рока ожидал!

Забывшись, я тебя бессмертным почитал…

Святая благодать да будет над тобою!

Покойся, милый прах; твой сон завиден мне!

В сем мире без тебя, оставленный, забвенный,

Я буду странствовать, как в чуждой стороне,

И в горе слезы лить на пепел твой священный!

Прости! не вечно жить! Увидимся опять;

Во гробе нам судьбой назначено свиданье!

Надежда сладкая! приятно ожиданье! —

С каким веселием я буду умирать!

Протекших радостей уже не возвратить;

Но в самой скорби есть для сердца наслажденье.

Ужели все мечта? Напрасно ль слезы лить?

Ужели наша жизнь есть только привиденье

И трудная стезя к ничтожеству ведет?

Ах! нет, мой милый друг, не будем безнадежны;

Есть пристань верная, есть берег безмятежный;

Там все погибшее пред нами оживет;

Незримая рука, простертая над нами,

Ведет нас к одному различными путями;

Блаженство наша цель; когда мы к ней придем —

Нам провидение сей тайны не открыло.

Но рано ль, поздно ли, мы радостно вздохнем:

Надеждой не вотще нас небо одарило.

    Чудесный дар богов!

О пламенных сердец веселье и любовь,

О прелесть тихая, души очарованье —

    Поэзия! С тобой

И скорбь, и нищета, и мрачное изгнанье —

    Теряют ужас свой!

   В тени дубравы, над потоком,

   Друг Феба, с ясною душей,

   В убогой хижине своей,

   Забывший рок, забвенный роком, —

   Поет, мечтает и — блажен!

   И кто, и кто не оживлен

   Твоим божественным влияньем?

Цевницы грубыя задумчивым бряцаньем

   Лапландец, дикий сын снегов,

Свою туманную отчизну прославляет

И неискусственной гармонией стихов,

Смотря на бурные валы, изображает

И дымный свой шалаш, и хлад, и шум морей,

    И быстрый бег саней,

Летящих по снегам с еленем быстроногим.

   Счастливый жребием убогим,

   Оратай, наклонясь на плуг,

Влекомый медленно усталыми волами, —

   Поет свой лес, свой мирный луг,

   Возы, скрипящи под снопами,

   И сладость зимних вечеров,

Когда, при шуме вьюг, пред очагом блестящим,

    В кругу своих сынов,

   С напитком ценным и кипящим,

    Он радость в сердце льет

   И мирно в полночь засыпает,

Забыв на дикие бразды пролитый пот…

Но вы, которых луч небесный оживляет,

   Певцы, друзья души моей!

В печальном странствии минутной жизни сей

Тернистую стезю цветами усыпайте

И в пылкие сердца свой пламень изливайте!

   Да звуком ваших громких лир

   Герой, ко славе пробужденный,

   Дивит и потрясает мир!

   Да юноша воспламененный

   От них в восторге слезы льет,

   Алтарь отечества лобзает

И смерти за него, как блага, ожидает!

Да бедный труженик душою расцветет

   От ваших песней благодатных!

   Но да обрушится ваш гром

   На сих жестоких и развратных,

Которые, в стыде, с возвышенным челом,

Невинность, доблести и честь поправ ногами,

Дерзают величать себя полубогами! —

Друзья небесных муз! пленимся ль суетой?

   Презрев минутные успехи —

Ничтожный глас похвал, кимвальный звон пустой, —

   Презревши роскоши утехи,

   Пойдем великих по следам! —

Стезя к бессмертию судьбой открыта вам!

   Не остыдим себя хвалою

Высоких жребием, презрительных душою, —

   Дерзнем достойных увенчать!

Любимцу ль Фебову за призраком гоняться?

Любимцу ль Фебову во прахе пресмыкаться

   И унижением Фортуну обольщать?

Потомство раздает венцы и посрамленье:

Дерзнем свой мавзолей в алтарь преобратить!

   О слава, сердца восхищенье!

О жребий сладостный — в любви потомства жить!

   Скатившись с горной высоты,

Лежал на прахе дуб, перунами разбитый;

А с ним и гибкий плющ, кругом его обвитый…

    О Дружба, это ты!

О родина моя, Обурн благословенный!

Страна, где селянин, трудами утомленный,

Свой тягостный удел обильем услаждал,

Где ранний луч весны приятнее блистал,

Где лето медлило разлукою с полями!

Дубравы тихие с тенистыми главами!

О сени счастия, друзья весны моей, —

Ужель не возвращу блаженства оных дней,

Волшебных, райских дней, когда, судьбой забвенный,

Я миром почитал сей край уединенный!

О сладостный Обурн! как здесь я счастлив был!

Какие прелести во всем я находил!

Как все казалось мне всегда во цвете новом!

Рыбачья хижина с соломенным покровом,

Крылатых мельниц ряд, в кустарнике ручей;

Густой, согбенный дуб с дерновою скамьей,

Любимый старцами, любовникам знакомый;

И церковь на холме, и скромны сельски домы —

Все мой пленяло взор, все дух питало мой!

Когда ж, в досужный час, шумящею толпой

Все жители села под древний вяз стекались —

Какие тьмы утех очам моим являлись!

Веселый хоровод, звучащая свирель,

Сраженья, спорный бег, стрельба в далеку цель,

Проворства чудеса и силы испытанье,

Всеобщий крик и плеск победы в воздаянье,

Отважные скачки, искусство плясунов,

Свобода, резвость, смех, хор песней, гул рогов,

Красавиц робкий вид и тайное волненье,

Старушек бдительных угрюмость, подозренье,

И шутки юношей над бедным пастухом,

Который, весь в пыли, с уродливым лицом,

Стоя в кругу, смешил своею простотою,

И живость стариков за чашей круговою —

Вот прежние твои утехи, мирный край!

Но где они? Где вы, луга, цветущий рай?

Где игры поселян, весельем оживленных?

Где пышность и краса полей одушевленных?

Где счастье? где любовь? Исчезло все — их нет!..

О родина моя, о сладость прежних лет!

О нивы, о поля, добычи запустенья!

О виды скорбные развалин, разрушенья!

В пустыню обращен природы пышный сад!

На тучных пажитях не вижу резвых стад!

Унылость на холмах! В окрестности молчанье!

Потока быстрый бег, прозрачность и сверканье

Исчезли в густоте болотных диких трав!

Ни тропки, ни следа под сенями дубрав!

Все тихо! все мертво! замолкли песней клики!

Лишь цапли в пустыре пронзительные крики,

Лишь чибиса в глуши печальный, редкий стон,

Лишь тихий вдалеке звонков овечьих звон

Повременно сие молчанье нарушают!

Но где твои сыны, о край утех, блуждают?

Увы! отчуждены от родины своей!

Далеко странствуют! Их путь среди степей!

Их бедственный удел — скитаться без покрова!..

Погибель той стране конечная готова,

Где злато множится и вянет цвет людей!

Презренно счастие вельможей и князей!

Их миг один творит и миг уничтожает!

Но счастье поселян с веками возрастает;

Разрушившись, оно разрушится навек!..

Где дни, о Альбион, как сельский человек,

Под сенью твоего могущества почтенный,

Владелец нив своих, в трудах не угнетенный,

Природы гордый сын, взлелеян простотой,

Богатый здравием и чистою душой,

Убожества не знал, не льстился благ стяжаньем

И был стократ блажен сокровищей незнаньем?

Дни счастия! Их нет! Корыстною рукой

Оратай отчужден от хижины родной!

Где прежде нив моря, блистая, волновались,

Где рощи и холмы стадами оглашались,

Там ныне хищников владычество одно!

Там все под грудами богатств погребено!

Там муками сует безумие страдает!

Там роскошь посреди сокровищ издыхает!

А вы, часы отрад, невинность, тихий сон!

Желанья скромные! надежды без препон!

Златое здравие, трудов благословенье!

Беспечность! мир души! в заботах наслажденье! —

Где вы, прелестные? Где ваш цветущий след?

В какой далекий край направлен ваш полет?

Ах! с вами сельских благ и доблестей не стало!..

О родина моя, где счастье процветало!

Прошли, навек прошли твои златые дни!

Смотрю — лишь пустыри заглохшие одни,

Лишь дичь безмолвную, лишь тундры обретаю!

Лишь ветру, в о́соке свистящему, внимаю!

Скитаюсь по полям — все пусто, все молчит!

К минувшим ли часам душа моя летит?

Ищу ли хижины рыбачьей под рекою

Иль дуба на холме с дерновою скамьею —

Напрасно! Скрылось все! Пустыня предо мной!

И вспоминание сменяется тоской!..

Я в свете странник был, певец уединенный! —

Влача участок бед, творцом мне уделенный,

Я сладкою себя надеждой обольщал

Там кончить мирно век, где жизни дар принял!

В стране моих отцов, под сенью древ знакомых,

Исторгшись из толпы заботами гнетомых,

Свой тусклый пламенник от траты сохранить

И дни отшествия покоем озлатить!

О гордость!.. Я мечтал, в сих хижинах забвенных,

Слыть чудом посреди оратаев смиренных;

За чарой, у огня, в кругу их толковать

О том, что в долгий век мог слышать и видать!

Так заяц, по полям станицей псов гонимый,

Измученный бежит опять в лесок родимый!

Так мнил я, переждав изгнанничества срок,

Прийти, с остатком дней, в свой отчий уголок!

О, дни преклонные в тени уединенья!

Блажен, кто юных лет заботы и волненья

Венчает в старости беспечной тишиной!..

В сих мрачных келиях обители святой,

Где вечно царствует задумчивый покой,

Где, умиленная, над хладными гробами,

Душа беседует, забывшись, с небесами,

Где вера в тишине святые слезы льет

И меланхолия печальная живет, —

Что сердце мирныя весталки возмутило?

Что в нем потухший огнь опять воспламенило?

Какой волшебный глас, какой прелестный вид

Увядшую в тоске опять животворит?

Увы! еще люблю!.. Исчезни, заблужденье!

Сей трепет внутренний, сие души волненье

При виде милых строк знакомыя руки,

Сие смешение восторга и тоски —

Не суть ли признаки любви непобежденной?

Супруг мой, Абеляр! О имя незабвенно!

Дерзну ль священный храм тобою огласить?

Дерзну ли с Творческим тебя совокупить,

Простертая в пыли, молясь пред алтарями?

О страшные черты! да смою их слезами!

Преступница! к кому, что смеешь ты писать?

Кого в обителях святыни призывать?

Небесный твой супруг во гневе пред тобою!

Творец, творец! смягчись! вотще борюсь с собою!

Где власть против любви? Чем сердце укротить?

Каким могуществом сей пламень потушить?

О стены мрачные! о скорбных заточенье!

Пустыней страшный вид! лесов уединенье!

О дикие скалы́, изрытые мольбой!

О храм, где близ мощей, с лампадой гробовой,

И юность и краса угаснуть осужденны!

О лики хладные, слезами орошенны!

Могу ль, подобно вам, в душе окаменеть?

Могу ль, огнем любви сгорая, охладеть?

Ах, нет! не божество душой моей владеет!

Она тобой, тобой, супруг мой, пламенеет!

К тебе, мой Абеляр, с молитвами летит!

Тебя в жару, в тоске зовет, боготворит!..

Ах, тщетно рвать себя, вотще томить слезами!

Когда руки твоей столь милыми чертами

Мой взор был поражен — вся сладость прежних дней,

Все незабвенные часы любви твоей

Воскресли предо мной! О чувств очарованье!

О невозвратного блаженства вспоминанье!

О дни волшебные, которых больше нет!

Вотще, мой Абеляр, твой глас меня зовет —

Простись — навек, навек! — с погибшей Элоизой!

Во мгле монастыря, под иноческой ризой,

В кипенье пылких лет, с толь пламенной душой,

Томиться, увядать, угаснуть — жребий мой!

Здесь вера грозная все чувства умерщвляет!

Здесь славы и любви светильник не пылает!

Но нет!.. пиши ко мне! пиши! Соединим

Мучение мое с мучением твоим!

О мысль отрадная! о сладкое мечтанье!

С тобою духом жить! с тобой делить страданье!

Делить? Почто ж делить? Пусть буду я одна,

Мой друг, мой Абеляр, страдать осуждена!

Пиши ко мне! Писать — небес изобретенье!

Любовница в тоске, любовник в заточенье, —

Быть может, некогда нашли блаженство в нем!

Как сладко, разлучась, беседовать с пером!

Черты волшебные, черты одушевленны!

Черты, святым огнем любви воспламененны!

Им страстная душа вверяет жребий свой!

В них дева робкая с сердечной простотой

Все тайны пылких чувств, весь жар свой изливает!

В них все протекшее для сердца оживает!

Почто ж протекших дней ничто не возвратит?

Когда любовь твоя, принявши дружбы вид,

В небесной красоте очам моим явилась —

С какой невинностью душа моя пленялась!

Ты мне представился несмертным существом!

Каким твой взор сиял пленительным лучом!

Сколь был красноречив, любовью озаренный!

Земля казалась мне со мною обновленной!

Я в сладкой неге чувств, с открытою душой,

Без страха, все забыв, стояла пред тобой;

Ты с силой божества, с небесным убежденьем,

Любовь изображал всех благ соединеньем!

Твой глас доверенность во грудь мою вливал!

Ах! как легко меня сей глас очаровал!

В объятиях твоих, в сладчайшем исступленье,

В непостигаемом блаженства упоенье,

Могла ль я небесам не предпочесть тебя!

Могла ли не забыть людей, творца, себя!

Когда я был любим, в восторгах, в наслажденье,

Как сон пленительный, вся жизнь моя текла.

Но я тобой забыт, — где счастья привиденье?

Ах! счастием моим любовь твоя была!

Когда я был любим, тобою вдохновенный,

Я пел, моя душа хвалой твоей жила.

Но я тобой забыт, погиб мой дар мгновенный:

Ах! гением моим любовь твоя была!

Когда я был любим, дары благодеянья

В обитель нищеты рука моя несла.

Но я тобой забыт, нет в сердце состраданья!

Ах! благостью моей любовь твоя была!

Блажен, кто близ тебя одним тобой пылает,

Кто прелестью твоих речей обворожен,

Кого твой ищет взор, улыбка восхищает, —

    С богами он сравнен!

Когда ты предо мной, в душе моей волненье,

В крови палящий огнь! в очах померкнул свет!

В трепещущей груди и скорбь и наслажденье!

    Ни слов, ни чувства нет!

Лежу у милых ног, горю огнем желанья!

Блаженством страстныя тоски утомлена!

В слезах, вся трепещу без силы, без дыханья!

    И жизни лишена!

Когда она была пастушкою простой,

Цвела невинностью, невинностью блистала,

Когда слыла в селе девичьей красотой

И кудри светлые цветами убирала —

Тогда ей нравились и пенистый ручей,

И луг, и сень лесов, и мир моей долины,

Где я пленял ее свирелию моей,

Где я так счастлив был присутствием Алины.

Теперь… теперь прости, души моей покой!

Алина гордая — столицы украшенье;

Увы! окружена ласкателей толпой,

За лесть их отдала любви боготворенье,

За пышный злата блеск — душистые цветы;

Свирели тихий звук Алину не прельщает;

Алина предпочла блаженству суеты;

Собою занята, меня в лицо не знает.

Ручей, виющийся по светлому песку,

Как тихая твоя гармония приятна!

С каким сверканием кати́шься ты в реку!

   Приди, о муза благодатна,

В венке из юных роз, с цевницею златой;

Склонись задумчиво на пенистые воды

И, звуки оживив, туманный вечер пой

   На лоне дремлющей природы.

Как солнца за горой пленителен закат, —

Когда поля в тени, а рощи отдаленны

И в зеркале воды колеблющийся град

   Багряным блеском озаренны;

Когда с холмов златых стада бегут к реке

И рева гул гремит звучнее над водами;

И, сети склав, рыбак на легком челноке

   Плывет у брега меж кустами;

Когда пловцы шумят, скликаясь по стругам,

И веслами струи согласно рассекают;

И, плуги обратив, по глыбистым браздам

   С полей оратаи съезжают…

Уж вечер… облаков померкнули края,

Последний луч зари на башнях умирает;

Последняя в реке блестящая струя

   С потухшим небом угасает.

Все тихо: рощи спят; в окрестности покой;

Простершись на траве под ивой наклоненной,

Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,

   Поток, кустами осененный.

Как слит с прохладою растений фимиам!

Как сладко в тишине у брега струй плесканье!

Как тихо веянье зефира по водам

   И гибкой ивы трепетанье!

Чуть слышно над ручьем колышется тростник;

Глас петела вдали уснувши будит селы;

В траве коростеля я слышу дикий крик,

   В лесу стенанье филомелы…

Но что?.. Какой вдали мелькнул волшебный луч?

Восточных облаков хребты воспламенились;

Осыпан искрами во тьме журчащий ключ;

   В реке дубравы отразились.

Луны ущербный лик встает из-за холмов…

О тихое небес задумчивых светило,

Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!

   Как бледно брег ты озлатило!

Сижу задумавшись; в душе моей мечты;

К протекшим временам лечу воспоминаньем…

О дней моих весна, как быстро скрылась ты

   С твоим блаженством и страданьем!

Где вы, мои друзья, вы, спутники мои?

Ужели никогда не зреть соединенья?

Ужель иссякнули всех радостей струи?

   О вы, погибши наслажденья!

О братья! о друзья! где наш священный круг?

Где песни пламенны и музам и свободе?

Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?

   Где клятвы, данные природе,

Хранить с огнем души нетленность братских уз?

И где же вы, друзья?.. Иль всяк своей тропою,

Лишенный спутников, влача сомнений груз,

   Разочарованный душою,

Тащиться осужден до бездны гробовой?..

Один — минутный цвет — почил, и непробудно,^*

И гроб безвременный любовь кропит слезой.

   Другой… о небо правосудно!..^*

А мы… ужель дерзнем друг другу чужды быть?

Ужель красавиц взор, иль почестей исканье,

Иль суетная честь приятным в свете слыть

   Загладят в сердце вспоминанье.

О радостях души, о счастье юных дней,

И дружбе, и любви, и музам посвященных?

Нет, нет! пусть всяк идет вослед судьбе своей,

   Но в сердце любит незабвенных…

Мне рок судил: брести неведомой стезей,

Быть другом мирных сел, любить красы природы,

Дышать под сумраком дубравной тишиной

   И, взор склонив на пенны воды,

Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.

О песни, чистый плод невинности сердечной!

Блажен, кому дано цевницей оживлять

   Часы сей жизни скоротечной!

Кто, в тихий утра час, когда туманный дым

Ложится по полям и хо́лмы облачает

И солнце, восходя, по рощам голубым

   Спокойно блеск свой разливает,

Спешит, восторженный, оставя сельский кров,

В дубраве упредить пернатых пробужденье

И, лиру соглася с свирелью пастухов,

   Поет светила возрожденье!

Так, петь есть мой удел… но долго ль?.. Как узнать?..

Ах! скоро, может быть, с Минваною унылой

Придет сюда Альпин в час вечера мечтать

   Над тихой юноши могилой!

«Ударь во звонкий щит! стекитесь, ополченны!

Умолкла брань — враги утихли расточенны!

   Лишь пар над пеплом сел густой;

   Лишь волк, сокрытый нощи мглой,

Очами блещущий, бежит на лов обильный;

Зажжем костер дубов; изройте ров могильный;

Сложите на щиты поверженных во прах:

Да холм вещает здесь векам о бранных днях,

Да камень здесь хранит могущих след священной!»

Гремит… раздался гул в дубраве пробужденной!

   Стеклись; вождей и ратных сонм;

   Глухой полнощи тьма кругом;

Пред ними вещий бард, венчанный сединою,

И падших страшный ряд, простертых на щитах.

Объяты думою, с поникнутой главою;

   На грозных лицах кровь и прах;

На копья оперлись; средь них костер пылает,

И с свистом горный ветр их кудри воздымает.

И се! воздвигся холм, и камень водружен;

И дуб, краса полей, воспитанный веками,

Склонил главу на дерн, потоком орошен;

   И се! могущими перстами

   Певец ударил по струнам —

   Одушевленны забряцали!

   Воспел — дубравы застенали,

   И гул помчался по горам:

«О сладких песней мать, певица битв священна,

   О бардов лира вдохновенна!

Проснись — да оживет хвала в твоих струнах!

Да тени бранные низринутых во прах,

Скитаясь при луне по тучам златорунным,

Сойдут на мрачный дол, где мир над пеплом их,

Обвороженные бряцаньем тихострунным.

Как пали сильные? Как сильных гром утих?

Где вы, сыны побед? Где славных воев сила?

Ответствуй, мрачная бестрепетных могила!..

Как орлий со скалы пустившийся птенец,

Впервые восшумев отважными крылами,

Близ солнца зря трудов и поприща конец,

Парит, превыспренний, и вдруг, небес громами

Сожженный посреди стремленья к высотам,

   В гремящих тучах исчезает…

Так пал с победой росс! паденье — страх врагам.

О битвы грозный вид! смотри! перун сверкает!

Се мчатся! грудь на грудь! дружин сомкнутых сонм!

   Средь дымных вихрей бой и гром;

По шлемам звук мечей; коней пронзенных ржанье

И труб стозвучный треск. От топота копыт,

От прения бойцов, от кликов и стенанья

Смятенный воет бор и дол, гремя, дрожит.

   О страшный вид попранных боем!

Тот зыблется в крови, с глухим кончаясь воем!

Тот, вихрам мчась, погиб бесстрашных впереди;

Тот, шуйцей рану сжав, десной изнеможенной

Оторванну хоругвь скрывает на груди;

Тот страшно восстенал, на копья восхищенной,

И, сверженный во прах, дымясь, оцепенел…

О мужество славян! о витязей предел!

   Хвала на жертву принесенным

   За родших, братий и супруг;

Хвала отечества хранителям священным!

Хвала, хвала тебе, о падший славы друг!

   Пускай безвестный погибает,

   Сей житель праха — червь душой;

Пусть в дольном мраке жизнь годами исчисляет…

Бессмертья сын, твой рок громовой течь стезей;

   Пари, блистай, превознесенный;

Погибнешь в высоте — весь мир твой мавзолей;

Бесславный ждет, томясь, кончины вялых дней,

До времени во мгле могилы погребенный;

   Равны концом и час и век;

Разлука с жизнью миг, заутра или ныне;

Перуном ли угас, незримый ли протек;

   Царем или рабом судьбине.

