Том 18. Гимназическое. Стихотворения. Коллективное

Актерам-ремесленникам^*

Разочарованным^*

Кому платить^*

В ресторане. Плотно поужинав, два франта требуют счет. Счет подан. Оба франта намереваются расплатиться. Половой ждет.

— Брось! — говорит первый, — я заплачу.

— Нет, братец, это моя обязанность.

— Не болтай пустяков! Мне именно впала идея поужинать; значит, я и заплачу.

— Не буду же и я на твой счет ужинать!

— А зачем же мне на твой счет?

— В последний раз ты заплатил, значит, теперь моя очередь.

— Тогда мы только бутылку пива выпили…

— Все равно, я ни за что не позволю…

— Ты меня обижаешь, Саша!

— Так же, как и ты меня, Коля!

— Ну, если ты непременно так хочешь…

— Так и быть: плати, плати.

— Я согласен, чтоб ты заплатил.

— Мне кажется, что я уже согласился.

— Ну, все равно, плати.

— Значит… ты не хочешь…

— Нет, напротив: но ведь ты так настаивал.

— Ну, да, я готов заплатить! Только знаешь, братец, я забыл дома бумажник. Так ты отдай, а я тебе потом заплачу.

— Вот тебе на! Со мною совершенно такой же случай. А я на тебя положился.

— Да ведь ты же сам хотел заплатить! Я тоже на тебя положился. У меня ни гроша.

— У меня столько же.

(Лицо полового вытягивается. Картина.)

«Одна из "этих дам"…»

Одна из «этих дам» встречается в клубе с своим знакомым.

— Что это вас давно не видно? — спрашивает она.

— Но, моя милая, я не знаю вашего нового адреса!

— Так вот возьмите!

И она подала ему целый десяток своих визитных карт.

— Но зачем же столько? Мне одной довольно!

— Ничего: остальные вы раздайте своим приятелям…

Осколочки^*

Одни юноша-классик, сотрудничающий только в почте «Осколков», производит слово «редактор» от латинского слова «reddo», что значит «возвращаю». Неверно, но не совсем!

— Что значит слово «аминь»? — спросили одного писаря, державшего экзамен на первый классный чин.

Писарь несколько задумался.

— Шабаш… Довольно… — отвечал он на вопрос.

Состояние московского театрального рынка^*

Малый театр^*. Драматическое искусство дало сильную трещину. Жертвенник в алтаре потух и сильно чадит. Самый храм очень покосился на один бок и ждет капитальной перестройки. Большой театр^*. Так же хорошо освещается и так же мало посещается. Пушкинский^*. По будням сохнет и тоскует о своей первоначальной владелице. Русский театр^*. С уходом Иванова-Козельского на театральном костюме этого театра оторвалась самая нужная пуговица! Солодовка^*. Парадиз, судя по сборам, все еще не в раю… Немчиновка и Секретаревка^*. Дурачатся себе в свое удовольствие. Скоморох^*. Изобретают волшебный порошок для радикального искоренения барышников. Немецкий клуб^*. Ждет скорого прибытия труппы немецких ученых блох, имеющих дипломы от трех германских университетов. Театр Шумова в Таганке^*. Один, своими силами, мечтает восстановить упавшее искусство. Артистический кружок^*. Дает русские спектакли на польском языке, подыскивая в антрактах охотника, который согласился бы платить жалование труппе… Новый театр М. и Л. Л-ских^*. С рожью крепко!!

Библиография^*

О значении «батогов» в древнем русском быту, по «Домострою» и другим источникам, исследование И. С. Аксакова. Москва 1883 года, 255 страниц, цена 1 руб. 50 коп.

О наилучшем устройстве флюгеров; лекция бывшего профессора Чи….на^*, цена 10 к.

Интрига, кулисы и сцена^*, популярные лекции, сочинение Г. Кор….ва, бывшего певца. Раздается даром всем попадающим под руку.

Повесть об изгнании из Петербурга.^* «Новелла», его же, цена 10 к.

Полный толковый словарь «площадных слов» с примерами. Сочинение и издание Соколова, Буренина и Суворина, цена 10 к. за выпуск. Число выпусков неопределенно.

Приготовление паштета из мужичьего мяса. Проект Блюма. Сочинялся исключительно для гастрономов и медиков, изучающих первичное умопомешательство. Цена… бесценная.

Я верил, потому что получил 2000. Иеремиада блудослова Курилова (защитника г. Мельницкого). В сей интересной книге доказывается, что вера увеличивается по мере увеличения гонорара. Вера, за которую заплатили, не уменьшается даже и тогда, когда невозможно верить. Цена 5 руб.

Сон при освещении и воплях. Новелла бердичевского префекта^*. Цена пятиалтынный.

Корреспонденции^*

Глухов. В одно из последних заседаний местной городской думы гласным г. Балбесовым был предложен на рассмотрение проект об «упразднении в городе наук и искусств». Почтенный гласный предложил на рассмотрение несколько вопросов, и на все вопросы, без замедления, им же самим были даны ответы самые обстоятельные. Он более всего напирал на пример иностранных государств, кои погибли и погибают только благодаря наукам и искусствам.

Обрисовывая яркими красками деморализующее влияние наук и искусств, г. Балбесов поверг всех заседающих в уныние. Гласный г. Смысломалов (наш Демосфен) успокоил гг. гласных, доказав, что в Глухове нет ни искусств, ни наук, а чего нет, того нельзя упразднить. После восьмичасового заседания гласные постановили: «науки и искусства, за неимением оных, не упразднять и на предметы сии сумм не ассигновать; изобрести что-нибудь другое для упразднения; г. Смысломалова благодарить, а г. Балбесову выразить порицание за то, что он дерзнул помыслить, что в мудросмиренном Глухове есть науки и искусства».

Тегеран. На днях в Россию было отправлено: 250 пудов персидского порошка, 13 ковров и 46 пудов ордена Льва и Солнца.

Сызрань. Здесь появился самозванец, выдающий себя за Гамлета, принца датского; приняты меры.

