Том 15. На Рио-де-Ла-Плате

I В МОНТЕВИДЕО

Над устьем Ла-Платы, похожим на морской залив, дул холодный памперо[2], забрасывая улицы Монтевидео смесью пыли, песка и крупных капель дождя, и потому я сидел в своем номере в отеле «Ориенталь», коротая время за книгой, повествующей о стране, в которой я оказался волею судьбы. Книга была на испанском языке: отрывок, который я читал, мог бы в переводе звучать так, например: «Население Уругвая и аргентинских провинций состоит из потомков испанцев, из некоторых, не очень многочисленных индейских племен и из гаучо, каковые, хотя являются на самом деле метисами, тем не менее считаются белыми и гордятся этим. Обычно они женятся на индейских женщинах, тем самым на свой лад возвращая людям, населяющим эти края, облик их исконных обитателей.

В характере гаучо соединяются добросердечная решительность и независимый дух. В то же время гаучо выказывает вполне приличные манеры, гордость, благородную искренность и достоинство, галантность испанского кабальеро[3]. Он склонен к кочевой жизни и авантюрам, противник всякого принуждения, презирает собственность, считая ее бесполезной обузой, но любит блестящие безделушки, однако, хотя добывает их с немалым рвением, теряет без малейшего сожаления.

Он готов храбро, отчаянно защищать свою семью в случае беды, но в повседневной жизни относится к ней так же сурово, как и к самому себе. Поскольку бессчетное число раз его обманывали, гаучо хитер инстинктивно, из осторожности; с чужаком он почтителен, но никогда не полюбит его; горожанину служит, но не уважает его; никогда не посягает на чужую собственность, не требуя от своих работодателей ничего, кроме ежедневного пропитания, не печалясь ни о дне прошедшем, ни о дне грядущем.

С тех пор как в стране сложился имущий класс, гаучо, отважно бившийся за освобождение от испанского ига, отдыхает после победы; ни разу он не потребовал себе награды, довольствуясь скромной ролью защитника чужого достояния, ничего не прося взамен, добиваясь лишь того, чтобы никто никогда не забывал, что он человек свободный и службу свою несет по доброй воле. Вооружение гаучо состоит из лассо, длинного кожаного ремня с петлей, болас[4] и, если это воин, из пики.

Гаучо славится ловкостью, с которой бросает лассо. Ремень длиной более тридцати футов одним своим концом крепится к бедру всадника, на другом конце имеется скользящая петля. Ее бросают вслед убегающему животному. Когда петля попадает на шею или ноги животного, оно, пытаясь освободиться, только еще туже затягивает ее. От лошади требуется выдержка, она должна то немного уступать, то противиться изо всех сил. В это время всадник старается оттащить животное туда, где можно будет повалить его наземь. Подобный способ бросать лассо называют laceara muerte[5], он очень опасен и требует большого навыка. Есть много примеров того, как всадник, запутавшись в ремне, ломал себе ноги. Лассо неизменно подвешено к седлу гаучо. Норовистых коней, быков, баранов — всех их усмиряют и ловят с помощью лассо.

Болас — это три свинцовых шара, привязанных к ремню. При броске шары обвиваются вокруг ног животного и опрокидывают его.

Главная страсть гаучо — игра; карты для него превыше всего. Усевшись на корточки, он швыряет в траву все самое ценное, чем владеет, и хладнокровно ставит это на кон; рядом с собой он втыкает в землю нож, чтобы одним ударом в сердце немедля покарать бесчестного противника.

Работать на эстансии[6] гаучо соглашается лишь когда ему это по душе; исполняет службу с независимым видом; он никогда не потерпит, чтобы хозяин не признавал в нем кабальеро, ведь он достоин этого титула за свою скромность, свое приличное, даже благородное поведение и свою спокойную, внушающую уважение манеру держаться.

Если работа, порученная хозяином, окажется ему не по нраву, то гаучо заявляет, что примется за нее лишь в такое-то время при таких-то условиях. Если хозяин выкажет некоторое неудовольствие его работой, то гаучо, не прибегая к грубости, спокойно потребует свое жалованье, сядет на коня и отправится искать другую эстансию, владелец которой привык поменьше командовать. Гаучо, пусть и склонен к лени, найдет работу всегда, ведь он человек смышленый и прекрасно умеет обращаться со скотом — главным богатством здешних мест.

Таков гаучо, его нельзя путать с храбрыми, но бессовестными искателями приключений, готовыми похищать женщин, девушек, коней, короче говоря, все, что им заблагорассудится, а затем беззаботно жить-поживать».

Вот что было написано в книге, которую я читал. Я прибыл в Монтевидео сегодня утром и потому совсем ничего не знал о стране и ее жителях. Но все же в правдивости прочитанного я рискнул немного усомниться. Во-первых, население Уругвая и Аргентины состоит отнюдь не из одних только гаучо, индейцев и потомков испанцев. Здесь кроме них живут десятки тысяч англичан, немцев, французов и итальянцев, не говоря уж о швейцарцах, иллирийцах[7] и многих выходцах из других стран Европы.

Совсем не понравилось мне описание способа пользоваться лассо. Найдите мне такого всадника, который, собираясь поймать, к примеру, полудикого быка, прикрепит лассо у бедра. Да бык непременно стащит его в этом случае с седла и будет волочить за собой, пока бедняга не погибнет.

При первом же удобном случае я намерен был навести справки об авторе этого издания. Звали его Адольфом Делакуром, в Монтевидео он редактировал газету «Патриот Франсе». Что ж, объективно говоря, этот господин должен был бы разбираться в местных обычаях лучше меня. Мне же следовало скромно ждать, пока случай не поможет мне убедиться, кто из нас прав.

К тому же чтение можно было отложить. Ветер, дувший из пампы, стих, и на улицах снова закипела бурная жизнь большого портового города. Мне захотелось окунуться в нее.

Едва я надел шляпу, в дверь постучали. Я откликнулся. Вошел незнакомый мне человек, одетый по новейшей французской моде. На нем были черные брюки, такого же цвета фрак, белая жилетка, белый галстук, лакированные туфли, в руке он держал черный цилиндр с белой шелковой лентой по тулье. Глядя на эту ленту, с которой свешивались два широких банта, я, человек не особенно сведущий в моде, пришел к забавной мысли, что, вероятнее всего, перед собой вижу некоего просителя, умоляющего меня посетить крестины или свадебное торжество. Незнакомец отвесил низкий, пожалуй, чересчур почтительный поклон и воскликнул:

— Кланяюсь вам, господин полковник!

И еще дважды, с демонстративным подобострастием повторил свой низкий поклон. С чего это вдруг он наградил меня военным титулом? Быть может, здесь, в Уругвае, те же обычаи, что и в милой Австрии, где любого тучного посетителя кафе кельнеры именуют «господином бароном», любого носящего очки — «господином профессором», любого обладателя роскошных усов — «господином майором»? У моего посетителя было довольно странное лицо. В общем, он мне не нравился. Поэтому я ответил довольно сухо:

— Спасибо! Что вы хотите?

Он дважды помахал шляпой из стороны в сторону и только после этого сказал:

— Я прибыл, чтобы вверить в ваше благосклонное распоряжение себя и все, чем располагаю.

Искоса, одним глазком, он изучал меня. Глаза у него были нечестные, как мне показалось. Потому я спросил:

— Будьте любезны, скажите мне для начала, кто вы?

— Я — сеньор Эскильо Анибал Андаро, владелец крупной эстансии близ Сан-Фруктуозо. Ваша милость слышали обо мне.

Случается порой, что имя человека обнаруживает его характер. Имя моего визитера переводилось как Эсхил Ганнибал Проныринский, и оно само по себе не внушало никакого доверия.

— Должен признаться, что никогда прежде о вас не слыхивал, — сказал я. — И все же мне любопытно знать, чем именно вы располагаете?

— Во-первых, деньгами, а во-вторых, влиянием.

Дабы сказанное можно было лучше расслышать, он сделал паузу перед каждым из двух этих слов; выговаривал он их подчеркнуто отчетливо. Затем он искоса поглядел на меня и хитро, с надеждой, подмигнул. И тут лицо его уже приняло этакое нахальное выражение, как у человека, вздумавшего прикинуться дурачком.

— Разумеется, деньги и влияние — это две очень хорошие, нужные вещи. Вы пришли, чтобы предоставить мне их?

— Я почел бы за счастье, если бы вы соблаговолили не отвергать это мое намерение!

Поразительно! Этот человек предоставлял в мое распоряжение связи в обществе и свой кошелек в придачу. Зачем ему это? Я ответил:

— Хорошо, сеньор! Беру и то и другое, прежде всего первое.

— Вашему высокоблагородию угодно сказать, сколь велика сумма, в которой вы нуждаетесь?

— В данный момент мне требуется пять тысяч песо фуэрте[8].

Его лицо расплылось от удовлетворения, и он произнес:

— Пустяки! Ваша милость смогут получить деньги в течение получаса, если мы договоримся об условиях, кои мне, пожалуй, позволено будет выдвинуть.

— Назовите их!

Он приблизился ко мне, очень доверительно кивнул и осведомился:

— Осмелюсь спросить: эти деньги послужат приватным целям или же официальным?

— Только приватным.

— Тогда я готов не только ссудить вам оную сумму, но и, выражая свое почтение к вашей милости, сделать это безвозмездно, если ваше высокоблагородие позволят мне это.

— Не возражаю ни в малейшей степени.

— Чрезвычайно рад. В таком случае мне хотелось бы попросить вас поставить подпись под двумя или тремя строками, я их сию минуту набросаю.

— Что это?

— О, речь пойдет о пустяке, о сущей мелочи. Ваше высокоблагородие лишь удостоверят этой подписью, что я, Эскильо Анибал Андаро, за вполне определенную плату обязан к указанному сроку снабдить ваш корпус винтовками, и уже через несколько дней я буду счастливым обладателем изрядного числа винтовок Спенсера.

Теперь мне стало ясно, что сеньор Проныринский принял меня за офицера, на которого я, возможно, был немного похож. Вероятно, сеньор имел похвальное намерение заключить сделку на поставку винтовок, а для этого подкупить соответствующего чиновника пятью тысячами песо. По окончании гражданской войны в Северной Америке в ходу было около двадцати тысяч винтовок Спенсера. Вполне можно было ожидать, что часть этого оружия янки[9] продали в страны Ла-Платы, где в ту пору пользовались именно такими винтовками. Благодаря этой сделке сеньор мог бы выручить в десять раз больше, нежели предлагал мне в подарок.

Он назвал меня полковником. Но почему и каким образом некий полковник, за которого приняли меня, собирался распорядиться поставкой винтовок, минуя министра обороны? Хотел ли офицер действовать как либертадор? Этим словом, что переводится как «освободитель», в странах Ла-Платы называют вожаков банд, учиняющих мятежи против правящего режима. Людьми такого сорта во многом определяется история южноамериканских стран.

Я был не на шутку заинтригован. Едва ступив на эту землю, я сразу же получил повод познакомиться с самыми сокровенными ее порядками. Мне очень хотелось еще немного поразыгрывать роль своего двойника, но я сдержался. Конечно, прежде чем прибыть сюда, я постарался навести справки о здешних порядках и потому понимал, что чрезвычайно опасно будет потворствовать заблуждению моего визитера только ради того, чтобы выведать тайны, которые мне вовсе не следовало знать. Поэтому я сказал ему:

— К сожалению, я не могу подписать подобную бумагу. Я знать не знаю, что делать с этими винтовками.

— Не знаете? — изумленно спросил он. — Ваше высокоблагородие за неделю может созвать под ружье свыше тысячи человек!

— С какой целью?

Он отступил на пару шагов, прищурил один глаз и лукаво улыбнулся, словно хотел сказать: «Ну хватит ломать комедию, я ведь точно знаю, на что могу рассчитывать!» Затем он спросил:

— Мне в самом деле нужно растолковать это вашей милости? Как только я услышал, что вы прибыли в Монтевидео, я понял, какова цель вашего присутствия здесь. Ведь есть только одна цель.

— Вы заблуждаетесь, сеньор. Мне кажется, вы принимаете меня за какого-то другого человека.

— Не может быть! Вы напускаете туману, потому что мое предложение насчет винтовок, может быть, не приемлемо для вас. Что ж, я готов сделать вам другие предложения.

— Не вижу в этом смысла. Вы явно путаете меня с кем-то, кто имеет со мной сходство.

И это его не смутило. Он оставался уверенным в себе, но теперь еще и с долей высокомерия.

— Как я заключаю из ваших слов, — сказал он, — вы сейчас не желаете разговаривать ни об этом, ни о другом подобном деле. Тогда подождем более подходящего момента, сеньор. Я позволю себе снова навестить вас.

— Результат будет тот же.

Он, посерьезнев, спросил:

— Так, значит, вы не хотите видеть меня?

— Мне всегда будет приятно увидеть вас при условии, что вы не станете настаивать на упомянутом недоразумении. Вы можете мне сказать, кто тот господин, с которым вы меня путаете?

Теперь он смерил меня пристальным взглядом. Затем произнес, покачав головой:

— До сих пор я знал вашу милость как смелого, заслуженного офицера и многообещающего государственного деятеля. А те качества, что я в вас открываю сегодня, убеждают меня в том, что вы и на политическом поприще быстро сделаете карьеру.

— Вы полагаете, я с вами шучу? Что ж, взгляните на мой паспорт!

Из бумажника, лежавшего на столе, я достал свой паспорт и подал ему. Он прочитал его и слово в слово сравнил все описанные там приметы с моей внешностью. При этом лицо его постепенно вытягивалось. Он пребывал в смущении, которое с каждой минутой росло.

— Дьявол! — воскликнул он, швыряя паспорт на стол. — Как же мне теперь быть! Я, как и двое моих друзей, посчитали вас именно тем, кого я надеялся в вас обрести!

— Когда вы увидели меня?

— Когда вы стояли у двери отеля. Но этот паспорт… Он напрочь сбивает меня с толку. Вы действительно из Нью-Йорка?

— Разумеется. Прибыл на «Sea-Gall»[10], он и сейчас еще стоит на якоре. Вы можете навести справки у капитана.

Тут он вышел из себя:

— Черт вас побери! Почему вы мне сразу об этом не сказали?

— Потому, что вы не спрашивали. По вашему поведению можно было заключить, что вы меня знаете. Только когда вы заговорили о винтовках, я понял, в чем дело. Тогда я обратил ваше внимание на допущенную ошибку; надеюсь, это вы подтвердите.

— Ничего я подтверждать не буду, вообще ничего! Как только я вошел сюда, вам надо было сразу же сказать мне, кто вы такой.

Он стал раздражать меня своей грубостью. Надо было поставить его на место.

— Ведите себя прилично! Я не привык, чтобы мне в лицо чертыхались. Я к тому же не ясновидец, чтобы, видя человека впервые в жизни, немедленно сказать, что ему от меня надобно. Впрочем, вам следовало расспросить хозяина или прислугу отеля, прежде чем прийти ко мне. Тогда бы вам непременно сообщили, что я иностранец.

— Мне это, разумеется, сказали, но я не поверил, поскольку, судя по обстоятельствам дела, полагал, что сеньор, за которого я вас принял, пребывает здесь инкогнито. К тому же у вас такое произношение, что никогда не скажешь, что вы иностранец.

Последнее было очень лестно для меня. Когда я несколько лет назад прибыл в Мексику, то ужасно коверкал испанский язык. Но лучший наставник в языках, как известно, — жизнь. Во время долгого путешествия по Соноре и югу Калифорнии я постепенно открыл для себя lenguaje española[11], хотя вплоть до сегодняшнего дня не подозревал, что стал настоящим Санчо Пансой[12].

— И наконец, — продолжал он, — почему вы носите точно такую же бороду, как жители Восточной республики?[13]

— Путешествуя, я имею обыкновение приспосабливаться к привычкам местного населения, потому что не хочу выглядеть чужаком.

— Ну, тогда вы тоже виноваты в том, что я принял вас за другого. Иностранец не имеет права нам подражать. Известна определенная порода животных, которая в высшей степени наделена этим умением подражать, и потому любой разумный человек остерегается уподобиться им.

— За этот тонкий намек я весьма вам признателен, сеньор, однако я настоятельно прошу вас оставить свои поучения. Пока что я выслушивал их, ничем вам за это не платя, но, ежели вы и дальше будете продолжать в том же духе, придется мне наградить вас гонораром соразмерно вашим заслугам.

— Сеньор, вы что, угрожаете мне?

— Нет. Только предостерегаю.

— Не забывайте, пожалуйста, где вы находитесь!

— И вы тоже примите в расчет, что находитесь не в своей асиенде[14], а в помещении, которое в данное время принадлежит мне! Но довольно об этом! Пожалуйста, доставьте мне удовольствие, позвольте распрощаться с вами!

Я подошел к двери, открыл ее и, поклонившись, пригласил гостя ею воспользоваться. Он замер на несколько мгновений, с удивлением воззрившись на меня. Ему казалось невероятным, что его выпроваживают. Как можно? Однако он быстро юркнул мимо меня и, выскочив, уже из-за двери крикнул:

— До свидания! Я еще поквитаюсь с вами!

Он показал мне кулак и поспешил вниз по лестнице. Вот какой оказалась моя первая встреча с жителем этой страны, не доставившая мне удовольствия. Однако мне и в голову не пришло тогда, что она может иметь для меня неприятные последствия. Этот человек оскорбил меня, я выставил его за дверь, теперь надо поскорее забыть о нем и обо всем, что с ним связано, и конец.

Прежде чем выйти и посмотреть на город, я достал несколько рекомендательных писем, которые были при мне. Я принципиальный противник манеры навязываться незнакомым людям, перекладывая на них часть своих проблем. Они, конечно, могут помочь, но оборотная сторона такой помощи — несамостоятельность. По этой причине, когда я путешествую, то знакомлюсь с кем захочу, маршрут выбираю по своему усмотрению, ну а письма, которые мне кто-то из лучших побуждений дает, вручаю перед самым своим отъездом. Сотни раз я наблюдал, как их адресаты бывали чрезвычайно довольны тем, что времени на выполнение просьб уже не оставалось.

Итак, в руках у меня было четыре подобных письма. Одно из них глава экспортного дома в Нью-Йорке направлял своему компаньону, руководившему филиалом этой фирмы в Монтевидео. Я оказал этому янки какую-то незначительную услугу, и он пообещал самым лучшим образом отрекомендовать меня своему партнеру. Это письмо вопреки моему правилу следовало вручить немедленно, ведь компаньон в Монтевидео обязан был оплатить вексель, стоимость которого и составляла, собственно, расходы на мою поездку.

Три других письма я снова сунул в бумажник. А первое метнул на стул, но не попал в цель. Письмо ударилось о край стола и упало на пол. Когда я поднял его, то увидел, что тонкая сургучная печать треснула и конверт раскрылся. В таком виде передать письмо я уже не мог. Мне надо было снова заклеить его, причем так, чтобы не заподозрили, что я вскрывал его и читал.

Читал? Гм! А не поступить ли мне именно так? Нарушить тайну переписки было страшно бестактно, но в какой-то мере я имел право на это, ведь содержание письма касалось меня. Итак, я достал из конверта рукописный листок и раскрыл его. Вот что там было написано (за исключением приветственных слов):

«Ваше последнее письмо получил и полностью согласен с вашими предложениями. Дело рискованное, но в случае удачи приносит такую высокую прибыль, что мы можем отважиться на риск. Порох прибывает на „Морском нахале“. Мы подмешали в него тридцать процентов древесного угля, и я надеюсь, что если вам удастся тайком доставить его на берег, сэкономив на таможенной пошлине, то мы провернем хорошенькое дельце.

Сим я вверяю вам полномочия составить контракты и отослать их на подпись Лопесу Хордану. Это в высшей степени опасное предприятие, ведь если националисты перехватят посыльного и найдут при нем контракты, то он погиб. К счастью, я по чистой случайности могу указать вам человека, который идеально подходит для этой миссии.

Податель сего письма в течение многих лет якшался с индейцами, он отважный малый, но при этом доверчив до глупости, впрочем, иного и не стоило ожидать от немца. Как я полагаю, он намерен отправиться в Сантьяго и Тукуман[15] и, следовательно, путь будет держать через провинцию Энтре-Риос[16]. Под видом рекомендательного письма к Хордану передайте ему конверт с обоими контрактами. Если их у него найдут и его расстреляют, то мир потеряет глупца, о котором ничуть не стоит жалеть. Конечно, ваша подпись на документах присутствовать не должна; вы поставите ее лишь тогда, когда посыльный Хордана вернет эти бумаги.

В общем, немец не доставит вам особых хлопот; он отличается прямо-таки нелепой непритязательностью. Стакана кислого вина и толики слащавых речей достаточно, чтобы осчастливить его».

Таково было, насколько это касалось меня, содержание странного «рекомендательного письма». Не прочти я письмо, то, по всей вероятности, угодил бы в эту ловушку. Речь шла о типичной проделке янки. Немецкий «глупец», ничего не подозревая, должен был сыграть одну из главных ролей в мятеже. Ведь речь шла не о чем ином, как о мятеже; об этом говорили и упомянутый здесь порох, и имя пресловутого главаря шайки Лопеса Хордана, чья безнравственность дошла до такой степени, что он приказал убить своего собственного отчима, бывшего генерала и президента Уркису[17]. Ничего себе миссия: переправить к Хордану порох и деньги, а курьером для передачи контрактов, относящихся к этой операции, должен был стать я!

Письмо я сунул обратно в конверт и с помощью спички восстановил сломанную печать. Потом отправился к любезному компаньону; звали его Тупидо, был он испанского происхождения и жил на Пласа-де-ла-Индепенденсиа[18].

Когда я вышел на улицу, от дождя и ветра, налетевшего из пампы, не осталось и следа. Монтевидео лежит на береговой косе, которая с одной стороны спускается к бухте, а с другой — к морю. Поэтому вода стекает так быстро, что даже после самого сильного дождя земля высыхает всего за несколько минут.

Монтевидео — очень красивый, даже великолепный город, похожий на города Центральной Европы. В нем есть симпатичные улицы с отличными тротуарами, роскошные дома с прелестными садами, дворцы, в которых располагаются клубы и театры. Очень своеобразна архитектура частных домов. Ее определяет изобилие мрамора, который доставляют из Италии, хотя в самой стране тоже можно найти очень хороший мрамор.

Если прибывающий в столицу Уругвая рассчитывает увидеть там те же типы людей, что и во внутренних районах страны, то он глубоко заблуждается. По здешним улицам не скачет ни один гаучо, тут крайне редко увидишь индейские черты лица, а негры встречаются не чаще, чем, например, в Лондоне или Гамбурге.

Одежда по преимуществу французская, как у женщин, так и у мужчин. Пройдет не один день, прежде чем вдруг увидишь даму в испанской мантилье[19]. Свыше половины населения Монтевидео — европейского происхождения.

Смешение национальностей дает поразительный эффект. Людей, которые свободно владеют тремя, четырьмя или даже пятью языками, здесь гораздо больше, чем в европейских городах. Короче говоря, пока находишься в черте города, как бы не ощущаешь, что разгуливаешь по южноамериканской земле. Столь же свободно можно чувствовать себя в Бордо или Триесте.

Что же касается меня, то, должен признаться, я испытывал немалое разочарование, когда, оглядываясь с любопытством, брел по улице. Я видел лишь европейскую одежду и европейского типа лица, какие встретишь повсюду, если только не считать чем-то своеобразным их смуглый оттенок.

Удивили меня лишь белые или красные ленты, которые многие господа носили на своих шляпах. Позже я узнал, что они означают: обладатели белых лент относились к политической партии «Бланко»[20], тогда как красные знаки различия носили сторонники «Колорадо»[21]. Следовательно, сеньор Эскильо Анибал Андаро вовсе не маскировался под просителя, умолявшего посетить свадьбу, а просто состоял в рядах «Бланко»[22]. По всей вероятности, полковник, с которым он перепутал меня, принадлежал к той же партии. Быть может, мне удастся узнать его имя.

На Пласа-де-ла-Индепенденсиа я, по огромной вывеске, нашел здание, в котором находился филиал фирмы моего хитрого янки. Фасад двухэтажного здания производил исключительно респектабельное впечатление. На первом этаже помещалась дверь филигранной работы, украшенная ажурными узорами. За ней простирался широкий, выложенный мраморными плитами коридор; он вел во двор, вымощенный тем же материалом. Там в огромных кадках высились цветущие растения, их густой терпкий аромат доносился до меня.

Дверь была закрыта, хотя за ней должны были находиться коммерческие помещения, привлекавшие немало посетителей. Я тронул колотушку. Дверь, благодаря невидимому механизму, открылась, но из-за нее никто не появился.

В прихожей, справа и слева, я увидел по одной двери. Латунная табличка подсказала, что нужная мне дверь находится справа. Я открыл ее и оказался в довольно большом помещении; свет проникал сюда сквозь несколько дверей, распахнутых во двор. За многочисленными столами или конторками трудились писари. Возле длинного стола в дальнем конце комнаты стоял худощавый человек и разговаривал с бедно одетым посетителем, причем очень грубо.

Чтобы узнать, где найти сеньора Тупидо, я обратился к сидевшим поблизости. Вместо ответа мне коротко и молча кивнули, указывая на долговязого. Так я поневоле стал свидетелем чужого разговора.

Даже издали было заметно, что худощавый грубиян — по происхождению испанец, об этом говорили резкие черты его лица и горделивая осанка. По здешнему обычаю он носил усы и бороду острым клинышком.

Человек, с которым он разговаривал, был босиком. Разорванные во многих местах штаны, заштопанные на скорую руку, едва доходили до середины икр. Не менее истрепанная куртка была когда-то, пожалуй, голубого цвета, но полностью выцвела. Бедра его опоясывало разодранное пончо[23], из-под которого выглядывала рукоятка ножа. В руке он держал соломенную шляпу, готовую принять любую форму, только не первоначальную. Лицо его было смугло-коричневым, кожа на нем задубела, по выдававшимся вперед скулам можно было предположить, что в его жилах отчасти текла индейская кровь, это подтверждали темные гладкие волосы, доходившие до плеч.

Тупидо, казалось, не заметил моего появления. Он стоял вполоборота от меня и сердито кричал на собеседника:

— Долги, снова долги! Когда-то ведь надо расплачиваться. Тебе была отпущена целая вечность, но и этого, кажется, мало. Работай прилежнее! Йерба[24] повсюду растет, стоит только руку протянуть. Но лентяй, конечно, ничего не находит!

Тот, другой, слегка вытянул брови, но все же ответил вежливым тоном:

— Лентяем я никогда не был. Мы месяцами напролет прилежно работали. Жили в непроходимом лесу, рядом с дикими зверями, жили, как они. Нам приходилось бороться за свою жизнь. Как же мы радовались, видя плоды своего труда, знали, что не зря терпим лишения, и вот теперь вы губите нашу радость, потому что не держите своего обещания.

— С какой стати я обязан его держать? Ведь товар поступил сюда на два дня позже срока.

— На два дня! Сеньор, неужели это такой уж значительный срок? Вы потерпели из-за этого какой-то убыток?

— Конечно, ведь из-за вашего опоздания мы тоже отправили товар слишком поздно и потому потеряли двадцать процентов ожидаемых доходов.

— И вы считаете, что я в это поверю?

— А мне плевать, верите вы мне или не верите, будет как я сказал, и баста! — вспылил Тупидо. — Вы мне спасибо сказать должны за то, что я не вычел у вас больше. Я обещал вам двести сорок бумажных талеров[25] за упаковку чая. Двадцать процентов удерживаются, получается сто девяносто два; два талера — канцелярский сбор, остается сто девяносто талеров. Умножьте на количество цибиков[26], которое вы поставили, и вы увидите, что должны нам еще двести бумажных талеров. Этим товаром вы не оплатили стоимость задатка и провианта, полученных вами.

— Раз вы с нас столько денег удерживаете, сеньор, то, разумеется, расчеты ваши правильные. Но я прошу помнить, что я получаю одного вола за сто бумажных талеров, в то время как вы начисляете нам по сто пятьдесят за штуку. Такие же наценки действуют у вас и по всем остальным статьям, из-за них мы лишаемся положенной платы. Вместо того чтобы получать деньги, мы остаемся у вас в долгу. У меня нет ни единого песо в кармане. А товарищи мои ждут, что я привезу им деньги. Поймите: я убью их, если скажу, что привез только новые долги и все.

— Меня не волнует подобная ерунда! Вы обязаны отработать задаток!

— У нас сил на это не хватит! И вообще, мы будем искать себе другого хозяина.

— Ради Бога! Я найду достаточно сборщиков чая, которые с удовольствием будут на меня работать. Но в таком случае вам надо заплатить двести талеров, причем немедленно!

— Я не смогу. Я же сказал вам, что у меня нет никаких средств. И я прошу вас понять одну простую вещь: если вы будете стоять на своем, мы никогда не сможем уплатить долг. Все, что вы нам поставляете, вы поставляете по самым высоким ценам, а когда мы приносим плоды нашего тяжелого, опасного труда, налагаете такие большие вычеты, что мы становимся, по существу, вашими рабами. Мы уходим от вас.

— Я ведь сказал, что против этого вообще ничего не имею. Вам надо только немедленно заплатить двести талеров. Кассир сидит вон там! И не пытайтесь втереть мне очки, я знаю: кто огрызается так, как вы, обязательно денежки имеет!

Бедняга растерянно уставился в пол. Я чувствовал сострадание к нему. Я читал, какую тяжелую и опасную жизнь ведут сборщики чая. Этому бедному гордецу с товарищами работать придется нелегко. Да, сеньор Тупидо, несомненно, вполне достойный компаньон моего янки.

Сборщик чая взмолился. Он стал расточать самые убедительные слова, пытаясь хоть немного убавить сумму долга. Напрасно.

— Единственное, на что я могу согласиться, — это предоставить вам некоторую отсрочку, — заявил наконец непреклонный делец. — А не выплатите двести песо, будете и дальше работать на меня, никуда не денетесь. Это мое последнее слово. А теперь ступайте отсюда!

Несчастный уныло поплелся. Когда он поравнялся со мной, я шепнул ему:

— Подождите меня на улице!

Он бросил на меня быстрый, радостно-удивленный взгляд и пошел, я же шагнул к хозяину фирмы. Тот пытливо и внимательно оглядел меня, затем сделал несколько шагов навстречу, необычайно низко поклонился и спросил:

— Сеньор, чему обязан негаданно выпавшей мне чести принять столь неожиданный для меня визит?

Понятно, что он тоже принял меня за другого. Я ответил не слишком вежливо:

— Мой визит для вас не более почетен, чем любой другой. Я простой человек, иностранец, обязанный вручить вот это письмо.

Он взял письмо, прочитал адрес на конверте, еще раз глянул на меня и сказал с подобающей случаю дипломатичной улыбкой:

— Из Нью-Йорка, от моего компаньона! Сеньор уже состоит с ним в деловых отношениях? Я был бы бесконечно рад сперва выслушать вас.

— Когда я впервые увидел вашего компаньона, я о вас вообще ничего не знал.

Это привело его в замешательство. Он покачал головой, вскрыл письмо, не заметив, что печать повреждена, и стал читать его. По мере чтения лицо его все больше и больше вытягивалось, взгляд сновал от строчек ко мне и назад. Наконец он снова сложил письмо, сунул его в карман и сказал:

— Вот так чудеса! Значит, вы действительно немец? И именно о вас идет речь в этом рекомендательном письме?

— Я могу предполагать, что в этом письме речь идет именно обо мне.

— Вас рекомендуют в нем самым теплым образом, и я непременно предоставлю себя в ваше распоряжение.

— Благодарю покорно, сеньор! Но доставлять вам хлопоты не входит в мои планы.

— О, пожалуйста, о хлопотах вообще не может идти речи! Вы видели, что я до некоторой степени был изумлен. Это произошло вследствие вашего поистине поразительного сходства с одним очень известным в лучших местных кругах господином.

— Могу ли я узнать, кто этот господин?

— Конечно. Я имею в виду полковника Латорре, о котором вы, может быть, слыхали.

— Я, разумеется, знаю имя этого офицера, с которым многие, кажется, связывают определенные надежды на будущее. Смею вас заверить, что мы с ним похожи лишь внешне. Я — простой турист и не обладаю ни малейшим стремлением или же способностью к политике и военному искусству.

— В вас говорит скромность. Мой компаньон сообщает мне, что вы в течение ряда лет находились среди индейцев; стало быть, в военном деле вы понимаете толк. Надеюсь, я буду иметь удовольствие послушать ваши рассказы о пережитых вами приключениях. Не окажете ли вы мне честь отужинать сегодня вечером у меня?

— Я полностью в вашем распоряжении.

— Тогда я попрошу вас явиться к восьми часам в мой особняк; адрес вы найдете на этой визитной карточке. Чем я могу вам еще послужить?

— Ну, если я смею вас просить. Мне хотелось бы вручить вам вот эту бумагу.

Я дал ему свою визитную карточку, а также протянул вексель на предъявителя. Он проверил его, написал на листке несколько цифр и передал мне его со словами:

— Касса там, сеньор. Я откланиваюсь, но не прощаюсь — до встречи нынешним вечером!

Он повернулся, чтобы исчезнуть за дверью, продувная бестия. Одного взгляда на листок было достаточно, чтобы убедиться, что меня собрались обмануть.

— Сеньор! — крикнул я ему вслед. — Пожалуйста, задержитесь еще лишь на одну минутку!

— Что еще? — спросил он, снова оборачиваясь. С лица его сошла любезность, а голос зазвучал резко и повелительно.

— Тут, пожалуй, вкралась ошибка. Вексель выписан на сумму меньшую, чем я рассчитывал.

— По всей вероятности, вы забываете об учетной ставке?

— О ней нельзя не забыть, поскольку об учете речь вообще не идет. Вы удерживаете у меня пять процентов, в то время как вексель выписан на предъявителя, а не на последующий срок.

— Удерживаем, потому что так у нас принято.

— Пусть сборщик чая руководствуется вашими личными привычками, если ему ничего другого не остается и он находится целиком в вашей власти; мне в этом надобности нет. Ваш компаньон принял этот вексель к оплате не в угоду мне, а потому, что я полностью оплатил ему сумму и, стало быть, также полностью потребую ее назад; я вообще не должен нести потерь по процентам.

— Я больше ничего не заплачу.

— Тогда оставьте себе ваши деньги и дайте мне мой вексель назад!

— Он находится у меня на хранении, и вы получили за него ордер в кассу. Следовательно, вексель — моя собственность.

— Я кладу этот ордер обратно на стол, поскольку не буду им пользоваться.

— Поступайте, как вам угодно. Только вексель оплачен и находится у меня в руках!

— Хорошо, я уйду, но через пять минут вернусь с полицейским. Пока что честь имею кланяться!

Я отвесил ему короткий поклон и повернулся, чтобы уйти. Его подчиненные отложили свои перья. Я уже взялся за ручку двери, когда он окликнул меня:

— Постойте, сеньор! Пожалуйста, одну секунду!

Этот человек побаивался полиции. Могла пострадать его деловая репутация, а кроме того, позволь он мне уйти, о выполнении намеченного плана не могло быть и речи. Он еще раз достал «рекомендательное» письмо и сделал вид, будто внимательно перечитывает его. Потом в своей прежней учтивой манере он произнес:

— Я, разумеется, прошу прощения. К сожалению, перед этим я упустил из виду концовку письма, где мой компаньон пишет, что вы должны получить сумму полностью и мы из уважения к вам обязаны в данном случае отказаться от принятой у нас процедуры. Поэтому я выписываю вам всю сумму полностью. Вы удовлетворены?

Я небрежно кивнул.

— Забудем мелкие распри, сеньор, — сказал он. — Ну а сегодня вечером я все-таки действительно смогу на вас рассчитывать?

— Конечно! Впрочем, при одном условии: если в вашем доме не приняты обычаи, которые раздражают меня.

— О, нет, нет, нет! — воскликнул он с дружелюбной миной, но хриплым от бешенства голосом, а затем исчез за своей дверью.

Я получил деньги, спрятал их, поблагодарил, раскланялся и вышел. И тут же увидел несчастного сборщика чая, стоявшего на углу напротив. Я подошел к нему и предложил немного пройтись со мной.

В Монтевидео нет ресторанов в нашем понимании. Кофейни неважные, не говоря уж о том, что пить приходится не кофе, а мате, парагвайский чай. Получше так называемые кондитерские, в них наслаждаешься отличным печеньем, мороженым и другими лакомствами.

В гостиницах за номер и пансион (не включая вино) требуют по пятьдесят бумажных талеров в день. Это звучит очень внушительно, но составляет всего восемь марок, так как бумажный песо оценивается примерно в шестнадцать немецких пфеннигов. Бутылка пива стоит шесть талеров, то есть почти одну марку. Парикмахеру платят десять талеров, за стаканчик рома величиной с наперсток я выложил три талера. В странах Ла-Платы в те времена следовало вести себя очень осмотрительно, чтобы не потерпеть немалый убыток из-за разного рода неполноценных ассигнаций. Местные жители самым отвратительным образом наживались на неведении иностранцев.

Я повел сборщика чая в одну из кондитерских.

Заведение было полно посетителей, судя по одежде, не бедных. Сборщик вытаращил на них глаза, но я и в ус не дул. Все попятились от нас, так что места вокруг хватило бы на пятерых или шестерых. Нам это было очень кстати, и мы не огорчились.

Сборщик чая вел себя вполне прилично. Пусть выглядел он далеко не так, как сеньоры вокруг, но что касается его поведения, жестов и так далее, он был настоящим кабальеро, как любой, у которого в жилах есть немного испанской крови, наделен благородством, хотя бы внешним. В этом отношении южноамериканец совсем не похож на представителя так называемых народных классов европейских государств. Первый, даже облаченный в лохмотья, ведет себя всегда по-рыцарски. У европейца же в любом его движении сквозит столько угловатости и грубости, что в нем безошибочно узнаешь заурядного пролетария, пусть и выряженного в генеральскую форму.

Его бородатое лицо можно было назвать даже привлекательным. Взгляд был скромно потуплен, но стоило ему поднять голову, как открывалось, что у него ясные, внимательные, проницательные глаза, по их взгляду хорошо было судить о силе характера и чувстве собственного достоинства этого человека. В нем, казалось, соединялись два разных существа: забитый, безропотный рабочий и мужественный, вдумчивый странник, скитающийся по непроходимым лесам и пампе, способный, если нужно, проявить необычайную изобретательность.

Среди имевшихся в наличии сладостей он выбирал понравившиеся ему с такой миной, словно с детства посещал подобные заведения. Он наслаждался обстановкой с элегантностью привычной к этому дамы и ни единым жестом не давал понять окружающим, что я — тот самый человек, которому в конце концов придется платить. Он говорил, очевидно, в присущей для себя манере, подбирая благозвучные слова.

— Сеньор, вы подали мне знак подождать вас. Я послушался и теперь готов внимать вашим приказам.

— Я не намерен отдавать вам приказы, — ответил я. — Это скорее просьба, с которой мне хотелось бы к вам обратиться. Я был невольным свидетелем конца вашего разговора с сеньором Тупидо. Из услышанного я заключаю, что вы находитесь в зависимости от этого господина?

— Гм! Может быть! — ответил он с улыбкой человека, который без ущерба для себя может подарить кому угодно тысячу бумажных талеров.

— В то же время я услышал, что вы, располагая двумя сотнями бумажных талеров, могли бы освободиться от этой кабалы. Вы позволили бы мне предоставить в ваше распоряжение эту сумму?

Он с важностью поглядел на меня. Хотя сумма невелика, всего тридцать две марки, но для бедного сборщика чая она была, пожалуй, все же немалой. Участь бедняги взволновала меня, и, следуя счастливому инстинкту, я собирался подарить ему деньги, хотя сам вовсе не был зажиточным человеком.

— Вы это серьезно, сеньор? — спросил он. — Какую цель вы преследуете?

— Никакую иную, кроме желания вернуть вам независимость.

— Значит, из сострадания?

— Нет, из участия. У слова «сострадание» есть одно побочное значение, которое не подошло бы тому кабальеро, каким вы мне кажетесь.

Его было омрачившееся лицо просветлело.

— Значит, вы, несмотря на мою нищету, считаете меня кабальеро? — спросил он. — Но каким образом со словом «кабальеро» сочетается милостыня?

— О милостыне речь не идет.

— Значит, ссуда?

— Если вам угодно назвать это ссудой, то да. Вы примете ее?

— Может быть, да, а может быть, и нет. Какие условия вы выдвигаете?

— Вы возвращаете мне сумму с тремя процентами. Предупреждать о расторжении договора нужно за год. При нашей следующей встрече каждый из нас двоих вправе заявить о расторжении договора, после чего, по истечении года, вы должны выплатить мне деньги.

— А если мы больше никогда не встретимся?

— Тогда вы оставляете деньги у себя или через пять лет дарите такую же сумму человеку, который беднее вас.

Тут он протянул мне свою руку, самым сердечным образом пожал мою и сказал:

— Сеньор, вы славный человек. Я с удовольствием приму от вас ссуду и уверяю, что вы не потеряете ни песо. Могу я спросить, кто этот иностранный сеньор, который так любезно отнесся ко мне?

Я подал ему свою визитную карточку.

— Германец! — воскликнул он с радостью, когда прочитал мое имя. — Возьмите и мою, сеньор!

Он запустил руку в свою рваную куртку, извлек оттуда искусно вытканный бумажник очень тонкой работы и подал мне лежавшую там визитную карточку. На ней было написано:

Значит, он был не только сборщиком чая, но и проводником. Какая удача для меня!

— В каких краях вы бывали, сеньор? — спросил я его. — Дело в том, что я хочу отправиться в Сантьяго и Тукуман и собирался навести справки о надежном проводнике.

— Действительно? Тогда я порекомендую вам одного из моих лучших друзей. Он человек, на которого можно полностью положиться, он не аррьеро[28], которые только и думают о том, как бы провести доверчивого иностранца.

— Значит, сами вы не хотите или не имеете времени быть проводником?

Он доброжелательно, но в то же время испытующе посмотрел на меня и спросил:

— Гм! Вы богаты, сеньор?

— Нет.

— И тем не менее одалживаете мне деньги! Могу я спросить, что же вам нужно в той стороне? Вы ведь приехали на Ла-Плату не золото искать и вообще, как я понимаю, не ради наживы?

— Нет.

— Так, так! Мне нужно подумать. Когда вы хотите отправиться туда?

— Как можно скорее.

— Тогда я, пожалуй, не смогу, мне ведь надо еще уладить кое-что из того, что нельзя откладывать. Впрочем, друг, которого я хочу вам порекомендовать, живет не здесь. Мне пришлось бы вас к нему вести, а это дальняя дорога, в Парагвай. Пусть это и окольный путь, зато с этим человеком не сравнится никто, он самый знаменитый и самый ловкий сендадор[29], какие только есть на свете. Подумайте. Ручаюсь, что с этим человеком даже окольным путем вы доберетесь к цели быстрее и благополучнее, чем с каким-нибудь проводником, с которым отправитесь в дорогу немедленно, но из-за его неопытности все равно потеряете уйму времени и понесете другие убытки.

— Когда и где я могу встретить вас, чтобы сообщить о своем решении?

— Я, собственно, собирался остаться здесь лишь до завтрашнего дня, но согласен пробыть еще один день. Мне не хотелось бы вас утруждать посещением моего постоялого двора, лучше я приду к вам.

— Прекрасно! Приходите завтра в полдень в отель «Ориенталь», где вы застанете меня в моей комнате. Я думаю, что к этому времени я приму решение.

— Я приду вовремя, сеньор. Могу я спросить: состоите ли вы с сеньором Тупидо в деловых отношениях?

— Вовсе нет. Я только вручил ему рекомендательное письмо.

— Он пригласил вас к себе?

— Да, сегодня вечером в восемь часов в свой особняк.

— Знаю его. Он находится на улице, ведущей в Ла-Унион. Небольшая, но роскошная вилла, вам она наверняка очень понравится. К сожалению, не могу поручиться, что ее обитатели понравятся вам в такой же степени.

— Если они похожи на этого сеньора, то не стану с ними слишком любезничать.

— Так! Гм! Значит, вам он тоже показался неприятным.

— Он мне решительно неприятен. Между нами даже произошло нечто вроде небольшой перебранки.

Он стал все чаще посматривать на улицу, словно что-то там изучал. Поскольку я сидел спиной к улице, то не видел, что же так занимало его внимание. Внезапно он тревожно воскликнул:

— Карамба![30] Вы его оскорбили при этом?

— Несколько резких слов было сказано, но, собственно, о настоящем оскорблении речи, пожалуй, не было.

— И вы, несмотря на ваши с ним разногласия, идете к нему?

— Да. А почему бы нет?

— Ладно, делайте как хотите! Но смотрите в оба! Здесь оскорбления не забываются так легко, как, может быть, на вашей родине, и мстят в наших краях с очень радушным видом.

— У вас есть конкретная причина предостерегать меня?

— Полагаю, есть. Пожалуйста, обернитесь-ка разок! Видите сеньора, который стоит прямо напротив нас, прислонившись к решетчатой двери?

Речь шла о человеке, стоявшем напротив закрытой двери дома в небрежной позе праздношатающегося гуляки, чье единственное намерение — развлечения ради наблюдать за уличной суетой. На нем были жилет, брюки и куртка из темной ткани, на голове красовалось широкополое сомбреро; он с явным удовольствием курил сигарету.

— Вижу, — ответил я, — вы его знаете?

— Да. Он известен в этом городе как один из самых отчаянных агентов, которых используют для определенного рода дел, когда не останавливаются перед тем, чтобы пролить несколько унций крови. И он следит за вами.

— Не может быть!

— Раз это я вам говорю, можете не сомневаться! Я, еще когда ждал вас на углу Пласа-де-ла-Индепенденсиа, заметил его; он вел себя так же, как и сейчас, вроде бы совершенно непринужденно, но взгляд его был прикован к двери конторы сеньора Тупидо. Как только вы вышли оттуда, он тут же отправился за нами и остановился вон там, на той стороне. Я явно не заслуживаю его внимания, значит, он следит за вами.

— Но, может быть, вы все же заблуждаетесь. Разве не мог он случайно пойти в том же направлении, что и мы?

— И случайно остановиться на той стороне? Нет. Таких совпадений не бывает. Незаметно понаблюдайте за ним, когда будете уходить отсюда, и вы убедитесь, что он высматривал именно вас. Скажете мне завтра, прав я был или нет. Я в самом деле прошу вас прислушаться к моим словам.

— Но, сеньор, я не настолько сильно оскорбил Тупидо, чтобы он посылал по мою душу бандита.

— То оскорбление, что здесь смывают лишь кровью, в вашем отечестве могут, конечно, посчитать ничтожным, но вы имеете дело с отпрысками родовитых испанцев, не забывайте же об этом. А может быть, вы прогневали еще кого-то, помимо Тупидо?

— Вряд ли. Не могу же я отнести к опасным типам какого-то чудаковатого сеньора, который нанес мне визит, а на прощание погрозил кулаком.

— Гм! Интересно, кого вы называете чудаковатым, а кого опасным? Вы знаете имя этого человека?

— Эскильо Анибал Андаро, так, во всяком случае, он представился.

— Боже мой! Никакой это не чудак. А один из самых ярых и фанатичных сторонников «Бланко». От него всего, всего можно ожидать. Я знаю его! Было бы очень хорошо, если бы вы рассказали мне, зачем он к вам приходил и что между вами произошло.

И я стал рассказывать ему об этом мелком и смешном для меня происшествии, о том, как меня перепутали с полковником Латорре. Выражение лица моего собеседника, йербатеро, становилось все серьезнее и серьезнее. Когда я закончил, он молвил:

— Сеньор, готов поспорить, что бандита к вам подослал не кто иной, как этот Андаро. Берегитесь и не ходите без оружия!

— Вы и полковника знаете?

— Я его никогда не видел, но много слышал о нем, в том числе и о его внешности, и ваше сходство с ним мне тоже бросилось в глаза. Есть партия, возлагающая на него большие надежды. А раз вы так похожи на него, то вам полезно было бы убедиться, что это сходство может оказаться опасным для вас. Здесь никто из сторонников какой-либо партии не уверен за свою жизнь; если вас считают одним из них, то пуля или нож по ошибке могут легко настигнуть и вас.

— С одной стороны, это неприятно, с другой — очень любопытно.

— Нет уж, благодарю покорно за такие любопытные вещи, если за них приходится расплачиваться собственной жизнью! Как вот теперь, когда этот Эскильо Анибал Андаро посягает на вашу жизнь только потому, что принимает вас за Латорре.

— Это решительно невозможно.

— Вы полагаете? Почему?

— Потому что оба они принадлежат к одной и той же партии. Он ведь пришел, чтобы предложить Латорре некое дельце!

— Не верю я в это.

— Но, сеньор, он же мне все-таки предложил его, потому что принял меня за полковника!

По лицу моего собеседника скользнула очень хитрая усмешка.

— Видно, что вы книжный червь, — сказал он. — В жизни все бывает совсем иначе, чем в ваших книгах. Латорре как раз не принадлежит к партии вашего сеньора Андаро, которого вы называете чудаковатым типом. Латорре, правда, предпочитает скрывать свое мнение, ведь он не только смелый, но и осторожный человек; тем не менее доподлинно известно, что он принадлежит к красным, а не к белым.

— Но почему Андаро подбивает его на это дело?

— По-видимому, чтобы скомпрометировать его. Так я, по крайней мере, думаю. Представляете себе всю ту шумиху, что поднимется, если сторонники «Бланко» заявят: мы располагаем подписью Латорре, которой он удостоверяет, что получил от нас пять тысяч песо, дабы мы поставили ему оружие для мятежа! Таким образом, он навсегда был бы устранен.

— Ага, теперь я вижу насквозь этого Андаро.

— Итак, либо он принимает вас за Латорре и злится из-за того, что вы не попались в его западню, либо понял, что вы в самом деле человек посторонний, и теперь негодует, что посвятил вас в свои планы, ведь для него самого и его партии будет опасно, если вы сообщите об этом настоящему Латорре. В обоих случаях вам нельзя ожидать ничего хорошего ни от него, ни от других сторонников «Бланко». А как добиться этого самым верным способом? Попробуйте-ка ответить на этот вопрос сами!

— Вы действительно хотите предостеречь меня, сеньор Монтесо?

— Да, хочу. Бандиты, забавы ради, подолгу на улице не стоят. Уж в этом вы можете мне верить. Я здешние порядки знаю получше, чем вы.

— Да уж, воистину, едва ступил на эту прекрасную землю, как в такую дыру провалился, из которой можно и не выбраться!

— Сравнение очень верное. Выбирайтесь оттуда побыстрее и убегайте! Я думаю, вам это удастся. Я вовсе не хочу этим сказать, что вам надо бежать сегодня же. Но вам нужно лишь в свою очередь тоже следить за бандитом и остерегаться других неожиданных ловушек. Я уверен, что до завтрашнего полудня, когда я собираюсь к вам прийти, с вами что-нибудь да приключится. Был бы очень рад, если бы вы вняли моему предупреждению.

— Я прислушаюсь к нему, сеньор, обещаю вам. И раз уж вы намерены уйти, то позвольте мне выплатить вам сейчас две сотни песо.

Я подвинул к нему пять десятков песо фуэрте. Он свернул их и сунул в карман жилетки с таким видом, словно это всего лишь кусочки папиросной бумаги. Затем он подал мне руку, отвесил вежливый поклон и удалился.

Я занял его место, чтобы наблюдать за бандитом. Тот коротким взглядом смерил показавшегося из двери йербатеро и сделал нетерпеливое движение. Спустя какое-то время я тоже ушел. При этом я держался так, словно вообще не замечал никого вокруг. Я шагал по случайным улицам, останавливался у разных витрин и убеждался, что этот человек непрерывно следовал за мной.

Так прошел, пожалуй, час. Наступили сумерки. Звон колокола подсказал мне, что я нахожусь недалеко от кафедрального собора. Я знал, что люди сейчас направляются в церковь для ежедневного «Ave Maria de la noche»[31], и потому присоединился к тем, кто хотел помолиться.

Величественное, залитое светом пространство собора было заполнено множеством верующих; общинам многих европейских столиц следовало бы взять с них пример. С хоров доносилось смешанное пение, сопровождаемое органом. Певцы были довольно хорошо обучены, но вот органист, к сожалению, оказался музыкантом пятого или шестого сорта. Он скверно разбирался в регистрах и очень часто фальшивил.

Орган — мой любимый инструмент. Я поднялся наверх, чтобы взглянуть на человека, который так исказил величественную музыку Палестрины[32]. За пультом дирижировал регент[33]. Органист был маленьким, худым, суетливым человечком, казавшимся еще меньше среди мощных труб. Когда он увидел, что я, прислонившись к углу органа, наблюдаю за ним, то, видимо, захотел произвести на меня впечатление. Он тут же выдвинул принципал и корнет[34] и еще несколько шестнадцатистопных регистров[35] в придачу. Конечно, поднялся такой шум, в котором голоса певцов потонули полностью. Тем не менее дирижер не удостоил музыканта даже кивком. В такой манере песнопение было исполнено до конца.

Затем настал черед короткой прелюдии[36], состоявшей из фальшивого органного трио, исполнявшегося на двух мануальных клавиатурах[37] и одной педальной[38]; звучала такая знакомая и любимая мной мелодия. Но, к сожалению, органист выдвинул вверх Vox angelica[39], Vox humana[40], Aeoline и Flauta amabile и пользовался басами самых низких и мощных регистров, поэтому прекрасная мелодия исчезала, словно ручеек в море басов.

Выдержать такое я не мог. Даже если органист стал бы угрожать мне вечной кровной местью, я все же бросился к нему, убрал звучавшие слишком громко голоса и изменил регистр. Музыкант сперва изумленно, а затем с доброжелательностью поглядел на меня. Казалось, что моя аранжировка[41] понравилась ему больше его собственной.

После третьего стиха к алтарю подошел проповедник, чтобы прочитать молитву. Органист воспользовался этим и тихо спросил меня:

— Вы тоже играете на органе, сеньор?

— Немного, — ответил я так же тихо.

Его маленькое, узкое лицо засияло от радости.

— Не хотите? — кивнул он, приглашая меня присоединиться.

— Какую мелодию?

— Я задам вам такт, а вот сборник псалмов. Всего три стиха. Вам они знакомы?

— Нет.

— Я подам вам знак, когда надо будет начинать. Сперва прелестная милая прелюдия; потом энергичная мелодия с тихими интерлюдиями[42] и наконец после третьего стиха фуга[43] во всех голосах и с контрапунктом[44]. Попробуете?

Я кивнул, хотя он требовал от меня выполнения непосильной задачи. Фуга и органный контрапункт!

Я подстроил нежные голоса, готовясь к «прелестной милой мелодии». Молитва уже подошла к концу, настал черед благословения, и в этот момент органист с силой толкнул меня в бок, что, несомненно, и было тем знаком, который он намеревался мне подать. Я начал.

Как я играл, это неважно. Я отнюдь не искусный музыкант и очень сомневаюсь в том, что мой «контрапункт» снискал бы одобрение знатока. Но людей, привычных к скверной манере здешнего органиста, моя игра поразила. После богослужения народ все еще стоял в церковном нефе[45], а наверху регент, органист и все певцы обступили меня. Мне пришлось согласиться еще на одну фугу, но потом я заявил, что должен уйти. Органист вложил свою ручку в мою руку, словно хотел завладеть ею. Он повел меня вниз, сквозь глазевших на меня с любопытством людей и, когда мы вышли из собора, заявил, что я непременно должен пойти вместе с ним и поужинать у него.

— К сожалению, это невозможно, сеньор, — ответил я, — на сегодняшний вечер я уже получил приглашение.

— К кому?

Я назвал имя.

— Тогда я, конечно, не смею вам мешать. Взамен вы должны оказать мне честь позавтракать у меня завтра. Хотите?

— С удовольствием.

— Я надеюсь увидеть вас у себя в десять часов. Потом мы поиграем с вами на органе в четыре руки и четыре ноги. У меня есть великолепные ноты. А в полдень опять пообедаем у меня.

— Я в это время буду уже занят.

— Не надо ничего делать, сеньор. Это все можно изменить. Я вместе с вами схожу к тому человеку и попрошу, чтобы вас отпустили. Я пока не знаю вашего имени, но мы «органные» братья, и нам хорошо будет вместе.

— Вот моя визитная карточка.

— Спасибо! У меня такой нет. Да и не нужно. Я хочу научиться у вас управляться с регистрами, ведь, говоря между нами, я всегда путаю голоса. Нужно следить за руками и ногами и смотреть на ноты и в сборник псалмов. Как тут вообще можно думать о регистрах! Это мне вообще непонятно. Надеюсь, у вас выведаю. Впрочем, если хотите, мы пойдем вместе. Я живу почти рядом с виллой сеньора Тупидо.

Он так подробно описал место, где расположен особняк Тупидо, что я смог бы найти его с закрытыми глазами.

Тем временем, естественно, наступил вечер, чудный, удивительный южноамериканский весенний вечер. Луна, казалось, почти совсем опустилась на сверкающий мрамор зданий, мимо которых мы проходили, а запах цветов, доносившийся из садов и двориков, приятно освежал все чувства.

Мы миновали оживленную часть города, ведь органист жил, как он выражался, «на лоне природы». Справа и слева виднелись виллы. До обители Тупидо было не более пяти минут ходу. Тут мой попутчик или, скорее, проводник свернул на довольно узкую улицу, пролегавшую между двумя особняками.

— Куда мы идем? — спросил я.

— Ко мне. Если у вас нет времени поужинать со мной, мы должны хотя бы выпить по стакану вина. Я считаю вас своим другом, потому что сдружились мы так быстро и сердечно. Мой домик вон там, сразу за этими двумя садами, мимо которых мы сейчас идем!

— Хорошо, тогда я провожу вас до двери. А завтра утром в десять часов мы с вами увидимся.

Вскоре сады закончились, и мы очутились перед небольшим домиком. На его приземистом фасаде не было ни единого окна, лишь дверь. Пока мы, прощаясь, обменивались последними фразами, послышались шаги. Легкий шорох донесся из той улочки, которую мы только что миновали. Я взглянул в ту сторону.

За углом стены, ограждавшей сад, мелькнуло сомбреро. Обладатель шляпы догадался, что его заметили. Отступить он уже не мог, иначе бы вызвал у нас еще большее подозрение, поэтому ему не оставалось ничего другого, как шагнуть вперед. Ну, конечно, это был тот самый головорез, о котором меня предупреждал йербатеро.

— Кто тут? Что вам угодно, сеньор? — довольно растерянно спросил миниатюрный органист, отнюдь не геройского вида.

Незнакомец приблизился на несколько шагов, но, несмотря на светившую луну, лицо его, укрытое широкими полями шляпы, оставалось подернуто мраком, так что черты различить было нельзя. «Он нападет на меня», — мелькнула у меня догадка.

— Пардон[46], сеньоры! — ответил он. — Я ищу жилище сеньора Аррикеса, и мне указали дорогу сюда.

Голос он, безусловно, изменил. Он стоял всего в трех шагах от меня, держа руку в кармане.

— Сеньор Аррикес здесь не живет, — ответил органист. — Вас ввели в заблуждение.

Тот приблизился еще на один шаг, но я в тот же миг отступил в сторону, так что нас снова разделяли три шага, и луна оказалась у меня за спиной. Теперь ни малейшее его движение от меня не ускользнет.

— Я не знаю никого с таким именем, — покачивая головой, рассуждал органист. — Может быть, вам не только адрес назвали неверно, но и имя исказили?

— Не думаю. Я имею в виду иностранного сеньора, который сегодня играл на органе.

— Вот как! А он — перед вами. Но зовут его не Аррикес, а…

Чтобы прочитать мое имя, он поднес визитную карточку, которую все еще держал в руке, к свету. Бандит воспользовался этим и набросился на меня. В руке у него был нож, который он достал из кармана. Я быстро шагнул в сторону. Сверкающий клинок прошел мимо меня, а наглый молодчик схлопотал от меня такой удар кулаком по голове, что зашатался. Левой рукой я обхватил его шею, а правой стукнул снизу по локтю, пальцы его разжались, и нож вылетел. Я швырнул бандита о стену дома, после чего он рухнул на землю как мешок. Все это произошло в несколько мгновений.

От ужаса милый мой знакомец органист выронил визитную карточку. Он лепетал что-то невразумительное, заламывая руки и жадно хватая воздух; но, когда дар речи вернулся к нему, изо всех сил завопил:

— Какая беда! На помощь, на помощь!

— Не надо кричать, сеньор! — приказал я ему. — Нам больше ничто не угрожает.

— Это опасное заблуждение, сударь! Он же профессиональный убийца! У таких людей всегда есть пособники. Надо бежать! Но куда, куда? Что же делать? Господи, что же это я? Вот же мой дом! Я спасен!

Он быстро отворил дверь, вошел в дом и захлопнул дверь за собой. Что будет со мной — ему, видимо, было безразлично. Однако он все же крикнул мне из-за решетки:

— Слава Богу! Я спасен! Быстрее уносите ноги!

— Какой мудрый совет! Почему же вы меня не впустили в свой дом?

— Покорнейше благодарю! Я не хочу, чтобы бандит потом мне мстил. Уходите, уходите! Не стойте перед моим домом!

— И это говорит человек, только что называвший меня своим другом и уверявший, что любит меня?

— Дружба дружбой, любовь любовью, но своя рубашка ближе к телу. Вы что ж, хотите, чтобы меня зарезали?

— Вовсе не желаю. Ладно, ухожу. До завтра!

Я повернулся. Но тут он окликнул меня:

— И не вздумайте возвращаться сюда! Я вам запрещаю это!

Трусость этого жалкого человечка рассмешила меня. Бандит, напавший на меня, лежал на земле. Я был уверен, что пособников у него не было. Поэтому я вернулся к двери и не отказал себе в удовольствии напомнить этому трусу:

— Но вы же меня так настойчиво приглашали к себе! Мы же хотели вместе позавтракать!

— Завтракайте, где, когда и с кем захотите, только не у меня!

— Но напали не на вас, а на меня.

— Вначале да, но вы плохо знаете этих людей. Вы приговорены к смерти, а значит, та же участь ждет и всех ваших друзей и вообще каждого, кто с вами встречается. Ни одна партия не щадит другую. Как можно быстрее убирайтесь отсюда. Я не могу больше с вами иметь ничего общего.

— Хорошо, я уйду. Но нет ли рядом с вами кого-то, кто мог бы помочь мне доставить бандита в полицию?

— Что вы надумали! Это было бы самой большой глупостью, которую я только мог совершить. Да будь у меня и тысяча слуг, я не отдал бы в ваше распоряжение ни одного из них. Оставьте его, пусть он лежит… Слава Богу, женушка моя идет! Она несет свечу, со мной теперь ничего больше не случится. Бегите, бегите! Это самое лучшее, что вы можете сделать!

За дверной решеткой блеснул свет, и я услышал женский ворчливый голос. Органист скрылся. Его сейчас ласково пожурят за нарушенный ночной покой. Я нагнулся к бандиту.

И, признаться, сделал глупость. Бандит, лежавший якобы без сознания, внезапно вскочил и бросился за ножом. Мне удалось опередить его, я схватил нож и одновременно протянул другую руку к нему. Он отпрянул, поэтому мне не удалось его схватить. Остановившись в нескольких шагах от меня, он угрожающе поднял кулак и заорал:

— Ну, ты еще пожалеешь об этом!

И скрылся, но не в переулке, по которому подкрадывался, он бежал в сторону пустыря.

Взяв нож, я пошел в переулок, медленно, внимательно высматривая, нет ли там еще кого-нибудь. Но никого там не было. Я повернулся налево, в сторону виллы Тупидо.

Достигнув цели, я спрятал нож в карман. Я стоял перед калиткой узкого палисадника, за которым располагалась вилла. Справа я увидел ручку звонка, а слева — латунную табличку, надпись на которой подтверждала, что это владение Тупидо. Я позвонил.

— Кто там? — раздался голос из дома.

Я назвал свое имя, вышел слуга и открыл мне. Не произнеся ни слова, он провел меня в дом и отворил дверь, за которой находилась небольшая, но уютная, хорошо обставленная комната. На софе восседал Тупидо, куривший сигару. Он поднялся, протянул мне руку и сказал очень любезным тоном:

— Наконец-то! Вы прибыли почти на четверть часа позже, чем я ожидал, сеньор. Поскольку я рад вас видеть, то сожалею, конечно, что потерял столько времени!

— А я прошу у вас прощения. Мне помешало одно ничтожное, но не терпевшее отлагательства дело, затеянное не по моей вине. Надеюсь, вы не станете сердиться на меня за это?

— Ни в коей мере, — улыбнулся он. — По счастью, ужин еще не начался. Следовательно, вам придется еще несколько минут провести вместе со мной. Устраивайтесь поудобнее, закуривайте!

Он усадил меня рядом с собой на софу и подал коробку и огниво. Я закурил. Когда моя сигара разгорелась, он доверительно положил свою ладонь на мою руку и сказал:

— Хочу вам признаться, что весьма благодарен моему компаньону, адресовавшему вас ко мне. Во-первых, я вообще очень люблю все немецкое, и потом, вас мне охарактеризовали как человека, наделенного самыми обширными познаниями и богатым опытом. Итак, я вдвойне рад приветствовать вас, сеньор.

Он явно переусердствовал в своей любезности. Стало быть, он считал меня простаком, если полагал, что может достичь своей цели столь грубой лестью. Потому я ответил ему очень спокойно:

— Мне, право, жаль, что содержание сего письма дало вам повод ошибочно судить обо мне. Я путешествую, чтобы учиться, но не чтобы поучать. Для этого мне не хватает некоторых качеств. Расточая мне такие незаслуженные похвалы, вы не столько льстите мне, сколько, наоборот, ставите в неловкое положение, а к этому я не вполне готов.

— Я ожидал от вас чего-то подобного. Я прекрасно знаю немцев, ценю их скромность. Но оставим лучше эту тему и поговорим о целях вашего нынешнего путешествия. Я полагаю, что они либо меркантильного, либо естествоведческого характера.

— Ни то, ни другое, сеньор. Я путешествую, чтобы путешествовать. Я не поднаторел ни в одной науке, не сведущ и в торговле. Причина, по которой я путешествую, та же, что у человека, совершающею обычную прогулку. Поэтому я прошу вас внести соответствующую поправку в неверное представление, сложившееся у вас обо мне!

Моя реакция на его любезность подействовала на него остужающе.

— Но как же можно предпринимать такие далекие путешествия без какой-либо серьезной цели? Поистине немцы — в высшей степени народ идеалистов! Вы говорите, что вы совершаете прогулку. И ради этого выбираете край, где можно найти все, только не повод для променада. Вы ведь наверняка должны были слышать о том, что путешествие по западным провинциям — дело нелегкое?

— Я наводил справки, конечно, насколько это можно было сделать, пребывая так далеко от цели моего путешествия, но никакой причины отказаться от однажды задуманного я не увидел.

— Вы меня поражаете!

— Вы хотите сказать, что вас потешает неопытность, с какой я взялся за дело, от которого на моем месте отказался бы любой другой. Но как иначе набраться опыта?

Он покачал головой, видимо, это означало, что я кажусь ему еще глупее, чем он до сих пор считал. Почти с состраданием он спросил меня:

— И у вас действительно хватит смелости добраться до Сантьяго или даже до Тукумана? Вы знаете, как у нас обстоят дела? В настоящее время идет борьба множества политических партий, причем в ход идут все средства и никого не волнует, нравственно это или безнравственно. Именно те края, по которым вы собираетесь путешествовать, стали небезопасны вследствие этих смут. Вы очень сильно рискуете, может быть, даже жизнью. Я решительно не советую вам упорствовать.

Он старался выглядеть как человек воспитанный и приличный. Я ответил ему:

— Я не имею привычки отказываться от однажды принятого и хорошо продуманного решения. И здесь как раз тот самый случай.

— Ну что ж, я исполнил свой долг — предупредил вас, а кроме того, готов облегчить вам путешествие, насколько это в моих силах. Конечно, при условии, что вас это устроит.

— Я с огромной благодарностью приму вашу помощь, сеньор.

— Прекрасно. Тогда я постараюсь дать вам один совет. Задуманное вами путешествие обычно начинают из Буэнос-Айреса, куда вы, стало быть, намерены отправиться. К сожалению, вам придется проехать по местам, которые небезопасны из-за распоясавшихся вооруженных банд. По этой причине я предложу вам другой маршрут, который хотя и выглядит непривычно, зато гораздо менее опасен. Вы пересекаете Уругвай и провинцию Энтре-Риос вплоть до Параны и Санта-Фе[47]. Оттуда через Кордову вам легче всего попасть в Сантьяго и Тукуман.

— Спасибо, сеньор! Я полагаю, ваш совет мне очень пригодится.

— Если вы ему последуете — это было бы самое лучшее для вас. Я мог бы снабдить вас рекомендательным письмом к одному очень влиятельному высокопоставленному офицеру, в чьей власти устранить препятствия с вашего пути. Это — Лопес Хордан, приемный сын бывшего президента Уркисы. Вы слышали о нем?

— Мне говорили, что он располагает очень солидными связями.

— Более чем связями. Есть все основания считать, что он находится на пути к высшему посту в государстве. Я горжусь близким знакомством, даже почти дружбой с ним и убежден, что моя рекомендация, адресованная этому человеку, окажется очень выгодной для вас. Поскольку вас рекомендовали мне, то моя обязанность позаботиться о вас. Об ответной услуге не нужно беспокоиться. Значит, вы принимаете мое предложение касательно рекомендации?

— Конечно. Было бы очень неблагоразумно отвергать ее.

— Есть причина, которая могла бы надолго задержать вас здесь, в Монтевидео?

— Нет, сеньор. Меня не связывает ни личный, ни деловой интерес, и я в любое время могу отправиться в путь. В этом городе мне не найти ничего нового для себя или диковинного. Я хочу попасть в глубь страны, и у меня вообще нет причин засиживаться здесь на побережье.

— Хорошо, сеньор. Мне пока еще известно, куда адресовать рекомендательное письмо, но позднее я не буду этого знать, потому что Лопес Хордан в ближайшее время отправится в официальную поездку по провинциям. Чем скорее вы прибудете к нему, тем лучше для вас. По всей вероятности, вы могли бы присоединиться к нему, так как он намерен поехать в те самые места, куда стремитесь и вы. Конечно, вам нет нужды здесь находиться; может быть, уже завтра вам следовало бы уехать отсюда.

Он произнес это таким проникновенным и заботливым тоном, что я наверняка клюнул бы на эту наживку, если бы содержание письма не было мне известно. Поэтому я сделал вид, что согласен с его словами:

— Учитывая эти обстоятельства, я готов отправиться в путь уже завтра утром.

— Прекрасно! Итак, я снабжаю вас рекомендацией. Откровенно говоря, я уже днем думал об этом, поскольку был почти уверен, что вы последуете моему совету, и потому письмо я уже изготовил. Сейчас Лопес Хордан находится в Паране. Кратчайший путь туда пролег бы через Мерседес[48], реку Уругвай и Вильягуай[49]. Каким образом вы путешествуете?

Я пожал плечами.

— Я так мало знаком со здешними условиями, что хотел бы посоветоваться с вами и об этом.

— Я советую вам ехать в дилижансе. Путешествие в нем обойдется вам недорого и будет настолько приятно и удобно, насколько можно предположить в здешних условиях. Я знаю, что завтра в первой половине дня дилижанс отправится в нужном вам направлении. Таким образом, письмо я мог бы вручить вам прямо сейчас. Мне надо лишь надписать на нем адрес. Извините меня!

Он подошел к конторке, находившейся в углу. Тут дверь распахнулась, и вбежали двое мальчишек примерно десяти-двенадцати лет.

Я уже успел заметить, что воспитанием детей в странах Ла-Платы занимаются очень плохо, и сейчас нашел тому еще одно подтверждение. Оба мальчишки, наряженные, как куклы, остановились передо мной и нахально на меня уставились.

— Папа, — спросил один синьора Тупидо, — это немец?

— Да, сынок, — ответил отец, надписывая адрес на конверте. Он был нисколько не обеспокоен поведением своих любимцев. Спрашивавший мальчик обратился ко мне:

— Ты что, в самом деле дурак?

Но его брат поспешил ответить вместо меня:

— Нет, он — тупой немецкий чурбан.

— Кто это сказал? — быстро спросил я.

— Отец, — прозвучал ответ. — Он говорил это матери.

Тут отец повернулся и в гневном смущении воскликнул:

— Чушь! Я имел в виду не этого-сеньора, а совсем другого человека, немецкого рабочего, который неправильно выполнил поручение.

Но старший из мальчиков сказал:

— И тогда ты пригласил его на ужин!

— Да замолчи же ты! — приказал Тупидо. — Сеньор, не позволяйте этим детям сбивать вас с толку! Вот вам письмо. Содержание его удовлетворит вас в высшей степени.

Он подал мне письмо, в средних размеров конверте, заклеенном камедью. Конверт был очень объемистым, так как содержал по меньшей мере три листа — само письмо и оба контракта. Я взвесил его на ладони и молвил:

— Разве у вас не принято давать рекомендательные письма в незапечатанном виде?

— Нет, здесь у нас такое не принято. А еще у нас часто к письму прилагают деловую записку, предназначенную лишь для адресата.

— В данном случае вы, наверное, поступили так же?

— Разумеется.

— Тогда эта записка уж очень пространная! И я честно признаюсь, что, по мне, было бы лучше, если бы вы решились отделить одно от другого.

— Сеньор, — сказал он, — я никогда не отступаю от своих привычек и думаю, что вы позволите мне и сейчас настоять на одной из них!

— Гм! Один раз вы уже отступили от одной такой привычки, отказавшись сегодня от принятого у вас вычета процентов. Я хочу отблагодарить вас за это и доставлю письмо в том виде, в каком вы его передаете.

Он все еще держал в руках перо. Держа его, снова подошел к конторке, чтобы убрать его вместе с другими письменными приборами. Оба мальчишки стояли возле меня и жадно поглядывали на письмо.

— Что здесь написано? Покажите-ка! — сказал мальчик постарше, схватившись за послание и пытаясь вырвать конверт у меня из рук. Я был этому только рад. В то время как малыш цепко сжимал его посредине, я схватил конверт за оба края.

— Оставь его! Это не для тебя, — сказал я.

— Ну только покажи! — упрямо требовал он. — Письмо от моего папы. Значит, оно мое, а не твое. Я хочу на него посмотреть!

Он дернул письмо изо всей силы. Конверт разорвался, и содержимое его выпало на пол. Я быстро подобрал листки, причем сложил бумаги по отдельности. «Рекомендательное письмо» я поместил сверху.

— Ты разорвал конверт, — произнес я раздраженным тоном. — Теперь папе придется надписывать другой конверт. Но… что это? Что я тут вижу?

Тупидо пулей бросился ко мне.

— Стой! Не читать, не читать! — выпалил он.

Я отступил назад, держа письмо перед глазами и читая его, а другой рукой отстраняя хозяина.

— Не читать, не читать! — гневно повторял он, пытаясь заполучить бумаги. Но я был гораздо сильнее его и так резко его отпихнул от себя, что он отлетел на софу. Оба мальчишки с криком повисли на мне. Мне пришлось их тащить к двери. Я отворил ее и вытолкал сорванцов. Тупидо вновь подбежал ко мне, готовясь наброситься.

— Отвяжитесь от меня! — закричал я на него. — Иначе я размажу вас по стене! Вот, примите-ка назад оба этих контракта, я вижу, что это именно контракты, то есть деловые бумаги, и значит, они ко мне никакого отношения не имеют!

— Письмо я тоже заберу! — бешено прокричал он.

— Оно касается меня, и я имею право прочесть его. Надо было воспитывать детей по-другому, чтобы они не рвали конверты, от сохранности которых зависит для вас, видимо, очень многое.

— Я велю слугам отобрать у вас письмо, а затем они вышвырнут вас на улицу!

— Ваши люди не сделают ни того, ни другого, поскольку каждого, кто меня тронет, я тотчас свалю с ног. Я ухожу сам, потому что с таким человеком, как вы, дела иметь нельзя. У вас есть выбор: либо вы не мешаете мне читать письмо здесь и в этом случае получаете его назад, либо я тотчас ухожу, но беру его с собой и знакомлю с его содержанием соответствующие инстанции.

Дверь была открыта, и я видел даму и слугу, застывших возле нее. Они не говорили ни слова и лишь изумленно смотрели на нас.

Тупидо сделал знак рукой своим домочадцам, приказывая им уйти, и сказал:

— Читайте же, черт вас побери!

Зрители скрылись. Я сел и стал читать:

«Сеньор! Только что меня уведомили о согласии моего компаньона. Итак, я срочно посылаю вам на подпись контракты, и вы вольны затем оба их переправить назад с надежным посыльным, после чего я вышлю к вам человека с товаром.

Податель сего письма — невежественный и при этом в высшей степени самодовольный немец, который не подозревает, какие важные бумаги вам привезет. Вы знаете, что все немецкие иммигранты являются противниками вашей партии, и, хотя он думает, что это письмо рекомендательное, я, разумеется, не рассчитываю, что вы примете его как друга и будете с ним любезны.

Посыльным я выбрал его потому, что у тевтона[50], только сегодня сошедшего с корабля, не станут искать такие важные документы. Если его все-таки задержат и обнаружат их, то он получит пулю; это все; подписи никакой нет; мы сможем все отрицать и заявим, что речь идет лишь о направленной против нас интриге. Вам, в свою очередь, нетрудно будет отделаться от молодчика, который глупее, чем выглядит. Возьмите его себе в солдаты; он вроде бы хороший стрелок, и никакого вреда не выйдет, если ради блага отечества ему слегка пустят кровь…»

Примерно таково было содержание той части этого любезного письма, которая посвящалась мне. Я встал и бросил письмо на стол.

— Забирайте вашу писанину! Быть может, вы перемените мнение обо мне, когда я скажу, что еще до прихода к вам я знал, что меня должны обмануть. Немцы все же не такие глупцы, как вы полагаете. У любого немца, несмотря на его известную всему миру честность, достанет проницательности разгадать любого южноамериканского подлеца. Я понял вас еще до того, как увидал.

Он быстро схватил письмо и спрятал его.

— Кого вы называете подлецом? — спросил он, приблизившись на шаг и угрожающе глядя на меня.

— На этот вопрос ответьте, пожалуйста, сами, сеньор!

— А вы знаете, что это оскорбление, что за него надо отвечать?

— В кругу честных людей — да. Но поскольку вы к ним не относитесь, то о вашем ответе мне вовсе незачем беспокоиться.

— Ого! Побеспокоитесь еще. Это так же верно, как то, что я стою сейчас перед вами.

— От вас можно ожидать лишь каких-нибудь каверз, от них я сумею защититься. Люди вашего пошиба мне не страшны. Любой трусливый бандит уважает славный немецкий кулак. Если рискнете причинить мне неприятность, я не стану обращаться в здешнюю полицию, ведь мне это будет накладно; нет, я приду к вам и отлуплю вас как мальчишку. Заметьте это себе! А теперь спокойной ночи! Надеюсь, что прощаюсь с вами навсегда!

Он скорчил гримасу ярости, но ничего не сказал. Я велел слуге отворить дверь в саду. Открыв мне дверь, слуга отвесил мне шаржированно низкий, несомненно, издевательский поклон и спросил:

— Насколько я понимаю, вы хотите выйти? А вы с собой ничего не прихватили? А то…

Я залепил ему такую затрещину, что он отлетел на пять или шесть шагов и его тощая, долговязая фигура распласталась по земле. Полагаю, что он не скоро теперь обратится к немцу с подобным вопросом. Я затворил за собой решетчатую дверь и пошел прочь, в ту же сторону, откуда пришел. Я держался середины улицы, не исключено было, что бандит по-прежнему прятался где-то неподалеку, чтобы еще раз напасть на меня.

Я отошел совсем недалеко, как вдруг услышал впереди себя торопливые шаги, они приближались ко мне. Два человека бежали по правой стороне улицы. Я свернул налево, туда, где лунный свет не проникал сквозь кроны деревьев. Судя по всему, они заметили меня давно.

А вот и они! Первой бежала женщина. За ней — мужчина. Но я их не интересовал. Мужчина гнался за женщиной, и в тот самый момент, когда они поравнялись со мной, он настиг ее.

— На помощь, на помощь! — закричала она, правда, не слишком громко. Возможно, ужас мешал ей кричать в полный голос.

— Один поцелуй, всего один поцелуй! — услышал я голос мужчины.

Я вышел из своего укрытия. Несчастная заметила мое приближение.

— Сударь, сударь, защитите меня! — закричала она.

Преследователь отпустил ее и убежал в сторону города. Незнакомка остановилась на свету, и я увидел прелестнейшее юное девичье лицо, одета она была, как все тут, по французской моде, но на голове у нее была мантилья. В руках, как мне показалось, — бутылочка.

— О, сеньор! — сказала она, глубоко вздыхая. — Какое счастье, что вы оказались поблизости! Я сейчас упаду…

Она и в самом деле пошатывалась, и я поддержал ее, взяв за руки.

— Примите мою помощь, сеньорита! С вами больше ничего страшного не случится.

Она тяжело повисла на мне и вздохнула:

— Что за человек! Он меня долго преследовал, а потом я уже сама не могла бежать.

— Вы его знаете?

— Я его никогда раньше не видела.

— Для юной дамы, наверное, опасно ходить в такое время по улице. Вы разве об этом не знаете?

— Знаю, но мне надо было в аптеку за лекарством для бабушки.

— А где вы живете?

— Совсем недалеко отсюда. Но мне все еще страшно! Этот человек может вернуться!

— Если вы позволите, я провожу вас домой.

— Как вы добры! Я с удовольствием приму вашу помощь. Можно мне по-прежнему опираться на вашу руку?

— Да!

Лицо ее было таким простым и честным, и все же я не совсем доверял ей. До сих пор мы стояли на месте, но теперь пошли в сторону, противоположную той, что была мне нужна. Девушка доверчиво поглядывала на меня и одновременно рассказывала, что родители ее умерли и у нее есть только добрая бабулечка, что родом вообще не из этой страны, а приехала из Германии.

Мне показалось, что слово «Германия» она произнесла как-то по-особенному и при этом с надеждой взглянула на меня. Но я ничего не ответил, и она продолжила свой рассказ.

Мы миновали виллу Тупидо и пошли дальше, пока перед нами не открылся пустырь, где не было ни дома, ни сада. Мы оказались на какой-то поляне, где росло лишь несколько высоких, могучих деревьев омбу[51].

— Наш домик — вон там! — сказала девушка, указывая на просвет между деревьями.

Я увидел белую, поблескивавшую под лунным светом хижину; до нее было, пожалуй, шагов пятьсот.

— Можно мне пойти туда вместе с вами? — спросил я. — Или теперь вы чувствуете себя в безопасности?

— В безопасности я почувствую себя лишь тогда, когда окажусь дома.

— Тогда пошли!

Мы свернули к деревьям. Но уже через несколько шагов я остановился, потому что из сумрачной тени, отбрасываемой стволами омбу, выступило пять или шесть фигур, один из этих людей направился к нам, другие остались стоять там, где стояли.

— Стой! Ни шагу дальше! — приказал я. — Что вы здесь делаете?

Девушка еще крепче прижалась ко мне.

— Что мы здесь делаем? — ответил голос, показавшийся мне знакомым. — Вас ждем, сеньор.

Теперь я держал девушку левой рукой, высвободив правую, чтобы обороняться. Я чувствовал, что моя подопечная дрожала.

— Я… вы меня в самом деле не узнаете — Маурисио Монтесо!

Да, это был он, йербатеро; я увидел это, когда он подошел поближе.

— Это вы? — удивленно спросил я. — Вот так сюрприз! Но я все же повторяю свой вопрос: что вы здесь делаете?

— Сейчас вы узнаете это. Если вы доверяете нам, ступайте туда, под дерево, где нас не смогут заметить!

— К чему все это?

— Потом узнаете. Теперь нет времени объяснять, потому что он сейчас придет.

— Кто?

— Тот, кто напал на сеньориту, ее собственный отец.

— Ее о… но это невозможно!

— О, нет. Пожалуйста, молчите и крепче держите девушку, чтобы она не выдала нас!

Он подошел поближе к девушке и погрозил ей, держа у нее перед глазами нож:

— Сеньорита, если сейчас вы сделаете хотя бы шаг или скажете одно-единственное слово, то вот этот клинок я без всякого сожаления воткну в ваше милое, крохотное, но лживое сердечко. Я не шучу!

Девушка вздрогнула. Я схватил ее за запястье. Мужчины снова отступили в тень. С той стороны, откуда мы пришли, донеслись торопливые шаги. Появился мужчина, на секунду остановился у угла стены, ограждавшей ближний к нам сад. Я узнал в нем человека, напавшего на девушку.

— Ни слова! — шепнул йербатеро моей спутнице.

Я увидел, что он приставил к ее груди нож. Она задрожала всем телом. Мужчина, застывший на углу, приложил ладонь к глазам и посмотрел в сторону хижины, где полагалось жить «больной бабулечке». Мы услышали, что он пробормотал несколько слов, затем быстро двинулся в сторону хижины. Для этого ему надо было пройти мимо деревьев. Едва он достиг их, как парни бросились на него и опрокинули наземь. Йербатеро коленом придавил ему грудь и пригрозил:

— Молчи, а то заколю, мерзавец! На этот раз спектакль тебе не удался. Ребята! Свяжите ему руки и тело лассо и оттащите его к хижине! Вы уже знаете как.

Рядом со мной и девушкой остался лишь йербатеро.

— Сеньорита, вы знали человека, который только что скрылся вместе с моими товарищами? — спросил он ее.

— Да, — тихо шепнула перепуганная девушка. — Это мой отец.

— Тот самый, что якобы напал на вас, чтобы поцеловать?

Она молчала.

— Отвечайте, а то с вами поговорит мой нож! Это был он?

— Да.

— Для кого же предназначался этот спектакль?

Она склонила голову и ничего не ответила.

— Хочу обратить ваше внимание, сеньорита, я знаю все и расспрашиваю вас только затем, чтобы этот иностранный сеньор узнал обо всем из ваших уст. Будете отвечать правдиво, по доброй воле — с вами ничего не случится. Но если откажетесь отвечать, пеняйте на себя!

— Почему вы так строги со мной, сеньор? — спросила она. — Почему угрожаете мне ножом и даже смертью? Я не сделала ничего плохого!

— Вы поступаете гораздо хуже, чем предполагаете. Кто живет в той хижине?

— Я, отец и бабушка.

— Чем ваш отец зарабатывает на жизнь? Он живет игрой. Не так ли?

— Я не могу это отрицать.

— И ваша хижина — это местечко, куда затаскивают дичь, которую хотят ощипать. Вы же — подсадная утка, которая завлекает добычу в сеть. Я прав?

После некоторой паузы она воскликнула:

— Но разве я не должна слушаться отца?

— Увы! Я готов быть снисходительным к вам, но лишь до тех пор, пока вы отвечаете откровенно. Сегодня вам полагалось отвести в хижину этого сеньора, не так ли?

— Да.

— Вам надлежало остановиться в некотором отдалении от виллы сеньора Тупидо. Ваш отец стоял рядом с вами. Было обговорено, что он нападет на вас, как только появится германец. Этот человек должен был вас освободить и проводить домой? Чтобы наверняка заманить иностранца, вам полагалось сказать ему, что ваша бабушка — немка.

— Да.

— Значит, вы так и сделали. Но вы же знали, что произойдет, когда вы приведете сеньора в хижину?

— С ним только хотели перекинуться в картишки.

— Так вам сказали, а на самом деле замышлялось нечто другое. Его хотели убить.

— Santa Madona de la Cruz![52] Это неправда!

Негодование, с которым она это произнесла, было неподдельным.

— Еще какая правда. Вас и бабушку отправили бы спать, а сеньора — убили.

— Мой отец любит играть в карты, как и любой здешний мужчина, но он не убийца!

— Бедное дитя! Это заблуждение. Ваш отец водится с отъявленными бандитами. Однако не будем лучше об этом. Вам, сеньор, любопытно узнать, как я попал сюда и проник в эти тайны? Я расскажу вам про это потом. Сейчас же вы сможете взглянуть на своих убийц без всякого риска. После того как я скроюсь из вида, подождите еще примерно пять минут. Потом вместе с сеньоритой медленно направьтесь к хижине. Об остальном я позабочусь.

— Почему вы не пойдете вместе с нами?

— Потому что луна светит очень ярко и потому что вас с сеньоритой там ждут. За вами наверняка следят из окна. Поэтому, чтобы не возбудить подозрение, вам надо пойти вдвоем. Я же последую за своими товарищами, которые окольным путем уже пробрались туда, чтобы проникнуть в домик с другой стороны.

— Кто они, ваши товарищи?

— Славные ребята, сборщики чая, как и я, они не убоятся самого дьявола. Вы еще познакомитесь с ними. Итак, я ухожу, а через пять минут идите вы!

Он повернулся и скрылся в тени. Девушка отступила от меня, но я все еще крепко держал ее за запястье.

Я никак не мог поверить в то, что это дитя с невинными чертами лица было пособником банды картежников. Вероятно, девушка вообще не подозревала о том, чему помогала, до сегодняшнего вечера. Она не знала и того, что грозило моей жизни. В этом я был убежден. Я вообще был склонен признать ее невиновной по всем статьям. Девушка подождала и, когда йербатеро не мог уже ничего видеть и слышать, спросила меня:

— Сеньор, вы верите, что мой отец посягает на вашу жизнь?

— На этот вопрос я сейчас не могу дать определенного ответа, мое дитя. Вашего отца я не знаю, зато знаю, что человек, который сообщил мне это, не обманывает. Я думаю также, что у него есть основание для подозрений. Но, как бы там ни было, я полностью убежден, что вы не имели ничего общего с этим гнусным планом.

— Нет, конечно, нет, ни я, ни бабушка.

— Вы, наверное, очень любите свою бабушку?

— Очень, сеньор, гораздо больше, чем отца.

— И, однако, ее вы тоже использовали как приманку, чтобы привести меня в хижину!

— Мне так велели.

— Но вы так артистично выполняли ваше задание, как будто в подобных делах чрезвычайно опытны. Вы отлично умеете притворяться.

— Dios![53] Так к этому же привыкаешь, если часто делаешь.

Я едва удержался от смеха, выслушав эти слова и тон, которым они произносились. Эта легкомысленная девушка не привыкла, видно, думать над тем, что делала. Можно было предвидеть, что она плохо кончит, но помочь ей я ничем не мог. Поэтому я замолчал, а по прошествии пяти минут мы пошли к дому.

Луна очень ярко высвечивала местность, лежавшую между нами и хижиной. Из ее окна мы были, безусловно, хорошо видны. Мы не прошли еще и половины пути, как девушка спросила меня:

— Как вы думаете, сеньор, люди, которые остановили нас, обойдутся с моим отцом, наверное, сурово?

— У них, пожалуй, нет повода обращаться с ним хорошо.

— Тогда мне надо предупредить тех, кто в хижине.

Я не предполагал, что она может сбежать, и держал ее руку не так крепко, как до этого. Она вырвалась и побежала. Но я несколькими прыжками снова настиг ее и схватил за руку.

— Стойте, сеньорита, не расставаться же нам наскоро, не попрощавшись. Невежливо было бы не поблагодарить обитель, в которую вы направлялись.

Она испустила глубокий раздосадованный вздох, но теперь уже не говорила больше ни слова и послушно следовала за мной. Мы подошли к хижине. Но не успели отворить дверь, как она распахнулась изнутри, и при свете горящей лампы я увидел человека, чья голова была повязана пестрым платком, — так обвязываются платками гаучо, пропуская их поверх шляпы и под подбородком. Лицо мужчины я разглядеть не мог, поскольку он стоял спиной к свету.

— Наконец, наконец! — воскликнул он. — Твоя бабушка изболелась, ожидая лекарство.

— Это ты, кузен? — изумленно спросила она. — Сегодня, да еще так поздно, мы тебя не ждали.

— Но бабушка больна! А ты, я вижу, не одна. С каких это пор мою сестричку можно увидеть в такой поздний час с провожатым?

— С сегодняшнего дня. На меня напал какой-то негодяй. К счастью, сеньор оказался поблизости и освободил меня от этого настырного приставалы. Попросим его войти. Ладно? Пусть бабулечка поблагодарит его.

Изворотливая сестричка играла свою роль по хорошо известному ей сценарию, хотя понимала, что успеха ждать не придется. Вероятно, она не знала, как по-другому вести себя в такой ситуации.

— Совершенно естественно! — ответил кузен. — Пожалуйста, сеньор, заходите! Приветствуем вас самым сердечным образом.

Он отошел в сторону, освобождая дверной проем; свет упал на его лицо, и я узнал… того самого бандита. Он сумел изменить голос. Платок, повязанный вокруг головы и заменявший прежнюю шляпу, преобразил его внешность. Если бы днем я внимательно не рассмотрел его лицо, то сейчас бы обманулся.

— Спасибо, сеньор! — ответил я сдержанно. — Я не хочу мешать. Я доставил сеньориту домой, как обещал ей, но у меня не так много времени, чтобы задерживаться здесь.

— Зайдите только на миг, на один-единственный миг, сеньор!

— Ну хорошо, только чтобы поклониться бабуле. А внутри есть еще кто-нибудь?

— О, нет. Тут только мой крестный со своим сыном, больше никого. Вы обязаны выпить с нами по глотку, пока не придет отец сеньориты, он вернется домой через несколько минут. Моя сестричка — сама любезность, вы будете счастливы, когда узнаете ее поближе. Заходите же, заходите, сеньор!

Он произнес эти слова с такой искренностью и так настойчиво, что обманул бы, наверное, любого другого, кроме меня. Но я не спешил следовать его призыву. Позади меня раздался голос:

— Проходите внутрь, сеньор, и ни о чем не беспокойтесь! Все именно так, как говорит добрый племянник. Вам там понравится. Я тоже зайду вместе с вами. Ну, пошли!

Это был йербатеро. Бандит удивился:

— Еще один! А вы кто, сеньор?

— Я сопровождаю отца, он только что вернулся, — ответил йербатеро. — Ну ладно, пошли, пошли!

Он подтолкнул меня, я подтолкнул сеньориту, а та оттолкнула бандита в сторону. Мы прямо с улицы попали в комнату. Я на всякий случай схватился за него. Ситуация казалась мне подозрительней, чем прежде. Во мне шевельнулся импульс недоверия и к йербатеро. Я вдруг подумал о том, что, собственно, совсем не знал его. Судя по его поведению, он тоже мог оказаться членом этой теплой компании шулеров и убийц. Но через мгновение, заметив, что за нами в дом вошли еще пятеро йербатеро, я упрекал себя за это недоверие. У каждого сборщика чая в руке был нож. Окна в доме не были застеклены, и ставни оставались распахнутыми. Дом был одноэтажным, тонкая перегородка разделяла его на две половины. Соединявшая их дверь была закрыта. В углу на стуле сидела старая женщина, с лицом, изборожденным морщинами, глаза которой с явным беспокойством следили за неожиданно вошедшими людьми. Несколько соломенных матов, лежавших на полу, и табуретка, которая, кажется, использовалась в качестве стола, составляли всю меблировку дома.

«Племянник» вытаращил глаза, заметив других йербатеро.

— Кто вы? Что вам нужно? Кто вам позволил войти сюда? — спрашивал он.

— Мы сами себе позволили, — ответил Монтесо. — Этот сеньор защитил сеньориту, а мы защищаем его. Одно с другим связано; мы прибыли вместе с ним. А где же мой дорогой крестный со своим сыном?

— Наверняка здесь, — быстро ответила девушка, указывая на дверь, соединявшую две половины дома. — Я приведу их.

— Да, сделайте это! Мне хотелось бы познакомиться со всей этой славной компанией, — сказал йербатеро.

Девушка вошла в соседнюю комнату. Остальные йербатеро недвижно остановились возле входной двери. Старушка оцепенело застыла на стуле. Маурисио Монтесо смерил бандита презрительным взглядом и спросил его:

— Разве мы сегодня уже не встречались с вами, сеньор? Ведь это вы стояли неподалеку от конторы сеньора Тупидо?

— Возможно, я проходил там.

— Нет, вы там стояли, ждали кого-то. Потом остановились на углу площади, напротив кондитерской, после чего бродили по разным улицам, пока не добрались до собора, где слушали орган. Разве не так?

— Сеньор, какое дело вам до моих прогулок!

— Они меня интересуют чрезвычайно. Кроме того, я знаю еще, что потом вы направились к домику, где живет органист. Странно, но всюду, где бы вы ни появлялись, впереди вас шел именно этот сеньор! И еще — это уже самое странное — повсюду за вами следовал я со своими товарищами!

— С вами у меня нет ничего общего!

— Да? А нам кажется по-другому. К сожалению, мы не смогли пробраться за вами к дому органиста, нам помешали. Но, к счастью, ваш замысел вам не удался. Сеньору наша помощь не потребовалась, он и сам был, к счастью, начеку. Он отправился к сеньору Тупидо, а вы тем временем подались сюда. Вы переговорили с обитателем этого домика и не заметили, что снаружи у окна стоял я и все слышал.

Бандит побледнел.

— Я совершенно не понимаю, о чем вы тут говорите, — заявил он.

— Лжете! Зато мы свое дело знаем.

— Я пришел сюда всего несколько минут назад. Спросите хозяина, когда он вернется!

— Он уже тут, и мы его спрашивали. Он лежит снаружи возле домика, связанный лассо. Нам он во всем признался.

— Вот дурак!

— О, если вам к груди приставить нож, да побольше, не думаю, что вы будете вести себя умнее, чем он. И если вы не сознаетесь в своих истинных намерениях, мы попробуем провести этот эксперимент.

— Тогда я заявлю о вас в полицию!

— С каких это пор вы стали дружить с полицией?

Я протянул ему отнятый у него нож и спросил:

— Вам наверняка известен этот нож. Неужели вы собираетесь это отрицать?

Он бросил быстрый взгляд на него и ответил:

— Я никогда не видел раньше этот нож. И отвяжитесь, наконец, от меня со своими вопросами!

Под платком, закрывавшим его голову, я заметил ссадину.

— Где это вы так поранились? — спросил я, указывая на его рану. — Наверное, это случилось, когда я швырнул вас о стену дома, в котором живет органист?

Теперь он стал груб.

— Побеспокойтесь лучше о вашем собственном лице, я бы не хотел поменяться с вами местами! Какого черта вы тут устраиваете мне допрос? Нечего болтать и командовать. Убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову, пока вас не вышвырнули!

— И это после таких изысканных приглашений!

— Я поступал так, потому что принимал вас за кабальеро. Теперь вижу, что ошибался. Только не думайте, что я вас боюсь! Я тут не один с вами, мне есть кого позвать на помощь.

Он открыл боковую дверь и крикнул:

— Выходи, крестный! Тут есть кое-кто, кто ни кулаков, ни ножей давно не нюхал.

Вместо крестного вышла сеньорита. Она с довольно веселым выражением на лице сказала:

— Крестного здесь уже нет. Когда я сказала ему, какие у нас гости, он вместе с сыном выбрался в окно, сказав, что не пылает желанием общаться с йербатеро.

— Какая трусость! Выбраться в окно и оставить здесь меня одного! Но я все равно не боюсь. Эй, посторонитесь-ка! Кто меня тронет, узнает, какой острый у меня нож.

Он вытащил нож и двинулся к двери. Я отступил назад, чтобы пропустить его. Это была западня, потому что едва он обратился ко мне спиной, как я обхватил его сзади и крепко сжал его руки. Один из йербатеро обвил ему ноги лассо и этой же веревкой связал бандита. Хотя парень и пытался защищаться, но без всякого успеха. Он кричал и ругался что было мочи, пока ему не заткнули рот его же платком.

В то время как мы возились с ним, я увидел, что прелестная сеньорита юркнула в дверь. Старушка тоже поднялась со стула и выскользнула со скоростью, которой я не мог от нее ожидать. Остальные не обратили на это никакого внимания. Я бы мог удержать их обеих, но не стал вмешиваться, не видя в этом никакой пользы.

Когда бандит был связан, Монтесо промолвил:

— Приведите другого!

Двое его людей вышли, чтобы исполнить приказ. Я потешался, предвкушая выражение их лиц, когда они вернутся. Через некоторое время они снова пришли. Один из них, смущенно теребя свою взъерошенную шевелюру, сообщил:

— Негодяй сбежал. Мы обыскали все окрестности, но не нашли его.

— Но мы же приткнули его связанного возле стены, не мог же он освободиться от лассо!

— Значит, другие его освободили, — сказал я. — Крестный со своим сыном улизнули, старуха с внучкой тоже смылись. А четырех человек вполне достаточно, чтобы развязать лассо.

— Тьфу, черт! Они смылись? — спросил он, только теперь заметив, что женщин нет. — Этот негодяй, конечно, и лассо мое прихватил! Что ж, зато у нас в руках остался вот этот; он заводила, и ему придется расплачиваться за остальных. Что мы с ним сделаем, сеньор?

Вопрос был обращен ко мне. Я пожал плечами.

— Я не знаю здешних законов, и к тому же я не судья, чтобы выносить ему приговор.

— Подумаешь, судья! Если бы мы захотели передать это дело полиции и суду, то нажили бы одни неприятности. Нам пришлось бы оставаться здесь до окончания процесса, а за это время дружки этого молодчика расправились бы с нами. Быть может, властям даже вздумалось бы посадить нас всех под арест, чтобы мы не смогли раньше времени уехать отсюда. Я знаю это. Нет, судьями будем мы сами. А о законах или приговоре, который вынес бы суд, мне и узнавать нечего. Я сам творю закон. В диких лесах, как и в пампе, принято раз и навсегда избавляться от убийцы. Он получает нож или пулю в живот. Вот этим мы и займемся.

— Нет, сеньор, с этим я не согласен.

— Но почему же?

— Потому что я не хочу быть ни судьей, ни палачом этому человеку.

— Но вам вовсе не надо ими быть, это мы возьмем на себя.

— Вам за это дело вообще незачем браться; оно касается меня одного, я ведь был оскорблен, а не вы.

— Карамба! Я с обеда бегаю за этим мерзавцем, обращаюсь за помощью даже к моим друзьям; мне удается предотвратить убийство, а теперь выходит, что это меня совсем не касается? Слыхано ли такое? Вы сделали для меня доброе дело, сеньор, значит, вы мой друг, но у нас, йербатеро, так заведено: если кто-то обошелся плохо с твоим другом, значит, он обошелся так и с тобой. Вас хотели убить, и это равносильно тому, как если бы покушались на меня самого.

— Если бы меня убили, то вы, будучи моим другом, могли бы отомстить за меня, но раз со мной даже малейшей неприятности не случилось, то, я прошу вас, оставим это дело и отпустим парня!

— Сударь, должен вам сказать: заметно, что вы немец. Может быть, на вашей родине убийцы ордена получают или какие другие награды и отличия? Имейте в виду: если вы дадите ему свободу, он тут же — понимаете, тут же воспользуется ею, чтобы прикончить вас, и на этот раз, уж будьте уверены, будет действовать уже наверняка!

— Пусть попробует! Я теперь настолько хорошо знаю его намерения, что мне незачем их опасаться. Если вам угодно, задайте ему хорошую взбучку. Может быть, это побудит его сказать, от кого он получил задание убить меня.

— Об этом нетрудно догадаться, но пусть он все-таки сам скажет, от кого. Сколько ударов ему отвесить?

— Бейте его до тех пор, пока он не сознается, кто нанял его для расправы со мной. Но после признания не трогайте его. Я не собираюсь при этом присутствовать. Я вообще не хочу больше видеть этого человека.

Я удалился и несколько раз обошел вокруг дома. Я явственно слышал, как сыпались удары, получаемые бандитом, но ни единого возгласа боли я не уловил. Через десять минут я открыл дверь и заглянул внутрь. Бандит лежал на животе. Его штаны были измяты и залиты кровью, и все же он с издевкой ухмыльнулся мне в лицо. Он не признался ни в чем, вообще он не проронил ни единого звука, ни единого слога; казалось, его кожа была не тоньше, чем у бегемота.

— Сеньор, что вы на это скажете? — спросил Монтесо. — Он не признается ни в чем, и если мы будем продолжать бить его, то просто забьем до смерти.

— Достаточно. Пусть он полежит! Я и так знаю человека, от которого он получил свое задание.

— Хорошо, раз вы так хотите, пускай лежит. Мы запрем его. А еще лучше, погасим свет и останемся здесь, чтобы схватить обитателей этого дома.

— Мне нет до них дела. Не хочу больше ничего о них слышать.

— Благослови, Господь, вашу кротость, сеньор, но она здесь неуместна. Когда паразит кусает меня, я убиваю его, иначе он снова меня укусит. Однако пусть все будет так, как вы хотите. С вашего позволения, мы уходим!