   Блажен почивший на громах

   В виду отчизны благодарной,

   И в гробе супротивным страх,

И в гробе озарен денницей лучезарной;

   Блажен погибший в цвете лет…

О юноша, о ты, бессмертью приобщенный!

Коль быстро совершен твой выспренний полет;

Вот он, низринутый на щит окровавленный,

   Поник геройскою главой;

Над ним кончины час; уж взор недвижный тмится…

Но к кровным, но к друзьям, но к родине святой

Еще с лучом любви, еще с тоской стремится;

Не сетуй, славы сын; оставь сей жизни брег;

Ты смерть предупредил, на одр честей возлег;

   Ты спутник в гроб неустрашимых.

Увы! завидна ль часть веригой лет томимых?

   Герой, одряхший под венком,

Приникший к костылю израненным челом,

Могущих пережив, оставленный друзьями,

Отвсюду окружен возлюбленных гробами,

Усталый ждет конца — и смерть ему покой:

Блажен, кто славный путь со славой довершает;

Когда венки и честь берет во прах с собой

И, в лаврах поседев, на лаврах угасает!

   Здесь, братья, вечно мирны вы!

   Почийте сладко, незабвенны!

О вы — ловца пожрав, в сетях погибши львы!

О спутники побед, коварством низложенны!

   Бесстрашных персть — потомству дар.

О вас сей будет холм беседовать с веками:

Он сильным возвестит, как пали вы с громами;

Он в чадах ваших чад родит ко славе жар.

Здесь бард грядущих лет, объят глубокой думой,

В тот час, как всюду мрак полунощи угрюмой,

Когда безмолвен дол, и месяц из-за туч

Повременно свой лик задумчивый являет,

И серна, прискакав на шумный в камнях ключ,

Недвижно, робкая, журчанью струй внимает, —

   К протекшим воспарит векам,

Пробудит звоном струн насупленну дубраву

И, мыслию стремясь великих по следам,

Из персти воззовет давно почивших славу.

   Здесь, в сумраке воссев,

   Пришед из края дальна,

   Краса славянских дев,

   Задумчива, печальна,

   Тоску прольет в слезах

   И, грудью воспаленной

   Припав на хладный прах,

   Могилы мир священной

   Рыданьем возмутит.

   Увы! здесь в сонме падших

   Герой прелестный спит;

   Здесь радостей увядших

   Ее последний след.

   Воскреснут вспоминанья

   О благах прежних лет,

   О днях очарованья,

   О днях любви святой;

   Воскреснет, час разлуки,

   Когда, летящий в бой,

   Приемля громы в руки,

   Друг сердца, сильным страх,

   Красою образ Дида,

   С унынием в очах,

   С блистаньем Световида,

   Сказал: прости навек!

   Шелом надвинул бранный,

   Вздохнул, как вихрь потек,

И с сонмом ратных сил исчез в дали туманной.

   Сюда придет отчизны сын,

   Героев племя, славянин,

   Делами предков распаленный;

Обымет падших гроб и во́нмет глас священный,

К нему из глубины рекущий: будь велик!

Предстанут пред него протекших ратей бои

И в молнийных браздах вождей победы лик!

Почийте! мирный сон, о братья, о герои!..»

Умолк… и струн исчез в пустынном небе звон,

И отзыв по горам и дебри усыпились;

   Сонм бранных скорбью осенен:

Их взоры на курган недвижные вперились;

   Безгласны, в грозной тишине;

На лицах мщенья жар — их груди гнев спирает,

И ярости немой в зеницах огнь пылает.

Молчат — окрест покой, — над ними в вышине,

   Из туч, влекущихся грядою,

Бросая тихий блеск на дебрь, и дол, и лес,

   Луна невидимой стезею

   Среди полунощных небес

Свершает, мирная, свой ток уединенный.

Но се! таинственным видением во мгле

   Певец воспрянул пораженный;

   Седины дыбом на челе;

Смятение в очах и в членах трепетанье;

Как вихорь на курган он с лирой возлетел…

   Волшебной раздалось бряцанье…

И снова мощный глас пророка загремел:

«Не вы ль, низверженных полунощные лики,

Не вы ли, призраки могущих, предо мной?

Они! средь бурных туч! сплелись рука с рукой!

   О страшный сонм! о страшны клики!

Куда их строгий взор столь грозно устремлен?

Над кем воздушный меч вождя их вознесен?

   Над кем гремят цепями?

Внимай! внимай! горе́ песнь гибели поют.

Отмщенья! крови! — вопиют,

Сверкая из-за туч ужасными очами.

   Отмщенья, витязи, отмщенья! гром во длань!

Воздвигнись, дух славян! воздвигнись, месть и брань!

Се ярый исполин, победами надменный!

Постигну! поражу! рассыплю их полки!

   Им рабство — дар моей руки! —

   Гремит, на гибель ополченный!

Друзья! се час побед! славяне, возгремим!

Прострите взор окрест: лишь дебри запустелы.

Где пышный вид полей? где радостные селы?

И где тевтонов мощь, низринувшая Рим?

Там матерь гладная иссякшими сосцами,

Простертая на прах, в младенца кровь лиет;

Там к пеплу хижины приникший сединами,

Недугом изнурен, кончины старец ждет;

Там чада нищеты — убийство и хищенье;

Там рабства первенец, неистовый разврат.

О ясный мир семей! о нравов оскверненье!

О доблесть прежних лет! Лишь цепи там звучат;

Лишь хищников бичи подъяты над рабами;

Сокрылись Германа последние сыны;

Сокрылись сил вожди, парившие орлами;

В пустынях, очеса к земле преклонены,

Над прахом падшего отечества рыдают.

О братья, о сыны возвышенных славян,

Воспрянем! вам перун для мщенья свыше дан.

Отмщенья! — под ярмом народы восклицают, —

Да в прах, да в прах падут погибели творцы!..

   Воззрите вспять… там сонм священный,

Там счастья наших дней залоги драгоценны,

Там матери в слезах, там чада и отцы,

Там лавроносная отчизна в ожиданье.

   О витязи! за вами вслед

Славянских дев любовь, возлюбленных желанье:

Да боги их души с трофеями побед

По бранях притекут, отметив, непосрамленны.

За вами их мольбы летят воспламененны.

Вонмите и супруг, и чад, и юных дев,

   Вонмите, воины, моленье;

Воззрите на отцев коленопреклоненье;

Во славе, посреди могущих поседев,

Подъемлют к небесам трепещущие длани

И молят: царь судеб, за них, за них во брани!

О, сколь возвышенны спасающие нас!

   (В восторге сердца восклицают

Возлюбленны, узрев на бой текущих вас.)

Какие молнии во взоре их блистают!

   Коль грозен ополченных сонм!

О, сколь пленительны, неся во дланях гром!

Они ль не полетят на крыльях мести к бою,

Они ль, оставивши все блага за собою?

О незабвенные, о слава наших дней,

Грядите — благодать самих небес над вами;

   Враги да будут снедь мечей;

   Да вскоре бранными венками

Священные главы отмстивших обовьем,

   О час блаженнейший свиданья!

Летят — в крови, в пыли, теснятся в отчий дом!

   Благословенья, лобызанья!

   Восторг души, лишенной слов!

Супруги, в божий храм; встречайте женихов

   В одежде брачной, обрученны;

Да льется слез бальзам на раны их священны;

   Отрем с ланит геройских прах;

Да видом не страшат, ни грозными бронями

Отцы, на колыбель склоненны над сынами.

А вы, недвижные пред нами на щитах,

Безгласные среди молитв и ликований,

О падшие друзья, о прах полубогов,

Примите скорбный дар и стонов и лобзаний

От жен рыдающих, от родших и сынов.

Могущественный глас, мы ль хладны пред тобою?

   Копье во длань! воздвигни щит!

Вперед на огнь и меч громовою стеною!

Уж горний наш орел перунами гремит;

Уж гордо распростер крыла перед полками.

Внимайте… Супостат с погибелью течет;

   Земля трясется под конями:

   „Попру стопою!“ — вопиет.

Ударим! упредим! не россу посрамленье!

Кто смерти предпочесть дерзнет порабощенье?

   Кто сограждан и стыд и плен?

От родины святой беглец отриновен;

   Страшись он отческия сени;

Ему ли осязать родителя колени?

Ему ли старца грудь священную лобзать?

Он враг своих друзей; он низкий жизни тать.

   Нет! нет! всей мощью пораженье

   Низринем, россы, на врагов!

Не нам, не нам стенать под бременем оков!

Не нам предать и жен и чад на развращенье!

Отчизне ль нашей быть добычей их когтей?

   Иль диво нам карать надменных?

   О росс, о ужас дерзновенных!

Пусть смеют испытать, где мощь руки твоей,

   Уснули ль полчища орлины,

Которых гром возжег эвксинские пучины

И скандинавского на прах повергнул льва?

Явись, сразившая сарматов булава!»

   Умолк… и сонмы всколебались…

Щитами грянули… чрез холм, сквозь дебрь и лес,

   Воспламененные помчались…

И праха черный вихрь вознесся до небес.

Как сладостно твоим присутствием пленяться!

И как опасно мне словам твоим внимать!

Ах, поздно старику надеждой обольщаться,

Но поздно ль, не имев надежды, обожать?

   Дубрава шумит;

   Сбираются тучи;

   На берег зыбучий

   Склонившись, сидит

В слезах, пригорюнясь, девица-краса;

И полночь и буря мрачат небеса;

И черные волны, вздымаясь, бушуют;

И тяжкие вздохи грудь белу волнуют.

   «Душа отцвела;

   Природа уныла;

   Любовь изменила,

   Любовь унесла

Надежду, надежду — мой сладкий удел.

Куда ты, мой ангел, куда улетел?

Ах, полно! я счастьем мирским насладилась:

Жила, и любила… и друга лишилась.

   Теките струей

   Вы, слезы горючи;

   Дубравы дремучи,

   Тоскуйте со мной.

Уж боле не встретить мне радостных дней;

Простилась, простилась я с жизнью моей:

Мой друг не воскреснет; что было, не будет…

И бывшего сердце вовек не забудет.

   Ах! скоро ль пройдут

   Унылые годы?

   С весною — природы

   Красы расцветут…

Но сладкое счастье не дважды цветет.

Пускай же драгое в слезах оживет;

Любовь, ты погибла; ты, радость, умчалась;

Одна о минувшем тоска мне осталась».

Где ты, далекий друг? Когда прервем разлуку?

Когда прострешь ко мне ласкающую руку?

Когда мне встретить твой душе понятный взгляд

И сердцем отвечать на дружбы глас священный?..

Где вы, дни радостей? Придешь ли ты назад,

О время прежнее, о время незабвенно?

Или веселие навеки отцвело

И счастие мое с протекшим протекло?..

Как часто о часах минувших я мечтаю!

Но чаще с сладостью конец воображаю,

  Конец всему — души покой,

Конец желаниям, конец воспоминаньям,

Конец борению и с жизнью и с собой…

Ах! время, Филалет, свершиться ожиданьям.

Не знаю… но, мой друг, кончины сладкий час

Моей любимою мечтою станови́тся;

Унылость тихая в душе моей хранится;

Во всем внимаю я знакомый смерти глас.

Зовет меня… зовет… куда зовет?.. не знаю;

Но я зовущему с волнением внимаю;

Я сердцем сопряжен с сей тайною страной,

Куда нас всех влачит судьба неодолима;

Томящейся душе невидимая зрима —

Повсюду вестники могилы предо мной.

Смотрю ли, как заря с закатом угасает, —

Так, мнится, юноша цветущий исчезает;

Внимаю ли рогам пастушьим за горой,

Иль ветра горного в дубраве трепетанью,

Иль тихому ручья в кустарнике журчанью,

Смотрю ль в туманну даль вечернею порой,

К клавиру ль преклонясь, гармонии внимаю —

Во всем печальных дней конец воображаю.

Иль предвещание в унынии моем?

Или судил мне рок в весенни жизни годы,

  Сокрывшись в мраке гробовом,

Покинуть и поля, и отческие воды,

И мир, где жизнь моя бесплодно расцвела?..

Скажу ль?.. Мне ужасов могила не являет;

И сердце с горестным желаньем ожидает,

Чтоб промысла рука обратно то взяла,

Чем я безрадостно в сем мире бременился,

Ту жизнь, в которой я столь мало насладился,

Которую давно надежда не златит.

К младенчеству ль душа прискорбная летит,

Считаю ль радости минувшего — как мало!

Нет! счастье к бытию меня не приучало;

Мой юношеский цвет без запаха отцвел.

Едва в душе своей для дружбы я созрел —

И что же!.. предо мной увядшего могила;

Душа, не воспылав, свой пламень угасила.

Любовь… но я в любви нашел одну мечту,

Безумца тяжкий сон, тоску без разделенья

И невозвратное надежд уничтоженье.

Иссякшия души наполню ль пустоту?

Какое счастие мне в будущем известно?

Грядущее для нас протекшим лишь прелестно.

Мой друг, о нежный друг, когда нам не дано

В сем мире жить для тех, кем жизнь для нас священна,

Кем добродетель нам и слава драгоценна,

Почто ж, увы! почто судьбой запрещено

За счастье их отдать нам жизнь сию бесплодну?

Почто (дерзну ль спросить?) отъял у нас творец

Им жертвовать собой свободу превосходну?

С каким бы торжеством я встретил мой конец,

Когда б всех благ земных, всей жизни приношеньем

Я мог — о сладкий сон! — той счастье искупить,

С кем жребий не судил мне жизнь мою делить!..

Когда б стократными и скорбью и мученьем

За каждый миг ее блаженства я платил:

Тогда б, мой друг, я рай в сем мире находил

И дня, как дара, ждал, к страданью пробуждаясь;

Тогда, надеждою отрадною питаясь,

Что каждый жизни миг погибшия моей

Есть жертва тайная для блага милых дней,

Я б смерти звать не смел, страшился бы могилы.

О незабвенная, друг милый, вечно милый!

Почто, повергнувшись в слезах к твоим ногам,

Почто, лобзая их горящими устами,

От сердца не могу воскликнуть к небесам:

«Все в жертву за нее! вся жизнь моя пред вами!»

Почто и небеса не могут внять мольбам?

О безрассудного напрасное моленье!

Где тот, кому дано святое наслажденье

За милых слезы лить, страдать и погибать?

Ах, если б мы могли в сей области изгнанья

Столь восхитительно презренну жизнь кончать —

Кто б небо оскорбил безумием роптанья!

О Нина, о мой друг! ужель без сожаленья

Покинешь для меня и свет и пышный град?

И в бедном шалаше, обители смиренья,

На сельский променяв блестящий свой наряд,

Не украшенная ни златом, ни парчою,

Сияя для пустынь невидимой красою,

Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела

И несравненною в кругу Прелест слыла?

Ужель, направя путь в далекую долину,

Назад не обратишь очей своих с тоской?

Готова ль пренести убожества судьбину,

Зимы жестокий хлад, палящий лета зной?

О ты, рожденная быть прелестью природы!

Ужель, затворница, в весенни жизни годы

Не вспомнишь сладких дней, как в городе цвела

И несравненною в кругу Прелест слыла?

Ах! будешь ли в бедах мне верная подруга?

Опасности со мной дерзнешь ли разделить?

И, в горький жизни час, прискорбного супруга

Усмешкою любви придешь ли оживить?

Ужель, во глубине души тая страданья,

О Нина! в страшную минуту испытанья

Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела

И несравненною в кругу Прелест слыла?

В последнее любви и радостей мгновенье,

Когда мой Нину взор уже не различит,

Утешит ли меня твое благословенье

И смертную мою постелю усладит?

Придешь ли украшать мой тихий гроб цветами?

Ужель, простертая на прах мой со слезами,

Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела

И несравненною в кругу Прелест слыла?

Мой друг, хранитель-ангел мой,

О ты, с которой нет сравненья,

Люблю тебя, дышу тобой;

Но где для страсти выраженья?

Во всех природы красотах

Твой образ милый я встречаю;

Прелестных вижу — в их чертах

Одну тебя воображаю.

Беру перо — им начертать

Могу лишь имя незабвенной;

Одну тебя лишь прославлять

Могу на лире восхищенной:

С тобой, один, вблизи, вдали.

Тебя любить — одна мне радость;

Ты мне все блага на земли;

Ты сердцу жизнь, ты жизни сладость.

В пустыне, в шуме городском

Одной тебе внимать мечтаю;

Твой образ, забываясь сном,

С последней мыслию сливаю;

Приятный звук твоих речей

Со мной во сне не расстается;

Проснусь — и ты в душе моей

Скорей, чем день очам коснется.

Ах! мне ль разлуку знать с тобой?

Ты всюду спутник мой незримый;

Молчишь — мне взор понятен твой,

Для всех других неизъяснимый;

Я в сердце твой приемлю глас;

Я пью любовь в твоем дыханье…

Восторги, кто постигнет вас,

Тебя, души очарованье?

Тобой и для одной тебя

Живу и жизнью наслаждаюсь;

Тобою чувствую себя;

В тебе природе удивляюсь.

И с чем мне жребий мой сравнить?

Чeгo желать в толь сладкой доле?

Любовь мне жизнь — ах! я любить

Еще стократ желал бы боле.

С тех пор, как ты пленен другою,

Мальвина вянет в цвете лет;

Мне свет прелестен был тобою;

Теперь — прости, прелестный свет!

Ах! не отринь любви моленья:

Приди… не сердце мне отдать,

Но взор потухший мой принять

В минуту смертного томленья.

Спеши, спеши! близка кончина;

Смотри, как в час последний свой

Твоя терзается Мальвина

Стыдом, любовью и тоской;

Не смерти страшной содроганье,

Не тусклый, безответный взгляд

Тебе, о милый, возвестят,

Что жизни кончилось страданье.

Ах, нет!.. когда ж Мальвины муку

Не услаждает твой приход;

Когда хладеющую руку

Она тебе не подает;

Когда забыт мой друг единый,

Мой взор престал его искать,

Душа престала обожать:

Тогда — тогда уж нет Мальвины!

О боге нам гласит времен круговращенье,

О благости его — исполненный им год.

Творец! весна — твоей любви изображенье:

Воскреснули поля; цветет лазурный свод;

Веселые холмы одеты красотою;

И сердце растворил желаний тихий жар.

Ты в лете, окружен и зноем и грозою,

То мирный, благостный, несешь нам зрелость в дар,

То нам благотворишь, сокрытый туч громадой.

И в полдень пламенный и ночи в тихий час,

С дыханием дубрав, источников с прохладой,

Не твой ли к нам летит любови полный глас?

Ты в осень общий пир готовишь для творенья;

И в зиму, гневный бог, на бурных облаках,

Во ужас облечен, с грозой опустошенья,

Паришь, погибельный… как дольный гонишь прах,

И вьюгу, и метель, и вихорь пред собою;

В развалинах земля; природы страшен вид;

И мир, оцепенев пред Сильного рукою,

Хвалебным трепетом творца благовестит.

О та́инственный круг! каких законов сила

Слияла здесь красу с чудесной простотой,

С великолепием приятность согласила,

Со тьмою — дивный свет, с движением — покой,

С неизменяемым единством — измененье?

Почто ж ты, человек, слепец среди чудес?

Признай окрест себя Руки напечатленье,

От века правящей течением небес

И строем мирных сфер из тьмы недостижимой.

Она весной красу низводит на поля;

Ей жертва дым горы, перунами дробимой;

Пред нею в трепете веселия земля.

Воздвигнись, спящий мир! внуши мой глас, созданье!

Да грянет ваша песнь Чудесного делам!

Слиянные в хвалу, слиянны в обожанье,

Да гимн ваш потрясет небес огромных храм!..

Журчи к нему любовь под тихой сенью леса,

Порхая по листам, душистый ветерок;

Вы, ели, наклонясь с седой главы утеса

На светлый, о скалу биющийся поток,

Его приветствуйте таинственною мглою;

О нем благовести, крылатых бурей свист,

Когда трепещет брег, терзаемый волною,

И, сорванный с лесов, крути́тся клубом лист;

Ручей, невидимо журчащий под дубравой,

С лесистой крутизны ревущий водопад,

Река, блестящая средь дебрей величаво,

Кристаллом отразив на бреге пышный град,

И ты, обитель чуд, бездонная пучина,

Гремите песнь тому, чей бурь звучнейший глас

Велит — и зыбь горой; велит — и зыбь равнина.

Вы, злаки, вы, цветы, лети к нему от вас

Хвалебное с полей, с лугов благоуханье:

Он дал вам аромат, он вас кропит росой,

Из радужных лучей соткал вам одеянье;

Пред ним утихни, дол; поникни, бор, главой;

И, жатва, трепещи на ниве оживленной,

Пленяя шорохом мечтателя своим,

Когда он, при луне, вдоль рощи осребренной,

Идет задумчивый, и тень вослед за ним;

Луна, по облакам разлей струи златые,

Когда и дебрь, и холм, и лес в тумане спят;

Созвездий лик, сияй средь тверди голубыя,

Когда струнами лир превыспренних звучат

Воспламененные любовью серафимы;

И ты, светило дня, смиритель бурных туч,

Будь щедростию лик творца боготворимый,

Ему живописуй хвалу твой каждый луч…

Се гром!.. Владыки глас!.. Безмолвствуй, мир смятенный,

Внуши… Из края в край по тучам гул гремит;

Разрушена скала; дымится дуб сраженный;

И гимн торжественный чрез дебри вдаль парит…

Утих… красуйся, луг… приветственное пенье,

Изникни из лесов; и ты, любовь весны —

Лишь полночь принесет пернатым усыпленье

И тихий от холма восстанет рог луны —

Воркуй под сению дубравной, филомела.

А ты, глава земли, творения краса,

Наследник ангелов бессмертного удела,

Сочти бесчисленны созданья чудеса

И в горнее пари, хвалой воспламененный.

Сердца, слиянны в песнь, летите к небесам;

Да грады восшумят, мольбами оглашенны;

Да в храмах с алтарей восстанет фимиам;

Да грянут с звоном арф и с ликами органы;

Да в селах, по горам и в сумраке лесов

И пастыря свирель, и юных дев тимпаны,

И звучные рога, и шумный глас певцов

Один составят гимн и гул отгрянет: слава!

