Том 2. Студенты. Инженеры

Инженеры XIII (продолжение)

В министерстве Карташев встретился с своим товарищем по институту, Короедовым. В институте они питали друг к другу обоюдную симпатию.

Короедов был всегда с виду тихий, скромный, замкнутый в себе. С виду даже равнодушный ко всему, кроме занятий. Но это было только с виду. В душе Короедов очень сильно реагировал на все явления общественной жизни и очень едко умел подчеркивать смешные и слабые стороны своих выдвигавшихся товарищей.

Так и называли его: «Ядовитый господин».

Он пускал свои ядовитые стрелы всегда тихо, без шуму, в виде замечания вскользь, чуть ли не на ухо соседу.

Чертежный стол Карташева стоял рядом с Короедовым, и Короедов любил делиться с ним в те редкие часы, когда Карташев работал, своими впечатлениями.

Карташев слушал и весело смеялся, следя за игрой умного и тонкого лица Короедова.

Ему особенно нравилась улыбка Короедова, с легким подергиванием лица. Это начинавшееся подергивание всегда было признаком того, что какая-нибудь новая стрела уже опять готова. И, заметив, Карташев бросал свою работу, подходил к столу Короедова, наклонялся с локтями к его чертежу и терпеливо ждал.

И все впечатление от Короедова осталось, как о молодом, ядовитом и симпатичном и умном собеседнике.

Встретившись на лестнице, они радостно и долго трясли друг другу руки.

Потом одновременно, как настоящие институтки, за-закидали друг друга вопросами:

— Ну, что? Как живете? Где вы теперь?

Сперва Карташев рассказал о своем житье-бытье, а потом с обычной своей манерой, как будто нехотя, как о чем-то нестоящем, заговорил о себе Короедов.

Он служил в частном обществе здесь, в Петербурге, и в то же время пристроился к институту в качестве репетитора.

— И я собираюсь жениться, — усмехнулся он. — Помните нашего товарища Ясневского, ну, так вот на его сестре.

— Вы много получаете? — спросил Карташев.

— Да всего тысяч десять в год. Захотел бы, и двадцать было бы: Петербург большой…

«Вот как делают карьеру», — подумал Карташев.

— Да, вы столичные.

Короедов усмехнулся.

— А кто вам мешает такими же столичными сделаться?

— У меня ни связей, ни протекции.

— Пустяки. Застревать в провинции молодому инженеру надолго не следует.

— Да, но, знаете, бросить насиженное место, ничего определенного не имея в виду…

Короедов, тихо усмехаясь, ответил:

— Волка бояться, в лес не ходить.

Речь перешла на товарищей. Стали вспоминать одного за другим. Оказалось, что Володька все еще на Урале.

— Ну, а наши радикалы, — спросил Короедов, — Эрдели, Скальковский?

— Ничего не знаю о них.

— Из ихних ни с кем не соприкасались?

«И даже сегодня», — подумал Карташев, вспомнив о сестре, и сказал:

— Так вскользь приходилось.

— Вы к ним как относитесь?

— Во всяком случае с уважением, — горячо ответил Карташев. — Если они и ошибаются, то сами и платят за это.

— Конечно, конечно, — сочувственно ответил Короедов и весело спросил: — Слушайте: вы долго еще в Петербурге пробудете?

— Несколько дней.

— Видите: в воскресенье моя свадьба, может быть хотите быть моим шафером?

Карташев покраснел и с удовольствием ответил:

— Конечно, хочу.

— Ну, и отлично. Тогда вот что: сегодня вы свободны?

— Совершенно.

— Тогда, может быть, поедем обедать к моему будущему тестю: я вас познакомлю с невестой.

— Прямо к обеду? Ваш тесть кто такой?

— Он председатель правления, тоже наш инженер. Они живут в Царском. С пятичасовым поездом мы бы и поехали.

— Отлично.

«Председатель правления?!» — думал Карташев.