Йербатеро вышли, Монтесо закрыл дверь и швырнул ключ. Мы снова прошли пустырем, а затем повернули на дорогу. Так мы добрались до города молча, не общаясь друг с другом.

— Вы сразу пойдете в отель? — спросил меня Монтесо. — Не окажете ли нам честь, сеньор, не выпьете ли с нами по стаканчику? Вы нас этим очень обрадуете.

Мне следовало отблагодарить его за спасение, и потому я не хотел огорчать или, пожалуй даже, оскорблять его отказом. Я принял приглашение.

Мы свернули в одну из боковых улочек и вошли в неприметный дом, вывеска указывала, что это кабачок, судя по всему, весьма низкопробный.

Из полуоткрытой двери гостиной доносились сигаретный чад и гвалт. Я уже раскаивался, что составил компанию Монтесо, но он не стал заходить в зал, а постучал в дверь, за которой, очевидно, располагалась кухня. Оттуда вышла молодая хорошенькая женщина и низко поклонилась ему.

— Наверху открыто? — спросил Монтесо.

— Да. Там несколько сеньоров, обслуживает моя сестра.

— Тогда мы пойдем наверх. Позаботьтесь, чтобы всякий сброд нам не досаждал!

У него появилась новая интонация, голос его звучал так категорично, словно он с юности привык отдавать приказы. Женщина опять поклонилась ему, точно важному господину, и мы поднялись по лестнице наверх.

Там мы сперва попали в небольшую прихожую, где висело несколько шляп и на изящной подставке стояли трости. Монтесо откинул плюшевую портьеру, и мы вступили в узкий и длинный, пышно убранный салон. Некоторые предметы чуть ли не источали сияние дня. Столы были отделаны мраморными плитами, стулья и диваны обтянуты красным плюшем. На каждом столе располагалась коллекция бутылок с винами разных сортов. Короче говоря, салон этот сделал бы честь солидному отелю любой европейской столицы.

Из-за стойки поднялась юная девушка и низко поклонилась нам. Четверо мужчин, сидевшие за одним из столов, судя по одежде, принадлежали к лучшим слоям общества. Они тоже вежливо приветствовали нас. Один из них даже самым сердечным образом протянул Монтесо руку.

И здесь коротали время сборщики чая! Остальные пятеро были одеты в те же лохмотья, что и Монтесо. Расхаживали они босиком. Их шляпы все вместе не стоили и пятидесяти пфеннигов[54]. Прически и бороды были неухоженны. Казалось, что никто из них не мылся уже несколько месяцев. Я был поражен, но, конечно, вовсе не подал виду, что это меня удивляет хотя бы в малейшей степени. Монтесо направился к самому последнему столу, который был настолько велик, что нам всем хватило места за ним. Йербатеро предложил нам сесть и вернулся к стойке, чтобы сделать заказ.

Девушка убрала стоявшие на столе бутылки и на их место принесла другие. С изумлением я читал названия: «Шато Икем», «Латур бланш» и «От Брион». Если эти вина были подлинными, то цена их, естественно, была неприемлема для той голытьбы, что намеревалась опустошить эти бутылки.

Монтесо уселся напротив меня, приветливо мне поклонился и произнес:

— Сеньор, поскольку я наблюдал за вами с полудня, то знаю точно, что вы еще не ужинали. Ведь у Тупидо вы пробыли так недолго, что поесть у него просто не могли. Поэтому мы просим вас быть нашим гостем и разделить с нами вечернюю трапезу. Конечно, мы можем вам предложить лишь то, что имеют обыкновение вкушать бедные йербатеро, ежели вдруг попадают в город. Пища достаточно скромная.

— Разумеется, оно и видно, — улыбнулся я, указав на бутылки. — Если хлеб, вкушаемый вами, под стать этой воде, то я, пожалуй, согласен быть йербатеро.

— Может быть, когда-нибудь вы поймете, что не все так просто, как вам кажется. Полагаю, вы еще сможете поближе познакомиться с нашим образом жизни, ведь я тешу себя надеждой, что нам доведется еще очень часто сиживать той же компанией, что и сегодня, хотя и не в этом месте.

Он откупорил несколько бутылок, наполнил бокалы и поднял тост за продолжение нашего знакомства. Затем он вытащил бумажник, как мне показалось, туго набитый, и, достав из него банкноты, вернул мне деньги, что я ссудил ему днем.

— Позвольте мне поступить вопреки нашему сегодняшнему уговору! — сказал он. — Мне, собственно, полагалось лишь уведомить вас, а деньги выплатить через год. Но раз с моей стороны поступок этот был не чем иным, как шуткой, то прошу вас как шутку его и воспринимать. Я отнюдь не бедняк, за которого вы меня приняли, но я рад вашему заблуждению, поскольку это дало мне повод познакомиться с вами. Возможно, среди немцев много таких же душевных людей, как и вы, но здесь они чрезвычайно редки. Поэтому я сразу же искренне полюбил вас и рассказал о вас своим товарищам. Вы можете рассчитывать на нашу дружбу.

Хотя я пытался скрыть свое изумление, но не удержался, чтобы не задать вопроса:

— Но, сеньор, если дела у вас идут много лучше, чем кажется, почему же там, перед чванливым Тупидо, ради жалких двух сотен талеров вы расточали столько слов?

— Чтобы обмануть его, сеньор. Мы — честные люди и того, кто нам доверяет, никогда не обманем. Кто платит нам честно, тот и получает качественный товар и может во всем положиться на нас. А Тупидо — обманщик, мошенник, и потому мы оставили его в дураках. Я знаю, что вы ему об этом не скажете. Чай, который мы предложили ему и который он пробовал, был превосходным; но ночью, пробравшись в его магазин, мы подменили пакеты. Среди множества центнеров чая, лежащих, как он надеется, у него на складе, не наберется и трех щепоток настоящего мате.

— Но, сеньор, это же мошенничество!

— Мошенничество? Слово это меня очень обидело бы, произнеси его кто-то другой, а не вы. Но что вы называете мошенничеством? Кража ли это, если я отбираю у вора, пусть и тайком, то, что он у меня украл?

— Почему же вы не прибегнете к помощи правосудия?

— Потому что против него я, пожалуй, бессилен. Перестаньте вспоминать про правосудие. Здесь, если у меня украдут тысячу песо и я донесу на вора, то, возвращая эту тысячу, я лишусь, быть может, двух или даже трех тысяч, а вору, наверное, все сойдет с рук. У наших воров вошло в привычку наряду со своим занятием исполнять обязанности чиновников. И красть они никогда не крадут, пожива сама к ним по ночам в дом бежит. Тут уж лучше всего помогать себе самому. Тупидо обманул нас, и мы расквитались с ним, не обращаясь к властям. Мы чувствуем себя правыми и поэтому не терзаемся муками совести. Две сотни талеров я ему отослал. И велел сказать, что мне удалось получить их в долг. Теперь мы с ним в расчете. Вы не знаете, как живет йербатеро. Это одно из самых трудных и опасных занятий, какие только есть на свете, и мы не хотим изо дня в день рисковать нашим здоровьем и жизнью, чтобы оставаться в рабстве, а из мошенников плодить миллионеров.

— Я, разумеется, не подозреваю об опасностях, которым подвергается сборщик чая. Но скажите, что может угрожать человеку, который, работая на ухоженной плантации, собирает листья с кустов или деревьев?

— Если бы вы не были нашим гостем, сеньор, то мы бы, наверное, подняли вас на смех. Вы говорите об ухоженных плантациях. Вы имеете в виду чайные плантации? По-вашему, в сезон урожая рабочие отправляются в сад и листики обрывают?

— Ну, примерно так я себе это представлял — ведь именно так выращивают чай в Китае.

— Я так и думал. Но вы глубоко заблуждаетесь, сеньор. Я объясню вам, в чем именно, как только нас обслужат.

Как раз в это время девушка принялась накрывать на стол. Как я удивился, когда перед этими босоногими людьми положили серебряные приборы! Посуда была из тончайшего севрского фарфора[55], а что касается кушаний, то в знаменитых ресторанах на парижских бульварах или Унтер-ден-Линден[56] нельзя было встретить лучше. Помимо супа, блюда сменялись еще шесть раз, а на десерт предлагались изысканные пирожные и фрукты, доставленные с трех континентов. При этом Монтесо держался на манер хозяина замка, умеющего пустить пыль в глаза. Вкушая яства с изяществом придворной дамы и одаривая меня лучшими из них, он продолжал пояснять:

— Настоящий йербатеро добывает чай в непроходимых лесах, нередко забираясь туда, где прежде не ступала нога человека, туда, где на каждом шагу надо отбиваться от пум, ягуаров, крокодилов и диких индейцев. Неужели вы ничего не слышали об этом?

— Нет, слышал, но думал, что такое бывает лишь в исключительных случаях. Я с нетерпением ожидаю подробного рассказа.

— В общих чертах вы узнаете об этом. Йербатеро, конечно, не отправляются в эту глушь в одиночку. Хозяин нанимает десять, двадцать или даже тридцать человек и снаряжает их. Он снабжает своих работников пончо и другой одеждой, ножами, топорами, оружием, водкой, табаком и прочими необходимыми вещами. Затем пригоняют быков, их мясо послужит в сезон, когда собирают чай, а шкуры сгодятся на то, чтобы упаковать чай. Сборщики выбирают себе вожака, которому все обязаны беспрекословно подчиняться, или же им его назначают самые авторитетные люди среди йербатеро. После этого отправляются в путь. В лесу вожак выбирает место, где будет разбит лагерь. Оттуда люди парами разбредаются в разные стороны и приступают к работе. Собирают они небольшие веточки, на которых много листьев и молодых побегов, потом их обрезают и дважды в день, завернув в пончо или связав их ремнем, относят в хижину, где встречаются, чтобы пообедать и поужинать. Длится работа неделями или даже месяцами. Когда будет собрано большое количество веточек йербы и будет забито немало быков, чьи шкуры пойдут на тюки, то вблизи хижины сооружают высокий помост и землю под ним как можно крепче утаптывают. На этот помост кладут собранные ветки и разводят под ними костер, чтобы ветки слегка обжарились. Потом удаляют золу и снимают йербу с помоста; теперь, чтобы окончательно высушить йербу, ее кладут на раскалившуюся землю. Ветки становятся хрупкими, и их можно растирать в порошок, который затем как следует взбивают палками. Тем временем бычьи шкуры режут на две части, вымачивают и сшивают из них мешки или тюки почти что кубической формы. Сюда ссыпают порошок и деревянными колотушками так колошматят тюки, что они становятся твердыми, как камень. Хотя они и невелики размерами, но могут весить до трехсот фунтов[57].

— Да это не то, что я слышал. Это напоминает жизнь американского траппера[58] или бортника.

— Сравнение очень меткое, хотя и неполное. Вы измените свое мнение, если поближе познакомитесь и с этими землями, и с народами, населяющими их.

— Как раз к этому я и стремлюсь. Потому я путешествую! Мне особенно хотелось побывать в пампе.

— А в сельве[59], здешнем непроходимом лесу?

— Тоже, конечно.

— А вас связывают какие-то определенные сроки? Вы наметили дату, когда закончите путешествие?

— Нет. Я полный себе хозяин.

— Но тогда, сеньор, что вам помешает на несколько недель выбраться вместе с нами в сельву?

— В общем-то, ничего.

— Отлично! Вы познакомитесь с жизнью йербатеро! Может быть, вы уже слышали о Гран-Чако? Это очень интересное место, вы сами убедитесь, если поедете с нами. Мы встретим там сендадора, о котором я вам говорил, я бы сам познакомил вас. Он ждет нас, и у меня там есть важные дела.

— Могу ли я узнать, какие?

— Гм! — пробормотал он. — Это, вообще-то, тайна. Но мы можем вам доверить ее, если вы дадите слово не смеяться над нами.

— Сеньор! Я, конечно, здесь новый человек, почти ничего не знаю о здешней жизни, но разве я похож на того, кто станет вас высмеивать, вас, людей, которые настолько же превосходят меня, насколько профессор превосходит школяра!

Польщенный, он разгладил свою бороду, бросил вопросительный взгляд на своих товарищей и, когда те одобрительно закивали, обратился ко мне:

— Вы годами жили среди северных индейцев и, значит, умеете обращаться с оружием и лошадьми. Сегодня я убедился, что вы находчивы и знаете больше, чем мы, шестеро, вместе взятые. Поэтому я думаю, что вы именно тот человек, который нам нужен. Я сделаю вам одно предложение. Но вначале задам вопрос, на который прошу вас ответить искренне.

— Спрашивайте!

— Хорошо! Спрашиваю. Но только не поднимайте нас на смех. Скажите-ка, что бы вы сделали, если бы узнали, что где-то спрятан клад?

— Сообщил бы о нем законному владельцу.

— Законному владельцу! Так! Гм! Но если владельца нет и вообще не было?

— Тогда взял бы клад себе!

— Вы разбираетесь в колдовстве?

— Чушь! Колдовства вообще не существует. И никакого колдовства не нужно, чтобы добыть клад. Если знаешь, где он спрятан, то спокойно выкапываешь его, в любое время дня или ночи, и все.

— Так! Гм! — пробормотал он. — Будь это так, просто я был бы доволен.

— Это именно так!

— Сеньор, вы образованнее всех нас, вместе взятых, вашим убеждениям веришь. Мы знаем место, где можно отыскать клад, даже два таких места.

— Так откапывайте быстрее ваши сокровища.

— Гм! Да, если бы все так быстро делалось! Я уже был там, но ничего не нашел. Местность мы знаем совершенно точно, но вот само место захоронения найти не смогли, потому что у нас не хватает учености, чтобы разобрать один текст.

— Ага! А что это за текст?

— Вы — человек ученый, а потому…

— Пожалуйста! — перебил я его. — Не требуйте от меня слишком многого. На каком языке составлена эта рукопись?

— На языке инка, но написано латинскими буквами на так называемом кечуа[60].

— Это крайне интересно, особенно для меня!

— Почему для вас?

— Живя среди североамериканских индейцев, я старался выучить их языки. А прежде чем отправиться в Южную Америку, купил несколько книг о языках здешних индейских племен. Так, я уже два месяца занимался кечуа. Потому тот текст, о котором вы говорили, меня страшно интересует. У кого же эта бумага?

— Да все у того же моего друга, которого я отрекомендовал вам как превосходного сендадора.

— Он — владелец документа?

— Да. Он получил его от одного умершего монаха.

— Почему именно ему подарили рукопись?

— Потому что он сопровождал этого монаха в его путешествии, и больше с ними не было никого. Он вел святого человека с той стороны Анд, должен был отвести его в Тукуман, в монастырь доминиканцев. Но в пути падре[61], который был очень стар, внезапно заболел и умер. Незадолго до смерти он передал сендадору документ. Я его уже смотрел. Там есть два чертежа.

— И что же, вы не смогли ее прочитать?

— Нет. Но сендадор несколько лет учился, он больше меня понимает в бумагах. Он считал, что дело это совершенно верное, и взял меня с собой. Мы побывали в обоих местах, но ничего не нашли.

— Он вам ничего не сообщил о содержании документа?

— Сказал все, что он знал.

— Могу ли я узнать, что вы взяли себе на заметку?

— Тот падре, что передал документ, был человеком ученым. В свое время он испросил разрешения отправиться в Перу и развязать узелки на шнурках…

— Развязать? А не распутать? Вы хотите сказать — расшифровать их?

— Да. Жил тут некогда один народ, звали его инка[62]; люди эти, вместо того чтобы писать на бумаге, завязывали узелки на шнурках. Я знал, как назывались эти шнурки, но опять позабыл.

— Кипу?

— Да, вот такое было название.

— Каждое кипу состоит из связки шнурков, то есть из главного шнурка, к которому различными способами привязаны тонкие шнурки разных цветов. Цвет и способ завязывания узелков имели свое особое значение.

— Вот так. Именно это говорил мне и сендадор. Множество подобных кипу утеряно. Падре много сил потратил, разыскивая их, и кое-что нашел. Много лет он бился над разгадкой их значения, и в конце концов это ему удалось. Одна старая индеанка, которую он вылечил, подарила ему в знак благодарности два кипу, доставшихся ей от предков. Она не могла их прочесть, но знала, что речь в них идет об огромных сокровищах. Падре прочитал оба послания инков. О других кипу он написал книгу, но она не была напечатана. Содержание двух кипу индеанки он утаил от всех, кроме сендадора, о котором я вам говорю. Ему он завещал свой перевод.

— А сами кипу?

— Нет. Он оставил их в своей коллекции в Перу, куда намеревался вернуться.

— Гм! Может быть, он и через Анды-то перебрался только ради сокровищ? Значит, он направлялся в Тукуман, к доминиканцам?

— Да.

— Тогда мне внушает подозрение этот сендадор.

— Почему?

— Я скажу, но потом. Вначале расскажите вы мне о содержании документа.

— Итак, жили два знаменитых инки, отличившиеся в победных войнах. Во время этих войн были припрятаны огромные сокровища; до сегодняшнего дня их так и не нашли. Возле озера раскинулся город. Жители его в ожидании осады погрузили в озеро все серебряные и золотые сосуды. Горожане были побеждены и перебиты. Сокровища же до сих пор лежат на дне озера, и ничто, кроме тех двух кипу, не напоминает о них.

— Но как сохранились эти кипу? Они ведь находились в осажденном городе?

— Несколько человек сумели оттуда бежать. Кипу они прихватили с собой. Они бежали в местечко, расположенное высоко в горах; но победители последовали за ними и туда. Поэтому жители селения спрятали свои сокровища в старую шахту и замаскировали вход туда так, чтобы его нельзя было отыскать. Поскольку жители не хотели добровольно сдаться, их тоже перебили. Один из них, раненный, сумел ночью уползти оттуда и спасся. Позже он вернулся в дом местного касика[63], где хранились кипу. Дом превратился в руины, но тайник остался невредим. Этот человек взял оба кипу с собой. Воспользоваться ими он не сумел; может быть, он просто не умел читать, сендадор говорил мне, что не все инки понимали узелковую грамоту. Этот человек завещал кипу своим наследникам, и в конце концов они попали к той женщине, которая отдала их падре.

— Сеньор, если это правда, то что же тогда выдумка?

— Вы мне не верите?

— Вам я охотно верю, но ваш рассказ вызывает у меня сомнения.

— Сендадор никогда не обманет меня!

— Допустим. Но он вполне мог обмануть сам себя. В этой истории концы с концами не совсем сходятся. И потому я подозреваю сендадора в сокрытии сокровищ.

— Но он — мой старый друг! Если бы вы знали этого человека так, как я, то никогда бы не сказали про него такое!

— И все же я должен вас огорчить: я не страдаю чрезмерной мнительностью, а всего лишь исхожу из фактов. Видел ли этот сендадор падре до того, как тот нанял его проводником?

— Нет. Мой друг упоминал об этом несколько раз.

— Значит, до этого он вообще не знал его, не был ни другом по переписке, предположим, ни родственником?

— Ни тем, ни другим.

— Может быть, сендадор оказал падре какие-то особые услуги во время перехода через горы?

— Нет. Почему вы спрашиваете об этом? Как связано это с обоими кипу?

— Напрямую. Где находятся оба тайника с сокровищами? Вблизи Тукумана?

— Наоборот, очень далеко от этого города.

— Ну а почему падре направлялся в Тукуман, а не в упомянутые места? Вы, наверное, согласитесь, что переход через Анды не только труден, но и опасен, а для столь пожилого человека даже смертельно опасен?

— Это так. Для пожилых людей очень опасен крайне разреженный воздух и вызываемый им приток крови.

— Вы сказали, что падре был пожилым человеком. Итак, путешествие для него было очень опасным. Подвергаться подобной опасности люди решаются только по серьезным причинам. Несомненно, он хотел раздобыть сокровища. Но не земные блага манили его. Он хотел добыть сокровища не для себя, а для других. Вы согласны с этим?

— Да, ваши объяснения убедительны.

— Для кого же он предназначал сокровища? Неужели его наследником должен был стать сендадор?

— Пожалуй, поначалу монах не думал о нем.

— Потом, вероятно, тоже. Сендадору вообще не следовало ничего знать об этом деле. Только перед смертью падре сообщил ему об этом. Со своей тайной он расстался отнюдь не добровольно, ему пришлось это сделать. Но кому же он, собственно, хотел раскрыть эту тайну?

— Конечно, доминиканцам в Тукумане.

— Я тоже так думаю. Собратья по ордену, наверное, лучше, чем сендадор, сумели бы разобраться с этой рукописью или расшифровать оба кипу. Поэтому можно предположить, что наследие падре предназначалось им.

— Но у падре вовсе не было с собой кипу!

— Не верю.

— Мой друг говорил об этом, и у меня нет повода сомневаться в его словах.

— Тем больше поводов для этого у меня. Откуда был падре?

— Я не знаю, ведь сендадор не сообщил мне это.

— Где находились его коллекции, о которых вы говорили? Где пребывала ненапечатанная книга, то есть рукопись столь ценного труда?

— Этого не знает никто.

— Неужели падре умер, не рассказав сендадору о таких важных вещах? Итак, при нем был перевод кипу и не было самих кипу, которые по крайней мере, я говорю «по крайней мере», столь же важны, как и перевод?

— Гм! Этими вопросами вы ставите меня в затруднительное положение!

— Я уверен, что ваш друг был бы загнан ими в тупик. Если мои предположения справедливы, то он не только незаконно присвоил себе рукопись, но и утаил оба кипу.

— У падре ведь не было их при себе, я вам уже говорил!

— А я утверждаю, что были. И оба их он доверил сендадору. Ведь тот разбирается в языке кечуа?

— Разбирается.

— Но кипу он не мог прочитать?

— Нет.

— Ну, тогда оба кипу не только не нужны ему, но и опасны для него. Он узнал тайну, прочитав перевод. Если бы кипу случайно потерялись и попали в руки человека, который сумел бы их расшифровать, то тайна была бы разгадана. Поэтому нужно было избавиться от них, уничтожить. Что он думает делать теперь, когда розыски оказались напрасными?

— Он не прекращает их.

— Напрасный труд.

— Может быть, и напрасный, ведь он намерен довериться человеку, который лучше его разбирается в приложенных чертежах. Я получил задание подыскать такого человека и думаю, что уже нашел его.

— Предполагаю, что вы имеете в виду меня.

— Это именно так.

— Тогда вы глубоко ошибаетесь. Я совершенно не гожусь для таких дел, к тому же опасных. Почему сам сендадор не ищет себе компаньона? Почему прячется в сельве и поручает то, с чем легко справился бы сам? А потому, что ему пришлось бы отвечать на те же вопросы, что я задаю сейчас вам. Но с вас, как с посредника, многого не спросишь, тогда как ему же пришлось бы отвечать на все вопросы вполне однозначно: да, нет, а это небезопасно.

— Но если я приведу вас к нему, ему же придется ответить на все ваши вопросы!

— Да, но тогда мне уже, видимо, поздно будет думать о возвращении.

— О, нет. В любой момент вы можете отказаться от нашей затеи.

— Да, но тогда я, человек в этих краях новый, окажусь в полном одиночестве в сельве или в пустошах Гран-Чако и наверняка пропаду. Разве сендадор на это не рассчитывал?

Монтесо в бешенстве вцепился в свои всклокоченные волосы. Выглядело это забавно.

— Сеньор, вы совершенно сбиваете меня с толку, без всяких оснований не доверяя сендадору! — воскликнул он. — Но я надеюсь, вы еще все как следует обдумаете и согласитесь участвовать в нашем предприятии.

— Не обольщайтесь! Я повторяю, что не подхожу для этого. Потому только, что я — иностранец. Вы не догадываетесь, какие знания понадобятся, чтобы обнаружить это озеро и замурованную шахту.

— Шахту мы не нашли, но озеро все же отыскали. Мы не сумели обнаружить там лишь место, где был захоронен клад.

— Охотно верю. Если предположить, что эти сокровища в самом деле затоплены в нем, то неужели вы думаете, что достаточно лишь нырнуть в означенном месте, чтобы найти желаемое? Я повторяю: для решения этой задачи нужны знания, о существовании которых вы даже не подозреваете. Такими знаниями может обладать лишь местный житель или ученый, специально изучавший здешние обычаи, историю, законы. Я же нахожусь в этой стране всего несколько часов, к тому же я вовсе не ученый.

— Поживем — увидим. Я доверяю вам; мне этого пока достаточно. К тому же вы человек привычный к опасностям и лишениям, которые могут подстерегать в подобном путешествии. Вы совершенно вольны располагать собой по своему усмотрению. Что я могу требовать от вас? А если мы договоримся, то опять к вашей же выгоде. Разве вы не говорили мне сегодня, что небогаты?

— Да, говорил.

— Ну так подумайте о том, что, если нам повезет, вы станете сказочно богаты. Конечно, вначале надо обговорить, какую долю получит каждый из нас.

— Это меня не волнует. Я уже сказал вам, что для меня важны совершенно иные ценности, нежели те, что вы ищете. И только из интереса к столь сомнительной добыче я не стану участвовать в авантюре, которая наверняка плохо кончится.

Я давно завершил ужин. Йербатеро освободился только сейчас. Он в сердцах скомкал салфетку, бросил ее на стол и спросил:

— Значит, вы отказываетесь?

— Нет. Я поеду вместе с вами, но не стану связывать себя никакими обязательствами.

Его помрачневшее было лицо тотчас оживилось.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Стало быть, мы договорились?

— О нет! Не надо питать чересчур больших надежд на мой счет. Откровенно признаюсь вам, что само по себе это дело очень привлекает меня. И раз я хочу изучить страну и ее жителей, то лучше всего, если поступлю так, как человек, решивший поскорее научиться плавать: брошусь в воду там, где глубже всего. Итак, если вы намерены взять меня с собой, я составлю вам компанию. Но попрошу вас принять мои условия.

— Выкладывайте!

Монтесо не скрывал своей радости. Мое заявление очень ободрило его. Позднее, изо дня в день, я убеждался, что он действительно полюбил меня.

— Собственно, условие только одно, — сказал я. — Но скажите мне сначала: кто вообще принимает участие в экспедиции?

— Только сендадор и мы, здесь сидящие. Мы вшестером долгие годы работали вместе, хорошо знаем друг друга, подходим друг другу и уверены, что можем положиться друг на друга. Вам придется иметь дело с людьми порядочными, не привыкшими попусту болтать.

— На этом качестве, а именно молчании, я и настаиваю. Я открыто выказал свое недоверие к сендадору. Поэтому не только в моих, но и в ваших интересах сделать все, чтобы он не узнал об этом. Если вы обещаете мне сохранить это в строжайшей тайне, то я присоединюсь к вам, иначе нет.

— Согласен! Вот вам моя рука, сеньор! Ударим же все вместе по рукам!

Остальные охотно последовали его призыву; теперь мое ближайшее будущее было предрешено; я присоединялся к этим йербатеро.

— Итак, мы в конце концов поладили, — удовлетворенно сказал Монтесо. — Все остальное решится само собой. Вы сможете отправиться отсюда завтра утром?

— Да, у меня нет повода задерживаться здесь.

— Тогда, стало быть, выступаем в путь завтра утром. Но до отъезда вам надо обзавестись всем необходимым снаряжением.

— Что вы подразумеваете в данном случае?

— Пончо. Шляпа у вас уже есть. Далее, косынка. При верховой езде ею обвязывают шляпу таким образом, чтобы свежий воздух проникал спереди к шее и затылку. Это очень хорошо остужает. Я с утра приду к вам, чтобы помочь при покупке вещей, поскольку в этом вопросе я, пожалуй, буду поопытнее, чем вы. Кроме пончо, вам нужна еще чирипа.

— Опишите мне ее.

— Это покрывало, которое в период похода крепят сзади у пояса, а потом пропускают между ног и спереди снова крепят у пояса. Далее, вам нужны просторные, легкие штаны и сапоги без подметок, которые носят гаучо. Затем седло рекадо, винтовка, лассо, болас и нож. Со временем вы научитесь сносно обращаться с лассо и болас. Поскольку я, разумеется, считаю вас моим гостем, то прошу позволения оплатить ваши расходы на снаряжение.

— Ваша доброта глубоко трогает меня, сеньор. Но у меня уже есть снаряжение. Я надену ту же одежду, что носил в прерии.

— Но, сеньор, это в высшей степени непрактично! Подумайте, как разнятся природные условия там и здесь!

— Что касается одежды, то, уверен, никакой разницы нет. Кроме того, я захватил с собой сотни раз проверенную винтовку, а также лассо; обращаться с болас я постараюсь научиться. Недостает только седла и лошади.

— О том и другом позабочусь я. Лошади у нас есть. Я выберу для вас одну, а потом добуду седло для нее.

В эту минуту вошел новый гость, аккуратно одетый молодой человек, он вежливо раскланялся, присел за соседний стол и потянулся за стоявшей там бутылкой вина. Поскольку он повернулся к нам спиной, а потом погрузился в газету, то мы не стали прерывать нашу беседу.

— Какую дорогу мы выберем? — произнес я.

— Мы поедем через Уругвай и Энтре-Риос в Парану, а затем отправимся вверх по реке до Корриентеса. Там нам надо будет свернуть влево, в сторону Чако.

Первая часть этого путешествия в точности совпадала с маршрутом, предложенным мне Тупидо. Это было любопытно.

— Конечно, для вас это будет очень утомительно, — продолжал йербатеро. — Поэтому иногда мы будем делать остановки, чтобы вы смогли отдохнуть.

Он по-прежнему держался мнения, сложившегося у него обо мне. Но я давно уже не был тем «зеленым новичком», каким некогда впервые ступил на землю Дикого Запада. Поэтому я сказал:

— Вам незачем чересчур заботиться обо мне, сеньор. В верховой езде я вынослив.

— Да ладно! — улыбнулся он. — В первый день все храбрятся, на второй день у храбрецов начинают кровоточить ноги, на третий — с них слезает кожа, и потом им неделями приходится лежать, вытянув их. Для верховой езды нужно родиться в пампе. Итак, завтра мы доедем только до Сан-Хосе[64], послезавтра — до Пердидо, а затем, неподалеку от Мерседеса, свернем на север, чтобы отдохнуть на эстансии моего двоюродного брата. Там обсудим дальнейший маршрут. Мы поедем к границе, то есть в те места, где сейчас очень небезопасно.

— Но нам с вами нечего опасаться! Что нам за дело до местных политических смут!

— Сеньор, все гораздо серьезнее, чем вам представляется. Обстановка здесь совершенно иная, нежели в вашем отечестве. Людям путешествующим надо в особенности быть начеку. Утром вы можете отправиться в путь человеком независимым, ни к какой партии не принадлежащим, а к вечеру, может статься, покинете седло, будучи уже солдатом, и впоследствии вам придется сражаться за какую-то партию, к которой вы не питаете на самом деле ни малейшего интереса.

— Ну уж этого я не потерплю! Я — иностранец, немец, и никто не вправе посягнуть на мои убеждения. А если кто-то все же попытается сделать это, я обращусь к полномочным представителям моего правительства.

— Этому нетрудно помешать. Убит при попытке к дезертирству — как вам такая формулировка, а? И, прежде чем вам удалось бы связаться с послом Германии, ваши кости в пампе уже побелели бы. Здесь надо рассчитывать не на власть, а на собственную осторожность. Впрочем, вы находитесь под нашим покровительством и можете твердо рассчитывать на нас. Кроме того, у нас нет, собственно, выбора, потому что иначе сами окажемся в таком же плачевном положении. Предлагаю оставить эту тему. Пусть девушка освободит нам стол, и мы займемся игрой.

Эти слова как будто наэлектризовали остальных. Они вскочили и стали убирать посуду. Монтесо принес карты. Затем достал из кармана деньги; их было так много, что я непроизвольно отодвинулся от стола.

— Останьтесь, сеньор! — сказал йербатеро. — Мы приглашаем вас составить нам компанию.

— Спасибо, сеньор! Я не играю. Мне нужно уйти отсюда.

Он посмотрел на меня с недоверием. В этой стране в азартные игры играют все повально, причем и по-крупному. Сыграть за компанию вообще никто не отказывается, иначе другие примут это за оскорбление.

— Ну, сеньор, ну же, решайтесь! Вы что, больны? — спросил он.

— Нет, но очень устал, — попытался я отговориться.

— Что ж, это, конечно, серьезная причина, тем более что завтра вам предстоит довольно утомительная поездка.

К счастью, посетитель, пришедший последним, был готов занять мое место, и я встал, чтобы уступить ему это место и уйти. Подав моим новым товарищам руку, я попрощался с ними. Оплачивать съеденное и выпитое была не моя забота, как поспешил заявить Монтесо, когда я взялся за кошелек и подозвал девушку.

— Перестаньте, сеньор! — сказал он. — Вы нас оскорбляете. В девять утра я буду возле вашего отеля с оседланной лошадью. Но, может быть, мне вас сейчас проводить? Вы же знаете?..

— Спасибо, сеньор! Отсюда до отеля я смогу добраться без приключений. Обещаю вам, что буду внимателен. Buenas noches![65]

— Спокойной ночи, сеньор! Да приснятся вам озеро и замурованная шахта! Может быть, во сне вы отыщете дорогу туда.

II ЛЮДИ БОЛАС

На другое утро я проснулся очень рано, и задолго до того, как собирался прийти йербатеро, я уже уладил все мелкие дела. Это не потребовало от меня ни труда, ни усилий. Я путешествовал как настоящий американец. Небольшой чемодан вмещал все мое имущество, а теперь его содержимое я нес на себе. Пустой чемодан я подарил кельнеру, а костюм, что надевал накануне, отдал гостиничному слуге. Несколько рубашек, носовые платки и прочие необходимые вещи лежали на столе, упакованные в кусок кожи. Я был готов к отъезду.

Я оплатил счет, а кельнер, помимо чемодана, получил еще чаевые. Он был швейцарцем и казался очень молчаливым, но подарок сделал его разговорчивым. Узнав, что я вместе со своими спутниками намерен путешествовать верхом, он поздравил меня с тем, что я выбрал удачный способ передвижения. Он обрисовал мне ужасную картину путешествия в дилижансе; позже я убедился, что это описание совершенно верно.

Так называемый общественный дилижанс представляет собой более чем солидно сработанный экипаж огромных размеров. Он состоит из купе[66], кабриолета[67] и ротонды[68] и предлагает места для десяти-двенадцати пассажиров. Тащит экипаж семерка лошадей, по обыкновению исхудалых; четверо бегут прямо перед экипажем, впереди них впряжены еще две лошади, и перед ними еще одна, последняя, на которой сидит форейтор[69]. Другой пеон[70] сидит на задней левой пристяжной лошади. Сбоку от них галопом скачет третий всадник. Едет он на незапряженной, восьмой по счету, лошади и непрерывно, по поводу и без повода, прохаживается плетью по бокам остальных лошадей, подгоняя их.

В обязанности форейтора входит задавать курс этому беспомощному средству передвижения. С передней стороны наверху дилижанса восседает кучер, именуемый майоралем[71]; на его лице застыла стереотипно презрительная мина, судя по которой можно понять, что его абсолютно не волнует, удачно ли сложится поездка, или же несколько лошадей падут, загнанные до смерти, а опрокинутый экипаж усеет пампу искалеченными телами пассажиров.

Лошадям никогда не дозволяется идти шагом; рысью они тоже передвигаются редко, получается это у них плохо и несогласованно. Чаще всего или, точнее, всегда они мчатся галопом, причем на самых скверных или опасных участках дороги галоп доходит до неистовства.

Вот так случается, что, несмотря на отвратительную дорогу, дилижанс преодолевает за день до пятнадцати немецких миль[72] и более, — достижение, узнав о котором любой немецкий почтальон покачал бы головой.

Говоря о дороге, выражаюсь чисто фигурально, потому что дороги, как таковой, в пампе нет. Ни намека на нее, ни следа. Ехать приходится по нетронутой, первозданной равнине, и европеец, увидев, что по такому бездорожью можно ехать, не поверит глазам своим.

Так и едут — напролом, по камням и корням, — и тут выражаться приходится чисто фигурально, потому что в пампе нет ни камней, ни корней, зато полно пересохших ручьев, различных холмов и рытвин, по которым повозку бросает и швыряет так, словно она должна вот-вот взлететь; поэтому путешественники постоянно сталкиваются друг с другом и рискуют лишиться чувств.

— Сеньор, это ваша была голова?

— Нет, но, может быть, ваша, сеньорита?

— Сударь, вы же наступаете мне прямо на живот!

— Кет, сеньор, ваша нога отдавила мне бедро!

— Вы застраховали свою жизнь, почтенный сосед?

— Нет, ведь если я сломаю здесь шею, деньги будут пущены на ветер. У меня нет семьи.

— Вы счастливец! У меня жена и дети. С той минуты, как я уселся в дилижанс, я думаю о них не иначе как о вдове и сиротах.

Подобные возгласы, шутливые или вполне серьезные, непрерывно раздаются из уст пассажиров, которые за свои кровные рискуют жизнью.

Кучер кричит, форейтор рычит, пеон, замыкающий процессию, вопит, всадник, что едет сбоку, словно безумец, бранит и колотит бедных животных, которые, изголодавшись и притомившись, едва способны бежать. Достигнув крутого обрыва, эта дикая кавалькада устремляется вниз, в реку, сразу же стеной вздымается пена. Повозка, наполовину увлекаемая водой, наполовину утягиваемая лошадьми, какими-то отдельными прыжками достигает другого берега и под аккомпанемент воя, криков и ударов плетки взбирается на ту сторону. Вконец разбитая повозка останавливается. Одна из лошадей пала. Перерезают ремень, которым она была привязана к дилижансу, снимают с нее седло, а потом снова мчатся вперед, вперед, вперед!

Из широко раскрытой лошадиной пасти свешивается язык. Бока несчастной сотрясаются, глаза полны отчаянной муки. Через две-три минуты она окружена стервятниками, которые только и ждут последних конвульсий затравленного до смерти животного, чтобы побыстрей обглодать его скелет с еще теплым мясом на нем.

То тут, то там в пампе белеют кости этих жалких созданий. О них не задумывается ни один человек. Лошадей здесь — изобилие. По немецким деньгам, одна кобыла стоит всего лишь от двенадцати до шестнадцати марок. На кобылах здесь стыдятся ездить верхом. Этих животных так мало ценят, что их костями и жиром топят печи, где обжигают кирпич.

Во всей стране не найдется ни одной конюшни. Лошади день и ночь, в летнюю и зимнюю пору, в солнечный зной и грозу находятся под открытым небом. Их не кормят ничем: ни овсом, ни кукурузой, ни сеном. Животному самому приходится о себе заботиться. Единственное, что делает хозяин, — так это выжигает клеймо. Если же лошадь потребуется, пеоны или гаучо загоняют табун в кораль[73] и, взяв лассо, отлавливают ее.

Уругвай самими его жителями называется Banda oriental, то есть «Восточный берег», поэтому «уругвайский» часто означает «восточный». На юге и востоке страна прилегает к Атлантическому океану. Территория ее сплошь покрыта волнистыми холмами; с северо-востока на юго-запад, то есть по диагонали, протекает Рио-Негро, река величиной примерно с Одер[74]. Она тянется параллельно горному хребту, называемому Кучилья-Гранде[75]. «Кучилья» по-испански значит «нож»[76]; это слово очень метко характеризует узкий горный хребет, вздымающийся наподобие лезвия ножа. Волнистая местность, изрезанная речками и ручейками, в основном покрыта травянистой растительностью. Лишь в ложбинах возле рек встречаются невысокие заросли кустарника; к северу они переходят в островки леса, но настоящего сплошного леса нет.

Нет в этой стране и деревень в нашем понимании, имеются лишь крупные поместья и одиночные хутора. Среди поместий различают эстансии, скотоводческие хозяйства, и асиенды — земледельческие хозяйства. На хуторе все строения обычно беленые. Издали он выглядит довольно респектабельно, но вблизи выясняется, что постройки здесь самые примитивные и выполнены из непригодных материалов.

Ранчо — это мелкие поместья, в которых живут довольно небогатые люди. Стены ранчо, крытые соломой или тростником, чаще всего сложены из плотно спрессованной травы.

Поголовье скота в стране очень велико. Когда пересекаешь страну, то чуть ли не каждые полчаса видишь стадо коров, овец или лошадей. Откормленный взрослый убойный бык стоит всего пятьдесят марок. Поэтому хозяина мало волнует участь отдельного животного; ему все равно, голодает ли оно, томится ли от жажды, или же его готовы до смерти замучить пеоны. «Восточный» человек громко расхохочется, узнай он о той сочувственной заботе, которую выказывает своей лошади, своей корове, даже своей козе и своей свинье бедный немецкий крестьянин.

Было почти девять часов, когда громкий конский топот побудил меня подойти к окну. Внизу остановились шестеро йербатеро. Зрелище, которое они собой являли, было весьма занятным.

Всадников я уже описывал. Одеты они были по-прежнему, не лучше, чем накануне. Лошади прекрасно дополняли их вид. Это были тощие кони, неухоженные, костлявые. Но зато какие на них были седла и уздечки! Вся кожаная сбруя была отделана серебром. На головах животных, свисая с них, покачивались кисточки и султаны. К седельным пончо были подвешены звонкие бубенцы, а в хвосты вплетены пестрые шелковые ленты. Стремена тоже были из серебра, но в них мог поместиться лишь большой палец ноги. К своим ногам всадники пристегнули шпоры, чьи колесики достигали, пожалуй, четырех дюймов[77] в диаметре. О том, что шпорами они пользовались охотно, свидетельствовали кровоподтеки и гнойные нарывы, которые виднелись в области паха с обоих боков лошадей.

Южноамериканец любит мишуру, и йербатеро в этом отношении не исключение. Когда сборщик чая, окончив свой тяжкий труд, возвращается из лесов, то первым делом он обычно старается раздобыть такую вот пышную сбрую и без раздумий выкладывает за нее деньги, заработанные в поте лица.

Поэтому вовсе не редкость повстречать всадника, конь у которого пышно разряжен, а у самого хозяина нет ни сапог, ни ботинок, ни чулок, а штаны и куртка так изодраны, что нищий в Европе крепко призадумается: дозволит ли полиция появляться на улице в подобном обличии?

Потом йербатеро пропивает и проигрывает оставшиеся у него деньги, проигрывает, наконец, даже лошадь вместе со всей мишурой на ней и возвращается в сельву, чтобы сызнова шесть или девять месяцев трудиться на своего хозяина, словно раб. Он с блаженством вспоминает те дни, когда разъезжал по улицам Монтевидео, Асунсьона или Корриентеса, словно записной франт.

Поскольку мои новые друзья, покидая Монтевидео, все еще оставались владельцами богатых украшений своих лошадей, это убедительно доказывало, что они отнюдь не принадлежали к числу беднейших представителей своей нелегкой профессии.

Сеньор Маурисио Монтесо спрыгнул с лошади и поднялся ко мне в комнату. Я пошел к двери навстречу ему, намереваясь приветствовать его. Но он повел себя странно: остановился в открытых дверях и с неописуемым изумлением уставился на меня.

— Добро пожаловать, сеньор! — напомнил я ему о себе. — Надеюсь, вы все еще помните меня, а также то, что мы вчера с вами делали и о чем договаривались!

— Боже, помоги мне! — только и смог произнести он.

— Что это на вас так повлияло?

Наконец он зашел в комнату и прикрыл за собой дверь.

— Очнитесь наконец! — улыбнулся я. — Что вы намерены мне объявить?

Он схватил меня за руку, подтащил к окну, осмотрел меня с ног до головы, а затем расхохотался с такой энергией, что стекла едва не задрожали. После этого он выпалил:

— Сеньор, кто вас околдовал? А может, это я — того?.. Разъясните мне, пожалуйста, неужели сейчас на дворе пора мясопустного карнавала?

И он начал опять смеяться. Я дал ему время успокоиться, поняв, что рассмешил его мой костюм. Наконец, не в силах больше смеяться, он отошел от меня подальше и, поднеся обе руки к глазам наподобие подзорной трубы, еще раз оглядел меня и спросил:

— Сеньор, скажите-ка мне откровенно, кто из нас двоих шут, вы или я?

Теперь лицо у меня стало совсем серьезным, поскольку в наших отношениях мне совсем не хотелось допускать подобного фамильярного тона. Я ответил:

— Вы, конечно! Когда я впервые вас увидал, ваш облик был мне так же чужд, как, вероятно, мой сейчас вам; но я тем не менее поостерегся потешаться над вами, а уж тем более именовать вас шутом.

Это подействовало. Он опустил руки и примирительным тоном сказал:

— Простите, сеньор! Считайте, что я ничего не говорил. Но согласитесь, что в этом одеянии вы выглядите комично!

— Нет, не соглашусь. Мне, наоборот, кажется комичным отправляться в непроходимый лес босиком и увешивать лошадь мишурой, в то время как штаны и куртка у всадника полны дыр и заплат. Если вы принимаете меня за комика, который способен только на то, чтобы вызывать у других приступы хохота, то вы вольны поискать себе более серьезного спутника!

Теперь он посерьезнел.

— Тысячу раз прошу у вас прощения, почтенный сеньор! Я повторяю, что вовсе не собирался потешаться над вами. Но ваш вид настолько мне непривычен, что я не смог удержаться. Не обижайтесь же на меня, лучше, будьте добры, объясните мне, почему вы надели на себя эту кожаную одежду?

— Именно такую одежду принято носить в Северной Америке, на Диком Западе.

— Если кожаное одеяние годится для Северной Америки, это еще не значит, что его можно носить на юге.

— Вы, кажется, полагаете, что на севере всегда холодно, а на юге всегда жарко. Самая большая жара дарит на экваторе, чем дальше удаляешься от него на север или на юг, тем заметнее жара спадает. Сейчас мы находимся на тридцать пятом градусе южной широты. На той же широте к северу от экватора климат схожий. Впрочем, я бывал и ближе к экватору и тоже носил кожаную одежду.

— Для меня это слишком мудрено.

— Тогда я объясню популярнее. Здесь обычны жаркие дни и холодные ночи. Но кожа проводит тепло хуже, чем ткань, из которой изготовлена ваша одежда. По этой причине днем я буду меньше потеть, а ночью меньше мерзнуть, чем вы. В то время как по ночам вам придется закутываться в несколько пончо, я буду спать в этой одежде на воздухе, не просыпаясь от холода.

— Это, конечно, практично!

— Здесь часто бывают сильные ливни. Сквозь кожу, выделанную индейцами, не проникают струи дождя, тогда как вы промокаете до нитки. В сельве мне незачем будет опасаться колючих растений, в то время как вы разорвете одежду в клочья. И посмотрите, как плотно моя одежда прилегает к шее! До меня не доберется ни один москит. А как у вас обстоит с этим?

— О, сеньор, — вздохнул он, — через четыре или пять дней работы от укусов москитов все мое тело напоминает сплошное зудящее пятно!

— То есть вы, кажется, начинаете понимать, что смеялись над тем, чему должны были завидовать.

— Да, но вы же совсем не сможете двигаться! В своем снаряжении вы выглядите словно ныряльщик. А эти жуткие сапоги!

Он дотронулся до сапог, отвороты которых закрывали мне даже бедра.

— Они вовсе не жуткие, а очень практичные. В эти сапоги не заберутся ядовитые змеи, сюда не проникнет вода. Когда я переезжаю реку верхом, погрузившись в нее до самого седла, то совсем не намокаю.

— А эти штаны с диковинной бахромой!

— Это индейские леггинзы[78], изготовленные из лосиной шкуры, их практически невозможно разорвать.

— А от чего спасает этот предмет одежды? — указал он на мою рубашку.

— Это индейская охотничья рубашка из шкуры молодого бизона. Она такая же тонкая и легкая, как льняная, но не рвется, и ее можно стирать. А сверху надевается индейский охотничий костюм из шкуры вапити[79], на выделку его ушло более года. Зато, как ни тонка кожа, ее не пробьет ни одна стрела, кроме выпущенной в упор.

— Великолепно! Вы знаете, что в Гран-Чако и землях, прилегающих к нему с севера, есть индейцы, которые пользуются отравленными стрелами? Достаточно нанести такой стрелой легкую царапину, и человек мигом умирает!

— Я знаю и потому захватил с собой именно эту одежду.

— Я начинаю понимать, что был не прав. Но не хватает главной вещи — шпор.

— Я их упаковал. А надену лишь тогда, когда они понадобятся.

— Но ведь вы поедете верхом, и, значит, они понадобятся! Ни одна здешняя лошадь не поскачет, если не подстегнуть ее шпорами.

— На то есть своя причина. Вы так часто употребляете это средство, что лошади вообще перестают обращать на него внимание и вам надо все сильнее и сильнее подстегивать их. Мне приходилось проводить в седле целые дни, не коснувшись лошади шпорой. Это тоже характеризует хорошего наездника. Нужно очень осторожно прикасаться к животному шпорой, иначе все пойдет насмарку.

Как же он смотрел на меня! Такой лекции он явно не ожидал, но все же промолчал. Он осмотрел мои ружья, мой револьвер, содержимое моего пояса. Многое показалось ему ненужным, однако ввязываться в дискуссию он остерегался. Он хорошо помнил, как я пытался отвергнуть его дружбу, а это было ему небезразлично.

Из окна я заметил лошадь, предназначенную для меня. Она была ничем не лучше остальных, бока ее кровоточили, взгляд был злобно-боязливым, как у всех этих животных, не знавших ни ласки, ни настоящего ухода.

— Это для меня? — спросил я.

— Да, сеньор. Я выбрал вам самую спокойную и надежную лошадь.

— За нее мне благодарить вас нечего, как и за то, что вы разукрасили ее по примеру остальных. Я этого не люблю. Вы можете снять все это, да и попону в придачу. Я привык ездить на голом седле.

— Боже упаси, что вы за несносный человек! Вы еще страшно раскаетесь, что отказались от попоны! Значит, снять ее?

— Да, пожалуйста!

Он ушел.

У меня была еще одна, другая, более веская причина отвергнуть попону, но я умолчал о ней. Причина заключалась в тех насекомых, которыми изобиловали эти люди, мне совсем не хотелось в первый же день поднабраться подобных квартирантов.

Глянув в окно, я увидел, что он отстегнул попону. При этом он вроде бы что-то пояснял своим спутникам. Я догадался, что он запретил им высмеивать мой необычный для них костюм. Когда он переставлял лошадь с места на место, я заметил, что та, поднимая заднюю ногу, быстро дергала ею, сильно выгибала сустав и проворно ставила ногу на землю. Ах, меня, значит, посчитали настолько скверным наездником, что посмели предложить подобную лошадь? Я открыл окно и выкрикнул:

— Сеньор, но у лошади очень сильно поранена нога!

— Да нет, совсем чуть-чуть, — ответил йербатеро.

— Нет, не чуть-чуть!

— Вы ничего не заметите, когда сядете в седло!

— Я вообще не сяду на эту лошадь.

Я закрыл окно и решил разыскать хозяина. Он относился к числу тех немногих людей, которые владели конюшней. Я видел там несколько лошадей, одна из них мне очень понравилась. Хозяин вместе со всеми слугами приготовился учтиво попрощаться со мной. Я высказал ему свою просьбу, он был готов уступить мне лошадь и распорядился привести ее во двор.

Да, это была совсем другая лошадь, нежели та, хромоногая! Четырехлетний гнедой жеребец, пышущий огнем, крепкого и изящного сложения, с грациозно посаженной шеей и красивыми задними ногами. Йербатеро обступили ее, окидывая животное восхищенными взорами.

— Да на такую и сесть-то нельзя, — заявил Монтесо. — Вначале нужно целый день ходить рядом с ней, пока она не выбьется из сил.

— Да, — согласился хозяин. — Она уже больше недели простояла в конюшне. И езжу на ней только я один. Никого другого она не терпит в седле. Вы намучаетесь, если купите ее, сеньор!

— Сколько она стоит? — коротко спросил я вместо ответа.

— За нее с вас пять сотен бумажных талеров.

На немецкие деньги это равнялось восьмидесяти маркам. Я не стал торговаться и тотчас выплатил ему названную сумму. Я выложил бы за нее и больше. В конюшне на стене висело английское седло с соответствующей сбруей. Я купил вдобавок и его за сотню бумажных талеров, то есть шестнадцать марок.

Все местные жители и постояльцы отеля собрались на дворе. Гнедая ни минуты не пребывала в покое. Она грациозно скакала по двору, описывая круг за кругом, а пеон, выпустивший гнедую из конюшни, напрасно старался поймать ее за недоуздок. Когда к незадачливому пеону присоединились еще двое батраков, лошадь совершенно взбесилась и ударами копыт принялась отбиваться от наседавших парней. Принесли лассо, но лошадь, очевидно, хорошо понимала, как им орудуют. Едва петля взмывала в воздух, как животное прыгало в сторону и уклонялось от нее.

Монтесо потешался над батраками. Он утверждал, что они не умеют обращаться с лассо. Но когда он сам попытался поймать лошадь, то, как и батраки, потерпел неудачу. С его приятелями случилось то же самое.

— Сеньор, вам надо воспользоваться болас, — сказал он мне. — В лошадь вселился дьявол. Если вам не удастся швырнуть ей под задние ноги шары и «приземлить» ее, то вам ею никогда не овладеть.

— Вы так полагаете? Я думаю, что, чтобы поймать ее, вполне достаточно лассо. По-моему, до сих пор мне недоставало сноровки.

Лицо его приняло неописуемое выражение. Он смерил меня особенным взглядом — вот так блестящий математик воззрился бы на школяра, заявившего, что способен в уме извлечь кубический корень из стозначного числа.

— Это звучит очень мило! — улыбнулся он. — Дерзнете справиться лучше, чем все мы? Так попытайтесь! А я вам скажу, что вы будете высмеяны, как и я.

Я свернул ремень, расправил петлю и приблизился к лошади. Она отпрыгнула, и я медленно последовал за ней, заходя сбоку. При этом я помахивал лассо около головы. Затем быстро взмахнул рукой, словно собираясь бросить петлю, но не сделал этого. Гнедой попался на уловку и отпрянул в сторону. Но едва его копыта снова коснулись земли, как ремень обвил шею. Я крепко держал другой конец лассо, пока лошадь тащила меня по всему двору. Тем временем петля затянулась так туго, что у животного перехватило дыхание и оно остановилось. Мигом я оказался возле коня и вскочил на него. Я ослабил петлю, и теперь конь приложил все свои силы, чтобы сбросить меня. Последовала борьба. По лицу у меня побежали крупные капли пота, но я остался победителем, гнедому пришлось покориться.

После этого я слез и послал за моими вещами, остававшимися в комнате наверху. Пока их приносили, я взнуздал лошадь. Когда я положил ей на спину великолепную попону, собираясь поместить на нее седло, Монтесо промолвил:

— Вы очень умелый наездник, сеньор!

— А как обстоит дело с лассо?

— Ну, бросаете вы его отлично. Я почти уверен, что вы не будете нам обузой.

— Благодарю вас за откровенность! Возможно, вы убедитесь даже и в том, что я буду вам не обузой, а подспорьем. А теперь по коням!

Перекинув через плечо карабин, я уселся в седло и выехал на улицу. Хозяин и его работники отвешивали мне низкие поклоны и почтительно приседали вслед. Все они еще больше зауважали меня, увидев, что я удержался на коне.

Первым человеком, встреченным мной на улице, был не кто иной, как сеньор Эскильо Анибал Андаро, пресловутый владелец асиенды, подославший ко мне бандита. Он стоял перед воротами дома, и по его виду казалось, что он прибыл сюда лишь затем, чтобы стать свидетелем моего отъезда. Неужели он знал, что я собираюсь покинуть Монтевидео? От кого он мог это узнать? Он бросил на меня долгий, ядовитый и словно бы торжествующий взгляд. Если бы я намерен был задержаться здесь, то этот взгляд насторожил бы меня, ведь означать он мог только одно: раз вчера не удалось, не беда, я приготовил тебе другую ловушку, в которую ты непременно попадешь!

На мгновение мне пришлось задержаться и подождать йербатеро. Как только мы тронулись с места, Андаро приблизился к нам, быстро пересек мне дорогу, а затем с издевкой крикнул:

— Счастливого путешествия, сеньор!

Я, естественно, не удостоил его даже словом, сделав вид, что вообще не замечаю. Зато Монтесо был разъярен этой наглостью. Он вонзил обе шпоры в своего коня так, что тот взмыл на дыбы, дернулся в сторону и, подчиняясь седоку, сделал прыжок, повалив Андаро на землю. Вслед нам полетели его громкие проклятия.

— Мне бы этого мерзавца конем растоптать! — ругался йербатеро. — Он, шельма, явно что-то плохое замышляет. Задержись мы тут, беды бы, пожалуй, не миновать.

— В этом я убежден. Как и в том, что он приготовил мне какую-то западню. Быть может, ничего не подозревая, уже ступил в капкан.

— Именно это было написано у него на роже. Но в чем может заключаться эта ловушка? Самое большее, он может подослать человека, который выстрелит в вас из засады.

— Возможно. Мы поедем через лес?

— Что за вопрос! О лесе не может быть и речи. Приготовьтесь ехать по холмам. В ложбинах, где достаточно влажно, растут кусты, но редкие, деревья же встречаются лишь возле домов, а те отстоят друг от друга далеко.

— Значит, мы сразу же заметим устроенную мне засаду?

— Мигом. Впрочем, я распоряжусь, чтобы двое моих людей ехали немного впереди нас, пока слева и справа еще попадаются постройки, за которыми может скрываться засада. Мы же будем рассчитывать не только на самих себя, ведь с нами поедет сеньор, который сумеет нам помочь.

— Как? Вы, не спросив меня, позволили кому-то присоединиться к нам?

— Да, ведь я был уверен в вашем согласии, если вообще таковое требовалось.

Он сказал это с какой-то непонятной мне важностью. Поэтому я ответил:

— Мое согласие требовалось непременно. Я имею обыкновение путешествовать лишь с теми людьми, которые мне приятны.

— Но я прошу не забывать, что предводителем нашего маленького отряда являюсь, собственно говоря, я! — возразил Монтесо.

— Предводителя у нас нет. На мой взгляд, у каждого здесь — равные права. Вы можете командовать своими товарищами в сельве, на сборе чая. Поскольку я вовсе не йербатеро, то признать вас своим предводителем не могу. Если мне придется подчиняться чьим-либо приказаниям, я предпочту поехать один.

Если до этого мне пришлось отвергнуть его излишнюю фамильярность, то теперь я счел необходимым отбить у него всякую охоту думать, что я могу быть в какой-то зависимости от него. Он в самом деле был славным человеком, но ему не следовало считать, что он хоть в чем-то превосходит меня. Люди подобного уровня легко замахиваются на то, что им, собственно, не по плечу. Мои слова ошеломили его.

— Я не то имел в виду, сеньор! — быстро возразил он. — Я не имею право приказывать вам, я знаю это. Мне вовсе не приходит в голову изображать в вашем присутствии предводителя. Если я и притязаю на небольшую привилегию, то заключается она лишь в том, чтобы защищать вас.

— Против этого я, конечно, ничего не имею.

— А на то, что я дозволил этому кабальеро ехать вместе с нами, вы не должны гневаться. Нет у вас на то повода.

— Значит, он — кабальеро, человек непростого звания?

— Он — хорошо образованный господин, высокий полицейский чиновник.

— Тогда у меня нет никаких возражений, пусть он составит нам компанию при условии, что он действительно тот, за кого себя выдает.

— Конечно, он самый. Почему бы ему не быть полицейским? С какой стати ему обманывать меня?

— Гм! Из ваших слов можно предположить, что вы его, собственно, не знаете?

— Я знаю его, причем очень хорошо.

— Давно?

Он немного подумал.

— Ну, — ответил он, — собственно, только… со вчерашнего дня.

— И вы называете его хорошим знакомым?

— С учетом некоторых обстоятельств, да. Да и вы знаете его. Припомните господина, который вчера вечером сел поблизости от нас и попросил разрешения сыграть вместе с нами.

— Это он? Гм!

— У вас есть какие-то сомнения на его счет?

— Да. Он слишком молод, чтобы занимать столь солидный пост, не говоря уже об уровне познаний.

— Это все не существенно! Карьеру в этой стране делают быстрее, чем где-либо еще. Есть и более крупные чиновники, которые ненамного старше его. Вы еще убедитесь, что этот молодой человек хорошо образован и сведущ во многих областях жизни. Кстати, когда я сообщил ему, что к нам примкнет бывалый путешественник, немец, он страшно обрадовался.

— Где он сейчас? Мы заедем к нему домой?

— Нет. Мы договорились, что встретимся с ним за городом.

— Странно… Чиновнику такого ранга не след поджидать попутчиков за городом, словно разбойнику с большой дороги. Почему он не приехал ко мне в отель, чтобы представиться? Почему нельзя было заехать к нему домой? Вы, вообще-то, знаете его?

— Нет.

— Но, по крайней мере, вам известно его имя?

— Да. Его зовут сеньором Каррера.

— Имя звучит неплохо. Остается лишь надеяться, что оно под стать его носителю. Если бы мы заехали к нему домой, то убедились бы, что он именно тот, за кого он… ах, сеньор, что за небрежность!

Произнося последнюю фразу, я схватился за свой карман, словно пытаясь что-то найти. Затем остановил свою лошадь.

— Что такое? У вас что-то пропало? — спросил йербатеро.

— Я только что заметил, что оставил в гостиничном номере бумажник.

— Это не беда, он наверняка еще лежит там. Я пошлю за ним одного из своих людей.

— Спасибо! Я сам за ним съезжу. Моя лошадь, пожалуй, побыстрее ваших. Если вы поедете не спеша, то я скоро вас нагоню.

Не дожидаясь ответа, я повернул лошадь и галопом поехал назад, но не в гостиницу, потому что бумажник лежал у меня в кармане, а в полицейский участок, располагавшийся вблизи от собора. Прибыв туда, я привязал лошадь и велел проводить меня к старшему из присутствующих чиновников. После того как некоторое время чиновник потаращился на мой костюм, я представился ему и спросил, знает ли он comisario criminal[80] Карреру.

— Нет, такого не знаю, сеньор, — гласил ответ. — Вероятно, вы просто не расслышали или неправильно поняли его имя.

— О нет! Этот человек сам назвал свой ранг и свое имя.

— Тогда это была шутка.

— Но в таком случае, кажется, есть повод потревожить шутника, потому что его шутка, видимо, связана с моей персоной и ничего хорошего мне не сулит.

— Пожалуйста, садитесь! Рассказывайте подробнее, что и как.

Он указал мне на стул, а сам занял место за столом. Перед собой он положил несколько листов белой бумаги, обмакнул в чернильницу перо и начал спрашивать:

— Сперва мне надо записать ваше имя, ваш возраст, вашу национальность, место рождения, сословие, имущественное положение, цель вашего пребывания в стране и прочее. Будьте добры, ответьте на мои вопросы.

— Бога ради! — воскликнул я, вновь поднимаясь с места. — Но это что, допрос?

— Разумеется. И это совершенно необходимо.

— Я зашел только для того, чтобы сделать заявление и попросить вас указать мне чиновника, который займется случившимся.

— Мало ли кому какие заявления придет в голову делать! У вас что, есть особые причины предполагать, что этот человек замышляет против вас что-то недоброе?

— Разумеется. Вчера на меня дважды совершались покушения. А сейчас я направляюсь в Мерседес. Я уже находился в пути, когда узнал, что вместе с нами решил поехать молодой человек, который носит фамилию Каррера и который выдает себя за уголовного комиссара.

— Да что это вы тут рассказываете! Два покушения? И мы ничего не знаем об этом! Сеньор, вы не поедете в Мерседес. Нам надо взять это дело в свои руки. Вы останетесь здесь в качестве свидетеля.

— Как долго?

— Не могу пока сказать. Дело может продлиться месяц, а может и несколько месяцев.

— Покорнейше вас благодарю! Времени у меня нет на это! Мне хотелось бы лишь отделаться от мошенника.

— Тогда вы обязаны сделать заявление по всей форме.

— Я за этим и пришел!

— Да, но вы, кажется, не считаете нужным делать все по форме. В любом случае мне надо получить ответ на перечисленные вопросы.

— И вы занесете мои ответы в свой протокол?

— Да. Я также дам вам двух людей, они задержат этого человека и вместе с вами доставят его сюда.

— А потом?

— Потом я немедленно дам ход этому делу.

— Значит, будет начато настоящее уголовное расследование?

— Само собой.

— И, пока оно идет, потребуется мое присутствие?

— До вынесения приговора, то есть несколько недель.

— Увы, но это меня не устраивает, сеньор. Я сожалею, что побеспокоил вас, и отказываюсь от своего заявления. Честь имею кланяться!

Я надел свою шляпу и направился к двери.

— Стойте, стойте! — крикнул он мне вдогонку. — Вы можете отказаться от своего заявления, но не мы от своих обязанностей. Поскольку нам теперь известно, что…

Конца этой фразы я не слышал, поскольку выбежал из комнаты. Но он распахнул дверь и прокричал мне вслед:

— Что на вас были совершены два покушения…

Я уже успел сбежать по лестнице. Сверху доносилось:

— Я полагаю себя обязанным расследовать дело и…

Я, не обращая внимания на его слова, пошел дальше. Когда я находился уже возле ворот и отвязывал свою лошадь, он прокричал мне в спину:

— И задержать вас здесь до разрешения этого дела. Поэтому я должен вам…

Я вскочил в седло. Он подбежал к воротам. Простирая обе руки к моей лошади, он обрушился на меня тирадой:

— Я вынужден приказать вам остаться здесь, иначе вы будете задержаны и посажены под арест до тех пор, пока…

Моя лошадь взяла с места, и остальное я не услышал. Нет, в мои планы не входило наводить правопорядок в Уругвае.

Я двинулся к бухте, а затем снова выбрался на дорогу, на которой меня поджидали йербатеро.

— Ну, — воскликнул Монтесо, обращаясь ко мне, — наконец-то, вы! Я уж подумал, что вы по ошибке поехали в другую сторону. Вы нашли кошелек?

— Деньги при мне. А где попутчик, которого мы поджидаем? Я его не вижу. Он же хотел примкнуть к нам за городом!

— Он проехал немного вперед. Смею предположить, что вы встретите его без неприязни.

— Мое отношение к нему будет целиком зависеть от его поведения.

— Тогда я спокоен, он воспитанный человек, кабальеро до мозга костей.

— Что для comisario criminal само собой разумеется!

Возможно, я произнес это в несколько ироническом тоне, поэтому Монтесо спросил:

— Вы все еще не верите, что он действительно комиссар уголовной полиции?

— Сделаю вам одолжение, вы не услышите от меня больше ни слова сомнения!

— Прекрасно! Вы убедитесь, что он действительно криминалист. Он поведал нам столько интересных случаев, когда виновных удавалось обнаружить лишь благодаря его проницательному уму и поистине удивительной ловкости. Он даже нередко рисковал своей жизнью.

Вскоре город скрылся из виду. Кое-где еще виднелись отдельные поля, обнесенные для защиты от стад мощными оградами из кактусов и агавы, но в основном нас окружала степь, характер ее едва ли меняется на всем протяжении Уругвая: холмистая местность, покрытая мелкой полевой травой, и эта травка почти нигде не поднимается выше ноги человека. В ложбинах виднелись редкие кусты, которые, собственно, и кустарником назвать было нельзя. Повсюду паслись животные: лошади, реже овцы, но чаще всего коровы.

Всадник, ехавший впереди, оглянулся, попридержал лошадь и стал нас поджидать. Когда мы приблизились, я узнал в нем того молодого человека, которому вчера вечером уступил свое место.

— Вот мы вас и догнали! — обратился к нему Монтесо. — Добрый день, сеньор! Разрешите представить вам немецкого кабальеро, о котором я вчера вам рассказывал.

Мужчина был одет в широкие синие брюки и точно такую же куртку. Жилет его был белого цвета, как и шарф, которым он обвязал талию, из-под шарфа виднелись нож и пистолет. К седлу было подвешено ружье. Он снял с головы шляпу, приподнялся в стременах и приветствовал меня:

— Мо-е по-чте-ние, су-дарь!

Прозвучало это на ломаном немецком языке, примерно таким тоном попугай выговаривает затверженные им слова.

— Вы говорите на моем родном языке? — спросил я по-испански.

— Нет, — ответил он тоже по-испански. — Мне знакомо лишь это приветствие, я заучил его в Буэнос-Айресе, где общался с немцами. Мне захотелось порадовать вас звуками вашей родной речи. Смею ли я надеяться, что вы одобрительно отнесетесь к моему желанию составить вам компанию?

— Для меня любой честный человек — желанный гость.

— Вы снимаете у меня камень с сердца. Я вам очень признателен!

Он протянул мне руку, а я подал ему свою. Мнимому криминалисту было не больше тридцати лет. Судя по лицу, я бы никогда не сказал, что он мужественный и даже отчаянный человек. Гораздо больше он походил на плутоватого труса, который действует исподтишка.

Мы поехали дальше. Йербатеро держались позади нас. Им, наверное, думалось, что было бы невежливо не пропустить вперед обоих благородных господ. Таким образом, мы были вынуждены время от времени обмениваться какими-то репликами, однако вскоре я заметил, что комиссар ничуть не дорожит моим обществом. Он был необычайно скуп на слова, очевидно опасаясь, что, разболтавшись, может выдать себя.

Поскольку я неожиданно вернулся в город, Монтесо не успел выслать вперед двух своих человек, что он намерен был сделать ради моей безопасности. Сейчас этого вообще не требовалось, ведь мы находились в степи, и вся местность отлично просматривалась издали. Свое внимание я уделял в основном окрестностям, что очень радовало комиссара. Лошади у моих спутников бежали резво, потому что те без устали подгоняли их; что же до моего гнедого, то он готов был пулей умчаться вперед, и мне, наоборот, приходилось резко осаживать его.

Еще до полудня мы добрались до нескольких невысоких холмистых гряд, на которых кое-где виднелись отдельные скалы. Эти гряды были отрогами Кучильи, нам надо было перебраться через нее. Час спустя мы увидели по правую руку от себя поселение, название которого теперь уже выпало у меня из головы. Впереди, на некотором расстоянии от него, располагалось довольно большое здание — Монтесо назвал его почтовой станцией.

Его слова подтверждали многочисленные колеи, сбегавшиеся к зданию, в то время как повсюду в степи дороги расходятся. Йербатеро остановились возле почтовой станции, объявив, что им необходимо промочить горло. Я тоже спустился с коня и уселся на стоявшую перед домом глиняную скамью, покрытую дерном. Здесь имелся магазинчик. Криминалист вошел внутрь и вынес три бутылки вина и стаканы. Он собирался угостить сборщиков чая; мне тоже пришлось взять стакан, но я не намерен был уступать этому человеку.

Неподалеку от дома протекала небольшая речка, несшая свои воды в Рио-Негро. Берег ее был изрезан острыми и глубокими расселинами, тем не менее, судя по колеям, пересекавшим реку, через нее можно было рискнуть переправиться. Вскоре я имел возможность увидеть, как происходит переправа. Едва мы решили тронуться в путь, как с той стороны, откуда мы прибыли, донесся неистовый шум. Я завернул за угол дома и увидел, как бешеным галопом приближается один из тех дилижансов, о которых я говорил.

Кучер и трое всадников, словно обезумев, подхлестывали лошадей, напрягавших все свои силы, чтобы волочить тяжелую колымагу. Я был уверен, что экипаж в любую минуту может перевернуться, ведь он продвигался вперед слишком резкими рывками. Всадники ревели как помешанные. Изнутри экипажа и с верхней его площадки доносились пронзительные умоляющие голоса. То были голоса пассажиров, просивших ехать помедленнее или желавших высадиться здесь, возле станции. Напрасно! Безумная кавалькада миновала нас и устремилась к реке; дилижанс скатился с крутого обрыва, скользнул сквозь взметнувшуюся стену воды и выбрался на противоположный берег. Лошади от изнеможения чуть не валились на брюхо. У меня голова кругом пошла. Лучше скакать на самой захудалой кляче, чем мчаться и трястись в подобной повозке!

Тем временем и мы тронулись в путь. Нам пришлось проехать по воде, доходившей мне выше щиколоток. Когда мы оказались на той стороне, моим спутникам, йербатеро, вздумалось догнать дилижанс. Поэтому мы поскакали галопом. Когда мы приблизились к нему и всадники, сопровождавшие наш экипаж, поняли наш замысел, началась сумасшедшая гонка. Поднялся такой рев, словно под нами разверзся ад. На бедных лошадей посыпался град ударов. Экипаж буквально швыряло. Он клонился то вправо, то влево, казалось, что он передвигается по степи громадными прыжками.

Все, кто окружали экипаж и находились внутри его, выли, орали и ревели, одни поступали так от страха, другие — в упоении гонкой. Мои йербатеро тоже принялись кричать. С таким ревом, наверное, друг на друга набрасываются стаи пум или ягуаров.

Моя лошадь тоже заволновалась, но я удержал ее. Я окликнул моих спутников, призывая их остановиться. Но все было напрасно. Они так отделывали шпорами своих лошадей, что те от боли мчались вперед как полоумные.

Местность была довольно ровной. Но если бы повозка наткнулась на какое-то препятствие, то можно было ставить сто к одному, что она непременно перевернулась бы. И тут возникло непредвиденное препятствие! Это был ручей — хотя и не широкий, но изрезанный глубокими расселинами.

Пеоны заметили подстерегавшую их опасность, но они не хотели, чтобы мы их догнали. Экипаж никуда не свернул. Лошади прыгнули в воду, и дилижанс резко накренился вправо. Три пассажира, сидевшие наверху, с испуганными воплями распростерли руки. Лошади побежали по воде. Напрягаясь изо всех сил, выбрались на другой берег — дилижанс накренился влево. Взобравшись на берег, лошади, подхлестываемые пеоном, понеслись с удвоенной силой. Дилижанс резко дернулся — он снова накренился вправо; второй рывок — подпрыгнул и плюхнулся на правую сторону. Еще некоторое время лошади волокли его вперед. Трое пассажиров сверху свалились с повозки и лежали неподвижно. Их жизни угрожала опасность: лошади моих спутников могли искалечить их, ведь мы следовали вплотную за дилижансом.

Но и сам дилижанс лежал на земле. Майораль и двое пассажиров очутились сбоку от него. Лошадь форейтора пала, одна из двух бежавших за ней лошадей — тоже. Большинство лассо лопнули. (Упряжь в этих краях очень ненадежная. Она состоит всего из одного ремня, пропущенного под животом лошади. К ремню крепится лассо, другим концом оно привязывается к экипажу. Так лошади и тянут экипаж. Если одно из животных падает, то, чтобы избавиться от него, снимают ремень и лассо.)

Мы остановились возле несчастной колымаги. Здесь творилось черт знает что. Лошади и пеоны катались по земле, последние громко причитали или выкрикивали проклятия. Еще хуже были дела у тех, кто находился внутри «общественного экипажа». Во всю мощь своих легких они звали на помощь. Особенно выделялся один голос.

— Моя шляпка, моя шляпка! — безостановочно вопила женщина.

— К черту вас с вашей шляпкой! — прорычал ей в ответ мужской голос. — Не топочите по моему лицу!

— Я ранен! Мне надо выйти вон! — кричал другой.

Я спрыгнул с лошади и, приложив силу, распахнул дверцу, которую от удара заклинило, осколки разбитого стекла обрушились внутрь.

Сперва показался мужчина, у которого, по-видимому, была повреждена рука. Я помог ему. Потом вылетел маленький, тщедушный человечек, вслед за ним появился третий пассажир, оказавшийся настолько тучным, что вытащить его на свет божий я смог лишь с помощью Монтесо.

— Боже мой, моя шляпка, моя шляпка! — Этот крик все еще доносился изнутри экипажа. — Не наступите, не наступите, сеньор! Вы пораните меня и повредите мою прекрасную шляпку!

— Что мне за дело до вашей шляпки! Выпустите меня!

Пассажир, выпаливший эти гневные фразы, медленно выполз. Затем появились две женские ручки и наконец головка стонущей дамы. Из дверного проема высилась ее тощая долговязая фигура.

— Моя шляпка, моя шляпка! — все еще причитала она, словно речь шла об утрате любимого члена семьи. Голос ее поневоле раздирал душу. Лицо дамы кровоточило, от полученных ударов, пинков и ранений пострадала также ее одежда.

— Сперва выберитесь оттуда, сеньора! — промолвил я. — Ваша шляпка наверняка тоже будет спасена.

— О, сеньор, она совсем новая, это последняя парижская модель. Я только вчера купила ее в Монтевидео.

— Пожалуйста, забудьте на время о шляпке, вначале вам надо спастись самой. Я вам помогу, если позволите.

Я запрыгнул на старый рыдван, схватил ее за талию, поднял и опустил на землю. Дама оказалась весьма высокой, даже выше меня. Едва она коснулась земли, как немедленно, наклонившись над дверным проемом, снова погрузилась в недра кареты. Наконец она извлекла оттуда некий бесформенный предмет, который на мгновение задержала перед собой, чтобы рассмотреть, а затем с ужасом выпустила из рук.

— О, какое горе, какая беда! — воскликнула она и всплеснула руками. — Шляпная картонка полностью раздавлена; как же теперь выглядит шляпка!

Ее охватило страшное волнение. Тревога за бесценный головной убор заставляла ее позабыть о собственной участи. Но не только эти ее стенания доносились ко мне. Всяк имеющий уста да возопил. Одни, проклиная судьбу, осматривали свои члены, другие что было мочи осыпали ругательствами майораля и пеонов; последние же опять затеяли перебранку между собой, поскольку каждый сваливал вину за несчастье на другого. Пассажиры грозились подать жалобы и иски и потребовать возмещение ущерба и оплаты лечения. Впрочем, слуги, правившие экипажем и лошадьми, отвергали упреки, утверждая, что сами же пассажиры своими пустыми беспричинными криками перепугали лошадей и те понесли. Вот-вот разразилась бы порядочная потасовка, если бы йербатеро не постарались развести спорившие лагери.

Пока что еще никому не пришло в голову подумать о главном предмете беспокойства, то есть о дилижансе. Я осмотрел его и обнаружил, что оба колеса с правой стороны повозки, на которых она как раз и лежала, были сломаны, причем одно разлетелось на куски.

Когда я сообщил об этом, утихший было шум поднялся с новой силой, но на это майораль заявил, что нечего пока и думать о продолжении путешествия. Он хотел попробовать связать обломки колеса с помощью лассо. Если бы это ему и удалось, то заняло бы много времени. Оставшийся же путь пришлось бы проделать шагом.

Когда дама, все еще стоявшая над распростертым у ее ног шляпным футляром, поняла смысл сказанного, то воскликнула:

— Ах, какая беда! Какая жалость! Ждать долгие часы! А потом плестись шагом! Не могу я на это согласиться!

Она подошла к майоралю, приняла очень воинственную позу и закричала на покрасневшего от смущения человека:

— Сеньор, на каком основании вы утверждаете, что нам не удастся сейчас же отправиться в путь?

— К сожалению, ничего уже не сделаешь. Нам надо попытаться потихоньку добраться до Санта-Лусии. Может быть, там мы найдем повозку.

— Может быть! Сеньор, на ваше «может быть» я не могу полагаться! Я вам строжайше приказываю непременно найти повозку и тотчас пуститься в путь!

— Это невозможно. Неужели вы сами не видите это?

— Ничего я не вижу! Нет ничего невозможного! Вам известно, кто я такая, сеньор?

— Я льщу себя надеждой, что имел удовольствие видеть вас, но точно ответить на ваш вопрос я не могу.

— Я сестра алькальда[81] Сан-Хосе, зовут меня сеньора Риксио, и я — супруга торговца и коммерсанта, носящего то же имя. Вы все поняли?

Он молча утвердительно склонил голову.

— И мне, — продолжила она, — непременно надо как можно быстрее попасть домой. Сегодня у меня званый вечер, собирается грандиозная вечеринка, тертулья, куда приглашены самые знатные люди города. Я не могу отказаться от своих обязанностей и заставить гостей ждать. Я королева общества Сан-Хосе и не могу скомпрометировать себя отсутствием на тертулье, на которую сама же и раздавала приглашения. Вы обязаны принять во внимание мое положение и мигом отправиться в путь!

«Королева общества Сан-Хосе» произнесла это таким тоном, который в других обстоятельствах был бы уместен скорее для того, чтобы пресечь любую попытку возражения. Другие пассажиры, из которых никто, по счастью, серьезно не пострадал, тихо обступили их. Все понимали, что самое лучшее для них молчать, поскольку эта энергичная дама взялась за дело со всем своим пылом. Но майораль, покачав головой, показал на повозку и остался при своем мнении:

— В самом деле, совершенно невозможно исполнить ваше желание. Вы так же, как и все мы, должны покориться неизбежному!

— Не убаюкивайте меня! Я специально поехала в Монтевидео, чтобы купить шляпку новейшего парижского фасона, и мне непременно надо домой, чтобы ее… О Господи! — замерла она. — Она лежит на земле! Что с ней? В каком она состоянии! Ваш дилижанс совсем меня не интересует, пусть он хоть вдребезги разлетится, но моя шляпка, моя шляпка! Я заплатила за нее бешеные деньги, а она теперь вся вымазана, и вдобавок я опоздаю на тертулью!

Она поспешила к тому месту, где лежала шляпка. Я поднял коробку, чтобы подать ей. Никогда еще я не видел женщины, охваченной столь безутешной скорбью. Ее сетования, казалось бы, должны были вызвать у меня смех, но почему-то пробудили сочувствие. Напрасно она старалась открыть изувеченную коробку. Наконец она бросила ее наземь и крикнула гневно:

— Я даже не могу достать шляпку! На нее наступили. Испорчена великолепная весенняя модель. Кто мне ее заменит? Вообще, кто возместит мне ущерб, если я опоздаю на тертулью? Я велю своему братцу арестовать всю эту компанию!

Я снова поднял отброшенную картонку, осмотрел ее и, стараясь вложить в свои слова интонацию утешения, сказал:

— Может быть, удастся возместить ущерб, сеньора!

— Невозможно! Вы же видите, что вещь раздавили! Коробку нельзя даже открыть!

— Могу я попробовать сделать это?

— Пожалуйста, будьте так любезны! Быть может, вам это удастся лучше, чем мне.

Разумеется, мне удалось это лучше, но пришлось немало повозиться. Сперва я выгнул ребра коробки, а затем уж достал оттуда саму «весеннюю модель». И мое сердце дрогнуло от жалости при виде шляпки. Она была очень высокой, а от удара сплющилась. Сеньора всплеснула руками и запричитала:

— Ужасно! Такой шедевр испорчен! Я содрогаюсь от ужаса! Такого несчастья не доводилось еще пережить никому, никому!

Я исследовал шляпку. Она состояла из тончайшего проволочного каркаса, обтянутого пряжей. Дно ее обволакивала тонкая черная вуаль, а украшениями служили шелковый бант, пара пышных розеток и белое страусиное перо. Конечно, все это пребывало в крайне плачевном состоянии. Но сама дама выглядела еще печальнее.

— Успокойтесь, сеньора! — утешал я ее. — Быть может, руины сии удастся еще восстановить. Каркас, пожалуй, снова можно выгнуть, а перо — распушить и выпрямить.

— Вы так думаете? — спросила она голосом, преисполненным надежды.

— Да, несомненно. Бант, конечно, надо будет снять и заново накрахмалить, для этого понадобятся лишь утюг и пшеничный крахмал; розеткам, пожалуй, тоже можно придать их прежнее обличье.

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Вы немного разбираетесь в этих вещах, сеньор, да? — спросила она. — Вы случайно не художник?

— Нет, сеньора, — улыбнулся я.

— А может, шляпный мастер?

— Тоже нет. Но моя сестра всегда украшает шляпки сама, и я часто с интересом наблюдал за ее работой. Я подмечал для себя все ее приемы и могу утверждать, что вашу шляпку я, в общем-то, берусь возродить.

— Ваши слова возвращают меня к жизни. А вы не могли бы начать ее ремонт прямо сейчас?

— С большим бы удовольствием, сеньора. Но здесь, посреди степи, это не так легко сделать.

— А мы и не будем здесь задерживаться. Куда вы едете?

— Мы направляемся в Сан-Хосе, где собираемся провести следующую ночь.

— Тогда нам просто повезло, что мы встретились. Вы почините мне шляпку до того, как начнется тертулья. Вы согласны? Согласны стать моим спасителем?

Она взяла мою руку в свои ладони.

— Я в вашем распоряжении, насколько это в моих силах. Но как же вы собираетесь к вечеру попасть в Сан-Хосе? Оба колеса дилижанса разбиты так, что связать их не представляется возможным. Дилижанс придется буксировать.

— Тогда я, конечно, пропала! На карту поставлена моя репутация. То есть теперь она рухнула!

— Гм! Если бы вы умели ездить верхом, сеньора!

— А я умею. В нашей стране любая дама умеет ездить верхом! Знайте же, что я родилась в Матаре на Рио-Саладо, в том краю, где женщины ездят верхом вовсе без седла или на одной лошади с мужем, усевшись у него за спиной.

— А сейчас вы сможете ехать верхом?

— Да. Я даже ребенком садилась за спину к отцу и вместе с ним подолгу скакала во весь опор.

— Ну, тогда на вашем пути нет никаких препятствий. Сеньор Монтесо!

Йербатеро, которого я окликнул, стоял возле одного из пассажиров, беседуя с ним. Он подошел, и я попросил его уступить даме лошадь, которая оставалась у нас свободной.

— Почему вы не сказали об этом раньше? — ответил он. — Я только что продал лошадь вон тому сеньору, с которым только что разговаривал. Он понял, что на этом дилижансе ехать уже не придется. Он пересчитал всех наших лошадей и, заметив, что одна из них лишняя, спросил, не хотим ли мы ее продать. Из-за ее петушьего шага я был рад отделаться от нее.

— Это очень неприятно. Нельзя ли вернуть ее назад?

— Нет, ведь он мне уже заплатил. Взгляните сюда!

Он разжал руку и показал мне горстку бумажных талеров.

— Тогда я выкуплю у него лошадь, — сказала дама. — Если моих денег недостаточно, то я одолжу у вас, а тотчас после прибытия в Сан-Хосе верну вам долг.

— Я с удовольствием предоставлю вам мои средства, сеньора, — ответил я. — Пожалуйста, подойдите к тому человеку! Посмотрим, согласится ли он на это.

— Он не сможет отклонить подобную просьбу. Если он так поступит, то никакой он не кабальеро.

К сожалению, она ошиблась. Мужчина предпочел бы скорее отказаться от звания кабальеро, нежели неизвестно насколько задержаться в пустынной местности. Когда я объяснил это даме, та указала на мою лошадь и промолвила:

— Из всех ваших лошадей эта самая лучшая и самая крепкая. Кто ездит на ней?

— Я, сеньора.

— Как вы думаете, она сможет выдержать двух человек?

Я чуть не рассмеялся.

— Она достаточно сильна для этого, — ответил я как можно серьезнее.

— Тогда я могла бы сесть у вас за спиной. Я крепко прижмусь к вам, если вас это не смутит. Шляпку вы привяжете к седлу. На седле и на крупе лошади мы расстелем мой платок. Если вы согласитесь, то можете рассчитывать на мою величайшую благодарность.

— Я с большим удовольствием готов это сделать.

— Вас знают в Сан-Хосе, сеньор?

— Я никогда не был там. В этой стране я лишь со вчерашнего дня.

— И вы уже определили, где остановитесь?

— Конечно, на почтовой станции.

— Нет, вы не должны там останавливаться. На это я не могу согласиться. Вы обязаны направиться ко мне в гости. Я представлю вас моему брату, и вы непременно станете участником моей чудесной тертульи.

— Это невозможно, сеньора, ведь тогда мне бы понадобился костюм, которого у меня нет. Стало быть, придется мне отказаться от посещения рая, который вы так любезно мне предложили.

Лицо ее лучилось от удовольствия.

— Рай! — сказала она. — Ваши слова свидетельствуют, что вы поэт! Но врата рая не останутся для вас закрытыми. Вы можете появиться и в этом костюме. Я прощаю вас, вы вправе рассчитывать на самый любезный прием. Итак, мы едем?

— Конечно.

— А вы принимаете мое приглашение?

— Если я могу положиться на вашу снисходительность, то да.

— Вам ни к чему просить меня о снисходительности. Вы встретите у меня самых уважаемых людей и увидите первых красавиц города. Теперь я вдвойне радуюсь нынешней вечеринке. Мой сын тоже получил приглашение и прибудет из Мерседеса, где в настоящее время расквартирован его эскадрон. Он — капитан и служит под командованием Латорре, о котором вы, вероятно, уже слышали, хотя и прибыли сюда совсем недавно.

— Разумеется, слышал. Возможно, я смогу сообщить вашему сыну нечто очень важное. Вы когда-нибудь видели Латорре?

— Нет еще.

— Я так и думал! Господина капитана ожидает небольшой сюрприз. Но о нем позже. Вы позволите мне стать вашим лекарем? Ваше лицо, к несчастью, поранено осколками оконного стекла.

Я отвел даму к воде, чтобы носовым платком вытереть кровь с ее лица, а затем узкими полосками пластыря заклеил царапины на коже. Разумеется, это не украсило ее, но иначе поступить было нельзя.

Впрочем, судя по внешности, сеньора вовсе не принадлежала к числу ксантипп[82], то бишь сварливых женщин. Правда, она была худощавой и долговязой и только что пребывала в гневе. Однако теперь успокоилась и производила впечатление энергичной, но добродушной женщины. Прежде она, несомненно, была красавицей, а ее поведение доказывало, что она — хозяйка дома, который, по здешним понятиям, можно назвать утонченным.

Когда мы вернулись к дилижансу, я увидел, что одну из двух упавших лошадей уже отпрягли. Подняться она не могла. Ее оттащили за ногу в сторону и оставили лежать там. Лошадь фыркала и стонала, очевидно, ее мучили сильные боли. Тащили ее, обвязав ей ногу лассо; подходить ближе не решились, опасаясь ударов копытами.

— Что с ней? — спросил я.

— Ногу себе сломала, — ответил майораль. — Никуда теперь не годится.

— Какая нога сломана?

— Задняя левая.

— Значит, та самая, за которую вы тащили ее! Вы не подумали, что без всякой нужды причиняете ей мучительную боль?

— Тьфу! Подумаешь! Какая-то лошадь! — грубо ответил он.

— Так! Что же теперь будет с ней?

— Оставим ее здесь, пусть подыхает.

— И пусть ее заживо гложут стервятники? Ведь лошадь вполне здорова, не считая сломанной ноги. Она может лежать здесь не один день, прежде чем умрет и с костей ее сдерут мясо.

— Это нас не касается! И касалось меня одного, не вас!

— Вы ошибаетесь! Животные — тоже творения Божьи. Не для того они созданы, чтобы всю жизнь претерпевать одни только тяготы бытия, а напоследок заживо терзаться смертными муками. Я требую от вас, чтобы вы убили ее!

— Мне мой порох слишком дорого обходится!

У него не было с собой ружья, один только старый пистолет торчал из-за пояса. Он отвернулся, словно дело уже не касалось его и он считал его конченым. Я же приставил к голове лошади дуло винтовки и выстрелом сразил животное наповал. Едва это случилось, как пеоны собрались и стали тихо переговариваться. Через несколько минут ко мне подошел майораль и, сделав очень строгую мину, сказал:

— Сеньор, ее хозяин позволил вам убить ее?

— Нет!

— Тогда вы мне заплатите за нее. Лошадь стоит сто бумажных талеров, и я намерен немедленно потребовать их.

— Ах так! Вот к чему дело клонится! Она стала не нужна вам, и вы обрекли ее на медленную мучительную смерть, которую я приблизил из гуманных соображений. Вы ничего не получите.

— А я настаиваю на своем требовании!

— Настаивайте сколько угодно! А я настаиваю на своем отказе.

Я собрался уйти, но он встал на моем пути, а трое пеонов подошли, чтобы поддержать его. Позы их были крайне враждебными. Заметив это, Монтесо вместе с остальными йербатеро пришел мне на помощь.

— Я не отпущу вас, пока вы не заплатите! — заявил майораль.

— Ого! — промолвил Монтесо. — Этот сеньор прав. Все мы слышали, что вы хотели бросить лошадь, чтобы она околела!

— Пожалуйста! — сказал я ему. — Не втягивайтесь ради меня в неприятности! С этими четырьмя сеньорами я один справлюсь.

— А мы с вами куда быстрее справимся! — выкрикнул майораль. — Так вы заплатите или нет?

С этими словами он подошел ко мне вплотную и положил свою ладонь мне на руку.

— Руки прочь! — сказал я ему.

— Придется потерпеть! Деньги сюда, или мы сами их заберем!

Он еще крепче стиснул мою руку и попытался встряхнуть меня. Я вырвался, а в следующую секунду зашел ему за спину, левой рукой схватил его за воротник, а правой — за штаны, поднял его и так швырнул о лежавший дилижанс, что старая колымага затрещала, как обветшалый ящик. Пеоны попытались схватить меня, но я зашвырнул ближайшего из них вслед за майоралем, другому въехал кулаком в подбородок, так что бедняга опрокинулся, третий же сам подался назад.

— Браво! — крикнул Монтесо. — Я вижу, сеньор, вам не требуется ничья помощь. Но если эти молодчики не удовольствуются полученным, то наша очередь будет отпускать им комплименты!

Это оказалось излишним. Пеоны склонились перед силой. Они снова поднялись на ноги и, сбившись в кучу, бросали на меня свирепые взгляды. Майораль же не смог удержаться, чтобы не пригрозить нам:

— Вы направляетесь в Сан-Хосе. Мы тоже скоро будем там и донесем на вас.

— Ладно, попробуйте! — ответила ему сеньора, улучив повод снова пуститься в споры и выказать мне свою дружбу. — Мой брат посадит вас в тюрьму за вымогательство. Я сообщу ему о случившемся. Пойдемте, сеньор! Покинем это место и этих людей!

Она взяла меня за руку, и я повел ее к лошади. На спине животного мы расстелили платок, а к седлу я привязал вожделенную шляпную картонку.

Поскольку я не доверял мнимому полицейскому чиновнику, то постоянно держал его в поле зрения. Он, как и я, давно спрыгнул с лошади. Но, как ни странно, позже он спрятался за нее, причем началось это, если моя наблюдательность мне не изменила, с той самой минуты, как из опрокинувшейся повозки выбралась дама. Мне показалось, что ему совсем не хотелось с ней встречаться. Была ли у него на то причина? Чтобы узнать это, я, направившись с сеньорой к своему гнедому, сделал небольшой крюк. Но подозрительный полицейский все время передвигался вокруг лошади так, чтобы она закрывала его от нас. Тогда я решил напрямую обратить на него внимание и, указав на него, заметил своей спутнице:

— Если пеоны станут мне досаждать, то помощь у меня под рукой. Господин, сопровождающий нас, сеньор Каррера, занимает в Монтевидео пост полицейского инспектора.

Ему ничего не оставалось, как появиться перед нами. Едва сеньора глянула на него, как воскликнула:

— Матео, ты!

Лицо его побагровело, но он постарался сохранить самообладание и потому ответил с изумлением в голосе:

— Это вы мне, сеньора? Что вы хотите сказать этим именем?

— Тебя же так зовут. А откуда ты тут взялся?

— Простите, сеньора! Судя по вашему поведению, вы путаете меня с каким-то вашим знакомым.

— Да нет, ничего я не путаю, я тебя знаю отлично. Ты же наш бывший ученик!

— Вы ошибаетесь. Я не тот, за кого вы меня принимаете. Как уже сказал этот сеньор, я живу в Монтевидео, — послышался резкий ответ, — меня зовут Каррера, и я служу в тамошней полиции.

— Полиции! — повторила она, продолжая пристально вглядываться в него. — Это невозможно. Вы шутите, Матео!

— Я не шучу, сеньора. Я стараюсь быть учтивым с дамами, насколько позволяет мне мое служебное положение, но оскорбления, что содержатся в ваших словах, ваших взглядах и вашем тоне, я обязан решительно отвергнуть. Я сказал вам, кто я, и попрошу вас принять это во внимание!

Было видно, что дама пребывала в сомнении, не зная, что лучше, высмеять его или же рассердиться на него. Она не сделала ни того, ни другого. Ее лицо стало очень серьезным, а в голосе послышалось предостережение:

— Матео, я попрошу вас ради ваших родителей не заниматься глупостями. Я вижу по вашему поведению, что вы не вняли нашим тогдашним предостережениям. Вы выдаете себя за другого. Причины, по которым вы это делаете, не могут быть мною одобрены.

— Довольно, сеньора! — вспылил он. — Я не могу больше спокойно выслушивать подобные слова, иначе мне придется наказать вас за оскорбление несмотря на то, что ваш брат является бургомистром, как я слышал до этого.

Дама пребывала в полной растерянности. Она то бледнела, то краснела. Я видел, что она хотела отвернуться от него, и потому обратился к ней с вопросом:

— Пожалуйста, расскажите, кто такой Матео, о котором вы упомянули?

— Бывший ученик моего мужа. Ему пришлось внезапно уволиться, поскольку он обокрал кассу.

— И вы узнаете его в этом человеке? А вы не можете ошибиться?

— Нет. Он из Сан-Хосе, и я знаю его с детских лет. Ошибка исключена.

— Вот еще! — рассмеялся тот, вскакивая на лошадь. — Бабья болтовня!

— Простите, сеньор! — возразил я ему. — Я не могу разделить вашего мнения, я верю всему, что сказала эта дама. Вы — тот самый Матео, вор, избравший, наверное, куда более скверную дорогу, нежели прежде.

— Выбирайте выражения! Вы же знаете, кто я такой!

— Разумеется, и очень точно. Вы — лжец, мошенник!

— Вы хотите, чтобы я воспользовался своим оружием? — пригрозил он.

— Что уж там! Зато вы не наброситесь на меня из засады, как, наверное, замышляли. Я навел справки в полиции. Полицейского комиссара по имени Каррера в Монтевидео не существует. Я предполагаю, что настоящие полицейские уже ищут вас. Будьте добры, слезьте с лошади, чтобы не оттягивать встречу с этими господами!

Он с тревогой оглянулся назад, но там никого не было видно. Это вернуло ему чуть было не потерянную наглость. Он произнес:

— Тогда я поеду им навстречу и вернусь с ними, чтобы задержать вас и эту женщину. Оскорбления, наподобие нынешних, я никому не прощаю!

И он поскакал в обратную сторону, переправился через речку и скрылся за почтовой станцией.

— Сеньор, что вы наделали! — сказал Монтесо. — Вы его смертельно оскорбили. Последствия не заставят себя ждать, он же действительно полицейский комиссар!

— Чушь! — сказал я и объяснил ему в чем дело.

— Почему тогда он солгал нам? — спросил он.

— Мужества у него нет, а удали и того меньше. Он не решился напасть на меня в открытую. Для убийства он слишком трусоват. Он задумал нечто другое, какую-то дьявольскую комбинацию, и я надеюсь, что мне удастся еще выведать это.

— Уже нет. Ведь он убежал.

— Он вернется, но будет следовать за нами тайком, чтобы все-таки осуществить свой план. Сядьте на лошадь, мне хватит пяти минут, чтобы доказать вам, что он вовсе не намерен возвращаться в Монтевидео.

Я вскочил на лошадь, он последовал моему примеру. Мы переехали через речку и вернулись к почтовой станции. Заглянув за угол, мы заметили беглеца, скакавшего карьером в сторону столицы.

— Видите, он все-таки едет в Монтевидео! — сказал Монтесо.

— В ту сторону он будет ехать лишь до тех пор, пока остается в поле нашего зрения. Внимание!

Постепенно всадник скрылся из виду. Я снял с ремня подзорную трубу и навел ее. К своему удовлетворению, я заметил, что мнимый комиссар повернул налево. Я передал подзорную трубу Монтесо.

— В самом деле, теперь он на север скачет! — согласился он. — Вы правы, сеньор.

— Он вернется, где-нибудь в сторонке переправится через речку и последует за нами. Вы убедились?

— Полностью.

— Я нисколько не сомневаюсь, что он тот самый вор Матео. Если мне доведется с ним увидеться, разговор будет очень коротким. Поехали!

Мы возвращались к дилижансу. На пути нам повстречались двое пеонов. Они отправились на станцию, чтобы позвать на помощь; в одиночку дилижанс было не починить. Майораль и еще один пеон остались на месте. Пассажиры уселись в траву, ожидая, что будет дальше. Лишь одному из них, тому, кто купил лошадь, не было нужды здесь задерживаться. Он попросил разрешения присоединиться к нам и, разумеется, получил его.

Монтесо помог даме взобраться ко мне на лошадь. Я сразу отметил, что ей не впервые доводится ехать подобным образом. Она обняла меня обеими руками, и прерванная поездка продолжилась.

Первую четверть часа я сидел как на раскаленных углях. Позади меня сеньора, в чьих объятиях я находился, а впереди, на седле, новенькая, но смятая в лепешку весенняя шляпка, которой я пообещал вернуть прежний вид, — вот каким было мое положение.

Моя спутница сидела, как и положено даме, свесив ноги с одной стороны лошади. Умение сидеть вот так достойно любого циркового наездника, хотя позднее в пампе мне часто доводилось видеть женщин, скакавших во весь опор, сидя на одной стороне лошади и не соскальзывая с места ни на дюйм. Видел я и женщин, которые, вообще не держась за своего спутника в седле, восседали так уверенно, будто сами находились в нем. Мы увлеченно беседовали, и, когда добрались до цели, я был осведомлен так же хорошо о жизненном пути моей спутницы, как и она о моем. Кто способен сохранить молчание или ограничиться односложными ответами, оказавшись рядом с дамой, хорошо образованной, сочувствующей вам и вдобавок болтливой, как трещотка!

В Сан-Хосе есть небольшая рыночная площадь, неподалеку от которой располагается церковь. Напротив нее стоял дом коммерсанта Риксио. Там его жена спустилась с коня, а я поехал к почтовой станции, что была неподалеку отсюда — здесь собирались остановиться йербатеро. Но я пообещал даме как можно скорее появиться у нее в доме.

Едва я успел смахнуть с себя дорожную пыль, как прибыл молодой господин, представившийся кавалерийским капитаном Риксио; ему поручено было доставить меня к родителям, и я последовал за ним.

Дом оказался большим и просторным, но обставлен был по европейским понятиям аскетично. В гостиной находились родители кавалериста, встретившие меня с отменным радушием. Женщина вновь и вновь вспоминала свою поездку в компании немецкого поэта, — она, видно, вправду приняла меня за стихотворца. Мне показали комнаты для гостей, и я выбрал одну из них для себя. Слуги доставили мои вещи и даже привели к дому коня.

Молодой хозяин пригласил меня прогуляться по саду, но у меня нашлось другое занятие: сеньора принесла злосчастную шляпку. Когда через полчаса я вернул шляпку, она с большой радостью заявила, что та стала еще лучше, чем прежде. Затем офицер повел меня в сад. Здесь росло несколько тополей и два незнакомых мне дерева. Под одним из них в летнюю пору нельзя было отыскать тенистый или хотя бы «укромный» уголок. Зато укромное местечко являла собой беседка, обвитая диким виноградом, в которой мы присели. Офицер попросил у меня прощения за то, что я временно вынужден довольствоваться исключительно его обществом, поскольку родители очень заняты подготовкой к тертулье. Мы с интересом беседовали. Молодой человек — рассудительный, приятной наружности — был мне симпатичен. Я не мог не сказать ему об этом.

— Благодарю вас, — ответил он, — но это не моя заслуга. У меня есть замечательный учитель и друг, а я лишь его внимательный ученик. Вы слышали о нем. Я имею в виду Латорре.

— Ах, его! Но откуда вы знаете, что я слышал о нем?

По его лицу скользнула хитрая и довольная улыбка. Он лукаво взглянул на меня и ответил:

— Когда на почтовой станции я представился вам, то заметил на вашем лице некоторую озабоченность. Кроме того, вы говорили моей матери о некоем сюрпризе. Ваши ожидания не оправдались, сюрприз не состоялся. Не так ли, сеньор?

— Именно так!

— Скажите откровенно: вы имели в виду ваше сходство с Латорре?

— Да. Но как вы можете знать, что…

— Тсс! Повсюду есть агенты и соглядатаи. В Монтевидео видели, как вы спускались на берег. Ваше сходство бросилось в глаза. За вами стали наблюдать. У вас побывал некий Андаро. Вы, конечно, уже поняли, чего он от вас добивался, перепутав вас с Латорре.

— Сеньор, вы говорите удивительные для меня вещи.

— Это вовсе не удивительно. В стране, где каждый может быстро вознестись наверх и так же стремительно пасть, предусмотрительность — самая необходимая из добродетелей. У вас непременно побывал бы кто-нибудь из наших людей. Но необходимость в этом отпала, когда удалось узнать, что вы собираетесь в Мерседес, а значит, проездом окажетесь в Сан-Хосе. Я дожидался вас и обязательно переговорил бы с вами на почтовой станции, если бы приключение, пережитое моей матерью, нечаянно не сблизило нас.

