Том 3

ПОСТОЯЛЬЦЫ

Иванов Леонид Петрович, председатель колхоза, 35 лет.

Кузин Антон Кузьмич, кладовщик колхоза, 52 года.

Свищ Алексей Свиридович, бывший председатель колхоза, 50 лег.

Силков Тарас Павлович, колхозник, 60 лет.

Кострова Глафира Васильевна, заведующая домом приезжих, 45 лет.

Анюта, ее дочь, студентка сельскохозяйственного института.

Махоткин Иван, колхозник, 20 лет.

Миша, тракторист, 22 года.

Поля, подруга и ровесница Анюты.

Чекмарь Илья Данилыч, председатель комиссии, 55 лег.

Кислов Петр Андреевич, член комиссии, 30 лет.

Бояров Аким Карпович, член комиссии, 50 лет.

Лапкин Михей Харитонович, секретарь Боярова, 50 лет.

Милиционер.

Дед. Колхозники и колхозницы.

Лето. Вечереет. Колхозный дом для приезжих. Две комнаты, разделенные большой прихожей: направо — две койки, круглый стол, зеркало и пр., налево — отдельный небольшой номер, там кровать, стол, шифоньер, диванчик и пр. В прихожей телефон, стул, бачок с водой и кружка. В больших окнах предвечерняя панорама села.

Кострова (заканчивая уборку в прихожей, заглядывает в окно). Приехали! Опять комиссия! Вот уж греха-то! И откуда они только и берутся, эти комиссии, прости господи?

Входят Бояров, Чекмарь и Кислов.

Бояров (важно). Приветствую вас.

Чекмарь. Здрас-с…

Кислов. Привет сему дому — не пойду к другому. Добрый вечер!

Кострова. Здравствуйте, здравствуйте. (Смотрит документы приезжих, приглашает Боярова в одинарный номер.) Вам — сюда… А вам двоим — сюда. (Ведет их в общий номер.)

Бояров. Для одного вполне удовлетворительно. (Располагается в номере, переодевается в пижаму.) А им — на двоих. Значит, авторитет не тот.

Чекмарь. Тесновато.

Кострова. Чем богаты… (Меняет наволочку, смахивает со стола — задерживается, внимательно присматриваясь к приезжим.)

Кислов. Нам не плясать. Дедушка, бывало, говаривал: лучший отдых мне — такой: хоть на соломе, но — покой. (Открывает окно.) А тут — тишина какая! И уж, конечно, покой.

Чекмарь. (располагаясь). Тут и будет наш штаб комиссии… Ну и председатель колхоза — вот бюрократ! По телефону объяснился: «Не могу-у! Хлопочите пока без меня! Зайду вечерко-ом». Ладно. Не можешь — научим, не хочешь — заставим, противишься — накажем, протестуешь — фьюить! (Жест удаления.)

Кислов. Вот это — формула! Но важно — факты: не подтвердятся, то и время тратить не надо.

Чекмарь. У вас еще опыта нет, дорогой, вы молоды. Важно, иной раз, не сами факты. Важно — как поставить вопрос. А я на этом двух собак съел…

Кислов. Вкусные?

Чекмарь. Люблю юмористов. Но придется и вам «собаку есть». Прислушивайтесь, присматривайтесь к жизни, изучайте ее. (По-отечески.) Если товарищ Скирда против председателя колхоза, Иванова, — одна постановка вопроса, если же «за» — другая постановка. Учли? Хе-хе!

Кислов. Здорово у вас выходит: в гнезде хоть бы пес, лишь бы яйца нес, но не кусался.

Чекмарь. Остро… остро. Но песенка Иванова спета. И нам останется только выполнить поручение… Да, да. Не удивляйтесь.

Кострова уходит.

Кислов. Ну-с! (Поправляет галстук перед зеркалом.) Кто — как, а я пошел людей посмотреть и себя показать. (Уходит.)

Чекмарь (вслед). Молод, горяч — не сидится. Этого еще воспитывать да воспитывать. Эх-хе-хе-хе! (Ложится отдыхать.)

В прихожую входят Кострова и Лапкин с чемоданчиком.

Кострова (категорично). Говорю вам, местов нету.

Лапкин. Глубокоуважаемая… Как — вас?

Кострова. Глафира Васильевна.

Лапкин. Глафира Васильевна! Я привез в колхоз, на испытание, новую машину. И мой начальник здесь — Бояров Аким Карпович. Куда я денусь? Ведь — машина!

Кострова. Что ж я вашего начальника выгоню?.. Машина… Их и так, машин-то, — всех курей передавили на улице. Остались самые умные. Не только у курей, а и у людей идет отбор по соображению. Греха-то! Кочет у меня старый совсем дрессированный стал: мотор заведут, аж на той улице, а он бежит и как оглашенный — ко-о-о! И петухи-то теперь с нервами… А чего ваша машина будет делать?

Лапкин. Уничтожать вредителей колхозных полей.

Кострова (настороженно). А может, и вы тоже приехали снимать председателя?

Лапкин. Ах, что вы, что вы! (Заискивающе.) Глафира Васильевна! Ну, как же? А?

Кострова. Человек-то вы обходительный. И для колхоза, похоже, не вредный. Так уж и быть, принесу свою раскладушку из дома.

Лапкин (пожимая руку). Глафира Васильевна!

Кострова. Для хорошего человека… и не знаю, что бы я сделала.

Лапкин приосанился.

…Никак вы чего-то подумали? Ну-ну! Я — женщина строгая. (Сердито и громко.) И не стыдно вам? Такие мысли!

Лапкин. Я — что? Я — ничего. Не может быть у меня таких мыслей.

Кострова. То-то! (Уходит.)

Бояров (встал, и в двери). Что тут за шум?

Чекмарь (выходя со свертком). А драки нету…

Лапкин. Аки-им Ка-арпович! И тут вы без отдыха. В колхозе только и отоспаться. Нельзя так относиться к своему здоровью. Обедали?

Бояров. Не успели. Столовая уже закрыта.

Чекмарь. Вот, колбасы две коляски купили и буханец хлебушка — не помрем.

Бояров (входя в свой номер). Мой секретарь и друг, Михей Харитоныч — изобретатель и рационализатор.

Лапкин. Дружба навеки! (Представляется Чекмарю.) Техник по образованию, секретарь — по судьбе, Лапкин. Прибыл на грузовой, для производственного испытания своей уникальной машины.

Чекмарь. Специалист по осушению. Председатель комиссии — Чекмарь. (Боярову.) А ваш филиал и техникой занимается?

Бояров. Машина — его хобби, но теперь она — гвоздь филиала. Идет по теме «Борьба с вредителями».

Лапкин (Чекмарю). Скромничает Аким Карпович. Получим здесь акт испытания — сразу же оформим соавторство.

Чекмарь. За него и держитесь. Сами понимаете… между нами говоря… вышестоящая рука дороже нижестоящей головы. Да, да! Что поделаешь? Жизнь. (Режет колбасу на куски.)

Лапкин (глядя на колбасу). Жизнь — штука сло-ожная…

Все едят.

Бояров (Чекмарю). Вообще-то, вышло неважно: мы — сюда машину на испытание, а меня вызывают и дают установку: «Попутно — материал на Иванова», совместно с вами, под ваше, так сказать, начало.

Лапкин (Чекмарю). Вот видите? С одной стороны, председатель нам нужен — вот как!..

Бояров. С другой стороны, я обязан оправдать доверие. И начнем мы именно «с другой стороны».

Лапкин. Конечно, конечно. По должности-то и в небо плюнешь. Там уж доплюнешь или нет, а плевать будешь. Но только… не вышло бы чего, Аким Карпыч.

Бояров (поучительно). Только человек малого ума всегда труслив, всего опасается и — ничего не видит. Но вы-то человек — не малого ума!

Лапкин. И все-то вы видите, Аким Карпыч, и обо всем знаете, и все-то предвидите. Спасибо вам — что вы есть.

Бояров. А вы — вон что.

Лапкин. Молчу и не вмешиваюсь. И не спрашиваю — как это вы сделаете, чтобы и председателя… (Жест удаления.)… и нашей машине — путевку в жизнь!

Бояров. А это уж позвольте мне знать, лично… Баланс поведения!

Лапкин. О, мудрость, мудрость! Как редко она достается людям.

Чекмарь. Но «баланс поведения» — не очень ясно. Потом уточните.

Лапкин (Чекмарю). У Акима Карпыча всегда есть в запасе какой-нибудь ход.

Входят Кострова и Свищ в новом костюме, в шляпе, при галстуке.

Кострова. Куда ты ломишься? Люди — только с дороги, а ты… Вот позвоню председателю: каждого командировочного подкарауливаешь.

Свищ. Не твово ума. Не стращай — не из пужливых. (Приоткрывает дверь к Боярову.) Разрешите?

Кострова уходит.

Бояров. Приветствую вас. Присаживайтесь.

Свищ (садится). Зашел на пользу дела.

Бояров. С кем мы имеем честь?..

Свищ. Алексей Свиридыч Свищ. Работал председателем четыре года. Сняли меня тогда случайно, по ошибке районных организаций. Теперь затирают. А в данный момент идет сплошной обман вышестоящих организаций по линии председателя колхоза, Иванова. Приходится с ним бороться. Что та-ам! Такая моя краткая биография жизни. (Встает и пожимает руку Лапкину.) Болтун… (Пожимает руку Боярову.)… головотяп… (Пожимает руку Чекмарю.)… и самодур — вот кто такой Иванов, председатель.

Чекмарь. Интересная биография… жизни.

Лапкин (садится в уголок, и скромненько). Тут мне надо молчать. (С интересом наблюдает за Свищом.)

Чекмарь (Боярову). Слышите, каков гусь — Иванов?

Бояров (Свищу). Очень интересно. Мы слушаем.

Свищ. Всю борьбу с председателем приходится выносить одному… хотя и совместно с народом. (Достает из карманов пачки бумаг и кладет перед Бояровым.) Вот эта — последняя докладная, а эти — ответы инстанций на прочие мои предупреждения и сигналы горя. Вот — семь тыщ убытку от кукурузы! (Кладет жалобу.)

Бояров (смотря на лист, Свищу). Эта ваша жалоба…

Свищ. …Докладная об угроблении кукурузы…

Бояров. …здесь. (Пристукнул по портфелю.) Нам поручено разобраться и по вашему сигналу.

Чекмарь. Ваша бумага — бомба!

Свищ. Не впервой. Из газет вырезки собираю для примера. А как же!

Чекмарь. А по вопросу осушения Красавки вы не могли бы — положительное… странички на две?

Свищ. Смотря в каком разрезе и — какая личность.

Чекмарь. Иванов, через голову области, написал: речку якобы загубили. Вы в курсе?

Свищ. По политическим, идеологическим, а также сельскохозяйственным моментам — всегда в курсе.

Чекмарь (пишет пальцем). Противник мероприятий и тому подобное, речка стала лучше и… все такое. А?

Свищ. Могу. Об чем речь! Выходит, не зря пришел?

Чекмарь. Даже отличненько! И о жизни потолкуем.

Свищ. Тоже польза — поговорить за жизнь.

Лапкин. Люблю умные беседы. (Всем.) Вот вы о жизни собираетесь думать. (Со вздохом Боярову.) Не надо бы. Делали бы свое дело — добились бы акта испытания машины, а от комиссии этой отказались бы. А?

Чекмарь. Позвольте, позвольте! Извините, но это — вне вашей компетенции.

Лапкин. Совершенно точно. О ней, о жизни, если все время думать, рассудка можно лишиться. (Свищу.) Перенапряжение мозгов и… Вот у меня сосед, пенсионер: писал, писал жалобы во все концы да умом тронулся…

Бояров (строго). Михей Харитоныч! (Указывая на Свища.) Человек борется с недостатками, человек помогает нам выполнить поручение, а вы — что говорите?

Чекмарь. Да. Что вы говорите? Что за философия такая?

Лапкин. Я — что? Я — ничего. Никакой философии у меня быть не может. (Свищу.) И вы на меня обиделись?

Свищ. Об чем речь! Я свое дело делаю. И я иду по путю — не свернуть меня философией. А кто же тут будет — за правду, акромя меня? Никто.

В прихожую входят Анюта с раскладушкой и Махоткин. Он сильно стукнул, закрывая дверь. В номере Боярова насторожились, прислушиваются. Бояров прячет жалобу в портфель. Анюта ставит раскладушку к стене.

Анюта. Иван, ну чего сейчас-то пристал? Не за тем пришли.

Махоткин. Анюта, до каких пор?! Третий год душу выматываешь: первый год — «я тебя люблю», второй год — «считай, твоя буду», третий год — «подожди, повремени, сомненье берет», а теперь и вовсе отшиваешь… Что? Председатель заигрывает? Зна-аю! Тогда уж руби сразу. За что мучаешь?

Анюта (отступая от Махоткина). А умеешь ты мучиться?

Махоткин (пытаясь обнять). Эх, Анюта!..

Чекмарь тихо открывает дверь, выходит в прихожую.

Анюта (увильнув от Махоткина, сталкивается с Чекмарем). Извиняюсь. (Смущенно.) Я — по делу, а он… (Махоткину, деланно.) У, зараза!

Чекмарь. Что тебе тут надо, девушка? Может, зайдешь к нам… поболтать о том, о сем?

Махоткин. Полегче, товарищ дорогой… Мы — не из таких…

Чекмарь (Махоткину). Шпионишь? Подслушиваешь?

Махоткин. За такие слова к девушке… и ко мне… (Наступает на Чекмаря.)…я, Иван Махоткин, могу набить тебе… лицо! Культурненько откомандирую на перевязочку.

Чекмарь, пятясь, идет к Боярову.

