Том 2. Стихотворения и поэмы 1904-1908

Я видел огненные знаки

Чудес, рожденных на заре.

Я вышел — пламенные маки

Сложить на горном алтаре.

Со мною утро в дымных ризах

Кадило в голубую твердь,

И на уступах, на карнизах

Бездымно испарялась смерть.

Дремали розовые башни,

Курились росы в вышине.

Какой-то призрак — сон вчерашний —

Кривлялся в голубом окне.

Еще мерцал вечерний хаос —

Восторг, достигший торжества, —

Но всё, что в пурпур облекалось,

Шептало белые слова.

И жизнь казалась смутной тайной…

Что́ в утре раннем, полном сна,

Я вскрыл, мудрец необычайный,

Чья усмехнулась глубина?

Там, на горах, белели виллы,

Алели розы в цепком сне.

И тайна смутно нисходила

Чертой, в горах неясной мне.

О, как в горах был воздух кроток!

Из парка бешено взывал

И спорил с грохотом пролеток

Веками стиснутый хорал.

Там — к исцеляющим истокам

Увечных кресла повлеклись,

Там — в парке, на лугу широком,

Захлопал мяч и lawn-tennis[3];

Там — нить железная гудела,

И поезда вверху, внизу

Вонзали пламенное тело

В расплавленную бирюзу.

И в двери, в окна пыльных зданий

Врывался крик продавщика

Гвоздик и лилий, роз и тканей,

И cartes postales, и kodak'а.[4]

Я понял; шествие открыто, —

Узор явлений стал знаком.

Но было смутно, было слито,

Терялось в небе голубом.

Она сходила в час веселый

На городскую суету.

И тихо возгорались долы,

Приемля горную мечту…

И в диком треске, в зыбком гуле

День уползал, как сонный змей…

Там счастью в очи не взглянули

Миллионы сумрачных людей.

Ее огнем, ее Вечерней

Один дышал я на горе,

А город грохотал безмерней

На возрастающей заре.

Я шел свободный, утоленный…

А день в померкшей синеве

Еще вздыхал, завороженный,

И ро́сы прятались в траве.

Они сверкнут заутра снова,

И встанет Горная — средь роз,

У склона дымно-голубого,

В сияньи золотых волос…

Полон визга веретен

Двор, открытый лунным блескам,

Проплываю вдоль око́н

С тихим плеском.

Разметавшись, спит она

В голубом чаду алькова.

Ночь пьяна, рука сильна,

Лодка быстрая готова.

Ты открывал окно. Туман

  Гасил свечу.

Я был в ту ночь от счастья пьян,

  И я молчу.

О, я не мог тебе помочь!

  Я пел мой стих…

И снова сон, и снова ночь,

  Но сны — черней твоих.

Но где же ложь? Один обман

  Мой факел задувал,

Когда ты пил ночной туман,

  Когда я ликовал.

Спят луга, спят леса,

Пала божия роса,

В небе звездочки горят,

В речке струйки говорят,

К нам в окно луна глядит,

Малым детям спать велит:

«Спите, спите, поздний час,

Завтра брат разбудит вас.

Братний в золоте кафтан,

В серебре мой сарафан,

Встречу брата и пойду,

Спрячусь в божием саду,

А под вечер брат уснет

И меня гулять пошлет.

Сладкий сон вам пошлю,

Тихой сказкой усыплю,

Сказку сонную скажу,

Как детей сторожу…

Спите, спите, спать пора.

Детям спится до утра…»

Веселимся, кру́жимся,

Хороводом тешимся —

Мальчики да девочки —

Ясные звездочки.

Красное солнце!

Глянь-ка в оконце!

А в оконце — глянь-ка,

Мамка да нянька!

Белая хатка,

Смуглая солдатка!

Старшая сестрица,

Дай-ка нам водицы!

Эй вы, ребятки,

Врозь во все лопатки!

Скидавайте шапки.

Мы в круге млечного пути,

Земные замерли мечты.

Мы можем в высь перенести

Свои надежды — я и ты.

Еще прозрачней станешь ты,

Еще бессмертней стану я.

Залог кружащейся мечты —

Душа последняя моя.