— Тогда, значит, на Царскосельском вокзале в пять часов? А теперь я пойду.

Карташев попрощался и, поднимаясь по лестнице, думал, что как это все хорошо вышло. Шутка сказать — познакомиться с отцом Ясневского, в роли шафера, своего, так сказать, человека. А какой скромный Ясневский: никогда и не заикнулся в институте о своем отце.

Маленький, белобрысый Ясневский, с большими голубыми глазами, всегда молчаливый, задумчивый встал в памяти Карташева.

В пять часов вечера Карташев приехал на вокзал, где уже ждал его Короедов.

Ясневские занимали в Царском большую, хорошо устроенную дачу, с большим парком.

Пройдя чрез этот парк, Карташев с Короедовым поднялись по ступенькам террасы, где нашли все общество, кроме главы дома, Карташева Короедов прежде всего представил хозяйке дома, представительной, полной, высокого роста, прекрасно сохранившейся еще даме. Рядом же с ней сидела и дочь ее, Агнеса Станиславовна, невеста Короедова. Очень красивая, похожая на мать, с массой тонких, золотистых волос, с голубыми глазами, дочь, как бы воочию подтверждала, какая красавица была ее мать.

И мать и дочь остались довольны впечатлением, произведенным на Карташева, и впечатлением, какое застенчивый Карташев произвел на них.

Пока Карташев знакомился и здоровался с мужчинами, мать вполголоса сказала дочери:

— Il est beau.[43]

— Oui, tres beau.[44]

Приветливо пожимая руку товарищу своему Ясневскому, Карташев слышал эти слова, но и виду не подал. За Ясневским стоял другой его товарищ по выпуску, маленький, с молоденькой фигуркой гимназиста, вечно веселый, вечно довольный немчик Гартвиг, с которым Карташев на одном из институтских вечеров сошелся на «ты».

И теперь Гартвиг уже беззвучно смеялся, разведя руки.

— Ты какими судьбами? — спросил он, здороваясь дружески с Карташевым и по своей обычной манере надвигаясь на него. — Постой, постой, я хорошенько посмотрю на тебя… Поправился… Нет, ничего, молодец. Правда, молодец? — обратился он к Агнесе Станиславовне и, тряхнув густыми, прямыми, каждый врозь, волосами, весело рассмеялся.

Следующий был тоже только что выпущенный инженер по фамилии Бор-Залесский.

Это был сильный, немного гнувшийся, блондин, с бледным лицом, маленькими, напряженными глазами. Его молодая фигура была в странном противоречии с его манерами пожившего уже военного в отставке. Он щурил глаза, немного топырил губы, курил из большого янтарного мундштука, держа в другой руке серебряный портсигар с фитилем. Знакомясь с Карташевым, он сунул портсигар в карман панталон таким образом, что длинный фитиль остался висеть наружу.

— Бор-Залесский, — угрюмо повторил он и более покровительственно прибавил: — Встречались в институте.

— Да, да, — ответил приветливо Карташев, хотя вся фигура Бор-Залесского пришлась ему не по душе.

Последний на террасе был студент в введенной в этом году форме с вензелями на плечах, в куртке в обтяжку и в синих таких же в обтяжку на кавалерийский манер панталонах.

Студент был рослый гвардеец, с аккуратно расчесанной надвое светлой бородкой, с прилизанной гладко прической, молчаливый, сосредоточенный и важный.

Знакомясь, он сдвинул ноги, одновременно наклонил голову и буркнул:

— Пресняков.

Затем сейчас же важно провел рукой под бородой, не тронув ее и слегка откашлялся.

Когда знакомство кончилось, Короедов обратился к невесте и с своей обычной, добродушно-ехидной улыбкой и ласковым голоском сказал:

— Ну-с, вот, Агнеса, и наш четвертый шафер. Если угодно, могу вам его уступить, нет — себе возьму.

— Мне угодно, — ответила, слегка краснея, капризно подняв слегка верхнюю губку, невеста.