— Но скажите, откуда вы могли знать, что я собираюсь в Мерседес? Я принял решение ехать туда лишь вчера поздно вечером.

— Так оно и было, причем случилось это в игорном доме, где находились и те, кто слушал все, что вы говорите. Вас видели с неким сборщиком чая. Было известно, где он обыкновенно проводит время; предположили, что он поведет вас туда. Сюда идет мой отец! Придется отложить наш разговор, но при первом же удобном случае мы продолжим его! Если отец вздумает побеседовать с вами на ту же самую тему, то я прошу вас не уходить от этого разговора. В ваших же собственных интересах оказать нашей партии услугу. Мы можем вам во многом помочь.

Это было сказано с какой-то торжествующей интонацией. Меня это насторожило. Что мне за дело до его партии? Интересы как «Бланко», так и «Колорадо» были мне глубоко безразличны. К тому же, ввязываясь в политические интриги, всегда невольно играешь со смертью. Мне же меньше всего хотелось таскать для других каштаны из огня, а в награду попадать по их милости из огня да в полымя.

Сеньор Риксио с важным видом подошел к нам, поклонился с достоинством испанского гранда[83] и попросил позволения присесть возле нас. Куда девалось сердечное радушие, с каким принимали меня в этом доме. Лицо его стало серьезным и даже торжественным.

Случилось именно то, что предполагал капитан. Его отец тут же спросил сына:

— Ты уже сообщил сеньору?

— Мы обсудили в общих чертах. Подробностей я избегал, — ответил тот. — Но сеньор уже знает, что мы все равно залучили бы его к нам, даже если матери не довелось бы познакомиться с ним в дороге.

— Итак, сеньор, за какую вы партию, за красных или за белых?

Он ждал моего ответа с таким выражением лица, словно от моего ответа зависело счастье целой страны.

— Мне странно слышать этот вопрос, сеньор, — сказал я. — Я немец и даже за границей никогда не стану отрекаться от интересов своего народа.

— Ну, тогда я сформулирую вопрос по-другому: какая партия, по-вашему, права, «Колорадо» или «Бланко»?

— Я не гожусь им в судьи.

— Но, сеньор, речь же не идет ни о каком приговоре. Мне нужно лишь выслушать ваше мнение.

— К сожалению, выслушать его вы не сможете по одной простой причине — у меня нет вообще никакого мнения на сей счет. Чтобы понять, кто прав, мне следовало бы прежде как следует изучить здешнюю обстановку, но я этого не делал. Я не интересуюсь политикой, ибо уверен, что не обладаю ни в малейшей степени талантом государственного деятеля. Меня интересует лишь география и этнография страны. На все остальное я не обращаю внимания.

Он насупился, потом, видимо собравшись с мыслями, сказал:

— Но, сеньор, вы же не можете оставаться совершенно равнодушным к ситуации в стране, где вы в данный момент находитесь!

— Конечно, нет, вы же имеете в виду политический аспект ситуации, а именно к нему я равнодушен. Я ем хлеб, не задумываясь о булочнике, который его выпек, так же как миллионы людей, радуясь весне, вовсе не рвутся при этом изучать астрономию, чтобы понять сей феномен.

— Сеньор, признаться, вы ставите меня в затруднительное положение. Вы изворотливы, словно угорь; уклоняетесь от ответа, хотя, безусловно, знаете, о чем я собираюсь с вами поговорить. Итак, в нашей стране есть две партии, которые противостоят друг другу.

— Согласен, об этом я действительно знаю.

— Партия, к которой я принадлежу, думает о подлинном благополучии страны. Она стремится к порядку, законности и благоденствию, тогда как другая имеет в виду нечто противоположное — неразбериху, беспорядок, потому что стремится ловить рыбу в мутной воде. Мы знаем, что победим, но на это потребуется немало времени, огромные жертвы. Мы намерены избежать этих жертв. Если наш план удастся, противники будут уничтожены или, по крайней мере, обезврежены на десятки лет вперед. Пусть это прозвучит для вас невероятно, но именно вы тот самый человек, который может нам очень помочь в осуществлении этого плана.

— Я? Вы меня крайне удивляете! Чтобы я, иностранец, прибывший в страну лишь вчера, оказался способен на это!

— Да. Дело в вашем необыкновенном сходстве с человеком, которого мы намерены поставить во главе нашего движения.

— То есть в сходстве с Латорре? Я могу просить у вас дополнительных разъяснений?

— Да, конечно, если вы дадите мне обещание, что могу надеяться на ваше умение хранить тайну.

— Я обещаю вам хранить молчание самым строжайшим образом.

— Ладно, несмотря на то, что я мало вас знаю, я доверю вам нашу тайну… Мы хотим сделать Латорре президентом…

— Так я и предполагал.

— Значит, вы все-таки раздумывали над этим. Если наш план начнет осуществляться, нам нельзя будет сидеть сложа руки. Не только нам, но и самому Латорре придется совершить максимум возможного. Вы осознаете это, сеньор?

— Конечно!

— Но Латорре — офицер на службе. Он связан по рукам и ногам. Следовательно, ему надо уйти в отставку или хотя бы взять длительный отпуск.

— Я все понимаю. Но чем я сумею помочь вам?

— Очень многим. Нашему будущему президенту придется действовать нелегально до поры до времени. О его поездках наши противники не должны и догадываться! Визиты, переговоры и тому подобное должны проходить в полной тайне. Но противники догадываются, к чему клонится дело, и за полковником ведется неусыпное наблюдение. Поэтому надо отвлечь их внимание от его персоны. Мы долго искали ключ к решению этой проблемы и нашли его. Это… вы, сеньор!

— Я? Прекрасно! Но скажите мне, что именно я должен, по вашему разумению, делать?

— Отвлекать внимание наших противников от настоящего Латорре.

— То есть они должны принять меня за него?

— Да.

— Быть может, я обязан занять его должность и исполнять служебные обязанности, в то время как сам он скроется и будет спокойно работать на благо вашей партии?

— Нет, нет, вам, разумеется, не придется занимать его должность. Мы сделаем по-другому: Латорре испросит отпуск, чтобы подкрепить свое пошатнувшееся здоровье на какой-нибудь отдаленной эстансии или асиенде. Туда, надев его униформу, поедете вы. Все примут вас за Латорре, все убедятся, что вы поправляете здоровье в полном уединении. Тем временем Латорре будет инкогнито разъезжать совсем в других местах, собирая своих приверженцев, разрабатывая свои планы, а когда настанет время, он начнет действовать.

— А что будет со мной, когда настанет это самое время?

— Вы продолжите свое прерванное путешествие и получите самые убедительные доказательства нашей признательности вам.

— Вы имеете в виду какую-то плату?

— Плата! Ну что вы? Назовем лучше это гонораром, дотацией или чем-то подобным. Определите размер суммы, какую вы полагаете достаточной, чтобы возместить понесенные вами потери.

— Но я не знаю, что потеряю. Речь может идти о пустяковой трате времени, а может, и о моей жизни, сеньор.

— Последнее исключено!

— Вот уж позвольте усомниться! Когда подлинный Латорре примется действовать, его противники легко могут расправиться с поддельным. Если меня расстреляют по закону военного времени, то мне будет уже безразлично, какова сумма дотации.

До сих пор капитан уступал ведение переговоров своему отцу. Теперь он сам произнес:

— Сеньор, скажите откровенно: вы боитесь? А я считал вас мужественным человеком!

— Я не трус; я часто доказывал это и, вероятно, не раз еще докажу. Но есть разные вещи — рисковать своей жизнью ради себя, своих ближних или своего отечества или, соблазнившись деньгами, ставить свою жизнь на кон ради чьих-то чуждых тебе интересов. Я вовсе не боюсь выдавать себя за Латорре. Попади я в беду, мне хватило бы и мужества, и хитрости, чтобы спастись.

— Так что же за причина мешает вам пойти нам навстречу?

— Мне это дело не нравится в принципе. Я ненавижу ложь.

— Но есть же святая ложь!

— Это не более чем слова.

— Сеньор, вас очень трудно переубедить!

— Потому что я не хочу, чтобы меня переубеждали.

С этими словами я поднялся с места. Коммерсант схватил меня за руку и снова усадил, сказав:

— Не спешите, сеньор! В любом случае вы останетесь моим гостем, даже если надежды, что я возлагаю на вас, не оправдаются. Я, впрочем, не сомневаюсь, что нам все же удастся договориться. Быть может, вы не совсем хорошо представляете, каков будет размер нашей благодарности. Среди нас есть богатые, даже очень богатые люди, а преимущества, приносимые нам вашим сходством с Латорре, велики, и награда будет адекватной. Вы будете счастливы.

— Что вы называете счастьем?

— Будучи коммерсантом, я подразумеваю под счастьем, конечно, достижение крупной выгоды. Скажите мне прямо, какую сумму вы хотели бы получить за свои услуги?

— Вообще никакую, потому как я не в состоянии оказать вам подобную услугу.

— Надеюсь, что это не последнее ваше слово, ведь от него зависит ваше будущее.

— Я не меняю своих решений.

— И все-таки я попрошу вас еще раз подумать. Сегодня вечером у вас будет возможность узнать нас получше. А завтра утром я буду с нетерпением ждать вашего согласия.

Я хотел было возразить, но он опередил меня:

— Пожалуйста, не говорите пока ничего больше! Я вижу, что зажгли свечи. Гости вот-вот прибудут. Пойдемте в дом.

Почти стемнело. На дворе был октябрь, в Южной Америке это весенний месяц, сумерки в эту пору наступают довольно рано. В доме уже мерцали свечи. Начиналась так горячо ожидаемая тертулья. Отец с сыном направились в парадные комнаты, я же пошел к себе в каморку, чтобы не оказаться первым из гостей. Но вначале заглянул к пекарю по соседству и купил у него черный хлеб, который здесь едят бедняки. С хлебом я двинулся в конюшню, чтобы покормить свою лошадь.

Слуга был на месте. Он немало удивился, когда увидел, что я принес хлеб и, порезав его, отдал лошади. Для него мой поступок был чем-то совсем непривычным. Лошадь съела хлеб и в знак благодарности потерлась головой о мое плечо. Она, очевидно, впервые ощутила человеческую любовь. Когда я погладил ее, она радостно заржала. Я был убежден, что мне удастся приучить ее к себе.

Комната, которую я выбрал для себя, выходила окнами во двор. Это были два настоящих окна со стеклами — роскошь, которой бывают лишены путешественники. Из мебели тут стояли: кровать, стол и несколько стульев. На одном из стульев стояла широкая кастрюля с водой, а возле нее лежал изящный носовой платок белого цвета. Это были, так сказать, приборы для умывания. Для отдыха во время сиесты предназначался гамак, подвешенный к двум кольцам, вбитым в стену. На столе лежала картонная коробка с сигаретами. Хозяин предложил мне их, но сигареты не тронули меня. Настоящий курильщик, если он не южноамериканец, не станет и пробовать их. Ему нужен табак, а не бумага.

К своему удовольствию, я заметил на двери задвижку. Конечно, я не питал ни малейшего недоверия к обитателям дома, зато хорошо помнил о мнимом полицейском комиссаре, который, по всей вероятности, находился теперь в городке. Он обучался у Риксио и потому очень хорошо знал расположение комнат в здании. Может быть, ему вздумается нанести мне ночью визит. С помощью задвижки можно было избавить себя от этого визитера.

Я зажег свечу из воловьего сала, стоявшую на столе. Лишь только я стал проверять задвижку, как, обернувшись, увидел, что с улицы кто-то приник к окну, но тут же исчез, и так стремительно, что я не смог узнать его. Я был не уверен даже в том, мужчина это или женщина.

Один прыжок, и я очутился у окна. Оно разбухло, наверное, его давно уже не открывали; с большим трудом я распахнул створку, и когда выглянул во двор, то не увидел никого. Месяц еще не взошел.

Пустяки, подумал я. Наверное, кто-то из многочисленной челяди решил полюбопытствовать, чем занимается у себя в комнате этот иностранец. И все же я запер окно.

Вскоре за мной пришел кавалерийский капитан. Он ни словом не обмолвился о недавнем нашем разговоре и был, как и прежде, вежлив и любезен со мной. Безусловно, он разделял мнение своего отца и считал, что к утру я переменю свое решение.

В салоне собралось довольно много мужчин и дам. Взгляды, адресованные мне в момент моего появления, подсказывали, что речь обо мне уже шла. Меня представили, и я выслушал массу длинных и звучных титулов и имен, мгновение спустя позабытых. Испанец в одном напоминает араба. Он любит добавлять к собственному имени имена и былые звания своих предков. Слух иностранца приятно ласкают эти благозвучные речи, но если перевести их буквально, поэзия немедленно улетучится. Дон Гусиносальский-Печесажский, донна Мария Стружка-Кривлякина и тому подобные имена хорошо звучат лишь по-испански и остаются непонятны для вас.

Поверхностный наблюдатель с легкостью назвал бы это общество блестящим, но я, к сожалению, был более внимателен. В глаза мне бросились чрезмерный слой пудры на лицах, грубая матовая чернота накрашенных бровей и локонов. Я видел изящные ножки в крохотных туфельках, но на этих туфлях непременно разошелся какой-нибудь шовчик или лопнула подошва. Нежные дамские ручки с черными полосками под ногтями; шелестящие шелка с истрепавшимися тесемками, к тому же заметно измятые; фальшивые драгоценности в искусной оправе — подобно одежде и украшениям, все остальное в этом собрании также старалось обмануть ваши чувства. Я не нашел здесь ничего подлинного.

То же было и за столом. Фрукты покоились в дорогих вазах, но вазы были в трещинах и кое-где с отбитыми краями, впрочем, как и остальная посуда. Зато кушанья были хороши. Особенно мне понравилось традиционное в этих краях блюдо — асадо, удавшееся на славу.

Асадо — это жаркое, которое готовят на вертеле. Любимое кушанье гаучо — это asado con cuero[84], жаркое из несвежеванного мяса. Когда забивают корову или лошадь, то гаучо отрезает парное мясо вместе с кожей, насаживает его на вертел и водружает на огонь. Потом ждет, пока весь кусок не прожарится как следует. Все это время он то подносит мясо ко рту, то снова кладет его на огонь, так ловко орудуя острым длинным ножом у себя перед носом, что за нос становится боязно, ведь гаучо вгрызается в мясо, еще не успев отрезать кусок до конца.

С поданного нам асадо кожу уже сняли, однако от этого оно не стало менее аппетитным. Я поглядывал на дам, которые запросто пользовались руками вместо вилок, а зубами вместо ножей. Никто не обращал на это внимания. Наоборот, казалось, все исподволь советовали мне не рассиживаться за столом, как чопорная гувернантка, а чувствовать себя так же вольготно, как остальные гости.

Затем начались танцы. Этому я только обрадовался. Мне хотелось посидеть где-нибудь в углу одному да посмотреть. Но, увы, забиться в угол мне не удалось. Меня не отпустили. Я был и остался средоточием беседы, точнее, совершенно пустой болтовни. Со всех сторон ко мне обращались. Я должен был, я обязан был дать ответ на все возможные и невозможные вопросы. Я чувствовал себя как старый филин, окруженный стаей ворон и сорок, которых он не в силах прогнать. Между тем все были уверены, что я в восторге от оказанной мне любезности. Танцевали под звуки множества гитар. Играли на этих инструментах мастерски. Испанцы, кажется, родились гитаристами.

Итак, поговорили, поели, поплясали, что еще оставалось сделать?.. сыграть в карты. Вскоре все они, муженьки и женушки, уселись за карты. Я не стал участвовать в игре, что вызвало недоумение. Некоторое время я оставался зрителем, но когда дьявол, правящий игрой, постепенно выпустил свои когти и из уст, коим полагалось произносить исключительно одни любезности, стали доноситься проклятия, я тайком прокрался к выходу. Немецкий скат — это одно, южноамериканское фуэго — совершенно иное. Азарт уродует лица игрока, будь он и мужчиной, а уж тем более лицо женщины. Тертулья для меня таким образом закончилась, и я не могу сказать, что остался в восторге от нее.

В прихожей сидели пеоны и тоже играли в карты. Мое появление ничуть не смутило их.

Я не запирал свою комнату, чтобы в мое отсутствие слуги могли войти туда. Луна светила ярко и прямо в окно, поэтому другого освещения не требовалось. Я убедился, что окно по-прежнему было заперто. Но не заглянул под кровать. Я бы не преминул это сделать, но за мое здоровье так усердно пили, мне пришлось столько раз чокаться с гостями, что крепкое фабричное вино утомило меня, а натурального вина здесь не было. Я задвинул засов и, как только улегся, тотчас погрузился в глубокий сон.

Жизнь в прериях настолько натренировала все мои чувства, что они служили мне даже в глубоком забытье. На этот раз мне снилось, что я лежу в лесу и ко мне крадутся индейцы. Один из них подошел и замахнулся, собираясь заколоть меня. Я стал защищаться, вскочил — и проснулся и сел на кровати, причем, наверное, довольно резко.

Лунный свет по-прежнему заливал комнату, лишь возле двери было что-то темно. Мне показалось, что там стоит человек.

— Кто тут? — спросил я.

Не получив никакого ответа, но услышав тихий скрип, я спрыгнул с кровати и бросился к двери. Она была закрыта, и я подумал, что, скорее всего, мне показалось, что там кто-то есть. Я снова улегся и проспал до утра.

Когда я поднялся и, умывшись, хотел выйти из комнаты, то, к своему удивлению, заметил, что засов уже отодвинут.

Я был уверен, что вечером запер дверь и во время ночного пробуждения не открывал ее. Почему же она была открыта?

Я осматривал залитую светом комнату, но не увидел нигде ни следа, оставленного визитером. Из моей одежды и вещей, из содержимого моих карманов ничего не пропало. Оружие тоже было в полном порядке. На полу я заметил обрывок красной шелковой нитки, оставленной здесь словно после шитья.

Была ли эта нитка здесь вчера? Вполне возможно! Пожалуй, я все-таки отодвинул ночью засов, открыл дверь и выглянул наружу. Потом забыл ее запереть.

Я успокоился: ведь у меня ничего не пропало, и я направился в столовую, где вся семья уже сидела за шоколадом.

После завтрака дама удалилась, а оба мужчины возобновили вчерашний разговор. Они, казалось, были уверены, что я передумал, но им пришлось убедиться в обратном. Они прибегали к всевозможным доводам и возражениям, но не произвели на меня ни малейшего впечатления. Мне было совершенно безразлично, кто сегодня является президентом Восточного берега и кто будет им завтра или же через год, и мне вообще не приходило в голову ввязываться в авантюру ради чужих политических интересов.

Разочарование обоих было велико. Их лица помрачнели, а поведение стало сдержаннее.

— Ладно, раз вы так упорствуете, мы не смеем вас принуждать, — с трудом сдерживаясь, сказал напоследок старший Риксио. — Надеюсь, вы хотя бы сдержите уже данное вами слово и до поры до времени не передадите нашим врагам содержание нашей беседы?

— Я не скажу об этом вообще ни одному человеку.

— Сколько еще вы намерены пробыть в стране?

— Я пересеку ее и не собираюсь где-либо задерживаться. Вы лучше меня знакомы со здешними расстояниями и, стало быть, понимаете, что через несколько дней я покину пределы страны.

— Так будет лучше для вас. Ваше сходство с Латорре может причинить вам массу неприятностей. В ваших же собственных интересах нигде не останавливаться.

— Я последую вашему дружескому совету немедленно и отправлюсь в путь.

Под конец он говорил почти с ненавистью. Конечно, это меня раздосадовало. Поэтому я сразу повернулся к двери.

— Как хотите, сеньор, — крикнул он мне вдогонку. — Мы вовсе не подразумевали, что ваш отъезд необходим. Мой дом в вашем распоряжении, и можете оставаться здесь сколько вам заблагорассудится. Впрочем, уже решено, что мой сын поедет вместе с вами.

— Тогда я попрошу его поторопиться со сборами. Через полчаса я оставлю Сан-Хосе.

— Мне не удастся так скоро уехать, — пояснил офицер. — Я смогу отправиться в путь только после обеда.

Это была всего лишь отговорка. Я сказал, что не смогу столько ждать, и направился в конюшню. Потом я попрощался с семьей, которая так радушно приняла меня и так холодно проводила. Как водится, чаевых мне пришлось выложить больше, чем получить удовольствия.

На почтовой станции я нашел йербатеро, ожидавших меня. Монтесо сразу сообщил мне, едва я вошел:

— Сеньор, вы были правы: полицейский комиссар не поехал в Монтевидео. Вчера вечером он слонялся по двору, а когда увидел меня, то живо убрался отсюда. Он что-то замышлял.

— Нам надо быть осторожными. Куда мы сегодня поедем?

— В Пердидо, на станцию для дилижансов, она оборудована кое-какими удобствами.

— Мнимому полицейскому комиссару вы, естественно, сообщили наш маршрут?

— Да.

— Увы, теперь его не изменить.

— О нет, его можно изменить. Мы остановимся в другом месте.

— Гм! Неплохое предложение, но можно и возразить. Вы говорите, что Пердидо всего лишь станция, то есть отдельное, одиноко стоящее здание?

— Да, оно лежит посреди равнины. Оттуда хорошо видны все окрестности.

— Тем лучше. Мы знаем, что этот человек тоже прибудет туда, и как следует подготовимся к его появлению.

— Согласен. Когда отправляемся в путь, сеньор?

— Как можно скорее.

— Мы готовы, здесь нам делать нечего.

Лошади у йербатеро стояли уже оседланными. Через пять минут город, где я впервые побывал на южноамериканской тертулье, был позади.

Что касается местности, по которой мы ехали, то можно лишь повторить сказанное. Характер ее одинаков во всем Уругвае: пологие холмы вперемежку с ложбинами; узкие, глубоко врезанные в почву ручьи или речушки, устремленные к Рио-Негро; широкие открытые равнины и опять они же — короче говоря, однообразная картина в полном смысле этого слова.

Вскоре после полудня мы увидели перед собой довольно большое здание, почтовую станцию с трактиром и мелочной лавкой, стоявшую возле речки. А еще мы заметили всадника, который галопом мчался на запад; он удалялся от того самого дома, где мы хотели остановиться.

Войдя в него, я первым делом спросил о всаднике. Оказалось, он несколько часов просидел перед домом, а завидев нас, вскочил в седло и ускакал отсюда. Хозяин описал его. Это был, без сомнения, Матео, бывший ученик торговца. Мы выехали со станции и через час достигли Кучилья-Гранде, упомянутой уже горной цепи. Но и здесь горы были ненастоящими. На небольших холмах высились отдельные скалы, казавшиеся остатками распавшейся стены.

Когда мы пересекли эту горную гряду, перед нами опять открылась прежняя волнистая равнина, где луга чередовались порой с обширными полями чертополоха. Растения эти по высоте превышали рост человека. Они распространяются с необычайной скоростью и постепенно отнимают у жителей страны лучшие пастбища. Между ними прячется немало животных. Я слышал, что они служат убежищем даже для оленей и страусов, но никого из них увидеть не смог. Так все и продолжалось до самого вечера. Лошади моих спутников начали уставать. Пришлось пустить в ход плетки и шпоры. Но мой гнедой держался отлично.

Когда солнце уже клонилось к закату, мы добрались до цели. Станция располагалась на Рио-Пердидо и носила то же имя. Стены здания, где мы остановились, были сложены из утрамбованной земли и покрыты тростником. Старая служанка и двое пеонов были на месте. От них мы узнали, что хозяин уехал в Мерседес и вернется лишь завтра.

Станция находилась в очень уединенном месте, тем не менее нам предложили хорошую постель, а также неплохой и дешевый ужин.

Жизнь в диких местах делает людей неразговорчивыми. Из обоих пеонов каждое слово приходилось клещами вытягивать. Служанка была поболтливее. Я решил разузнать, не заезжал ли сюда пополудни некий всадник. Услышав вопрос, пеоны сразу вышли из комнаты. По их лицам я понял, что они ждали этого вопроса, но отвечать не хотели. Служанка осталась в комнате, но чувствовалось, что она очень недовольна. На мой вопрос она ответила отрицательно, но я интуитивно почувствовал, что она обманывает меня.

— Сеньорита, вы хотите обмануть кабальеро? — спросил я. — У вас же такое доброе, честное лицо. Не берите грех на душу, не лгите!

Я назвал ее сеньоритой, то есть барышней. Это была грубая лесть, потому что она была в возрасте, но сердце ее дрогнуло.

— Да, сеньор, вы выглядите как кабальеро, — сказала она, — но меня предупреждали, что ваш вид может обмануть.

— И кто же был этот доброхот?

— Всадник, о котором вы расспрашиваете.

— Жаль, что вы доверяете злодею больше, чем честному человеку.

— Боже мой! — вымолвила она смутившись. — Он тоже говорил, что он честный человек, а вы — злой. Нам он сказал также, что он инспектор уголовной полиции из Монтевидео.

— Почему он уехал?

— Он хотел раньше вас добраться до Мерседеса, чтобы там задержать вас, как только вы туда прибудете.

— Он сказал вам, почему охотится за мной?

— Да. Вы — мятежник и заговорщик, собираетесь ввергнуть нашу страну в несчастье.

— И вы ему, конечно, поверили. А сейчас, после того, как увидели меня, сеньорита, вы все еще верите в это?

— О, сеньор, вы вовсе не похожи на человека, который хочет кровь проливать.

— А вы неплохо разбираетесь в людях. Я мечтаю об одном — выспаться как следует.

— Полицейский велел мне не давать вам приюта.

— Но, сеньорита, вы ведь уже ослушались его. Обещали накормить нас…

— Да, — натянуто улыбнулась она, — но это потому, что вы назвали меня сеньоритой, а здесь никто так меня не называет, вы ведете себя, как… как… как… настоящий кабальеро.

— Значит, этот человек приказал вам устроить все так, чтобы мы спали под открытым небом?

— Да.

— Сеньорита, он вовсе не полицейский комиссар, а наглый мошенник. Нам, именно нам, следовало бы распорядиться его задержать, а не ему хлопотать о нашем аресте. Неужели вы хотите стать сообщницей этого человека?

— Нет, вовсе не хочу. Если он таков, как вы говорите, сеньор, ему у нас делать нечего. Мы ведь шуток не понимаем. А вам я верю. Поэтому пойду приготовлю вам ужин.

Стоял чудный вечер. Не ощущалось ни дуновения ветерка. Йербатеро заявили, что в такую погоду им и в голову не придет спать дома. Я предостерег их, но напрасно. Когда мы поели, причем очень славно, мои спутники завернулись в одеяла и улеглись под соломенным навесом, который был для чего-то сооружен на четырех сваях по соседству с домом. Лошадей они поставили пастись.

Свою гнедую я отвел в кораль, окруженный сплошной высокой оградой из колючих кактусов. Служанка оказала мне особое внимание и вместе с лошадью закрыла в корале собаку. Она заверила, что, если посторонний подкрадется к лошади, собака поднимет ужасный шум.

Тростниковая крыша дома была довольно гладкой. Оказалось, что часть ее так крепко подперта снизу, что на ней можно стоять. Именно туда вела узкая лестница, проходившая мимо двери в мою комнату. На крышу поднимались, чтобы как можно раньше заметить приезжих или чтобы оглядеть стада.

Сегодняшняя поездка меня не утомила. Поэтому я прогулялся немного по берегу реки. В кустарнике мелькали огоньки светляков; перед глазами бесшумно проносились крупные ночные бабочки; доносились ароматы невидимых цветов; воздух был таким благоуханным, так освежал, а высоко над головой горели южные звезды. Постепенно мной овладело то настроение, о котором поэты скажут: «настала пора мечтаний», а люди недалекие ляпнут: «слегка развезло». Наконец я повернулся и пошел к дому, где отсутствовал, пожалуй, пару часов.

Я тихо вошел под соломенный навес, где лежали мои спутники. Если они еще не заснули, то непременно заметили бы меня. Теперь луна освещала дом с другой стороны, и тень от дома падала на навес. Поэтому под ним было довольно темно. И все же, когда я подошел ближе, мне показалось, что я вижу чей-то силуэт; так и было: едва я приблизился, человек, пожелавший остаться незамеченным, шмыгнул под крышу и пропал за домом. Я бросился за ним.

Завернул за угол. Никого… Открытый, хорошо освещенный луной участок равнины примерно в сотню шагов шириной был пуст, с одной стороны его высился дом, с другой раскинулись густые заросли чертополоха. С того момента, как я заметил странную фигуру, и до этой минуты никто не успел бы пробежать это расстояние и скрыться. Возможно, беглец завернул за другой угол дома. Я бросился туда, но там ничего не увидел. Я два раза обежал все здание, но не заметил никаких следов. Тогда я вернулся под навес.

Йербатеро крепко спали. Монтесо лежал чуть в стороне от других, слышались только его громкие вздохи. Стоит ли его будить? Нет, наверное, мне померещилось. Ружья лежали рядом со спящими. Вор, пожалуй, схватился бы первым делом за них. Раз они были на месте, значит, никто сюда не приходил. Итак, я опять тихо удалился и направился в дом; дверь до сих пор была не заперта, теперь я закрыл ее за собой.

Я уже хотел было пройти к себе в комнату и раздеться, как вдруг мне пришла в голову мысль подняться-таки для начала на крышу и осмотреть окрестности. Я взял с собой подзорную трубу.

На крыше я лег и огляделся. Ничего, совсем ничего подозрительного.

Тогда я приложил к глазу подзорную трубу. Картина была нечеткой. Тем не менее мне показалось, что слева возле зарослей чертополоха кто-то есть. Я выдвинул подзорную трубу еще дальше, и верно: там стояла лошадь. У нашего хозяина все животные находились в корале, а лошади йербатеро паслись с другой стороны дома. Значит, лошадь, которую я увидел, принадлежала чужаку.

Я спустился с крыши и вышел из дома, чтобы взглянуть на нее. Это была лошадь Матео, но никого рядом не было. Я вскочил на лошадь и отогнал ее к небольшой излучине реки, где снова спрыгнул на землю и привязал поводья к кусту.

Матео хотелось, чтобы мы спали под открытым небом, и я уже однажды спугнул его, когда он пробирался к моим спутникам. Теперь он, конечно, опять очутился там. Поэтому я незаметно подкрался к дому и заглянул за угол. Да, возле Монтесо стоял кто-то, причем на коленях. Я бросился к ним. Увидев меня, незнакомец опрометью бросился прочь.

— Вор, вор! Вставайте, просыпайтесь! — закричал я на бегу.

Он устремился к зарослям, обежал их, но, увидев, что лошади нет, в ужасе остановился, всего на несколько мгновений, но для меня этого было достаточно. Я догнал его и схватил за шиворот. Он выхватил нож из-за пояса, я ударил его по руке, и нож вылетел на землю. Раздались голоса моих спутников.

— Сюда! — крикнул я им, прижав молодчика коленом к земле и держа его за руки.

— Что такое? Что случилось? Вор? Кто это? — спрашивали они, перебивая друг друга.

— Это полицейский инспектор, — ответил я. — Он находился у вас под навесом и собирался обокрасть Монтесо.

— Меня? — сказал йербатеро. — Это ему даром не пройдет. Это что, действительно он?

И он нагнулся, чтобы заглянуть этому парню в лицо.

— Да, в самом деле он. Отберите у него нож и ружье и отведите в дом.

Обитатели дома слышали наши крики. Они немало удивились, когда мы привели полицейского. До сих пор тот не проронил ни звука, глядя на нас с очень упрямым видом и издевательски ухмыляясь. Он спокойно выслушал рассказ о том, как я заметил его в первый раз, как завладел его лошадью, как схватил его самого.

— Значит, вор! — молвил Монтесо. — Это обойдется ему в сотню ударов ремнями. Парень, что тебя надоумило обворовать меня?

— Заткнитесь! — вдруг возвысил голос Матео. — Кто смеет называть меня вором?

— Замолчите! — ответил я ему. — Я вас сразу раскусил. Что вы хотели украсть?

— Докажите сначала, что я вообще хотел украсть!

— Доказательств можно найти сколько угодно. Сейчас сеньоры посмотрят, чего у них не хватает.

— Да, пусть они поищут.

Йербатеро высыпали все из карманов. Все было на месте, ничего не пропало. Они вышли, чтобы проверить седельные сумки, а вернувшись, сообщили, что и там все в порядке.

— Ну что, вы по-прежнему будете настаивать, что я вор? — ликующе спросил Матео.

— Я просто помешал вам забрать вещи, которые вы присмотрели, — ответил я.

— Глупость! Что можно стащить у йербатеро?!

— Но что же вы тогда искали у них?

— Это, пожалуй, вам лучше знать! Вы же такой умный, такой рассудительный! Но, видно, у вас все же не хватает мозгов.

— Эй, сеньор, повежливей! А то познакомитесь с моим кулаком. Рассказывайте, что вам здесь было нужно?

Он опустился на стул, и осклабившись, смерил меня презрительным взглядом, а затем сказал:

— Ну ладно, расскажу вам. Но любой другой на моем месте посчитал бы это ненужным. Вы же знаете, кто я. Я — полицейский инспектор.

— Не верю этому!

— Верите вы или нет, мне глубоко безразлично.

— Докажите это!

— Я предъявлю документы лишь представителям власти, а не вам.

— Тогда оставьте нас в покое!

— Не получится! — улыбнулся он. — Потому что вы вызвали подозрение у властей, и я получил предписание присоединиться к вам и проследить, куда и с какой целью вы направляетесь.

— Ну и ну! Вы следите за мной, пытаетесь уличить меня в каком-то проступке, пожалуй, даже в преступлении и при этом выдаете себя за чиновника уголовной полиции! Мне придется вас отпустить, но если вы мне еще раз перебежите дорогу, я передам вас полиции.

— Она будет счастлива признать во мне одного из своих старших чиновников. Днем вы прогнали меня, я не смог ехать вместе с вами, поэтому стал следить за вами тайком и, когда увидел лежавших во дворе людей, решил убедиться, что вы — это вы. Если по этому поводу вы собираетесь заявить в полицию, то я ничего не имею против. А сейчас попрошу вас отдать мою лошадь. Мне надо ехать!

Я указал ему, где она привязана, и посоветовал:

— Сматывайтесь-ка поскорее отсюда! А то как бы я не передумал!

— Ладно, но когда вы попадете ко мне в руки, то улизнуть вам не удастся. Клянусь!

— Вон отсюда! — заорал я на него.

Он схватил со стола пояс со всем его содержимым и ринулся прочь. Мы пошли за ним следом. Мы видели, как он подобрал нож, а потом зашагал к реке. Через несколько минут мы увидели, как он уносился на лошади вдаль.

— Сеньор, — промолвил Монтесо, — а он ведь, пожалуй, действительно полицейский. Так уверенно держится!

— Не уверенно, а нагло!

— Почему вы тогда его отпустили?

— А что мне было делать?

— Вот что. Если вы и впрямь уверены, что он вовсе не тот, за кого себя выдает, значит, он хотел обокрасть нас. Тогда ему надо было задать хорошую трепку, чтобы он больше не возвращался.

— Какой нам прок колотить его! Совсем никакой! Теперь я и сам думаю, что он не собирался ничего красть. Когда я подошел, он уже сделал все, что ему было нужно. Он готов был уйти от вас еще до того, как заметил меня. Значит, не в воровстве дело.

— А что же тогда ему нужно было от нас?

— Я сам хотел бы это узнать. Он был рядом с вами, — заметил я Монтесо, — значит, замышлял что-то против вас, а не против ваших товарищей. У вас в самом деле ничего не пропало? Ружье ваше в порядке?

— Все у меня на месте, ружье никто не трогал. Черт его знает, что он у меня искал.

— Я подумаю. Что-то ведь ему надо было.

— Да, подумайте лучше вы, сеньор, у меня это не очень получается. Как, по-вашему, можно идти спать? Он нас больше не побеспокоит?

— Вряд ли. Мы увидим его не раньше, чем он приготовит для нас какую-нибудь ловушку.

Я направился в свою комнату, но мне не спалось. Я размышлял долго, но так и не смог догадаться, что же этому человеку было нужно от Монтесо. Я обдумывал каждое слово, сказанное им; я вспоминал каждую его гримасу; я сопоставлял и сопоставлял… Все напрасно!

Наконец я все же заснул, но то и дело просыпался. Уже день заглянул в окна, когда я поднялся с постели, йербатеро все еще спали у себя под соломенным навесом. Я пошел к ним, обследовал землю, траву, все окрестности дома и не нашел ничего, совсем ничего интересного. На душе из-за этого было так неприятно, что и не описать. Всего неопределенного и неизвестного непременно боишься.

Я разбудил своих спутников. Мы заплатили по счету и двинулись в путь. Зрелище, открывшееся нам, ничем не отличалось от увиденного накануне и позавчера. Мы следовали по колеям, проложенным дилижансами. Вокруг было пустынно. Мы миновали лишь несколько ранчо, но нигде не смогли ничего разузнать о Матео.

К полудню местность оживилась. Все чаще нам попадались эстансии и ранчо, встречались и люди. Мы приближались к городу Мерседесу, но, не доезжая до него, повернули направо, на север, где жили родственники Монтесо. Река Рио-Негро осталась по левую руку от нас. Иногда мы подбирались к ней так близко, что видели сверкающую поверхность воды. Город Мерседес, расположенный на берегу Рио-Негро, ведет оживленную торговлю с внутренними районами страны, и по реке шло оживленное движение грузовых пароходов.

Родственники Монтесо жили в четырех часах езды от Мерседеса. Однако время теперь тянулось не так медленно, как прежде, ведь пейзаж в окрестностях реки выгодно отличался от однообразной равнины; интересно было наблюдать и за обитателями этих мест.

Порой на нашем пути появлялись даже небольшие перелески, что в этих краях редкость; к своей радости, я увидел целый выводок нанду, южноамериканских страусов. Мы как раз пересекали заросли кустарника и готовы были снова выбраться в степь. Птицы паслись неподалеку и, напуганные нашим приближением, стремительно пустились наутек. На меня это произвело особое действие: я принялся от души хохотать, так что из глаз брызнули слезы. Для йербатеро вид этих птиц был привычен, тем не менее я и их заразил своей веселостью.

Лишь угрюмый ворчун не разразится смехом, увидев стайку удирающих нанду. Они презабавно покачиваются и переваливаются с боку на бок, курьезно закидывают ноги; эту смешную картину довершают осанка птиц и их манера вертеть шеей.

На берегах Ла-Платы американского страуса называют авеструсом. Эту громадную птицу редко увидишь одну. Рядом с самцом всегда пять или шесть самок; часто можно встретить стаи, насчитывающие до двадцати особей. Их редко отстреливают, обычно загоняют на лошадях и ловят с помощью лассо. Местные жители утверждают, что мясо этих страусиных очень вкусное. Если это так, то нанду выгодно отличается от своих африканских сородичей. Мясо молодых птиц, разумеется, неплохое, а вот у птиц постарше оно жесткое.

Перья используют для разных украшений, особенно часто из них изготавливают веера; впрочем, ценность перьев нанду гораздо ниже, чем перьев африканского страуса.

Интерес вызывают огромные яйца нанду. Самки, входящие в одну и ту же стаю, откладывают их в общее гнездо. Ошибочно считалось, что достаточно яйцам полежать на солнце, чтобы само собой вывелись птенцы; нет, птицы высиживают их. Гнездо у нанду очень простое, оно состоит лишь из вырытой в земле лунки.

Люди усердно выискивают эти яйца, ведь они необычайно вкусны и питательны; от тортильи[85] из страусиных яиц не откажется ни один гурман. Говорят, правда, что яйца фазанов нежнее на вкус. Я не спорю.

Солнце клонилось к горизонту, когда мы миновали стадо пасущихся коров. Монтесо указал на выжженные тавра и заметил:

— Это клеймо моего родственника. Мы находимся на его земле.

Человек этот был, видимо, невероятно богат, мы проезжали мимо других стад коров, лошадей, овец, и все эти тысячи животных были помечены тем же самым клеймом. Пастбища и стада отделяли друг от друга изгороди из агавы, тянувшиеся, как показалось мне, на многие мили. По этим угодьям на резвых конях проносились гаучо, сгоняя животных в кучу или же разнимая бодающихся быков.

Тем временем на севере показались верхушки деревьев. Сверкнули белые стены, маня нас к себе. Перед нами была эстансия, раскинувшаяся в тени высоких дубов, тополей и плакучих ив. Особенно красивы и величественны были ивы. Любой пейзажист пришел бы в восторг, увидев такие деревья.

Эстансия включала несколько строений, объединенных наподобие замка. Сперва мы въехали на просторный двор, с трех сторон обнесенный высокими стенами. В передней стене помещались ворота. С четвертой стороны двор ограждало длинное двухэтажное здание. Это был господский дом.

Двор содержался в большой чистоте, что в этих краях редкость. Здесь стояли многочисленные громоздкие телеги, запряженные волами. Вокруг резвилось несколько жеребят. Слуги занимались различной работой. Мы пересекли двор и остановились возле двери, что вела в дом.

Слуги посмотрели на нас, изумленно переглянулись, а затем поспешили навстречу, чтобы приветствовать нас. Их вежливость удивила меня. Они почти благоговейно кланялись Монтесо, стоявшему перед ними босиком и в лохмотьях и расспрашивавшему их:

— Сеньор дома?

— Нет, — ответил один из пеонов. — Он поехал во Фрай-Бентос из-за того последнего стада, что мы туда отправили.

— А сеньора?

— Дома с сеньоритой.

— Доложи обо мне!

Пеон направился в дом. Монтесо приказал остальным:

— Пусть наши лошади пасутся, а вот за этой гнедой нужен особый присмотр. Она пусть ни в чем недостатка не знает!

Прозвучало это так, словно он тут командовал. Его спутники разошлись в разные стороны. Меня же он повел в дом. Мы поднялись по лестнице, устланной широким ковром. Дверь наверху открыл пеон, посланный Монтесо в дом. Мы вошли и оказались перед двумя дамами, наверняка матерью и дочерью. Монтесо от всего сердца приветствовал обеих, даму он поцеловал в руку, а девушку в щечку, как принято лишь среди родственников. К своему изумлению, я услышал, что она назвала его дядей. Итак, он приходился братом хозяину эстансии, а тот, судя по всему, был одним из самых богатых людей в стране.

Монтесо представил меня, затем повел меня в комнату, которую мне предстояло занять. Как же я был поражен, увидев это жилье, состоявшее из прихожей, жилой комнаты, спальни и ванной. Обставлены они были с поистине аристократическим вкусом. Йербатеро весело улыбнулся, заметив мое удивление.

— Нравится ли вам здесь, сеньор? — спросил он.

— Что за вопрос! Да это настоящий дворец!

— Дворец? Что вы! Обычная эстансия сборщика чая.

— Эстансия сборщика чая! Сеньор, у меня возникли подозрения, которые…

— Которые, может быть, и верны, — признался он. — Я, как и мой брат, — бедные сборщики чая. Мы были людьми честными, работящими и бережливыми. Нам посчастливилось, и мой брат женился на богатой девушке. Мы купили эту эстансию. Он управлял хозяйством, а я стал его компаньоном. Под влиянием жены он превратился в элегантного кабальеро, но мне больше нравятся глушь, пампа, сельва, и этой своей любви я остался верен. Каждый год в течение восьми или десяти месяцев я собираю чай, но en gros[86], сеньор, потом всегда приезжаю отдохнуть на эту эстансию. Все, кого я приглашаю с собой, считаются членами нашей семьи. Значит, держитесь так, словно вы родились здесь и такой же хозяин тут, как и я. Сколько вам потребуется времени, чтобы стряхнуть дорожную пыль?

— Через полчаса я в вашем распоряжении.

— Тогда я зайду за вами потом. Раз я дома, мне надо переодеться. Привычное вам облачение я надеваю, лишь когда разъезжаю по стране. Надо мной смеются, порой меня даже бранят, но в роли бедного йербатеро я чувствую себя лучше всего.

Он вышел. Воистину он оригинал. Только теперь мне стало понятно, почему за ужином в Монтевидео мы пользовались серебряными приборами и распивали шампанское. Кто бы подумал такое, видя, как я прошу его принять смехотворные для такого богача две сотни талеров!

Конечно, я воспользовался ванной. Переменить одежду я не мог. Когда я вернулся в комнату, то обнаружил роскошный курительный прибор, незаметно поставленный для меня возле бархатной козетки[87]. Там был настоящий кубинский табак, и я тотчас взялся за дело. В это время постучали, и в проеме распахнутой двери возникло смеющееся лицо Монтесо, затем показался и он сам. Теперь он, конечно, выглядел совсем по-другому. На нем был салонный костюм из тончайшей черной ткани, белый жилет и лакированные туфли. Из кармана, где лежали часы, свешивалась цепочка с большим брелоком. Монтесо тоже принял ванну и, по здешней моде, подстриг свою окладистую бороду.

— Ну, как вам теперь нравится ваш знакомец йербатеро? — спросил он.

— Очень приятный кабальеро!

— Вы находите? Но меня это стесняет. Завтра утром, когда я буду показывать вам наши стада, вы опять увидите меня прежнего. А теперь я забираю вас с собой. Мы пообедаем в саду.

Вслед за ним я спустился по лестнице, прошел по широкому, с высоким потолком коридору, по внутреннему дворику и очутился в саду. Это был цветник, какого я не ожидал здесь встретить. Смеркалось, и потому я не смог его как следует осмотреть, но благоуханье цветов обволакивало нас, а верхушки деревьев тихо шелестели над нами свою песню.

Обед проходил в большой крытой беседке, освещенной висячей лампой. Стол, казалось, вот-вот обломится под грузом яств, водруженных на него. Жаркое весом не менее пятнадцати фунтов соблазняло нас своим чудесным ароматом. Из серебряных ведерок со льдом выглядывали золотистые горлышки бутылок. Но милее всего мне была та искренняя доброта, с которой нас принимали обе дамы.

Йербатеро очень хорошо меня отрекомендовал. Тем не менее уважение, выказанное мне, вовсе не походило на то шумное и назойливое подобострастие, с которым меня встречали вчера в Сан-Хосе. Здесь, у этих добрых людей, я чувствовал себя по-настоящему легко.

Из угла сада доносились громкие радостные голоса и звонкие удары стаканов.

— Слышите? — сказал Монтесо. — Это мои йербатеро. Как у меня дела идут, так и у них; если я голодаю, то и они щелкают зубами. Отличные ребята, на них можно положиться! Вы тоже их скоро узнаете.

Мы рассказали обо всем: и о том, как познакомились, и о том, что пережили до сегодняшнего дня. Вошел один из пеонов и сообщил, что прибыл незнакомый господин, лейтенант кавалерии. Он хотел бы поговорить с сеньорой, поскольку самого хозяина нет дома. Госпожа позволила незнакомцу войти.

Когда он вошел, мы узнали, что он получил задание закупить определенное количество лошадей. Он захватил с собой деньги, чтобы тотчас оплатить покупку, что было весьма кстати. К сожалению, он узнал, что сеньора Монтесо нет дома, и его искренне огорчало, что придется уехать, не выполнив поручения.

— Завтра утром мой муж наверняка вернется, пусть даже после обеда, — пояснила она. — Сеньор, если вам разрешено задержаться до завтрашнего дня, я буду только рада принять вас у себя.

— Гм! — задумчиво ответил он. — Времени у меня хватит, но так и так утро пропадет.

— Ну, в таком случае, — вмешался Монтесо, — с утра я буду в вашем распоряжении. Я — брат хозяина и одновременно его компаньон, поэтому имею право заключать сделки от его имени.

— Раз так, то утром я, разумеется, приеду к вам.

— Приедете? Позвольте? Вы останетесь у нас!

— Это невозможно, сеньор. Я не смею вас обременять; это мне в наказание за то, что так поздно приехал.

— Ба! Мы вас не отпустим, сеньор. Или, может быть, вы считаете обитателей эстансии Дель-Йербатеро неспособными на такую бесцеремонность.

— Нет, конечно, нет. Но я не могу принять ваше любезное приглашение, потому что я не один, со мной пятеро моих кавалеристов, которые понадобятся мне, если сделка состоится.

— Пустяки, на эстансии может разместиться гораздо больше народу, и это вовсе нас не стеснит. Разрешите, я займусь этим!

Он вышел, а лейтенанту пришлось сесть за стол и разделить с нами трапезу. Он старался держаться учтиво. И все же он мне не нравился. В чем была причина, я и сам не знал. Он был старше, гораздо старше, чем подобает лейтенанту; пожалуй, ему перевалило за сорок. Но причина моей антипатии была все же не в этом. Все его лицо, вплоть до самых щек, заросло окладистой бородой, густые брови срослись на переносице. Взгляд был колючим, как он ни старался его смягчить. Его форма напоминала мундир зуава[88] и изготовлена была из грубых тканей. Мне казалось, что незнакомец был не похож на офицера, хотя, может быть, только потому, что я не знал здешнюю жизнь и все измерял мерками строгой, так называемой «молодцеватой» выправки немецких офицеров.

Однако он произвел похожее впечатление и на остальных. Беседа застопорилась. Хотя лейтенант изо всех сил старался понравиться нам, это у него не получалось. Внезапно нас охватила какая-то скованность.

Свои слова он адресовал в основном мне. Казалось, именно я интересовал его больше всего. Он расспрашивал о моей родине, о тамошней обстановке, и его вопросы были глупы. Человек этот был в высшей степени невеждой. Но если я обращался к нему с назидательной репликой, то он, сверкнув своими темными глазами, так поглядывал на меня, словно я совершил смертный грех. Вовсе не удивительно, что беседа в конце концов увяла. Да и вся атмосфера радости, царившая этим вечером, померкла из-за нашего гостя.

Он, пожалуй, почувствовал это, ибо поднялся и попросил разрешения удалиться, сославшись на то, что очень утомлен. Казалось, он вообще не понимал, какую бестактность допускает. Но был наказан за нее: сеньора лишь холодно кивнула ему на прощание, а Монтесо позвонил пеону и приказал ему отвести лейтенанта в его комнату.

Когда он ушел, все облегченно вздохнули. Однако лишь после некоторой паузы йербатеро спросил меня:

— Ну, сеньор, как вам нравится наша кавалерия?

— Этот лейтенант — типичный ее представитель?

— Слава Богу, нет. Я не понимаю, как подобного человека можно направить для покупки новых лошадей. У меня нет желания торговаться с ним. Скорее всего, я заломлю такую цену, что он сразу же уедет отсюда.

— Тебе надо было бы сделать это до того, как он уселся за стол, — улыбнулась дама. — Давайте забудем это недоразумение и снова станем веселы как прежде.

Так мы и сделали. Мы просидели до полуночи, признавшись напоследок друг другу, что нам давно не выпадало такого чудного вечера. Монтесо взял обеих дам за руки, а я подал руку сеньоре, и мы еще с четверть часа гуляли в саду. Затем йербатеро отвел меня в мою комнату.

Утром я услышал, что в саду снова собираются пить шоколад, и спустился туда. Вероятно, я пробудился раньше всех и потому никого не застал в беседке, хотя на столе уже стояла посуда. Тогда я прошелся в самый конец сада. Там виднелось несколько ступенек, которые вели в небольшую беседку, расположенную на уровне верхнего края стены, что огораживала сад. Оттуда можно было выглянуть за ограду, посмотреть на раскинувшиеся вокруг пастбища и бродившие по ним стада. Я поднялся по ступеням, уселся наверху и окинул взором совершенно неромантический пейзаж. Я провел там всего две или три минуты, как вдруг услышал шаги в саду, они приближались к моему убежищу. Беседка густо заросла зеленью, поэтому меня не было видно; я же, выглянув в просветы между листвой, увидел двух грязных, бородатых парней, стоявших неподалеку и очень оживленно беседовавших между собой. Они были одеты в красные чирипы и пончо в красную и синюю полоску, на головах у них виднелись красные шапки, а на ногах — сапоги без подметок, но с крупными колесиками на шпорах.

Конечно же, это были двое из тех пятерых кавалеристов, что приехали вместе с лейтенантом. Мне не слышно было, о чем они говорили, поскольку они переговаривались вполголоса. Они не спеша подошли к моему убежищу и стали подниматься по ступенькам. В пылу беседы они на несколько мгновений остановились. Я уже мог расслышать слова одного из них:

— Да робеть-то зачем, мы ведь ничуть не рискуем.

— Я знаю это не хуже тебя, мне даже в голову не приходит бояться. Я только одно хотел сказать: что дело потруднее, чем мы думали.

— Все из-за этой перемены, случившейся с йербатеро?

— Да. Кто бы мог предположить, что он брат и компаньон хозяина эстансии! Потому все меняется. Покупка лошадей…

Он испуганно замер: в этот момент они вошли в беседку и увидели меня. Их загорелые обветренные лица стали еще темнее, потому что они покраснели.

— Простите! — выдавил один из них. — Мы не знали, что здесь кто-то есть, сеньор.

Я ответил им резким взглядом, это еще больше их смутило, они повернулись и пошли.

— Черт возьми! — снова услышал я. — Кто мог предположить, что этот…

Дальше я не мог ничего разобрать, поскольку они очень быстро удалились. То, что я услышал, заставило меня серьезно призадуматься. Они не сказали, собственно, ничего настораживающего; но тревога у меня все-таки появилась. Было такое ощущение, словно нам или, по крайней мере, мне грозит какая-то опасность.

Я подождал еще немного, а потом снова спустился в сад. По пути я наткнулся на Монтесо и поведал ему о небольшой интермедии[89], слово в слово повторив услышанное.

— Это встревожило вас? — спросил он.

— Конечно, сеньор, согласитесь, что это очень странно!

— Да? Я не нахожу.

— Но они говорили о риске!

— Покупка лошадей всегда связана с риском.

— Но они ведь считают, что дело осложнилось из-за того, что вы совладелец эстансии.

— Это потому, наверное, что они думают, что я, как опытный йербатеро, назначу более высокую цену, чем мой брат.

— А я считаю, что их слова надо истолковать совершенно иначе. Не мог ли мнимый комиссар опять приложить руку к этому?

— Хотел бы я знать как! Однако вы все видите в черном цвете. Стоило пробудиться вашей недоверчивости, как ничто, кажется, не может ее успокоить. Теперь в самых простых вещах вам мерещится опасность. Ваши подозрения необоснованны. Поверьте мне! Вот идет моя невестка с дочерью и офицером. Я прошу вас, не смущайте их простые души своими подозрениями!

Монтесо был одет не так, как накануне вечером. Мы хотели совершить прогулку верхом, и потому он выбрал свой старый костюм. Разве что сапоги служили намеком на то, что он хозяин эстансии.

Поскольку никто из нас не выказывал симпатии к офицеру, то завтрак прошел почти молча. Единственный короткий разговор свелся к напоминанию, что Монтесо сейчас покажет покупателю табуны, а я буду сопровождать его.

Лицо лейтенанта нравилось мне сегодня еще меньше вчерашнего. Прежде чем мы тронулись в путь, я зашел в свою комнату. Я не хотел встречать опасность безоружным. Ружье я, конечно, не мог взять с собой. Нож или, точнее, два ножа были у меня за поясом. Они не бросались в глаза, в этой стране каждый непременно носит с собой нож. К ножам я добавил оба своих револьвера, но их я решил припрятать. Я поднял голенища сапог и, дважды скатав их, сунул в отвороты по пистолету, там они лежали теперь, как в тайнике. Потом я спустился на наружный двор, где наготове стояли лошади.

Кавалеристы уже сидели верхом. В этом не было ничего странного, поскольку им приходилось сопровождать своего офицера. Но одного из них не было видно. К сожалению, этому важному обстоятельству я не придал тогда никакого значения. Позже выяснилось, что этого человека выслали вперед, чтобы подготовить сеть, в которую мы должны были попасть.

Мы тронулись в путь. Впереди ехали Монтесо, лейтенант и я, позади нас солдаты. Теперь я получил повод удивиться: сколькими же стадами владели оба брата! Частью стада находились на больших выгонах, отделенных друг от друга изгородями, частью резвились на открытых просторах под присмотром гаучо и пеонов.

Офицер объяснил, что выберет животных, лишь осмотрев все табуны. Итак, мы ехали от одного пастбища к другому, все больше удаляясь от эстансии. Я был начеку. Монтесо заметил это и, улучив момент, когда его слова не могли услышать другие, задержал свою лошадь рядом с моей и спросил:

— Вы все еще встревожены, сеньор?

— Да.

— Солдаты ничем нам не смогут навредить, даже если на самом деле замышляют что-то недоброе. Достаточно мне свистнуть, и все мои гаучо ринутся ко мне на помощь!

— Это единственное, что меня успокаивает.

— Так отбросьте свой страх!

— Страх? Вот еще!

К нам подъехал лейтенант. Монтесо сказал нам, что мы достигли загона, где находились лучшие, самые норовистые из его лошадей. Изгородь здесь была плотнее и выше, чем где-либо. Вход сюда прикрывали крепкие деревянные ворота; их пришлось отодвинуть, чтобы попасть внутрь.

Тут мы увидели лошадей, еще не объезженных, ни у одной не было отметин от шпор. Среди них были отличные экземпляры; и все же ни одну из этих лошадей я бы не променял на свою гнедую. Вообще, я заметил, что лейтенант уделял моей лошади особое внимание, что было мне неприятно. Он заявил, что не может здесь ничего купить, потому что лошади слишком дикие и не годятся для эскадрона. Итак, мы покинули и это пастбище, лежавшее, пожалуй, в часе езды от эстансии. Несколько гаучо проводили нас к выходу. Мы выехали на открытое место и поскакали вдоль изгороди из кактусов, направляясь к последнему табуну. Нам надо было обогнуть угол изгороди. Едва мы намеревались это сделать, как я увидел кавалериста, приближавшегося к нам с другой стороны.

— Стой! — крикнул я. — На месте!

Но тут лейтенант так хлестнул мою лошадь плеткой, что та вырвалась вперед на несколько корпусов. Прежде чем я смог ее остановить, нас окружило никак не меньше полусотни всадников, ринувшихся из-за изгороди. Все они были в той же самой, описанной мной форме или, вернее, одежде, какую носили спутники лейтенанта. Дерзкие оборванцы, которых можно было принять скорее за разбойников, чем за солдат.

Они поджидали нас за оградой из кактусов. Солдат, чье отсутствие я заметил, уехал, чтобы известить их, когда мы прибудем, теперь это было ясно.

Они обступили нас, вплотную наши лошади едва могли двигаться. Поэтому я крикнул:

— Что это значит? Назад!

— Вы у нас в плену! — ответил их главарь.

— Почему?

— Вы узнаете об этом.

— Тогда хоть расступитесь, чтобы можно было разговаривать! Посторонитесь!

Я поднял лошадь на дыбы и пятками ударил ее по бокам. Животное взвилось вверх, и я резко развернул его вполоборота. Затем, опустившись на передние ноги, лошадь быстро лягнула задними, освобождая мне путь, ведь всадники, стоявшие рядом со мной, расступились.

— Эй! — крикнул им главарь. — Перекройте ему дорогу! Вперед галопом!

Это было очень умно с его стороны. Его отряд мгновенно пришел в движение и увлек нас с собой. Мы помчались галопом, и мне, оказавшемуся в самой гуще этой плотной толпы, было уже не выбраться оттуда. Я едва улучил время, чтобы глянуть на Монтесо. Тот был настолько поражен, что даже забыл кинуть клич своим гаучо. Впрочем, и это бы ничего не изменило. Все равно перевес был бы на их стороне.

Отряд стремительно летел вперед. Как ни пытался я остановиться или выбраться из этой лавы, все было напрасно. Я слышал брань и проклятия, исторгаемые Монтесо. Никто не отвечал ему. Я, наоборот, не говорил ни слова; наконец я перестал противиться происходившему и спокойно помчался вместе со всеми. Мы уносились все дальше и дальше, избегая приближаться к поселениям. Лишь одинокие гаучо или пеоны, застигнутые где-нибудь в поле возле лошадей, окидывали нас удивленными взорами.

Так прошло полчаса. С лошадей струился пот. Теперь они бежали рысью; нас по-прежнему окружали плотным кольцом. Я повнимательнее пригляделся к кавалеристам. Формы как таковой у них все-таки не было, правда, все они носили пончо и чирипы кричащих расцветок, но, если не считать двух этих предметов одежды, каждый был экипирован на свой лад. У некоторых имелось огнестрельное оружие, другие располагали лишь пиками. Кроме того, у всех, без исключения, были лассо и болас. Даже если принять во внимание обстановку, царившую в стране, где я находился, то все равно этих людей, скорее, следовало бы счесть сбродом авантюристов, нежели регулярным кавалерийским отрядом. Главарь их был облачен в весьма причудливый, кричащий костюм; у него не было никаких знаков отличия. Он выглядел прямо как Ринальдини[90].

Монтесо находился позади меня. Наконец ему удалось оказаться рядом со мной.

— Что вы скажете об этой подлости, сеньор? — спросил он меня, сопя от волнения.

— Ничего! — коротко ответил я.

— Я распоряжусь строго наказать этих людей!

— Пока что это невозможно. Если бы вы только меня послушались!

— Пожалуйста, не надо упреков! Как только мы сделаем остановку, я поговорю с ними. Эти негодяи должны проникнуться к нам уважением!

Нам не запрещали переговариваться, но громко посмеивались над бессильными угрозами Монтесо. Он был уверен, что самое лучшее для нас — оказать, насколько возможно, сопротивление. Я отсоветовал ему. Пока ведь мы вообще не знали, чего от нас, собственно, хотят добиться. В лучшем случае нам вопреки желанию пришлось бы прогуляться по степи, да и только. В худшем случае дело тоже ничем опасным кончиться не могло, мы ведь не преступники. Я высказал Монтесо эти доводы и успокоил его, удержав хотя бы от бесполезного сопротивления.

Мы преодолели довольно большое расстояние, когда лошадям наконец позволили перейти на шаг. Теперь можно было поговорить. Поэтому я обратился к главарю:

— Сеньор, когда вы объявите нам цель нашей поездки?

— В лагере, — коротко ответил он. — А теперь замолкните! У меня нет настроения отвлекаться на вас в дороге!

Это прозвучало очень грубо, так орут только на бродяг и мерзавцев. Я ответил ему тем же тоном:

— Я попрошу вас быть повежливее! Вы не с батраком имеете дело!

— О том, кто вы такой, мы еще поговорим, а сейчас, если вы не замолчите, я велю вас связать.

Я умолк. Монтесо бешено заскрежетал зубами.

Впереди показались горы, то есть то, что в этих краях называют горами: гряда холмов с разбросанными на них скалами. Когда мы достигли их, то увидели по другую сторону реку, вытянутую как будто буквально по струнке.

— Это река Рио-Йи, немного ниже она впадает в Рио-Негро, — пояснил Монтесо. — Там, внизу, — лагерь.

По обе стороны реки тянулась узкая полоска из редких деревьев и кустов. Назвать ее лесом, пожалуй, было нельзя. Справа вдали я увидел ранчо. Вся остальная местность казалась совершенно пустынной. Не было видно даже ни одною стада.

Когда мы спустились вниз и приблизились к реке, я увидел всадника, медленно ехавшего навстречу. Я узнал его; Монтесо тоже, он спросил меня:

— Видите этого мерзавца? Узнаете, кто он?

— Comisario criminal. Я чувствовал, что без него тут не обошлось.

— Будь у меня ружье, я б его подстрелил.

— Что толку об этом сожалеть? Это пока немыслимо. Помолчим.

Мошенник очень почтительно приветствовал главаря. Он назвал его майором. Нас же он не удостоил даже взглядом, хотя его лицо прямо-таки сияло от удовольствия. Разумеется, он развернулся и поехал вместе с нами к реке. Там, под деревьями, они остановились и спешились.

Почва здесь была топкой, именно поэтому мы нигде и не видели пасущихся животных. Конечно, нас все еще окружали плотным кольцом, но мне хорошо было видно реку. Она была не слишком широка, но казалась глубокой.

Мы тоже оставили седла. Место, где мы очутились, выгодно отличалось от окрестностей, потому что оно было сухим и песчаным. И все же для лагеря оно не годилось. Кому захочется оставаться в болоте со зловонными испарениями и тучей всевозможных насекомых! По этой причине доблестная кавалерия, наверное, не собиралась здесь надолго задерживаться и наша участь, соответственно, должна была решиться здесь.

Кустарника тут не было, и места вполне хватило, чтобы люди, а также их лошади образовали сплошной круг, в середине которого очутились мы оба. Несколько лошадей было расседлано. Седла положили на песок, дабы они послужили сиденьями тем господам, что намеревались судить нас. Судьями стали майор, лейтенант и три других молодчика, которых, как мы услышали, именовали капитаном, старшим лейтенантом и сержантом. Бравый комиссар остановился возле них. Монтесо был крайне взволнован. Как только мы спрыгнули с лошадей, он попытался излить всю свою ярость, но я упросил его помолчать пока и подождать, что же произойдет и в чем нас обвинят.

Итак, мы стояли вдвоем и спокойно смотрели на то, как пятеро сеньоров уселись наземь и с превеликим трудом придали чертам своего лица важное выражение. Майор строгим голосом начал говорить:

— Вы, помнится, спрашивали, зачем вас везут сюда. Вы обвиняетесь в мятеже и государственной измене.

Он полагал, судя по гримасе на его лице, что этими словами прямо-таки уничтожит нас. Монтесо чуть было не рассмеялся, но я кивком приказал ему молчать и ответил офицеру:

— Кто выдвинул против нас это обвинение?

— Этот сеньор, — он показал на «полицейского инспектора».

— Это немыслимо. Обвинение не может быть выдвинуто отдельным человеком. Человек, о котором вы говорите, мог бы, самое большее, выступать в качестве свидетеля на суде.

— Именно это он и делает. А суд — это мы, причем военный суд.

— Предположим, но в данном случае вы некомпетентны. Я — иностранец, но все же знаю, что в случае мятежа и государственной измены приговор должен выноситься присяжными заседателями, а в более высокой инстанции — кассационным судом.

— Мы не нуждаемся в вашим одобрении!

— Нет, позвольте! Даже у преступника есть его неотъемлемые права, называть человека виновным можно лишь тогда, когда он будет изобличен в преступлении.

— Мы изобличим вас!

— Сомневаюсь. Будь у меня оружие, я бы вообще не стал разговаривать с вами.

Я сказал это с определенным умыслом. Нельзя было допустить, чтобы эти молодчики обыскивали меня. Я начал догадываться, что дело миром не кончится. Но что могли сделать мы вдвоем против более чем полусотни человек?

Но что-то подсказывало мне, что этих сеньоров можно перехитрить.

Итак, я сделал вид, что у меня нет никакого оружия.

— Да, ружей у вас нет! — удовлетворенно отметил он. — А ваши ножи вы сейчас отдадите.

— Нет, я их не отдам! Вы не имеете права требовать их у меня.

— Что мы решили сделать, то и сделаем, и спрашивать не будем, нравится вам это или нет. Возьмите у них ножи!

Этому приказу повиновались несколько солдат. Они подошли и протянули к нам руки. Монтесо отказывался отдать нож, но его схватили и отняли оружие силой. Я отдал им оба своих ножа, не доводя дело до столкновения. И все три ножа майор тут же сунул себе за пояс. Потом заявил:

— Я начинаю допрос и надеюсь, что вы ответите мне честно. Начнем со свидетеля. Сеньор Каррера, в чем вы обвиняете обоих этих людей?

— В покушении на убийство, нанесении телесных повреждений, мятеже и заговоре.

— У вас есть доказательства?

— Да, и неопровержимые.

— Тогда дела у пленников плохи. Итак, рассмотрим вначале покушение на убийство. Где это произошло?

— В Монтевидео, три дня назад.

— Кого намеревались убить?

— Моего двоюродного брата. Этот немец напал на него вечером возле дома органиста. К счастью, тому удалось убежать. Затем оба обвиняемых проследовали к братану домой; он жил у одного из своих друзей. Там они напали на него, связали и избили до полусмерти.

— Есть тому очевидцы?

— Да. Я могу назвать их имена, но ведь они живут в Монтевидео.

— Ничего страшного. Нам они все равно не нужны, нам некогда их дожидаться. Впрочем, я убежден, что вы сказали чистую правду, сеньор Каррера, ведь по ним обоим сразу видно, какого они поля ягоды… Что вы теперь скажете по поводу обвинения?

Этот вопрос был адресован уже нам. Меня нисколько не взволновали эти «признания». Но Монтесо не был так спокоен. Он сделал несколько торопливых шагов в сторону майора и возразил:

— Что мы скажем? Ничего, кроме лжи, этот человек не выдвигает против нас. Не мой друг напал на того человека — все происходило совсем наоборот.

— Так! Вы можете это доказать?

— Конечно. Мой спутник может сейчас в этом поклясться.

— Так не пойдет. Ведь обвиняемый не может быть свидетелем по собственному делу.

— Тогда может поклясться органист, возле дома которого это случилось и который был свидетелем происшедшего.

— Органист здесь?

— Нет. И вы знаете это так же хорошо, как и я.

— Тогда он не может свидетельствовать.

— Я требую, чтобы его доставили!

— У нас нет времени на это, сеньор. Впрочем, он нам совсем не нужен, ведь мы и без того знаем, что вы виновны.

— Ничего вы не знаете и не можете знать!

— Не смейте на меня кричать! Я — председатель военного суда и заставлю вас вести себя как подобает!

Это окончательно разъярило Монтесо.

— Я достаточно прилично себя веду в отличие от вас! — выкрикнул он. — Этот человек дает показания против нас, а мы оспариваем его утверждения. Его свидетели, как и наши, находятся в Монтевидео. Следовательно, речь идет лишь о субъективном мнении. К тому же нас двое против одного!

— Но он готов поклясться, что не лжет.

— Мы готовы присягнуть, что он лжет.

— Поскольку вы обвиняемые, то не можете принести присягу.

— Тогда идите к черту!

— Я предупреждаю вас, — выкрикнул взбешенный майор. — Если вы еще раз позволите себе подобное, я прикажу вас поколотить.

— Только попробуйте! Я заявлю на вас в полицию!

— Вот потеха! У вас на это нет времени. Вообще — понимаете? Вы изобличены и будете казнены — расстреляны или утоплены!

— Ну, это мы еще посмотрим!

— Вам не удастся доказать свою невиновность.

— Но при таком подходе к правосудию, как у вас, вообще ничего нельзя доказать! Но даже вы, наверное, понимаете, что до принятия решения должны быть выслушаны свидетели.

— На это нет времени, и, значит, это не нужно.

— Ладно, тогда имейте в виду, мы заявляем категорически: сеньор Каррера лжет.

— А мы вам не верим. Иностранец действительно собирался заколоть его друга.

— Допустим! Ну а я что при этом делал?

— Ничего. Но затем вы пошли в дом потерпевшего, напали на него и жутко избили. Вы отрицаете это?

— Нет.

— Значит, вы признаете себя виновным в нанесении телесных повреждений?

— Нет. Мы наказали негодяя. Правда, при этом немножко пострадала его шкура, но это было всего лишь несколько царапин. Если вы считаете это телесными повреждениями, ладно, считайте. Но кто меня посмеет осудить на смерть из-за того, что я отдубасил одного негодяя?

— Мы, сеньор! И перестаньте наконец врать и препираться. Обещаю вам, что ваша казнь будет как можно более тихой и деликатной.

— Вот дьявол! Деликатной, неделикатной — что за чепуха! То, что вы называете казнью, я объявляю убийством.

— Мы обязаны судить вас по законам военного времени!

— Еще чего! Я не позволю вам обращаться со мной как с военным преступником.

— Связать его!

Человек пять-шесть кавалеристов бросились к йербатеро. Он отбивался, но безуспешно. Ему связали руки за спиной. Он ругался на все лады. Я подал ему знак, бросил несколько предостерегающих слов, однако тщетно. Он призывал меня помочь ему освободиться от пут, но я ничего не стал делать, и он начал бранить и меня. Он разбушевался до того, что ему вдобавок связали еще и ноги и уложили на песок. В уме я уже прикинул варианты возможного сопротивления, и все они были бы глупостью, потому что численный перевес противника был слишком велик.

Их ножей и пик я не опасался, ружей и лассо — тоже, но вот болас были для нас крайне опасны. Если бы мы, пытаясь убежать, и оставили этих людей за спиной, то что бы мы сделали против полусотни болас, полетевших бы нам вслед!

Не оставалось ничего иного, кроме как вести себя спокойно и расчетливо. На Монтесо мне уже не приходилось рассчитывать. Я напряженно размышлял: что же делать?

И тут майор обратился ко мне:

— Надеюсь, вы все поняли? Сопротивление бесполезно. Покоритесь судьбе!

— Покориться неизбежной судьбе не стоит большого труда, сеньор. Но пока я не убедился в ее неизбежности, я не могу покориться.

— Но вы же проиграли! Это же ясно!

— Отнюдь! Вы действуете противозаконно. Я готов дать показания и поговорить с вами как кабальеро с кабальеро, но тем не менее все равно считаю вас некомпетентным.

— Это неважно. Главное, чтобы вы не доставили трудностей ни нам, ни себе. Итак, вы согласны признать себя виновным в покушении на убийство?

— К сожалению, не могу вам в этом угодить, сеньор. Я не пытался убивать человека.

Он достал из сумки несколько сигарет, зажег одну для себя, протянул мне другую и сказал:

— Вы же обещали вести себя как кабальеро. Пожалуйста, возьмите эту сигарету! Она придется вам по вкусу, сорт хороший. Итак, вы сделаете признание?

Я зажег от его сигареты свою, затем с благодарностью поклонился и ответил:

— Если бы я и сделал признание, то его следовало бы предварить различными процедурами, которые пока не проведены.

— Пожалуйста, поведайте нам, что мы позабыли!

— Я повторю, что не считаю вас компетентным. Но дело даже и не в этом, в любом случае стороны должны знать друг друга. Обвиняемые должны узнать, кто их судит; следует назвать имена судей и имена возможных свидетелей. Должны присутствовать общественный обвинитель, прокурор; у обвиняемых должны быть защитники. Короче говоря, суд не правомочен. Сожалею, но это так.

— Я тоже, сеньор, об этом сожалею, но обстоятельства складываются так, что у нас нет времени на соблюдение формальностей, которые, по счастью, играют лишь второстепенную роль. На вас поступил донос, и мы приговариваем вас к смерти. Это — главное, все остальное — пустая трата времени. Но я признаю, что вы ведете себя гораздо более корректно, чем ваш спутник, и потому я пойду навстречу вашим пожеланиям. Я — Кадера, майор национальной гвардии. Слышали ли вы когда-нибудь мое имя?

— К сожалению, нет, но я нахожусь в этой стране лишь несколько дней.

— Ничего страшного, зато теперь вы познакомитесь со мной лично. Представить ли вам моих коллег?

— Спасибо! Вашего имени мне вполне достаточно, сеньор!

— Я рад! Я вижу, что теперь вы в самом деле смотрите на происходящее глазами кабальеро. Мне чрезвычайно жаль отдавать приказ о казни человека столь образованного, столь даровитого, как вы, но я надеюсь, что вы простите меня за то, что я вынужден исполнить свой долг.

— И я чрезвычайно сожалею, что должен огорчить вас тем, что по-прежнему считаю мою казнь чем-то очень сомнительным.

— Я прошу вас отказаться от вашего заблуждения, сеньор. Решено, что вы должны умереть, поскольку ваше преступление налицо.

— Тогда я прошу вас назвать имя человека, давшего показания против нас.

— Это сеньор Матео Сарфа, которого вы уже знаете.

— Он, наверное, коммерсант?

— Да, но это было в прошлом. Теперь он не имеет определенных занятий и живет на проценты с капитала.

— Я так и подумал. Значит, он не исполняет обязанности comisario criminal? Он нам солгал!

— Это не имеет значения. Он донес о случившемся, не умолчал ни о чем. Итак, я удовлетворил ваши пожелания, теперь нужно установить личности обвиняемых. С вашим спутником я пока что не намерен возобновлять разговор, он оскорбил меня и в моем лице весь военный суд. Но вы человек воспитанный, благородный, скажите мне, кто он такой и как его имя?

— Это сеньор Маурисио Монтесо, совладелец эстансии Дель-Йербатеро, той самой, откуда вы нас похитили.

— Вы ошибаетесь, сеньор. Ваш спутник вовсе не тот, за кого себя выдает.

— Это он. Я свидетельствую.

— Ваше свидетельство здесь ничего не значит, поскольку вы сами обвиняемый. Ваш товарищ — простой йербатеро, заговорщик, слонявшийся по Монтевидео. Он обманул вас. Перейдем лучше к вашей персоне. Вы утверждаете, что вы иностранец и находитесь в нашей стране всего несколько дней. Вы можете это доказать?

— У меня есть паспорт.

— Попрошу вас его показать.

Отдавать ему в руки свое удостоверение я рисковал, оно вполне могло не вернуться ко мне. Он прочитал его, сложил и, как я и предполагал, прикарманил его. Затем спросил:

— Стало быть, этот документ ваш?

— Да. Я не имею обыкновения путешествовать с чужими документами в кармане.

— И, значит, вы в самом деле тот, за кого себя выдаете?

— Разумеется.

— Я верю вам, потому что вы не похожи на лжеца. Но у вас при себе есть еще какие-то предметы. Возможно, вы знаете, что у обвиняемого не должно быть в карманах ничего. Мне придется попросить вас предъявить мне все ваши вещи. Передайте деньги!

Я подал ему бумажник, а также кошелек.

— Трус! — услышал я злобное замечание Монтесо.

Я, естественно, не обратил внимания на это слово, но зато приметил место, куда майор препроводил мои деньги. Он сунул их во внутренний нагрудный карман своего синего форменного мундира, увешанного без всякой меры золотыми позументами.

— Как я вижу, у вас есть и часы, — продолжил он. — Вы понимаете, что мне придется их также отобрать у вас.

— Вот они, — послушно ответил я.

Он сгреб их в наружный карман мундира, промолвив удовлетворенным тоном:

— Есть ли у вас еще какие-то предметы, которые мне придется конфисковать?

— Мне нечего больше предоставить в ваше распоряжение. Теперь вы владеете всем моим имуществом.

— И вашим оружием тоже, — кивнул он. — Вы убеждены теперь, что целиком и полностью находитесь в нашей власти?

— Сознаю это.

— Это меня радует, теперь я смею ожидать, что вы покоритесь своей судьбе. Формальности, о которых вы упомянули, соблюдены, и мы можем перейти к делу. Я повторяю свой вопрос: считаете ли вы себя виновным в покушении на убийство?

— Об этом не может быть речи, поскольку убить намеревались именно меня.

Я вкратце рассказал, как все было, но люди слушали меня краем уха. Они потешались надо мной, когда я передавал майору деньги и часы. Кто же на самом деле был передо мной, солдаты или разбойники с большой дороги? Сам майор почти не слушал меня. Когда я закончил, он спросил:

— И вы утверждаете, что сказали правду?

— Да. Я могу поклясться в этом.

— Как обвиняемому вам не положено клясться. Заслушаем теперь свидетеля противной стороны.

«Комиссар» последовал этому призыву, заявив:

— Все, что говорит этот иностранец, — ложь. Он напал на моего друга, и, когда тот спасся бегством, он вместе с йербатеро преследовал его вплоть до самого дома. Там беднягу и избили до крови.

— Но не по моему распоряжению. Сеньор Монтесо подтвердит, что я был вдалеке, когда избивали того человека. Вскоре я вернулся, чтобы положить этому конец.

— Ложь, бесстыдная ложь!

— Вы слышите? Свидетель объявляет ваши слова ложью, — сказал майор.

— Конечно, у него есть свои причины на это, и все зависит теперь от того, кому вы верите, мне или ему.

— Конечно, ему.

— Однако вы уже говорили, что я не похож на лжеца.

— Это было сказано лишь по поводу того предмета, о котором мы говорили тогда.

— Но вы же сами согласились, что свидетель — лжец. Я не могу признать его свидетелем обвинения. Он обокрал своих хозяев.

— Это не относится к делу, сеньор. Я обязан верить его словам и осудить вас на смерть. Открытым остается еще вопрос о мятеже и государственной измене. Что вы скажете по этому поводу?

— Что понятия не имею, каким образом я стал виновен в подобном преступлении.

— Вам сразу же будет доказано, что вы говорите неправду. Сеньор Матео, что вы слышали в саду коммерсанта Риксио в Сан-Хосе?

Вот как! Этот парень подслушивал? Он жил в этом доме в бытность учеником и, стало быть, ориентировался и в саду.

— Я навещал своего старого знакомого в Сан-Хосе, — начал он свой рассказ, — тот работает пеоном у сеньора Риксио. Мы пошли в сад, и там нам довелось подслушать один очень интересный разговор. Оба Риксио сидели с немцем в беседке и говорили, что Латорре должен быть свергнут. Чтобы выполнить свой план, они хотели воспользоваться сходством иностранца с Латорре. Он собирался отправиться на север страны, выдать себя за Латорре и положить начало мятежу. Тем временем самого Латорре должны были заманить в уединенное поместье и задержать его там, чтобы он не мог доказать своего алиби, и потому был бы сочтен зачинщиком мятежа.

Видимо, солдатам заранее было известно все, что скажет этот лжец; я заметил это по их физиономиям, на которых нельзя было прочесть ничего, кроме любопытства, с которым они ожидали, как я буду «выкручиваться».

— Вы слышали это, сеньор? — спросил меня майор. — Ну, что вы теперь скажете?

— Он солгал!

— Так! Вы были или не были в Сан-Хосе у сеньора Риксио? Вы сидели с обоими сеньорами в саду?

— Этого я не могу отрицать.

— И вы говорили о политике и о Латорре?

— Разумеется.

— Вы знаете, что вы очень похожи на этого офицера?

— Мне говорили об этом.

— Итак, доказано, что сеньор Матео сказал правду.

— Вовсе нет. Мы говорили о Латорре совершенно другое.

— Вы не сможете это доказать.

— Наоборот, легко докажу! Вам, может быть, известно, что сын сеньора Риксио офицер?

— Да, я знаю его. Он — сторонник «Колорадо».

— А вы? Вы кто будете?

— Опомнитесь, вопросы здесь задаю я.

— Хорошо! Наведите справки у капитана Риксио! Тогда вы поймете, что ваш свидетель плетет небылицы.

— Пусть Матео продолжит!

Тот заявил:

— Они не удовлетворились одними лишь разговорами. План был принят и тщательно обсужден. Немец получил рекомендательное письмо и денежный чек. Он должен был отдать их в Сальто[91]. Чтобы все получилось наверняка, изготовили дубликат, который обязан был носить при себе его дружок Монтесо.

— Вы согласны с этим, сеньор? — спросил меня майор.

— Нет. Это ложь.

— К вашему несчастью, мы в состоянии доказать, что это правда. Матео видел, где вы спрятали бумаги.

— Странно, что я сам ничего об этом не знаю!

— Мы напомним вам. Матео наблюдал и за Монтесо; ему удалось подсмотреть, куда тот положил дубликат.

— Я спрятал бумаги? — крикнул йербатеро.

— Да, — ответил Матео. — Они у него в куртке.

— Парень, ты спятил!

— Не оскорбляйте меня! Мне что, указать вам, где они?

— Бога ради! Самому интересно.

— Пусть господа офицеры подойдут к арестованному!

Все пятеро поднялись и направились к Монтесо. Матео достал свой нож и, наклонившись над вывернутой наизнанку курткой йербатеро, вспорол шов у ее нижнего края. Выпали две бумажки. Матео поднял их и передал майору.

— Вот доказательство, — сказал он. — Теперь у них не хватит наглости отпираться.

Монтесо громко вскрикнул от ярости.

— Это фокус! — заорал он. — Бумаги были у него в руке, когда он вспарывал шов.

— Замолчите! Не отпирайтесь, не отягчайте своего положения! А у немца, сеньор Матео, подобные бумаги тоже при себе?

— Да, — ответил он.

— Вы признаете это? — спросил меня офицер.

— Да, — тотчас ответил я.

Мне было действительно весело увидеть ту гримасу, что состроил Матео, услышав мой ответ. Он был совершенно уверен, что я стану все отрицать, потому что о бумагах ничего не могу знать.

— Прекрасно! — промолвил майор. — Я рад, что вы ведете себя как настоящий кабальеро и открыто признаетесь в содеянном. Где же спрятаны бумаги?

— Я не знаю. Не я же прятал бумаги, а Матео зашил мне их в одежду. Стало быть, он знает, где их искать. Он должен их вам…

— Сеньор, не паясничайте!

— Я вовсе не паясничаю. У Матео были свои причины нам досаждать. Для этого он присоединился к нам в Монтевидео; но я понял, в чем дело, и прогнал его прочь. Это распалило его ненависть. Он тайком последовал за нами. Я воспользовался гостеприимством дома Риксио. Матео этот дом был хорошо известен, ведь он жил там, пока его не выгнали оттуда с позором из-за того, что он обокрал хозяев. Он пробрался в сад, где подслушал нашу беседу. Я вел себя очень лояльно по отношению к вашему правительству. Но Матео решил доказать обратное и сфабриковал соответствующие доказательства. Пока я находился на тертулье, он проник в мою комнату и спрятался под кроватью. Когда я спал, он выбрался оттуда, чтобы подложить мне в одежду бумаги, которые он, скорее всего, сам и написал.

— Сеньор, да вы целый роман сочинили! — сказал майор.

— Я ничего не выдумывал. Все случилось именно так. Ночью я проснулся и увидел фигуру Матео. Но я не успел схватить его. Рано утром на полу я заметил красную нитку. Поскольку швы моей охотничьей куртки украшены на индейский манер красными стежками, то я предполагаю, что бумаги спрятаны там. Ведь Матео видел, что шов красного цвета, и потому раздобыл в Сан-Хосе красные нитки. Следующей ночью я застал его, когда он пытался сделать что-то с сеньором Монтесо. Я уверен, что он зашил ему в куртку бумаги. Ведь для этого достаточно было распороть шов, а затем снова его зашить.

— Ложь, сплошная ложь! — рассмеялся Матео. — Кто поверит в это, станет посмешищем.

— Не беспокойтесь! — ответил ему майор. — Я, конечно, не верю. Вы заметили, куда немецкий сеньор спрятал эти бумаги?

— Очень хорошо заметил. Я же видел, как старый Риксио распарывал шов. Дольше оставаться в саду я не мог. Но я готов поклясться, что бумаги были спрятаны именно в одежде.

— Покажите нам где!

— Вот здесь!

С этими словами парень указал на заднюю кайму моей охотничьей куртки. Я схватился за нее и теперь, конечно, почувствовал, что там внутри что-то лежало. Я снял куртку и осмотрел это место. Подкладка была из нежнейшей шкуры олененка, мягкой и тонкой, словно ситец. Я попросил у майора нож и разрезал шов. Там, как и в куртке Монтесо, находились две бумаги.

Я бы с интересом прочитал их, но майор был проворнее меня и мгновенно вырвал из моих рук и бумаги, и нож.

Между тем офицеры вернулись на свои места и принялись читать бумаги, передавая их друг другу и тихо обсуждая. Майор снова обратился ко мне:

— Мы полностью убедились в вашей вине. Надеюсь, вы не намерены ее отрицать?

— Отрицать можно то, что действительно сделал. Поскольку я ничего не делал, я не могу ничего и отрицать. Но я оспариваю, что имел хотя бы приблизительное представление о содержании этих бумаг. Их подсунул нам не кто иной, как сам Матео.

— Сеньор, не обижайтесь, но если вы оба думаете, что мы вам поверим, то вы невесть что воображаете. Я, видимо, ошибся, когда принял вас за благородного человека.

— Благодарю! Но я не намерен подтверждать свое благородство ценой согласия на казнь. Почему я не могу ознакомиться с содержанием бумаг?

— Нет, так дело не пойдет. Речь идет о государственной тайне. Значит, вы не признаетесь, что знали о ней?

— Нет.

— Но ведь бумаги были найдены у вас!

— Разумеется, с этим мне придется согласиться.

— Нам этого достаточно. Вы хотите сказать что-то еще в свою защиту?

— Нет. Я мог бы сказать многое, но знаю, что любые мои слова будут сказаны впустую.

— Что ж, тогда мы после небольшого совещания огласим приговор для вас.

Пока они тихо переговаривались друг с другом, Монтесо, все еще лежавший на земле, шепнул мне:

— Я не понимаю, что с вами случилось. Вы ведете себя как настоящий трус! Нас расстреляют.

— Меня одного, но не вас, ведь метили они не в вас.

— Сомневаюсь.

— Я убежден в этом. Жизни вас, безусловно, не лишат, но и подобру-поздорову тоже не отпустят.

— О, если бы я внял вашему предостережению!

— Не казните себя! Так было суждено. Жаль, что вы связаны. Может быть, вы сможете освободиться. Попробую дать вам шанс для этого.

— Какой?

— Я попытаюсь убежать. Все кинутся преследовать меня, а в это время вы сможете ускользнуть.

— Это невозможно! О побеге вообще нечего думать. Вы не сумеете добраться даже до лошади! Ее увели отсюда. А если вы окажетесь в седле, то первый же, кто швырнет болас, свалит наземь и лошадь, и вас.

— Я уйду пешком.

— Вас схватят через две секунды.

— Посмотрим! Прежде всего, не отчаивайтесь. Я совершенно уверен, что убегу отсюда. Я сразу же поскачу назад, на эстансию Дель-Йербатеро…

— В полях вы в достатке найдете лошадей. Кроме того, сегодня после полудня прибудет мой брат.

— Вместе с ним я отправлюсь в погоню. Мы непременно освободим вас. Ведите себя как ни в чем не бывало! Я докажу вам, что я не трус. Я гораздо больше боюсь трех или четырех индейцев, чем полсотни этих всадников. Я непременно ускользну от них, а прежде преподам этому любезному сеньору Матео один маленький, но незабываемый урок.

Мой план был готов. В револьверах я не нуждался; достаточно было одного ножа. Я туго застегнул отвороты моих сапог, чтобы вода не проникла внутрь и револьверы остались сухими. Никто не обратил на это внимания. А индеец или траппер тут же догадались бы, что я задумал.

Господа офицеры поднялись со своих мест. По их лицам было видно, что сейчас будет объявлен приговор. Все знали, каким он будет; на физиономиях присутствующих застыло не волнение, а простое любопытство. Всех интересовало только одно — как я восприму свою участь. Тем временем я приготовился. Убежать можно было лишь одним способом — по воде, это спасло бы меня от болас. К тому же вряд ли кто-то из этих людей сравнился бы со мной в плавании. Река была глубока, но неширока. Чтобы ее переплыть, надо было всего дважды, вынырнув из воды, глотнуть воздуха. Что же касается моих вещей, которыми завладел майор, то я не собирался оставлять их ему. Он убрал их в свои карманы. Я был уверен, что легко заполучу их назад. Конечно, великолепный мундир майора при этом не мог не пострадать. Но, увы, чувства, что обуревали мое сердце, мешали отречься и от денег, и от часов. Не отказывался я и от своей лошади, хотя завладеть ею сейчас не было никакой возможности. Но все равно, ради Монтесо мне пришлось бы вернуться к людям, владеющим болас.

Раздался голос майора:

— Высокий и досточтимый военный суд принял решение, и я, как его председатель, обязан возвестить следующее: во-первых, признать необоснованным обвинение сеньора Монтесо в покушении на убийство, но осудить оного за нанесение телесных повреждений. Как выяснилось из документов, обнаруженных у него, он виновен в содействии государственной измене. Поскольку осуществить задуманное не удалось и речь идет лишь о содействии, то обвиняемый приговорен к десяти годам строгого тюремного заключения. Следует как можно скорее доставить его в тюрьму.

— Я был прав? — тихо спросил я Монтесо. — Они совсем не в вас метили.

— Возможно, они добиваются солидного выкупа!

— Весьма вероятно.

— Во-вторых, его соучастника, подлинного зачинщика преступления, хотя и следует признать невиновным в нанесении телесных повреждений, но надлежит осудить за покушение на убийство и изобличенную государственную измену. Судьи по зрелом размышлении пришли к единому мнению и вынесли ему смертный приговор. Приговор будет немедленно приведен в исполнение, а именно посредством пороха и свинца.

Все взгляды были обращены на меня. Я сделал вид, словно не замечаю это.

— Намерены ли осужденные сделать какие-либо замечания по этому поводу? — спросил офицер.

— Нет, — ответил Монтесо. — Все, что я собираюсь сказать, вы услышите потом.

Его голос дрожал, а лицо было бледно. Он, пожалуй, беспокоился за меня так же горячо, как и за себя, ведь многое для него зависело от успеха моего побега. Я же был спокоен. Это давно известный феномен психики человека: когда наступает долгожданная опасность, страх пропадает. Например, ученик может умирать от страха перед экзаменом, но как только ему задают первый вопрос, он обретает уверенность.

— А вы, сеньор? — спросил меня майор.

— Я должен заметить, что вообще не признаю вас за своих судей. Вы не имеете права выносить приговор даже гражданину вашей страны, а тем более иностранцу. Гражданин страны может апеллировать в более высокие инстанции; таким образом, о немедленном исполнении приговора не может идти речи. Ну а поскольку я иностранец, я требую, чтобы случившееся было доведено до представителей моей страны.

Как я и думал, все засмеялись. Однако майор ответил мне:

— Я уже говорил вам, сеньор, что подобные возражения совершенно бесполезны. Есть у вас еще какие-либо замечания?

— Да, у меня, безусловно, есть несколько пожеланий.

— Сообщите нам их. Возможно, мы их исполним.

— Сколько мне еще осталось жить, сеньор?

Он вытащил мои часы, посмотрел на них и ответил:

— Допустим, еще четверть часа. Вы успеете приготовиться к этому времени?

— Конечно. Я хотел бы умереть как кабальеро, с открытыми глазами, и не надо меня связывать!

— Я не могу вам этого позволить.

— Почему нет?

— Это против правил. Вам свяжут руки и закроют глаза платком.

— Тогда мне хотелось бы, по крайней мере, увидеть место расстрела.

Он оглянулся. Взгляд его остановился на дереве, росшем неподалеку от берега. Оттуда в три прыжка можно было броситься в воду.

— Дерево вон там вас устраивает? — спросил он, указывая туда. — Вы сможете прислониться к дереву, а мои люди поточнее прицелятся.

— Мне незачем прислоняться к чему-либо. Дрожать я не буду.

— Еще одно пожелание?

— Оно предназначено для вас, сеньор.

— Вот как!

— Пусть исполнение приговора не нанесет вам ущерба, и, если нам доведется когда-либо увидеться, пусть мы встретимся друзьями.

— Ущерба мне нечего бояться, а наша следующая встреча состоится на небесах, где любая вражда стихает.

— Меня бы утешило, — добавил я, — если бы мой товарищ стал очевидцем того, как я приму смерть. Я прошу вас смилостивиться и снять с его ног путы, чтобы он мог встать. Все равно руки у него останутся связанными и убежать он не сможет.

— Ваше желание будет выполнено. Развяжите сеньору ноги!

Один из солдат выполнил приказание. В это же время подошел Матео. В руке у него были ремень и носовой платок.

— Что вы хотите? — спросил его майор.

— Связать осужденного. Мне положено, так как я свидетель.

Не дожидаясь дозволения офицера, он приблизился ко мне и приказал:

— Сложите руки за спиной! Пора!

— Что пора? — спросил я.

— Понести наконец наказание.

— Сперва прими наказание ты, подлец!

И я кулаком ударил его в нос. Парень отлетел далеко в сторону и рухнул наземь. Хотя он тотчас вскочил на ноги, но, наполовину оглушенный, остановился, закрыл нос руками и издал жуткий рев. Никто не поспешил ему на помощь, казалось даже, что солдаты злорадствовали. Даже майор ограничился довольно мягким увещеванием в мой адрес:

— Что вы себе позволяете, сеньор! В моем присутствии поднимать руку на этого человека!

— Пусть он оставит меня в покое! Он здесь распоряжается или вы? Я не хочу, умирая невиновным, переносить вдобавок еще и издевательства этого негодяя.

— Невиновным, сеньор! Не спорим. Четверть часа прошла… Я сам привяжу вас, прямо к дереву. Пойдемте!

— Вы уже выбрали тех, кто будет в меня стрелять?

— Сейчас выберу.

— Позвольте мне напоследок пожать руку моему товарищу.

Я обнял йербатеро, который уже поднялся на ноги, и тихо шепнул ему:

— Я кину вам нож. Будьте наготове и постарайтесь перерезать им ремень!

Круг разомкнулся, и майор подвел меня к дереву. Я прислонился к стволу. Майор держал в руках платок и ремень, которые выронил Матео, когда я ударил его.

Он приготовил ремень, чтобы привязать меня, но стрелки в расстрельную команду еще не были назначены. Никто не держал наготове заряженного ружья, а пики и болас были подвешены к седлам. Подходящий момент настал. Я видел, как Монтесо, охваченный надеждой и страхом, глядит на меня. Он считал меня человеком конченым.

— И все-таки, сеньор, — ответил я, — мне понадобится и то и другое, поэтому требую у вас назад мои деньги и часы.

Он изумленно взглянул на меня.

И я вцепился в нагрудный карман его мундира и с мясом вырвал эту часть формы, в коей помещались деньги и часы. Сунуть клок формы себе за пояс и выхватить у него из-за пояса ножи было делом секундным. Один из ножей я стиснул зубами, а другой метнул туда, где стоял Монтесо.

— Но, сеньор, что… — закричал майор. Продолжить он не смог.

Я схватил его за шиворот… рывок… еще один… и еще один… Я нырнул вместе с ним в воду, где и отпустил его. Прежде чем волны сомкнулись надо мной, я услышал вопли солдат. Все произошло так молниеносно, что никто не успел прийти на помощь своему главарю. Да и он сам был настолько поражен, что пальцем не шевельнул, чтобы защититься.

Я сбросил майора в реку, чтобы отвлечь его людей от погони. Как я полагал, поначалу они приложат все силы, чтобы вытащить офицера из воды. Итак, я нырнул и поплыл под водой как можно быстрее. Когда я в первый раз выбрался наверх, чтобы сделать глоток воздуха, шляпа, хотя я и надвинул ее как можно ниже на голову, все же слетела с меня. Пока я тянулся за ней, прошло несколько мгновений. И тут загрохотали выстрелы; с берега донеслись дикие крики, и какой-то твердый, тяжелый предмет шлепнулся в воду возле моей головы. Одновременно что-то сильно ударило меня в плечо.

Это был болас; один из трех шаров задел меня. Попади он мне в голову, со мной было бы покончено.

Я видел, что треть реки я одолел. Нужно было вынырнуть еще раз. Я изменил направление. Подхваченный потоком воды, я стремительно плыл вперед, сжимая шляпу в руке. Когда мне снова понадобился воздух, я лег на спину. Течение медленно вынесло меня наверх; губы и нос коснулись поверхности; я глубоко-глубоко вздохнул и снова погрузился в воду. На этот раз меня даже не заметили, ведь все смотрели в прежнем направлении.

Так я благополучно достиг другого, пологого берега. Выбираться наверх я не стал, а только немного приподнял над водой голову. Рядом торчал корень, за который я мог схватиться. Чуть дальше, вниз по течению, над водой свисали кусты. Туда я и направился. Густая поросль скрывала мое лицо, и я мог незаметно наблюдать за событиями, происходившими на другом берегу реки.

Именно в этот момент из воды достали майора. Он не двигался. Быть может, он был уже мертв, но, видит Бог, я не хотел его гибели.

Никому не пришло в голову прыгнуть вслед за мной в воду; правда, усевшись на лошадей, кавалеристы высматривали, где я появлюсь. Лишь обнаружив меня, они собирались броситься в реку. Исключение составляли те четверо или пятеро солдат, что вытащили майора из воды. Они были заняты другим: положив майора на берег, они склонились над ним. Вскоре я уже не волновался, что виновен в непреднамеренном убийстве; я видел, как офицер поднялся на ноги и стал вытряхивать воду из одежды. Я видел, как вместе с остальными он скрылся за кустарником, но вскоре вернулся, причем верхом — он восседал на моей гнедой.

Теперь все они жадно высматривали, где же я появлюсь. Как я впоследствии узнал, охранять Монтесо оставили лишь одного человека. Мне надо было подумать о своем товарище. Если он и мог убежать, то только в этот момент, когда все внимание было приковано к реке. В моей власти было помочь ему. Останься я в своем укрытии, он бы не убежал. Но стоило бы мне только показаться, как большинство, а возможно, и все, непременно бросились бы в воду, чтобы схватить меня. И я решился на это. Я стал медленно продвигаться вперед. Над водой оказалась уже вся верхняя часть моего тела, я схватился за корневище куста и, словно на качелях, взмыл вместе с ним вверх. Куст зашевелился, все обратили на это внимание.

Вся шайка заорала что было мочи. Майор скомандовал; люди погнали своих лошадей в воду. Позже Монтесо рассказал мне, что его сторож в этот момент тоже поспешил на берег, чтобы увидеть, как завершится погоня. Монтесо воспользовался этим. Никто, кстати говоря, не заметил, что я бросил ему нож. Монтесо лег на спину и приподнял нож. Затем подошел к ближайшему кусту и вонзил его в одну из веток. Клинок застрял в ней, и пленник смог перепилить ремень. Высвободив руки, он вытащил нож и поспешил к своей лошади. Но, когда он вскочил в седло, его заметили. В реку спустились не все солдаты, и оставшиеся на берегу ринулись за Монтесо, удиравшим во весь опор.

Майор не сразу решил, за кем из нас ему следует поспешить. Он колебался, а в такой ситуации минута промедления значит многое. И все-таки для него важнее было настичь меня, нежели схватить Монтесо. Он погнал свою, то есть мою, лошадь в воду, когда все его люди уже перебрались на другой берег и рассеялись там. Как только я увидел, что меня заметили, то вдоль берега помчался вверх по течению. Мне надо было сбить их с толку.

Мне везло. Прозвучали несколько выстрелов, но пули пролетели мимо; мелькнули несколько болас, но не попали в меня, запутавшись в ветках кустарника, который в обилии рос на берегу. Пробежав шагов триста вдоль реки, я свернул в степь, а когда скрылся из виду, то сразу пригнулся и, прячась за кустами, окаймлявшими берег узкой зеленой полосой, прополз назад к краю воды. За спиной, с той стороны кустов, раздавались шаги первых пробегавших мимо людей. Все они думали, что я нахожусь уже где-то вдалеке отсюда. Майор по-прежнему стоял на том берегу реки. Он смотрел вслед гнавшимся за Монтесо. Ах, как мне хотелось схватить его и отобрать мою лошадь! Эта мысль придала мне энергии. Я тотчас бросился в воду, нырнул и быстро поплыл на ту сторону. Дважды я выныривал, но не успевал осмотреться. Лишь коснувшись берега, я огляделся и увидел майора. Он как раз загонял гнедую в воду. Настал самый подходящий момент! Я снова нырнул и поплыл вниз по течению, стремясь перехватить майора. Когда я вынырнул, офицер одолел уже две трети пути, но я находился у него за спиной. Теперь незачем было нырять. Я изо всех сил поплыл вслед за ним. Он не оглядывался. Поверни он голову хотя бы вполоборота, он бы неминуемо заметил меня.

Я плыл очень быстро и постепенно приближался к противнику. Копыта коснулись дна, но левой рукой я уже схватил лошадь за хвост, а в правой держал нож. Единственным оружием майора была сабля. Хотя за поясом у него торчали два пистолета, но они сейчас ему не пригодились бы. Тем временем всадник достиг берега. Он собирался погнать лошадь вперед, но я потянул ее за хвост. Она стала лягаться.

— Сеньор Кадера! — сказал я.

Он испуганно оглянулся, услышав свое имя. Но ужас его удесятерился, когда он увидел меня.

— Боже мой! — выкрикнул он. — Это вы, вы!

— Не так громко, сеньор, иначе мне придется утихомирить вас этим ножом! Слезайте-ка с лошади!

— Как бы не так!

Майор пришпорил гнедую, разворачивая ее, чтобы лучше прицелиться. Но к такому обращению лошадка не привыкла — она встала на дыбы. Схватив майора за пояс, я выдернул его из седла и повалил наземь. Но, поскольку мне в то же время приходилось держать гнедую за поводья, чтобы она не убежала, майор быстро поднялся на ноги и схватил меня за грудь. Лошадь била копытами во все стороны. Нельзя было отпускать поводья. Я собрался с силами и свободной рукой ударил майора в висок. Он рухнул как подкошенный. Привязав гнедую к кусту, я вытащил у майора саблю из ножен и, наступив на нее, переломил клинок. Один из пистолетов Кадеры выпал. Я вытащил из-за пояса второй и отбросил его в сторону. Потом вновь отвязал лошадь и вскочил в седло. Быстро обследовав содержимое сумок, подвешенных к седлу, я убедился, что все на месте. Удар, которым я наградил майора, был не слишком сильным. Слегка оглушенный, он вскоре открыл глаза, пришел в себя и вскочил на ноги.

— Стойте, сеньор! — приказал он. — Остановитесь! Если лошадь сделает хоть один шаг…

Он умолк, потому что не обнаружил своих пистолетов, а, потянувшись за саблей, не нашел и ее. Наконец он заметил обе ее половинки, лежавшие на земле.

