Том 16. В час высокой воды

Ведьмина метла

(Окно в природу)

В одетом лесу ее можно и не заметить. Но зимою видишь издалека и принимаешь за сорочье гнездо — плотный шар переплетенных так и сяк тонких веток. Вблизи видишь, что шар висит, подобно большому плоду, на ветке, и понимаешь: сороки тут ни при чем, происхождение «гнезда» растительное.

Минувшей зимой на одной из берез я увидел шестнадцать шаров различной величины.

Один громадный, другие — с футбольный мяч и с кулак. Строенье у всех одинаковое: из одной точки в стороны шли живые побеги. В середине шара были плотными, а поверхность — колючий еж.

В народе эти сгустки побегов (чаще всего их видишь на березах и соснах) называют «ведьмины метлы». Наука определяет их как болезнь, свойственную всему живому. По разным причинам: от повреждения насекомыми, механических повреждений (под подозрением также и вирусы) начинается бурный и бесконтрольный рост клеток. Если очаг возникает в древесной массе — образуется плотный нарост, называемый капом. Если лавиной размножаются клетки поверхностные — образуются такие вот метлы. Природа такого рода заболеваний у животных и у растений одинакова. «Ведьмины метлы» так же, как капы, интересуют онкологов. Увешанное «метлами» дерево, конечно, страдает. Но живет долго.

В Литве мне показали сосну с огромной «метлой», за которой наблюдают уже лет сорок.

Но встречаются «метлы» происхожденья совсем иного. В ветках ивы, осины, тополя, груши, сосны вдруг видишь зеленый сгусток, всегда зеленый — зимой и летом. Это значит — на дереве поселилось растение-паразит под названием омела. Такого рода растительных приспособленцев немало в тропическом поясе. И в наших широтах живет омела.

Встречаешь ее нечасто, но всюду. Странный зеленый клубок летом покрывается липкими ягодами. И птицы, особенно дрозды, сейчас же спешат на пир — едят сами и носят ягоды в гнезда птенцам. Проходя пищеварительный тракт птицы, семечко растения-паразита не погибает, сохраняется на нем и клейкая оболочка. Оброненное на ветках дерева семечко прилипает к какой-нибудь ветке, и всё — место для жизни растению обеспечено.

Сильным клейким ферментом семя разъедает кору и, прорастая, начинает тянуть из дерева соки.

Но было бы слишком хорошо для омелы приживаться на любом дереве. Природой возможности паразита несколько ограничены. Подобно тому, как кукушка не в любое гнездо может подбросить яйцо, а только туда, где подкидыш не отличат от яиц собственных, омела тоже имеет «свои» деревья.

Омела сосновая не привьется на груше, омела, живущая на иве, не живет на сосне.

Поселенье на ветвях паразита — несчастье для дерева. Омелы живут, разрастаясь, лет двадцать — тридцать. И все это время дерево кормит своего захребетника… Несимпатичный зеленый ком! Но сложно все в жизни устроено — птицы любят омелу. И людям она оказалась полезной — содержит ценные лекарственные вещества.

Таковы они, «метлы» — черные и зеленые, — хорошо заметные на еще не покрытых листвою деревьях.

_{Фото автора. 14 апреля 1985 г.}

Почему сохнет дуб?

(Окно в природу)

Что происходит с дубом? Всюду видишь засыхающие деревья», — пишет М. Севостьянов из Внукова. Вопрос не первый. Наблюдение верное. В северной части средней полосы гибель дубов повсеместная. Отдельные дерева и целые рощи стоят омертвелыми — кора опадает, белеют скелеты дубов, побитые дровоедами. Весной, когда все одевается в зелень, дубовые сухостои особо заметны.

* * *

У всех народов дуб — дерево почитаемое. За красоту, долговечность и прочность, за урожай желудей.

Дуб в самом деле красив. В плотных дубравах он может быть, как сосна, стройным. Дуб долговечен.

В Москве в Коломенском растут деревья, мимо которых проходило, возвращаясь с Куликовской битвы, войско Дмитрия Донского (1380 г.). В поселке Лыхны (Абхазия) я стоял под дубом, которому тысяча лет. Самым старым деревом Европы считают дуб, растущий в литовском местечке Стельмуже, ему 1500 лет. Это все редкие долгожители, но 300 лет — возраст для дуба довольно обычный.

Дуб крепок. На все долговечное, прочное шло это дерево. Корабли, громадные винные бочки, нижние венцы деревянных построек, мебель, паркет, детали машин — все дуб. Прежде чем строить Исаакиевский собор в Петербурге, забили двадцать тысяч дубовых свай. Дуб в воде хорошо сохраняется, становится даже более прочным. В Воронежской области, на Дону, у села Щучье, обнаружен челн, пролежавший в воде 4000 лет. Он из дуба. Загляните в московский Исторический музей, и вы увидите, как хорошо сохранилась эта долбленая лодка древнего человека. Даже в морской соленой воде дуб сохраняется долго. Фрегат «Паллада» (тот самый, на котором путешествовал Гончаров) был затоплен на Дальнем Востоке. Недавно водолазы отыскали и осмотрели фрегат. Соленые воды и время его, конечно, не пощадили. «Но все, что из дуба, на фрегате сохранилось намного лучше того, что сделано из железа и чугуна», — отметили водолазы.

Семена дуба — желуди — каждый держал на ладони и, конечно, дивился их форме и красоте: шероховатая, аккуратная шапочка, и в ней — гладкий, тяжелый, как пуля, плод.

Осенью, когда желуди созревают, со стуком падают с веток, много лесных обитателей устремляются на кормежку. Скачет по веткам белка, хватают желуди клювами сойки. Приходят в дубравы пастись олени. Для кабанов желуди — главный, самый питательный корм.

В минувшую зиму я видел тропы, пробитые кабанами к отдельным деревьям в лесу. Снег под ними был перепахан, как плугом. Каким чутьем в ельниках и осинниках находили голодавшие звери дубы? Наверное, по памяти, еще с осени.

В опушечной дубраве я несколько раз подряд спугивал уток. Что их приводит на далекое от воды место? Подкараулил, оказалось, в шуршащих дубовых листьях утки искали и жадно глотали желуди.

Ученые утверждают: первым хлебом древнего человека был хлеб желудевый. В юных лесостепных районах дубравы были когда-то обширными. Предки наши «клали на зуб» всё, что давала природа, и, несомненно, ценили питательность желудей. Можно представить, как желуди вымачивали, сушили, поджаривали на огне, и постепенно дело дошло до печения хлеба. При раскопках поселения пятитысячелетней давности (Украина) археологи обнаружили печь с отпечатками желудей в глине.

Да что древность! В военные годы в наших воронежских селах ели хлеб желудевый: немного муки ржаной, остальная — из желудей. Я и сам ел этот горький военный хлеб. Но спасибо ему, он помогал выжить.

* * *

Итак, дерево, которому в древности человек поклонялся, дерево вековечное, крепкое.

Отчего же при такой жизненной силе дубы оказываются вдруг побежденными и ничтожным грибком, и животною мелкотой? Увы, все живое не вечно. И все, потеряв жизнестойкость, немедленно атакуется разрушительной силой всяких болезней — богатырь побеждается мелюзгой, иногда не видимой даже глазу.

Проходя у дубов, спиленных на дрова, обратите внимание: на каждом срезе — трухлявое годовое кольцо, овальная рыхлая полость. Это память дубов об очень суровой зиме 1939/1940 года.

Я эту зиму помню. Морозы были за сорок и стойкие, долгие. Погибли в ту зиму сады, погибло все, что боится мороза. Дубы не погибли. Но их жизнестойкость, защитные иммунные силы, как сейчас говорят, были подорваны. Дубы повсеместно стали болеть. А больного, известно, валит любая из новых невзгод. Такой невзгодой оказалась зима 1978/1979 года. Мы помним мороз той зимы — лопались трубы водопроводов, облуплялась краска с трамваев, замерзали в полете птицы, гибли сады. Роковой та зима оказалась и для дубов. Болеть они стали повально.

Точнее сказать, с той зимы дубы начали умирать. И, поскольку умирают деревья стоя, картина их гибели на виду.

Означает ли это, что лес навсегда лишился дубов? Конечно, нет. Дубы — деревья теплолюбивые. Наилучшие условия для роста дубов в нашей стране — в лесостепи (самая лучшая лесостепь — западная, не подверженная суховеям).

Северная граница дубрав — сплошных дубовых массивов — проходит по Московской области, а к западу — по Калининской, Псковской. Вкраплениями в лесах дубы мы встречаем севернее.

Отдельные экземпляры деревьев — даже далеко на севере, на Двине и Сухоне. Это значит, что есть совокупность условий — почва, температура, влажность, где дуб выживает, но это значит и то, что дуб за долгую эволюцию себя «районировал», приспособил к условиям жизни на грани возможного. На этой грани время от времени его настигает беда. Но годы проходят, и павших меняет новое племя. Осмотритесь в лесу внимательно.

Среди дубов усыхающих вы увидите древеса крепкие и здоровые. Часть дубов выдержала натиск морозов. Потомство их будет тоже выносливым, жизнестойким. И уже показались в подлеске верхушки дубков молодых. Это то, что природой отобрано для продления жизни. То, что — дайте время — станет новой дубравой.

_{Фото автора. 20 апреля 1985 г.}

В сорока шагах от медведя

(Окно в природу)

Этот снимок нашего читателя Мстислава Владимировича Березовского из города Череповец. Снимок великолепный. Медведица после выхода из берлоги обходит обжитый ею участок, а три ее медвежонка открывают для себя мир.

Они любопытны, подвижны, как ртуть, — рвутся вперед, но боятся пока что от матери удалиться. Большая удача — увидеть такое. Но сцена еще и снята…

Врач Мстислав Владимирович Березовский был страстным ружейным охотником. На Урале в столовую для строителей Магнитки в 30-х годах он каждое утро поставлял тридцать — сорок уток (были такие охоты!). Охотился он страстно на зверя и птицу. Пережил много лесных приключений — «тонул, по шесть-семь часов сидел на деревьях в укрытии, проходил за день по пятьдесят километров». Но пришло время (у охотников с возрастом это часто бывает), «ружейная страсть» исчезла. Увлекшись фотографией, Мстислав Владимирович вовсе повесил ружье на стену и сделался страстным фотоохотником.

У него немало трофеев. Охота на вологодских медведей — особая его страсть. Я получил от него целую папку снимков. И на каждом — медведь. Один копает коренья, не замечая присутствия человека, другой, напротив, встал на дыбы, изучает, разглядывает встречного. Сняты медведи на дереве, возле воды, сняты сквозь ветки, мешающие их как следует разглядеть. Несколько лет потратил фотограф, специально разыскивая медведей. И, как он пишет, «сошелся» со зверем, то есть выдержкой и терпеньем добился такого к себе отношения, когда медведи не нападали и не бежали от человека. Появилась возможность наблюдать их жизнь с расстояния в тридцать — сорок шагов.

Вот эту медведицу Мстислав Владимирович встречал три года подряд. Каждую весну у нее появлялись три малыша.

Случалось, неделю натуралист наблюдал жизнь этой семьи, то теряя ее из виду, то вдруг встречая на расстоянии, небезопасном для наблюдателя. Жили медведи на глухом побережье Рыбинского водохранилища. И медведица-мать частенько водила ребятишек на берег отыскивать мертвую рыбу. «Я удивлялся, видя, как она отнимает еду у детей, но понял: медвежата кормились еще молоком, рыба важнее была для матери».

Иногда медвежата оставались играть на поляне. И мать уходила за рыбой одна. Не было случая, чтобы медвежата ушли с того места, где их оставили. «Любопытно, что возвращение матери они встречали своеобразно: в мгновение ока оказывались на тонких деревьях. Это инстинкт самосохранения. Медведи-самцы иногда нападают на молодняк. И в минуту, когда не ясно еще, кто приближается, лучше вскочить на тонкое деревцо, куда тяжелый медведь забраться не может.

Но убедившись: вернулась мать, медвежата шарами катились с дерева вниз».

Весной звери искали главным образом растительную еду: ягоды, молодые побеги. «Местами дёрн медведица скатывала в рулон, обнажая коренья. С удовольствием вся компания копалась в муравейниках. Раза два фотограф заставал ее возле остатков лося, зарезанного зимой волками.

Когда на осинах листья выросли до размеров пяти копеек, медвежата с удовольствием их поедали — медведица сноровисто нагибала, ломала молодые осинки малышам на потраву».

«Бывали критические ситуации, когда я случайно оказывался слишком близко от медвежат. И думал: в этот раз нападет, а в руках у меня только фотокамера. Но медведица спокойно уводила малышей. И я понял: она привыкла ко мне, ведет себя осторожно, но не страшится».

В каждый подходящий момент Мстислав Владимирович старался снимать. Но очень трудное дело — съемка в природе: то свет не такой, то ветки мешают, то поза у зверя неинтересная.

«Однажды медведица повела малышей на рыбалку. Я скрытно перебежал вперед и занял позицию, ожидая, что семейство пройдет по открытой поляне. Так и вышло. Задыхаясь от возбужденья, я сделал пять «фотовыстрелов».

Такова история фотографии.

Мстиславу Владимировичу — 73 года, возраст — почтенный для такого рода охоты. Но глаз фотографа верный, ноги носят его хорошо, пониманье природы, мудрое к ней отношение накоплены жизнью. Будем ждать от череповецкого следопыта новых вестей.

_{Фото из архива В. Пескова. 27 апреля 1985 г.}

В час высокой воды

(Окно в природу)

Половодье после снежной зимы ожидалось рекордно большим. Но морозы в апреле снег «подсушили», и мещерский разлив был лишь немногим выше обычного. И все же воды для лесных обитателей нахлынуло бедственно много.

С директором Окского заповедника Святославом Приклонским мы пробились на лодке в уголок леса, где обычно на маленьком острове пережидали паводок зайцы. Случалось, сушу делили с зайцами барсуки и еноты. На этот раз острова не было. Из воды торчали верхушки сухой травы. На кустах и в развилке одиноко стоящего дуба белела шерстка — кто-то спасался от наседавшей воды. Мы огляделись, и на обломке березы обнаружили зверя в лохматой шубе. Он без особой боязни разглядывал лодку.

Но нашу попытку прийти на помощь понять не мог: на коротких ножках тихо прошел по березе и, оглянувшись, поплыл. Енотовая шуба неплохо держала пловца на воде.

«Пахнет псиной. Наверное, где-то лиса…»

И тут же мы оба сразу ее увидели. Лиса лежала, свернувшись на верхушке двухметрового пня — светло-рыжий комочек, отраженный в воде.

В бинокль было видно два сверкающих глаза и торчком стоящие уши. Лисицу поймать трудней, чем енота, и мы решили лишь сделать снимок.

Лизавета нас подпустила метров на двадцать.

Когда алюминиевый наш барабан громыхнул, толкнувшись в корягу, она встрепенулась.

«Сейчас прыгнет сверху и побежит…» Нет, Лизавета скакнула на чуть наклоненно стоявший дуб и в три секунды оказалась у самой вершины, на тонких сучьях. Услышав рассказ о таком, не поверил бы: лиса на верхушке высокого дуба!

Но вот она перед нами. Ее принял бы за громадную белку. Высота примерно пять этажей над водой. Сидела надежно. Свисавший хвост чуть подрагивал, выдавая волненье лисы. Мы снимали ее так и сяк, но чувствовали: снимок будет неубедительным — не ясно, что там за зверь наверху. Вот если бы побудить верхолаза спуститься тем же путем по наклонному дубу, тогда будет видно: это лиса. Померив веслом глубину, я опростал отвороты сапог и спрыгнул в воду. Мой спутник на лодке, описав полукруг, стал приближаться к дубу, оставляя лисице единственный путь отступления. Лодка причалила прямо к дубу. Сиди спокойно лиса наверху — не видать бы нам редкого снимка. Но нервы сдали. Лизавета спустилась к наклонному дубу. Глядя вниз, минуты три она размышляла.

Наверное, взобраться вверх было для нее легче, чем акробатом по крутой горке пролететь вниз к воде. Я держал объектив наведенным на нужный участок наклоненного дерева. Человеческий голос внизу заставил лису решиться…

Один раз всего успел нажать я на кнопку и, проявляя позавчера пленку, волновался: что там, на снимке? Как видите, все получилось. Хорошо видна высота, видны характерные очертания зверя… Сбежав вниз, лиса бултыхнулась в воду, чуть проплыла и вскочила, энергично отряхнув с себя влагу, на ольховый кобёл. Тут мы увидели: лиса половодье пережидала не в одиночестве.

На валежнике, прильнув к ней всем телом, лежала еще одна Лизавета. Ничем не выдав себя, четверть часа она следила за съемкой.

Обе лисы не выглядели заморенными. Это заставило вспомнить о зайцах, возможно, попавших в эту компанию. Но больше всего в тот день вспоминали мы акробатику лис. На низких сучьях во время разливов их видели тут не единожды. Можно даже предположить: ежегодные наводнения сделали врожденной способность здешних лис залезать на деревья. Но чтобы так высоко… Это все-таки исключительный случай.

_{Фото автора. 4 мая 1985 г.}

Братцы кролики

(Окно в природу)

Обликом он похож на молодого зайчонка. Но старый заяц заметно отличается от кролика, хотя налицо и заметное их родство. Образ жизни двух грызунов различен. Заяц держится избранной территории, знает ее досконально — ходы, выходы, лазы, убежища, но дома он не имеет. Спит, где застанет его непогода или усталость. Кролик же домовит, у него нора, и он от нее далеко не рискнет удалиться. Чуть что — домой.

Заяц живет во многих климатических зонах, вплоть до тундры. А кролик южанин любит тепло. Его отечество — южная часть Европы.

Знатоки, сличая характер двух грызунов, в резвости, сообразительности, хитрости отдают предпочтение кролику. От зайцев домашних животных вывести людям не удалось, а кролики дали немало различных пород. Лопоухие,

грузные, малоподвижные жители клеток ведут начало от такого вот юркого, резвого грызуна-землекопа. Но важно заметить: дикое их наследство сейчас же берет свое, как только кролики оказываются на свободе. Потомство их от поколения к поколению быстро теряет все, что выгодно было человеку-селекционеру, и восстанавливает облик дикого кролика — подвижного, небольшого зверька с покровительственной окраской. В Серпуховском районе есть у меня знакомый лесник, весной выпускающий кроликов на свободу. Они благоденствуют — вся земля у кордона в их норах. Лесник на них охотится, как на зайцев, стреляя прямо с крыльца.

У кроликов в природе несчетно врагов — их нещадно преследует человек, во время ночных кормежек их ловят совы, в норах их настигают хорьки и куницы. Никакая Красная книга не могла бы их защитить. Их защита — громадная плодовитость: 4-12 крольчат каждые пять недель. Если учесть, что молодые быстро взрослеют, пара кроликов за короткое время дала бы миллионное потомство.

Однако надежная узда сдерживает этот биологический пожар.

Ну а если бы пара кроликов очутилась там, где врагов у них нет? Ответ на вопрос дан самой жизнью. Кролики, опрометчиво завезенные в Австралию и Новую Зеландию, размножились так быстро и в таком громадном количестве, что стали бедствием. Их проклинали и истребляли, как саранчу, пожиравшую зелень…

А отдельно каждый зверек — сама симпатия.

Этот снимок, сделанный немцем Георгом Кваденсом, нуждается в пояснении. Фотограф караулил момент, когда законный хозяин выглянет из норы. Но неожиданно из подземелья полетели пух, перья, и одно за другим, как камни, стали выкатываться яйца. «С видом победителя на свет божий появился кролик», — сообщает фотограф.

Что же произошло? Некоторые утки селятся в норах. Огари — в норах лисиц, утки пеганки — в тоннелях кроликов. Обнаружив в своем жилище непрошеных квартирантов, обычно кролики роют новую нору. Но, бывает, даже и в кролике может проснуться чувство протеста: мой дом — моя крепость!

_{Фото из архива В. Пескова. 19 мая 1985 г.}

Кошачий остров

(Окно в природу)

Выпадает первый снежок, и они тут как тут, собираются на кордоне. Штук восемь — десять.

Забираются на чердак, лезут на сеновал, прячутся в сени. Однажды через трубу прямо в кастрюлю одна угодила», — так курский лесник жаловался мне на нашествие кошек в его сторожку.

От лишних кошек в деревнях избавляются просто: сажают в мешок, уносят в лес и там выпускают: сможешь — живи. Деревенские кошки не чета городским, живущим взаперти неженкам. Деревенская кошка ловит мышей, воробьев (случается, и цыплят, за что, кстати, и попадает в мешок). Оказавшись в лесу, с голоду она не умрет и очень скоро даже оценит преимущества дикой жизни. Мышей в лесу много, а кроме того, птичьи гнезда и сами птицы.

Но приходит зима, и кончается для кота масленица — холодно, голодно. Со всех сторон сбегаются кошки к лесной сторожке.

Но вот удивительный случай: кошка перетерпела зиму в лесу, причем не мягкую зиму и снежную. В Окском заповеднике при учете зверей по следам обратили внимание на странные отпечатки на снегу. Гадали: кто бы мог быть? Решили, что норка. Странный след встречался еще не раз, и никто не подумал даже, что это кошка.

Ее увидели в половодье. Весной леса у Оки заливаются на громадных пространствах. И лишь «горы» остаются сухими. Горами зовут тут маленькие, незатопляемые островки суши. На одних спасаются зайцы, еноты, лисы.

На других токуют тетерева. Тимошкина грива — как раз такой островок. Орнитологи заповедника загодя поставили на «горе» шалаш и очень надеялись понаблюдать из него токовище. Но тетерева почему-то на остров не опускались. Бормотали, сидя на затопленных деревьях. Что-то мешало тетеревиным свадьбам. Шалаш? Но он тут торчит ежегодно, птицы к нему привыкают.

Стали оглядывать островок и обнаружили кошку. Она пережидала тут половодье, промышляя мышей и, может быть, птиц. Большие тетерева были этому робинзону, конечно, не по зубам. Но распугать их кошка сумела. «Дикий и нелюдимый зверь! Едва мы вышли из шалаша, метнулась в воду и поплыла к дереву», — рассказывали орнитологи.

Утром мы сговорились посетить остров.

В море воды увидели его, когда подплыли вплотную — полоска суши с желтой прошлогодней травой и соломенным шалашом. Кругом в воде — ветлы, дубы и липы. Взлетели с деревьев тетерева. А где же тот, кто мешает им токовать на земле? Оглядели остров, оглядели шалаш — никого. Еще два раза прошлись по суше — чудеса в решете! — исчезла куда-то кошка. Прикинули так и сяк — уплыть не могла. Стала чьей-то добычей? Невероятно: остров необитаем. Пожимая плечами, уже направились к лодке, как вдруг у самой воды под наклоненным кустиком жесткой травы я увидел кончик хвоста. Он чуть подрагивал.