Будь, каждый звук, хвала; будь, каждый холм, алтарь;

Будь храмом, каждая тенистая дубрава, —

Где, мнится, в тайной мгле сокрыт природы царь,

И веют в ветерках душистых серафимы,

И где, возведши взор на светлый неба свод,

Сквозь зыблемую сеть ветвей древесных зримый,

Певец в задумчивом восторге слезы льет.

А я, животворим созданья красотою,

Забуду ли когда хвалебный глас мольбы?

О Неиспытанный! мой пламень пред тобою!

Куда б ни привела рука твоей судьбы,

Найду ли тишину под отческою сенью,

Беспечный друг полей, возлюбленных в кругу —

Тебя и в знойный день, покрытый рощи тенью.

И в ночь, задумчивый, потока на брегу,

И в обиталищах страдания забвенных,

Где бедность и недуг, где рок напечатлел

Отчаянья клеймо на лицах искаженных,

Куда б, влеком тобой, с отрадой я летел,

И в час торжественный полночного виденья,

Как струны, пробудясь, ответствуют перстам

И дух воспламенен восторгом песнопенья —

Тебя велю искать и сердцу и очам.

Постигнешь ли меня гонения рукою —

Тебя ж благословит тоски молящий глас;

Тебя же обрету под грозной жизни мглою.

Ах! скоро ль прилетит последний, скорбный час,

Конца и тишины желанный возвеститель?

Промчись, печальная неведения тень!

Откройся, тайный брег, утраченных обитель!

Откройся, мирная, отеческая сень!

   Жил муж в согласии с женой,

И в доме их ничто покоя не смущало!

Ребенок, моська, кот, сурок и чиж ручной

  В таком ладу, какого не бывало

И в самом Ноевом ковчеге никогда!

     Но вот беда!

Случился праздник! муж хлебнул — и в спор с женою!

Что ж вышло? За язык вступилася рука!

Супруг супруге дал щелчка!

Жена сечь сына, сын бить моську, моська с бою

Душить и мять кота, кот лапою сурка,

Сурок перекусил чижу с досады шею.

Нередко целый край один глупец смущал!

И в наказание могущему злодею^*

Нередко без вины бессильный погибал.

Бомбастофил, творец трагических уродов,

Из смерти Брутовой трагедию создал.

«Не правда ли, мой друг, — Тиманту он сказал, —

Что этот Брут дойдет и до чужих народов?» —

«Избави бог! Твой Брут — примерный патриот —

    В отечестве умрет!»

О Нина, о Нина, сей пламень любви

Ужели с последним дыханьем угаснет?

Душа, отлетая в незнаемый край,

Ужели во прахе то чувство покинет,

Которым равнялась богам на земле?

Ужели в минуту боренья с кончиной —

Когда уж не буду горящей рукой

В слезах упоенья к трепещущей груди,

Восторженный, руку твою прижимать,

Когда прекратятся и сердца волненье,

И пламень ланитный — примета любви,

И тайныя страсти во взорах сиянье,

И тихие вздохи, и сладкая скорбь,

И груди безвестным желаньем стесненье —

Ужели, о Нина, всем чувствам конец?

Ужели ни тени земного блаженства

С собою в обитель небес не возьмем?

Ах! с чем же предстанем ко трону Любови?

И то, что питало в нас пламень души,

Что было в сем мире предчувствием неба,

Ужели то бездна могилы пожрет?

Ах! самое небо мне будет изгнаньем,

Когда для бессмертья утрачу любовь;

И в области райской я буду печально

О прежнем, погибшем блаженстве мечтать;

Я с завистью буду — как бедный затворник

Во мраке темницы о нежной семье,

О прежних весельях родительской сени,

Прискорбный, тоскует, на цепи склонясь, —

Смотреть, унывая, на милую землю.

Что в вечности будет заменой любви?

О! первыя встречи небесная сладость —

Как тайные, сердца созданья, мечты,

В единый слиявшись пленительный образ,

Являются смутной весельем душе —

Уныния прелесть, волненье надежды,

И радость и трепет при встрече очей,

Ласкающий голос — души восхищенье,

Могущество тихих, таинственных слов,

Присутствия сладость, томленье разлуки,

Ужель невозвратно вас с жизнью терять?

Ужели, приближась к безмолвному гробу,

Где хладный, навеки бесчувственный прах

Горевшего прежде любовию сердца,

Мы будем напрасно и скорбью очей

И прежде всесильным любви призываньем

В бесчувственном прахе любовь оживлять?

Ужель из-за гроба ответа не будет?

Ужель переживший один сохранит

То чувство, которым так сладко делился;

А прежний сопутник, кем в мире он жил,

С которым сливался тоской и блаженством,

Исчезнет за гробом, как утренний пар

С лучом, озлатившим его, исчезает,

Развеянный легким зефира крылом?..

О Нина, я внемлю таинственный голос:

Нет смерти, вещает, для нежной любви;

Возлюбленный образ, с душой неразлучный,

И в вечность за нею из мира летит —

Ей спутник до сладкой минуты свиданья.

О Нина, быть может, торжественный час,

Посланник разлуки, уже надо мною;

Ах! скоро, быть может, погаснет мой взор,

К тебе устремляясь с последним блистаньем;

С последнею лаской утихнет мой глас,

И сердце забудет свой сладостный трепет —

Не сетуй и верой себя услаждай,

Что чувства нетленны, что дух мой с тобою;

О сладость! о смертный, блаженнейший час!

С тобою, о Нина, теснейшим союзом

Он страстную душу мою сопряжет.

Спокойся, друг милый, и в самой разлуке

Я буду хранитель невидимый твой,

Невидимый взору, но видимый сердцу;

В часы испытанья и мрачной тоски

Я в образе тихой, небесной надежды,

Беседуя скрытно с твоею душой,

В прискорбную буду вливать утешенье;

Под сумраком ночи, когда понесешь

Отраду в обитель недуга и скорби,

Я буду твой спутник, я буду с тобой

Делиться священным добра наслажденьем;

И в тихий, священный моления час,

Когда на коленах, с блистающим взором,

Ты будешь свой пламень к творцу воссылать,

Быть может тоскуя о друге погибшем,

Я буду молитвы невинной души

Носить в умиленье к небесному трону.

О друг незабвенный, тебя окружив

Невидимой тенью, всем тайным движеньям

Души твоей буду в веселье внимать;

Когда ты — пленившись потока журчаньем,

Иль блеском последним угасшего дня

(Как холмы объемлет задумчивый сумрак

И, с бледным вечерним мерцаньем, в душе

О радостях прежних мечта воскресает),

Иль сладостным пеньем вдали соловья,

Иль веющим с луга душистым зефиром,

Несущим свирели далекия звук,

Иль стройным бряцаньем полуночной арфы —

Нежнейшую томность в душе ощутишь,

Исполнишься тихим, унылым мечтаньем

И, в мир сокровенный душою стремясь,

Присутствие бога, бессмертья награду,

И с милым свиданье в безвестной стране

Яснее постигнешь, с живейшею верой,

С живейшей надеждой от сердца вздохнешь…

Знай, Нина, что друга ты голос внимаешь,

Что он и в веселье и в тихой тоске

С твоею душою сливается тайно.

Мой друг, не страшися минуты конца:

Посланником мира, с лучом утешенья

Ко смертной постели приникнув твоей,

Я буду игрою небесныя арфы

Последнюю муку твою услаждать;

Не вопли услышишь грозящие смерти,

Не ужас могилы узришь пред собой:

Но глас восхищенный, поющий свободу,

Но светлый ведущий к веселию путь

И прежнего друга, в восторге свиданья

Манящего ясной улыбкой тебя.

О Нина, о Нина, бессмертье наш жребий.

Какую бессмертную

Венчать предпочтительно

Пред всеми богинями

Олимпа надзвездного?

Не спорю с питомцами

Разборчивой мудрости,

Учеными, строгими;

Но свежей гирляндою

Венчаю веселую,

Крылатую, милую,

Всегда разновидную,

Всегда животворную,

Любимицу Зевсову,

Богиню Фантазию.

Ей дал он те вымыслы,

Те сны благотворные,

Которыми в области

Олимпа надзвездного

С амврозией, с не́ктаром

Подчас утешается

Он в скуке бессмертия;

Лелея с усмешкою

На персях родительских,

Ее величает он

Богинею-радостью.

То в утреннем веянье

С лилейною веткою,

Одетая ризою,

Сотканной из нежного

Денницы сияния,

По долу душистому,

По холмам муравчатым,

По облакам утренним

Малиновкой носится;

На ландыш, на лилию,

На цвет-незабудочку,

На травку дубравную

Спускается пчелкою;

Устами пчелиными

Впиваяся в листики,

Пьет ро́су медвяную;

То, кудри с небрежностью

По ветру развеявши,

Во взоре уныние,

Тоской отуманена,

Глава наклоненная,

Сидит на крутой скале,

И смотрит в мечтании

На море пустынное,

И любит прислушивать,

Как волны плескаются,

О камни дробимые;

То внемлет, задумавшись,

Как ветер полу́ночный

Порой подымается,

Шумит над дубравою,

Качает вершинами

Дерев сеннолиственных,

То в сумраке вечера

(Когда златорогая

Луна из-за облака

Над рощею выглянет

И, сливши дрожащий луч

С вечерними тенями,

Оденет и лес и дол

Туманным сиянием)

Играет с наядами

По гладкой поверхности

Потока дубравного

И, струек с журчанием

Мешая гармонию

Волшебного шепота,

Наводит задумчивость,

Дремоту и легкий сон;

Иль, быстро с зефирами

По дремлющим лилиям,

Гвоздикам узорчатым,

Фиалкам и ландышам

Порхая, питается

Душистым дыханием

Цветов, ожемчуженных

Росинками светлыми;

Иль с сонмами гениев,

Воздушною цепию

Виясь, развиваяся,

В мерцании месяца,

Невидима-видима,

По облакам носится

И, к роще спустившися,

Играет листочками

Осины трепещущей.

Прославим создателя

Могущего, древнего,

Зевеса, пославшего

Нам радость — Фантазию;

В сей жизни, где радости

Прямые — луч молнии,

Он дал нам в ней счастие,

Всегда неизменное,

Супругу веселую,

Красой вечно юную,

И с нею нас цепию

Сопряг нераздельною.

«Да будешь, — сказал он ей, —

И в счастье и в горести

Им верная спутница,

Утеха, прибежище».

Другие творения,

С очами незрящими,

В слепых наслаждениях,

С печалями смутными,

Гнетомые бременем

Нужды непреклонныя,

Начавшись, кончаются

В кругу, ограниченном

Чертой настоящего,

Минутною жизнию;

Но мы, отличенные

Зевесовой благостью!..

Он дал нам сопутницу

Игривую, нежную,

Летунью, искусницу

На милые вымыслы,

Причудницу резвую,

Любимую дщерь свою

Богиню Фантазию!

Ласкайте прелестную;

Кажите внимание

Ко всем ее прихотям

Невинным, младенческим!

Пускай почитается

Над вами владычицей

И дома хозяйкою;

Чтоб вотчиму старому,

Брюзгливцу суровому,

Рассудку, не вздумалось

Ее переучивать,

Пугать укоризнами

И мучить уроками.

Я знаю сестру ее,

Степенную, тихую…

Мой друг утешительный,

Тогда лишь простись со мной,

Когда из очей моих

Луч жизни сокроется;

Тогда лишь покинь меня,

Причина всех добрых дел,

Источник великого,

Нам твердость, и мужество,

И силу дающая,

Надежда отрадная!..

Счастлив тот, кому забавы,

Игры, майские цветы,

Соловей в тени дубравы

И весенних лет мечты

В наслажденье — как и прежде;

Кто на радость лишь глядит,

Кто, вверяяся надежде,

Птичкой вслед за ней летит.

Так виляет по цветочкам

Златокрылый мотылек;

Лишь к цветку — прильнул к листочкам,

Полетел — забыл цветок;

Сорвана его лилея —

Он летит на анемон;

Что его — то и милее,

Грусть забвеньем лечит он.

Беден тот, кому забавы,

Игры, майские цветы,

Соловей в тени дубравы

И весенних лет мечты

Не в веселье — так, как прежде;

Кто улыбку позабыл;

Кто, сказав: «прости!» надежде,

Взор ко гробу устремил.

Для души моей плененной

Здесь один и был цветок,

Ароматный, несравненный;

Я сорвать!.. но что же Рок?

«Не тебе им насладиться;

Не твоим ему доцвесть!»

Ах, жестокий! чем же льститься?

Где подобный в мире есть?

Еще великий прах… Неизбежимый рок!

Твоя, твоя рука себя нам здесь явила;

О, сколь разительный смирения урок

   Сия Каменского могила!

Не ты ль, грядущее пред ним окинув мглой,

Открыл его очам стезю побед и чести?

Не ты ль его хранил невидимой рукой,

   Разящего перуном мести?

Пред ним, за ним, окрест зияла смерть и брань;

Сомкнутые мечи на грудь его стремились —

Вотще! твоя над ним горе́ носилась длань…

   Мечи хранимого страшились.

И мнили мы, что он последний встретит час,

Простертый на щите, в виду победных строев,

И, угасающий, с улыбкой вонмет глас

   О нем рыдающих героев.

Слепцы!.. сей славы блеск лишь бездну украшал;

Сей битвы страшный вид и ратей низложенья

Лишь гибели мечту очам его являл

   И славной смерти привиденье…

Куда ж твой тайный путь Каменского привел?

Куда, могущих вождь, тобой руководимый,

Он быстро посреди победных кликов шел?

   Увы!.. предел неотразимый!

В сей та́инственный лес, где страж твой обитал,

Где рыскал в тишине убийца сокровенный,

Где, избранный тобой, добычи грозно ждал

   Топор разбойника презренный…

Блажен, кто, богами еще до рожденья любимый,

На сладостном лоне Киприды взлелеян младенцем;

Кто очи от Феба, от Гермеса дар убеждения принял,

А силы печать на чело — от руки громовержца.

Великий, божественный жребий счастливца постигнул;

Еще до начала сраженья победой увенчан;

Любимец Хариты, пленяет, труда не приемля.

Великим да будет, кто, собственной силы созданье,

Душою превыше и тайныя Парки и Рока;

Но счастье и Граций улыбка не силе подвластны.

Высокое прямо с Олимпа на избранных небом нисходит:

Как сердце любовницы, полное тайныя страсти,

Так все громовержца дары неподкупны; единый

Закон предпочтенья в жилищах Эрота и Зевса;

И боги в послании благ повинуются сердцу:

Им милы бесстрашного юноши гордая поступь,

И взор непреклонный, владычества смелого полный,

И волны власов, отенивших чело и ланиты.

Веселому чувствовать радость; слепым, а не зрящим

Бессмертные в славе чудесной себя открывают:

Им мил простоты непорочныя девственный образ;

И в скромном сосуде небесное любит скрываться;

Презреньем надежду кичливой гордыни смиряют;

Свободные силе и гласу мольбы не подвластны.

Лишь к избранным с неба орлу-громоносцу Кронион

Велит ниспускаться — да мчит их в обитель Олимпа;

Свободно в толпе земнородных заметив любимцев,

Лишь им на главу налагает рукою пристрастной

То лавр песнопевца, то власти державной повязку;

Лишь им предлетит стрелоносный сразитель Пифона,

Лишь им и Эрот златокрылый, сердец повелитель;

Их судно трезубец Нептуна, равняющий бездны,

Ведет с неприступной фортуною Кесаря к брегу;

Пред ними смиряется лев, и дельфин из пучины

Хребтом благотворным их, бурей гонимых, изъемлет.

Над всем красота повелитель рожденный; подобие бога,

Единым спокойным явленьем она побеждает.

Не сетуй, что боги счастливца некупленным лавром венчают,

Что он, от меча и стрелы покровенный Кипридой,

Исходит безвредно из битвы, летя насладиться любовью;

И менее ль славы Ахиллу, что он огражден невредимым

Щитом, искованьем Гефестова дивного млата,

Что смертный единый все древнее небо в смятенье приводит?

Тем выше великий, что боги с великим в союзе,

Что, гневом его распаляся, любимцу во славу,

Элленов избраннейших в бездну Тенара низводят.

Пусть будет красою краса — не завидуй, что прелесть ей с неба,

Как лилиям пышность, дана без заслуги Цитерой;

Пусть будет блаженна, пленяя; пленяйся — тебе наслажденье.

Не сетуй, что дар песнопенья с Олимпа на избранных сходит;

Что сладкий певец вдохновеньем невидимой арфы наполнен:

Скрывающий бога в душе претворен и для внемлющих в бога;

Он счастлив собою — ты, им наслаждаясь, блаженствуй.

Пускай пред зерцалом Фемиды венок отдается заслуге —

Но радость лишь боги на смертное око низводят.

Где не было чуда, вотще там искать и счастливца.

Все смертное прежде родится, растет, созревает,

Из образа в образ ведомое зиждущим Кроном;

Но счастия мы и красы никогда в созреванье не видим:

От века они совершенны во всем совершенстве созданья;

Не зрим ни единой земныя Венеры, как прежде небесной,

В ее сокровенном исходе из тайных обителей моря;

Как древле Минерва, в бессмертный эгид и шелом ополченна,

Так каждая светлая мысль из главы громовержца родится.

Ангел был он красотою!

Маем кроткий взор блистал!

Все великою душою

Несравненный превышал!

Поцелуи — сладость рая,

Слитых пламеней струя,

Горних арф игра святая!

Небеса вкушала я!

Взором взор, душа душою

Распалялись — все цвело!

Мир сиял для нас весною,

Все нам радость в дар несло!

Непостижное слиянье

Восхищенья и тоски,

Нежных ласк очарованье,

Огнь сжимающей руки!

Сердца сладостные муки —

Все прости… его уж нет!

Ах! прерви ж печаль разлуки,

Смерть, души последний свет!

Едва с младенчеством рассталась;

Едва для жизни расцвела;

Как непорочность улыбалась

И ангел красотой была.

В душе ее, как утро ясной,

Уже рождался чувства жар…

Но жребий сей цветок прекрасный

Могиле приготовил в дар.

И дни творцу она вручила;

И очи светлые закрыла,

Не сетуя на смертный час.

Так след улыбки исчезает;

Так за долиной умолкает

Минутный филомелы глас.

Умерен, Делий, будь в печали

И в счастии не ослеплен:

На миг нам жизнь бессмертны дали;

Всем путь к Тенару проложен.

Хотя б заботы нас томили,

Хотя б токайское вино

Мы, нежася на дерне, пили —

Умрем: так Дием суждено.

Неси ж сюда, где тополь с ивой

Из ветвий соплетают кров,

Где вьется ручеек игривый

Среди излучистых брегов,

Вино, и масти ароматны,

И розы, дышащие миг.

О Делий, годы невозвратны:

Играй — пока нить дней твоих

У черной Парки под перстами;

Ударит час — всему конец:

Тогда прости и луг с стадами,

И твой из юных роз венец,

И соловья приятны трели

В лесу вечернею порой,

И звук пастушеской свирели,

И дом, и садик над рекой,

Где мы, при факеле Дианы,

Вокруг дернового стола,

Стучим стаканами в стаканы

И пьем из чистого стекла

В вине печалей всех забвенье;

Играй — таков есть мой совет;

Не годы жизнь, а наслажденье;

Кто счастье знал, тот жил сто лет;

Пусть быстрым, лишь бы светлым, током

Промчатся дни чрез жизни луг;

Пусть смерть зайдет к нам ненароком,

Как добрый, но нежданный друг.

Дней моих еще весною

Отчий дом покинул я;

Все забыто было мною —

И семейство и друзья.

В ризе странника убогой,

С детской в сердце простотой,

Я пошел путем-дорогой —

Вера был вожатый мой.

И в надежде, в уверенье

Путь казался недалек,

«Странник, — слышалось, — терпенье!

Прямо, прямо на восток.

Ты увидишь храм чудесный;

Ты в святилище войдешь;

Там в нетленности небесной

Все земное обретешь».

Утро вечером сменялось;

Вечер утру уступал;

Неизвестное скрывалось;

Я искал — не обретал.

Там встречались мне пучины;

Здесь высоких гор хребты;

Я взбирался на стремнины;

Чрез потоки стлал мосты.

Вдруг река передо мною —

Вод склоненье на восток;

Вижу зыблемый струею

Подле берега челнок.

Я в надежде, я в смятенье;

Предаю себя волнам;

Счастье вижу в отдаленье;

Все, что мило, — мнится — там!

Ах! в безвестном океане

Очутился мой челнок;

Даль по-прежнему в тумане;

Брег невидим и далек.

И вовеки надо мною

Не сольется, как поднесь,

Небо светлое с землею…

Там не будет вечно здесь.

Веселого пути

Любезному желаю

Ко древнему Дунаю;

Забудь покой, лети

За русскими орлами;

Но в поле, под шатрами,

Друзей воспоминай

И сердцу милый край,

Где ждет тебя, уныла,

Твой друг, твоя Людмила,

Хранитель-ангел твой…

С крылатою мечтой

Проникни сокровенно

В чертог уединенный,

Где, с верною тоской,

С пылающей душой,

Она одна вздыхает

И Промысл умоляет:

Да будет твой покров

В обители врагов.

Смотри, как томны очи,

Как вид ее уныл;

Ей белый свет постыл;

Одна, во мраке ночи,

Сокрылась в терем свой;

Лампаду зажигает,

Письмо твое читает

И робкою рукой

Ответ ко другу пишет,

Где в каждом слове дышит

Души ее печаль.

Лети в безвестну даль;

Твой гений над тобою;

Среди опасна бою

Его незримый щит

Тебя приосенит —

И мимо пролетит

Стрела ужасной Гелы.

Ах! скоро ль твой веселый

Возврат утешит вновь

И дружбу и любовь?..

Для скорби утоленья

Податель благ, Зевес,

Двум жителям небес

Минуты разлученья

Поверил искони.

«Да будут, — рек, — они,

Один — посол разлуки,

Свидания — другой!»