Вот поднялась. В железных лапах

Визжит кровавой смерти весть.

В горах, в долинах, на этапах

Щетиной заметалась месть.

Не в силах мстительная гордость

Противостать тому кольцу,

Чьи равнодушие и твердость

Встречают смерть лицом к лицу.

И вот в пара́х и тучах тучных,

Гремя вблизи, свистя вдали,

Она краями крыльев звучных

Пускает ко́ дну корабли.

Но в воплях исполинской бури,

В мечте бойца, в его крови,

Одушевительница фурий —

Она вздыхает о Любви.

Сновидец в розовой дреме́

Ты — опрокинутый над бездной —

И долу грезой бесполезной

Поникший кормщик на корме.

Так двойники — свершений нить —

Во мраке дня, тоскуя, рыщут,

И двое — бесполезно ищут

Друг друга в Третьем воплотить.

По зеленым обрывам

Я искал мое чудо.

Раскалялись туманы,

Поднимались красные пыли,

Зацветали колосья,

Долетали пестрые звуки.

Но один услышав звук,

Становился над обрывом.

Ветер меч мой колыхал,

И позванивали латы.

И стоял я мертволик,

Слушая, дивясь:

Угадать бы, услыхать бы

И в пути не умереть.

Ночью пыльной легла

Девушка в белый гроб.

Ночью встала белая мгла,

Никто не расслышал слов.

В словах шелестела муть,

На словах почивала сонь.

Только призраком белый конь

Мог в тумане гривой взмахнуть.

И означился в небе раство́ренном

Проходящий шагом ускоренным

В голубом, голубом,

Закрыто лицо щитом.

Тогда кто-то встал за столом

И сказал: «Самовар!»

Принесли паровое золото,

Расставили белые чашки

И стали хлебать и гордиться.

Я сойду и намечу

Мой вечерний путь.

Выходи навстречу —

В высоте отдохнуть.

Полюби мои зори —

Знак моей любви.

И в свободное море

Навсегда плыви.

Я сойду и раскину

Заревой небосклон,

Я тебя отодвину

Навсегда в мой сон.

Так и будешь реять

В догорающем дне,

Так и будешь веять

  В тишине.

Всё так же бродим по земле —

Ты — ангел спящий непробудно,

А я — незнающий и скудный,

В твоем завернутый крыле.

Слепец ведет с собой слепца,

Но чаще вкруг мелькают стрелы,

И я рукой оторопелой

Храню взаимные сердца.

Но, если ангел-лебедь никнет,

Что́ я могу в его крыле?

Стрела отыщет и проникнет

И пригнетет к родной земле.

Но будем вместе. Лебедь сонный

И я — поверженный за ним —

Как дым кадильный, благовонный,

К началам взнесшийся своим.

Лишь заискрится бархат небесный

И дневные крики замрут,

Выхожу я улицей тесной

На сверкающий льдистый пруд.

Лишь заслышу издали скрипки

И коньков скрежещущий ход,

Не сдержу веселой улыбки

И сбегу на серебряный лед.

Там среди толпы беспокойной

Различу я твой силуэт,

Очертанья фигуры стройной

И широкий белый берет.

Буду слушать скрипок аккорды

Под морозный говор и крик

И, любуясь на профиль гордый,

Позабудусь на миг, на миг.

Я уйду, очарованный взглядом,

И, не раз обернувшись вслед,

Посмотрю, возвращаясь садом,

Не мелькнет ли белый берет?

Безрадостна бывает грусть,

Как тополь, в синеву смотрящий.

О, да, я знаю наизусть

Ее туман непреходящий.

Свободны дали. Небо открыто.

Смотрите на нас, планеты,

Как наше веселое знамя развито,

Вкруг каждого лика — круг из света.

Нам до́лжно точить такие косы,

Такие плуги,

Чтоб уронить все слезные росы,

Чтоб с кровью вскрыть земляные глуби.

Друзья! Над нами лето, взгляните —

Безоблачен день, беззакатно светел.

И солнце стоит высоко — в зените,

И утро пропел давно уже петел.

Мы все, как дети, слепнем от света,

И сердце встало в избытке счастья.

О, нет, не темница наша планета:

Она, как солнце, горит от страсти!