Поняв, что ее обнаружили, кошка пулей метнулась поперек суши, кинулась в воду, поплыла и уже с дерева глянула желтыми злыми глазами. Это был пушистый, темно-серого цвета зверь, одичавший в лесу совершенно. Мне приходилось видеть на островах в половодье разных других животных. Присутствие человека их, конечно, пугало, но держались они обычно много спокойней. Тут же был маленький тигр. Достань в нем силы, свой остров он бы кинулся защищать.

Подыскивая точку для съемки, я забрел в воду. Но кошка решила, что ее окружают, прыгнула с дерева, проплыла до кустов, но, поняв, что на них удержаться ей будет трудно, вплавь вернулась на остров и спряталась в шалаше.

Кошки воду не любят. Но, как видим, плавают хорошо. Одичание кошки редким не назовешь. Редкость — суметь в лесу пережить суровую зиму… Мы поискали на острове перья и не нашли. Видимо, пищей зимой и теперь, в половодье, служили домашнему дикарю мыши. Это обстоятельство смягчило приговор, который обычно выносят одичавшим собакам и кошкам. Да и жалко терпящего бедствие.

Кошке, однако, подобные чувства неведомы. Обнаружив птенцов на гнезде, она-то жалости не проявит…

Маленький мимолетный конфликт чувства и долга, которые часто борются в человеке.

_{Фото автора. 1 июня 1985 г.}

На пороге жизни

(Окно в природу)

Начало лета — начало жизни для новой волны пернатых. В гнездах тесно и шумно. Не по дням, а по часам растущие их обитатели просят еды.

Родители сбиваются с ног — непрерывно таскают корм. Кое-какие гнезда уже опустели. Но заботы родителей не закончились… Они по-прежнему кормят птенцов, затаившихся в ветках, при опасности подают им сигнал «замереть!», призывают откликнуться, побуждают взлететь: идет приобщение к жизни.

Большинство птиц появляются на свет слепыми, голыми и совершенно беспомощными. Они вырастают и крепнут в гнезде… Их называют птенцовыми. И есть птицы, готовые встретить бушующий яростный мир бытия сразу же по вылуплении из яиц.

Этой весной в Москве на одном из прудов лесопарка Тимирязевской академии я украдкой наблюдал за гнездом утки и был свидетелем появления на свет двенадцати ее малышей. Точнее сказать, я видел момент, когда мать соскользнула с гнезда, приглашая едва обсохшую ребятню плыть следом. И вся мелкота отважно ринулась в воду. Пушистые желто-бурые шарики величиною с грецкий орех не только резво поплыли, но сейчас же стали хватать с поверхности пруда каких-то козявок. Я кинул им крошки хлеба — хватают и хлеб. Все двенадцать вели себя так, как будто давно уже знали, что надо делать и как держаться. Материнское покрякивание заставляло их немедленно собираться. Но сейчас же кто-нибудь, увлекаясь поиском пищи, отделялся от группы. Обнаружив, что одинок, утенок с писком вертелся на месте. На голос матери он устремлялся не вплавь, а, кажется, прямо бегом — весь вытянут, только лапки в воде.

Часа два наблюдал я за жизнью семейства. Мать все время была начеку. По берегу пруда ходили люди, бегали собаки, вороны перелетали с ветки на ветку, жадно приглядываясь к утятам. Сколько их может дожить до осени и стать на крыло? Немного. Но сейчас они отважно встретили жизнь.

Птицы, способные заботиться о себе сразу с появлением из яйца, называются выводковыми. Птенцы уток, гусей, куликов, куропаток, тетеревов, глухарей появляются в гнезде из яиц почти одновременно и, обсохнув, за матерью сейчас же покидают гнездо. Нельзя без волнения наблюдать, как передвигаются по воде или по суше в травяных джунглях эти крошечные существа. Природа снабжает их покровительственной окраской, их поведение подчинено строгим законам наследственности — по сигналу матери они либо затаиваются, либо сломя голову устремляются на ее призывные крики. Летать они научатся не скоро. Но плавают и ходят много, с поразительной неутомимостью и с самого первого дня жизни.

С первого дня — в гущу жизни! — таков закон выводковых птиц. Иным из них приходится преодолевать еще барьер высоты. Некоторые утки выводят потомство в дуплах деревьев или в дуплянках, повешенных человеком. Обсохнув, птенцы один за другим бесстрашно с большой высоты устремляются вниз. Парашютом им служат пух и перепонки на лапах. Если «десант» задерживается, мать-утка (смотрите снимок) побуждает их быть посмелее. Сама она, будучи птенцом, уже совершала такой полет. Иногда гнездо оказывается далеко от воды, и утка отважно ведет к ней «десант» два-три километра, обходя опасности и препятствия.

В холодные дни птенцы жмутся друг к другу и к матери, чтобы согреться. Бывает, родительская спина служит для птенцов спасительным островком. На спину матери забираются птенцы лебедей и утята. А для чомги обычное дело — возить свой выводок на спине.

_{Фото из журнала «Вальд лайф» (США) из архива В. Пескова.}

_{8 июня 1985 г.}

Жучок-любимец

(Окно в природу)

Минувшей осенью, присев на опушке передохнуть, я долго наблюдал за этим жуком. Приземлившись около ног, он пешим ходом измерил расстояние от подошвы ботинок до моего носа и отправился в обратный путь. Особому исследованию подверг путешественник мой рюкзак. Как теперь понимаю, мешок приглянулся ему для зимовки. Поползав, жук скрылся в недрах мешка.

Вновь мы увиделись в марте, на лыжной прогулке. Я полез в рюкзак за едой и на самом дне увидел красную в точках блестящую пуговку. Жучок был мертв. Немудрено — с рюкзаком за осень и зиму я не раз побывал на лыжне, летал на юг и на север… А вдруг он все-таки жив? Сто смертей мы готовы накликать на тараканов, на мух, но этот симпатичный, знакомый каждому с детства жучок под названием «божья коровка» всегда вызывает добрые чувства. А вдруг он всего лишь спит, оцепенел на зиму? В спичечном коробке я водворил жука снова в рюкзак. И вспомнил о нем уже в апреле в тех самых местах, где хаживал осенью. Вспомнил, увидев на жухлой прошлогодней листве двух загоравших божьих коровок. Сейчас же я достал коробок, вытряхнул жильца на припек. И вот она, маленькая радость воскресных странствий, — жук шевельнул ножкой, пополз и вдруг, подняв красные створки панциря, полетел…

Захотелось узнать: а как же зимуют жуки?

Оказалось, осенью божьи коровки заползают в палые листья, в щели деревьев, строений, под крышу, между рамами окон и на зиму цепенеют.

С приходом тепла, подобно моему квартиранту, они оживают. Правда, не все, многих губит мороз. Но те, кто выжил, сейчас же спешат продолжить свой род. Восемь сотен аккуратных желтых яичек кладет на листья коровка за лето.

Из каждого через пять — десять дней появляется бесцветная, но быстро темнеющая на солнце личинка — продолговатое существо с тремя парами ног. Вся жизнь личинки — беспрерывное поглощение тлей — насекомых, сосущих соки растений. Таким образом уже в первую фазу жизни божья коровка зеленому царству приносит громадную пользу.

Таинство превращенья личинки в жука скрыто от постороннего глаза. Личинка окукливается. И под кожистой оболочкой за две недели происходит перестройка одного организма в другой. Явившийся миру жук ничего общего, кроме хорошего аппетита, с личинкою не имеет. Цвет у жука вначале бывает желтым.

Но при солнечном свете, обсыхая, он начинает темнеть. Подобно изображению на фотобумаге, опущенной в проявитель, на нем выступают черные точки, через двадцать примерно минут жучок обретает ярко-оранжевый с черными пятнами цвет.

Вызывающе яркий наряд — предупреждение птицам: «Не троньте, я не съедобен!» Кровь жучка обжигающая, как крапива. Схватив однажды красавца, птица впредь на него уже не позарится. Что касается лапок, то они у божьей коровки смазаны сахарным соком тлей. (По глупости в детстве мы, помню, лизали этих жучков.)

Чаще всего на глаза попадается нам семиточечный жук. Но у него много родственников.

Всего в мире — 4200, в Европе — 80, в нашей стране — три десятка. Это разные виды божьей коровки. Они различаются общей окраской, характером пятен, а также размером. (Увидите трехмиллиметрового жучка-малютку, не думайте, что это подросток, это взрослая божья коровка, но маленькая.)

Симпатичный жучок! Бывают, однако, года, когда коровок становится вдруг устрашающе много. Они липнут к телу, хрустят под колесами на дорогах, будучи неважными летунами, они падают в воду, и ветер прибивает их к берегу плотной массой. Все это значит: год для коровок сложился излишне благоприятным — благополучно зазимовали, много было тепла и корма, результат: вспышка численности.

Вообще же коровки повсюду — желанные гости. Истребляя тлей, мелких гусениц, червецов и клещей, они приносят здоровье садам, лесам и посевам. Кое-где (в Эстонии, например) божьих коровок специально выводят и выпускают в теплицы. И это лучший способ бороться с тлями на огурцах и посадках цветов.

Таков он, жучок, которого летом вы можете встретить повсюду.

_{Фото автора. 16 июня 1985 г.}

Как вырастали жирафы

(Окно в природу)

Своеобразие этого животного так велико, что мы его знаем едва ль не с пеленок — по игрушкам, рисункам, мультяшкам, а в школьной грамматике вдруг встречаем забавное слово с тремя Е — длинношеее животное. Мы уже знаем: это жираф. Откуда такая шея? Ископаемые останки показывают: некогда у жирафа была она вполне умеренная — высота животного составляла два с половиной метра. В шее было семь позвонков.

Сегодня жираф заглянет на балкон двухэтажного дома — высота без малого шесть метров.

Наверное, увеличилось в шее число позвонков?

В том-то и дело, что нет! Их по-прежнему семь. Но они вытянулись. Вытягивалась шея у жирафа (и ноги тоже) тысячи лет. В конкуренции с другими животными за питание листьями кустарников и деревьев побеждали те, кто мог дотянуться возможно выше. Им было легче выжить. Важное качество передавалось по наследству, и вот перед нами длинношеее существо, у которого нет конкурентов за пищу, разве что слон своим хоботом может дотянуться до лакомых листьев.

Крайняя специализация, давая животному преимущества, почти всегда доставляет ему также и трудности. Жираф не может кормиться низкорастущей зеленью. Трудно бывает ему также на водопоях. Шея с семью громадными позвонками не может быть гибкой. Жирафу приходится широко расставлять высокие ноги, чтобы как-нибудь дотянуться к воде. В этой весьма неудобной позе жираф нередко становится жертвою хищников.

Есть и еще проблема. Представляете, на какую высоту должна подниматься кровь к мозгу, каким громадным должно быть давление в кровеносных сосудах! 11-килограммовое сердце жирафа с этой работой вполне справляется. Но вот жираф нагнулся напиться. Голова с пяти метров опустилась до нулевой высоты. Ток крови вниз под громадным давлением должен разрушить сосуды мозга. Однако апоплексического удара (так называли раньше кровоизлияние в мозг) у жирафа не происходит.

Удлиняя шею животного, природа создала систему клапанов и «винтелей», не допускающих катастрофы. Кровяное давление в голове у жирафа колеблется, но не сильно.

Длинные ноги и шея дают жирафу преимущество не только в добывании пищи, но также в обнаружении опасности — сверху далеко видно. Этим пользуются смышленые низкорослые зебры. Они держатся возле жирафов. Насторожились головы-перископы — зебры знают: опасность!

Крепка ли, высока ли у тебя шея? Этот важный вопрос эволюции жирафы решают в брачных турнирах. То, что нам со стороны может показаться дружескими объятиями, на самом деле противоборство — чья шея крепче, кто устойчивей на длинных ногах? Длинная шея позволяет наносить и чувствительные удары.

Эти поведенческие детали механизма естественного отбора позволяют судить о том, как из обычного невысокого животного постепенно выросло длинношеее существо.

_{Фото из архива В. Пескова. 29 июня 1985 г.}

Бабынинские караси

(Окно в природу)

В январе из Бабынинского района Калужской области получил я письмо: «У нас в пруду живут незрячие караси…»

Я немедленно откликнулся, попросил подробностей и получил от Абрамова Сергея Дмитриевича второе письмо. «Совершенно безглазые! Жаберные крышки есть, а глаз нет. Но крепкие!.. Мы поступаем с ними обыкновенно — ловим и жарим. Приезжайте — увидите сами!»

В конце мая мы с внуком, прочитав все, что можно, о карасях, дали телеграмму в Калужскую область: «Едем!»

К вечеру добрались в деревеньку С. (не называю ее во избежание нашествия любопытных удильщиков) и встречены были Сергеем Дмитриевичем. Бросив рюкзаки, сразу пошли на пруд.

Это был не пруд, а прудишко, размером с половину футбольного поля. Соорудили его пятнадцать лет назад одним днем с помощью доброхота-бульдозериста. Вся работа свелась к насыпке вала поперек неглубокой балки. Пополняется пруд вешней водой. В первый год пустили в него лукошко мелких красных Карасиков и столько же белых. Никакая другая рыба, кроме верхоплавок и карасей, в пруду жить не может — тесен и мелок, промерзает почти до дна. Но караси, спящие зиму в иле, тут прижились. А лет пять-шесть назад стали среди них попадаться незрячие. Они не были, однако, хилыми. Наоборот, в садке скорее изнемогали обычные караси. Слепцы же были на редкость выносливыми. Правда, во время нереста, когда обитатели пруда трутся у травки на мелководье, незрячих ловят местные кошки, предпочитающие рыбу всякой другой добыче.

Забросили снасти. Но поплавки слегка шевелились лишь от игры верхоплавок, клавших на снасти икру. Возлагая надежды на утро, мы раскидали приманку. Сергей Дмитриевич с соседом для верности бросили в угол пруда две верши. И все отправились спать.

Утром пруд дымился туманом. Скорее, скорее удочки в воду… Через час первый карась запрыгал на траве в одуванчиках. Но это был обычный белый карась, глядевший на мир круглыми неморгающими глазами. За ним попался второй точь-в-точь такой же. Третий…

Уже наловлено было с полсотни одинаковых, как инкубаторские цыплята, карасей в половину ладони, когда Николай Иванович нас окликнул: «Вот он, попался!» На крючке висела рыба темно-серебристого цвета, вдвое крупнее пойманных карасей и безглазая. На положенном месте были заметны впадины, словно глаза удалили, и неглубокие ямки заросли плотным, как крышки жабер, костным покровом.

Даже и единичный урод в живой природе всегда у людей возбуждал любопытство, тут же была, как сказал бы ученый, популяция животных с уродством, передающимся по наследству…

Часов с девяти на хлебный мякиш стали дружно идти незрячие караси разных размеров — больше ладони и в половину ее. Вынули верши — их туда на приманку из хлебных корок тоже набилось изрядно. В полдень мы сели на бережку — как следует рассмотреть весь улов.

Первые наблюдения: не попалось ни единого красного карася ни в вершу, ни на крючки. И это было обычным. Никто не знает, есть ли они в пруду, хотя все помнят: красных карасей выпускали. Ловятся караси белые (научное название: карась серебряный). Эта братия в нашем улове не была одинаковой — различались размером, окраской, не всё однозначно было с глазами.

Обычный нормальный карась имел глаза плоские. У половины примерно глаза были выпуклые, как у лягушек. Незрячие были все одинаковы. Но попались два экземпляра карасей одноглазых (ловили таких и раньше) — один («лягушачий») глаз есть, другого нет. Все безглазые караси имели окраску более темную, чем обычные.

Поснимали мы карасей так и сяк. (На публикуемом снимке справа — обычный карась, в середине — с выпуклым глазом, слева — безглазый.)

Провели мы на месте анатомирование — под жаберной крышкой глаза не оказалось. И, не мешкая, стали собираться в Москву. Улов «для сковороды», чтобы в жаркий день не испортился, Сергей Дмитриевич переложил крапивой, побрызгал водой. А пяток карасей характерных поместили мы в формалин, важно было диковину показать рыбоводам-специалистам.

* * *

Мой подарок озадачил ученых несильно, хотя любопытство было всеобщим. «Ну-ка… Да, действительно совершенно безглазые… ну что же — типичные фенодевианты», — сказал генетик.

Прежде чем объяснить мудреное слово «фенодевианты» — немного общеизвестного о карасях. Все знают: карась хорош жаренный в сметане! «Уху из карасей варить не следует — пахнет тиной», — писал знаток рыб России зоолог Леонид Павлович Сабанеев. Карась действительно «тинная рыба» — живет в заросших озерах, пойменных бочагах, торфяных ямах, однажды я обнаружил карасиков даже в неглубоком колодце — икру, как видно, занесли утки.

Чем хуже заглохший, «заросший» водоем для других рыб, тем лучше он для выносливых карасей, писал Сабанеев.

Караси бывают двух видов: золотые, почти круглые, похожие на тяжелые слитки меди, и серебряные, называемые иногда карасями речными. У этих тело более удлиненное, они меньше, чем золотые, любят копаться в иле, они подвижнее золотых и, что особенно важно отметить в этой беседе, необычно разнообразны по форме. В двух расположенных рядом озерах живут иногда заметно отличные друг от друга серебряные караси. Объяснений этому много — неодинаковые водоемы, неодинаковая пища в них. Однако гораздо важнее другое: серебряные караси легко скрещиваются с другими рыбами: с линями, сазанами и карпами, например, а также с красными карасями. Мало того, серебряный карась зачастую размножается однополым путем — в водоеме живут только самки. Икра оплодотворяется молоками рыбы иного вида, но слиянье половых тел при этом не происходит. Отцовская линия в развитии плода отсутствует — из икры появляются только однополые самки.

Причуды наследственности, нестабильный генетический механизм серебряного карася дает не только вариации по окраске и форме, но также всякого рода резкие уклонения от формы, иначе говоря, уродства: изменение плавников, глаз, чешуи. В различной мере уклонения эти свойственны многим рыбам.

У серебряного карася они встречаются чаще. Не случайно именно серебряный карась является родоначальником разнообразных золотых рыбок.

Тысячу лет назад китайцы, заметив частые уродства серебряного карася, стали намеренно их культивировать и вывели рыбок, передающих уродства свои наследству. Пучеглазые телескопы и фантастические вуалехвосты с громадными плавниками, рыбки ярко-красного, черного или пестро-мраморного цвета — не более чем уродцы серебряного карася, продукты прихоти человека. Эти жители аквариумов и небольших бассейнов в дикой природе, если их выпустить, неизбежно и быстро погибнут. Сама природа, порождая уродства, как правило, не даем им развиться в потомствах, безжалостно выбраковывает. В популяциях карасей, живущих нередко там, где «бракеры» — хищные рыбы — отсутствуют, уродства сохраняются относительно долго. Причем условия водоема провоцируют эти уродства. Недостаток пищи, теснота, ведущая к близкородственному скрещиванию, вызывают наследственные «уклонения». Подобная «игра генов», не поддающаяся исследованию на основе строгих законов, открытых Менделем, озадачивает генетиков. Животных из этого ряда они называют фенодевиантами.

Бабынинские караси относятся к этому феномену.

Можно предположить, как появилось безглазие. У карасиков, пущенных в пруд, генетическая предрасположенность к уродству была.

Скученность в маленьком водоеме привела к имбридингу (близкородственному скрещиванию), и, как следствие этого, пробудились «дремавшие» гены — появилось потомство с хорошо заметным поражающим нас уродством: безглазые, одноглазые, пучеглазые караси. Любопытно, в шести других, больших по размеру, прудах возле деревни С. незрячие караси не встречаются.

А как же жить-то без глаз? Человека, получающего восемьдесят процентов информации из окружающего мира с помощью зрения, феномен бабынинских карасей поражает. Но вспомним, как живут караси. Копание в иле хорошего зрения и не требует, важнее чувствительный нос, обоняние. Обоняние у рыбы незрячей, компенсируя зрение, развивается хорошо. И потом бабынинские безглазые караси заметно жизнеспособней обычных. Будь в воде хищники — окуни или щуки, — незрячим пришлось бы плохо. Но хищников в маленьком прудике нет. Создались условия для процветания, пусть временного, организмов уродливых.

Такие вот размышления вызывают бабынинские караси. Спасибо Сергею Дмитриевичу Абрамову, известившему нас о необычном явлении в жизни природы.

_{Фото автора. 6 июля 1985 г.}

Городские квартиранты

(Окно в природу)

Этого рыжего соколка в разных местах Европы зовут по-разному: мышеловка, боривитер, пустельга. В старину его звали еще трясулька. Все, кто видел, как птица, чуть трепеща крыльями, «ложится» на ветер и зависает в одной точке над полем, уловит в этих названиях смысл.

Пустельгой соколок на Руси прозван за пристрастие ловить мышей («пустое дело, ловчую птицу из этого сокола вынянчить невозможно»).

Это действительно прирожденный мышелов, хотя ловит он также суслят, хомячат, ящериц, жуков и даже дождевых червяков («видели, ходит за плугом вместе с грачами»).

Охотник пустельга — неустанный. В день десять — пятнадцать мышей — обычная для нее норма. В «мышиные» годы ловит пустельга за день до трех десятков полевок, прекращая охоту лишь в сумерки, когда на вахту над полем заступают ее конкуренты — совы. Нетрудно представить, как велика польза от этой птицы, как много хлеба помогает она сберечь. И потому традиционны ее хорошие отношения с человеком. Пустельга не боязлива.

Изредка прямо над головой удается увидеть ее подсвеченный солнцем веер из перьев. Обеспокоенная, она лишь чуть отлетает, отступает на ветру и вновь зависает, обшаривая глазами землю. Заметив мышь, пустельга парашютирует на крыльях, а у самой земли камнем падает вниз. И вот уже села в сторонке, аккуратно закусывает либо понесла добычу припрятать.

Встречается пустельга повсеместно от южных степей до Финляндии, но чаще эту «висящую в воздухе птицу» встречаем мы в лесостепи, где много корма на открытых пространствах и есть места для гнездовий. Строитель пустельга никудышный. Занимает пустующие сорочьи и грачиные гнезда, а иногда с боем выдворяет из них хозяев. Но всюду, где есть возможность, предпочитает селиться в каменных щелях — на башнях, на старых церквах, на высоких постройках, а также в обширных дуплах деревьев.

Терпимость к присутствию человека, пожалуй, даже доверчивость сделали эту птицу в некоторых местах почти городской жительницей — охотно селится на высоких домах.