Петербург. Вчера было произведено здесь дерзкое воровство. Из редакции газеты «Эхо»^* похищены все ножницы (две дюжины), всего на сумму 6 р. 26 коп. Преступник не найден. Благодаря этому воровству следующий номер «Эхо» выйдет только тогда, когда будет найдено украденное.

Я снял свою фуражку с кокардой и вошел в его кабинет. Он сидел за письменным столом. Одной рукой он тер себе лоб и мыслил, а другой — писал похабный роман из великосветской жизни.

— О чем задумались, ваше сиятельство? — спросил я с достодолжным подобострастием.

Он повернулся ко мне и спросил в свою очередь:

— Вы благонамеренный или неблагонамеренный?

— Знаюсь с вами, значит благонамеренный, ваше сиятельство…

— В таком случае я могу поделиться с вами моими мыслями. Я сочиняю проект, молодой человек. Проект сей имеет целью самую благонамеренную цель: я хочу иметь подписчиков. Меня, как вам известно, не почитают. О причинах сего говорить не будем. Скажем только, что у меня много врагов и что Россия невежественна и не умеет еще достаточно ценить своих благодетелей…

— Что же вы намерены сделать, ваше сиятельство?

— Я проектирую внутренний заем в триста тысяч. На эти деньги я найму себе подписчиков. Не подписчики будут платить мне, а я им. Каждому подписчику объявлю по полтине. Итого…

— Шестьсот тысяч подписчиков, ваше сиятельство!

— Потом-с… Я делаю другой заем в такую же сумму. На эти деньги я создам множество газет и журналов, с коими буду полемизировать, соглашаться, фехтоваться, сражаться и т. д., кои, одним словом, будут замечать меня. Ведь меня, знаете, враги не замечают. Они дали себе клятву погубить меня своим равнодушием.

— Ну, а если, ваше сиятельство, вам не удастся заем? Что вы тогда предпримете? По какому пути поведет вас ваш гений?

— Тогда я… займусь акушерством. Я, знаете ли, люблю клубничку… хе-хе-хе…

Я похвалил проект, выпил рюмку рябиновой и распрощался с князем.

Ревнивый муж и храбрый любовник^*

Архивариус Облучков стоял у двери и подслушивал. Там, за дверью, к великому его ужасу говорились вещи, слушая которые побледнел бы сам черт!

Говорил сам начальник, Архип Архипыч… Его слушали такие же персоны, как и он сам…

— Да и девчонку же видел я вчера, mes amis! — шамкал он своими старческими губами… — Дивную девчонку!

И начальник издал губами звук, который издают при виде вкусного осетра.

— Чудную девчонку!

— Где же? — спросил его один из «mes amis».

— Намедни я был с визитом у архивариуса… Облучкова… того, что сбоку на обезьяну похож… Я, после Нового года, всем им делаю визит… Это в своем роде… ммм… шик… Либерально! Хе, хе, хе… Я тебя, каналья, ставлю на равную ногу… но ты смотри! Хе, хе, хе! Ну, и любят… Начальник, говорят, прелесть… Ммм… Ну-с… Захожу я, намедни, к Облучкову… Звоню… Дома его нет… Кто же дома? Барыня, говорят, дома… Вхожу… Вообрази же, mon cher, теперь маленькую, пухленькую, розовенькую… хоррошенькую… Хе, хе, хе… Она вскакивает с дивана… бледнеет… Начальства испугалась… Сажусь. То да се… Говорю ей любезность и беру ее за пухленький… кругленький… подбородочек…

Облучков побледнел и нахмурился.

— Беру ее за… подбородочек… Краснеет… Разговорились… Такая наивная девчонка! В этих женщинах мне ужасно нравится наивность! Не признаю не наивных! Сажусь рядом с ней на диване… Не сопротивляется… Беру за талию… Хе, хе, хе… Хоррошенькая, дьявол!

Облучков замигал глазами и побагровел. Он, почтительный, робкий человек, почувствовал сильнейшее желание ударить по превосходительной лысине. Бедняга архивариус любил свою жену!

— Ммм… Взял ее за талию… В щечку.

— Врешь! — сказал ami.

— Клянусь! В… в щечку! Хе, хе, хе… Я, говорит, позволяю вам себя целовать, ваше превосходительство, только потому, что вы добрый… милый… И чмок меня в голову!

Облучков почувствовал, что у него подгибаются колени. Зубы его застучали от гнева.

— Чмок меня в голову!.. Я ее в грудочку… Хе, хе… И у этакого рыла, как Облучков, такая чудная женщина! Феномен! А? Горит! Пылает! В конце концов, попросила браслетку… Обещал ей… Хе, хе, хе… В субботу, вечером, Облучкова пошлю куда-нибудь… к черту, а сам к ней… Заранее предвкушаю… Хе, хе, хе…

Облучков начал задыхаться… Он ухватился одной рукой за сердце, а другой — за дверную ручку… Еще минута, и… он не вынесет!

— Ну, что ж? Было многоточие? — спросил ami.

— Ммм… как тебе сказать. Почти… Почти было… Когда я уже сжимал ее в своих объятиях и наши губы слились в поцелуй, вошел Облучков… Ну, разумеется… неловко же было! Помешал, скотина!

Облучков не вынес.

Дрожащий, забывший все на свете, жаждущий мести, рванул он за дверную ручку и влетел в комнату, залитую светом. В этой комнате, за зеленым столом сидели три старичка. Они курили сигары и масляными глазками посматривали друг на друга. Облучков подлетел к столу, сжал кулаки, забормотал… Старички подняли на него свои удивленные глаза…

— Что вам угодно? — спросил строгий голос. — Кто вам эээ… позволил эээ… молодой человек!

— Я… я… ваше превосходительство… — забормотал Облучков, по привычке преклоняя выю перед этими глазами и повелительным голосом.

— Что вам угодно-с? Вы подслушивали?

— Я… виноват, ваше превосходительство… Если бы я знал, я… не приходил бы домой… ваше превосходительство… Виноват… Не догадался… Простите… в субботу-с, я уйду.

Говорил это, а самому хотелось трахнуть по лоснящейся лысине!