Анюта. Тебе сказано что? Легонько попугать — создать у них напряжение в труде. А ты — с кулаками. Ступай, ступай, Иван. (Выпроваживает его, взяв за плечи.)

Чекмарь (раздраженно). Какой-то Махоткин… Идиот.

Свищ. Знаю — баламошный. Вот и жди ее, смену. И нас затирают, и смены нету.

Чекмарь (Боярову). За нами следят — посмотрим-ка вокруг, осторожненько.

Бояров (Свищу и Лапкину). Будьте хозяевами. Мы — скоро.

Чекмарь и Бояров уходят.

Лапкин (переходя в общий номер), Как вы думаете: ваш Махоткин наших — не того?

Свищ. Этот — может. Огонь! Стукнет по кумполу — и вся тебе ситуация.

Лапкин. Зря наши пошли. Ой, зря. Темь-то какая…

Свищ. Наши мнения совпадают. И акромя всего: разве ж это председатель — девку отбивает у парня? Он должон дух поднимать на щит, а у самого — разложение. И во всех делах он такой. Вот и борюсь: я — на пользу, а он — во вред.

Лапкин. Э, не-ет. Это меня не касается. Да, да. Вы, хоть чуть, представляете, как надо относиться к начальству?

Свищ. А как?

Лапкин. Тогда слушайте. (Садится против Свища.) К начальству надо подходить, как к огню: не слишком близко, чтобы не обжечься, и не слишком далеко, чтобы не озябнуть. А вы лезете вплотную. Сгорите, как мотылек у костра: фук! — и нету. Понятно?

Свищ. Непонятно. А если он действует против установок?

Лапкин. Тоже молчать. Соль жизни подчиненного — молчать.

Свищ. Да-а… Вот и попробуй тут, смозгуй.

Входят Кострова и Кислов, мрачный и недовольный.

Кострова (внося раскладушку из прихожей, Лапкину.) Это вам — дочка моя принесла.

Лапкин. Спаси-ибо вам! Глафира Васильевна!

Кострова (стелет простыню на раскладушку, Свищу). Людям покой нужен. (Строго.) Ну-у!

Свищ. Возьми ее, такую… воспитай в моральном духе. Сил моих нету! (Уходит.)

В прихожую входят Чекмарь и Бояров.

Бояров (опасливо). Только вышли, а он — за нами как тень.

Чекмарь. Да. Махоткина надо опасаться. Пришибить может. Учли? Спокойной ночи…

Бояров. Спокойной ночи. (Идет в свой номер, раздевается, выключает свет, ложится спать.)

Чекмарь (входя, Кислову). Ну, как: отдохнул на свежем воздухе?

Кислов. Наоборот, устал и расстроился. Побыл на речке, послушал и колхозников. Красавку спустили всю: ров остался и тина.

Чекмарь (строго). Что это значит: «спустили»? Речка стала лучше, о чем завтра будет письмо трудящихся. Учли? Я возглавляю комиссию, я и буду руководить. Работать только по плану, а не собирать по селу сплетни. (Укладывается спать.) Вы хотите, чтобы я плохо думал о вас?

Кислов. Думайте, как вам угодно. (Ложится на койку.)

Лапкин (Кислову). Председателю колхоза — крест. Это уж я точно знаю. (Выключает свет, ложится.) Ха! Крест. Мало ли их, крестов, на белом свете — каждому не накланяешься.

Кислов (зло). Заячья «философия» о крестах? Странно вы думаете.

Лапкин. Я — что? Я — ничего. За меня Аким Карпыч думает: смелый человек! Этот каждому кресту плакать не будет. (Сладко зевает.)

Бояров (встает, включает свет, надежно запирает дверь на ключ, пробует на прочность окна). А почему именно мне дали одинарный номер? Уж не подвох ли какой?.. (Ставит перед дверью два стула друг на друга.)

Затемнение.

Ощущение времени.

Поздний вечер. Оба номера в полумраке. В прихожей свет. Бояров храпит. Подъехал автомобиль.

Входят Иванов и Кострова.

Кострова. С вечера все поснули. Идите и вы, Леонид Петрович, отдыхайте, ну их к лешему.

Иванов. Что ж, оставим след. (Пишет в блокнот, повторяя вслух.) Был, как и обещал по телефону. Прошу извинить, но и завтра весь день у меня занят. С добрым утром. Председатель колхоза Иванов. (Засовывает листок в щель двери Чекмаря.)

Кострова. По вашу душу приехали. Плохо. Ой, плохо.

Иванов. Да. Не очень здорово. Даже совсем не очень… Глафира Васильевна, что-то я сегодня не вижу Анюту? Не заболела ли?

Кострова. Вроде бы нет… Она и сюда приходила.

Иванов. Приходила?

Кострова. Была. Не пойму, что с девкой творится: какая-то она не такая стала. А тут еще Ванятка Махоткин никак не отлипнет — не знаю, что и думать.

Иванов. Махоткин? Все еще волочится?.. Смешно. (Идет к двери.) Да! Вы и ночь будете здесь?

Кострова. А как же? Постояльцы новые — мало ли чего…

Иванов (соображая). Кто тут рядом?.. (Костровой.)Вот что: заскочу к Тарасу Палычу — пришлю, пусть подежурит, посторожит. А вы — спать. Спать.

Кострова. Спасибо, Леонид Петрович. Что же передать?

Иванов. Кому?

Кострова. Как это — «кому»? Анюте.

Иванов. Что ж… привет… и спокойной ночи. (Уходит.)

Кострова. Опять «привет». А девке двадцать один — институт скоро кончает… Да что же это делается? Человеку за тридцать, и все не женится. Надо же! Не дай бог, выскочит Анютка за Махоткина… С ума сойти. Греха-то! Тут еще эти — снимать приехали. (Грозит в дверь постояльцев). У-у-у!

Входит Кузин с базарной корзиной.

Кузин. Никак расстроилась?

Кострова. Ох, Кузьмич, все не ладно.

Кузин. А ты охолони, охолони.

Кострова. Чего это у тебя в корзинке-то?

Кузин (передавая корзину). Медку тут пара килограммчиков…

Кострова. Греха-то! Эдак ты и кладовую растранжиришь.

Кузин. Ну уж… Чем же мне тебя и порадовать?

Кострова. Давно мы с тобой, Кузьмич, не встречались… вот так-то.

Кузин. Живем как воры.

Кострова. И чем мы виноваты? Чем хуже других? А вот видишь…

Кузин. Выход искать надо. Решать надо, Глафира.

Кострова (раздражаясь). Чего решать-то? Чего решать? Он вот ушел и — привет Анюте. Что я, спятила? Дочь на выданье, а мать нового папу привела. Пока она не выйдет замуж — разговора никакого.

Кузин. Ну уж… и никакого?

Кострова. Иди, иди, чтоб глаза мои не видали.

Кузин. Опять не в срок. Ну, что с тобой делать, Глафира? (Уходит.)

Кострова (одна). Прогнала Кузьмича… (Чуть не плачет.)…А за что? Вот уж грех-то…

Входит Анюта.

…Ты чего?

Анюта. Побуду за вас. (Гладит голову.) Вы устали. А я тут и подумаю. Есть идея!

Кострова. Ох, Анюта, когда у тебя никаких идеев, ты золотая девушка, а как только…

Анюта (перебивая). Ничего страшного, пока только проблески мысли.

Кострова. Ох, уж эти мне проблески… Пойдем. Сейчас Тарас Палыч придет.

Анюта. Тарас Палыч?.. (Чуть подумав.) Вы идите спать, а я с ним посижу, ума наберусь.

Кострова. Ну, ты недолго. Поздно ведь. Ох-хо-хо! Малые дети — малые заботы, большие дети — большие заботы. (Уходит.)

Входит Силков.

Силков. Сторонних попрошу!

Анюта. Тарас Палыч, сам бог вас послал!

Силков. Не бог, а председатель. Топай, топай, ночь на дворе. Меня приставили сюда, я за все и отвечаю.

Анюта. Тарас Палыч, давайте вместе отвечать. И какая же я — «сторонняя», если я — дочь своей матери?

Силков. Ишь ты!.. За что это мне с тобой отвечать?

Анюта. За все на свете мы в ответе. Снимают ведь Леонида Петровича — спасать надо.

Силков. И снимут. Точно знаю. Проголосуем помаленьку. Было же? Было. Я, девка, за двенадцать председателей голосовал: двенадцать раз «за», а двенадцать — «против». Чем поможешь? Ничем.

Анюта. От вас же слышала: и комар корову свалит, если волк поможет.

Силков. А где ты его возьмешь, волка? Вот она какая, дела. Любая корова языком слижет тебя, комарика… А чего ты хотела-то?

Анюта. Подумать с вами, посоветоваться.

Силков. В старину-то как делали? Видит народ — хорошего человека спасать надо, и подсунут на допрос его друзей заместо врагов…

Анюта. Тарас Палыч, вы — мудрец!

Силков. Ну, пойдешь, бывало, к следователю, ну, скажешь ненароком: мол, так и так — такие-то такому-то — неприятели, а назовешь друзей. И пошла писать! Бьется, бьется следователь, да и уедет.

Анюта. А не вспомнить ли былое?

Силков. То есть как?.. Не-ет, меня уволь — не те года.

Анюта. А если я сама?

Силков. У тебя не получится. Дело — не женское. Такое делалось, говорю, ненароком, вроде бы случайно. И людей называть — с умом… чтобы не влипнуть.

Анюта. Тряхну-ка и я стариной!.. Устроим так: я посижу за вас, а вы на крыльце побудьте. Вы — в стороне.

Силков. Ишь ты!.. Надумала?.. Коли так, посижу там. За Леонида Петровича можно. (Уходит.)

Анюта (что-то быстро пишет на бумажке у телефона, тихо открывает дверь в общий номер, возвращается, берет трубку и громко). Да-да, записала!.. Товарищ Скирда!.. Да… Да… Да… Так… Так…

Чекмарь и Лапкин вскочили, Кислов проснулся. Чекмарь включает свет, прислушивается. Бояров у себя волнуется в постели.

…Товарищ Скирда! А может, сейчас разбудить? Или передать утром?

Чекмарь (выскакивает в прихожую). Дай трубку! Анюта. Он уже положил. (Кладет трубку.)

Чекмарь. Почему не разбудила?

Анюта. Не велел. Сказал: забота о людях. Чекмарь. Что он передал?

Анюта. Вот… (Передает листок.)

Чекмарь (читает). Телефонограмма. Рекомендую при опросах побеседовать со следующими товарищами: Кузин Антон Кузьмич — кладовщик и Силков Тарас Палыч — колхозник-трудовик, весной был прицепщиком на сеялке. Положите их показания в основу материала. Скирда. Приняла Анна Кострова. (Анюте.) А ну, зайди. (Входят в общий номер.) Ты — кто?

Анюта. Как — «кто»? Анна Кострова. За мать дежурю. Жду охрану. Это я и прогнала Махоткина.

Чекмарь. А-а… А я-то думал… Ну-ка, расскажи все по порядку.

Анюта. Ну, спросил он: что они там делают? Говорю: все спят, устали. Ну, он, слышно, стукнул кулаком по столу: черт знает, что такое! Если они устали, черт возьми, то что же подумать обо мне? Я им что — железный?!

Лапкин. Так и сказал?!

Кислов. Стиль его.

Чекмарь. Эх, ты! Не могла сказать: «работают». И тут же толкнула бы меня…

Анюта. Как же это я, девушка, «толкнула бы» вас, сонного? Окосеть можно!

Лапкин. Конечно, конечно.

Кислов. А ты ему — чего?

Анюта. Спрашиваю: разбудить? Он отвечает: не такой я человек, чтобы подчиненный руксостав среднего звена поднимать ночью в подштанниках. Запиши-ка лучше телефонограммочку… Я и записала.

Чекмарь. Так-с… Все ясно.

Кислов. А как он сказал напоследок? Как попрощался?

Анюта. Дайте вспомнить… Ага! Говорит, толковая девка. Отмечу, отмечу.

Чекмарь. Эх ты, Анна Кострова! Жизненного опыта у тебя — с гулькин нос. Плоховато соображаешь.

Анюта. И меня поймите: малость испугалась. Я же — не мужчина. Вам, мужчинам, хорошо — вы храбрые.

Лапкин. Еще бы да не испугаться!

Анюта. Как могла… (Выходит в прихожую.)

Чекмарь (ложась). Итак, Силков Тарас и Кузин Антон…

Кислов. Святители Тарасий и Антоний, молите бога о нас.

Чекмарь. Не до шуток. Вызывать их. Опора.

Кислов. Даже колхозников в лицо знает. (Встает, выключает свет, ложится.)

Входит Силков.

Силков. Управилась? (Садится на стул.)

Анюта. Порядочек. Завтра расскажу. (Уходит.)

Короткая пауза. Тихо. Бояров храпит.

Лапкин. Пить хочу. (Выходит в прихожую.) Колбасы налупились — на воду тянет. (Пьет воду, задумался с кружкой в руках, и с завистью.) Кто же это они за такие, что Скирда их так ценит, — Кузин и Силков?

Силков подпрыгнул на стуле.

…(Резко обернувшись.) А вы что тут делаете?

Силков. Сижу. Охрана.

Лапкин. А почему вы, лично, подпрыгнули на стуле?

Силков. Клоп, должно быть. Кто бы ни кусал, мое дело — подпрыгивать.

Лапкин. Колхозник?

Силков. Так точно.

Лапкин. Небось — по базарам?

Силков. Так точно.

Лапкин. А кто будет работать?

Силков. Не знаю. В иные года шефы копали картошку. Может, и опять пришлют. Не знаю.