Нынешние многоэтажные корпуса, глядящие окнами в поле, повсеместно пустельгу привлекают. О гнездах и даже колониях соколов сообщают из Варшавы, Мюнхена, Лондона, Ленинграда, Полтавы. Птицы селятся в чердачных вентиляционных проходах, во всякой удобной щели, даже и на балконах, доставляя людям редкое зрелище — наблюдать за развитием соколиной семьи. Отмечены гнездовья пустельги в окраинных кварталах Москвы. И целая колония соколов устойчиво вот уже несколько лет держится в Зеленограде. Этот город-сад, окруженный полями, не случайно понравился пустельге: укромные места для кладки яиц в домах-башнях соседствуют с угодьями для охоты. Загнездилась сначала парочка соколов (1980 год). Потом две пары. В этом году на заметке пять гнезд, расположенных поблизости друг от друга, — все в вентиляционных чердачных щелях домов.

На днях с оператором телевидения мы четыре часа просидели на чердаке, с расстояния в один метр наблюдая за жизнью гнезда… Четыре птенца-пуховичка дремали на кирпичах, тесно прижавшись друг к другу.

Родители, подавая крики тревоги, мелькали в светлом проеме стены. Наконец мать, успокоившись, села на краешек ниши, черным внимательным глазом изучила нас, сидящих рядом с гнездом, потом, поворачивая голову туда и сюда, осмотрела птенцов и, убедившись в их невредимости, стала поправлять оперение, а потом даже малость и задремала. Разбудил ее крик прилетевшего папы. Он был с добычей, и самка слетела ее принять. Мы настроили камеры, ожидая появления матери с мышью. Но она явилась с пушком на клюве — принесенную мышь съела сама.

Еще в момент ухаживания соколок преподносит подруге мышей, доказывая способность прокормить все семейство. Только после этого происходит спаривание. Сидя на яйцах, самка отлетает лишь поразмяться. Корм приносит самец. Но отдает его появившимся малышам только самка. Ей одной понятно, когда и как кормить малышей.

Вот, оглядев внимательно птенцов, мать нашла, что пора бы им подкрепиться. Не дожидаясь появления супруга, она обратилась к запасам. У нас на глазах из щели между кирпичами был извлечен закоченевший вчерашний мышонок. Придерживая еду лапой, мать прямо-таки изящно отделила каждому из птенцов по кусочку. Один из них был активней других. Получив порцию, он запросил добавки.

Мать внимательно на него посмотрела и добавила.

Четыре часа сиденья на чердаке без дела порядком бы утомили. Но тут мы не заметили, как пролетело время. Птенцы, просыпаясь, следили за летавшими мухами, пытались их даже ловить. Врожденная способность блюсти чистоту заставляла их время от времени выдвигаться на край гнезда и выстреливать в небо Зеленограда белую пульку. Гнездо, однако, было не слишком опрятным. Птенцы сидели просто на кирпичах, без всякой подстилки. Кругом лежали клочья мышиных шкурок, кости, хвосты.

В щели мы обнаружили еще одну припасенную мышь.

Уже в сумерках, пятясь, мы удалились вглубь чердака. Пустельга-мама проводила нас внимательным взглядом и осталась на месте. Отец в это время покрикивал где-то над крышей, извещая о принесенной добыче.

Зеленоградцы гордятся доверием соколов. Тут создана самодеятельная орнитологическая служба, опекающая птиц. Возглавляют ее рабочие одного из предприятий Владимир Климов и его мать Людмила Васильевна. Они наблюдают за жизнью доверчивых поселенцев, кольцуют птенцов. Кольцевание помогло установить: зимовавшие где-то пустельги возвращаются на полюбившиеся городские квартиры.

_{Фото автора. 14 июля 1985 г.}

Жил-был у дедушки беленький козлик

(Окно в природу)

В этой истории волк не участвует. Речь пойдет лишь о дедушке и о козлике. Точнее, о козлах.

Пострашнее волка бывают болезни. И одна из них, серьезная, посетила столяра Петрова Николая Павловича, живущего в городе Сходня. Врачи сказали: операция! Но один из них, старичок, возразил: не спешите, попробуйте регулярно пить козье молоко, знаю случаи — помогало. Так, Николай Павлович с лечебной целью завел козу. И, как показало время, не прогадал. Поздоровел. И вся семья его — бабушка, дочка и внучка — оценили достоинства молока. У козы появились козлятки. Их тоже оставили. И теперь у Петровых три взрослые козы, три молодые и среднего возраста и козлик Февраль.

Встретил я Николая Павловича на лужке, сидел он на раскладном стульчике в окружении своих любимцев. У столяра строгое расписание: два часа пастьбы утром, два — после обеда. Три раза в день — дойка. Девять литров молока ежедневно. «Три литра — себе. А шесть разбирают соседи для ребятишек. Очередь — список составили».

Всё показал мне Николай Павлович — как доят коз, как кормят, почему послушно они следуют за ним через мост ко двору, какие характеры у его Марты, Белки и Розы, сколько сена и сколько веников готовит на зиму и сколько семей получают желанное молоко. Я тоже в разговоре припомнил: многие в нашем селе во время войны при крайне скудном, почти бесхлебном питании выжили благодаря козам.

Уже после беседы с Николаем Павловичем заглянул я в пожелтевшие книги-справочники, где козьему молоку пропеты хвалебные гимны. «Целебный продукт… Только козье молоко может быть для ребенка полноценным заменителем молока материнского». Приводятся в книге состав молока, богатство его витаминами и минеральными солями, его особая мелкая структура жира, хорошо усвояемого. Было, оказывается, в России в начале века общество козоводов, были лечебницы, где детей выхаживали козьим молоком. В Швейцарии был (может быть, есть и сейчас) санаторий, где людей ставили на ноги без лекарств, горным воздухом и козьим молоком. Приводятся данные также об устойчивости самих коз к различным заболеваниям. Так, например, козы почти не болеют туберкулезом. Во Франции во время эпидемии чумы у скота не пострадали только козы, то же самое отмечено было и на Кавказе.

Еще одно важное по нынешним временам у козы преимущество. Прокормить ее можно там, где корове не прокормиться. Даже на лужке, на приколе, она будет сыта. И на зиму ей надо не бог весть сколько — немного веточных веников, пудов десять — пятнадцать сена, отходы с кухни и со стола.

В пище, которую мы потребляем, самый ценный продукт — молоко. И, конечно, не надо доказывать, что молоко, полученное от собственной козы или коровы, ценнее «треугольного, пакетного», как назвал его Николай Павлович. Корову в личном хозяйстве завести сегодня решится не всякий, хотя те, кто завел, не жалеют. А коза придется ко двору многим.

Маленький разговор о козе — напоминание: она существует не только в сказках.

_{Фото автора. 21 июля 1985 г.}

Чувство дома

(Окно в природу)

Было время майских жуков. Перед самым закатом солнца мы шли по опушке и вдруг увидели парочку кабанов. Две любопытные морды были обращены в нашу сторону. Мы замерли, ожидая, что свиньи нырнут в орешник. Но звери подпустили к себе вплотную, не проявляя ни малейшего беспокойства. И тут мы увидели: кабаны гуляли в человеческом обществе — на пенечке, опираясь на палку, сидел лесник. Оказалось, два кабана целый день странствовали в лесах и теперь возвращались домой — лесник вышел их встретить…

Кордон Борщевня стоит близ Оки. Во время весенних разливов из окошка кордона видно море воды. Позапрошлой весной на маленьком — пять на пять шагов — островке лесник в бинокль увидел двух крошечных кабанят. Едва рожденные, они застигнуты были стихией.

Лесник успел добраться на островок до того, как вода его скрыла, и принес домой двух полосатеньких поросяток. Каждый был с рукавицу. Молоком из соски, кашей и молодой крапивой сироты были вскормлены и стали расти здоровыми, крепкими кабанами, получившими имена Чуша и Хрюша.

Лесник мудро решил не делать из зверей пленников. Лес — рядом, ворота в загоне открыты — выбирай себе жизнь по душе. Свободу кабаны оценили — каждое утро трусцой выбегали из загородки и исчезали в лесу. Но к вечеру той же легкой трусцой они возвращались в загон, давали себя почесать, поласкать, принимали подсоленное угощенье. Постепенно радиус странствий Чуши и Хрюши стал расширяться. Их видели в двенадцати километрах от кордона.

Несомненно, они встречали в лесу сородичей и могли бы пристать к какой-нибудь группе. Но нет, близко к сумеркам брат и сестра неизменно появлялись возле кордона и под громкий собачий лай пробегали в открытый загон.

Собак на кордоне у лесника Бруцкуса две. Овчарка, находящая нетерпимым присутствие кабанов во дворе, и маленькая дворняжка, у которой с кабанами возникла — не разлей вода — дружба. Собака покровительствовала поросятам, пока они были малютками. Потом кабаны стали больше своего покровителя, но привязанность не угасла. Три друга вместе шастали по лесам. Был случай — собака спасла кабанов. Они попали в загон к охотникам. Но выстрел не прогремел: «Это ж кабаны Бруцкуса!» — понял, увидев собаку, стрелок.

Можно только предполагать, в каком положении оказывалась собака, когда трое друзей попадали в суровое общество диких сородичей Чуши и Хрюши. Гостеприимства наверняка не было. Собака в лесу для всех животных — существо нежеланное. И лесник, к великому огорченью дворняжки, посадил ее на цепочку. Вся радость жизни теперь для собаки сводилась к ожиданью друзей. И они возвращались. Если бы у дворняжки были часы, она могла бы их проверять — в восемь вечера раздавалось приветственное похрюкивание.

Из лесу кабаны приносили запах болот, запах общенья с родней. Что мешало двум кабанам однажды остаться на ночь в лесу в компании себе подобных? Почему стремились они на кордон, где лают собаки, трещит мотоцикл и пахнет дымом из печки, сложенной во дворе?

Есть такое понятие «чувство дома». Оно свойственно человеку, оно свойственно и животным. Это чувство заставляет голубей возвращаться на голубятню с громаднейших расстояний. Известны поражающие воображение случаи, когда собаки, увезенные на сотни километров, находили дорогу домой. Еще больше прославились этим кошки. Сотни километров, лабиринты городских улиц, потоки транспорта на дорогах, множество разных препятствий — и все-таки кошка вдруг оказывалась на пороге родного дома, повергая в изумление и смущенье хозяев. Какой компас, какие силы ведут животных? Удовлетворительного ответа на этот вопрос пока что не существует.

Чувство дома… Немаленькое, сильное чувство. Оно знакомо многим из странников, не покинуло это чувство и двух кабанов, выраставших рядом с курами и собаками. Соблазны полной свободы, возможно, одержат над чувствами верх (и это было бы самым хорошим концом в истории с кабанами), пока же Чуша и Хрюша каждый вечер приходят из леса домой.

_{Фото автора. 11 августа 1985 г.}

Журавлиный характер

(Окно в природу)

В дикой природе подобная сцена немыслима — журавли пугливы и осторожны. Только редкие наблюдатели знают, как эти птицы весной танцуют, как играют, подбрасывая вверх палочку и делая выпады клювом…

Журавлей с поврежденными крыльями, случалось, приносили на птичий двор. И тут среди уток, кур, гусей и индюшек журавль характером выделяется. Довольно быстро он привыкает к неволе. И сразу становится высшим авторитетом. Он силен. И никому не позволит себя обижать. В природе журавль не боится лисицы, отгоняет ее от гнезда, пуская в ход сильные крылья и клюв. На птичьем дворе эту силу чувствуют все. Но взрослый журавль не драчлив. Он полон достоинства. Движения его уверенны, несуетливы. Нередко он выступает третейским судьей в потасовках между петухами. Возле него находят защиту те, кто слабее. Журавль — хороший, неутомимый ходок, и, если двери птичника не закрыты, он выходит пройтись по деревне, не страшась никого. Так рассказывают те, кто наблюдал эту птицу в неволе.

Уникальная возможность наблюдать, изучать и даже разводить журавлей появилась с созданием специального питомника на усадьбе Окского заповедника. Сейчас тут полсотни птиц — старых и молодых. И, самое главное, — разных видов. Большинство из нас знают серого журавля. Но есть еще степной журавль красавка.

Есть гнездящийся в Якутии черный журавль. Есть африканские венценосные журавли, белые журавли нашей тундры — стерхи, африканские красавки, канадские и японские журавли. Все эти птицы становятся исключительно редкими. Все труднее им выживать. Питомник поможет лучше их изучить, нащупать разумные меры помощи журавлям.

Тут, в питомнике, как на ладони, видовое поведение журавлей. Пищевые пристрастия, способ охоты, звуковое оповещение в паре и в стае, родительское прилежание — все это важно для орнитологов.

На этом снимке — рабочий момент подготовки программы «В мире животных». Кинооператор Сергей Урусов и звукооператор Леонид Чиннов — лицом к лицу с журавлями.

Ситуация тут особая. Подростки черных журавлей Мцыри, Арап и Мавр переживают пору, когда любопытство крайне обострено. Снимая птиц, мы соблазняли их мышью, жуками, ужом.

Было видно: журавли к подобным встречам готовы — наследственность пробуждалась в них очень наглядно. Но в каждом случае все осторожно, осмотрительно изучалось — к мыши были приставлены сразу три клюва, ужака смелый Мавр схватил и подбросил вверх, как веревочку. С большим вниманием журавли осмотрели и клюнули ножик, ключи, кассету с пленкой, которые я положил на виду. Оператор все это снимал. А когда пленка кончилась и Сергей с кинокамерой замер, журавли подошли к людям вплотную, чтобы клюнуть блестевшие кнопки магнитофона, объектив, часы на руке… Так познается мир.

_{Фото автора. 18 августа 1985 г.}

Приют в Абакане

(Окно в природу)

2 июня ночью у таежной станции Косьпа сбило лосиху. Обходчик нашел ее мертвой. Рядом лежал лосенок. Обходчик накрыл его телогрейкой и поспешил на станцию сообщить: так, мол, и так. Судьбу малыша решил чей-то мудрый совет послать телеграмму в Абакан, в зоопарк, Мыльцеву. Через десять часов Иван Дмитриевич Мыльцев уже был на станции Косьпа…

Найденыша сразу же поместили в загон к корове Юльке. Та как будто и не заметила, что в вымя ей тычется не приемный теленок, а маленький лось. Юлька служит кормилицей всем, кто нуждается в молоке, — телятам, оленятам, лосятам и верблюжонку.

Абаканский зоопарк хорошо известен в Сибири. Из разных мест идут сюда телеграммы с предложением подарить медвежонка, орла, рысь, куницу, волчонка. Получив телеграмму, Иван Дмитриевич выезжает немедленно и привозит зверей, разными судьбами оказавшихся у человека. Маралуха Идра, отбившись от матери, оказалась в стаде телят — пастух заметил ее уже на подходе к деревне. Громадный белый медведь, выросший в зоопарке, был привезен сюда медвежонком с перебитой и отмороженной лапой — попал в песцовый капкан. Волчонка доставил из тайги летчик…

В биографии каждого из животных есть что-нибудь необычное. Двух зрелых львов подарила зоопарку дрессировщица Ирина Бугримова. Тувинцы подарили белого верблюжонка и яка.

Я был в зоопарке летом и радовался всему, что видел. Зверям тут просторно. Они накормлены и ухожены. У многих росло потомство — первый признак здоровой, благополучной жизни. Кроме сибирских аборигенов, живут тут павлины, обезьяны, цесарки — всего более восьмидесяти разных животных. Львы после цирковой славы обрели тут возможность тихой семейной жизни и нарожали целую кучу львят. Словом, зоопарк как зоопарк, с той лишь особенностью, что это единственный зоопарк во всей Восточной Сибири, что он не стоит государству ни единой копейки и что лишь два человека его обслуживают — директор Мыльцев Иван Дмитриевич и работница Любовь Тимофеевна Назарова, горячо любящие своих питомцев.

Историю зоопарка невозможно рассказать, не коснувшись предприятия, при котором его создали. Название ему — мясокомбинат. Специфическое производство. И было оно до крайности запущенным и отсталым. Во время войны работали тут женщины и подростки. И позже многие годы комбинат представлял собою, как говорили тут, в Абакане, «гиблое место». Во дворе — зловонная жижа, без сапог не пройти.

Машину директора с территории вытаскивал трактор. Директора менялись тут за год два-три раза, рабочие не задерживались более года. Это был проходной двор, который обходили, зажимая нос, и который приносил ежегодно девять миллионов убытков.

Александр Сергеевич Кардаш, в прошлом комсомольский и партийный работник, не стал возражать, когда «гиблое место» досталось для руководства ему. Большой жизненный опыт позволял надеяться если не на успех, то хотя бы на приведение производства в божеский вид. «То, что тут я увидел, было хуже моих ожиданий, — рассказал мне директор. — Горы отбросов, зловонье. Картину дополняла расположенная рядом городская свалка. Ну и «специфика», о которой я много слышал, бросалась в глаза немедленно.

Нет производства трудней, чем это. «Сырье» тут живое. Это ведь не дерево, не металл. «Сырье» возбужденно блеет, мычит… И кто-то должен регулярно, день за днем выполнять работу, приятной которую не назовешь. Побывав в цехах, я вышел с головной болью. Случилось в тот же день, уличил в воровстве одного из рабочих.

А он спокойно мне говорит: «Я, что же, за сто шестьдесят буду тут превращаться в животное?»

Было это в 1964 году. Новый директор начал с приведения в порядок территории, с авралов, какие объявляются капитанами на попавших в бедствие кораблях. Это мало кому понравилось. Но директор наравне со всеми, с лопатой в руках выходил чистить запущенную территорию, и вот появился на ней асфальт, появился первый цветник.

На субботники стали выходить уже охотно, видя, как «постылое место» обретает привлекательный вид.

В Абаканском горисполкоме Александр Сергеевич попросил: «Отдайте нам свалку…» Сегодня все уже позабыли, что свалка существовала, что ходили когда-то по двору не иначе как в резиновых сапогах. Десять гектаров великолепного парка окружают мясокомбинат. И это не просто зеленая территория. Это, как сказали бы специалисты, дендрарий, где можно увидеть едва ли не все породы деревьев, растущих в нашей стране, — от дальневосточной тайги до кавказских субтропиков и Прибалтики. Все высажено тут руками самих рабочих. На территории парка разбиты громадные цветники, построены две теплицы. Для свадеб и всяких иных торжеств за цветами абаканцы едут теперь на мясокомбинат. Главное же в том, что рабочие прямо с порога своего производства попадают в мир, дающий покой и отдых.

— Ну а зоопарк… — Тут ведь попали в самую точку…

— Согласен, в точку, — улыбается Александр Сергеевич. — Тут были как-то психологи. Они ведь своими словами все называют. Найден, говорят, психологический компенсатор для людей, занятых специфически трудной работой. И это правда, искал я этот компенсатор. Автомобили собирать на конвейере и то считается делом, изнуряющим психику, а тут конвейер куда более трудный.

Однажды, проходя в перерыв по одному из цехов, заметил директор оживленную группу рабочих. Подошел ближе — рассматривают рыбок в аквариуме. Выяснилось, аквариум принес в цех рабочий Иван Дмитриевич Мыльцев.

— Разыскал я Мыльцева. Еле сдерживая волнение, говорю: а на большее ты способен? Да, говорит, могу попугайчиков развести…

С рыбок, с шести волнистых попугайчиков и белой полярной совы начался этот знаменитый теперь зоопарк. По областному радио Александр Сергеевич попросил приносить в парк животных, случайно попавших в руки. Иван Дмитриевич Мыльцев был готовым директором для зоопарка. А шефами стали все цехи комбината.

Дружно сделаны были клетки, загоны, хорошо спланирована территория зоопарка. На корм хищникам пошли отходы производства. Для копытных сено заготавливают в тайге на субботниках.

Парк, заселенный животными, оказался целительным местом, возвращающим людям на этом особенном производстве душевное равновесие. У каждого из рабочих есть в этом парке свои любимцы. Сюда бегут не только в обеденный перерыв, сюда приходят и после работы, приводят детей, знакомых, приезжих родственников. Парк с животными сделался гордостью комбината. Для всего Абакана и прилегающих к городу поселков и деревень зоопарк стал самым примечательным местом. «Двести тысяч посетителей ежегодно!» — с гордостью говорит нашедший вдруг жизненное призвание Иван Дмитриевич Мыльцев.

Ну а что комбинат, как идут дела производства? Производство в полном порядке! Некогда «гиблое место» стало образцовым в Российской республике производством — механизированным, оснащенным автоматическими линиями. Более половины продукции уходит отсюда со знаком высшего качества. Дававший девять миллионов убытка, комбинат дает сейчас двенадцать миллионов прибыли в год. Множество всяких знаков отличия присуждается ежегодно этому предприятию — грамоты, переходящие знамена и премии. Тут прекратилась текучесть рабочих — трудиться на комбинате стало почетно. Для матерей здесь нет проблемы детского сада. Тут лучший в Абакане коллектив художественной самодеятельности, лучшая сандружина, образцовый пионерский лагерь.

Обед в хорошей столовой тут стоит 25 копеек (в ночную смену питание бесплатное). В Абакан приезжают учиться работники сотен других комбинатов страны. Директор Александр Сергеевич Кардаш встречает гостей у ворот неизменным вопросом:

— Вы чувствуете какой-нибудь запах?

— Да, пахнет цветами…

— Спасибо, это похвала всем, кого вы тут встретите…

Особого разговора заслуживают «секреты» Александра Сергеевича, круто в гору повернувшего дело и жизнь людей, занятых этим особо непростым делом. Но, конечно, никакой волшебной палочки в кармане у этого человека нет. Опыт жизни, энергия, ответственность, любовь к людям, требовательность, справедливость и чувство долга — этими понятными и простыми словами все объясняется.

…Мы наблюдали с Александром Сергеевичем, как поили в зоопарке лосенка и верблюжонка. Сзади нас толпились мальчишки-экскурсанты из абаканской школы.

— Во, у верблюда два горба, потому что жизнь — борьба! — крикнул один озорник.

Александр Сергеевич дотянулся рукой до мальчишеской головы, потрепал волосы:

— Верно, внук. В жизни без труда, без борьбы ничего не бывает.

_{Фото автора. 25 августа 1985 г.}

Три минуты из из жизни…

(Окно в природу)

Три минуты из жизни котенка. Почти детективная повесть…

Жил котенок во дворе в загородке с мамой, опытной, в возрасте, кошкой. Я открыл калитку, и мама решила: пора! Пора чаду увидеть мир. На пороге калитки котенок увидел жука. Ужас, великий ужас отразился в маленьком теле: спину выгнул, хвостик поджал, глаза расширены. Глянул на мать — она сидит холодно-невозмутимая, неподвижная: «Эка невидаль — жук!»

И котенок сразу же осмелел. При виде утят в нем пробудился охотник. Лег котенок на брюхо. Чуть пошевеливая хвостом и не спуская горящих глазенок с утят, пополз он к добыче. Утята, пища, потеснились. И охотник сразу же понял: его боятся. Он тигром рванулся вперед. Но утята уже имели жизненный опыт. Жалобно призывая несуществующую маму (утята инкубаторские), беженцы устремились к собачьей будке — тут, по всему судя, они находили уже убежище.