И Дева-Свобода в дали несказа́нной

Открылась всем — не одним пророкам!

Так все мы — равные дети вселенной,

Любовники Счастья…

Кончил учитель урок,

Мирно сидит на крылечке.

Звонко кричит пастушок.

Скачут барашки, овечки.

Солнце за горку ушло,

Светит косыми лучами.

В воздухе сыро, тепло,

Белый туман за прудами.

Старый учитель сидит, —

Верно, устал от работы:

Завтра ему предстоит

Много трудов и заботы.

Завтра он будет с утра

Школить упрямых ребяток,

Чтобы не грызли пера

И не марали тетрадок.

Стадо идет и пылит,

Дети за ним — врассыпную.

Старый учитель сидит,

Голову клонит седую.

Ветхая избушка

Вся в снегу стоит.

Бабушка-старушка

Из окна глядит.

Внукам-шалунишкам

По колено снег.

Весел ребятишкам

Быстрых санок бег…

Бегают, смеются,

Лепят снежный дом,

Звонко раздаются

Голоса кругом…

В снежном доме будет

Резвая игра…

Пальчики застудят, —

По домам пора!

Завтра выпьют чаю,

Глянут из окна, —

Ан, уж дом растаял,

На дворе — весна!

Снег да снег. Всю избу́ занесло.

Снег белеет кругом по колено.

Так морозно, светло и бело!

Только черные, черные стены…

И дыханье выходит из губ

Застывающим в воздухе паром.

Вон дымок выползает из труб;

Вон в окошке сидят с самоваром;

Старый дедушка сел у стола,

Наклонился и дует на блюдце;

Вон и бабушка с печки сползла,

И кругом ребятишки смеются.

Притаились ребята, глядят,

Как играет с котятами кошка…

Вдруг ребята пискливых котят

Побросали обратно в лукошко…

Прочь от дома на снежный простор

На салазках они покатили.

Оглашается криками двор —

Великана из снега слепили!

Палку в нос, провертели глаза

И надели лохматую шапку.

И стоит он, ребячья гроза, —

Вот возьмет, вот ухватит в охапку!

И хохочут ребята, кричат,

Великан у них вышел на славу!

А старуха глядит на внучат,

Не перечит ребячьему нраву.

Маленькому зайчику

На сырой ложбинке

Прежде глазки тешили

Белые цветочки…

Осенью расплакались

Тонкие былинки,

Лапки наступают

На желтые листочки.

Хмурая, дождливая

Наступила осень,

Всю капусту сняли,

Нечего украсть.

Бедный зайчик прыгает

Возле мокрых сосен,

Страшно в лапы волку

Серому попасть…

Думает о лете,

Прижимает уши,

На́ небо косится —

Неба не видать…

Только б потеплее,

Только бы посуше…

Очень неприятно

По воде ступать!

О, Дева, иду за тобой —

И страшно ль идти за тобой

Влюбленному в душу свою,

Влюбленному в тело свое?

Маска открыла блестящие зубы

  И скрыла черты.

Улыбаются алые губы.

  Это ты, иль не ты?

  Маска! Откройся!

Я другую за тонкую талию

Обнимаю и мчусь по блистательным залам,

Ослепленный сверкающим балом…

Ты бежишь от меня, пропадая за далью.

  И горят миллионами свечи.

Ты с другим в ослепительной паре

  Предо мною несешься — куда?

О, все женщины помнят о встрече

  На вечернем троттуаре,

Не забудут ее никогда.

Ты явилась тогда на вечернем троттуаре.

  Продавалась ли ты?

Кто тогда, восхищенный, провидел

За густою вуалью иные черты?

Кто тебя, как блудницу, обидел?

Кто до звездной тебя возносил высоты?

Или кто-нибудь жалкий и слабый

Только женщину понял в тебе?

Но ведь ты засмеяться могла бы,

Ты могла не склониться к мольбе,

  Ты звездою над нами взошла бы.

Но даешь ты себя обнимать,

И какие-то слушаешь речи!

И смеяться ты можешь и можешь плясать,

Затмевая бриллиантами свечи!

Но ты можешь меня не узнать,

  И забыть о … встрече!

Как наши окна были близко!