Лапкин. То-то и оно. (Поучительно.) Рабочий класс и крестьянство идут рядом — нельзя отставать, работать надо. Работать! (Идет в номер и вновь укладывается спать.) Работать…

Кислов (встает, тихо идет в прихожую). А где эта девушка?

Силков. Я сменил. До утра буду.

Кислов. Тоже будешь принимать телефонограмму?

Силков. Какую такую телефонограмму?

Кислов. Девушка приняла. И передала Чекмарю.

Силков. Да ну-у?! Ох, ты…

Кислов. Пугливый ты, папаша. Дедушка, бывало, скажет: доброму гостю — блин в горсть, а иному гостю — голую кость, да и то жалко.

Силков. Лучше, чем в библии. Ваш дедушка — архиерей был или кто?

Кислов. Хватай выше: святые лапти носил, за райской сохой ходил, ковырял землю грешную, а ел лебеду пресную.

Силков. Умственный был дедушка, если внук такой. А мой папашка так жил: детей плодил, податей не платил, своя соха отдыхала, а чужая пахала.

Кислов. Батрачил… Так что мы — родня отчасти, через одно поколение.

Силков. Похоже так: двоюродные подпорки троюродному плетню.

Кислов. Как звать-то?

Силков. Тарас Палыч. А вас как кличут?

Кислов. Петр Андреич… Скажи ты этой девчурке, Тарас Палыч, что Скирда прощается всегда так: «Бывай. Бывай, дорогая! Вот так»… Ну, ночуй хорошо. (Идет в номер, ложится спать.)

Силков (один). Влипли!.. Ох-хо-хо! И молодежь пошла! Мы-то, бывало, по молодости-то, что? Ну, курей парочку, на вечерки, — обнаковенное дело, — и девчата помогут. А теперь культуура! Телефонограммочку — чик-чик! — и будь здоров… Высшее образование — куда та-ам! А получается одна грусть…

На улице баян — мотив «Осенние листья».

…Даже гармонья, тогда была ма-аленькая, тальяночка, а теперь — бая-ян! Во! (Растягивает воображаемый баян и тихо поет.)

Эх, укатила молодость. Жизнь иная — песни иные… Ведь это сейчас я такой степенный, а тогда бы-ыл… (Спохватившись, строго.) Но, Анютка! Ужо-тко я тебе, так насмехнусь! Я те покажу!

Занавес.

Часть площади центрального участка колхоза и небольшого парка — кусты сирени, несколько деревьев, садовая скамейка. Воскресенье. Утро. Тишина. Анюта сидит на скамейке.

Анюта. А какие облака! И небо — синее, синее… Ух ты, сколько неба! В городе его намно-ого меньше… Оно там закрыто кирпичами, там небо без горизонта… Небо, закрытое камнем… А тут…

Входит понуро Махоткин.

…Откуда ты, «прелестное дитё»?

Махоткин. Все шутишь? А у меня… (Дергает ворот рубашки так, что отскочила пуговица.)

Анюта. Ой, Ваня! Пуговка лопнула. Неси иголку, пришью.

Махоткин. Смеешься?.. (Приближается к ней.) Анюта… (Рывком берет за плечи.) Дай, хоть последний раз поцелую!

Анюта (вырываясь). Уйди! Очумел! Среди бела дня…

Махоткин. Нежная моя! (Силой обнимает и целует.)

Входит Иванов.

Анюта (вырвавшись, влепила пощечину). На, тебе «нежную»! (Убегает.)

Махоткин (не видя Иванова). Пришила пуговку. Все! Махоткин напивается и уезжает из колхоза. (Идет, опустив голову, натыкается на Иванова.) Леонид Петрович?

Иванов. Что с тобой, бедовая головушка?

Махоткин. Видали?

Иванов. Ничего не видел, никому не скажу. Присядь-ка. (Садится на скамейку.) Зачем же напиваться хочешь?

Махоткин. С горя.

Иванов. С горя пить — горя не убить, с радости пить — радость загубить. Да ты меня слышишь?

Махоткин. Что надо, слышу, что не надо, не слышу.

Иванов. Не любят девчата — кто ничего не делает. Вот ведь какая петрушка получается.

Махоткин. Не слышу. (Короткая пауза.) А я, по-вашему, ничего не делаю?

Иванов. Конечно. Ты покажи себя — все будут любить.

Махоткин. Скушно все это слушать!

Иванов. Молодой парень, а жить — не живешь, существуешь, по спирали вниз. До чего дошел: трактор бросил, тра-актор!

Махоткин. Не слышу… Терпеть не могу, когда воспитывают. Вас же скоро снимут, а вы — мора-аль!

Иванов. Спасибо за откровенность… Но… не за ту вожжу тянешь, Иван, — вот и едешь кругалем, на одном месте. Потому у тебя и идет все чертокопытом. А так — малый вроде бы…

Махоткин (иронически). За человека считаете… (Горячо.) Вы бы лучше подумали, как у вас под носом Красавку загубили. Жизни нас лишили! Огороды высохли, на нижней улице воды в колодцах не стало. Почему молчали, когда речку корежили?

Иванов. А может, не молчал. Эка, ты какой…

Махоткин. Такой… А меня вы не агитируйте — мне не до того. (Вскакивает.) Анюту отбить хотите? Не отдам!

Иванов (решительно встает). Насильно мил не будешь.

Махоткин. Вам — игрушки. А я — либо с нею, либо — навечно холостой. Беды натворю, а не отдам! (Уходит.)

Иванов. Не грозись — не испугаешь. (Один.) И чего он к ней лезет? Чудак. Не по Сеньке шапка. (Садится, задумался.) Кажется, доживаю последние дни в колхозе. Что-то и я все-таки сделал… А сколько бы еще мог?..

Входит Миша с баяном через плечо.

Миша (подсаживаясь). Трудно, Леонид Петрович?

Иванов. Злой я сейчас. Главное: за что под зад коленом?

Миша. Через Скирду хотел перепрыгнуть. А товарищ Скирда, он… не знаю, как и сказать…

Иванов. Я знаю: обещает одно, делает другое. Огромной воли человек. Если уж он дал обещание, то никакая сила в мире не заставит его выполнить это обещание. Не человек — крепость!

Миша. А я думаю, главное тут — доморощенный Свищ.

Иванов. Не доморощенный, а выращенный. Всю душу вымотал жалобами. Так-таки достиг, ужак чертов! Пятая комиссия — теперь областная…

Миша. Леонид Петрович, а что, если мы… сами что-то придумаем, такое… этакое?..

Входит Кузин с папкой под мышкой.

Иванов (Мише строго). Ты смотри у меня! Я тебе — «придумаю», не рад будешь.

Кузин. Человеку дыхнуть некогда, а тут еще вас воспитывай. И в работе колхоза: ты — на гору, а черт — за ногу.

Недалеко поют девушки — лирический мотив.

Миша. Меня ищут: моя Поля и Анюта… чья — неизвестно, недоступная.

Кузин. И озорная.

Миша (Иванову, подмигивая). А девушка — во!

Входят Поля и Анюта.

Иванов (иронически). Что-то вы ноете, как старцы? Поглядеть-то, артисты!

Анюта. С издевочкой? Как бы тем же не обернулось.

Кузин. Куда им! Вот в наше время, бывало… Поля. Без подковырок, Антон Кузьмич. В ваше время — мякины беремя и то на базар.

Кузин (махнул рукой). Лучше не связываться. Миша. А почему бы и не артисты? (Девушкам.) А ну, оправдаем доверие! Еще одна репетиция. (Иванову и Кузину тоном конферансье.) «Чудеса»! Слова Ивана Махоткина, музыка… моя!

Под баян Миши поют:

Поля.

Анюта.

Миша.

Все.

Анюта.

Миша.

Поля.

Анюта.

Все.

Миша.

Кузин. Ну, ну, вы! У меня — инструкция: без ордера — ни грамма. Ишь ты! (Раздраженно.) Тоже мне — «Чудеса-а»! (Иванову.) Засяду дома на весь день — приход-расход по кладовой подобью. Не ровен час, и меня начнут проверять… комиссия-то.

Анюта. Вот вы уж и обиделись. Не про вас же — про инструкцию.

Входит Махоткин.

Кузин (Махоткину). Туда же… стихоплет. Мыслишь идеологически неправильно. (Уходит.)

Махоткин (Мише мрачно). Зачем вернул?

Миша. Девчата на луг зовут.

Иванов. Думалось, частушечки-глупышечки, а ты, Иван… ковырнул, дай боже!

Махоткин (так же мрачно). Отвечаю вам и Кузину, заодно:

Анюта. А за это тебе, Ванек, — держи! (Подает руку.)

Махоткин (не выпуская руки). А ты думала — как? (Укоризненно.) Эх, ты! Тоже мне — «прелестное дитё»… У меня три тетради такого…

Иванов (помрачнев, тревожно смотрит на Махоткина и Анюту, потом на часы). Через час к Чекмарю — вызывает письменно. (Спохватившись.) Портфелишко забыл на ферме. (Встает, собираясь уходить.) Кажется, мне тут больше нечего делать.

Миша. Сидите, Леонид Петрович. Я сбегаю. Сидите.

Поля (посматривая то на Анюту, то на Иванова). Пошли-ка, Мишутка, пошли.

Миша. Пошли, Иван?

Махоткин (Анюте). А на луг? (Мише.) Звали же, говоришь?

Миша. Позвали да забыли. Эх! Изменчиво женское сердце. (Отводит Махоткина.) Так что, считай, Анюта подалась на твою сторону совсем.

Махоткин. Ничего ты не знаешь.

Миша. А что?

Махоткин (бьет себя по щеке). Вот что.

Миша. Да ну? Тогда дело — табак. И как же теперь?

Махоткин. Смоюсь из колхоза. Больше ничего меня тут не держит.

Миша (сердито, громко). Брось ты, Ванька, выкаблучивать! Надоело. Бери-ка трактор обратно, а то я из-за тебя по две смены вкалываю. Друг, тоже! Лопнет терпение — гусеничным стащу ваш сараишко под кручу, будешь с дедом собирать по бревнышку.

Махоткин. Та-ащи. Ничего мне не надо. Ничего не хочу!..

Иванов подходит к Анюте.

(Иванову.) Хоть избу — под кручу, не возьму трактор!

Миша. Но-о, завелся с пол-оборота. Глуши пускач.

Иванов (Махоткину). Ты думаешь — что болтаешь?

Махоткин. Председатель пусть думает. А я и без думок оставлю вам отчий дом… под детясли имени Махоткина. Вам только крышу новую поставить да стены заменить. А я…

Поля (Махоткину). Понесло по кочкам — кузов развалится. Полюбуйтесь: человек кончил десятилетку! Образо-ованный какой!

Махоткин. А я ежегодно, к Первомаю, буду присылать вашим деткам приветик из Кировской области. Лес там глухой. На медвежьих шкурах спать буду и радоваться успехам родного и любимого колхоза с речкой без воды.

Миша. Прикрой пробку!

Махоткин. И буду я тосковать о доске почета, где ты, Мишка, висишь со своей любимой Полей второй год и никак не женишься.

Миша. Тормози, Иван! А то такую смазку сотворю — на неделю на ремонт станешь… (Подносит кулак к лицу.)

Поля (отводит руку Миши). Ну, ты мне еще!

Махоткин. Мишка, друг! Какой ты сознательный пахарь, культурный, как медведь, вежливый и нежный, как лемех. Да тут от одного того, что речку слопали, можно сбежать на Северный полюс! Только бы не видать беды этой… Ведь каждый, и стар и мал, думает про себя: за что нас так наказали? Соображаешь? Эх, Миша, Миша! (Иванову и Анюте.) Привет с медвежьих шкур!

Поля, Миша и Махоткин уходят.

Иванов. Ну, что с ним делать? Был парень как парень, и вдруг, за несколько месяцев… ни с того, ни с сего…

Анюта. И вы всегда были веселым, а теперь частенько… какой-то, ну… Вот и сейчас…

Иванов. Кислый? Бывает. Не железный. Тебя это тревожит?

Анюта. Все к вам — с таким уважением…

Иванов. Кое-кто уважает прямо в лоб!

Анюта. То — отдельные… единицы. Но Иван… просто он… (Вздыхает.) непонятный какой-то. Стихи ведь пишет, работал хорошо, а вот — расхулиганился, развинтился… В милицию водили…

Иванов. Непонятный?.. Интересно.

Пауза.

Анюта. Леонид Петрович, а что, если колхозники не дадут вас снять?

Иванов. Что это у тебя глаза стали — хитрючие и озорнючие?… «Не дадут снять…» А если кота в мешке привезут, куда его девать? И местный я, вот в чем еще закавыка. Да и с начальством…

Анюта. Колючий… Куда вам ехать? Мать старая. Один. Свой дом.

Иванов (берет ее ладони). Не хочется уезжать. Но скулить давай не будем. Лучше я тебе — сказку: а навстречу Красной Шапочке — волк! И говорит: я тебя съем! (Пытается обнять.)

Анюта (оглядываясь по сторонам). Не надо. На улице же! Не надо. (Нечаянное неосторожное движение рукой назад.)

Иванов (отпрянув). И мне хочешь, как Махоткину?

Анюта. Аль видели? Девчонку испугались. (Сквозь смех.) Вот бы — номер! Председателя колхоза — по щекам…

Иванов (обнимает Анюту рукой за плечи). Ну так — как же?

Анюта. План сева еще не составила.

Иванов. А мы без плана: на «Волгу» и — в загс.

Анюта. Ничего я не знаю.

Иванов (решительно). Ну, так я знаю. Не могу без тебя. (Обнимает.)

Анюта (отстраняясь). Сейчас придет Миша… Я пойду. (Идет, обернулась.) Вы, Леонид Петрович…

Входит Миша.