И защита не заставила себя ждать. Лохматый пес Тобик, лежавший за будкой на солнышке и вполглаза наблюдавший за жизнью двора, вскочил. Гремя цепью, он кинулся на обидчика. Привязь не дала ему развернуться как следует, котенок пружиной взлетел на плетень и выше — на кол.

Утята между тем цепочкой направились к яме с водой. Пес улегся на любимое место за будкой. Невозмутимо на прежнем месте сидела кошка. Она все видела, но даже не шевельнулась, чтобы как-нибудь повлиять на события.

Строгая поза многоопытной матери говорила: «Ну вот — это жизнь. Будешь знать, кто есть кто».

_{Фото автора. 31 августа 1985 г.}

Свидание на острове

(Окно в природу)

6 августа рыболовы, проплывавшие по озеру Балоховскому на Карельском перешейке, поначалу решили: один из маленьких островов облюбовала подгулявшая компания — дикие крики, кто-то там даже залез на сосну. Подплыв поближе, рыбаки пришли в изумление: на сосне сидела черная обезьяна, а возле лодки резвились еще не менее трех…

С 1972 года Институт физиологии в Колтушах вывозит летом обезьян на озерные острова. Суть экспедиций: наблюдать животных в условиях, приближенных к природным. В этом году выезд не состоялся, но киногруппу «В мире животных» приняли в Колтушах: «Сделаем однодневную вылазку в лес. Вы снимайте, а у нас свои интересы…»

И вот по озеру движутся лодки. В клетках на них четыре шимпанзе — братья Малыш и Чингиз и две взрослые обезьяны. Маленький островок. Клетки открыты. И обезьяны смело ступают на пропахший смолою, прокаленный солнцем клочок земли.

Обезьяны помнят такие же вылазки прошлых лет. Сначала осторожное обследование — нет ли опасности! Осмотрены камни, деревья, кострище, заросли тростника, муравейник. Сильва нашла пустую бутылку и, умело наполнив ее водой, из горлышка пьет. Читу привлек ольшаник — покачавшись на ветках, она с аппетитом принялась уплетать ольховые листья. Ее примеру последовала вся компания.

Потом едоки принялись за сосновую заболонь, пожевали травы. Потом обнаружены были в моем кармане конфеты…

Через час примерно оператор, летавший по острову с камерой быстрее, чем обезьяны, в изнеможении сел на камень передохнуть. Заметив, что камеры выпущена из рук, Чита сейчас же захотела проделать с ней то же самое, что делал и оператор.

Молодые — Чингиз и Малыш — нуждались в движении. Они взлетали на ветки и, как на огромных пружинах, спускались вниз. Потом они взяли в оборот лодку и так ее раскачали, что судно отчалило от камней. Пулей слетели два шалуна на берег, с любопытством наблюдая за лодкой.

Как подобает детям, два брата легко переключались с одного занятия на другое. Им показалось забавным побросаться пучками сена. Потом ведущему программы «В мире животных» они предложили возню, в которой партнера полагалось слегка покусывать. Признаюсь, я чувствовал себя неуютно, ощущая, как на руке смыкаются челюсти семилетнего шалуна.

Леонид Александрович Фирсов и его помощница Алевтина Смирнова, наблюдая возню обезьян, видели много для себя важного, такого, что не увидишь в вольере… Братья Чингиз и Малыш, в порядке эксперимента, от родителей были взяты сразу после рожденья и до года воспитывались в человеческом доме. Они знали соску, пеленки, манную кашу, ласку. Возвращение их через год «в коллектив» оказалось проблемой. Но именно это было как раз интересно.

«Инфантильны…» — говорит Фирсов, наблюдая подростков.

Делаем маленький эксперимент. Я забираюсь в воду и на заостренной палке оставляю висеть апельсин. Задача предназначена для Чингиза. В воду он не пойдет, но есть еще палки… Попавшая под руку палка оказалась слишком короткой. И желание овладеть апельсином у нас на глазах увядает.

Сильва, внимание которой было теперь привлечено к лакомству, задачу решает уверенно, быстро. Она появляется с удилищем. Четверть минуты — и апельсин ловко выужен из воды…

Три часа мы обретались на острове. Пленка в камерах кончилась, но уплывать не хотелось.

Наигравшись, обезьяны, кажется, позабыли о нашем существовании. Сильва, достроив гнездо, уселась в нем на ночлег. Чита занялась муравейником, а братья-подростки снова вернулись к лодке. Но уплывать «робинзоны» с острова явно не собирались. Большого труда, с мобилизацией всего запаса конфет, стоило заманить их в клетки.

В полночь вернулись мы в Колтуши. Радостным воплем встретила вся родня появление Читы, Сильвы и двух сорванцов — объятия, дружелюбные жесты… У обезьян есть язык. Но тем и отличается он от человека, что на нем невозможно рассказать о том, например, где были, что видели, что пережили за день.

_{Фото автора. 8 сентября 1985 г.}

Янтарь

(Окно в природу)

После ветреной ночи мы вышли на берег Куршской косы поискать «на счастье» янтарь. И повезло — вот у меня на ладони медового цвета прозрачный камешек величиною с орех.

Янтарь относится к числу самоцветов, но камнем называют его условно. В обычной воде он тонет, в морской же — плавает. Именно море тысячи лет выносит янтарь на берег. И самый древний способ его добычи — сбор у кромки воды.

Сборщики янтаря знают: искать его надо после хорошей бури. Вода будоражит морское дно, вымывает куски янтаря, мелкие и большие. Подобно редким золотым самородкам, есть находки весом до десяти — двенадцати килограммов. Большие бури в Прибалтике называют «янтарными». Одна из них в 1862 году сразу выбросила на берег около двух тонн самоцветного камня.

Интерес к янтарю восходит к заре человечества — на древнейших стоянках людей постоянно находят украшения и амулеты из янтаря. В разное время к янтарю относились по-разному. Древние прибалтийские жители использовали его как топливо, потом наступило время, когда «морской камень» ценился по весу золота. Три с половиной тысячелетия назад украшения из янтаря носили египетские жрецы и фараоны. Позже янтарь из Прибалтики стал расходиться по всему свету. Торговые пути, по которым его везли, назывались «янтарными».

Ценился янтарь как украшение и как лечебное средство. (По-литовски «гинтарис» значит «защищающий от болезней». Современные исследования подтвердили целебные свойства янтаря.)

Сбор янтаря на берегах Балтики всегда держался под строгим контролем. «До 1828 года в Кенигсберге был штатный палач, исполнявший смертные приговоры за самовольный сбор янтаря». Янтарь в цене и поныне — украшения из него, бытовые поделки и произведения искусства пользуются неизменным, устойчивым спросом. И море продолжает дарить этот камень. Подсчитано, в среднем за год балтийские воды вымывают со дна 36–38 тонн янтаря. Всего же за многие годы море отдало берегу примерно 125 тысяч тонн окаменевшей смолы.

Долгое время природа янтаря была неизвестной. Древние полагали, что это застывшая моча животных. Считали также, что это продукт жизнедеятельности лесных муравьев; окаменевший мед; вещество, «образованное солнцем из морской пены»; некое выделение китов, подобное амбре; нефтяное образование… Во времена Ломоносова шли еще споры на этот счет. Но сам ученый уже твердо знал и писал об этом: янтарь — окаменевшая смола древних деревьев. Стоит янтарь подогреть, как почувствуешь характерный запах сосновой смолы. (В церквах Руси янтарь применяли для благовоний и называли «морским ладаном».) Современный анализ показал: окаменевшая смола содержит сорок сложных органических соединений, в основе которых лежат углерод, кислород, водород.

Янтарь проницаем для газов и жидкостей. Кипяченьем в льняном и сурепном масле повышали прозрачность камня — жидкость вытесняла пузырьки воздуха. Электричество янтарь не проводит, но сам его возбуждает. В этом легко убедиться, если потереть кусочек смолы о суконный лоскут. Древние греки называли янтарь электроном. Из прозрачных кусков янтаря, было время, изготовляли очки, оптические призмы, увеличительные стекла.

Сегодня янтарь используют исключительно как украшение. В дело идут его природные формы, но термической обработкой форму, цвет и прозрачность древней смолы можно менять.

Эталоном ценности всегда считался цвет янтаря. В Китае и Японии когда-то высоко ценился камень вишневого цвета. Сейчас лучшим цветом считают лимонно-желтый.

* * *

Есть еще одна ценность окаменевшей смолы. В прозрачных кусках янтаря довольно часто можно увидеть замурованных насекомых — жуков, комариков, мух, стрекоз, муравьев, а также побеги и листья растений, цветочные лепестки и пыльцу, волос животных, паутину и перья птиц. Мода на такие включенья в смоле заставляла платить громадные деньги. Известна сделка: финикийский купец за «камень с мушкой» отдал 120 мечей и 40 кинжалов.

Но куда более ценными оказались включенья в смолах для познания жизни на нашей планете. Установлено: янтарь образовался сорок — пятьдесят миллионов лет назад. В то время в северной части Европы — на территории нынешних Швеции, Финляндии, Карелии и Кольского полуострова — произрастали пышные субтропические леса, состоявшие из сосен, туи, секвойи, платанов, кленов, пальм и диких бананов. Лес оплетали лианы, пестрели повсюду цветы, скакали по веткам белки. Как и нынче, стучали по древесным стволам дятлы, порхали синицы, мириады насекомых летали и ползали в жарком «янтарном лесу».

Громадные сосны — их было тут двадцать видов, — залечивая раны и трещины, обильно выделяли смолу. Она повисала на ветках большими янтарными каплями, образовывала наплывы в разломах и на коре. Насекомое, залетевшее на смолу, становилось ее пленником, бальзамировалось, замуровывалось. Было это сорок — сорок пять миллионов лет назад. Голова кружится от попытки мыслью постигнуть даль времени. Все обратилось в прах — истлели деревья «янтарного леса», стали землею плоть и кости животных.

А нежные, хрупкие существа к нам «долетели»! Как будто вчера увязла мушка в смоле — видны ее тонкие ножки, перепонки на крыльях. В янтаре сохранились даже мелкие волоски насекомых, даже тончайшая паутина и на ней паучок.

Вечная мерзлота помогла сохранить до наших дней тела мамонтов, но эти животные жили «недавно» — каких-нибудь десять — пятнадцать тысяч лет назад. Тут же сорок миллионов лет — человека на земле еще не было.

Янтарь донес к нам детали далекой, загадочной жизни, помог воссоздать облик леса, его породившего (двести разных растений!), а также мир мелких животных, в нем обитавших. Три тысячи видов членистоногих — жуков, комаров, бабочек — дошли до нас заточенными в янтаре.

Тщательное исследование показало: большинство из животных имели те же формы, что и сегодня…

Таков почтальон из далеких времен.

_{Фото из архива В. Пескова. 14 сентября 1985 г.}

Доверие

(Окно в природу)

Облик человека, запах его в наследственной памяти животных запечатлен как опасность. Все прячутся, убегают, как только услышат наши шаги. Нападать на людей решаются лишь больные старые тигры, медведь-шатун да еще крокодил, не различающий в пище — человек это или что-то другое. Не боятся людей те, кто не видел их никогда и не знает, на что способно двуногое существо.

Не боялась островная бескрылая птица дронт и поплатилась за это существованием — ни одного дронта на земле не осталось. Не боятся человека пингвины. В Антарктиде приходилось наблюдать, как издали с любопытством они бегут поглазеть на людей. Они позволяют человеку ходить внутри их колонии, и лишь прикосновение вызывает у них возражение.

Не боялись когда-то людей слоны. Но охотник с ружьем быстро их вразумил. Не боится человека сибирская птица дикуша, позволяющая ловить себя петлей на палке. И это дорого стоит доверчивой птице.

Потерянное доверие восстановить трудно, но, как показывает жизнь, вполне возможно.

Слоны в национальных парках Африки уже не убегают панически, увидев или почувствовав человека. Лебеди позволяют к себе подходить достаточно близко, и это потому только, что практически всюду эту птицу щадят. Но особенно быстро, буквально у нас на глазах во многих местах перестали человека бояться дикие утки. И это при том, что птица по-прежнему является объектом охоты.

Всюду, где утки чувствуют себя в безопасности, они позволяют подойти к ним вплотную, берут даже пищу из рук. Городские московские водоемы могут служить в этом смысле примером.

Но в последние два-три года утки безбоязненно стали селиться на деревенских прудах в Подмосковье. Уже лет двадцать хожу я в лес по деревне Картмазово. На пруду всегда видел только домашних птиц. Но вот уже третий год — дикие выводки, а этим летом — сразу четыре. Полное доверие человеку! Подплывают, стоит лишь бросить корм. А во двор, стоящий у пруда, утки ходят гуськом и кормятся с курами.

С появлением льда утки с прудов улетают. Куда? В Подмосковье есть теплые воды, на них прокормишься и в мороз. А если утки летят на юг? На пути их ведь могут встретить с ружьем.

Становятся утки жертвами доверчивости или, может быть, тонко распознают ситуацию: доверяют там, где следует доверять, и осторожны, где есть опасность? Так или иначе, доверчивых уток стало повсюду много.

_{Фото из архива В. Пескова. 21 сентября 1985 г.}

Плёс

(Проселки)

Летом 1888 года еще мало кому известный молодой пейзажист Исаак Левитан плыл по Волге из Нижнего Новгорода в поисках «источника сильных впечатлений». Художник был грустен, даже уныл — Волга вопреки ожиданию душу не задевала. И вдруг за Кинешмой взгляд живописца и его спутницы привлек маленький городок, убегавший от воды круто в гору, в зелень берез и елок. На бугре стояла бревенчатая церковка, кругом темнел отражавшийся в Волге лес. Левитан побежал к капитану:

— Что за место?

— Городок Плёс, — равнодушно сказал капитан, — точнее сказать, городишко…

Но художник уже не слушал. Городок приближался. И было в нем что-то заставлявшее поспешить.

— Сходим! — художник побежал в каюту за мольбертом и саквояжами.

Так случайно Левитан встретился с Плёсом.

Теперь, спустя без малого сотню лет, пассажиры на теплоходах заранее выходят на палубы и с нетерпением ждут… Со времен Левитана облик города мало в чем изменился. И в этом его привлекательность.

Случается, два, даже три громадных теплохода борт к борту стоят у Плёса. Местные жители растворяются в потоке приезжих. По делу прибывают сюда немногие. Главное — навестить городок, самому убедиться: справедлива ль о нем молва?

* * *

История Плёса не бездонна, но глубока. Основан он был в год Грюнвальдской битвы (1410) с назначением: оберегать границы Руси от набегов с востока. Место для рубленой крепости посланцы московского князя Василия (сына Дмитрия Донского) выбрали не случайно. На Верхней Волге это самая высокая точка. Крутизна берегов обрывалась возле воды, и с двух сторон крепость обрамляли овраги. Неприступной стояла она на мысу. Это не помешало, однако, молодому казанскому хану Махмуту Хази «сжечь Плёсо» (так изначально назван был город). Но то был всего лишь набег. Плёсо восстановился. Служил позже сборным пунктом для войска против казанских ханов. Беспокойство с востока сменилось потом нашествием с запада — в Смутное время просочилось сюда шляхетское войско…

А в 1812 году город был тылом, куда эвакуировались воспитанники и педагоги Московского театрального училища. Приютивший беженцев заштатный патриархальный Плёс обескуражен был ученьем резвых «ахтерок». Особо богопротивными показались плесянам балетные танцы.

Балетмейстер тех лет Глушковский записал реплики собиравшихся поглазеть на ученье: «Их, матки мои, как их вертит нечистая сила, как она их подымает!»

Кто знает, быть может, отзвук далекой той встречи с Плёсом побудил именно тут организовать дом отдыха Всероссийского театрального общества. И нынешний Плёс видит на своих улочках «ахтерок», хорошо им знакомых по телевидению и кино.

Звездный час малого городка приходится на вторую половину минувшего века. Плёс поставлял в это время рыбу в Москву, славился кузнецами и оборотистыми извозчиками, портняжничал и сапожничал, поставлял на волжский путь бурлаков, но главное — сделался важной торговой точкой речной дороги. Тут с барж на телеги переваливали хлеб, шедший с юга, сюда свозились товары с Иваново-Шуйской промышленной зоны.

На ручьях и речках, впадающих в Волгу, вертелись мельничные колеса, на открытых ветру буграх шевелили крыльями ветряки. Появилось несколько маленьких ткацких фабрик. Город бурлил. Население его достигло двух с половиной тысяч. Дома росли как грибы. Наверху места уже не хватало, заняли низ у самой воды. И по буграм, вырезая на склонах площадки, рубили дома. Так сложился облик городка, бегущего вверх по откосу.

В летнюю навигацию население Плёса возрастало в несколько раз. В ночлежных домах обитали портовые грузчики. Ненадолго находили приют под крышами города бурлаки, проходившие «бечевою» вдоль Волги до тридцати километров в день. Набережная белела двухэтажными домами купцов. Торговали в Плёсе разным товаром. На удивленье много было тут книжных лавок — двенадцать.

Рельсовый путь Иваново-Вознесенск — Кинешма сделал невыгодным вывоз хлеба из Плёса гужевым транспортом. И городок быстро утих.

Тишина была уже главной его примечательностью, когда Левитан первый раз сошел с парохода на пристань.

* * *

В Плёсе художник нашел то, что искала его душа. Поселившись в домике с окнами на реку, он обрел житейский покой и жадную страсть работать. Исчезли мнительность, неуверенность в своих силах. Его зонт над этюдником видели то у воды, то на кручах над речным плесом, то в окрестных деревнях.

Тихая жизнь городка, мир простых радостей, близость к природе пробудили всё лучшее, чем была богата эта натура. Плёс оказался для Левитана тем же, что и сельцо Михайловское для Пушкина. Жилось и работалось радостно. Расширился жизненный горизонт. Молодой еще человек, видевший в Москве главным образом приказчиков, коридорных, половых, извозчиков, увидел тут, на Волге, основы жизни, начал понимать историческую силу народа. И хотя полотна Левитана «безлюдны», мироощущение человека, писавшего их, явственно ощущается.

Чехов, увидев холсты, привезенные другом из Плёса, сказал: «…на твоих картинах появилась улыбка».

В Плёсе состоялось открытие Левитаном Волги. Волжских пейзажей до него написано было много. Левитан в своих наблюдениях и переживаниях постиг душу великой реки. Он почувствовал здесь просторы России, волжский плёс, в котором отражался маленький городок, подарил художнику острые ощущения переменчивой красоты. Картины «Вечер. Золотой Плёс», «После дождя», «Плёс», «Свежий ветер. Волга», глубоко волнующие нас сегодня, — результат и громадного мастерства, и особого строя души, способный остановить волнующие мгновения жизни.

Плёс подарил живописцу много таких мгновений. Полотна, привезенные с Волги, сразу поставили Левитана в ряд великих художников.

Всеобщее любопытство вызвал и маленький городок. Сюда устремились художники. Перебывало их, начинающих и маститых, в городке много, и каждый увозил на холстах «свой Плёс». Но имя Левитана для Плёса — то же самое, что имя Толстого для Ясной Поляны, Тургенева — для Спасского-Лутовинова, Чехова — для Мелихова.

Левитан ездил сюда три лета подряд. Написал много больших полотен и полсотни этюдов. Мотив знаменитой картины «Над вечным покоем» подсказан был обликом деревянной церквушки, стоявшей над плёсом.

Волжский маленький городок пробудил талант Левитана. И сам он навечно прославлен художником. По знакомым картинам мы знаем с детства: есть где-то Плёс, хорошо бы там побывать…

Левитан сохранил сердечную благодарность местечку на Волге. Незадолго до смерти, вспоминая лучшее, что увидел, о Плёсе сказал: «Никогда не забуду…»

* * *

Сто лет почти минуло с той поры, когда по желтым дорожкам в гору ходил Левитан. За сотню лет сколько воды унесла в море Волга!

Выросли, переменились города на ее берегах. А Плёс остался Плёсом. И это его старинное постоянство обернулось сегодня ценностью. Возможно, овраги и кручи помешали его застроить на современный лад.

Овраги и в Плёсе громадные. Из-за них городок недоступен автомобилям. Тут царствует пешеход. Глиняные дорожки змейками убегают на кручи мимо таинственных, непролазно-зеленых каньонов. Весной овраги пенятся белым цветом черемух и служат приютом для соловьев. Летом тут пахнет нагретыми лопухами, ежевикой, жасмином. Внизу, в потемках, журчат ручейки, вверху, на припеке, гремят кузнечики.

Осенью по оврагам шуршат дрозды, как детские самолетики из бумаги, скользят над желтеющим миром сороки. В пахучем царстве зарослей тут хочется заблудиться. Но невозможно. Змейки дорожек выводят тебя на вершину откоса под полог громадных старых берез. Отсюда Волга — как на ладони. Поля, перелески за ней. На воде в предосеннем тумане лодки. Торопливо бежит «Ракета». Хорошо слышно, как в наступившей после нее тишине один рыбак у другого справляется об улове.

На лодке переправиться можно на левый берег (из Ивановской в Костромскую область). Через реку, как бы со стороны, городок виден весь целиком. Видна внизу слева бывшая рыбачья слобода, виден в ней домик, где жил Левитан. И в мелких подробностях видны уступы кружевной зелени леса, уступы домов, садов, паутина желтых дорожек, освещенные солнцем полянки и темные русла оврагов, плешины на круче, вытоптанные туристами. Светел, зелен, радостен городок! А у ног его — зеркало Волги. Город похож на большой многопалубный пароход, приставший тут и не желающий уплывать — там ему хорошо. Как мачты, белеют церквушки. Нижняя палуба — самая оживленная. Плотно друг к другу стоят дома. Почти что все двухэтажные, низ — каменный, верх — деревянный. Заборы. Наличники. Двери с коваными запорами. В окнах — герань. У заборов — скамейки с обязательными старушками.

Девятнадцатый век! Кажется, вот сейчас выйдет купчина в поддевке и проследует, оглядевшись, к лабазам у церкви. В огородах возле домов пахнет укропом, нагретой ботвой помидоров. Пахнет яблоками, колотыми дровами, вяленой рыбой, дымком. Куда-то в зеленые джунгли склона чешуйчатой змейкой уползает дорожка, мощенная камнем…

Таким видит Плёс человек, сошедший на два-три часа с теплохода.

В зелени своей Плёс прячет маленькую местную промышленность, сельскохозяйственный техникум, санаторий, дома отдыха, пансионаты, туристскую базу и памятник основателю города князю Василию. Не великое число жителей — как раз то, что надо для городка.