И в час сердечной муки,

Когда, рука с рукой,

В тоске безмолвной, други,

Любовники, супруги

С последнею слезой,

В последнем лобызанье

Последнее прощанье

Друг другу отдают,

Мольбы из сердца льют

И тихими стопами,

С поникшими главами,

В душе скрывая стон,

Идут, осиротелы,

В свой терем опустелый;

Сын Дия Абеон,

Задумчивый, бескрылый,

С улыбкою унылой,

С отрадой скорбных слез,

Спускается с небес,

Ведомый Адеоном,

Который тихим звоном

Волшебных струн своих

Льет в сердце упованье

На близкое свиданье.

Я вижу обоих:

Один с своей тоскою

И тихою слезою,

С надеждою другой.

Прости, мой друг нелестный.

Надолго ль? неизвестно.

Но верую душой

(И вера не обманет):

Желанный день настанет —

Мы свидимся с тобой.

Или… увы! незримо

Грядущее для нас!..

Быть может — в оный час,

Когда ты, невредимо

Свершив опасный путь,

Свободою вздохнуть

Придешь в стране родимой

С Людмилою своей, —

Ты спросишь у друзей:

«Где скрылся друг любимый?»

И что ж тебе в ответ?

«Его уж в мире нет…»

Так, если в цвете лет

Меня возьмет могила

И участь присудила,

Чтоб первый я исчез

Из милого мне круга, —

Друзья, без скорбных слез

На прах взирайте друга.

Где светлою струей

Плескает в брег зеленый

Извивистый ручей,

Где сенистые клены

Сплетают из ветвей

Покров гостеприимный,

Лобзаясь с ветерком;

Туда — лишь над холмом

Луна сквозь облак дымный

При вечере блеснет

И липа разольет

Окрест благоуханье —

Сберитесь, о друзья,

В мое воспоминанье.

Над вами буду я,

Древес под зыбкой сенью,

Невидимою тенью

Летать, рука с рукой

С утраченным Филоном.^*

Тогда вам тихим звоном

Покинутая мной

На юном клене лира

Пришельцев возвестит

Из таинственна мира,

И тихо пролетит

Задумчивость над вами;

Увидите сердцами

В незнаемой дали

Отечество желанно,

Приют обетованный

Для странников земли.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

  О путник, со мною страданья дели:

  Царь быстрого бега простерт на земли;

  И воздухом брани уже он не дышит;

  И грозного ржанья пустыня не слышит;

  В стремленье погибель его нагнала;

  Вонзенная в шею, дрожала стрела;

  И кровь благородна струею бежала;

  И влагу потока струя обагряла.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

  Убийцу сразила моя булава:

  На прах отделенна скатилась глава;

  Железо вкусило напиток кровавый,

  И труп истлевает в пустыне без славы…

  Но спит он, со мною летавший на брань;

  Трикраты воззвал я: сопутник мой, встань!

  Воззвал… безответен… угаснула сила…

  И бранные кости одела могила.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

  С того ненавистного, страшного дня

  И солнце не светит с небес для меня;

  Забыл о победе, и в мышцах нет силы;

  Брожу одинокий, задумчив, унылый;

  Иемена доселе драгие края

  Уже не отчизна — могила моя;

  И мною дорога верблюда забвенна,

  И дерево амвры, и куща священна.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

  В час зноя и жажды скакал он со мной

  Ко древу прохлады, к струе ключевой;

  И мавра топтали могучи копыта;

  И грудь от противных была мне защита;

  Мой верный соратник в бою и трудах,

  Он, бодрый, при первых денницы лучах,

  Стрелою, покорен велению длани,

  Летал на свиданья любови и брани.

О друг! кого и ветр в полях не обгонял,

Ты спишь — на зыбкий одр песков пустынных пал.

  Ты видел и Зару — блаженны часы! —

  Сокровище сердца и чудо красы;

  Уста вероломны тебя величали,

  И нежные длани хребет твой ласкали;

  Ах! Зара, как серна, стыдлива была;

  Как юная пальма долины цвела;

  Но Зара пришельца пленилась красою

  И скрылась… ты, спутник, остался со мною.

Сей друг, кого и ветр в полях не обгонял,

Он спит — на зыбкий одр песков пустынных пал.

  О спутник! тоскует твой друг над тобой;

  Но скоро, покрыты могилой одной,

  Мы вкупе воздремлем в жилище отрады;

  Над нами повеет дыханье прохлады;

  И скоро, при гласе великого дня,

  Из пыльного гроба исторгнув меня,

  Величествен, гордый, с бессмертной красою,

  Ты пламенной солнца помчишься стезею.

Вам чудно, отчего во всю я жизнь мою

Так весел? — Вот секрет: вчера дарю забвенью,

   Покою ныне отдаю,

    А завтра — провиденью!

Мирон схватил перо, надулся, пишет, пишет

   И под собой земли не слышит!

«Пожарский! Филарет! отечества отец!»

   Поставил точку — и конец!

Имя где для тебя?

Не сильно смертных искусство

Выразить прелесть твою!

Лиры нет для тебя!

Что песни? Отзыв неверный

Поздней молвы об тебе!

Если бы сердце могло быть

Им слышно, каждое чувство

Было бы гимном тебе!

Прелесть жизни твоей,

Сей образ чистый священный,

В сердце, как тайну, ношу.

Я могу лишь любить,

Сказать жe, как ты любима,

Может лишь вечность одна!

  О милый друг! теперь с тобою радость!

  А я один — и мой печален путь;

  Живи, вкушай невинной жизни сладость;

В душе не изменись; достойна счастья будь…

Но не отринь, в толпе пленяемых тобою,

Ты друга прежнего, увядшего душою;

Веселья их дели — ему отрадой будь;

   Его, мой друг, не позабудь.

  О милый друг, нам рок велел разлуку:

  Дни, месяцы и годы пролетят,

  Вотще к тебе простру от сердца руку —

Ни голос твой, ни взор меня не усладят.

Но и вдали моя душа с твоей согласна;

Любовь ни времени, ни месту не подвластна;

Всегда, везде ты мой хранитель-ангел будь,

   Меня, мой друг, не позабудь.

  О милый друг, пусть будет прах холодный

  То сердце, где любовь к тебе жила:

  Есть лучший мир; там мы любить свободны;

Туда моя душа уж все перенесла;

Туда всечасное влечет меня желанье;

Там свидимся опять; там наше воздаянье;

Сей верой сладкою полна в разлуке будь —

   Меня, мой друг, не позабудь.

Озарися, дол туманный;

Расступися, мрак густой;

Где найду исход желанный?

Где воскресну я душой?

Испещренные цветами,

Красны холмы вижу там…

Ах! зачем я не с крылами?

Полетел бы я к холмам.

Там поют согласны лиры;

Там обитель тишины;

Мчат ко мне оттоль зефиры

Благовония весны;

Там блестят плоды златые

На сенистых деревах;

Там не слышны вихри злые

На пригорках, на лугах.

О предел очарованья!

Как прелестна там весна!

Как от юных роз дыханья

Там душа оживлена!

Полечу туда… напрасно!

Нет путей к сим берегам;

Предо мной поток ужасный

Грозно мчится по скалам.

Лодку вижу… где ж вожатый?

Едем!.. будь, что суждено…

Паруса ее крылаты,

И весло оживлено.

Верь тому, что сердце скажет;

Нет залогов от небес;

Нам лишь чудо путь укажет

В сей волшебный край чудес.

Минутная краса полей,

Цветок увядший, одинокий,

Лишен ты прелести своей

Рукою осени жестокой.

Увы! нам тот же дан удел,

И тот же рок нас угнетает:

С тебя листочек облетел —

От нас веселье отлетает.

Отъемлет каждый день у нас

Или мечту, иль наслажденье.

И каждый разрушает час

Драгое сердцу заблужденье.

Смотри… очарованья нет;

Звезда надежды угасает…

Увы! кто скажет: жизнь иль цвет

Быстрее в мире исчезает?

Над прозрачными водами

  Сидя, рвал Услад венок;

И шумящими волнами

  Уносил цветы поток.

«Так бегут лета младые

  Невозвратною струей;

Так все радости земные —

  Цвет увядший полевой.

Ах! безвременной тоскою

  Умерщвлен мой милый цвет.

Все воскреснуло с весною;

  Обновился божий свет;

Я смотрю — и холм веселый

  И поля омрачены;

Для души осиротелой

  Нет цветущия весны.

Что в природе, озаренной

  Красотою майских дней?

Есть одна во всей вселенной —

  К ней душа, и мысль об ней;

К ней стремлю, забывшись, руки —

  Милый призрак прочь летит.

Кто ж мои услышит муки,

  Жажду сердца утолит?»

В тени дерев, над чистыми водами

Дерновый холм вы видите ль, друзья?

Чуть слышно там плескает в брег струя;

Чуть ветерок там дышит меж листами;

  На ветвях лира и венец…

  Увы? друзья, сей холм — могила;

  Здесь прах певца земля сокрыла;

    Бедный певец!

Он сердцем прост, он нежен был душою —

Но в мире он минутный странник был;

Едва расцвел — и жизнь уж разлюбил

И ждал конца с волненьем и тоскою;

  И рано встретил он конец,

  Заснул желанным сном могилы…

  Твой век был миг, но миг унылый,

    Бедный певец!

Он дружбу пел, дав другу нежну руку, —

Но верный друг во цвете лет угас;

Он пел любовь — но был печален глас;

Увы! он знал любви одну лишь муку;

  Теперь всему, всему конец;

  Твоя душа покой вкусила;

  Ты спишь; тиха твоя могила,

    Бедный певец!

Здесь, у ручья, вечернею порою

Прощальну песнь он заунывно пел:

«О красный мир, где я вотще расцвел;

Прости навек; с обманутой душою

  Я счастья ждал — мечтам конец;

  Погибло все, умолкни, лира;

  Скорей, скорей в обитель мира,

    Бедный певец!

Что жизнь, когда в ней нет очарованья?

Блаженство знать, к нему лететь душой,

Но пропасть зреть меж ним и меж собой;

Желать всяк час и трепетать желанья…

  О пристань горестных сердец,

  Могила, верный путь к покою,

  Когда же будет взят тобою

    Бедный певец?»

И нет певца… его не слышно лиры…

Его следы исчезли в сих местах;

И скорбно все в долине, на холмах;

И все молчит… лишь тихие зефиры,

  Колебля вянущий венец,

  Порою веют над могилой,

  И лира вторит им уныло:

    Бедный певец!

Роща, где, податель мира,

  Добрый Гений смерти спит,

Где румяный блеск эфира

  С тенью зыбких сеней слит,

Где источника журчанье,

  Как далекий отзыв лир,

Где печаль, забыв роптанье,

  Обретает сладкий мир:

С тайным трепетом, смятенна,

  В упоении богов,

Для бессмертья возрожденна,

  Сбросив пепельный покров,

Входит в сумрак твой Психея;

  Неприкованна к земле,

Юной жизнью пламенея,

  Развила она криле.

Полетела в тихом свете,

  С обновленною красой,

В дол туманный, к тайной Лете;

  Мнилось, легкою рукой

Гений влек ее незримый;

  Видит мирные луга;

Видит Летою кропимы

  Очарованны брега.

В ней надежда, ожиданье;

  Наклонилася к водам,

Усмиряющим страданье…

  Лик простерся по струям;

Так безоблачен играет

  В море месяц молодой;

Так в источнике сверкает

  Факел Геспера златой.

Лишь фиал воды забвенья

  Поднесла к устам она —

Дней минувших привиденья

  Скрылись легкой тенью сна.

Заблистала, полетела

  К очарованным холмам,

Где журчат, как филомела,

  Светлы воды по цветам.

Все в торжественном молчанье

  Притаились ветерки;

Лавров стихло трепетанье;

  Спят на розах мотыльки.

Так молчало все творенье —

  Море, воздух, берег дик, —

Зря пенистых вод рожденье,

  Анадиомены лик.

Всюду яркий блеск Авроры,

  Никогда такой красой

Не сияли рощи, горы,

  Обновленные весной;

Мирты с зыбкими листами

  Тонут в пурпурных лучах;

Розы светлыми звездами

  Отразилися в водах.

Так волшебный луч Селены

  В лес Карийский проникал,

Где, ловитвой утомленный,

  Сладко друг Дианы спал;

Как струи ленивой ропот,

  Как воздушной арфы звон,

Разливался в лесе шепот:

  Пробудись, Эндимион!

   Ты прав, любезный мой поэт!

Твое послание на русском Геликоне,

   При русском мерзлом Аполлоне,

Лишь именем моим бессмертие найдет!

Но, ах! того себе я в славу не вменяю!

А почему ж? Читай. И прозу и стихи

    Я буду за грехи

Марать, марать, марать и много намараю,

Шесть то́мов, например (а им, изволишь знать,

Готовы и титу́л и даже оглавленье);

   Потом устану я марать,

Потом отправлюся в тот мир на поселенье,

    С фельдъегерем-попом,

   Одетый плотным сундуком,

Который гробом здесь зовут от скуки.

  Вот вздумает какой-нибудь писец

Составить азбучный писателям венец,

Ясней: им лексикон. Пройдет он аз и буки,

   Пройдет глаголь, добро и есть;

    Дойдет он до живете;

   А имя ведь мое, оставя лесть,

     На этом свете

   В огромном списке бытия

Ознаменовано сей буквой-раскорякой.

Итак, мой биогра́ф, чтоб знать, каким был я,

   Хорошим иль дурным писакой,

    Мои творенья развернет.

   На первом томе он заснет,

   Потом воскликнет: «Враль бесчинный!..

За то, что от него здесь мучились безвинно

   И тот, кто вздор его читал,

И тот, кто, не читав, в убыток лишь попал,

За типографию, за то, что им наборщик,

   Корректор, цензор, тередорщик^*

   Совсем почти лишились глаз, —

Я не пущу его с другими на Парнас!»

Тогда какой-нибудь моей защитник славы

   Шепнет зоилу: «Вы не правы!

    И верно, должен был

   Иметь сей автор дарованье;

А доказательство — Плещеева посланье!»

Посланье пробежав, суровый мой зоил

Смягчится, — и прочтут потомки в лексиконе:

«Жуковский. Не весьма в чести при Аполлоне;

Но боле славен тем, что изредка писал

  К нему другой поэт, Плещеев;

  На счастье русских стиходеев,

Не русским языком сей автор воспевал;

Жил в Болхове, с шестью детьми, с женою;

А в доме у него жил Осип Букильон^*.

Как жаль, что пренебрег язык отчизны он;

Нас мог бы он ссудить богатою статьею».

Вот так-то, по тебе, и я с другими в ряд.

Но ухо за ухо, зуб за зуб, говорят,

    Ссылаясь на писанье;

А я тебе скажу: посланье за посланье!..

Любезен твой конфектный Аполлон!

Но для чего ж, богатый остротою,

Столь небогат рассудком здравым он?

Как, милый друг, с чувствительной душою,

Завидовать, что мой кривой сосед

И плут, и глуп, и любит всем во вред

Одну свою противную персону;

Что бог его — с червонцами мешок;

Что, подражать поклявшись Гарпагону^*,

Он обратил и душу в кошелек, —

Куда ничто: ни чувство сожаленья,

Ни дружество, ни жар благотворенья,

Как ангел в ад, не могут проникать;

Где место есть лишь векселям, нулями

Унизанным, как будто жемчугами!

Оставь его не живши умирать —

И с общих бед проценты вычислять!

Бесчувственность сама себе мучитель!

И эгоист, слез чуждых хладный зритель,

За этот хлад блаженством заплатил!

Прекрасен мир, но он прекрасен нами!

Лишь добрый в нем с отверстыми очами,

А злобный сам очей себя лишил!

Не для него природа воскресает,

Когда в поля нисходит светлый май;

Где друг людей находит жизнь и рай,

Там смерть и ад порочный обретает!

Как древния святой псалтыри звон,

Так скромного страдальца тихий стон

Чистейшу жизнь в благой душе рождает!

О, сладостный благотворенья жар!

Дар нищете — себе сторичный дар!

Сокровищ сих бесчувственный не знает!

Не для него послал творец с небес

Бальзам души, утеху сладких слез!

Ты скажешь: он не знает и страданья! —

Но разве зло — страдать среди изгнанья,

В надежде зреть отечественный край?..

Сия тоска и тайное стремленье —

Есть с милыми вдали соединенье!

Без редких бед земля была бы рай!

Но что ж беды для веры в провиденье?

Лишь вестники, что смотрит с высоты

На нас святой, незримый Испытатель;

Лишь сердцу глас: крепись! Минутный ты

Жилец земли! Жив бог, и ждет создатель

Тебя в другой и лучшей стороне!

Дорога бурь приводит к тишине!

Но, друг, для злых есть зло и провиденье!

Как страшное ночное привиденье,

Оно родит в них трепет и боязнь,

И божий суд на языке их — казнь!

Самим собой подпоры сей лишенный,

Без всех надежд, без веры здесь злодей,

Как бледный тать, бредет уединенно —

И гроб вся цель его ужасных дней!..

Ты сетуешь на наш клима́т печальный!

И я с тобой готов его винить!

Шесть месяцев в одежде погребальной

Зима у нас привыкнула гостить!

Так! Чересчур в дарах она богата!

Но… и зимой фантазия крылата!

Украсим то, чего не избежим,

Пленительной игрой воображенья,

Согреем мир лучом стихотворенья

И на снегах Темпею насадим!

Томпсон и Клейст, друзья, певцы природы,

Соединят вкруг нас ее красы!

Пускай молчат во льдах уснувши воды

И чуть бредут замерзлые часы, —

Спасенье есть от хлада и мороза:

Пушистый бобр, седой Камчатки дар,

И камелек, откуда легкий жар

На нас лиет трескучая береза.

Кто запретит в медвежьих сапогах,

Закутав нос в обширную винчуру,

По холодку на лыжах, на коньках

Идти с певцом в пленительных мечтах

На снежный холм, чтоб зимнюю натуру

В ее красе весенней созерцать.

Твоя ж жена приятней всякой музы

Тот милый край умеет описать,

Где пел Марон, где воды Аретузы

В тени олив стадам наводят сон;

Где падший Рим, покрытый гордым прахом,

Являет свой одряхший Пантеон

Близ той скалы, куда народы с страхом

И их цари, от всех земных концов,

Текли принять ужасный дар оков.

Ясней блестят лазурные там своды!

Я часто сам, мой друг, в волшебном сне

Скитаюсь в сей прелестной стороне,

Под тенью мирт, склонившихся на воды,

Или с певцом и Вакха и свободы,

С Горацием, в сабинском уголке,

Среди его простых соседей круга,

В глазах любовь и сердце на руке,

Делю часы беспечного досуга!

Но… часто там, где ручеек журчит

Под темною душистых лавров сенью,

Где б мирному и быть уединенью,

Остря кинжал, скрывается бандит,

И грозные вдаль устремленны очи

Среди листов, добычи ждя, горят,

Как тусклые огни осенней ночи,

Но… часто там, где нив моря шумят,

Поля, холмы наводнены стадами,

И мир в лугах, усыпанных цветами,

Лишь гибели приманкой тишина,

И красотой цветов облечена

Готовая раскрыться пасть волкана.

Мой друг, взгляни на жребий Геркулана

И не ропщи, что ты гиперборей…

Смотри, сбежал последний снег полей!

Лишь утренник, сын мраза недозрелый,

Да по верхам таящийся снежок,

Да сиверкий при солнце ветерок

Нам о зиме вещают отлетелой;

Но лед исчез, разбившись, как стекло,

Река, смирясь, блестит между брегами,

Идут в поля оратаи с сохами,

Лишь мельница молчит — ее снесло!

Но что ж? и здесь найдем добро и зло.

Ты знаешь сам: у нас от наводненья

Премножество случалось разоренья.

И пользою сих неизбежных бед

Есть то, мой друг, что мой кривой сосед

Чуть не уплыл в чистилище на льдине!

Уже ревел окрест него потоп;

Как Арион чудесный на дельфине,

Уж на икре сидел верхом циклоп;

Но в этот час был невод между льдами

По берегам раскинут рыбаками,

И рыбакам прибыток был велик:

Им с щуками достался ростовщик!

Так, милый друг, скажу я в заключенье:

Пророчество для нас твое сравненье!

Растает враг, как хрупкий вешний лед!

Могущество оцепенелых вод,

Стесненное под тяжким игом хлада,

Все то ж, хотя незримо и молчит.

Спасительный дух жизни пролетит —

И вдребезги ничтожная преграда!

О, русские отмстители-орлы!

Уже взвились! Уже под облаками!

Уж небеса пылают их громами!

Уж огласил их клич ту бездну мглы,

Где сдавлены, обвитые цепями,

Отмщенья ждя, народы и с царями!

О, да грядет пред ними русский бог!

Тот грозный бог, который на Эвксине

Велел пылать трепещущей пучине

И раздробил сармату гордый рог!

За ними вслед всех правых душ молитвы!

Да грянет час карающия битвы!

За падших месть! Отмщенье за Тильзит!..^*

Но, милый друг, вернее долетит

Мольба души к престолу провиденья,

В сопутствии летя благотворенья!

И в светлый день, когда воскресший мир

Поет хвалы подателю спасенья,

Ужель один не вкусит наслажденья

Сын нищеты? Ужель, забыт и сир,

Средь братии, как в горестном изгнанье,

Он с гимнами соединит стенанье

И лртшь слезой на братское лобзанье,

Безрадостный, нам будет отвечать?

Твоей душе легко меня понять!

Еще тот кров в развалинах дымится,

Где нищая вдовица с сиротой

Ждала в тоске минуты роковой:

На пепле сем пускай благословится

Твоих щедрот незримая рука!

Ах! милость нам и тяжкая сладка!

Но ты — отец! Сбирай благословенья

Спасаемых здесь благостью твоей

На юные главы твоих детей!

Их отличат они для провиденья!

Увы, мой друг! что сих невинных ждет

На том пути, где скрыт от нас вожатый,

В той жизни, где всего верней утраты,

Где скорбь без крыл, а радости крылаты,

На то с небес к нам голос не сойдет!

Но доблестью отцов хранимы чада!

Она для них — твердейшая ограда!

Сын неги и веселья,

По музе мне родной,

Приятность новоселья

Лечу вкусить с тобой;

Отдам поклон Пенату,

А милому собрату

В подарок пук стихов.

Увей же скромну хату

Венками из цветов;

Узорным покрывалом

Свой шаткий стол одень,

Вооружись фиалом,

Шампанского напень,

И стукнем в чашу чашей

И выпьем все до дна:

Будь верной Музе нашей

Дань первого вина.