…я потом скажу. (Уходит.)

Миша (передавая портфель и заметив воодушевление Иванова). Хотите, я вам — стишок про жизнь? (Декламирует.)

Иванов (мрачнея). Опять Махоткин?

Миша. Не-ет. Из города готовенькое привезли.

Иванов. Эх, не ко времени мне сейчас — к Чекмарю. На луг бы, Миша, на луг. Но… поле, люди, жалобы, комиссии, ревизии… стройматериалы… поле, фермы, люди, машины, машины и люди — и так день и ночь. Кто-то должен жить и так. (Идет к выходу.)

Миша. Леонид Петрович, ну, а если мы соберем человек двадцать, да коллективно — письмо о вас в область?

Иванов. Коллективку? Не поможет — ребячество. Мне же еще и добавят мыла. Я сделал все, что мог: сам все написал и сам все рассказал.

Миша. И так — нельзя, и так — нельзя. Значит, сложить нам ручки христосиками и помалкивать? А если я лично не такой уж идейный, чтобы стерпеть и смолчать?

Иванов. (отмахнувшись). Больше мне об этом ни слова. Сам знаю, что мне делать. (Грозит пальцем.) Ох, Мишка! (Уходит.)

Миша. А не сказать ли ему про Анютину телефонограмму?.. Нет, не надо. Но думать будем дружно. (Смотрит за сцену, пятится.) Еще номер! А ну-ка, я Анюту кликну — самый момент. (Быстро уходит.)

Входят Кузин и Кострова.

Кузин. А вдруг Анютка-то — на дыбы, — знаешь ведь, какая она. Сраму не оберешься: дочь выгнала жениха. Тебе с ней и говорить — потихоньку, исподволь.

Кострова. Ни за что! Хоть она и не помнит отца, но — не буду. Совестно.

Кузин. Тогда выхода нам нету… И Леониду Петровичу, до свадьбы ли ему, когда сам на волоске?.. Ты смотри, как все сложилось!

Кострова. То-то и оно… Горе ты мое, Кузьмич. (Легонько гладит его щеку.) Греха-то!

Кузин. Что придумать? Не знаю. (Неловко целует в голову.)

Входит Анюта.

Анюта. Приход-расход не сошелся дома? Или чего забыли?

Кузин. Забыл. Счеты забыл — иду в кладовую.

Анюта. У вас же они и дома есть.

Кузин. Есть… У тех шашка одна западает, костка.

Кострова (смущенно). Пойдем, Анюта, завтракать.

Анюта. Идите, мама, я догоню…

Кострова уходит.

…(Тепло.) Антон Кузьмич…

Кузин. А?

Анюта. Или вы думаете, я вас не уважаю?

Кузин. Ты… к чему?

Анюта. Ведь все село знает!

Кузин (растерянно). Быть того не может…

Анюта (решительно). Поздравляю вас, папаша, с законным браком! (Обнимает, целует.)

Кузин (растроганно). Камень с души сняла… Я-то думал, дурак…

Анюта. Обожаю самокритику!.. И мне семафор открыт: так и загудит замуж ваша взрослая дочь! Две свадьбы: папа с мамой, а дочь… С кем?

Кузин (довольно). С председателем.

Анюта. Это ваше желание, папаша? Но пока об этом…

Кузин. Не до смеху нам, Анюта. С каким председателем расстаемся! Только-только колхоз стал на ноги и — на тебе.

Анюта. А вы приходите вечером к Тарасу Палычу — подумаем.

Кузин (настороженно). Что там еще за новости?

Анюта. Совещание отцов и детей на высоком уровне.

Кузин. А кто будет?

Анюта. Миша, Поля, Иван, я, ну и Тарас Палыч. Приходите. Я вам там про телефо-он расскажу, по секрету. Теперь мы — родня: все можно говорить.

Кузин. Тарас… Тарас-то, он и в юности был с куролесинкой. Бывало, сунет соседского гуся в мешок и — под кошелку его, в сарай. Баба все село обходит: «Гу-усенька, гу-усенька. Съели мово гусеньку, разворуй!» А он зайдет к ней и молвит, вроде бы ничего не знает: «А у нас чужой гу-усь живет под кошелкой». Так она ему еще и самогоночки — стаканчик, еще и почки поджарит. Любил почки Тарас.

Анюта. То было давно, но… интересно!.. Ну, так — как же: придете?

Кузин. Что ж теперь? Раз уж родня — приду.

Анюта. И будет наша жизнь протекать по закону: дочь за отца не отвечает, а отец за дочь — да. Сразу мне и облегчение.

Кузин (ворчливо). Ну, иди, иди. Мать ждет… Ох, и язычок у тебя!

Анюта. А вам — лишняя нагрузка. Чует мое сердце — прибавится вам от меня беспокойства. (Уходит.)

Кузин. Вот и у меня на душе поблажело. (Спохватившись.) Постой, постой… Про какой телефон — по секрету? Ой, они уж чего-то наворочали! А кому расхлебывать? Нам: нету воспитательной работы с молодежью. (Расходился.) Ужо-тко будет им, как куцему на перелазе! Я пойду к ним, но только захвачу чересседельник! И без всякого партбюро, втихаря, вдоль говядины: нате вам, нате! — то по отцам, то по детям!.. (Подумав.) Нет. Чересседельником нельзя: подход неправильный, непартийный подход. Да ведь и девчата там… Эка, куда я свернул с линии. Но я им! Я им зада-ам! И на родство не посмотрю!

Занавес.

Дом для приезжих. Окно в общем номере открыто. За столом, заваленным бумагами, сидит хмурый Чекмарь. Торопливо укладывает в чемодане Кислов. Медленно и важно ходит взад-вперед Бояров. Перебирает свои жалобы Свищ, стоя. Все в напряжении.

Свищ. А может, речка вовсе нам и не нужна? Бывало, в воскресенье выгоняешь на работу, а они — с удочками, полный берег, по окуням. Она дисциплине мешает, речка. Она влияет роль на производительность.

Кислов (Свищу). Если вам дадут указание вспахать все улицы села на метровую глубину и так оставить навечно, вы выполните «план»?

Свищ. Согласно указаний — все правильно: может, на той глубине вредность какая найдена.

Кислов (Чекмарю). Вот так вы и с речкой: понизили уровень воды на два с половиной метра, удушили Красавку, иссушили пойму. А теперь не желаете огласки, заметаете сор в темный угол, боитесь за свою шкуру.

Чекмарь. Прекратите!.. А еще мелиора-атор!

Кислов. Люблю свою профессию. Кстати, знаю и разницу между «осушить» и «иссушить».

Чекмарь. Ничего вы еще не знаете!

Свищ. Я считаю, это — недоразвитость.

Кислов. А вокруг сухая степь, где каждая капля воды дорога в почве и в воздухе, где черные бури уже иногда закрывают небо и над черноземным краем… Черные бури — зловещий гость грядущей пустыни. Черные бури — предвестник наказания за вековое бездумное «наступление» на природу… Плотины тут ставить, а не спускать воду в море. И орошать!.. Я против «установки» защищать проект во что бы то ни стало. Нечестно так! Не буду. (Что-то вспоминает.) «Исчезают безвозвратно чудные пейзажи… Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее»…

Чекмарь. Какой статистикой докажете? Вредные слова. Стыдитесь!

Кислов. Слова Астрова. «Дядя Ваня» Чехова.

Свищ. А вашему дяде Ване, думаете, не влетит? Честные люди найдутся! Вот только вырезку найду и — приспособлю.

Бояров (Кислову значительно). Вы… с Ивановым разговаривали?

Кислов (резко). Ну и что? Разговаривал не раз. Иванов прав;—я буду его защищать. Вам-то что?

Бояров. Грубо и недостойно культурного человека. Эх, вы! (Возвышенно.) Человек должен быть лучше!.. Так-то. Зарубите на носу, молодой человек.

Кислов. Да, должен быть. А он? Разрушает природу всеми грозными средствами и кричит: «Человек должен быть лучше! Держи вора! У-лю-лю!» Не хочу так. То, что сварганили тут с речкой, это отрыжка того времени, когда корова была важнее человека. Впрочем, тут и коровам сделали плохо.

Чекмарь. Та-ак… На мне ответственность за ход дела — обязан в докладной изложить о вас все. Кума с воза, а кума «на ковер», свечкой! Можете быть свободны.

Кислов (берет чемоданчик). Но совести своей вам не отдам. (Выходит в прихожую, задумался.)

Бояров. Помолчим. Успокоимся. Подумаем.

Немая сцена: все втроем думают.

Входит Анюта.

Анюта (Кислову). Спасибо вам, Петр Андреич! Я все слышала из палисадника — никогда не забуду.

Кислов. Будем друзьями.

Анюта (подает руку). Будем друзьями… Вас ждет Леонид Петрович. Очень важно. Пошли. (Берет его под руку. Уходят.)

Бояров (решительно). Начнем. (Свищу.) Во-первых, удаляйтесь! Пока не позовем, не появляться. Вы — тень!

Свищ. Я — тень! Понятно! Раз уж я не должон знать, то я ничего не должон знать. Вот оно: дисциплина! (Уходит.)

Чекмарь. Во-вторых, исправим мою ошибку. Сначала вызывать Силкова и Кузина согласно телефонограммы, а потом уж Иванова.

Бояров. Но вы же его вызвали.

Чекмарь. Ну и что ж? О том, о сем и — привет. Припрем к стенке готовым материалом потом.

Бояров. Не возражаю. Вы — председатель комиссии, за вами и первое слово. Я — не Кислов.

Входит Иванов.

Иванов (здороваясь). Иванов.

Бояров (подавая руку). Бояров, специалист-кормовик, заведующий филиалом института.

Иванов. Очень приятно, очень.

Чекмарь. А кто — я, вы догадались: Чекмарь.

Иванов (пожимая руку). Чрезвычайно приятно познакомиться. (Садится.)

Пауза.

Бояров. М-мда-а… Ну, как жизнь?

Иванов. Идет.

Бояров. Прогрессируем?

Иванов. Обязательно.

Бояров. И в чем это выражается, конкретно?

Иванов (тоном отчета на очередном совещании, не похоже на себя). В колхозе нет уже ни одной хаты под соломой, кроме как у Махоткина. Фермы рентабельны, хотя в половине колхозов района убыточны. И кроме того, товарищи, за двадцать четыре рабочих дня этого месяца — тридцать совещаний и мероприятий: по сравнению с прошлым годом, за тот же месяц, на семь совещаний больше. Прибавьте три комиссии. Прогрессируем! Все председатели колхозов с высшим образованием, и потому на каждом совещании их убеждают неустанно: удобрения — хорошо для урожая, сеять надо вовремя, убирать без потерь, осушать и там, где сухо, и не трогать кукурузу, даже если всходы получились от будыля до будыля на четыре кобеля. Пропади земля, но сор из избы не вынесем! Таково положение за отчетный период.

Бояров. Это вы — через кра-ай… Как это — «кобеля»?

Чекмарь. Да-а… Лишнее на себя берете. Надломиться можете.

Иванов. Сколько унесу, столько и беру… Когда же созвать собрание колхозников?

Чекмарь. Позво-ольте! Вопросы комиссии не подлежат обсуждению на собраниях. Колхозники — не специалисты. А мы рассматриваем вопросы специальные, технические.

Бояров. В комплексе.

Чекмарь. Заседание правления — пожалуйста: информируем о выводах. А технические вопросы, извините, по материалам комиссии решат там… (Пальцем вверх.)

Бояров. Не можем мы по таким частностям, как речка и кукуруза, устраивать плебисциты, референдумы. Вы меня понимаете?

Иванов. Отли-ично! Но речка — не частность, а жизнь для колхозников. И для меня она — не частность, я на ней вырос… Собрания боитесь, а Свища слушаете. Моя бы воля, давил бы я таких, как вредных гусениц.

Бояров. Вы забываете о демократии, товарищ Иванов. О демократии!

Чекмарь (Иванову). Напрасно волнуетесь заранее. Что от меня лично — постараюсь. Но, к сожалению, мы не всегда в силах переступить законность. У нас — соответствующие, знаете ли, инструкции.

Иванов (иронически). Извини-ите. А если инструкция окажется среди лужи? Вы что: так и пойдете прямо? И втопчете ее в грязь? Конечно, нет. Надо обойти лужу, приблизиться осторожненько к краю, где посуше и поближе, взять инструкцию за уголок, вытащить ее, отряхнуть и — в карман! И законность соблюдена, и инструкция цела, и ноги сухие… Итак, я готов отвечать на ваши вопросы.

Чекмарь. Пока вопросов больше нет. Это мы — для выяснения вашей, так сказать, позиции. Ваша линия нам стала ясной. Для начала этого достаточно.

Иванов. И ваша «линия» для меня ясна. Благодарю вас… Очень приятно для начала, очень. Желаю успеха. (Уходит.)

Бояров. Игриво… игриво ведет беседу. Судя по тону, он что-то задумал против нас.

Чекмарь. Сейчас же, немедленно, вызвать Силкова и Кузина, пока он не принял к ним мер. Более срочного дела не знаю, дороги минуты. (Открывает дверь.) Товарищ заведующая!..

Входит Кострова.

…Надо послать кого-нибудь за некоторыми товарищами.

Кострова. Найду… из ребят. (Уходит.)

Чекмарь. Из ребят даже лучше: без вопросов и рассуждений…

Короткая пауза.

…Попали мы с вами в колхозик. Да-а…

Бояров. Попали…

Чекмарь. Будем начеку, Аким Карпович: все должно быть в строжайшем секрете. Даже Свищ ничего не должен знать о телефонограмме.

Бояров. Насчет секрета вы правы: мудрый человек никогда не ест лишнего, не пьет лишнего, не спит лишнего и не говорит лишнего.