И зимою Плёс становится тихим-тихим. Но, как и прежде, вскроется Волга — число людей в Плёсе немедленно возрастает. Прежде возрастало в четыре-пять раз. Сейчас через Плёс за летние месяцы проходит полмиллиона людей. Останавливаются теплоходы. И прибрежная улица превращается — не знаешь уж как и сказать — в Невский проспект, в Голливуд? Одежда — под стать маскараду: от купальных костюмов до цветных ярких шалей. В толпе я увидел даже чалму. Думал, индус путешествует, оказалось — москвич. Жена его с собачкой на поводке важно представила мужа: «Парапсихолог… Интересуется йогой…»

Какой-то веселый малый, возбужденный жарой и пестрой этой толпою, в дверях магазинчика, где продается кое-что, припасенное для туристов, озорно крикнул:

— Кольты в продаже есть?!

— Нет! — машинально ответила продавщица.

— А парабеллумы?!

— Нету…

— Ну и слава богу, что нету…

Хохот.

Плёс охлаждает сюда прибывающих. Дорожки вверх по откусу, стояние под березами на бугре, откуда белые теплоходы кажутся небольшими игрушками, посещение дома, где жил Левитан, возвращают людей в состояние, которое их самих удивляет и радует. «Ты знаешь, как будто душу в чистой воде сполоснул», — сказал мне сосед по каюте, когда мы на палубе утром заговорили о Плёсе.

* * *

Есть у маленьких глубынь-городков свои «жрецы», ревнители красоты. Плёсу особенно повезло. Тут никогда не забывали, что живут в местечке исключительной привлекательности. А когда в начале 60-х годов народ повалил сюда валом, сочли это вполне естественным.

Сразу нашлись добровольцы встречать теплоходы и группами провожать экскурсантов по городу. В числе их была библиотекарь Алла Павловна Вавилова. Те, кто в Плёсе бывал, читая эти заметки, сразу вспомнят гостеприимного человека, сердечно и хорошо рассказавшего им о родном городке, о Левитане, о других людях, оставивших в Плёсе хорошую по себе память. Этой женщине принадлежит идея создать тут картинную галерею. Потом она стала бороться за музей Левитана. С преодолением множества трудностей музей был создан. И хороший музей! — с подлинниками работ художника, с вещами, каких касалась его рука. Алла Павловна сама на пороге встречает гостей и вводит их в мир Левитана… Слушатели не догадываются, сколько иных, самых разных забот лежит на плечах этой женщины. Плёс (во многом стараниями Аллы Павловны Вавиловой) объявлен историко-архитектурным и художественным музеем-заповедником. Намечено сделать Плёс «вторым Суздалем». Цель хорошая, мудрая. Но дело вопреки стараниям местных энтузиастов движется пока медленно, слишком медленно. И, главное, в сохранении ценностей Плёса не учтена пока важная ценность — природа.

Этим летом городок отметил свое 575-летие и 125-летие со дня рождения Левитана. Из Ильинского района в Плёс перевезена и поставлена церковь, очень похожая на церквушку, увидев которую с парохода, художник сказал: «Немедленно сходим!»

После прогулки по Плёсу Алла Павловна пригласила в дом к себе — ужинать. Ели громадного, не уместившегося на одной сковородке леща. Хозяйка дома, по привычке экскурсовода, рассказывала: «Рыба — традиционное угощение в Плёсе. Когда-то к домам, стоящим на склоне, из бегущих сверху ручьев отводили воду в садки, и в них с приходом гостя сачками ловили стерлядь. Левитан, несомненно, не раз едал стерляжью уху…»

Сидели за ужином долго. В открытое окно залетали на свет августовские бабочки. Были слышны густые гудки теплоходов на Волге. А в темноте сада гулко падали с веток перезревшие яблоки.

_{Фото автора. 29 сентября 1986 г.}

Год под знаком козы

(Таежный тупик)

20 сентября под вечер вертолет, поднявший метель из желтых березовых листьев, сел на косе. Мы выпрыгнули на обкатанные водою белые камни, выгрузили поклажу. Вертолет упругим вихрем еще раз тряхнул верхушки берез и скрылся за скосом горы. Осенний огненный мир, два часа проплывавший внизу, теперь обступал, подымался от ложа реки круто вверх. По желтому густо-зеленым цветом темнели кедры и ели, малиновыми пятнами обнаруживали себя рябины. После холодного и ненастного лета в абаканской тайге стояла нарядная ясная осень.

Было тепло и тихо. Синее небо отражалось в непривычно спокойной воде. Где-то кричала кедровка. И это был единственный звук, напоминающий о скрытой под пологом леса жизни.

Посидев на прибрежном нагретом камне, мы пошли вдоль реки. Половина поклажи «до завтра» была брошена на косе. Шли по мягкой, промятой во мху дорожке. Когда-то Лыковы от реки уходили к своим избушкам, стараясь не оставить следов. Теперь же от берега вверх вела заметная тропка. В прошлом году Карп Осипович пометил ее затесями. А в этот раз мы обнаружили бревнышки-ограждения. «Беспокоится старик, чтобы кто-нибудь из идущих не поскользнулся на крутизне», — сказал Ерофей, оглядывая недавнее оборудование.

Путь от берега до избушки довольно крутой, но недлинный. Верхнее дальнее жилье с прошлого года Лыковы бросили, перебравшись к реке. Через час неспешного хода мы вдруг услышали блеянье коз, увидели синий дым костерка. Еще минута — и навстречу выходят двое людей. Агафья, как ребенок, радости не скрывает.

— А мы видели вертолет-то… Я и картошку успела сварить…

На бревнышке у костра начались обычные для этого часа расспросы: как поживаете? Как добрались? Агафья между тем, положив нам в ладони по горячей картофелине, засеменила на огород. Все угощения сразу разложены были на траве у костра: морковка, репа, горох. Карп Осипович появился с пластиковым мешочком кедровых орехов. Агафья поставила туесок с собранной накануне брусникой. Потом вспомнила о соленых грибах…

Говорили во время «застолья» о прожитом годе, о необычно холодном, дождливом лете, об урожае. И лес, и огород щедрыми этой осенью не были. Кедровых шишек, влезая на деревья, Агафья насбивала всего три мешка. (В урожайные годы собирали по тридцать мешков.) Не уродились ягоды и грибы. Плохо вызрел горох. Картошка не подвела, но была мелковатой. В былые годы плохой урожай, отсутствие мяса и рыбы (Агафья поймала лишь пять харьюзков чуть больше ладони) сильно обеспокоили бы «робинзонов».

На этот раз, побывав у геологов, старик и Агафья вернулись приободренные. «Не беспокойтесь. Мы вас не бросим», — сказали в поселке.

Была и еще гарантия некоторого благополучия — козы. Пока мы сидели у костерка, Агафье не терпелось показать свою «ферму». В загородке из тонких бревен, подозрительно поглядывая на гостей, ходил козел Степка с обрезанными Ерофеем рогами. Козу Муську Агафья вывела на доение.

Прошлогодней робости перед козою не было. Ловко спутав Муське задние ноги, Агафья наступила на веревку, как на педаль, подвинула к морде козы берестяной кузов с сушеной картошкой… Через десять минут мы уже пили процеженное и охлажденное в ручье молоко. Оно было великолепным — густое, здоровое, без каких-либо запахов. И я мысленно поблагодарил читательницу нашей газеты Аллу Лукиничну Корочанскую за идею «купить козу».

Прошлым летом, увидев, что Лыковы к скотоводству не подготовлены, я сказал: будет трудно — зарежьте. Думал, что так и будет. Но в январе получил от Агафьи письмо с трогательной благодарностью.

Оказалось: козы пришлись ко двору. Агафья писала, что научилась делать сметану, творог и что весной от «козлухи» ожидают приплода.

Хлопот со скотиною было тут много. Агафья осваивала доение, готовила на зиму сено и веники, оберегала от коз огород. Карп Осипович, покрякивая от натуги, соорудил загон и сарайчик. Пока жили «на две избы», коз водили с собой. Поводки были лишними — козы преданно жались к людям. Медведи, которых тут много, проявляют к козам интерес постоянный, и козы их чувствуют раньше, чем люди. Медведей отпугивали торканьем (стуком) в жестянку… Доставили хлопоты Лыковым и маралы, съевшие два стожка сена, приготовленных для коз. Пришлось зимой Агафье рубить еловые ветки.

Слушая у огня бесхитростное повествование о житье-бытье за год, мы чувствовали: козы были тут «полноправными членами общества».

Молоко молоком (оно заметно поправило здоровье Карпа Осиповича, переставшего жаловаться на живот и на болезнь уха), но было и еще нечто важное в их присутствии у избы. Козочка и Агафья так привязались друг к другу, что разлука даже на день была тягостной для обеих.

Во время трехнедельных усилий наловить рыбы Агафья жила с козой на берегу под навесом, питалась ее молоком, «а спали вместе, прижмемся друг к другу — тепло…».

Агафья для фото прихорошилась.

Главным событием года был переход на житье к речке. Верхнюю избу в горах бросили. Ничего не сажали на огороде возле нее. Навещали жилище только затем, чтобы взять какой-нибудь инвентарь, книги, одежду. Мотив переселения Карп Осипович объяснил кратко: «Без людской помощи не обойтись. А ходить — далеко».

Избу нижнюю Николай Николаевич Савушкин, навестивший Лыковых вместе со мною в позапрошлом году, обещал подправить и прирубить к ней что-нибудь вроде сенцев. Обещанье начальник управления лесами Хакасии сдержал. Запечатленный в памяти Лыковых как «лесной начальник», Николай Николаевич сидел сейчас у костра рядышком с Ерофеем, и Карп Осипович с искренним стариковским усердием благодарил его.

Жилье получилось удобнее верхней избы. Сенцы разгрузили жилую часть от множества коробов и мешков, сделали ее просторнее и светлее, чему способствовали два оконца, прорубленные в торцовой стене.

Чистота и опрятность в жилище этом не поселились, но появилось некое подобие порядка в избе. Не закопченные тут лучиною стены и потолок лоснились коричневым деревом, просторно было у печи, пол под ногами не пружинил от конопляной костры, а был подметен. Пространство возле железной печки, подаренной геологами, было свободно от хлама и не грозило пожаром.

Печку Карп Осипович в этот вечер натопил, не скупясь на дрова. Перед сном мы вышли охладиться наружу. Дым от избы подымался высоко вверх, и Млечный путь казался продолжением этого дыма. Мороз сулившее небо было всё в звездах. Указав на Большую Медведицу, я спросил Агафью: знает ли она, как называется это созвездие? Агафья сказала: «Лось…» Небесный ковшик и в самом деле на лося походил больше, чем на медведя.

Карп Осипович был приветлив.

Спать, как обычно, мы легли на полу. Агафья, положившая нам в изголовье фонарик на случай выхода из избы, вдруг спохватилась: «А светит ли?» Фонарик светил неважно. «Батарейка исстарилась», — с этими словами Агафья достала из берестяного короба круглую свежую батарейку, поменяла на нее старую и, убедившись — фонарик светит исправно, принялась за молитву. «Это чё же такое, спички не признаете, считаете грех, а батарейка, значит, не грех?» — специально для нас с Николаем Николаевичем спросил Ерофей.

Агафья не нашлась, что ответить, подтвердив только, что спички («серянки») действительно грешное дело.

Засыпали мы под молитву. Агафья перемежала ее шиканьем на котят и неожиданными вопросами Ерофею.

Утром, попрыгав возле костра для согрева, мы с Ерофеем спустились к реке за оставленной там поклажей. И через час у избы состоялось поднесение московских гостинцев. Агафья этот момент на минуту опередила — появилась с синей рубахой в руках. Ерофей мне писал, что Агафья готовит подарок. Теперь мастерица с улыбкой протянула изделие и пожелала, чтобы рубаху я тут же примерил. Пришлось подчиниться. Все хором нашли: обновке износу не будет, не хватает лишь пояска! Агафья шмыгнула в избу, и вот я стою уже подпоясанный… Выяснилось: такие же рубахи в благодарность за помощь Агафья сшила нескольким геологам, в том числе Ерофею.

После шуток, что в Москве в редакции появлюсь я в обновке, открыли картонный ящик, летевший со мной из Москвы. Старик и Агафья глядели на него с выжидательной настороженностью, и я опасался уже услышать: «Нам это не можно». Но все в этот раз было принято с благодарностью. Во-первых, бутылочка дегтя. В письме Агафья просила разжиться этим продуктом, нужным для смазки ран и царапин. Просьбу выполнил я с трудом. Неведомая Лыковым жизнь давно перешла от дегтя к мазуту и солидолу. Деготь помог добыть московский таксист Александр Иванович Бурлов, с которым случайно я поделился заботой. Узнав, в чем дело, таксист сказал: «Добуду из-под земли!» И добыл.

За дегтем и связкой свечей пошли дары Бутырского рынка. Яблоки Лыковы знали по угощениям геологов. Болгарский перец подозрительно мяли в руках, но, видно, нашли, что Бога принятием перца сильно не огорчат. Увидев дыни, Карп Осипович спросил: «Тыклы?» Арбуз озадачил обоих, потребовалось объяснение, что это такое.

Все принятое Карп Осипович распорядился снести в ручей. А в обед я призван был к лыковскому столу в качестве консультанта. Показав, как режут арбуз, я сказал: ешьте, что красное.

Когда через десять минут мы с Николаем Николаевичем заглянули в избу, то увидели: съедено и красное и белое, на столе осталось только зеленое.

В Москве для Лыковых передал мне посылку писатель Леву Степанович Черепанов. Он был тут в прошлом году, оставив хорошую по себе память в виде громадной кладки наколотых дров. Лев Степанович посылал мешочек скороспелой картошки и пакетики с разными семенами. Все приняв, Агафья тут же собрала ответный мешочек семян и села написать Льву Степановичу письмецо.

На предложение начать рыть картошку Агафья ответила: «Проку не будет — в воскресенье нельзя работать». Николай Николаевич с Ерофеем после этого разговора удалились в тайгу с ружьем, а меня Карп Осипович пригласил в избу и достал с висевшей на веревочках полки бумажный свиток. Им оказалась присланная кем-то через Ерофея репродукция картины Сурикова «Боярыня Морозова». Судя по отпечаткам пальцев, картину Агафья с отцом прилежно разглядывали не один раз. «На муки везут…» — сказал старик, разглаживая картину крючковатыми пальцами. Я рассказал, когда это было, пояснил, кто тут сочувствует боярыне, а кто посмеивается над ней. «Да уж видно: кто истинный христианин, а кто подался в никонианство… На санях-то в Москве сейчас, поди, не ездят?» — спросил старик, сворачивая картину.

Обстановка располагала к откровенности, и я осторожно спросил: не жалеет ли Карп Осипович, что жизнь сложилась вот так, как есть?

«А чё жалеть, жили как христиане…» Но, может, жалеет, что встретились с «миром», что жизнь, от которой они хоронились, подвинулась к ним вплотную? «Да нет, Василий Михайлович, за семь лет ничего дурного от людей не претерпели. Благодарение Богу — только хорошее познаем». Из разговора выяснилось, что Лыковы опасались «гоненья на христиан». Облик боярыни Морозовой давал им сейчас реальную картину такого гонения. Но ничего подобного с ними не произошло. Сначала озадаченные дружелюбным отношением «мира», сейчас Лыковы принимают дружелюбие это как должное. Не переставая трудиться, во многом они полагаются на помощь геологов. Картошку, например, в этом году, несмотря на угрозу близкого снегопада, копать не спешат, дают ей дозреть в бороздах. Знают: обещали геологи прийти помочь, значит, придут обязательно. Геологи снабжают Лыковых солью, крупой (в этом году убедили перестать печь картофельный хлеб и взять в подарок мешок муки), снабдили геологи их одеждой, житейским инвентарем. Установка «помочь всем необходимым, ни к чему не принуждая», соблюдается неукоснительно. За семь лет на буровом участке сменилось несколько мастеров, но отношение к Лыковым, как к людям, попавшим в беду, стало традиционным. Об особом расположении к «подшефным» Ерофея Сазонтьевича Седова я немало уже говорил. Он навещает Лыковых регулярно зимою и летом.

В этом году ему предложили повышение по службе с работой на другом участке. Отказался: «Бросить Лыковых не могу».

И дело не только в материальной помощи. Лыковы явно нуждаются и в общении. Не довольствуясь редкими «гостеваниями» людей, старик с дочерью ходят сами в поселок. И если для Агафьи каменистый пятнадцатикилометровый путь с глубокими бродами через реку нетруден, то человеку с возрастом за восемьдесят этот путь — немалое испытание. И все-таки Карп Осипович идет да несет еще мешок с гостинцами для геологов — картошку и кедровые орехи…

В некоторых письмах ко мне есть беспокойство: не одолевают ли Лыковых после «всесоюзной известности» любопытные? Вопрос законный, но умозрительный. Действительно, несчастьем было бы паломничество любопытных.

Но есть для хождения сюда препятствие очень надежное — удаленность и недоступность. Редкая лодка из Абазы доберется в верх Абакана. Для праздного любопытства небезопасно и очень накладно нанять сюда лодку с проводником.

Есть путь самолетом до поселка геологов. Но это не рейсы «Аэрофлота». На самолет можно сесть только с разрешения начальника геологической партии, а с ним мы в самом начале договорились о жестком «фильтре». Ситуацию эту три года назад подробно в Таштыпе обсудили мы также с секретарем райкома партии Кыжинаевым Афанасием Ивановичем и договорились: только с его разрешен™ самолет возьмет в поселок кого-либо, кроме геологов.

С момента публикации в нашей газете у Лыковых побывало считанное число людей: писатель Л. Черепанов, врач и художник из Красноярска, языковеды из Казани, лесные пожарные, сделавшие прирубок к избе. Те, кто тут побывал, не только не принесли какого-нибудь беспокойства «аборигенам», но во многом им помогли, оставили по себе хорошую память.

В последнем разговоре, позволявшем задать серьезный, главный вопрос, я спросил, что будет, если один из живущих в избе умрет.

Старик ответил, что он умирать собирается тут. Судьба же Агафьи волнует его серьезно. Он понимает: житье одной в тайге невозможно. Уход в «мир» тоже представляется ему немыслимым — «по нашей вере это не можно». Выход старику виделся в залучении сюда какого-либо единоверца, но жизнь показала: надежда эта несбыточна — нет желающих лезть в таежную нору.

После газетной публикации объявились на Алтае у Лыковых родственники-староверы. Один из них приезжал Агафью и старика навестить, звал к себе на житье. Этот вариант устройства Агафьи старик из вида не упускает. Дав мне адрес, он попросил написать родственнику: «Мудро о житье расспросите, не будет ли оно утеснительным для Агафьи».

На том и закончился разговор…

С возвращением из тайги Ерофея и Николая Николаевича теперь уже Агафья развернула свиток с «Боярыней Морозовой». Я опять давал объяснения, разглядывая детали картины через очки. Карп Осипович очками заинтересовался, попробовал сам посмотреть и с удивлением обнаружил, что видит «баско» (хорошо то есть).

«Так я пришлю вам очки!» Старик застеснялся: «Штука-то поди дорогая?»

Агафья на расспросы, что ей прислать из Москвы, замотала головой — все есть! Но тут же украдкой подала две черные пуговицы и клубок красных ниток — «такие бы надо…». «Зачем тебе красные нитки?» Вместо ответа Агафья достала из туеска искусно плетенный из черных и красных ниток узорчатый поясок. Оказалось, поясками Агафья одаривала поварих, привечавших ее в поселке…

Сердечные отношения с Лыковыми для меня родили проблему. При первом знакомстве украдкой я делал снимки, преступая нетерпимость старика и Агафьи к фотографическим «машинкам». Теперь при сложившихся отношениях направить на них фотокамеру означало бы разрушение доверия. И я искушению не поддавался — снимал лишь избенку, коз, тайгу, огород…

Попрощавшись с Лыковыми, мы решили навестить брошенную теперь верхнюю избу. Тропа до нее альпинистского мастерства не требовала, но была не из легких. На полянках возле тропы сушились сено и веники, припасенные козам. А выше то и дело попадались следы зверей.

Брошенное «поместье» встретило нас тишиной. Дверь в жилище была подперта. Пройдя, как в баню, в низкий дверной проем, мы оказались в уже знакомых по прежним приходам потемках. Кое-что из утвари тут еще оставалось. И все источало неистребимый «лыковский дух» — смесь запахов дыма, непроветренного жилья, кислого варева, сыромятной кожи и старой одежды…

Мы подперли, как было, дверь и прошлись по пустынному огороду, по уже зараставшим дорожкам. В тишине был слышен торопливый бег воды по камням. Минут десять перед уходом постояли мы у ручья.

По воде плыли желтые листья, птица оляпка жизнерадостно приплясывала на камнях. По следам и помету Ерофей определил: «поместье» уже навещают медведи и кабарга — тайга начала поглощать понемногу все, что было у нее отвоевано неустанным трудом, случайной жизнью, теплившейся тут сорок лет.

_{Фото из архива В. Пескова. 2 октября 1985 г.}

Полярный странник

(Окно в природу)

В поисках гнезд гаги мы шли по острову в Белом море. Все живое уступало дорогу или затаивалось, и только одна птица вела себя вызывающе смело, даже задиристо. Провожая нас над тропой, она взмывала вверх и с криком пикировала, чуть-чуть не касаясь кепки на моей голове. Это была полярная крачка, небольшая сизо-серая птица с красным клювом, красными лапками и черным чепчиком.

Все полярные крачки смело защищают свою территорию. Когда их много, даже белый медведь приходит в смущенье и убирается восвояси, провожаемый атакующей братией. Спокойные, тихие утки гаги селятся рядом с крачками, под их прикрытием выводят птенцов.

Крачки — птицы нередкие. Селятся повсюду, от Балтийского побережья до самой Чукотки. Быстро в относительно теплое время выводят птенцов. В конце июля — начале августа они уже покидают наш север. Куда же они направляются? К берегам Антарктиды!

Среди птиц много летунов на дальние расстояния. Три с половиной тысячи километров пролетают с севера к месту зимовок гуси. Аистов, выраставших где-нибудь в Белоруссии, я снимал южнее экватора. Но полярная крачка — рекордсмен среди птиц-путешественников. Ее путь от гнездовий к зимовкам — 20–25 тысяч километров: Арктика-Антарктида. Расстояние это птицы преодолевают дважды в году — туда и обратно.

Пути миграции птиц постоянны. Они складывались тысячелетиями под влиянием климата, рельефа земли, береговой линии и техники перелетов. Парящие птицы, например аисты и орлы, пользуются восходящими потоками теплого воздуха над землей и летят в Африку, огибая Черное и Средиземное моря. А перепелки с интенсивной работой мышц при полете выбирают наикратчайшую линию. В перелете над морем, где не сядешь подкрепиться, передохнуть, расходуется сразу много энергии. И перепелки запасают ее около Черного моря — интенсивно кормятся и неохотно летают. В горных барьерах птицам известны проемы, и они устремляются в них на пролетах, как вода в щербину плотины.

