Том 2. Сумерки духа

Давно печали я не знаю,

И слез давно уже не лью.

Я никому не помогаю,

Да никого и не люблю.

Любить людей – сам будешь в горе.

Всех не утешишь всё равно.

Мир – не бездонное ли море?

О мире я забыл давно.

Я на печаль смотрю с улыбкой,

От жалоб я храню себя.

Я прожил жизнь мою в ошибках,

Но человека не любя.

Зато печали я не знаю,

Я слез моих давно не лью.

Я никому не помогаю,

И никого я не люблю.

Я помню аллею душистую

И ветви сирени кругом,

Росу на траве серебристую

И небо, объятое сном.

Я помню, как трелью рыдающей

Сирень оглашал соловей,

И как аромат опьяняющий

Волной доносился с полей.

Я помню скамью одинокую,

Забытые грезы и сны,

И пруд, весь заросший осокою,

И силу живую весны…

У берега лодка качается,

И плещется тихо вода,

И звезды, блестя, отражаются

На зыбком просторе пруда.

Стихает природа уснувшая,

Всё негой весенней полно…

Я помню то время минувшее,

Я помню, что было давно…

Осенняя ночь и свежа, и светла –

В раскрытые окна глядела,

По небу луна величаво плыла,

И листья шептались несмело.

Лучи на полу сквозь зеленую сеть

Дрожали капризным узором…

О, как мне хотелось с тобой умереть,

Забыться под ласковым взором!

В душе что-то бурной волною росло,

Глаза застилались слезами.

И было и стыдно, и чудно светло,

И плакал Шопен вместе с нами.

О, милый, мы счастья так ждали с тобой

И счастье неслышно подкралось,

Пришло, как волна, унеслося волной,

Пришло, но навек не осталось!

Долго в полдень вчера я сидел у пруда.

Я смотрел, как дремала лениво,

Как лениво спала голубая вода

Над склоненной, печальною ивой.

А кругом далеко – тишина, тишина,

Лишь звенят над осокой стрекозы;

Неподвижная глубь и тиха, и ясна,

И душисты весенние розы.

Но за пыльной оливой, за кущами роз,

Там, где ветер шумит на просторе,

Меж ветвями капризных, стыдливых мимоз

Море видно, безбрежное море!..

Всё полудня лучами залито, дрожит,

И дрожит, и смеется, сверкая,

И бросает волна на прибрежный гранит

Серебристую пену, играя.

Что-то манит туда, в неизвестную даль,

Манит шум синих волн бесконечный…

Океану неведома наша печаль,

Он – счастливый, спокойный и вечный.

Но… блеснувшая в сумерках робко звезда,

Темных вязов густая аллея

И глубокие, тихие воды пруда

Утомленному сердцу милее…

Мой дворец красив и пышен, и тенист душистый сад,

В рощах царственных магнолий воды тихие журчат,

Там желтеет в темной куще золотистый апельсин

И к студеному фонтану наклоняется жасмин.

Блещет море, и гирляндой роз пунцовых обвита

Кипарисов темнокудрых величавая чета.

Шепот нежных слов и трели полуночных соловьев,

О, когда б навек остаться здесь, у милых берегов!..

Но порою я спускаюсь, одинока и грустна,

Вниз по мраморным ступеням, где, луной озарена,

Чуть колышется, чуть дышит золотистая волна.

Я веду беседу с морем, я гляжу в немую даль

И с любовью вспоминаю мою прежнюю печаль.

Вспоминаю домик бедный и черемухи кусты,

И сирени белоснежной ароматные цветы,

Песни жаворонка в поле, на заре, кудрявый лес,

Васильки родимой нивы и глубокий свод небес.

Помню я мои мученья, слезы бедные мои,

Помню жажду тихой ласки, жажду счастья и любви.