Входит Анюта.

Анюта (по-строевому). По вашему приказанию рассыльный явился!

Чекмарь. О! Анна Кострова. Это — уже надежно. Срочно вызови Силкова и Кузина… Постой. Ты никому — о телефонограмме?

Анюта. Р-рыба! Глухонемая! Кого — первым?

Чекмарь. Молоде-ец. Ну и молодец! Первым — Силкова.

Бояров. Счастье тебе свалилось. Так и сказал — «отмечу»?

Анюта. Сказал. Но последние слова так: «Бывай. Бывай, дорогая! Вот так».

Чекмарь. О! Исполняй.

Анюта уходит.

Бояров. То бывают дурочки в полоску, а эта — сплошь.

Чекмарь. Надо срочно подготовить вопросник. А вы — проектик заявления от них.

Роются в бумагах, спешат, пишут.

Входит в прихожую Силков.

Силков (крестится, и шутейно). Господи благослови!

Чекмарь. Работать будем по очереди, с глазу на глаз. Начинать с более легкого — с кукурузы. Я и начну, наверно?

Бояров. И опять не возражаю. Сделайте одолжение! А я пойду — чайку… Проектик заявления здесь. (Выходит в прихожую и Силкову.) Гм-м… Силков или Кузин?

Силков. Силков.

Бояров. Наверно, молчи и соглашайся — проще будет.

Силков. Ручного тормоза на языке нету — техника не достигла.

Бояров. Я, дорогой мой, мно-ого пинков получал за то, что говорил, но никогда еще не страдал от того, что молчал и не возражал.

Силков. Умно. Спасибо за совет. С нонешнего дня так и буду жить.

Бояров. Вот и отличненько. (Уходит.)

Чекмарь (в дверь). Заходите…

Силков входит в номер, мнется у дверей.

…Садитесь. (Садится за стол.)

Силков. Здравствуйте. Мы постоим.

Чекмарь. Фамилия?

Силков. Можно и сесть. Это вы, стало быть, про меня?

Чекмарь. Ваша фамилия?

Силков. Аль вы меня не знаете? Наша фамилия Тарас Палыч Силков.

Чекмарь. Та-ак. Вы были прицепщиком на тракторной сеялке?

Силков. На какой?

Чекмарь. На обыкновенной.

Силков. Их у нас двенадцать сеялок тракторных, обыкновенных. Какой номер?

Чекмарь (нервничает). Не знаю. Вы кукурузу сеяли?

Силков. Какую кукурузу?

Чекмарь (вдалбливает). Ту кукурузу, какую ты сеял, загубили?

Силков. Да какую, прости бог, кукурузу?

Чекмарь. Ту, какую ты сеял.

Силков. Еще раз извиняемся, в каком поле?

Чекмарь. В том, в каком ты сеял, — потравили?

Силков. Колхоз большой — пять бригад. А вы-то знаете, в каком поле?

Чекмарь (на высокой ноте). Не знаю, не знаю. И знать не хочу!

Силков. А разве ж так можно: не знаю, а потравили?.. Так вы, стало быть, насчет чего?

Чекмарь. Ку-ку-ру-зу! Потравили?!

Силков (еще спокойнее). Дак я ж — не пастух, извините за выражение. И не корова. И даже не овца. И я, извиняюсь, кукурузу на корню не ем.

Чекмарь (вытирая пот). Ты — либо хитрец, либо ду…

Силков. Ни то, ни другое. Я от природы боязливый. Бывало, бабка-покойница поведет к обедне, так я попа боялся. А как увидал еще — портки у него под юбкой мужичьи, так и вовсе перестал ходить в церкву. Страшно! (Передернулся.) Боязливый я, вот в чем корень зла.

Чекмарь. Ты… ты кукурузу сеял?

Силков. Какую?

Чекмарь. Боже мой!

Силков. А вы в бога верите?

Чекмарь. Ух! (Ошалело смотрит на Силкова.)

Силков (устраивается на стуле поудобней). А правда, бог, он, наверно, есть. Вот у нас колхозник был, — помер года три назад, по фамилии Убейбог. Ей-ей, не брешу. Хороший человек был. Пензию получал. Все равно помер. Закурить можно? (Закуривает.) Да. Заехала его кобыла в лужу, с возом, и стала. Стоит, стало быть, стерьва — ни с места. А Убейбог на сухом причитает: «Ну, рыжуха! Ну, что ты из себя воображаешь? Русского языка не понимаешь, что ли? Научаешь, научаешь тебя, а ты — ни в дуб копытом. Совесть-то у тебя человеческая есть?» Застыдил кобылу начисто. А она — ни ухом, стерьва. Да. Ка-ак закричит Убейбог на всю улицу: «Боже ж ты мой! Да помогай ты мне хучь за мою фамилию!» Что ж вы думаете? Поехала, жирафа несчастная. Выехала! Так что бог, он, вполне возможно, есть. Как вы на это скажете?

Чекмарь (уже просительно). Ох… Убей бог, не выдержу.

Силков. Фамилия у него, конечно, не соответствует. А скажите, пожалуйста, кто это выдумывает фамилии для народа?

Чекмарь. Не знаю… В каком поле? Кукурузу сеял?.. Давай… поговорим по душам.

Силков. Я и так — от всего сердца. (Решительно.) Давайте начнем сызнова!

Чекмарь (вскакивает). Проклятье! (Вышел в прихожую, пьет воду, возвращается.)

Силков. Уходить, что ли?

Чекмарь. Продолжим…

Силков. Опять по первому вопросу?

Чекмарь. С другого конца. Какие у вас взаимоотношения с председателем колхоза Ивановым?

Силков. Это как понимать?

Чекмарь. Ну, как — он вас… и как — вы его считаете?

Силков. А я его не считаю. В чужом кармане — не хозяин. А уж как он меня считает — у него надо спросить. До него-то как считали? (Пальцем в воздухе, как на счетах.) Трудодень — палочка, усадьба — выручалочка. Пуд посеешь, два возьмешь и до дому принесешь. Так меня считали. А этот — хи-итрый!

Чекмарь (чуть веселее). А что: не дает ходу?

Силков. Кто?

Чекмарь (вновь раздражаясь). Он. Иванов.

Силков. А чего — он?

Чекмарь. Не дает вам ходу. Не дает?

Силков. Не-ет, дал. Первейший ходок в районе. Мысль, а не ход. Еду, а тарелки у осей так и цокотят про меня: тара-тарас! Тара-тара-тарас! Все наперед знают — Тарас едет! А ежели ее — колесной мазью, чин-чинарем, то «Запорожец» и в подметки не потянет. Баян, а не ходок. Фисгармонья! Вот какая у меня телега! (Неожиданно с сожалением.) Только вот… эх!.. колесной мази в продаже — редко бывает. А скажите, пожалуйста, почему стало колесной мази так мало на белом свете?

Чекмарь (в бессилии). Друг он — вам… или враг?

Силков. Кто?

Чекмарь. Председатель!!!

Силков. Теперь понимаю. Отвечаю: враг!

Чекмарь. Вот что от вас и требовалось. Подпишите вот это… (Сует бумагу.)…и вашему врагу — каюк.

Силков. А что тут в бумаге?

Чекмарь. О той самой кукурузе!

Силков. О какой такой кукурузе? (Будто догадавшись.) А-а, тогда давайте, правда, сызнова, чтобы не спутаться. (Снова передвигается на краешек стула.) Наша фамилия, стало быть, Тарас Палыч Силков.

Чекмарь (к публике). Братцы! Что же это такое?! (Бегает по сцене, кружит у стола и около Силкова.) И это называется — союзник!

Силков (невозмутимо и твердо). Враг он мне, председатель…

Чекмарь останавливается как вкопанный.

…Но боязливый я, в чем и корень зла, говорю. Только и утешения — ни снять меня, ни уволить неоткуда: должность моя навечно — колхозник. Совсем было я собрался в город, хоть бы дворником. А его назначили — не поехал. Судьбу мою, стало быть, возвернул назад. Да. Вот у нас — Аришка Кривая. Бедность в те года перенесла такую — ни в сказке сказать. Тоже хотела, полубосая, в город — оказать честь областному центру. А куды ей, недотепе? Не понимает.

Чекмарь. Ох!

Силков. А при Иванове не поехала. И дом теперь — под железом, оцинкованным.

Чекмарь. Гибну!

Силков. Стало быть, мне иттить?

Чекмарь (кричит). Итти-ить!!!

Силков (встает). Затем до свиданья. Не обессудьте. Я все по-честному. (Заметил, что Чекмарь облегченно вздохнул.) Могу и еще поговорить. С хорошим человеком — почему не поговорить? Можно. (Садится вновь). Давайте и про речку обсудим, чтоб второй раз не приходить. Есть у нас Афонька Куцый. Так вот, у него коза была…

Чекмарь (вне себя). Что коза?! При чем коза?!

Силков. Сдохла коза.

Чекмарь. Почему сдохла коза?!

Силков. Пойма высохла, соль выступила — и коза сдохла. Афонька-то слезьми да соплями изошел: две беды сразу — речки нету, козы нету. А он староват, одинокий — только и жил рыбой да козой. Все ж таки он глуповат — человек: чего так убиваться? По моему разумению, помирал бы сразу — и делу конец. Не может сообразить: пензии нету, — в колхоз-то запоздал, — козы нету, речки нету — чего и сморкаться на каждый порог? Вы бы сходили к нему, ублаготворили словесно. Может, поймет, что для его же пользы вся эта география получается. А то — ишь ты! — ходит по дворам, агитирует, говорю, на каждый порог. (Таинственно.) Ежели вы хотите, я на него могу — жалобу, чтобы вы его вызвали. Ведь он чего говори-ит…

Чекмарь. Я… больше… У меня… Мозги-и!

Силков. Уморился, сердешный. Трудная ваша должность. Ну, отдохни маненько. А про Афоньку, я завтра приду, доскажу. (Идет к двери, обернулся.) Может, напутствие какое будет?

Чекмарь. Не могу!.. Желаю… Желаю поумнеть.

Силков (кланяясь и как бы по рассеянности). Того и вам желаем. (Уходит.)

Чекмарь запрокинул голову на спинку стула, в бессилии опустив руки. Входит в прихожую Кузин.

Кузин (указывая на двери). В эту или в эту? (Поет.) Надо влево повернуть, повернул направо…

Входит Бояров.

Бояров. Поем, значит? Забавно. Вы не из ансамбля песни и пляски?

Кузин. Нет, из кладовой — Кузин.

Бояров. А-а, понятно. Обожаю веселых людей. Подождите минутку. (Идет к Чекмарю и в ужасе.) Илья Данилыч!!! Что с вами?!

Чекмарь (расстегивает ворот, разбито). Не могу. Все. Ведь он же — дурень, дремучий дурень. «Фисгармо-онья»!..

Бояров. А что: неудача?

Чекмарь (расслабленно). А! Это даже и рассказать невозможно… Ваша очередь. Пойду — чаю. (Уходит.)

Бояров (в дверь). Прошу вас, товарищ Кузин… Присаживайтесь.

Кузин. Спасибо. (Садится, энергично щелкает семечки.)

Бояров (наукообразно). Имея в виду самодовлеющее значение среднего руководящего звена на данном конкретно-историческом отрезке, мы хотели бы знать ваше мнение по отдельным моментам кормопроизводства и качества руководства в колхозе данной наиважнейшей отраслью… Речь, следовательно, о кукурузе и о пойме Красавки. Мы — то есть я и вы, — находясь на разных концах цепи, являемся звеньями равнозначными. Каждый из нас обязан гордиться тем, что он — звено, за каковое можно тянуть, предварительно выбрав его в надлежащем месте. И вот… мы считаем, что для выяснения вопросов, упомянутых выше, именно вы могли бы помочь в большом и важном деле. Я очень краток. И полагаю, вы поняли намек с одного слова.

Кузин. Бесполезно.

Бояров (недоуменно). Не совсем понимаю.

Кузин. А я совсем не понимаю… С нашим председателем — бесполезно.

Бояров (облегченно). Откровенность делает вам честь. Почему же бесполезно? Не ладите?

Кузин. А если скажу — не ладим?

Бояров. Порекомендовал бы. Вы не могли бы быть председателем?

Кузин. Еще ка-ак! Я их, колхозников, прижал бы так, что они и в воскресенье работали бы. Я из недели девять ден состряпал бы! Я бы их: влево, вправо, вперед! Влево, вправо, вперед!

Бояров. Извините, не надо многословия. Ясно. Тогда, во-первых, действительно ли он, Иванов, приказал стравить скотом, а потом вспахать кукурузу и пересеять просом?

Кузин. Действительно. Всходы были плохие — весна холодная, а кукурузе, ей давай тепло.

Бояров. А если для вашего «друга» вы напишете кратенько-кратенько: «Всходы были нормальные»?

Кузин. А вы — никому об этом?

Бояров. Честное слово.

Кузин. Рискнем, пожалуй. (Решительно начинает писать.)

Бояров. Вот и отличненько. (Довольный прошелся и у авансцены.) Один козырь в руках. Уметь надо!

Кузин. Нет, раздумал. Иванов потом слопает с требухой. (Идет к двери.)

Бояров. Что вы? Куда вы?.. Напишите хотя бы ваше личное мнение.

Кузин. Личное мнение — лишнее сомнение. Раздумал. Боюсь. (Выходит в прихожую.)

Бояров ошеломлен.

Входит Анюта. Сцена в прихожей.

…Чтоб ты провалилась со своими семечками! Надоумила. Язык опух, как от ящура. Видишь?

Анюта. На благо народа, папаша, надо и языком поработать. Потомки не забудут ваш скромный подвиг.