Я наблюдал, когда она,

Задумчивая, в кресле низком,

Смотрела в небо из окна,

Когда молилась иль грустила,

Была тиха иль весела, —

Всё предо мною проходило,

И жизнь моя была светла.

И что́ теперь! Из тучи душной

На небесах забил набат,

И в окнах девушки воздушной

Запрыгал, заметался град.

И я услышал голос шумный

И, подойдя к окну, внимал

И голос воли безраздумной

В весенней песне угадал.

Ты с вершин печальных гор

К нам сошла пропеть и сгинуть

И опять с вершины кинуть

Искрометный свой костер.

Так пройди же в пляске быстрой,

Радость, горняя гроза!

Чтобы искра вслед за искрой

Сожигала нам глаза!

Звонким колокол ударом

Будит зимний воздух.

Мы работали недаром,

Будет светел отдых.

Серебрится легкий иней

Около подъезда.

Серебристые на синей

Ясной тверди звезды.

Как прозрачен, белоснежен

Блеск узорных окон!

Как пушист и мягко нежен

Золотой твой локон!

Как тонка ты в красной шубке,

С бантиком в косице!

Засмеешься — вздрогнут губки,

Задрожат ресницы.

Веселишь ты всех прохожих —

Молодых и старых,

Некрасивых и пригожих,

Толстых и поджарых.

Подивятся, улыбнутся,

Поплетутся дале,

Будто вовсе, как смеются

Дети, не видали.

И пойдешь ты дальше с мамой

Покупать игрушки

И рассматривать за рамой

Звезды и хлопушки…

Сестры будут куклам рады,

Братья просят пушек,

А тебе совсем не надо

Никаких игрушек.

Ты сама нарядишь елку

В звезды золотые

И привяжешь к ветке колкой

Яблоки большие,

Ты на елку бусы кинешь,

Золотые нити.

Ветки крепкие раздвинешь,

Крикнешь: «Посмотрите!»

Крикнешь ты, поднимешь ветку

Тонкими руками…

А уж там смеется дедка

С белыми усами!

Серебристым, снежным хмелем

  Опьяню и опьянюсь:

Сердцем, преданным метелям,

  К высям неба унесусь.

В далях снежных веют крылья, —

  Слышу, слышу белый зов;

В вихре звездном, без усилья

  Сброшу звенья всех оков.

Опьянись же светлым хмелем,

  Снежнооким будь и Ты…

Ах, потерян счет неделям

  В вихре белой красоты!

Отдавшись снежной вьюге,

Тону в твоих глазах;

В холодном, звездном круге

Мы стынем в белых снах.

В крылатой колыбели

Засни среди снегов;

Пойми напев метели

В строках моих стихов.

Пойми всю силу зова

Победных зимних дней, —

Предайся вьюге снова,

Истаяв сердцем в ней!

Вот река полноводнее

Тянет белые льды.

Дышит лето господнее

От холодной воды.

Я с мятежными думами

Да с душою хмельной

Полон вешними шумами,

Залит синей водой.

И смотрю, торжествующий,

В ледоходную даль…

Отсеребрилась, отзвучала…

И вот из-за домов, пьяна,

В пустую комнату стучала

Ненужно ранняя весна.

Она сера и неумыта,

Она развратна до конца,

Как свиньи тычатся в корыто,

Храпит у моего крыльца.

И над неубранной постелью

Склонилась, давит мне на грудь,

И в сердце, смятое метелью,

Бесстыдно хочет заглянуть.

Ну, что же! Стисну зубы, встречу,

И, выбрав хитрый, ясный миг,

Ее заклятьем изувечу

И вырву пожелтелый клык!

Пускай трясет визгливым рылом:

Зачем непрошеной вошла,

Куда и солнце не входило,

Где ночь метельная текла!

В глазах ненужный день так ярок,

Но в сердце — неотлучно ночь.

За красоту мою в подарок

Старуха привела мне дочь.

«Вот, проводи с ней дни и ночи:

Смотри, она стройна, как та.

Она исполнит всё, что хочешь:

Она бесстыдна и проста».

Смотрю. Мой взор — слепой и зоркий:

«Она красива, дочь твоя.