Короедов молча поклонился, хотя лицо его подергивалось, и Карташев не сомневался, что он сдерживал какую-нибудь уже готовую веселую, но ядовитую стрелу.

Не сомневалась в этом, очевидно, и невеста и вызывающе бросила:

— Ну, говорите же, что хотите сказать…

— Интересно? — спросил Короедов.

— Нет, но я боюсь, что, оставляя приготовленный яд в себе, вы можете заболеть.

Гартвиг залился веселым смехом.

— Послушай, — объяснял он Карташеву, — это я ему оказал товарищескую услугу, сообщив Агнесе Станиславовне, как мы его называли в институте.

— Ну, ну, говорите же, — что вы хотели сказать?

Короедов весело подернул плечами.

— Право же, ничего, кроме того, что не сомневался в вашем ответе.

— Надеюсь, — усмехнулась мать, откинувшись и смотря, прищурившись, в парк.

— Я бы не удивилась, если бы даже мой любезный жених ждал бы от меня какого-нибудь невежливого ответа.

— Вот уже это, ах, оставьте.

— Боже мой, что за выражения, — сказала мать и оглянулась на всех.

— Отличное выражение, — усмехнулся Короедов.

Мать только покачала головой, а Гартвиг подсел к Агнесе Станиславовне и с комичным участием сказал, показывая на Короедова:

— Обижает он вас?

— Меня очень трудно обидеть.

— Ну, конечно, особенно, когда у вас два таких, как я и Карташев, шафера.

— Ну, может быть, еще monsieur Карташев, а что до вас…

— Кончайте?

— Обидитесь.

— Я никогда не обижаюсь.

— Я все смотрю, — сказала Гартвигу мать, — на вас и не верю: неужели вы уже год как инженер.

— Позвольте, позвольте, — весело ответил Гартвиг и, вскочив, взяв под руку Ясневского, подошел с ним к матери. — Позвольте вас спросить: какая же разница между нами? И у него нет ни усов, ни бороды и даже роста одинакового.

Бор-Залесский дернул головой и добродушно грубо сказал:

— Оба гимназистишки шестого класса, выдающие себя за инженеров.

— Вот Петр Николаевич и теперь уже выглядит инженером, — сказала мать, смотря на студента.

Студент сделал гримасу, похожую на улыбку, и опять, едва касаясь, провел рукой по бороде.

— Мой брат хоть солидностью берет, — сказала Агнеса Станиславовна, обращаясь к Гартвигу, — а вы притом еще вертушка, хохотушка…

— Я? — спросил Гартвиг. Он оглянулся.

— Вот спросите его, — показал он на Карташева.

— Два сапога пара, — сказал Бор-Залесский. — Обоим и пальца даже показывать не надо, чтоб до смерти захохотались.

Карташев недружелюбно покосился на Бор-Залесского, а потом ласково на Агнесу Станиславовну и Гартвига.

— Обижают нас с тобой, Тема? — спросил он и прибавил: — Впрочем, Агнесу Станиславовну и ее шаферов никто обидеть не может.

— Да, да, — весело сказала Агнеса Станиславовна, — мы составим сплоченную компанию против этих грубых людей и их выражений. Monsieur Карташев, садитесь здесь около нас.

Но в это время дверь террасы отворилась и вошёл строгий, худой, быстрый в движениях, пожилой господин, с большими польскими усами и бритым лицом.

— Папа, позвольте вам представить моего товарища Артемия… Виноват?

— Николаевич Карташев. Короедов прибавил:

— Шафер Агнесы Станиславовны.

Старший Ясневский вторично молча пожал руку Карташеву и обратился к жене:

— Ну, что ж? Все, кажется, в сборе?

— Валериан Иванович, — обратилась та к Короедову, — нажмите кнопку, пожалуйста…

На звонок появилась красивая, с очень серьезным лицом горничная.

— Можно подавать, Наташа.

Ясневский подошел к жене и под руку повел ее в столовую.