Кузин (легонько дает подзатыльник). А еще студентка! Какой из тебя агроном выйдет? Никакой. (Уходят.)

Входит разбито Чекмарь.

Чекмарь. Скоро вы его уломали. (Садится на койку, обхватив голову.) Болит жутко. Столовая на перерыве. Нельзя ли сюда — чаю?..

Бояров (смотря в одну точку.) Сюда — чаю…

Чекмарь (поднимает взор на Боярова). И у вас осечка? (Встает.)

Бояров. Дело осложняется. Шелухой заплевал.

Чекмарь. Вот и видишь, товарищ Скирда ошибся — на дураков опирается, а разве скажешь? Тут уж, видно, терпи, молчи. (Решительно.) По вопросу о речке — без опросов, без заявлений: только материалы комиссии с техническими выкладками. Хватит рассусоливать! Мы обязаны, это наш долг: так или иначе Иванову — панихида.

Бояров (задумчиво). Говорят, когда охотник добивает зайца и — каждый раз мимо, то он озлобляется… на зайца…

Чекмарь. Это вы — к чему?

Бояров. Ау меня против Иванова злобы нет. Но… поручение. (Удивленному Чекмарю.) Потом. Потом скажу. Подумаю…

Чекмарь (недовольно). Не буду мешать… А чаю я все-таки найду! (Уходит. За дверью его голос: «Товарищ заведующая!».)

Бояров (один). Самое главное: как теперь быть с машиной? (Думает.) Стоп!.. Великолепная идея!

Занавес.

Прошла неделя. Тот же уголок площади и парка. Несколько рядов скамеек, на них сидят Кузин, Силков, колхозники и колхозницы. За столом, накрытым красным, сидит Иванов, сбоку секретарь заседания. Миша, Анюта и Поля стоят группой в стороне. Бояров отдельно от других: ему и Чекмарю поставлены особые стулья и маленький столик. Свищ стоит позади Боярова. Легкий гул от приглушенных разговоров. Заседание идет уже давно. Дед спит сидя. За небольшой трибуной Чекмарь продолжает доклад.

Чекмарь. Поэтому я и обязан приглушить нездоровые тенденции, поэтому же я и огласил выдержки из заключения комиссии, хотя я имел право и не делать этого. Дорогие товарищи! Мы сейчас живем в период маловодья в нашем крае, но мы не знаем, что натворит вода, когда будет полноводье. Вот в чем соль! Пропускная способность всех рек будет увеличена вдвое. И вас никто не спросит, поскольку вопрос этот — научно-специальный…

Недовольный гул голосов.

Миша. Аль всемирный потоп еще раз будет?

Свищ. Отсталость и малоразвитость.

Чекмарь. Вы поддались на нездоровую агитацию по своей… да… малоразвитости… Вот еще из акта комиссии, последнее. (Читает.) Пункт сто шестьдесят второй: «Комиссия считает, что главный идеолог нездоровых настроений в колхозе — сам председатель! Его нельзя оставлять у руководства, как бы он ни настраивал массы…» Народ этого требует! Нельзя оставлять. (Секретарю.) Записывайте мои слова точно: народ требует… нельзя оставлять. Это мы установили из многочисленных бесед. Записали?..

Свищ (сорвался, тычет пальцем в Иванова). Полное разложение! Была установка — распахать травы, а он — ни одного га! Была установка — «кукуруза — королева полей», а он — семь тыщ убытку! Была установка о речке, а он — письмо в Москву. Позор! Позор и нашему родному колхозу… А от кого начинает вонять?.. От головы. Чего смеетесь?! Брошу я вас, брошу! И тогда — смерть критике в колхозе: заскорузнете вы, задубеете. Критика — огонь нашей жизни, самокритика — струя: одно — горит-прожигает, другое — глушит нутре. Разве ж вы поймете? Эх, вы!

Входит Кислов с папкой под мышкой, спешит.

Анюта бросается к Кислову, тепло приветствует, жмет руку. Кислов что-то быстро говорит Иванову, садится рядом с Анютой.

Иванов (Чекмарю). Извините. Прошу.

Чекмарь (раздраженно). Не заседание правления, а конская ярмарка. Как вы развинтили народ, товарищ Иванов!.. Заканчиваю: я назвал вещи своими именами, я изложил суть заключения комиссии. Неопровержимость доводов и доказательств абсолютно ясна. Я кончил. (Садится рядом с Бояровым.)

Иванов. Слово имеет Петр Андреич Кислов. Назовем это содокладом товарища Чекмаря.

Чекмарь (вскакивая). Это еще что за партизанщина?!

Кислов (за трибуной). Я, товарищи, прямо из Москвы. Что там было — опустим: и я покричал, и мне попало…

Оживление.

…Москва слезам не верит, а верит документам. Вот мы и составили втроем свое заключение и отправили по назначению…

Чекмарь. Кто это — «мы»? Кто — «втроем»? Кто вас уполномочил?

Кислов (всем). «Мы» — это: я, Иванов и профессор Устинский. Вы знаете профессора — он тут бывал, да и Леонид Петрович учился на его кафедре, и Анюта учится у него же. Читаю наш главный вывод: «Проект — полный брак. Поправить Красавку и улучшить пойму можно только в том случае, если поставить две плотины и два шлюза для регулирования воды». (Чекмарю.) Так что, волей-неволей, придется там (пальцем вверх) рассматривать два заключения — ваше и наше: чье перетянет. (Садится на свое место.)

Силков. Ну-у, пошла заваруха! Кто перетянет: профессор иль Скирда? И тот соображает по сельскому хозяйству, и — этот. Кто тяжелей? Вот она какая дела-то…

Чекмарь (Иванову). Судить будем! Судить, если поставите плотины. А вам, Кислов, придется хлебнуть горюшка — похлопочу лично.

Кислов. Я в этом не сомневаюсь — на то иду.

Иванов. Какое же примем решение по информации докладчиков?

Силков. Вношу. Никому не будет обидно: принять к сведению — товарища Чекмаря на пятьдесят процентов, а товарища Кислова на сто пять процентов.

Кузин. У Тараса Палыча «нездоровые тенденции по малоразвитости». Поправляю Силкова: принять к сведению. И все.

Иванов. Кто за предложение Тараса Палыча с поправкой Ивана Кузьмича?.. Единогласно.

Силков (с деланным возмущением). Почему голосовал без процентов? Как это так? Даже ум у ребятишек в школе считают на проценты, по успеваемости. Возражаю.

Иванов (строго). Товарищ Силков, подчинитесь большинству.

Силков. Молчу. (Садится и Чекмарю.) Видите? Рот затыкает.

Иванов. Слово предоставляется товарищу Боярову — о кукурузе: по поводу моего вредительства.

Бояров (за трибуной). Товарищи!.. Нужен точный учет убытков. По предварительным данным, примерно, семь тысяч.

Поля. Да вы что: очертенели?

Бояров. То есть как? (Иванову вежливо.) Руководите, пожалуйста.

Иванов. Поля, покультурней. В прениях возьмешь слово.

Поля. Я в прениях не умею, а мысли есть. Не уносить же их обратно домой? Голова лопнет.

Иванов (Боярову). Четыре тысячи литров от каждой коровы. (Указывает на Полю.) Медаль «За трудовую доблесть»… Ценим!

Бояров (уважительно). Меда-аль?.. Медаль — отличненько! Но ей не придется выступать в прениях…

На сцене недовольство. Силков пальцем подзывает Мишу, указывает на спящего деда. Миша пробирается к старику, расталкивает его.

Миша (на ухо деду). Дедушка! Ваш вопрос. Давайте.

Дед (обводит всех взглядом и Боярову). Товарищ! А церкву нам нельзя открыть? А? Хуш бы для стариков. Вы бы там похлопотали. А?

Бояров (деду громко). Я — по науке, а не по церкви!.. (Всем.) Не волнуйтесь. Вопрос этот мы пока снимаем. О чем и сообщаю. А доклада не будет…

Собрание загалдело. Сообщение Боярова обескуражило всех.

Чекмарь (вскакивая). Что это означает, товарищ Бояров?

Бояров (под гул голосов, Чекмарю одному). Вы хотите, чтобы и мой вопрос они скомкали? Как же они после этого будут обсуждать нашу машину? Я не могу терять контакты, которые завязал здесь Лапкин. А мне нужен акт испытания. Поняли?

Чекмарь (угрожающе). Я все понял. Так вот оно что означает — «Баланс поведения»! Что ж, приму меры уже через высшие инстанции! Слышите, Иванов: через высшие инстанции!

Иванов (вышел из терпения). Да черт с вами! Доводите дело Свища до конца!

Чекмарь. До-ве-ду. (Уходя, Иванову.) До новых встреч. (Боярову.) До встречи… «на ковре» у товарища Скирды. (Уходит.)

Свищ (кричит всем). Эх, вы! Один только я тут и стою на платформе Советской власти! А у вас? Ни убеждениев, ни платформы, ни самокритики! (Боярову.) И у вас! Об чем и я приму меры.

Силков. Ты-то стоишь на платформе, да поезд-то ушел давно.

Свищ. Вот она, жгучая темнота! Все молодые года на них положил, а они… (Иванову.) Свихнул ты народ! В центр напишу! Морально освистаю на весь Советский Союз! (Боярову.) И вас тоже! (Демонстративно уходит.)

Иванов (устало). Переходим к последнему вопросу. Где он, товарищ Лапкин?

Выходит из-за кустов Лапкин, в руках клетка и указка.

Лапкин. Здесь я, здесь. Машина готова к испытанию.

Иванов. Слово товарищу Лапкину. Прошу.

На сцене аплодисменты.

Миша и Лапкин быстро вывозят машину на сцену. Это черное сооружение выглядит примерно так: высота чуть более метра, длина не менее двух метров, впереди раструб, над ним фотоглаз — нечто похожее на огромную фару; сверху и сбоку пять-шесть белых рычагов и рукояток; сбоку надпись: «Опасно для жизни» и череп с костями.

Лапкин. Это изобретение — результат связи теории и практики. Задача машины — улавливать сусликов, вредителей наших богатейших полей. Колхозы несут огромные потери: ведь чистое зерно жрут! Но, однако, в наш век кибернетики нет ни одной сложной машины для улавливания сусликов. Оградить землю от вредных грызунов — неотложная задача всего народа. Наша машина, следовательно, необходимый спутник при рациональном использовании земель. (Польщенный общим вниманием, научным тоном.) Перед вами — ФАСУЛ-ТРИ, то есть Фото-Авто-Сусле-Уловитель. ФА-СУЛ. Если в поле зрения фотоглазка (указкой)… вот здесь… попадает суслик, то автоматически включается мощный электровентилятор… там внутри… создавая таким образом вихревые обратно-поступательные движения воздуха. И, через соответствующее сопло… здесь… моментально втягивает вредителя в соответствующий резервуар… там, внутри… в этом месте… Суслик же, в свою очередь, обязан удариться о рифленую стенку резервуара, и — каюк!.. Я все покажу в действии. (Ставит клетку перед Фасулом.) Итак, вредитель находится в поле зрения фотоглаза. Освободите поле зрения — начинаю! (Орудует рычагами…)

Силков держит кисет, собираясь закурить. Слышен нарастающий гул, треск, потом рокот. На сцене ураганная струя ветра в сторону ФАСУЛА. Все отпрянули. Самые любознательные — Миша и Силков — героически выдерживают, оставаясь у машины. Лапкин открывает дверцу клетки — суслик летит в раструб.

…(победно.) Хоп! Нет вредителя! Центнер зерна в закроме!

Кисет Силкова летит в раструб.

Силков. Кисе-ет!

Лапкин (включает уловитель). Там. Аминь. Упокой, господи!

Анюта. А кисет?

Лапкин. Думаю, он потерял форму предмета. (Открывает сверху люк, достает кисет, дважды чихает.) Табак… (Еще раз чихает.)

На каждый чох ему желают здоровья:

Силков. Будьте здоровы! Табаку-то целая пачка. Усманьский!

Миша. Здоровья и долгих лет!

Анюта. Успехов в труде и счастья в личной жизни! (Чихает, рассмеялась.)

Входит Махоткин, восторженно смотрит на смеющуюся Анюту. Она, увидев его, осеклась, затихла, отошла в сторону. Махоткин помрачнел, оседлал стул Чекмаря, рядом с Бояровым, подбородок на спинку, следит за Лапкиным.

Иванов. Вопросы будут?

Дед. Церкву бы нам… для стариков. А? А помрем — тогда и закрыть бы сызнова. А?

Иванов (громко). Данилы-ыч! Не к делу твой вопрос!

Дед. Ага. Спасибо. Хлопочи, Леонид Петрович, — ты человек хороший, хлопочи. А то — ни церквы, ни речки, а нечистую силу привезли.

Иванов. Вопросов нет. Что же мы тут можем?

Лапкин. Запишите коротко: Фасул-три уловила суслика в присутствии многих людей. И коротенький акт в пятнадцать строк. Можно? Текст — вот он. (Передает Иванову.)

Голоса. Уважим! Какой нам убыток?

Силков. Человек старался. И вреда никакого, акромя — кисет.

Лапкин (всем). Благодарю вас, дорогие товарищи.

Входит Кострова, идет к Боярову, что-то пытается ему сказать, но тот не обращает на нее внимания — идет к Лапкину.

Иванов (Лапкину). Насчет акта решим в рабочем порядке. Спасибо за удовольствие! (Жмет ему руку, и оба чихают, как кажется зрителю, благодарным чохом.) Из тридцати мероприятий и совещаний самое веселое — ваше.

Бояров восторженно жмет руку Лапкину.

Кострова (наконец-то передает записку Боярову). От Чекмаря. Велел передать срочно.