Вхожу в твою обитель:

Здесь весел ты с собой,

И, лени друг, покой

Дверей твоих хранитель.

Все ясно вкруг меня;

Закат румяный дня

Живее здесь играет

На зелени лугов,

И чище отражает

Здесь виды берегов

Источник тихоструйный;

Здесь кроток вихорь буйный;

Приятней сень листов

Зефиры здесь колышут

И слаще негой дышут;

Укромный домик твой^*

Не златом — чистотой

И светлостью пленяет;

В окно твое влетает

Цветов приятный дух;

Террас пред ним дерновый

Узорный полукруг;

Там ландыши перловы,

Там розовы кусты,

Тюльпан, нарцисс душистый

И тубероза — чистой

Эмблема красоты,

С роскошным анемоном;

Едва приметным склоном

Твой сходит сад к реке;

Шумит невдалеке

Там мельница смиренна:

С колес жемчужна пена

И брызгов дым седой;

Мелькает над рекой

Веселая купальня,

И, гость из края дальня,

Уютный домик свой

Там швабский гусь спесивый

На острове под ивой,

Меж дикою крапивой

Беспечно заложил.

Так! здесь приют поэта:

Душа моя согрета

Влияньем горних сил,

И вся ничтожность света

В глазах моих, как сон…

Незримый Аполлон

Промчался надо мною;

Ликуй, мой друг-поэт.

Довольнее судьбою

Поэтов под луною

И не было и нет.

Их жизнь очарованье!

Ты помнишь ли преданье?

Разбить в уделы свет

Преемник древний Крона

Задумал искони.

«Делитесь!» — с горня трона

Бог людям рек. Они

Взроилися, как пчелы,

Шумящи по лугам, —

И все уже уделы

Земные по рукам.

Смиренный земледелец

Взял труд и сельный плод,

Могущество — владелец;

Купец равнину вод

Наморщил под рулями;

Взял откуп арендарь,

А пастырь душ — алтарь

И силу над умами.

«Будь каждый при своем

(Рек царь земли и ада);

Вы сейте, добры чада;

Мне жертвуйте плодом».

Но вот… с земли предела

Приходит и поэт;

Увы! ему удела

Нигде на свете нет;

К Зевесу он с мольбою:

«Отец и властелин,

За что забыт тобою

Любимейший твой сын?» —

«Не я виной забвенья.

Когда я мир делил,

В страну воображенья

Зачем ты уходил?» —

«Увы! я был с тобою

(В слезах сказал певец);

Величеством, красою

Небес твоих, отец,

Мои питались взоры;

Там пели дивны хоры;

Я сердце возносил

К делам твоим чудесным…

Но, ах! пленен небесным,

Земное позабыл». —

«Мой сын, уделы взяты;

Мне жаль твоей утраты;

Но раж перед тобой;

Согласен ли со мной

Делиться небесами?

Блаженствуя с богами,

Ты презришь мир земной»

С тех пор — необожатель

Подсолнечных сует —

Стал верный обитатель

Страны духо́в поэт,

Страны неоткровенной:

Туда непосвященной

Толпе дороги нет;

Там чудотворны боги

Веселые чертоги

Слияли из лучей,

В мерцающей долине,

Любимице своей

Фантазии-богине;

Ее Природа мать;

Беспечно ей играть

Дает она собою;

Но, радуясь игрою,

Велит ее хранить

Трем чадам первородный,

Чтоб прихотям свободным

Ее не заманить

В туманы заблуждений:

То с пламенником Гений,

Наука с свитком Муз

И с легкою уздою

Очами зоркий Вкус;

С веселою сестрою

Согласные, они

Там нежными перстами

Виют златые дни;

Все их горит лучами;

Во все дух жизни влит:

В потоке там журчит

Гармония наяды;

Храним Сильваном лес;

Грудь юныя дриады

Под коркою древес

Незримая пылает;

Зефир струи ласкает

И вьется вкруг лилей;

Нарцисс глядит в ручей;

Среди прозрачной пены

Летучих облаков

Мелькает рог Селены,

И в сумраке лесов

Тоскует филомела.

Хранят сего удела

Магический покой

Невинность — гений милый

С Беспечностью — сестрой;

И их улыбки силой

Ни Скукою унылой,

Ни мрачной Суетой,

Ни Алчностью угрюмой,

Ни Мести грозной думой,

Ни Зависти тоской

Там светлость не мрачится;

Там ясная таится,

Веселью верный друг,

Гордынею забыта,

Посредственность — харита,

И их согласный круг

Одушевляем Славой —

Не той богиней бед,

Которая кровавый

Кладет венец побед

В дымящиеся длани

Свирепостию брани, —

Но милою, живой

Небесною сестрой

Небесныя Надежды;

Чужда порока, враг

Безумца и невежды,

Ее жилища праг

Ужасен недостойным;

Но тем душам спокойным,

Где чувство в простоте

Как тихий день сияет,

В могущей красоте

Она себя являет

И, в них воспламенив

К великому порыв,

К прекрасному стремленье,

Ко благу страстный жар,

Им оставляет в дар:

Собою наслажденье.

Мой друг, и ты певец;

И твой участок лира;

И ты в мечтах жилец

Незнаемого мира…

В мечтах? Почто ж в мечтах?

Почто мы не с крылами

И вольны лишь мечтами,

А наяву в цепях?

Почто сей тяжкий прах

С себя не можем сринуть,

И мир совсем покинуть,

И нам дороги нет

Из мрачного изгнанья

В страну очарованья?

Увы! мой друг… поэт,

Призра́ками богатый,

Беспечностью дитя, —

Он мог бы жить шутя;

Но горькие утраты

Живут и для него,

Хотя перед слепою

Богинею покою

Не тратит своего;

Хотя одной молвою,

Смотря на свет тайком,

В своем углу знаком

С бесславием тщеславных,

С печалями забавных

Фигляров-остряков

И с мукою льстецов,

Пред тронами ползущих

И с бешенством падущих

В изрытый ими ров, —

Но те живейши раны,

Которые, как враны,

Вгрызаясь в глубь сердец,

В них радость истребляют

И жизнь их пожирают,

Их знает и певец.

Какими, друг, мечтами

Сберечь души покой,

Когда перед глазами,

Под дланью роковой,

Погибнет то, что мило,

И схваченный могилой

Исчезнет пред тобой

Души твоей родной;

А ты, осиротелый,

Дорогой опустелой

Ко гробу осужден

Один, снедая слезы,

Тащить свои железы?

И много ли замен

Нам даст мечта крылата

Тогда, как без возврата

Блаженство улетит,

С блаженством упованье

И в сердце замолчит

Унывшее желанье;

И ты, как палачом

Преступник раздробленный

И к плахе пригвожденный,

В бессилии своем

Еще быть должен зритель,

Как жребий-истребитель

Все то, чем ты дышал,

Что, сердцем увлеченный,

В надежде восхищенной,

Своим уж называл,

Другому на пожранье

Отдаст в твоих глазах…

Тебе ж одно терзанье

Над гробом милых благ?

Но полно!.. Муза с нами;

Бессмертными богами

Не всем, мой друг, она

В сопутницы дана.

Кто слышал в час рожденья

Небесной девы глас,

В ком искра вдохновенья

С огнем души зажглась:

Тот верный от судьбины

Найдет здесь уголок.

В покрыты мглой пучины

Замчался мой челнок…

Но светит для унылой

Еще души моей

Поэзии светило.

Хоть прелестью лучей

Бунтующих зыбей

Оно не усмирило…

Но мгла озарена;

Но сладостным сияньем,

Как тайным упованьем,

Душа ободрена,

И милая мелькает

В дали моей Мечта…

Доколь, мой друг, пленяет

Добро и красота,

Доколь огнем священным

Душа еще полна

И дверь растворена

Пред взором откровенным

В святой Природы храм,

Доколь хариты нам

Веселые послушны:

Дотоль еще к бедам

Быть можем равнодушны.

О добрый Гений мой,

Последних благ спаситель

И жребия смиритель,

Да светит надо мной,

Во мгле путеводитель,

Твой, Муза, милый свет!

А ты, мой друг-поэт,

Храни твой дар бесценный;

То Весты огнь священный;

Пока он не угас —

Мы живы, невредимы,

И Рок неумолимый

Свой гром неотразимый

Бросает мимо нас.

Но пламень сей лишь в ясной

Душе неугасим.

Когда любовью страстной

Лишь то боготворим,

Что благо, что прекрасно;

Когда от наших лир

Лиются жизни звуки,

Чарующие муки,

Сердцам дающи мир;

Когда мы песнопеньем

Несчастного дружим

С сокрытым провиденьем,

Жар славы пламеним

В душе, летящей к благу,

Стезю к убогих прагу

Являем богачам,

Не льстим земным богам,

И дочери стыдливой

Заботливая мать

Гармонии игривой

Сама велит внимать:

Тогда и дарованье

Во благо нам самим,

И мы не посрамим

Поэтов достоянья.

О друг! служенье муз

Должно быть их достойно:

Лишь с добрым их союз.

Слияв в душе спокойной

Младенца чистоту

С величием свободы,

Боготворя природы

Простую красоту,

Лишь благам неизменным,

Певец — любимец мой,

Доступен будь душой;

Когда к дверям смиренным

Обители твоей

Придет, с толпою фей

Желаний прихотливых,

Фортуна — враг счастливых:

Ты двери на замок;

Пускай толпа стучится;

Содом сей в уголок

Поэта не вместится,

Не вытеснив харит.

Но если залетит

Веселий рой вертлявый —

Дверь настежь, милый друг.

Пускай в их шумный круг

Войдут: и Вакх румяный,

Украшенный венком,

С состаревшим вином,

С наследственною кружкой,

И Шутка с погремушкой,

И Пляски шумный хор —

Им рад Досуг шутливый;

Они осклабят взор

Работы молчаливой.

Задумчивость подчас

Впускай в приют укромный:

Ее чуть слышный глас

И взор приятно-томный

Переливают в нас

Покой и услажденье;

Она уединенье

Собой животворит;

Она за дальни горы

Нас к милому стремит —

И радостные взоры,

Согласные с душой,

За синевой туманной

Встречаются с желанной

Возлюбленных мечтой;

Ее волшебной силой

В гармонии унылой

Осеннего листка,

И в тихом ветерка

Вдоль рощи трепетанье,

И в легком содроганье

Дремавшия волны́

Как будто с вышины

Спускается приятный

Минувшего привет,

И то, что невозвратно,

Чего навеки нет,

Опять животворится,

И тихо веют, мнится,

Над нашей головой

Воздушною толпой

Жильцы духовной сени —

Невозвратимых тени.

Но, друг мой, приготовь

В обители смиренной

Ты терем отделенный:

Иметь постой бессменный

И Дружба и Любовь

Привыкли у поэта;

Лишась блестящих света

Отличий и даров,

Ему необходимо

Под свой пустынный кров

Все то, что им любимо,

Собрать в единый круг;

С кем милая и друг,

Тот в угол свой забвенный

Обширныя вселенны

Всю прелесть уместил;

Он мир свой оградил

Забором огорода

И вдаль за суетой

Не следует мечтой.

Посредственность, свобода,

Животворящий труд,

Веселие досуга

Близ милыя и друга

И пенистый сосуд

В час вечера приятный

Под липой ароматной

С забвением сует,

Вот все… Но, друг-поэт,

Любовь — святой хранитель

Иль грозный истребитель

Душевной чистоты.

Отвергни сладострастья

Погибельны мечты

И не восторгов — счастья

В прямой ищи любви;

Восторгов исступленье —

Минутное забвенье;

Отринь их, разорви

Лаис коварных узы;

Друзья стыдливых — музы;

Во храм священный их

Прелестниц записных

Толпа войти страшится…

И что, мой друг, сравнится

С невинною красой?

При ней цветем душой!

Она, как ангел милый,

Одной явленья силой,

Могущая собой,

Вливает в сердце радость,

О скромных взоров сладость!

Движений тишина!

Стыдливое молчанье,

Где вся душа слышна!

Речей очарованье!

Беспечность простоты

И прелесть без искусства,

Которая для чувства

Прекрасней красоты!

Их несказанной властью

Блаженнейшею страстью

Душа растворена;

Вкушает сладость рая;

Земное отвергая,

Небесного полна.

О друг! доколе младость

С мечтами не ушла

И жизнь не отцвела,

Спеши любови сладость

Невинную вкусить.

Увы! пора любить

Умчится невозвратно;

Тогда — всему конец;

Но буйностью развратной

Испорченных сердец,

Мой Друг, да не сквернится

Твой непорочный жар:

Любовь есть неба дар;

В ней жизни цвет хранится;

Кто любит, тот душой,

Как день весенний, ясен;

Его любви мечтой

Весь мир пред ним прекрасен…

Ах! в мире сем — она…

Ее святым полна

Присутствием природа,

С денницею со свода

Небес она летит,

Предвестник наслажденья,

И в смутном пробужденья

Блаженстве говорит:

Я в мире! я с тобою!

В тот час, как тишиною

Земля облечена,

В молчании вселенной

Одна обвороженной

Душе она слышна;

К устам твоим она

Касается дыханьем;

Ты слышишь с содроганьем

Знакомый звук речей,

Задумчивых очей

Встречаешь взор приятный,

И запах ароматный

Пленительных кудрей

Во грудь твою лиется,

И мыслишь: ангел вьется

Незримый над тобой.

При ней — задумчив, сладкой

Исполненный тоской,

Ты робок, лишь украдкой

Стремишь к ней томный взор:

В нем сердце вылетает;

Несмел твой разговор;

Твой ум не обретает

Ни мыслей, ни речей;

Задумчивость, молчанье

И страстное мечтанье —

Язык души твоей;

Забыты все желанья;

Без чувства, без вниманья

К тому, что пред тобой,

Ты одинок с толпой;

Она — в сем слове милом

Вселенная твоя;

С ней розно — лишь в унылом

Мечтанье бытия

Ты чувство заключаешь;

Всечасно улетаешь

Душою к тем краям,

Где ангел твой прелестный;

Твое блаженство там,

За синевой небесной,

В туманной сей дали —

Там все, что на земли

И мило и священно,

Вся жизнь, весь жребий твой,

Как призрак оживленный,

Мелькает пред тобой.

Живешь воспоминаньем:

Его очарованьем

Преображенный свет

Один везде являет

Душе твоей предмет.

Заря ли угасает,

Летит ли ветерок

От дремлющия рощи

Или покровом нощи

Одеянный поток

В водах являет тени

Недвижных берегов,

И тихих рощей сени,

И темный ряд холмов —

Она перед тобою;

С природы красотою,

Со всем в душе слита

Любимая мечта.

Когда воспламененной

Ты мыслию летишь

К правителю вселенной

Или обет творишь

Забыть стезю порока,

При всех изменах рока

Быть добрым и прямым

И следовать святым

Урокам и веленьям

И тайным утешеньям

Лишь совести одной,

Когда, рассудка властью

Торжествовав над страстью,

Ты выше стал душой

Иль сироте, убитой

Страданием, сокрытой

Благотворил рукой, —

Кто, кто тогда с тобой?

Кто чувств твоих свидетель?

Она!.. твой друг, твоя

Невинность, добродетель.

Лишь счастием ея

Ты счастье измеряешь,

Лишь в нем соединяешь

Все блага бытия.

Любовь — себя забвенье!

Ты молишь провиденье,

Чтоб никогда тоской

Взор милый не затмился,

Чтоб грозный лишь с тобой

Суд рока совершился.

Лить слезы, жертвой быть

За ту, кем сердце жило,

Погибнув, жизни милой

Спокойствие купить —

Вот жребий драгоценный!

О друг! тогда для нас

И бедствия священны.

И пусть тот луч угас,

Которым украшался

Путь жизни пред тобой,

Пускай навек с мечтой

Блаженства ты расстался —

Своих лишенный благ,

Ты жив блаженством милой:

Как тихое светило,

Оно в твоих глазах

Меж тучами играет,

И дух не унывает

При сладостных лучах.

Прости ж, поэт бесценный;

Пускай живут с тобой

В обители смеренной

Посредственность, покой,

И музы, и хариты,

И лары домовиты;

Ты к ним любовь питай,

Строй лиру для забавы

И мимоходом Славы

Жилище посещай;

И благодать святая

Ее с тобою будь!

Но, с музами играя,

Ты друга не забудь,

Который, отстранившись

От всех земных хлопот

И, матери забот,

Фортуне поклонившись,

Куда глаза глядят

Идет своей тропою

Беспечно за судьбою.

Хотя и не богат

Он милостями Счастья,

Но муза от ненастья

Дала ему приют;

Туда не забредут

Ни хитрости разврата,

Ни света суеты;

Не зная нищеты,

Не знает он и злата;

Мечты — его народ:

Сбирает с них доход

Фантазия крылата.

Что ждет его вдали,

О том он забывает;

Давно не доверяет

Он счастью на земли.

Но, друг, куда б Судьбою

Он ни был приведен,

Всегда, везде душою

Он будет прилеплен

Лишь к жизни непорочной;

Таков к друзьям заочно,

Каков и на глазах

Для них стихи кропает

И быть таким желает,

Каким в своих стихах

Себя изображает.

«Рассудку глаз! другой воображенью!» —

Так пишет мне мой стародавний друг.

По совести, такому наставленью

Последовать я соглашусь не вдруг.

Не славно быть циклопом однооким!

Но почему ж славнее быть косым?

А на земле, где опытом жестоким

Мы учены лишь горестям одним,

Не лучший ли нам друг воображенье?

И не оно ль волшебным фонарем

Являет нам на плате роковом

Блестящее блаженства привиденье?

О друг мой! Ум всех радостей палач!

Лишь горький сок дает сей грубый врач!

Он бытие жестоко анатомит:

Едва пленял мечты наружный свет,

Уже злодей со внутренним знакомит…

Призра́к исчез — и грация — скелет.

Оставим тем, кто благами богаты,

Их обнажать, чтоб рок предупредить;

Пускай спешат умом их истребить,

Чтоб не скорбеть от горькой их утраты.

Но у кого они наперечет,

Тому совет: держись воображенья!

Оно всегда в печальный жизни счет

Веселые припишет заблужденья!

  А мой султан — султанам образец!

Не все его придворные поэты

Награждены дипломами диеты

Иль вервием… Для многих есть венец.

Удавка тем, кто ищет славы низкой,

Кто без заслуг, бескрылые, ползком,

Вскарабкались к вершине Пинда склизкой —

И давит Феб лавровым их венком.

Пост не беда тому, кто пресыщенья

Не попытал, родася бедняком;

Он с алчностью желаний незнаком.

В поэте нет к излишнему стремленья!

Он не слуга блистательным мечтам!

Он верный друг одним мечтам счастливым!

Давно сказал мудрец еврейский нам:

Все суета!^*Урок всем хлопотливым.

И суета, мой друг, за суету —

Я милую печальной предпочту:

Под гибельной Сатурновой косою

Возможно ли нетленного искать?

Оно нас ждет за дверью гробовою;

А на земле всего верней — мечтать!

  Пленительно твое изображенье!

Ты мне судьбу завидную сулишь

И скромное мое воображенье

Высокою надеждой пламенишь.

Но жребий сей, прекрасный в отдаленье,

Сравнится ль с тем, что вижу пред собой?

Здесь мирный труд, свобода с тишиной,

Посредственность, и круг друзей священный,

И муза, вождь судьбы моей смиренной!

Я не рожден, мой друг, под той звездой,

Которая влечет во храм Фортуны;

Мне тяжелы Ареевы перуны.

Кого судьба для славы обрекла,

Тому она с отважностью дала

И быстроту, и пламенное рвенье,

И дар: ловить летящее мгновенье,

«Препятствия в удачу обращать

И гибкостью упорство побеждать!»

Ему всегда в надежде исполненье,

Но что же есть подобное во мне?

И тени нет сих редких дарований!

Полжизни я истратил в тишине;

Застенчивость, умеренность желаний,

Привычка жить всегда с одним собой,

Доверчивость с беспечной простотой —

Вот все, мой друг; увы, запас убогий!

Пойду ли с ним той страшною дорогой,

Где гибелью грозит нам каждый шаг?

Кто чужд себе, себе тот первый враг!

Не за своим он счастием помчится,

Но с собственным безумно разлучится.

Нельзя искать с надеждой не обресть.

И неуспех тяжеле неисканья.

А мне на что все счастия даянья?

С кем их делить? Кому их в дар принесть?..

«Полезен будь!» — Так! польза — долг священный!

Но мне твердит мой ум не ослепленный:

Не зная звезд, брегов не покидай!

И с сильным вслед, бессильный, не дерзай!

Им круг большой, ты действуй в малом круге!

Орел летит отважно в горный край!

Пчела свой мед на скромном копит луге!

И, не входя с моей судьбою в спор,

Без ропота иду вослед за нею!

Что отняла, о том не сожалею!

Чужим добром не обольщаю взор.

Богач ищи богатства быть достойным,

Я обращу на пользу дар певца —

Кому дано бряцаньем лиры стройным

Любовь к добру переливать в сердца,

Тот на земле не тщетный обитатель.

Но царь, судья, и воин, и писатель,

Не равные степе́нями, равны

В возвышенном к прекрасному стремленье.

Всем на добро одни права даны!

Мой друг, для всех одно здесь провиденье!

В очах сего незримого судьи

Мы можем все быть равных благ достойны;

Среди земных превратностей спокойны

И чистыми сберечь сердца свои!

Я с целью сей, для всех единой в мире,

Соединю мне сродный труд певца;

Любить добро и петь его на лире —

Вот все, мой друг! Да будет власть творца!

По страшной битве той, где царь Персиды пал,

Оставя рать, венец и жизнь в кровавом поле,

    Возвышен восседал,

    В сиянье на престоле,

   Красою бог, Филиппов сын.

   Кругом — вождей и ратных чин;

   Венцами роз главы увиты:

Венец есть дар тебе, сын брани знаменитый!

   Таиса близ царя сидит,

   Любовь очей, востока диво;

   Как роза — юный цвет ланит,

   И полон страсти взор стыдливый.

    Блаженная чета!

    Величие с красою!

    Лишь бранному герою,

Лишь смелому в боях наградой красота!