Бор-Залесский, с опытностью отжившего гусара, подал свою руку Агнесе Станиславовне.

Гартвиг весело подхватил под руку Карташева, сказав:

— Мы с тобой, как бобыли.

— Я тоже скоро женюсь, — ответил Карташев.

— И вы? — весело повернулась к нему Агнеса Станиславовна.

— Представьте себе и я тоже! — сказал Гартвиг.

— Не верьте: хвастает, — ответил Бор-Залесский.

— Значит, вакантные у нас только Валя и Петр Николаевич?

— Что до меня, — густым басом ответил студент, поправляя свою бороду, — то и я, собственно, уже в лес смотрю…

— А где теперь ваша жена, Георгий Павлович? — спросила Агнеса Станиславовна у своего кавалера.

— Она у матери теперь.

— Вы ее возьмете с собой на изыскания?

— Возьму. Будет ходить за мной.

— А как же ребенок?

— Будет его в корзине за плечами носить.

— Папа, слышите, — сказала, входя в большую, светлую, богато сервированную столовую, Агнеса Станиславовна, — Георгий Павлович хочет с женой делать изыскания, а сына своего носить у себя за плечами в корзинке.

— Да? — спросил Ясневский, подходя к столу с закусками и наливая себе рюмку водки. — В наше время на корабли и на работы жен не допускали.

— Это в ваше время, — пренебрежительно махнул рукой Бор-Залесский.

Ясневский ничего на это не ответил.

Обращаясь к своей даме, Бор-Залесский спросил:

— Что прикажете вам положить?

Карташев, отстав, шепнул Гартвигу:

— Вот нахал.

— О, ужасный! — громко пожал плечами Гартвиг.

Карташев в это время встретился глазами с Короедовым. Точно угадав, что сказал Карташев Гартвигу, Короедов смотрел на него сочувственно весело и говорил:

— Сюда поближе, я уже налил вам.

Закусив, все сели за стол.

Обед был чопорный и длинный.

К обеду вышла младшая дочь Маруся, лет десяти, с костлявой гувернанткой — англичанкой.

У Карташева соседи были с одной стороны Гартвиг, с другой — Маруся.

— Я должна вам сделать замечание, — сказала, немного шепелявя, Маруся Карташеву, который вел оживленный разговор с Гартвигом, — вы очень невежливый сосед в отношении своей дамы.

— Это вы моя дама?

— Да, конечно. Кто же еще другой?

— Я очень извиняюсь, и, чтобы искупить свою вину, я приглашу, кроме себя, занимать вас и своего соседа… Саша! — позвал он Гартвига, но Маруся перебила:

— Если я найду вас неинтересным, я тогда сама и приглашу кого-нибудь другого и у вас совета не спрошу..

— Маруся! — окликнул ее отец.

Гувернантка тоже заговорила c ней.

Маруся наклонилась к тарелке и с упреком сказала Карташеву:

— Из-за вас я получила замечания от отца и моей гувернантки. Я никогда вам этого не прощу.

Карташев также тихо ответил:

— Я в отчаянии.

— И помните, что я женщина, а женщина никогда не прощает обиды.

Также тихо Гартвиг сказал:

— В десять лет, Маруся, женщина называется еще девочкой.

— Не говорите глупостей, — тихо, быстро ответила Маруся, — вы разве не знаете, что в восемь лет нас забавляют бабочки, цветы, а уж в десять посещают нас неясные мысли…

— Что? Что? Умер, умер… — заерзал от восторга Гартвиг.

— Маруся, ты что опять там? — отозвалась мать.

— Не я, мама, а мои соседи, они говорят такие вещи, что у меня уши вянут!

При общем смехе мать сказала:

— Господи, что за выражения!

И начала переводить по-английски насторожившейся гувернантке.

Гувернантка выслушала, внимательно посмотрела на уши Маруси и стала ей что-то говорить.