Бояров (то отдаляя, то приближая записку к глазам). Курица лапой, и та — лучше. Михей Харитоныч, вы всегда выручали меня в таких случаях своими способностями. (Передает записку Лапкину.)

Лапкин (читает). Снятие доклада о вредительстве Иванова на кукурузе есть пособничество вредительству. Вы — соглашатель! Доложу по форме. И будете вы очень бледный, к чему приложу премного стараний. Считайте этот день концом вашей карьеры. Чекмарь.

Бояров. Стоп! Этого нельзя читать!

Лапкин. А больше и нечего читать, Аким Карпыч. «Концом вашей карьеры» — и все.

Бояров оцепенел.

Иванов (смотря на Боярова). Все! Заседание окончено.

Пауза. Уходят статисты. Остальные следят за Бояровым.

Бояров (сорвался с места). Не допущу! Я ему объясню. (Уходя, Лапкину.) Михей Харитоныч, ведь я же… ради машины… Не правда ли?.. (Уходит.)

Лапкин. Конечно, конечно.

Кострова. Зря он побёг. Чекмарь-то прыгнул в попутную, и был таков.

Лапкин (уходя, раскланивается). Благодарю вас за внимание! Благодарю вас!

Махоткин (на поклон Лапкина, подражая голосу Анюты). И счастья в личной жизни! (Смеется, пародируя Анюту.)

Лапкин, опасливо глядя на Махоткина, уходит.

Анюта (решительно подходит к Махоткину). Ты чего надо мной издеваешься? Забыл?

Махоткин. Что было, забыл, а что будет, узнаешь скоро. Даром это не пройдет — ни тебе, ни Иванову. (Раздраженно.) Чего ты ко мне пристала?! Хочешь, чтобы я тебе при всех ответную пощечину влепил? Хочешь? Хочешь?

Анюта пятится на него. Иванов решительно становится между ними лицом к Махоткину. Оба смерили друг друга взглядом, несколько отступив. Махоткин медленно приближается к Иванову, заложив руку за пазуху и не сводя глаз. Теперь Анюта становится между ними, спиной к Махоткину.

Анюта (отталкивает Иванова, и резко). Он ударит! Леонид Петрович, он ударит! (Оборачивается к Махоткину.) Что ты? Что ты? Ваня, не надо. Не смей!

Махоткин обмяк как ручной.

Иванов. А ударил бы — узнал бы, как и я бью. Теперь мне тоже можно.

Махоткин. Если бы я ударил, вы бы только и успели подумать: «А на кладбище все спокойненько».

Иванов. Плачет по тебе тюрьма, Иван. Сам в нее лезешь. (Неожиданно кричит.) Что у тебя за пазухой?! Давай сюда!

Махоткин. За пазухой у меня… сердце…

Иванов опускает руку.

…А что там рядом с ним — это мое дело. Ну, сажай. Сажай, Леонид Петрович. Сажай Ивана Махоткина, со дня рождения члена колхоза «Новая жизнь». Сажай за то, что он любит… (Поник и отходит к Мише и Поле.)

Анюта идет в сторону, не спуская глаз с Махоткина. Иванов идет к Анюте.

Кузин (у авансцены). Пойдем-ка, Глафира, посоветуемся. Махоткина надо отправлять в отходники, иначе он натворит делов. Пойдем.

Кострова. Да сердце разрывается — на нее глядеть-то! (Уходят.)

Пауза.

Силков (глядя вверх). Тучи сердитые — гроза вот-вот будет. (Смотрит на Анюту и Иванова.) По моему разумению, неженатых нельзя назначать председателями: вред хозяйству от этого, и природе убыток.

Иванов. Исправлюсь, Тарас Палыч, хотя бы и не буду председателем. (Задумчиво и мечтательно.) И повел бы я свою любимую на нашу Красавку. А там, по берегу — парк, цветы… Утро. Тихо. Вода — зеркало. Шелестят камыши. Кричит коростель. Бьет зорю перепел. Вновь летают речные чайки… А мы вдвоем. И вокруг нас — Россия. Родина… Нет, не будет обезображенной моей несчастной Красавки, будет то, что я вижу сейчас, здесь. Чайки вернутся… (Кислову.) Спасибо, Петр Андреич, за надежду. (Берет Анюту под руку.)

Махоткин (что-то решив, в отчаянии). Мишка, друг! Иль у меня душа косолапая!

Миша. Ну, что ты, Иван, так духом упал? Сам не свой…

Махоткин (Иванову). Что на душу мне наступил — мне кровью харкать. (Бросает финку к ногам Иванова.) Иди, заявляй в милицию… иначе — не ручаюсь…

Силков (схватил с пола нож). Ванятка… Иван, Иван! Отродясь того не было у нас… (Прячет нож.)

Миша держит Махоткина за плечи.

Махоткин. Миша, брось… Я ему все скажу напоследок…

Иванов (сдерживаясь). Ну, давай, давай… Махоткин. Ты тут чуть ли не пел: «Бу-удет!» Я вот подожгу свою хорому, а потом и размечтаюсь — какая она «будет» с подзорами да с петухами. Какой дурак может надумать такое: разорить за день, чтобы выправлять годами?.. А мы позволили зарезать Красавку. А ты? В одиночку боролся? Писа-ал в Москву-у! А чего тай-ком-то? Выше народа стал: вот она где, твоя ошибка. А речки нету! (Анюте.) Помнишь, Анюта… Красавку?.. Молчишь?.. Молчи. Нету нашей с тобой Красавки. (Иванову.) И ты виноват не меньше Чекмаря — командир-одиночка! Э, да провалитесь вы все! Не согласен так жить. Ничего не хочу. Если завтра милиция не возьмет — только вы меня и видали в колхозе. (Идет к выходу.) Анют а. Ваня!.. Не уходи!..

Махоткин уходит.

…Еще один — долой… (Горячо.) Леонид Петрович, как же дальше-то?

Миша. Долго он будет скоблить себе душу. Пошли, Поля, догоним.

Поля (Анюте). И любит ведь. Любит-то как! (Уходят.)

Силков. А Иван потерялся совсем — нутром разорился человек… Стареет колхоз, стареет. Останутся бабы да старики — что будем делать, Леонид Петрович? Иванов (неожиданно резко). Работать!!!

Тягостная пауза.

…(Анюте.) Прости… сорвался на последнем дыхании. Ну? Пойдем и мы, Анюта? Пойдем… Слышишь?

Анюта. Не обижайтесь, Леонид Петрович. Я сейчас… не пойду.

Иванов (у авансцены, задумчиво и горько). А не у меня ли «косолапая» душа? Или уж председатель колхоза должен быть отрешенным от жизни, всегда только обязанным перед теми, кто вверху, и перед теми, кто внизу?.. Отрешенным от жизни?.. (Решительно.) Нет, черта с два! Вот так, просто, я не уступлю. Я его проучу. Э, будь что будет! (Направляется в сторону Махоткина.)

Силков (что-то решив). Стой! Эдак я за тобой не поспею.

Иванов. А вы — куда?

Силков. Как — «куда»? С тобой. Тебе сейчас, Леонид Петрович, одному-то… Поллитровочка у меня стоит вторую неделю безработная. Посидим, потолкуем об жизни. Выпьем дружненько. Може, попоем согласно. (Тихо поет.) Ой, да ты кали-и-ина…

Иванов. Пошли! Я — тоже человек!

Глухой раскат грома.

Иванов и Силков уходят.

Анюта (задумчиво смотрит вдаль, и Кислову). Вы грозы боитесь?

Кислов. И боюсь, и люблю… Смотри, туча на тучу идет… вот… сейчас молния и — гром…

Анюта. И небо бывает черным…

Гроза усиливается.

Кислов. Природа напоминает нам, Анюта, о своей мощи, о величии! Но уж если она наказывает, то жестоко и навечно. Мы в ответе перед нею за ошибки наших предков и за свои. Наши дети и внуки будут отвечать за нас… Неужели человечество останется без чистой воды, а счетчик Гейгера, в то же время, подскочит за черту, где уже начинается первый пункт смертного приговора всему живому? Неужели же люди на Земле так и не поймут, что наши потомки могут услышать, как по земному шару прокатится горестное и скорбное песнопение «Ныне отпущаеши раба твоего…»?

Эхо повторяет: «Ныне… отпущаеши раба… твоего».

…Нет! Пусть же для них зацветут пустыни, вырастут новые леса, потекут полноводные и чистые реки! Пусть журчат речушки и ручейки! Этому не жаль посвятить всю жизнь.

Короткий промежуток тишины, как это бывает в перерывах между Грозовыми разрядами, когда еще не пошел дождь. Душная тишина.

Затем молния, сильный гром.

Анюта. С вами… легко. И не страшно.

Кислов (берет ее ладони). А мне с вами — больше чем легко.

Анюта (отстраняется). Никогда так не говорите. Мы — просто друзья.

Резкое затемнение.

В темноте — впечатление ночной грозы в степи. Слышен шум приближающегося дождя.

Дом для приезжих. Поздний вечер. За окном дождь. Гроза. Мрачно, жутко. Бояров сидит у чемодана, готовый к отъезду. У двери стоит Кострова. Общий помер пуст, там полумрак.

Бояров. И уехать не на чем…

Кострова. Любая машина застрянет. Куда в ночь ехать? Хороший хозяин в такую погоду скотину со двора не выпускает. Ишь, какой хлещет!

Бояров (садясь за стол). А мне надо уехать обязательно. Я здесь не могу. Какое-то предчувствие чего-то неотвратимого.

Кострова. Это оно от погоды — тоска-то.

Бояров. Погода действительно… Дождь, гром, глушь… Гром, глушь, дождь…

Короткий сильный гром.

Кострова (крестится). Свят, свят…

Бояров (машинально подражая ей, подносит пальцы ко лбу, но, спохватившись, отбрасывает руку в сторону, как чужую и лишнюю). Одичал. Одичал за неделю.

Кострова (мнется у двери, собираясь уходить). Что я хотела спросить: Анюта сюда, в гостиницу, не заходила? Ушла из дому. А он — вон какой хлещет! Греха-то!

Бояров (смотря в одну точку). Анюта? Какая Анюта?

Кострова. Дочка моя, дочка.

Бояров. Дочка? А-а, дочка… Нет, никакая дочка не заходила…

Кострова. А Махоткин?

Бояров (опасливо). Не было. Что ему тут нужно?

Кострова. Рыскает по селу — ищет Анюту. Прямо домой вломился. Ой, боюсь беды, боюсь.

Бояров (как бы самому себе). Беда уже стряслась. Сказано: «Последний день карьеры»… И Свищ поможет… Какая жертва ради машины, на алтарь науки!.. (Обхватив голову, облокотился на стол.)

Кострова. Ну, я пойду. (Безнадежный и презрительный жест в сторону Боярова.) И что ему — до нашей жизни! (Уходит.)

Бояров, в том же положении, зажав виски, то ли думает, то ли дремлет под звуки ливня, покачиваясь.

Входит в общий номер Лапкин.

Лапкин (включает свет). Вся хорома для одного. Все расползлись. И мой Бояров — в лепешку… А Лапкин с победой! Всегда мне не везло в понедельники, а сегодня — отличный понедельничек! Вот как надо жить. Только так. А пока, пока спать спокойненько. (Разбирает койку Чекмаря и напевает.) Любимый город может спать спокойно… (Выключает свет.)

Пауза. Ощущение времени. Луч света падает на постель Лапкина: он спит, на лице счастливая улыбка. Луч медленно гаснет.

Бояров. В городе и я спал бы спокойно, как все люди… А тут — глушь, дождь, гром… Надо взвесить все наедине, оглянуться ретроспективно. (Откидывает одеяло на кровати, раздевается.) Да. Где-то я ошибся. Как это все случилось? Ведь я всегда шел в ногу со временем, и вдруг — «соглашатель»… «доложу по форме»… Это уже удар в лоб. (Задумался.) Почему именно сегодня так ярко вспомнился весь мой тяжкий путь в науке? Сколько пришлось в поле… перестроек! М-м-м… Спорил, защищал и отрицал. Отрицал и защищал. Менделя отрицал и Менделя защищал. Нога моя всегда была в струе течения времени. И было ясно — что защищать и что отрицать. (Идет к авансцене. К публике доверительно и расстроенно, оглядываясь назад и по сторонам.) И вот настало время: нет установки для сельскохозяйственной науки. Нету! Наука развивается в спорах — это верно. А о чем спорить, если нет установки? Так — впустую? Жить так нельзя… Можно ли решить такое одному?.. А я один. Уж не схожу ли я с ума? (Задумался.) Нет, не один! Есть преданный единственный друг… (Идет к Лапкину.) Вы здесь? (Громче.) Михей Харитоныч! (Горько.) И этот бросил, уехал. (В отчаянии, начальственно.) Товарищ Лапкин!

Лапкин (вскакивает, и спросонья). Товарищ министр? А? Кто, кто тут? Я сейчас — брюки…

Бояров (включает свет). Дорогой мой, Михей Харитоныч! Я верил. (Садится за стол.)

Лапкин (всклокоченный, облегченно). Ах, это вы. (Огорченно.) А какой был со-он! Будто я сижу в министерстве… (Осекся, садится против Боярова, и слегка недовольно.) Ночь — а вы бродите…

Бояров. Остались только вы у меня — верный человек.

Лапкин (более твердо). Так. Дальше.

Бояров. Все неясно. Посидим, посоветуемся… Где истина? Нет ее.

Лапкин (встает, причесывается, заложил руки в карманы, обходит стол, останавливается перед Бояровым, и свысока). Что вы хотите от меня, товарищ Бояров?