Полярные крачки держат путь к Антарктиде над Атлантикой. С северных побережий нашей страны, от самой Чукотки они летят сначала на запад, к побережьям Европы, потом поворачивают на юг. Полярные крачки Канады летят на зимовку сначала в направлении Европы.

Пути над Атлантикой к югу у крачек Старого и Нового Света совпадают — они летят в направлении Антарктиды вдоль побережий Африки и Южной Америки.

Суша, однако, крачек не привлекает. Их стихия — вода. Они могут на воду сесть и, держась на плаву, отдыхать. Но никто никогда не видел крачек на пролетах отдыхающими. Они постоянно на крыльях. С воздуха они кормятся, хватая рачков и рыбешек, и летят, летят, 25 тысяч километров туда, 25 тысяч — обратно.

Ни одно живое существо, исключая человека с его техническими возможностями, не способно к таким сверхдальним маршрутам. Жизнь крачки — почти сплошная дорога.

_{Фото автора. 6 октября 1985 г.}

Снежные обезьяны

(Окно в природу)

Мы бы, конечно, удивились, увидев белых медведей под пальмами. Почти так же странно видеть обезьян на снегу. Однако никакого зоологического фокуса тут нет — снимок сделан в естественной для этого вида макак обстановке.

На земле живут 200 различных видов обезьян. Все они — обитатели теплой тропической зоны, ни в Европе, ни в Северной Америке обезьян нет. Япония — единственная страна, где обезьяны приспособились переносить снежную зиму.

Когда-то на островах Японии обезьяны были животными не редкими. Но постепенно хозяйственная деятельность до предела сократила территории их обитания. Обезьяний род искал. И только покровительство человека спасло этих редких животных. Их начали подкармливать, перестали преследовать за вынужденные набеги на сады и огороды. Сейчас число обезьян достигает нескольких тысяч. Они перестали страшиться людей, кое-где стали почти ручными.

Появилась возможность пристально наблюдать за их жизнью, прослеживать изменения в поведении.

Живут обезьяны оседло на небольшой территории, семьями от 20 до 100 особей. Почти всеядны — жуют листья растений, собирают с деревьев плоды, воруют на огородах картошку, ловят насекомых, некоторые приспособились есть морские водоросли и ловят рыбешку.

Воды почти все обезьяны страшатся. Тут же некоторые группы привыкли к океанской воде — с удовольствием купаются, ныряют, даже прыгают в воду со скал.

Пристальное наблюдение за обезьянами позволило проследить, как у этих смышленых животных формируются житейские навыки. Консерватизм в поведении является надежной защитой от всяких случайностей жизни. Но вместе с тем меняющаяся обстановка заставляет делать осторожные пробы, искать новые возможности для облегчения существования. Оказалось, в группах есть таланты и даже гении по части экспериментирования. Так, одна взрослая обезьяна догадалась вырытый из земли картофель есть не сразу, а помыла его в воде. Этот «передовой опыт» был немедленно подхвачен. И сейчас во многих группах обезьяны картофель моют, прежде чем есть. Замечено: та же макака-гений зерна ячменя с посевного участка стала носить к воде — земля осаждалась, а зерна всплывали.

Этот способ очистки пищи был быстро усвоен.

Наблюдатели отмечают: первыми полезные новшества усваивают молодые обезьяны, более, чем взрослые, склонные к подражанию.

Часто случайность дает обезьянам уроки полезного опыта. На одном из островов есть выход горячих ключей. Какая-то обезьяна оказалась зимой в бассейне с теплой водой. И это обезьяне понравилось. Вслед за ней, соблюдая разумную осторожность, пробуя воду рукой, бассейном стали интересоваться ее сородичи. Теперь все окрестные обезьяны в зимние дни ходят греться в воде. Опасались, что, поднимаясь после купаний в горы, обезьяны будут простужаться и погибать. Ничего подобного не случилось. Запасенный с осени жир и густая зимняя шерсть сберегают при смене температур.

Контакты с людьми многое изменяют в поведении обезьян. Когда-то совершенно дикие, неуловимые для наблюдений, они теперь терпят рядом с собою любопытных, как своими, распоряжаются яблоками и хурмою в садах, не страшась, берут пищу из рук, забегают даже в дома. Люди к этим новым повадкам относятся с разумным терпением — лишь бы обезьяны не перевелись. Однако, несмотря на заботу, их с каждым годом становится меньше и меньше.

_{Фото из архива В. Пескова. 12 октября 1985 г.}

Мини-лошадки

(Окно в природу)

Этих лошадок я увидел впервые в Америке тринадцать лет назад. Хозяин бензоколонки в одном из штатов заманивал ими клиентов. И очень успешно. Пока заправлялся и приводился в порядок автомобиль, его владелец мог любоваться бегавшими в загоне карликовыми лошадками. Если путешествие было семейным, по дорогам делался даже крюк — показать детворе необычных лошадок. Помнится, были они чуть меньше пони. Этот недавно полученный снимок и свежая информация дают представление о новой американской моде и об успехах выведения почти «карманных» жеребчиков и кобылок.

История лошади древняя. Родина ее — Америка. Если бы мы увидели сейчас предка привычного нам коняги, родства бы мы не признали — это был лесной зверь размером с лисицу. Потребовалось тридцать миллионов лет, чтобы из этого существа выросло что-то, отдаленно напоминавшее лошадь, но очень маленькую — с овцу. До высоты 1 метра 45 сантиметров в плечах лошадь росла еще двадцать миллионов лет. Это было уже степное животное, хорошо бегавшее, утратившее на ногах пальцы, кроме одного, превратившегося в копыто.

Из Америки по сухопутным мостам, соединявшим когда-то материки Старого и Нового Света, лошади переселились в Азию и Европу и хорошо прижились. В Америке же лошади по неясным причинам миллион лет назад вымерли. Нынешние индейцы, пришедшие сюда из Азии, нашли безлошадную землю. До появления в Америке европейцев о существовании лошади индейцы не знали. Испанские конкистадоры, высаживаясь с кораблей с лошадьми, порождали великий страх. Индейцам казалось, что лошадь и всадник — одно страшное, грозное существо. Часть лошадей испанские завоеватели во время трудных походов по континенту порастеряли.

Но лошади не погибли. На своей старой родине одичавшие кони быстро размножились, превратившись в знаменитых мустангов, остатки которых сохранились поныне.

Что касается лошадей, прирученных человеком, то тут искусственный отбор помог вывести более 200 пород животных с разными ценными качествами. Громадные тяжеловозы, резвые скакуны, лошади, приспособленные к жизни в горах, маленькие лошадки — пони, способные двигать тележки в шахтах, выносливые якутские лошади, добывающие еду из-под снега и устойчивые к большим холодам, — лишь малая часть большого разнообразия лошадей.

Машины, во многих местах потеснившие лошадь, не изменили доброго чувства людей к этому животному. Всюду, где целесообразно, хороший хозяин использует лошадь. Осталось место для лошади в спорте, туризме. Кое-где появилось желание держать лошадей «просто так». И в этом случае, как это часто бывает, родилась мода, мода на маленьких лошадей, которых и содержать легче, и можно любоваться диковиной.

Любопытно, что выведение мини-лошадок оказалось делом не слишком сложным. И в этом соблазнительно усмотреть способность природы на «долгую память» о прошлом каждого существа. Так или иначе путем селекции в Америке уже выведено более тысяч лошадок, размер которых не выше 85 сантиметров. По виду это не жеребята. Это крошечные лошадки со всеми признаками взрослых животных. Поведение у этих занятных карликов такое же, как у обычных лошадей. В табуне есть вожак, кобылки образуют гарем, и вожак ревниво его охраняет.

Лошадь-малютка — всего лишь объект забавы людей, также, как золотые рыбки, как некоторые породы собак, кур, голубей. Стоит она немалых денег, и чем меньше ее рост, тем выше цена. Особо в селекции и коммерции преуспел некий Джон Вильямс из штата Южная Каролина. В его хозяйстве 300 лошадок. Половина из них ростом не превышает 75 сантиметров.

Селекционер заявил, что задался целью получить лошадей ростом не более 30 сантиметров. Это почти тот же размер, с которого лошадь начинала расти пятьдесят миллионов лет назад.

_{Фото из архива В. Пескова. 20 октября 1985 г.}

Подземный ходок

(Окно в природу)

Животное это не редкое. В начале века во время моды на шапочки и манто из кротового меха «один охотник в Швейцарии за 18 дней поймал 4000 зверьков». Если бы мода оказалась устойчивой, кротам пришлось бы не сладко — сколько их шубок надо для шубы на модницу! Но серые бархатистые шкурки оказались непрочными. И в этом было спасение кротов.

Жизнь крота таинственна и малодоступна для наблюдений, но следы ее видели многие.

В садах, на лугах, лесных прогалинах и в речных поймах часто встречаются кучи рыхлой земли. Это проходчик-крот вытолкнул ее из тоннелей. Редко, но удается увидеть и самого землекопа. Зверь невелик — умещается на ладони. И сразу видно: приспособлен исключительно для жизни подземной. Две громадные передние лапы-лопаты — главная примечательность землекопа.

Приставьте мысленно по бокам легкового автомобиля два ковша экскаватора — представление о кроте будет полным. Впечатляет также и нос, весьма чувствительный к запахам, но предназначенный также для грубой работы — носом крот землю буравит, лапами гребет и толкает назад. Скорость проходки — 30 сантиметров в минуту. (По готовому тоннелю крот пробегает за минуту 60 метров.)

Глаза и уши на первый взгляд у этого существа отсутствуют. Но они есть. Глаза величиною с маковое зерно спрятаны в шерстке, и это важно для землекопа. Но при необходимости глазное яблоко выдвигается, и кое-что крот может видеть, ну хотя бы что на дворе день, а не ночь.

Впрочем, глаза помогают кроту, выходящему изредка на поверхность, различать гнездо птицы и похитить из него птенцов, поймать полевку, ящерицу, лягушку. Правда, во время охоты этот малоразборчивый мясоед полагается больше на слух, обоняние, осязание. Уши у него закрываются складками кожи и тоже спрятаны в шерстке во избежание засоренья землей. Сама шерстка ложится в любую сторону одинаково, и крот под землей успешно использует «задний ход». Есть у крота хвостик. Во время движения он касается верха тоннеля, сигнализирует: над головою надежная кровля.

Появление на поверхности земли — эпизод в жизни крота. Его стихия — подземные продвижения. Однако это отнюдь не бродяга. Облюбовав подходящее место для жизни (предпочтительна рыхлая плодородная почва), крот хорошо ее оборудует. Центром коммуникаций является резиденция — камера, где крот отдыхает и спит. (На поверхности это место выдает обычно особо большая куча земли.)

Вокруг резиденции идет галерея ходов, куда крот при опасности может юркнуть из теплой постели. С охотничьими угодьями резиденция связана магистральным тоннелем длиною в сорок — пятьдесят метров. Земля из тоннеля наверх не выбрасывается, а вминается боками в стенки. И все-таки опытный глаз кротолова по засохшим травинкам примечает подземный проспект. Именно тут ожидает зверька ловушка. Крот непременно в нее попадает потому, что в сутки шесть раз — туда и обратно — пробегает тоннелем охотиться.

Охота крота — неустанное продвижение подземною целиной. Это тяжкий физический труд — при нем питание должно быть добротным. Таковым оно и является. Крот не признает ничего, кроме мяса, и съедает его каждый день много — столько, сколько весит сам. Поглощает он все, что встречает во время проходки тоннелей, — личинок, жуков, медведок, но главным образом дождевых червяков. Ест он их с предварительной обработкой — хватает зубами и протягивает через когтистый гребень передней лапы. Таким образом он выдавливает из червя землю, как из тюбика пасту, одновременно очищая и поверхность добычи.

Охота идет днем и ночью. Двадцать четыре часа суток делятся у кротов лишь на время охоты и время отдыха. Есть он должен через каждые четыре часа. Двенадцать часов без пищи — предел, означающий смерть. По этой причине и в зимнюю спячку кроты не впадают.

Однако возможности зимней охоты снижаются. И потому с наступлением холодов кроты усиленно запасаются провиантом. В чуланах, вокруг резиденции, у них повсюду склады по десять — двенадцать дождевых червяков. Чтобы добыча не расползалась, кроты ее уродуют, оставляя, однако, живой. Запасы корма внушительны. Известен случай, когда в чуланах крота обнаружено было 1280 червей — более двух килограммов.

Все замечали, наверное: на сухих, безводных местах кроты не селятся. Объясняется это тем, что крот не только много ест, но также много и жадно пьет. Один из тоннелей лабиринта непременно ведет к реке, пруду, хотя бы к луже.

Если таковых поблизости нет, крот роет глубокие вертикальные шахты-колодцы. Наводнения? Да, вода частенько заливает тоннели. Но крот — хороший пловец. В своем залитом водою «метро» он хорошо ориентируется и выплывает наверх, нередко держа в зубах маленького кротенка.

Вода — помеха. Но гибнут кроты главным образом в году засушливом.

Крот — существо «неуживчивое, сварливое, вздорное, кровожадное». Друзей у него нет. Живет отшельником и никого не терпит в своих владеньях, особенно сородичей. Противника, посягнувшего на его собственность, встречает боем. В подобных встречах побеждает сильнейший. Но дома стены помогают — бывает, и более слабый одолеет пришельца.

Без ласк, свойственных многим животным, кроты образуют мрачноватый семейный союз и производят на свет четыре-пять совершенно беспомощных, голых, слепых кротят величиной с боб. Кротиха нежна с малышами. Папа-крот тоже в эти недели мягчает характером — носит в детскую червяков.

Врагов в природе у кротов много. Добычливые ловцы-ласки, горностаи, хорьки, — поймав крота, есть его брезгуют. А лисы, куницы, ежи, сарычи, совы, аисты и вороны едят с удовольствием.

Времена, когда всех животных люди делили на полезных и вредных, прошли. Крот, досаждающий луговодам и садоводам, в числе полезных не значился. Но сегодня известна и польза от крота: уничтожает медведок, личинок майских хрущей, слизняков. Все же роль положительного героя в человеческом взгляде на мир животных кроту не отводится. Но жизнь интересна во всех своих проявлениях. И потому стоишь зачарованный, глядя, как на глазах у тебя из луговой тверди вдруг вырастает ворох рыхлой земли — это крот в предчувствии холодов гонит и гонит свое «метро».

Кроты постарались.

_{Фото В. Пескова и из архива автора. 3 ноября 1985 г.}

У зимы на пороге

(Окно в природу)

Утро туманное, утро седое… И день такой же. Кораблями на якорях расплывчато темнеют стога на поле. Акварелью размыта зубчатая кромка леса. Краски не яркие, блеклые — ни зелени, ни цветка. Все вымокло, увяло и облетело. И лишь в кореньях и клубнях будет дремать до весны сила грядущих зеленых побегов. Там и сям по опушке кабаньи покопы — в сумерках и ночами звери ищут личинок, коренья, мышиные гнезда. Если б не эти следы кормежек, лес показался бы всеми покинутым.

Лес черен и молчалив. Ветреное непогодье отряхнуло с деревьев все до единого листика. Раздетый лес стал проницаем для звуков — слышно, как где-то в деревне колют дрова и лает собака. В голых ветках обнаружились летние тайны птиц — темнеют гнезда большие и малые. Сорочий дом висит над самой тропкой, где ходят люди, и никто не заметил его в листве.

Высоко на березе мокнет гнездо воронов. Я наблюдаю его лет восемь. Добротная постройка на высоте недоступной. Весной гнездо опять оживет — дружная пара птиц постоянно держится в этом районе. В предзимье осторожные вороны почему-то смелеют — летают так низко над лесом, что слышен скрип маховых перьев.

И лоси в это время ходят свободней — видишь следы на опушке, в болотистых ивняках, примыкающих прямо к шоссе. И нет в лесу поваленной ветром или подсеченной человеком осины, на которую лоси бы не наткнулись в своих хожденьях. Найдут непременно и обгложут до белизны. В компании с лосем кору осины грызет и зайчишка, очищает ветки потоньше. На мягких намокших листьях следы косого не остаются. Лосиный же след глубок, громаден и полон холодной лесной воды — напиться можно из следа.

Звуки… Их очень немного. С криком тревоги вспорхнула с куста калины стайка дроздов и стихла в березняках, ожидая, когда пройдет человек и можно будет опять кормиться.

Белка, искавшая что-то в опавших листьях, с испуганным верещанием кинулась вверх по березе и уронила оттуда чуть тронутый зубом орешек.

Изредка слышишь перекличку синиц. На фоне серого неба их не сразу и разглядишь. Пушистые шарики с длинными, как у сороки, хвостами оживленно снуют по веткам, окликают друг друга, чтобы не потеряться в пасмурном дне. А вот еще один звук, характерный для этой предзимней погоды, — меланхоличные тихие посвисты. Снегири?.. Красногрудые птицы сидят на покрытых каплями влаги ветках ольхи, необычным для леса цветом напоминают: не все краски природа порастеряла.

Следом за прилетевшими с севера снегирями придут и снега. Знакомый лесник на кордоне подшивает старые валенки. Жена его к празднику щиплет гуся — белая горка перьев лежит на крыльце. Мальчишка-внук лезвием бритвы очиняет перо и, обмакнув в чернила, пишет на белом листе: «Скоро зима». «Да, теперь уже скоро, — соглашается дед. — Придет, положит на дворе белый пачпорт — вот, мол, и я. Принимайте!»

День, не успев наполниться светом, тихо уходит за лес. Нет еще четырех, а уже надо прикидывать, чтобы не в самую темень идти опушкой к дороге. Собака лесинка, обычно далеко провожавшая гостя, на этот раз ленится — виновато вильнула хвостом и юркнула в конуру. «Это к снегу или к дождю», — философствует хозяин, засовывая в рюкзак тебе на дорогу холодные, вынутые из листьев на чердаке яблоки.

На придорожных репьях неслышный ветер шевелит клочок заячьей шерсти. Заяц в эту пору линяет, меняет летнюю шубу на зимнюю.

Украдкой зайчишка ходил к леснику в огород грызть капусту. Кочны убрали — ходит хоть листьев погрызть. И собака ему нипочем. Возможно, от нее и бежал, оставляя на репейниках шерсть.

Выползает из ельников темная плотная ночь. Кажется, ты один в целом свете на этой опушке. Под ногами чавкает грязь. Сыро и неуютно. Но сладко идти вот так, с мыслью о теплом доме, о лампе, о чае, с воспоминаньем о прожитом дне… Посвистывая, сверкнули в сумерках белым надхвостьем и скрылись в ельнике птицы. Снег, снегири…

Вспоминаешь с улыбкой присказки деда: «Придет, положит на дворе белый пачпорт…»

И писанье мальчишки гусиным пером… Шоссе впереди обозначилось сразу гулом и бегущими огоньками. Час пути — и Москва. Ожидая автобуса, видишь, как лес погружается в темень предзимней ночи.

_{Фото автора. 6 ноября 1985 г.}

Живая корона

(Окно в природу)

Европейский благородный олень. Первое, на что обращаешь внимание, увидев оленя-самца, — рога. Ветвистая эта корона, краса и гордость животного, — предмет вожделения охотников всех времен. В бревенчатом домике лесника, в городском современном жилище и древнем средневековом замке видишь трофей, стоивший жизни оленю. Но этот трофей человеку иногда достается без какого-либо вреда для животного.

Каждый год, приходит время, олень сбрасывает свою драгоценную, но очень тяжелую ношу. Рога отпадают, как опадают листья с деревьев, чтобы к грядущей осени, к моменту турнирных оленьих боев, вырасти снова.

Легко представить, сколько жизненных сил требует от животного это быстро растущее (с весны до осени!) украшение и оружие. Летом рога представляют собой мягкое, нежное, покрытое кожей сооружение. Рога — «живые»: в них организм гонит кровь и образующие кость вещества. Корону свою олень носит бережно, она чувствительна к малейшим толчкам и царапинам, столь обычным для жизни в лесу.

Но ближе к осени рога твердеют — реки кровеносной системы в них усыхают, кожу с рогов олень удаляет, теперь уже специально продираясь по чащам, с силой трется рогами о кусты и деревья. И вот перед нами уже прочное, отвердевшее древо из кости.

Для чего оно служит оленю? Оборона? Для нее достаточно было бы парных острых передних отростков, да и на ноги, а вовсе не на рога, полагается олень при опасности. К чему же тяжелое ветвистое древо на голове? Оказывается, рога у оленя являются неким паспортом здоровья и жизненной силы в период, когда идет соперничество за продолжение рода. В самом деле, если организм справился с громадным расходом жизненных сил для роста рогов, значит, налицо здоровье этого организма, надежна его наследственность.

Уже один только вид могучей костной короны определяет место оленю среди соперников. Главенствует тот, у кого мощнее рога.

У молодых этот жизненный паспорт выглядит скромным. А дряхлеющий организм не в состоянии предъявить свидетельство силы. Когда же встречаются соперники примерно равного ранга, идет выяснение силы боем. Бой не смертельный. Это скорее турнир, демонстрация силы.

Но рога в этой схватке служат оружием. В лесу, где есть олени, осенью слышишь не только призывный рев, но также и стук рогов. Сила встречных ударов столь велика, что, бывает, олени сплетаются рогами и не могут уже разойтись — несчастный случай, при котором оба соперника погибают. Обычно же выявление силы кончается отступлением одного из соперников.

Самки всех оленей (исключая лишь северных) рогов не имеют. У самцов же рога ветвятся по мере взросления и наибольшей мощи достигают в период расцвета жизненных сил.

Ежегодное сбрасывание рогов — процесс для оленя безболезненный. И, можно думать, животное чувствует облегчение, уронив с головы громадную ношу. Но приходит весна, и начинается новый и бурный рост ветвистой короны. А сброшенные рога ожидают в лесу счастливца.

Чаще всего их находят по одному. Но иногда удается найти вблизи друг от друга и пару рогов, бесконечно долго могут они храниться в жилье человека впечатляющим украшением, экзотической вешалкой. В лесу же оленьи рога долго не пролежат. Обнаружив их, мыши и зайцы постоянно наведываются — грызут костное вещество. По этим погрызам можно судить, как долго оленья корона лежала в лесу.

_{Фото из архива В. Пескова. 16 ноября 1985 г.}

О мышах и медведях

(Окно в природу)

Минувшее лето с дождями в июне — июле и жарким августом оказалось благоприятным для размножения мышей. Возросшее их число было замечено в начале осени. А по первой пороше мелкая лесная и полевая братия так наследила, что снег походил на кружевное узорное одеяло. В минувшее воскресенье я видел эту картину — снег на опушках, на лесных прогалинах и полянах испещрен причудливо пересекающимися канальцами, норками, ямками, припудрен осыпью разных семян — мыши резвились, кормились, ходили в гости. Идущий их спугивал, и они спешили укрыться в травяных кочках, в земляных норах, под одеяльцем снега. Мыши попадались на глаза часто, я стал их считать и на семнадцатикилометровом воскресном маршруте увидел 83 мыши.