Мачеха^*

В большом прадедовском кресле сидит старушенция. Желто-серое, морщинистое лицо ее кисло, как раздавленный лимон, глаза смотрят в сторону угрюмо, подозрительно… Она беспокойно вертится и то и дело подносит к своему острому, птичьему носу флакон с нашатырным спиртом. Она не в духе.

Возле нее стоит молодой человек приятной наружности. Честь имею вам представить его: это — поэт, пасынок старушенции. Мачеха и пасынок беседуют.

— Я к вам по делу, мачеха, — говорит поэт. — Я написал роман… Вы приказали мне давать вам на прочтение все мои произведения. Извольте! Вот он!

— Хорошо, мы прочтем его… Но отчего у тебя лицо такое печальное? Тебе, значит, не нравится мое вмешательство в твои дела? Не нравится? Так вот ты какой?

— Я очень рад, мачеха… Что вы? Я и не думал…

Поэт надувается, морщится и всеми силами старается изобразить на своем лице улыбку.

— Я даже очень рад… Помилуйте… Нашего брата необходимо сдерживать…

— То-то… Ну, читай свою дрянь… Я послушаю.

Поэт медленно перелистывает рукопись, конфузливо кашляет и начинает читать:

«Было прелестное майское утро. Мой герой лежал на берегу моря, глядел на пенистые, болтливые волны и мыслил…»

— Стой, стой… — перебивает мачеха. — Зачеркни слово «мыслил».

— Почему же?

— А бог знает, о чем мыслил твой герой. Может быть, о таком, что…

— Но я ведь поясняю далее, мачеха!

— Ну, пока ты пояснишь, так до всего можно додуматься. Зачеркни!

Поэт зачеркивает слово «мыслил» и продолжает:

«…Возле него на песке лежал ящик с красками и полотно, натянутое на подрамник…»

— Стой, стой… Разве можно писать такие вещи? Зачеркни слово «полотно»!

— Почему же, мачеха?

— Разве это слово не напоминает тебе полотно железной дороги? А разве это не намек на железнодорожные беспорядки? А эти беспорядки имеют прямую связь с…

Поэт «полотно» заменяет словом «холст» и читает далее: «…У самой воды стоял его чичероне, молодой крестьянин…»

— Опять! — Мачеха мажет руками и сует острие своего носа в нашатырный спирт. — Опять! Для чего тут крестьянин? К чему? На что он тебе дался? Замени чем-нибудь другим!..

— Я заменю словом «мальчик».

— Нельзя. Если мальчик стоит утром у моря, то, значит, он не в школе. Это намек на отсутствие школ…

Поэт вытирает у себя на лбу пот, глубоко вздыхает и читает далее. Но чем дальше в лес, тем больше дров. Рукопись его постепенно покрывается черными полосками, крестами и пятнами. Она постепенно теряет свою белизну и делается черной. Зачеркиваются все слова, кроме некоторых междометий, числительных и некоторых наречий. Мачеха против союзов, потому что слово «союз» есть намек на незаконное сожительство и слияние сословий. Она отрицает местоимения третьего лица, потому что под словом «он» можно всё разуметь: и Ренана^*, и Лассаля^*, и «Московский телеграф»^*, и Щедрина… Она не велит ставить запятые. Запятые, по ее мнению, есть намек.

— Ты зачем это в своей рукописи поля оставил? — говорит она. — Для чего? Поля… поля… Где поле, там неурожай… Отрежь ножницами!

Поэт кое-как дочитывает свой роман до конца.

«…Старшина присяжных заседателей, — оканчивает поэт, — произносит дрожащим голосом: „Нет, не виновны“. Публика аплодирует приговору».

Старушенция вскакивает. Глаза ее полны ужаса. Чепчик сполз в сторону и обнаружил плохенькие, старушечьи косички.

— Ты с ума сошел? Ты оправдываешь негодяев?!

— Да так же и следует! Ведь они не виноваты, мачеха!

— Не виноваты?! Да ты с ума сошел! За одно то, что они не слушаются старших, грубят товарищу прокурора и позволяют себе умничать на суде, их следует выпороть! Да разве ты не знаешь, что оправдательный приговор деморализует человека? Он портит! Он говорит, что преступления могут оставаться безнаказанными! Изволь заменить!

Поэт зачеркивает «нет, не виновны» и пишет:

«…Василия Кленского сослать в каторжные работы, в рудниках, без срока. Жену его, Марию, сослать в каторжные работы, на заводах, на 14 лет…»

Фразу: «публика аплодирует приговору» старуха не велит зачеркивать.

— Теперь твой роман годится, — говорит мачеха. — Можешь давать его читать кому угодно.

Поэт целует костлявую руку старушенции и уходит.

До нового пожара^*

Редактор. Только теперь рисуете Бердичевский пожар?! Эка когда хватились! Вы бы еще через десять лет явились с этим рисунком.

Сотрудник. Гм. Черт возьми… Пропала работа, значит!

Редактор. Не печальтесь, впрочем! Мы отложим этот рисунок до нового пожара. Недолго ждать придется!

Моя семья^*

Тесть: Емельян Сидорович, отставной гардемарин. Мал ростом, худ, морщинист, но внушителен. Рожден в Кронштадте. Говорит, что купался в океане. Будучи в Константинополе, видел султана. Со времен отставки ищет место управляющего домом или имением. Не любит беспорядков и вечно читает мне нотации за нечистоплотность. Встает в четыре часа и сам чистит себе сапоги. Ложится в восемь часов. Спит в гостиной. Вечером долго молится в моем кабинете, причем приказывает мне стоять и не курить. Искусства любит, но наук не признает. Ждет, что меня арестуют за то, что я читаю газеты. По праздникам будит меня к заутрене. В день ангела получает визитную карточку от друга детства, капитана 2-го ранга П. А. Дромадерова. Вечно трется в кухне около бочки с квасом. Часто плачет.

Теща: Глафира Кузьминична. Бабища шестидесяти лет, слезливое, богомольное, нравственное и вместе с тем в высшей степени ядовитое создание. Жалуется всем и каждому, что ее бог обидел зятем. Любительница цикорного кофе, сливок и рыбки. Мяса не ест: обет дала. Давно уже собирается умирать, но не умирает. Ежедневно ходит в гости. Хвастает, что ее старичок не употребляет горячих напитков. Сваха, дает деньги на проценты и скупает рухлядь. Меня величает «окаянным». Меня?! Я ли ее не кормлю? Я ли не выношу ее целодневных толков о том, что она чай без хлеба кушает? Я ли не даю ей денег на мазь Иванова, которой она по ночам натирает себе поясницу? Дрянь ты этакая!