— То… то? Что же все-таки? — спросил я смеясь. Одновременно из отворотов сапог я достал свои револьверы.

— То… то!.. Вы лишили меня оружия!

— Разумеется! А теперь я скажу вам, что вам можно говорить тихо. Но если вы вздумаете произнести хоть одно громкое слово, то одну из шести этих пуль я всажу вам в голову!

— Вы не сделаете это! Я же был любезен с вами!

— Тем не менее вы хотели меня, человека невиновного, расстрелять по законам военного времени!

— Я не мог иначе, я получил приказ.

— От кого?

— Я не могу вам это сказать.

— А если вот этим револьвером я заставлю вас быть откровеннее?

— Можете меня застрелить! Я в ваших руках, но говорить меня вы не заставите!

— Хорошо, приму это во внимание. Мне все равно, кто пытался расправиться со мной. Мне хуже не стало.

— А мне стало! Вы разорвали мой мундир.

— Но я же сказал вам, что в дороге мне понадобятся Деньги и часы. Но вы не хотели в это поверить.

— Вы действительно думали о продолжении путешествия, а не о смерти?

— Конечно!

Он глядел на меня совершенно растерянно.

— Дьявол! Так вы уже тогда решили бежать?

— Да.

— Тогда вы, вы… Сеньор, у меня с собой больше полусотни человек!

— Им не удастся меня схватить! Да, если вам когда-нибудь снова встретится немец, помните, что он стоит двадцати ваших гвардейцев.

— Сеньор, вы — дьявол!

— Только явившийся не из пекла, а из пучины! Впрочем, не стану разубеждать вас. Убирайте в ножны все, что осталось от вашей сабли, и ступайте поищите свои пистолеты! Я выбросил их на берег.

— Куда вы поедете?

— Для чего вы это спрашиваете? Хотите еще раз меня поймать?

Конечно, он был разъярен; стиснув зубы и потупив взгляд, он упрямо выпалил:

— Ваша взяла! Но в другой раз не попадайтесь у меня на пути. Я отомщу вам!

— Как вам угодно, господин майор!

Я повернул гнедую в воду и поплыл на другой берег. Достигнув его, я оглянулся. Майор ползал по траве в поисках пистолетов. К моей радости, Монтесо нигде не было видно. Оглядевшись, я заметил на ветках куста перерезанный ремень, служивший путами Монтесо. Беглец, несомненно, направился в сторону эстансии Дель-Йербатеро. Мне тоже надо было туда, и я двинулся той же дорогой, какой мы прибыли. Вскоре я заметил следы множества лошадей. Я спрыгнул наземь и осмотрел отпечатки. Я понял, что Монтесо преследуют восемь или даже десять всадников. В обычной ситуации я бы не испугался такой маленькой горстки врагов, тем более что и лошадь у меня была великолепная, но следовало остерегаться болас.

Я хотел повернуть к югу, чтобы уклониться от встречи с теми, кто будет возвращаться этой дорогой. Но мне помешало болото.

Свернуть на север я тоже не мог: меня бы заметили кавалеристы. Поэтому мне пришлось ехать той же самой дорогой, как я ни хотел этого избежать. Итак, я направился в сторону холмов. Вода все еще стекала с меня. Сапоги остались сухими, но одежда намокла. Я достал из-за пояса клок майорского мундира с карманом и вытащил оттуда часы и бумажник. Вода не причинила им никакого вреда. Я спрятал деньги и часы в сухой сапог.

Между двумя скалами на холмах показались мои преследователи. Они тоже остановились, потому что сразу узнали меня. С ликующими криками они устремились мне навстречу. Я видел, как они отвязывали болас и размахивали ими над головой. Я развернул коня и помчался на север. Их лошади не могли настичь мою гнедую.

Я опережал своих преследователей примерно на семьсот шагов. Оглянувшись, я обнаружил, что они не стали следовать прямо за мной, а, наоборот, поскакали по гряде, пытаясь оттеснить меня в сторону реки.

Мое положение становилось опасным. Они мчались по прямому, ровному хребту, мне же приходилось огибать широкие откосы, а это очень мешало. Моя лошадка, казалось, понимала, что нужно показать всю свою прыть; она бежала так резво, что я был уверен: мне удастся спастись.

Но по пронзительному, торжествующему крику преследователей я понял, что произошло нечто неприятное для меня. Я обернулся. В самом деле! С левой стороны, из кустарника, окаймлявшего реку, появились всадники. Майор разыскал своих людей и приказал им вернуться. Они увидели меня, увидели своих товарищей и ответили им громким воплем. Теперь, как говорится, я был прижат к стенке. Позади меня — болото, слева — река и сорок всадников, устремившихся мне наперерез, причем они были чуть впереди меня, справа — гряда, по которой мчались десять человек, размахивавшие болас. Направления, в котором двигались оба этих отряда, скрещивались там, где располагалось ранчо, которое я заметил еще по пути сюда.

Мне оставалось одно — идти напролом, и только вперед. Если я первым доберусь до ранчо, то могу от них ускользнуть. Нет, спасения я искал не на самом ранчо, там бы меня окружили. Оба отряда соединятся возле ранчо, и если бы мне удалось вырваться вперед, оторваться от них, значит, они не смогли бы обойти меня, преградить мне путь. Поэтому надо было спешить. Преследователи были уверены, что мне не уйти от них. Они высоко размахивали болас, они выли, словно индейцы. Будь у меня с собой штуцер[92], я не подпустил бы к себе никого, но что толку в этих жалких револьверах?

Я приподнялся в стременах, чтобы лошади стало полегче. Я похлопывал и поглаживал ее шею, и она понимала меня. Медленно, но верно я отрывался от врагов. Они кричали и нахлестывали своих лошадей — напрасно! Я использовал малейшее свое преимущество, чтобы сэкономить каждый шаг, каждый дюйм. Те десять всадников, что гнались за мной, остались далеко позади, параллельно мне скакали те сорок, что всего несколько минут назад были готовы перехватить меня. Все ближе было ранчо, оно словно бы надвигалось на меня. Всадники слева оказались теперь так близко от меня, что я мог различить их лица. Они стали швырять в меня болас. Четыре, пять, шесть, а может, даже больше орудий полетело в мою сторону, но ни одно не попало в меня. Еще через несколько мгновений я вырвался вперед настолько, что догнать меня уже не представлялось возможным. Я был спасен или, скорее, верил, что спасен.

Ранчо было небольшим. Ослепительно белые каменные стены его виднелись издалека; тенистые деревья склонялись над крышей. Толстая, довольно высокая стена окружала его, а над ней высились верхушки изгороди из кактусов, перебраться через которую было невозможно. В стене имелись широкие ворота. Они была распахнуты. Перед ними стояли двое мужчин и несколько женщин. Один из мужчин был одет как лицо духовного звания. Когда моя гнедая уже нацелилась вихрем пронестись мимо ворот, этот человек вышел вперед и раскинул руки в стороны, словно хотел остановить лошадь:

— Стойте! Вы скачете навстречу гибели!

Неужели человек, принадлежавший к духовному сословию, обманет меня? Конечно, нет. Я оглянулся. Преследователи отстали настолько, что я вполне мог истратить полминуты.

— Вы в чем-то виновны? — спросил меня священник.

— Абсолютно ни в чем не виновен. Я — честный немец, который пока еще не…

— Немец? — вскрикнула одна из женщин. — Тогда сюда, сюда! Соотечественник! Быстро, быстро! Сейчас засвистят болас!

В самом деле один из снарядов упал всего в двадцати шагах от меня и несколько раз перевернулся. Тогда я пятками так сильно сдавил бока лошади, что та одним махом влетела через ворота во двор. Мои нежданные спасители захлопнули створки и задвинули два крепких засова.

Двор был не очень велик. Дом выходил на него торцовой стороной. Возле фасада оставалось место для крепкой брусчатой двери, которая, как я заметил позднее, вела на большую площадку, окруженную изгородью из кактусов; на ней находилось стадо быков.

— Как я рада, что мы смогли спасти вас! — воскликнула женщина по-немецки.

— Не знаю, как благодарить вас! Однако, спасая меня, вы подвергаете себя опасности нешуточной.

— Но с нами же брат Иларио, и, значит, нам ничто не угрожает. Разве не так?

— Мне ничего об этом не известно, я не знаком с братом Иларио.

Раздались крики, ругательства, громкий конский топот, прерываемые ударами в дверь.

— Откройте, откройте! — заорали снаружи. — Иначе мы вышибем ворота!

В это время ко мне подошел брат Иларио. Он сказал:

— Вы сказали, что невиновны. Мы верим вам, и вы сможете рассчитывать на нас.

— Я даю вам честное слово, что невиновен.

— Этого достаточно, сеньор.

— Хотите знать, почему они хотят меня схватить?

— После, после об этом! Сперва надо переговорить с ними.

Брат Иларио был рослым, костистым человеком. Он носил широкополую черную фетровую шляпу, однобортный сюртук из черной ткани, длинные полы которого доходили до щиколоток; над стоячим воротником сюртука виднелась белая полоска. Обут он был в высокие сапоги со шпорами. За кожаным поясом, обхватывавшим его стройную талию, помимо ножа, торчали рукоятки двух крупнокалиберных револьверов, — странные, согласитесь, атрибуты для священника. Черты лица его были тонкими, в них присутствовала кротость, большие голубые глаза смотрели по-детски ласково.

В воротах ранчо имелось четырехугольное потайное окошко шириной в пару ладоней, его закрывала дверца. Брат Иларио приоткрыл ее, выглянул и спросил:

— Чего вы хотите, сеньоры?

— Немедленно откройте! — Я узнал голос главаря.

— Кто вы?

— Национальная гвардия, а я командир отряда — майор Кадера.

— Понятно. Что вам нужно?

— Мы требуем выдать беглеца, которого вы укрыли. Он приговорен к смертной казни.

— За что он был осужден?

— За убийство, мятеж и государственную измену.

— Кем он был осужден?

— Трибуналом.

— Какого гарнизона?

— Черт побери! Не хватит ли вопросов? Мы вам не школьники!

Брат Иларио ненадолго умолк, по-видимому, он внимательно осматривал прибывших. Затем произнес:

— Насколько я понимаю, этот трибунал вы же сами и учредили. Гм! Об этом мы еще поговорим. Но сначала я хочу выслушать иностранца.

— Проклятие! Мы что, должны здесь ждать, пока он наплетет вам три короба небылиц? На это у нас нет времени. Если вы не откроете ворота немедленно, мы вышибем их!

— Мы будем обороняться!

— Не смешите меня! Со мной полсотни кавалеристов, и мы готовы спалить все ваше ранчо.

— Остыньте, сеньор! Мы не из тех, кого можно запугать. Я и один не побоюсь сразиться с вами.

— А ты кто такой?

— Я — брат Иларио.

— Брат, стало быть! Вот дела! Да перед монахом и курица не струхнет! Шутки в сторону! Если вы немедленно не выдадите беглеца, мы начнем штурм!

— Но я — здешний комендант…

— Монах — комендант! Помрешь от хохота! Чем же вы намерены защищать свою крепость?

— Для начала простым увещеванием. Горе тому, кто своей дланью вознамерится коснуться сего жилища или обитателей оного. Здесь пребывает умирающий.

— Нам наплевать на это, да и на вас, брат… брат… брат Иларио!

— Ладно, тогда я скажу вам, сеньор, что я ношу еще одно имя. В этих краях меня называют Братом-Ягуаром.

— Брат… брат… Я… гуар! — воскликнул майор, растягивая слоги и слова. Было ясно, что он перепуган до смерти.

Брат-Ягуар повернулся ко мне и сказал:

— Вы в безопасности, сеньор. Эти люди не посмеют пойти против меня!

III БРАТ-ЯГУАР

Я был изумлен. За что этот странный человек получил такое грозное имя? Чем он его заслужил? Ягуар! Как не сочеталось это слово с кротостью и смирением, делавшими его бледное, безбородое лицо таким притягательным!

В тоне, которым он разговаривал с кавалеристами, было что-то бесстрашное, самоуверенное, даже воинственное. А когда он повернулся ко мне, его глаза блестели, словно он считал, что победил очень сильного и опасного врага. Он снова взглянул в окошко и крикнул:

— Ждите здесь! Через полчаса я скажу, что решил. Но если кто-то отважится на враждебный шаг, будет иметь дело с Братом-Ягуаром. Запомните это!

Он закрыл окошко. Я давно уже спрыгнул с лошади, но все еще поглаживал ее, ведь она отлично исполнила свой долг.

Брат Иларио видел это. Он протянул мне руку и сказал:

— Одобряю вас, сеньор. Вы хорошо обращаетесь с лошадью. Здесь редко такое увидишь. Я уверен, что вы человек хороший. Проходите в комнату!

Он распахнул узкую дверь, и мы прошли в жилую комнату. Она оказалась выше, чем бывает обычно на ранчо, потолок ее был дощатым. Стекла в окнах сияли чистотой, так же как и столы, стулья и полы. Это так напоминало мне родину. Возле двери висел сосуд со святой водой; за все эти дни такого рода предмет ни разу не попался мне на глаза, хотя государственная религия Восточного берега — католичество. Напротив висело зеркало, а по обе стороны от него — искусные олеографии[93], изображавшие скорбящую Матерь Божью и Спасителя в терновом венце. В углу помещалась большая изразцовая печь, а за ней, в комнате, которую в некоторых землях Германии называют «запечком», стояла старая, обтянутая кожей софа. Мне казалось, что я нахожусь в крестьянском доме где-нибудь в Тюрингии[94] или Баварии[95]. От обитателей этого жилища тоже веяло чем-то родным. Женщине, встретившей меня у ворот, было лет сорок, ее муж был лет на десять старше. Оба одевались примерно так, как принято в Фихтеле[96]. У женщины было живое, подвижное, миловидное лицо, в выражении которого сквозила печаль. Муж ее выглядел человеком дородным, такие частенько говорят о себе: «Пусть я человек небогатый, но все, что нужно, у меня есть, и хоть по паре грошей в неделю да прибавляется». Другая женщина, стоявшая возле ворот, оказалась служанкой индейского происхождения. Она не осталась с нами, а прошла в другую комнату. Звон тарелок и прочих приборов подсказал мне, что там находилась кухня.

Итак, нас было четверо. Пока хозяин с хозяйкой сдвигали стулья к столу, брат Иларио произнес:

— Мое имя вы знаете, сеньор. А ваших соотечественников, в доме которых вы находитесь, зовут сеньор и сеньора Бюргли.

— Судя по фамилии, вы из Швейцарии? — спросил я владельца ранчо.

— Вы правы.

— А сеньора тоже швейцарка? — Я спрашивал по-испански, так как Иларио, как я думал, не знал немецкого.

— Нет. Она из Тюрингии, из-под Арнштадта, — прозвучал ответ.

— Вот как? Швейцарцы здесь, на Восточном берегу, отнюдь не редкость, но повстречать на Рио-Негро уроженку Тюрингии я вовсе не чаял, вдобавок она спасла мне жизнь! Меня бы расстреляли.

— О, сеньор, особой опасности не было! — возразила она.

— Нет уж, увольте! Если б своими болас они повалили мою лошадь.

— За государственную измену?

— Да, и за убийство. Правда, по чистой случайности на месте того, кого убили, должен был быть я.

— Вы не рассердитесь, если я попрошу вас рассказать о ваших приключениях?

— О, нет. Вы вправе об этом узнать.

Я рассказал о пережитом за эти дни. Мои хозяева очень внимательно меня слушали. Когда я закончил свой рассказ, Иларио промолвил:

— Удивительно! Не каждому посчастливится за такое короткое время столько пережить приключений, сколько довелось вам, сеньор. Но вам действительно угрожает смертельная опасность.

— Хотел бы я знать, кто подослал ко мне этих молодчиков! Я подозреваю Риксио.

— Я тоже. Но главное — вызволить вас из этой переделки.

— Это нелегко сделать.

— Надеюсь, что мне это удастся.

— А я думаю, что они будут ждать меня где-нибудь недалеко от ранчо.

— Ну и сидите здесь, пока у них не лопнет терпение!

— Это было бы чудесно! — согласилась сеньора. — Вы бы нас очень обрадовали, хотя все мы сейчас и скорбим.

— Да, вижу. По умирающему? — спросил я.

Их лица помрачнели.

— Это мой дядя, — тихо сказала она. — Разве вы не слышите, как он страдает в соседней комнате?

До меня не раз уже доносились сдавленные вздохи и стоны, но я не придавал им значения.

— Он очень болен? — спросил я.

— Да, и телом и душой, — ответила она. — Тело его уже не исцелится; жить ему осталось, наверное, всего несколько дней, может быть, несколько часов. Другая его болезнь еще хуже, но самое ужасное, что он не хочет ее врачевать, не хочет заботиться о спасении души.

— Это очень печально. Может быть, все дело в том, что он неверующий?

— В общем-то нет. Но его как будто что-то тяготит: некая вина или некое бремя, которое он хотел бы сбросить с себя перед смертью, однако ему не хватает мужества для этого. Он долго странствовал на западе, в горах. Чем он там занимался, мы точно не знаем. Он говорит, что проводил раскопки, разыскивал останки допотопных зверей. При этом сколотил небольшое состояние и на эти средства купил для нас вот это ранчо. Почти весь год он скитается в Андах и лишь на несколько недель приезжает сюда отдохнуть. Когда он возвратился в последний раз, примерно пару месяцев назад, мы ужаснулись его виду. Дядя походил на покойника. С тех пор он больше не покидал своей комнаты и сейчас выглядит как настоящий мертвец. Он знает, конечно, что обречен.

— Надо постараться, чтобы он облегчил свою совесть! От этого зависит спасение его души!

— Вы правы, сеньор, — сказал Иларио, пожимая мне руку. Он замер, потому что снаружи, за воротами, поднялся воистину адский шум.

Владелец ранчо взялся за ружье, висевшее на стене, но Иларио молвил:

— Оставьте это, сеньор Бюргли! Оружие нам, пожалуй, не понадобится. Я думаю, что этих людей можно обуздать. Но вы можете пойти вместе с нами.

Мы вышли во двор, где уже не было моей кобылки. По другую сторону дома находилось пастбище для лошадей, также огороженное кактусами; туда и отвел гнедую пеон. Снаружи пробраться туда было нельзя, как и на площадку для выпаса быков. В дверь колотили уже изо всех сил, крик стоял до небес. Иларио снова открыл окошко; все стихло, и я опять услышал голос майора:

— Пошел ты к черту! Сколько нам еще ждать? Полчаса уже давно прошли!

— Ну и уезжайте, если у вас нет времени ждать!

— Мы не уедем без немца! Выдайте его!

— Нет.

— Божий человек, перестаньте вмешиваться в земные дела! Я направляюсь в свой гарнизон. Меня там ждут, и я прошу вас не задерживать нас. Учтите, мне не до шуток.

— Никто вас здесь не держит, сеньор. Уезжайте как можно скорее!

— Без немца мы не поедем!

— Вы не получите его. Он находится под моим особым покровительством!

— Мне наплевать на это покровительство, я не признаю его, — продолжал майор. — Даю вам еще пять минут. Если вы не отдадите немца добром, пеняйте на себя!

— Вы очень сильно рискуете, сеньор!

— Ого! Вы чересчур самоуверенны. Неужели вы думаете, что ваш сан нас остановит?

— Не шутите с этим! Только попробуйте! И вот вам повод для этого.

Он закрыл окошко и схватился за засовы. Обе тяжелые балки отлетели, словно карандаши. Брат-Ягуар был наделен воистину богатырской силой. Ворота были распахнуты настежь. Теперь мы увидели кавалеристов, а они — нас.

— Вот та собака сломала мою саблю! — крикнул майор. — Ату его!

Держа в каждой руке по пистолету, он подошел к монаху. Его люди нерешительно последовали за ним. Брат-Ягуар, гордо расправив плечи, стоял посреди ворот.

— Назад! — приказал он.

Люди с болас остановились, но майор — нет, он сделал шаг вперед.

— Назад, или!.. — повторил монах, сопроводив свои слова властным жестом. Теперь и офицер застыл на месте. Мне не видно было лицо Брата-Ягуара; должно быть, в нем было нечто, внушившее майору трепет. Он не отважился прошмыгнуть мимо монаха, однако крикнул:

— Ладно, без позволения хозяев не хочу вступать в чужой дом. Но, раз вы не хотите выдавать нам немца, нам придется поскорее довершить начатое. Приговор будет приведен в исполнение здесь… и немедленно.

Он поднял пистолет, чтобы прицелиться в меня.

— Стой! Опусти оружие! — раздался громовой голос монаха.

Майор вправду испугался. Он опустил руку, но тут же, устыдившись собственной робости, снова направил оружие на меня и произнес:

— Никто не может мне приказывать, тем более монах. Этот немец отправится в ад…

Он не успел довершить фразу, потому что в тот же миг лишился обоих пистолетов. Брат-Ягуар молниеносно вырвал их у него из рук и бросил во двор. Схватив майора за руки и крепко прижав их к бокам, поднял его и внес во двор словно куклу. Возле двери стояла скамья из утрамбованной земли. Водрузив на нее офицера, он прокричал:

— Останешься здесь! Иначе я поговорю с тобой по-другому!

Он повернулся к воротам, закрыл их и задвинул оба засова; никто из кавалеристов не отважился ему помешать. Майор застыл, как послушный ребенок. Я понял, в чем была сила монаха, — в его глазах. Их взгляд, блеск, излучаемый ими, были совершенно неописуемы. Этот загадочный человек снова подошел к скамье и сказал, скрестив на груди руки:

— Все получилось так, как вы пожелали, сеньор. Вас впустили сюда; рядом со мной вы видите того, чьей выдачи добиваетесь. Скажите все, что вы собираетесь мне сказать, а то у меня нет времени долго с вами беседовать!

— Мне до этого дела нет! — яростно прошипел майор. — Я останусь на ранчо столько, сколько пожелаю.

— Скорее, сколько я пожелаю! Если вы будете надоедать, я переброшу вас через эту стену. Вот так примерно!

Он схватил майора за ноги и легко крутанул его тело в воздухе. Тот в ужасе взмолился:

— Dio mio![97] Сеньор, я предпочитаю уйти отсюда сам.

— Нет, вы не властны ни оставаться здесь сколько вашей душе угодно, ни покидать ранчо, когда вам заблагорассудится. Вы наш пленник.

— Что вы себе позволяете? Объявить меня пленником! По какому праву?

— По тому же, по какому вы задержали этого немецкого сеньора и его спутника, то есть по праву сильнейшего. Я добавлю, что в нашем случае право лучше обосновано, чем в вашем. Оба сеньора вообще ничего вам не сделали, но вы напали на них, вы же, прежде чем я задержал вас, угрожали нам пистолетами и даже собирались поджечь ранчо.

— Сеньор, я — майор и в скором будущем стану полковником!

— Меня это совершенно не интересует. Вы запятнали свой мундир и свое звание. Вы напали на частное лицо и намеревались казнить этого человека, то есть поступили как жандарм и палач. Если вы полагаете, что это допустимо для человека вашего положения, то я придерживаюсь совершенно иного мнения. Впрочем, ваше звание не внушает мне ни малейшего уважения, поскольку вашу саблю переломили, что, как известно, считается самым большим оскорблением, какое только можно нанести офицеру.

— Сеньор! — перебил его майор, сжимая кулаки.

— Тихо! Умейте сдерживаться и, пожалуйста, сядьте! Без моего позволения не смейте вставать!

Майор растерялся, он не знал, как вести себя, — протестовать или покориться. Первое было бы неразумно, а второе нанесло бы удар по его достоинству. Теперь он вовсе не производил впечатления лихого, удалого офицера. Его брюки промокли, а на мундире недоставало огромного лоскута, вырванного мной.

— Но что же вы намерены со мной сделать? — спросил офицер.

— Мы приговорим вас к полагающемуся вам наказанию за покушение на жизнь вашего ближнего, а также за угрозу поджога.

— Черт побери! Вы… меня?

— Так точно. Кстати, рекомендую вам воздержаться от слов и проклятий, подобных тем, что я слышал сейчас. Вы обязаны это сделать.

— Но что вы себе позволяете! Неужели вы собираетесь судить меня?

— Конечно! Почему бы нет?

— Сеньор, не забывайте, с кем вы говорите! Я назвал вам свое имя и чин!

— Я не верю вам.

— Черт… я хотел сказать… да, что же я хотел сказать? Я не ослышался?

— Тогда я повторю вам еще раз: я не верю, что вы тот самый человек, за которого себя выдаете.

— Сеньор, вы вообще осознаете, какое оскорбление мне сейчас нанесли?

— Весьма вероятно, что я вообще никого не оскорбил. Армия Восточного берега не так велика, чтобы нельзя было запомнить ее штабных офицеров. Смею вас уверить, что знаю имена всех этих господ, но майора Кадеры среди них нет.

— Вы недостаточно осведомлены!

— Послушайте, если я позволяю себе что-либо утверждать, то обычно имею на это основания. Я знаю некоего сеньора по имени Энрико Кадера. Он сторонник одной из аргентинских партий. Мне рассказывали, что он вербует войска для какой-то неведомой пока цели. Он набирает рекрутов на берегах реки Уругвай и даже несколько раз отваживался перебираться на эту сторону. Странным образом хозяева табунов, пасущихся в тех краях, куда наносил свой визит Кадера, всякий раз недосчитывались изрядного количества лошадей, похищенных у них.

Майор бросил испуганный взгляд на Иларио и сказал:

— Об этом человеке я ничего не слыхивал. Я не знаю его.

— Как? Вы, майор, ничего не слышали о нем? Поразительно. Если вы и вправду штабной офицер, вам непременно бы сообщили, что к берегам Уругвая направлен отряд, чтобы пресечь вылазки этого Энрико Кадеры. Я все больше сомневаюсь в том, что вы действительно майор. К тому же я опасаюсь, что известие о ваших сегодняшних подвигах принесет вам мало славы.

— Тем суровее будет наказание для вас. Само собой разумеется, я отдам вас под суд!

— Я хочу помочь вам в этом. Я решил послать гонца в Мерседес; он приведет расквартированный там отряд, который меня и арестует. Поскольку это доставит вам удовольствие, чего я искренне желаю, то я вынужден, пусть даже силой, задержать вас здесь до прибытия этих людей.

Майор был вне себя.

— Черт возьми! Отставить! — закричал он.

После чего резко метнулся туда, где лежали оба его пистолета, выброшенные Братом-Ягуаром. Я заметил это и одним прыжком опередил Лжекадеру, отшвырнув его назад так, что он с громким шлепком плюхнулся на скамейку. Это вывело его из себя. Он опять стремительно вскочил и, изрыгая свирепые проклятия, попытался накинуться на меня, но, как и прежде, монах схватил его за руки и еще раз припечатал к скамье.

— Сопротивление бесполезно, — сказал он. — Вы напали не на тех, кто боится бандитов. И мы заставим вас отвечать за ваши грязные дела.

— Как же вы это сделаете? — с издевкой спросил майор.

— Я скажу как. Вас мы запрем, а ваших людей заманим во двор и впустим к ним торо и новильо, которые пасутся рядом, за этими вторыми воротами. Я уверен, что, завидев этих зверей, ваши храбрые герильерос[98] изменятся в лице, ведь быки — это не двое безоружных людей, с которыми пришлось иметь дело утром.

Торо — это старый, коварный бык, который запросто набрасывается на человека. Новильо — так называют молодых диких бычков, которые не поддаются приручению. Оба животных необычайно опасны. Стоит им прийти в ярость, что случается по любому ничтожному поводу, они не успокоятся, пока враг не скроется с глаз долой или не будет убит. Угроза, высказанная монахом, возымела действие; к тому же Брат-Ягуар добавил:

— Или вы думаете, что ваши люди не откликнутся на мое приглашение? Тогда найдется другое средство. Они спешились, и, значит, мигом им убежать не удастся. Мне достаточно напустить на них быков, и ваши люди наверняка погибнут. Доказать вам это, господин майор?

Он сделал вид, будто собирается подойти к воротам.

— Боже упаси! — испуганно воскликнул Кадера. — Первым делом эти звери бросятся на нас!

— Разумеется. Но меня и хозяина ранчо они знают. Немецкого сеньора мы прикроем собой. Значит, вас одного они поднимут на рога. Я не шучу, сеньор! Вы находитесь в большой опасности. Выбирайте: солдаты из Мерседеса или дикие быки!

— Я не хочу иметь с вами никакого дела. Выпустите меня отсюда!

— Гм! Вполне понятное желание. Возможно, я исполню его, но при одном условии — я обменяю вас на вашего пленника.

— Я не согласен! Вы обязаны меня выпустить. Вы не имеете права задерживать меня здесь!

— У вас еще меньше прав удерживать сеньора Монтесо. Мы не спорим. Как только прибудут войска из Мерседеса, все уладится. Сеньор Бюргли, у вас есть надежный человек и резвая лошадь?

— Есть и то и другое, — ответил владелец ранчо, до сих пор лишь наблюдавший за происходящим.

— Пусть немедленно седлают лошадь! Этого человека приведите ко мне. Я передам ему записку. Возле этих ворот толпятся бандиты, но в дальнем конце загона есть лаз. Пусть ваш гонец выберется через него.

Бюргли хотел пойти в дом. Но тут майор закричал:

— Стой! Еще одно слово! Мне незачем бояться солдат из Мерседеса, все они хорошо знают меня. Но мое нынешнее положение — позор, а я не хочу, чтобы они были свидетелями позора… Я выдам вам Монтесо. Отпустите меня, и я пришлю вам этого человека.

Иларио, улыбнувшись, покачал головой и ответил:

— Нет, сеньор, такие дела так не делаются. Я открою ворота, пусть ваши люди увидят вас и поговорят с вами. Вы отдадите им приказ освободить йербатеро. Как только он подойдет к воротам, вы сможете отсюда уйти. Это исключает любой обман как с нашей, так и с вашей стороны. Я думаю, вы понимаете, что мое предложение разумно.

— Я готов выполнить ваши условия.

— Хорошо! Но дайте мне честное слово, что вы вместе с вашими людьми немедленно удалитесь отсюда и перестанете нам досаждать. Под словом «нам» я имею в виду обитателей этого ранчо, обоих сеньоров, которых вы задержали, и меня самого. Итак, я требую, чтобы вы поклялись. Вы готовы?

Он согласился.

— Ладно, тогда я открываю ворота, — объявил монах.

Он отодвинул засовы на воротах и распахнул их, став посередине. Бандиты спешились и встали неподалеку. Потом окружили связанного по рукам Монтесо. Я не отходил от майора. От него ждали команды. Внезапно он метнулся вперед, но далеко не ушел. Я догнал его и схватил за руку. Он попытался вырваться, но безуспешно.

— Ко мне! — закричал он своим людям. — На помощь!

Я швырнул его наземь и крепко прижал. Несколько солдат пытались последовать призыву, но Иларио крикнул им:

— Оставайтесь на месте!

Они подались назад. Брат-Ягуар в одиночку удерживал в повиновении полсотни человек. Он словно бы парализовал их своим взглядом.

— Предатель, лжец! — обратился он к майору. — И вы еще смеете называться офицером! Вы не способны даже сдержать обещание, у вас нет никакого понятия о чести. Мне следовало бы вас наказать, но я не сделаю этого, я все еще хочу выполнить наш уговор. Освободите сеньора Монтесо, и мы выпустим вас. Решайтесь быстрее! Вы хотите этого?

— Да, — проскрежетал он. — Отпустите меня!

— Нет! — ответил я, прижав ему грудь коленом. — Сперва отдайте приказ.

— Ладно, выпустите этого парня!

Ему пришлось повторить свой приказ, лишь тогда его исполнили. С Монтесо сняли путы, и он вошел к нам во двор.

— Но теперь дайте мне тоже уйти! — воскликнул майор. — Я выполнил ваши условия. Выпустите меня!

— Нет, вначале вы по всей форме повторите ваше обещание и поклянетесь, что немедленно, вместе со всеми вашими людьми удалитесь отсюда и откажетесь от любых враждебных действий против нас.

— Да клянусь я, клянусь! Мы немедленно уходим отсюда и не станем ничего предпринимать против вас.

— Хорошо! Верните лошадь йербатеро.

— Возьмите ее себе! Только быстро!

Монтесо сам привел лошадь, только после этого я отпустил майора; тот быстро вскочил на ноги и метнулся к воротам. Затем, не говоря ни слова, он прыгнул в седло, и бандиты скрылись. На всякий случай Брат-Ягуар отправил им вслед одного из гаучо, чтобы тот проследил, действительно ли они уедут отсюда и не устроят ли засаду по пути на эстансию Дель-Йербатеро. Позже дозорный сообщил нам, что солдаты переправились через реку, — это был верный признак того, что мы их больше не интересуем.

Из своей комнаты хозяйка ранчо в тревоге следила за происходящим, и все же она успела помочь служанке накрыть стол. Нас пригласили подкрепиться, что мы и сделали. За столом говорили, конечно, о случившемся. Монтесо рассказывал подробности своего побега. Нож, брошенный мной, выручил его, но ненадолго, вскоре солдаты бросились в погоню. Йербатеро изо всех сил пришпоривал лошадь, но по ту сторону гряды, провалившись в нору, вырытую кроликами, она упала, и он вылетел из седла. Пока он поднимал лошадь, было потеряно много времени, и преследователи подобрались слишком близко. Они разделились и стали окружать его. В конце концов с помощью болас лошадь его повалили. Хотя Монтесо пытался защищаться, но он был вооружен лишь ножом, в то время как у врагов были длинные пики, и ему не оставалось ничего другого, как сдаться. На обратном пути солдаты заметили меня и тотчас пустились в погоню.

— Но почему, — спросил я монаха, — вы меня остановили?

— Потому что по ту сторону ранчо дорогу пересекает речка. Вы бы не переправились через нее. В этом месте она впадает в Рио-Негро.

— Но раз я переплыл Рио-Негро, то эту речку уж как-нибудь одолел бы.

— О нет. У нее очень топкие берега. Вы бы застряли и попали в руки ваших преследователей. Переправиться через эту речку можно лишь в нескольких местах, но вы их не знаете. Так что я все-таки спас вас.

— По крайней мере на какое-то время. Я не доверяю этим людям. Хотя их главарь поклялся, что не будет преследовать нас, но я не думаю, чтобы его обещанию можно было верить. Мне хотелось бы самому спуститься к реке и убедиться, что они действительно скрылись.

— Это пустая трата времени! Вы в полной безопасности. Эти люди поняли, что их разоблачили. Земля горит у них под ногами, и они, конечно, поспешат перебраться на другой берег Уругвая.

— Так вы считаете их аргентинцами?

— Да. Они прибыли сюда, чтобы приобрести коней, то бишь заняться конокрадством. Вряд ли я ошибаюсь. Теперь они ждут, что мы обратимся к солдатам из Мерседеса. Поэтому ради собственной безопасности им надо побыстрее скрыться отсюда.

Из соседней комнаты раздался возглас. Монах поспешил туда. Вернувшись, он сообщил, что больной пожелал взглянуть на меня. Лежа в своей комнате, он слышал, что на дворе происходило что-то необычное, и спросил об этом. Узнав, что на ранчо появился немец, он стал настойчиво просить о встрече с ним, ведь ему давно не доводилось слышать немецкую речь, если не считать разговоров с родственниками.

— Сделайте одолжение, сеньор! — попросил монах. — Бедняга страдает от душевных мук. Может быть, вы спасете его.

— Не ждите от меня слишком многого! Я — обыкновенный человек.

— О, я вовсе не требую от вас выступить в роли спасителя. Но я знаю, какое благотворное действие производит порой на больного человека неожиданная встреча с соотечественником. Известие о появлении немца отвлекло его от тяжких дум. Жить ему осталось недолго, я опасаюсь скорой кончины. К тому же мне показалось, что он захотел увидеть вас не только потому, что вы его соотечественник.

Я направился к больному. В Германии такую комнату, в какой он лежал, называют гостиной. Тут имелась даже фисгармония[99]. В Монтевидео владелец ранчо выиграл ее в благотворительную лотерею. Она пребывала здесь в качестве предмета роскоши, играть на ней никто не умел.

Больной лежал в опрятной постели. Глаза его глубоко ввалились, щеки впали, губы открывали беззубый рот; высокий лоб оканчивался лысым, блестящим черепом. Лицо его напоминало лицо мертвеца. Казалось, он находился при последнем издыхании.

На мое приветствие он ответил не сразу, его тревожный взгляд испытующе устремился ко мне. Несчастный всматривался в мое лицо, словно знал, что найдет именно то, что ищет, и, как только я подошел к кровати, он протянул ко мне свои костлявые руки и произнес, пытаясь изобразить подобие улыбки:

— Добро пожаловать, сударь! Вам, конечно, не до меня, но мне надо вас кое о чем спросить. Вы ответите мне начистоту?

— Конечно! Можете не сомневаться.

— Ваш ответ очень важен для меня.

Он говорил медленно, с тяжелым придыханием. Его грудь устало вздымалась. Я подложил ему подушки под спину, и он уселся, что, видимо, принесло ему облегчение. В полном молчании он снова пристально смотрел на меня, словно пытаясь проникнуть в сокровенные глубины моей души. В его взгляде читался страх, и я искренно сочувствовал бедняге.

— Говорите спокойно, — ободрил я его. — Я хотел бы побеседовать с вами как друг.

— Да, да, да, именно так! Я жду от вас огромной дружеской услуги, и мне хотелось бы доверять вам.

Он сложил руки на груди и продолжил:

— Я умру, я знаю, я чувствую это. Я исчезну, исчезну, исчезну, но на душе у меня висит одно бремя, снять которое в вашей власти. Вы человек верующий или свободомыслящий?

— Верующий, впрочем, и свободомыслящий тоже, так как я убежден, что дух человека способен раскрепоститься лишь благодаря вере.

— Это меня устраивает. Как вы относитесь к клятвам?

Странный вопрос. Может быть, его тяготила какая-то неосторожно данная клятва? Или некий торжественный обет, отречься от которого было нельзя? Я ответил не сразу, поэтому он добавил:

— Вы, наверное, вообще отвергаете клятвы? Как таковые?

— Нет. Клятва — это священный обет, принося который призывают в свидетели Бога. Нарушивший клятву грешит перед Господом.

— Вы считаете, что соблюдать ее надо невзирая ни на какие обстоятельства?

— Да.

Он опустил руки и вздохнул:

— Я тоже так думал, и потому на мне лежит бремя.

— Но при каких обстоятельствах вы поклялись? По собственной воле?

— О нет!

— Значит, под принуждением! Меня бы никто не заставил поклясться.

— Даже если б угрожали вам смертью?

— Даже в этом случае.

— Вы предпочли бы умереть?

— Гм! На этот вопрос нелегко ответить. Страх перед смертью может пересилить волю. Все зависит от обстановки. Я бы попытался сделать все возможное, чтобы уклониться. А если бы все-таки принес клятву, то считал бы себя связанным ею лишь до тех пор, пока она не противоречила бы заповедям Божьим. Но если бы мой обет вынуждал меня совершить преступление или впасть в грех, я не стал бы ему следовать. Клятва, что принуждает ко греху, сама по себе тоже грех, причем огромный и очень страшный. Если сам человек не решается освободить себя от принятой клятвы, пусть обратится к своему духовному наставнику.

— Сударь, вы облегчаете мне душу! — сказал он, глубоко вздохнув. — Я стал очевидцем преступления, но преступник напал на меня и заставил поклясться, что я не выдам его, даже на смертном одре.

— Значит, речь идет о тяжком преступлении?

— Да, об убийстве. Проводник убил странника, которого я подрядился перевести через Анды. Этот странник был лицом духовного звания. Оба они прибыли из Перу. Я находился поблизости и видел это злодеяние.

— Вы не могли его предотвратить?

— Нет. Было слишком поздно. Жертва находилась при последнем издыхании, и нас разделяла крутая скала.

— А вы не могли криком прогнать преступника?

— Я не то что орал, я буквально рычал от ужаса. Но он лишь поглядел в мою сторону, увидел, что я не смогу подойти, и расхохотался, а потом задушил свою жертву. Невыносимо было на это смотреть.

— Разве у вас не было ружья?

— Было, но кончился порох. Я сбежал с горы, я хотел последовать за убийцей и донести на него. Но он догадался об этом и пошел мне навстречу. Я был неосторожен. Едва я обогнул скалу, как он подошел, швырнул меня наземь и приставил к груди пистолет.

— Вы защищались?

— Да, но я был слишком слаб. Я заблудился, я блуждал среди пуны[100]; у меня не было патронов, последний я истратил, пытаясь подстрелить викунью[101]. Несколько дней я голодал, я карабкался по горам из последних сил. Я так устал, что и ребенок справился бы со мной. Этот человек наверняка бы убил меня, но оказалось, что мы… знакомы — в былые времена даже путешествовали вместе.

— Вы не сразу его узнали?

— Нет. Черты лица его изменились, и расстояние между нами было велико. Лишь когда он навалился на меня, мы признали друг друга. Он побоялся убить товарища; к тому же он многим был мне обязан, поэтому он оставил мне жизнь, но потребовал, чтобы я поклялся, что не стану его выдавать. Я был слаб, и не только телом, потому я принес клятву, терзающую меня по сей миг.

Он обессиленно замер. Говорил он очень медленно, часто останавливался, ему нужна была передышка. Услышанное поразило меня. Еще во время рассказа я начал думать о том самом сендадоре, о котором мне сообщил йербатеро. Этот сендадор вместе с неким падре совершал переход через Анды и, когда падре умер в пути, стал обладателем неких важных документов. Неужели он — убийца? Помнится, еще в разговоре с Монтесо я высказал эти свои подозрения.

— Могу ли я узнать имя этого человека? — спросил я.

Больной покачал головой.

— Тогда хотя бы место и время, когда совершилось злодеяние?

Он снова ответил отказом.

— Вы узнали, почему тот человек убил падре? Не было ли у священника при себе каких-то бумаг, в которых речь шла о сокровищах времен инков, о том, где они спрятаны?

Он протянул ко мне руки.

— Бога ради, тихо! — сказал он. — Вы знаете об этом, знаете об этом?! Откуда, откуда?

— Это всего лишь мое предположение. Падре направлялся в Тукуман, в монастырь доминиканцев?

— Вы и об этом знаете! — тихо прошептал больной.

— А убийца — знаменитый проводник?

— Вам и это… и это известно! Но, сударь, я же еще ничего вам не сказал, совсем ничего, ни слова!

— Да. Я и до встречи с вами знал все это.

Я был заинтригован и взял инициативу в разговоре на себя.

— Дорогой друг, на вашем месте я бы давно уже сбросил с души это бремя! Вам нужно довериться священнику. Иначе тяжкий грех укрывательства ляжет на вас. Поскольку здесь нет священника, сознайтесь хотя бы брату Иларио. Он даст вам верный совет.

— Но я еще не решил, можно ли мне сознаться!

— Можно. Ведь случившееся — вовсе не тайна. Вы слышали, что мне известно почти то же, что и вам. Брат Иларио — очень достойный человек и умеет хранить тайны.

После долгой паузы он произнес:

— Думаю, что вы правы. Но вы еще не все знаете. Сенда… тот убийца, сообщил мне еще кое-что.

— Это ничего не меняет. На вашем месте я бы доверился брату Иларио.

Теребя тонкими пальцами одеяло, он склонил голову набок и сказал:

— Я хочу подумать.

— Вы правы, дорогой друг! Но не забывайте, что в жизни каждого человека наступает такой момент, когда уже не остается времени на раздумья!

— Да, смерть близко! — вздохнул он. — Сударь, а вы боитесь смерти?

— Нет.

— Я имею в виду не вашу храбрость, не превратности этой жизни, а то, что случается после смерти.

— Я понимаю вас. Для раскаявшегося человека ангел смерти становится благим Господним посланцем, возвращающим заблудшее дитя к отцу. Но упорствующего он встречает в обличье привратника, провожая его на Вечный суд. Всякий, кто в этой жизни в меру сил своих исполнял свой долг, всякий, кто раскаялся и с верой уповает на милость Господню, со спокойным сердцем может смежить свои очи, ибо Бог есть любовь!

Он закрыл глаза, словно следуя моим последним словам, и долгое время лежал спокойно; лишь пальцы его конвульсивно теребили одеяло да постоянно вздымалась грудь. Прошло, пожалуй, с четверть часа, прежде чем он открыл глаза и сказал:

— Вы правы, вы правы! Я спрошу брата Иларио. Пришлите его ко мне, пожалуйста!

Брат Иларио отправился к умирающему. Он вернулся примерно через час; все это время мы молча сидели в комнате. Лицо монаха было серьезно; но его добрые глаза светились теплотой. Он подал мне руку и произнес:

— Он требует священника. Пошлите тотчас в Монтевидео за священником, чтобы он успел застать его живым. Сомнение и страх уже покинули больного.

После того как один из гаучо отбыл в Монтевидео, брат Иларио добавил:

— Больной спрашивал меня, когда вы собираетесь уехать; он просит вас остаться сегодня.

— Но нам надо вернуться на эстансию Дель-Йербатеро! — возразил Монтесо.

— Нет, останьтесь! — принялся умолять хозяин ранчо.

К просьбе присоединились его жена и Брат-Ягуар. Я бы с удовольствием остался. Но Монтесо продолжал упорствовать. На эстансии все, конечно, сказал он, очень встревожены нашим исчезновением, поэтому ему хотелось успокоить своих близких. Я пытался удержать его, но напрасно. Он хотел немедленно отправиться в путь, обещая заехать еще раз, ведь, продолжив наше путешествие, мы не минуем ранчо.

— Но это опасно, сеньор, — предостерег я его. — От этих так называемых кавалеристов можно ждать чего угодно.

— Ну и что! Они сейчас далеко отсюда.

— Я бы не стал за это ручаться. Пусть хотя бы несколько гаучо будут сопровождать вас, пока вы не убедитесь, что нигде не устроена засада.

— Это было бы лишним. Ладно, солнце уже заходит. Надо поторапливаться, я не могу ждать, пока гаучо соберутся в дорогу.

Но я не уступал, пока он не разрешил владельцу ранчо позвать двух работников. Вскоре все они уже мчались рысью в сторону эстансии. Я же, по договору с ними, должен был отправиться туда следующим утром. Но уже через четверть часа гаучо вернулись.

Лучше бы я сам проводил его. Я бы непременно заметил те следы, которые он пропустил.

Когда я вернулся в комнату, больной спал глубоким сном, дышал ровно. Обитатели ранчо занимались своими повседневными делами; брат Иларио вышел со мной прогуляться. Пройдясь немного, мы сели на скамью рядом с дверью и закурили. Никто из нас не проронил ни слова об умирающем. Задавать вопросы я избегал. Для себя я отметил лишь одно: брат Иларио был довольно хорошо образован. Поначалу мы беседовали лишь обо мне, моих приключениях и планах путешествия. Когда он услышал, кого я намерен посетить в Тукумане, то удивился:

— Сеньор Пенья? Как вы познакомились с ним?

— Я встретил его два года назад в Мексике. От него самого я и узнал, когда он окажется в Тукумане.

— Верно. Вы повстречаете его там. Сейчас он живет в Тукумане, где готовится к новым экспедициям. Вы направитесь прямо туда?

— Нет. Сперва мы хотим заехать в Гран-Чако.

— Вот как! Мне тоже нужно в Чако, а потом в Тукуман. Когда вы собираетесь выехать?

— Через несколько дней.

— Я тоже. Я был бы очень рад к вам присоединиться. Кто поедет вместе с вами?

— Сеньор Монтесо и с ним еще пять его товарищей. Они сердечно тому обрадуются.

— Но зачем йербатеро направляются в Гран-Чако? Они ведь могут добыть чай и в других местах, которые куда менее опасны.

— На этот раз не чай их интересует.

— Это, наверное, секрет?

— В общем, да. Скажите: неужели слухи о том, что в Гран-Чако очень опасно, имеют под собой основание?

— Да. Хотя вы, сражавшийся на севере с краснокожими и дикими зверями, конечно, считаете по-другому. Однако там так же опасно, как в саванне или пустыне.

— Вы имеете в виду диких зверей?

— Что ж, ягуар, конечно, не бенгальский тигр, и пуму не сравнить с африканскими или азиатскими львами, но оба этих зверя все же достаточно опасны. Однако больше всего приходится опасаться дикарей, которые умеют передвигаться так же бесшумно, как змея!

— Я тоже это умею.

— Позволю себе в этом усомниться, нисколько не желая вас обидеть.

— Тогда я готов с вами поспорить. Допустим, станет совсем темно. Вы сидите на этой скамье, а я стою за воротами. Ночь. В воздухе ни ветерка. Можно поклясться, что слышен малейший шорох. И все же я сумею незаметно подойти и сесть рядом с вами. Пока вы не наткнетесь на меня, не почувствуете, что рядом с вами кто-то сидит.

— Сеньор, я уважаю вас, но не верю вашим словам.

— Думаю, найду повод доказать вам, что нисколько не преувеличил.

— Ну, хорошо, как вы проберетесь сюда? Ворота ведь закрыты!

— С помощью лассо.

— Ладно, это у вас, допустим, получится. Но пробраться сюда вы сумеете лишь в одном-единственном месте — если перелезете через ворота.

— Я проберусь всюду.

— А ограда из кактусов?

— У меня есть очень острый и крепкий охотничий нож. С ним не сравнится ни одно ваше мачете[102].

— Сеньор, так вы очень опасный человек! С вашими талантами можно совершать небывалые кражи. Но меня вы не обманете.

— А что, если нам попробовать?

— Да ничего из этого не выйдет. Как бы тихо вы ни ступали, я услышу каждый шаг ваших огромных сапог.

— Посмотрим! Хоть у нас и не тьма египетская, но все же вечер уже настал, довольно темно. Я отправлюсь в тот угол, направо. Вы положите рядом с собой шляпу, туда, где я сейчас сижу. Я подойду и возьму ее, и вы ничего не заметите. Только одна просьба: не держите Шляпу в руках.

— Хорошо! Буду следить за вами, как сова за летучими мышами.

Он сидел справа от меня. Я встал, и он положил на мое место шляпу. Было так темно, что он не мог ее видеть. Луна пока еще не взошла. Шляпа лежала слева, а я направился в правый от него угол. Значит, чтобы заполучить шляпу, мне придется пройти мимо него. Поэтому он был уверен, что поймает меня. Я же придерживался иного мнения. Хотя я громко зашагал в правый от него угол двора, но вернуться за шляпой я собирался с левой стороны. Для этого мне надо было прокрасться мимо ворот и изгороди в левую часть двора. Я распластался и пополз, касаясь земли лишь пальцами рук и носками ног. Ползти было совсем нетрудно. Почва была песчаной и влажной и поглощала малейшие звуки.

Теперь, чтобы обмануть его, отвлечь его внимание, внушить ему, что я действительно появлюсь справа, я через каждые три-четыре шага подбирал комочек песка и швырял его в том направлении. Он, конечно, слышал шум и уже почти праздновал свою победу в споре. Тем временем я достиг скамьи. Я мог бы взять шляпу, но потехи ради швырнул над головой у него еще несколько камешков. Он повернулся вправо, думая, что я уже где-то неподалеку, а я завладел шляпой и уселся на свое прежнее место. Монах настороженно вслушивался, но кругом была тишина.

— Вы, наверное, все меня поджидаете? — спросил я.

Он испуганно обернулся.

— Как! Вы уже тут? Я же ничего не слышал!

Я рассказал ему, как пробрался сюда. Пока я говорил, я снял лассо, которым был подпоясан, и привязал его конец к ленте, украшавшей шляпу.

— Что ж, раз вы это проделали, я тоже справлюсь с этим! — заметил он.

— Я нисколько в этом не сомневаюсь. Но меня бы вы не обманули.

— Во второй раз и вы бы меня не обманули.

— Хотите попробовать, брат Иларио?

— Да, прошу вас.

— Ладно. Но следите внимательно!

— Теперь уж я не дам маху. Если вы снова добьетесь успеха, придется мне согласиться, что лучше вас охотника я не видел.

— Прекрасно. Вот ваша шляпа. Я кладу ее на то же место, где она лежала. Можете убедиться, она лежит здесь!

Я в самом деле положил шляпу туда же и, держа в руках лассо, сделал четыре или пять шагов назад.

— Она лежит здесь, — сказал он, не прикасаясь к ней.

— Убедитесь в этом получше! Вы же ее не видите. Потрогайте ее!

Он сделал это.

— Да, она лежит здесь. Это точно.

Я рисковал, позволяя ему дотронуться до шляпы. Заметь он лассо, все пропало бы. К счастью, этого не случилось.

— Итак, внимание! — продолжал я. — Я снова иду в тот же правый угол двора. Вы не дотрагиваетесь до шляпы, но, как только я захочу ее взять, тотчас хватаете меня. Понятно?

Я объяснял нарочито громко и вдобавок кашлял, чтобы он не услышал, что во время разговора я стянул шляпу со скамьи.

— Не беспокойтесь! — сказал он. — Уже внимательно слежу. Ну, пробуйте!

Я громко зашагал вправо, отвязал шляпу, отряхнул ее и снова подпоясался лассо. Затем лег на землю и пополз к скамье. Он неотрывно следил за левой стороной скамьи, будучи уверен, что я опять появлюсь оттуда. Тем временем я подполз к нему и поднялся на ноги. Прислонившись к стене, я достал сигару, зажег спичку и сказал:

— Теперь можно и закурить, шляпа уже у меня.

— В самом деле! — воскликнул он, ощупывая то место, где прежде лежала шляпа.

— Да, теперь она у меня на голове. Вы опять найдете ее здесь, брат Иларио.

— Непостижимо! Я смотрю налево, а вы стоите справа. Но как же это произошло?

— Пусть это остается пока моей тайной. Видите, как легко можно к вам подобраться и незаметно взять шляпу. Верите теперь, что ночью я смогу пробраться сюда с улицы и незаметно сесть рядом с вами?

— Да, пожалуй… Остальные ваши спутники тоже надежные люди?

— Я их не знаю и пока что не видел их в деле. Во всяком случае, сборщики чая они усердные.

— Гм! Но вы говорили, что они едут туда вовсе не за чаем. Не знаю, по плечу ли им, йербатеро, то, что они задумали.

— Понимаю вас, брат Иларио. Цель, которую они преследуют, должна оставаться в тайне. Но раз вы составите нам компанию, то скоро догадаетесь, в чем дело. Они хотят разыскать знаменитого сендадора, чтобы вместе с ним отправиться в Анды и найти сокровища, часть которых замурована, часть затоплена.

— И вы будете их сопровождать?

— Да. В этом предприятии я буду, так сказать, инженером.

— Что это за сокровища?

— Сосуды, украшения и тому подобные предметы времен инков.

— Места, где они лежат, известны?

— Есть планы этих мест.

— Откуда появились планы?

— Их завещал сендадору некий падре, который умер во время перехода через Анды.

Он спокойно спросил об этом, и я, тоже вполне спокойно и непринужденно, ответил. Я не знал, сообщил ли ему больной, что и мне известно о случившемся. И тут монах сказал:

— Не надо играть со мной в кошки-мышки! Не думаете же вы, что я ничего не знаю о случившемся?

— Думаю, что больной был с вами предельно откровенен.

— До поры до времени я вам больше ничего не скажу. Когда-нибудь потом, пожалуй… Я решил поехать вместе с йербатеро, потому что мне надо повидать сендадора. Но заклинаю вас: ни в коем случае не намекайте никому из них на то, что вы что-то узнали. В этот раз я собирался поехать в Тукуман через Санта-Фе и Сантьяго. Я ничего не потеряю, если сверну влево и побываю в Гран-Чако. Утром мы отправимся в путь, и я познакомлюсь с остальными пятью участниками путешествия. А сейчас я хотел бы еще раз взглянуть на больного.

Тот все еще спал. Спал он и когда мы ужинали. Мы ожидали, что священник прибудет ночью, поэтому стали вспоминать родину. Немец привязан к ней всем своим сердцем даже тогда, когда, казалось бы, прочно обосновался на чужбине. К полуночи мы услышали, как больной тихо вскрикнул. Брат Иларио направился к нему, а затем позвал супружескую чету. Долгое время я слышал их приглушенные голоса. Потом все стихло. Когда они вернулись, оба супруга плакали, что же до брата Иларио, то лицо его стало похожим на лицо святого.

— Он заснул вечным сном, прежде чем прибыл священник, — сказал он. — Requiescat in расе![103] Он покинул нас, всецело доверившись милости Господа. Жить — значит бороться, умереть — значит победить. Наградой нам служит Бог, ведь победой нас одарил Он, и порукой в том Иисус Христос, наш небесный спаситель!

Скорбь об умершем была глубока и неподдельна, но тут напомнили о себе дела весьма прозаические. Подошло время отправиться в путь. Бюргли предложил нам взять вместо наших лошадей двух его. Брат Иларио хотел присутствовать при погребении, меня тоже просили принять в этом участие. Тогда бы мы и вернули лошадей. Бюргли хотел попросить священника задержаться здесь на день. За это время наши лошади отдохнули бы перед ожидавшими их испытаниями. Конечно, мы с удовольствием приняли это предложение, и прощание было хотя и сердечным, но недолгим, ведь мы надеялись вскоре увидеться. Той дорогой, по которой вчера везли нас с Монтесо, мы проехали совсем недолго. Люди с болас старались избегать любых поселений и потому часто сворачивали в сторону и двигались окольным путем. Но нам это было незачем.

Брат Иларио очень хорошо знал местность. Он миновал все препятствия, возникавшие на нашем пути, и на дорогу мы потратили на целых два часа меньше, чем вчера.

Чуть за полдень мы достигли эстансии Дель-Йербатеро. Спрыгнули с лошадей, передали их пеонам и пошли в дом. В гостиной нам встретился незнакомый господин, взглянувший на нас с вопрошающим видом. Он был так похож на йербатеро, что я сразу признал в нем сеньора Монтесо, хозяина поместья.

— Добро пожаловать, сеньоры! — сказал он, разглядывая нас. — Судя по вашему кожаному одеянию, о котором я уже наслышан, вы тот самый немецкий господин, вместе с которым уехал мой брат?

— Да, это я, — ответил я. — А этот господин — брат Иларио. Но где же ваш брат?

— Но ведь он был вместе с вами, — изумленно ответил тот. — Я возвратился вчера пополудни и застал жену, встревоженную вашим исчезновением.

— Но он еще вчера вечером покинул ранчо и направился сюда!

— Он здесь не появлялся, — сказал тот. — Неужели с ним что-то случилось?

— Если он не вернулся, то, разумеется, попал в беду, — смущенно произнес я. — Может быть, люди с болас подкараулили его и опять захватили в плен!

— Люди с болас? Я навел справки. Несколько моих гаучо рассказали, что видели группу всадников. Но о цели их прибытия я ничего не узнал. Они исчезли так же внезапно, как и появились.

— Они явились, чтобы подстеречь меня и вашего брата. Один раз они уже схватили нас.

— Dios! Неужели такое возможно?

— Конечно, мы тоже в это не верили, но они напали так стремительно, что о сопротивлении нечего было и думать. Мы насчитали более полусотни всадников, вот как велико было их превосходство.

— Сеньор, вы изумили меня, точнее, напугали. Вы подвергались огромной опасности, моему брату она угрожает и сейчас. Ступайте скорее к моей жене! Расскажите ей о том, что случилось. Дамы говорили о вас столько хорошего. Мне жаль, если мой дом стал для вас несчастливым местом.

— Не стоит об этом беспокоиться, сеньор. Ваш дом и его обитатели не виновны в том, что случилось. Покушались они, по-видимому, лишь на меня одного, а ваш брат пострадал из-за того, что находился рядом со мной.

— Так проходите скорее, мы хотим узнать, что же стряслось!

Я рассказал дамам о том, что случилось. Меня выслушали с огромным любопытством. Можно было считать вероятными две вещи. Либо йербатеро схватили кавалеристы, либо с ним случилось какое-то другое несчастье. Я был склонен считать причиной происшедшего первое, а брат Иларио — второе из предположений.

— Кавалеристы, как мы убедились, переправились через реку. Если бы они что-то замышляли, то не поступили бы так, — уверял он.

— Они всего лишь хотели нас обмануть, — возражал я. — Если бы они остались на этом берегу, то мы догадались бы, что произойдет, и йербатеро был бы поосторожнее. Когда мы перестали за ними следить, они снова вернулись сюда и спрятались в засаде.

— Но вы же говорите, что они покушались лишь на вас одного! Тогда какое им дело до Монтесо?

— Они наверняка думали, что мы будем возвращаться вместе. Но им пришлось довольствоваться только вашим братом.

— Будьте добры, опишите-ка мне этих людей! — обратился ко мне хозяин эстансии. — До сих пор вы ничего о них не сказали.

Я исполнил его просьбу.

— Так вы говорите, фамилия того майора была Кадера? Понимаю теперь, о ком идет речь. Кадера — отъявленный мятежник, он уже несколько раз переправлялся через реку Уругвай, чтобы добыть лошадей. Вчера в дороге я узнал, что он снова находится по эту сторону границы и его преследуют. Это был он, и никто иной! Зря вы отпустили его!

— Иначе бы ваш брат остался в плену!

— Все равно они его снова схватили. А так, пока Кадера находился бы у вас в руках, его люди не сделали бы брату ничего плохого. Теперь они опять его похитили, и другого такого же заложника, как майор, у нас нет.

— Какое несчастье! — посетовала сеньора. — Они убьют его.

— Нет, этого я не боюсь, — успокоил ее хозяин эстансии. — Они либо с досады заставят его вступить в их отряд солдатом, либо потребуют за его освобождение определенную денежную сумму.

— Я думаю, им нужен выкуп, — согласился брат Иларио. — Убивать его они не станут. Ну а тот, кого насильно забрали в солдаты, приносит больше вреда, чем пользы. Это правило, пожалуй, им известно. Как я понимаю, ваш брат богат. И они это знают, лейтенант навел справки. Поэтому, я думаю, они потребуют от йербатеро огромную сумму.

— Разбой, вымогательство! Немедленно еду в Монтевидео, пусть наше правительство тотчас сообщит об этом в Буэнос-Айрес!

— Вы не думаете, что это обернется бедой для вашего брата? — спросил я его. — Пока вы попадете в Монтевидео, пока правительство направит протест в Буэнос-Айрес и там после долгих разбирательств отыщут виновного, люди с болас расправятся с вашим братом.

— Это верно. Значит, нам надо пуститься в погоню за похитителями?

— Да. Мы будем преследовать их до тех пор, пока не представится удобный повод освободить пленника. Как именно нам это удастся сделать — с помощью переговоров, хитростью или силой, — зависит от ситуации.

— Вы правы. Поедем немедленно. Я прикажу всем моим гаучо, всем, кто может отлучиться, быстро снаряжаться в дорогу!

Он намеревался уйти.

— Постойте, сеньор! — остановил я его. — Не будем спешить.

— Но нельзя терять ни минуты!

— Верно, но сперва надо все тщательно обдумать. Во-первых, намерены ли вы сами отправиться в погоню?

— Что за вопрос! Конечно!

— А дамы согласны на ваш отъезд?

Обе дамы заявили, что он обязан спасти своего брата. Правда, они сказали, что это предприятие чревато, наверное, немалыми опасностями, и потому они весьма обеспокоены, но все же долг превыше испытываемых ими страхов.

— Вы видите, что не о чем тут и думать, — заговорил хозяин эстансии. — Мы едем.

— Но нам нужно снарядиться совсем, и более тщательно, чем обычно. Чтобы не задерживаться нигде, надо взять с собой запас пищи на несколько дней и выбрать лучших лошадей.

— Это не потребует много сил и времени.

— Нужно много денег, чтобы выкупить вашего брата, если не удастся освободить его по-другому.

— Я запасусь ими. Но теперь-то мы готовы, мне надо сказать гаучо, чтобы…

— Постойте! — прервал я его. — У вас есть гаучо, знающие местность возле границы?

— Нет.

— Тогда они нам не нужны. Чем больше людей мы с собой возьмем, тем труднее наша задача. Все равно, полсотни человек мы не наберем, поэтому придется прибегнуть к хитрости. Чем больше нас будет, тем легче нас обнаружить.

— Я согласен с вами, — добавил брат Иларио. — Не хотелось бы прибегать к силе, не нужно проливать кровь. Ваши гаучо только привлекут к нам ненужное внимание.

— Вы говорите «к нам»? — спросил его владелец эстансии. — Вы выражаетесь так, словно решили к нам присоединиться?

— Да, конечно.

— Постойте! Но человеку вашего звания…

— Разве мое звание мешает мне ездить верхом?

— Нет, конечно, нет. Но, может быть, нам придется сражаться!

— Ничего, повоюем!

Владелец эстансии отступил назад и изумленно заглянул собеседнику прямо в глаза:

— Повоюем? Вы тоже? — спросил он.

— Кто же мне запрещает? Разве член ордена, не являющийся духовным лицом, не вправе оборонять свою жизнь от посягательств на нее? Разве не может он защититься силой от коварства или произвола?

— Не знаю, как и ответить на эти вопросы, сеньор. Именно так, как вы, выразился бы и знаменитый Брат-Ягуар.

— Вам он знаком?

— Я не видел его пока, но много слышал о нем. Собственно говоря, он — один из тукуманских монахов, но все время проводит в разъездах. Он отправляется то к индейцам в сельву, то в пампу, то в Анды. Он не боится ничего, ходит на ягуара с ножом. Его страшатся, хотя он никогда не проливает кровь, готов помочь любому, кого обижают, невероятно силен. Разве вы не слышали ничего о нем?

Брат Иларио, улыбнувшись, ответил:

— Слышал, но только от людей, его пока не видевших. Те, кто его знает, не имеют обыкновения говорить мне о нем.

— Сеньор, а если я предположу, что вы и есть тот самый Брат-Ягуар?

— Разумеется, именно так меня и зовут.

— Тогда я уверен, что вы присоединитесь к нам.

— Делаю я это не из любви к приключениям и схваткам, сеньор. Ваш брат вместе с этим сеньором и своими йербатеро собирается поехать в Гран-Чако. Мне тоже надо там побывать… и потому я попросил разрешения присоединиться к ним. Мне позволили, и теперь я считаю себя спутником и товарищем вашего брата. Значит, я обязан ему помогать. Я не буду убивать никого из наших противников, ведь я не смею осквернять свои руки ничьей кровью, даже кровью злейшего врага, зато я хорошо знаю пограничную реку и надеюсь немало вам помочь.

— Я вам очень признателен. Впрочем, быть может, мой брат вовсе не у этих людей, а попал, возвращаясь, в какую-то иную беду. Он мог просто свалиться с лошади и теперь лежит где-нибудь на ранчо.

Едва он это произнес, как один из пеонов доложил ему, что во дворе находится всадник, который намерен поговорить с сеньором.

— Кто же это? — спросил Монтесо.

— Один из кавалеристов, прибывших вчера вместе с лейтенантом, чтобы купить лошадей.

— Введите его сюда!

Мы удивленно переглянулись. Майор Кадера прислал нам гонца!

— Мы наконец узнаем, что же случилось! — сказал хозяин эстансии.

— Я был бы премного вам благодарен, если бы вы позволили мне вести переговоры, — предложил я.

— Почему? Вы думаете, что я не гожусь на это?

— Вовсе нет! Ведь вы знаете здешнюю жизнь лучше меня, но вы — брат того самого человека, о ком пойдет речь, и потому я думаю, что посторонний более объективно отнесется к случившемуся.

— Вы правы. Поговорите с ним!

Тем временем посланец вошел. Он был одним из тех двоих, чей разговор я подслушал вчера утром. Увидев меня и Брата-Ягуара, он несколько побледнел.

— Чего вы хотите? — спросил я его.

— От вас ничего, — заносчиво ответил он. — Мне надо поговорить лишь с сеньором Монтесо.

— Он поручил мне принять вас.

— Тогда передайте ему это письмо!

Он вытащил из кармана конверт и протянул его мне. На конверте чернилами было написано имя хозяина эстансии. Я передал послание адресату. Тот, увидев надпись, промолвил:

— От моего брата. Узнаю его почерк.

Он вскрыл конверт, прочел содержимое и побледнел. Достав из кармана карандаш, он написал короткое замечание и передал письмо мне и Брату-Ягуару. Оно гласило:

«Мой брат! Я опять попал в руки тех, от кого мы ускользнули. В дороге мы, к несчастью, наткнулись на Хосе, который покинул Санта-Фе раньше, чем мы думали. Его тоже схватили. Немедленно вручи подателю сего письма 10 000 боливиано[104], которым я смогу найти отличное применение, если получу их вовремя. Если вы опоздаете, то ввергнете и себя, и нас в большую беду. Доверьтесь посыльному и не расспрашивайте его ни о чем. Не препятствуйте ему, этим вы крайне ухудшите наше положение. Ему строго-настрого заказано обмолвиться с вами хотя бы единым словечком. Твой брат Маурисио».

Под этими строками хозяин эстансии приписал следующее:

«Дамы не должны ничего знать о том, что схвачен Хосе. Они придут в ужас».

Все было правильно. Я сунул письмо в карман.

— Вам известно содержание этого письма? — обратился я непосредственно к посыльному.

— Да.

— Что говорится в нем?

— Чтобы вы выплатили мне десять тысяч боливиано.

— Вы один здесь?

— Да.

Он отвечал быстро, не раздумывая. Тем не менее я понял, что он солгал.

— Вы говорите неправду! С вами здесь еще кто-то!

— Вы ошибаетесь, сеньор!

— Не ошибаюсь. Это видно по вашему лицу, то же подсказывает мне здравый смысл. Вас не могли послать сюда одного. Никто не знал, как вас примут. Поэтому с вами послали еще одного человека, который в случае, если с вами что-то произойдет, тотчас сообщит обо всем майору.

— Это не так! — настаивал он.

— Посмотрим! Я не верю вам. Вы знаете, что сеньор Монтесо намерен сделать с деньгами?

— Нет.

— Еще одна ложь. Вы знаете, что они послужат выкупом. Впрочем, готов признать, что вы — чрезвычайно смелый человек, раз пробрались на эстансию Дель-Йербатеро. Разве вы не знаете, что вас здесь ждет?

— Да, дружеский прием.

— А если на этот раз ошибаетесь именно вы?

— Тогда йербатеро придется горько пожалеть. Если я не вернусь к определенному сроку и не привезу с собой денег, вы вряд ли его когда-нибудь еще увидите. Он отправится в одно очень отдаленное место, откуда никто обычно не возвращается.

— Гм! Я понимаю, конечно, что сила на вашей стороне. Но кто поручится, что вы ведете честную игру?

— Майор дал честное слово, что отпустит сеньора, как только я доставлю деньги.

— Ваш майор уже два раза нарушил свое слово. Я не доверяю ему. Заговелась лиса — загоняй гусей. Один раз ему денежки отдадим, он их другой раз потребует.

— Нет, разумеется, нет.

— Хорошо, допустим, майор окажется честным человеком. Но кто нас уверит, что вы тоже честны? Десять тысяч боливийских песо — это богатство для вас. Как нам быть, если вы заграбастаете денежки и не вернетесь к майору?

— Сеньор, я же не мошенник!

— Так! Ладно, лицом вы, конечно, на вора не похожи, и я, пожалуй, доверился бы вам. Но вы же понимаете, что дело это настолько важное, что за пару минут его не решишь.

— Я в этом не разбираюсь. Мне ждать долго нельзя.

— Тогда ступайте на кухню и пообедайте. Когда вы вернетесь, узнаете о нашем решении. Я согласен на ваше условие.

Десять тысяч боливиано в пересчете на немецкие деньги равны почти двадцати девяти тысячам марок. Поэтому вполне понятно, что хозяин эстансии спросил меня:

— Вы действительно намерены отдать ему деньги, сеньор?

— И не подумаю.

— Тогда моего брата не удастся освободить!

— Именно тогда он выйдет на свободу. Мы же знаем теперь, что он находится у этих людей.

— Но мы не знаем, где они!

— Выясним. Посыльный говорит, что на него можно положиться! Впрочем, он не один здесь.

— Вы так думаете?

— Да. Или вы считаете, что этому человеку доверят такую большую сумму?

— Это было бы невероятно! Его сопровождает либо сам майор, либо лейтенант, так ловко заманивший нас в западню и доказавший своему начальнику, что заслуживает его доверия. Если здесь майор, то мы выиграли. Если лейтенант, то нам придется схватить его и заставить показать дорогу к своим.

— Сеньор, это слишком опасно! Моего брата убьют!

— О, нет! Ведь майор вовсе не знает, что мы ответили посыльному. Пока он его ждет, мы явимся сами.

— Допустим, вы правы. Но как мы узнаем, где находится настоящий посыльный?

— Нам скажет кавалерист, сидящий сейчас на кухне. У вас в самом деле есть требуемая сумма?

— По счастью, да. На днях я получил много денег.

— Сеньор, не будем говорить об этом кавалеристу. Он легко поверит, что вам не хватает денег. Чтобы собрать недостающее, вы поедете к соседу. Гонец будет ждать вашего возвращения, но не здесь, на эстансии, нет, он вернется к своему спутнику. Я последую за ним и узнаю, где тот прячется. Дайте мне полосатое пончо и другую шляпу. Пусть на дворе стоит оседланная лошадь. Лучше полагаться на собственную смекалку, чем доверяться подобным людям. Посыльный не сразу поедет в нужном направлении, вначале он будет двигаться окольным путем. Но я не дам сбить себя с толку.

— Можно мне поехать вместе с вами, сеньор?

— В общем-то, мне хотелось бы отказать вам. Ваше участие могло бы испортить мой план. Но все-таки я не стану возражать, если вы пообещаете слушаться меня.

— Само собой разумеется.

— Тогда велите седлать для нас двух самых быстрых лошадей и приготовить два лассо.

— У вас же есть одно, у меня тоже!

— Нам нужны еще два. Возьмите также болас, и пусть лошади стоят наготове не внизу во дворе, а где-нибудь поблизости, где их не видно. Не думаю, что его напарник укрылся у вас в усадьбе. Эти люди прибыли с запада. Значит, искать надо в той стороне. На голой земле не укроешься. Поэтому их нужно искать где-то в ложбине. Если мы сообразим, то доберемся до этого укрытия раньше самого кавалериста.

Владелец эстансии отдал все необходимые распоряжения. Потом мы стали ждать возвращения посыльного. Тот живо управился с обедом. Вид у него был очень уверенным. Может быть, он думал, что там, где кормят и поят, нечего бояться подвоха. Поэтому, не дожидаясь, пока с ним заговорят, он спросил:

— Ну, что вы решили?

— Мы решили уладить все полюбовно, — ответил я. — Но десять тысяч — это слишком много!

Чтобы усыпить его бдительность, я сделал вид, что торгуюсь.

— Вовсе нет! — возразил он.

— Вдумайтесь: такая сумма равна целому состоянию!

— Но йербатеро должен был знать, сколько денег сможет дать его брат, иначе бы не просил.

— С него потребовали.

— Нет. Он сразу нам предложил эту сумму.

— Чушь! Скажите, можно ли сбавить сумму выкупа?

— Ни на песо. Мне так приказали. Йербатеро заверил нас, что его брат отдаст эти деньги.

— Странно. Неужели он не знает, что десять тысяч боливиано в доме не валяются, даже у богатого хозяина?

— Что вы меня об этом спрашиваете? Мне-то какое до этого дело?

— Очень даже большое! Какие инструкции вы получили на тот случай, если сеньор не сможет сразу выложить все требуемые деньги?

— Вообще никаких, я должен сам все решать.

— Тогда я хочу сделать вам одно предложение. Мы передадим вам шесть тысяч наличными, а остальное — векселем на четыре тысячи боливиано.

— Нет, нет! Вексель я не могу принять. Это мне запрещено. Мы не рискнем получать по нему деньги.

— Гм! Тогда сеньору Монтесо придется взять взаймы недостающую сумму. На днях его сосед получил деньги. Сеньор Монтесо может выдать вам чек, с которым вы обратитесь к этому человеку.

— Спасибо! На это я не соглашусь. Мне хотелось бы как можно меньше людей впутывать в это дело. Я возьму деньги лишь у хозяина эстансии.

— Ладно, тогда он сам доставит их сюда.

— Много времени это займет?

— Если он застанет соседа дома, то, пожалуй, часа через три вернется.

— Гм! Тогда я подожду!

— Вот и хорошо. Отдохнете как следует на эстансии.

— Покорнейше благодарю, сеньор! Не буду вам мешать. Я лучше пока отъеду, а через три часа вернусь.

— Как вам угодно! Но имейте в виду: после того как мы отдадим вам деньги, мы потребуем с вас расписку!

— Мне ничего насчет этого не говорили.

— Нет, расписка обязательна. Если майор не выдал вам ее заранее, вы можете написать ее и от своего имени.

— То есть вы хотите сказать, что доверяете мне?

— Порукой нам служит ваше честное лицо.

— Вы мне льстите, сеньор. Я вижу, вы хотите уладить дело, как подобает кабальеро. Это меня радует. Доверимся друг другу. Adios![105]

Он вышел, а я бросился к окну. Спрятавшись за гардиной, я выглянул во двор и увидел, что посыльный, миновав ворота, повернул налево. Тогда я поспешил вниз, к воротам, и заметил, как возле ближайшей изгороди из кактусов он еще раз повернул налево. Конечно, я метнулся в тот угол двора; мне было видно, как всадник мчался галопом в открытую степь, устремляясь прямо на восток. Я вернулся и направился к себе в комнату, куда сегодня пока еще не заходил. Я взял штуцер. В комнате появились два новых предмета — пончо и шляпа. Я оделся, перекинул штуцер через плечо, и тут вошли хозяин эстансии и Брат-Ягуар.

— Ну, куда он направился? — спросил первый.

— На восток. Следовательно, ему нужно попасть на запад. Не обижайтесь на мой вопрос, сеньор Монтесо: вы хорошо ездите верхом?

— Что за вопрос? — улыбнулся он. — Конечно.

— Может быть, это придется еще доказывать. Вы сумеете на полном скаку удержаться на боку лошади?

— Как это? Я такого никогда не видывал.

— Индейцы Северной Америки часто применяют этот трюк.

— Но можно ведь упасть!

— О нет. Вот для чего нужны два лассо. Мы обвяжем их лошадям вокруг шеи, больше ничего не надо. Теперь, если враг окажется по правую руку от нас, мы спрячемся с левой стороны. Мы медленно выскользнем из седла и, повиснув ногой в стремени, вцепимся руками в лассо, обвивающее шею лошади. Так мы уляжемся вдоль левого бока лошади и из-под ее шеи сможем выглядывать вправо и даже стрелять в том направлении.

— Ничего из этого не получится. Разве можно удержаться в стремени?

— Ваши стремена очень непрактичны, в них поместится лишь большой палец. К счастью, они состоят из двойного ремня, и вам можно сунуть ногу между его половинами. Вот так и удастся перехитрить врага. Если он находится вдали и не видит седло, то думает, что просто лошадь отпустили пастись.

— Сеньор, у меня ничего не получится.

— Посмотрим. Пора идти.

Мы отправились в загон и, выбрав лошадей, каждой несколько раз обмотали шею ремнем. Во дворе все еще стояла лошадь, на которой я прибыл. Я взял свою подзорную трубу из седельной сумки, после чего мы удалились. Монах пожелал нам удачи, а дамы, пребывавшие в верхней комнате, окликнули нас, попросив быть поосторожнее. Мы поехали на северо-запад. Когда дом почти скрылся из виду, мы остановились; я поглядел на восток и через некоторое время заметил кавалериста. Он все еще придерживался взятого поначалу направления, но уже перешел на шаг.

Мы помчались по степи карьером. Как же велика была эстансия! Лишь через десять минут мы добрались до ее границы и затем медленно повернули на юг. Вокруг не было видно ни одной изгороди. Я пригнулся, разглядывая траву, мой спутник поступил так же.

— Посмотрим, кто из нас первым обнаружит след, — сказал он. — Если он здесь вообще есть.

— Должен быть!

Мой спутник признал, что в седле я держусь искуснее, чем он. Поэтому он хотел превзойти меня в зоркости. Я сделал вид, что не замечаю его рвения. Вскоре я выпрямился в седле, потому что обнаружил след. Монтесо же проехал мимо, я тоже не стал останавливаться.

— Гм! — сказал он наконец. — Не кажется ли вам, сеньор, что мы напрасно тратим время?

— Вот именно!

— Значит, вы признаете, что ошиблись?

— Нет.

— Но вы же ничего не нашли!

— Я-то нашел. След мы проехали.

— Почему же вы ничего не сказали мне?

— Потому что хотел доказать, что приезжий немец может ориентироваться в Уругвае не хуже вас, здешних.

Мы повернули назад и спешились. Хотя земля была сухая и глинистая, следы копыт на ней все-таки отпечатались. Я указал на них своему спутнику. Он с удивлением посмотрел на меня, но в конце концов смущенно согласился, что здесь проехали три лошади.

— Значит, посыльного дожидаются двое? — спросил он.

— Да, иначе быть не может. Поехали по следам!

Мы продолжили путь, пока не заметили, что след сворачивал в сторону ложбин. Я спрыгнул наземь и взвел курок.

— Мы, что, пойдем пешком? — удивленно спросил Монтесо.

— Если поедем верхом, то они увидят нас скорее, чем мы их, и приготовятся к встрече. Этого можно избежать.

Долго искать не пришлось, едва я навел трубу, как сразу заметил фигуру, восседавшую на вершине одного из холмов. Повернувшись к нам спиной, человек всматривался в сторону эстансии. Мой спутник, глянув в подзорную трубу, промолвил:

— Наверняка это один из них. Хорошо, что он не оборачивается, иначе даже на таком расстоянии все равно заметил бы наших лошадей. Что будем делать?

— Чтобы быстрее подобраться к нему, поедем верхом, но будем держаться ложбин. Теперь мы знаем, где эти люди, поэтому сможем подкрасться к ним даже на лошадях.

Ложбины оказались сырыми, глубокими и довольно узкими. Они извивались вокруг холмов и были покрыты кустарником. Следы здесь виднелись очень отчетливо.

Подъехав достаточно близко, мы спешились. Я пополз вверх по склону, чтобы рассмотреть сидящего. Он исчез, но это было даже к лучшему. Я хорошо запомнил то место, где он находился. Нас разделяли всего два изгиба ложбины. Лошадей надо было оставлять здесь, мы привязали их к кусту, но сняли с их шей лассо, ремни пригодились бы нам в качестве пут. Итак, мы двинулись вперед, потом — налево, и теперь всего один поворот разделял нас, всего один поворот направо. В этом месте склон оврага был длиннее и круче, чем где-либо еще. На самом дне скопилась стоячая вода, окаймленная густыми, высокими зарослями мимозы. По ту сторону озерца пара лошадей пощипывала кусты. С этой же стороны, слева от нас, слышны были голоса, но людей мы пока не видели.

— Они там! — шепнул мне мой спутник. — Вперед! Набросимся на них!

— Нет. Мы подкрадемся к ним. Сделать это очень легко — нас прикроют мимозы. Следуйте за мной, повторяйте мои движения и избегайте любого шума! Ружья мы положим здесь, они нам только помешают. Нам надо попробовать подойти к ним вплотную, я подберусь к одному, вы — к другому. Затем мы схватим их за шею и сдавим глотку. Только действовать надо обязательно синхронно.

— Мы почти как индейцы! Мне это нравится, сеньор.

Он был рад вообразить себя индейцем. Будь я один, я был бы более уверен в успехе, но, впрочем, я не очень опасался ошибок своего спутника.

Итак, я полз впереди, он — за мной. Ветки на стеблях мимоз начинались лишь в локте[106] от земли, мы легко и споро продвигались вперед. Трава здесь, вблизи от воды, разрослась пышно. Возле кустарника она вымахала почти в локоть вышиной.

Когда голоса стали слышны отчетливо, спрятавшись за ветками, мы уселись на корточки, наши противники лежали в высокой траве, совсем неподалеку от края кустарника.

— А если он не вернется, если они его схватят? — послышался вопрос.

— Не посмеют, — прозвучало в ответ.

Я мгновенно узнал по голосу лейтенанта.

— А если все же посмеют?

— Это им дорого обойдется. На эстансию мы подпустим красного петуха, а обоим Монтесо перережем глотки.

— Только какой в этом прок! Впрочем, меня беспокоит одна мысль: что, если этот немец уже прибыл сюда вместе с Братом-Ягуаром? Тогда у нашего гонца дела плохи.

— Так или иначе они скажут ему либо «да», либо «нет»!

Мой спутник толкнул меня локтем. Он сгорал от нетерпения, готов был немедленно действовать, но я не хотел торопиться. Прежде всего надо было узнать, где майор поджидал своих гонцов. Если бы мне удалось узнать это, то, на мой взгляд, удача нам была бы обеспечена. Мы, по крайней мере, знали бы, где повстречаем своих противников, и сэкономили бы время, необходимое для их поисков.

— Оставим эти разговоры, — предложил второй. — Нам строго приказано сбить погоню с толку, и я знаю средство, которое нам поможет.

— Какое?

— Мы разъедемся, а потом опять встретимся. Те, наткнувшись на три следа, не поймут, по какому из них нужно ехать.

— Болван! Да они по любому следу доберутся до нас.

— Господи! Об этом я не подумал.

— Да, на твой ум полагаться, конечно, нельзя. Если они за нами погонятся, то нас спасет лишь прыть наших коней. Мы тотчас тронемся в путь и будем ехать всю ночь. К счастью, светит луна.

— Но это им тоже на руку.

— Не совсем. При лунном свете они все-таки не заметят наших следов. Главное — как можно скорее добраться до лагеря. Тогда мы сообщим нашим о погоне и встретим непрошеных гостей так, как они этого заслуживают. Но если они раньше настигнут нас, то…

— То и это не играет особой роли, — подхватил его компаньон.

— Почему это?

— Потому что, опасаясь за судьбу пленников, они не причинят нам вреда.

— Гм! Да. Это верно. Но если они призовут на помощь военных и нападут на нас, то перевес окажется на их стороне и с нами все будет кончено. Никакой Лопес Хордан нас тогда не спасет. К счастью, Peninsula del Cocodrilo[107] расположена очень выгодно, так что мы… Тихо, слушай!

Раздался цокот копыт. Оба лазутчика привстали. Нападать на них было уже поздно, к ним подъехал кавалерист. Мы видели, как возле кустов он спрыгнул с лошади.

— Ну? — спросил лейтенант.

— Деньги получим, — прозвучал ответ. — У самого хозяина эстансии денег не хватило. Он поехал к соседу, чтобы занять остальное.

— С кем ты говорил?

— С немцем и монахом.

— А что, хозяина не было?

— Был.

— Так тебе надо было говорить с ним, а не с немцем!

— Я так и хотел сначала, но потом даже обрадовался, что имею дело с немцем, тот вел себя очень толково. Монтесо, вероятно, отказался бы выдать деньги, но этот немец уговорил его.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи все еще раз, с подробностями.

— Долго я говорить не могу, мне нужно еще полтора часа, чтобы сделать крюк и сбить их с толку. Я заехал всего на несколько минут — доставить вам новости и успокоить вас. Итак, слушайте!

Он дословно пересказал наш разговор в эстансии. Они задумались, но ненадолго. Лейтенант спросил:

— Не видел, следом за тобой никто не поехал?

— Я часто останавливался и оглядывался. Никого не заметил.

— Этот немец наверняка что-то замышляет. Будь осторожен! Получишь деньги, езжай напрямик сюда. Нам надо будет как можно быстрее сматываться, нельзя терять ни минуты. Только не подписывайся своим настоящим именем.

— Разумеется. Ну, я поехал. Нельзя заставлять сеньоров ждать.

— Да, держись там. Не доверяю я им.

— Я тоже. В случае чего воткну немцу нож в брюхо, вскочу на лошадь, и поминай как звали! Adios!

И он уехал.

— Мне эта история мало нравится, — заявил лейтенант, когда они остались вдвоем. — Почему они не отдали ему хотя бы часть денег?

Его напарник уселся в траву, вытащил игральные карты и сказал:

— Ничего не поделаешь, придется ждать! Зажжем по сигаретке да поиграем! Согласен?

— Да, поиграем! Будь что будет, мы-то здесь в полной безопасности.

— Ошибаетесь, сеньор! С безопасностью у вас плохи дела.

Я подал знак своему спутнику и с этими словами выскочил из-за кустов, левой рукой схватил за глотку так все еще и не пригнувшегося лейтенанта, а правой стукнул его по голове. Он рухнул наземь. Монтесо действовал не менее проворно. Сзади он обеими руками обхватил своего противника за шею и стиснул ее. Тот стонал и дрыгал ногами. Беднягу быстро обезоружили и связали с помощью лассо. Что до лейтенанта, то он пролежал без сознания всего несколько минут. Но стоило ему шевельнуться, как другим лассо скрутили и его. Когда он открыл глаза, то скорчил неописуемую гримасу.

— Немец! — пробормотал он.

— Да, немец, сеньор! — кивнул я ему. — Мне очень лестно, что вы меня все еще помните.

— Вы — дьявол!

— О нет, сеньор! Я, скорее, ангел терпения. Уже целых полчаса лежу у вас за спиной в кустах, слышу, как вы меня ругаете, и все же не затыкаю вам рот. Я прощаю вас даже за то, что вы проявили невежливость и прислали ко мне своего помощника, вместо того чтобы прийти самому. Но поскольку я человек воспитанный, то специально прибыл, чтобы пригласить вас на эстансию Дель-Йербатеро.

— Я требую, чтобы меня освободили, — прорычал он.

— Потерпите немного. О вашем освобождении мы поговорим несколько позже, пожалуй, через несколько недель.

— Не паясничайте! Речь идет о жизни йербатеро и его племянника.

— А кроме того, о десяти тысячах боливиано. Ну так вот, вы не получите ничего: ни денег, ни жизнь пленников.

— Там видно будет! Прежде всего я требую, чтобы со мной обращались как с офицером! Я — офицер Восточного берега и служу под началом Латорре!

— Прежде, когда вы не знали, что вас подслушивают, вы ссылались на Лопеса Хордана. Никакой вы не офицер, а обыкновенный бандит с большой дороги, и обращаться с вами надо соответственно.

— Тогда пленники умрут!

— Я уверен, что встречу их в районе Peninsula del Cocodrilo. Мы отправимся туда немедленно.

— Дьявол! — рявкнул он.

— Вы же сами сказали, что вас там ждут и что это место очень подходит для ваших целей. Быть может, майору будет очень легко обороняться на этом Крокодильем полуострове, хотя еще вероятнее, что при нашем появлении он с испугу просто-напросто бросится в воду и его сожрут крокодилы.

— Сперва он швырнет к крокодилам своих пленников!

— Мы попытаемся этому помешать. И, чтобы выиграть время, мы немедленно отправляемся в путь. Позвольте помочь вам взобраться на лошадь!

— Я останусь здесь!

— Батюшки! Из соображений учтивости я сам усажу вас. Придется, правда, связать вам руки за спиной, а ноги — под животом у лошади. Я думаю, мы научим вас послушанию.

— Как же вы собираетесь это сделать?

— Очень просто: дам несколько оплеух. С людьми такого пошиба мягче обращаться нельзя.

— Вы не посмеете поднять на меня руку!

— Да перестань же ты угрожать! — вышел я из себя. — Ты — подлец, и обращаться с тобой нужно как с подлецом. Вы хотели убить меня, похитили человека, чтобы потребовать за него выкуп! Еще одно слово, и я брошу тебя в воду! За свои действия я отвечаю. А теперь поднимайся! И не вздумай сопротивляться!

Я одним рывком поднял его и толкнул в сторону лошади. Он скрежетал зубами, но не осмеливался возражать или противиться. Я развязал ему ноги, чтобы он сел на лошадь, а затем, когда он уселся, снова связал их. Монтесо проделал то же с другим пленником, не проронившим ни слова и буквально оцепеневшим от ужаса. Мы увели их лошадей, взяли наши ружья, спрятанные в кустах, и вернулись к нашим лошадям. Затем галопом поскакали на эстансию. Кони вместе с пленниками следовали за нами, мы держали животных за уздечки. Тем временем гаучо, остававшиеся в поместье, обсуждали происшедшее. Заметив, что мы возвращаемся вместе с пленными, они приветствовали нас ликующими криками. Я собрал людей и попросил их встретить третьего вымогателя как можно любезнее, чтобы он не заподозрил, какой прием ожидает его на самом деле. Оба его товарища были отведены в соседнюю комнату и привязаны к стульям так, что не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни туловищем. Потом Монтесо поведал о наших приключениях. Глаза Брата-Ягуара радостно засверкали. Когда отчет был окончен, он протянул руку и сказал:

— Сеньор, с вами я отправлюсь в Гран-Чако. Мы поймем друг друга и не бросим в беде. А что будем делать с нашей добычей?

— Сперва надо убрать всех четырех лошадей в загон, чтобы, возвращаясь, гонец не заметил их. Иначе он тут же поймет, что случилось, и спасется бегством.

— Это у него не выйдет! — решил Монтесо. — Сюда его впустят, но отсюда не выпустят. Уж об этом я позабочусь.

— Сеньор, есть у вас комната, где можно было надежно запереть пленников?

— Есть, и не одна. Сбежать оттуда невозможно. Но сколько же мне их держать у себя?

— Сколько вам будет угодно. Хотите немедленно передать их властям?

— Стоит ли вообще это делать?

— По крайней мере, не сейчас. Если мы передадим их властям, то о случившемся быстро станет известно. Вы же знаете: слухами земля полнится. Майор услышит обо всем раньше, чем мы проберемся к нему, и скроется.

— Вы правы. До нашего возвращения я запру пленников здесь.

— Это самое лучшее. Потом, смотря по обстоятельствам, вы решите, стоит ли передавать их судьям или, чтобы избежать неприятностей, нужно выпустить их. Что же касается нас, то, как только схватим третьего, мы отправимся в путь. Брат Иларио, известен ли вам Крокодилий полуостров на реке Уругвай?

— Нет. Я думал, что досконально знаю оба берега реки, но такого названия я не слышал. Вообще в лагунах встречается немало крокодилов[108]. Вы не собираетесь расспросить пленников?

— Нет. Они могут легко обмануть нас, и мы не в силах изобличить их ложь. Нам помогут следы наших врагов, а также люди, которых мы встретим возле реки. Они могут знать, где находится этот полуостров, я уверен в этом.

Тем временем пеон сообщил о прибытии гонца. Когда тот вошел, то встревоженно осмотрелся, но не заметил здесь никаких изменений. Наши лица, хотя и были серьезны, как в момент его первого появления, но не выглядели враждебно. Поэтому он спросил хозяина:

— Ну что, побывали у соседа, взяли деньги?

— К сожалению, нет. Его нет дома. Я смогу получить их лишь завтра.

— Но я не могу столько ждать!

— Не понимаю, почему вы не можете здесь остаться, пока я не заполучу деньги?

— Мне приказано ждать не больше двух-трех часов. Отдайте мне хотя бы то, что у вас есть.

— Я же не спасу этим брата. Ведь вы сказали, что не примете меньшую сумму.

— Ну так позже я получу недостающую часть.

— Я бы предпочел позже отдать все сразу. Выплачивать по частям нет смысла, раз пленных вы освободите, лишь когда получите от меня всю эту сумму.

Посыльный смутился. Он видел, что брат Иларио медленно направился к двери, но не подозревал, что тот отрезал ему путь к бегству. Что же касается меня, то до сих пор я молчал, медленно подвигаясь к распахнутому окну. Я выглянул наружу. Во дворе уже не было лошади, на которой приехал посыльный. Ее увели.

— Тогда я не знаю, что мне делать! — мрачно заявил он.

— Я бы на вашем месте, — предложил я, — вернулся к майору и получил у него новые указания.

— Но это слишком долго. Неужели пленным придется томиться все это время?

— Все равно ничего не изменишь. Впрочем, Peninsula del Cocodrilo не такое уж неприятное место. Вы же чувствуете себя там вполне терпимо.

— Боже мой! — изумленно воскликнул он. — Вам известно, где находится майор, и вы знаете это место?

— Вы сомневаетесь в этом?

— Сеньор, майор, по-видимому, был прав, когда назвал вас дьяволом.

— Большое спасибо! Передайте майору привет от меня, когда будете получать новые приказы, а также скажите ему, пусть остерегается Латорре!

— Мы сами входим в отряд Латорре!

— Вы хотите сказать, в отряд Лопеса Хордана? Такого рода имена, за которыми скрываются совершенно разные страны, народы и партии, нельзя путать. Я предполагаю, что Латорре послал за вами вооруженный до зубов отряд, чтобы изловить майора.

Посыльный настолько забылся, что ответил:

— Никто не скажет ему, где находится Крокодилий полуостров и что это за место!

— Подумаешь! Вы же слышали, что я знаю о нем.

— Тогда вы — единственный белый, которому Педро Уйнас сказал о нем.

— Педро Уйнас? — быстро переспросил Брат-Ягуар, бросив на меня многозначительный взгляд, так как понял, что я хочу выведать расположение Крокодильего полуострова. — Я знаю его, и, когда я вновь его навещу, он радушно примет меня.

Я понял, что мы узнаем, что хотим; поэтому прекратил расспросы, сказав:

— Видите, ваши секреты не такие уж и секреты. А кроме того, вы обманули меня. Вы сказали, что прибыли сюда один.

— Это чистая правда.

— Наоборот, чистая ложь! Тут, недалеко, есть ваши люди.

Он удивленно уставился на меня, но промолчал. Потом взорвался:

— Сеньор! Черт возьми! Вы и впрямь дьявол!

— Вот и хорошо. Говорят, что дьявола ни пуля не берет, ни клинок. Значит, мне нечего бояться вашего ножа.

— Какого ножа?

— Вы же хотели воткнуть мне нож в брюхо, как заявляли вашему лейтенанту полтора часа назад.

Рот у него раскрылся от удивления, он был вне себя. Тем не менее рука его медленно потянулась к поясу, где был спрятан нож. Я выхватил револьвер и приказал ему:

— Ну-ка уберите руку от ножа, быстро!

Он побледнел и отдернул руку от пояса. Брат-Ягуар подошел к нему сзади и вытащил нож. Он попытался отбиться, но монах сказал ему сурово:

— Неужели ты поднимешь на меня руку? Опомнись, что ты делаешь!

Теперь он понял, в чем дело. И рванулся к двери. Но я успел встать у него на пути.

— Стоять! — приказал я. — А то придется стрелять в вас. Подойдите сюда! Посмотрите, что творится внизу!

Я взял его за руку и потянул к окну. Он не сопротивлялся.

— Где моя лошадь? — спросил он, выглянув.

— В одном надежном месте. Кстати, вы не один, кто нашел здесь прием, на который полтора часа назад вовсе не рассчитывал.

И я подтолкнул его к двери соседней комнаты, а хозяин асиенды открыл ее. Там были оба наших пленника. Посыльный пытался сохранять присутствие духа, но видно было, как дрожат его губы. Простонав, он залепетал:

— Сеньор, клянусь, что вы дьявол, настоящий дьявол во плоти!

— Раз вы в этом уверены, то понимаете, что сопротивляться было бы совершенно бессмысленно. Смиритесь со своим положением: оно все-таки лучше, чем то, что вы уготовили мне. Хотя вы и называете меня дьяволом, мы думаем, что нечистый этот гораздо человечнее, чем вы.

Его тоже скрутили, он не противился этому. Теперь все трое были связаны и рядком сидели на стульях. Сдвинуться вместе со стульями они не могли, потому что опрокинулись бы. Тем не менее мы оставили пеона с ними. После того как мы вышли из комнаты и прикрыли за собой дверь, хозяин поместья обратился ко мне:

— Ваш план удался, сеньор, но главное пока не сделано. И я, к сожалению, теперь глубоко сомневаюсь, что мы справимся.

— Я думаю иначе, — ответил я ему. — Как я уже говорил вам, я был бы полностью уверен в успехе, если бы отправился в дорогу один. Это знаете, как у хорошего повара, который любит готовить в одиночку, потому что знает, что с помощниками ему будет только сложнее. Однако в том случае, если они пунктуально следуют его указаниям, повар смеет надеяться, что оправдает ожидания своего господина.

— Хорошо! Вы меня убедили. Мы поедем вместе с вами и во всем будем подчиняться вам.

— Я этого вовсе не требую. Лишь когда мы прибудем на место, я попрошу вас следовать моим советам. Вы лучше меня знаете страну и обычаи ее жителей. Я смею надеяться, что лучше вас искушен в решении задач, подобных той, что нам предстоит. Силу мы применим лишь в самом крайнем случае, хитрость быстрее приведет нас к цели. Нам надо действовать осторожно — как ворам, потому что мы намерены выкрасть пленников у этих людей. Осмотрительности и изобретательности меня учили северные индейцы, а они хорошие учителя. Мы скоро тронемся в путь. Позаботьтесь же об оружии, провианте и снаряжении!

Хозяин асиенды показал нам комнату, в которой пленники под строгой охраной будут заперты до нашего возвращения. Когда мы водворяли их туда, лейтенант разразился угрозами. Он по-прежнему заявлял, что его отряд состоит лишь из солдат Восточного берега и поэтому мы будем строго наказаны за учиненное нами насилие. Но мы не обращали на это внимания.

Вскоре мы тронулись в путь. Мы взяли с собой вьючную лошадь, которая везла провиант и все нужные нам предметы. Дамы тревожились за Монтесо. Я пообещал его жене и дочери присматривать за ним.

Итак, мы выехали. Близился вечер, когда мы миновали границу эстансии Монтесо. Нас было восемь человек: владелец поместья, Брат-Ягуар, я и пятеро сборщиков чая, горевших желанием освободить своего товарища и предводителя. Сперва мы направились на ранчо, чтобы, как и обещали, похоронить покойного. Это имение лежало вдоль выбранного нами пути, поэтому не пришлось потерять много времени. Лошади ехали быстро, и мы достигли ранчо, едва стемнело. Там мы рассказали о случившемся. Славный Бюргли был так рассержен этими событиями, что стал умолять нас взять его с собой, чтобы дать такого рода людям достойный урок. Разумеется, мы отвергли его просьбу. Большой помощи он нам не принес бы, не говоря уж о том, что на ранчо его трудно было бы заменить.

Погребение состоялось в тот же вечер, при участии священника, доставленного из Монтевидео. После этого мы попрощались с милыми обитателями ранчо. Хозяин помог нам посуху переправиться через реку, поскольку возле берега у него была припрятана лодка, которую человеку стороннему не так легко было заметить. Я обещал ему обязательно заглянуть, если снова окажусь в этих краях.

На том берегу Рио-Негро нашим проводником стал Брат-Ягуар. Он считал, что знает местность лучше владельца асиенды и, конечно же, лучше, чем йербатеро. Так оно и было.

Луна светила так ярко, что путь было видно прекрасно. Мы проезжали мимо ранчо, эстансий и асиенд; иногда в стороне мелькали небольшие селения, названия которых я тут же забывал. К рассвету мы одолели немалое расстояние. Хозяин эстансии выбрал для себя и йербатеро лучших лошадей, под Братом-Ягуаром лошадь тоже была отменная, хотя по ее виду сказать этого было нельзя. Моя гнедая тоже исполняла свой долг. Мы с монахом, конечно, поменяли лошадей на ранчо и опять взяли своих. Настало время дать им немного отдохнуть, кроме того, надо было напоить животных. Йербатеро сочли все это ненужным. Они сказали, что, если мы загоним наших лошадей, получить новых не проблема. Но я настоял на своем, поскольку лошади тоже твари Божьи, и любой хороший наездник относится к животному как к самому себе.

Мы огляделись в поисках места, где могли бы спешиться. Чуть правее, в стороне от нашего пути, мы увидели, как поднимается легкий, тонкий дымок. В воздухе запахло гарью.

— Там расположена молочная ферма, — промолвил Брат-Ягуар. — Мне кажется, мы должны уже видеть ее отсюда, вот только дым меня настораживает. Ладно, надеюсь, что с добрыми людьми худа не приключится!

— Вы знаете хозяина? — спросил я.

— Да. Один пожилой сеньор с очень достопочтенной сеньорой; у них один-единственный сын и четыре гаучо. Он славится своими лошадьми и дорожит ими. Место здесь уединенное, в округе нет ни одного селения. Неужели его дом сгорел? Поехали туда!

Через несколько минут мы увидели пожар. Стены уже рухнули, и груда развалин еще слегка дымилась. Загоны были пустыми, лишь вдалеке мы увидели корову, наверное убежавшую от дыма. Лошадей же мы не увидели ни одной.

— Совершено нападение! — воскликнул монах. — Неужели здесь побывали люди с болас?

— Почему вы так решили? — спросил я.

— Потому что не видно животных.

— Они бежали из пожара.

— О нет. Взгляните же на эти изгороди из кактуса; сюда не сунется и самый дикий бык. Они не сами ушли отсюда, их выгнали. Видите, ворота открыты. Я подозреваю худшее.