И зрелся Тимотей среди поющих клира;

   Летали персты по струнам;

Как вихорь, мощный звон стремился к небесам;

   Звучала радостию лира.

   От Зевса песнь ведет певец:

   «О власть любви! Богов отец,

   Свои покинув громы, с трона,

   Под дивным образом дракона,

   Нисходит в мир; дугами вьет

   Огнечешуйчатый хребет;

   В нем страсти пышет вожделенье;

К Олимпии летит, к грудям ее приник,

Обвил трикраты стан — и вот Зевесов лик!

Вот новый царь земле! Зевесово рожденье!»

И строй внимающих восторгов распален;

Клич шумный: царь наш бог! И стар и млад воспрянул.

И звучно: царь наш бог! — по сводам отзыв грянул.

    Царь славой упоен;

    Зрит звезды под стопою;

    И мыслит: он — Зевес;

    И движет он главою,

   И мнит — подвигнул свод небес.

Хвалою Бахуса воспламенились струны:

   «Грядет, грядет веселый бог,

   Всегда прекрасный, вечноюный.

   Звучи, кимвал; раздайся, рог;

   Наш Бахус светлый, сановитый;

   Как пурпур, пламенны ланиты;

   Звучи, труба! грядет, грядет!

   Из кубков пена с шумом бьет;

   Кипит в ней пламень сладострастный.

   Пей, воин! дар тебе сосуд.

    О, Вакха дар бесценный!

    Вином воспламененный,

   Забудь, сын брани, бранный труд».

   И царь, волнуем струн игрою,

   В мечтах сзывает рати к бою;

   Трикраты враг сраженный им сражен;

   Трикраты пленный брошен в плен.

Певец зрит гнева пробужденье

В сверкании очей, во пламени ланит;

И небу и земле грозящу ярость зрит…

Он струны укротил; их заунывно пенье;

Едва ласкает слух задумчивый их глас,

И жалость на струнах смиренных родилась.

Он Дария поет: «Царь добрый! Царь великий!

Кто равен с ним?.. Но рок свой грозный суд послал;

    Он пал, он страшно пал;

    Нет Дария-владыки.

   В кипящей зыблется крови;

   От всех забыт в ужасной доле;

   Нет в мире для него любви;

   Хладеет на песчаном поле;

   Где друг — глаза его смежить

   И прахом сирую главу его покрыть?»

   Сидел герой с поникшими очами;

   Он мыслию прискорбной пробегал

   Стези судьбы, играющей царями;

   За вздохом вздох из груди вылетал,

   И пролилась печаль его слезами.

   И дивный песнопевец зрит,

   Что жар любви уже горит

   В душе, вкусившей сожаленья, —

   И песнь взыграл он наслажденья:

   «Проснись, лидийский брачный глас;

   Проникни душу, пламень сладкий;

   О витязь! жизнь — крылатый час;

   Мы радость ловим здесь украдкой;

   Летучей пены клуб златой,

   Надутый пышно и пустой —

   Вот честь, надменных душ забава;

   Народам казнь героев слава.

   Спеши быть счастлив, бог земной;

   Таиса, цвет любви, с тобой;

   К тебе ласкается очами;

   В груди желанья тайный жар,

   И дышит страсть ее устами.

   Вкуси любовь — бессмертных дар».

Восстал от сонма клич, и своды восстенали:

«Хвала и честь любви! певцу хвала и честь!»

   И полон сладостной печали,

Очей не может царь задумчивых отвесть

   От девы, страстью распаленной;

Блажен своей тоской; что взгляд, то нежный вздох;

Горит и гаснет взор, желаньем напоенный,

И, томный, пал на грудь Таисы полубог.

Но струны грянули под сильными перстами,

Их страшный звон, как с треском падший гром;

Звучней, звучней… поднялся царь; кругом

   Он бродит смутными очами;

   Разрушен неги сладкий сон;

   Исчезла прелесть вожделенья,

И слух его разит тяжелый, дикий стон:

    «Сын брани, мщенья! мщенья!

   Покорствуй гневу Эвменид;

   Се девы казни! страшный вид!

   Смотри! смотри! меж волосами

   Их змеи страшные шипят,

   Сверкают грозными очами,

   Зияют, жалами блестят…

   Но что? Там бледных теней лики;

   Воздушный полк на облаках;

   Несутся… светочи в руках;

   Их грозен вид; их взоры дики;

То воины твои… сраженным в битве нет

   Последней дани погребенья;

   Пустынный вран их трупы рвет,

    И воют: мщенья! мщенья!

Бежит от их огней пожар по небесам;

Бедой на Персеполь их гневны очи блещут;

    Туда погибель мещут;

К мечам! Бойницы в прах! Огню и дом и храм!..»

   И сонмы всколебались к брани;

   На щит и меч упали длани;

И царь погибельный светильник воспалил.

О горе, Персеполь! грядет владыка сил;

    Таиса, вождь герою,

Елена новая, зажжет другую Трою.

Так древней лиры глас — когда еще молчал

    Орга́на мех чудесный —

   Перстам послушный, оживлял

В душе восторг, и гнев, и чувства жар прелестный.

Но днесь другую жизнь гармонии дала

   Сесилия, творец органа.

Бессмертным вымыслом художница слила

Протяжность с быстротой, звон лиры, гром тимпана

И пенье нежных флейт. О древних лет певец,

Клади к ее стопам заслуг твоих венец…

   Но нет! вы равны вдохновеньем!

   Им смертный к небу вознесен;

   На землю ангел низведен

   Ее чудесным сладкопеньем!

Вихрем бедствия гонимый,

Без кормила и весла,

В океан неисходимый

Буря челн мой занесла.

В тучах звездочка светилась;

«Не скрывайся!» — я взывал;

Непреклонная сокрылась;

Якорь был — и тот пропал.

Все оделось черной мглою;

Всколыхалися валы;

Бездны в мраке предо мною;

Вкруг ужасные скалы.

«Нет надежды на спасенье!» —

Я роптал, уныв душой…

О безумец! Провиденье

Было тайный кормщик твой.

Невидимою рукою,

Сквозь ревущие валы,

Сквозь одеты бездны мглою

И грозящие скалы,

Мощный вел меня хранитель.

Вдруг — все тихо! мрак исчез;

Вижу райскую обитель…

В ней трех ангелов небес.

О спаситель-провиденье!

Скорбный ропот мой утих;

На коленах, в восхищенье,

Я смотрю на образ их.

О! кто прелесть их опишет?

Кто их силу над душой?

Все окрест их небом дышит

И невинностью святой.

Неиспытанная радость —

Ими жить, для них дышать;

Их речей, их взоров сладость

В душу, в сердце принимать.

О судьба! одно желанье:

Дай все блага им вкусить;

Пусть им радость — мне страданье;

Но… не дай их пережить.

Засни, дитя, спи, ангел мой!

Мне душу рвет твое стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Когда отец твой обольстил

Меня любви своей мечтою,

Как ты, пленял он красотою,

Как ты, он прост, невинен был!

Вверялось сердце без защиты,

Но он неверен; мы забыты.

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвет твое стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Когда покинет легкий сон,

Утешь меня улыбкой милой;

Увы, такой же сладкой силой

Повелевал душе и он.

Но сколь он знал, к моей напасти,

Что все его покорно власти!

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвет твое стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Мое он сердце распалил,

Чтобы сразить его изменой;

Почто с своею переменой

Он и его не изменил?

Моя тоска неутолима;

Люблю, хотя и нелюбима.

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвет твое стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Его краса в твоих чертах;

Открытый вид, живые взоры;

Его услышу разговоры

Я скоро на твоих устах!

Но, ах, красой очарователь,

Мой сын, не будь, как он, предатель!

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвет твое стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

В слезах у люльки я твоей —

А ты с улыбкой почиваешь!

О дай, творец, да не узнаешь

Печаль, подобную моей!

От милых горе нестерпимо!

Да пройдет страшный жребий мимо!

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвет твое стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Навек для нас пустыня свет,

К надежде нам пути закрыты,

Когда единственным забыты,

Нам сердца здесь родного нет,

Не нам веселие земное;

Во всей природе мы лишь двое!

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвет твое стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Пойдем, мой сын, путем одним,

Две жертвы рока злополучны.

О, будем в мире неразлучны,

Сносней страдание двоим!

Я нежных лет твоих хранитель.

Ты мне на старость утешитель!

Засни, дитя! спи, ангел мой!

Мне душу рвет твое стенанье!

Ужель страдать и над тобой?

Ах, тяжко и одно страданье!

Зачем так рано изменила?

С мечтами, радостью, тоской

Куда полет свой устремила?

Неумолимая, постой!

О дней моих весна златая,

Постой… тебе возврата нет…

Летит, молитве не внимая;

И все за ней помчалось вслед.

О! где ты, луч, путеводитель

Веселых юношеских дней?

Где ты, надежда, обольститель

Неопытной души моей?

Уж нет ее, сей веры милой

К твореньям пламенной мечты…

Добыча истине унылой

Призра́ков прежних красоты.

Как древле рук своих созданье

Боготворил Пигмалион —

И мрамор внял любви стенанье,

И мертвый был одушевлен —

Так пламенно объята мною

Природа хладная была;

И, полная моей душою,

Она подвиглась, ожила.

И, юноши деля желанье,

Немая обрела язык:

Мне отвечала на лобзанье,

И сердца глас в нее проник.

Тогда и древо жизнь прияло,

И чувство ощутил ручей,

И мертвое отзы́вом стало

Пылающей души моей.

И неестественным стремленьем

Весь мир в мою теснился грудь;

Картиной, звуком, выраженьем

Во все я жизнь хотел вдохнуть.

И в нежном семени сокрытый,

Сколь пышным мне казался свет…

Но ах! сколь мало в нем развито!

И малое — сколь бедный цвет.

Как бодро, следом за мечтою

Волшебным очарован сном,

Забот не связанный уздою,

Я жизни полетел путем.

Желанье было — исполненье;

Успех отвагу пламенил:

Ни высота, ни отдаленье

Не ужасали смелых крыл.

И быстро жизни колесница

Стезею младости текла;

Ее воздушная станица

Веселых призраков влекла:

Любовь с прелестными дарами,

С алмазным Счастие ключом,

И Слава с звездными венцами,

И с ярким Истина лучом.

Но, ах!.. еще с полудороги,

Наскучив резвою игрой,

Вожди отстали быстроноги…

За роем вслед умчался рой.

Украдкой Счастие сокрылось;

Изменой Знание ушло;

Сомненья тучей обложилось

Священной Истины чело.

Я зрел, как дерзкою рукою

Презренный славу похищал;

И быстро с быстрою весною

Прелестный цвет Любви увял.

И все пустынно, тихо стало

Окрест меня и предо мной!

Едва Надежды лишь сияло

Светило над моей тропой.

Но кто ж из сей толпы крылатой

Один с любовью мне вослед,

Мой до могилы провожатый,

Участник радостей и бед?..

Ты, уз житейских облегчитель,

В душевном мраке милый свет,

Ты, Дружба, сердца исцелитель,

Мой добрый гений с юных лет.

И ты, товарищ мой любимый,

Души хранитель, как она,

Друг верный, Труд неутомимый,

Кому святая власть дана:

Всегда творить не разрушая,

Мирить печального с судьбой

И, силу в сердце водворяя,

Беречь в нем ясность и покой.

На поле бранном тишина;

Огни между шатрами;

Друзья, здесь светит нам луна,

Здесь кров небес над нами,

Наполним кубок круговой!

Дружнее! руку в руку!

Запьем вином кровавый бой

И с падшими разлуку.

Кто любит видеть в чашах дно,

Тот бодро ищет боя…

О всемогущее вино,

Веселие героя!

Сей кубок чадам древних лет!

Вам слава, наши деды!

Друзья, уже могущих нет;

Уж нет вождей победы;

Их домы вихорь разметал;

Их гро́бы срыли плуги;

И пламень ржавчины сожрал

Их шлемы и кольчуги;

Но дух отцов воскрес в сынах;

Их поприще пред нами…

Мы там найдем их славный прах

С их славными делами.

Смотрите, в грозной красоте,

Воздушными полками,

Их тени мчатся в высоте

Над нашими шатрами…

О Святослав, бич древних лет,

Се твой полет орлиный.

«Погибнем! мертвым срама нет!» —

Гремит перед дружиной.

И ты, неверных страх, Донской,

С четой двух соименных,

Летишь погибельной грозой

На рать иноплеменных.

И ты, наш Петр, в толпе вождей.

Внимайте клич: Полтава!

Орды пришельца, снедь мечей,

И мир взывает: слава!

Давно ль, о хищник, пожирал

Ты взором наши грады?

Беги! твой конь и всадник пал:

Твой след — костей громады;

Беги! и стыд и страх сокрой

В лесу с твоим сарматом;

Отчизны враг сопутник твой;

Злодей владыке братом.

Но кто сей рьяный великан,

Сей витязь полуночи?

Друзья, на спящий вражий стан

Вперил он страшны очи;

Его завидя в облаках,

Шумящим, смутным роем

На снежных Альпов высотах

Взлетели тени с воем;

Бледнеет галл, дрожит сармат

В шатрах от гневных взоров…

О горе! горе, супостат!

То грозный наш Суворов.

Хвала вам, чада прежних лет,

Хвала вам, чада славы!

Дружиной смелой вам вослед

Бежим на пир кровавый;

Да мчится ваш победный строй

Пред нашими орлами;

Да сеет, нам предтеча в бой,

Погибель над врагами;

Наполним кубок! меч во длань!

Внимай нам, вечный мститель!

За гибель — гибель, брань — за брань,

И казнь тебе, губитель!

Наполним кубок! меч во длань!

Внимай нам, вечный мститель!

За гибель — гибель, брань — за брань,

И казнь тебе, губитель!

Отчизне кубок сей, друзья!

Страна, где мы впервые

Вкусили сладость бытия,

Поля, холмы родные,

Родного неба милый свет,

Знакомые потоки,

Златые игры первых лет

И первых лет уроки,

Что вашу прелесть заменит?

О родина святая,

Какое сердце не дрожит,

Тебя благословляя?

Там все — там родших милый дом;

Там наши жены, чада;

О нас их слезы пред творцом;

Мы жизни их ограда;

Там девы — прелесть наших дней,

И сонм друзей бесценный,

И царский трон, и прах царей,

И предков прах священный.

За них, друзья, всю нашу кровь!

На вражьи грянем силы;

Да в чадах к родине любовь

Зажгут отцов могилы.

За них, за них всю нашу кровь!

На вражьи грянем силы;

Да в чадах к родине любовь

Зажгут отцов могилы.

Тебе сей кубок, русский царь!

Цвети твоя держава;

Священный трон твой нам алтарь;

Пред ним обет наш: слава.

Не изменим; мы от отцов

Прияли верность с кровью;

О царь, здесь сонм твоих сынов,

К тебе горим любовью;

Наш каждый ратник славянин;

Все долгу здесь послушны;

Бежит предатель сих дружин,

И чужд им малодушный.

Не изменим; мы от отцов

Прияли верность с кровью;

О царь, здесь сонм твоих сынов,

К тебе горим любовью.

Сей кубок ратным и вождям!

В шатрах, на поле чести,

И жизнь и смерть — все пополам;

Там дружество без лести,

Решимость, правда, простота,

И нравов непритворство,

И смелость — бранных красота,

И твердость, и покорство.

Друзья, мы чужды низких уз;

К венцам стезею правой!

Опасность — твердый наш союз;

Одной пылаем славой.

Тот наш, кто первый в бой летит

На гибель супостата,

Кто слабость падшего щадит

И грозно мстит за брата;

Он взором жизнь дает полкам;

Он махом мощной длани

Их мчит во сретенье врагам,

В средину шумной брани:

Ему веселье битвы глас,

Спокоен под громами:

Он свой последний видит час

Бесстрашными очами.

Хвала тебе, наш бодрый вождь,

Герой под сединами!

Как юный ратник, вихрь, и дождь,

И труд он делит с нами.

О сколь с израненным челом

Пред строем он прекрасен!

И сколь он хладен пред врагом

И сколь врагу ужасен!

О диво! се орел пронзил

Над ним небес равнины…

Могущий вождь главу склонил;

Ура! кричат дружины.

Лети ко прадедам, орел,

Пророком славной мести!

Мы тверды: вождь наш перешел

Путь гибели и чести;

С ним опыт, сын труда и лет;

Он бодр и с сединою;

Ему знаком победы след…

Доверенность к герою!

Нет, други, нет! не предана

Москва на расхищенье;

Там стены!.. в россах вся она;

Мы здесь — и бог наш мщенье.

Хвала сподвижникам-вождям!

Ермолов, витязь юный,

Ты ратным брат, ты жизнь полкам,

И страх твои перуны.

Раевский, слава наших дней,

Хвала! перед рядами

Он первый грудь против мечей

С отважными сынами.

Наш Милорадович, хвала!

Где он промчался с бранью,

Там, мнится, смерть сама прошла

С губительною дланью.

Наш Витгенштеин, вождь-герой,

Петрополя спаситель,

Хвала!.. Он щит стране родной,

Он хищных истребитель.

О сколь величественный вид,

Когда перед рядами,

Один, склонясь на твердый щит,

Он грозными очами

Блюдет противников полки,

Им гибель устрояет

И вдруг… движением руки

Их сонмы рассыпает.

Хвала тебе, славян любовь,

Наш Коновницын смелый!..

Ничто ему толпы врагов,

Ничто мечи и стрелы;

Пред ним, за ним перун гремит,

И пышет пламень боя…

Он весел, он на гибель зрит

С спокойствием героя;

Себя забыл… одним врагам

Готовит истребленье;

Пример и ратным и вождям

И смелым удивленье.

Хвала, наш Вихорь-атаман;

Вождь невредимых, Платов!

Твой очарованный аркан

Гроза для супостатов.

Орлом шумишь по облакам,

По полю волком рыщешь,

Летаешь страхом в тыл врагам,

Бедой им в уши свищешь;

Они лишь к лесу — ожил лес,

Деревья сыплют стрелы;

Они лишь к мосту — мост исчез;

Лишь к селам — пышут селы.

Хвала, наш Нестор-Бенингсон!

И вождь и муж совета,

Блюдет врагов не дремля он,

Как змей орел с полета.

Хвала, наш Остерман-герой,

В час битвы ратник смелый!

И Тормасов, летящий в бой,

Как юноша веселый!

И Багговут, среди громов,

Средь копий безмятежный!

И Дохтуров, гроза врагов,

К победе вождь надежный!

Наш твердый Воронцов, хвала!

О други, сколь смутилась

Вся рать славян, когда стрела

В бесстрашного вонзилась;

Когда полмертв, окровавлен;

С потухшими очами,

Он на щите был изнесен

За ратный строй друзьями.

Смотрите… язвой роковой

К постеле пригвожденный,

Он страждет, братскою толпой

Увечных окруженный.

Ему возглавье — бранный щит;

Незыблемый в мученье,

Он с ясным взором говорит:

«Друзья, бедам презренье!»

И в их сердцах героя речь

Веселье пробуждает,

И, оживясь, до полы меч

Рука их обнажает.

Спеши ж, о витязь наш! воспрянь;

Уж ангел истребленья

Горе́ подъял ужасну длань,

И близок час отмщенья.

Хвала, Щербатов, вождь младой!

Среди грозы военной,

Друзья, он сетует душой

О трате незабвенной.

О витязь, ободрись… она

Твой спутник невидимый,

И ею свыше знамена

Дружин твоих хранимы.

Любви и скорби оживить

Твои для мщенья силы:

Рази дерзнувших возмутить

Покой ее могилы.

Хвала наш Пален, чести сын!

Как бурею носимый,

Везде впреди своих дружин

Разит, неотразимый.

Наш смелый Строгонов, хвала!

Он жаждет чистой славы;

Она из мира увлекла

Его на путь кровавый…

О храбрых сонм, хвала и честь!

Свершайте истребленье,

Отчизна к вам взывает: месть!

Вселенная: спасенье!

Хвала бестрепетных вождям!

На конях окрыленных

По долам скачут, по горам

Вослед врагов смятенных;

Днем мчатся строй на строй; в ночи

Страшат, как привиденья;

Блистают смертью их мечи;

От стрел их нет спасенья;

По всем рассыпаны путям,

Невидимы и зримы;

Сломили здесь, сражают там

И всюду невредимы.

Наш Фигнер старцем в стан врагов

Идет во мраке ночи;

Как тень прокрался вкруг шатров,

Всё зрели быстры очи…

И стан еще в глубоком сне,

День светлый не проглянул —

А он уж, витязь, на коне,

Уже с дружиной грянул.

Сеславин — где ни пролетит

С крылатыми полками:

Там брошен в прах и меч, и щит,

И устлан путь врагами.

Давыдов, пламенный боец,

Он вихрем в бой кровавый;

Он в мире сча́стливый певец

Вина, любви и славы.

Кудашев скоком через ров

И лётом на стремнину;

Бросает взглядом Чернышев

На меч и гром дружину;

Орлов отважностью орел;

И мчит грозу ударов

Сквозь дым и огнь, по грудам тел,

В среду врагов Кайсаров.

Вожди славян, хвала и честь!

Свершайте истребленье,

Отчизна к вам взывает: месть!

Вселенная: спасенье!

Друзья, кипящий кубок сей

Вождям, сраженным в бое.

Уже не при́дут в сонм друзей,

Не станут в ратном строе,

Уж для врага их грозный лик

Не будет вестник мщенья

И не помчит их мощный клик

Дружину в пыл сраженья;

Их празден меч, безмолвен щит,

Их ратники унылы;

И сир могучих конь стоит

Близ тихой их могилы.

Где Кульнев наш, рушитель сил,

Свирепый пламень брани?

Он пал — главу на щит склонил

И стиснул меч во длани

Где жизнь судьба ему дала,

Там брань его сразила;

Где колыбель его была,

Там днесь его могила.

И тих его последний час:

С молитвою священной

О милой матери угас

Герой наш незабвенный.

А ты, Кутайсов, вождь младой…

Где прелести? где младость?

Увы! он видом и душой

Прекрасен был, как радость;

В броне ли, грозный, выступал —

Бросали смерть перуны;

Во струны ль арфы ударял —

Одушевлялись струны…

О горе! верный конь бежит

Окровавлен из боя;

На нем его разбитый щит…

И нет на нем героя.