Вот, погоди до Красной Горки:

Тогда с ней повенчаюсь я».

Зима прошла. Я болен.

Я вновь в углу, средь книг.

Он, кажется, доволен,

Досужий мой двойник.

Да мне-то нет досуга

Болтать про всякий вздор.

Мы поняли друг друга?

Ну, двери на запор.

Мне гости надоели.

Скажите, что грущу.

А впрочем, на неделе —

Лишь одного впущу:

Того, кто от занятий

Утратил цвет лица,

И умер от заклятий

Волшебного кольца.

В темной комнате ты обесчещена,

Светлой улице ты предана,

Ты идешь, красивая женщина,

  Ты пьяна!

Шлейф ползет за тобой и треплется,

Как змея, умирая в пыли…

Видишь ты: в нем жизнь еще теплится!

  Запыли!

Ты пробуждалась утром рано

И покидала милый дом.

И долго, долго из тумана

Копье мерцало за холмом.

А я, чуть отрок, слушал толки

Про силу дивную твою,

И шевелил мечей осколки,

Тобой разбросанных в бою.

Довольно жить в разлуке прежней —

Не выйдешь из дому с утра.

Я всё влюбленней и мятежней

Смотрю в глаза твои, сестра!

Учи меня дневному бою —

Уже не прежний отрок я,

И миру тесному открою

Полет свободного копья!

И мы подымем их на вилы,

Мы а петлях раскачнем тела,

Чтоб лопнули на шее жилы,

Чтоб кровь проклятая текла.

Сырое лето. Я лежу

В постели — болен. Что-то подступает

Горячее и жгучее в груди.

А на усадьбе, в те́нях светлой ночи,

Собаки с лаем носятся вкруг дома.

И меж своих — я сам не свой. Меж кровных

Бескровен — и не знаю чувств родства.

И люди опостылели немногим

Лишь меньше, чем убитый мной комар.

И свечкою давно озарено

То место в книжке, где профессор скучный,

Как ноющий комар, — поет мне в уши,

Что женщина у нас угнетена

И потому сходна судьбой с рабочим.

Постой-ка! Вот портрет: седой профессор —

Прилизанный, умытый, тридцать пять

Изданий книги выпустивший! Стой!

Ты говоришь, что угнетен рабочий?

Постой: весной я видел смельчака,

Рабочего, который смело на́ смерть

Пойдет, и с ним — друзья. И горны замолчат,

И остановятся работы разом

На фабриках. И жирный фабрикант

Поклонится рабочим в ноги. Стой!

Ты говоришь, что женщина — раба?

Я знаю женщину. В ее душе

Был сноп огня. В походке — ветер.

В глазах — два моря скорби и страстей.

И вся она была из легкой персти —

Дрожащая и гибкая. Так вот,

Профессор, четырех стихий союз

Был в ней одной. Она могла убить —

Могла и воскресить. А ну-ка, ты

Убей, да воскреси потом! Не можешь?

А женщина с рабочим могут.

Я — песельник. Я девок вывожу

В широкий хоровод. Я с ветром ворожу.

Я голосом тот край, где синь туман, бужу,

Я песню длинную прилежно вывожу.

Ой, дальний край! Ты — мой! Ой, косыньку развей!

Ой, девка, заводи в глухую топь весной!

Эй, девка, собирай лесной туман косой!

Эй, песня, веселей! Эй, сарафан, алей!

Легла к земле косой, туманится росой…

Яр темных щек загар, что твой лесной пожар…

И встала мне женой… Ой, синь туман, ты — мой!

Ал сарафан — пожар, что девичий загар!

Везде — над лесом и над пашней,

И на земле, и на воде —

Такою близкой и вчерашней

Ты мне являешься — везде.

Твой стан под душной летней тучей,

Твой стан, закутанный в меха,

Всегда пою — всегда певучий,

Клубясь туманами стиха.

И через годы, через воды,

И на кресте и во хмелю,

Тебя, Дитя моей свободы,

Подруга Светлая, люблю.

Меня пытали в старой вере.

В кровавый про́свет колеса

Гляжу на вас. Что́ взяли звери?

Что́ встали дыбом волоса?