Брат моей жены: Иван Емельянович. Брандмейстер, изгнанный со службы за неумеренное употребление спиртных веществ. Ищет должности и хочет жениться на нравственной девушке. В женщинах прежде всего признает «ум». Собственноручно режет кур, гусей и уток. Ходит на базар за харчами. Верит в спиритизм. Со мной в ссоре. Клянется, что из меня не выйдет толку. Впрочем, ссора не мешает ему курить мой табак и по целым дням валяться на моей кровати. Хочет купить себе ружье. Родителей не почитает.

Пантелей: другой брат моей жены. Служит кочегаром на железной дороге. Ходит к нам по субботам ночевать и всю ночь играет на гармонике. Обещает починить мне портсигар. Два раза судился у мирового судьи за буйство и два раза, по настоянию Ивана Емельяныча, подавал на аппеляцию. Бьет Митю по голове. Умоляет меня, чтобы я его остриг. Пьяница.

Костька: третий брат моей жены. Фельдшер, еженедельно пускает отцу кровь. Имеет в нашем околотке большую практику, но всё зарабатываемое пропивает. Любит читать романы и выписывает газету Гатцука, которую никому не дает читать, боясь, чтобы ее не запачкали. Рябой. Жениться не хочет, потому что в женщине видит причину всех зол. Дает от кашля детскую присыпку, приказывая употреблять ее внутрь на водке. Был в Москве на выставке и купил себе там прибор для показывания фокусов. Родителей не признает за их невежество. Меня не любит за то, что я не позволяю ему ставить на мой стол бутыли с лекарствами. Пьяница. Ворует у матери деньги и поедает ее варенья.

Моя жена: Агаша. Маленькое, пришибленное, безгрудое, курносое, сутуловатое, но крикливое существо. На лице постоянное выражение испуга. Боится родителей, братьев, мужа, мышей, лягушек, тараканов, больших мух… Ежегодно родит. В детстве была переехана пожарными лошадьми. Пять лет тому назад я купил ей серебряные часы, но она их не носит и не заводит, боясь испортить. Читает, но писать не умеет. Плачет каждый день. Стирает пеленки — это ее специальность.

Моя мамаша: Мавра Степановна, маленькая, согнутая старушенция. День и ночь боится воров и то и дело ходит посмотреть: заперта ли дверь? Вываривает из кроватей клопов и оклеивает стены картинками. Повитуха и костоправка. Опасный конкурент Костьки. Горячие напитки не отрицает.

Тетенька (моя или женина; чья именно, не знаю): Заживо умершая. День и ночь лежит на печи, откуда никогда не слезает. Питается одним только чаем.

Митя и Ваня: мои сыновья, близнецы. Гимназисты первого класса. Усерднейшие потребители единиц и двоек. За поведение имеют тройку. Курят и на заборах пишут скверные слова. Пробегая по улице, дергают за звонки и срывают с дверей визитные карточки. Секу их ежедневно.

Зойка: моя дочь. Копается около печи в золе. Друг кошки и собаки, с которыми спит. По ночам плачет и не дает мне спать, за что бывает жестоко бита.

Московская езда^*

— Сердце обливается кровью, милый барон, когда посмотришь на этих несчастных страдальцев! Посудите, как, должно быть, тяжело им ездить на этих отвратительных извозчиках, на этой безобразной конке! Сколько мук и неудовлетворенных желаний. Бедные! А как тяжело, должно быть, пешком ходить! Поневоле станешь вольнодумкой, глядя на этих несчастных! Нет, барон, необходимы реформы и немедленные реформы! Нужно, чтобы все эти несчастные могли ездить в таких экипажах! Не знаю, чего это печать молчит!

Шарабаны и седла. Можно видеть на пути в Петровский парк и Сокольники. Экипажи великолепные, седла тоже, лошади восхитительные, но ездоки ужасно плохи. Ни одного порядочного ездока… Трусь, трусь, трусь…

Театральная карета. Сооружена в 1223 году и будет сдана в архив не позже 2500 года. Служит инструментом для покушения на убийство и самоубийство гг. артистов и артисток. В одиночку в ней не ездят, а ездят сотнями, памятуя, что на людях и смерть красна, что в компании и помирать не страшно. Вмещает в себя пять благородных отцов, 26 ingénues, 32 балерины и душ десять комических старух^* акимовской комплекции. Проезд бесплатный.

Сама конка. Сооружена для того, чтобы ежеминутно сходить с рельсов и учинять контузии. Внутри вагона сосуд со свинцовой примочкой — для лечения ушибов, причиняемых ездой. Верхотура стоит три копейки, а нутро пятак. Билеты белые, желтые, красные… Прислуга замечательно вежливая. Дамам говорит «вы» и не бранится, когда покупают у нее билет. Внутри вагонов курить и учинять безобразия^* (все, кроме чтения «Московского листка») не дозволяется.

Вечерний экипаж. Наемный. Оборван, измят и обрызган грязью, но всего ведь этого не видно вечером… Нанимается преимущественно отставными джентлеменами и кокотками. Предостерегаем неопытных: изображены здесь эти дамы… Не примите за что-либо… Цена 10 руб.

Ванька… Плюет в стороны, губами чмокает, вожжами хлещет. О скорости не хлопочет.

Лихач… Художник забыл вожжи… Надо будет ему выговор сделать… Нынче нельзя без вожжей…

Экипаж для подагриков и ревматиков. Лошадь необыкновенная: не жалеет, что ей не дают овса.

Раздумье^*

— Завтрашний наш вечер должен удаться… Кажется я ничего не забыла… Три фазана, свежая икра, итальянский певец, живые стерляди, знаменитый художник, земляника, два генерала, великолепный осетровый балык, известный писатель… Да… Кажется, все…

Среди милых москвичей^*

— А у нас блины ноне!..

— А к нам солдат пришел!..