Когда мы подъехали туда, то увидели, что все выгорело до основания. Подобрав несколько жердей, мы принялись шарить ими в горячем пепле и, к нашей радости, не обнаружили человеческих останков.

— Нам надо продолжить поиски, — сказал монах. — Сперва заглянуть в загоны.

Йербатеро направились в дальние загоны, остальные же, спешившись, осмотрели ближайшие. Вскоре йербатеро, судя по их крикам, кое-что нашли. «Кое-что» — это были несколько пленников, которых с помощью лассо крепко-накрепко привязали к колючей изгороди. То были старый владелец фермы, его жена и трое гаучо. Все они поранились о колючки, причем первые двое были очень измождены. Прежде всего им требовалась вода. Вблизи от дома находился колодец с журавлем, подобные можно часто видеть в венгерских степях. К нему мы доставили всех пятерых. Их пришлось скорее нести, чем вести. Пожилые хозяева были без сил, даже крепкие гаучо передвигались уже с большим трудом. Они собирались рассказать нам, что произошло, но мы попросили их помолчать и сперва набраться сил.

Вода возымела желаемое действие. Хозяева молча сидели и печально взирали на развалины дома, не произнося ни слова. Старик временами лишь глубоко вздыхал, а жена его потихоньку плакала. Однако к трем их пеонам или гаучо скоро вернулась способность гневно сотрясать воздух самыми крепкими выражениями. Только присутствие в наших рядах монаха удерживало их от чрезмерной грубости.

— Пожалуйста, поменьше проклятий! — сказал он. — Делу это не поможет. Вы здесь, наверное, недавно появились, что-то я вас прежде никогда не видел. Но хозяева знают, что я помогаю людям при малейшей возможности.

— Помощь? — улыбнулся один из гаучо. — Какую помощь? Дом сожгли, лошадей наших всех увели.

— Кто это был?

— Банда грабителей, которые выдавали себя за солдат, верных правительству.

— Именно их мы и разыскиваем. Куда они направились?

— Не знаем. Отсюда они поехали на юг.

— Когда они прибыли сюда?

— Должно быть, позавчера ночью. Когда мы проснулись, они уже расположились недалеко отсюда. Они хотели купить лошадей.

— То есть украсть?

— Естественно! Вроде бы с ними был один или, может, даже несколько пленников. Они держали их связанными и выдавали за государственных преступников.

— Это страшная ложь!

— Нам пришлось поверить им, хотя молодой сеньор стал с ними спорить и потребовал их немедленно освободить.

— Ваш молодой сеньор? — продолжил расспросы монах.

— Нет, сеньор Хосе Монтесо с эстансии Дель-Йербатеро. Он прибыл из Санта-Фе вечером и на следующее утро собирался ехать домой.

— Это мой сын! — пояснил Монтесо. — Я — владелец этой эстансии. Расскажите нам все подробности! Мы уже знаем, что мой сын и мой брат схвачены этими людьми. Но мы их освободим.

— Возьмите и нас с собой, мы хотим отплатить этим парням за все, что они нам сделали.

— Нет, так не пойдет, вы сейчас еще очень слабы, к тому же нужны здесь. Вам нельзя бросать своих господ на произвол судьбы!

— Вы правы, сеньор. Тогда отомстите за нас!

— Обещаю. Но мне надо непременно узнать обо всем, что здесь приключилось. Вы знали моего сына?

— Вечером он сказал нам, кто он. Он хотел отправиться в путь на рассвете. Поэтому, когда забрезжило, мы его разбудили. Он вышел из дома и увидел, что его дядя в плену у этих людей. Он тотчас потребовал его освободить, но кончилось тем, что его самого схватили.

— Вы не смогли этому помешать?

— Мы? Четверо мужчин и женщина против полусотни таких вояк! Нас здесь четверо гаучо. Четвертый вместе с нашим молодым сеньором уехал в Сальто. Мы люди слишком слабые, да и вообще не знали, кто там был прав.

— Хорошо, дальше!

— Пленников поместили в комнату, там с ними о чем-то разговаривали тайком. Потом у нашего сеньора попросили письменный прибор и бумагу. Письмо написали. Я думаю… писал его старший сеньор. А потом трое, один из них представлялся лейтенантом, поехали с этим письмом. Я слышал, как майор крикнул ему вдогонку, велел поторапливаться, чтобы добраться до места назначения еще к обеду. Куда они поехали, мы не знали.

— На мою эстансию. Письмо было адресовано мне. Что случилось потом?

— Потом эти люди велели дать им быка, которого они забили. Весь день они оставались здесь и заявили, что будут ждать еще и всю ночь. Но наш сеньор этим грубиянам не поверил. Ночью они легко могли уехать, не заплатив за быка. Поэтому вечером, перед тем как уйти на покой, сеньор попросил у них деньги. Но они посчитали это оскорблением и потребовали, чтобы он извинился, а когда он отказался, напали на него.

— А вы?

— Мы хотели помочь ему, но нас повалили на землю и связали. Хозяев тоже скрутили. Затем нас всех оттащили в тот самый загон, в котором вы нас нашли, и привязали там, а напоследок нас избили до крови.

— Какая гнусность!

— Да, гнусность, но мы только и могли, что зубами скрежетать. Втихомолку я поклялся им отомстить. Я их всех очень хорошо запомнил. Пусть лучше не попадаются у меня на пути! Я им руки-ноги размозжу болас, будьте уверены.

— Потом они подожгли алькерию?[109]

— Нет, не сразу. Сперва открыли загон и выгнали всех быков. Лучших они до этого высмотрели, решили забить их и запастись мясом в дорогу. Заодно собрали все ремни и веревки, что были в доме. Из шкур, которые мы там разложили, они тоже нарезали ремней, схватили всех наших лошадей и связали их вместе.

— Пленников они взяли с собой?

— Наверное. Мы, конечно, ничего не видели. Но я слышал, что им пригрозили смертью, если те трое, уехавшие с письмом, не добьются своего к завтрашнему дню.

— Так, все именно так, — впервые заговорил старый хозяин. — Подумайте только, лошадей моих украли, великолепных, отменных лошадей! Дом разграбили и сожгли! Теперь я нищий!

— Не отчаивайтесь, сеньор! — ответил Монтесо. — Мы поедем следом за бандитами. Быть может, что-то еще удастся спасти.

— Сомневаюсь…

— Все равно не теряйте мужества. Вы начнете все заново. Я богат. Несчастье с вами случилось из-за того, что здесь были мой сын и брат. Я считаю своим долгом помочь вам, навещу вас на обратном пути. Тогда мы и поговорим о ваших делах. Мы не дадим вам пропасть. Я сейчас же выделю вам определенную сумму, ну а вы, пока я не вернусь, подумайте, на что эти деньги потратить.

У Монтесо были с собой деньги на случай, если брата и сына поможет освободить только выкуп. Он достал свой бумажник и вручил старику солидную стопку банкнот. Тот посмотрел на нее и изумленно воскликнул:

— Так много вообще не…

— Только не надо мне возражать! — перебил его Монтесо. — У меня нет времени выслушивать ваши возражения. Нам надо ехать. Мы бы с удовольствием побыли здесь, помогли бы поймать ваших быков. Но гаучо скоро придут в себя и сами с этим справятся. Животные клейменые, они не потеряются. Кроме того, мы заглянем к вашему ближайшему соседу и пошлем вам оттуда подмогу.

Так этот славный человек пресек все протесты и благодарности. Мы вскочили на лошадей и уехали. Обнаружить следы не составило труда; но мы не стали следовать за ними. Брат-Ягуар намеревался кратчайшим путем провести нас к индейцу Педро Уйнасу, у которого мы разузнали бы, где находился тот самый Крокодилий полуостров. Больше часа мы проехали галопом, прежде чем достигли ближайшего поместья. Там мы остановились, чтобы отдохнуть, и сообщили о беде, постигшей соседей. Мгновенно хозяева отрядили нескольких человек, чтобы оказать несчастным хотя бы первую помощь. Мы несколько успокоились. На асиенде никто не видел кавалеристов.

— Они поехали на юг, — сказал Монтесо. — Почему?

— Это наверняка маневр, — ответил я.

— Сеньор, эти бандиты прихватили с собой табун лошадей. Им нельзя терять время.

— Да, но им нельзя и показываться на глаза. Поэтому они все-таки сделают крюк.

— Но может быть, они хотят попасть совсем в другое место, нежели мы думаем? Вы вчера хорошо расслышали их слова?

— Совершенно точно. Ошибки не может быть. Впрочем, этим людям вовсе не так уж и нужно торопиться.

— Но ведь они должны учитывать, что мы можем преследовать их.

— Совершенно верно. Но они считают, что намного опережают нас. Вчера поздно вечером они выехали с подожженной фермы и, значит, опережают нас примерно на шесть часов. К тому же они направляются в такое место, о котором, как они думают, мы ничего не знаем. Они уверены, что доберутся туда без особых затруднений. Далеко ли отсюда река Уругвай?

— От моей эстансии до нее двадцать часов езды. Мы прибудем туда, наверное, вечером.

— Верно, — согласился монах. — Но ведь вначале нам надо заехать к индейцу, поэтому мы прибудем позже. Индеец живет недалеко от реки, но его редко застанешь дома. Если жена не сумеет нам ничего подсказать, то придется ждать или же разыскивать его.

— Тем временем наши противники переправятся на другой берег реки.

— Вовсе нет. Им надо дождаться возвращения лейтенанта. Но сейчас мы отправляемся в путь! Лошади отдохнули.

Мы двигались все время на запад. В полдень сделали небольшой привал, остановившись на ранчо, где ничего не слышали ни о людях с болас, ни о Крокодильем полуострове. Пополудни мы миновали еще несколько селений, но нигде ничего не узнали. Поблизости протекали две небольшие речки, впадавшие в Уругвай. Мы ехали между ними, и нашим взорам открывалась совсем иная растительность. Хотя землю все еще покрывала степная трава, но кое-где появились кустарники, а позже стали встречаться деревья, впрочем, не переходившие в лес, они напоминали своим видом скорее парк. Все чаще попадались ручьи, виднелись узкие языки лагун, тянувшиеся к реке. Степная трава исчезла. Ее место заняли камыш и бамбук. Деревья здесь росли все больше лиственные, их стволы и ветви плотно обвивали лианы. Они обнимали свои жертвы, перемешивая с их листвой свою; нередко от земли до самой верхушки дерева вздымалась густая зеленая завеса, за которой само дерево полностью пропадало.

Опускались сумерки. Мы находились в таком месте, где в ночной темноте бывает совсем не до шуток. Река протекала, очевидно, неподалеку отсюда. То и дело нам открывались заводи, иногда поверхность воды была видна хорошо, иногда же была подернута обманчивым ковром из растений. В темноте мы легко могли по ошибке свернуть туда. Я видел, как в одной из этих заводей плескался какой-то странный, неуклюжий зверь. При нашем приближении он скрылся.

— Это капибара[110], — пояснил мне монах.

В другой заводи виднелись темные, полузатопленные стволы деревьев, концы которых торчали из воды.

— Это крокодилы, — сообщил он теперь.

— А не опасно ехать так близко к ним?

— Нам нечего их бояться. Впрочем, мне вовсе не хотелось бы очутиться вместе с ними в этой трясине.

— Мне кажется, что наша тропа не очень-то надежна!

— Это верно. Мы поедем по одному, друг за дружкой. Здесь очень легко сделать ошибочный шаг и свалиться в эту топь.

— Нельзя ли выбрать другой, более удобный путь, чтобы попасть к индейцу?

— Нет, сеньор. Он поселился в таком месте, что добраться до его хижины можно лишь с этой стороны. У него дом как небольшая крепость.

Мы не торопясь пробирались по мягкому, зыбучему грунту. Монах, видно, очень хорошо знал эту дорогу, раз отважился вести нас здесь. Он даже не спрыгнул с лошади, что я бы на его месте непременно сделал. Стало совсем темно. Я едва-едва видел всадника, ехавшего впереди. Прошло еще около четверти часа, пока мы не увидели перед собой огонек.

— Надо спешиться, — сказал монах. — Пусть каждый возьмет свою лошадь за уздечку и следует за идущим впереди, не отклоняясь ни влево, ни вправо. Тропа здесь очень узкая, и идет она прямо по болоту.

Мы так и сделали. Я почувствовал под ногами мягкую, словно тесто, землю. Моя лошадь переступала с ноги на ногу тоже медленно и нерешительно. Впереди стало светлее, почва тверже. Уже не надо было идти гуськом. Мы достигли цели.

Под высоким, раскидистым деревом расположилась хижина, стены ее были сложены из дерна, крыша была из камыша. Окон не было, виднелась лишь открытая дверь. На примитивном очаге, сооруженном также из дерна, горел слабый огонь, светивший нам сквозь распахнутую дверь. На огне стоял железный горшок, в котором бурлила густая вонючая масса. В хижине не было никого.

— Здесь живет индеец? — спросил я.

— Да.

— Значит, он дома, раз ужин на огне.

— Посмотрим, что тут намешала его женщина!

Мы зашли в тесную комнату. Брат-Ягуар заглянул в горшок и сказал:

— Да тут припасено смерти не на одну сотню живых созданий. Это яд для стрел.

— Неужели? Знаменитый или, скорее, пресловутый индейский яд! Покажите-ка!

Я ничего не увидел кроме зеленоватого месива, напоминавшего своей густотой сироп. Палкой, опущенной в горшок, помешивали его содержимое. Монах взболтнул варево и вынул деревяшку, к которой пристало немного этой массы. Он обмакнул в нее кончик пальца, попробовал на вкус и сказал:

— Да, это яд для стрел. Я знаю его вкус.

— Господи! Что же сделали! Яд — и прямо в рот!

— Это неопасно. Желудку он не причинит никакого вреда. Он страшен лишь тогда, когда попадает в кровь.

— Вам известен его рецепт?

— Нет. Индеец не выдаст его даже лучшему другу. Берут сок молочая, ядовитые зубы змей и зеленые усики некоторых трав и лиан, названия которых я не знаю. Эти ингредиенты варят, пока месиво не станет густым, как сироп. Когда оно остынет, получится масса, напоминающая мыло или смолу. Перед употреблением ее опять подогревают.

— Стойкий это яд?

— Он хранится до полутора лет, пока не начнет крошиться или не покроется плесенью. Им пропитывают наконечники стрел. Вот такие, как эти.

Монах, видимо, хорошо ориентировался в хижине. Он сунулся в угол, поднял небольшую вязанку камыша и развернул ее. Мы увидели, что внутри были спрятаны полсотни стрел, изготовленных из твердых, довольно коротких (чуть длиннее пальца) шипов. Их острия, судя по цвету, макали в яд. С другого конца стрелы были оперены. Эти миниатюрные орудия убийства выглядели безвредными, и даже, пожалуй, изящными.

Я заметил также три или четыре тонких, круглых шеста; одним концом они упирались в пол, другим — в середину похожего на воронку потолка. Назначение шестов было мне непонятно. Брат-Ягуар взял один из них, показал мне и произнес:

— Он полый, видите? Это трубки для стрельбы, с их помощью стреляют отравленными стрелами. Изготавливают их из гладкого, прямого побега пальмы.

— И на какое расстояние индейцы стреляют из них?

— Бьют с сорока шагов, причем метко и совершенно бесшумно.

— Смерть наступает быстро?

— Обезьяны и попугаи умирают через несколько секунд, ягуары и люди — через две-три минуты.

— А противоядие есть?

— Никакого.

— Но это же страшное оружие! Почему индейцам позволяют им пользоваться?

— Во-первых, им не внушишь, что это запрещено, а, во-вторых, только с помощью яда индейцы могут справиться со своими четвероногими врагами. Не будь у них яда, здешние леса были бы необитаемы. Хищники, на которых дикари устраивают засады, размножились бы без счета, и людям пришлось бы бежать отсюда. Выручает лишь яд. Достаточно лишь оцарапать этой стрелой пуму или ягуара, даже лишь острием ее задеть тончайшую артерию, и животное наверняка погибнет.

— Но ведь в таком случае все тело животного окажется пропитано ядом и, значит, ни на что не годится!

— Вы имеете в виду, что оно станет несъедобным? О нет. Яд действует лишь тогда, когда непосредственно, то есть через рану, попадет в кровь. Мясо животного, убитого этой стрелой, совершенно съедобно. Вы можете спокойно его есть. Я ел его сотни раз.

Он остановился, потому что именно в это мгновение рядом возникла фигура, которую я на первый взгляд вряд ли принял бы за человека. Личность эта напоминала тех уродцев, каких иной раз увидишь на ярмарках. Это было крохотное, не больше ребенка, существо, в то же время напоминавшее своим видом старуху. Скулы его резко выдавались вперед, а глаза были раскосыми. На голове виднелся плотный всклокоченный комок, который при всем желании трудно было принять за волосы. Существо это было таким худым, словно на его костях не было и одного лота[111] мяса.

— Дайя, это ты? — спросил монах.

Фигура кивнула и перекрестилась.

— Муж твой здесь?

Дайя опять кивнула и перекрестилась.

— Говори же! — настаивал он.

— Дай мне что-нибудь! — раздался ее голос.

— После, Дайя! Сперва ответь на мои вопросы.

— Я ничего не знаю!

— Не лги! Ты знаешь, я тебе этого не прощу!

Ее обезьянье личико приняло выражение настырного нетерпения, однако она решилась на дипломатический ход:

— Ты все простишь, ты такой хороший!

— Ты еще не видела, каков я в гневе, но ничего: скоро узнаешь об этом. Скажи, были у тебя сегодня гости?

— Не знаю.

— Гм! Придется сделать тебе подарок. Что тебе надо?

— Дайе нужна красивая, блестящая кнопка для одежды.

— Ты получишь ее.

Судя по всему, давно и хорошо зная, чего ожидать от Дайи, он дал ей полированную латунную пуговицу, в которую та тотчас вдела нитку и затем закрепила пуговицу на «платье». При этом глаза ее сверкнули от удовольствия, а на лице появилась по-детски радостная, трогательно-наивная гримаса.

— Теперь ты довольна? — спросил монах.

— Да… я довольна. Ты хороший.

— Ну вот, значит, и ты будешь хорошей! Ты скажешь мне правду?

— Дайя никогда не лжет.

— Сегодня здесь были чужие люди?

— Нет.

— Ни одного-единого человека? — не отступал он.

— Да. Один человек.

— Мне жаль, Дайя, что ты все же сказала неправду! Но ладно, скажи: ты знала раньше этого человека?

— Нет.

— Он пришел или приехал?

— Он был на лошади.

— Как он был одет?

— Как белый сеньор. У него была пика.

— Хорошо. Он говорил с тобой?

— Нет, только с Педро.

— Что же он сказал твоему мужу?

— Я не слышала.

— Стало быть, не знаешь, что ему было нужно?

— Знаю. Мой муж нужен был.

— Так он с ним уехал? Куда?

— Они не сказали.

— Гм! Педро собирался вернуться?

— Это он тоже не сказал.

— Когда у вас был этот человек?

— Еще не стемнело.

— Так ты не видела других людей?

— Нет.

— Может быть, ты видела человека, которого зовут Энрико Кадера?

— Нет.

— Или майора?

— Тоже нет.

— Педро не говорил тебе ничего про двух пленников?

— Ничего не сказал.

— Ладно, скажи хотя бы, знаешь ли ты на реке место, которое называется Peninsula del Cocodrilo?

— Знаю.

— Где оно расположено? Далеко или близко отсюда?

— Недалеко.

— Ты сможешь нас туда провести?

— Могу.

— Тогда веди нас туда, только тихо, чтобы никто не услышал.

— Дайя сперва сходит туда и посмотрит, есть ли там кто.

— Хорошо! А если ты застанешь там мужа?

— Можно мне ему показаться на глаза, Брат?

— Нет.

— Тогда я незаметно проберусь туда.

— Этого я как раз от тебя и хочу. Сделаешь как надо, еще одну пуговицу получишь.

Он достал из кармана вторую латунную пуговицу. Индеанка испустила крик изумления и заверила:

— Дайя получит пуговицу. Она сходит. Никто ее не услышит, не увидит, даже Педро.

Она юркнула в дверь, словно летучая мышь, и скрылась в ночной темноте. Монах опустил камышовый полог, прикрывавший вход в хижину.

— Ваша Дайя вроде бы не очень надежный человек? — спросил я.

— Нет, на нее можно положиться, но не требуйте от нее того, что выходит за рамки ее представлений. Она — вольная натура, наполовину женщина, наполовину дикая кошка. В этих болотах она у себя дома. Я уверен, что даже ее муж не заметит, когда она прошмыгнет рядом. Она наделена поистине звериной гибкостью и сноровкой.

— Нам нужно как можно скорее узнать, там ли уже эти люди!

— Конечно, там. Ведь человек, о котором говорила Дайя, наверняка был одним из них.

— Да, но это вполне мог быть и кто-то другой.

— Не думаю. У него была с собой пика. Пики носят лишь индейцы и кавалеристы. Ладно, подождем!

Примерно через четверть часа индеанка вернулась. Задернув за собой полог, она сказала:

— Брат, давай мою пуговицу!

— Так быстро дела не делаются. Заслужи ее вначале. Что ты там видела?

— Ничего.

— Дайя, ты, должно быть, ошиблась!

— Дайя не ошибается. Ее глаза видят даже ночью.

— Тогда, значит, ты лжешь.

— Дайя не лжет святому человеку, ты же хороший.

— А может, ты хочешь нас предать?

— Не предам, ведь ты же дашь мне пуговицу.

— Хорошо, поверю тебе. Вот пуговица! Но теперь ты должна проводить нас на Крокодилий полуостров!

Она послушно кивнула, спеша прикрепить и эту пуговицу.

— Но только тайком! — продолжал он. — Чтобы нас никто не услышал.

— Не получится.

— Почему?

— Потому что у тебя лошади.

— Мы их оставим здесь.

— Дайе надо их спрятать?

— Тут есть место, где их никто не найдет?

— Да. Недалеко.

— Давай скорее отведем их туда.

— Не получится. Здесь пройдет только один человек и одна лошадь. Будет больше, упадут в болото и захлебнутся.

— Так проведи меня! Я один доставлю туда лошадей.

— Нет. Ты не сможешь, ты же дорогу не знаешь. Дайя одна все сделает, если дашь пуговицу.

— Слушай, Дайя, ты много просишь!

Она посмотрела на него так, словно была совершенно уверена, что ее желание исполнится, и хихикнула:

— Дайя любит пуговицы.

— Знаю, а раз я люблю Дайю, то она получит и третью пуговицу, но только когда мы снова получим лошадей. Тебе полагается стеречь их.

— Дайя хорошо присмотрит за ними. Сейчас она уведет лошадей.

Она снова вышла. Я хотел пойти вместе с ней.

— Зачем? — спросил монах.

— В седельных сумках у меня есть кое-что ценное.

— Все будет цело, не сомневайтесь.

— А разве не вы говорили, что индейцы этой страны — отъявленные воры?

— У меня, например, ничего еще ни разу не крали. И поскольку вы здесь как бы под моей опекой, ваши вещи будут в полной сохранности.

— Хотелось бы надеяться!

— Даю вам слово. Этой женщине милее одна моя пуговица, чем все ваши вещи.

Мы услышали глухой стук лошадиных копыт по мягкой земле. Индеанка по одной отводила их в укрытие. Потом она зашла за нами. Мы двинулись не той дорогой, по которой прибыли сюда, а направились сразу к реке. Тропа петляла среди болот. Мы не нашли бы ее, пожалуй, даже днем. Поскольку я не доверял индеанке, то шел следом за ней, держа наготове револьвер. Стрелять я хотел вовсе не в нее, в это бедное, жалкое, бестолковое существо, нет, я готов был подстрелить любого встречного, что-либо замышлявшего против нас. Но, слава Богу, мне не пришлось делать этого.

В одиночку она преодолела это расстояние примерно в два раза быстрее, чем с нами. Нам же потребовалось четверть часа, прежде чем мы пробились сквозь камышовые топи и вышли наконец к берегу реки, узким заливом вдававшейся в сушу.

— Это же залив, а совсем не полуостров, — шепнул индеанке Брат-Ягуар.

— Залив, слева суша, — ответила она. — По ту сторону этой полоски суши снова вода, значит, это полуостров.

— И это действительно Peninsula del Cocodrilo? Ты точно знаешь это, Дайя?

— Совершенно точно! Дайя знает это, и Педро знает это… и больше никто.

— Это неправда! Другие тоже знают об этом полуострове!

— Нет. Дайя и Педро не выдадут. Вы знаете почему.

— Ну почему?

— Дайя не скажет.

— Даже если я дам тебе красивую пуговицу?

— Даже за пуговицу!

— Но почему же нет? У меня такие красивые пуговицы, ты ведь их любишь!

— Педро запретил.

— Правильно! Ты должна слушаться. Это верно. Но здесь действительно никого нет?

— Нет.

— Ты не хочешь еще раз посмотреть?

— Посмотрю, Брат.

Она скрылась. Мы стояли тихо и неподвижно, и все-таки не было слышно ни звука — ни тростинка не шелестнула. Да, эта женщина была ловка. Когда через пару минут она вернулась, то сообщила, что там никого нет.

— Хорошо, ступай в свою хижину! — сказал ей Брат-Ягуар.

— Да, я уйду, — сказала она, — надо яд варить. Мне прийти сюда еще раз?

— Нет. Мы сами придем, когда рассветет.

— Что вы здесь будете делать?

— После узнаешь.

— Сказать Педро, что вы здесь?

— Да, Дайя. Но скажи это так, чтобы слышал лишь он один.

И она шмыгнула в камыши. Нам оставалось полагаться лишь на самих себя.

— Ну, сеньор, вы, помнится, хотели изложить нам свои предложения, — сказал владелец эстансии. — Вот мы и на Крокодильем полуострове. Что делать дальше?

— Ждать, пока они не появятся, — ответил я, — если они, конечно, еще не пришли сюда.

— Ведь эта Дайя утверждала, что никого нет!

— Я ей не вполне доверяю.

— Вы не правы, — сказал монах. — Я знаю ее. Несмотря на то, что все индейцы — хитрые бестии, когда нужно обмануть белого человека, меня и моих спутников эта женщина никогда не обманет.

— И все же будет лучше, если я обследую полуостров. Ждите меня здесь! Штуцер я оставляю.

Было так темно, что я мог даже не прятаться. Не пригибаясь, я пошел вперед и сперва обследовал очертания Крокодильего полуострова. Это была узкая полоска суши, не очень далеко вдававшаяся в реку.

Почему ее назвали Крокодильим полуостровом? Здесь вряд ли можно было встретить хотя бы одного крокодила, ведь береговой откос был очень крутым, и животные не могли вскарабкаться сюда. Сам берег был довольно густо покрыт деревьями. Я шагал от дерева к дереву. Мои глаза постепенно привыкли к темноте. Я непременно заметил бы кавалеристов, если бы они здесь были.

Когда я сообщил о результатах своей разведки своим спутникам, Брат-Ягуар заметил:

— Теперь вы согласны, что Дайя сказала правду?

— Пока я сомневаюсь в этом. Люди с болас должны быть здесь. И еще, я думаю, что там, где они остановились, находятся и их лошади. И еще одно: место, которое они выбрали, должно быть удобно для переправы.

— Я тоже так считаю. В любую минуту им надо быть готовыми перебраться на другой берег. А тут это не очень-то сделаешь.

— И лошадей здесь негде оставить. Я теряюсь в догадках.

— Подождем, пока взойдет луна, еще полчаса!

Мы замолчали, в тишине было слышно, как возле берега временами клокотала вода.

Прошло полчаса. Взошла луна. Она высветила поверхность воды, и та заблестела, словно жидкое серебро.

Приглядевшись к заливу, мы заметили, что реку здесь рассекают несколько островков; безусловно, в этом месте было очень трудно переправиться через поток: между островками находилась стремнина, лошади здесь едва ли могли устоять на ногах. Прямо перед нами был залив… слева виднелся полуостров. Справа тянулась плавная линия берега. Мы сидели среди камышей, а за спиной из влажной топи и коварной трясины подымался лес.

Мне уже начинало казаться, что мы напрасно теряли время. Брат-Ягуар тоже пробормотал:

— Гм! Если бы я не был уверен в том, что Дайя мне никогда не лжет, то подумал бы, что мы оказались совсем в другом месте. Не очень-то мне здесь нравится.

— Мне тоже. Здесь вообще не удастся подкрасться и внезапно напасть. Где мы тут спрячемся?

— Не знаю. Значит, оставаться нам тут нельзя.

— Укрыться здесь можно только на самом полуострове, за деревьями. Но нам и там оставаться нельзя.

— Да, ведь тогда они нас схватят, а не мы их.

— Но куда же нам повернуть? Вверх или вниз по течению?

— Вам решать…

— Тогда пойдем вниз. Но нельзя отходить отсюда далеко, надо следить за тем, что происходит на полуострове.

Мы поднялись и, стараясь ступать бесшумно, двинулись вперед, но, пройдя небольшое расстояние, заметили несколько деревьев, показавшихся нам хорошим укрытием. Их густая тень служила надежной защитой. Увидеть нас можно было лишь с той стороны, откуда светила луна. Конечно, мне это тоже не нравилось, но более удобного места не было. К тому же с незащищенной стороны располагался полуостров, и всадники не могли появиться оттуда, поэтому нам, вероятно, нечего было опасаться. Мы расположились под деревьями и стали ждать событий. Но было по-прежнему тихо.

— Неужели они придумали что-то другое? — спросил владелец эстансии.

— Им некуда деться, — ответил я. — Они ведь должны дождаться посыльных.

— Это верно. Но, может быть, они думают, что те прибудут не скоро, и потому они расположатся на отдых где-то в другом месте.

— И все равно они приедут сюда.

— Разумеется, но когда?

— Может быть, на рассвете. Ночью они не отважатся пробираться через болота. Впрочем, повторюсь, с их стороны было бы неразумно переправляться через реку именно здесь. Течение между островками настолько бурное, что просто собьет лошадей с ног.

— Гм! У нас в Уругвае лошади хорошо плавают!

— Но не лучше, чем в любой другой стране, сеньор. К тому же эти люди пригонят с собой целый табун краденых лошадей, его трудно переправить через широкую реку.

— Верно.

— Я не думаю, что они вообще станут перебираться туда вплавь.

— Но им же надо как-то попасть туда! Вполне возможно, что у них есть лодка.

— Переправить табун на лодке? Предположим, что краденых лошадей полсотни, значит, на тот берег надо доставить уже целую сотню. Тогда придется перебираться через реку целый день. Но, скажите-ка, не спускают ли по этой реке плоты?

— Здесь очень часто проплывают плоты. Их составляют либо из нетесаных стволов, либо из обработанных бревен и досок. На юге редко отыщешь древесину, поэтому плоты — дело очень выгодное.

— Понятно. Если плот достаточно велик, то на нем уместятся сразу все лошади и все люди.

— А плотогон согласится?

— За хорошую плату — почему нет? А если плот, увлекаемый течением, подплывет к берегу слишком близко, то, нацелив на плотогонов ружья, можно обойтись без всякой платы — заставить их причалить. Конечно, тогда на другой берег они высадятся гораздо ниже по течению. Но все равно, я считаю, что для этих людей плот — единственное средство, и потому я удивлюсь, если они не…

В этот момент я замер от удара в грудь. Наклонившись, я обнаружил стрелу… торчавшую в моей охотничьей куртке.

— Продолжайте! Что вы хотели сказать? — спросил Монтесо.

— Ложитесь! — крикнул я, припадая к земле.

Остальные последовали моему примеру.

— В чем дело? — спросил монах.

— В нас стреляют.

— Разве?

— Стрелы не услышишь!

— Dios! Как вы заметили?

Я вытащил стрелу из одежды и протянул ему.

— Cielo mio![112] — испуганно воскликнул он. — В вас попали?

— Только в куртку.

— Вы уверены?

— Да. Под ней еще кожаная рубашка. Стрела не пробила ни куртку, ни тем более рубашку. Вот главная ценность одежды из кожи.

— Сеньор, не будь вы так одеты, вы бы через пару минут были покойником! Стрела отравлена. Я прикажу этому человеку не стрелять!

— Разве вы знаете, кто стрелял?

— Здесь такие стрелы есть лишь у одного человека, у Педро Уйнаса. Да, он опаснее, чем я думал. Стреляет в людей, которые ему не сделали ничего плохого.

Монах негромко свистнул, свист напоминал голос зуйка.

— Это сигнал? — спросил я.

— Да. Теперь он знает, что стрелял в друга. Все, кто имел с ним дело хотя бы раз, знают этот сигнал. Если не застают его дома, то ищут с помощью этого свиста.

— Вы думаете, он придет к нам?

— Прибежит. Он в ужасе от того, что обрек своего друга на смерть.

— Где же он может прятаться? — спросил владелец эстансии.

— Там, откуда нас хорошо видно. Ага, слышите?

С той стороны болота раздался точно такой же свист, какой издал монах, только очень тихий, осторожный.

— Это индеец? — спросил я монаха.

— Да.

— Ответьте ему, но тоже тихо! Люди с болас где-то близко.

— Откуда вы знаете?

— Он свистнул очень тихо. Это неспроста.

Он поднялся с земли и повторил сигнал чуть громче.

Из-за деревьев выступила фигура. Человек махнул рукой, а затем скрылся. Расстояние равнялось примерно пятидесяти шагам. Вот с какой дистанции стрелял индеец!

— Он придет, — сказал монах. — Раньше я не знал, что он способен на убийство. Но в чьих интересах он действовал, своих или чужих?

Индейцу пришлось идти окольным путем, обходя болото. Вскоре мы увидели, что он приближается, виновато опустив голову.

— С какой стати ты стрелял в нас, Педро? — окликнул его монах, когда индеец подошел к нам.

Тот испуганно ответил:

— Стрела попала в кого-нибудь?

— Да.

— Dios! Погиб человек!

— К счастью, нет. Стрела попала этому сеньору в грудь, но не пробила его кожаной одежды.

— Кожа? Ах! О! Тогда…

Он замолчал.

— Продолжай! Что ты хотел сказать? — спросил монах.

— Ничего, я просто очень испугался.

Но я понял, что он хотел сказать. Он не был поражен тем, что я носил кожаную одежду, а тем, что здесь оказался человек в ней. Значит, кто-то ему уже рассказывал обо мне. Брат-Ягуар неверно истолковал его растерянность и продолжил свои увещевания:

— Ты испуган? Но это не спасло бы сеньора, если бы стрела попала в него. Педро, Педро, не думал я, что ты убийца!

— Я — убийца? О, Брат, как тяжело вы меня оскорбляете!

— Ты же не станешь утверждать, что не стрелял в нас?

— Нет. Но я не знал, что здесь люди!

— За кого же ты нас принял?

— За обезьян. В Уругвае есть обезьяны, и немало.

— За обезьян! — возразил монах. — Принять людей за обезьян? И ты хочешь, чтобы я поверил в такую чушь?

— Это луна голову морочит. Вы сидели все вместе, как обезьяны обычно сидят.

— Значит, твои глаза стали видеть хуже, чем раньше. Впредь будь повнимательнее!

Брат-Ягуар повысил голос, и индеец перебил его:

— Тсс, Брат… Не так громко, не так громко!

— Почему?

— Потому что ночью у реки опасно говорить громко.

— Тут кто-то есть?

— Никого. Но уже несколько дней в этих местах рыщет пара ягуаров. Я уже знаю, им надо человечины, но мы их не боимся. Педро и Дайя умнее, чем ягуар.

— Я тоже его не боюсь!

— Я знаю это. Вас ни один ягуар не тронет, но с вашими спутниками он не посчитается. Поэтому давайте говорить тише, чтобы не потревожить его.

Этот индеец был не прост. С людьми с болас он ладил, с братом Иларио тоже дружил. И предавать он не хотел ни тех, ни других.

— Пускай эти ягуары приходят! — сказал монах. — Мы их обоих не боимся. Но все же ты прав: не нужно говорить громко. Садись! Мне надо тебя кое о чем спросить.

Индеец нехотя повиновался и предложил:

— Не посидеть ли нам где-нибудь в другом месте, Брат?

— Нет, мы останемся здесь, — ответил монах.

— Но я знаю другое место, получше!

— Нам и это нравится. Откуда ты идешь?

— С охоты.

— Но ты же без добычи. Впервые в жизни…

— Я оставил добычу на той стороне, я надеялся подстрелить там обезьян.

— Вот как! Но ты очень поздно вышел, ведь Дайя…

Добрый Ягуар был хорошим монахом, но вот следователь, законник из него получился не очень проницательный, по крайней мере, в эту минуту он был не на высоте. Он чересчур доверял индейцу. Педро Уйнас, возможно, и не желал нам зла, но и не хотел выдавать наших врагов. Брата-Ягуара и других ему, пожалуй, удалось бы перехитрить, ведь монах, святая душа, сам подсказывал ему ответы или, скорее… задавал вопросы, которые помогали уловить нечто невысказанное. С этим ушлым малым надо было вести себя иначе. Я схватил монаха за руку, не дав ему договорить, и вмешался:

— Позвольте! Дайте мне с ним поговорить!

— Хорошо!

— Нет. Пусть говорит со мной Брат, а не чужак! — возразил индеец, скользнув по мне боязливым взглядом.

Луна освещала его лицо. Он был не так грязен, как его жена, не так неприятен. Вообще, внешне он не был похож на Дайю. Он оказался крепким и широкоплечим, хотя и невысоким. Такой молодец, конечно, мог постоять за себя в сражении. Одевался он в миткаль[113]. Расхаживал босиком, хотя в этих местах водилось немало змей. Голова его была не покрыта, а волосы коротко острижены. Вооружение его состояло из ножа, трубки для стрельбы и небольшой выдолбленной тыквы, подвешенной на бечевке к плечу. Из тыквы торчали отравленные стрелы. Он опасался меня явно больше, чем брата Иларио. Это лишний раз доказывало, что он слышал обо мне. Его предупредили, что со мной надо держать ухо востро.

— Педро Уйнас, интересно, почему вы нас так боитесь? — спросил я его. — Видно, вам есть что таить от нас.

— Нет, — возразил он. — Будь у меня нечисто на душе, я больше всего боялся бы Брата.

Малый был не только ушлым, но и изворотливым.

— Ну а раз совесть у вас чиста, то вы и с нами поговорить можете. Если же вы откажетесь, значит, нам не следует вам доверять.

— Доверьтесь мне, я честный человек!

— Охотно вам верю. Где находится ваш дом?

— Недалеко отсюда.

— Так! Нельзя ли нам переночевать там?

— Нет, нет… сеньор!

Мне стало все ясно.

— Почему нет? — спросил я. — Брат говорил нам, что вы человек гостеприимный.

— Моя хижина не годится для вас, возле нее лихорадка бродит.

— Я ее не боюсь.

— Она к вам непременно прицепится, потому что вы в этих краях раньше не бывали.

— Откуда вы знаете, что я недавно приехал сюда?

Он понял, что допустил глупость, но, ничуть не смутившись, ответил:

— Это сразу видно.

— Зоркий же вы, Педро! Ну, раз мы не можем остаться у вас в хижине, укажите нам другое подходящее место для ночлега.

— Есть одно прекрасное место, это вверх по течению.

— Далеко отсюда?

— Всего полчаса ходу.

Значит, подумал я, враги расположились ниже по течению. «Всего полчаса» или, предположим, три четверти часа были равнозначны большому расстоянию. Его политика была ясна: и овцы должны быть целы, и волки сыты.

— Так пошли, сеньор? — добавил он.

— Нет, погоди немного. Мне надо узнать еще кое-что у вас. Вы сегодня долго пробыли на охоте?

— Очень долго.

— Когда вы ушли из дома?

— Спозаранку.

— Но вы несколько раз возвращались домой?

— Ни разу!

Этот хитрец готовил себе алиби на случай, если оно понадобится. Но он не учел того, что мы уже давно находились неподалеку от хижины. К тому же мы были без лошадей. Значит, где-то их спрятали.

— Выходит, вы не знаете, кто у вас побывал сегодня? — продолжал я.

— Нет. Узнаю, когда вернусь.

— Я бы сам с удовольствием узнал, заглядывали ли к вам несколько человек, которых мы надеялись здесь повстречать.

— Я расспрошу Дайю и скажу вам потом, сеньор. Что это за люди?

— Солдаты.

— Они ко мне не заходили.

— Откуда вы знаете, если вас долго не было дома?

— На мою хижину они могли наткнуться лишь по чистой случайности. Все же я расспрошу Дайю.

— Да, уж, пожалуйста, сделайте это, Педро! Вам приходилось слышать такие имена, как Монтесо и Кадера?

— Нет. Что за странные вопросы вы мне задаете, сеньор?

— Ладно, задам вам еще только один вопрос. Кто поручил вам убить человека в кожаной одежде?

— Никто! Никто! Я попал в вас случайно. Поверьте мне.

— Допустим. Но не будем больше об этом… Так пошли?

— Вначале продайте нам добычу, которую вы оставили на той стороне! Я хорошо вам за нее заплачу.

— Нет, ничего не выйдет, сеньор! — ответил он испуганно.

— Почему же?

— Потому что это мясо вы не едите.

— Я ем любое мясо.

— И капибару? Европейцам кажется, что она пахнет свиным жиром.

— Кто вам говорил, что я европеец?

— По вас видно.

— Милейший друг, у вас чересчур зоркий взгляд. От него не укроется ни одна тайна. Так вы хотите продать нам мясо?

Немного подумав, он ответил:

— Мне оно самому очень нужно.

— Целая капибара на двоих? Она же весит, наверное, центнер. А мы просим у вас всего несколько кусков. Вы ведь не допустите, чтобы брат Иларио голодал?

— Нет, нет! Но капибару ему есть не надо. У меня дома есть хорошая, свежая рыба. Моя жена ее наловила.

— А мы предпочитаем капибару. Принесите ее!

— Ладно, если вы так хотите… я повинуюсь. Скоро вернусь!

Когда его шаги стихли, брат Иларио прошептал:

— Кто бы мог подумать! Он собирается нас провести!

— Не провести, а заморочить нам головы, а это все же разные вещи, — возразил я. — Он говорит неправду, чтобы помочь нам. Наши враги рядом, по левую руку от нас.

— Откуда вы это знаете?

— Он мне сказал.

— Но я не слышал ничего подобного!

— Я задавал ему наводящие вопросы, и он все рассказал мне, не желая того. Кроме того, он не подстрелил никакой капибары.

— Но как же он выйдет из положения?

— Придумает какую-нибудь отговорку. Может быть, скажет, что ягуар приходил.

— Вы думаете, он якшается с нашими врагами?

— Безусловно, он вообще из тех, кто служит и вашим, и нашим. Вопрос в том, что для него важнее, симпатия к вам или барыш, обещанный теми негодяями.

— Надеюсь… первое.

— Я тоже. Но на всякий случай брошу на чашу весов одну небольшую угрозу. Тсс, он идет!

Он пришел с пустыми руками.

— Где же ваша капибара? — спросил я разочарованным тоном.

— О, сеньор, я был прав, когда умолял об осторожности. Ягуар стащил у меня капибару! Мне очень жаль. Но нет худа без добра: не найди он капибару, он бы на нас напал. Надо немедленно уходить отсюда!

— Если ягуар сожрал капибару, то он сыт, до нас ему теперь дела нет.

— Но зверей двое!

— Присядьте на минутку! Я уверен, что они были учтивы друг с другом и разделили трапезу.

— Сеньор, вы очень смелый человек!

— Нет, просто меня трудно напугать, тем более если никакой опасности нет.

Он снова нерешительно присел и заворчал:

— Ладно… как хотите! Но предупреждаю: если случится беда, то не по моей вине.

— Я готов, но при одном условии: вы поведете нас не вверх, а вниз по реке. Там мы непременно раздобудем еду.

— У кого же?

— У майора Кадеры и его людей.

— Сеньор, я вас не понимаю!

— Возможно. Зато я вас понял, Педро Уйнас.

— Сеньор, на что вы намекаете?

— Вы лжете! Вы утверждаете, что спозаранку ушли из дома и больше туда не возвращались. Однако это не так.

— Ни на минуту не заглянул!

— И когда майор послал за вами гонца, вас тоже не было дома?

От неожиданности он растерялся, но потом ответил:

— Об этом я ничего не знаю.

— Припомните! Это был человек с пикой. Вместе с ним вы вышли из хижины, чтобы жена не подслушала вас.

— Сеньор, я… я… я ничего не знаю об этом. Меня вообще не было дома!

— Но вы же только что косвенно подтвердили, что возвращались домой! Вы же были дома, когда под вечер ваша жена принесла рыбу! Сами бросили эту рыбу в садок! Вы же нам сказали об этом!

— Сеньор…

— Ну что? Защищайтесь!

— Я пошутил. Не был я дома. Не видел рыбу.

— Ладно, как хотите! Собственно, вы все мне уже сказали.

— Что я вам такого сказал?

— Что майор со своими людьми остановился возле реки.

— Я ничего не говорил об этом!

— Да нет, сказали и еще сказали, что сегодня вечером эти люди будут у вас в хижине. Что нас должны убить, а вы хотите нас спасти и увести отсюда подальше. Не так ли?

— Нет.

— Мне вы можете лгать сколько угодно. Но вы же не станете брать грех на душу — обманывать доброго брата Иларио?

— Я… я… я иначе не могу!

— Можете, если захотите.

— Нет. Я… я… я ничего не знаю, совсем ничего.

— Хорошо! Вы уже видели такую вещицу?

Я протянул ему револьвер.

— Да, сеньор!

— Берегитесь его, Педро Уйнас!

— Вы мне угрожаете? Брат этого не потерпит!

— Но вы же обманываете его!

— Сеньор, мне вашего револьвера бояться нечего! У меня есть оружие поопаснее, чем ваше!

— Сейчас еще… сейчас уже нет!

Между двумя этими «сейчас» я проворно вцепился в старую тряпку, служившую индейцу поясом, сорвал ее и отбросил далеко в сторону вместе с ножом и колчаном из тыквы.

— Сеньор…

Он хотел вскочить и испустить громкий вопль, но я опрокинул его наземь, придавил коленом грудь и зажал глотку.

— Бога ради, вы его задушите, сеньор! — сказал монах, хватая меня за руку.

— Не беспокойтесь. Я не причиню ему вреда.

— Я гарантирую вам, что он не совершит ничего плохого!

— Я уважаю ваше слово, но предпочитаю полагаться на себя.

— Я ручаюсь за него!

— Он обманул вас на ваших глазах. Как можно за него снова ручаться?

— Отпустите его хотя бы на минутку!

— Ладно. Но сперва я свяжу ему руки за спиной. Или пусть лучше сеньор Монтесо это сделает.

Пока я держал револьвер перед носом индейца, угрожая моментально пристрелить его, если он закричит, владелец эстансии связал ему руки моим платком. Педро Уйнас не проронил ни слова и лишь глубоко вздыхал. Вытаращив глаза, он вполголоса умолял брата Иларио:

— Спасите меня, Брат! Немец — жестокий человек!

— Откуда ты знаешь, что он немец?

— Мне говорили.

— Кто?

— Я вам не скажу.

— Ты поклялся?

— Нет, лишь пообещал.

— Нельзя выполнять обещание, если оно несправедливое.

— Но немец — убийца, вор и разбойник!

— Вовсе нет!

— Он собирается предать Восточный берег, он — бразильский шпион!

— Не приписывай ему всякую чушь. Ты веришь тем, кто тебя обманул, больше, чем мне?

— Вы мне не соврете, Брат, это я знаю. Но, может быть, он вам голову заморочил?

— Нет, Педро. Этого немца я знаю еще лучше, чем тебя. Он направляется к индейцам, чтобы принести им добро, сделать подарки. Тебя жестоко обманули. Люди, которые тебя предостерегали от него, сами воры, разбойники и убийцы. Это всадники, не так ли?

— Их больше полусотни, но лошадей у них еще больше.

— Этих лошадей они украли вчера у одного бедного, старого хозяина ранчо, а потом сожгли его дом.

— Брат, возможно ли такое?

— Они это сделали. С ними двое пленников?

— Больше! Они схватили сегодня несколько человек.

— Так! Двое первых — это брат и сын сеньора, сидящего рядом со мной. Их похитили, чтобы потребовать огромный выкуп.

Индеец изумленно покачал головой. Брат-Ягуар продолжал:

— А этого немца они хотели привязать к дереву и расстрелять, хотя он ничем их не обидел. Те, кому ты доверился, — преступники. Мы преследовали их, чтобы отобрать пленников.

— Брат, вы сами собираетесь это сделать?

— Да, Педро.

— Тогда я верю, что немец — честный человек, а пленные вовсе не преступники. Развяжите меня! Я помогу вам.

Я развязал его. Он протянул мне руку со словами:

— Благодарю вас, сеньор! Я в вас стрелял, вы меня едва не задушили. Мы, стало быть, квиты.

— Пока что нет. Вы меня на самом деле хотели убить, я же стиснул вам горло только для того, чтобы вы не закричали, душить вас я не собирался.

— Простите меня!

— С удовольствием. Надеюсь, вы еще исправите свою ошибку. Прежде всего признайтесь, что майор находится неподалеку отсюда, ниже по течению?

— Да, там, в десяти минутах пути отсюда.

— Он выставил охрану?

— Да.

— Но дозорных не выслал?

— Нет. Никто из его людей сюда не придет.

— Значит, мы пока в безопасности, и вы можете рассказать нам, почему стали помогать им.

— Да, я вам все расскажу, сеньор! С неделю назад один человек разведывал у меня насчет плотов.

— Для чего ему понадобились плоты?

— Откуда мне знать? Он спрашивал, хорошо ли я знаю берег реки, а когда я сказал, что да, поинтересовался, есть ли тут укромное место, к которому порой причаливают плоты.

— А такое место есть?

— Да. Ниже по течению есть стремнина, опасная для плотов. Плыть там можно лишь днем, пока светло и сохраняются силы. В сумерках плотовщики обычно причаливают к берегу и дожидаются рассвета, не доплывая до стремнины.

— Далеко ли отсюда это место?

— Нет, оно находится там же, где сейчас они, примерно в десяти минутах пути отсюда вниз по течению.

— Это место как-нибудь называют?

— Да, Peninsula del Jacaré[114].

— Разве не del Cocodrilo?

— Нет, этот полуостров лежит прямо перед нами.

— Гм! Какая-то путаница вышла, ведь мы слышали, что всадники хотели расположиться на Peninsula del Cocodrilo.

— Тот, кто сказал вам об этом, перепутал крокодила с кайманом[115].

— Странно, что так близко друг от друга находятся два полуострова с очень похожими названиями!

— Возле Peninsula del Jacaré мелководье, в заводи встречается много аллигаторов. А этот полуостров своей формой напоминает крокодила, потому его так и называют.

— Видимо, это место хранит какую-то тайну, и вы ее знаете.

— Как вы догадались?

— Я слышал, что вы не любите говорить об этом месте.

— Это правда. Есть у меня на то причины, но они никого не касаются.

— Я не посягаю на вашу тайну. Но скажите, вы лишь сегодня, наверное, узнали, для чего неделю назад к вам приходил человек?

— Да, лишь сегодня.

— За эти дни что-нибудь случилось?

— Нет. Но сегодня поутру этот человек снова вернулся. Он приехал верхом, лошадь свою почти загнал. Он оставил ее пастись в лесу, а сам уселся на берегу, на мысу и стал наблюдать за проплывающими мимо судами и плотами.

— Что он сказал?

— Что Латорре пришлет отряд кавалеристов, их надо переправить через реку. С ними есть пленники, очень опасные люди.

— Вы согласились ему помочь?

— Нет, это дело меня совсем не интересовало. Я улегся у себя в хижине, решив после обеда поспать. Но ближе к вечеру пришел один из этих кавалеристов и отвел меня к майору Кадере. Кадера предложил мне золотой, если я присмотрю за пленниками. Я согласился, потому что золотой — это много, очень много для меня.

— Но вы не обязаны были стрелять в меня!

— Тут другое. Он рассказал мне, что один из его людей подслушал, как несколько бандитов договаривались пробраться на Peninsula del Cocodrilo и учинить там розыск.

— Вы боитесь этого? Так я, кажется, понимаю… Река служит границей. Вы, наверное, контрабандист?

— Я мог бы сказать вам «да», мог бы сказать «нет», но скажу только одно: на Крокодильем полуострове есть нечто, что мне жаль потерять.

— Как майор мог узнать об этом?

— Я тоже себе задаю этот вопрос. Может быть, разговаривая с первым посыльным, я обронил какое-то неосторожное слово, вот он и догадался об остальном.

— Значит, я отношусь к числу тех бандитов?

— Мне сказали, что вы их главарь и знаете о моей тайне. Майор мне описал вас так точно, что я узнал вас даже при свете луны. Он говорил мне, что один из ваших людей одет примерно как Брат-Ягуар. Сколько человек вы с собой приведете, он не знал, но был уверен, что завтра или послезавтра вы прибудете сюда.

— Что ж, он не так уж глуп. Предполагая, что мы погонимся за ним, он сочинил эту сказку, чтобы разозлить вас.

— Наверное. Поэтому сегодня вечером, как только стемнело, я и ходил вдоль реки от одного полуострова к другому. Потом я остановился по ту сторону болота и стал присматриваться к Крокодильему полуострову. Вышла луна, и я увидел вас. Я насчитал восемь человек и среди них немца, который собирался ограбить меня и, мало того, изменить Восточному берегу в пользу Бразилии.

— И вы поверили в этот вздор?

— Да, сеньор.

— А может, вы ненавидите Бразилию?

— Может. Мне там плохо жилось.

— Вы упомянули об этом майору?

— Да, он же спрашивал меня, к какой партии я принадлежу.

— Хитрец. Воспользовался вашими неприятными воспоминаниями и наврал с три короба. Продолжайте! Итак, вы заметили нас, сидевших здесь?

— Да. Я сказал себе, что вы разузнали мою тайну и решили похитить ее у меня. Если бы вы погибли, то мне нечего было бы бояться. Я сунул в трубку стрелу, прицелился и выстрелил. Я метил вам в лицо, но не рассчитал расстояние; оно было слишком большим, поэтому стрела попала вам в грудь.

— Повезло нам обоим, иначе перед смертью я влепил бы в вас пулю.

— Не может быть. Вы же не знали, где я находился?

— Прекрасно знал. Я целился бы в середину вон того куста, потому что стрела прилетела оттуда.

— Правильно, сеньор, и угодили бы мне прямо в голову! Вы и вправду дьявол!

— Это майор вам, конечно, сказал? Да, я не ангел, но ваше счастье, что вы теперь не ранили меня.

— Я тоже рад этому. Как же я напугался, когда услышал свист, который знают лишь мои друзья.

— Будем считать, мы помирились. Теперь о главном. Вы говорили о пленниках, которых захватил здесь майор. Что это за люди?

— Восемь человек с плота, который после обеда причалил к полуострову и остановился здесь на ночь.

— Странно, что он прибег к силе. Им нужно было всего лишь заплатить.

— Дело не в деньгах, а в сроках. Он не знает, когда переправится на тот берег, завтра или попозже. Он кого-то поджидает, а плотогоны не хотят ждать.

— Среди пленников Кадеры есть иностранцы?

— Двое.

— Из какой они страны?

— Не знаю. Они говорят на какой-то мешанине из испанского и еще одного, непонятного мне языка.

— Как они одеты?

— Они в синем, почти как моряки. У одного шляпа с такими широкими полями, каких я никогда не видывал. Именно он настолько язвительно отнесся к майору, что тот пришел в ярость. Оба иностранца отбивались, как слоны, они еле утихомирили их.

— Молодцы! Мы их освободим.

— Это невозможно!

— Подумаешь! Пленников десять человек, нас — восемь человек, да еще вы…

— Я помогу вам, сеньор!

— Итак, девятнадцать против пятидесяти, не такое уж плохое соотношение. Впрочем, вы не должны лишиться обещанного вам золотого, так как…

— Да, он не должен лишиться его, — вступил в разговор Монтесо. — Если удастся освободить моих брата и сына, я выплачу Педро Уйнасу десять золотых.

— Правда, сеньор? — спросил индеец. От радости он заговорил гораздо громче, чем требовала осторожность.

— Да, я заплачу вам даже двадцать золотых!

— Как здорово! Но вы сдержите слово?

— Клянусь честью.

— Сеньор, вы примете мою помощь?

Вопрос был адресован мне. Поэтому я ответил:

— Да, но при условии, что вы будете точно следовать моим указаниям.

— Конечно!

— Может быть, вам придется играть главную роль в нашей операции. Опишите нам место, где находятся пленники! Скажите, какой длины и ширины полуостров Каймана?

— Две сотни шагов в ширину и, пожалуй, вдвое больше в длину.

— Деревья там есть?

— Только деревья. Кустарника не осталось. Плотогоны вырубили весь подлесок.

— Где выставлены посты?

— У основания полуострова расставлены четыре солдата, каждый в пятидесяти шагах друг от друга. Поэтому с берега туда не проберется никто, вдобавок светит луна. Прокрасться туда могла лишь моя Дайя. Она скользит как змея.

Мне не хотелось прибегать к услугам индеанки, и я ответил:

— Я тоже справлюсь с этим и…

— Вы? — перебил он меня. — Не может быть, сеньор!

— Он куда лучше справится с этим, чем Дайя, — подтвердил брат Иларио.

— Они разожгли там костер? — спросил я.

— Даже два. Жарят мясо.

— Краденое мясо. А где находятся пленники?

— Их привязали к деревьям, подальше друг от друга, чтобы они не могли переговариваться украдкой. Но майор сказал, что для большей безопасности отправит их на плот. Вот было бы скверно для нас, да?

— Так. Необходима разведка. Я пойду.

— Сеньор, вас непременно схватят! — воскликнул индеец.

— Ерунда! Никто не посмеет схватить человека с двумя револьверами и двенадцатью патронами в придачу. К тому же одежда незаметна среди тростника.

— Ладно, я не могу вам что-то запрещать, но боюсь, попадете вы в беду. Да своих товарищей тем самым выдадите.

— Вот об этом не беспокойтесь. Проводите меня до того места, откуда виден полуостров, и все.

— Повинуюсь, но я вас предупредил.

Индеец проводил меня. Теперь я знал, что могу ему доверять, но все-таки следил за каждым его движением. Мы прошли короткой, довольно заболоченной тропой; затем остановились на берегу залива, разделявшего оба полуострова. Я отослал проводника и осмотрелся. Меня укрывал куст мимозы. Плот, очевидно, находился с той стороны полуострова. Сам полуостров полого спускался к воде. Под темными вершинами деревьев подрагивали сверкающие блики от обоих костров. Людей я не увидел.

У меня было два варианта. Один — двигаться вдоль берега. В этом случае мне пришлось бы оказаться рядом с первым постом. По второму варианту я должен был двигаться через камыши и кустарник параллельно линии берега, но на некотором расстоянии от него. Эта дорога была не столь опасной, и я выбрал ее.

Дистанцию в первую сотню шагов я преодолел ползком, что не составило труда. Вскоре я достиг основания полуострова. В тридцати шагах от себя я увидел человека, прислонившегося к дереву. Это был первый часовой.

Теперь я полз осторожнее, уже видны были второй часовой, третий, четвертый. По их опущенным плечам было понятно, что стоять на посту им страшно не нравится.

Я спросил себя: удастся ли мне прокрасться между ними? И ответил, что ничего другого мне не остается. Самое опасное началось потом, когда я миновал их. Те, кто сидел у костра, непременно бы заметили меня. Поэтому я предпочел двигаться ползком, пока не увидел плот. Плот располагался по ту сторону полуострова; два якоря держали его с разных концов. Один упирался в мысок, окруженный с трех сторон водой, другой — в противоположный берег. Получался треугольник, стороны которого составляли берега заливчика и плот; последний оказался довольно большим. Посредине его была сооружена дощатая будка, возле которой стояли два человека. Пока я наблюдал за ними, они медленно удалились от будки и пошли в мою сторону. Хотели ли они (или один из них) сойти на берег? Мне нужно было действовать, и немедленно.

Я быстро прополз вперед, а когда вышел из поля зрения четвертого часового, встал и помчался параллельно берегу, стараясь не попадаться на глаза тем двоим.

Добравшись до того места, где задний край плота упирался в берег, я пригнулся и подполз поближе. Здесь были заросли из камыша и высокой степной травы. Мне удалось спрятаться в них. От плота меня отделяло самое большее пять шагов.

Я оказался там в самую нужную минуту. Едва я успел укрыться, как оба человека подошли к краю плота.

Один из них оказался майором! Он хотел покинуть плот и направиться в сторону полуострова. Второй, судя по его позе, собирался остаться на плоту. Возможно, он охранял его.

Майор, достигнув берега, остановился и произнес:

— Итак, пусть до утра пленные будут привязаны к деревьям. Ты присмотришь за часовыми. Если хоть один убежит, схлопочешь пулю. Сообщи на том конце плота!

Человек повернулся и направился в дальний конец плота. И тут я подумал: а что, если напасть на майора?

Я оглянулся. Так, с полуострова ничего не заметят. Единственным свидетелем мог оказаться сообщник майора. Но по его торопливой походке я понял, что оборачиваться он не будет. Задумано — сделано. Я молнией метнулся из зарослей камыша и одним махом очутился за спиной у майора.

Он обернулся. Луна осветила его лицо. Он сперва побледнел, затем побагровел, пошатнулся, попытался закричать, но не проронил ни звука. Наконец из его раскрытого рта донеслось какое-то бормотание. Я быстро выхватил платок из кармана и затолкал его ему в рот. Так же стремительно я достал лассо и обвил его руки, повисшие словно плети. В конце концов способность сопротивляться вернулась к нему, но слишком поздно. Руки его были уже крепко скручены моим лассо и прижаты к бокам.

— Не шевелитесь, сеньор, — угрожающе зашептал я, — а то проткну вас ножом. У вас, я вижу, новый мундир, жаль, что и этот я могу попортить. Извините, но мне нужна тесьма, чтобы перетянуть кляп.

Я оторвал полу его новехонького мундира и ножом отрезал от нее полоску. Потом завязал майору рот, чтобы он не мог языком вытолкнуть кляп.

Впоследствии я часто удивлялся тому, что этот человек не предпринял ни малейшей попытки от меня убежать. Достаточно ему было прыгнуть на плот, и солдаты увидели бы его. Но он так и не шевельнулся, хотя ноги у него не были связаны. Ужас, видно, парализовал его волю. Я достал нож, взял майора за руку и промолвил:

— Вперед, сеньор! И никаких возражений! Даю вам слово, что вы почувствуете мой клинок тотчас, как только хоть на миг перестанете повиноваться.

Я подтолкнул его. Он застыл на месте, опомнился, значит.

— Марш, иначе заколю! — пригрозил я.

Я снова толкнул его, но он не подчинился. Тут же я вонзил ему нож в плечо, в наименее опасное место. Называйте это, если хотите, жестокостью, но что мне оставалось? — речь шла о моей собственной жизни.

Это помогло. Он побежал даже быстрее, чем нужно. Естественно, я не повел его сразу к полуострову, а сперва безопасности ради удалился от него. Впрочем, нельзя было заходить очень далеко, там была топь, я лишь старался держаться как можно ближе к ней. Кроме того, я отобрал у майора саблю и выбросил ее в заросли камыша, чтобы позвякиванье клинка не выдало нас. Затем мы двинулись вперед.

Вот уже всего в сорока шагах от нас был часовой. Майор напрягся, но я крепко обхватил его и приставил нож к груди.

До меня донесся запах жареного мяса. Послышался чей-то крик:

— Эй, тут жаркое есть!

Все побежали к костру, и часовые тоже. Один из них прихватил свое ружье, прочие же прислонили свое оружие к ближайшим деревьям.

Рискнуть или не стоит? В этот момент я мог освободить нескольких пленников.

В такие минуты нельзя колебаться. Решил — делай! Я сорвал с майора портупею, скрутил ему ноги и бросил его наземь. Затем я помчался на полуостров.

Люди, теснившиеся возле костров, загородили свет, и я, по счастью, оказался в тени. Помощь я мог оказать лишь двоим, остальные были слишком далеко. Перерезав ремни, я приказал этим двоим как можно быстрее бежать вслед за мной и повернулся.

Они устремились за мной, и, честное слово, в руках они сжимали ружья часовых — какие хладнокровные!

— Heigh-day![116] Qué alegria![117] — на английском и испанском сказал один из них, когда они подбежали ко мне. — Здорово было! Я смотрю, вы идете. Потом крикнул шкиперу, чтоб тот взял старое ружье, прислоненное к дереву. Чудом спаслись. Куда теперь, сэр? Кто вы и откуда вы будете, сеньор?

Мне показалось, этот голос я когда-то уже слышал, но мне некогда было раздумывать над этим. На говорившем была панама с очень широкими полями, скрывавшими его лицо. На ходу я ответил:

— Следуйте все время за мной, и побыстрее!

Я не стал тратить время, чтобы развязать ноги майору, а просто перерезал ремень, поставил его на ноги и опять подтолкнул.

— Черт побери! — воскликнул обладатель огромной шляпы. — Это же мошенник-генерал. Славную рыбку вы поймали. Надо отбуксировать ее в гавань!

Он схватил майора за другую руку, и мы двинулись вперед вдвое быстрее. Наконец мы достигли укрытия, где меня ждали мои спутники.

Увидев вместо одного человека четырех, они встревожились, вскочили на ноги и схватились за оружие.

— Сидите, сеньоры! — крикнул я им. — Вам нечего бояться. Это я!

— Вы? Слава Богу! — ответил брат Иларио, выступая навстречу. — Мы очень беспокоились о вас. Кого вы ведете?

— Двух бывших пленных и одного новоявленного пленника.

— Оба чужеземца с того плота! — воскликнул индеец.

— Майор! — воскликнул монах.

— Да, майор, — ответил я. — Я попросил сеньора нанести вам визит, но, предполагая, что он не сразу согласится на это, связал его.

— Мы победили, мы победили! — ликовал владелец эстансии. — Теперь осталось обменять моего брата и моего сына на этого человека!

— Не так громко, сеньор! — попросил я. — Нам еще рано обнаруживать свое присутствие. Я думаю, этих троих будут искать и здесь легко сумеют найти. Педро Уйнас, где бы мы смогли разжечь костер и провести ночь?

— Пойдемте! Как я рад, что все так удачно вышло!

Он повел нас через заросли камыша, по болотной зелени, сквозь густой кустарник. Мы очутились на поляне, где, к нашему удивлению, паслись наши лошади. Пока меня не было, мои товарищи рассказали Педро обо всем, в том числе и о том, что мы побывали у его жены и поручили ей наших лошадей.

Поляна отлично подходила для ночлега. Со всех сторон ее укрывал кустарник, сверху нависала густая листва. Здесь протекал небольшой ручей, мы могли развести огонь, чтобы прогнать надоедливых мух.

Едва костер разгорелся, как владелец шляпы бросился ко мне с криком:

— Heavens![118] Да может ли такое быть? Это вы, Чарли, вы? Я хочу вас обнять, хочу вас обнять! Скорее, скорее!

Он сорвал с себя шляпу и так крепко обнял меня, словно пытался раздавить.

Это был старина Тернерстик, капитан Фрик Тернерстик, настоящий морской волк и полиглот, мой давний знакомый, с которым мы познакомились в Китае! Мое изумление было велико столь же, сколь и радость от неожиданной встречи. Однако не время было отвечать на множество вопросов, которыми он засыпал меня. Я попросил его:

— Садитесь и подождите немного, капитан. Потом вы узнаете, что я здесь ищу. Сперва надо заняться насущными делами.

Он последовал моему призыву, хотя это стоило ему немалого труда. В первую очередь надо было заняться майором. Невдалеке от костра мы привязали его к стволу дерева. Я вкратце поведал, как мне удалось пленить офицера, а затем вытащил кляп у него изо рта, предупредив, что, если он хоть пикнет, тут же всажу в него нож.

— Однажды вы уже были у нас в руках, — продолжил я. — Вы поклялись отказаться от всяких интриг, и мы пощадили вас. Но вы нарушили свое слово, и на этот раз щадить вас мы не намерены. Вы сами во всем виноваты. Педро Уйнас, выньте у него все из карманов!

— Подлец! — прошипел майор, когда индеец опустошал его карманы.

Педро отвесил ему крепкую оплеуху и сказал.

— Это ты подлец! Теперь я знаю о тебе все! Скажешь еще хоть слово, и я череп тебе проломлю.

У майора были при себе часы, бумажник и кошелек. Часы я положил обратно в его карман, бумажник и кошелек открыл. В них было почти восемнадцать тысяч бумажных талеров. Я спросил сборщиков чая:

— Не могли бы двое из вас вернуться на сожженную алькерию?

— Для чего?

— Чтобы передать ее владельцу двенадцать тысяч бумажных талеров от майора Энрико Кадеры как компенсацию за ущерб, причиненный его людьми.

Мою просьбу были готовы исполнить все пятеро.

— Бросьте жребий! И еще скажите старому хозяину, чтобы прислал своих гаучо забрать украденных у него лошадей.

— Пока мы еще ими не завладели, — заметил Монтесо.

— Ничего, завладеем. Или вы думаете, что я освобожу этого так называемого майора, не вернув нам лошадей?

— Сеньор, я — офицер штаба полковника Латорре! — заявил майор.

— Тем хуже для вас, потому что я его противник.

— Я решительно отказываюсь идти вам на уступки!

— Нас не интересует, что вы хотите и чего не хотите. Мы поступим по своему усмотрению.

— Помните, что в наших руках находятся заложники!

— Не смешите людей! Разве вы находитесь не в наших руках? Или вы думаете, я схватил вас за шиворот только ради хвастовства? Спасти вас может только удачная для вас сделка. Но вы почему-то отвергаете все компромиссы.

— А вы не думали о том, что Монтесо могут вообще прикончить!

— Не надейтесь на это! Я уже поймал вас, а заодно освободил сразу двух пленников. Вы думаете, что мне трудно будет вызволить обоих Монтесо? Я в одиночку справлюсь с этим. А ведь тут, кроме меня, есть еще люди, которые боятся вас так же мало, как и я.

— Значит, вы предлагаете обмен пленниками?

— Так точно, сеньор! Если мне вздумается обменять вас на йербатеро и его племянника, я это сделаю. Захочется освободить их, а вам всадить пулю в лоб, я и это сделаю, а мои товарищи со мной во всем согласятся.

— Не будем спорить! Но, в любом случае, отдайте мне мои деньги!

— Вот эти деньги — ваши?

— Да.

— Вы заявляете об этом в присутствии всех этих свидетелей?

— Естественно.

— Я удовлетворен этим. Я не покушался бы на собственность любого другого человека, чтобы возместить причиненный вами ущерб. Но раз вы твердо заявляете, что деньги принадлежат вам, то я полагаю, что эти двенадцать тысяч талеров станут компенсацией за сожженный дом и инвентарь алькерии.

— Ого! Вы должны прежде попросить у меня разрешения на это.

— А вы разве просили разрешения сжечь алькерию? Вам бы в нем, конечно, тоже отказали, но вы все-таки сожгли ее.

— Сеньор, это воровство!

— Ладно, но в таком случае я — честный вор, тогда как вы — подлый поджигатель и конокрад. Вам останутся шесть тысяч талеров; я суну их в карман, как и часы. Это будет справедливо. Вы же покупаете быков, забиваете их и не платите. Вы арестовываете добрых людей, которые вас ничем не обидели, и требуете с них выкуп!

— Выкуп? О нем я ничего не знаю. Я задержал йербатеро потому, что он вместе с вами совершил тяжкое преступление. Я бы задержал и вас, если бы мог. Но о выкупе никто не сказал ни слова.

— Ладно! Вы очень красноречиво защищаетесь. Наверное, думаете, что мы отправились в погоню за вами до того, как ваши посыльные прибыли на эстансию.

— Мои… посыльные? — спросил он, запнувшись.

— Да. Ваш лейтенант с двумя своими товарищами.

— Они побывали на эстансии?

— Ба! Не делайте вид, будто вы ничего об этом не знали! Как же вы допустили такую глупость, решились на это мальчишество? Конечно, мы схватили этих людей. Они признались во всем и ждут теперь наказания! В этом деле ваше имя будет играть важную роль, ваша персона, вероятно, тоже, так как я приглашу вас посетить эстансию Дель-Йербатеро. Потом мы доставим вас в Монтевидео, где вы сможете испросить защиту у вашего доблестного comisario criminal.

Он умолк, глядя на то, как я передавал деньги двум йербатеро, вытянувшим жребий и немедленно пустившимся в путь.

Неважно, чем это могло обернуться, главное, старому хозяину надо было вернуть деньги. Наконец оба сборщика чая удалились, взяв лошадей, а индеец отправился проводить их через болото. Дорогу им ярко освещала луна.

Майор кипел от бешенства. Взгляд его блуждал от одного к другому. Превратись его взоры в клинки, он бы наверняка нас убил. Чтобы он не надоедал нам, его отвязали от дерева, скрутили ему ноги и положили в сторону, теперь мы не видели его, а он не мог подслушивать наши разговоры. Мы ремнем привязали его к дереву, впрочем, не затягивая ремень. Потом мы распаковали наши припасы и поужинали. Дайю, пришедшую к нам, мы также попросили присесть рядом с нами и поучаствовать в трапезе.

Тернерстик называл своего спутника шкипером. Он сидел напротив меня. Этот рослый, крепкий, широкоплечий человек выглядел как и положено настоящему моряку. Я принял его за фриза[119], поскольку он был белокурым и голубоглазым. Поэтому я обратился к нему на немецком наречии:

— Как же вас с вашими кулачищами сумели скрутить?

— Как? Вы говорите по-немецки? — изумился он тоже по-немецки.

— Я — немец.

— Ни в жизнь не поверил бы в это! Я — фриз с Северного моря. Зовут меня Хансом Ларсеном.

— Кто бы мог подумать! Чтобы в таком болоте встретить соотечественника!

— И выудить его оттуда! А мои кулаки…

Он воздел их к небу и окинул печальным взором. Да, это были кулачищи. Любые перчатки оказались бы для них малы. Шкипер покачал головой, уныло взглянул на меня и продолжил:

— Сударь, поверите вы или нет, где я только ни приложу кулаки, там и трава не растет. Поэтому мне ужасно обидно, что сегодня я не смог их пустить в оборот, не поспел я, так все быстро случилось. Несколько шишек я, пожалуй, все-таки набил, да вот делу это нисколько не помогло. Если миндальничать, то весь этот хрупкий народец с Ла-Платы можно разнести в клочья. А я-то, в общем-то, не хотел никому вредить.

С этими словами он сунул в рот кусок мяса, в котором было не меньше четверти фунта веса, затем снова встряхнул головой и спокойно принялся жевать его. Начало знакомству было положено. Тем временем Тернерстик спросил меня:

— Нравится он вам, Чарли?

— Очень! — кивнул я.

— Ларсен — мой любимый помощник. Человек из железа и пахты, крепкий телом и нежный душой. Ладно, теперь рассказывайте, что произошло с вами с тех пор, как мы расстались, и что завело вас в этот унылый край?

— Давайте об этом попозже, капитан. Сейчас нам полезнее узнать, как вы попали в плен к этим людям.

Он почесал за ухом, его смущенное лицо вытянулось, наконец, он ответил:

— Как, как? Вот как! Мой «The Wind»[120] попал в эту дыру, которую они там, в Буэнос-Айресе, зовут гаванью — я-то, собственно, сюда не собирался. В Баию[121] пришел с балластом, получил груз в Буэнос-Айрес, дурная гавань, надо сказать, настоящий лягушатник! Хотел новый груз взять, все равно какой. Услышал тут о товарах из Риу-Гранди-ду-Сул[122], грузят их на реке Уругвай: дорогие сорта древесины, парагвайский чай, медь, цинк, горный хрусталь, агаты, яшму и многое другое. Хотел лично на них посмотреть, поехал пароходом вверх по реке. Добрался до Сальто и принял фрахт[123]. Хотел отправиться сразу же в Буэнос-Айрес, да взбрело в голову поглядеть на здешнюю жизнь, попросился со своим помощником на плот. Вот сегодня мы здесь и причалили. Пять дней на нем шли — как мухи на листке.

— И здесь на вас напали?

— Well![124] Здорово! Даже слишком. Лежим себе на койке в этой дощатой будке, которую здесь называют «кабанья». Плот в это время причаливает. Нам-то что за дело до этого? Курим спокойно, лежим, отдыхаем, утром все равно пойдем дальше. Тут на баке, хотел сказать — в передней части плота, поднимается дикий шум, и я как раз высовываю голову из этой кабаньи, получаю затрещину и мигом убираюсь назад. Не слишком-то вежливы эти люди. Well! Потом несколько парней заползают к нам, говорят, дальше мы не сдвинемся с места, завтра и послезавтра будем стоять на якоре. Мы на это не соглашаемся, деньги за проезд мы платили, не они. Они грубят, и мы их поэтому выставляем наружу и сами выползаем, надо же за мою затрещину расплатиться с ними хорошенькой оплеухой. Но, черт побери, мы-то думали, что их человек десять, пятнадцать или двадцать, а их оказалось чертова уйма! Мы даже из будки вылезти не успели, как они на нас навалились. Размахнуться нам по-настоящему было негде, вот мы с ними и вертелись, пока они нас не повязали своими ремнями чертовыми, как их здесь называют — лассо или болас. Потом они отволокли нас на сушу, которую здесь называют, наверное, мысом Потасовок. Там с нас хоть лишние ремни поснимали, привязали к дереву так, что вам двумя взмахами ножа удалось нас освободить. Вам за это воздастся, сэр!

— Где ваше имущество? Вы понесли убытки?

— Нет. Фрик Тернерстик — не ребенок, которого легко обвести вокруг пальца. Не показал им решительно ничего. В кошельке было всего несколько бумажек, которые в этой благословенной стране как бы в насмешку зовут талерами. Остальное укрыто, надежно укрыто, так что я сам бы ничего не нашел, если бы не знал, где оно припрятано. Талеры из кошелька они у меня, конечно, отобрали. Пусть они их себе оставят. Сочту за подаяние. Но, сэр, что же приключилось? Хоть я и не очень спешу, но все равно хотелось бы как можно быстрее добраться до Буэнос-Айреса, а не сидеть в этом болоте, где, того и гляди, лихорадку заработаешь.

— Надеюсь, уже утром вы продолжите прерванное путешествие.

— Эта шайка освободит плот?

— Думаю, что да. Не захотят по доброй воле, мы заставим.

— Вы освободите майора только при этом условии?

— Да.

— Гм! Есть в этом деле одна загвоздка. Допустим, вы освобождаете офицера и получаете взамен пленников, а нам позволяют отчалить. Все равно, пока эти люди не уберутся на другой берег, вы будете в опасности. Так ведь?

— Да.

— Значит, их нужно скорее отправить подальше отсюда. Сделать это можно лишь на нашем плоту. Далее. Я считаю, что и майору хочется побыстрее скрыться. Для этого ему тоже нужен наш плот. Итак, как ни смотри на это дело, они используют плот. Но тут возражаю я.

— Почему?

— Если я соглашусь, то попаду в очень неприятный переплет. Произойти может одно из двух. Либо эти люди переправятся без меня, тогда я останусь без плота — он ведь не вернется назад. Либо мы с Ларсеном поедем с ними, тогда я окажусь у них в руках, и они отомстят мне. Значит, я ни за что не могу согласиться, чтобы они воспользовались нашим плотом. Вас это, конечно, не обрадует.

— Выход, пожалуй, можно найти. Может быть, утром здесь проплывет другой плот, и люди с него помогут нам.

— Это было бы еще терпимо. Или… гм, я думаю, лучше всего отпустить их и остаться на берегу, пока не придет пароход. В этой стране принято сажать на борт всех, кто окажется на берегу.

— Я вам тоже это советую, капитан. Так и мы избежим трудностей, и вы спасетесь от беды.

— Верно! Решено, пусть они убираются на плоту. Я дождусь ближайшего парохода. Ну а вы куда собираетесь поехать, сэр?

— Все зависит от того, чем завершится эта история. Я не могу принять решение, не переговорив с йербатеро, который пока что у них в плену.

— Вы не хотите поехать со мной в Буэнос-Айрес? Гавань, конечно, там скверная, но мы могли бы побыть немного вместе, вспомнить былое.

— Нет, я не хочу спускаться вниз по реке. Я выбрал для себя совсем другое направление.

— Куда же вы собираетесь, если не секрет?

— В Гран-Чако, а оттуда через пампу в Тукуман.

— Гм! — задумчиво пробормотал он. — Завидую вам, сэр. Мне тоже часто хотелось совершить путешествие через пампу, да вот повода не было. Если бы дела не требовали моего присутствия в Буэнос-Айресе, я бы составил вам компанию, превратился бы в настоящего дикого гаучо. Язык для меня не проблема, как вы знаете. Ездить верхом и стрелять я тоже умею. Что еще требуется?

Я не успел ответить ему, потому что в эту минуту вернулся индеец. Он сообщил, что перевел обоих йербатеро через трясину. Кроме того, он рассказал, что прокрался к полуострову и увидел, что люди там очень встревожены пропажей майора и обоих моряков.

— Наверное, они зайдут и к вам в хижину? — спросил я его.

— Да уж, сеньор.

— А сюда они смогут прийти?

— Нет. Ночью чужак сюда не проберется. Даже днем редко кто отважится на это, ведь дорога полузатоплена.

— Тогда отправьте домой вашу Дайю! Если они придут, пусть она скажет им, что тех, кого они разыскивают, там не было.

Педро Уйнас выполнил мою просьбу. Дайя ушла, но вскоре вернулась и сообщила, что только что в хижине побывали несколько кавалеристов, искали пропавших, спрашивали о муже и дали понять, что не доверяют ему. Уйнас спросил, не стоит ли ему отправиться к ним, он легко уведет их поиски в сторону. Вместо меня ответил брат Иларио:

— Нет, это лишнее. Вы же сказали, что они и так не смогут пробраться сюда. Да и вообще, пусть они поймут, что случилось. Мы не боимся их, наоборот, надо их известить, что мы поможем им обрести своего главаря. Вы не разделяете моего мнения, сеньор?

Он адресовал этот вопрос мне, и я согласился с его словами:

— Вы совершенно правы. Мы дадим им знать, что те, кого они ищут, находятся у нас. Спрашивается только: кто передаст им это сообщение? Я готов это сделать.

— Нет, это слишком опасно для вас.

— Я их не боюсь!

— Я знаю, но вам не стоит так рисковать. Свора собак и льва загрызет, Они согласятся, конечно, обменять Монтесо и его племянника на майора, но вы останетесь в плену.

— Да я не собираюсь даваться им в руки!

— А как вы будете защищаться? Нет, лучше оставайтесь здесь, сеньор. Я знаю лишь одного человека, кто мог бы отправиться туда без малейшего риска.

— Кто это?

— Я сам. Никто в здешних местах не отважится поднять руку на Брата-Ягуара. В этом будьте уверены, сеньор. Ну а если меня схватят, в этом мало беды, хуже, если вы попадетесь им в руки. Они гонятся за вашей персоной — не за моей.

Говоря это, он поднялся с места, словно не сомневаясь, что на дело пойдет именно он. Я возражал, но он привлек на свою сторону остальных, в конце концов я вынужден был уступить их воле.

— Хорошо, ступайте! — сказал я ему. — Но я поеду вместе с вами.

— Это немыслимо! Быть там вдвоем — худшее, что мы могли бы предпринять!

— Я останусь там, где смогу наблюдать за происходящим.

— Хорошо, тогда проводите меня, если вам так хочется, но не ходите со мной на полуостров Каймана. И будьте разумны, захватите с собой ружье!

— Это как раз было бы неразумно. Ружье помешает мне незаметно подкрасться. Револьверов вполне достаточно. Вы возьмете с собой пистолеты?

— Естественно, хотя я не собираюсь стрелять из них в человека. Но один вид пары револьверов внушает почтение. Кроме того, невольный трепет вызывает у них мой сан. Наконец, у каждого, кто слышал обо мне, есть лишняя причина не враждовать со мной.

— Что за причина?

— Я вам сейчас покажу. Посмотрите-ка! Не бойтесь, я не причиню вам боли.

Правой рукой он вцепился в мой бок и одной этой рукой медленно поднял меня, а потом так же медленно опустил на землю.

— Черт возьми! — воскликнул я. — Я, конечно, подозревал, что вы необычайно сильны, но о такой богатырской мощи не догадывался!

— Правда, сеньор? — улыбнулся он. — Такого силача побаиваются. Поверьте, что не каждый решится напасть на меня. Я хоть и не стану стрелять в наглеца, зато так сожму руками, что у того пропадет охота в следующий раз сталкиваться со мной.

Ханс Ларсен, фризский шкипер, до сих пор не проронил ни звука, если не считать тех нескольких слов, которыми мы обменялись. Но тут он встал и, к моему удивлению, обратился ко мне на очень неплохом испанском:

— Вы говорите о богатырской силе, сеньор? Я вам уже показывал свои руки. Посмотрите теперь, на что они способны. Кто может справиться с якорем, тот и двух человек кряду подымет. Смотрите-ка!

Он точно так же, как и монах, обхватил меня правой рукой, левой он обнял брата Иларио. Затем поднял нас обоих и поочередно принялся нас покачивать, медленно поводя нами то вверх, то вниз, словно чашами весов. Наконец он опустил нас наземь и произнес:

— Будь у меня еще пара рук сзади, я бы поднял еще двоих.

— Ну и силач, — воскликнул я, — настоящий Голиаф![125] Вы дома поднимать можете!

— Подумаешь! С этим справится и слабак, если правильно возьмется за дело!

С этими словами он опять уселся. Оригинальный он был человек. Брат Иларио признал, что с таким молодцом он не может сравниться в силе. Впрочем, одна грубая сила дела не решит. Ловкий, расторопный человек, наделенный вдобавок сметливостью и силой духа, сможет справиться не только с этим богатырем, но даже с тем, кто вдвое сильнее его.

После этого забавного эпизода мы отправились в путь, брат Иларио и я. Я очень хорошо запомнил дорогу через болото, приметил все ее повороты, и нам легко удалось миновать опасные места. Нас не должны были видеть вместе, поэтому монах шел первым, а я следовал за ним на почтительном расстоянии.

Вскоре он повстречал двух людей с болас, разыскивавших своего главаря. На несколько минут Иларио остановился возле них. До меня доносились звуки их разговора; потом все они направились в сторону полуострова. Я бесшумно следовал за ними. Когда они добрались до лагеря, я очутился на том самом месте, где останавливался прежде, чтобы связать майору ноги. Оттуда мне хорошо было видно все, что происходило. Солдаты, доставившие монаха, принялись докладывать о происшествии, но не успели даже закончить свой рассказ, как послышались громкие возгласы остальных. Все узнали монаха и обступили его. Я внимал их сбивчивым голосам, среди которых выделялся голос Иларио, громкий, уверенный и категоричный. Ему, казалось, гневно возражали. Потом я явственно расслышал, как заговорили двое: Брат-Ягуар и один из кавалеристов, очевидно, следующий по званию после майора. Переговоры длились довольно долго, но за отважного монаха я уже не боялся.

Даже часовые подбежали к нему; они забыли только что полученный от меня урок. И я решил при первом же удобном случае воспользоваться их беспечностью.

В конце концов круг собравшихся разомкнулся, и я увидел возвращавшегося монаха. Он покидал полуостров, рядом с ним шел один из этих людей. Все прочие остались на месте. Очевидно, брат Иларио хотел отвести этого человека в наш лагерь. Я украдкой следовал за ними. Пройдя небольшое расстояние, они остановились, и я увидел, что монах завязал своему спутнику глаза. Похвальная предусмотрительность с его стороны, благодаря которой нам удавалось сохранить тайну нашего местопребывания, а я мог приблизиться к монаху и предупредить его, чтобы он не заговаривал с этим человеком. Брат Иларио понял меня и кивнул. Я же прошмыгнул мимо них и поспешил вперед. На самых опасных участках дороги монах брал своего спутника за руку. Так мы достигли нашего укрытия.

Все сидевшие встали, увидев, что мы возвращаемся. Монах развязал своему спутнику глаза, и тот стал осматриваться.

— Вы кого-то ведете с собой? — спросил я брата Иларио. — Разве в этом была необходимость?

— Да, сеньор, — ответил он. — Пусть он станет посредником между нами и их людьми.

— Хорошо. Как вас приняли?

— Конечно, они изумились, увидев меня. Никто ведь не верил, что мы доберемся сюда.

— Они проявили враждебность к вам?

— Хотели было, но я сказал, что в таком случае майор будет немедленно расстрелян.

— Да, мы бы расстреляли его, и не только его. Если б они вас хоть пальцем тронули, то обрекли бы на смерть еще и трех парней, задержанных на эстансии Дель-Йербатеро. У меня нет желания любезничать с этими людьми. Итак, вам не поверили, что мы схватили майора?

— С трудом, но поверили.

— И этот человек намерен взглянуть на него?

— Да, и поговорить с ним.

— Вот этого я не могу ему разрешить.

— Почему, сеньор?

Я отвел монаха в сторону и объяснил ему:

— Нельзя, чтобы они узнали, как я освободил моряков. Я хочу снова проникнуть на полуостров и освободить обоих Монтесо.

— Сеньор, это слишком опасно!

— О нет. Это довольно легко, если вы хорошо сыграете роль, которую я хочу вам отвести.

— Что это за роль, сеньор?

— Мы обговорим ее чуть позже. Вначале надо выяснить, не хотят ли они сами освободить пленников.

— Нет, не хотят.

— Чего они требуют?

— Обменять обоих Монтесо на майора, лейтенанта и двух его спутников.

— Вот как! Долго же нам придется ждать.

— Я тоже так думаю.

— Вы не пригрозили, что мы убьем всех наших пленников или хотя бы передадим властям?

— Я пытался переубедить их как только мог. Но они стояли на своем.

— Их можно понять. Они так же уверены в нас, как и мы в них, и ни одна из сторон не расправится с находящимися у нее заложниками. Поэтому я сам попробую вызволить Монтесо и его племянника. Если мне это удастся, мы спасены. Вы отведете назад посредника. Только не заходите на полуостров. Притворитесь, что не доверяете им. Я уверен, что все они направятся к вам. Итак, вы их выманиваете с полуострова и развязываете мне руки.

— Гм! План неплох. Но я все еще считаю, что вы слишком рискуете.

— Ничуть нет. Ступайте с этим человеком, не спешите и остановитесь в таком месте, чтобы я мог проскользнуть к пленникам, когда к вам устремятся солдаты.

— Плотогонов вы тоже решили освободить?

— Если получится, то да.

— Шесть человек! Подумайте, сколько времени это займет!

— Плотогонам я помогу, если успею. Если же оставлю их там, большой беды для них не будет. Я уверен, что людям с болас нужен всего лишь плот, а не их жизни.

После этого мы вернулись к посреднику. Тот требовал, чтобы его немедленно провели к главарю.

— Вы хотите с ним переговорить? — спросил я.

— Естественно! — ответил он. — Я же должен спросить у него… что нам делать!

— Незачем. Вас много, и, я думаю, вы в состоянии сами решить, что делать.

— Без его приказа мы не можем ничего предпринять!

— Выберите себе другого главаря!

— Он у нас есть.

— Хорошо, в таком случае обращайтесь к нему, а не к нашему пленнику. Я покажу вам его, но и только. Впредь никого из ваших людей я сюда не пущу. С вами отправится Брат-Ягуар, которому вы скажете, что намерены делать. Тогда все и будет решено.

Я отошел к майору, снова заткнул ему рот кляпом, отвязал его от дерева, снял путы с его ног и отвел к костру. Заметив своего пособника, майор, несмотря на кляп, попытался что-то крикнуть. Но у него ничего, кроме каких-то хриплых звуков, слышных почему-то из носа, не получилось.

— Ну, — спросил я посредника, — как, по-вашему, это майор Кадера?

— Да, — ответил он. — Вы заткнули ему рот! С вашими пленными мы поступим так же.

— Как вам угодно! Впрочем, кляп я вставил ему лишь на один миг, чтобы он не разговаривал с вами. Как только вы уйдете, мы вынем кляп. Какие у вас есть еще замечания?

— Можно задать майору один вопрос?

— Ладно, так и быть — поговорите с ним, — позволил я.

— Нам придется обменять вас на наших пленников? — спросил посредник у майора.

Тот очень энергично покачал головой.

— Но что же нам делать?

Майор поднял три пальца и указал на восток.

— В придачу надо потребовать лейтенанта и двух его спутников?

Майор кивнул, затем, показывая в мою сторону, зашевелил руками, изображая, как отсчитывают деньги.

— Что это значит? Я не понимаю, — недоумевал посредник.

— Я поясню вам, — отвечал я. — Майор передал мне часть своих денег, и я отослал их хозяину алькерии, которую вы спалили. Пусть они как-то возместят причиненный ущерб. Теперь майор хочет получить эти деньги назад.

Кадера кивнул. Его собеседник продолжил:

— Итак, пленников мы освободим, когда нам передадут вас, лейтенанта и двух его помощников и, кроме того, ваши деньги, так? — произнес он, обращаясь к майору.

Повторный кивок подтвердил сказанное. Тогда посредник обратился ко мне:

— Вы поняли, сеньор? Мы должны повиноваться приказу своего командира. Что вы на это скажете?

— Сию минуту вообще ничего. Вместе с вами поедет Брат-Ягуар. Он передаст вам мои условия.

— Но вы можете прямо сейчас сообщить, согласны вы с требованиями майора или нет!

— Не согласен. Деньги я не отдам, хотя бы потому, что их у меня уже нет. Кроме того, требую вернуть лошадей, украденных вами на алькерии.

— Мы их не отдадим, потому что мы их не крали, а купили.

— Это неправда!

— Правда, хозяин вам солгал. К тому же мы не поджигали дом!

— Довольно! Закончим наш разговор. Брат Иларио сообщит мне ваше решение. Что касается меня, то я требую пленников и лошадей, а взамен освобождаю майора.

Моему собеседнику снова завязали глаза, а майора прикрутили к дереву. Затем монах с посредником удалились. Я приказал остальным тихо… взять ружья и следовать за мной. Хозяин эстансии остался сторожить майора, остальные пошли за мной, в том числе индеец, которого я не хотел отпускать от себя. Все жаждали знать… что же случится. Я ничего не объяснял им, лишь подал знак, означающий, что им нужно бесшумно следовать за мной.

Брат Иларио, как я его и просил, шел очень медленно. Мы держались как можно ближе к нему, но все же сохраняли некоторую дистанцию, чтобы его спутник не мог ничего услышать. Когда мы достигли заводи, за которой простирался полуостров Каймана, я велел своим людям спрятаться в тени кустов и деревьев, передал им свое оружие и попросил:

— Оставайтесь здесь, сеньоры, не выходите из тени. Вас не должны видеть.

— Что же тут затевается? — спросил Тернерстик. — Нам придется подстрелить нескольких негодяев?

— Вы узнаете об этом, когда я вернусь.

— Как! Вы уходите?

— Да, но буду неподалеку отсюда. Итак, никакой неосторожности, сеньоры! Что бы ни случилось, оставайтесь здесь. Только если послышатся выстрелы моего револьвера, тогда вместе с братом Иларио, который вернется этой дорогой, ступайте назад в наше укрытие и спокойно ждите там.

На полуострове все еще ярко горели оба костра, поэтому силуэты людей, сидевших вокруг огня или же сновавших поблизости, были хорошо видны. Брат Иларио все больше заворачивал влево и наконец остановился. Он снял повязку с глаз своего спутника и велел ему направиться в лагерь. Я заметил, что люди с болас увидели его и с любопытством поднялись с мест. Мой расчет оправдывался: все они на короткое время покинули полуостров, чтобы переговорить с монахом, стоявшим в стороне от них и даже предусмотрительно отошедшим еще немного назад. Я же прилег и пополз в сторону полуострова. Я был уверен, что никто не заметит меня, ведь моя одежда совершенно сливалась по цвету с песком.

К своей огромной радости, я услышал гневные возгласы этих людей. Они были не согласны с моими условиями и теперь обступили монаха. На берегу возле костров никого не осталось. Теперь я продвигался вперед вдвое быстрее и наконец достиг первых деревьев. Тут я поднялся на ноги, впрочем, не во весь рост. Пленные по-прежнему были здесь. Все это время солдаты были заняты поисками майора, и доставить пленников на плот было некому.

Вблизи от костра и чуть в стороне друг от друга к деревьям были привязаны оба Монтесо. Плотогоны находились довольно далеко от меня. Я быстро подполз к йербатеро. Он увидел меня и сказал:

— Сеньор, вы? Бога ради, осторожнее!

— Тихо! Я перережу ваши ремни.

— Отлично! Но побыстрее!

— Вы пока останетесь здесь. Видите, некоторые уже возвращаются! Прислонитесь к дереву так, словно вы по-прежнему привязаны. Потом ждите, пока я не покину полуостров. Я подам вам знак, свистну. Как только вы услышите свист, бегите вдоль берега к ближайшим кустам, там мы вас встретим.

Я быстро отполз и, подобравшись к племяннику, сказал то же самое, одновременно перерезав ремни. Теперь нужно было уходить; я видел уже отдельные фигуры, солдаты медленно возвращались к кострам. Мне удалось добраться до песчаной прибрежной полосы и незаметно вернуться к спутникам.

— Черт возьми, я ожидал, что вы побывали на полуострове! — такими словами встретил меня капитан.

— Разумеется, побывал.

— Чтобы спасти пленников так же, как вы спасли нас?

— Да. Они свободны.

— Почему они не пришли?

— Сперва пусть вернется брат Иларио. Иначе эти люди схватят его, если увидят, что пленники убежали.

— Well! Любопытно!

— Я свистну. Они сломя голову помчатся к нам. В первый момент все вокруг растеряются. Никто не знает, стрелять в них или ринуться вдогонку за ними. Но тут мы дадим залп, правда, стрелять будем в сторону. Этих людей надо напугать, а не убить. Лишь я один не стану палить в воздух, а приберегу патроны на случай, если понадобится остановить слишком ретивых преследователей. Кажется, с братом Иларио разговор закончен. Они возвращаются к своим кострам.

И тут мы увидели брата Иларио, он шел в нашу сторону. Он не знал, что мы спрятались здесь, и едва нас не миновал.

— Тсс! — шепнул я, когда он приблизился вплотную. Он повернулся и направился к деревьям, под которыми мы скрывались.

— Вы здесь? — спросил он. — У вас все получилось?

— Да. Какой ответ они дали?

— Они не пойдут на это.

— Через пять минут они изменят свое решение. Внимание! Стрелять только в воздух, сеньоры!

Я издал пронзительный свист. Через мгновение наступила глубокая тишина. Откуда этот свист, что он означает, вопрошали, должно быть, себя наши враги. За деревьями мелькнули фигуры обоих Монтесо, они вприпрыжку помчались по узкой песчаной полоске берега. Зазвучали дикие вопли. Громыхнуло несколько выстрелов, но пули пронеслись мимо, ведь времени как следует прицелиться у них не было. Наконец из перелеска, покрывавшего полуостров, вырвались и сами преследователи, однако оба беглеца были уже рядом с нами. Мы подпустили участников погони поближе, и, когда расстояние до нас сократилось вдвое, мои товарищи открыли огонь. Преследователи остановились и замерли. Наш отряд быстро перезарядил винтовки, мы выстрелили еще раз. Это подействовало, хотя мы никого не задели. Они все поняли. Не осмеливаясь приблизиться, застыли на месте, освещенные ярким светом луны. Мы же укрывались в тени деревьев. Они не могли попасть в нас, а мы неминуемо подстрелили бы их. Поэтому они отбежали назад и тоже спрятались за деревьями.

— Все, как я хотел, — заметил я. — Теперь у нас есть время, чтобы не торопясь отступить к нашему убежищу. Не думаю, что до рассвета кто-то из этих парней отважится сюда прийти. Итак, уходим!

Радость обоих спасенных была огромна. Они попытались излить свою благодарность, но я упросил их помолчать, иначе люди с болас услышали бы, что мы уходим. Но когда мы удалились настолько, что наши голоса уже невозможно было расслышать, Монтесо остановился, схватил меня за руку и спросил:

— Как, как вы попали сюда?

— На лошади, — улыбнулся я.

— Естественно! Я знал, конечно, что вы и мои товарищи йербатеро будете стараться выручить меня из беды, но чтобы сделать такое, что сделали вы, я и помыслить не мог.

— Подробности — потом. Нам надо скорее добраться до безопасного места.

— Майор в самом деле у вас?

— Да. Откуда вы знаете об этом?

— Они так орали, проклиная вас. Я понял, что у них пропали два пленника и вдобавок майор. Оставалось ждать, что они станут обращаться с нами еще грубее. Не очень-то хорошо было у меня на душе.

— Тем радостнее будет теперь, к тому же вас ждет встреча с вашим братом.

— Мой брат с вами? — спросил он обрадованно. — Просто чудеса! Поспешим, очень хочется его обнять! — сказал йербатеро.

— Не торопитесь, сеньор! Мы хотим уладить все как можно спокойнее. Пусть майор пока не догадывается, что вас тоже удалось освободить. Мне очень хочется поглядеть на его физиономию, когда он заметит вас. Поэтому поздоровайтесь с братом очень тихо.

Мы достигли нашего убежища и подошли к костру так, чтобы майор не сумел разглядеть обоих беглецов. Родственники обнялись и сердечно расцеловались, стараясь не слишком шуметь. Потом йербатеро с племянником спрятались за деревьями, а индеец привел майора. Тот бросил на меня вопрошающий взгляд, пытаясь угадать, чем кончились переговоры. Я принял очень серьезный вид и сказал ему:

— Сеньор Кадера, пожалуй, вам придется провести у нас еще немало времени.

— Мне все равно, — ухмыльнулся он. — Подождем. Впрочем, на этот раз вы просчитались. У моих людей хватило ума не согласиться с вашими предложениями.

— Конечно, так оно и было.

— Ну, ждите теперь, дожидайтесь вашего Монтесо и его племянника!

— Неужели вы воображаете, что я настолько терпеливый человек? Отнюдь нет! Я освобожу их сам.

— Смех, да и только!

— Смейтесь, смейтесь, если вам угодно! Я уже поймал вас, похитил обоих моряков.

— Да уж, если бы дело зависело от одного вашего желания, вы бы и луну с небес достали. Но примите в расчет, что теперь мои люди станут вдвое осторожнее.

— Хорошо! Впрочем, вас я вправду не могу понять. Вы же хуже себе делаете, отвергнув мое предложение обменять вас. Вы могли бы уже быть свободным.

— Я не хочу этого.

— Чего же вы таким образом добьетесь? Ничего. Я просто отправлю вас в Монтевидео.

— Туда вы меня не довезете, уж об этом я позабочусь.

— Вы ошибаетесь. Мы поскачем именно туда.

— Может статься, и нет.

Он произнес эти слова столь категоричным тоном, что можно было предположить, что у него есть какой-то план, о котором мы вообще не догадывались. Возможно, он держался так спокойно, чтобы добиться от нас каких-то уступок. У меня не было желания долго дискутировать с ним. Поэтому я сказал:

— Если мы захотим, отправимся туда сейчас же.

— В этом меня можете не уверять. Вы своих Монтесо не бросите!

— Разумеется. А что, если они уже с нами? А, сеньор?

— Дьявола вы раздобудете, вот кого, а не этих двоих!

— Дьявол мне ни к чему, я и сам, можно сказать, дьявол, как вы не раз говорили. А теперь взгляните на двух сеньоров, которых мы сейчас вам представим!

Оба Монтесо выступили из-за деревьев. Майор вздрогнул, рванул ремень, стягивавший его руки за спиной, и заорал:

— Да, вы воистину дьявол!

— Да, негодяй, это мы! — ответил йербатеро. — Этот сеньор нас освободил, и теперь вам пора садиться в седло. Пора вам в ад. Нож я уже точу.

— Ну что, продолжаете игру? — спросил я.

— Да, так точно! — проскрежетал он.

— Но ведь у вас не осталось ни одной карты!

— В этом виновен только этот мерзавец, этот предатель!

С этими словами майор, прежде чем мы успели ему помешать, сделал пару шагов в сторону Педро Уйнаса и ногой изо всей силы заехал ему в живот. Индеец рухнул наземь. Он попытался подняться, чтобы отплатить обидчику, но снова упал. Похоже, он был серьезно ранен.

— Безумец! — набросился я на майора. — Вы у нас в руках, безоружны и обязаны полностью полагаться на нашу милость. Если вы не возьмете себе это в толк, то скоро раскаетесь!

— Я всажу этому негодяю нож в живот! — добавил Маурисио Монтесо. Тут же он выхватил у брата нож из-за пояса и направился к майору.

Теперь тот повернулся ко мне и сказал:

— Ну, ну, короче! Что вы собираетесь со мной сделать?

— Я, собственно, хотел передать вас правосудию, но теперь передумал. Я считаю, что…

— Нет! — прервал меня хозяин эстансии. — Мы арестуем его и отдадим под суд.