Но зачем, следя за лунным отражением в волнах,

Как о счастии тоскую я о горе и слезах…

И зачем в саду у моря, где чуть слышен запах роз,

Мне так жалко прежней доли, мне так жалко милых слез?.,

Я истинному верен останусь до конца:

Смирите, люди-братья, надменные сердца!

Вы верите и в счастье, и в радостные годы,

Вы к знанию стремитесь, вы ищете свободы –

Но в мире нет свободы, нет в мире красоты…

Смиритесь, позабудьте безумные мечты!

Непобедимой смерти таинственная сила

Людей живую душу навеки покорила.

И в первое мгновенье, как и в последний час, –

О, смерть, ты будешь с нами, и будешь вечно в нас!

Приходит смерть любовью, светлы ее одежды,

Приносит нам отраду и робкие надежды…

Но от любви бегите, бегите, люди, прочь!

Ведь это смерть пред вами, ведь это – та же ночь…

Любовь – еще страшнее и непонятней смерти…

Смиритесь, братья-люди, смиритесь и поверьте,

Что в мире нет свободы, и, волею судьбы –

Любя и умирая, мы вечные рабы!

Люблю – хрусталь бесценный и старинный,

Обычаи невозвратимых дней,

Благоприятны старые картины

И старое вино душе моей.

Всегда, всегда любила я седины,

И, наконец, пришла моя пора:

Не устояло сердце робкой Зины

Перед цветами Вейнберга Петра!

Вы задали мне трудную задачу!

Ответить собираюсь я давно…

Беру перо, сажусь – и чуть не плачу…

Зачем шутить стихом мне не дано?!

Нравоученья в декадентских ризах

Упрямой музе более под стать;

Я не вольна в ее пустых капризах,

Я не умею дам разубеждать.

Звенит ваш стих, и, с гибкостью завидной,

По строкам рифма вьется, как змея…

Досадно мне, и больно, и обидно –

Но я, увы, не вы, а вы – не я…

Довольно! Чем богата, тем и рада.

Мне даже нравится мой странный слог.

И будет, верю, за труды награда:

Ответная чета блестящих строк.

«Была я в Петербурге; буря злилась,

И дождик шел… Ну чистая напасть!

Домой я непрестанно торопилась

И на Фонтанку не могла попасть.

Лишь утешала страждущего брата,

Упавший дух немного подняла

И тщательно и зорко берегла

От милого, но страшного „возврата“…

(Подумаешь, не стоило и лезть:

Там утешителей не перечесть)».

Живем мы здесь не шатко и не валко;

Мясник – мошенник; серы небеса;

Поют кузнечики; мне просто жалко,

Что здесь случаются и чудеса.

Вот первое: не будет вам в обиду,

Но я рецензии пошла писать;

Венгерову же нашу, – Зинаиду, –

Метнуло на стихи… Вот благодать!

Она теперь и день и ночь в экстазе.

Рассеянна, как истинный поэт.

Но думаю, нам с вами в этом разе

Среди поэтов места больше нет!

. . . . . . . . . . . . . . .

Как поживаете? Что ваши своды?

И – новые – как прежде ль хороши?

По-прежнему ль к вам ломятся народы,

Мечтая с Фонда получить гроши?

Меня сулили вы везти в Монако, –

Я согласилась хоть на Меррекюль…

Клялись словами Демона… Однако

Из обещаний этих вышел нуль.

Тот постоянства сердца не оценит,

Кто чувства лучшие мои отверг…

И знаю: мне не раз еще изменит

Коварный, легкомысленный Вейнберг.

Но не могу я с ним затеять ссору, –

Изменника люблю еще сильней…

И коль захочет посетить Аврору –

Он будет встречен нежностью моей…

. . . . . . . . . . . . . . .

Я новости вам сообщить хотела,

Но более стихов писать нет сил;

Космополис, как слышно, опочил;

В подробностях не знаете ли дела?

Как рада я, что минуло пол-лета!

Собраний жду под сводами поэта,

А на письмо – приятного ответа…

Поклон вам шлет мой занятый супруг

И я, ваш неизменный, редкий друг.