«Мышиные» годы время от времени повторяются. Запомнилась осень 1942 года — полчища мышей с полей двинулись к домам и хозяйственным постройкам. Мыши скапливались в ямах. Попадались в самых невероятных местах.

Читая недавно воспоминания маршала Рокоссовского, я нашел у него подтверждение этому.

«Пришлось принимать специальные меры для защиты не только людей от заболевания, но и самолетов от порчи: грызуны поедали резиновую изоляцию везде, куда только им удавалось проникнуть». Такая была обстановка.

В нынешнем году раздолье совам, ласкам, лисицам — всем, кто охотится на мышей. В минувшее воскресенье я видел: несла мышонка ворона — сметливые птицы не упускают возможности воспользоваться неожиданным урожаем.

А вот для медведей на Дальнем Востоке осень оказалась голодной. Не уродились ягоды, не уродился кедровый орех, не вовремя, с опозданием, пошла на нерест рыба. Медведи не успели нагулять жир, необходимый для зимней спячки.

И устремились к жилью человека. На Камчатке есть случаи нападения медведей на домашний скот, возрастает опасность при встрече с голодным медведем людей.

Лишенные растительной пищи и рыбы, медведи превратились в отчаянно ловких охотников — убивают лосей и все, что способны подстеречь и догнать. От добычи медведь уже не уходит, защищая ее от собратьев. Этот снимок передал для «Окна» фотограф «Известий» Владимир Волков. Он рассказывает: «Пролетая над тундрой, мы увидели медведя, пожиравшего лося… Летим через три дня — медведь на прежнем месте, наелся и улегся спать, прикрывая собой добычу. В стороне возле речки ходил второй медведь, соблазненный запахом пищи. Но, видя следы собрата явно более мощного, он не решился даже приблизиться к месту пира. Возле медведя, пока он спал, кормились две крупные птицы.

Я попросил летчиков сесть в стороне и стал подходить. Птицы, заметив меня, взлетели. Это были орланы. Медведь тоже вскочил и принял позу решительной защиты своей добычи. С расстояния примерно в сто метров я сделал снимок и, оглядываясь, поспешил к вертолету — косолапые резво бегают».

Этот медведь лег в берлогу отъевшимся. Те же, кто не запасся жиром, обречены. В берлогу они не ложатся, шатаются зиму в поисках пищи и, как правило, погибают.

Страна наша громадная. По-разному складывается обстановка для животных в разных ее зонах. Для мышей в умеренной климатической зоне условия для жизни и размножения были очень благоприятными. Мыши в пищевых цепях животного мира играют очень большую роль.

Их обилие — залог процветанья для всех, кто мышами питается. А вот медведям на Дальнем Востоке не повезло.

_{Фото из архива В. Пескова. 30 ноября 1985 г.}

На празднике в Бурангулове

(Проселки)

Я расскажу о «празднике гусиного пера» в Башкирии. Начну не с начала, а со средины, когда отшумели страсти на улицах, во дворах и на речке и когда все собрались в деревенском клубе. Были тут главным образом женщины, девушки, дети. На многих звенели мониста из старинных серебряных денег, и у многих рядом с монистами блестели медали ветеранов труда.

В первом ряду сидела, улыбаясь беззубым ртом, бабушка Халима Каримова с деревенским прозвищем Колесо — «всюду вовремя поспевает».

На улице бабушка мне сказала: «До восьмидесяти прожитому счет вела, а потом бросила… помню гусиные праздники с детства». Сейчас бабушка счастливо сидела на видном месте, и мне было слышно, как притоптывают ее валенки.

После раздачи грамот, подарков, чтения благодарностей всем, кто готовил праздник и отличился на нем, мне, гостю, тоже поднесен был подарок — живой белый гусь. Потом был концерт — башкирские пляски, танец индийский, испанский, песни под тростниковую дудочку курай и под гармошки разных размеров. В поэтическом строе песен гуси соседствовали с соловьями. Зал гремел аплодисментами и монистами. Бабушка Колесо готова была выйти на сцену, но кто-то ее удержал…

Расходились из клуба в сумерках. В домах горели огни. Поскрипывал снежок под ногами. Еще носились по улицам в наряженных санях ребятишки, но праздник растекся на множество маленьких ручейков по домам, где ждало людей угощенье.

С гусем в лукошке был отведен я к дому, где на воротах висело нарядное полотенце и была нарисована пара веселых праздничных птиц.

Большой стол в чистом, звонком рубленом доме был уставлен яствами, названия которых я не запомнил. В средине на блюде лежал огромный, с шапку, беляш, на тарелках рядом — беляши маленькие, дальше печенье, варенье, блины, халва из пшеничной муки, башкирский мед, уральские ягоды, масло с вишнями, масло с брусникой. Пел на столе самовар. Но центром был гусь.

По ритуалу застолья молодой хозяйке дома Анисе Мансуровой надо суметь разрезать гуся на сорок частей и подать: девушкам — по крылышку, бабушке — гузку, ножку — самому знатному, грудку — наиболее терпеливому, шею — мальчишке. Задача Анисы не была трудной — за столом сидели человек пятнадцать. По стольку же собралось в этот вечер и в других домах, на воротах которых висели расшитые полотенца — символы праздника.

Днем на улицах я не видел ни одного пьяного. И сейчас на столе стояли лишь чай и айран.

И не только по духу времени. «Казэмасы» — «праздник гусиного пера» проходит всегда без спиртного и всегда весело. В этом я убедился и тут, за столом. Песни были стройными и сердечными, разговоры веселыми, оживленными, но не шумными. Шутки никого не коробили.

Всем было радостно, хорошо от прожитого дня, от дружеской атмосферы, от тепла дома и улыбок его хозяев. О чем только не было разговоров — от событий в Женеве до хозяйственных дел в Бурангулове. И, конечно, говорили много о гусях.

В хозяйстве у человека двадцать восемь пород гусей. Все ведут начало от диких серых гусей, которые и сегодня летят весною с юга на север, а осенью возвращаются на зимовки. Гуси пролетают над разными странами, и у любого народа гусь — непременный персонаж сказок, песен, пословиц. В Башкирии едва ли не в каждой второй песне вспоминается дикий или домашний гусь.

Родиной домашних гусей считают Иран, Египет, Китай. Но, несомненно, их приручали повсюду, где с ними соприкасались. И с давних пор. Процесс приручения можно проследить и сегодня. Птенцы-пуховички диких гусей, выращенные во дворе, становятся домашними птицами.

Породистые домашние гуси по сравнению с дикими, исключительно жизнеспособными птицами, одолевающими на крыльях тысячи километров, конечно, отяжелели, но родства не утратили. Язык домашних гусей потянет и диким. Нередко дикие гуси при перелетах смешиваются с домашними, вместе пасутся. Дикие, улетая, зовут с собой домоседов, но те лишь тревожно гогочут.

Все начинается с показа гусей.

Народу на праздник собирается уйма.

В хозяйстве гусь исключительно выгоден. Лишь в самом начале лета за гусями нужен присмотр (мальчишка с хворостиной вполне справляется с ролью гусиного пастуха), потом же гуси, уходя к речке, к озеру или на луг, почти полностью переходят на травяной корм. Осенью гусь дает четыре-пять килограммов превосходного мяса и превосходного жира. Деликатес — гусиная печень. Венгры принудительным калорийным кормлением добиваются роста гусиной печенки в полкилограмма и больше.

В России водили гусей повсюду. Известны породы: арзамасская, хохломская, шадринская, тульская. Поэзия деревенской жизни связана с этой птицей. У кого в памяти о деревне не осталась речка с белеющим стадом гусей, с цепочкой птиц, возвращающихся вечером к дому.

Гусь дает не только превосходное мясо, но также отличный пух. Подушки и перины башкиры набивают только гусиным пухом — «куриные пахнут». И подушки эти повсюду таких необъятных размеров, что, кажется, на них можно прыгать сверху без парашюта.

Гусиные перья когда-то тоже ценились. Из России только в Англию ежегодно отправлялось 20–30 миллионов этих орудий письменности, кои держали в руках и Байрон, и Пушкин. Курьез, но даже в век авторучек находились люди, предпочитавшие перу стальному гусиное. В. Бережков в книге «Страницы дипломатической истории» пишет: «Британский посол сэр Арчибальд Кларк Керр… писал от руки на голубой бумаге с водяными знаками гусиным пером, и Павлову (сотруднику МИДа. — В. П.) стоило немало труда расшифровывать подобные рукописи». Башкиры гусиным крылышком пользовались и сейчас пользуются для того, чтобы смахнуть со стола крошки, подмести очаг.

В некоторых районах нашей страны гуси пользовались особым почетом. Семен Степанович Гейченко, с которым в Михайловском я завел разговор о гусях, достал с полки книжку «Пушкиногорье», и я в ней прочел: «С древних времен на Псковщине была своя порода домашних гусей. Они назывались «псковские лысые» и отличались вкусным мясом, добротным чистым пером, мощными красными лапами и большой лысой головой на длинной шее.

У жителей столицы они пользовались большой славой. На Сенной площади Петербурга был даже особый торговый ряд, в котором продавали только псковских гусей.

Осенью гусей большими стадами пешим ходом отправляли на продажу в Псков и Питер. Гнали их мужики, хорошо знавшие это дело, вооруженные длинными хворостинами. А чтобы во время долгого пути птицы не сбивали себе ног, им заранее смазывали пятки густой смолой».

Гуся отличают смышленость, спокойствие, чувство достоинства. В его характере, унаследованном от диких предков, много занятных для человека повадок. Наблюдать гусиную стаю, гусиную семью всегда интересно. Те, кто водит гусей, расскажут, как привязан гусак к гусыне, как подает ей голос, пока она сидит взаперти на гнезде. Весною гуси-самцы становятся беспокойными, оберегая права на отцовство, гусак отважно дерется с соперником. Эта черта характера особенно выделяется у гусей тульской породы. «Нижегородцы двести лет собирались весной на веселые праздники гусиных боев.

За гуся-победителя платили 100–200 рублей». Потеха имела немалый практический смысл — поощряла заведение гусей в хозяйствах.

Башкиры издавна водят гусей — морозят их во время осенних забоев, вялят летом на солнце. Оплывший жиром, подсоленный вяленый гусь три года сохраняется без холодильника. Пришел гость — угощение готово. Поехал в гости — прихвати с собой гуся в гостинец. «Праздник гусиного пера» имеет тут глубокие корни. Повсюду, как только выпадал снег и уходила под лед вода, начинали убирать урожай птицы.

Каждый дом забивал не менее двух десятков гусей. В день с такой работой хозяйке не справиться. Приглашала соседей. Все — щипка пера, паленье гусиных туш на костре, ополаскиванье гусей в проруби — делалось сообща, с песнями, с соблюдением ритуала. Хозяйственное событие оборачивалось веселым сельским празднеством.

На этих трудовых посиделках парни знакомились с девушками, тут каждый мог показать трудолюбие, остроумие, способность спеть, сочинить песню. После этого праздника всегда было много свадеб.

Были годы, когда и тут, в Башкирии, стада гусей поредели. Сейчас наблюдается некий ренессанс этой птицы в личных хозяйствах. И не скажем, что сам собой, но без большого труда «праздник гусиного пера» удалось возродить повсеместно. В республике шли дискуссии, как это сделать лучше, совместить с современным укладом жизни. Разумно решили: «Возможно ближе к истокам!» Это помогло избежать формализма, превращения праздника в «мероприятие».

Но элементы современной жизни в него вошли. Собираясь к вечеру в клубе, участники праздника подводят итоги сельского года — кому грамота, кому подарок, кому доброе слово. Тут же выставка вышивки и ковров, пуховых платков и детских рисунков, сельских кулинарных творений. Характерны лозунги праздника: «Для джигита и семьдесят ремесел — мало». «Хорошая жена на снегу пищу сварит»…

В Бурангулово я собрался попасть в канун праздника — важно всегда оглядеться, но самолет задержался, и я в буквальном смысле оказался с корабля на балу. У деревенской околицы «газик» встретила группа наездниц в национальных башкирских костюмах. Тут же гостей пересадили в нарядные, увитые лентами сани.

В сопровождении наездниц мы выехали на центральную деревенскую улицу, под громадным рисунком белого гуся пригубили хлеб-соль, познакомились с председателем сельсовета, с бабушкой Колесо… И чуть приторможенный опозданьем гостей сельский праздник пошел по своей колее.

Все, что я видел на улицах, напоминало картины Кустодиева: снег, смех, пестрота красок, лошади, люди, самовары возле ворот, столы с печеньем-вареньем, пляски, музыка, ребятишки на деревьях и на заборах. Все неподдельно-естественно, полнокровно. Костюмы не пошитые только что, а видавшие уже не одно торжество, музыка не из репродуктора, а рожденная гармониками, медным гонгом, тростниковыми дудочками, мандолиной.

Мелькают в плясках цветные платки, звенят мониста. Мальчишки, завладев лошадьми, носятся в нарядных санях по деревне. И гогочут возбужденно во дворах гуси.

Обыкновенно процесс обработки забитых гусей идет синхронно во всех домах. Но для гостей специально кое-где работу попридержали, чтобы можно было увидеть, как под песни щиплют гусей, как на другом дворе на кострах гусиные тушки опаливают, как с песнями девушки набивают гусиным пухом подушки. Посетившему дом полагается отведать яств, приготовленных к праздничному застолью.

Близко к вечеру коллективный праздничный труд был закончен, и наступил момент, когда вся деревня тронулась к речке. Впереди неспешным шагом под музыку двигались нарядные старухи и молодухи с коромыслами, обвитыми лентами.

На коромыслах висели золотистые тушки гусей — по четыре на каждом. Я снимал процессию сверху, с забора, и насчитал сорок два коромысла. Вместе со взрослыми свою ношу — осмоленных на костре уток — несли к проруби девочки-школьницы. А следом с музыкой, с танцами, шутками к речке двигалась вся деревня-доярки, колхозный бухгалтер и счетовод, трактористы, учителя, агроном, председатель сельсовета, старушки, с нетерпением ожидавшие праздника, подростки-девочки. На виду у всех, пританцовывая, плыла бабушка Колесо.

Рядом с ней шли признанный песенный запевала техник лесничества Асия Исканьярова, учитель Гали Хамматов, вторивший гармонистам на мандолине, неутомимый танцор четвероклассник Разиль Валиев. Счастливые от встречи с родным селом, шли приехавшие на побывку солдаты Азамат Хамматов и Шагбал Куддусов. Не при исполнении служебных обязанностей, а пританцовывая вместе со всеми, шел сельский милиционер Хайдар Магафуров. Семьсот человек живут в Бурангулове. В домах в этот час остались лишь малые дети да старики-сидни.

Башкиры издавна морозят гусей.

Порошил легкий снежок. Вода в длинной проруби колыхалась от погруженных в нее гусей. Обрядовая песня сопровождала эту купель… Уже в сумерках праздничная процессия двинулась к деревенскому клубу.

А за вечерним столом мы сидели рядом с председателем сельсовета Мавзигой Габитовой. Она родилась и выросла тут, в Бурангулове. Работала долго библиотекарем, знает все тонкости деревенского быта, знает лицо и характер каждого из селян. Мавзига уважаема всеми, ее слово и мнение высоко ценятся.

Много сделала Мавзига для возрожденья народного праздника и хорошо понимает, как подобные торжества нужны для села. Мы были едины с ней в мыслях: «Упорядоченность деревенской жизни, ощущенье ее особенных радостей, достаток в домах делают жизнь в селе интересной, осмысленной. И трудовые успехи в конечном счете определяются не «погоней за планом», а всем укладом жизни. Труд, праздники, взаимопомощь, забота о тех, кто уже трудиться не может, и о тех, кто будет трудиться завтра, работают на здоровье села».

— Видели днем солдат, приехавших на побывку?.. Ни минуты не сомневаюсь: они считают свою деревню самым дорогим на земле местом.

Они непременно в нее вернутся. И те, кто уехал учиться, возвращаются непременно, — говорит Мавзига. — Из нашей деревни никто не уезжает. Каждый год прибавляется десять — двенадцать новых домов. Завтра я покажу вам две новые улицы. Учительскую и Салавата Юлаева.

Мавзига назвала мне кое-кого из участников праздника. Халима Каримова, бабушка Колесо, одинока, для нее побывать на миру — потребность. А тихая, скромная женщина в доме, где щипали гусей, — многодетная мать Кильдиярова Фатима Назметдиновна. Она вырастила десять детей. Все вышли в люди, и все остались работать в родной деревне. Семья Набиулиных — мать, сын, дочка и внучка — выступали в клубе семейным ансамблем. Учительница Зилара Набиулина возглавляла шествие с коромыслами до реки. А джигиты, встречавшие нас на конях у околицы, — библиотекарь Аниса Мансурова, медсестра Назира Гафарова и бухгалтер Рита Бурханова.

«Праздник гусиного пера» — не единственный из традиционных в здешних местах сельских праздников. После весенней страды всех собирает согретый жарким уральским солнцем красочный сабантуй. А после зимы женщины празднуют древний в башкирских местах «Праздник грачиной каши». Женская половина деревни поднимается на гору и на костре в громадном котле варит кашу. Так же, как осенью, поется много обрядовых песен (в последние годы поются и современные), в дружеском кругу говорят тут о сельских заботах, о планах на лето, выявляются лучшие песенницы, рукодельницы. В последние годы раздаются полушутливые грамоты: «лучшей теще», «лучшей свекрови», «самой уживчивой невестке».

Тут нет попытки вмешаться в жизнь чьей-то семьи, но в деревне все на виду, и общественное мнение делает свое дело — свекровь, отличенная за мудрость и добродетели званием «лучшая», будет гордиться, уживчивая невестка зальется румянцем от радости.

Девочки-подростки, тут присутствующие, набираются ума-разума, приобщаются к правилам жизни.

«Грачиную кашу» на этом весеннем празднике варят из дробленой пшеницы с расчетом, чтобы хватило и людям, и прилетевшим грачам. В обрядовых песнях у грядущего лета просят хорошего урожая…

Влияют ли эти сохраненные и возрожденные праздники деревенского бытия на уклад жизни, на крепость семьи, на рождаемость, на все, что нас последние годы очень тревожит? Еще как! За пять лет на сто двадцать сыгранных в Бурангулове свадеб приходится лишь два (!) развода. Детей в домах — от пяти до семи, половина всего Бурангулова — дети.

Хозяйство каждого дома добротно. Кроме гусей, водят тут кур, уток, индеек. Во дворе, как правило, две коровы, десять — пятнадцать овец и, знаменательно, почти в половине дворов — личная лошадь. Есть тут легковые автомобили (двенадцать), но хороший хозяин предпочитает автомобилю лошадь.

— Не увлеклись ли в деревне хозяйством личным в ущерб общественному?

Мавзига улыбнулась:

— Нет. В деревне одинаково крепко стоят на ногах и подворья, и хозяйства общественные.

Не буду вас утруждать цифрами, годовой план по производству и сдаче всех сельскохозяйственных продуктов колхоз наш выполнил в октябре, а пятилетний план — еще в сентябре.

— Есть ли в колхозе гусиная ферма?

— Нет. Гусей удобней держать по дворам.

Всегда так было. А как возродили гусиный праздник, разводить этих птиц почитается делом чести. Сегодня в деревне нет двора без гусей. Даже бабушка Колесо завела…

Из гостеприимного дома Зарифы Мансуровой расходились мы близко к полуночи. Беспокойно ходил по сенцам гусь, которому предстояло путешествие до Москвы. Во дворе при свете луны с хрустом жевала сено лохматая лошаденка. Шел парок из коровьего закута. Овцы от шумного разговора людей сбились в кучу у стожка сена. И только три гуся невозмутимо остались сидеть посередине двора. Две гусыни и серый гусак — племя на новый год.

Над ночною деревней висел синий морозный дымок. И пока мы, разговаривая о том о сем, прошлись по заснеженным улицам, в крайнем доме ход времени заливисто-громко обозначил петух.

_{Фото автора, д. Бурангулово, Абзелиловский район.}

_{7 декабря 1985 г.}

Белое чудо

(Окно в природу)

Прислушайтесь к звукам под каблуками. Это ломаются, мнутся снежинки. Снег под ногами скрипит капустой, поет под лыжами скрипкой…

Белое чудо — снег! Его ожидают по чернотропу, как светлую благодать. И он однажды приходит. Проснешься — за окнами посветлело. И сразу в жизни как будто что-то переменилось. «Снег летит по всей России, словно радостная весть», — писал Николай Рубцов.

Поэтов снег всегда волновал. А поскольку в душе каждого человека есть поэтический уголок, белое обновленье земли волнует и радует всех. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь. Горожанин зачарованно глядит, как побелели, обозначились крыши, как изменился двор. Домовитые люди выносят на снег и чистят ковры. Ребятишки сходят с ума от восторга. Валяется в чистом белом пуху собака. В рыхлый морозный снег глубоко залезают вороны и дятлы, распушают перья, встряхиваются — происходит то же самое, что и при чистке ковров.

Побелевший в ноябре заяц до смерти рад — теперь-то он невидимка. Тетерева на ночь зарываются в снег — тепло. Укрыто под одеялом, защищено все, что боится мороза, — посевы, хлеба, корни деревьев и трав. Чем снегу больше, тем надежней тепло, тем больше влаги впитает весною земля. Много снега — много хлеба, так всегда говорили.

Есть места, где снег не гость, а хозяин на долгое время. У некоторых народов Севера слова «снег» в языке нет. Есть слова, обозначающие состояние снега. Их более сорока. Не-которые из этих понятий знакомы жителям средних широт: пороша, метель, поземка, крупа, наст…

Долгое время снег только описывали. Лет сто назад его начали изучать. Подсчитали: примерно четверть площади всей планеты покрыта снегами. Есть места, где снег копится постоянно и лежит пластами, достигающими толщины четырех километров. В этой фантастической толще снежинки, сминаясь, превращаются в лед. Айсберги, плавающие в океане, — это снег, выпадавший в Гренландии, в Антарктиде.

Узорчатая, поражающая красотою снежинка легка. Родившись где-то на высоте двух километров, она летит к земле полчаса.

Образованию снежинок в природе помогают микрочастицы пыли — снежный кристалл вокруг них начинает расти очень быстро. Над городами, где воздух сегодня почти всегда загрязнен, снега и выпадает, и образуется больше, чем в атмосфере незапыленной.