И где же твой, о витязь, прах?

Какою взят могилой?..

Пойдет прекрасная в слезах

Искать, где пепел милый…

Там чище ранняя роса,

Там зелень ароматней,

И сладостней цветов краса,

И светлый день приятней,

И тихий дух твой прилетит

Из та́инственной сени;

И трепет сердца возвестит

Ей близость дружней тени.

И ты… и ты, Багратион?

Вотще друзей молитвы,

Вотще их плач… во гробе он,

Добыча лютой битвы.

Еще дружин надежда в нем;

Все мнит: с одра восстанет;

И робко шепчет враг с врагом:

«Увы нам! скоро грянет».

А он… навеки взор смежил,

Решитель бранных споров,

Он в область храбрых воспарил

К тебе, отец Суворов.

И честь вам, падшие друзья!

Ликуйте в горней сени;

Там ваша верная семья —

Вождей минувших тени.

Хвала вам будет оживлять

И поздних лет беседы.

«От них учитесь умирать!» —

Так скажут внукам деды;

При вашем имени вскипит

В вожде ретивом пламя;

Он на твердыню с ним взлетит

И водрузит там знамя.

При вашем имени вскипит

В вожде ретивом пламя;

Он на твердыню с ним взлетит

И водрузит там знамя.

Сей кубок мщенью! други, в строй!

И к небу грозны длани!

Сразить иль пасть! наш роковой

Обет пред богом брани.

Вотще, о враг, из тьмы племен

Ты зиждешь ополченья:

Они бегут твоих знамен

И жаждут низложенья.

Сокровищ нет у нас в домах;

Там стрелы и кольчуги;

Мы села — в пепел; грады — в прах;

В мечи — серпы и плуги.

Злодей! он лестью приманил

К Москве свои дружины;

Он низким миром нам грозил

С кремлевския вершины.

«Пойду по стогнам с торжеством!

Пойду… и все восплещет!

И в прах падут с своим царем!..»

Пришел… и сам трепещет;

Подвигло мщение Москву:

Вспылала пред врагами

И грянулась на их главу

Губящими стенами.

Веди ж своих царей-рабов

С их стаей в область хлада;

Пробей тропу среди снегов

Во сретение глада…

Зима, союзник наш, гряди!

Им заперт путь возвратный;

Пустыни в пепле позади;

Пред ними сонмы ратны.

Отведай, хищник, что сильней:

Дух алчности иль мщенье?

Пришлец, мы в родине своей;

За правых провиденье!

Отведай, хищник, что сильней:

Дух алчности иль мщенье?

Пришлец, мы в родине своей;

За правых провиденье!

Святому братству сей фиал

От верных братий круга!

Блажен, кому создатель дал

Усладу жизни, друга;

С ним счастье вдвое; в скорбный час

Он сердцу утешенье;

Он наша совесть; он для нас

Второе провиденье.

О! будь же, други, святость уз

Закон наш под шатрами;

Написан кровью наш союз:

И жить и пасть друзьями.

О! будь же, други, святость уз

Закон наш под шатрами;

Написан кровью наш союз:

И жить и пасть друзьями.

Любви сей полный кубок в дар!

Среди борьбы кровавой,

Друзья, святой питайте жар:

Любовь одно со славой.

Кому здесь жребий уделен

Знать тайну страсти милой,

Кто сердцем сердцу обручен:

Тот смело, с бодрой силой

На все великое летит;

Нет страха; нет преграды;

Чего-чего не совершит

Для сладостной награды?

Ах! мысль о той, кто все для нас,

Нам спутник неизменный;

Везде знакомый слышим глас,

Зрим образ незабвенный!

Она на бранных знаменах,

Она в пылу сраженья;

И в шуме стана я в мечтах

Веселых сновиденья.

Отведай, враг, исторгнуть щит,

Рукою данный милой;

Святой обет на нем горит:

Твоя и за могилой!

О сладость тайныя мечты!

Там, там за синей далью

Твой ангел, дева красоты,

Одна с своей печалью,

Грустит, о друге слезы льет;

Душа ее в молитве,

Боится вести, вести ждет:

«Увы! не пал ли в битве?»

И мыслит: «Скоро ль, дружний глас,

Твои мне слышать звуки?

Лети, лети, свиданья час,

Сменить тоску разлуки».

Друзья! блаженнейшая часть:

Любезных быть спасеньем.

Когда ж предел наш в битве пасть —

Погибнем с наслажденьем;

Святое имя призовем

В минуты смертной муки;

Кем мы дышали в мире сем,

С той нет и там разлуки:

Туда душа перенесет

Любовь и образ милой…

О други, смерть не все возьмет;

Есть жизнь и за могилой.

В тот мир душа перенесет

Любовь и образ милой…

О други, смерть не все возьмет;

Есть жизнь и за могилой.

Сей кубок чистым музам в дар!

Друзья, они в героя

Вливают бодрость, славы жар,

И месть, и жажду боя.

Гремят их лиры — стар и млад

Оделись в бранны латы:

Ничто им стрел свистящих град,

Ничто твердынь раскаты.

Певцы — сотрудники вождям;

Их песни — жизнь победам,

И внуки, внемля их струнам,

В слезах дивятся дедам.

О, радость древних лет, Боян!

Ты, арфой ополченный,

Летал пред строями славян,

И гимн гремел священный;

Петру возник среди снегов

Певец — податель славы;

Честь Задунайскому — Петров;

О камские дубравы,

Гордитесь, ваш Державин сын!

Готовь свои перуны,

Суворов, чудо-исполин, —

Державин грянет в струны.

О старец! да услышим твой

Днесь голос лебединый;

Не тщетной славы пред тобой,

Но мщения дружины;

Простерли не к добычам длань,

Бегут не за венками —

Их подвиг свят: то правых брань

С злодейскими ордами.

Пришло разрушить их мечам

Племен порабощенье;

Самим губителя рабам

Победы их спасенье.

Так, братья, чадам муз хвала!..

Но я, певец ваш юный…

Увы! почто судьба дала

Незвучные мне струны?

Доселе тихим лишь полям

Моя играла лира…

Вдруг жребий выпал: к знаменам!

Прости, и сладость мира,

И отчий край, и круг друзей,

И труд уединенный,

И все… я там, где стук мечей,

Где ужасы военны.

Но буду ль ваши петь дела

И хищных истребленье?

Быть может, ждет меня стрела

И мне удел — паденье.

Но что ж… навеки ль смертный час

Мой след изгладит в мире?

Останется привычный глас

В осиротевшей лире.

Пускай губителя во прах

Низринет месть кровава —

Родится жизнь в ее струнах,

И звучно грянут: слава!

Хвала возвышенным певцам!

Их песни — жизнь победам;

И внуки, внемля их струнам,

В слезах дивятся дедам.

Подымем чашу!.. Богу сил!

О братья, на колена!

Он искони благословил

Славянские знамена.

Бессильным щит его закон

И гибнущим спаситель;

Всегда союзник правых он

И гордых истребитель.

О братья, взоры к небесам!

Там жизни сей награда!

Оттоль отец незримый нам

Гласит: мужайтесь, чада!

Бессмертье, тихий, светлый брег;

Наш путь — к нему стремленье.

Покойся, кто свой кончил бег!

Вы, странники, терпенье!

Блажен, кого постигнул бой!

Пусть долго, с жизнью хилой,

Старик трепещущей ногой

Влачится над могилой;

Сын брани мигом ношу в прах

С могучих плеч свергает

И, бодр, на молнийных крылах

В мир лучший улетает.

А мы?.. Доверенность к творцу!

Что б ни было — незримый

Ведет нас к лучшему концу

Стезей непостижимой.

Ему, друзья, отважно вслед!

Прочь, низкое! прочь, злоба!

Дух бодрый на дороге бед,

До самой двери гроба;

В высокой доле — простота;

Нежадность — в наслажденье;

В союзе с ровным — правота;

В могуществе — смиренье.

Обетам — вечность; чести — честь;

Покорность — правой власти;

Для дружбы — все, что в мире есть;

Любви — весь пламень страсти;

Утеха — скорби; просьбе — дань,

Погибели-спасенье;

Могущему пороку — брань;

Бессильному — презренье;

Неправде — грозный правды глас;

Заслуге — воздаянье;

Спокойствие — в последний час;

При гробе — упованье.

О! будь же, русский бог, нам щит!

Прострешь твою десницу —

И мститель-гром твой раздробит

Коня и колесницу.

Как воск перед лицом огня,

Растает враг пред нами…

О страх карающего дня!

Бродя окрест очами,

Речет пришлец: «Врагов я зрел;

И мнил: земли им мало;

И взор их гибелью горел;

Протек — врагов не стало!»

Речет пришлец: «Врагов я зрел;

И мнил: земли им мало;

И взор их гибелью горел;

Протек — врагов не стало!»

Но светлых облаков гряда

Уж утро возвещает;

Уже восточная звезда

Над хо́лмами играет;

Редеет сумрак; сквозь туман

Прогля́нули равнины,

И дальний лес, и тихий стан,

И спящие дружины.

О други, скоро!.. день грядет…

Недвижны рати бурны…

Но… Рок уж жребии берет

Из та́инственной урны.

О новый день, когда твой свет

Исчезнет за холмами,

Сколь многих взор наш не найдет

Меж нашими рядами!..

И он блеснул!.. Чу!.. вестовой

Перун по хо́лмам грянул;

Внимайте: в поле шум глухой!

Смотрите: стан воспрянул!

И кони ржут, грызя бразды;

И строй сомкнулся с строем;

И вождь летит перед ряды;

И пышет ратник боем.

Друзья, прощанью кубок сей!

И смело в бой кровавый

Под вихорь стрел, на ряд мечей,

За смертью иль за славой…

О вы, которых и вдали

Боготворим сердцами,

Вам, вам все блага на земли!

Щит промысла над вами!..

Всевышний царь, благослови!

А вы, друзья, лобзанье

В завет: здесь верныя любви,

Там сладкого свиданья!

Всевышний царь, благослови!

А вы, друзья, лобзанье

В завет: здесь верныя любви,

Там сладкого свиданья!

Вот вам совет, мои друзья!

Осушим, идя в бой, стаканы!

С одним не пьяный слажу я!

С десятком уберуся пьяный!

Полней стаканы! пейте в лад!

  Так пили наши деды!

Тебе погибель, супостат!

  А нам венец победы!

Так! чудеса вино творит!

Кто пьян, тому вселенной мало!

В уме он — сам всего дрожит!

Сошел с ума — все задрожало!

Полней стаканы! и пр.

Не воин тот в моих глазах,

Кому бутылка не по нраву!

Он видит лишь в сраженье страх!

А пьяный в нем лишь видит славу!

Полней стаканы! и пр.

Друзья! вселенная красна!

Но ежели рассудим строго,

Найдем, что мало в ней вина

И что воды уж слишком много!

Полней стаканы! и пр.

Так! если бог не сотворил

Стихией влагу драгоценну,

Он осторожно поступил —

Мы осушили бы вселенну!

Полней стаканы! пейте в лад!

  Так пили наши деды!

Тебе погибель, супостат!

  А нам венец победы!

О вождь славян, дерзнут ли робки струны

Тебе хвалу в сей славный час бряцать?

Везде гремят отмщения перуны,

И мчится враг, стыдом покрытый, вспять,

И с россом мир тебе рукоплескает!..

Кто пенью струн средь плесков сих внимает?

Но как молчать? Я сердцем славянин!

Я зрел, как ты, впреди своих дружин,

В кругу вождей, сопутствуем громами,

Как божий гнев, шел грозно за врагами.

Со всех сторон дымились небеса;

Окрест земля от громов колебалась…

Сколь мысль моя тогда воспламенялась!

Сколь дивная являлась мне краса!

О старец-вождь! я мнил, что над тобою

Тогда сам Рок невидимый летел;

Что был сокрыт вселенныя предел

В твоей главе, венчанной сединою!

Закон судьбы для нас неизъясним.

Надменный сей не ею ль был храним?

Вотще пески ливийские пылали —

Он путь открыл среди песчаных волн;

Вотще враги пучину осаждали —

Его промчал безвредно легкий челн;

Ступил на брег — в руке его корона;

Уж хищный взор с похищенного трона

Вселенную в неволю оковал;

Уж он царей-рабов своих созвал…

И восстают могущие тевтоны,

Достойные Арминия сыны;^*

Неаполь, Рим сбирают легионы;

Богемец, венгр, саксон ополчены;

И стали в строй изменники сарматы;

Им нет числа; дружины их крылаты;

И норд и юг поток сей наводнил!

Вождю вослед, а вождь их за звездою,

Идут, летят — уж всё под их стопою,

Уж росс главу под низкий мир склонил…^*

О замыслы! о неба суд ужасный!

О хищный враг!.. и труд толиких лет,

И трупами устланный путь побед,

И мощь, и злость, и козни — все напрасно!

Здесь грозная Судьба его ждала;

Она успех на то ему дала,

Чтоб старец наш славней его низринул.

Хвала, наш вождь! Едва дружины двинул —

Уж хищных рать стремглав бежит назад;

Их гонит страх; за ними мчится глад;

И щит и меч бросают с знаменами;

Везде пути покрыты их костями;

Их волны жрут; их губит огнь и хлад;

Вотще свой взор подъемлют ко спасенью…

Не узрят их отечески поля!

Обречены в добычу истребленью,

И будет гроб им русская земля!

И скрылася, наш старец, пред тобою

Сия звезда, сей грозный вождь к бедам;

Посол Судьбы, явился ты полкам —

И пред твоей священной сединою

Безумная гордыня пала в прах.

Лети, неси задними смерть и страх;

Еще удар — и всей земле свобода,

И нет следов великого народа!

О, сколь тебе завидный жребий дан!

Еще вдали трепещет оттоман^*—

А ты уж здесь! уж родины спаситель!

Уже погнал, как гений-истребитель,

Кичливые разбойников орды;

И ряд побед — полков твоих следы;

И самый враг, неволею гнетомый,

Твоих орлов благословляет громы:

Ты жизнь ему победами даришь…

Когда ж, свершив погибельное мщенье,

Свои полки отчизне возвратишь,

Сколь славное тебе успокоенье!..

Уже в мечтах я вижу твой возврат:

Перед тобой венцы, трофеи брани;

Во сретенье бегут и стар и млад;

К тебе их взор; к тебе подъемлют длани;

«Вот он! вот он! сей грозный вождь, наш щит;

Сколь величав грядущий пред полками!

Усейте путь спасителя цветами!

Да каждый храм мольбой о нем гремит!

Да слышит он везде благословенье!»

Когда ж, сложив с главы своей шелом

И меч с бедра, ты возвратишься в дом,

Да вкусишь там покоя наслажденье

Пред славными трофеями побед —

Сколь будет ток твоих преклонных лет

В сей тишине величествен и ясен!

О, дней благих закат всегда прекрасен!

С веселием водя окрест свой взор,

Ты будешь зреть ликующие нивы,

И скачущи стада по скатам гор,

И хижины оратая счастливы,

И скажешь: мной дана им тишина.

И старец, в гроб ступивший уж ногою,

Тебя в семье воспомянув с мольбою,

В семействе скажет: «Им сбережена

Мне мирная в отечестве могила».

И скажет мать, любуясь на детей:

«Его рука мне милых сохранила».

На пиршествах, в спокойствии семей,

Пред алтарем, в обители царей,

Везде, о вождь, тебе благословенье!

Тебя предаст потомству песнопенье!

Откуда ты, эфира житель?

Скажи, нежданный гость небес,

Какой зефир тебя занес

В мою печальную обитель?

Увы! денницы милый свет

До сводов сих не достигает;

В сей бездне ужас обитает;

Веселья здесь и следу нет.

Сколь сладостно твое явленье!

Знать, милый гость мой, с высоты

Страдальца вздох услышал ты —

Тебя примчало сожаленье;

Увы! убитая тоской

Душа весь мир в тебе узрела,

Надежда ясная влетела

В темницу к узнику с тобой.

Скажи ж, любимый друг природы,

Все те же ль неба красоты?

По-прежнему ль в лугах цветы?

Душисты ль рощи? ясны ль воды?

По-прежнему ль в тиши ночной

Поет дубравная певица?

Увы! скажи мне, где денница?

Скажи, что сделалось с весной?

Дай весть услышать о свободе;

Слыхал ли песнь ее в горах?

Ее видал ли на лугах

В одушевленном хороводе?

Ах! зрел ли милую страну,

Где я был счастлив в прежни годы?

Все та же ль там краса природы?

Все так ли там, как в старину?

Весна сих сводов не видала:

Ты не найдешь на них цветка;

На них затворников рука

Страданий повесть начертала;

Не долетает к сим стенам

Зефира легкое дыханье:

Ты внемлешь здесь одно стенанье,

Ты здесь порхаешь по цепям.

Лети ж, лети к свободе в поле;

Оставь сей бездны глубину;

Спеши прожить твою весну —

Другой весны не будет боле;

Спеши, творения краса!

Тебя зовут луга шелковы:

Там прихоти — твои оковы;

Твоя темница — небеса.

Будь весел, гость мой легкокрылый,

Резвяся в поле по цветам…

Быть может, двух младенцев там

Ты встретишь с матерью унылой.

Ах! если б мог ты усладить

Их муку радости словами;

Сказать: он жив! он дышит вами!

Но… ты не можешь говорить.

Увы! хоть крыльями златыми

Моих младенцев ты прельсти;

По травке тихо полети,

Как бы хотел быть пойман ими;

Тебе помчатся вслед они,

Добычи милыя желая;

Ты их, с цветка на цвет порхая,

К моей темнице примани.

Забав их зритель равнодушный,

Пойдет за ними вслед их мать —

Ты будешь путь их услаждать

Своею резвостью воздушной.

Любовь их — мой последний щит:

Они страдальцу провиденье;

Сирот священное моленье

Тюремных стражей победит.

Падут железные затворы —

Детей, супругу, небеса,

Родимый край, холмы, леса

Опять мои увидят взоры…

Но что?.. я цепью загремел;

Сокрылся призрак-обольститель…

Вспорхнул эфирный посетитель…

Постой!.. но он уж улетел.

Блажен, о Филон, кто харитам-богиням жертвы приносит.

Как светлые дни легкокрылого мая в блеске весеннем,

Как волны ручья, озаренны улыбкой юного утра,

   Дни его легким полетом летят.

И полный фиал, освященный устами дев полногрудых,

И лира, в кругу окрыляемых пляской фавнов звеняща,

Да будут от нас, до нисхода в пределы тайного мира,

   Грациям, девам стыдливости, дар.

И горе тому, кто харитам противен; низкие мысли

Его от земли не восходят к Олимпу; бог песнопенья

И нежный Эрот с ним враждуют; напрасно лиру он строит:

   Жизни в упорных не будет струнах.

   Напрасно я, друг милый, говорил,

Что супостат^*, как вешний лед, растает!..

Увы! грядущего никто, никто не знает!

   Ведь не растаял он — застыл!

Дружись с Уединеньем!

Изнежен наслажденьем,

Сын света незнаком

С сим добрым божеством,

Ни труженик унылый,

Безмолвный раб могилы,

Презревший божий свет

Степной анахорет.

Ужасным привиденьем

Пред их воображеньем

Является оно:

Как тьмой, облечено

Одеждою печальной

И к урне погребальной

Приникшее челом;

И в сумраке кругом,

Объят безмолвной думой,

Совет его угрюмой:

С толпой видений Страх,

Унылое Молчанье,

И мрачное Мечтанье

С безумием в очах,

И душ холодных мука,

Губитель жизни, Скука…

О! вид совсем иной

Для тех оно приемлет,

Кто зову сердца внемлет

И с мирною душой,

Младенец простотой,

Вслед промысла стремится,

Ни света, ни людей

Угрюмо не дичится,

Но счастья жизни сей

От них не ожидает,

А в сердце заключает

Прямой источник благ.

С улыбкой на устах,

На дружественном лоне

Подруги Тишины,

В сиянии весны,

Простертое на троне

Из лилий молодых,

Как райское виденье

Себя являет их

Очам Уединенье!

Вблизи под сенью мирт

Кружится рой Харит

И пляску соглашает

С струнами Аонид;

Смотря на них, смягчает

Наука строгий вид,

При ней, сын размышленья,

С веселым взглядом Труд —

В руке его сосуд

Счастливого забвенья

Сразивших душу бед,

И радостей минувших,

И сердце обманувших

Разрушенных надежд;

Там зрится Отдых ясный,

Труда веселый друг,

И сладостный Досуг,

И три сестры, прекрасны

Как юная весна:

Вчера — воспоминанье,

И Ныне — тишина,

И Завтра — упованье;

Сидят рука с рукой,

Та с розой молодой,

Та с розой облетелой,

А та, мечтой веселой

Стремяся к небесам,

В их тайну проникает

И, радуясь, сливает

Неведомое нам

В магическое там.

Вспомни, вспомни, друг мой милый,

  Как сей день приятен был!

Небо радостно светило!

  Мнилось, целый мир делил

Наслаждение со мною!

  Год минувший — тяжкий сон!

Смутной, горестной мечтою

  Без возврата скрылся он.

Снова день сей возвратился,

  Снова в сердце тишина!

Вид природы обновился —

  И душа обновлена!

Что прошло — тому забвенье!

  Верный друг души моей,

Нас хранило Провиденье!

  Тот же с нами круг друзей!

О сопутник мой бесценный!

  Мысль, что в мире ты со мной,

Неразлучный, неизменный, —

  Будь хранитель в жизни мой!

В ней тобою все мне мило!

  В самой скорби страха нет!

Небо нас соединило!

  Мы вдвоем покинем свет!

Друг, отчего печален голос, твой?

Ответствуй, брат, реши мое сомненье.

Иль он твоей судьбы изображенье?

Иль счастие простилось и с тобой?

С стеснением письмо твое читаю;

Увы! на нем уныния печать;

Чего не смел ты ясно мне сказать,

То все, мой друг, я чувством понимаю.

Так, и на твой досталося удел;

Разрушен мир фантазии прелестной;

Ты в наготе, друг милый, жизнь узрел;

Что в бездне сей таилось, все известно —

И для тебя уж здесь обмана нет.

И, испытав, сколь сей изменчив свет,

С пленительным простившись ожиданьем,

На прошлы дни ты обращаешь взгляд

И без надежд живешь воспоминаньем.