— Лучше вышвырнуть его, пусть катится на все четыре стороны! Он, конечно, уже не вернется. Что вы на это скажете, брат Иларио?

— Я думаю точно так же, как и вы, сеньор, — ответил монах.

— Хорошо! — повернулся я к майору. — Тогда послушайте, что я потребую от вас! Мы готовы вас выпустить, но ставим свои условия. Во-первых, отдайте краденых лошадей.

— Так и быть. Довольно с этим!

— Обещайте, что с рассветом переправитесь на плоту на другой берег реки.

— С превеликим удовольствием. Я готов сделать это сию минуту, чтобы только больше не видеть вас!

— Сделайте милость. Далее. Вы дадите расписку, в которой подтвердите, что с огромной радостью предоставили деньги хозяину алькерии в качестве компенсации за причиненный ущерб.

— Спешу и падаю! Да можно ли такое представить! А если я не соглашусь?

— Тогда поедете с нами.

— Caracho! Пишите! Я поставлю подпись. Еще что-нибудь вам нужно?

— Разумеется. Видите лежащего Педро Уйнаса. Вероятно, вы ранили его, и я потребую за это денежной компенсации.

— Вы в своем уме?

— Тогда оставайтесь в плену!

— Сеньор, если бы сейчас разверзлось небо и вас поразила молния, я бы немало этому обрадовался!

— В этом я совершенно уверен. К счастью, молнией вы не властны распоряжаться. Итак, хотите или не хотите?

— Сколько вы потребуете?

— Пятьсот бумажных талеров.

Майор хотел поторговаться, но я не уступал. Наконец он согласился, а я дополнил условие:

— Вы черкнете несколько строк, где сообщите, что сами передали ему эти деньги. Согласны на все эти условия?

— Да.

— Когда мы получим лошадей?

— Когда захотите, хоть сейчас.

— Я возражаю против этого. Чтобы забрать лошадей, нам волей-неволей придется приблизиться к вашим вероломным людям. Поэтому мы хотим получше подготовиться к встрече с ними.

— Стало быть, до тех пор вы намерены оставаться здесь?

— Да. Вероятно, брат Иларио еще раз отправится на полуостров Каймана, чтобы привести одного из ваших людей, которому вы сообщите, что между нами заключен мир. А сейчас вы сядете на мое место и напишете несколько строк под диктовку.

— Со связанными руками?

— Поскольку сидеть вы можете и со связанными ногами, — ответил я, — то вам их снова скрутят. Ну а руки мы вам завяжем повыше, только ослабим ремень на кистях, чтобы можно было писать.

Ему пришлось подсесть ко мне; его связали, как было сказано, и безо всяких возражений он написал все, что я ему продиктовал. Я взял у него из кармана деньги и передал их индейцу, который очень обрадовался этому. Радость его еще более возросла, она даже превратилась в подлинный восторг, когда хозяин эстансии вытащил двадцать золотых и протянул обещанную плату. Бедняга чувствовал сильную боль. Чтобы смягчить ее, добродушный хозяин пообещал предоставить индейцу место на эстансии.

Брат Иларио опять отправился на полуостров Каймана и привел с собой того самого человека, который уже побывал у нас. На этот раз мы не скрывали от него ничего, кроме местонахождения нашего убежища. Он смог переговорить с майором и узнал, каким образом нам удалось схватить офицера и освободить пленников. Через этого посредника майор приказал своим солдатам спокойно отдыхать, а наутро выполнить все распоряжения насчет лошадей, которые передаст им монах.

Когда визитер ушел, мы занялись приготовлениями ко сну. Майора снова связали. Мы могли теперь отдохнуть; Педро Уйнас с женой собирались нас охранять. Правда, сомкнуть глаза нам довелось довольно поздно. Ведь о стольких вещах надо было расспросить, разузнать…

Что касается молодого Хосе Монтесо, то он произвел на меня прекрасное впечатление. Героем, по-видимому, он не был, да и сам откровенно признавал, что, будучи пленником, испытывал немалый страх.

Тернерстик и я были последними, кто отправился спать: никак не могли наговориться.

Когда индеец разбудил нас, уже забрезжил рассвет. Майор спокойно лежал возле дерева и притворялся спящим. Но, очевидно, он не находил покоя. Надо было подумать, куда отвести лошадей. Ведь до того, как люди с болас уберутся отсюда, лошадей следовало спрятать. Майор, получив свободу, мог снова попробовать отобрать их у нас. Мы не боялись его людей, но никакие меры предосторожности не будут лишними.

Уйнас знал подходящее место и хотел нам его показать. Оно располагалось среди зарослей кустарника, там, откуда мы прибыли. Мы миновали хижину индейца и прошли еще немного. Шли друг за другом в полном молчании, и тут впереди послышалось фырканье лошадей.

Мы отступили за кусты и затаились. Появились йербатеро, посланные с деньгами на алькерию. С ними ехало еще восемь или девять человек. Оба гонца обрадовались встрече, поскольку не запомнили как следует дорогу через болото и не знали, как обстоят у нас дела. Быстрое их возвращение было легко объяснимо. На ближайшей асиенде они увидели свет и на несколько минут завернули туда. Там они встретили чужаков, которые приехали около часа назад и утром собирались отправиться дальше. К своей радости, они узнали, кто эти люди.

Я уже говорил, что у хозяина алькерии был сын, уехавший в Сальто или Белен. Он вернулся домой вскоре после того, как мы покинули сожженное поместье. Взбешенный случившимся, он решил догнать злодеев, отправился в путь сразу после того, как прибыли первые люди, посланные нами на помощь его старым родителям. В дороге он постарался привлечь к себе помощников и довел их число почти до десятка.

Повстречав на асиенде людей, посланных нами к его родителям, он очень обрадовался. Ведь денежная сумма, которую одолжил его родителям Монтесо, не могла умерить его гнев, все равно, рано или поздно, деньги эти пришлось бы возвращать. Получив сумму, отобранную мною у майора, он смягчился. Узнав, что и лошадей можно спасти, и вовсе готов был отпустить поджигателей и воров.

Мне хотелось избежать новых неприятностей, и я сделал все возможное, чтобы настроить его на добрый лад. Лучше всего, если он и его спутники даже не покажутся людям с болас. Поэтому мы условились, что тотчас, как получим лошадей, передадим их ему и он немедленно отправится в обратный путь. Мы отвели прибывших в наш лагерь. Там молодой человек увидел майора и узнал, что тот был главарем шайки. Отвесив негодяю несколько чувствительных пинков, юноша перестал им интересоваться.

Брату Иларио пора было отправиться к нашим врагам, чтобы сообщить, каким образом следует передать нам лошадей.

— Щекотливое дело, — сказал он. — Все легко может кончиться стычкой.

— Нет, — ответил я. — Мы избежим ее: получив лошадей, мы не станем сразу отпускать майора.

— Они не согласятся на это.

— О нет. Майор приказал им, чтобы вас слушались.

— Верно, я не подумал об этом.

— Лошади связаны вместе. Достаточно четырех человек, чтобы привести их туда, где вчера вечером мы поджидали Монтесо. Вот там мы и заберем у них лошадей. Законный владелец здесь. Пусть проверит, те ли это животные, по клейму. Если те, он немедленно отправится вместе с ними в путь, и тогда мы отпустим майора.

— А если майор пустится в погоню?

— Мы легко ей помешаем. Его солдатам придется передвигаться через болото гуськом. Мы преградим путь, и они не смогут пройти.

— Хорошо! Значит, у них не останется никакого иного выбора, кроме как погрузиться на плот и убраться восвояси.

— Конечно. Это решено. Но я все-таки им не доверяю, они могут снова причалить к этому берегу и напасть на нас.

— Да, они способны на это и жаждут нам отомстить. Но мы же увидим, сойдут они на тот берег или нет.

— Разве тот берег виден?

— В этом месте — да. К тому же у вас есть подзорная труба. Если они высадятся на том берегу, если отпустят плот, нам нечего будет опасаться.

— Я тоже так думаю. Значит, сейчас вы пойдете к ним, брат Иларио?

— Да.

— Через какое-то время мы последуем за вами и в указанном месте будем дожидаться лошадей. Хозяин эстансии останется с майором. Ступайте!

Через десять минут мы, все оставшиеся, последовали за ним. Со своей задачей он справился превосходно: мы еще не дошли до намеченной точки, как увидели, что он возвращается. За ним двигался табун, подгоняемый всего четырьмя солдатами. Животные шли одно за другим. Каждая следующая лошадь была привязана к хвосту предыдущей. Полудикие животные боялись болот и потому вели себя очень послушно. Когда лошади подошли к нам, четверка солдат тут же повернула назад. Остальные кавалеристы стояли возле деревьев и наблюдали за происходившим. Молодой хозяин осмотрел лошадей и заявил, что все они принадлежат ему.

Юноша не знал, как отблагодарить нас. Мы пообещали в ближайшее время заглянуть на его алькерию, если окажемся где-то неподалеку.

Мы подождали, пока табун не скрылся среди зарослей, через которые повел его индеец, и вернулись в наше убежище. Теперь майор был избавлен от ремней, лишь руки его все еще оставались связаны. Глаза ему завязали платком, чтобы он не мог видеть дорогу сюда. После этого мы доставили майора на то же самое место, где забрали лошадей. Там с него сняли повязку и освободили ему руки.

— Итак, вы свободны, сеньор, — сказал я. — Теперь все в порядке.

— Вы так полагаете? — ответил он. — Я думаю совсем по-другому. У нас с вами немалые счеты, трижды вы сатана! Я вас еще поймаю, и вы мне за все заплатите.

— Надеюсь, ваши ожидания не сбудутся.

— Обязательно, обязательно поквитаюсь, говорю я вам! — крикнул он.

— Неосторожно с вашей стороны говорить мне все это. Теперь я буду предельно внимателен.

— Это вам ничуть не поможет. Я до вас все равно доберусь!

— Что ж, попробуйте! Но не рассчитывайте прибегнуть к подобного рода плутням, знайте, что мы надежно защищены от них.

— Я слышал, что вы собираетесь переправиться через реку и двинуться в Гран-Чако, а затем в Тукуман. Где-нибудь да встретимся.

— Ради Бога! Но имейте в виду, что в следующий раз я вас не пощажу!

И он побрел к своим, мерзко, издевательски хохоча.

— Сеньор, — спросил Монтесо, — послать ему вдогонку пулю?

Он говорил всерьез.

— Нет.

— Но мы потом раскаемся в этом!

— Опустите винтовку! Он не заслуживает пули.

— Как хотите. Но я думаю, что лучше было бы его подстрелить!

Мы расположились под деревьями и стали наблюдать за этими людьми. Они молча встретили своего командира. Мы увидели, как он подошел к ним и что-то сказал. Затем отвязали плотогонов, майор переговорил и с ними. В это время солдаты привели лошадей и вместе со всеми пожитками погрузили животных на плот. Как только полуостров опустел, мы направились туда.

Плот уже плыл по реке. Плотогоны и солдаты, взявшись за весла, усиленно налегали на них, чтобы при переправе плот не слишком сносило в сторону.

Мы медленно двигались вдоль реки, следуя за плывущим плотом и не упуская его из виду. По заболоченному побережью было нелегко идти. Но вот мы увидели, что плот причаливает к другому берегу. Я захватил с собой подзорную трубу и теперь мог внимательно наблюдать за происходящим. Люди сошли на берег и сели на лошадей. Майор выдал плотогонам деньги, плату за перевоз, потом вместе со своими людьми он поехал прочь, а плот снова отошел от берега и устремился на середину реки, чтобы продолжить прерванное плавание.

Мы опять вернулись на полуостров Каймана и поискали оставленные там вещи, но ничего не нашли. Капитан узнал от индейца, что пароход следует ждать лишь после полудня. Поэтому Фрик Тернерстик попросил нас задержаться. Мы охотно исполнили его пожелание, полдня отдыха были нам очень нужны. Кроме того, многое еще оставалось нерассказанным.

Решено было расположиться лагерем здесь, на полуострове, и хорошенько позавтракать. Так и было сделано. Мы привели сюда и наших лошадей. Но поскольку я не доверял майору, то выставил стражу, сменявшуюся каждые полчаса.

Легко было догадаться, каким образом йербатеро снова попал в руки этих людей. Обращались они с ним очень скверно, и теперь он горел желанием еще раз повстречаться с майором. Но, в конце концов, мы радовались, что наше приключение завершилось так славно. Лишь индеец был не столь весел, как остальные. У него все еще болела нижняя часть живота, и потому он ушел к себе в хижину, чтобы улечься там и попросить жену сделать целебный отвар.

IV В ЛОГОВЕ ЛЬВА

Мы видели, как люди с болас скрылись на том берегу и плот отплыл, и все же я чувствовал какую-то неясную тревогу, которая гнала меня прочь с этого места. Я поднялся и пошел на разведку. Шел я вдоль берега, смотрел во все глаза, но не замечал ничего подозрительного. Через полчаса я повернул назад. Я вовсе не ожидал встретить кого-либо из врагов, ведь с южной стороны мы выставили часового, который непременно должен был заметить приближение солдат. Итак, напасть на нас не могли.

Когда я все так же неторопливо пробирался сквозь камыши, внезапно услышал шум позади. Я быстро обернулся. Из-за куста выступил притаившийся там человек и тут же швырнул в меня лассо. Я успел выставить над головой ружье. Петля обвила не меня, а ствол штуцера, он вылетел из моих рук, и приклад изо всех сил ударил меня по голове.

Какое-то мгновение я стоял наполовину оглушенный. В глазах рябило. И все же я заметил, как из-за кустов появились еще несколько человек. Я схватился за пояс, пытаясь вытащить револьверы, но в ту же минуту в меня полетели три болас. Я хотел отскочить в сторону, но не успел. Вокруг моих ног завертелись шары одного из болас, и ноги оказались стянуты ремнями. Два других орудия попали мне в голову и грудь. Я тут же рухнул наземь. И они набросились на меня. Я вообще не мог защищаться, потому что болас обвились и вокруг моих рук. Мигом я был связан и лишен всего имущества. Шестеро парней с издевкой уставились на меня, осыпая оскорбительными вопросами и угрозами, на которые я, естественно, не ответил ни словом.

Это были они, люди с болас. Я тотчас узнал их. Как же они смогли незаметно вернуться? Часовой наш был безусловно виноват.

Я не слышал ни одного выстрела, ни одного крика, даже ни малейшего звука, по которым мог бы догадаться о завязавшейся борьбе. Значит, с моими спутниками произошло то же, что со мной: во время моей отлучки на них внезапно напали, и оказать сопротивление они не смогли.

Поскольку я был связан, то не мог идти и ожидал, что меня понесут. Но этого не случилось. Под мышками мне закрепили лассо и на полуостров Каймана меня попросту поволокли. Будь на мне любая другая одежда, не из кожи, она разорвалась бы в клочья. Громкими криками мои противники известили о своей победе.

Как я догадывался, там находились майор со своими людьми. Кроме шестерых солдат, подстерегавших меня среди зарослей камыша, на мои поиски были посланы и другие, ведь никто не знал, откуда я появлюсь. Теперь все эти люди возвращались сюда, по крикам поняв, что я схвачен. Мои спутники лежали под деревьями, связанные так же крепко, как и я. Все находились на месте, никто не был ранен. Как же солдаты сумели так неожиданно, без всякого сопротивления, схватить их? Я ничего не понимал.

Конечно, я сам был недостаточно внимателен и осторожен, но ведь, будь мои спутники менее беспечны, солдаты не устроили бы мне засаду. Сделай хоть кто-нибудь из них один только выстрел, я бы услышал его и насторожился. Даже если бы моим товарищам не удалось отбиться, я, по крайней мере, сохранил бы свободу и, конечно, использовал ее, чтобы как-то помочь попавшим в беду.

Меня подтащили к майору. Тот, скрестив на груди руки, с издевательским смехом приветствовал меня:

— Мое почтение, сеньор! Очень рад снова вас видеть! Как дела?

Я не ответил ему.

— Говорите! — заорал он и дал мне пинка. Но я промолчал опять.

— Ах! — улыбнулся он. — Я понимаю! Немец — сеньор благородный. Гордость ему не позволяет разговаривать с нами, ежели он лежит на земле. Так поднимите его на ноги, прислоните к дереву! Может быть, тогда он смилостивится, удостоит меня ответом.

Солдаты повиновались приказу. Майор хотел меня расстрелять. Возможно, он намерен сделать это сейчас. Я понимал, что нахожусь в смертельной опасности во власти разъяренного негодяя. В моем положении было, пожалуй, разумнее не молчать, а отвечать на его вопросы.

— Ладно, сеньор, — сказал он. — Вы приняли вертикальное положение, подобающее вашей чести, и, пожалуйста, теперь соблаговолите одарить наш слух звуками вашего прекрасного голоса. Вы разве не радуетесь столь же горячо, как и я, нашей теперешней встрече?

— Необычайно радуюсь! — кивнул я.

— Все случилось быстрее, чем вы предполагали. Я это предсказывал. Но вы не хотели мне верить. Очевидно, вы еще не позабыли, чем пригрозили мне в случае нашей новой встречи? Вы сказали, что впредь не пощадите меня. Вы помните это, сеньор?

— Очень хорошо.

— Но вышло по-другому. Не я нахожусь в ваших руках, а вы в моих. Вы, может быть, ожидаете от меня пощады?

— Я не знаю, что вы называете пощадой.

— Я не стану отбирать у вас жизнь, а обезврежу вас другим способом, например, всажу заряд пороха вам между глаз. Что вы на это скажете?

— Вы не сделаете ни того, ни другого!

— Вы так думаете? Как же вы пришли к такому необоснованному выводу?

— Потому что считаю вас не диким зверем, а человеком. Вы прекрасно знаете, что не я виновник наших прежних раздоров.

— И не я, между прочим! Вы — государственный изменник и убийца. Вам полагается пуля или петля!

— Вы же сами не верите в это обвинение. Даже если бы я сделал то, что вы мне приписываете, вы были бы неполномочны выносить мне приговор или же приводить его в исполнение.

— Что я могу и что я сделаю, я знаю сам. Вас об этом не спрашивают, сеньор. Но, дабы вы не сомневались в том, что вас ждет, я сообщу вам об этом. Да, я намеревался расстрелять вас, потому что были все основания вас устранить, ведь из-за вашей дерзости трудно было предположить, что я сумею вас доставить сюда. Но теперь мы находимся здесь, и мне незачем лишать вас жизни. Вы станете солдатом, понятно?

Его последние слова меня успокоили. Мне оставляли жизнь. Все прочее, что намеревались сделать со мной, было мне глубоко безразлично, я наперед знал, что сумею вырваться. Конечно, мне невдомек было, по каким причинам майор собирался расстрелять меня на Рио-Негро и что за причины побуждали его теперь, на берегу Уругвая, отказаться от этого плана.

— Понятно! — ответил я.

— А вам не кажется, что вы должны самым сердечным образом отблагодарить меня за это решение?

— Это не приходит мне в голову, ведь вы не имеете никакого права ни расстреливать меня, ни отдавать в солдаты!

— Здесь важно, что считаю я, а не вы! Я — ваш командир, и при первом же нарушении вами субординации вы будете расстреляны!

— Я не обязан вам повиноваться!

— А я докажу вам обратное, доложу о вашем деле генералу, и пусть он решает. Поскольку я уверен, что он подтвердит мои приказы, то уже сейчас отношусь к вам как к вверенному мне солдату.

— А я, как и прежде, считаю себя человеком штатским. Солдат только тот, кто принес присягу, и лишь его можно наказывать за нарушение субординации.

— Вскоре вам предстоит дать присягу. Впрочем, в наши ряды придется вступить не только вам, но и всем вашим спутникам. Они уже согласились на это.

— Это их дело. Я никогда не дам на это своего согласия.

— Вы дадите его, ибо для вас это единственный способ сохранить свою жизнь. Что мне мешает тотчас же вас расстрелять? Ничего, вообще ничего! Лишь моей исключительной доброте и снисходительности вы обязаны тем, что я этого не делаю. Вы такого снисходительного отношения не заслужили, и я намерен немедленно дать вам повод стать достойным этой милости. Подождите минуту!

Он проверил все отобранные у меня вещи, еще раз внимательно обследовал мои карманы и пояс и, ничего не найдя, сказал:

— Я видел, какой вы превосходный наездник. Вы доказали, что вы мужественный, даже отчаянно смелый человек. Откажитесь от вашего теперешнего упрямства, и из вас выйдет очень дельный солдат. Скажите, когда-либо в прошлом вы были военным?

— Нет.

— Тогда я научу вас строевой подготовке, и вы можете быть уверены, что быстро продвинетесь по службе. Я знаю, потом вы будете меня благодарить. Но, чтобы исполнить этот план, надо снабдить вас подходящей амуницией. Ваших денег на это не хватит.

Эти слова подсказали мне, что он теперь соизволит потребовать. Поэтому я ответил ему:

— Кто снабжает амуницией, тот за нее и платит! Впрочем, той суммы, которую вы у меня отобрали, хватит, чтобы снарядить десять офицеров.

— Вы не понимаете. Вы должны доплатить. У вас есть еще средства?

— У меня нет больше денег.

— Ну а кредит?

В странах Ла-Платы я не знал ни единого человека, который по каким-либо коммерческим соображениям возымел бы интерес ссудить мне хотя бы пфенниг, но, чтобы не давать этому человеку повода измываться надо мной, я ответил:

— Кредит, которым я располагаю, незначителен.

— Кто ваш компаньон?

— Банкир Хаузер в Буэнос-Айресе.

— Судя по фамилии, он немец?

— Да.

— Каковы размеры предоставленного вам кредита?

— Сумма не названа. Но я не слишком состоятельный человек.

— Ваши манеры говорят об обратном. Вы дадите мне чек, адресованный этому Хаузеру.

— Нет.

— Ладно, как хотите! Сами будете виноваты, если мне придется обойтись с вами именно так, как я хотел на Рио-Негро.

— Но ведь вы уже дали слово, что этого не случится.

— Я полагал, что вы оцените мою доброту. Однако, раз вы обманываете мои надежды, я беру слово назад. Итак, вы выпишете чек или нет?

Я сделал вид, что раздумываю, а затем угрюмо ответил:

— Вы принуждаете меня к этому!

— Я не оказываю на вас никакого давления, сеньор. Помните об этом. Быть может, вам придется засвидетельствовать мне это в письменной форме.

— Если вы не считаете угрозу расстрела принуждением, то тогда я не знаю, что такое принуждение.

— Итак, как вы поступите?

— Мне не остается ничего другого, как выдать вам чек!

— И немедленно! Пока вполне достаточно, если вы подпишетесь под признанием, что должны мне десять тысяч бумажных талеров. Сам чек выпишете позже.

— Десять тысяч! У ваших солдат, наверное, самая изысканная амуниция!

— По крайней мере, у вас будет именно такая. Теперь садитесь! Вот ваша записная книжка!

Я присел, и мне ослабили ремни на руках. В этот момент на берегу показались Педро Уйнас и его жена. Оба они не подозревали о случившемся. Увидев солдат, они остановились и замерли.

— Вперед! Сюда, иначе мы стреляем! — закричал им майор.

Он напрасно отдал этот приказ, так как индейцы еще раньше опрометью бросились прочь.

— За ними! — скомандовал майор нескольким стоявшим поблизости солдатам. — И не забудьте поискать у них в хижине деньги, которые они получили!

Солдаты удалились, однако вернулись с пустыми руками. Чету индейцев они не обнаружили, а в хижине не нашли ничего, что стоило бы взять с собой.

Тем временем я выписал чек. Мне опять туго завязали руки и отвели к остальным пленникам. Поскольку дело происходило средь бела дня и разыгравшуюся сцену могли увидеть посторонние, нас не стали привязывать к деревьям, не стали и держать отдельно друг от друга. Не посчитали нужным даже запретить нам переговариваться. Майор отослал двух своих людей вверх по течению. Им полагалось стоять в дозоре у ближайшей излучины, чтобы немедленно сообщить майору о появлении судна, удобного для переправы. Покончив с этими распоряжениями, майор еще раз обратился ко мне и сказал:

— Вы слышите, мы снова собираемся переправиться через реку. Наверное, вы хотите знать, как мы сюда вернулись!

Я не ответил, и он продолжил:

— Сами виноваты, сами позволили нам так быстро вернуться. Я могу передать вам привет от плотогонов. Они самым искренним образом благодарят вас за то, что вы помогли им спастись!

— Это в высшей степени глупо с их стороны.

— Если бы только вы их освободили, все пошло бы по-другому.

— Для чего мне надо было освобождать их? Опасность им ничуть не грозила. К тому же у меня не было времени заниматься ими.

— Какая разница! Вы бросили этих людей в беде и навлекли на себя их гнев. Чтобы отомстить вам, они были готовы тотчас доставить нас назад. Чтобы ввести вас в заблуждение, мы скрылись, а плот поплыл дальше. Но чуть ниже по течению, там, где вы уже не могли ничего увидеть, плот снова причалил, и мы опять погрузились на него. Видите, мы доказали вам, что по части смекалки можем с вами поспорить. Теперь вы — наш солдат, и поскольку я догадываюсь, что при первом же подходящем случае вы попытаетесь дезертировать, то я оставлю вас связанным до тех пор, пока не буду уверен, что вы уже не убежите. На этом пока что все, сеньор.

Он отвернулся. Меня положили между братом Иларио и капитаном. Мои товарищи по несчастью слышали каждое сказанное им слово. Фрик Тернерстик вполголоса обратился ко мне:

— Скверная история! Не так ли?

— Эх, как же вы дали себя захватить врасплох!

— Стать солдатом! И где! Конечно, обращусь в представительство Соединенных Штатов!

— Каким образом?

— Я дезертирую.

— Вас схватят и расстреляют!

— К черту! Какая тоска! Неужели в этой прекрасной стране принято похищать людей, чтобы делать из них солдат?

— Видимо, так.

— Но это же противоречит всем международным правам!

— А вы сами разве не грешили против некоторых параграфов международного права? Вы никогда никого не тащили силком в матросы?

— Гм! Вы так считаете? Да, на безрыбье и рак рыба. Приходилось порой заставлять.

— Вот и доигрались! Стало быть, нечего о других говорить.

— Послушайте, это совершенно разные ситуации. Если мои матросы дезертируют, я обязан найти других, иначе всю жизнь простою на якоре.

— Да, но теперь, когда вы сами угодили в подобную западню, вы начинаете ахать и охать. Как же с вами это приключилось?

— Самым нелепым на свете образом.

— Вы даже не попробовали отбиться!

— Все совершилось так быстро, что мы даже не успели подумать об этом!

— Как же можно! Вы же мастерски владеете саблей, ружьем и ножом! Комар на нос сядет — вы его из пушки подобьете, на носу царапины не останется.

— Смейтесь, смейтесь! Вас же там не было!

— А ваш шкипер, этот колосс во плоти, разве он не мог пустить в дело хотя бы свои громадные кулачищи?

— Нет. Он бы измолол всех этих парней в муку, но, увы, он лежал в камышах без сознания.

— Что же его так испугало, коли он свалился в обморок?

— Сэр, не злите меня! Не спрашивайте с такой издевкой! Я не могу этого вынести. Хотите знать, что случилось, — расспросите брата Иларио. У меня нет никакого желания отвечать на ваши вопросы. Злость, что меня душит, и без того слишком велика. А что касается вас, то не стоит вам так бахвалиться, ведь вас точно так же, как и остальных, схватили, и вы тоже дали себя одурачить. Если бы вы оказались здесь, то все равно ничего не смогли бы изменить.

— Нет, — раздался голос брата Иларио, до сих пор молчавшего. — Сеньор не попал бы в эту дурацкую ловушку. В этом я уверен.

— Что это была за ловушка? — осведомился я.

— Такая дурацкая, что мне прямо-таки стыдно о ней говорить, сеньор. Ну будьте же снисходительны, не смейтесь!

— В любом случае дело слишком серьезное, чтобы смеяться.

— К сожалению, да! Шкипер пошел сменить часового, но того не оказалось на месте. Он принялся его разыскивать и схлопотал прикладом по голове, бедняга рухнул без чувств.

— Значит, враги уже были там и захватили часового врасплох?

— Да, причем все совершалось в полной тишине. Мы вообще ничего не заметили. Вскоре окликнули сеньора Монтесо. Он решил, что его зовет часовой, и направился к нему. Там на него сразу же навалились. Затем окликнули меня.

— И вы, ничего не подозревая, пошли? Гм!

— Что вы хотите, все протекало так быстро и гладко, что ни на секунду не возникало сомнения.

— И вас тоже схватили?

— Прикладом с ног сбили! Вот так были обезврежены часовой, сеньор Монтесо, я, шкипер и молодой Монтесо. Со всеми остальными враги надеялись справиться без труда. Они внезапно выскочили на берег и в прямом смысле слова застали всех врасплох; времени не было даже руку поднять, не то что защищаться.

— Конечно, не каждому дано сохранять присутствие духа! — продолжил я. — Однако теперь бесполезно критиковать и высказывать упреки. Нам приходится принимать факты, как они есть. Главное — придумать, как выбраться из этой западни.

— Вы надеетесь на это?

— Я всегда надеюсь. Нет худа без добра, счастье с несчастьем под руку ходят.

— Но как же они сумели схватить вас, сеньор? Мне кажется, сделать это было труднее, чем справиться с нами со всеми.

— Спасибо за комплимент! Я был столь же неосторожен, как и вы.

Я рассказал, как эти люди сбили меня с ног и схватили. Остальные выслушали все и признали правоту брата Иларио, считавшего, что, держись они настороже, я не попал бы в беду. Впрочем, у тех, кого угостили прикладом, на душе было еще хуже, чем у остальных. У них жутко гудела голова. Шкипер свирепо рычал:

— Уж я надаю им затрещин! Руки бы мне освободить, тогда я их так поколочу, что их головы покатятся во все стороны!

— Не горячитесь без толку! — ответил я ему. — Сперва сделаем вид, будто собираемся покориться судьбе. Нашей жизни пока ничто не угрожает, пусть это утешает нас.

— Но потом надежд на спасение будет еще меньше, чем сейчас, — заметил йербатеро, — ведь нас разлучат. Или вы еще не верите, что нас отдали в солдаты?

— Наоборот, убежден в этом.

— Так вот, нас могут зачислить в разные отряды. Ну и как тогда мы поможем друг другу?

— Пока у нас еще много времени в запасе. Впрочем, надо узнать, куда нас намерены включить: в какую армию или какой отряд.

— Наверняка попадем в ту самую шайку, которую собирает Лопес Хордан.

— Вот бы наверняка узнать, намерен ли он поднять мятеж против нынешнего правительства?

— Весь мир об этом говорит!

— Тогда ему живо укоротят крылья!

— Нет, сеньор, дело так быстро не кончится. Хордан владеет несметными табунами лошадей, поэтому его противникам, то есть правительственным войскам, даже лошадей будет раздобыть негде. Так что у Хордана невероятно выгодное положение.

— А хватит ли ему денег?

— У него огромнейшее состояние, он унаследовал его от отчима, президента Уркисы.

— Которого велел убить, дабы завладеть этими деньгами! Пусть состояние велико, но чтобы восстание окончилось успехом, потребуются миллионы!

— Что ж, все, что ему понадобится, он наворует. Мы же убедились, что он посылает своих вояк даже в соседнюю страну, чтобы красть там лошадей. И деньги он тоже крадет, мы можем теперь поклясться.

— Майор у вас тоже все отобрал?

— Все абсолютно! Наши карманы совершенно пусты. Вся та огромная сумма, которую взял с собой брат, теперь тоже у этого негодяя.

— Только у меня ничего не пропало! — тихо улыбнулся Фрик Тернерстик.

— У вас еще что-нибудь осталось, капитан? — спросил я его.

— Мои деньги спрятаны так надежно, что я бы их сам не нашел, если бы не запомнил, где они лежат. Меня не проведешь.

— Скажите-ка, вас ведь хорошо знают в Нью-Йорке?

— Смею полагать.

— Тогда припомните, может быть, вам знаком некий человек, который должен помочь нам выпутаться из этой истории.

— Кто же этот человек?

— Некий экспортер.

— Он занимается морскими перевозками? Где находится его фирма?

— На Иксчейндж-Плейс. Он занимается самыми разными делами, не слишком утруждая себя таможенными формальностями, а зовут его…

— Случайно не Хонтерс? — быстро перебил меня капитан.

— Да, Уильям Хонтерс.

— Он, стало быть, он! Сэр, я его знаю как свои пять пальцев.

— Вы имели с ним дело?

— Несколько раз, но потом стал его избегать. Он же очень хитрый и нечестный. Так это тот самый парень, на которого вы надеетесь?

— Да.

— Тогда мы крепко влипли, сэр! Пока сами себе не поможем, никто нас не выручит!

— Необязательно, по крайней мене в данном случае. Главное, действуйте в унисон со мной.

— Хорошо, только скажите как! Я уже готов.

— Прекрасно! Сперва нужно следующее: продолжайте говорить, что ваш корабль находится в гавани в Буэнос-Айресе, но о том, что за груз на нем, ни слова. Держитесь так, будто это самая большая ваша тайна.

— Почему?

— Об этом позже. Собственно, вы сами не знаете, что спрятано в тех бочках и ящиках, которые я погрузил к вам на борт.

— Вы? — удивленно спросил он.

— Да, я. Я прибыл вместе с вами из Нью-Йорка, прямо из Нью-Йорка. В Монтевидео вы высадили меня, а затем отправились в Буэнос-Айрес, чтобы там дожидаться меня.

— Но, сэр, из всего этого я не понимаю ни слова!

— Вам и не нужно ничего понимать. Когда вы отплыли из Нью-Йорка, трюм был наполовину заполнен балластом. Груз состоял практически из одних моих бочек и ящиков, а зафрахтовал их именно Уильям Хонтерс. Меня он послал следить за грузом и приказал вам во всем подчиняться моим распоряжениям. Итак, в Монтевидео я сошел с корабля и примерно через неделю собирался встретиться с вами в Буэнос-Айресе. Вам надоело ждать, и вы поднялись вверх по Уругваю, чтобы посмотреть, не найдется ли фрахт для обратного плавания. Так мы совершенно неожиданно встретились.

— Сэр, вы все это говорите всерьез? Я должен каждому втолковывать эту чушь? В это никто не поверит!

— Поверят, и весьма охотно. Обрадуются даже.

— И кому я должен все это рассказывать?

— Лишь Лопесу Хордану.

— Но я не знаю его! Я вообще не собираюсь иметь с ним дело!

— Не собирались, скажем так, но весьма вероятно, что вам придется иметь с ним дело. Все это вы расскажете ему. Разговаривать с Хорданом будете лишь в моем присутствии. Только в моем присутствии вам разрешается раскрыть ему эту тайну, значит, надо чтобы нас допрашивали вместе. Каждый из нас должен слышать, что говорит другой, чтобы не запутаться в показаниях. Поэтому нельзя допустить, чтобы нас отделили друг от друга. Если один из нас не знает, что отвечать, пусть ссылается на другого.

— Остальным тоже придется делать подобные глупости?

— Сеньору Маурисио Монтесо — да.

— Мне? — удивился йербатеро.

— Да, вы. На допросе вы укажете, что встретили меня у сеньора Тупидо в Монтевидео.

— Но это правда.

— Тем лучше. Вы пользуетесь полным доверием Тупидо, он поручил вам сопровождать меня в провинцию Энтрс-Риос. Вы отвечаете за благополучный исход поездки. Далее вы можете пересказать все, что произошло.

— И к чему это нас приведет?

— К свободе, если, конечно, мое предположение верно и мы схвачены отрядом, находящимся под командованием Лопеса Хордана.

— Не могу понять, чего вы этим хотите добиться, сеньор, но сделаю все, что вы требуете. Не лучше ли было бы вам подробнее и откровеннее объяснить мне суть дела?

— Нет, я обязан молчать, и именно за эту скрытность Хордан еще отблагодарит нас.

В это время с излучины реки вернулись оба дозорных; они сообщили, что сюда плывет плот. Майор схватил ружье и поспешил вместе с ними. Через несколько минут мы услышали выстрел. Вскоре Кадера вернулся вместе со своими товарищами. Нам заткнули рот кляпом. Наконец показался плот, причалил он там же, где останавливался его предшественник. Нас перенесли на плот, наших лошадей тоже привели сюда. Майор тихо переговорил с плотогонами и дал им денег. Эти люди бросали на нас мрачные, презрительные взгляды. Кто знает, какую ложь он им насочинял про нас.

Погрузка на плот заняла всего несколько минут, и он снова отплыл. Мы покинули левый берег реки Уругвай, ввергший нас в такую опасную переделку. Одно меня радовало: индейца и его жену они не схватили.

Плот взял курс к правому берегу. Майор указал, в каком месте нам лучше причалить. Нас перенесли с плота на землю. Плотогоны очень любезно поблагодарили майора. Видимо, он щедро им заплатил. Берег был невысоким. Он порос густым камышом, среди которого кое-где вздымались стволы сейбы[126], в кронах виднелись красные цветы. Нас перенесли далеко в глубь зарослей. Лошадей вели следом; наконец мы достигли довольно большой открытой площадки, поросшей травой; здесь пять или шесть солдат все это время стерегли лошадей. Во взглядах, которые эти люди бросали на нас, выражалась неописуемая радость. Майор приказал немедленно отправляться в путь; нас стали привязывать к самым скверным клячам. Сам Кадера, будучи знатоком лошадей, выбрал мою гнедую. Я нисколько не обижался на него, ведь здесь не было ни одного животного лучше гнедой. Меня, однако, разбирало любопытство: как же к подобной перемене отнесется гнедая? Пока что она охотно подчинялась. Но стоило майору схватить ее за поводья и вставить ногу в стремя, как лошадь поднялась на дыбы, вырвалась и подбежала ко мне.

— Бестия! — выкрикнул Кадера.

Кляпы сняли, и я смог ответить:

— У нее свой норов, сеньор, она подпускает к себе лишь тех, кто действительно умеет ездить верхом.

— Вы полагаете, что я не умею?

— Что я думаю, не суть важно, главное, что гнедая, кажется, считает именно так.

— Я ей докажу, что она ошибается.

Двое людей удерживали лошадь, но вдеть ногу в стремя майору так и не удалось.

— Сущий дьявол, прямо как ее хозяин! — гневно воскликнул Кадера. — Но она все же научится повиноваться.

Он хотел ударить лошадь.

— Стой! — предостерег я его. — Она не привыкла к побоям. Она вырвется и убежит.

— Но она же никого не подпускает!

— Она привыкла лишь ко мне. Подведите ее поближе ко мне, может быть, она станет послушнее.

Он последовал этому совету, и гнедая уже не артачилась. Однако едва майор уселся в седло, едва направил лошадь вперед, как та, выгнув спину дугой, стала пятиться задом, потом поднялась на дыбы и резко отпрянула в сторону. Майор выпустил поводья и стремя и, описав широкую дугу, шлепнулся наземь. Я предвидел это, иначе не помог бы ему взобраться на лошадь. Я веселился от души. Майор же так сильно стукнулся спиной, что, поднявшись, с трудом разогнулся.

— Пристрелите каналью! — заорал он. — Влепите ей пулю в лоб.

Тотчас на лошадь нацелилось несколько ружейных стволов.

— Стойте! — крикнул я. — Вы что, в самом деле хотите убить такую великолепную лошадь? Не лучше ли объездить ее? Она постепенно привыкнет к новому седоку.

— Верно! — согласился Кадера. — Пока она не знает меня. Перес, влезь-ка на нее!

Солдат попытался выполнить приказ, и напрасно он это сделал! Сесть в седло он смог, лишь когда привел ее поближе ко мне; но гнедая тотчас сбросила его. Так она обошлась и с еще несколькими смельчаками.

— Вот чертова кобыла! — рассвирепел майор. — На ней никто не сможет ехать. Ничего не остается делать, как водрузить на нее бывшего хозяина.

Меня отвязали от моей клячи и приторочили к гнедой, стоявшей спокойно, словно овечка. Мы тронулись в путь. Меня все время окружали солдаты. Когда мы миновали побережье с его камышами и топями и поехали по степи, весь отряд помчался галопом. Местность по эту сторону реки была такой же, как и по ту.

Лошадям пришлось напрячься; лишь изредка им позволяли переходить на шаг, зато уже к полудню мы преодолели немалое расстояние.

Какой-либо проторенной дороги тут тоже не было. Несколько раз я замечал следы, указывавшие, что здесь проезжали груженые повозки. Иногда то тут, то там возникало ранчо, порой слева или справа виднелась асиенда, но мы никуда не сворачивали. Никто не говорил нам ни слова, поэтому цель поездки оставалась неизвестной. После полудня степь заметно ожила. Как и прежде, мы видели табуны, но теперь стали замечать всадников, сперва отдельных, затем небольшие группы, отряды. Все они, казалось, ехали в одном и том же направлении или возвращались из одного места. Люди, попадавшиеся нам навстречу, обменивались несколькими словами с майором, к которому относились с большим почтением; они бросали на нас любопытные или совершенно неприязненные взгляды и уезжали прочь.

Позже в стороне от нас показались целые эскадроны. Очевидно, они проводили маневры. И вот наконец перед нами вырос величественный ансамбль зданий, возвышавшийся прямо посреди степи. Туда мы и устремились.

— Это Кастильо-дель-Либертадор, Замок Освободителя, — сказал майор, обратившись к нам. — Там решится ваша судьба.

Замок, значит! Гм! Чем ближе мы к нему подъезжали, тем меньше это строение походило на замок. Стены его состояли из утрамбованной земли, крыша — из тростника, но построек вокруг главного дома было очень много, и занимали они довольно большую территорию. Владелец этого «Кастильо» был, несомненно, богатым человеком. Впрочем, нигде не было видно ни быков, ни овец, зато на глаза попадалось множество лошадей и всадников, причем последние, судя по их виду, были людьми военными. Поблизости от здания все буквально кишело такого рода вояками, облаченными в пестрые одеяния или, правильнее сказать, в пестрые лохмотья, вооружены они были тоже кто во что горазд. Ни один не походил на другого, и все-таки сходство между ними было: все были одинаково грязными, все бросали на нас враждебные взгляды. У большинства не было никакой обуви, зато каждого украшали огромные шпоры. Что касается головных уборов, то я увидел самые разные шляпы и шапки, заметил даже несколько старых цилиндров, унизанных перьями или обвитых какими-то красными лоскутами. Очевидно, счастливые обладатели этих «устрашающих труб» являлись важными особами. Мало кто из этих людей имел при себе винтовку. Большинство были вооружены пиками, и все, без исключения, располагали болас и лассо.

Мы остановились перед главным зданием. Тут стояло около полутысячи подобных героев, но все они держались на почтительном расстоянии от фронтона особняка, что позволяло предположить: мы находились перед штаб-квартирой какого-нибудь Наполеона или Мольтке[127] местного масштаба.

Майор спешился и направился в дом, очевидно, чтобы сделать доклад. Другие остались в седле, окружив нас. Лишь по прошествии, пожалуй, получаса майор вернулся. Его лицо было строгим и недоступным.

— Спешивайтесь и снимайте пленных! — приказал он. — Отведите их в дом!

Нам развязали ноги и повели в дом. Там было несколько человек, они открыли дверь, которая вела в какое-то помещение, которое даже сейчас, днем, было непроницаемо темным. Нас втолкнули туда, после чего дверь за нами заперли на засов.

— Тут мы, стало быть, якорь и бросим! — произнес Фрик Тернерстик. — Чертовски скверная гавань! Еще хуже, чем та лужа в Буэнос-Айресе, куда я, собственно, хотел попасть и не попал. Мой курс меняется напрочь. Любопытно, что они с нами сделают. Но первым делом надо освободить руки! Сейчас как рвану эти ремни!

— Перестаньте! — попросил я его. — Вы только поранитесь. Ремни вопьются в тело. Мы лучше поможем друг другу их развязать.

— Да как же поможем-то? Руки-то у нас у всех за спиной связаны.

— Не имеет значения. Йербатеро ниже меня ростом. Мы повернемся друг к другу спиной. И я наверняка дотянусь до узлов на его ремнях. Посмотрим, можно ли их распутать.

Замысел удался, впрочем, пришлось потрудиться. Затем йербатеро развязал руки мне, а после этого мы вдвоем освободили остальных.

— Так вот! — выкрикнул капитан. — Пусть теперь кто-нибудь только сунется ко мне, я закачу ему такую затрещину, что он сразу пойдет ко дну!

— Лучше не делайте этого! — предостерег я. — Силой здесь ничего не добьешься. Вы видели, сколько поблизости находится солдат?

— Но почему тогда вы нас развязали?

— Потому что очень скоро нас отведут к одному из высокопоставленных офицеров; я не хочу предстать перед ним со связанными руками.

— Ну и что из того! Вас же опять свяжут!

— Пусть и не пробуют. Я попрошу вас всех, сеньоры, не совершать никаких неосторожных поступков. Это лишь повредит нам. Не будем оказывать сопротивления. Если Лопес Хордан здесь, то обещаю вам, что вскоре мы будем свободны.

Тем временем мы обследовали свою тюрьму. Пол здесь был земляным, стены — гладкими, голыми. Мы сели и стали ждать дальнейших событий. Прошло несколько часов. Дверь отворилась, и появился майор в сопровождении скверно одетого солдата.

— Пусть выйдет немец! — сказал Кадера.

— Только я? — переспросил я.

— Да.

Я быстро шепнул йербатеро:

— Обвяжите мне руки ремнем, но так, чтобы я легко мог его сорвать!

Я сложил руки за спиной. Здесь было темно, и майор ничего не увидел.

— Ну, поживее! — приказал он. — К генералу!

— Для чего?

— Узнаете обо всем.

— Почему вы требуете только меня одного, без товарищей?

— Это вас не касается. Вперед!

Йербатеро уже закончил все приготовления, поэтому я спокойно повиновался. Все могли убедиться, что я по-прежнему связан. Только теперь я заметил, что за дверью стояли еще четверо солдат, тут же окруживших меня.

Напротив нашей двери виднелась другая, она была приоткрыта. Мы вошли в комнату, выглядевшую как казарма. На корточках сидели солдаты, игравшие в кости или карты. Вокруг помещалось самое разное оружие. Всюду, словно выпавший снег, лежали белые сигаретные окурки, воздух здесь был как в зачумленном доме. Миновав эту комнату, мы прошли в другую, где дышалось полегче. Тут имелся стол, на нем стояла керосиновая лампа. Возле стола виднелись несколько табуреток, на которых сидели мужчины, судя по их горделивым жестам, все они были офицерами. Каких-либо знаков отличия, выдававших их звания, я не заметил.

Оттуда мы попали в третью комнату, самую шикарную из них. Тут располагались два стола: один возле оконного проема, в котором не было стекла, а другой посреди комнаты. За первым столом сидели два офицера; они курили, держа перед собой бокалы. В центре комнаты сидел пожилой военный. Казалось, он выискивал на карте ту достославную местность, что пребывает у черта на куличках, но и на этот раз обнаружить ее никак не удавалось, поэтому мы с майором простояли у двери, пожалуй, минут пять, однако сеньор генерал так и не почтил нас своим вниманием. Весь прочий эскорт остался снаружи, в соседней комнате.

Генералу было примерно лет шестьдесят, но седины у него до сих пор не было. Он носил белые панталоны, сапоги с короткими голенищами и желтыми отворотами, словно обычный немецкий кучер — из тех, что возят господ. Кроме того, генерал был облачен в красную бархатную жилетку и синий китель, изобиловавший золотыми галунами. Витые погоны его эполет свешивались почти до локтя. Мне показалось, что я попал на театральную сцену, где идет репетиция некой комедии на военную тему. Я вообще не испытывал страха. Я только досадовал на майора, сунувшего за свой или, скорее, мой пояс оба моих револьвера. Итак, этот человек завладел всеми вещами, прежде принадлежавшими мне.

Майор уже несколько раз кашлянул, но все было напрасно. Потом он стал кашлять громче. Наконец, когда шум чересчур усилился, генерал оторвался от созерцания карты и окинул меня мрачным взором.

— Это немец? — спросил он майора.

— Он самый, — ответил тот.

— Хорошо! Вы, конечно, останетесь здесь, чтобы потом увести его.

Генерал достал сигарету из пачки, лежавшей на столе рядом с картой, сунул сигарету в огонь, поудобнее расположился, перекинув ногу на ногу, бросил на меня столь же уничтожающий, сколь и уничижительный взгляд и спросил:

— Ты родился в Германии?

Майор стоял у меня за спиной. Я отступил в сторону и посмотрел на майора так, словно бы полагал, что вопрос относится к нему.

— В Германии ты родился, или у тебя родители немцы, я тебя спрашиваю! — закричал на меня генерал.

Я еще раз взглянул на майора, словно подсказывая, что отвечать на вопрос придется все-таки ему.

— Я тебя спрашиваю! — крикнул генерал, вскакивая с места и направляясь ко мне.

— Меня? — спросил я с изумлением в голосе.

— Да, тебя! И отвечай, а не то прикажу открыть тебе рот!

— Я действительно думал, что вопрос адресован сеньору Кадера, и искренно радовался фамильярным отношениям, сложившимся между аргентинским генералом и его подчиненным.

— Слушай, ты! Ты знаешь, у кого находишься?

— Конечно, у тебя!

Он отшатнулся. Оба офицера, сидевшие за другим столом, вскочили со своих мест, а майор угрожающе схватил меня за руку.

— Chispas![128] — крикнул генерал. — Слышали ли вы когда-нибудь такое? Этот подлец смеет мне говорить «ты»!

— Еще удивительнее, когда генерал говорит «ты» подлецу! — ответил я.

Оба офицера схватились за свои сабли. Майор встряхнул меня, взялся за дверную ручку и спросил:

— Звать палача, сеньор генерал?

Тот покачал головой, снова подошел к своему стулу, уселся и произнес:

— Нет! На такого парня нечего обижаться. Вы были правы, майор, когда описывали мне этого человека. От него всего можно ожидать. Ничто не может его характеризовать лучше, чем то, что он отваживается обращаться ко мне на «ты». Сохраняем спокойствие! Он еще успеет понять, чем это кончается.

Генерал снова заговорил со мной:

— Вы родились в Германии?

— Да, сеньор, — вежливо отвечал я.

— Кто вы?

— Ученый.

— Ojala![129] Если в вашем отечестве такие ученые, то я предпочел бы познакомиться с кем-нибудь неученым, необразованным!

— Таких в Германии нет, ведь ни одному немцу не придет в голову обращаться к иностранцу на «ты». Для этого немцы слишком уважают себя. Даже самый жалкий батрак так не поступит.

— А вы знаете, что я могу стереть вас в порошок?

— Не знаю, да и не верю в это. Германца непросто стереть в порошок. Я не понимаю вообще, с какой стати вы разговариваете со мной подобным тоном. Пусть вы и генерал, это еще не повод, чтобы унижать человека. Быть может, простой немецкий сержант знает и умеет больше, чем вы. Впрочем, я не задаюсь подобным вопросом, потому что мне все это безразлично. Правда, я хочу спросить: по какому праву вы называете меня подлецом? Вы что, знаете меня? Вы интересовались, почему я стою здесь перед вами? Вы можете с уверенностью сказать, что вас не обманули? Подлецы — это те, кто приволок меня сюда; я требую, чтобы вы их наказали!

Я выпалил все это так стремительно, что невозможно было меня перебить. Выражение их лиц стало совершенно неописуемым. Они не отводили от меня глаз. Генерал выглядел так, словно получил дюжину оплеух, сам не знаю от кого. Мое поведение было вовсе не вызывающим. Я хорошо знал, чего добивался. Мне вообще незачем было опасаться этих четверых. Едва войдя сюда и оглядевшись, я уяснил всю ситуацию. Окна были так малы, что с улицы никто не смог бы проникнуть сквозь них. Дверь запиралась изнутри. Генерал был не вооружен, его сабля висела на стене. Оба офицера не имели при себе ничего кроме сабель. А майор? Он стоял рядом со мной.

Итак, все они оцепенело глядели на меня, пока генерал, повернувшись к окну, не промолвил:

— Садитесь, сеньоры! Это сумасшедший. Не будем на него обижаться. Лучше послушаем те нелепости, которые он готов наговорить.

— Пожалуйста! — вмешался я. — А могу я вначале узнать, что за нелепейшие обвинения выдвинуты против меня?

— Нет, мой дорогой, это лишнее. Я не желаю второй раз выслушивать одну и ту же историю. Ответьте просто на следующие вопросы: это вы напали на майора Кадеру?

— Да, после того как он напал на меня.

— Вы знаете некоего сеньора Эскильо Анибала Андаро?

— Да.

— Где вы с ним познакомились?

— В Монтевидео.

— При каких обстоятельствах?

— Он принял меня за полковника Латорре.

— Достаточно. Остальное мне не нужно знать. Подойдите-ка к окну и выгляните!

Я повиновался.

— Что вы видите?

— Дюжину солдат, марширующих возле двери.

— Чем они вооружены?

— Ружьями.

— Из этих ружей вас расстреляют! Через десять минут в вас всадят дюжину пуль.

Он сказал это совершенно серьезно. Я повернулся от окна к двери, встал возле майора и сказал:

— Сеньор, мне очень тяжело слышать это слово, которое вы произнесли не задумываясь. Хотя я и ответил на ваши вопросы, но вопросы касаются отдельных, разрозненных фактов, на самом деле все происходило иначе, чем вы полагаете. Я ничего не сделал, что заслуживало бы этого сурового наказания, по крайней мере, не совершил ни одного преступления, караемого смертью. И, будь наоборот, я все равно бы имел право потребовать, чтобы меня судили компетентным судом!

— Именно это и произошло. Два этих господина были членами состава суда, я — его председателем. Этого достаточно.

— Ах так! А мой адвокат?

— Лишнее.

— Лишнее! А я сам, обвиняемый? Где я был во время допроса?

— Вы не понадобились. Здесь введено военное положение. Вы покушались на одного из наших офицеров. И за это вы будете расстреляны!

— И я не могу обжаловать этот приговор?

— Нет. Генералиссимус наделил меня самыми широкими полномочиями.

— И как зовут этого сеньориссимуса?

— Лопес Хордан.

— Хордан! Тот самый, с кем мне нужно переговорить.

— Его нет здесь. И даже если бы он присутствовал, то я не выполнил бы эту просьбу. Я не могу обременять его подобными делами.

— А что произойдет с моими спутниками?

— Их зачислят в солдаты.

— Тогда я заявляю вам, что мне нужно сообщить Лопесу Хордану нечто крайне важное.

— Не верю.

— Если он не получит мое сообщение, успех вашего Pronunciamiento[130] невозможен!

— Вы не оригинальны; любой осужденный лепечет о важном сообщении. А послушаешь, все это оказывается обычным вздором, с помощью которого он силится хоть на несколько минут продлить свою проигранную жизнь. Вам незачем говорить с генералиссимусом. Вообще, вы вели себя настолько дерзко, что я никоим образом не допущу, чтобы ваше желание исполнилось.

— Значит, меня в самом деле немедленно расстреляют, хотя я иностранец, человек, которого вы вообще не вправе осуждать?

— Да. Я ведь уже сказал, что здесь действует военное положение.

— Генерал, вы ответите за свое поведение!

— С легкостью. Майор, выведите этого человека, а я подожду рапорта о его смерти!

— Но так ведь не расстреливают! — заговорил я, одновременно высвобождая связанные руки. — Могу ли я напоследок хотя бы поговорить со священником?

— Нет. С вами все кончено!

— Генерал, вы не знаете меня, иначе бы вы действовали по-другому. Вы не расстреляете меня. Вы не имеете на это никакого права. Я этого не потерплю!

— Подумаешь! Майор, выведите его вон!

Генерал поднял руку и указал на дверь. Майор потянулся ко мне, но получил удар кулаком, от которого рухнул как подкошенный. Я выхватил у майора оба своих револьвера и задвинул засов. Один из револьверов я направил на генерала, другой — на обоих офицеров.

— Сеньоры, — сказал я вполголоса, чтобы находившиеся в соседней комнате ничего не заподозрили, — я застрелю любого, кто шевельнется или скажет громкое слово. Клянусь вам!

Они молча поглядывали то в мою сторону, то друг на друга. Этого они, конечно, не ожидали. Я продолжил:

— Вы уже знаете, что от меня всего можно ожидать. Стало быть, вы не можете исключить, что я застрелю всех вас, прежде чем меня самого казнят. Мои пули проворнее ваших сабель. Вы просчитались. Я не аргентинский агнец, который по мановению генерала безропотно отправляется к стенке. Я ценю человека, а не титул. Всякого рода мошенники меня не запугают. Этот так называемый майор словно разбойник вторгся в чужую страну. Мы, как положено, защищались, и за это меня собираются расстрелять? Этого еще не хватало! Сядьте!

Они медлили.

— Сядьте! — повторил я. — Эти револьверы, украденные у меня майором, — мои собственные. Я хорошо знаю их, ручаюсь, что они мгновенно сработают, если вы не подчинитесь. Итак, садитесь!

Я сделал два шага вперед и поднял стволы обоих револьверов. Возможно, мой облик был еще страшнее, чем вид моих пистолетов. Чуть помедлив, все трое уселись на свои места.

— Вы не выстрелите. Вы не рискнете сделать это! — заявил генерал.

— Не рискну? Почему бы приговоренному к смерти не рискнуть?

— Вас это не спасет!

— Это еще спорный вопрос! Во всяком случае, я бы отомстил своим судьям, наказавшим меня безо всякой вины. Однако кто вам сказал, что мне не удастся-таки сбежать? Тех людей, что сидят в соседней комнате, я не боюсь: жизнь за жизнь, смерть за смерть. Но так далеко дело не зайдет. Я намерен дать вам повод исправить ошибку, в которой впоследствии вы бы очень, очень раскаялись. Майор Кадера выдал себя за одного из помощников Латорре. Если бы он сказал мне, что служит Лопесу Хордану, то никаких неприятностей не приключилось бы. Мне надо передать Хордану важное известие.

— Вы морочите нам голову!

— Хорошо. Как хотите, до поры до времени сомневайтесь! Лопес далеко отсюда?

— Нет.

— Когда он мог бы прибыть сюда?

— Через три часа.

— Пошлите за ним.

— Я не могу. Я убежден, что вы лжете.

— Я спокойно снесу это оскорбление. Я хочу сделать вам одно предложение, принять которое вы, видимо, не замедлите. Подумайте о том, что ваша жизнь находится у меня в руках! Сейчас вы отпустите меня, поместите меня и моих спутников в приличную комнату и выставите возле нее охрану. В это же время вы отправите к Хордану нарочного и, когда он прибудет, доставите меня к нему. Если он подтвердит ваш смертный приговор, то я беспрекословно отправлюсь на расстрел.

Генерал вопрошающе взглянул на остальных, а потом недоверчиво посмотрел на меня.

— Вы придумали какую-то провокацию? — спросил он.

— Нет, я говорю искренне.

— Черт побери! Что подумает Хордан, когда узнает, что… что…

Он медлил, стремясь подобрать слова, поэтому я высказался вместо него:

— Что некий немецкий нахал загнал вас в угол? Он вас простит. В любом случае это лучше, нежели он узнает впоследствии, какой непоправимый урон вы нанесли, осудив меня на смерть или, точнее, убив. Сеньор, я клянусь вам, что невиновен!

Он, конечно, предпочел не отвечать на последнюю фразу и спросил:

— А если я соглашусь с вашим предложением, вы отдадите мне револьверы?

— Нет, их я отдам лишь Хордану. Я вижу слева дверь. Куда она ведет?

— В пустую комнату.

— Оттуда можно выйти на улицу?

— Нет.

— Тогда пусть приведут моих товарищей. Мы разместимся в этой комнате, и вы распорядитесь снабдить нас сдой, питьем и сигарами. Хордан зайдет в эту комнату. Как только он прибудет, я передам ему револьверы. Но до этого оставлю их у себя.

— Вы дадите мне честное слово, что не попытаетесь бежать и будете вести себя спокойно?

— Да.

— И вообще не прибегнете ни к насилию, ни к коварству?

— Да. Но при условии, что вы дадите честное слово, что обязуетесь выполнить мои требования!

— Я даю это слово. Вашу руку, сеньор!

Я подал ему руку. Он медленно и нерешительно пожал ее.

— Майор Кадера не раз давал мне слово, но все время нарушал его, — продолжал я. — Я думаю, генерал, что в отличие от него вы — человек чести. Я доверяю вам и немедленно отправляюсь в ту комнату, там я подожду своих.

— Я сдержу свое слово. Однако я требую, чтобы вы пообещали не рассказывать о происшедшем никому из моих подчиненных. Лишь Хордану, к сожалению, это придется узнать.

— Я буду нем как рыба.

— Тогда ступайте в ту комнату. Я тотчас пришлю ваших товарищей, — сказал он в то время, как я открывал дверь.

Майор все еще лежал без сознания. Я наклонился над ним, отстегнул свой пояс, взял его — ведь в нем лежали патроны, и вышел. Когда я медленно закрывал за собой дверь, уловил слова генерала:

— Вправду дьявол, именно так, как майор нам…

Дальнейшее я не слышал, фразу эту я мог бы закончить сам. Генерал, конечно, не ожидал, что эта история окончится подобным образом. Почему он позволил войти сюда лишь майору и не допустил четырех солдат из охраны? Однако даже в худшем случае я все равно постоял бы за себя, хотя в данную минуту меня бы уже не было в живых. Я верил, что генерал сдержит слово, и действительно не обманулся. Прошло всего несколько минут, и мои товарищи вошли в комнату. Дверь за ними заперли.

— Что тут произошло? — спросил брат Иларио. — В передней майор лежит словно труп!

— Никакой он не труп. Ему просто стало немного не по себе.

— Не по себе? По вас видно, отчего ему стало не по себе. Вы его поколотили?

— Да, немного.

— Cielos![131] Какой риск! Нас перевели сюда. Наше положение улучшилось или ухудшилось?

— Улучшилось, по крайней мере, ваше положение. Для меня это всего лишь отсрочка. Меня должны расстрелять.

Они ужаснулись, и я рассказал им все, что произошло. Они покачали головами, удивляясь моему отчаянному поступку, который вовсе не был таким уж отчаянным. Когда грозит смерть, нет и не может быть отчаянных поступков, потому что ничем не рискуешь. Конечно, мои товарищи обрадовались тому, как счастливо все завершилось, хотя и не питали никаких иллюзий насчет предстоящей беседы с Хорданом. Наоборот, они верили, что тот отомстит за то, что я так обошелся с его людьми. Я же, пребывая в хорошем расположении духа, принялся объяснять им, как следует себя вести.

Нам принесли мясо и соль, воду и даже бутылку вина. Большего мы не могли и потребовать, к тому же каждому из нас полагалось по две сигары. Комната была совершенно пуста. Мы, присев на пол, сперва подкрепились, а затем закурили и предались ожиданиям. Вокруг царила тишина. Лишь по прошествии примерно часов четырех мы услышали приглушенные голоса. Время от времени проскальзывало какое-нибудь громкое слово.

Затем зазвучали мерные шаги. Через мгновение наша дверь приоткрылась, и в комнату заглянул генерал. Он произнес:

— Я сдержал свое слово. Сеньор Хордан здесь и ожидает вас. Теперь и вы сдержите свое слово и отдайте мне револьверы!

— Вот они, — ответил я, отдавая ему оружие. — Когда я могу переговорить с сеньором?

— Немедленно.

— Мы все можем выйти?

— Нет. Вы один. Выходите!

Обстановка в комнате изменилась. Оба офицера по-прежнему сидели за своим столом, но теперь они вооружились револьверами, генерал тоже. За другим столом, возле которого я присел, расположились еще трое господ. Двое из них, судя по одежде, тоже были офицерами, третий, главенствовавший, выглядел человеком штатским. Перед каждым из них лежал пистолет.

Майор Кадера стоял возле двери. Он выглядел бледным и измученным, несомненно, он испытывал последствия моего удара. Его лицо могло быть воплощением ненависти; злобный взгляд, устремленный на меня, выражал безмерную жажду мести. В каждой руке майор держал по пистолету. Итак, все окружающее наводило ужас; мало того, повсюду вдоль стен застыли солдаты, приставив к ногам заряженные винтовки. Стало ясно, что при малейшем неосторожном движении я был бы изрешечен, словно сито.

В такой обстановке трудно было сохранять мужество, тем не менее я не мог подавить улыбки. Если бы все эти люди принялись стрелять в меня, то перебили бы друг друга.

Движением пальца генерал указал, куда мне следовало встать. Я оказался напротив человека, одетого в штатское. Он посмотрел на меня очень пристально. Я оглядел окружающих и прочел на их лицах свой смертный приговор. Неужели я неверно рассчитал, и единственная моя надежда обманула меня?

Штатский заговорил:

— Я — Лопес Хордан. Ты добивался разговора со мной. Я надеюсь, что мне не придется попусту тратить на тебя свое драгоценное время. Если выяснится, что у тебя не было никаких причин посылать за мной, то я ужесточу способ казни.

Он особо подчеркнул слова «ты» и «тебя». Значит, ему рассказали о том, как я стал обращаться к генералу на «ты», и теперь Хордан хотел посмотреть, отважусь ли я на подобное в разговоре с ним. Пан или пропал! Хуже мне от этого не станет. Поэтому я спокойно ответил:

— После всех пережитых мной неприятностей я искренне рад, что встречаю здесь столь теплый прием. Сперва сеньор генерал порадовал меня доверительным «ты», теперь же, поскольку я слышу это братское слово и от тебя, я питаю уверенность, что…

— Собака! — заорал Хордан, вскакивая с места. — Ты и со мной на это отваживаешься!

— Почему бы нет? — ответил я как можно безобиднее. — Я ведь просто следую твоему примеру.

— Я прикажу, чтобы тебя привязали к быкам и разорвали!

— Это бы нанесло ущерб тебе самому, Хордан, ведь в таком случае ни Уильям Хонтерс, ни сеньор Тупидо, пославшие меня к тебе, будучи готовыми…

Я не успел больше ничего сказать. Грозный облик этого человека, умевшего властвовать своими страстями, вмиг изменился. Его лицо просияло. Он сделал пару шагов в мою сторону и взволнованно спросил:

— Сеньор, вы назвали два имени. Вы знаете этих людей?

— Да. Хонтерс направил меня к Тупидо, а тот…

— Посылает вас ко мне?

— Именно так.

— Он говорит «да» или «нет»?

— Первое. Все уже в пути.

— Ah, que alegria![132] И вас, вас мы собирались расстрелять! Того самого человека, того посланца, которого я так долго и мучительно ждал! Эй, парни, выметайтесь-ка отсюда! Живо, не то я вам ноги прострелю!

Этот приказ относился к солдатам, стоявшим вдоль стен, и они поспешно очистили комнату. Я чувствовал себя как человек, только что выигравший самый крупный приз в лотерее. Лицо же майора приняло совершенно неописуемое выражение.

— Так, солдаты ушли, — сказал Хордан. — Добро пожаловать, сеньор! Теперь здесь все свои, и вы можете передать все, что вам поручено.

Он протянул мне руку и сердечно пожал свою.

— Не будем спешить, сеньор! — возразил я. — Я ужасно оскорблен. Я прибыл оказать вам услугу, важность которой вы и сами, пожалуй, не понимаете, ведь ваши желания исполнены сверх ваших ожиданий. Но вместо приветствия и благодарности я встречаю одну лишь неприязнь. Меня едва не расстреляли! Я не стану говорить о порученном мне деле, пока не получу то удовлетворение, которою вправе требовать.

— Вы получите его, сеньор, конечно, обязательно получите. Лишь странное стечение обстоятельств виной тому, что произошла такая ошибка.

— Вина лежит на людях, а не на обстоятельствах. Меня оболгали перед сеньором генералом и перед вами. Я непременно должен попросить разрешения рассказать вам, что же случилось на самом деле.

— Вы вправе это сделать, вы обязаны это сделать, и вы это сделаете!

— Для этого мне потребуются мои товарищи. Могу ли я их позвать?

— Нет. Им не следует знать, что вы…

— В то, о чем пойдет сейчас речь, их можно посвятить. Пусть они свидетельствуют против лжеца, желавшего всем нам гибели.

— Ладно, пусть они войдут. Я разрешаю.

Я подошел к двери и открыл ее; мои товарищи вошли в комнату. Первым появился брат Иларио. Он сразу же подошел к Хордану и обратился к нему:

— Сеньор, я полагаю, что вы тот самый человек, которого здесь называют генералиссимусом. Я требую удовлетворения за то обращение, которое мы претерпели. Я не знаю ваших планов, но как им может сопутствовать Божья благодать, если ваши люди ведут себя как воры, разбойники и убийцы и не питают уважения даже к сословию, к которому я принадлежу!

Хордан строго, почти с раздражением, поглядел на него и ответил:

— Вы заводите слишком смелые речи, брат! Я слышал ваше имя и знаю, что вы мужественный человек, но все-таки не подвергайте себя слишком большому риску!

— Я ничуть не рискую, я говорю правду, сеньор. С нами обращались как с мошенниками, нас приволокли сюда связанными. Неужели это бесчинство останется неотомщенным?

— Вы же не были связаны.

— Были и оставались бы до сих пор, если бы сами не избавились от этих пут. Нас не стали повторно связывать лишь из страха перед револьверами нашего друга.

— Я все расследую, но попрошу вас умерить свой тон. Я уважаю мужество, но не люблю, когда его пробуют обратить против меня. Вы ли правы, или прав майор Кадера, в обоих случаях я категорически порицаю сцены, которые считаются недопустимыми. Посреди моей главной штаб-квартиры, обнесенной мощными стенами, окруженной многими сотнями солдат, один-единственный человек, к тому же иностранец, отваживается оказывать нам сопротивление и угрожает смертью высшим офицерским чинам!

— Ему пришлось поступить так, ибо его без всяких на то прав готовились расстрелять!

— Пусть даже право было на его стороне, вам придется согласиться, что он проявил прямо-таки неслыханную дерзость. Не будь эта история рассказана мне свидетелями, которым я полностью доверяю, то я бы утверждал, что подобных смельчаков вообще не бывает. На Рио-Негро этот человек берет в плен офицера, которого сопровождают более полусотни вооруженных людей, затем отнимает у него оружие, ломает саблю и, наконец, на берегу Уругвая снова похищает его, окруженного толпой солдат, причем не только его самого, но еще и четырех пленников, привязанных к деревьям! Его ловят и связанным доставляют сюда, и здесь, вместо того чтобы потерять самообладание в предчувствии неминуемой смерти, он одним ударом сбивает с ног майора и с оружием в руках диктует начальству условия капитуляции. Это — неслыханный позор, который нам вообще не удастся смыть с себя.

— Сеньор, — сказал я, — вы хотите упрекнуть Уильяма Хонтерса за то, что он поручил столь важное для вас дело человеку, на которого вполне может положиться?

— Нет, скорее, мне надо воздать ему за это хвалу. Но все-таки вы должны признать, что с вашей картой любой другой давно перестал бы играть!

— И все же я приберег ее, ведь она единственная, оставшаяся у меня, и мне не хотелось сдаваться, не попытавшись ее разыграть. Что вы хотите, сеньор! Утопающий хватается за соломинку, которая, как он надеется, вытащит его из воды; больше ему надеяться не на что. Да и зачем ему отказываться от соломинки только потому, что та наверняка оборвется? Не сделай он это, он был бы невероятным глупцом! Я схватил ее, и она не разорвалась. К счастью.

— Ну а если мы снова столкнем вас в воду?

— Но вы так не поступите!

— Вы говорите слишком уверенным, даже самоуверенным тоном! А что, если вы ошибаетесь?

— Моя ошибка обернулась бы для вас огромным ущербом. Если я буду убит, с кем вы заключите ту самую сделку?

— С вами, конечно, но до того.

С этими словами он выжидательно посмотрел на меня. Ему было любопытно, что я отвечу на это, ведь от моего ответа зависело сейчас все. Казалось, что с той минуты, как я выдал себя за долгожданного курьера, мне нечего было уже опасаться. Но я вовсе не собирался доверять этому человеку. Молва гласила, что он велел расправиться с собственным отчимом. Человек, приказывающий убить своего ближайшего родственника, способен легко нарушить слово и казнить иностранца, когда тот станет ему не нужен. Мне следовало убедить его отказаться от подобных планов. Поэтому я ответил:

— Сеньор, вы заблуждаетесь во мне так же, как ваши офицеры и солдаты, все они недооценивали меня. Вы не сможете сбросить дружескую личину после завершения нашей сделки, ведь я ничего не сообщу вам, пока не заручусь вашим честным словом, гарантирующим нам безопасность.

— Ну а если я не сдержу свое слово?

— Тогда вы навсегда утратите всеобщее доверие, что никоим образом не отвечает, как я полагаю, вашим нынешним интересам. Впрочем, я бы с самого начала не стал противостоять опасности, которая мне не по силам.

Он наморщил лоб, презрительно махнул рукой и сказал:

— Значит, вы считаете, что вам по силам противостоять моим людям и даже мне? Такого мне еще никто не отваживался говорить!

— Однако я говорил подобные вещи уже многим людям, и всем им приходилось в конце концов признавать, что я был прав. В данном случае я тоже подготовился так, что мне нечего опасаться. Мне глубоко безразлично, сдержите ли вы свое слово или нет, потому что я способен вынудить вас сдержать его. Тем не менее я заявляю вам, что буду говорить о нашем деле лишь тогда, когда вы заверите, что ничего не замышляете против нас.

— Я могу это сделать, — сказал он, пряча улыбку. — Примите мое честное слово, что мои намерения против вас совершенно очевидны.

— Это двусмысленная фраза, но достаточно и ее. Я мог бы потребовать от вас четко сформулированного заявления, но знаю, что лучше мне от него не будет.

— Итак, переходим к нашему делу.

— Нет еще. Вначале я хотел бы выдвинуть обвинения против майора Кадеры.

— Это мы можем оставить на потом.

— Нет, ведь от того, как вы оцените его поведение, зависит и то, как я выполню свое поручение.

— Ладно! Но чем вы докажете, что вы в самом деле уполномоченный двух вышеупомянутых господ?

— Пожалуйста, скажите, какого рода подтверждение вы требуете от меня?

— Конечно, письменное.

— Сеньор, позвольте мне изумиться. Я заслуживал бы порядочной взбучки, если бы допустил подобную глупость. Что бы стало со мной и с вашими планами, если бы при мне нашли подобный документ!

— Стало быть, у вас нет никакого удостоверения?

— Наоборот, есть. Только оно у меня не письменное, а устное. Поскольку я посвящен в курс дела и организую поставку необходимых вам средств, то я всецело уполномочен вашими корреспондентами. Если моего заявления недостаточно, то я пошлю гонца в Монтевидео, и вы будете вынуждены отодвинуть завершение сделки до его возвращения.

— На это у меня нет ни времени, ни желания. Итак, я готов признать ваши полномочия и жду, когда вы сообщите свои условия.

— Я сделаю это не здесь, а в Буэнос-Айресе.

— Какого дьявола! — испуганно вскрикнул он. — Ведь там же мои враги! Я намерен бороться против тамошнего правительства. Там находится президент Сармьенто[133], именно его свержения мы добиваемся. Как же вы можете говорить об этом городе!

— По двум причинам, сеньор. Во-первых, там, на судне, вставшем на якорь, находится груз, предназначенный для вас, а во-вторых…

— Там, на судне? — перебил он меня. — Что, прикажете в это поверить?

— Почему бы нет?

— Потому что это было бы безрассудством!

— Вы уже имели повод убедиться в моей смелости. Почему бы мне и в этом случае не решиться на риск? Раз в подобный рискованный поступок отказываются верить, значит, груз очутился в самом безопасном для него месте. Содержимое этих бочек, ящиков и тюков названо в декларации табаком, игрушками и керосином; весь груз оплачен таможенной пошлиной.

— И что, груз не осматривали?

— Выборочно, но мы сами незаметно подсовывали чиновникам предметы, действительно содержавшие то, что мы указали.

— Значит, вам необычайно повезло, но все равно вы испытываете судьбу, оставляя судно в Буэнос-Айресе дольше, чем это надобно. Что представляет собой ваш корабль?

— Это барк «Wind», американский быстроходный парусник.

— Итак, барк, без рея на бизань-мачте[134]. Этот корабль ведь мог бы зайти в устье Параны и подняться хотя бы до Росарио?

— Даже до Параны, центра провинции Энтре-Риос.

— Тогда пусть корабль немедленно покинет Буэнос-Айрес, ведь эта гавань настолько скверная, что любой шторм, который принесет памперо, может потопить судно. Я укажу вам местечко возле города Параны, где вам следует бросить якорь, и вы пошлете к капитану вестового, который уведомит его.

— Ничего не выйдет, сеньор!

— Почему не выйдет?

— Потому что вы сами вынуждаете нас отказаться от этого предложения. Вы ведете себя так, что мне нужно все время держаться настороже. Я не собираюсь направлять «Wind» в провинцию Энтре-Риос, полновластным хозяином которой вы станете, может быть, уже через несколько дней. Тогда бы мы полностью оказались в ваших руках.

— То есть вы не доверяете мне? — вспылил он.

— Да, я не доверяю вам. Вы же сами сказали, что можете не сдержать свое слово. Поэтому мне придется принять меры, которые гарантируют полную безопасность наших персон и нашу свободу.

— Сеньор, вы забываетесь! Вы испытываете мое терпение! В ваших словах кроется оскорбление, которое я так просто не оставлю!

— В моих словах нет ничего, кроме чистой правды, опирающейся на факты. Поскольку факты предоставлены вами, то вы сами себе наносите оскорбление. Впрочем, не нужно никого посылать к капитану. Капитан уже извещен.

— Как это может быть?

— Он находится у вас и слышал ваши слова. Вот он стоит, капитан Фрик Тернерстик из Нью-Йорка, мистер Хонтерс доверил ему ваш груз.

С этими словами я указал на капитана, который не слишком хорошо знал испанский, чтобы понять мою речь. Но, услышав свое имя, увидев, что я показал на него, он понял, что речь идет о нем. Он сделал шаг вперед и произнес:

— Yes, сеньоро! Я — капитано Фрико Тернеростико из Ньюо-Йорко. Мое барко зовут «Wind», и я надеюсь, этого хватит!

Хордан окинул его изумленным взором и, обращаясь ко мне, промолвил:

— На каком языке он говорит? Похоже на английский!

— Да, капитан не силен в испанском, сеньор.

— И ему доверяют подобную задачу!

— Именно поэтому он и годится для такого дела. Раз он не силен в испанском, его посчитают неспособным затеять предприятие, для успеха которого просто необходимо знание языка. Впрочем, на судне есть люди, которые вполне могут служить ему переводчиками, например, шкипер, сопровождавший его сюда.

— И шкипер здесь! Что он здесь делает?

— Речь об этом пока не идет. Они совсем не хотели попасть к вам, сеньор, но их вынудили.

— Но они покинули Буэнос-Айрес и корабль. Для чего?

— По коммерческим соображениям. Мистер Хонтерс направил меня сопровождать груз. Сперва я был послан с поручением к сеньору Тупидо в Монтевидео. Там я сошел на берег, намереваясь представиться этому господину. Капитан же отправился в Буэнос-Айрес, чтобы дожидаться там моего прибытия. В это время вместе со шкипером он предпринял путешествие по реке Уругвай, чтобы узнать, нет ли в верховьях подходящего фрахта, который можно было бы приобрести после того, как будет выгружен ваш товар. На обратном пути плот, на котором он возвращался, был захвачен майором Кадерой, и по чистой случайности мы, остальные, встретились с капитаном.

— Странно все это, очень странно, сеньор! — сказал он, окидывая меня недоверчивым взором.

— Да! Видите, ваш майор строит козни лишь тем, кто прибыл сюда ради вашей собственной пользы, а также, естественно, ради своей выгоды. Вместо того чтобы встретить нас как торговых партнеров и с почетом доставить сюда, нас волокут, словно пленников. Я уже упомянул, что вынужден требовать удовлетворения.

— В зависимости от обстоятельств вы получите его.

— Это опять звучит двусмысленно, сеньор!

— Да, так как вы сами производите на меня в высшей степени двусмысленное впечатление. Все, что вы мне рассказываете, кажется мне совершенно невероятным, сеньор!

— В самом деле? Вы мне не верите? Тогда есть смысл окончить наши переговоры. Если вы так же мало доверяете мне, как и я вам, то цели моего путешествия достичь не удастся. Итак, я прошу отпустить нас.

— Отпустить? Вы думаете, что я верну вам свободу? Об этом не может быть и речи!

— Ладно, действуйте по своему усмотрению. Я закончил переговоры!

Я отступил назад и сделал самое равнодушное на свете лицо. Это подействовало. Уверенность, выказываемая мной, импонировала ему. Тем не менее он пригрозил:

— Вы помните, что обещали спокойно покориться участи, которую я вам определю?

— Разумеется. Я сказал, что спокойно отправлюсь на расстрел, если вы подтвердите вынесенный мне смертный приговор.

— Ладно, я думаю, что так и сделаю! Что вы на это скажете? — спросил он.

— Ничего, сеньор.

— Вам что, в самом деле так безразлична смерть?

— Нет, но я сдержу свое обещание. Одним человеком больше, одним меньше, мировая история от этого не изменится, хотя моя смерть серьезно повлияет на вашу судьбу, ведь вам тогда не удастся заключить желанную сделку.

— Я так не думаю. Ведь капитан здесь!

— Он не в курсе дела и не имеет полномочий на переговоры с вами.

— Но у него фрахт. Я освобожу его лишь тогда, когда груз попадет в мои руки.

— Вы заблуждаетесь. Капитан Тернерстик не сможет ничем распорядиться. Сейчас на судне командует сеньор Тупидо. Вы можете убить меня, задержать капитана и шкипера, я не возражаю. Но грузом вы не завладеете.

— Caspita![135] А какое дело до корабля сеньору Тупидо?

— Очень большое, он же компаньон мистера Хонтерса и, значит, совладелец фрахта. Если мы не вернемся в назначенный срок, то он поймет, что в вашей штаб-квартире со мной приключилась беда, и не станет продолжать с вами дела.

— Подумаешь! Он бы многое потерял, если бы не заключил сделку!

— Он? Нет, только вы! Он тотчас продаст груз вашим врагам, а вы слишком хорошо знаете, как быстро они ухватятся за подобное предложение. В ружьях и амуниции они нуждаются еще больше, чем вы!

— Но они не заплатят ему ни единого песо!

— Напротив, они заплатят ему тотчас, в то время как вы получите груз в кредит.

— Сеньор, вы рассуждаете очень пристрастно, — улыбнулся он. — Груз провезен контрабандой. Если Тупидо объявит правительству, что на самом деле спрятано у него на корабле, то президент Сармьенто попросту конфискует груз, он не станет его покупать!

— Я думаю, что вы более пристрастны, чем я. Тупидо остережется, конечно, обратиться со своим предложением, пока «Wind» стоит на якоре возле Буэнос-Айреса. Сперва он уйдет в Монтевидео. Следовательно, о конфискации не может быть и речи. Вы кругом в убытке, ведь Тупидо сообщит президенту все, что только может. Я обсудил с ним это в Монтевидео. Оба компаньона также были готовы предоставить вам требуемую сумму в кредит несмотря на то, что сумма эта очень велика. Вам, конечно, придется отказаться от этих денег, но я не думаю, что вам это выгодно.

«Генералиссимус» несколько раз прошелся по комнате, затем направился в дальний угол, жестом подозвал к себе генерала и тихо переговорил с ним. После этого генерал вернулся на свое место, а Хордан обратился ко мне:

— Ответьте мне на вопрос: почему вы направили корабль в Буэнос-Айрес, в логово льва, которого я собираюсь сразить?

— Из осторожности, чтобы быть уверенным, что вы не обманете меня.

— Дьявол! Это откровенно, сеньор!

— Я надеюсь, что вы также будете откровенны со мной!

— Хорошо! Я считаю вас хитроумным мошенником!

— Спасибо, сеньор! Такие слова из ваших уст — похвала для меня. Впрочем, я прибыл к вам не ради словесных пикировок. Мне нужно знать, хотите вы заключить сделку или нет!

— Скажите мне сперва, почему вы сами не проследовали в Буэнос-Айрес, а поехали через Восточный берег.

— Потому что это ближайший путь к вам. Конечно, я не намеревался двигаться тем маршрутом, к которому нас принудил майор. Я полагал застать вас в Сан-Хосе, в том самом имении, где был убит ваш отец, Уркиса.

Я знал, что рисковал, говоря об этом. Ведь убийцей был именно он. Я собирался ошеломить его своей дерзостью, и мой расчет оправдался, так как он сделал пару шагов в мою сторону и вытянул вперед руки, словно собираясь схватить меня, но тут же опомнился. Подойдя вплотную ко мне, он заорал:

— Что вы знаете об этом убийстве?

— Не больше, чем знает любой другой.

— За границей говорят об этом?

— Да.

— Что?

— Я не обязан ничего вам докладывать.

— Его убили гаучо, подлецы, учинившие мятеж против него!

— Может быть!

— Или, как другие думают…

Он осекся.

— Что? — спросил я.

— Что эти гаучо были орудием в чьих-то руках.

— Говорят и такое.

— Черт побери! Но чьим орудием?

Его глаза широко раскрылись, он пожирал меня взглядом. Я спокойно ответил:

— Вашим, сеньор.

Брат Иларио испустил крик ужаса. Офицеры вскочили со своих мест. Хордан отшатнулся, затем метнулся ко мне, схватил меня за грудки и заорал:

— Собака, теперь ты умрешь! Я сам тебя задушу!

Он тряс меня из стороны в сторону. Я вытерпел все это, а потом сказал:

— Сеньор, сохраняйте спокойствие! Вы требовали от меня правды, я вам ее сказал. Если вы будете так волноваться из-за всякой болтовни, то в конце концов в нее могут поверить!

— Болтовня! Ваше счастье! — сказал он, убирая руки. — Стало быть, вы считаете эти слухи болтовней?

— Естественно, ведь только болтуны решаются говорить вещи, которые могут стоить им головы.

— Значит, в самом деле обо мне говорят, что…

— Да, — кивнул я. — Говорят.

— Вы хотите сказать — в Европе?

— И там тоже.

— Какой вздор! Это ужасно! А вы? Вы верите в это?

— Вопрос совершенно излишний, сеньор. Разве убийце оказывают такое огромное доверие в коммерческих делах, какое готов оказать вам я?

— Это правда… это правда!

Ошеломленный новостью, он отвернулся. Еще некоторое время он широкими шагами мерил комнату, затем остановился передо мной, положил руку мне на плечо и произнес:

— Слушайте, вы или совершенно безрассудный человек, который не ведает, что творит, или майор прав, именуя вас дьяволом! В любом случае вы очень опасный субъект. Какое из двух суждений правильное?

— Ни одно. Я всего лишь чрезвычайно откровенный человек. Я думал, что вам понравится, если я скажу правду. Тому, кто хочет быть хозяином положения, надобно знать все, что о нем думают.

— Так! Меня считают убийцей! Мои руки, стало быть, залиты кровью! В своих делах я руководствуюсь тем, что думают обо мне. Но если вы надеетесь, что я отблагодарю вас за откровенность, то ошибаетесь. Порой откровенность становится наглостью, и ваша правдивость из той же категории. Я убью вас и пошлю посредника в Буэнос-Айрес к Тупидо.

— Пусть ваш посыльный лучше остается на месте. Тупидо без меня ничего не предпримет. В этом деле я замещаю мистера Хонтерса. Сим я объявляю капитану Тернерстику, что в мое отсутствие ему запрещено выдавать вам хотя бы одну бочку или один ящик! Вы начали действовать, сделали первые шаги и повернуть назад уже не вольны. Ваши приготовления поглотили все ваше состояние; достичь цели вы можете лишь с помощью наших денег и оружия, которое мы вам поставим. Убейте меня, проявите враждебность по отношению к моим спутникам, и вы не получите ни песо, ни пригоршни пороха. Я говорю вам это совершенно серьезно. А теперь делайте что хотите!

Он вопросительно взглянул на своих офицеров. Генерал пожал плечами, остальные промолчали. Мои товарищи были жутко перепуганы, я читал это по их лицам. В душе я признавал, что вежливость привела бы меня к цели быстрее, но в данной ситуации она казалась мне трусостью.

Наконец Хордан произнес:

— Допустим, все действительно обстоит так, как вы говорите, тогда мне следует иметь дело лишь с вами, капитаном и шкипером. Ну а остальные? Проявлять снисходительность к никчемным людям я не намерен!

— Я нанял сеньора Маурисио Монтесо. Он со своими товарищами должен был доставить меня к вам и обеспечить мою безопасность. Все они посвящены в курс дела, и с их помощью груз будет тайно выгружен близ Параны. Я проверил этих людей и убедился в их преданности. Я доверяю лишь им одним. Если вы не хотите с этим считаться, то со сделкой у нас ничего не выйдет.

— Вы дьявольски упрямы, сеньор. Но как к вам попали хозяин эстансии и его сын?

— Майор Кадера расскажет вам.

— А для чего вам понадобился монах?

— Он — мой друг, ваши люди посягнули на него безо всякой причины. Я не могу бросить никого из своих товарищей, раз уж мы собираемся заключить полюбовную сделку.

— Ого! Вы поистине дьявол! Почему Хонтерс с Тупидо послали ко мне человека, с которым нельзя нормально вести переговоры?

— Они считали, что я подходящий для них человек, понравлюсь ли я вам, их, вероятно, мало интересовало.

— Тогда скажите хотя бы, как вы думаете вести дело? Ведь надо заполнять и подписывать контракты! Где они?

— Сеньор Тупидо взял их с собой в Буэнос-Айрес.

— Кто подписал их с вашей стороны?

— Пока никто. Мы же не знаем заранее, по каким пунктам придем к соглашению. Тупидо подпишет от своего имени, я — от имени мистера Хонтерса. Итак, вы видите, что моя персона неприкосновенна. Не будет моей подписи, значит, все дело пойдет насмарку.

— А кто подпишет с моей стороны?

— Вы или ваш доверенный, которого вы наделите всеми полномочиями. Он поедет со мной в Буэнос-Айрес.

— Но это же слишком опасно для него!

— Совсем не так опасно, как мне у вас. Смею предположить, что среди ваших офицеров вы отыщете хотя бы одного-единственного, кто отважится совершить путешествие, которое вовсе не так опасно, как предпринятое мной.

— Вы снова наносите оскорбление! Среди моих людей нет трусов!

— Тогда не стоит говорить, что поездка в Буэнос-Айрес опасна.

— Вы можете дать честное слово, что в Буэнос-Айресе ни один из ваших людей не выдаст моего уполномоченного и тех, кого я пошлю вместе с ним?

— Даю вам слово.

— Я принимаю его, полагаюсь на него. И все же сказанное не означает, что я соглашусь на ваши предложения. Сперва я посоветуюсь с присутствующими здесь господами, а вы вернетесь в вашу комнату и дождетесь результата наших переговоров.

— Согласен, сеньор! Но позвольте все-таки изложить мои обвинения в адрес майора Кадеры.

— Это не нужно!

— Напротив. Мне необходимо, чтобы вы хотя бы раз взглянули на наши приключения с нашей точки зрения. Естественно, я буду говорить как можно короче.

— Рассказывайте!

Он снова уселся и, не перебивая, выслушал меня до конца. Сам Кадера тоже не проронил ни слова, хотя вся моя инвектива направлялась против него. Тем красноречивее были его глаза. Он был моим смертельным врагом. Об этом говорила его мимика, каждый его взгляд, адресованный мне. Под конец я попросил своих спутников засвидетельствовать, что я строго придерживался правды и скорее что-то преуменьшил, чем преувеличил. Они подтвердили это.

— Вы рассказали, — заметил Хордан, — в общем, то же, что я слышал от майора. Понятное дело, каждая сторона раскрасила картину своими красками. Поэтому будем считать: что случилось, то случилось!

— Я готов к этому, сеньор, — ответил я. — Я не стану требовать удовлетворения. Но, разумеется, я настаиваю, чтобы нам вернули все отобранные у нас вещи.

— Не слишком ли вы много просите?

— Кем командует майор, солдатами или бандитами?

— Солдатами!

— Я надеюсь на это, ведь с главарем шайки бандитов мы не стали бы заключать сделку, в которой речь идет о таких значительных суммах. Но порядочный солдат не ворует! Теперь, когда вы узнали, что я ваш друг, то есть ваш коммерческий партнер, вы не можете медлить ни минуты, вам ведь надо возвратить нашу собственность.

— Это мы тоже обсудим и результат сообщим вам. Ступайте! Я позову вас, когда совещание закончится.

Мы подчинились этому требованию и вернулись в свою комнату. Дверь за нами заперли на засов, мы слышали приглушенные голоса говоривших, но не улавливали, о чем идет речь. Мои товарищи хотели было возмутиться моим поведением, но я попросил их не делать этого, и они умолкли. Лишь капитан тихо беседовал со шкипером. Он велел своему помощнику разъяснить суть переговоров с Хорданом. Когда капитан узнал все, то подал мне руку и произнес:

— Чарли, это вы превосходно сделали! Другие, правда, назовут это безумством, но, зная вас, я уверен, что вы нас вытащите отсюда.

Прошло около часа, и нас снова позвали. Я тотчас направился к столу и расположился в непосредственной близости от Хордана. Сделано это было не без умысла, ведь рядом с ним лежали оба моих револьвера. Лицо майора Кадеры стало странным. Казалось, он был разозлен, и все же в его коварных чертах читались некоторые признаки торжества. Очевидно, принятое только что решение не нравилось ему, но оставляло для него лично надежду на отмщение.

— Мы готовы, сеньор, — сказал Хордан. — Вы будете радоваться, узнав о нашем решении!

— Я обрадуюсь не раньше чем выслушаю его. Во всяком случае для вас оно, пожалуй, столь же выгодно, сколь и для нас. Ведь мы не требуем ни выгоды, ни милости, мы взыскуем лишь справедливости. Вначале скажите, что вы решили по поводу моей персоны?

— Вас не расстреляют.

— Прекрасно! Значит, я могу вернуть себе револьверы.

Я проворно схватил их, сунул себе за пояс и отступил на несколько шагов.

— Стой! — заорал Хордан. — Не положено. Мы не можем позволить вам носить оружие.

— Протестую, сеньор.

— Но вы обещали смириться с моим приговором!

— Я обещал отправиться на расстрел, если меня приговорят к нему. Вы этого не сделали, следовательно…

— Вы вынуждаете меня прибегнуть к силе!

— Я никого не вынуждаю. Револьверы — моя собственность, и я оставлю их у себя.

— Ладно, как хотите! Раз не желаете слушать ваши доводы, придется с вами по-другому поговорить. Майор Кадера, отберите у него оружие!

Майор очень неохотно подчинился приказу. Он старался выказать повиновение, но делал это явно против своей воли. Он медленно приблизился ко мне и, остановившись в двух шагах, скомандовал:

— Давай их сюда!

— Возьмите все, что вам угодно, сеньор! — улыбнулся я. — Но остерегайтесь очутиться слишком близко от моего кулака. Вы ведь уже знакомы с ним.

Я сжал кулак и выставил его навстречу майору. Он обернулся к Хордану и промолвил:

— Вы слышите, сеньор. Он не хочет!

— Но я хочу! — ответил тот. — Я приказываю. Повинуйтесь!

Майор был совершенно растерян. Я вывел его из этого замешательства, попросив Хордана:

— Не вынуждайте его посягать на меня, сеньор. Я собью его с ног, как только он дотронется до меня.

— Не забывайте, что в противном случае он употребит свое оружие. У него пистолет!

— Был… а теперь нет уже!

В промежутке между двумя этими фразами я молниеносно подобрался к майору и вырвал у него из руки пистолет. Он испустил проклятие и сделал вид, что пытается схватить меня.

— Назад! — пригрозил я. — Иначе я влеплю вам в голову вашу собственную пулю!

— Дьявол! — закричал Хордан. — Это уж слишком! Вы видите, что остальные тоже вооружены? Чего вы добиваетесь? Сдайте оружие, сдайте немедленно, иначе я позову солдат!

— Я отдам оружие, сеньор, да, но не вам, а вот им. Смотрите!

Я передал йербатеро пистолет, а капитану свой револьвер, поскольку он, американец, наверняка был искуснее остальных в обращении с этим оружием. Затем я быстро повернулся к двери, задвинул засов, наставил второй револьвер на Хордана и продолжил:

— Ваши люди не смогут войти. Впрочем, если вы позовете на помощь, мы начнем стрелять!

Все произошло так быстро, что майор не успел даже шевельнуться и стоял словно пригвожденный. Хотя офицеры схватились за свои пистолеты, но стрелять они остереглись. Шкипер зашел Хордану за спину и хитро подмигнул мне. Я понял, что он хотел сказать, но не кивнул ему в знак одобрения, иначе бы он, наверное, совершил опрометчивый шаг.

— О Боже! — закричал Хордан. — Неужели такое возможно?

— Вполне, сеньор! Как видите!

— Но если вы действительно нападете на нас, то мои люди разорвут вас буквально в клочья!

— Пусть только сунутся! Во всяком случае, мы успеем-таки послать вас туда, где вы не сумеете уже никого арестовать.

— Вас одного надо арестовать. А ваши люди пусть себе разгуливают!

— Они ни на минуту меня не покинут.

— Что ж, вы в самом деле думаете, что вам так легко удастся нас перестрелять? Я, например, схвачу сейчас… о горе!

Он хотел схватить лежавший перед ним пистолет, но испустил вопль, так как шкипер своими огромными ручищами крепко припечатал руки Хордана к его бокам.

— Успокойся, иначе я раздавлю тебя, как лимон! — пригрозил богатырь. — Давайте, сеньор! — продолжил он, обращаясь ко мне. — Вот наконец настал желанный момент, чтобы как следует стиснуть этого парня, выжать из него все соки!

— Прекрати! — взмолился Хордан. — Ты же раздавишь меня!

Никто не отважился прийти ему на помощь. Его офицеры видели два револьвера и пистолет, направленные на них; вдобавок я объявил им:

— Если вы мигом не положите свои пистолеты на стол, я прикажу, чтобы этот человек раздавил генералиссимусу всю грудную клетку. Обещаю, вы сейчас услышите хруст костей! Итак, бросьте оружие! Раз… два…

Я едва успел сказать «два», как пистолеты уже лежали на столе. Впрочем, эти господа не боялись нас. Они знали, что им ничего не грозит, если они не станут относиться к нам с неприязнью. На лице генерала я даже заметил легкие признаки удовлетворения. Теперь с его начальником случилось то же, что с ним. Это наполняло его молчаливой радостью.

— Отберите оружие! — приказал я остальным йербатеро.

Те не мешкали ни мгновения и выполнили приказ. У наших противников остались лишь сабли, которых нам нечего было опасаться, ведь почти каждый из нас завладел огнестрельным оружием.

— Отойдите от двери, назад, в угол, сеньор! — прикрикнул я на майора.

Он хотя и медленно, но все-таки повиновался. Я подал знак шкиперу. Тот отпустил Хордана, впрочем, остался стоять у него за спиной. Хордан, совершенно обессиленный, откинулся на спинку стула и, вздохнув, крикнул:

— Cascaras![136] Что за люди! Надо же такому случиться, и прямо в штаб-квартире. И вы, сеньоры, не помогаете мне!

Этот упрек был адресован офицерам. Они не могли, естественно, ответить ему то, что хотели; поэтому ответил я вместо них:

— Почему же вы сами себе не помогли? Генералиссимус всегда обязан знать, что ему делать. Теперь вы поняли, как нелегко распоряжаться жизнью и собственностью других, если эти другие не приблудные бродяги, а искушенные, честные и мужественные люди.

— Не забывайте, вы окружены несколькими тысячами моих солдат!

— Подумаешь! Их мы теперь уже не боимся.

Он бросил на меня взгляд, полный неописуемого изумления.

— Я уверен, — продолжал я, — что ни один из ваших людей не нападет ни на кого из нас!

— Ого! Вас разорвут, как я вам уже говорил.

— Это никому и в голову не придет! Никто не решится стать виновником вашей смерти.

— Моей смерти?

— Да. Нас десять человек, вас же только шесть. Вы, конечно, уверены, что нам легко вас связать?

— Какой вам в этом толк?

— Очень большой. Мы выстроим вас в цепочку и свяжем друг с другом, как связывают лошадей, потом выйдем из здания и проведем вас сквозь толпу ваших солдат. Никто не отважится даже пальцем нас тронуть, потому что тогда мы мигом вас всех расстреляем. Называйте это безумной затеей! Я твердо решил так поступить, если вы вынудите меня доказать, что порой удаются прямо-таки безрассудные на первый взгляд вещи. Мне приходилось иметь дело с совершенно иными людьми, нежели вы. Я сражался с сотнями команчей и апачей, каждый из которых стоит двадцати ваших солдат. Я не боюсь толпы. Часто смекалка и отвага одиночек быстрее приводят к цели, чем беспорядочные действия толпы. Мы сумеем вывести вас отсюда и доставить к реке. Так что еще посмотрим, спасем мы или нет нашу жизнь, свободу, имущество! Я прибыл к вам как друг, но со мной и моими спутниками обращались словно с оборванцами и бродягами. Я показал вам, какую невероятную выгоду вам приношу, но мне отплатили лишь обманом и вероломством! Не тот я человек, чтобы это терпеть. Я не смогу вам теперь доверять, поэтому нечего удивляться, что я стану обращаться с вами в такой недозволенной манере.

Эти слова произвели впечатление.

— Но чего же вы хотите от меня?

— Честности, больше ничего. С этого момента я хочу быть свободным!

— Я собирался разрешить вам завтра утром поехать в Буэнос-Айрес вместе с моим уполномоченным.

— Это правильно, но нет никакой причины держать меня и сегодня взаперти. Кто ваш уполномоченный?

— Майор Кадера.

— Почему именно он? Вы опасаетесь стычки между мной и им и потому запираете меня, а назавтра собираетесь отправить меня вместе с ним в путешествие. Это же дико и смешно!

— Я выбрал его, потому что могу на него положиться и потому что в Буэнос-Айресе его никто не знает. Мой доверенный человек, конечно, должен вести себя там крайне осторожно.

— Я совсем ничего не имею против того, что он поедет с нами, но требую, чтобы со мной обращались, как я того заслуживаю.

— Ладно, отказываюсь от своего решения; итак, до завтрашнего утра вы мой гость. Вы удовлетворены этим?

— Да, если ваши слова относятся ко всем моим товарищам.

— Относятся. А завтра вы поедете с майором Кадерой. Конечно, с вами отправятся мои люди; их будет столько же, сколько и вас.

— Почему?

— Не могу же я оставить вас без защиты!

— Как вам угодно, хотя я думаю, что подобный эскорт лишь привлечет ненужное внимание ваших противников. Впрочем, не все мои люди поедут со мной. Хозяин эстансии и его сын сразу вернутся домой. Меня сопровождают лишь йербатеро, потому что я нанял их для этого дела. Капитан и шкипер, конечно, тоже поедут со мной, и брат Иларио тоже, он не захочет нас покинуть. На чем мы будем добираться?

— На плоту. На пароход вам нельзя садиться, вы вызовете подозрения.

— Я согласен. Итак, майор имеет полномочия действовать от вашего имени, и его подпись равнозначна вашей?

— Да.

— Мне достаточно этого, но сеньор Тупидо потребует письменного подтверждения полномочий.

— У майора будет соответствующая бумага.

— Прекрасно! А что вы решите насчет нашего имущества?

Несомненно, многое ему хотелось оставить у себя, но он понимал, что на это я не соглашусь. Потому вопросительно посмотрел на генерала, и тот кивком посоветовал ему пойти на уступки. Тогда Хордан ответил:

— Вы получите все, кроме тех денег, что отобрали у майора.

— Я не позволю удержать эти деньги. Майор обязан выплатить мне компенсацию.

— Какое вам дело до чужого сожженного дома?

— Для меня хороший человек не бывает чужим!

— Деньги вычтут не у вас, а у Монтесо, хозяина эстансии.

— У меня или у него, мне все равно. Я не соглашусь.

— Так, значит, из-за этого второстепенного вопроса рухнет вся наша полюбовная сделка?

— Да, если вы не выполните мое условие.

— Но Кадера просит вернуть ему деньги!

— А мы просим вернуть наши деньги! И пусть он не поджигает больше ранчо.

— Одумайтесь, вспомните, что вы уже отобрали у него лошадей!

— И правильно сделали. Пусть не крадет!

— Сеньор, вы невероятно упрямый человек!

— Увы! И, к несчастью, становлюсь еще упрямее, если дело идет против моей воли. Если вы будете настаивать, я откажусь от того, на что до этого согласился.

— Кадера требует от меня компенсации!

— Это его дело, а не мое. Впрочем, я уверен, что деньги не были его личными. Он действовал по вашему поручению, и, значит, вы снабдили его средствами. Хотя вы и называете меня безумцем, но я рассуждаю порой исключительно здраво.

— Баста! С вами нечего связываться! Возьмите и эти деньги. Я не возражаю. Ну что, теперь вы наконец довольны?