Подобно одеялу, снег сберегает тепло. Но он же, отражая лучистое тепло солнца, не задерживает его у земли. Антарктида особенно холодна потому, что девяносто восемь процентов тепла отражает в космос своими снегами. Вся Антарктида — сплошной громадных размеров снежно-ледяной щит…

Много всего любопытного таят в себе мириады снежинок, покрывающих землю. Например, ветреный их хоровод создает в телеграфных проводах заряд электричества такой силы, что в полную мощь загорается электролампа… Снег, мы знаем, превращается в воду, но очень нередко он обращается в пар, минуя привычную фазу. Оттого не сбывается иногда предсказание большой весенней воды при обилии снега… Из снега, как из глины, можно слепить комок, а кое-где снег для воды пилят ножовками. Эскимосы Аляски из снежных брусьев строят жилища — иглу… Оттаявший и схваченный потом морозами снег закрывает доступ животным к кормам на земле. В такое время поэзия белизны уступает место жестокой прозе.

Этой лисице охотиться было бы трудно при твердой корочке наста. Но снег пока мягок.

Четкое ухо зверя издали слышит мышиные писки. Прицелившись, рыжий охотник занятно подпрыгивает, зарывается мордой в снег и, облизнувшись, ловит новые звуки…

_{Фото С. Ярных (Уфа) из архива В. Пескова.}

_{15 декабря 1985 г.}

Альбиносы

(Окно в природу)

«Черный ворон, черный ворон…» — поется в песне. Птица эта — символ черного цвета. Но вот перед нами ворон белый, как снег. Рядом с ним — белый баклан, обычная окраска которого черная, белая сова… Коллекция птиц-альбиносов.

Название «альбинос» происходит от латинского слова «альбус» (белый). Белая окраска животных, резко отличная от обычной окраски, называется альбинизмом и является следствием недостатка или отсутствия в кожном покрове, волосах, шерсти и перьях красящего пигмента меланина. Среди альбиносов мы можем встретить все живые организмы без исключения, в том числе человека.

У меня в фототеке хранятся снимки альбиносов: сороки, воробья, белой жирафы, гориллы и белого тигра, альбиноса-пингвина. Есть альбиносы — волки, лисицы, олени, выдры, орлы.

Однажды в лесу я встретил ежика-альбиноса. Героем знаменитого произведения Мелвилла «Моби Дик» является кит-альбинос. В тайге встречали белого соболя, однажды пойман был сом-альбинос.

Альбинизм не следует путать с обычной белой окраской некоторых животных. Заяц, меняющий серую шубку на белую, альбиносом не является. То же самое можно сказать о белой куропатке, о белых цаплях и лебедях, о белых медведях и белых полярных совах. «Здоровая» эта окраска нередко помогает животному маскироваться. Альбинизм же является резким отклонением от нормы, выделяет животного из группы себе подобных, делает особо заметным для хищников — белой вороной быть в природе невыгодно.

Отличить альбиноса от животного белой окраски просто. У альбиносов не окрашена радужная оболочка глаз. Рубиновые глаза белых кроликов, белых лабораторных мышей и крыс, глаза, в которых через прозрачную неокрашенную оболочку мы видим сетку кровеносных сосудов, немедленно выдают альбиноса.

Является ли это уродство только внешним либо сблокировано с элементами очень сложной структуры живого объекта? Известны некоторые физиологические особенности альбиносов. И давно замечена связь между окраской и нервной организацией организма. (Говорят даже: окраска является «костюмом нервной системы».) Животные с черной окраской шерсти более темпераментны — вороной жеребец, почти черного цвета овчарка.

Закономерность эту не следует понимать упрощенно — темперамент зависит от многих причин, но связь между окраской и поведением несомненна, и явление альбинизма ее подтверждает. Известна злобливая дикость хорьков. Но африканский хорек-альбинос, известный под названием фуро, — спокойное, ручное животное. (На картине Леонардо да Винчи «Дама с горностаем» изображен хорек фуро.)

Покладисты и спокойны белые лабораторные мыши и крысы. Там, где темная серая мышь немедленно юркнет в укрытие, альбинос спокойно позволит взять себя в руки. Белая горилла в испанском зоопарке отличалась редким спокойствием и доверчивостью.

Альбинизм передается по наследству. И если альбиносами являются мать и отец, потомство будет тоже белым. Таковы генетические линии белых кроликов, крыс и мышей. В ФРГ недавно выведена порода белых собак-альбиносов.

Явление альбинизма известно давно. Не умея его объяснить, люди приписывали белым животным мистические свойства. Древние китайцы и египтяне считали белых мышей посланцами счастья. Встреча с белым оленем вызывала у европейцев благоговейный ужас.

Белый слон и белый тигр в Индии считались священными. И сегодня животные-альбиносы собирают в зоопарках толпу любопытных, а белый воробей или белая ворона неизменно останавливают наше внимание — необычно!

_{Фото автора. 21 декабря 1985 г.}

Черно-белая магия

С Дмитрием Спиридоновичем Бисти в году уходящем тянули мы вместе нелегкий воз, часто собирались в его мастерской, много спорили, но не поругались, а подружились. Дела частенько держали до полночи. Я одевался уйти, а уставший не меньше меня хозяин, потирая руки, говорил: «А я еще часика два посижу…»

Он садился за стол к увеличительному стеклу, брал в руки резец и становился похожим на ювелира.

Художники не любят, когда им «дышат в затылок», но за год мы пригляделись и притерпелись друг к другу, сторонний взгляд художника не беспокоил, и я наблюдал, как на срезе крепчайшего дерева появлялось птичье крыло, стебли ветром пригнутого камыша, лик солнца с черным овалом затменья… Мозолистая рука пахала резцом полированную целину древесины, бороздки прихотливо жались друг к другу, и возникало чудо резного рисунка. Моментами я замирал: вдруг дрогнет рука — ошибка загубит все. Но нет, «пахарь» не ошибался. Медленно ложились бороздка к бороздке. Были случаи, когда я видел последний штрих на бруске. Видел, как Бисти, стряхнув духовитую стружку, покрывал брусок самшита краской, клал на него лоскут податливой легкой бумаги и полоской полированной кости пригонял бумагу к бруску…

Я видел работу художников, достигавших нужного результата с виртуозной, покоряющей легкостью — кисть летала у полотна. Тут же легкости не было. Художник напоминал пахаря, причем не современного, сидящего на тракторе, а того, чьи руки держали соху. Иногда Бисти говорил: «Нет, сегодня не получается. Надо бросить…»

В мастерской гравера стопы бумаги, картона, тискальная машина, кипа рисунков, набросков, книги с его иллюстрациями. Место же, где он «пашет», занимает маленький уголок. Увеличительное стекло на стойке. Два десятка резцов с рукоятками, похожими на шляпки грибов.

И тут же рядом — брусочки самшита, напоминающие и весом, и цветом аккуратные слитки золота. Очень крепкая древесина. Я попытался как-то посчитать через стеклышко годовые слои, но не смог — так плотно слои лежали друг к другу. Каждый брусочек, как лоскутное одеяло, набран из плотно склеенных прямоугольников древесины. В Москве есть единственный мастер, умеющий это делать. Но и художников, избравших путь, где искусство сопряжено с высоким мастерством ремесла, считанное число.

Видный советский график Дмитрий Спиридонович Бисти — один из них.

Дмитрий Бисти за работой.

«Мнится, писание легкое дело, пишут два перста, а болит все тело». Эту строчку оставил в окончание труда своего древний переписчик книг. Нам, знакомым с книжными реками, текущими из печатных машин, трудно представить время, когда каждая книга создавалась писцом, макавшим в чернила гусиное перышко.

Десять — пятнадцать переписанных в день страниц. Такой была производительность труда. На переписку книги уходили многие месяцы. И рождалась при этом всего одна книга. Одна!

Громадным шагом вперед была техника вырезания буковок на досках и тисканье с досок книжных листов. Резьба далеко тяжелее писанья. Но зато сколько оттисков сразу! Иоганн Гутенберг, занятый книжным делом в германском городке Майнце, догадался резные буквы на доске расчленить. Из них набирались страницы книги. Изобретение это, помеченное 1440 годом, вот уже полтысячи с лишним лет, совершенствуясь, служит людям.

Издревле, с тех времен, когда книги создавались писцами, рядом со словом в них помещали картинку. Поначалу это были лишь украшенья — витиевато рисованные буквы в начале каждой главы. Позже «буквицы» стали не рисовать — резать на дереве. У разных мастеров резьба получалась неодинаковой — ремесло становилось искусством. Постепенно не только заглавные буквы, а целые сюжеты стали украшать книги, дополнять содержание.

Иллюстрации делались на деревянных и медных досках. И постепенно произошло разделение труда: художник на бумаге делал рисунок, а мастер-резчик обращал рисунок в рельеф на доске. Случалось, мастерство гравера соответствовало искусству художника.

До нас дошли великолепные иллюстрации Доре к Сервантесу, к Распе. Классика! Но, восхищаясь художником, мы обязаны не забыть гравера. Это он четкими, безошибочными бороздками по твердому материалу делал возможным размножить рисунок в тысячах копий.

Но счастливый союз рисовальщика и столь же способного гравера был, к сожалению, нечастым. Громадный спрос на гравюру в издательском деле заставил создавать цехи и целые гравировальные мануфактуры. Искусство при этом сдавало позиции ремеслу.

Фототехника в прошлом веке положила конец размноженью рисунков гравированием. То, что резчик делал неделями, стали делать в считанные часы. Сегодня возможности хорошо оснащенной типографии поражают воображение. Быстрота. Точность. Высокое качество. В полиграфических процессах сегодня участвуют цветная пленка, компьютеры, лазерные лучи. Но вот чудо: островком в этом техническом мире живет, осталась жить ксилография — резьба по дереву, ручной каторжно-трудный процесс. Случайности в этом нет.

У ксилографии есть громадные выразительные возможности, с которыми при всем могуществе техника состязаться не может.

Художник и гравер сегодня выступают в одном лице. Рисовальщик при этом не дает ни малейшей поблажки резчику. И в результате искусство гравюры достигло больших высот. Оно не всем по плечу. Оно не терпит спешки и суеты.

Оно основательно, убедительно. От художника оно требует громадного трудолюбия, вкуса, знания тонкостей ремесла резчика. Подлинные мастера этого дела в книжном мире известны и почитаемы. Патриархом советских графиков-граверов был Владимир Андреевич Фаворский.

Сегодня столь же высокое мастерство демонстрирует Дмитрий Спиридонович Бисти.

Есть произведения, которые немыслимо иллюстрировать, например, акварелью. Маяковский, Шекспир, Гомер… Кипенье страстей, напряжение мысли, резкое чередование света и тени, соседство силы и слабости, добра и зла требуют особых выразительных средств. И эту задачу успешней всего решает художник-гравер. В упругом чередовании линий белых и черных, светлого поля и темного есть ощущение вечности. Потому-то великое произведение древности «Слово о полку Игореве» иллюстрируют граверы. И едва ли не каждый художник предлагает свое графическое прочтение бессмертного произведения. С громадным увлечением работал над иллюстрацией «Слова» В. А. Фаворский. За долгую жизнь четыре раза брался он разными рисунками помочь читателю глубже понять творение древнего гения.

И, казалось бы, всё — вершина достигнута! Но у каждого времени — свое прочтение великих произведений. В год 800-летия «Слова» несколько художников-граверов предложили свое понимание древней монументальной лирики.

Дмитрий Спиридонович Бисти — один из них. Работу свою он еще не закончил: «Хотелось бы к юбилею, но кое-что помешало, а о спешке даже подумать в этом деле нельзя. Тут есть свои «девять месяцев», и надо с этим считаться». Все же большая часть «пахоты» по самшиту художником сделана. За этой работой видна конструкция будущей книги, видны узловатые части этой вторящей «Слову» изобразительной песни — всадники на конях… затмение солнца… гавканье степных зверей… Ярославна в горе своем… Глядя на оттиски, видишь не только напряженность контраста: белое — черное, но и серебро полутонов, созданных тонким умением чередовать ширину линий, заставлять жить в гармонии белое с черным. Кое-где смело введены в композицию пятна красного цвета.

«У каждого свое прочтение «Слова», — говорит Бисти, на минуту отрывая воспаленные, чуть слезящиеся глаза от увеличительного стекла.

Очередной брусок дерева лежит на кожаном круглом мешке с песком. Если надо изогнуть борозду по самшиту, художник оставляет резец на месте и поворачивает мешок-подставку. Я вижу, как рукоятка резца вдавлена в палец, и вспоминаю старинного переписчика книг: «…Пишут два перста, а болит все тело». И это при том, что писавший держал не резец, а гусиное перышко.

Художника Бисти мой друг-искусствовед назвал как-то «маленьким вулканом». Назвал очень точно. Наблюдая его работу, я вижу, как энергия человека сгущается в его взгляде и в режущем кончике инструмента. Железной твердости дерево поддается… И вот уже оттиск с бруска — черно-белое эхо песни, пропетой 800 лет назад.

Гравюры к «Слову о полку Игореве».

_{Фото из архива В. Пескова. 29 декабря 1985 г.}

Разведчица

Двадцать лет назад в нашей газете было рассказано о фронтовом разведчике Георгии Шубине. Это была запись воспоминаний. Одна из главок имела название «Валя Назарова». Сегодня есть повод вспомнить фронтовой эпизод.

«Готовился штурм Полоцка. Разведка получила задачу: добыть планы всех укреплений. Восемь дней ползали на животах около города. Пометили на карте дзоты, зенитки, линии рвов, надолбов. Собрались уже возвращаться, зашли к партизанам. Командир говорит:

— К фашистам мы подослали девушку. Работает в штабе. Может быть, она что-нибудь скажет. Подожди до завтра — в среду она приходит на явку.

Пришла. Красивая, веселая, лет двадцати. Зовут Валя.

— План обороны Полоцка?.. — С полминуты подумала. — Наверно, сумею что-нибудь раздобыть. Но в штаб уже возвращаться будет нельзя. За мной ухаживает эсэсовец, офицер. Завтра в шесть я выйду с ним на шоссе. Берите его. Это будет живая карта.

Вечером на другой день я занял позицию в пустом доме возле шоссе. Двое моих ребят спрятались в доме чуть дальше. План такой: пропустим и с двух сторон без шума возьмем офицера…

Шесть часов. Ясный, хороший вечер. Чистое шоссе. Город с куполами церквей в синеватой дымке. В оптический прицел хорошо вижу: идут по шоссе двое. Молодой офицер в черном и Валя. Идут, любезничают. Офицер бьет по голенищу веточкой вербы. Вот поравнялись с пропускным пунктом у рва. Показали документы.

Вот они уже на полдороге ко мне от пропускного пункта. Метров сто пятьдесят еще… И вдруг остановились. Какое-то чутье подсказало эсэсовцу: нельзя идти дальше. Стоят, любезничают. Чувствую, эсэсовец сейчас возьмет Валю за локоть, чтобы идти к городу. Секунда, другая… Что делать? Вижу, Валя беспокойно повернула голову в сторону, знает: мы где-то рядом. Назад ей нельзя возвращаться. Надо что-то решать, и немедленно. Получше прикладываюсь. В прицел хорошо видно обоих. Стоят боком, лицом к лицу. Эсэсовец трогает пуговицу на Валиной кофте.

Перевожу дыхание и нажимаю спуск… Офицер схватился рукою за бок. Валя толкает офицера с дороги, быстро над ним нагибается почему-то и бежит по шоссе в мою сторону. Меня колотит всего. Часовой возле шлагбаума дергает затвор у винтовки, но я учел и его…

Скорее в лес, к тому месту, где спрятана рация! Перевели дух.

— Ну и ну!.. Дай, — говорю, — как следует на тебя поглядеть.

Отдает документы эсэсовца — успела вытащить из кармана.

До фронта было двадцать пять километров. Благополучно вернулись на свою сторону. Валя осталась служить у меня в разведке. Несколько раз ходила через линию фронта. Смелости и находчивости этой девушки мог позавидовать любой из моих разведчиков. Однажды кинулась к раненому и сама попала под пулю. Как раз началось наступление, и мы попрощались в госпитале. Я уверен, что она осталась жива. Кажется, была из Москвы…»

Мы ждали отклика. С разных сторон отозвались боевые друзья командира разведки. И потом несколько раз подряд разведчики собирались в Москве. Собрались они все и в грустный день похорон Георгия Георгиевича.

В. А. Назарова в 1944 году. Второй снимок сделан в декабре 1985 года.

От Вали Назаровой отклика не было. «Наверное, умерла в госпитале — рана была тяжелой…» — помню, размышлял Шубин… И вдруг недавно звонок: «Василий Михайлович, читала вашу книжку. Сначала вздрогнула от фамилии Шубин. В нашей дивизии это был человек действительно легендарный. А потом прочла свое имя. Валя Назарова — это я…»

Позавчера на окраине Москвы у метро «Домодедово» я разыскал нужный дом. И вот мы сидим за чаем с Валентиной Александровной Назаровой-Татарниковой. Каждой женщине хочется показать, какой она была в восемнадцать лет. На пожелтевшем групповом снимке вижу знакомые лица разведчиков-«шубинцев» («Да, так в дивизии нас называли»). Худощавый лейтенант Шубин — в середине рядом с командиром дивизии. Снимок сделан на память в день вручения наград в 1944 году. Среди мужчин — единственное лицо женщины. Это разведчица Валентина Назарова.

Разговор за чайным столом начали с эпизода, о котором рассказал Шубин. «Да, случай приметный. Особо серьезных документов в штабе я взять не могла. Но и то, что взяла, отрезало путь к возвращению. Георгий Георгиевич верно все описал. Я очень заволновалась, когда ухажер мой, эсэсовский лейтенант, как будто почувствовав что-то, остановился… И все же теперь издалека все видится драматичней. Для меня тогда это был эпизод в ряду многих опасностей.

Фронтовой разведчик к опасностям привыкает, учится не теряться, сохранять трезвость мысли в любой обстановке. Снайперский выстрел Шубина врасплох меня не застал — хватило хладнокровия достать у убитого документы. Помню, подумала только: жаль, живым не достался — многое рассказал бы».

В 1941 году, когда война подкатилась к самой Москве, Вале Назаровой было пятнадцать лет. И она решила идти на фронт. Удержать ее было некому. Отец погиб, мачеха особо не пеклась о судьбе падчерицы. На фронт Валя в буквальном смысле слова пошла — пошла пешком по Ленинградскому шоссе. И добралась почти до Клина, занятого фашистами. Там рослая девушка, прибавив к возрасту два года, уговорила оставить ее в части, оборонявшей дорогу к Москве. Дело, которое ей поручили, было весьма прозаическим — печь хлеб в походной пекарне…

Среди женщин есть люди с особым характером. Им непременно хочется быть там, где даже мужчине приходится нелегко. Преодолевая устоявшиеся порядки, предрассудки, нередко и здравый смысл, они становятся летчиками, капитанами кораблей, геологами. Добившись цели, они остаются на высоте положения, давая во многом пример мужчинам. Валя Назарова в те суровые годы решила, что станет разведчицей.

Знавшие этот особо тяжкий, особо опасный фронтовой труд посмеивались. А командир 26-й гвардейской Сибирской дивизии генерал Корженевский, выслушав девушку, отнесся к просьбе ее внимательно и серьезно — Валентину Назарову взяли в роту дивизионной разведки.

Переход линии фронта, лежанье в снегу недвижно где-нибудь у дороги, по которой идут колонны врага, неожиданные стычки, ежеминутная опасность — будни фронтовой разведки. Валентина Назарова приняла это все как должное. В разведке не удержится человек без выдержки, без отваги, без готовности собой пожертвовать, спасая товарища. Эти качества у Валентины Назаровой были. Их оценили сразу.

В разведку она ходила юхновскими лесами, белгородскими балками, белорусскими пущами. «Ходила иногда недалеко за линию фронта для уточнения огневых точек противника, а иногда ходила и вглубь зафронтовой территории. Один раз, помню, прошли почти без отдыха семьдесят километров. И обнаружены были при переходе фронта. Одну пуля клюнула и меня».

На особо ответственные задания шла обычно небольшая группа разведчиков, человек восемь-девять. Среди них всегда была Валентина Назарова. Шубин рассказывал: «Я брал ее непременно, потому что храбрость, сметливость, выдержка Вали служили примером. В разведку трусливые не попадали. И все же я хорошо понимал: мои ребята становились особо надежными, когда видели — рядом с ними все опасности делит Валя».

Сейчас за столом у маленькой елочки, стоящей в глиняном кувшине, я прошу Валентину Александровну припомнить какой-нибудь особо опасный фронтовой эпизод. Моя собеседница закрывает глаза и с минуту сидит молча, неподвижно.

— Эпизод… Тот случай в Полоцке, правду сказать, следа особого в памяти не оставил. Мне кажется, больше он поразил Шубина, может быть, потому, что впервые он видел в разведке девушку. А вот что снится мне больше сорока лет. Не могу позабыть. Обнаружены мы были при переходе фронта у самых немецких окопов.

В один я прыгнула, полагая, что он покинут, а в нем двое немцев. Один, громадный, прямо на меня ринулся со штыком. На полсекунды опередила я, опорожнив полдиска в своем автомате. Немец упал прямо под ноги. До сих пор иногда в поту просыпаюсь.

Закончила войну Валентина Александровна в 19 лет. «Отмечена медалью, тремя орденами и четырьмя ранами. Один осколок так и остался в шее — непогоду из-за него за два дня наперед чувствую». Говорили о жизни после войны.

Она не была легкой для Валентины Назаровой-Татарниковой. Осталась одна с двумя ребятишками. Поставила их на ноги. Дочь стала врачом, сын — метростроевец. «У меня самой гражданская профессия, как у маршала Жукова, — скорняк. Подбирала меха для шуб, для красивых манто, сама же все время вот в этом пальтишке. Но обделенною в жизни себя не считаю. Детей вырастила понимающими, где добро, а где зло, где правда, где фальшь. Понимают и материнское слово в оценке людей: «С таким в разведку бы я не пошла».

На вопрос, какие годы из прожитых человек ее возраста считает лучшими, Валентина Александровна отвечает:

— Не удивляйтесь — военные. Затрудняюсь объяснить, почему так считаю. Велики были тяготы. Невыносимо было видеть разруху и горе. Мучительно было закапывать в землю друзей… Но была молодость, удаль, сознание великой справедливой борьбы за Родину. В послевоенные годы училась жить заново. Когда было трудно, возвращалась мысленно к нашей роте разведки и обретала силы.

Сейчас я на пенсии. Эту полосу человеческой жизни, не буду бодриться, завидной не назовешь. Вся радость — в детях, внуках. Но в году уходящем вдруг сверкнул для меня лучик света из ярко прожитой молодости. Эту радость доставила ваша нечаянно попавшая в руки книжка. Шубин хорошо и правдиво рассказал о разведчиках. А когда я читала страницы с заглавием «Валя Назарова», вдруг потекли удивившие меня слезы — я ведь, сколько себя помню, ни разу в жизни не плакала…

_{Фото В. Пескова и из архива автора. 31 декабря 1985 г.}