О! не бывать минувшему назад!

Сколь весело промчалися те годы,

Когда мы все, товарищи-друзья,

Делили жизнь на лоне у Свободы!

Беспечные, мы в чувстве бытия,

Что было, есть и будет, заключали,

Грядущее надеждой украшали —

И радостным оно являлось нам.

Где время то, когда по вечерам

В веселый круг нас музы собирали?

Нет и следов; исчезло все — и сад^*

И ветхий дом, где мы в осенний хлад^*

Святой союз любви торжествовали^*

И звоном чаш шум ветров заглушали.

Где время то, когда наш милый брат

Был с нами, был всех радостей душою?

Не он ли нас приятной остротою

И нежностью сердечной привлекал?

Не он ли нас тесней соединял?

Сколь был он прост, нескрытен в разговоре!

Как для друзей всю душу обнажал!

Как взор его во глубь сердец вникал!

Высокий дух пылал в сем быстром взоре.

Бывало, он, с отцом рука с рукой,

Входил в наш круг — и радость с ним являлась:

Старик при нем был юноша живой,

Его седин свобода не чуждалась…

О нет! он был милейший нам собрат;

Он отдыхал от жизни между нами,

От сердца дар его был каждый взгляд,

И он друзей не рознил с сыновьями…

Увы! их нет… мы ж каждый по тропам

Незнаемым за счастьем полетели,

Нам прошептал какой-то голос: там!

Но что? и где? и кто вожатый к цели?

Вдали сиял пленительный призра́к —

Нас тайное к нему стремленье мчало;

Но опыт вдруг накинул покрывало

На нашу даль — и там один лишь мpaк.

И, верою к грядущему убоги,

Задумчиво глядим с полудороги

На спутников, оставших назади,

На милую Фантазию с мечтами…

Изменница! навек простилась с нами,

А все еще твердит, свое: иди!

Куда идти? что ждет нас в отдаленье?

Чему еще на свете веру дать?

И можно ль, друг, желание питать,

Когда для нас столь бедно исполненье?

Мы разными дорогами пошли:

Но что ж, куда они нас привели?

Всё к одному, что счастье — заблужденье.

Сравни, сравни себя с самим собой:

Где прежний ты, цветущий, жизни полный?

Бывало, все — и солнце за горой,

И запах лип, и чуть шумящи волны,

И шорох нив, струимых ветерком,

И темный лес, склоненный над ручьем,

И пастыря в долине песнь простая —

Веселием всю душу растворяя,

С прелестною сливалося мечтой:

Вся жизни даль являлась пред тобой;

И ты, восторг предчувствием считая,

В событие надежду обращал.

Природа та ж… но где очарованье?

Ах! с нами, друг, и прежний мир пропал;

Пред опытом умолкло упованье;

Что в оны дни будило радость в нас,

То в нас теперь унылость пробуждает;

Во всем, во всем прискорбный слышен глас,

Что ничего нам жизнь не обещает.

И мы еще, мой друг, во цвете лет.

О, беден, кто себя переживет!

Пред кем сей мир, столь некогда веселый,

Как отчий дом, ужасно опустелый:

Там в старину все жило, все цвело,

Там он играл младенцем в колыбели;

Но время все оттуда унесло,

И с милыми веселья улетели;

Он их зовет… ему ответа нет;

В его глазах развалины унылы;

Один его минувшей жизни след:

Утраченных безмолвные могилы.

Неси ж туда, где наш отец и брат

Спокойным сном в приюте гроба спят,

Венки из роз, вино и ароматы;

Воздвигнем, друг, там памятник простой

Их бытия… и скорбной нашей траты.

Один исчез из области земной

В объятиях веселыя Надежды.[49]

Увы! он зрел лишь юный жизни цвет;

С усилием его смыкались вежды;

Он сетовал, навек теряя свет —

Где милого столь много оставалось, —

Что бытие так рано прекращалось.

Но он и в гроб Мечтой сопровожден.

Другой… старик… сколь был он изумлен

Тогда, как смерть, ошибкою ужасной,

Не над его одряхшей головой,

Над юностью обрушилась прекрасной![50]

Он не роптал: но с тихою тоской

Смотрел на праг покоя и могилы —

Увы! там ждал его сопутник милый;

Он мыслию, безмолвный пред судьбой,

Взывал к творцу: да пройдет чаша мимо!

Она прошла…[51] и мы в сей край незримый

Летим душой за милыми вослед;

Но к нам от них желанной вести нет;

Лишь тайное живет в нас ожиданье…

Когда ж? когда?.. Друг милый, упованье!

Гробами их рубеж означен тот,

За коим нас свободы гений ждет,

С спокойствием, бесчувствием, забвеньем.

Пришед туда, о друг, с каким презреньем

Мы бросим взор на жизнь, на гнусный свет;

Где милое один минутный цвет;

Где доброму следов ко счастью нет;

Где мнение над совестью властитель;

Где все, мой друг, иль жертва, иль губитель!..

Дай руку, брат! как знать, куда наш путь

Нас приведет, и скоро ль он свершится,

И что еще во мгле судьбы таится —

Но дружба нам звездой отрады будь;

О прочем здесь останемся беспечны;

Нам счастья нет: зато и мы — не вечны!

«О, жребий смертного унылый!

Твой путь, — Зевес ему сказал, —

От колыбели до могилы

Между пучин и грозных скал;

Его уносит быстро время;

Врага в прошедшем видит он;

Влачить забот и скуки бремя

Он в настоящем осужден;

А счастья будущего сон

Все дале, дале улетает

И в гробе с жизнью исчезает;

И пусть случайно оживит

Он сердце радостью мгновенной —

То в бездне луч уединенный:

Он только бездну озарит.

О ты, который самовластно

Даришь нас жизнию ужасной,

Зевес, к тебе взываю я:

Пошли мне дар небытия».

В стране, забвенной от природы,

Где мертвый разрушенья вид,

Где с ревом бьют в утесы воды,

Так говорил Эпимесид.

Угрюмый, страшных мыслей полный,

Он пробегал очами волны,

Он в бездну броситься готов…

И грянул глас из облаков:

«Ты лжешь, хулитель провиденья,

Богам любезен человек:

Но благ источник наслажденья;

Отринь, слепец, что в буйстве рек,

И не гневи творца роптаньем».

Эпимесид простерся в прах.

Покорный, с тихим упованьем,

С благословеньем на устах,

Идет он с берега крутова.

Два месяца не протекли —

На берег он приходит снова.

«О небеса! вы отвели

Меня от страшной сей пучины;

Хвала вам! тайный перст судьбины

Уже мне друга указал.

О, сколь безумно я роптал!

Не дремлют очи провиденья,

И часто посреди волненья

Оно являет пристань нам;

Мы живы под его рукою,

И смертный не к одним бедам

Приходит трудною стезею».

Умолк — и видит: не вдали

Цветет у брега мирт зеленый,

На брата юного склоненный,

И бури ветви их сплели.

Под тенью их он воздвигает

Лик Дружбы, в честь благим богам.

Проходит год — опять он там;

Во взорах счастие пылает;

Гименов на челе венок.

«И я винил в безумстве рок!

И я терял к бессмертным веру!

Они послали мне Глисеру;

Люблю, о сладкий жизни дар!

О! как мне весь перед богами

Излить благодаренья жар?»

Он пал на землю со слезами;

Потом под юными древами,

Где Дружбы лик священный был,

Любви алтарь соорудил.

Свершился год — с лучом Авроры

Опять пришел он на утес,

И светлые сияли взоры

Святым спокойствием небес.

«Хвала вам, боги; вашей властью

Узнал в любви и в дружбе я

Все наслажденья бытия;

Но вы открыли путь ко счастью.

Проклятье дерзостным хулам,

Произнесенным в исступленье!

Наш в мире путь — одно мгновенье,

Но можем быть равны богам».

И он воздвиг на бреге храм,

Где все пленяло простотою:

Столбы, обитые корою,

Помост из дерна и цветов,

И скромный из соломы кров,

Под той же дружественной сенью

Где был алтарь сооружен…

И на простом фронтоне он

Изобразил: Благотворенью.

Хочешь видеть жребий свой

  В зеркале, Светлана?

Ты спросись с своей душой!

  Скажет без обмана,

Что тебе здесь суждено!

  Нам душа — зерцало!

Все в ней, все заключено,

  Что нам обещало

Провиденье в жизни сей!

Милый друг, в душе твоей,

  Непорочной, ясной,

С восхищеньем вижу я,

Что сходна судьба твоя

  С сей душой прекрасной!

Непорочность — спутник твой

  И веселость — гений

Всюду будут пред тобой

  С чашей наслаждений.

Лишь тому, в ком чувства нет,

  Путь земной ужасен!

Счастье в нас, и божий свет

  Нами лишь прекрасен.

Милый друг, спокойна будь,

Безопасен твой здесь путь:

  Сердце твой хранитель!

Все судьбою в нем дано:

Будет здесь тебе оно

  К счастью предводитель!

Ты унываешь о днях, невозвратно протекших,

Горестной мыслью, тоской безнадежной их призывая, —

Будь настоящее твой утешительный гений!

Веря ему, свой день проводи безмятежно!

Легким полетом несутся дни быстрые жизни!

Только успеем достигнуть до полныя зрелости мыслей,

Только увидим достойную цель пред очами —

Все уж для нас прошло, как мечта сновиденья,

Призрак фантазии, то представляющей взору

Луг, испещренный цветами, веселые холмы, долины;

То пролетающей в мрачной одежде печали

Дикую степь, леса и ужасные бездны.

Следуй же мудрым! всегда неизменный душою,

Что посылает судьба, принимай и не сетуй! Безумно

Скорбью бесплодной о благе навеки погибшем

То отвергать, что нам предлагает минута!

Я сам, мой друг, не понимаю,

Как можно редко так писать

К друзьям, которых обожаю,

Которым все бы рад отдать!..

Подруга детских лет, с тобою

Бываю сердцем завсегда

И говорить люблю мечтою…

Но говорить пером — беда!

День почтовой есть день мученья!

Для моего воображенья

Враги чернильница с пером!

Сидеть согнувшись за столом

И, чтоб открыть души движенья,

Перо в чернилы помакать,

Написанное ж засыпать

Скорей песком для сбереженья —

Все это, признаюсь, мне ад!

Что ясно выражает взгляд

Иль голоса простые звуки,

То на бумаге, невпопад,

Для услаждения разлуки,

Должны в определенный день

Мы выражать пером!.. А лень,

А мрачное расположенье,

А сердца тяжкое стесненье

Всегда ль дают свободу нам

То мертвым поверять строкам,

Что в глубине души таится?

Неволи мысль моя страшится:

Я автор — но писать ленив!

Зато всегда, всегда болтлив,

Когда твои воображаю

Столь драгоценные черты

И сам себе изображаю,

Сколь нежно мной любима ты!

Всегда, всегда разгорячаешь

Ты пламенной своей душой

И сердце и рассудок мой!

О, сколь ты даром обладаешь

Быть милой для твоих друзей!

Когда письмо твое читаю,

Себя я лучшим ощущаю,

Довольней участью своей,

И будущих картина дней

Передо мной животворится,

И хоть на миг единый мнится,

Что в жизни все имею я:

Любовь друзей — судьба моя.

Храни, о друг мой неизменный,

Сей для меня залог священный!

Пиши — когда же долго нет

Письма от твоего поэта,

Все верь, что друг тебе поэт, —

И жди с терпением ответа!

Прелестный день, не обмани!

Тебя встречаю я с волненьем.

О, если б жизни приношеньем

Я сделать мог, чтоб оны дни,

Летящи следом за тобою,

Ей все с собою принесли!..

Мой друг, кто был любим судьбою

Тебя достойней на земли?

   Когда б родиться в свет и жить

Лишь значило: пойти в далекий путь без цели,

Искать безвестного, с надеждой не найтить,

И от младенческой спокойной колыбели

   До колыбели гробовой

   Стремясь за тщетною мечтой,

Остановиться вдруг и, взоры обративши,

Спросить с унынием: зачем пускался в путь?

Потом, забвению свой посох посвятивши,

   На лоне тишины заснуть, —

Тогда бы кто считал за праздник день рожденья?

    Но жребий мне иной!

    Мой ангел, мой хранитель,

Твой вид приняв, сказал: «Я друг навеки твой!»

В сем слове все сказал небесный утешитель.

В сем слове цель моя, надежда и венец!

   Благодарю за жизнь, творец!

Добро пожаловать, певец,

Товарищ-друг, хотя и льстец,

В смиренную обитель брата;

Поставь в мой угол посох свой

И умиленною мольбой

Почти домашнего Пената.

Садись — вот кубок! в честь друзьям!

И сладкому воспоминанью,

И благотворному свиданью,

И нас хранившим небесам!

Ты был под знамена́ми славы;^*

Ты видел, друг, следы кровавы

На Русь нахлынувших врагов,

Их казнь и ужас их побега;

Ты, строя свой бивак из снега,

Себя смиренью научал

И, хлеб водою запивая,

«Хвала, умеренность златая!» —

С певцом Тибурским^* восклицал.

Ты видел Азии пределы;

Ты зрел ордынцев лютых край

И лишь обломки обгорелы

Там, где стоял Шери-Сарай^*,

Батыя древняя обитель;

Задумчивый развалин зритель,

Во днях минувших созерцал

Ты настоящего картину

И в них ужасную судьбину

Батыя новых дней^* читал.

В Сарепте^* зрелище иное:

Там братство христиан простое

Бесстрастием ограждено

От вредных сердцу заблуждений,

От милых сердцу наслаждений.

Там вечно то же и одно;

Всему свой час: труду, безделью;

И легкокрылому веселью

Порядок крылья там сковал.

Там, видя счастие в покое,

Ты все восторги отдавал

За нестрадание святое;

Ты зрел, как в тишине семей,

Хранимы сердцем матерей,

Там девы простотой счастливы,

А юноши трудолюбивы

От бурных спасены страстей

Рукой занятия целебной;

Ты зрел, как, вшедши в божий храм,

Они смиренно к небесам

Возводят взор с мольбой хвалебной

И служат сердцем божеству,

Отринув мрак предрассужденья…

Что уподобим торжеству,

Которым Чудо искупленья

Они в восторге веры чтут?..

Все тихо… полночь… нет движенья…

И в трепете благоговенья

Все братья той минуты ждут,

Когда им звон-благовеститель

Провозгласит: воскрес спаситель!..

И вдруг… во мгле… средь тишины,

Как будто с горней вышины

С трубою ангел-пробудитель,

Нисходит глас… алтарь горит,

И братья пали на колени,

И гимн торжественный гремит,

И се, идут в усопших сени,^*

О, сердце трогающий вид!

Под тенью тополей, ветвистых

Берез, дубов и шелковиц,

Между тюльпанов, роз душистых

Ряды являются гробниц:

Здесь старцев, там детей могила,

Там юношей, там дев младых —

И Вера подле пепла их

Надежды факел воспалила…

Идут к возлюбленных гробам

С отрадной вестью воскресенья;

И все — отверзтый светлый храм,

Где, мнится, тайна искупленья

Свершается в сей самый час,

Торжественный поющих глас,

И братий на гробах лобзанье

(Принесших им воспоминанье

И жертву умиленных слез),

И тихое гробов молчанье,

И соприсутственных небес

Незримое с землей слиянье —

Все живо, полно божества;

И верных братий торжества

Свидетели, из тайной сени

Исходят дружеские тени,

И их преображенный вид

На сладку песнь: «Воскрес спаситель!..»

Сердцам «воистину» гласит,

И самый гроб их говорит:

Воскреснем! жив наш искупитель! —

И сей оставивши предел,

Ты зрел, как Терек в быстром беге^*

Меж виноградников шумел,

Где часто, притаясь на бреге,

Чеченец иль черкес сидел

Под буркой, с гибельным арканом;

И вдалеке перед тобой,

Одеты голубым туманом,

Гора вздымалась над горой,

И в сонме их гигант седой,

Как туча, Эльборус двуглавый.

Ужасною и величавой

Там все блистает красотой:

Утесов мшистые громады,

Бегущи с ревом водопады

Во мрак пучин с гранитных скал;

Леса, которых сна от века

Ни стук секир, ни человека

Веселый глас не возмущал,

В которых сумрачные сени

Еще луч дне́вный не проник,

Где изредка одни олени,

Орла послышав грозный крик,

Теснясь в толпу, шумят ветвями

И козы легкими ногами

Перебегают по скалам.

Там все является очам

Великолепие творенья!

Но там — среди уединенья

Долин, таящихся в горах, —

Гнездятся и балкар, и бах,

И абазех, и камукинец,

И карбулак, и абазинец,

И чечереец, и шапсук;

Пищаль, кольчуга, сабля, лук

И конь — соратник быстроногий

Их и сокровища и боги;

Как серны, скачут по горам,

Бросают смерть из-за утеса;

Или, по топким берегам,

В траве высокой, в чаще леса

Рассыпавшись, добычи ждут.

Скалы́ свободы их приют;

Но дни в аулах их бредут

На костылях угрюмой лени;

Там жизнь их — сон; стеснись в кружок

И в братский с табаком горшок

Вонзивши чубуки, как тени

В дыму клубящемся сидят

И об убийствах говорят

Иль хвалят меткие пищали,

Из коих деды их стреляли;

Иль сабли на кремнях острят,

Готовясь на убийства новы.

Ты видел Дона берега;

Ты зрел, как он поил шелковы

Необозримые луга,

Одушевленны табунами;

Ты зрел, как тихими водами

Меж виноградными садами

Он, зеленея, протекал

И ясной влагой отражал

Брега, покрытые стадами,

Ряды стеснившихся стругов

И на склонении холмов

Донских богатырей станицы;

Ты часто слушал, как певицы

Родимый прославляют Дон,

Спокойствие станиц счастливых,

Вождей и коней их ретивых;

С смиреньем отдал ты поклон

Жилищу Вихря-атамана^*

И из заветного стакана

Его здоровье на Цимле

Пил, окруженный стариками,

И витязи под сединами

Соотчичам в чужой земле

«Ура!» кричали за тобою.

Теперь ты случая рукою

В обитель брата приведен,

С ним вспомнишь призраки златые

Невозвратимых тех времен,

Когда мы — гости молодые

У милой Жизни на пиру —

Из полной чаши радость пили

И счастье наше! говорили

В своем пророческом жару…

Мой друг, пророчество прелестно!

Когда же сбудется оно?

Еще вдали и неизвестно

Все то, что нам здесь суждено…

А время мчится без возврата,

И жизнь-изменница за ним;

Один уходим за другим;

Друг, оглянись… еще нет брата,^*

Час от часу пустее свет;

Пустей дорога перед нами.

Но так и быть!.. здесь твой поэт

С смиренной музою, с друзьями

В смиренном уголке живет

И у моря погоды ждет.

И ты, мой друг, чтобы мечтою

Грядущее развеселить,

Спешишь волшебных струн игрою

В нем спящий гений пробудить;

И очарованный тобою,

Как за прозрачной пеленою,

Я вижу древни чудеса:^*

Вот наше солнышко-краса

Владимир-князь с богатырями;

Вот Днепр кипит между скалами;

Вот златоверхий Киев-град;

И бусурманов тьмы, как пруги,

Вокруг зубчатых стен кипят;

Сверкают шлемы и кольчуги;

От кликов, топота коней,

От стука палиц, свиста пращей

Далеко слышен гул дрожащий;

Вот, дивной облечен броней,

Добрыня, богатырь могучий,

И конь его Златокопыт;

Чрез степи и леса дремучи

Не скачет витязь, а летит,

Громя Зилантов, и Полканов,

И ведьм, и чуд, и великанов;

И втайне девица-краса

За дальни степи и леса

Вослед ему летит душою;

Склоняся на руку главою,

На путь из терема глядит

И так в раздумье говорит:

«О ветер, ветер! что ты вьешься?^*

Ты не от милого несешься,

Ты не принес веселья мне;

Играй с касаткой в вышине,

По поднебесью с облаками,

По синю морю с кораблями —

Стрелу пернатую отвей

От друга — радости моей».

Краса-девица ноет, плачет;

А друг по долам, холмам скачет,

Летя за тридевять земель;

Ему сыра земля постель;

Возглавье щит; ночлег дубрава;

Там бьется с бабою-ягой;

Там из ручья с живой водой,

Под стражей змея шестиглава,

Кувшином черпает златым;

Там машет дубом перед ним

Косматый людоед Дубыня;

Там заслоняет путь Горыня;

И вот внезапно занесен

В жилище чародеев он;

Пред ним чернеет лес ужасный!

Сияет блеск вдали прекрасный;

Чем ближе он — тем дале свет;

То тяжкий филина полет,

То вранов раздается рокот;

То слышится русалки хохот;

То вдруг из-за седого пня

Выходит леший козлоногий;

И вдруг стоят пред ним чертоги,

Как будто слиты из огня —

Дворец волшебный царь-девицы;

Красою белые колпицы,

Двенадцать дев к нему идут

И песнь приветствия поют;

И он… Но что? куда мечтами

Я залетел тебе вослед —

Ты чародей, а не поэт;

Ты всемогущими струнами

Мой падший гений оживил…

И кто, скажи мне, научил^*

Тебя предречь осмью стихами

В сей книге с белыми листами

Весь сокровенный жребий мой?

Признаться ли?.. Смотрю с тоской,

С волнением непобедимым

На белые сии листы,

И мнится, перстом невидимым

Свои невидимы черты

На них Судьба уж написала.

Что б ни было… сей дар тебе

Отныне дружба завещала;

Она твоя… молись Судьбе,

Чтоб в ней наполнились страницы.

Когда, мой друг, тебе я сам

Ее в веселый час подам

И ты прочтешь в ней небылицы,

За быль рассказанные мной,

То знай, что счастлив жребий мой,

Что под надзором провиденья,

Питаясь жизнью в тишине,

Вблизи всего, что мило мне,

Я на крылах воображенья,

Веселый здесь, в тот мир летал

И что меня не покидал

Мой верный ангел вдохновенья…

Но, друг, быть может… как узнать?..

Она останется пустая,

И некогда рука чужая

Тебе должна ее отдать

В святой залог воспоминанья,

Увы! и в знак, что в жизни сей

Милейшие души моей

Не совершилися желанья.

Прими ее… и пожалей.