— Нет. Будьте добры, подтвердите свое согласие письменно. Прошу и остальных господ соблаговолить подкрепить свое честное слово письменным заявлением.

— Но это оскорбительно для нас!

— Мне приходится требовать это в интересах нашей безопасности.

— Но я так же легко, как устное, могу нарушить и письменное обязательство!

— Поэтому я требую, чтобы подписались еще и сеньоры офицеры. Я уверен, они свое слово умеют уважать и настоят на выполнении наших договоренностей.

Капитан, йербатеро и я все еще держали наготове оружие. Хордан присмирел. Он вздохнул и промолвил:

— Вы действительно ужасный человек! Такой упрямец мне еще никогда не попадался! Что мне надо написать?

— Я продиктую.

— Хорошо! Пусть капитан пишет, а мы потом подпишемся. Но уберите наконец оружие!

— Уберем, когда подпишутся все. Не раньше.

Тот, кого назвали капитаном, взял бумагу и перо и начал писать под мою диктовку. Готовый документ Хордан подписал немедленно, другие тоже поставили свои подписи.

— Итак! — сказал Хордан, поднимаясь со стула. — Все совершилось. Мы договорились обо всем, теперь верните нам наши пистолеты!

— Зачем? Сперва я хотел бы убедиться, что вы сдержите слово. Соблаговолите выдать нам наше имущество!

— Это сделает генерал, которому переданы все ваши вещи.

— Тогда пусть он отправится за ними, а другие сеньоры останутся здесь. Достаточно десяти минут, чтобы все это принести. Поспешите, генерал, иначе вы опять возбудите во мне подозрения. И не пытайтесь прибегнуть к хитрости! Этим вы крайне осложните жизнь ваших товарищей!

Он не дал мне ответа, лишь кивнул. Я видел, что он не собирался обманывать меня; я выпустил его, но дверь за ним закрыл. Остальные тихо сидели на своих местах. Никто не говорил ни слова. Они чувствовали себя не только побежденными, но и оскорбленными, для них было позором принять все мои условия в подобных обстоятельствах. Лишь капитан порой бросал на меня одобрительный взгляд. Это был молодой, очень милый человек, исполненный благородства. По-видимому, я не вызывал у него антипатии.

Прошло чуть более десяти минут, и в дверь постучали. Я приоткрыл ее и, держа в руке револьвер, выглянул в щелку. Снаружи стоял генерал, за спиной у него несколько солдат, которые принесли наши винтовки и прочие вещи.

— Откройте дверь полностью, сеньор! — сказал он. — Вы можете убедиться, что я распорядился очистить обе соседние комнаты. Там нет охраны.

Я впустил его вместе с солдатами. Они сложили все вещи на стол. Когда каждый из нас взял свое имущество, выяснилось, что многого недоставало, все это присвоили себе люди с болас. Генерал вышел и обратился к ним, вскоре все недостающее принесли — не хватало лишь денег.

Я получил все свои деньги, другие тоже — исключая владельца эстансии. Он недосчитался трех тысяч бумажных талеров. Либо он сам ошибался, либо майор припрятал эту сумму у себя. Последний очень решительно оспаривал мою догадку. Владелец эстансии, наоборот, утверждал, что совершенно точно помнит, сколько денег у него было, но готов отказаться от всех претензий, дабы не затевать ссору. Однако шкипер возразил:

— Три тысячи талеров не пустяки. Не надо вам отказываться. Пусть сеньор майор протянет мне руку в знак того, что денег у него действительно нет.

Он протянул майору свою широкую ладонь. Тот, ничего не подозревая, подал свою и заверил:

— Вот вам честное слово, что я все отдал.

Но едва он сказал это, как громко завопил от боли. Шкипер не выпускал его руку, а сжимал ее все крепче и крепче.

— Cielo, cielo![137] — заорал майор. — Отпустите меня!

— Где деньги? — спокойно спросил шкипер, еще крепче сжав руку.

— У меня их нет, в самом деле нет!

— Они у тебя, мошенник! Я раздавлю твою руку в лепешку, если ты не сознаешься!

— Quel dolor, qué tormento![138] — подпрыгнув, запричитал Кадера. — У меня ничего нет, у меня… у меня…

— Оставьте его в покое! — приказал генерал. — Мы не можем так…

Он не успел договорить, так как шкипер резко оборвал его:

— Замолчите! Я знаю, что делаю! У этого парня на лбу написано, что он мошенник. Он сейчас признается!

Он еще сильнее стиснул свой громадный кулак. Майор подпрыгнул и завопил:

— Я… я… о Боже… Да, что уж там, да!

— Где деньги? — спросил Ларсен, не отпуская его.

— Здесь, в шляпе!

— Выкладывай — и немедленно!

На голове у Кадеры была совсем иная шляпа, чем прежде. Он сорвал ее с головы, но даже не смог ее удержать своей чуть не раздавленной рукой, которая приобрела коричневато-синюшный оттенок.

— Они под кожаным ободком! — сказал он. — Достаньте их!

Ларсен вытащил деньги, показал их генералу и заявил:

— Ну, кто был прав, сеньор, вы или я? Будь у вас такие же руки, как у меня, вы бы тоже любого вора могли заставить сознаться!

Владелец эстансии вернул свои деньги. «Генералиссимус» во время последней сцены, хотя она и была очень неприятна для него, вел себя абсолютно спокойно. Когда все закончилось, он обратился ко мне с вопросом:

— Теперь вы довольны, сеньор?

— Полностью. И надеюсь, что заключенное между нами перемирие продлится долго.

— Это зависит лишь от вас. Мы сдержали свое слово, теперь очередь за вами. Я пойду и лично позабочусь о вашем пристанище, поскольку вы мои гости.

— Позвольте, сеньор, заметить, что я ни в коем случае не расстанусь со своими товарищами, поэтому прошу вас распорядиться, чтобы нас поместили вместе.

— Как вам угодно. По всем другим вопросам обращайтесь к капитану, которому я вверяю вас.

Он вышел. Остальные последовали за ним, включая майора, который не удостоил нас даже взглядом, но, несомненно, замышлял месть. Лишь капитан задержался на несколько мгновений. Отведя меня в сторону, он тихо сказал:

— Сеньор, здесь безобразно обращаются с людьми, не с вами одними здесь так обошлись. Я ввязался в эту затею, так как верил, что буду служить честному делу, но вы открыли мне глаза. Я благодарен вам за это. Поэтому умоляю вас, не судите обо мне поспешно. Я буду в вашем распоряжении, ибо уверен, что вы сохраните это в тайне. Мое пребывание здесь подходит к концу; вы можете на меня положиться.

— Мое почтение, сеньор, — ответил я. — Искренне рад встретить человека, всегда готового стать на сторону справедливости. После того, что мы здесь испытали, я не смел на это надеяться. В здешние войска, видимо, набирают одних ворюг и бандитов?

— К сожалению, вы правы. Я заметил это вскоре после прибытия сюда, поэтому спрашивал себя, не бесчестье ли это — сражаться на стороне подобных людей. После всего, что я теперь узнал, я хочу как можно быстрее уехать отсюда. Но это чрезвычайно трудно. Я посвящен в планы Хордана, поэтому меня будут удерживать силой.

— Тогда скройтесь тайком.

— Да, можно было бы скрыться под каким-нибудь предлогом, но я уверен, за мной немедленно отрядят погоню.

— Ну и что! Повод всегда найдется. Вы присягали на верность Хордану?

— Нет.

— Значит, вы ничем с ним не связаны. Если вы вправду собрались скрыться, я, пожалуй, смог бы вам помочь.

— Вы? — спросил он, улыбнувшись от изумления. — Но вам же самому нужна помощь, сеньор!

— Вряд ли. Оружие мы себе вернули, поэтому сумеем за себя постоять. Хордан обязательно нас отпустит. Вам, быть может, удастся тайком присоединиться к нам.

— Ладно, посмотрим. Во всяком случае будьте уверены, я на вашей стороне и постараюсь защитить вас от новых бед. А сейчас мне надо идти, чтобы они ничего не заподозрили.

Он вышел, но вскоре вернулся, чтобы отвести нас в предназначенное нам помещение. Оно располагалось в соседнем здании, поэтому нам пришлось пройти по двору, заполненному людьми, которые смотрели на нас с любопытством и неприязнью. Некоторые пытались пробиться к нам; казалось, они хотели на нас напасть, но капитан строго одернул их.

Здание походило скорее на сарай, нежели на дом. Его дощатые стены были испещрены узкими отдушинами, крышей служили тоже доски. Помещение оказалось совершенно пустым, а его размеры были таковы, что я попросил капитана доставить сюда наших лошадей. Он выполнил это пожелание и велел привести животных, но, как мы узнали позже, получил категорический запрет на это. Против нас все-таки что-то замышляли. Конечно, будь лошади с нами, нам было бы легче бежать в случае необходимости.

Теперь мы были предоставлены самим себе полностью. О нас никто не беспокоился, лишь, когда стемнело, капитан послал нам две лампы, заправленные кобыльим жиром. Принесли также мясо, которым мы смогли досыта наесться.

Снаружи разложили множество костров; через отдушины мы могли наблюдать лихорадочную сумятицу, кипевшую вокруг них.

Но постепенно огни стали блекнуть, и барабан пробил отбой. Мы тоже устали. Нам пришлось улечься на голой земле, один из нас поочередно нес караул.

Поздно ночью меня разбудили. Капитан незаметно подкрался к нашей двери и тихо постучал, попросив впустить его. Лампы у нас были потушены. Никто не видел, что я открыл ему дверь.

— Простите, сеньор, что не мог прийти раньше! — сказал он. — Снаружи выставили часового, хотят знать, что у вас делается. Чтобы не привлекать к себе внимание и вообще не возбуждать подозрений, я держался поодаль. Человек, следивший за вашей дверью, улегся и заснул.

— Значит, мы можем сбежать, если захотим!

— О нет. Топот коней выдаст вас.

— Ладно, я вовсе не собирался тайком удирать отсюда. Я намерен покинуть это место днем, на виду у всех. Вы узнали что-нибудь новое о нашем отъезде?

— Да. Я впервые в жизни превратился в лазутчика и подслушал инструкцию, полученную майором.

— Значит, он все же будет сопровождать нас в Буэнос-Айрес?

— Да. С ним поедет столько людей, сколько вас. Поскольку лошади понадобятся ему лишь для того, чтобы доехать до реки, я с несколькими всадниками отправлюсь вместе с вами, заберу лошадей и потом сообщу Хордану, что вы благополучно погрузились на плот.

— Стало быть, снова плот?

— Из предосторожности. Вы могли бы сесть на любой проходящий пароход, но ведь там множество пассажиров, а здесь никого постороннего.

— Я понимаю. Хордан боится, что на пароходе мы окажемся недосягаемы.

— Может быть. Майору он дал письменные полномочия заключить сделку и подписать документы от имени Хордана. Ваш корабль поднимется вверх по Паране и остановится в определенном месте, которое выбрали Хордан и майор. Там вы передадите груз людям, которые встретят вас на берегу.

— Где находится это место?

— Не знаю. Они говорили так тихо, что я не мог ничего понять. Но предупреждаю вас: оставайтесь на корабле, не сходите на берег, потому что майору приказано схватить вас, как только весь товар окажется у него в руках и Хордану нечего будет опасаться убытка.

— Я предвидел это. Майор меня не заполучит ни за что, скорее сам попадет в мои руки. Где находится Хордан?

— Пока здесь.

— Так он зайдет к нам напоследок?

— Непременно. Он будет держаться с вами очень дружелюбно. Но пусть вас это не обманет.

— Я не испытывал к нему особого доверия и до сих пор, и то, что случилось, вовсе не способно рассеять мои опасения. Сами вы решились на что-нибудь?

— Пока еще нет, по крайней мере, у меня нет никакого подходящею плана действий. И все же думаю скрыться, как только представится удобный, не очень опасный повод.

— На мой взгляд, именно такой момент настал. Вы поедете с нами.

— Это невозможно!

— О нет. Не стоит тут же пасовать перед трудностями, не надо говорить слово «невозможно».

— Тогда расскажите, каким же образом удастся выполнить этот план?

— С удовольствием расскажу. Но мне надо знать, что я могу на вас положиться, что вы говорите со мной искренне.

— Даю вам честное слово, что отношусь к вам дружески, не замышляю никакого подвоха и буду очень рад, если мне удастся сбежать отсюда!

— Я уже привык к тому, что клятвы здесь мало что значат. И все же хочу вам поверить, потому что считаю вас честным человеком.

— Сеньор, вы не обманетесь во мне!

— Тогда скажите для начала, много ли места займут ваши вещи?

— Совсем немного. Здесь все живут как на войне. Ничего лишнего при себе не держат. Все мое имущество заключается в лошади, оружии, двух сменах одежды и небольшом запасе белья.

— Все же для этого понадобится пакет, это возбудит подозрения. Вы не сумеете тайком пронести к нам свою запасную одежду и белье?

— Думаю, что да.

— Тогда сделайте! Мы возьмем ваши вещи. Вы будете нас сопровождать и подниметесь на плот.

— Но получится ли это? Я же обязан вернуться.

— Подумаешь! Обязаны, но хотите ли вы этого или сделаете это — разные вещи.

— Что скажет майор?

— Положитесь на меня. Я растолкую дело так, что ему придется смириться.

— Он — мой начальник!

— Лишь до тех пор, пока вы считаете его таковым. Мы на вашей стороне, и вы сами видели, как бесцеремонно я обращался с майором. Я даю вам слово, что вы освободитесь.

Он помолчал немного, а потом сказал:

— Это очень рискованно!

— Вовсе нет, сеньор! Подумайте, как я рисковал, находясь среди такого количества врагов! Но все удалось. Поэтому мне даже в голову не придет бояться тех нескольких солдат, которых приставят к нам.

— Дело может легко дойти до стычки!

— Глубоко сомневаюсь в этом. Ваши люди знают, что мы лучше вооружены. Впрочем, я, конечно, предпочитаю силе хитрость.

— Ладно! Вы говорите так рассудительно, что мне хочется положиться на вас. Я принесу вам свои вещи. Через четверть часа я снова буду тут.

Он незаметно удалился и через пятнадцать минут принес свои пожитки. От продолжения беседы мы отказались. Не стоило ничего обсуждать заранее, ведь мы не знали, как развернутся события. К тому же мог проснуться часовой, и если он увидит, как капитан выходит от нас, то наверняка сообщит об этом.

Мы снова улеглись спать. Нас разбудила суета, царившая в лагере. Солдаты уезжали на водопой, разжигали костры, чтобы приготовить мясо, из которого состоял весь их дневной рацион.

Я полагал, что Хордан вызовет нас к себе, и ошибался. Он сам пришел к нам в сопровождении генерала. Вероятнее всего, чтобы удержать своих людей от враждебных выпадов в отношении нас, неминуемых при нашем появлении.

— Я хочу сообщить, что сейчас вас накормят, потом вы отправитесь в путь, — сказал он. — Видите, я держу свое слово.

— Разумеется! — ответил я. — Значит, мы полностью свободны и нам не надо бояться никаких подвохов?

— Их не будет. Мы — союзники. Но после всего случившегося нечего и думать, что я отпущу майора без всякой охраны.

— Пусть его сопровождает вся ваша армия. Я ничего не имею против!

— Майор получил от меня письменные полномочия, — продолжал Хордан, — он предъявит их вам и сеньору Тупидо в Буэнос-Айресе. Договоритесь с майором, значит, заключите сделку со мной. Естественно, в Буэнос-Айресе разгружать корабль нельзя. Вам надо подняться вверх по Паране.

— До какого места?

— Майор сообщит вам об этом.

— Лучше бы мне узнать об этом сейчас.

— Сделка еще не заключена. Я не знаю еще, примете вы мои условия или нет. Поэтому позвольте мне не раскрывать пока некоторые секреты.

— Ничего не имею против.

— Вы поедете к реке и сядете на первый же проплывающий мимо плот. Кроме людей, сопровождающих майора, с вами поедет небольшой отряд; командует им капитан, с которым вы познакомились. Не подумайте, что я не доверяю вам. Эти люди заберут лошадей, ведь майор не возьмет их с собой.

— Согласен.

— Я на это и надеялся. Забудем все прежнее и будем действовать в обоюдных интересах. Майор докажет вам, что стал вашим другом.

— Что ж, тем лучше для него.

— Сеньор! — воскликнул он строгим тоном. — Вы снова заговорили языком, который мне не по душе! Вы знаете, что я снисходителен к вам, и я надеюсь, что вы воздадите мне благодарностью!

— Конечно, ведь каждый день приносит свое воздаяние, все совершившееся и есть воздаяние.

— Имеются у вас еще какие-то замечания, вопросы или тому подобное?

— Ничего, кроме одной просьбы: снабдите нас запасами провианта, достаточными для поездки до Буэнос-Айреса.

— Об этом я уже подумал. Итак, мы договорились. Надеюсь, когда мы увидимся снова, то встретимся, как настоящие друзья. Не я буду виновен, если случится обратное.

— Но и не я, сеньор. Благодарим за гостеприимство, с которым нас здесь принимали!

— Пожалуйста, сеньор! Всего наилучшего!

Он удалился со своим спутником, не произнесшим ни слова. Нам принесли мясо и корм для лошадей. Когда животные поели, явился майор, чтобы сообщить нам, что пора трогаться в путь. Солдат предусмотрительно отослали заниматься строевой подготовкой, поэтому поблизости их осталось немного, исключая сопровождавший нас отряд. Все его члены были хорошо вооружены — мера предосторожности. Упрекнуть командующего в пренебрежении к ней было нельзя. На лицах солдат нелегко было прочесть приязнь. И майору с превеликим трудом удавалось придавать своему лицу хотя бы равнодушное выражение.

Лошадей мы оседлали заранее, а теперь вывели их из сарая и сели в седла. Капитан и шкипер, у которых лошадей не было, позаимствовали их на время.

Как только мы тронулись в путь, у двери появились Хордан и генерал, они помахали нам на прощание. Мы не придавали этому никакого значения. Ведь они хотели лишь снять наши опасения.

Мы ехали другим путем, не тем, что вчера, а на юг. На мой вопрос майор отвечал, что там река делает изгиб и потому мы доберемся до нее быстрее, нежели следуя вчерашним маршрутом. Я адресовал вопрос именно майору, а не капитану, дабы скрыть наши с ним хорошие отношения.

Вчера мы путешествовали связанными, поэтому невозможно было судить, кто из нас хороший наездник, а кто неважный. Сегодня выяснить это было гораздо легче. Мне бросилось в глаза, что шкипер довольно сносно для моряка ездит верхом. Он сказал, что раньше часто бывал на юге Соединенных Штатов и целые дни проводил в седле. Капитан держался не так уверенно, но настроение у него было отличное.

— Слушай, Чарли, из скверного переплета мы выбрались. Вы просто великолепно сражались за свою жизнь. Что-то скажут эти молодчики, когда, приехав в Буэнос-Айрес, поймут, что их провели!

— Они вообще не попадут туда.

— Не попадут? Но они же поедут вместе с нами!

— Это продлится недолго, я заставлю их покинуть плот.

— Значит, будет схватка. Буду рад оставить некоторым из них отметины на память. Ну а когда они отправятся восвояси, мы все вместе поедем в Буэнос-Айрес?

— Это пока не решено. Ведь мы же хотим попасть в Гран-Чако. Но, к сожалению, придерживаться прежнего маршрута нам едва ли удастся, слишком рискованно, второй раз мы вряд ли вырвемся из их рук.

— Лучше всего будет поплыть прямо в Буэнос-Айрес и начать поездку оттуда. Я отправлюсь вместе с вами.

— Но есть ли у вас время на подобное путешествие?

— Да. Мне придется стоять на якоре целый месяц. Надо же как-то скоротать время. Может, штудировать что-нибудь? Скука невыносимая. Возьмите меня с собой, сэр! Я буду вам искренне признателен.

— Посмотрим. Я думаю, придется, конечно, ехать в Буэнос-Айрес; чувствую, что они, ничего нам не говоря, выслали вдогонку отряд, он поедет скорее всего вдоль реки, дабы убедиться, что мы в компании с нашими прежними врагами в самом деле направимся в Буэнос-Айрес. Еще неизвестно, что случится.

— Что же может произойти?

— Я думаю… Ого, посмотрите, видите, вон двое всадников! Они, кажется, здорово спешат. И держат курс прямо к нам, наверное, хотят разузнать путь.

Беседовали мы довольно тихо, чтобы никто не мог подслушать наш разговор. Хотя мы пользовались английским, вполне мог найтись кто-то, кто силен в этом языке.

В этот момент перед нами остановились те двое, ехавшие навстречу. Они предположили, что майор главный среди нас, и один из них обратился к нему:

— Простите, сеньор! Мы хотим попасть к сеньору Хордану. Вы не скажете, где его можно застать?

— Могу, мы от него как раз и едем, — ответил Кадера.

— Так вы его сторонник?

— Я — майор и служу у него. Что вы хотите ему передать?

— У нас очень важное донесение.

— Какое?

— Это секретное донесение.

— Устное?

— Да, — чуть помедлив, ответил встречный. Мне показалось, что он сказал неправду.

— И у вас нет никакой депеши, никакого письма?

— Нет, сеньор.

— Откуда вы едете?

— От реки, — очень сдержанно ответил всадник.

— Вижу. Но вы с того берега?

— Да.

— Из какого города?

— Мы скажем об этом лишь сеньору Хордану.

— Ну а кто вас послал, могу я узнать?

— Тоже нет.

— Tormenta![139] Да тут замешан какой-то важный секрет!

— Разумеется.

— Ну а если я вас заставлю выдать его?

— Сеньор Хордан будет взбешен вашим поведением.

— Гм! Собственно говоря, я вообще не должен был бы вас пропускать. Мне хотелось бы…

Он умолк и задумчиво оглядел обоих. Я начал понимать, кого я вижу перед собой. Неужели оба этих человека были посыльными Тупидо? Я отказался взять эти контракты, но, поскольку ему позарез надо было отправить их адресату, он нашел других посыльных. Чтобы убедиться в этом, я подъехал к ним и сказал:

— Я не хочу вникать в ваши тайны. Я знаю вас, знаю, что вы хотите, поэтому ответьте лишь на один вопрос. Вы из Монтевидео?

Они промолчали.

— Вас послал сеньор Тупидо?

Они по-прежнему молчали. Но это было весьма красноречивое молчание. Я не ошибся. Поэтому и продолжил:

— Я знаю, что за донесение у вас. Разумеется, это необычайно важная новость. Майор не задержит вас. Можете ехать дальше!

— Ого! — воскликнул Кадера. — Кто здесь командует, вы или я?

— Конечно, я, — ответил я.

Нельзя было допустить, чтобы майор продолжил расспросы и узнал, что у встреченных нами людей есть при себе контракты. Ведь я же уверял, что контракты остались у Тупидо. Поэтому я резко возражал офицеру. Тот ответил:

— Вы? Я — майор, и мне поручено присматривать за вами!

— Чушь! За мной незачем присматривать, наоборот, я докажу вам, что это вы находитесь у меня под надзором. Эти люди поедут дальше.

— Нет. Они останутся. Я велю их обыскать!

— Вы не посмеете!

— Вы что, хотите мне помешать?

— Да, я вас застрелю, если поднимите руку на них; они посланы по тому же делу, что и я. Речь идет об удаче или неудаче сеньора Хордана, об успехе задуманной нами операции. Тут уж ваша жизнь значит для меня не больше, чем жизнь мухи или дождевого червя.

Я вытащил револьверы. Мои спутники сгрудились вокруг меня, держа наготове оружие. Солдаты, наоборот, прижались к майору, но, очевидно, они не испытывали особого желания мериться с нами силой. Нас было десять на десять. Следовало при первом же удобном случае доказать, что мы не потерпим, чтобы майор командовал нами.

Я нацелил на него револьвер. Он хотел схватиться за свой пистолет, но я пригрозил:

— Руки прочь! Стреляю без предупреждения!

Он убрал руку с кобуры и сказал:

— Что вы себе позволяете! Вы ведете себя так, словно вы — хозяин Энтре-Риос!

— Нет, не я здесь хозяйничаю, но вам тоже не позволю приказывать. Заметьте это себе! Меня уверяли, что отныне вы мой друг; но я вижу, что это не так, поэтому мне приходится вести себя по-иному.

И, повернувшись к посыльным, я добавил:

— Поезжайте! Передайте сеньору Хордану привет от меня, расскажите ему, что вы видели здесь, и сообщите, что я вел себя как преданный ему человек! Если вы все время будете ехать прямо, то попадете в его штаб-квартиру.

И они умчались галопом, радуясь своему спасению.

— Tempestad![140] Я себе намотаю это на ус, сеньор! — прорычал майор.

— Вот-вот, сделайте милость, намотайте! Буду рад. А теперь, пожалуйста, продолжим прерванную поездку.

Я поехал вперед, мои товарищи держались рядом со мной. Далее следовал майор со своими солдатами. Мы мчались как можно быстрее и спешили не зря. Брат Иларио все понял. Он сказал мне:

— Значит, вы думаете, что они везли контракты от Тупидо?

— Несомненно.

— Ах! А если бы они прибыли раньше, когда мы еще оставались у Хордана!

— Мы бы поборолись за свою жизнь.

— Быть может, нам еще придется посражаться, ведь Хордан, получив контракты, немедленно вышлет погоню.

— Несомненно.

— Мы находимся в пути всего час. И через час посыльные будут у него. У реки мы окажемся лишь через четыре часа. Нам нужно спешить изо всех сил, иначе преследователи настигнут нас.

— Вы правы. Но если даже мы поспешим, все равно они наткнутся на нас, если плот задержится.

— Что же делать? Неужели придется проливать кровь?

— Может быть. Если не увидим плот, то ждать на берегу не станем, поедем навстречу.

— Верно. Тем самым удлиним путь, который придется проделать нашим преследователям. Но вот согласится ли на это майор?

— Куда ему деваться?

— Он попытается силой остановить нас.

— Подумаешь! Его люди побаиваются наших револьверов.

Мы подгоняли наших лошадей. Несколько раз Кадера пытался заставить нас сделать привал, но тщетно. На его окрики мы не обращали внимания. Тем не менее прошло еще почти четыре часа, прежде чем мы добрались до реки. Нашим глазам открылся длинный, прямой участок; было хорошо видно все происходившее вверх по течению. Мы не заметили нигде ни плота, ни какого-либо другого судна.

— Будем ждать здесь, — промолвил Кадера. — Пусть лошади отдохнут. Мы и так мчимся как угорелые!

— Я здесь не останусь! — ответил я.

— Почему?

— Здесь нет травы для лошадей, только сухой камыш.

— Вы хотите поискать пастбище? Не стоит труда. Лошади ведь всю ночь паслись.

— Ваши, но не наши. Они со вчерашнего дня простояли в сарае и не получили ничего, кроме жалких сухих листьев кукурузы. Если хотите гнать лошадей во весь опор, нужно их кормить.

— Мы же поплывем на плоту, им не придется мчаться во весь опор. Они отдохнут.

— На плоту трава не растет. Едем дальше, вверх по течению!

Я погнал своего коня в этом направлении.

— Стой! Вы останетесь здесь! — скомандовал он.

Я продолжал двигаться вперед, нисколько не считаясь с его словами.

— Стой, говорю я тебе! — прорычал он. — Или я буду стрелять!

Я обернулся. Он держал в руке пистолет. Я выхватил револьвер.

— Прочь оружие! — приказал он.

— Глупости! — ответил я. — У меня двенадцать зарядов против одного вашего. Впрочем, что скажет сеньор Хордан, если сделка расстроится из-за того, что я буду убит! Подумайте, что вы делаете!

— Да кем вы себя считаете? Вы думаете, вас пальцем тронуть нельзя?

— Разумеется. Я поеду дальше. Хотите стрелять, стреляйте!

Мы поехали вперед, не оглядываясь на майора. Он со своими солдатами мог бы всех нас перестрелять, но все же остерегся, впрочем, иначе и быть не могло. Естественно, все они ругали и проклинали нас на чем свет стоит. Дорога, лежавшая впереди, вовсе не подходила для поездок верхом. Топь, кругом только топь и камыши. Нередко нам приходилось делать огромный крюк, чтобы обогнуть опасное место; впрочем, нашим преследователям пришлось бы преодолевать те же трудности, если бы они вздумали нас настичь.

Конечно, волей-неволей мы прокладывали им путь, поэтому, двигаясь по нашим следам, они ехали бы, наверное, быстрее, чем мы теперь. Ни плота, ни какого-либо судна на реке по-прежнему не было видно. Майор непрестанно окликал нас. Он был взбешен из-за того, что ему пришлось следовать за нами; его товарищи не переставали сыпать ругательства, но мы не обращали на них внимания.

Наконец мы достигли места, где берег несколько вдавался в воду, и тут впереди мы увидели очень длинный плот, медленно спускавшийся к нам навстречу.

— Слава Богу! — крикнул майор. — Конец всей этой дури. Эти люди возьмут нас с собой.

— Если захотят! — вставил я.

— Должны, должны! Мы их заставим.

— Даже и не пытайтесь. Лучше, если мы хорошенько им заплатим.

— Кто же даст нам деньги?

— Я.

— Чудеса! Это мне нравится. Ладно, торгуйтесь с ними.

Я подъехал к реке и, приложив к губам обе ладони, крикнул плотовщикам:

— Эй! Возьмете нас в Буэнос-Айрес?

— Мы не доберемся до него.

— Ничего страшного!

— Сколько вас человек?

— Два десятка, и еще десять лошадей. Сколько нам нужно заплатить?

— Сто бумажных талеров.

— Вы их получите.

— Тогда причаливаем!

Плот был составлен из двенадцати длинных клеток. Он глубоко осел в воду, на обоих его концах имелось по дощатой будке. Правили им двенадцать или тринадцать дюжих, почти совсем раздетых мужчин. Прошло более четверти часа, прежде чем плот достиг берега; я напряженно прислушивался: не послышится ли конский топот? Если вестовые сразу переговорили с Хорданом, то преследователи находятся уже где-то близко. Майор спешился, его люди поступили так же; мы тоже спешились. Я приблизился к повстанцу-капитану и тихо спросил его:

— Ну, сеньор, настало самое подходящее время. Хотите или нет?

— А выйдет?

— Вполне, я думаю.

— Но что мне нужно делать?

— Первым поднимитесь на плот, приведите туда лошадь и оставайтесь там, что бы ни происходило. Спрячьтесь за одну из будок.

Последнюю фразу я тихо шепнул еще и брату Иларио, а он передал ее нашим спутникам.

Тем временем плот остановился.

— Ну-ка, возьмите лошадей! — скомандовал майор своим людям. — Мы поднимемся… Что это?

Он запнулся и задал удивленный вопрос, потому что увидел, как на плот прошел капитан. Мои товарищи тотчас последовали за ним.

— Что такое? Что вы хотите? — спросил я майора, делая вид, словно не подозреваю, что же его удивило. Одновременно я подал знак йербатеро, чтобы он захватил мою лошадь. Сам же я остался на месте.

— Капитан поднялся на плот! — ответил Кадера. — Что ему там надобно?

— Он поедет вместе с нами. Что еще скажете?

— Дьявол! Кто ему приказал?

— Сеньор Хордан вам ничего не говорил?

— Нет.

Пока он и его солдаты продолжали пребывать в растерянности, я подошел к самому краю воды, туда, где стояли плотогоны, и тихо сказал им:

— Полсотни бумажных талеров сверх обещанного, если вы оставите этих солдат на берегу.

— Хорошо, сеньор! — так же тихо ответил старший из плотогонов.

— Это меня, конечно, не удивляет, — продолжил я. Теперь я говорил громко и обращался к майору. — Вам только сейчас полагалось об этом узнать.

— Для чего он здесь?

— Чтобы следить за вами.

— За мной? Что вы выдумываете!

— Ба! Я ведь вас уже предупреждал, когда вы заявили, что собираетесь присматривать за нами.

— Сеньор, мне непонятны ваши слова!

— Тогда выскажусь яснее. Очевидно, сеньор Хордан не доверяет вам.

— Вы намерены меня оскорбить!

— Нет. Обижайтесь на Хордана, а не на меня. Вероятно, он думает, что вы способны затеять ссору со мной.

— Не болтайте попусту!

— Или вам вдруг придет в голову мысль напасть на меня после того, как мы передадим вам груз.

— Сеньор!

— Пожалуйста! Не думайте, что я не способен разгадать ваши мысли! Чтобы обезопасить себя от такого рода глупостей, Хордан, видимо, решил приставить к вам офицера в качестве надсмотрщика.

— Что вы выдумываете?

— Генералиссимус выдумывает, а не я.

— Докажите это!

— Поднимитесь на плот. Пусть капитан предъявит полученные им полномочия.

— Tormento![141] Они у него есть?

— Спросите его!

— Пусть он покажет их! Почему он ничего не говорит? Почему прячется за будкой? Если у него есть полномочия, я обижусь и ни за что не поеду с вами. Мне надо с ним переговорить!

— Ступайте!

Он прыгнул на плот, я направился следом. Разгоряченный, он даже не заметил, чем занимались плотогоны. Теперь к берегу примыкал лишь один край плота. Другой его конец уже отплыл на значительное расстояние, приноравливаясь к увлекавшему его течению. Майор подал солдатам знак, приказывая остаться на берегу, а сам поспешил к капитану.

— Все, отчаливайте! — скомандовал я плотогонам и последовал за разгневанным офицером. Когда я догнал его, он остановился возле капитана, осыпая того вопросами, на которые тот не знал ответа.

— Не ругайтесь, сеньор! — сказал я майору. — Вы уже ничего не измените. Чтобы вы не поддались искушению и, будучи разгневанным, не были слишком опрометчивы в своих решениях, я чисто из дружеских побуждений окажу услугу и позволю себе помешать вам.

С этими словами я выхватил у него из-за пояса пистолеты.

— Сеньор, что вы себе позволяете! — раздался громовой голос майора.

— Ничего особенного, так, пустяки.

— Ничего себе пустяки! Вы отбираете у меня…

Он умолк. Его люди, оставшиеся на берегу, подняли крик; их визги и вопли достигли нашего слуха и отвлекли внимание майора. Плот отчалил и находился уже в нескольких метрах от берега, там, где было довольно глубоко.

— Как прикажете это называть? — воскликнул Кадера. — Немедленно причаливайте назад!

— А называется это вот как, — ответил я ему, — теперь вы — мой пленник, и я мигом вас подстрелю, если вы сделаете хотя бы шаг в сторону!

Я приставил ему к груди его же собственные пистолеты.

— Пленник? Подстрелите? Сеньор, вы с ума сошли? — спросил он, побледнев.

— Нет, я не сошел с ума, я куда лучше вас понимаю происходящее. Вы попались в западню.

— Капитан, помогите же!

Тот лишь пожал плечами и не сказал ни слова.

— Вы молчите, вместо того чтобы вмешаться! Вы что, сговорились с этим…

— Пожалуйста, не надо оскорблений в мой адрес, — перебил я угрожающим тоном. — Я этого не потерплю.

— А я не потерплю такого обращения. Мои люди застрелят вас. Я прикажу им. Я…

— Ничего вы не сделаете, уже ничего! Вы находитесь у меня в руках, и вам достаточно одного неверного движения, одного крика, чтобы вы поплатились жизнью. Разве вы не видите, что ваши люди вам не помогут?

Я схватил его за руку и вытащил из-за будки. К тому времени плот очутился на быстрине и все стремительнее удалялся от места, где был причален. Солдаты снова вскочили на коней и следовали за нами вдоль берега.

— Chispas! — чертыхнулся майор. — Мы тут плывем, а мои люди все там, на берегу! А там-то, там-то, да, там же сам Хордан с целой толпой…

— Ищеек, — ухмыльнулся я, — возжелавших поймать нас. Для вас дело скверное, для нас — очень забавное.

Там, на берегу, показался длинный-длинный ряд всадников. Я узнал «генералиссимуса» с несколькими офицерами, они возглавляли отряд и повстречались с солдатами, оставшимися на берегу. Видно было, что они обмениваются вопросами и ответами. Они устремляли руки, показывая на нас; потом раздался многоголосый бешеный вопль.

Всадники спешились и схватились за винтовки. Загрохотали выстрелы. Но, к счастью, мы были уже далеко от берега, и, поскольку река была достаточно широкой, пули не попадали в нас.

Майор почти впал в отчаяние. Некоторое время он бушевал, возмущаясь нами, собой, но затем опустился на бревно и безмолвно застыл — смирился или затаился.

Но солдаты Хордана все еще следовали за нами вдоль берега. Когда заросли тростника и кустарника преградили им путь, мы потеряли их из виду. Они держались подальше от реки, ведь ехать по степи было и легче, и быстрее. Итак, они следовали за нами. Ну и пусть! Нам повезло, эту опасность мы благополучно миновали.

V ПАМПЕРО

Хотя я полагал, что мы счастливо ускользнули от погони, но так думал лишь я один. Мои спутники считали, что мы легко сможем угодить к ним в руки. По всему правому берегу реки воцарился переполох, но река постоянно петляла, течение ее было стремительным, и вот уже всадники стали отставать. Прошло несколько часов, теперь мои товарищи успокоились и почувствовали себя в безопасности.

Майор Кадера был взбешен, нас же его ярость лишь веселила. Около полудня мы высадили его на один из плавучих островов, которыми так изобиловала река. Пусть он попробует добраться на нем до берега. Чуть позже мы причалили к левому берегу, чтобы высадить хозяина эстансии и его сына вместе с их лошадьми, они направились домой. Тепло попрощались с нами и поехали, сердечно надеясь снова увидеться.

Все шло удачно, и плот примчал нас в Буэнос-Айрес, где плотогоны получили условленную плату и еще немного сверх обещанного. Капитан простился с нами, искренне нас поблагодарив. Конечно, мы твердо держались нашего прежнего плана, собираясь-таки поехать в Гран-Чако. Тернерстик так долго уговаривал меня взять с собой и его, и своего любимца, шкипера, что я в конце концов согласился. Ему хватило нескольких дней, чтобы сделать все необходимые распоряжения матросам, и мы были готовы к путешествию.

Поскольку до Корриентеса[142] нам было удобнее доехать на пароходе, мои товарищи продали лошадей, но я оставил себе гнедую, потому что такую отличную лошадь сразу и не найдешь. Конечно, из-за лошади у нас возникли некоторые трудности, но все же капитан парохода поддался на наши уговоры. Гнедую поставили среди тюков, ящиков и бочек, размещенных на передней палубе. Она чувствовала себя как в небольшой конюшне, вот только крыши над ней не было никакой.

После Амазонки Ла-Плата является самой крупной речной системой Южной Америки. Образуется она за счет слияния Уругвая с Параной, эстуарий Ла-Платы считается самым широким на земле. Сразу после слияния обеих рек ширина его составляет сорок километров. Возле Монтевидео она достигает уже 105 километров, а перед впадением в океан — даже 220 километров. Вода, выносимая в океан, илистая, желтого цвета; в 130 километрах от берега речную воду все еще можно отличить от морской[143].

Там, где начинается Ла-Плата, глубина Параны составляет тридцать метров. Соответственно велика и ее ширина. Несомненно, Парана — самая большая южноамериканская река, но течение ее разбивается на несколько рукавов; образуется ряд островов, некоторые из них достаточно большие. Река изобилует рыбой, хотя в этой мутной воде трудно заметить мелькание плавников.

Помимо остановки в Росарио, мы причаливали еще несколько раз, но я остерегался покидать корабль, пока мы не миновали провинцию Энтре-Риос. Мы легко могли повстречать кого-то, кто видел нас у Хордана, и тогда наша жизнь оказалась бы в опасности. Я даже не стал осматривать ни Санта-Фе, ни Парану, поскольку именно в этих городах было наиболее вероятно встретить наших врагов. Лишь когда оба города остались позади, мы почувствовали себя в относительной безопасности. Мы миновали Пуэрто-Антонио и Ла-Пас и подплыли к устью Рио-Гуайкираро, реки, впадающей в Парану с востока.

На борту царила оживленная жизнь. Здесь собрались люди из всех провинций, встречались даже индейцы со своими женами; впрочем, эти индейцы ничуть не напоминали собой сиу, апачей или команчей. Они выглядели людьми опустившимися, безвольными, подавленными.

Зато у всех белых вид был очень воинственный. Все знали, что в провинции Энтре-Риос готовилось восстание, и в такой обстановке даже на корабле нельзя было чувствовать себя в безопасности. Поэтому каждый из пассажиров был увешан оружием, каждый нацепил на себя все, что имел.

Среди индейцев мне бросился в глаза один молодой человек, выгодно отличавшийся от остальных. Он был ничуть не красивее других краснокожих, одет ничуть не лучше, но с ним ехала одна, как мне показалось, больная женщина, о которой он очень заботился. Она, видимо, приходилась ему матерью, однако любовь к матери среди этих людей — большая редкость. Женщина в здешних краях — работница, в ней не уважают ни жену, ни мать. И он, и она были одеты очень бедно. На индейце не было ничего, кроме рубашки, коротких брюк, изношенной обуви и ножа; его он сунул за веревку, которой был подпоясан. Во взгляде индейца чувствовалась сметливость, какой обычно не заметишь у этих людей. Впрочем, возможно, забота, привязанность, проступавшие в его взоре, вводили меня в заблуждение.

И еще один человек привлек мое внимание, но это был не индеец, а белый, который во всем являл полную противоположность первому.

Он сидел на корме, неподалеку от рулевого. Он выбрал себе место так, чтобы исподволь, незаметно для остальных, оглядывать всю палубу. Похоже было, что он старался привлекать к себе как можно меньше внимания. Одет он был очень тщательно, по французской моде. Бороду свою, однако, подстригал так, как принято в здешних краях. Его черты, мрачный, цепкий взор — все свидетельствовало об оригинальном уме и сильной воле. Судя по загорелому лицу, его нельзя было причислить к завсегдатаям салонов. Из-за того, что он все время сидел, фигуру его оценить было нельзя, однако я понял, что вижу перед собой военного, офицера, причем высокого ранга. Неподалеку от него сидел негр, очевидно, его слуга, который не отрываясь, с любовью и почтением внимал своему господину, готовый угадать любое его желание и выполнить любой его приказ. Оба поднялись на борт в Росарио и сразу же стали держаться особняком от остальных пассажиров.

Капитан Фрик Тернерстик уже через четверть часа после начала нашего путешествия познакомился со своим коллегой и с того момента почти все свое время проводил возле него. Он беспрерывно что-то рассказывал, а капитан парохода молча выслушивал его, то и дело улыбаясь. Ханс Ларсен, наш хладнокровный шкипер, ни с кем не обменялся ни одним лишним словом. Он молчаливо восседал среди ящиков и прочего багажа, окидывая взором всю эту сцену, декорации которой составляли палуба, река и ее берега. Брат Иларио остался рядом со мной. Что же до наших йербатеро, то они расхаживали повсюду и, кажется, перезнакомились со всеми пассажирами, что было характерно для этих людей.

Плавание по Паране, разумеется, разительно отличается от поездки по Рейну, Дунаю или Эльбе. Не говоря уже об очень колоритном облике пассажиров, сама река, ее берега, острова являют взору очень переменчивую панораму; особенно любопытна здешняя растительность; по мере продвижения на север все чаще видишь тропические растения. Берега по обеим сторонам реки довольно крутые, в этих краях их называют «барранко»[144]. Они серого цвета, высота их почти всегда превышает двадцать, а то и тридцать локтей; они представляют собой непрерывную стену из глины и известняка, кое-где перемежающихся вкраплениями окаменелых раковин.

Порой «барранко» совершенно голые, а то их покрывает густая поросль кустарника. Среди кустов, чем севернее, тем чаще, встречаются пальмы. Местами береговые откосы бывают прорезаны ручьем или речушкой.

Впрочем, не следует думать, что берега реки все время остаются в поле зрения. Нет, из-за ширины реки, из-за множества островков, разбросанных среди рукавов реки, ее берега часто скрываются из виду. Судно неизменно заходит в самый обширный из рукавов, но поскольку из-за дождей и наводнений фарватер постоянно меняется, то и курс также приходится менять часто.

Мы условились, что доедем только до Гои, а оттуда проберемся в Гран-Чако. За поездку в каюте первого класса я не заплатил даже сотни марок в пересчете на немецкие деньги, хотя мы преодолели более семисот морских миль, а цена эта включала также очень хорошее питание и даже вино. Йербатеро предпочли путешествовать за полцены пассажирами низшего класса. Вообще, в этом вопросе здесь вроде бы не соблюдали пунктуальность. Я видел на борту индеанок, которые, несмотря на свой нищий вид и отсутствие денег, путешествовали рядом с нами.

Обедали мы обычно на палубе. Затем стол обступали индейцы и индеанки и угощались остатками нашей трапезы, коих было так много, что и эти люди оказывались сыты. На ночлег все устраивались наверху, ложились повсюду, где им заблагорассудится. Если в эту пору возникало желание выйти на палубу и прогуляться, то приходилось ступать крайне осторожно, чтобы ненароком не споткнуться о кого-либо из спящих.

Поскольку все общество запаслось оружием и никаких ограничений на охоту не существовало, с утра до вечера раздавались выстрелы. Стреляли во все, что движется, к тому же животных, в которых можно было бы прицелиться, здесь имелось более чем достаточно. Во-первых, это была водоплавающая дичь. Чаще всего мы замечали куэрво, окрашенную в черный цвет птицу, напоминавшую баклана[145]. Она вызывает большой интерес у путешествующих благодаря своим удивительным манерам. Обычно куэрво стайками восседают на небольших островах, плавучих предметах или пнях и ветках, торчащих на мелководье. Если вспугнуть куэрво, то птица презабавнейшим образом сваливается в воду и уплывает прочь. При этом тело ее полностью исчезает под водой, виднеются лишь голова и часть ее шеи. Куэрво торопливо кивает головой и опасливо вертит шеей, что развеселит даже самого серьезного человека.

Утки еще пугливее, чем куэрво; часто видишь стаи из сотен этих птиц, но подобраться к ним, чтобы сделать удачный выстрел, нелегко. Самая красивая среди них пато реал[146] с ее зеленым, металлически поблескивающим оперением. Помимо бандурриа, местного кроншнепа[147], встречаются чайки и крачки, а также белый и черношейный лебедь[148]. В лагунах или на отлогих островках замечаешь застывшую фигуру аиста, которого в здешних краях зовут тухуху[149]; в местных болотах среди камышей прилежно выискивают добычу и белый аист, и колпица.

Часто нам на глаза попадались водосвинки и нутрии. Собственно, название последних означает «выдра», однако здесь так именуют крупную крысу, тогда как настоящую выдру называют словом «лобо», то есть «волк».

Порой, особенно ранним утром, мы видели ягуара, крадущегося к берегу за водосвинкой, чье мясо он предпочитает мясу всех остальных животных.

Азартнее всего стреляли по кайманам, которых называют здесь жакаре. Они спокойно полеживают на покатых песчаных отмелях, и взволновать их не так уж легко. Даже если возле этой мерзкой рептилии просвистит целая дюжина пуль, она и не шевельнется. Только когда одна или несколько пуль угодят прямо в твердый панцирь, животное решится покинуть понравившееся ему место и спустится в воду; при этом, когда кайман плывет, его голова обычно наполовину высовывается из воды. Стрелять в кайманов без толку, ранить их можно, лишь попав в мягкие части тела, но их-то и защищает панцирь.

Благодаря одному из этих животных между мной и загадочным пассажиром завязалось своего рода молчаливое знакомство. Он не участвовал в охоте, однако, когда начинали стрелять в крокодилов, он привставал, чтобы понаблюдать. Потом снова занимал свое прежнее место, при этом неизменно с презрением покачивал головой.

Мы приближались к очень пологому участку побережья; там лежало множество кайманов. Казалось, в незнакомце наконец пробудилась страсть к охоте. Случайно я оказался поблизости от него и услышал, что негру было приказано принести ружье. Быть может, он намерен доказать, что подстрелить каймана для него — дело несложное. Он подошел к парапету палубы и сделал два выстрела в одного из животных. Первая пуля прошла мимо; было видно, как она вонзилась в песок, вторая попала бестии прямо в спину. Животное слегка подняло голову, затем снова поникло — и осталось спокойно лежать, словно в него угодила горошина.

Если поначалу на лице стрелявшего читалась уверенность в успехе, то теперь она сменилась гневным разочарованием. Словно бы устыдившись, незнакомец бросил на меня беглый взгляд и вернул винтовку слуге.

— Зарядить? — спросил чернокожий.

— Нет. Кайманы неуязвимы, — ответил он, снова усаживаясь.

— Когда они лежат на животе, их, конечно, вряд ли подстрелишь, — сказал мне брат Иларио, слышавший слова пассажира.

— Почему вряд ли? — спросил я.

— Куда же им влепишь пулю?

— В глаз.

— Невозможно! Я все-таки тоже как-никак умею стрелять.

— Необязательно целиться точно в глаз. Над его глазами есть место, где кость так тонка, что ее пробьет пуля.

— И вы думаете, что попадете в это место?

— Непременно. Я даже рассчитываю послать пулю точно в глаз.

— Хотел бы я на это посмотреть! Прошу вас, вы согласны?

— Если вам так угодно, любезный брат, то с удовольствием. Выберите животное, в которое я обязан попасть!

С этими словами я взял в руки свой штуцер. Мне приходилось стрелять из него в более трудных обстоятельствах, в минуты, когда речь шла о спасении жизни. Между тем отмель осталась уже позади. Нам пришлось подождать, пока опять не появится кайман. Пассажир посматривал на меня с любопытством, я же демонстрировал полнейшее равнодушие. Через некоторое время на отлогом берегу мы заметили двух животных. Их разделяла примерно пара десятков шагов. Оба крокодила высовывались из воды лишь наполовину.

— Ну что, пора? — сказал монах.

— Да, — ответил я. — Смотрите внимательно!

Я подошел к борту и приподнял винтовку. Незнакомец последовал за мной. Судя по его лицу, он был в высшей степени заинтригован — и совершенно напрасно, ведь для человека, прибывшего с Дикого Запада, подстрелить крокодила — вовсе не достижение.

Оба животных лежали вполоборота к пароходу — для точного выстрела подходящее положение. Подстрелить кайманов захотели еще несколько человек, но йербатеро, стоявший в отдалении, увидел, что я держу в руках винтовку, и крикнул им:

— Не стреляйте, сеньоры! Там есть кому показать вам, как надо стрелять без промаха.

Все взоры обратились на меня, что было совсем некстати; ведь если бы оба патрона, которые я зарядил, оказались небезупречны, то я промахнулся бы и был бы опозорен.

Тем временем судно приблизилось к кайманам; настал самый удобный момент. Как принято на Диком Западе, я прижал ружье к щеке и дважды нажал на спусковой крючок, вроде бы даже не прицелившись как следует, но так могло казаться только со стороны. На самом деле охотник, живущий в прерии, прищуривает левый глаз, чтобы уловить цель, еще до того, как поднимет ружье. Путем долгих тренировок он привыкает наводить ствол на цель без долгих проволочек. В тот же миг, как только ружье прикоснется к его щеке, мушка совпадает с прорезью и можно нажимать на крючок. Все искусство заключается в моментальном наведении ствола. На Диком Западе человек часами упражняется с незаряженной винтовкой, привыкая наводить ее на цель. Многие никак не могут научиться этому приему, из них выходят неважные охотники, тогда как сама жизнь человека часто зависит от того, кто выстрелит первым.

Другие, естественно, не могут взять в толк: каким образом кто-то, торопливо вскинув ружье, вроде бы совсем не прицеливаясь, моментально нажимает на курок… и попадает в яблочко. Быстрота, с которой это проделывается, поразительна, но это не что иное, как результат долгих и утомительных тренировок.

Вот так и сейчас. Поднять винтовку, два раза нажать на спусковой крючок и снова опустить оружие — это одна секунда. Первый кайман дернулся, приподнялся, ударил хвостом и опять поник. Второй метнулся, сделал четыре или пять шагов вперед, остановился, поднял голову, завалился на бок, потом на спину и неподвижно замер. Оба были мертвы. Раздались громкие аплодисменты.

— Два изумительных, мастерских выстрела! — воскликнул незнакомец. — Или это было случайностью?

— Нет, сеньор. Попасть было очень легко, — ответил я.

Брови его взметнулись вверх, он окинул меня удивленным взором, снял шляпу, глубоко и учтиво поклонился, а затем вернулся на свое место. С того момента я стал замечать, что он с нескрываемым вниманием следит за мной и за всем, что я делаю. Я поручил йербатеро потихоньку выведать, кто он такой. Тот старался как мог и наконец вынес вердикт: никто, кроме капитана, не знает его, а капитан отказывается называть его имя, лишь намекает, что сеньор является «офисиаль номбрадо» («знаменитым офицером»), и приказал хранить полное молчание. Конечно, эти сведения лишь разожгли мое любопытство.

Так мы добрались до района Рио-Гуайкираро. До сих пор погода нам благоприятствовала, но теперь, кажется, ей это наскучило. На юге горизонт становился грязновато-желтым, начали покачиваться стебли камыша, ветки деревьев. Капитан то и дело поглядывал на юг. Его лицо мрачнело. В это время Фрик Тернерстик подошел ко мне и сказал:

— Сэр, капитан считает, что надвигается памперо. При этом он ведет себя так, словно речь идет о тайфуне. Неужели ветерок в пампе бывает так опасен? Мы же не в открытом море!

— Именно поэтому есть основание для беспокойства. В открытом море, если поблизости нет ни суши, ни рифов, нечего так уж сильно опасаться шторма. Но здесь нас может выбросить на берег или на один из этих островов.

— Так пусть капитан встанет на якорь и подождет, пока этот бриз[150] не утихнет!

— Легко сказать, сэр. Чтобы встать на якорь, нужно выбрать подходящее место, и, даже если его удастся найти, все равно буря будет швырять привязанное судно до тех пор, пока не сорвет его и не пустит ко дну.

— Не могу себе представить такого.

— Понятно, вас еще ни разу не настигал памперо.

— Ладно, пусть он явится, этот мистер Памперо. Посмотрим еще, есть ли у него зубы или нет.

— Лучше бы не попадать к нему в пасть!

Как ни короток был наш разговор, но за это время небо успело перемениться. Казалось, внезапно настает ночь, сильный, но неслышный порыв ветра низко пригнул растения.

Я пошел на переднюю палубу, чтобы глянуть на лошадь и покрепче ее привязать. В это время раздался громкий голос капитана:

— Памперо идет. Будет не сухой, а влажный памперо[151]. Укройтесь в трюме, сеньоры!

Матросы засновали во все стороны, чтобы как следует все закрепить. Я вывел лошадь из-за ящиков и тюков, которые могли упасть и перепугать ее. Затем, не спрашивая, можно это или нет, я отвел ее на середину палубы, под натянутый тент и привязал к железному кольцу в палубном настиле.

Когда я вышел из-под полотнища, небо вокруг почернело и завывающая буря окатила меня с ног до головы пылью, песком и грязью. Гладкая прежде поверхность реки сморщилась, пенистые гребни волн вздымались почти до самого носа судна. Капитан изо всех сил вцепился в железные поручни капитанского мостика. У штурвала стояло четверо моряков, но и они едва могли его удержать. Меня буквально швырнуло на палубу. Порыв ветра — и полотнище было сорвано и унесено. Моя лошадь, пытаясь отвязаться, колотила задними копытами. Я размотал лассо, накинул его на задние ноги лошади и стянул ремень так, что животное повалилось; другим концом лассо я скрутил передние ноги гнедой. Окончательно стемнело. Стали падать дождевые капли величиной с орех, сперва они сыпались поодиночке, затем хлынула сплошная масса — казалось, на нас обрушилось озеро.

— К колоколу! Звоните, звоните, без перерыва звоните!

Капитан кричал изо всех сил, но среди завываний бури голос его едва был слышен. И вот раздался звук колокола, тихий, доносившийся словно бы издалека, пора было подумать о том, как попасть в укрытие. Возле самого трапа я наткнулся на Тернерстика, который по своей моряцкой гордости сперва попытался противиться «ветерку», но буря прогнала и морехода.

— All devils![152] — сказал он, когда мы спустились в трюм. — Такого и представить себе нельзя. Ад разверзся!

Он не говорил, а ревел, иначе мне было не расслышать его. Я не отвечал. Внизу люди вперемежку стояли, сидели, лежали, а то вдруг все валились с ног. Судно швыряло из стороны в сторону, лишь самые крепкие пассажиры могли удержаться на ногах. Кто хоть на мгновение терял опору, моментально начинал кувырком кататься по полу. Кто-то догадался и зажег висячие лампы. Сияние их высветило странную сценку. Ханс Ларсен стоял широко расставив ноги, неколебимый словно скала посреди моря. В него судорожно вцепились трое индейцев и один белый. Тут к его ногам прикатился негр, офицерский денщик, вмиг равновесие нарушилось — распалась прекрасная скульптурная группа, все покатились, пока было куда катиться.

Больная старая индеанка лежала в углу возле трапа. Ее сын стоял на коленях, пытаясь защитить ее своим телом. Я улучил удобный момент, вытащил нож и до самой рукоятки вбил его в тонкую деревянную переборку[153] (молотком служил ружейный приклад). Держась за рукоятку, я встал рядом с индейской семьей, стараясь укрыть ее от подкатывающихся сюда тел. Индеец посмотрел на меня с теплотой и благодарностью.

В открытом море во время бури возникают длинные волны, потому не бывает такой чудовищной сумятицы. Но по реке мчались высокие, короткие валы с острыми гребнями. Они так играли судном, что я едва мог держаться за нож. Мне приходилось то и дело менять руки, которые начинали болеть.

Добавьте сюда свист и завывание бури, грохочущий дождь, который, кажется, готов был пробить палубу, вздохи и стоны паровой машины. Что, если бы одна из ламп лопнула и взорвалась? Какое счастье, что из-за неистовства рассвирепевшей стихии нельзя было уловить голоса многочисленных пассажиров.

Тем отчетливее доносились удары грома, страшнее которых я никогда в жизни не слышал. Сквозь прочные стекла крохотных иллюминаторов мы видели, как молния за молнией вонзались в землю. Но их вспышки не напоминали ни полосу, ни зигзаг, они напоминали огромные, увесистые комья огня. Утешала лишь мысль о том, что эта чудовищная буря не может длиться долго. Меня не раз застигала в пути непогода, но такого негодования сил небесных я не видел еще никогда, разве что однажды, когда я был среди сиу.

Только я вспомнил эту историю, как вдруг что-то швырнуло нас всех, даже исполин не мог бы противостоять этому удару. Те, кто до сих пор держался на ногах, были повергнуты на пол или, точнее, рухнули как подкошенные. Однако самые сильные тут же вскочили. И они удержались на ногах. Судно больше не раскачивалось, казалось, оно обрело твердую опору. Лишь корма слегка подрагивала, тихо клонясь то в одну сторону, то в другую.

Но радость, которую мы испытали, была недолгой, ибо мы заметили, что палуба у нас под ногами уже не занимала больше горизонтальное положение. Она покосилась. Очевидно, нос корабля приподнялся и застыл. Во время передышки, устроенной бурей, я отчетливо услышал тот своеобразный шум, который возникает, если колеса парохода бьют не по воде, а по воздуху.

Я снова поднялся на ноги и крепко схватился за рукоятку ножа. Тернерстик подошел ко мне и проревел:

— На берег залезли!

— Нет, наскочили на какое-то судно или плот! — ответил я ему; я тоже изо всех сил орал, чтобы он мог разобрать мои слова.

— Well! Возможно, вы правы. Быстрее наверх!

От полученного нами толчка, к счастью, не пострадала ни одна из ламп. Они освещали довольно благостную (если сравнивать ее с предыдущей) сцену. Стоять на ногах стало легче, но лишь немногие предчувствовали, какая страшная опасность занесла над нами свои когти.

Тернерстик поспешил наверх. Шкипер тоже пробивался сквозь толпу, направляясь к трапу. Я хотел было последовать за ними и, собравшись с последними силами, выдернул из стены нож. Мой взгляд скользнул по индейцу и его матери. Я поднял женщину и понес ее к лестнице, знаком приказав ее сыну следовать за мной.

Когда мы поднялись наверх, дождь уже прекратился. Впереди и вокруг нас небо все еще оставалось черным, но на юге оно уже окрасилось в более светлые тона. Поэтому мрак начал ослабевать, и мы могли увидеть, как обстояли наши дела.

Корабль налетел на громадный плот. Постепенно нос парохода все больше и больше вздымался вверх, судно все глубже врезалось в плот. Оно застряло между двумя кряжистыми бревнами. Колеса повисли над водой, но не переставая вращались, ведь машина не была остановлена. В свою очередь, корма так низко опустилась, что теперь уже лишь штурвал торчал из воды, возле него по-прежнему оставались четверо моряков, не покидавших свой пост, хотя волны уже заливали их плечи.

Невозможно было понять, где мы находились: между островом и берегом или же между двумя островами. По обе стороны простиралась ровная суша. Слева от нас земля поросла густым камышом, а справа полого поднималась голая песчаная полоса, обведенная зарослями кустарника; высоко над ними вздымались верхушки деревьев.

Шквальный ветер дул вдоль реки. Он с силой вздымал воду, образуя между волнами глубокие впадины; высокие гребни валов поднимались из них и снова обрушивались, рассыпаясь пеной, разлетаясь брызгами. Русло, в котором мы очутились, было не очень широким. В ясную, хорошую погоду два судна могли здесь разминуться; плот тоже мог бы пройти мимо парохода; но в такую бурю, во мраке несчастье было почти неизбежным.

Хотя плотогоны услышали звуки колокола, но вняли им слишком поздно. Пароход наткнулся на плот и носом сел на бревна.

Плотогоны разделились на две группы. Одна половина трудилась впереди, другая орудовала длинными веслами позади. Первые едва успели отскочить назад, когда пароход наехал на переднюю клетку и врезался в нее. Люди отбежали поодаль, к тем, кто налегал на весла. Вместе они повернули эту часть плота к берегу, к ближайшему берегу, тому, что лежал по левую руку от нас. Там они закрепили плот с помощью канатов, которые все время держали наготове, и кольев.

Капитан приказал выключить машину, но было слишком поздно. Передняя часть судна глубоко увязла среди бревен. Корма, погрузившись под воду, увлекла за собой спасательную лодку, та зачерпнула воды, затонула.

Крепкие лианы, стягивавшие бревна плота, частично порвались, и громадные стволы беспрестанно бились и бились о корпус судна. Если они пробьют дыру, то корабль всего за несколько минут пойдет ко дну. В образовавшемся водовороте погибнет множество пассажиров. Следовало как можно быстрее искать спасения на суше, но сделать это можно было лишь вплавь, ведь лодка затонула.

Капитан приказал дать задний ход, но колеса не доставали до воды; сдвинуть судно с места было невозможно. Может быть, его удалось бы освободить, расшатав с помощью топоров бревна, его удерживавшие. Но эта затея была небезопасной, ведь плот стал бы дергаться вместе с судном, и в обшивке корабля легко могла образоваться течь.

Ждать было нельзя. Вслед за нами на палубу поднялись йербатеро и офицер со своим негром. Остальные теснились за их спинами. Через считанные мгновения могла разразиться паника, что еще более затруднит спасение.

Я отнес индеанку к своей гнедой, которая все еще лежала связанной на палубе. Я осведомился у сына этой женщины, умеет ли он плавать. Хотя он кивнул, но тут же знаком дал мне понять, что сомневается, сумеет ли в такую непогоду доставить на берег мать. Едва я развязал гнедую, собираясь усадить индеанку в седло, как офицер взял меня за руку и, напрягая все силы, крикнул мне:

— Я доберусь до берега, но у меня с собой важные документы, их нельзя мочить. Вы не возьмете их с собой?

Я кивнул. Он дал мне бумажник, который я сунул под шляпу; затем я туго обвязал голову платком, чтобы бумажник не выскользнул. Обмотав себе плечи ремнем лассо, я вскочил в седло, перекинул через плечо винтовку и взял женщину на руки.

Пассажиры пробивались на палубу. Их крики заглушали даже завывания бури. Брат Иларио прыгнул в воду. Йербатеро последовали за ним, офицер с негром тоже. Я погнал лошадь на корму, и вот уже поток, затопивший ее, стал заливать седло. Я направил коня в бушевавшую воду реки. Индеец следовал за мной: он хотел держаться возле матери.

Волны с такой яростью накатывались на нас, что голова лошади скрывалась под водой, вода доходила мне до груди, однако лошадь была очень сильной и быстро выбралась наверх.

Нам повезло, что памперо гнал волны вверх по течению, а не вниз, иначе бы нас увлекло туда, где берег круто вздымался из воды, и пристать к нему мы бы не сумели. Все же, чтобы достичь берега, требовалось приложить все силы. Лошадь выдержала. Всякий раз при приближении водяного вала мне приходилось поднимать индеанку, чтобы вода не залила ей лицо.

Наконец гнедая ощутила твердую почву; другие пловцы еще не добрались до нее. Я спрыгнул, положил индеанку на землю, снял винтовку и развязал лассо. Сперва я бросил ремень брату Иларио и вытащил его на берег, затем помог сборщику чая Монтесо, который, оказавшись на земле, тотчас достал свое лассо, чтобы проделать то же самое. Постепенно удалось вытянуть на берег всех. Потом я вернул офицеру его бумажник, оставшийся совершенно сухим. Однако сам я промок насквозь, впрочем, как и все остальные.

Тем временем стало намного светлее. Судно зависло на плоту невдалеке от берега; мы видели каждого из пассажиров; все они теперь теснились на вздымавшейся из воды части палубы. Мы слышали их крики, долетевшие до нас сквозь бурю, судя по их движениям, они были чрезвычайно напуганы. Корма все глубже погружалась в воду. Четверо штурвальных перешли наконец на носовую часть корабля, так как руль полностью захлестнуло волнами. Нос парохода тоже начал крениться. Плотогоны, вооружившись топорами, рискнули подойти поближе и отсоединить первую клетку, на которой засело судно. Лианы были перерублены, и вода увлекала одно бревно за другим, кряжистые стволы неминуемо должны были пропороть обшивку корабля.

Колеса снова очутились в воде. Судно немного двинулось назад, вниз по течению, потом снова направилось вперед, чтобы пристать к пологому берегу. Сделано это было вовремя: выяснилось, что нос парохода пробит. Вода хлынула в пробоину и начала заполнять нижний отсек. Корма снова всплыла, и, когда матросы бросили оба якоря, нос так же, как и корму, пришлось подпереть шестами. Затем достали затонувшую лодку и вычерпали из нее воду, чтобы доставить пассажиров на берег, когда волны немного улягутся.

Если бы мы знали, что опасность удастся преодолеть таким вот образом, то остались бы на борту и не вымокли бы до нитки.

О продолжении плавания не могло быть и речи. Судно с пробоиной в борту не способно двигаться дальше; надо было здесь же, на месте, латать течь. Вода быстро проникла в машинное отделение и погасила топки.

Конечно, все происходило не так стремительно, как я рассказываю об этом. С момента столкновения и до того, как пароход оказался в безопасности, прошло почти два часа. К этому времени буря заметно улеглась, и пассажиров постепенно перевезли на берег.

Потом капитан распорядился подплыть к плотогонам и отругать их, хотя они этого нисколько не заслуживали. Капитан требовал возмещения ущерба. Те, в свою очередь, добивались того же, ведь ради спасения парохода им пришлось пожертвовать целой клеткой плота. Капитан обвинял их, заявляя, что они не обратили внимания на предостерегающий колокольный звон. Они же доказывали ему, что пароход, уклоняясь от бури, заплыл в тот рукав реки, который предназначается для плотов. В конце концов капитан согласился и предложил плотогонам обратиться в компанию, которая владела пароходом.

А что было делать нам?

На сильном ветру наша одежда очень быстро высохла. Странно, но купание очень благотворно подействовало на больную индеанку. Ее одеяние, напоминавшее длинную рубашку, высохло чрезвычайно быстро, и она заявила, что чувствует себя хорошо.

Капитан сказал нам, что лишь послезавтра мы дождемся следующего парохода, на котором сможем продолжить путешествие. Он посоветовал нам соорудить шалаши из кустарника и тростника и был уверен, что провианта нам хватит. Мы согласились, все равно ведь другого убежища здесь не было.

В это время ко мне подошел индеец. Он был очень благодарен за то, что я помог его матери; поэтому он сказал:

— Сеньор, когда уляжется буря, вам здесь будет не справиться с москитами. Если хотите, я могу отвести вас в более подходящее место.

— Куда это?

— Поблизости есть одно ранчо, на котором я служил. Владелец его индеец, дальний мой родственник. Зовут его Антонио Гомарра, он бы принял вас с радостью.

— Далеко ли отсюда ранчо?

— Три часа ходьбы, но на лошади туда можно добраться не более чем за час.

— Нет, мне придется отказаться от этого, я не могу расстаться со своими товарищами.

— Вы можете отправиться туда вместе с ними!

— Но нас девять человек, не считая меня!

— Ничего страшного, это не так уж и много. Другое дело, что всех пассажиров хозяин не сможет принять у себя. Поэтому я вас очень прошу, не говорите, куда идете.

Предложение мне понравилось. Я изложил своим спутникам суть дела, и они согласились.

От капитана мы узнали, что до середины послезавтрашнего дня нечего было и надеяться на пароход, поэтому мы могли до утра остаться на ранчо, не опасаясь, что пропустим транспорт. Тем, кто интересовался нашими планами, мы ответили, что пойдем искать место для ночлега подальше от берега, но едва мы собрались тронуться в путь, как офицер попросил меня ненадолго задержаться и выслушать его.

— Сеньор, — сказал он, — я слышал, вы иностранец. Можно ли узнать: ради чего вы отправились в это путешествие?

— Мне хотелось бы побывать в Гран-Чако, — ответил я.

— Странно, ведь это очень опасно. Но, может быть, вы естествоиспытатель?

— Да, — ответил я, чтобы убедить его, что не преследую никаких угрожающих интересам его государства целей.

— Вы занимаетесь политикой?

— Нет. Я вне политики.

— Это меня радует, и еще я хочу вас спросить, вы движетесь наугад или знаете надежное пристанище?

— Меня должны отвести на одно ранчо. Мы держим его местонахождение в тайне, чтобы остальные не последовали за нами.

— Вы не захватите меня и моего негра? Мне нельзя здесь оставаться, причины у меня для этого очень серьезные.

— С удовольствием. Добро пожаловать в нашу компанию.

Так он присоединился к нам. Индеец не возражал.

Индеанка, естественно, тоже отправилась вместе с нами. Я хотел подсадить ее в седло, но она отказалась, сказав, что внезапно почувствовала себя совершенно здоровой. Тогда я посоветовал моим товарищам сложить на лошадь все их пожитки.

Берег в том месте, где мы оказались, был, как я уже говорил, пологим, но постепенно достигал значительной высоты. Кустарник, сквозь который мы продвигались, был негустым. То тут, то там возносились высокие мимозы. Порой возникала топь, которую мы легко обходили, в остальном же путь, вопреки нашим ожиданиям, был не трудным, в основном благодаря тому, что индеец очень хорошо знал местность. Он сказал, что здесь часто попадаются непроходимые заросли, а также лагуны, глубоко вдающиеся в сушу, но он знает, как их миновать.

Постепенно кустарник исчез, и мы стали продвигаться по редколесью. Здесь росла лишь древовидная мимоза. Деревья стояли далеко друг от друга. Хотя высота их редко превышает десять метров, но благодаря цветущим лианам, обвивающим стволы до самой верхушки, они выглядели очень могучими.

Буря почти улеглась, снова заблистало солнце. Здесь, в лесу, ветер почти не замечался.

В дороге я разговаривал с братом Иларио. Офицер шагал рядом. Он, конечно, слышал нашу беседу, но не участвовал в ней. Лишь когда монах проронил какое-то замечание и случайно упомянул имя майора Кадеры, офицер быстро переспросил:

— Кадера? Вы знаете этого человека?

— Да, — ответил я, — если вы подразумеваете именно того, о ком мы говорим.

— Есть лишь один-единственный майор Кадера. Вы — его друзья или враги?

— Гм! На этот вопрос сразу не ответишь.

— Нет, позвольте. Если человек мне не друг, значит, он враг!

— Пожалуй нет. Есть люди, которые для нас ровно ничего не значат, вот таков для меня теперь майор Кадера.

— Стало быть, прежде вы относились к нему по-другому. Тогда он был либо вашим врагом, либо вашим другом. Мне очень любопытно узнать, кем же он был для вас?

— Я не в силах дать вам желанный ответ.

— Почему, сеньор?

— И об этом мне следует умолчать, ведь я не знаю вас. Обстоятельства нашего с майором Кадерой знакомства складывались так, что нам больше не хочется слышать это имя никогда.

Он посмотрел на меня вопросительно, но я отвернулся, делая вид, что хочу оставить эту тему. Он продолжал настаивать:

— И все же, сеньор, мне хотелось бы задать вам еще несколько вопросов о майоре. Вы позволите?

— Ни одному незнакомому мне человеку я не намерен давать никаких справок о людях, которых я не хочу больше вспоминать.

— Но вы можете доверять мне! Разве я похож на человека, которого надо остерегаться?

— Нет, но врагом иногда может оказаться и самый порядочный человек.

— Ко мне это не относится.

— Вы можете это доказать?

Он молча посмотрел перед собой, а затем сказал:

— Я тоже не знаю вас. Я не знаю, верить ли мне, что вы иностранец.

— Я докажу вам это.

Я достал свой бумажник и подал ему паспорт. Он прочитал, вернул его и сказал:

— Официальные документы подтверждают, что вы иностранец, а, судя по визе, видно, что вы находитесь в стране всего две недели.

— И что ж, по-вашему, я могу участвовать в интригах ваших партий?

— Как же! А кто ваш спутник?

Этот вопрос относился к монаху.

— Мое имя — брат Иларио, — ответил он сам. — Может быть, вы слышали другое мое имя. Иногда меня называют Братом-Ягуаром.

— Ягуар! — воскликнул офицер. — В таком случае я могу доверять вам. А вы, может быть, слышали когда-нибудь об Альфине?

— Об Альфине? Вы имеете в виду, наверное, Рудольфо Альфину, знаменитого аргентинского полковника, который успешно сражался на юге?

— Я имею в виду именно его.

— Но… это вы, сеньор?

— Я.

— Cielo! Тогда вы многим рискуете, направляясь в эти края!

— Я все понимаю, но вынужден рисковать.

— Вы знаете, что вся провинция Энтре-Риос охвачена восстанием?

— Да.

— И что сейчас мы находимся все еще в этой провинции?

— Мы недалеко от ее границы.

— Тем опаснее это для вас, поскольку граница хорошо охраняется. Если вас узнают, схватят немедленно.

— Я сумею постоять за себя. Опаснее всего для меня было на реке. Люди генерала Лопеса запросто могут меня узнать!

— Но к прибытию парохода вы вернетесь?

— Если у меня не будет выбора, то да. Но если подвернется оказия, отправлюсь сушей до Пальмара, местечка на реке Корриентес, а там ненадолго задержусь.

— Наверное, ради Хордана?

— Хордан! Где вы с ним познакомились?

— Мы были у него в плену.

— Вы? Почему?

— Это в высшей степени увлекательная история. К сожалению, у нас нет времени на то, чтобы ее рассказать.

— И все же мне очень хотелось бы знать ее. Я направляюсь сейчас в провинцию Корриентес, чтобы оттуда напасть на Хордана, пока он собирает войска на юге. Я сообщаю вам это, естественно, под строжайшим секретом.

— Сеньор, вам будет трудно это сделать.

— Почему?

— Потому что он окружен пособниками, с которыми вам едва ли по силам справиться.

— В настоящий момент я бессилен. Но через несколько недель, надеюсь, наберу такой крупный отряд, что смогу совершить вылазку.

— Вам понадобится множество лошадей, вы вряд ли наберете столько в провинции Корриентес.

— Неужели он так силен?

— Я думаю, что возле его штаб-квартиры собралось несколько тысяч всадников. Прибавьте сюда те многочисленные местечки, где он устроил гарнизоны, получается внушительная армия.

— Я не подумал об этом.

— К тому же провинция Энтре-Риос окружена реками, и они служат естественной защитой.

— Подумаешь! У нас есть корабли!

— Их откажутся загружать, если разгорится война.

— Верно, но так или иначе, а эта провинция не выстоит в борьбе с остальными! Подумайте, сколько денег понадобится Хордану, чтобы довести начатое до конца!

— У него они есть.

— Были! Я уверен, что его состояние уже почти истрачено. Ему приходится хорошо платить своим людям, иначе те разбегутся.

— Денег ему хватит. Его снабжают из-за границы.

— Даже если и так, какая страна поддержит предприятие, которое с самого начала обречено на неудачу?

— Государство как таковое, конечно, не сделает этого, но могут найтись частные лица.

— И у них отыщутся на это миллионы? Вряд ли!

— Непременно! Подумайте только о положении с железными дорогами, сложившемся в Аргентине! Компании янки предложили свои услуги в строительстве крупных дорог. Но их предложение отклонили. Теперь, если такого рода компания поддержит Хордана, то в случае победы мятежников получит в награду концессию, ведь так?

— Неужели это возможно?

— Даже очень вероятно.

Полковник испытующе посмотрел монаху в лицо, а затем сказал:

— Кажется, у вас есть основания так думать. Я вас умоляю: будьте со мной откровенны!

— Мы слишком мало вас знаем.

— Брат, прошу вас, у нас же нет времени приглядываться друг к другу, то, что вы знаете, имеет важнейшее значение для дела справедливости и сохранения порядка в стране!

— Разумеется. Но пока еще рано говорить об этом; да это и негоже для человека моего рода занятий.

— Так укажите мне того, кто сумеет хоть что-то рассказать об этом!

— Что ж, это я могу. Обратитесь к моему другу.

— Вы расскажете мне все, сеньор? — спросил меня офицер.

— Быть может, я поведаю вам все, что мы узнали, — ответил я. — Однако здесь не место для этого. Подождем, пока не окажемся на ранчо, там мы сможем расположиться поудобнее и спокойно обсудить все, что вам угодно!

— Хорошо, пусть будет так, сеньор. Но прошу вас, сдержите слово!

Уже час мы продвигались по лесу, населенному множеством попугаев. Памперо и здесь причинил немалые разрушения. Повсюду были разбросаны сломанные сучья. Буря оборвала побеги лиан, скомкала их и развесила в кронах деревьев. На земле лежали размозженные тельца птиц и разных других животных.

Постепенно лес стал редеть; наконец, он закончился, его сменила степь, поросшая травой и выглядевшая точно так же, как в Уругвае.

Поначалу местность казалась пустынной, мы замечали лишь крыс, сов и стервятников. Но позже на северо-западе мы увидели пасущихся лошадей и множество быков. Стада помещались за оградой из кактусов. Наконец за этими изгородями возникли невысокие строения ранчо, цель нашего странствия. Мы двигались все-таки дольше трех часов. Когда мы заметили ранчо, солнце уже клонилось к закату.

Возле кораля несли службу несколько гаучо, которые, казалось, не испытывали ни малейшего желания разговаривать с нами. Едва завидев нас, они ускакали прочь. Конечно же, они приняли нас за совсем уж никчемных людей, за отъявленный сброд, ведь даже самые откровенные бедняки в этой стране владеют лошадью. У нас же одна-единственная лошадь приходилась на двенадцать человек. По всей видимости, это не сулило нам дружеского приема.

Ранчо располагалось на открытой четырехугольной площадке, по сторонам которой были устроены четыре загона.

Такая планировка служила хорошей защитой на случай неожиданного нападения. От ручья, протекавшего поблизости, в каждый из загонов был отведен канал. Возле строений и за ними виднелся сад. Перед главным зданием, не заслуживавшим названия дома, имелись несколько досок, приколоченных к столбам, они служили сиденьями.

Не видно было ни души. Дверь оказалась заперта. Мы постучали. Никакого ответа. Мы принялись искать хозяев, обошли постройки, но не встретили никого. Конечно, тут не было и намека на то гостеприимство, что обещал индеец. Ставни были открыты. Я подошел к одному из окон, собираясь заглянуть внутрь. И тут я заметил ствол винтовки, выставленный мне навстречу. Раздался угрожающий голос:

— Назад, иначе стреляю!

Я не отшатнулся, а ответил:

— Слава Богу! Наконец мы убеждаемся, что люди здесь все-таки живут! Почему вы запираетесь?

— Потому что мне так нравится. Убирайтесь отсюда как можно скорее.

— Мы — мирные люди!

— Не верю. Вы — мошенники, у которых нет лошадей, и пришли, чтобы их украсть.

— Лошадей у нас нет, потому что они были бы нам сейчас обузой. Мы плыли на пароходе, а памперо загнал нас на берег.

— Да? А почему вы не поплыли дальше?

— Потому что пароход получил пробоину и теперь беспомощно стоит у берега. Нам надо было ждать до послезавтра, но наш спутник привел нас сюда, пообещав, что нас гостеприимно встретят, что мы можем оставаться здесь ближайшие две ночи.

— Нам не нужны гости! Убирайтесь отсюда!

Я растерянно повернулся. Тогда к окну подошел индеец, он спросил:

— Где сеньор Гомарра?

— Его тут нет, — ответили ему. — Он уехал.

— Но куда?

— Это вас не касается.

— Да поймите же, сеньор! Я долгое время жил на ранчо, и к тому же я родственник сеньора Гомарры. Я не могу отсюда так просто уйти.

— А как вас зовут?

— Гомес.

— Ах! Так ваша мать была здешней экономкой?

— Да. Она тоже здесь, вместе со мной.

— Это дело другое. Тогда мы вас примем. Подождите, я сейчас выйду!

Через мгновение из дома вышел мужчина. Он выглядел как настоящий лихой гаучо. С ним появились еще трое мужчин, того же пошиба, они пристально оглядели нас.

— Итак, вы — Гомес! — сказал он индейцу. — Сказали бы вы сразу об этом, мы бы вас тотчас приняли. Стало быть, вы хотите побыть здесь до послезавтра?

— Да, послезавтра утром мы уйдем. Сеньор Гомарра, мой кузен, нисколько не будет возражать, наоборот, с удовольствием разрешит, даже порадуется нашему появлению.

— Его разрешения не требуется. Я купил у него ранчо.

— Значит, он здесь больше не живет?

— Живет, но только в качестве гостя.

— Не очень мне это нравится. Почему он продал ранчо?

— Ему надоела спокойная жизнь. Захотелось перемен и приключений. Он уехал, но сегодня вечером вернется.

— Может быть, вы все же разрешите нам здесь остаться?

— Добро пожаловать!

— Я лучше расположусь во дворе, йербатеро тоже. Ну а для сеньоров, может быть, найдется местечко в доме?

— К сожалению, нет. Место уже обещано. Приедут другие гости. Разожгите костер, и тогда под открытым небом вам будет куда уютнее, чем в затхлой каморке.

— Это верно, — заметил я. — Ладно, мы останемся во дворе. Прошу вас, покажите место, где можно разложить костер.

— Прямо перед домом.

— А можно отвести лошадь в загон?

— Нет, лучше не делать этого. Я держу там очень норовистых лошадей, они кусаются, лягают друг друга. Отведите вашу лошадь вон в тот сарай. Он пустой, там кое-какой инвентарь, и все.

— А корм?

— Дам вам корм, воду тоже.

— Прекрасно! А если у вас еще и мясо для нас найдется, вам хорошо заплатим.

При этих словах его физиономия просветлела. Он отвел мою лошадь в деревянный сарай, я сопровождал его. Там он снял седло и привязал животное. Я осмотрелся и заметил, что в сарае лежали несколько багров и лопат и тому подобные инструменты вроде заступов и тяпок. Пол был неутоптанным, мягким. Крыша оказалась дощатой. Вообще, сарай был довольно большим, здесь могло уместиться более двух десятков лошадей. Поскольку располагался он с северной стороны ранчо, он не пострадал от памперо, налетевшего с юга. Дверь ранчо выходила на север, поэтому ее было видно из сарая.

Я не случайно упомянул о том, где находилась дверь, позже это обстоятельство сыграло важную для нас роль. От сарая дверь отделяли не более двадцати шагов. Справа и слева от входа в сарай имелось по одному ставню, запирались они изнутри.

Для лошади принесли свежую траву. Затем хозяин ранчо со своими спутниками направился в жилище, чтобы похлопотать о нашем обеде, в это время гаучо приготовили топливо для костра. Стоило мне передать им немного денег, как эти люди стали воплощением любезности, они принесли нам столько сухих кактусов, что их хватило бы нам на пару дней. Огонь развели рядом с сараем, примерно в пяти шагах от его двери. Возле стены сарая сложили топливо. Оба этих обстоятельства нас очень выручили впоследствии.

Тем временем вернулся хозяин ранчо со своими товарищами. Он принес столько мяса, что мы могли бы наесться до отвала. Только вот на полковника он все время как-то странно поглядывал. Разумеется, я не обратил тогда на это внимания. Позже мне вспомнились эти взгляды, и я понял их смысл.

Солнце уже зашло, когда мы разожгли костер. Каждый получил по куску мяса и насадил его на нож или кол, чтобы поджарить на огне. Из ближайшего ручья принесли воду. Хозяин ранчо посматривал на нас, но не вступал в разговор. Его спутники (они не казались мне его слугами) уехали и больше не появлялись. И эту деталь я позднее припомнил, узнав, что они тайком отбыли за своими товарищами.

Когда мы поужинали, полковник направился в сарай и попросил меня и брата Иларио подойти к нему. Мы сели прямо у входа, так чтобы обозревать все происходившее вокруг.

— Теперь у нас есть время, сеньоры, и за нами никто не наблюдает, — сказал он. — Я думаю, вы можете мне рассказать все, что вам известно о Хордане.

Монах подал мне знак, означающий, что ему не хочется говорить; поэтому отвечал я:

— Что ж, раз я знаю, кто вы, то мне нечего вас бояться. Но поймите, мне в определенной степени не по себе, потому как я становлюсь почти что предателем.

— Предателем? Конечно же, нет. Я служу власти, данной от Бога. Хордан — мятежник. Если вы изложите все, что знаете о его планах и замыслах, то разве это предательство? Вы исполните то, что велит вам долг. Не так ли?

— Да, вы, наверное, правы.

— То, что вы знаете, важно?

— Чрезвычайно важно.

— Так не мешкайте же, сообщите! Быть может, этим вы спасете немало жизней и уж, конечно, убережете страну от огромных бед.

— Я тоже так думаю. Поэтому сразу скажу вам главное. Хордан должен получить деньги и оружие.

— Ага! От кого же?

— От некоего торговца из Монтевидео, его фамилия Тупидо, и он является посредником.

— Тупидо? Он, стало быть! Мы уже давно не спускаем глаз с этого человека. Но вы точно знаете, что все это правда?

— Да. Я даже должен был доставить к Хордану контракты.

— Вы этого не сделали?

— Нет.

— Вам надо было отвезти их к нам в Буэнос-Айрес!

— Благодарствую! Это дело меня не касается. Я не шпион. Однако сейчас я чувствую, что мой долг предупредить вас. Впрочем, позже мы все были схвачены Хорданом.

— Из-за чего?

— Слушайте!

Я рассказал ему о наших приключениях, стараясь, конечно, говорить как можно короче, и еще сообщил, что груз, предназначенный для Лопеса, лежит в Буэнос-Айресе. Он слушал меня затаив дыхание. Его изумление нарастало от минуты к минуте, и, когда я закончил, он произнес:

— Но, сеньор, все это так удивительно! Даже представить себе нельзя, что такое бывает на свете! Вы клянетесь, что все обстояло именно так, как вы говорите?

— Клянусь.

— Сеньор, все, что вы сейчас сообщили, необычайно важно для нашего справедливого дела. Я тотчас отошлю в Буэнос-Айрес курьера, пусть он как можно быстрее сообщит эти новости президенту. По-видимому, мятежники еще не успели заполучить деньги, оружие и боеприпасы, и нам удастся помешать им.

— Кого вы хотите послать?

— Моего негра. Он надежнее любого другого.

— Но как же он попадет в Буэнос-Айрес?

— На пароходе, конечно.

— Тогда отошлите его как можно незаметнее!

— Почему?

— Потому что никто не должен об этом знать.

— Вы не доверяете хозяину ранчо?

— Я не знаю его. У него слишком мрачный вид, он настырен. Лучше ничего не сообщать ему.

— Вы правы. Я сейчас же напишу донесение и еще на всякий случай перескажу его негру. Он немедленно отправится в путь. Мало ли что может потом помешать.

— А он отыщет дорогу к пароходу?

— Непременно.

Он вытащил бумажник, в котором, видимо, находились всевозможные документы и лежала внушительная пачка банкнот, достал оттуда лист, написал несколько строк и подозвал негра.

Хозяин ранчо зашел в дом. Поэтому он не видел, что чернокожий получил инструкцию и, не говоря никому ни слова, ушел.

Итак, меры были приняты; но офицеру хотелось знать все новые подробности. Я сообщил ему их. Он осведомился:

— И теперь вы хотите направиться прямо в Гран-Чако, сеньор?

— Да.

— Не очень-то меня это устраивает. Вы могли бы сперва проводить меня в Пальмар.

— Нам это не нужно.

— Но это важно для меня! Для вас, кстати, тоже очень выгодно. На пароходе я не чувствую себя в безопасности. Я предпочел бы ехать верхом, а если вы решите составить мне компанию, почувствую себя вдвойне увереннее. Лошадей мы бы раздобыли здесь. Я буду рад купить лошадей для всех ваших товарищей.

— Не стоит. Вам они позже понадобятся.

— Еще я в качестве благодарности дал бы вам рекомендации к некоторым важным персонам, впоследствии это принесло бы вам огромную пользу.

Обещание, данное полковником, — человеком, который позднее достиг еще большей славы, — конечно, легло тяжелым грузом на чашу весов. Офицер, заметив, что я колеблюсь, взял меня за руку и сказал:

— По рукам! Едем вместе!

— Мне нельзя решать такие вещи в одиночку.

— Так переговорите со своими товарищами.

Мы подозвали Маурисио Монтесо. Йербатеро приблизился к нам и, когда я спросил его о местности, лежащей между этим ранчо и Пальмаром, ответил:

— Местность разная: открытая степь, лес, впрочем, не густой, попадаются болота, но их немного.

— И долго нам ехать?

— Если выедем утром, то послезавтра в полдень будем в Пальмаре. Полтора дня езды, по моим подсчетам. Если бы не болота, которые придется объезжать, мы бы уже к вечеру были у цели. Почему вы спрашиваете?

— Этот сеньор намерен туда попасть, и нам надо составить ему компанию. Это полковник Альфина.

— О небо! Сеньор Альфина, покоритель индейцев? Какой сюрприз!

— Не так громко! — предостерег я его. — Никто не должен знать, кто мы. Мы ведь все еще на территории Энтре-Риос?

— Совершенно верно.

— Пока что мы все еще в опасности. Надо вести себя как можно осторожнее.

— Я думаю, сюда, к границе, Хордан еще не подобрался.

— Если он действительно умный человек, то именно о границах он позаботится в первую очередь.

— Итак, сеньор собирается в Пальмар, и мы едем вместе с ним? Хорошо.

— Тогда расспросите остальных, только тихо, чтобы обитатели ранчо ничего не заподозрили.

— Все равно они узнают, куда мы собираемся, — ведь нам придется покупать у них лошадей!

— О лошадях мы заговорим лишь утром. И вообще, этим людям не стоит говорить, куда именно мы едем.

Йербатеро вышел. Вскоре к нам подошел капитан Тернерстик и доложил:

— Сэр, мы все предпочитаем передвигаться по суше. На этих аргентинских кораблях в случае чего уцелеть можно только чудом. Мне еще никогда не доводилось попадать в такой переплет, как сегодня. Завтра утром купим лошадей. Well!

Он снова вернулся к костру, где попытался изъясняться на своей англо-испанской тарабарщине.

Полковник искренне обрадовался тому, что мы так легко согласились на его предложение. Я сказал «да» с превеликим удовольствием. Офицер с благодарностью протянул мне руку и сказал:

— С вами я могу чувствовать себя в полной безопасности. Вы и ваш небольшой отряд стоите трех или даже пяти десятков аргентинцев.

— Ну, это слишком сильно сказано!

— Так оно и есть, поверьте! Вы рассказали мне не все, да и то вкратце. И все же я понял, что вам сам черт не страшен.

— Чего бояться человеку с чистой совестью?

— Не скажите. Чтобы ускользнуть от Хордана, нужно немалое бесстрашие. Если бы мы оказались среди врагов, уверен, вы бы и тут не опустили руки.

— Врагов у меня, собственно говоря, нет. Я не сторонник и не противник Хордана. Но если кто-то встает у меня на пути, я, конечно же, не стану этого терпеть.

— А взгляните-ка на шкипера, тоже немца! Он такой силач, что поднимет, пожалуй, десятерых. Так что меня будут охранять удивительные люди. Впрочем, у меня тоже есть нож и пара револьверов с патронами.

— Ладно, попытаемся удачно добраться до Пальмара. Но пора отдыхать.

— Хорошо, сеньор. Где мы будем спать? На улице или в сарае?

— Я предпочитаю в сарае.

— Я тоже.

— Пусть и остальные улягутся тоже в сарае: нам нужно держаться вместе. Хозяин ранчо говорил, что ждет новых гостей. Подождем гостей. Хотел бы я знать, кто они. Что, если они — сторонники Хордана? Странно, что хозяин больше не показывается.

— Наверное, ушел к своим лошадям.

— На это есть гаучо. А куда делись те, кто находились у него, когда мы прибыли? Уйти, не попрощавшись, или, если они остались здесь, совсем не интересоваться нами — это меня настораживает. И неужели у хозяина ранчо нет ни жены, ни служанки? Дом вообще кажется пустым. Пойду-ка я посмотрю, что творится там внутри.

Открыв дверь дома, я сразу попал в большую комнату. Здесь горел свет, отсюда вели две двери — одна налево, другая направо. Правая была чуть притворена. Камышовые циновки, устилавшие пол, заглушали мои шаги. Я тихо подобрался к двери и заглянул в щелку. Там располагалось небольшое помещение, отведенное, несомненно, для сна. Две постели занимали пол, широкая и узкая. На той, что поменьше, лежали двое детей. На другой сидела женщина, при тусклом свете сальной свечи она чинила что-то из прохудившейся одежды.

Было очень тихо. Я направился к другой двери. Там не было засова, лишь деревянная щеколда, открыть ее можно было и изнутри, и снаружи, просунув палец в небольшое отверстие. Я открыл ее.

При свете, проникавшем из комнаты, я увидел, что эта каморка была своего рода кухней, там опять же имелась дверь, она вела, как я убедился, во двор. Эту дверь тоже можно было открыть и изнутри, и снаружи. Выйдя здесь, окажешься позади главного здания ранчо.

Я прошел туда, а затем вернулся к костру. Возле него появились полковник и брат Иларио.

Я не успел сообщить им, что видел женщину с двумя детьми, и очень удивился тому, что эти трое вообще не показываются на глаза, как вдруг на тропинке, разделявшей два кораля, возникла фигура хозяина ранчо. Теперь он был не один, его сопровождал человек, которого прежде здесь не было.

Мужчина выглядел довольно молодо, одет был в куртку, шарф и шляпу гаучо, однако, судя по сапогам, был он человеком благородных кровей. Его шпоры сверкали как золотые, а осанка обнаруживала элегантность, недоступную гаучо. Неужели этот человек выдавал себя за другого? Выходит, он был переодет?

Оба подошли к нам, и хозяин спросил:

— У сеньоров всего хватает? Желаете еще чего-нибудь?

— Благодарю! — ответил я. — Ничего не желаем, хотим только поскорее отправиться спать.

Молодой человек испытующе посмотрел на полковника. Тот поспешно наклонил голову и отвернулся. Потом незнакомец пристально оглядел меня, монаха и остальных и наконец спросил:

— Сеньор, можно мне покормить вашу лошадь и дать ей воды?

С этими словами он обратился ко мне. Я ответил:

— Нет, спасибо! Лошади всего хватает. Кроме того, мне неудобно вас обременять.

— Почему?

— Потому что вы не слуга.

— Почему вы сомневаетесь в этом? — спросил он. Цвет его лица при этом изменился.

— По разным причинам. Откуда вы сейчас идете?

— Из кораля.

— Так! Ладно, спорить не стану, но мы в самом деле всем обеспечены, нам ничего не нужно.

Оба скрылись в доме. Полковник хотел сделать какое-то замечание. Но я уже догадывался, что он мне скажет, и не мог терять ни минуты, ни даже секунды, чтобы выслушивать его. Я бросился за дом, отворил заднюю дверь, прокрался на кухню и подошел к той двери, что вела в комнату. Я увидел, что там стоял один только молодой человек. Хозяина не было видно. Но не прошло и минуты, как я услышал его голос. Ранчеро побывал у жены и детей; теперь же, возвращаясь от них, прежде чем притворить за собой дверь, он приказал своим домочадцам:

— Тушите свет и не показывайтесь, пока я вас не позову; до рассвета вообще не высовывайте носа.

Я услышал, что он запер дверь на засов и только после этого подошел к своему товарищу и сказал:

— Ну что, лейтенант, сержант был прав? Это полковник Альфина?

— Никакого сомнения! Я много раз видел его в Буэнос-Айресе.

— Tempestad! Вот так улов!

— Крупнее, чем вы думаете! — улыбнулся лейтенант. — Но он очень опасен.

— Ничего! Хоть он и полковник, а куда ему против такого количества народу! Его же спутников мы попросту отдубасим!

— Это не так легко. Если я не ошибаюсь, этот тип не убоится ни пятерых, ни десятерых. Зато наш улов вдвое, втрое, вдесятеро больше, чем мы рассчитывали. Этих парней разыскивает Хордан.

— Кто же они?

— Если моя догадка верна, они — подлейшие мошенники. Хотели перехитрить Хордана. Майор Кадера схватил их и доставил к Хордану. Однако оттуда они сумели выбраться — наплели Хордану всякую чертовщину, наобещали с три короба, но не сдержали слова, а вдобавок взяли и высадили майора Кадеру на остров посреди реки.

— Он утонул?

— Нет. Он добрался до берега, отнял у первого встреченного всадника лошадь и помчался назад, к Хордану. Тот, конечно же, тотчас тайком отрядил за ними шпиков. В Буэнос-Айресе те разузнали, что негодяи взяли билеты на пароход и решили плыть вверх по Паране до Корриентеса[154]. У реки выставлены посты, которые задерживают все проходящие суда.

— А их, значит, не задержали?

— Нет. Иначе бы здесь их не было. Мы не поспели за ними. Но, к счастью, памперо заставил их высадиться.

— Это те самые люди?

— Думаю, что да. Описание совпадает. Самый опасный среди них — тот, что в кожаной одежде. Тому, кто его схватит, полагается вознаграждение в три тысячи бумажных талеров от Хордана.

— Animo![155] Я их заработаю!

— Погоди, сначала надо убедиться, что я не ошибаюсь. С нами человек, который был в штаб-квартире как раз тогда, когда там находились эти. Я пошлю за ним. Этот кожаный не поверил, что я гаучо. Любой из их компании опасен. Против них лучше действовать хитростью, чем силой.

— Это уж лишнее, сеньор. Ну подумайте, здесь неожиданно оказались четыре сотни солдат, направлявшихся к границе. Половина уже на месте и заняла подходы к ранчо и корали. Другая половина прибудет через четверть часа.

— О, вы не знаете этих людей. Майор Кадера сказал, что они дьяволы во плоти. Мы подождем, пока они заснут, и тогда подкрадемся и нападем на них. Скрутим, не пролив ни капли крови. Где они лягут спать?

— Во дворе или в сарае.

— Почему не в комнате?

— Потому что в комнате хотели спать господа офицеры.

— Если бы эти люди улеглись в доме, с ними легче всего было бы справиться.

— Да, я не подумал, потому что посчитал их простыми бродягами.

Они продолжали беседовать, а я поспешил вернуться к костру. Прошло немного времени, и вышел лейтенант. Что делать: позволить ему уйти, чтобы ранчеро ничего не заподозрил? Если я задержу лейтенанта, от меня может ускользнуть сам хозяин. Если я пропущу офицера, то, схватив одного хозяина, ничего не добьюсь. В конце концов я решил не ловить их поодиночке и позволил лейтенанту уйти.

До сих пор я ничего не говорил своим спутникам. Но они поняли, что случилось нечто, о чем я еще расскажу. Как только молодой офицер ушел, я спросил полковника:

— Вы отворачивались от этого человека. Почему?

— Сеньор, я разоблачен, — ответил он.

— Этот мнимый гаучо знал вас?

— Да. Это офицер Лопеса, лейтенант.

— Раньше он служил в Буэнос-Айресе, а потом, как я слышал, переметнулся на сторону Лопеса Хордана. Об этом он рассказал хозяину ранчо.

— Вы подслушали его разговор?

— Да. Один из тех людей, которые были здесь днем, — сержант. Он узнал вас и сообщил своим.

— Значит, здесь солдаты?

— Разумеется. Двести человек, которые уже перегородили все выходы. А через несколько минут прибудут еще двести человек.

— Demonio![156] Что им здесь нужно?

— Они откомандированы к границе, но раз сержант случайно вас опознал, они направляются сюда, чтобы схватить вас. Впрочем, у реки тоже выставлены посты, пытаются поймать нас.

— Так, возвращаться нам нельзя, да мы и не собирались. Надо как можно быстрее бежать к границе, к границе!

— Ну и как вы хотите добраться туда?

До сих пор он говорил очень бойко. Теперь же почесал за ухом и медленно произнес:

— Да, да, тут вы правы. Об этом я вообще не подумал. Все выходы заняты. Неужели нечем помочь?

— Что ж! Пока нас не будут трогать. Но здесь оставаться нельзя — подойдут еще солдаты, и тогда отсюда не выбраться. Лучше всего подождать до рассвета.

— Вы уверены, что тогда нам удастся убежать?

— Думаю, да. Если так не выйдет, добьемся по-другому.

— Неужели мы выстоим против четырех сотен человек?

— Я привык полагаться прежде всего на себя. Главное для вас, чтобы вовремя была доставлена ваша депеша. Надеюсь, негру удалось добраться до реки.

— Но как же вы собираетесь на рассвете улизнуть от этих людей?

— Если не тайком, то в открытую.

До сих пор говорил лишь полковник. Теперь капитан Тернерстик, не совсем понимавший по-испански, спросил, о чем мы так живо беседуем. Когда я объяснил ему, он вышел из себя:

— Снова они! Да когда же эти негодяи оставят нас в покое! Нам нет никакого дела до них, мы ничего не хотим о них знать. Если они нас не выпустят, у меня найдется несколько дюжин патронов для револьверов и винтовки. Хорошо, что я уберег их от влаги. Я не позволю этим людям схватить меня и расстрелять. У меня нет ни малейшего желания отправиться из этой степи к своим праотцам!

А шкипер добавил, ласково оглядывая свои огромные кулаки:

— Наконец-то в руки нам попадутся несколько этих чудаков, давно этого ждали! Я рад!

Хозяин ранчо вышел из дома. Он направлялся к нам, чтобы солдат, которого он поджидал, мог подойти прямо к нам и повнимательнее нас рассмотреть. Как раз в это время мы заметили человека, шедшего вдоль ограды из кактусов. Он был одет как гаучо.

— Шкипер, — мигом шепнул я Ларсену, — когда я подам вам знак, хватайте хозяина за воротник, но так, чтобы он не успел закричать!

— Будет сделано, сударь! — кивнул исполин.

Между тем ранчеро подошел к нам. Он сделал вид, будто лишь сейчас заметил солдата-гаучо, и обратился к нему:

— Что тебе надо? Эти сеньоры ни в чем не нуждаются.

— Я хотел спросить, может быть, их лошадь отвести на пастбище?

— Нет, — ответил я. — Она останется с нами, потому что здесь она в большей безопасности.

— Что же с ней сделается в степи? Хищников тут нет.

— Кроме людей.

— Тут безлюдно, конокрады тоже сюда не забредают. Но если и появится какой-нибудь шальной, мои гаучо его не пропустят, будьте уверены.

— Ну а если вы, например, позаритесь на лошадь!

— Мы? — протяжно переспросил он с изумлением.

— Да, вы!

— Сеньор, мы на службе у хозяина, и гостям мы не причиним убыток! Мы честные люди, никто из нас никогда не крал лошадей.

— Не верю я в это. Я думаю, вам было бы очень кстати заполучить единственную лошадь, которая у нас есть.

— Вы заблуждаетесь!

— Но вы же знаете меня, следовательно, знаете и то, что я никогда не ошибаюсь.

— Я вас никогда в жизни не видел.

— Вы очень хорошо меня знаете. Вас подослал ваш лейтенант.

— Лейтенант? Кто это?

— Гаучо, который был здесь несколько минут назад. Он прислал вас, чтобы убедиться, что я в самом деле тот, за кого он меня принимает.

— Я не знаю, о чем вы говорите!