Кто из москвичей, прочитавши эти две строки, не вспомнит В. Н. Андреева-Бурлака, умевшего с таким юмором передавать спор двух крестьянских мальчуганов?!

Теперь в Москве происходит нечто подобное. Хозяева двух московских садов, Зоологического и Эрмитажа, наперерыв прельщают Москву своими «блинами» и «солдатами» во всевозможных видах и формах… Но, собственно говоря, — о чем шумите вы, садовые витии^*? из-за чего вы спорите? У каждого из вас найдется своя публика, и каждому этой публики хватит на квас да на хлеб. В Зоологический побегут тысячи гривенников, а в Эрмитаж — сотни рублевок, — всякому свое, а результаты будут почти одни и те же, в чем мы и убедимся к осени… Смущаться не следует: убытков одни трусы пугаются, а кто летние сады хоть раз держал, тому никакая смерть не должна быть страшна.

Старайтесь, господа: Москва с своей стороны постарается не обижать вас.

1) Чин, имя, фамилия, должность и проч.…Петербургские дамы, гранд-дамы, вдовы и девицы разных фамилий. Состоят в должности бесструнных балалаек. Знаков отличия, кроме громадных турнюров и маленьких лбов, никаких не имеют, содержание получают от папаш, мамаш и супругов.

2) Из какого звания происходят? Одни произошли от Коробочки, другие от Кукшиной, третьи вышли из пены Финского залива.

3) Есть ли имение? Убеждений и собственных взглядов не имеют, зиждут же все свое умозрение на вычитанных фразах и слышанных словах. Из благоприобретенного следует отметить: крайнюю нетактичность, наклонность к психопатии, безделье и шальной взгляд на вещи.

4) Где получили воспитание… не было ли каких особенных по службе деяний или отличий… и проч.…Воспитание получили разное, но преимущественно в девичьих, где оказали особенные успехи в битье по щекам горничных. Высшее образование получили дома, читая «Модный свет»^* или бранясь с модистками. Из особенных по службе деяний следует отметить:

a) Овации, устроенные итальянским певцам^* при отъезде последних на родину: слезы, целование рук, энергичное махание платками и проч…

b) Отобрание у обер-психопатки Семеновой ее факсимиле и возведение ее на пьедестал натуры сверхъестественной.

c) Аффектация и сильное нервное возбуждение по поводу показанного пальца и выеденного яйца.

d) Распространение учения спиритов и реформаторов à la Пашков.

e) Жертвоприношения г. Карабчевскому, защитнику душки Имшенецкого. Разделение на мелкие кусочки его бумаг, тралала и старых резиновых калош и сбережение этих кусочков на память…

f) Овации, устроенные поручику Имшенецкому по поводу его оправдания. Дамы подняли его на руки и, щекоча под мышками, вынесли из здания суда и усадили на извозчика. При всем этом было пролито два ведра слез, сказано много пронзительных фраз и подарено миллион улыбок. При отсутствии в Петербурге истинных несчастных, униженных и оскорбленных, такой «несчастный», как Имшенецкий, является для филантропок просто находкой.

5) Были ли в походах против неприятеля и в самых сражениях, и когда именно? Хотя и привыкли совать всюду свой нос, но в походах не были. Имели, впрочем, дела с неприятелем, поднося ему в истекшую русско-турецкую войну букеты, поя его в лазаретах шоколатом и учиняя с ним «aimons, chantons et dansons»[7]. Сражаются ежедневно с мужьями и горничными, хлопая тех и других по щекам, причем всегда, даже будучи побиты, выходят победительницами.

6) Были ли в штрафах, под следствием и судом и проч.…Проштравливаться приходилось не раз. Находились неоднократно под судом общественного мнения и прессы за свои «эксцентрики» и всякий раз пренебрегали приговором. По-видимому, неисправимы…

Сей формулярный список имеет быть послал новозеландским дикарям, приславшим петербургским дамам дипломы на звание почетных гражданок Новозеландии.

Люди шалят, шалят, да и бросают шалить, а существованию такой большой шалости, как тотализатор, у нас и конца не предвидится. Не пора ли его сдать в архив и записать в летопись преданий? Дело в том, что, с какой стороны ни взгляни, как ни поверни, тотализатор не приносит решительно никакой пользы, если не считать, конечно, 10%, дождем сыплющихся в карманы содержателя. Вред же, приносимый им, находится вне сомнения. Во-первых, не будь его, наши скачки были бы действительно диспутом лошадей и лошадиных заводчиков, а не изображали бы из себя что-то вроде громадной стуколки… Во-вторых, не будь тотализатора, не было бы и проступка против статьи закона, воспрещающей азартные игры. А что тотализатор игра азартная, бьющая на страсти, известно всякому, хотя раз побывавшему на скачках и, стало быть, возвратившемуся домой с пустыми карманами. В тотализатор «втягиваются» так же легко, как и в любую карточную игру… Заигравшийся обыватель рад заложить жену и детей, чтобы только попытать счастья на «Розе Бонер» или отыграться… Это — маленькое Монако, с тою только разницею, что самоубийства в Монако были и есть, а на скачках они только будут. Кому не приходилось видеть проигравшихся в пух и прах обывателей, возвращающихся со скачек?.. Красные, вспотевшие, словно кипятком ошпаренные, идут они пешком (деньги-то на извозчика — увы и ах!), не отвечают на поклоны, жестикулируют… Папаши проигрывают деньги, приготовленные для выдачи жене на провизию, мамаши топят и свое и мужнино, дети отдают лошадиному делу свои копейки, данные им на конфекты или учебники. Если не хотят тотализатор похерить, то хоть бы детишек отгоняли…

Скачки, гонки, бега. Все это уже чересчур однообразно, несмотря на столь понравившийся москвичам тотализатор.

Полезно было бы устроить для разнообразия и другие состязания (пожалуй, с сохранением тотализатора).

— Барышни могли бы турнюрами состязаться: у которой больше.

— Поезда железнодорожные скоростью спорить: кто скорее под откос слетит.

— Гласные думские сном: кто кого переспит.

— Саврасы лбами стукаться: у кого лоб крепче.