Глаза уж не глядят — клоками

Кровавой кожи я покрыт.

Но за ослепшими глазами

На вас иное поглядит.

Ходит, бродит, колобродит

Старый дед — сердечный хмель.

В прялке — вечная кудель,

Прялка песенку заводит.

Стучится тихо. Потом погромче.

  Потом смеется.

И смех всё ярче, желанней, звонче,

  И сердце бьется.

  Я сам не знаю,

  О чем томится

    Мое жилье?

  Не сам впускаю

  Такую птицу

    В окно свое!

  И что мне снится

  В моей темнице,

    Когда поет

  Такая птица?

  Прочь из темницы

    Куда зовет?

Их было много — дев прекрасных.

Ущелья гор, хребты холмов

Полны воспоминаний страстных

И потаенных голосов…

Они влеклись в дорожной пыли

Отвека ведомым путем,

Они молили и грозили

Кинжалом, ядом и огнем…

Подняв немые покрывала,

Они пасли стада мои,

Когда я крепко спал, усталый,

А в далях плакали ручьи…

И каждая прекрасной ложью

Со мною связана была,

И каждая заветной дрожью

Меня томила, жгла и жгла…

Но над безумной головою

Я бич занес, собрал стада

И вышел горною тропою,

Чтоб не вернуться — никогда!

Здесь тишина. Здесь ходят тучи.

И ветер шелестит травой.

Я слушаю с заветной кручи

Их дольний ропот под горой.

Когда, топча цветы лазури

Копытом черного коня,

Вернусь, как царь в дыханьи бури, —

Вы не узнаете меня!

В глубоких сумерках собора

Прочитан мною свиток твой;

Твой голос — только стон из хора,

Стон протяжённый и глухой.

И испытать тебя мне надо;

Их много, ищущих меня,

Неповторяемого взгляда,

Неугасимого огня.

И вот тебе ответный свиток

На том же месте, на стене,

За то, что много страстных пыток

Узнал ты на пути ко мне.

Кто я, ты долго не узнаешь,

Ночами глаз ты не сомкнешь,

Ты, может быть, как воск, истаешь,

Ты смертью, может быть, умрешь.

Твои стенанья и мученья,

Твоя тоска — что́ мне до них?

Ты — только смутное виденье

Миров далеких и глухих.

Смотри, ты многого ль достоин?

Смотри, как жалок ты и слаб,

Трусливый и безвестный воин,

Ленивый и лукавый раб!

И если отдаленным эхом

Ко мне дойдет твой вздох «люблю»,

Я громовым холодным смехом

Тебя, как плетью, опалю!

Ты не получишь воздаянья,

Ты не узнаешь ничего,

Но быть дала ты обещанье

Хозяйкой дома моего.

Чудесно всё, что узнаю́,

Постыдно всё, что совершаю.

Готов идти навстречу раю,

И медлю в сумрачном краю.

Ты помнишь — в лодке в час заката

Я задержал на миг весло?

Какая горькая утрата!

Какое счастие прошло!

Прошло и кануло навеки…

Не было и нет во всей подлунной

  Белоснежней плеч.

Голос нежный, голос многострунный,

  Льстивая, смеющаяся речь.

Все певцы полночные напевы

  Ей слагают, ей.

Шепчутся завистливые девы

  У ее немых дверей.

Темный рыцарь, не подняв забрала,

  Жадно рвется в бой;

То она его на смерть послала

  Белоснежною рукой.

Но, когда одна, с холодной башни

  Всё глядит она

На поля, леса, озера, пашни

  Из высокого окна.

И слеза сияет в нежном взоре,

  А вдали, вдали

Ходят тучи, да алеют зори,

  Да летают журавли…

Да еще — души ее властитель,

  Тот, кто навсегда

Путь забыл в далекую обитель, —

  Не вернется никогда!

Не могу тебя не звать,

  Счастие мое!

Имя нежное твое

  Сладко повторять!

Вся ты — бурная весна,

Вся ты — мной одним пьяна,

  Не беги же прочь!

    Хочешь дня —

  Проходит ночь…

Не избегнешь ты меня!

Золотистая коса, расплетись!

В эти жадные глаза заглядись!

Долгожданная гроза, разразись!