— И ничего не знаете о том, что несколько дней назад вы пребывали возле Лопеса Хордана?

— И представить себе не мог такого!

— Вы действительно гаучо на службе у своего хозяина?

— Да.

— Ладно, тогда вы не побоитесь последовать нашему приглашению и проведете ночь рядом с нами в сарае.

— С удовольствием! Но вначале еще раз схожу в кораль!

— Не нужно. Лошади оттуда не вырвутся; они там в полной безопасности. Вы останетесь с нами и составите нам компанию.

— Но вам же без разницы, у вас я буду спать или в другом месте!

— Нет! Не без разницы. Вы обязаны доказать нам, что вы в самом деле гаучо, работающий у этого хозяина.

У солдата не было никакого оружия, кроме ножа. Сопротивляться нам он не мог. Мои товарищи окружили и его, и хозяина. За спиной у ранчеро встал шкипер, я же расположился перед солдатом.

— Для чего доказывать? — спросил тот. — Мой хозяин все подтвердит.

— Да, сеньоры, — вмешался хозяин. — Вы понапрасну подозреваете этого славного гаучо.

— Справедливо подозреваю, — возразил я ему. — И не только его одного, но и вас самих. Разве вы не слышали, что я упомянул лейтенанта, побывавшего здесь под видом гаучо?

— Вы глубоко заблуждаетесь.

— Значит, все, о чем вы с ним разговаривали, тоже было заблуждением?

— Что вы имеете в виду?

— Что поначалу вы приказали своей жене никуда не отлучаться из спальни до вашего позволения. Вы поступили так, чтобы ваша милая жена не узнала, какими подлостями вы тут занимаетесь.

— Какими подлостями? Я запрещаю вам говорить подобные вещи! — вспылил ранчеро.

— Сеньор, не так громко! Если кто-то готовится выдать своих гостей на расправу — разве это не подлость?

— Кто этот «кто-то»?

— Вы!

— Нет и еще раз нет!

— Ба! Вы говорили о сержанте, о лазутчиках, посланных в Буэнос-Айрес, о двух сотнях солдат, занявших все выходы, еще о двухстах, которые вот-вот подойдут, об этом человеке, который проверит, действительно ли мы те самые, коих Хордан с огромным удовольствием бы схватил! Вы и это собираетесь отрицать?

— Вы подслушивали? — растерянно спросил он.

— Я слышал каждое слово.

— Это всего лишь шутка. Ступайте в любую сторону. Вы не найдете ни одного солдата!

— Ладно, в таком случае вам ведь нетрудно провести с нами в сарае всю ночь.

— Я ухожу!

— Попытайтесь!

Я подал знак шкиперу, и тот двумя руками обхватил его, стиснул ему спину и грудь так, что у бедняги дух заняло; он не мог сказать ни слова.

— Раздавить его, сеньор? — спросил меня богатырь.

— Нет. Мы его свяжем по рукам и ногам.

Ларсен уложил ранчеро на землю. Тут же раздобыли ремни, чтобы связать злоумышленника. Теперь он опять мог спокойно дышать; он боязливо постанывал, но кричать не отваживался, потому что йербатеро приставил ему к груди нож. Солдат, не шевелясь, наблюдал за всем происходящим. Казалось, что от ужаса он не мог двигаться.

— Но, сеньор! — воскликнул он наконец. — Что вы делаете? Ведь хозяин — вовсе не враг вам!

— Нет! Он, как и вы, — такой же. Или вы станете отрицать, что вы солдат, а не гаучо?

— Позвольте мне уйти отсюда, — сказал он, так и не дав определенного ответа. Он сделал движение, будто пытается побыстрее скрыться, но я схватил его за руку и произнес: — Видите этот револьвер? Сделаете шаг без моего позволения — получите полю в голову! С нами шутки плохи!

Этот человек не был героем. Его послали к нам лишь потому, что он знал нас.

— Где находится сейчас Лопес Хордан? — потребовал я.

— Все еще на прежней штаб-квартире.

— А майор Кадера?

— В Паране. Он командует отрядами, которые прочесывают суда в поисках вас.

— Сколько людей сейчас на ранчо?

— Четыре сотни.

— Кто вами командует?

— Майор.

— Антонио Гомарра, бывший владелец ранчо, тоже с вами?

— Да. Он — проводник, он же хорошо знает местность. По званию он — поручик.

— Почему он не пришел на ранчо?

— Потому что он с двумя сотнями солдат пока еще не прибыл.

— Куда вы хотите отправиться?

— Перейти через границу, в провинцию Корриентес, добыть лошадей и навербовать солдат.

— Значит, украсть лошадей. Я так понимаю. Поблизости есть войска?

— Нет.

— Но они могут быстро подойти?

— Быстро — нет. Это займет несколько дней.

— Ваш майор с вами или тоже пока не прибыл?

— Он тут, справа от выхода, по ту сторону загона.

— Как он расставил солдат?

— У каждого выхода по пятьдесят.

— Они патрулируют местность?

— Нет. Вдруг вы вздумаете прорваться, а их не окажется на месте.

— Очень умно! Как разместятся те две сотни солдат, которые прибудут?

— Точно так же, поэтому возле каждого выхода окажется по сотне человек.

— Да, какая досада! Мы не прорвемся!

Я произнес это сокрушенным тоном, и солдат моментально вмешался:

— Вы правы, сеньор, очень правы. Вы не сможете убежать.

— Кажется, в самом деле так. Гм! С сотней человек мы, конечно, не справимся!

— Нет. К тому же не забывайте: если вы и пробьетесь в одном месте, то майор позовет на помощь остальных. Против вас все равно окажется четыре сотни солдат.

— Ну нет! Даже ваш майор всего не предусмотрит!

— Извините! Я слышал, как он распоряжался.

— Но с какой стати он сообщает диспозицию рядовому солдату?

— Он ничего не сообщал мне. Просто я стоял поблизости, когда он отдавал приказания офицерам.

— Caspita! Дела, разумеется, очень скверные. На нас накинутся еще четыреста человек и всех перестреляют!

— Совершенно верно, сеньор! Поэтому советую вам сдаться по доброй воле.

— По доброй воле! — пробормотал я, делая вид, что раздосадован сверх всякой меры. — Я об этом и не подумал! Я хочу сохранить себе жизнь.

Своим поведением мне удалось сбить его с толку. Этот простак принял все за чистую монету.

— Это лучшее, самое умное, что я могу порекомендовать вам, сеньор, — сказал он, внезапно перейдя на весьма доверительный тон. — Вам и вправду некуда деться, вас окружили со всех сторон так, что мышка не прошмыгнет. Последуйте моему совету. Я очень хорошо отношусь к вам, можете мне поверить. Иного способа спасения нет.

— Гм! Кажется, вы правы. Но нет, я не хотел бы сдаваться без борьбы. Должен быть хоть какой-то способ спастись. Что, если мы останемся здесь?

— Тогда мы сами нагрянем к вам.

— Мы выставим посты возле всех дорог, ведущих к ранчо, и будем оборонять их.

— Давайте, сеньор, только как вы собираетесь это сделать? — улыбнулся доброхот, однако в улыбке его чувствовалось высокомерие.

— Очень просто. Как-никак мы хорошо вооружены!

— Мы тоже. С каждой стороны на вас устремится по сотне человек. Каждой из этих сотен вы сможете противопоставить самое большее троих. Вам действительно не остается ничего другого, как сдаться.

— Я хотел бы еще раз все тщательно обдумать.

— Валяйте! Но только дело это напрасное. Майор, наверное, разрешит вам немного подумать. Спросить его?

— Пока не надо. К тому же его нет рядом с нами.

— Так пошлите меня к нему!

По всему было видно, что он старался как можно быстрее скрыться от нас, хотя вид у нас был отнюдь не таким грозным, как прежде. Стоило мне изобразить на лице растерянность, как мои товарищи тут же всем своим видом показали, что преисполнились опасений и решились отказаться от всякой мысли о бегстве. Естественно, они притворялись так же, как притворялся и я сам. Все, что сообщил мне солдат, не только не встревожило нас, но, наоборот, успокоило. Обратившись к солдату, я заговорил очень озабоченным тоном:

— Как ни крути, выхода не видно. Вы нас просто застали врасплох!

— Ага! — добродушно улыбнулся он. — Да, мы — люди не промах, умеем петлю накидывать!

— Вы находились где-то неподалеку?

— Да. Мы как раз направлялись на ранчо, чтобы остановиться на ночевку, выслали вперед наших квартирьеров.

— И сержант был среди них?

— Да. Из осторожности они, конечно, переоделись, чтобы не походить на солдат.

— Почему же вы выбрали именно это ранчо?

— Его предложил нам проводник. Он очень хорошо его знал, он же до недавнего времени был его владельцем.

— А своих лошадей вы, разумеется, отвели в корали?

— Нет, мы не так глупы. Вы бы заметили лошадей.

— А что в этом плохого?

— Вы бы поняли, что сюда вступил отряд, и наверняка сбежали бы от нас. Поэтому мы оставили лошадей в стороне от загонов, которые теперь стоят пустые.

— Пустые? А где хозяйские лошади?

— Их там нет, их потихоньку отогнали, чтобы освободить место для нас.

— Ах так! Ладно, можете загонять своих лошадей, теперь уж какие там тайны. Мы знаем, что вы находитесь здесь и взяли нас в кольцо.

— Нет, лошадей мы, пожалуй, пока не будем перегонять. Что, если вам удастся пробиться? Нужно все учитывать. Солдатом нужно оставаться!

— Гм! Это верно. Вижу, умно майор свой план разработал. Можете ему передать, что я считаю его очень толковым человеком!

— Благодарю вас! Воздержусь! Лучше ему не знать, сколько и о чем я тут болтал.

— Опять верно! Правда, есть еще одно средство постоять за себя. Только что в голову мне пришло. Возьму-ка я заложников.

— Меня, к примеру?

— Нет. Я же обещал вам отпустить вас.

— Да, к тому же ради меня майор бы не стал вас щадить.

— Сам знаю. Эх, были бы вы офицером, одним из старших офицеров! Мне нужны люди, ради которых ваш командир пойдет на уступки. Я вам сейчас их покажу.

— Может быть, здешний хозяин? За него майор не слишком много даст.

— Тогда пойду прихвачу других. А пока что вас продолжит расспрашивать господин полковник Альфина. Это имя я, пожалуй, могу назвать, раз вы узнали полковника.

Несомненно, Альфина хотел как можно больше выведать о Хордане и его планах, поэтому понятно, что он жаждал подробнее расспросить солдата. Пусть даже тот ничего не ответит напрямую, все равно из его ответов можно сделать какие-то косвенные выводы.

Я отправился на ранчо и прошел в спальню. Когда я отворил ее дверь, внутри было темно. Но света, падавшего от свечи, хватило, чтобы убедиться, что женщина все еще не спит. Когда она увидела, что здесь появился кто-то чужой, то испуганно спросила:

— Кто вы? Что вы хотите?

— Хочу отвести вас к вашему мужу.

— Иду!

— Возьмите детей, постель тоже захватите.

— Почему?

— Офицеры хотят занять весь дом, для вас тут места нет.

— Иду, сеньор.

Она приняла меня за солдата. Должно быть, она видела меня днем, когда мы прибыли на ранчо. Раз она думала, что я действую по поручению военных, то не подозревала, что солдаты — наши враги. Муж все держал от нее в тайне.

На подобном ранчо редко спят раздетыми. Женщина тотчас была готова последовать за мной. Она навалила на себя несколько одеял и позвала детей. Мы вышли.

Я отвел ее в сарай. Мы шли так, чтобы она не заметила своего мужа, все еще лежавшего на земле. Она приготовила ложе для себя и детей, и я подал знак одному из йербатеро, стоявшему возле двери, я приказал ему следить, чтобы она никуда не отлучилась. Затем я подозвал индейца и осведомился у него:

— Вы знаете, что находитесь в опасности?

— Естественно, я и моя мать. Вместе шли, вместе попались.

— Гм! Вам не нужно бояться. Что за человек ваш родич, бывший владелец ранчо? Злой?

— О нет. Он только очень серьезный, замкнутый. У него убили брата, которого он очень любил. С тех пор он ненавидит людей.

— И еще он сторонник Хордана?

— Как он попал к нему, не знаю. Он никогда не был приверженцем никакой из партий.

— Вы сказали, что он индеец?

— Да, как и я.

— Понятно, Хордан морочит голову индейцам, обещая им немалые преимущества и свободы. Но все же ваш родич не может быть рьяным его сторонником!

— Кто знает, ведь он произведен в поручики. Такие вещи не забываются.

— Кем он был раньше?

— Охотился на шиншилл.

Шиншиллы живут в высокогорье, в Андах, охотятся на них из-за ценного меха, но охотника подстерегает множество опасностей. Если человек добывал этих животных, значит, есть в его характере что-то, что заставляет уважать его и считаться с ним.

— Я велю прислать его сюда для переговоров, — сказал я индейцу.

— Ваше желание исполнят, только это не приведет ни к чему.

— Знаю, но у меня есть определенный замысел.

Я снова вернулся к костру, возле которого полковник все еще беседовал с солдатом. Судя по довольному выражению лица Альфины, можно было догадаться, что его расспросы не остались без результата. Когда я подошел, он уступил мне место и заявил:

— Пожалуй, сеньор, мы остановимся на том, что надо сдаваться. Этих людей гораздо больше, чем нас.

— Да, — кивнул я. — К тому же они хорошо подготовились.

— Что же нам делать?

— Вы очень стремитесь попасть побыстрее в плен к Хордану?

— Я хотел бы постоять за себя. Но ничего не получится. Но напрасно, без малейшей надежды, бросаться на смерть мне тоже не хочется.

— Да и я на это не настроен. Но я придумал одно средство, чтобы выиграть хотя бы время для переговоров. Хозяин ранчо схвачен, его жену и детей я только что отвел в сарай. Как только на нас нападут, мы их всех расстреляем.

— Черт возьми! Хорошая мысль!

— Не правда ли? Я решил убить всех этих людей, как только враги направятся сюда или начнут в нас стрелять!

— Que desgracia — какое горе! — воскликнул хозяин ранчо.

— Вы сами во всем виноваты! — ответил я ему. — Вы обманули нас. Мы были вашими гостями, а вы выдали нас врагам. Теперь ваша жизнь висит на волоске. Ларсен, уберите его и отведите к жене! Но ее надо тоже связать, а то еще додумается — снимет с него ремни.

— Будет сделано, сеньор!

С этими словами богатырь-шкипер взвалил на плечи ранчеро и отнес его в сарай. Я же обратился к солдату:

— Видите, на что мы решились. Будьте уверены, мы сделаем все, что я сказал.

— Это убийство, сеньор! — ответил он. — Вы свое положение этим не поправите. В лучшем случае отложите развязку на несколько часов.

— Выиграем хотя бы время.

— На пользу вам это не пойдет!

— Посмотрим. Впрочем, это не единственное, что я собираюсь сделать. Я готов вступить с майором в переговоры и выслушать его условия.

— Сказать ему об этом?

— Да. Прошу вас. Но подождите еще минуту! Я хочу, чтобы он прислал своего проводника, сеньора Гомарру.

— Почему именно его?

— Потому что он хорошо знает эту местность и здешнюю обстановку.

— Я согласен, сообщу майору о вашем пожелании.

— И потом… подождите, сейчас я переговорю с полковником.

Я повернулся к последнему, отошел с ним на несколько шагов в сторону и тихо рассказал, как сейчас надо себя вести. Мы сделали вид, словно вполголоса что-то рьяно обсуждаем, наконец полковник произнес будто бы сгоряча, так, чтобы солдат услышал якобы совсем не предназначенные для него слова:

— На это они не пойдут!

— Им придется!

— Нет! Мы не можем их заставить.

— Тогда мы нападем на них самое большее через час после того, как парламентер удалится. Но не говорите же так громко, а то услышат!

Мы снова заговорили тихо, потом я притворился разгневанным и опять повысил голос, чтобы солдат нас услышал:

— Это же и нетрудно, и неопасно!

— Наоборот! Нас всех перестреляют!

— Да, если они внимательно сторожат. Но я бьюсь об заклад, что они устанут. Мы нападем на них очень быстро и неожиданно.

— А с какой стороны нападем?

— С южной, ведь там находится пароход. Мы помчимся туда по тропинке, ведущей между загонами. Через минуту пробьемся.

— Гм! Может быть, получится что-нибудь.

— Удастся, непременно удастся. Но не говорите так громко! Солдат может подслушать и выдать нас.

Еще некоторое время мы притворялись, что совещаемся, потом вернулись к остальным. На губах солдата блуждала ликующая ухмылка.

— Я столковался с этим сеньором, — сказал я солдату. — Он тоже согласился на переговоры. Пусть майор скажет, кого из нас он собирается арестовать.

— Всех, естественно!

— Ого! С нами есть люди, которые не имеют к этому делу никакого отношения.

— Не знаю. Ему судить.

— И еще я хотел бы знать размер выкупа.

— Откупиться нельзя, пленных он обязан доставить к начальству.

— Ну, это мы еще посмотрим. Итак, скажите майору, что мы хотим вести переговоры лишь с сеньором Гомаррой!

— А если он не согласится на это и пришлет кого-то другого?

— Тогда возьмем этого человека в заложники. Отсюда мы отпустим лишь одного сеньора Гомарру, потому что он — друг нашего проводника. Он, наверное, уже знает, что здесь находится Гомес, его родственник.

— Как прибудет, сразу об этом узнает. Еще что-нибудь передать?

— Да. Пусть Гомарра придет один, без охраны.

— Само собой разумеется.

— Еще скажите, что мы выставим часовых возле всех четырех тропинок, ведущих к ранчо. Подстрелим любого, кто попробует сюда сунуться. Я считаю, что с данной минуты и вплоть до окончания переговоров установлено перемирие, на это время надо отказаться от любых враждебных действий. Если вы это условие не выполните, мы моментально расстреляем парламентера. А теперь ступайте!

— Слава Богу! — сказал он, глубоко вздохнув. — Наконец-то, наконец-то!

Когда он скрылся, полковник спросил:

— Сеньор, у вас, кажется, есть план спасения?

— Превосходный план. Мы удерем, быть может, еще во время переговоров.

— Но это же невозможно!

— Наоборот, очень даже вероятно.

— От намерения до исполнения пролегает немалый путь.

— В данном случае — нет.

— Вот как! Но куда мы направимся?

— На север.

— А не на юг? Раньше вы говорили другое!

— Я хотел обмануть этого человека. Теперь почти все они соберутся с этой стороны. Но, вообще, в том направлении бежать было бы глупо, ведь мы договорились пробираться в Корриентес, то есть на север, и решили не возвращаться на пароход.

— Да, верно! Но как же мы убежим?

— Пробьемся.

— Без крови не обойтись!

— Разумеется.

— Ага, я понимаю вас. Делаем вид, что прорываемся с южной стороны, а сами быстро поворачиваемся и на север?

— Да, так!

— Вы думаете, солдаты, охраняющие ранчо с севера, бросят свой пост, потому что услышат выстрелы с противоположной стороны?

— Скорее всего. И мы спокойно сбежим. Мы проберемся сквозь ограду из кактусов.

Он замер от изумления.

— Ах… так! Думаете, это удастся?

— Да. Если майор не изменит диспозицию, то удастся.

— А если нас подстрелят?

— Сомневаюсь. Чтобы подстрелить кого-то, надо его видеть или слышать.

— Сеньор, сеньор, не воображайте, что это дело такое легкое!

— Я не имею обыкновения недооценивать ситуацию.

Я продолжил, поясняя свои слова жестами:

— Имение представляет собой большой четырехугольник, в свою очередь состоящий из четырех четырехугольников, между которыми проложены четыре прямые дороги. Все они ведут к ранчо, оно находится в центре имения. Четырехугольники огорожены изгородями из кактусов. Все четыре дороги сходятся здесь, возле ранчо; с той стороны расположились солдаты. Но возле боковых сторон каждого из коралей нет никого. Часовые расставлены лишь по углам и возле выходов из поместья. В промежутке между этими постами никого нет. Там надо прорываться.

— Но как вы проберетесь сквозь ограду из кактусов? Вы израните себе все тело!

— Это при моей-то кожаной одежде? Что вы? Я не раз проделывал подобные вещи. Но тихо, я слышу шаги!

Мне почему-то не пришло в голову выставить часовых возле всех четырех тропинок. Большей неосторожности и придумать было нельзя. Как же легко они могли бы справиться с нами! Солдатам достаточно было потихоньку подкрасться и напасть на нас. Тогда сопротивляться было бы бесполезно. Но нет, вместо отряда солдат сюда медленно приближался один-единственный человек. У него не было никакого оружия, как и требуется от парламентера. Его долговязая фигура была облачена в совершенно невзрачную одежду, обычный наряд гаучо. Человек этот носил широкополую шляпу, вокруг головы его был повязан пестрый платок, туго стянутый под подбородком. Черты лица были индейскими, выглядел он очень серьезно, даже мрачно. Хотя его большие глаза смотрели неприветливо, в них чувствовались необычайный ум и сила воли.

Увидев его, наш проводник быстро вскочил, подбежал к нему, протянул руку и молвил:

— Собрино, наконец-то ты тут! Теперь все пойдет хорошо!

Строгий человек кивнул ему и ответил:

— Останься на месте! Чего ты горячишься?

— Разве тут не будешь горячиться?

— Незачем! Тебя это не касается!

— Нет уж, очень даже касается, как и любого другого. Сказано же было: вместе шли, вместе попались!

— Тебя это не касается, кузен. Тебе никто ничего не сделает. Ну а остальные пропали.

— Они — мои друзья! Я их сюда привел!

— Так они тебе еще за это и деньги должны заплатить!

— Но я же их погубил! А этот сеньор во время бури спас моей матери жизнь!

— Очень мило с его стороны. Она ему, наверное, благодарна!

— И за это его арестуют?

— Арестуют? Ба! Он умереть должен.

— Cielo!

— Чего тут страшиться? Порой люди гибнут даже от руки убийцы!

— Перестань ты все время думать о своем брате!

— Мне самому решать, когда и где думать о нем. А теперь молчи! Ты в безопасности. Я сразу тебя уведу с собой.

— Я пойду вместе со всеми.

— Тогда оставайся тут!

Он поочередно оглядел нас, потом присел напротив меня и промолвил:

— Немец — это вы?

— Да, — ответил я.

— Вы здесь главный оратор, как мне объяснили, потому обращаюсь к вам. Что вы намерены мне сказать?

— Сперва и с большим на то основанием я хотел бы узнать, что скажете мне вы.

— Майор велел сообщить, что мне приказано переговорить с вами, как вы того пожелали.

— Хорошо! Чтобы переговоры удались, согласуем наши требования. Чего добивается майор?

— Собирается задержать всех вас.

— Мы обязаны ему сдаться?

— Да.

— А если откажемся?

— Тогда вас расстреляют.

— Что станется с нами, когда вы доставите нас к своему начальству?

— Это решит Лопес Хордан.

— Тогда мы потребуем хотя бы гарантий, что никто из нас не будет убит.

— Майор не может вам их дать.

— Но, сеньор, мы доверяемся вам в надежде на вашу милость и великодушие, а взамен не получаем ничего, никаких гарантий, обещаний, уверений, ни единого утешительного слова!

— Да, так.

— На это мы не можем пойти.

— Прекрасно! Стало быть, мы закончили разговор, и я могу уйти.

— Я хотел бы только спросить, что за преступление мы совершили?

— Это меня не касается. Вы обязаны знать это лучше меня.

— Наоборот, против нас совершается преступление!

— Не спорим! Я свое поручение выполнил; все остальное мне незачем слушать.

— Мы не можем сдаться. Но помните, мы хотим вести переговоры, и пока что мы находимся отнюдь не в вашей власти!

— Не в нашей власти? С ума сойти!

Несмотря на его суровый вид, я сохранил свою почтительную осанку и вежливо ответил:

— Это вы так думаете, а не я.

— Любое сопротивление бесполезно!

— Быть может, мы и не думаем, что потребуется сопротивляться!

— Ясно, ясно! — Он издевательски усмехнулся. — Вам виднее!

Несомненно, он знал, что мы хотим прорваться с южной стороны. Я видел по его лицу, что мой план принес свои плоды. Но я не выказал ни следа радости, наоборот, добавил, словно бы желая подкрепить свои заверения:

— Мы все же можем прорваться, несмотря на то, что окружены со всех четырех сторон! А если вы нападете на нас, мы займем все дороги, по которым вы собираетесь подойти!

— Три человека против сотни! — улыбнулся он.

— Да, но у каждого из этих троих по два с лишним десятка пуль!

— Ну и что! Вы же не сделаете из револьверов двадцать выстрелов в минуту.

Он наморщил лоб, смерил меня презрительным взглядом, пожал плечами и спросил:

— Сеньор, можно я скажу вам кое-что откровенно?

— Давайте!

— Я хочу вам сказать, что вы дурак!

Весьма неожиданное известие. Все ждали, что я рассержусь и наброшусь на говорившего. Но я старался не расхохотаться. Итак, я не изумился, не рассердился, а лишь ответил:

— Я не обижаюсь на ваши слова. Очевидно, вы позволяете себе подобные речи, надеясь, что, раз вы парламентер, мы не посмеем напасть на вас?

— Ерунда! Вы вообще на это не отважитесь! — воскликнул он заносчиво. — Вы меня не знаете. Хотя я и родился в семье индейцев, но умею читать и писать, как и вы. Я искал золото в горах, охотился на шиншилл, тысячи опасностей подстерегали меня, но я справился с ними. Кто из вас сравнится в этом со мной? Я ни с кем из вас не поменяюсь, ни с одним из вас! Вот что я хочу вам сказать!

Нет, я не улыбался. Плох человек, не ведающий, на что он способен, но вдвойне плох тот, кто более бахвалится, нежели может. Впрочем, стоит ли ожидать от южноамериканского индейца умения правильно оценивать свои силы?

Поскольку я сохранял серьезность, другие тоже последовали моему примеру. Только шкипер не смог промолчать. Он сказал:

— Сеньор, поберегите свой деготь, а то сами в него угодите. До чтения и письма мне никакого дела нет, а вот с вашей персоной я маленько займусь.

Он подошел к хвастуну, правой рукой быстро схватил его за пояс, взметнул его вверх, раз восемь или десять обкрутил его вокруг своей головы и наконец уложил на землю словно ребенка. Затем встал возле него, уперся кулаками в бока и заявил:

— Так вот! А теперь, сеньор, сделайте то же, что и я!

Индеец вскочил на ноги, удивленно заглянул Голиафу в лицо и совершенно растерянно пробормотал:

— Да, этого… этого… я не могу!

— Ладно, придется к вам относиться, как того требует справедливость. Здесь нас трое или четверо таких, как я. Кроме того, у каждого есть еще кое-какие другие приемы, уловки, манеры, узнав о которых вы бы, как и сейчас, промолвили: «Да, этого… этого… я, конечно, не могу!» Радуйтесь, если мы не покажем вам всего, что умеем!

Шкипер уселся, а Гомарра опять занял свое место. Пытаясь сгладить впечатление, произведенное на него силищей фризского моряка, парламентер обратился ко мне:

— Но и сила вам не поможет. Даже богатырю с пулей не справиться! Ну а вас самих, сеньор, пожалуй, меньше всех приходится опасаться. Даже не понимаю, с какой стати мне вас так отрекомендовали!

— Вот как! Отрекомендовали!

— Да. Судя по тому, что я о вас слышал, уже одного вашего вида надо страшиться. Говорили, что вы проницательны, видите все насквозь, мысли читаете! Но нет, не по плечу вам с нами сражаться, не тот вы человек! Вам и в голову не придет лезть под пули, жизнью своей рисковать. Вы нам сдадитесь.

— Конечно! Правда, хотелось бы оговорить подходящие условия.

— Вам самим не на что рассчитывать.

— А моим товарищам?

— Может быть.

— Ладно, хорошо, назову вам свои предложения. Как бы там ни было, надеюсь смягчить и свою участь. Итак, я требую, чтобы моего проводника и его мать освободили. Мы же, наоборот, сдаемся…

— Хорошо.

— Мы хотим сдать наше оружие…

— В обязательном порядке.

— Но все остальное, например деньги, мы сохраним у себя.

— Что еще? — насмешливо спросил он.

— Еще лошадей. Нам они потребуются в дороге.

— Лошадей? У вас же только одна!

— Так вы не знаете, что наши лошади остались на пароходе. Мы же хотели за ними вернуться. Мы взяли только одну, чтобы перевезти мать нашего проводника: женщина разболелась.

— Ах вот как! Хорошо, доставим сюда лошадей. Что еще?

— Не надо нас связывать. Окружите нас плотным кольцом, мы не сумеем убежать.

— Так, теперь вы готовы?

— Да. Через полчаса дайте нам ваш ответ, но ни раньше, ни позже, иначе начнем стрелять. Я велю тотчас занять все проходы.

Я подал знак сборщикам чая. Они, шкипер и капитан, немедленно ушли, чтобы по двое, вооружившись винтовками, расположиться в указанных местах. Гомарра подождал, пока мой приказ не был исполнен, потом с важным видом кивнул, положил руку мне на плечо и промолвил:

— Сеньор, лучше бы вы договаривались с майором. Он бы вам сразу дал ответ.

— Да как с ним поговоришь?

— Сходите к нему.

— Спасибо! Вы требуете от меня слишком многого!

— Вы же появитесь у него как парламентер, личность неприкосновенная!

— Знаю я эти штучки! Слово, данное мне, нарушали уже не раз!

— Что ж, пусть тогда майор к вам придет!

— Он-то может не волноваться. Мы свое слово не нарушим.

— Дайте честное слово, что вы отнесетесь к майору как к парламентеру. Обещаете, что он сможет уйти от вас, когда захочет?

— Да.

— Господин полковник тоже?

— Да, обещаю, — ответил офицер.

— Так ему и передам.

— Прекрасно! — добавил я. — Но других мы не собираемся выслушивать. Либо имеем дело с майором, либо ни с кем. Понятно? Мы хотим сразу все решить до конца. Даем вам целый час времени; как следует изложите майору все, что здесь видели и слышали. Только учтите, застрелим любого, кто придет раньше или позже срока. Ну а если вздумаете напасть на ранчо, убьем и хозяина, и всех его домочадцев.

— Ладно, договорились.

Скрестив на груди руки, Гомарра как-то по-особенному посмотрел на меня и произнес:

— Сеньор, нельзя мне по-другому, в самом деле, нельзя. Но вы — человек простой, звезд с неба не хватаете. Вот что хотелось вам сказать, пока я еще здесь. Наговорили мне на вас, наклеветали. Такие, как вы, западню не устроят — воистину нет!

С хриплым смехом он повернулся и ушел. Пока он не скрылся, я не переставая смотрел ему вслед; потом заговорил брат Иларио:

— Я часто не мог вас понять, но затем всегда убеждался — все, что непонятно мне, вы успели уже хорошо обдумать. Но сейчас я совсем сбит с толку. С какой стати вы терпели все выходки этого человека?

— Надо было обмануть его, и мне это вроде бы удалось. Пусть он думает, что я растерялся. Пусть верит, что нам не хватит ни ума, ни мужества, чтобы выпутаться из этой истории. Впрочем, ладно, нет времени долго рассуждать. Поспешу-ка я в кораль!

— Для чего?

— Об этом потом! Смотрите за порядком! В течение часа никого сюда не пропускайте!

— А если кто-то все же придет?

— Тогда стреляйте, как я сказал!

Итак, я направился в кораль, расположенный с северной стороны.

Он был пуст. Луна еще не взошла, впрочем, видно было довольно хорошо. Честно говоря, ради осторожности полагалось внимательно обследовать весь этот кораль, но времени не хватало.

Я остановился у входа, спиной к ранчо. Весь загон был огорожен высокими кустами кактусов. В обоих дальних углах имелись дверцы, сложенные из брусьев. Там стояли солдаты, следившие, чтобы мы не выбрались тайком. Но вдоль длинных изгородей из кактусов не было никого — вот где надо было устроить лазейку. Я направился к дальней ограде.

Шел я по мягкой, взбитой земле, поэтому шаги были не слышны. Увидеть меня часовые тоже не могли, слишком обширным оказался загон.

Подобравшись к изгороди, я лег и прислушался. Поблизости никого не было.

Теперь начиналось главное: как сделать в кактусах лаз? Заблуждается тот, кто думает, что это легко. Вдобавок обычное отверстие вырезать было нельзя — его заметил бы любой проходивший мимо солдат. Поэтому я решил соорудить дверцу, ее мы откроем лишь в минуту побега. Делается дверца так.

Высокие, толстые стволы кактуса обычно срастаются наподобие стены. В этой стене сверху донизу прорезают щель шириной всего в два-три пальца; потом внизу, возле самой земли, вырезают горизонтальное отверстие (оно вдвое шире первого). Итак, есть две линии, которые пересекаются под прямым углом. Дверца готова.

Но как же трудно прорезать эти линии! Нужен отличный нож. К счастью, у меня был хороший охотничий нож; но все равно, если кактус высох, его не рассечешь и ножом — поднимется страшный треск, сбегутся враги. Значит, надо отыскать самые сочные и тонкие растения. А иголки! Стоит о них уколоться, их концы застревают в ранах, поэтому раны долго не заживают и очень сильно болят.

Вот тут здорово помогает кожаная куртка. Надо ее застегнуть, поднять воротник, надвинуть поглубже шляпу и вытянуть рукава, укрывая ими ладони. Потом, лежа на земле, отгибая и ломая иглы, начинаешь орудовать ножом. Все приходится проделывать бесшумно, чтобы враги ничего не заметили! Готовую дверцу открывают не руками, в них немедленно вопьется заноза — ее вышибают винтовкой или подходящим твердым предметом.

Прошло более четверти часа. Я наконец закончил с дверцей. Когда я вернулся к костру, там было все спокойно.

— Ну что? — спросил полковник. — Мы боялись за вас.

— Думаете, легко вырезать дверцу в стене из кактусов?

— Невозможно! И вы с этим справились? Ночью, в темноте! Вы разодрали, наверное, себе все тело?

— Пустяки. Давайте лучше займемся последними приготовлениями.

Я забрал из сарая лошадь и отвел в кораль, привязал ее возле самой лазейки. Потом мы разобрались с нашим имуществом, каждый взял себе какую-то часть вещей. Осталось только дождаться майора.

Прошел ровно час — шкипер сообщил, что по тропинке движется какой-то человек. Все восемь часовых, выставленных нами, оставались на посту. Остальные сидели у огня.

Нашему гостю едва минуло сорок лет. Одет он был по-военному, хотя и не имел при себе оружия. Он подошел к нам, поклонился полковнику и сказал, словно бы не замечая других:

— Сеньор, вы хотели поговорить со мной; я считаю, что правила вежливости обязывают исполнить ваше желание.

Если он рассчитывал услышать что-либо в ответ, то глубоко ошибался. Полковник сделал вид, что не слышит и не видит его, и лишь выразительно посмотрел в мою сторону, давая понять, что говорить должен я. Тогда я ответил:

— Вы очень любезны, сеньор. Мы с вами, надеюсь, достигнем цели быстрее, чем с вашими людьми.

Говоря это, я неторопливо поднялся с места. Незнакомец же, смерив меня довольно презрительным взглядом, спросил:

— Кто вы?

— Надеюсь, вам это известно!

— Пусть даже так. Но я собираюсь разговаривать не с вами, а с вашим начальником, полковником.

Я решил сразу его одернуть и заявил:

— Вы, кажется, ошибаетесь, сеньор, очень сильно ошибаетесь. Я вовсе не в подчинении у господина полковника; наоборот, в данную минуту я командую этим немногочисленным отрядом.

Он презрительно пожал плечами.

— С вами я разговаривать не стану. Вы не офицер. Я буду говорить только с полковником.

— Какое право вы имеете добиваться разговора с ним? Ни один порядочный офицер не вступит в переговоры с бунтовщиком, мятежником. Мне, человеку штатскому, легче это сделать, не пятная собственную честь.

— Tormento! — вспыхнул он. — Я вас мигом присмирю.

— Пока что рано думать об этом. Я не в ваших руках.

— Мы вас скоро схватим.

— Возможно, даже вероятно. Потому я и хотел переговорить с вами.

— Я уже заявлял вам, что с вами говорить не буду!

— Сеньор, тогда вообще не понимаю, ради чего вы утруждали себя визитом! Мы закончили разговор!

Я отвернулся. Это смутило его. Возвращаться, не добившись никакого результата, он не хотел.

— Ладно, сеньор, — произнес он, — пожалуйста, подойдите поближе.

Я медленно подошел к нему и уселся напротив. Первая его карта была бита, он понимал это.

— Что вам там нужно? — спросил он, указывая на часовых.

— Собираемся пристрелить любого, кто подойдет без разрешения.

— Подумаешь! Преспокойно убирайте своих часовых! Пользы от них никакой; через четверть часа вы уже тут не покомандуете.

— И я в этом уверен.

— Тогда нечего играть в солдатики! Вы все равно в этой игре ни бельмеса не смыслите.

— Зачем же так говорить! Быть может, я лучше вашего умею сражаться, хотя ведение войн и участие в мятежах отнюдь не мое ремесло! Не ошибитесь во мне! Иным майорам более пристало бы быть, например, лесорубами!

— Diablo![157] Решились-таки выпустить яд? Странно, что Гомарра ничего не заметил. Ладно, не будем горячиться, поговорим поспокойнее.

— Хорошо! Начнем!

— Прекрасно! Но сперва о самом насущном: я при любых обстоятельствах смогу уйти от вас?

— Нет, не при любых.

— Вот как!

— Если во время вашего пребывания против нас будут предприняты какие-либо враждебные действия, вы ответите жизнью!

— Да ничего я не замышляю.

— Ну, тогда чего бояться? Вам у нас безопаснее, чем мне среди ваших офицеров.

— Там бы вы непременно поплатились жизнью.

— Не возражаю. Вы знаете, как обстоят дела. Значит, считаете, нам уже не спастись?

— Да, сеньор, уверен в этом.

— А если мы станем обороняться?

— Какой в этом толк? Рассветет, в ограде мы пробьем бреши и всю эту рухлядь возьмем штурмом!

— Так мы тоже пробьем бреши и убежим.

— У вас нет лошадей!

— И хорошо, спрячемся в кустах!

— Далеко вы не уйдете!

— Ладно, скажите тогда, почему вы собираетесь ждать рассвета, почему бы вам раньше не перебраться через изгородь?

— Сразу видно, что вы не офицер и ничего не смыслите в тактике! Допустим, мы там, снаружи, подойдем к ограде и примемся ее ломать, тогда вы нас отсюда, изнутри, осыпете пулями.

— Ах, какое счастье, что мы сами не додумались прорываться сквозь ограждение!

— Да, мы бы вас как следует встретили! Кого не сшибли бы пулей, свалили бы нашими болас.

— Ужас! Вдумайтесь только, брат Иларио!

Эту ироничную фразу я адресовал монаху. Тот с очень серьезным видом кивнул, и майор продолжил:

— Вы вообще не понимаете, как трудно проложить дорогу сквозь кактусы! Нужны топоры, колуны, жерди. А какой поднимется шум, треск! Я со своей тысячей немедленно брошусь к вам навстречу.

— Тысячей солдат? — переспросил я. — Я думал, что вас четыре сотни!

— Ошибаетесь. У меня тысяча человек. Как видите, ускользнуть невозможно.

— Если мы окружены такой громадной армией, где уж там думать о спасении!

— Пробиваться было бы безумием. Поэтому сдавайтесь. Не будете сопротивляться — так и быть, постараюсь смягчить приговор.

— Моим товарищам тоже?

— Да.

— А проводнику и его матери?

— Они свободны. С ними мы не собираемся ничего делать.

— Вы нас свяжете? А может, обойтись без этого?

— Нет. На это я не соглашусь.

— Пожалуй, мы пошли бы на любые условия, только не на это.

— Нет, я менять ничего не буду. Даю вам еще десять минут на раздумье. После этого мы закончим разговор и мне, парламентеру, делать здесь будет нечего.

— Хорошо! Давайте пройдем в дом.

— Зачем?

— Вы увидите, что с парламентером мы умеем обходиться учтиво.

— Что ж, мне это нравится. Я весь день не пил ничего, кроме воды. У вас на ранчо случайно не найдется капли чего-нибудь получше?

Шкипер развязал женщину. Вместе со мной и майором она пошла на кухню. Там она сказала, что есть вино, его она и решила подать. Кроме того, майор получил мясо и хлеб. Когда он присел за стол, чтобы подкрепиться, я сказал:

— Поешьте, а я пойду. У нас, значит, десять минут времени?

— Да, с этого момента.

— Совещаться мы будем в сарае.

— Почему не у костра?

— Вы же сразу увидите, кто за, а кто против, и с противниками обойдетесь построже.

— Очень вы осмотрительны! Но… что, если вы сами замышляете что-то против меня?

— Не выдумывайте!

— Я могу выйти, если захочу?

— Когда угодно.

— Чудесно! Совещайтесь! Но помните: выхода у вас никакого нет.

Я оставил его и направился на улицу.

Мои товарищи уже догадались, что настал решающий миг. Пока я был в комнате, все они пробрались в загон и поджидали меня.

— Бежим? — спросил полковник.

— Да, — ответил я. — Только тихо.

Стволом винтовки я ловко отодвинул дверцу, прорезанную в ограде, и выскользнул наружу. Никого не было видно, не слышалось ни шагов, ни голосов. Как можно тише мы прокрались в поле. Ладонью я прикрывал морду лошади, чтобы она не заржала и не зафыркала. Примерно в шестистах шагах от изгороди я остановился.

— Что такое? — спросил полковник. — Почему мы остановились?

— Днем наши следы увидят. Нет, надо раздобыть лошадей.

— Ах! Но где их возьмешь?

— У солдат.

— Гм! Ведете себя как профессиональный конокрад!

— Что же остается делать, коли затеял красть лошадей. Сеньор Маурисио Монтесо пусть пойдет вместе со мной. Винтовки мы не возьмем. Думаю, понадобятся только ножи. Остальным придется ждать нашего возвращения.

Мы снова вернулись к изгороди, но теперь направились вправо. Солдаты, очевидно, были в той стороне. Вскоре мы услышали фырканье лошадей.

— Ложитесь на землю, — шепнул я йербатеро. — И ползите за мной, но тихо!

— Ну что, добудем лошадей? — с нетерпением спрашивал он.

— Да. И еще одного человека в придачу!

— Вы в своем уме?

— Абсолютно. Но говорите тише!

— Но кого же вы задумали поймать, сеньор?

— Самого господина поручика Антонио Гомарру.

— Его? Почему?

— Он слишком заносчив, надо его наказать, вдобавок он прекрасно знает местность. Он проводник у этих людей. Если увезем его, они не сумеют пуститься в погоню; зато нам его знание местности поможет.

— Умно!

— Верно? Но надо спешить. Прошло уже больше десяти минут, как я оставил майора. Пока что он уплетает мясо. Как только заметит, что мы исчезли, завопит. Пошли!

Вскоре мы заметили силуэты пасущихся лошадей. До ближайшей было самое большее двенадцать шагов.

— Подождите! — шепнул я йербатеро. — Не покидайте это место, пока я не вернусь!

Там, где пасутся лошади, непременно имеется пастух, надсмотрщик, часовой. Его надо было обезвредить. Я подобрался к лошадям, и тут позади двух стоявших рядом друг с другом животных я увидел не одного, а пару сторожей. Досадно! С двумя я мог справиться, но, пока я опрокину наземь одного и брошусь к другому, тот успеет позвать на помощь. Все же я подполз поближе. Они разговаривали друг с другом. Я совершенно отчетливо слышал их голоса, и тут от радости я едва не захлопал в ладоши: в одном из говоривших я признал по голосу поручика.

Обоих сразу схватить я не мог. Надо было улучить момент, когда Гомарра, пришедший глянуть на лошадей, снова уйдет оттуда. Я прополз еще немного вперед и застыл, спрятавшись в траве. Прождал я, пожалуй, минут пять; со стороны ранчо вдруг донеслись громкие крики:

— Сюда, сюда, все сюда! Эти парни сбежали! Они попрятались. Сюда, сюда!

Это был майор. Я услышал позади себя гул голосов, торопливые шаги; все устремились к изгородям. Индеец, поручик, встрепенулся. Он спешил на ранчо.

Он не видел меня. Когда он пробегал мимо, я схватил его за ногу. Индеец рухнул на землю, я набросился на него и сдавил ему глотку. Он был моим. Взвалив его на левое плечо, я немедленно направился к часовому, сторожившему лошадей. Часового я не боялся. К тому же я рассчитывал, что он омертвеет от ужаса. Когда он увидел меня с ношей, то спросил:

— Что там за шум на ранчо?

— Майор всех сзывает, — ответил я.

— Для чего?

— Об этом потом! Где еще лошади?

— За ближайшим углом.

— Много там сторожей?

— Только один, как здесь.

Солдат отвечал на удивление бойко. Но теперь в нем зародилось подозрение, он добавил:

— А что это там? Что у вас? Это же человек? Кто вы?

— Немец. Хотели его схватить, а он сам поймал поручика Гомарру. Доложишь об этом майору, когда очухаешься! Нескольких лошадей мы у вас позаимствуем. Спокойной ночи!

Он даже не пытался убежать — схлопотал затрещину и повалился наземь.

— Сеньор Монтесо! — Я крикнул довольно громко, ибо в осторожности уже не нуждался.

— Что? — спросил он.

— Быстро зовите остальных! Здесь множество лошадей, причем самых лучших.

Он побежал опрометью и моментально привел наших товарищей. Их изумление едва ли удастся описать.

— О Господи, какая неосторожность! — сказал полковник. — Враги находятся совсем рядом!

— Тут их нет, они в глубине ранчо, возле дома, нас ищут.

— А кто же тут лежит?

— Сторож и поручик Гомарра, его мы прихватим с собой. Но довольно вопросов, надо поспешить отсюда! Пусть каждый возьмет себе лошадь. О, да они все оседланы!

— Лошадь? Раз так все складывается, берите столько лошадей, сколько сможете увести. Вперед.

Полковник отдал команду, и мы начали действовать. Все лошади с помощью лассо были привязаны к колышкам. Стоило только выдернуть такой колышек, и лошадь, лассо, седло и вся сбруя оказывались у нас в руках. Дело пустяковое! Скоро мы вскочили на лошадей. Я поднял поручика, все еще лежавшего без чувств, и приторочил к седлу; теперь мы помчались прочь. Через некоторое время, удалившись от ранчо на безопасное расстояние, мы сделали небольшой привал; надо было связать пленника, а то, очнувшись, он доставил бы нам немало хлопот.

— Куда теперь? — спросил полковник.

— Сперва на северо-восток, — ответил йербатеро. — Сейчас темно, ехать нужно медленно, пока не выберемся из болот; здесь, в окрестностях Параны, они часто встречаются. Скоро взойдет луна. Будет легче скакать.

Он был прав. Через полчаса выглянул месяц. Небо казалось таким чистым и безоблачным, что нечего было бояться непогоды вроде той, что бушевала сегодня.

Теперь галопом через степь, все время на северо-восток. Иногда мелькала узкая речушка, которую мы легко преодолевали. Заметить заболоченные участки тоже было делом нетрудным, ведь даже при свете луны тамошняя растительность отличалась от степной. Так мы ехали час, два часа и более. Мой пленник не шевелился. Мне стало страшно за него. Неужели я его придушил? Я вовсе не хотел этого, теперь на веки вечные на мою душу ляжет грех. Я приподнял индейца, заглянул ему в глаза. Да, они были сомкнуты. Я не находил себе места. Я велел остановиться и спешиться. Индейца положили в траву и развязали ему ноги. Он мигом вскочил, открыл глаза и разразился ужасной тирадой. Какими только карами он нам не грозил! Мы расхохотались. Я не прерывал его, пусть изольет весь гнев до конца; но потом я заявил:

— Никого еще я так быстро не воскрешал! Я думал, сеньор, вы мертвы! Почему же вы не шевелились?

— А разве я мог шевелиться?

— Но говорить-то могли.

— Чтобы сказать вам, что за ужасный вы тип? Это я и сейчас успею! Если б только я не был связан!

— Что ж, повторили бы еще раз, что вам наговорили обо мне много небылиц, уверили, что я человек глупый, бесчестный. Нет, именно потому, что я умнее вас, я и молчал, и именно потому, что я человек чести, я до поры до времени сносил ваши оскорбления — я знал: придет минута, и вам будет стыдно передо мной. Впрочем, с вами ничего не случится, вы нравитесь мне.

— А все-таки что вы собираетесь со мной сделать?

— Вы будете нашим проводником.

— Спасибо! Вы меня не заставите.

— Наоборот, запросто сумею.

— Хотел бы я знать, как! А что, если я поведу вас совсем в другую сторону?

— Тогда мы вас расстреляем. Обмануть нас нелегко. Но нет, я думаю, вам у нас скоро понравится.

— Нет уж, постараюсь побыстрее от вас улизнуть!

— Ну, попытайтесь! Вам это не удастся. Мы привяжем вас к лошади.

Так и случилось. Ему привязали ноги к подпруге, а в связанные руки вложили поводья. Итак, все вперед и вперед, пока наконец все мы, измученные заботами и тревогами предшествующего дня, не захотели отдохнуть. В одной из степных ложбин, встретившихся нам, виднелись заросли кустарника. Мы спешились и привязали лошадей к колышкам. Ни еды, ни питья тут не было. Впрочем, никто и не думал о них. Все хотели лишь отдохнуть. Всадники улеглись. Один из нас остался часовым. Особенно внимательно надо было следить за пленником.

Я сторожил первым. Чтобы не упускать Гомарру из виду, я положил его с краю от спящих и стал прохаживаться рядом.

Луна поднялась высоко. Неподалеку, в рытвинах, наполненных после бури водой, вскрикивали лягушки. Над всей остальной равниной простиралась мертвая тишина.

Чтобы шумом шагов не будить своих спутников, я через некоторое время присел, облокотился на колени и положил голову на ладонь. О чем думают в такие часы? Кто знает, кто позднее сумеет припомнить! Может быть, о многом, может быть, вообще ни о чем. Странное забытье, в которое погружается душа. Такое бывает нередко. Я сидел уже довольно долго, как вдруг послышался тихий голос:

— Сеньор?

Это был Гомарра.

— Что вы хотите? — спросил я его.

— Вы будете откровенны со мной?

— Разумеется, если знаю ответ.

— Вы говорили, что я вам нравлюсь. Это не ирония, не издевка?

— Нет, сеньор, я говорил искренне.

— Ладно, называйте это ребячеством, но даже у самого черствого человека порой хоть на час смягчается сердце. Вот и со мной сейчас происходит такое. Хочу спросить: почему я вам нравлюсь? Пожалуйста, сеньор, будьте добры, скажите!

Как разнились теперешние его слова и та, прежняя, манера говорить! Сейчас его голос звучал мягко, воистину смягчилось сердце его. Собственно, я сам не понимал, почему этот человек производил на меня такое впечатление. Нет, не ненависть к нему я испытывал, а участие. Ему, Антонио Гомарре, пришлось многое пережить, и сердце его затворилось, но грубая оболочка таила в себе здоровое ядро. Я не видел лица индейца, но, казалось, в нем проступила печаль, а эта черта была мне симпатична. Поэтому я ответил дружелюбно:

— Вы узнаете об этом. Я вряд ли ошибусь, если скажу, что раньше вы были не таким мрачным, ожесточенным человеком, как сейчас?

— Да, пожалуй, вы правы, сеньор. Я был весел, радовался жизни.

— Что же изменило вас? Какое-то печальное событие?

— Разумеется.

— А можно узнать какое?

— Я стараюсь не говорить о нем.

— Но если на сердце лежит бремя, от него не избавится тот, кто в молчании вечно носит его с собой, кто не решается довериться сочувствующему сердцу!

— Да, верно. Но попробуйте, сеньор, отыщите хотя бы одно и впрямь сочувствующее сердце! Таких людей нет!

— Нет, простите! Вы, наверное, стали ненавидеть людей. Но подумайте, кроме плохих людей, на свете есть множество хороших!

— Не спорю, но что толку говорить о делах прошлых, если изменить их уже нельзя?

— И беда не беда, коли ею поделишься. Помните эту старинную поговорку?

— Помнить-то помню, но верно и другое: бедой поделишься, она и совсем задавит. Что из того, если я вправду встречу собеседника, который участливо отнесется ко мне? Поможет ли он отомстить? Отыщет ли человека, которого я не могу найти уже долгие годы, которого я не могу покарать? Нет, конечно же, нет! Нет, я не понимаю, почему должен говорить о вещах, которые не изменишь?

— Ну, если вы не хотите, то не смею вас заставлять, и все же я догадываюсь, что вас мучит.

— Вы? Иностранец?

— Да. Всему виной убийство вашего брата?

— Сеньор, — изумленно спросил он, — что вам известно о Хуане, моем брате?

— Наш проводник — родственник ваш — сказал лишь одно: что его убили.

— Родственник, сплетник этот! Что его разобрало? Вздумал говорить о моих делах!

— Не сердитесь на него! Если б не он, не его слова, вас бы, наверное, уже не было в живых. Вы так сильно меня оскорбили, что я не стал бы с вами болтать попусту, я ответил бы вам совсем по-другому, если б до этого ваш кузен не рассказал мне о вас.

— Ерунда! Я был парламентером!

— Человек, явившийся для переговоров, вдвойне должен быть вежлив и осторожен; вы же поступили наоборот, согласитесь. Ваша жизнь висела на волоске. Но я знал, что с тех пор, как убили вашего брата, вы стали совсем другим. Человек, принимающий смерть родного ему существа так близко к сердцу, конечно же, очень порядочный человек. Поэтому я стал сочувствовать вам.

— Вот, стало быть, что!

Он умолк, я не решился прерывать молчание. Захочет поделиться своей бедой, пусть все совершится по доброй воле. Прошло немало времени, прежде чем он спросил:

— Мой кузен рассказал вам все, что знал?

— Не знаю, что ему еще известно. Мне он сказал одно: что ваш брат убит.

— Он многого не знает. Я не сообщал ему. С какой стати?

— Что ж, тогда и со мной, иностранцем, вряд ли вы пуститесь в разговоры.

— Быть может, и нет, сеньор!

— Если вы мне доверитесь, я только обрадуюсь.

— В том-то и дело, сеньор! Доверяю я вам. Хоть вы и мой враг, я ваш пленник и знать не знаю, что вы со мной задумали сделать. И все же вы так обращаетесь со мной, что я не боюсь вас, не чувствую к вам вражды. Я вижу, что очень, очень в вас ошибался. Когда мы ехали сюда, я слышал ваши разговоры, теперь я понимаю, что вы за человек. Вы один и спасли всю вашу компанию. А когда я вспомню, как вы схватили меня, то думаю, что вы всего сумеете добиться. Стоит вам только захотеть. Еще я слышал, что вы решили поехать потом в Гран-Чако. Вы вправду туда собираетесь?

— Точно.

— А потом в горы?

— Может быть, переберусь через них в Перу.

— Гм! Тогда хотелось бы с вами поговорить. Быть может, вы случайно нападете на след, который я никак не могу отыскать. Кровь моего брата взывает к мести. Денно и нощно в душе моей звучит этот крик, но до сих пор нет ему утешения. И вот, раз вы окажетесь в тех краях, то думаю, от ваших глаз след не ускользнет.

— Не переоценивайте мои силы! Давно ли это случилось?

— Много лет назад. И все же есть одна зацепка, есть одно место, если бы я привел вас туда, то, может быть… но нет, нет, разве это по силам человеку?

— Что?

— Разве бывают люди столь умными, столь проницательными? Разве способны они по прошествии многих лет, попав на место, где совершилось преступление, отыскать убийцу?

— Да, это почти немыслимо.

— К тому же все произошло в очень глухом уголке, где уже через несколько дней бури стирают любые следы.

— Ваш брат там и похоронен?

— Да.

— И теперь его могила — единственная улика, которая есть у вас, чтобы обнаружить убийцу?

— Нет. К счастью, бутылка все еще там.

— Какая бутылка?

— Бутылка со шнурками, там ее закопал убийца.

— Со шнурками? Вы имеете в виду кипу, перуанские узелковые письмена? Тогда не молчите: непременно поведайте, что же случилось!

Я невольно подумал о сендадоре, которого уже прежде начал подозревать. Сейчас лишь он один владел старинными чертежами, двумя этими схемами; о кипу же он ничего не сказал йербатеро. Конечно, он спрятал их, чтобы они не попали в руки человека, способного их расшифровать и отыскать впоследствии место, где схоронены сокровища. Что, если Гомарра говорил сейчас о тех самых кипу! Я был поражен услышанным; потому последнюю фразу проговорил так торопливо, что индеец переспросил:

— Что с вами? Вы так изумлены, сеньор!

— Вы сказали о кипу, они меня необычайно интересуют.

— Вы можете читать эти шнурки?

— Гм! Мне приходилось держать в руках несколько книг, трактовавших, как разгадать кипу; к тому же я довольно сносно знаю и сам язык; хотя все же сомневаюсь, что сумею прочитать узелки.

— Трудно это?

— Очень. Знать бы, о чем идет речь, тогда уже намного легче. Тогда бы я разгадал хоть некоторые из узелков.

— Эх, если бы я сам знал, что там!

— А может, удастся угадать? С убийством вашего брата это связано?

— Конечно, сеньор!

— Так расскажите, как случилось это мерзкое преступление! Вдруг я найду связь между ним и содержанием загадочных шнурков? Где совершилось убийство?

— В боливийских Андах, в пустынной пампе Салинас. Слыхали о таком месте?

— В Южной Америке я не был ни разу; стало быть, не был в Андах, но о пампе Салинас читал. Она и впрямь такая унылая, как ее описывают?

— Вообразить такого нельзя. Можно ехать помногу дней и не увидеть ни дерева, ни куста, ничего, кроме отдельных растений, приспособившихся к засоленной почве. Я бы и сам туда ни в жизнь не выбрался, если бы не охота. Стоит проехать эту пустыню, как попадаешь в местность, где видимо-невидимо шиншилл.

— Там поблизости есть соленое озеро?

— Одно, очень примечательное. Оно раскинулось в просторной, уединенной долине. Говорят, что раньше, до появления белых, у берегов соленого озера лежало множество цветущих поселений; все они уничтожены войной. Теперь нет ни следа от них.

— А может, руины затонули? Такое часто бывает в тех краях, где встречаются вулканы.

— Да, вулканы там повсюду.

— Или раньше озеро было не очень большим, а потом вода поднялась и затопила руины. В озеро впадают реки?

— Да, несколько рек, но все они маленькие, короткие.

— Я слышал, что озеро покрыто коркой соли.

— Верно, причем настолько прочной, что по ней можно ходить и даже ездить верхом. Я часто пробовал это делать. Но в сезон дождей вода прибывает, и соляная корка вспучивается. Потом начинает плавать поверху, трескается, мякнет, тогда уж на нее не отважишься наступить.

— Значит, так оно и есть, озеро очень увеличилось в размерах.

— Почему?

— Озеро постоянно питается реками, а раз у него есть соляной свод, не пропускающий солнечные лучи, то воды испаряется меньше, чем притекает. Поэтому озеро медленно, но верно расширяется; оно попросту поглотило те развалины, что лежали вдоль прежних его берегов. Значит, там вы потеряли брата? Во время охоты, должно быть?

— Да. Мы собирались подняться наверх, в ту местность, где водятся шиншиллы, и вот очутились в пампе Салинас.

— Вы с братом были одни?

— Нет. Вдвоем в те места нечего забираться. Нас было восемь человек, все люди дельные, опытные охотники, не раз ходившие в Анды. Мы переночевали у озера, грелись у небольшого костра, который с трудом поддерживали, кидая в него сухие стебли растений. Утром мы собрались в путь. Но у брата запропастился мул, он пошел его поискать. Мы хотели помочь ему, да он сказал, что не нужно. В тот день нам надо было проехать очень большое расстояние, поэтому брат попросил: не теряйте времени зря, поезжайте помаленьку вперед.

— Там водятся дикие звери?

— Хищные — нет. Может, раз в несколько лет встретишь заплутавшего ягуара; звери знают, в тех краях не пожируешь, можно с голоду околеть; стервятники мигом сметают всю падаль.

— А людей подозрительных можно там повстречать?

— Им туда нелегко попасть. Есть, правда, перевал, по нему можно перебраться через Анды, но он находится очень высоко в горах, трудно туда попасть. Поднимется туда порой какой-нибудь отчаянный искатель золота, ну да и этакий смельчак долго там не продержится.

— Ах, так я и думал!

Я невольно вспомнил того человека, что умер на ферме у Бюргли.

— Что вы думали? — с любопытством спросил Гомарра.

— Я встречал золотоискателя, побывавшего там.

— В одиночку? В самом деле? Знаю его. Лишь два человека отваживались подняться туда, я сам и старый гамбусино, немец по происхождению.

— Вы знаете его имя?

— Нет. Он велел называть себя гамбусино. Но я знаю, что в Восточной Республике у него жили родичи, если не путаю, поблизости от Мерседеса.

— Верно. Я его знаю.

— Какое совпадение! Не слыхали, где он сейчас?

— Он умер. В час его смерти я находился у его изголовья.

— Умер! Умер в постели! Настоящему гамбусино полагается погибнуть в юрах! Ну, да обретет он вечный покой! Он был всегда таким тихим, в себя был погружен. Его едва разговоришь. Похоже, что-то его тяготило. Не знаете, что?

Я ответил уклончиво. Умирающий признался мне, что видел, как один человек, сендадор, убил другого. Убийца заставил свидетеля поклясться, что тот будет молчать. Выходит, убитый был братом Гомарры, и его убийцей стал сендадор.

Итак, я сказал в ответ:

— Почему вы думаете, что он мне признался; ведь он же не говорил ничего людям, которых, не в пример мне, хорошо знал?

— Что ж, может быть, вам очень хотелось об этом узнать?

— Возможно. Гамбусино знал, что ваш брат был убит?

— Нет. Я ничего ему не сказал, я вообще об этом старался не говорить. Да и вместе мы пробыли всего четыре часа, случай свел. Он дал понять, что ему одному лучше. Мне тоже хотелось остаться одному, поэтому если доводилось нам повстречаться, то приветствовали друг друга, обменивались парой вопросов и опять расходились. Я о нем ничего не узнал, он обо мне тоже.

— Значит, в тамошних краях вы встречали лишь его одного?

— Нет, он — один-единственный человек, о котором можно было сказать, что его намерения честны. (Я не говорю об охотниках за шиншиллами.)

— Стало быть, попадаются там и другие люди?

— Да. Мерзавцы, выдающие себя за аррьеро; они уверяют путников, что в этом месте легко перебраться через Анды. Несчастные путешественники непременно исчезают. О них ни слуху ни духу, а вот проводники, аррьеро, обязательно возвращаются целыми и невредимыми. Вот мой брат и наткнулся на такого человека.

— Нет, я сомневаюсь: он же, как и вы, хорошо знал, что делается в тех краях. Мошеннику он не доверился бы.

— Нет, конечно, нет. Но на него напали и убили его.

— А откуда вы знаете, как обстояло дело? Убитый же ничего не мог вам рассказать.

— Он был еще жив; убийца бросил его, думая, что с ним все кончено.

— И вы отыскали брата?

— Да, сеньор. Когда я думаю об этом, сердце так и колотится у меня в груди. Итак, мы оставили его и поехали вверх. От озера тропинка поднимается в горы серпантином, петляя от одного уступа скалы к другому. Если подойти к краю такого уступа, то видно, что творится внизу. Мы ехали неторопливо, чтобы брат побыстрее нагнал нас. Через некоторое время навстречу попался аррьеро, спускавшийся в одиночку с горы. Мы сразу обратили на это внимание, к тому же он вел с собой двух мулов.

— Должно быть, помог путешественнику перебраться через горы, а потом не нашел ни одного желающего составить ему компанию, вот и возвращался один.

— Да, он так и сказал.

— Значит, вы с ним разговаривали?

— Нет, не я, а мои спутники. Я как раз отъехал в сторону, чтобы глянуть вниз, поискать брата. Когда же вернулся к остальным, аррьеро уже след простыл.

— Они спрашивали, как его зовут?

— Да. Он назвал, разумеется, имя, но я понял, что оно было вымышленным; ни одного аррьеро в Андах так не звали.

— А ваши спутники узнали бы его, если бы снова увидели?

— Конечно, но где их теперь найдешь, тех спутников? Кто-то погиб в горах; один отправился в Бразилию и больше не возвращался; остальные пали в сражениях.

— Значит, вам приходится полагаться лишь на самого себя; нет никаких улик, кроме места, где все совершилось, и… бутылки, о которой вы говорили. А что за история с ней?

— Давайте я расскажу! На привал мы остановились в полдень. Решили никуда не двигаться, пока не дождемся брата. Но ждали мы напрасно. Мне стало страшно: аррьеро — после всего услышанного от товарищей — казался мне все подозрительнее. Итак, я поехал назад, один из спутников составил мне компанию. Дни были короткими; близился вечер, когда я добрался до последней скалы, вздымавшейся над озером. Тут-то я и увидел брата, он лежал у края скалы. Рядом тянулась кровавая полоса. Мы спешились и подбежали к нему. Он не шевелился.

— Он был без сознания, да?

Гомарра не отвечал. Наконец после долгой паузы он произнес:

— Стоит ли описывать, что я чувствовал тогда, что чувствую и теперь, когда вспоминаю тот миг? Нет. Меня поймет лишь переживший такое!

— Я это хорошо представляю.

— Нет, не представишь такое! Мой брат — мое второе «я», я любил его как самого себя. Этим все сказано. Мне казалось, что пулю в грудь всадили мне самому. Пуля проникла в тело в области сердца и прошла насквозь. Я бросился к нему и начал что было мочи причитать. Вдруг он открыл глаза и взглянул на меня. Он был еще жив. Я собрался с силами, пытаясь сохранить спокойствие. Я задал ему вопрос и приложил ухо к губам, чтобы уловить чуть внятные звуки, вырывавшиеся у него. Вскоре он умер.

— Он, надеюсь, успел сообщить вам, что же произошло?

— Да! Казалось, что жизнь не хотела его покидать, прежде чем он не признается мне.

— Убийцей был аррьеро?

— Да, естественно. И свершил он это черное дело, чтобы сохранить некую тайну. Мой брат долго не мог найти мула. Наконец поймал, поехал за нами. Когда он добрался до первого уступа, то увидел двух мулов возле скалы. Рядом на корточках сидел человек и высматривал, куда бы спрятать бутылку. Мой брат, обогнув скалу, очутился у него за спиной; он окликнул его. Незнакомец испугался, вскочил, уставился на моего брата, потом вдруг вскинул винтовку и выстрелил в него; брат даже не успел защититься. Хуан покачнулся в седле и повалился наземь; мигом он потерял сознание. Когда он очнулся и огляделся, рядом никого не было. Его мул исчез; яма, куда убийца хотел сунуть бутылку, оставалась пустой, незасыпанной. Напрягая все силы, брат подполз к краю скалы, чтобы хотя бы взглянуть на аррьеро.

— Увидел он его?

— Да. Внизу, на берегу озера, убийца, встав на колени, вырыл возле горы еще одну яму. Рядом стояли три мула. Но тут Хуан снова потерял сознание, слишком много сил он затратил. Он очнулся лишь при моем появлении. Шепнув обо всем, что случилось, он умер.

— Значит, аррьеро думал, что он мертв?

— Да, и подчистую его обокрал. У него ничего не осталось.

— Он описал вам то место на берегу, где аррьеро схоронил бутылку?

— Да, я запомнил его.

— А как вы поступили потом? Погнались за убийцей?

— Было слишком поздно; уже настал вечер. В темноте след не увидишь. В сумерках мы вырыли могилу и, когда рассвело, похоронили брата. Трижды прочитали «Отче наш» и «Аве Мария», засыпали могилу и сложили крест из камней. Потом мы с товарищем расстались.

— Почему?

— Ему надо было известить остальных и сообщить, что я отправился за убийцей. Имелась у меня еще… еще и другая причина. Бутылка! С ней была связана какая-то тайна. Зачем о ней знать кому-то другому?

— Но он же, наверное, слышал ваш разговор?

— Нет, брат говорил тихо-тихо, я сам едва разбирал слова. И, пересказывая их спутнику, я кое о чем умолчал.

— Может быть, умно вы поступили, может быть, глупо. Итак, утром вы сразу пустились в погоню?

— Нет, не сразу. Я подождал, пока мой товарищ уедет, потом направился туда, где аррьеро что-то спрятал. Правда, ночью поднялся сильный ветер, но все равно я нашел это место, я разрыл его и вытащил бутылку, но в ней не было ничего, кроме шнурков с завязанными на них узелками.

— Вы разве не знали, что это означает, что это старинный документ?

— Тогда не знал, но потом, когда стал наводить справки, понял и обрадовался, что не уничтожил находку.

— Вы взяли ее с собой?

— О нет, не совершил такой глупости. Я снова закопал бутылку со всем, что в ней было, а то убийца догадался бы, что его тайна разгадана.

— Думали, что он вернется?

— Конечно! Между прочим, он часто туда возвращался.

— Откуда вы знаете?

— Я оставил определенный знак и, когда вернулся туда, заметил, что кто-то там побывал. Потом всякий раз я заново оставлял этот знак.

— А других следов вы не находили?

— Нет.

— Гм! В ближайших селениях ничего не разузнавали?

— Разузнавал, месяцами там жил, выведывал, да все напрасно!

— Вы не показывали содержимое бутылки тому, кто разбирается в узелковой грамоте?

— Хотел, но никого сведущего в ней не нашел. Теперь же, раз я повстречал вас, прошу, чтобы…

Он осекся, будто сказал слишком много.

— Чтобы что? — спросил я.

— Да нет, это невозможно! Я же ваш пленник, ваш враг, вы со мной возиться не будете, пулю влепите, и все.

— Тут уж вы ошибаетесь, мой дорогой! Если б мы хотели расправиться с вами побыстрее, то зачем бы потащили в такую даль? Давно бы вас расстреляли.

— Так на что я вам нужен?

— Думаю, скоро поймете. По всей видимости, мы вас освободим.

— Сеньор, если вы это серьезно, то я поеду с вами, приведу вас в пампу Салинас. Быть может, вам стоит обследовать это место и изучить бутылку.

— Пожалуй, да. Вы правы. Четверть часа назад я решил обследовать окрестности соленого озера. Думаю, мне удастся найти убийцу.

— Cielos! Эх, если бы удалось!

— Ничего невозможного в этом нет. Итак, потом вы завели себе ранчо. Надоело охотиться на шиншилл?

— Да. На какое-то время устал от кочевой жизни, особенно когда так и не удалось обнаружить убийцу. Ведь я месяцами скрывался возле озера, караулил его. Думал, вот-вот и он попадет мне в руки. Опасности обступали меня: голод, жажда и холод одолевали… и все понапрасну: он так и не появлялся. Но стоило мне удалиться, как, вернувшись, я замечал, что он побывал там. Ему необычайно фартило.

— Что, если дело не только в удаче?

— Нет, фарт, чистый, бесподобный фарт. Как-то раз я обследовал это место, а потом, вернувшись туда через день, выясняю, что он опять побывал там. Это ли не везение?

— Думаю, он скорее хитер и осторожен. К тому же отлично знает тамошние места и обстановку.

— Пожалуй, вы правы. Он всякий раз как с неба сваливался и тут же опять исчезал. Я точно знал, что он бывал возле тайника, но не находил вокруг ни единого следа.

— Да, он очень опытный человек, очень осмотрительный.

— Вылитый Херонимо Сабуко.

— А это кто?

— Это имя вы не слышали. Человек, которого так зовут, лучше всех знает Анды. С этим проводником не сравнится никто; поэтому все называют его по-другому: Эль-Сендадор.

— Вы его видели хоть раз?

— Странно, но никогда не доводилось.

— Он часто бывает в тех краях?

— Он везде и повсюду. Но прибежищем ему служит Гран-Чако. Так вы о нем ничего не знаете?

— Я слышал про какого-то сендадора.

— Очень многие говорят о его храбрости. Он зимой даже отваживался переходить через Анды.

— Ну, это уж басни!

— Да нет, этому можно поверить, я о нем слышал и не такое. Собираетесь переправиться через Анды, договаривайтесь только с ним, и ни с кем другим.

— Я так и поступлю.

— Вправду? Тогда едем, непременно едем к соленому озеру.

— А стоит ли? Вы — сторонник Лопеса, то есть мой противник.

— Подумаешь! Дался мне этот Лопес Хордан! На ранчо я недолго хозяйничал, спокойная жизнь надоела. Хотелось назад, в горы, чтобы, быть может, поймать этого убийцу. Поэтому, едва подвернулся случай, я сразу продал ранчо. Вырученные деньги отвез в столицу Энтре-Риос, в Консепсьон-дель-Уругвай, чтобы положить на хранение. Потом направился в Анды. В пути меня задержали люди Хордана; им нужен был проводник, они ехали в Корриентес. Деньги предложили хорошие, я согласился, меня тут же произвели в офицеры. Вот и все.

— Но вы же держались как самый рьяный сторонник Хордана!

— Видимость, чистая видимость; с волками жить — по-волчьи выть.

— Гм! Кто бы мог подумать!

— Сеньор, я не вру!

— Хорошо, верю вам.

— Я вам докажу, что вы мне сейчас дороже Лопеса Хордана.

— Вот как? Чем же?

— Я помогу вам схватить ваших врагов.

— Как?

— Мы заманим их в болота близ Эспинильи; это пограничная река, разделяющая Энтре-Риос и Корриентес.

— Гм! За нами они погонятся, тут сомнений нет. Но у нас же такое огромное преимущество.

— Не надейтесь, сеньор! Они уже неподалеку.

— Ночью? Как они выследят нас?

— А им и не нужно выслеживать. Они знают, что вы едете к границе, вот и спешат туда. А утром наткнутся и на наши следы.

— Вы правы. Надо быстрее трогаться в путь.

— Да. Мы поедем прямо в болота, и они помчатся за нами.

— И там нас схватят!

— Нет. Я хорошо знаю все ходы и лазейки, так что мы не заблудимся, не застрянем там. Я вас выведу.

— Гм! Вы что, думаете, я доверюсь вам?

— Доверьтесь, прошу вас, попробуйте!

— Много просите! А если заманите нас в ловушку? Пока вы меня не убедили: я по-прежнему думаю, что вы всем сердцем с Хорданом.

— Я же сказал, что присоединился к этим людям по случайности, из корыстных соображений!

— А теперь хотите смотаться от них? Вы разве не понимаете, что предаете своих товарищей? Как же можно довериться предателю?

После долгой паузы он ответил:

— Вы правы, сеньор, но вглядимся в суть дела. Хордан, строго говоря, сам предатель; пусть не удивляется, что приходится пожинать то, что посеял. Я верно служил ему, пока был с ним. Теперь уезжаю, я свободен от всех обязательств. Для меня память о брате выше, чем почтение к бунтовщику, чьим офицером я лишь назывался; на самом деле был, пожалуй, чем-то вроде поденщика. Думаю, вы можете мне довериться. Я связан по рукам и ногам; вы мигом меня убьете, если заметите, что я вас обманываю.

— Спрашивается: успеем мы наказать вас или нет, если угодим в ловушку?

— Я уверяю вас, я готов клясться всеми клятвами, что говорю откровенно! Помните, я хочу добраться до соленого озера! Вы ничем не рискуете! Попробуете, сеньор?

— Ладно, признаюсь вам, что я говорил сейчас не то, что думал. Мне хотелось услышать, что вы скажете в ответ. Вот мое окончательное решение.

Я нагнулся к нему и развязал ремень. Индеец сразу же вскочил на ноги, стал потягиваться и спрашивать:

— Вы меня развязываете? Я свободен, сеньор?

— А что же еще?

— А если я убегу?

— Это уже не бегство, бежать может только пленный. А вы теперь человек свободный, да и вообще я уверен: вы останетесь здесь, сеньор Гомарра.

— Да, да, можете быть уверены. Я не покину вас. Благодарю вас, благодарю от всего сердца, сеньор!

Он добавил, в приступе радости пожимая мне руки:

— Что скажут остальные, когда проснутся и увидят, что вы меня освободили?

Ответ последовал незамедлительно. Полковник, лежавший по другую сторону от Гомарры, пробудился от его неосторожных движений. Он встал, подошел к нам и изумленно промолвил:

— Что такое? Пленный свободен? Вы что, спятили, сеньор?

— Нет, я в своем уме, — ответил я. — С другом нельзя плохо обращаться, а этот человек перешел на нашу сторону; он поможет нам схватить своих прежних товарищей.

— Дьявол! И вы ему доверяете?

— Полностью.

— Ну что ж, я понял, что вы всегда знаете, что вам нужно и как этого добиться. Поэтому не возражаю. Но скажите, как он собирается сдержать свое слово?

— Сдержу, хоть это и трудно, — ответил Гомарра. — Будь нас вдвое больше, было бы легче, мы бы их запросто взяли в клещи.

— Гм! Но где?

— Вы знаете, что пограничная река местами окружена болотами?

— Знаю, конечно. На наших картах все болота отмечены очень тщательно; хотя я все равно не решусь пробраться через них.

— Да, это опасно. В том-то и дело. Я уже говорил, сторонники Хордана преследуют нас. Поедем болотами, они увяжутся за нами. Ладно, добираемся до места, где тропа сужается (там, кстати, двое еле разминутся). Там мы проезжаем вперед, останавливаемся и разворачиваемся. Все. Несколько человек сдержат целый отряд — те же не смогут перестроиться и атаковать фронтом.

— Они попросту повернутся и поедут назад.

— Вот тут-то мне жаль, что нас так мало.

— Ну, — ответил я, — думаю, каждый из нас справится с несколькими противниками.

— Охотно верю, сеньор, вы это доказали. Но этого недостаточно. Конечно, не все поедут в погоню, мы увели у них много лошадей, но все равно врагов сотни, а нас всего ничего. Да и не стоит забывать, против пули труса бессилен даже непобедимый герой!

— Правильно! План ваш всем был бы хорош. Поймать такое войско не шутка! Ну, да что говорить об этом, нас слишком мало. Увы, ничего не получится.

— Гм! — задумчиво пробормотал полковник. — Делу можно было бы помочь, но не знаю, могу ли я говорить откровенно.

— А почему нет?

— Потому что до сих пор этот предприимчивый господин Гомарра был нашим врагом. Кто за него поручится?

— Я!

— Если вы ошибетесь, то ответите за все!

— Я спокойно беру ответственность на себя. Итак, у вас есть план, какая-то идея?

— Да. Я еду в провинцию Корриентес, чтобы организовать выступление против Лопеса Хордана. Меня там ждут. Я заранее выслал туда офицеров, они вовсю собирают войска. Пока что их отряды охраняют границу; повсюду на небольшом расстоянии друг от друга расставлены посты. К сожалению, у нас нет лошадей, все солдаты пешие. Хордан хитер; затевая мятеж, он загодя скупил или украл всех тамошних лошадей. Поэтому хорошо бы сейчас отбить у них сотню лошадей. Эх, сюда бы надежного гонца! На худой конец, я сам бы мог известить своих, но не знаю дороги.

— Сеньор, я провожу вас!

— Вы? А кто поведет остальных?

— Я, тоже я. Они поедут с нами, пока не достигнем трясины. Там я переведу вас всех через глубокое, страшное болото, мы проберемся по тропинке шириной всего в два локтя. Дальше уже река, твердый берег, там вы выстроитесь и встретите врагов. Мы же вдвоем в это время быстро переправляемся через границу, собираем солдат и заходим врагам в тыл. Они сдадутся, если хотят жить.

— План отличный, — сказал полковник, воодушевленный идеей Гомарры, — если… если он удастся.

— Обязательно удастся, надо только вовремя привести солдат.

— Надеюсь, успеем.

— Тогда не теряем времени, едем немедленно.

— Хорошо. А все-таки… можем мы на вас положиться?

— Сеньор, хотите, связывайте меня снова. В любой момент стреляйте в меня, оружия у меня нет, защищаться не буду.

— Ладно! Так и сделаю, если у меня хоть малейшее подозрение закрадется. Ну, что вы на это скажете, сеньор?

Вопрос был адресован мне, поэтому я ответил:

— Я с вами полностью согласен. Гомарра говорит честно, не сомневаюсь.

— Что ж, давайте будить спящих.

Мы разбудили их. Сперва они были недовольны, но потом, услышав, что затевается, мигом согласились. Всем хотелось одурачить врагов. Наш отряд галопом помчался через степь.

Мы с Гомаррой ехали впереди. Хотя я доверял ему, но осторожность была нелишней. Поэтому револьвер я держал наготове; чуть что, вздумай проводник нас обмануть, я бы сразу всадил ему пулю. Но он ничего такого не замышлял.

К утру мы достигли леса, довольно редкого, как оказалось. Деревья так далеко отстояли друг от друга, что мы продолжали мчаться галопом. Мы не старались запутать врагов, нет, пусть они четко видят наши следы, пусть поспешают за нами.

Через некоторое время мы миновали несколько небольших ручьев.

— Приближаемся к Эспинилье, пограничной реке, — заметил Гомарра. — Туда вяло несут свои воды ручейки, замеченные нами; на пути к реке они образуют более или менее большие болота.

— Теперь пора вам доказывать свою честность, — сказал я индейцу. — Помните об этом!

— Не беспокойтесь, сеньор, — ответил он. — Вы во мне не обманетесь.

— Хорошо, тогда и я вас отблагодарю так, что вы даже не поверите.

— Чем, если не секрет?

— Вы увидите убийцу своего брата.

— Как? Что? Вы говорите правду? Вы догадываетесь, кто это?

— Разумеется, догадываюсь.

— Сеньор, прошу вас, назовите его имя!

— Вы его сами уже называли.

— Нет, я не называл никаких имен.

— Вспомните!

— Да, теперь понимаю: я говорил о старом гамбусино; вы видели, как он умирал. Но я не называл его имени, я вообще его не знаю.

— Да, но вы обмолвились еще об одном человеке, о том, кто знает Анды лучше любого другого.

— Херонимо Сабуко? Сендадор?.. Да быть того не может!

— Почему не может?

— Сеньор, вы ошибаетесь. Сендадор — убийца? Он, человек, который множество раз рисковал жизнью, чтобы привести к цели доверившихся ему путешественников!

— Ну и что, это вовсе не довод. Многие с виду люди честные, а в глубине души — шельмы. Вы его не знаете, не видели его, не говорили с ним и все равно защищаете его!

— Так я ведь доподлинно знаю, что о нем говорят, как ему доверяют. Почему же вы так плохо о нем думаете?

— Давайте пока оставим это.

— Нет. Меня прямо-таки обуревает любопытство. Поймите, я хочу узнать причину.

— Позже, позже! Так что видите, какая награда вас ждет, если будете вести себя порядочно.

— Но я умираю от нетерпения, сеньор! Скажите, а другие знают об этом?

— Нет. Только брат Иларио посвящен в эту тайну. С ним одним вы можете поговорить. Но остальным, особенно йербатеро, даже и не вздумайте намекать; пусть они по-прежнему считают сендадора человеком честным.

— Нет, и я не могу думать по-другому. Я уверен, вы ошибаетесь.

— Нет, не ошибаюсь и хочу вас спросить лишь об одном: вы рассказывали мне о старом гамбусино. Как вы думаете, он — лжец?

— Он? Скорее все люди на свете лжецы, только не он. Он вообще говорил мало, но одну правду, ничего, кроме правды.

— Что ж, перед смертью он сам заявил, что сендадор — убийца.

— Сеньор! Быть такого не может!

— И все же это правда. Сендадор убил патера, человека духовного звания. Вдумайтесь в это!

— Грех какой, его и простить нельзя! Но откуда же гамбусино узнал об этом?

— Он все видел.

— И не помешал убийству?

— Не мог; он был высоко в горах и не мог подойти. В ужасе он взывал к убийце, но все было напрасно.

— Почему же сендадор не устранил очевидца?

— Он его обезвредил. Они с гамбусино были друзьями; поэтому сендадор не стал убивать друга, а заставил поклясться, что тот никогда ни о чем не расскажет.

— Ужасно, ужасно! Выходит, гамбусино нарушил клятву, признался вам?

— Нет, сам он мне всего не сообщил; но я кое-что слышал об этом событии и восполнил пробелы в рассказе. Мои догадки гамбусино не оспаривал.

— Убийца, стало быть, верно, убийца! Сеньор, я в ужасе. А если гамбусино что-то напутал?

— Нет, все совпадает. Оба убийства произошли почти в одно и то же время. В бутылке, о которой вы говорите, хранились кипу, те, что сендадор отобрал у святого отца.

— Вы это точно знаете?

— Да. Убил он падре не только из-за кипу, были и другие причины. Но о них позже. Признаюсь, я открыл вам тайну, которую не доверил даже йербатеро, хотя он первый, с кем я подружился здесь. Так что надеюсь, что вы меня не подведете!

— Ни слова ни о чем не скажу.

— Хотите, обсудите это с братом Иларио, но только тихо, чтобы никто не услышал. Самому сендадору тоже виду не подавайте.

— Но я хочу ему отомстить!

— Отомстите, но позже. Если приметесь его упрекать, он будет отнекиваться, изворачиваться. Его нужно ошеломить, захватить врасплох. Мы приедем с ним в то место, где спрятана бутылка; пусть он не догадывается, что мы о ней знаем.

— Вот как! Вы думаете, от ужаса он признается?

— Да, именно от ужаса. Факты, веские факты повергнут его в смятение; он не сумеет устоять против них. Вот теперь я рассказал вам все, о чем хотел умолчать. Дал слабину. Надеюсь, вы понимаете, как хорошо я к вам отношусь.

— Понимаю, сеньор, и отблагодарю вас. Я бы с вами еще побеседовал, но мы уже прибыли к цели; мне с полковником придется с вами расстаться.

— С нами, только не со мной. Я решил составить вам компанию. Я не хочу отпускать полковника одного.

— Но я же вместе с ним!

— Втроем лучше, чем вдвоем; здесь, возле границы, надо быть осторожнее.

Полковник обрадовался, услышав, что я хочу его проводить, — индейцу он не доверял.

Мы очутились на ровной лужайке. Трава здесь была сочного, почти темно-зеленого цвета, но вся растительность была уже не степной, а болотной. Я решил отойти чуть в сторону от тропы, исследовать местность, но только я спешился, как Гомарра быстро крикнул мне:

— Осторожнее, сеньор! Еще шаг, и вы попадете в болото.

— Оно слева?

— Справа тоже.

Верно. Я убедился, что по обе стороны от меня простиралась глубокая, зыбкая трясина; человек бы запросто там утонул. Наш прежний проводник, индеец Гомес, решил показать, как опасно это болото. Он разделся, обвязался лассо и наступил на коварную поверхность. Он погрузился в трясину до колен, сделал еще два шага, провалился до пояса; болото так цепко держало его, что пришлось приложить недюжинную силу, чтобы достать его. Потом он проделал свой трюк еще раз — по другую сторону от тропы. Он перепачкался с ног до головы, но не обращал на это внимание. Неподалеку текла река, там можно было отмыться.

Итак, мы убедились: сходить с тропы нельзя. Врагам придется продвигаться здесь колонной по двое; мы же заляжем на берегу болота, укроемся за кустами и тростником и будем осыпать всю местность градом пуль. Когда враги обратятся в бегство, у них в тылу внезапно появятся наши солдаты. Неприятель неминуемо сдастся.

Мы вытянулись в цепочку. Гомарра ехал впереди. Остальные следовали за ним по одному. Там мы миновали несколько болот. Тропа была шириной примерно в два локтя, где уже, где шире. Тянулась она долго, куда дольше, чем я думал; она все время петляла, исподволь приближаясь к реке. На такой длинной тропе уместятся все четыре сотни всадников. Вдобавок земля была мягкой, зыбкой. Местами копыта лошадей полностью уходили в густую, черную грязь, но мы благополучно перебрались. Мы достигли прелестной поляны; ее окаймлял кустарник, над ней склонялись кроны деревьев. Мои спутники хотели спешиться и спокойно ждать нашего возвращения, но Гомарра — он все больше и больше выказывал себя умным, очень осмотрительным человеком — сказал им:

— Оставайтесь в седле, сеньоры! Вам надо проехать еще немного верхом, потом вернетесь пешими.

— Почему пешими?

— Разве вы не объявили, сеньор, что у ваших солдат нет лошадей?

— Да, говорил такое.

— Мы поможем им побыстрее добраться сюда. Мы захватим с собой всех лошадей.

— Неплохая мысль.

— Не правда ли? У нас три с лишним десятка лошадей. Солдаты усядутся по двое на лошадь, тогда мы мигом перевезем сюда семьдесят солдат.

На этом и порешили. Мы повернули вправо и поехали вверх вдоль реки. Снова началась трясина, снова пришлось двигаться поодиночке. Лошади ступали медленно и сторожко; ни одна не суетилась, инстинктивно они чуяли опасность. Наконец мы достигли берега; мы осмотрелись и увидели по ту сторону реки песчаную отмель.

— Тут мы и переправимся, — промолвил Гомарра. — На той стороне до самой степи почва надежная. Теперь помощники нам не нужны. Вы можете возвращаться, только загоните лошадей в реку.

Мы втроем, полковник, Гомарра и я, въехали в реку. Остальные спешились и погнали коней в воду. Все получилось отлично, тем более что река была спокойной и узкой. На том берегу мы связали лошадей, выстроив их в цепочку; они побаивались наших лассо и послушно следовали за нами. Наши товарищи отправились к тому месту, где хотели спешиться поначалу. Мы же въехали в степь и помчались галопом, направляясь на восток, туда, где полковник рассчитывал встретить солдат.

Мы не проехали и четверти часа, как вдруг на севере, у самого горизонта заметили двух всадников, стремительно направлявшихся к нам. Они, естественно, обнаружили нас и решили узнать, кто мы. Полковник напряженно всматривался в эти фигуры, но, когда они приблизились, радостно закричал:

— Капитан Манрико! Я его загодя выслал сюда. Рядом с ним лейтенант. Как хорошо, что мы встретили их!

Капитан узнал своего начальника и еще издали приветствовал его. Подъехав к нам, он едва смог сдержать свое изумление — слишком неожиданной была встреча с полковником.

— Позже, позже об этом, дорогой мой, — прервал его полковник. — Прежде всего, что вы здесь делаете?

— Мы едем к границе, маневры проводим. — Он указал на восток. — Там наши войска.

— Много?

— Две сотни человек и примерно семьдесят лошадей. Как ни старались, больше достать не удалось. Хордан их всех увел за границу.

— Знаю. У вас — семьдесят, у нас — тридцать. Садимся по двое на лошадь, итого, поедут двести. Ну что, отважитесь с двумя сотнями солдат поймать отряд Хордана, в котором четыреста человек?

— Если местность удобная, конечно, рискнем.

— Ваши люди вооружены?

— Все с винтовками Ремингтона.

— Отлично. Местность подходящая. Поедем побыстрее! Проводите нас к войскам, нельзя терять время.

Мы помчались во весь опор. По дороге полковник вкратце пересказал офицерам свои приключения. Они поздравляли его, радуясь, что он спасся, и пылали желанием отомстить.

Вскоре мы очутились среди солдат. Они рассыпались вдоль реки и занимались маневрами. Теперь им предстояло серьезное дело. Хотя их собрали наскоро, выглядели они неплохо, учитывая здешнюю обстановку. Их униформа напоминала одежду басков; винтовки сплошь были новыми, ладными. Впрочем, больше половины солдат недосчитывалось лошадей, но делу это не повредило: мы привели тридцать лошадей; теперь, сев по двое, все могли ехать верхом.

Тем временем собрались офицеры; был устроен военный совет. Потом все уселись на лошадей; галопом мы помчались назад, но доезжать до места переправы не стали. По ту сторону реки уже могли появиться враги, надо было поспешить зайти им в тыл.

Мы переправились, но нет, преследователей все еще не было. Солдаты рассредоточились за кустами, а я вместе с Гомаррой пошел разыскивать наших товарищей. Полковник остался с солдатами; мы условились, что они немедленно нападут на врагов с тыла, как только услышат выстрел.

Завидев нас, наши спутники несказанно обрадовались. Мы подсели к ним и обсудили предстоящую операцию.

Нам с нашего места привала хорошо была видна степь. Неожиданностей ждать не приходилось, поэтому я предложил еще немного поспать. Все равно часовой нас разбудит вовремя. Вскоре все погрузились в дремоту; не спали только мы с братом Иларио — он первым стоял на посту.

Вот и появился повод пересказать ему услышанное от Гомарры.

— Видно, нет на свете случайностей. Разве подобное можно считать случайным стечением обстоятельств? Сперва вы встречаете йербатеро, он знает о чертежах, хранящихся у сендадора; потом разговариваете с умирающим гамбусино, тот знает об убийстве; теперь вот обнаружились кипу. Если это не воля небес, не знак свыше, то нет тогда ни Бога, ни небес. Итак, вы поедете к соленому озеру?

— Конечно.

— Я с вами. Нас поведет сендадор.

— Согласится ли?

— Да. Пообещаем ему очень хорошо заплатить. А как вы думаете, вы разгадаете кипу?

— Нет. У меня не хватит знаний. И все же я не успокоюсь, пока не расшифрую их.

— Зато в чертежах, захваченных сендадором, мы, пожалуй, разберемся?

— Надеюсь.

— А сеньору Гомарре вы сказали все, что знаете?

— Нет. Я не говорил, что речь идет о спрятанных сокровищах. Лучше ему узнать об этом как можно позже, чтобы не питать каких-то неисполнимых надежд.

Монах, улыбнувшись, посмотрел на меня и заметил:

— Сами вы, кажется, в это сокровище и не верите?

— У перуанцев были несметные богатства, поэтому я не сомневаюсь в сказанном.

— И все же вы так спокойно относитесь к этому! Как объяснить?

— Разного рода бывают сокровища. Конечно, слиток золота или алмаз величиной с тыкву — вещи привлекательные; но глоток свежей воды, когда умираешь от жажды, или хоть немного сна в данную минуту — гораздо, гораздо лучше. Любезный брат, позвольте-ка я сомкну свои очи!

Я улегся и мигом заснул, но едва прошло десять минут, как меня пробудил громкий голос монаха:

— Просыпайтесь, сеньор, — они едут!

Все моментально вскочили и стали вглядываться в сторону кампоса. Да, они приближались галопом. Раскинувшись широким фронтом, они летели на нас, казалось, не замечая, что впереди трясина.

— Cielos! Они мчатся прямо в болото! — сказал монах. — Надо предупредить их.

Он хотел закричать, но я помешал.

— Тихо, брат! Их там много; если кто-то и провалится, остальные его вытащат.

Впрочем, до несчастья дело не дошло. В последний момент они резко осадили лошадей. Несколько всадников спешились, чтобы обследовать болото. Они тыкали копьями, пытаясь прощупать дно, и тут-то им стало ясно, что дело нешуточное. Майор созвал офицеров для совещания.

— Ну что, поедут они сюда? — с любопытством спросил йербатеро.

— Конечно! — ответил один из его товарищей. — Понимают же, что мы где-то за болотом!

— Проверили хотя бы для начала… ах! Смотри-ка, разведчиков высылают. Да, майор свое дело знает.

Командир выслал вперед двух всадников. Изучая путь, они медленно ехали по нашим следам.

— Как обидно! — промолвил Тернерстик. — Два катера нам навстречу. Они же заметят нас и сообщат о засаде.

— Нет, не увидят, — ответил я. — Мы спрячемся. Здесь повсюду тростник и кустарник.

— Но они же, наверное, здесь и останутся, у нас на пути.

— А не убрать ли нам их с дороги? — вмешался шкипер, весело поигрывая кулачищами. — Давайте я займусь этим, сэр.

— Не надо спешить! — попросил я. — Силой всего не решишь. Главное, чтобы они не крикнули, не предупредили остальных.

— Я могу так их тряхнуть, что у них слова в горле комом станут!

Между тем всадники приближались, мы спрятались. Они осмотрели место нашей стоянки, затем увидели следы лошадей, уведенных мной, полковником и Гомаррой. Это успокоило их, они решили, что мы ненадолго останавливались здесь, а потом поехали дальше. Постояв немного, разведчики повернули назад, чтобы доложить обо всем майору. Нападать на них не было смысла.

Мы видели, как майор переговорил с ними, потом подал знак солдатам. Вытянувшись в цепочку, те медленно поехали по тропе. Впереди был майор. Он нетерпеливо подгонял лошадь, не очень-то осторожничая в отличие от своих солдат. Постепенно он оторвался от них на значительное расстояние.

— Что будем делать? — спросил монах. — Подпустим его поближе или нет?

— Конечно, пусть едет! — ответил я.

— Но мы можем упустить солдат, они минуют болото, выберутся на берег, и дело дойдет до стычки.

— Не беспокойтесь! Когда я схвачу его, он так громко заорет, что мигом все остановятся.

— Схватите? — спросил шкипер. — Лучше бы я сам о нем позаботился!

— Пожалуйста. Только не раздавите его! Повалите его на землю. Этого достаточно.

Мы выстроились за кустами так, чтобы майор не заметил нас издали. Тем временем он перебрался наконец через болото и направился к кустам; вдруг… он увидел нас. На миг он оцепенел от ужаса, но потом закричал. Умнее было бы, конечно, скомандовать всем в атаку, но он завопил:

— Стоять! Назад, назад! Они здесь!

Вот как! Хотел нас схватить, а едва увидал, как велел всем убегать! Чудной человек! Сам он тоже попытался развернуться, но шкипер уже схватил его за пояс, выдернул из седла и опрокинул на землю.

Колонна остановилась. Все расположились на тропе, вившейся среди болот. Майор же, окруженный моими товарищами, растерянно посматривал то на одного, то на другого и не произносил ни слова.

— Добро пожаловать, сеньор! — приветствовал я его. — Наконец-то мы снова увиделись, но теперь уж в другом месте.

Он кусал губы и не говорил ничего в ответ.

— Мы вас так долго ждали на ранчо, — продолжал я, — но кушанья, поданные вам хозяйкой, захватили все ваше внимание — мы устали ждать. Мы уехали. Надеюсь, вы не сочтете нашу поспешность прегрешением против правил этикета?

Он по-прежнему молчал. Теперь заговорил йербатеро:

— Бедняга так обрадовался нашей новой встрече, что язык проглотил.

— Tormenta! — не выдержал он. — Я запрещаю вам оскорблять меня!

— Что ж! — возразил я. — Вы теперь находитесь в положении, которое не способно внушить никаких почтительных чувств. Вы — наш пленник.

Он вскочил на ноги и схватился за саблю. Я, наставив на него револьвер, пригрозил:

— Руку от сабли, иначе я выстрелю! Вы недооцениваете ситуацию. Вы и все ваши люди у нас в руках.

— Ого. Достаточно мне отдать приказ, и мои люди вас сомнут!

— Попытайтесь! Вы разве не знаете, что ваши люди выстроились в колонну? Мы подстрелим двух, оказавшихся впереди, и все, их тела образуют вал, преграду, через которую остальным не перебраться. С этой стороны мы неуязвимы.

— Я велю им вернуться и обойти вас с другой стороны.

— И это вещь невыполнимая, я вам докажу. Лучше немедленно скомандуйте своим людям, пусть передадут нам оружие, а затем сдадутся и сами.

Такой изумленной физиономии мне еще не доводилось видеть.

— Нам… сдаться вам! — воскликнул он. — Чтобы четыреста солдат покорились десятку штатских!

Он громко рассмеялся.

— Так, так! Смейтесь, смейтесь! — спокойно парировал я. — Придется подстрелить лошадей в голове и хвосте колонны — четверых или шестерых. Тогда вашим солдатам некуда будет деться, разве что утопиться в болоте. Кстати, вы замечаете, ваши лошади понемногу погружаются в землю? Здесь даже тропа ненадежна. Пройдет минут десять, и все ваше хваленое войско, все четыре сотни скроются в этой трясине.

Он побледнел. Он видел, что я был прав. Тропа действительно понемногу оседала. Солдаты, не понимавшие, почему передние ряды остановились в таком опасном месте, начали громко роптать и кричать. Нельзя было терять ни минуты, люди могли утонуть. Поэтому я снова обратился к майору:

— Вы думаете, что имеете дело лишь с нами одними? Нет, вы глубоко заблуждаетесь. Эх, если бы вы вначале разведали окрестности, то убедились бы: вам уготована ловушка. Вы попали в нее. А теперь внимание: ловушка захлопывается!

Я кивнул йербатеро, тот выстрелил. Тут же слева показались солдаты, возглавлял их полковник. Мигом они перегородили все пути к отступлению; они выстроились в два ряда: впереди расположились сто пеших солдат, за ними сотня всадников, у каждого новенькая винтовка.

Путь назад был отрезан. Еще немного времени, и трясина поглотит отряд. С той стороны болота раздался голос полковника. Он призывал наших врагов сдаться. Я же увещевал майора. Тот с зубовным скрежетом взирал на своих солдат — но нет, отвечал он все с той же злобой:

— Пусть они тонут. Моих людей вы не возьмете в плен!

— Тогда и вас я не стану удерживать. Я отпускаю вас. Ступайте назад, к своим!

Он изумленно посмотрел на меня и спросил:

— Но вы лишаете себя столь ценной добычи!

— Чего не сделаешь из дружеского расположения к вам! Ежели вы собираетесь пожертвовать своими людьми, то я, в свою очередь, хочу помочь вам разделить их судьбу. О вашем поступке узнают, вас назовут героем — подумать только, командир вместе со своими солдатами добровольно отправился на смерть.

Героя охватил ужас.

— Вы же не хотите этого! — воскликнул он.

— Хочу, сеньор! Если у вас пропала охота, я вас заставлю. Не пойдете по доброй воле, возьму лассо и ремнем загоню вас в трясину. Минуту вам на размышление. Прикажите солдатам сдаться, и все кончится хорошо. Нет, так погибайте вместе с ними. Я не шучу! Слышите?

Солдаты перепугались; уже лошади перестали повиноваться им. Несчастные взывали к майору, умоляя его покориться. Те, кто находился в хвосте колонны, спешились и начали передавать оружие людям полковника. Майор понял, что упорствовать бесполезно. Солдаты уже не слушались его, в минуту смертельной опасности им явно недоставало героизма. Наконец майор произнес:

— Ладно, на этот раз выиграли вы; надеюсь, следующая наша партия не за горами, тогда вы наверняка проиграете. Я сдаюсь!

— К чему это заявление? Вас мы уже давно взяли в плен. Я требую: прикажите своим солдатам сдаться отряду, которым командует полковник.

Майор отдал приказ, солдаты усердно повиновались. Они потянулись к оцеплению. Там у них отбирали лошадей и оружие, а их самих окружали плотным кольцом. Бежать из него они даже не помышляли.

Теперь и мы могли присоединиться к полковнику, но возвращаться болотами мы не решились, слишком опасно было теперь двигаться по тропе. Пришлось делать крюк. Майор шел вместе с нами. Едва завидев полковника, он обратился к нему:

— Сеньор, сегодня вам повезло. Но помните, в следующий раз счастье может улыбнуться нам. Поэтому ведите себя соответственно!

Полковник с презрением посмотрел на него и ответил:

— В своем поведении я руководствуюсь лишь чувством долга, а не рассуждениями о переменчивости фортуны. Людям, преступающим долг, нечего рассчитывать на уважение или снисходительность. Вы — мятежник, поправший данную вами клятву. Мало того: вы взялись командовать бунтовщиками и, значит, сеять в сердцах их ложь; потому вина ваша неизмеримо выше, чем их. Ваше воинское звание вовсе не повод, чтобы обращаться с вами более мягко, чем с людьми, вами обманутыми; наоборот, мне придется проявить крайнюю строгость. Но довольно, более я вам ничего не скажу!

Он отвернулся. В ярости майор прокричал ему вслед:

— Вы нас поймали только из-за предательства. Человеку, который всеми своими успехами обязан предателю, негоже с гордостью разглагольствовать!

И, повернувшись к Антонио Гомарре, майор продолжил:

— Ты нас заманил в эту западню. Смотри, больше ко мне в руки не попадайся. Веревка по тебе плачет!

— Что ж, обвиняйте-ка вначале себя; вы сами предали президента, которому клялись в верности. Так кто же из нас больший подлец — вы или я? — ответил Гомарра.

— Негодяй, ты как ко мне обращаешься? Я тебя задушу!

Он метнулся к Гомарре. Но полковник мигом преградил ему путь, а затем приказал солдатам:

— Свяжите его; пусть поймет, что без моего на то позволения он не смеет ни говорить, ни действовать. И вообще всем пленным свяжите-ка руки их собственными лассо; потом усадите их на лошадей. Пора выступать! Мне надо в Пальмар; я не могу терять ни минуты.

Приказ был тотчас выполнен. Никто не сопротивлялся. Победители поделили собранное оружие и окружили пленных. Мы ехали в город Пальмар навстречу новым приключениям.