— Восточные человеки могут с мясниками состязаться: у кого кулаки отчаяннее.

— Репортеры — кто соврет искуснее.

— Издания Никольские — где чушь превосходнее.

— Дамочки — кто на тряпки больше истратит.

— Гастрономы — кто кого переест.

— Новейшие романисты — кто роман скандальнее напишет.

— Супруги нежные — кто перепилит кого.

— Банки — который лопнет ужаснее, и т. д.

Существует американская дуэль.

Есть комедия: «Осторожнее с огнем»^*.

Читателю предлагается выбрать любое, по вкусу, заглавие и применить его к политической иллюстрации настоящего номера.

Пороховые транспорты идут под красным (цвет опасности) флагом и сопровождаются конвоем. У пороховых складов стоят часовые. В Военном артикуле (ст. неведомо какая) помещено строжайшее запрещение курить трубки, папиросы и вообще «шалить огнем» поблизости от ружейного, пушечного и других достоинств пороха. Так, как в мире действий без причин и причин без следствий не бывает, то, надо полагать, и запрещения относительно огня имеют свою причину.

По нашему крайнему разумению, причина эта кроется в неприятной способности пороха превращаться в газ и расширяться при этом в 4000 раз от малейшей искры. Это явление может иметь весьма неприятные последствия для всех, кто окажется настолько неловким, чтобы очутиться вблизи порохового склада в момент «обращения твердого тела в газообразное».

Но если возле складов, где порох все-таки и упакован, и запакован, и перепакован, и защищен стенами, столь настоятельно рекомендуется осмотрительность, то каково должно быть душевное спокойствие тех, кто предается «курению табака» над открытой пороховой бочкой?

При соблюдении необходимой осторожности последствия могут и не произойти.

При неосторожности — большая неприятность.

Читатель, никогда не предавайся курению близь пороховых бочек!

На последней страничке мы изобразили в лицах одну парикмахерски-банкирскую операцию. Имена гг. Зингеров и Климов^* мы упомянули потому, собственно, что подробный счет их стрижкам по части рассрочек был с точностью выведен в газетах одним из стригомых обывателей, а в сущности, какие имена ни поставьте — решительно все равно. Успех всякой банкирской конторы основан на уменье состричь с клиента побольше денежной шерстки, в благодарность за различные услуги гг. банкиров по части продаж, покупок, рассрочек и иных финансовых одолжений. Покойный Бабст говаривал нам на лекциях^*, что «кредит есть перевод денег из неумелых рук в умелые».

Банкирские конторы тоже основаны на кредите, а кому именно принадлежат умелые руки и кому неумелые — это уж вы разбирайте сами. Все банкирские операции стрижки и бритья клиентов производятся на законном основании, ибо еще и римские юристы говаривали: volenti non fit injuria[8], что в переводе на русский язык обозначает — сама себя раба бьет, коль нечисто жнет. Если вы желаете верить, что банкир устроит вам какую-нибудь рассрочку или куплю-продажу не для ради собственного прибытка, а ради ваших прекрасных глаз, то кто же вам мешает блаженно верить?.. Верьте и — подставляйте шерстку: вас остригут по всем правилам финансовой науки.

На наш век наивных людей хватит, говорят банкиры, и говорят совершенно справедливо.

Курские умники^*

Оказывается, что курские соловьи умеют не только петь, но и мыслить… Вот вам факты. Местная губернская земская управа совместно с врачебным советом выработала план борьбы с холерою. План этот, по мнению ординарно мыслящих, в настоящее время необходим, курские же соловьи относительно его постановили на земском собрании следующее: «признать этот план несвоевременным и нецелесообразным». По их мнению, думать о борьбе с холерой нужно не теперь, а за полчаса до холеры. На том же собрании мудрецов решено было «купить побольше лекарств, потребных для лечения холеры», из чего явствует, что курским соловьям известны средства от холеры. Не мешало бы поэтому медицинским факультетам Европы послать в Курск делегатов для ознакомления с этими неведомыми средствами. Поехал бы уж кстати туда и Ферран, чтобы привить холеру местному филантропу П. С. Евдокимову, рискующему заразиться холерой в заведуемом им Нищенском Доме. Губернатор, посетив недавно этот дом «призрения бедных», нашел в нем грязь, сырость, разбитые окна и слой гниющей плесени, накопившейся в течение 11-ти лет. Тут же удалось увидеть и большую, заржавленную цепь, в которую курский филантроп заковывает нищих, страдающих падучей болезнью… Кстати: как поживает комиссия, председателем которой состоит этот «цепной» Евдокимов?

Холодной воды!^*

Обоянь славен не одними только невестами да заводчиком Мальцевым. К его достопримечательностям, удивляющим иностранца, следует отнести также и горячие головы, сидящие на плечах местных господ земцев. До чего горячи эти головы, видно из следующего горячечного дебоша, произведенного гг. земцами на одном экстренном заседании. Они в бреду и на основании «общих соображений» председателя г. Карамышева порешили: a) построить новую земскую аптеку за 15 000 руб. Если принять во внимание, что бюджет любой из наших уездных земских управ бледнеет перед жалованьем обер-кондуктора, то сумма эта не может показаться чрезмерной; b) принять ранее истечения срока земскую железную дорогу от арендатора г. Мальцева (sic). Каким чудом убыток, какой получал от этой дороги г. Мальцев, обратят земцы в прибыль, «общие соображения» г. Карамышева не говорят; c) построить две железнодорожные ветви (sic в квадрате!). Эти ветви предназначаются для пикников и крушений, так как в Обояни, кроме грузных лавочниц и старых подметок, другого груза не имеется; d) прорыть канал от Обояни до луны и e) построить на земский счет Вавилонскую башню. Не знаю, хватит ли у маленького уездного земства на все это денег, но думаю, что их хватило бы у него на одно очень важное сооружение, при котором не были бы мыслимы помянутые «общие соображения» и не понадобились бы перечисленные постройки, а именно: большой чан, наполненный холодной водой, с медными кранами… Подставить горячечную голову под кран и строительный пыл — как рукой…