Бояров (оторопело встает). Вы… Михей Харитоныч… я… Вся надежда у нас с нами — Фасул…

Лапкин (наступая и строго). Хотите присосаться к изобретению? Не выйдет! Я вам отдал все, что можно. Я терпел — срок кончился… Соавторства не будет!..

Бояров пятится назад, к двери. Лапкин медленно наступает, не вынимая рук из карманов.

…Что вы хотите от меня, товарищ?

Бояров (в ужасе пятится в свой номер, осматривается). Неужели это — сон? Никого нет… Спящий должен лежать… не в этом ли истина? (Ложится, завернувшись одеялом с головой, спрятавшись.)

Лапкин (прикрыл дверь за Бояровым, свысока плюнул в его сторону, постоял так, прошелся из угла в угол, и к публике, нагло). Вы еще узнаете Лапкина!.. (Ласково, как давно знакомый нам.) Привет! До встречи! (Хохочет.)

Гром с треском заглушает хохот. Шумно врывается Миша, мокрый от дождя, неподдельно возбужденный и взволнованный. Бояров вскочил от грома, прислушивается.

Миша (кричит Лапкину). Вашу машину — молния! В клочки! В щепки!

Лапкин вздрогнул. Бояров подскакивает к двери, приоткрывает ее и слушает.

Пауза.

Лапкин (хладнокровно и даже довольно). Теперь мне нужен второй акт: «Фасул-три уничтожена при трагических обстоятельствах». Грозой!

Миша. Но беда-то какая! Труда-то сколько пропало!

Лапкин (уверенно, холодно). Не волнуйся. С такими двумя актами возьмут в любой научно-исследовательский институт. Буду строить новую — Фасул-четыре. Остатки сфотографируем — тоже документ. Второй акт не дать уже нельзя. Стихия!

Миша (торжествующе). Цела ваша Фасула!.. А Леонид Петрович акт не под-пи-шет! Так и велел сказать.

Лапкин (замогильным голосом). Опять… по-не-дель-ник. (Остолбенел, замер.)

Бояров (злорадно). И Лапкин лопнул!..

Миша выходит в прихожую.

…(Бояров, увидев его, в страхе закрывает дверь на ключ и держит ее за ручку.) Сейчас ко мне!

Миша уходит.

Бояров, настороженный, садится за стол, прислушивается, оглядывается на окно. Входит Махоткин с небольшой коробочкой в руках.

Махоткин (в прихожей). Куда она делась? Скажу ей последнее прощальное слово и — на станцию. А коробочку отдам ей — пусть передаст Иванову. (Идет к Лапкину, смотрит на «статую», обходит его вокруг.) Столбняк, что ли? (Потряс Лапкина.) За ветеринарным врачом сходить?

Лапкин. Ох… Стоячий удар. (В изнеможении садится.)

Махоткин (приоткрывает коробку). Суслик твой. Видишь? Жив остался. Трояк дашь — отдам без последствий: деньги нужны на длинную дорогу. Не дашь — в газету заметку «Сообщения с мест»: суслика из норы водой выливали, а потом ловили кибернетикой.

Лапкин. Почести?

Махоткин. Без обмана.

Лапкин (дает трешку). Придуши.

Махоткин. Псих! (Выпускает суслика за окно.) Пусть живет на свободе. Значит, так: когда я вылил его из норы, ты мне дал полтинник, сейчас — трояк, итого — три пятьдесят. Вполне допустимо. (Выходит в прихожую, и задумчиво, горько.) А мне… мне вовсе не смешно. Эх, Анюта, Анюта! Что ты со мной сделала? Куда я теперь себя дену, если не посадят?.. (Идет к Боярову, и тепло.) Трудно?

Бояров (в смятении). Трудно.

Махоткин. Мне тоже. (Садится на стул.) Ты вот хотел, чтобы и волки сыты и овцы целы, а получилось — «соглашатель». Понятно. И за то тебя могут снять: вроде бы ты — двурушник образовался. Это они тебе там придумают… Конечно, горе. Вот ты и сидишь один, кукуешь. Понятно. А у меня хуже — девушку отняли! Эх! Несчастные мы с тобой, товарищ Боярин.

Бояров. Несчастные… Я — не Боярин, я — Бояров…

Махоткин. А Свищ — паскуда.

Бояров (с опаской). А Иванов?

Махоткин. Иванов… Не-ет, Иванов — человек. Ему можно сказать в глаза все. Расправился бы я с ним, — и хотел! — но не могу: он — человек! А я — слабак оказался, полчеловека. Ведь как она меня любила! А вот видишь: значит, не за что. Зачем такому жить на белом свете? Как ты думаешь?

Бояров. Я об этом… никогда не думал.

Махоткин. А кто же за тебя думает? Э, не надо про то… Хочешь, я тебе на прощанье добро сделаю: отвезу на станцию? Ты — постоялец лишний, — чего тебе зря тут и маяться? А мне по пути. Уезжаю.

Бояров. На чем?

Махоткин. На тракторе. У гаража Мишкин трактор стоит, ДТ-54, — через пять минут заведу.

Бояров. А где сядем?

Махоткин. На прицеп, в тележку. Хуже, конечно, чем на «Волге», но — можно. Двигаться будем медленно, но верно. Пятерку дашь через три часа на станции. Пусть потом председатель подает в суд — угнал трактор. (Скрутил пятерней рубашку на груди.) За Анюту…

Бояров дает пятерку.

Лапкин, помаявшись, бредет уныло из своего номера к Боярову.

Лапкин (покаянно). Аким Карпыч… обидел я вас спросонья… (Падает на колени.) Черт попутал… Простите!..

Бояров (растроганно). Встаньте, встаньте, мой добрый Михей Харитоныч. Пусть это был сон. Встаньте.

Лапкин (вставая). Не могу без вас жить…

Бояров (обнимая). Нельзя нам друг без друга. Такова жизнь. Начнем все снова…

Лапкин. Начнем. Вот так, рядом, и пойдем в коммунизм.

Бояров (Махоткину бодро). Заводи трактор. Ставь Фасул на прицеп!

Махоткин (наблюдавший сцену прощения, решительно). Не повезу я вас. (Боярову.) На твою пятерку! (Лапкину.) На и твой трояк!.. Четверть-человеки… (Выходит в прихожую, нечаянно оставив дверь полуоткрытой, задумался.)

Бояров и Лапкин опешили: смотрят друг на друга, держа кредитки кончиками пальцев. Короткая пауза. Каждый прячет деньги в карман.

Бояров. А?

Лапкин. Вы — о чем?

Бояров. Где же правда?

Лапкин. В дружбе, Аким Карпыч.

Бояров. А что дальше?

Лапкин (пальцем вверх). Надо пробиваться!

Махоткин (все слышит). Что бы мне с ними за это сотворить?

Бояров. Именно пробиваться.

Лапкин. Но вперед не забегать, сзади не отставать и в середке не толпиться. Не удивляйтесь мудрости жизни: сбоку, сбоку, Аким Карпыч, сбоку все видно — куда идти и куда поворачивать.

Махоткин, резко повернувшись, идет в номер Лапкина, смотрит под стол, под койки.

Бояров. Да вы… вы — гений! Да ведь это же — линия жизни! Не уходите. Будем вместе. Кто его знает, что он задумал, Махоткин. Вот диванчик свободный.

Лапкин. Пойду, возьму чемодан. (Идет к себе.)

Махоткин (берет из-под кровати чемодан и указку). На прощанье повешу на скворешню для обозрения. (Встречается лицом к лицу с Лапкиным.)

Лапкин (растерянно). Позвольте, позвольте…

Махоткин. Твой? А я откуда знал? Раз твой — возьми. (Передает.) Постой. Скажи председателю, что я — вор. Скажи, не бойся. Пусть — вор! Нет, погоди… (Преграждает путь.) Звони 0–34, милиционеру. (Теснит Лапкина к телефону.) Бери трубку и говори: Махоткин украл чемодан. А я тут еще кое-что прихвачу.

Лапкин. Замнем?

Махоткин. Ну! Уж!..

Лапкин (набирает номер, и в трубку). Товарищ милиционер?.. Махоткин украл чемодан… Лапкин… Да, да… Тут, тут… (Кладет трубку, вскакивает к Боярову.) Ложитесь! (Запирает дверь ключом.) Он грабит гостиницу!

Моментально ложатся: Бояров на кровать, Лапкин на диван.

Пауза. За окном дождь, сильный ветер.

Махоткин (тоскливо). Нет мне без тебя места на земле…

Входит Анюта, смотрит на Махоткина в спину.

…Все постыло. Теперь насовсем прописан в хулиганах. Конец. Загубила ты меня, Анютка — голубые глаза. (Резко обернувшись.) Ты?!

Анюта (смущенно). Мама послала… все ли тут в порядке…

Махоткин (мрачно). Теперь будет так: где Иван — там «порядок».

Анюта (тепло). Ты куда убежал-то? Зачем? Махоткин. Сама знаешь. Чего и спрашивать? Анюта. Я боялась. Ты ведь — вон какой… Еще и беды наделаешь. Я ведь тебя… Разбойник ты мой… Боль моя…

Махоткин. Анюта! (Обнимает, целует.)

Анюта. Ваня… Ты — хороший… Я знаю. Но только надо бы тебе…

Быстро входит милиционер.

Милиционер. Чемодан брал?

Махоткин. Брал.

Милиционер. Теперь-то ты, братец мой, не увильнешь. Где чемодан?

Махоткин. Отдал обратно. Отняли…

Милиционер. Как так — обратно? Ты же мне нутро вытянул, а посадить не за что! Ну, что делать?

Махоткин. Работать надо, честно трудиться на посту, соблюдать дисциплину.

Милиционер. Следуй за мной, ненормальный.

Махоткин. Нет, погоди. Запишешь в акт, что буду рассказывать про постояльцев? Если нет — не пойду: волоки за ноги — отвечать будешь.

Милиционер. Никакого акта. Сигнал поступил, ущерба нет — обязан взять с тебя объяснение и с потерпевшего. Потом видно будет.

Махоткин. А Иванов на меня заявлял?

Милиционер. Ничего не заявлял.

Махоткин. А копию объяснения моего дашь?

Милиционер. Ладно. Дам.

Махоткин. Теперь можешь даже бить — не пикну. Я сам, лично, повезу объяснение на самого себя в Москву: как жил и до чего докатился. Повезу сам! И еще добавлю: дайте в морду разрушителям лесов и рек! Дайте нам культуру, а не поделки ее. И мы останемся тут навечно. Мы жить хотим, а не только работать! К чертям мне — большие заработки, если у меня душа пустеет!.. И про постояльцев в нашей жизни расскажу. Все расскажу!

Милиционер. Мне тоже от иных постояльцев — одна морока… Ну, ты вот что: ночь с тобой канителиться неохота, а завтра к девяти утра — в участок. И без никаких выкрутасов. Я — один на два села, а вас… Да нет — уж немного осталось. (Вздыхает.) Уезжают… и уезжают. За этот год и была только одна свадьба. Э! (Уходит.)

Анюта. А правда, он — хороший человек.

Махоткин. Ну, примерно, такой, как и я. (Обнимает.)

Входит Иванов.

Иванов (слегка выпивши, увидев Анюту и Махоткина, деланно весело.) Ах-ах! Вечер добрый, дорогие товарищи! Не думал, что вы рядышком, как воробушки, — перышко к перышку. Чик-чирик вам! (Резко сменив выражение, с тоской.) Эх! М-м-м… (Медленно идет на Махоткина, и зло.) Так кто же кому наступил на душу: я — тебе, или ты — мне?

Махоткин. Леонид Петрович… беру трактор обратно. Могу обязательство подписать на двадцать пять лет.

Иванов. Не верю я тебе ни на грош.

Анюта. А я… верю.

Иванов. Веришь?.. А мне, значит, не веришь… Что ж, Иван, трактор бери. (Идет к выходу.) Подумай, Анюта, куда суешь свою голову.

Анюта. Леонид Петрович… Не уходите!..

Иванов, вздрогнув, резко останавливается, не оборачиваясь.

…Нет, нет. (Обнимает Махоткина и тревожно, сквозь слезы.) Я тебя, только тебя одного буду любить, погибель ты моя…

Махоткин (глядя на Иванова, Анюте). Не надо так. Чего ты? Твердо говорю: на всю жизнь!

Анюта и Махоткин уходят.

Иванов (вслед, задумчиво). Вот тебе и озорная, и недоступная: вся сникла, вся подалась… И страшная, и радостная, и тяжкая эта штука — любовь… «На всю жизнь»?.. (Твердо и решительно.) Это мы еще посмотрим!..

Пауза. Светает. Прокричали петухи. Вслед за ними трактор потревожил послегрозовую тишину. Приближается и удаляется звук автомобиля. Ритмично, как часы, и настойчиво застучал двигатель. Звонко заржал жеребенок, и ему ответила кобылица. Застучал в кузнице молот. Дневные звуки нарастают все требовательнее. Они зовут.

…Вот уже и утро. Новый день настает. Дни идут за днями — беспокойные дни. Годы уходят за годами — тревожные годы. Люди, маленькие и большие, приходят и уходят. А жизнь все равно идет.

Входит Силков.

…Она стучится в сердце каждого. И только глухие сердца остаются глухими. (Кладет руку на плечо Силкову.) А сейчас… Сейчас мне снова некогда: я — в поле. И снова я буду требовать от всех. Мне нужны все!.. Но нужен ли я кому-нибудь?

Силков. Нужен, Леонид Петрович, нужен! Всем нужен.

Иванов. Спасибо, Тарас Палыч. За все спасибо. (Уходит.)

Силков (один). Вот те и на! Тарасу — Тарасу! — сказано «спасибо». Ведь это только подумать! (К публике у авансцены.) А при чем тут Тарас! Рассудите сами, добрые люди.

Занавес.