О, верьте! вам одна

Всегда верна –

Zina.

Небо широкое, широкое.

Смотрит заря утомленная.

В окно мое одинокое

Заря полночная, зеленая,

Небо широкое, широкое…

Заря неверная, неверная,

Заря неяркая, туманная,

Как ты – чужая, лицемерная,

Как ты – ненужная, обманная.

Заря неверная, неверная…

Солнце победное, победное

Придет, убьет зарю невечную

Ее – отражение солнца бедное,

Убьет любовь небесконечную

Солнце победное, победное…

На стене темно-красной

Темно-красный цветок,

Дышит скукой опасной

Скучный наш уголок,

В безнадежности ясной

Я смотрю на цветок

(Вот раздался звонок),

От тебя, от безгласной,

Я не жду боли страстной,

И не жду, чтоб увлек

Тебя поток…

Брат Иероним! Я умираю…

Всех позови! Хочу при всех

Поведать то, что ныне знаю,

Открыть мой злой, тяжелый грех.

О, я не ведал, что нарушу,

Господь, веления Твои!

Ты дал мне пламенную душу

И сердце, полное Любви.

И долго, смелый, чуждый страха,

Тебе покорный, – я любил.

Увы, я слаб! Я прах от праха!

И Враг – Твой Враг – меня смутил.

Презрел я тайные заветы,

Отверг любовь – еще любя;

И в ризы длинные одетый

Пришел сюда, спасать себя.

Мне враг шептал: здесь подвиг крестный.

Любовь же – грех и суета.

И я оставил путь мой тесный,

Войдя в широкие врата.

Я подвизался неустанно,

Молчал, не спал, не ел, не пил…

О, Долорес! О Донна Анна!

О все, которых я любил!

Пусть проходят дни и годы,

Вечно та же сердцем я!

Жадно рвусь под Ваши своды,

И со мной – мои друзья.

Но… живу я наизнанку,

Как подняться спозаранку?

Разболится голова…

Мы приедем на Фонтанку

В среду, в среду, ровно в 2.

У меня длинное, длинное черное платье,

я сижу низко, лицом к камину.

В камине, в одном углу, черные дрова,

меж ними чуть бродит вялое пламя.

Позади, за окном, сумерки,

весенние, снежные, розово-синие.

С края небес подымается большая луна,

ее первый взор холодит мои волосы.

Звонит колокол, тонкий, бедный, редкий.

Спор идет неслышно в моем сердце:

Спорит тишина – с сомненьями,

Любовь – с равнодушием.

Если хочешь жизни вечной,

Неизменно-бесконечной –

Жизни здешней, быстротечной

Не желай.

От нее не жди ответа,

И от солнечного света,

Человечьего привета –

Убегай.

И во имя благодати

Не жалей о сонном брате,

Не жалей ему проклятий,

Осуждай.

Все закаты, все восходы,

Все мгновения и годы,

Всё – от рабства до свободы –

Проклинай.

Опусти смиренно вежды,

Разорви свои одежды,

Изгони свои надежды,

Верь и знай –

Плоть твоя – не Божье дело,

На борьбу иди с ней смело,

И неистовое тело

Умерщвляй.

Помни силу отреченья!

Стой пред Богом без движенья,

И в стояньи откровенья

Ожидай.

Мир земной – змеи опасней,

Люди – дьяволов ужасней;

Будь мертвее, будь безгласней

И дерзай:

Светлый полк небесной силы,

Вестник смерти легкокрылый

Унесет твой дух унылый –

Прямо в рай!

Ах! Я одной прекрасной дамы

Был долго ревностным пажом,

Был ей угоден… Но когда мы

Шли в парк душистый с ней вдвоем

Я шел весь бледный, спотыкался,

Слова я слышал, как сквозь сон,

Мой взор с земли не подымался…

Я был безумен… был влюблен…

И я надеялся… Нередко

Я от людей слыхал о том,

Что даже злостная кокетка

Бывает ласкова – с пажом.