Правильные действия^*

И камышинцы идут в уровень с веком. Честь им и хвала. Местные гласные Губарев, Головастиков и Зазулин, посланные депутатами в Петербург ходатайствовать об элтонской железной дороге, израсходовали на дорогу тысячу девятьсот рублей. Когда в заседании думы спросили одного из них, на что именно потрачена такая прорва денег, вопрошаемый дал словесно такой счет: инженеру за мнение (?!) 500 р., ему же на угощение 50 руб. Далее из словесного счета выяснилось, что гг. депутаты жили в десятирублевом номере, столовались у Палкина^*; от имени города глядели Цукки и ездили по Питеру не иначе как шестерней цугом. Конечно, установить таксу для разного рода командировок нельзя. Можно съездить за сто рублей, можно съездить и за миллион, предела же человеческому аппетиту не показано ни в законах, ни в природе. Надо благодарить еще гг. депутатов-эпикурейцев, что они проездили 1900 р., а не 190 000. Но нас не так интересуют такса и цифры, как чисто психологическая сторона дела: откуда у гг. Губарева, Головастикова и Зазулина, раньше питавшихся яйцами вкрутую и огуречным рассолом, живущих в шалашах и не знавших других «деликатесов», кроме поросенка с хреном и сапог со скрипом, мог вдруг явиться такой изысканный вкус по части Палкина и Цукки^*? Дума порешила от депутации отчета не требовать и признала их действия правильными. Конечно, правильные! Разве не правильно урвать там, где можно урвать? Кстати?: кто это incognito инженер, взявший за свое мнение 500 руб.? Почаще бы этому душеньке мнения свои подавать…

Новое топливо^*

В Киеве некий Эльперин, подрядчик по поставке дров в казенные и городские учреждения, желая идти «в уровень с веком» и не отставать от современников, совлек с себя ветхого человека и зажил современно, т. е. деньги у названных учреждений забрал, дров им не поставил и объявил себя несостоятельным. Летом, быть может, такой «шаг вперед» прошел бы и незамеченным, но зимою, когда истопники имеют нелепое обыкновение топить печи, имя Эльперина не могло остаться в неизвестности… Казенные городские учреждения заявили управе, что у них нет дров, а управа заявила, что за дровами следует обращаться к Эльперину, которому деньги уже заплачены… Поднялся гвалт… Но гвалтом комнат не согреешь… Покричали люди, пошумели и, помирившись с судьбой, стали топить печи бумагами… Загорелись отношения, заявления, донесения, расписки Эльперина в получении денег… Многие дамочки из патриотизма натащили своих дневников и любовных писем…

И стало тепло, потому что донесений было очень много.

Неунывающий город^*

Есть на Руси город, который может заткнуть за пояс любого бонвивана, не имеющего ни гроша, но живущего с шиком. История его соблазнительна, а потому люди, страдающие манией жить на шерамыжку, пусть лучше не знакомятся с ней! Этот город: a) по уши должен; b) заложил всю свою землю в земельном банке в обеспечение займа; c) давно уже заложил в банках и ссудных кассах жен, детей, будки, тумбы и даже метлы, которыми метут полы в думе; d) продает с публичного торга имущества бедняков-домовладельцев, которые неисправно платят «городскую подать»; e) скоро сам будет продаваться с аукциона и уже вывесил на заставах вывески с роковыми словами: «продается с публичного торга!»; f) ходатайствует в Петербурге о сложении с него казенного долга, жалобно плача, что у него нет ни копейки в кармане и нет ни синицы в руке, ни журавля в небе, чтобы не только покрывать старые долги, но даже и платить думским сторожам жалованье… Не правда ли: ах, какая трогательная история! Можно думать, что обыватели с горя топятся, стреляются и посыпают пеплом главы. Но ничуть не бывало… Обыватели дивного города и в ус не дуют. Они задают балы, кутят, опиваются ликерами и парят в эмпиреях. Деньги у них не переводятся. Подите вы в думу и спросите:

— Нет ли у вас, господа, тысячонки?

— Ну, что там тысячонка, скажут вам. Берите больше!

И дадут. Кому угодно дадут. Запросит кенгуру из зверинца Винклера, и ей не откажут. Недавно городской голова попросил 1 500 руб. на покрытие расходов, понесенных им в прошлом году при переезде «со всем своим домом» из деревни в город. Ему дали… И еще дадут, если «весь свой дом» вздумает проехаться теперь из города в деревню… Смейтесь, — славцы! Речь идет о вашем смешном — славле.

В далекие края^*

Несколько практических вопросов по адресу Екатеринбурго-Тюменской дороги:

1) Если ваша дорога выгодна в экономическом и географическом отношении, то не прямое оскорбление наносят экономии и географии возчики и отправители грузов, которые находят для себя почему-то более удобным довольствоваться старым способом передвижения и не иметь дела с дорогой?

2) Управляющий дорогою живет в Екатеринбурге, но почему его никто почти не знает и нигде не видит? В чем проявляется его деятельность?

3) Почему это товароотправители жалуются на затяжки и проволочки?

4) Почему до сих пор вокзалы не отделаны?

5) Почему названная дорога имеет выручки в десять раз меньше, чем другие?

Чем позже будут даны положительные ответы на эти вопросы, тем скорее милая дорога очутится «без никаких», т. е. и без груза, и без пассажиров.

К сведению москвичей^*

Умные речи приятно и слушать. Москве бы почаще нужно было прислушиваться к тем «умственностям», которые то и дело выплывают наружу из недр белебеевских, нижегородских, самарских и прочих мозгов. Когда в нижегородской думе обсуждалось предложение Главного общества московских конно-железных дорог об устройстве в Нижнем конки на выгодных для города кондициях, то гласный Н. Башкиров (местная «образованность в своем составе») доказал, что конка «зловредна» и что в Москве она «скоро закроется». Оратору поверили и предложение общества с треском провалилось.

Конечно, нам москвичам нужно все это на ус мотать. Ездит у нас конка уже столько лет, и мы до сих пор не знаем, что она «зловредна» и «скоро закроется»!

Московские извозчики должны бы по-настоящему послать г. Башкирову благодарственный адрес, а московские ученые общества командировать от себя какого-нибудь ученого для изучения на месте необычайного захождения ума за разум.