Маруся слушала ее с сонным лицом и, когда она кончила, спросила Карташева безразличным тоном:

— Вы понимаете по-английски?

— Нет. Маруся сказала:

— Это большое счастье.

— Почему?

Она тихо ответила:

— Потому что вы не понимаете, как я, сидящую около меня идиотку.

После этих серьезно и печально сказанных слов нежное безе, которое положил было себе в рот Гартвиг, пылью разлетелось во все стороны.

Гартвиг хохотал, зажимая рот салфеткой.

— Опять, Маруся! — лениво протянула мать, вставая из-за стола. — Кофе, господа, будем на террасе пить.

Поднялись все.

— Мама, я не виновата же, — ответила капризно Маруся, — что кавалеры мои не умеют держать себя за столом.

Гартвиг, всплеснув руками, говорил Марусе:

— Боже мой, боже мой, кому только достанется такое сокровище?

— Кому? Царю, — ответила Маруся и важно пошла благодарить отца и мать за обед.

Старик Ясневский прошел в свой кабинет. С ним исчезла чопорность и натянутость. Общество разбилось на отдельные группы.

Гартвиг с Карташевым сели в сторону и делились впечатлениями пережитого после окончания курса. Гартвиг служил в том правлении, председателем которого был Ясневский. Кроме того, он был представителем крупной заграничной фирмы, поставлявшей на русские дороги привилегированные тормоза. В общем и Гартвиг получал около десяти тысяч. И он тоже уговаривал Карташева переезжать в Петербург.

Бор-Залесский разговаривал со студентом. Жених с невестой ушли в парк. Мать встала и спросила:

— Кто хочет со старухой погулять по парку?

Раздались четыре «я».

— Я выбираю monsieur Карташева.

— Прикажете руку? — спросил Карташев.

Она махнула:

— Я слишком толстая и большая для вас: так нам удобнее будет.

Когда они пошли по аллее парка, она спросила:

— Вы товарищ Валериана Ивановича?

— Да.

— Вы дружны с ним были?

— Наши чертежные столы стояли рядом. Валериан Иванович был очень прилежный, я ленивый, он все знал, я ничего и пользовался его знаниями, а в минуты отдыха наслаждался его остроумным, метким разговором.

— Вы считаете его талантливым?

— Очень. Он один из самых выдающихся среди нас.

— А мой Януш?

— Он самый фундаментальный.

Мать покачала головой.

— Он такой серьезный: я боюсь, что он в конце концов…

Она сделала движение около головы.

— Ум за разум зайдет, — добавила она. — Лучше быть таким, как Гартвиг, и вы, кажется, такой же: не задумываться и брать, что дает жизнь. И все будут вас любить, и вам будет легко, и с вами будет легко. А уж с этими серьезными… у меня с ними вся жизнь прошла: и муж такой, и сын такой, и зять будет такой… У вас отец и мать живы?

— Мать жива, отец умер.

— Он тоже инженер был?

— Нет, военный генерал.

— А в семье мужа и отец его и дед его инженеры, Януш четвертое поколение инженеров. Матушка ваша где живет постоянно?

— В Одессе. Летом иногда уезжает в имение на границе Херсонской и Киевской, на реке Высе.

— Я слышу по голосу вашему, что вы любите это имение.

— Вообще деревню, хозяйство безумно люблю.

— Отчего же вы в таком случае не сделались агрономом?

Карташев пожал плечами.

— Карьера слишком маленькая. Быть управляющим…

— В своем имении.

— У матери, две тысячи десятин, имение это достанется сестрам.

— Почему сестрам?

— Это наше общее желание.

— Вы любящий брат. Много у вас сестер?

— Живых три.

— А братьев?

— Один.

— Старше вас?

— Нет, в последнем классе гимназии.

— Мизинчик и, следовательно, общий баловень и любимчик. Вы невесту выбрали с ведома родных?

Карташев рассказал и о невесте.

— Как фамилия ее?

Карташев назвал.

— Бывший посланник…

— Это ее отец.