Моя ж мадонна – молчалива,

Скромна, прелестна и грустна,

Ни дать ни взять – немая ива,

Что над водами склонена.

О, ей – клянусь! – я был бы верен!

Какие б прожили мы дни!..

И вот, однажды, в час вечерен,

Мы с ней у озера, – одни.

Длинны, длинны ее одежды,

Во взгляде – нежная печаль…

Я воскресил мои надежды, –

Я всё скажу! Ей будет жаль…

Она твоим внимает пеням,

Лови мгновения, лови!..

Я пел, склонясь к ее коленям,

И лютня пела о любви.

Туман на озеро ложится,

Луна над озером блестит,

Всё живо… Всё со мной томится…

Мы ждем… Я жду… Она молчит.

Туман качается, белея,

Влюбленный стонет коростель…

Я ждать устал, я стал смелее

И к ней: «Мадонна! Неужель

Не стоит робкий паж привета?

Ужель удел его – страдать?

Мадонна, жажду я ответа,

Я жажду ваши мысли знать».

Она взглянула… Боже, Боже!

И говорит, как в полусне:

«Знать хочешь мысли? Отчего же!

Я объясню их. Вот оне:

Решала я… – вопрос огромен!

(Я шла логическим путем),

Решала: нумен и феномен

В соотношении – каком?

И всё ль единого порядка –

Деизм, теизм и пантеизм?

Рациональная подкладка

Так ослабляет мистицизм!

Создать теорию – не шутка,

Хотя б какой-нибудь отдел…

Ты мне мешал слегка, малютка;

Ты что? смеялся? или пел?»

. . . . . . . . . . . . . . .

Мрачись, закройся, месяц юный!

Умолкни, лживый коростель!

Пресекнись, голос! Рвитесь, струны!

Засохни, томный розанель!

И ссохлось всё, и посерело,

Застыл испуганный туман.

Она – сидела как сидела,

И я сидел – как истукан.

То час был – верьте иль не верьте, –

Угрюмей всяких похорон…

Бегите, юноши, как смерти,

Философических мадонн!

За гранью смерти ее я встречу,

Ее, единую, ее, любимую.

И ей, как в детстве, на зов отвечу

С любовью первою, – неисцелимою.

Ее ли сердцем не угадаю?

В ней жизнь последняя и бесконечная.

Сквозь облик милый – тебя узнаю,

Тебя, Заступница, тебя, Предвечная…

Хата моя черная, убогая,

В печке-то темно да холодно,

На столе-то хлеба ни корочки,

В углах и тараканы померли.

Хозяйка моя – молчит, молчит.

Соседи мои – немудреные,

Соседи мякину лопают.

Животы-то у них бурчат, ворчат,

А они ничего – радуются.

А были соседи – да померли,

Лежат, ничего, погоста ждут,

Лежат себе – не схоронены.

Кто жив – глядишь, издевается:

«Чего, дурак, мякины не жрешь?

Небось, подыхал, так наелся бы».

А не лезет в меня мякина-то,

Нету моего согласия,

Чистой смертыньки пойду искать,

От соседей уйду, от хозяюшки,

Один на один умирать пойду.

Над колодцем месяц серебряный,

За вербой заря кровавая,

Под зарей, внизу, поле черное.

Пойду я да лягу на поле,

Буду в небо глядеть, алое и белое,

Так и умру с ним один на один,

Умру на земле – от голода…

Нет отреченья в отреченьи,

От вечных дум исхода нет.

Ты видишь свет и мрак в смешеньи.

В тебе раздельны мрак и свет.

И за полями, за горами,

Где меркнет жизнь и след людской,

Ты узришь жадными очами,

Что кинул здесь в семье родной.

В пустыне нет уединенья,

Повсюду жизнь, повсюду Бог.

Лишь сердцу, сердцу нет смиренья, –

От жизни в жизни – нет дорог.