Рыба безглазая^*

Заседание ставропольской думы. Гг. гласным, чувствующим себя в особенно игривом настроении, докладывается копия постановления губернского по городским делам присутствия об отмене выборов по второму разряду избирателей. Гласные ведут оживленные «прения». Вдруг неожиданно, словно deus ex machina[9], на манер громовой стрелы, в воздухе проносится чей-то незнакомый голос… Все оглядываются и ушам не верят: заговорил человек, который в течение 8 лет не проронил на заседаниях ни одного слова, был подозреваем в глухонемоте и только изредка чревовещал: «Благодарить Петра Васильича!..» И вдруг этот человек заговорил! Слова его относились к секретарю.

— Почему ты не разъяснил, что выборы неправильны? Ты это должен был разъяснить!

— Кому это вы говорите? — спрашивает секретарь.

— Кому? Тебе!

— Я прошу вас не говорить мне ты!

— Я тебе буду говорить ты, потому ты нанятой и должен слушаться нас!

Каков чревовещатель? Говорят, антрепренер ставропольского летнего театра приобрел у думы этого «человека-рыбу» и выстроил специально для него особый акварий.

На обсерватории «Будильника»^*

Утром 7-го августа в небесной синеве любителями сценического искусства дан был в пользу вдов-комет, упавших звезд и потухших планет чрезвычайный спектакль-монстр. Действующие лица: солнце, луна, астрономы, облака и почтеннейшая публика. Фабула пьесы заимствована из рассказов «Детского отдыха» и заключается в следующем: старая дева луна, разочарованная психопатка, злая на весь мир за свое одиночество, из зависти к популярному и всеми любимому солнцу, придумывает злодейский план «затмения»; в одно прекрасное утро она становится между солнцем и землей так ехидно, что последняя покрывается кромешной тьмой, но затмить истинный талант не так легко, как кажется: к великому своему стыду, луна видит, что она слишком мала и что, затмив солнце, она сама теряет свой свет, к тому же астрономы, занимающиеся на небе надзором за планетами, предугадав ее злодейский замысел, поднимают гвалт и сзывают всю публику, после чего уличенной и сконфуженной луне, конечно, остается только спрятаться за тучку. Таким образом, добродетель торжествует.

Облака, находящиеся в постоянной вражде с астрономами, изо всех сил старались придать скандалу семейный характер, они покрыли собою все небо, так что пьеса разыгралась «при закрытых дверях» и публика, выражаясь не астрономически, увидала кукиш с маслом.

В чем и подписуемся:

Астрономы «Будильника»

Бенифис Н.Н. Соловцова^*

13-го января в Коршевском театре состоялся бенефис режиссера г. Соловцова. Бенефициант взял себе заглавную роль в известной пьесе Дюма «Кин, или Гений и беспутство». Конечно, нельзя сравнивать г. Соловцова с такими «специальными» Кинами-гигантами, как, например, Барнай (игравший эту роль, к слову сказать, в том же Коршевском театре), но все-таки бенефициант удовлетворительно справился со своей трудной задачей. Он выказал много чувства меры, умной сдержанности, а местами поднимался до искреннего увлечения. В общем (за исключением, может быть, вставной сцены из «Гамлета») получилась очень хорошо прочитанная роль. Остальные исполнители добросовестно помогали г. Соловцову и были вполне приличны, несмотря на непривычку к манерам и костюмам старинных герцогов и графов, которые весьма редко появляются на коршевской сцене. Бенефицианта встретили очень радушно и поднесли ему много подарков. Театр был переполнен.

Об Обществе русских драматических писателей^*

Среди членов Общества драматических писателей, проживающих в Петербурге, заметно возбуждение, обычное перед общим собранием и выборами. Много говорят о выборах нового председателя на место скончавшегося С. А. Юрьева и о перенесении комитета Общества из Москвы в Петербург. Называют больше десятка кандидатов, старых и молодых; большинство остановилось на кандидате, намеченном Москвою, и который, по всей вероятности, будет избран. Это А. А. Майков, человек почтенный, вполне самостоятельный и достаточно послуживший Обществу в должности казначея.

Что же касается перенесения комитета из Москвы в Петербург, то, по слухам, этот вопрос, неизвестно кем поднятый, будет оставлен без рассмотрения. Администрация Общества должна иметь свое постоянное пребывание в Москве, Харькове, Тамбове или в другом каком-нибудь городе, занимающем центральное положение относительно большинства городов, но никак не в Петербурге, стоящем на окраине. Для драматических писателей и провинциальных театров, находящихся в постоянных сношениях с комитетом, положение Москвы как центрального пункта имеет большое практическое значение. Говорят, что лица, агитирующие за переселение, ссылаются на то, что в Петербурге находится цензура и Литературно-театральный комитет. Не понимаем, причем тут цензура и Комитет. Ведь администрация Общества ведается не с теми пьесами, которые поступают в цензуру, а с теми, которые уже идут на сценах театров. Не говорим уже о том, что Общество возникло в Москве, там расцвело и там оклиматилось. Петербург, пожалуй, внесет в него какие-нибудь новые течения и распорядки — на этот счет Петербург неумолим, а это едва ли желательно. В Москве больше театров, и около Москвы все города с театрами. Зачем же переносить Общество на окраину, удалять его от центра весьма естественного, практического и исторического?

Бенефис В.Н. Давыдова^*

В эту пятницу бенефис В.Н. Давыдова. Он дает одно действие «Нахлебника» Тургенева, где он так хорош, комедию Мольера «Проделки Скапена» и пьеску Гнедича «Женя». Даровитый артист, пользующийся такою общею любовью публики, не был особенно счастлив в Петербурге и эмигрировал от нас на целые два года в Москву, в театр Корша. Эмигрантом он сделался невольно, и эта эмиграция его мотивирована хорошим чувством независимости в артисте. Она стоила ему и материальных лишений, и разлуки с семьей, и огромного напряжения сил, так как работы на частном театре было гораздо больше. После долгого перерыва это первый бенефисный праздник Давыдова, и любители русского драматического искусства все пожелают ему самого большого успеха, которого он стоит по своему выдающемуся таланту и по горячему отношению к русскому искусству.