— Он очень богатый, кажется, человек.

— Я не знаю. Я еще только еду к нему знакомиться.

— И большой чудак. Он женат на второй, и жена его ужасный урод, и он всем говорит, что выбрал урода. чтоб не мучиться ревностью. Его первая жена была красавица. Ваша невеста от первого брака?

— Да.

— И тоже красавица?

— Нет, ее нельзя назвать красавицей.

— Вы любите ее?

— Очень.

— Агнеса! — крикнула мать. — Ты знаешь, на ком monsieur Карташев женится?

— Мы с вашим тестем, — обратилась она к Карташеву, — как-то вместе в Ментоне провели зиму.

Когда все общество опять собралось вместе, Валериан Иванович обратился ко всем:

— Господа. Кто меня выручит? Ввиду скорой свадьбы моей невесте надо каждый день ездить в город, а у меня все время занято службой…

— И у меня, — развел руками Гартвиг.

— У нас с ним, — показал Бор-Залесский на студента, — тоже перед отъездом дела выше головы.

— А Артемий Николаевич не хочет, — сказала Агнеса Станиславовна.

— Очень хочу, и я почти свободен теперь.

— А я обещаю с вами говорить постоянно за это о вашей невесте.

— А я буду говорить вам о вашем женихе.

— Вот-то тоска будет, — рассмеялся Короедов.

— Нет, нет. Ни за что! Довольно с меня и времени его присутствия. Я должна отвлекаться, забывать о нем, как и всякий жених, как и всякая невеста.

Она задорно смотрела на всех.

— Совершенно верно, — кивнул разочарованно Бор-Залесский. — Всякий жених и всякая невеста прежде всего врут друг другу и надо время, чтоб придумать, что еще наврать.

— А когда станут мужем и женой? — спросил Короедов.

— Тогда, как поженятся, начинают приучаться опять говорить правду. И так как правда горька, то горечь и в отношения проникает, и тогда единственное средство опять же почаще разлучаться.

— Вы часто разлучаетесь с вашей женой? — спросила Агнеса Станиславовна.

— Постоянно.

— А зачем же вы берете ее с собой на изыскания?

— Чтоб сбросить ее где-нибудь там в пропасть. То есть, конечно, не я ее толкну туда, а она сама полетит. Потому что она у меня говорильная машина, и когда заговорит, то уж ничего не видит ни перед собой, ни под собой. Вот я ее и заведу, а подходя к пропасти, отстану, а когда она уже сорвется туда, подбегу, буду ломать руки и кричать: «Лизочка, Лизочка, куда же ты?»

— Вот я, когда познакомлюсь с вашей женой, — сказала Агнеса Станиславовна, — я передам ей, как вы отзываетесь о ней.

— Не удастся…

— Почему?

— Она у меня только сама говорит: других никогда не слушает. Чтоб заставить ее слушать, надо сделать вид, что секретничаешь от нее. Тогда она подслушивать станет. Раз так ухо себе в дверной щели прищемила.

— Но ведь это ужасно так отзываться о жене! Я думала, что хуже моего жениха по ехидности нет, но вижу, что вы в тысячу раз хуже его…

— Но ведь он же еще не женился на вас, а я уже год и четыре месяца женат. Так что не падайте духом: я по крайней мере уверен, что ваш супруг со временем меня за пояс заткнет.

— О, какой вы ужасный! Какая вы проза…

— Нет, не всегда. Когда выпью бутылку-другую шампанского, тогда и на меня посмотрите.

— Я бы очень хотела.

— А вот на свадьбе.

— А вы не буйны во хмелю?

— Наоборот: буен я в трезвом состоянии, а в пьяном виде я мил, любезен, очарователен! И я еще не встречал дамы, которая в таком моем состоянии не влюбилась бы в меня.

Гартвиг взял Карташева под руку и, уходя с ним с террасы в парк, весело говорил:

— Идем подальше от этого нахала. Вот врет!