Том 3. Рассказы, юморески 1884-1885

Свадебный сезон^*

— Господа шафера! Черти! Подождите, Марья Власьевна потерялась.

Невеста. Прекрасна и невинна. Выходит замуж по любви.

Жених. Телеграфист в отставке. Восхитительно грациозен, грациозно восхитителен и… глуп как пробка. Пахнет помадой и фиксатуаром. Женится из-за приданого.

Папа невесты. Пьет запоем. Влюблен в соседскую кухарку. Пророчит войну с немцами и взятие в плен Бисмарка. Ужасный политик. Чиновник.

Мама невесты. Гроза супруга. 20-го числа каждого месяца ходит в присутственное место и получает вместо мужа жалованье. Мужа величает разбойником, антихристом и егозой.

Посажёный отец жениха. Дон-Жуан, старожил и политик. Говорит почему-то по-итальянски. Отлично подрубляет платки и за неимением дела шьет на машине Надежды Ивановны.

Шафер невесты. Отставной прапорщик и забулдыга. Родившись, прежде чем крикнуть, выпил стакан водки. Ищет приличной партии с 100 000 приданого.

Шафер жениха. Губернский секретарь, всеобщий шафер и сердцеед. Отлично играет на гитаре.

Посажёная мать жениха. Петербургская тетушка. Говорит в нос и презирает «невежество». Молодость провела бурно.

1-я скрипка

Альт

Кларнет

Контрабас

Прекрасные люди, но страшные пьяницы. Непризнанные таланты. Уверяют, что Бетховен очень хороший музыкант. Слова «композитор» не понимают.

Петрушка. Непременный член похоронных и свадебных процессий. Кос на оба глаза.

Кондитер Фай.

Царица бала.

Настройщик Курт. И как ми все живем в Россия и ми имеем русски языки, то я желаю выпивать за здоровье наших дамов.

Николай Стаматич^*. Господа! Нас убивает индифферентизм! Будем же, пока молоды, нашептывать баллады женскому полонезу и глотать метральезы любви. Поднимаю фиал за здоровье молодых!

Жених. Я па-ла-гаю, что любовь есть самое чувствительное чувство. Я чувствую такие чувства, каких вы никогда не чувствовали.

Все. Урра!!.

К сведению трутней^*

— Пчелы убивают и изгоняют своих мужей и братьев. Уцелевшие трутни, изнеженные от природы, не способные к труду, лентяи и дармоеды, летают по миру и ищут дарового куска хлеба. Прилетев к улью, они встречают более чем холодный прием: в улье их жалят и гонят вон. Садясь же на цветок, они не знают, как взяться за дело, — ну и голодают. Зимой приходится замерзать…

— Глупы эти трутни! — перебивает зоолога туз. — Они не знают, что у них есть прекрасный выход из их ужасного положения. Знаете, что бы я сделал, будучи на их месте?

— А что?

— На их месте я взял бы в аренду цветы… Не знаю, кто был бы тогда сытее: пчелы или я… Вероятно, я!

Вагонное освещение^*

— Ваш билет! Кому говорят! Ваш билет!

Из театрального мира^*

Антрепренер. Вы желаете служить у меня хористкой, но теперь у меня нет ваканции… Когда будет, с удовольствием. Оставьте ваш адрес.

Она. Вот мои визитные карточки.

Антрепренер. Для чего же так много? Мне довольно и одной.

Она. Ничего… Остальные раздадите знакомым…

На вечеринке^*

— Виноват-с, позвольте пройти, ваше превосходительство!..

— Вы ошибаетесь: я не «ваше превосходительство».

— Так чего ж вы в дверях-то остановились? Проходите…

На Луне^*

Первый лунный астроном. Посмотрите-ка, коллега, какой на Земле яркий свет, в том месте, где город Гродно находится! Это, должно быть, громадный пожар. Вероятно, горит целый город.

Второй лунный астроном. Что вы, помилуйте! Просто где-нибудь блестящая увеселительная иллюминация.

Первый лунный астроном. Почему вы так думаете, коллега?

Второй лунный астроном. Я полагаю, что случись такой страшный пожар, то люди забегали бы, засуетились, начали бы собирать подписки на помощь несчастным погорельцам, образовались бы благотворительные комитеты, появился бы кружечный сбор в пользу лишившихся крова… А этого ничего нет; на Земле всё тихо, спокойно и все предаются крепкому, мирному сну. Очевидно, что всё обстоит благополучно.

Поэтические грезы^*

— Если бы вместо этой кошечки да сдобная купеческая дочка… А у купеческой дочки триста — четыреста тысяч… А на те триста тысяч да купить бы домик… вороных… На тройках с душками… Катюшу бы в люди вывел…

<Три рисунка>^*

— А еще тоже дворники смеют утверждать, что у меня нет вида!

— Какая у вас беленькая шейка!

— У меня и всё тело такое, честное слово!..

— Свидетельница Пожарова! Я зову вас к столу уже полчаса, и вы не являетесь… Где вы были? Вы глухи?

— Нет-с… Я была здесь… Не подходила же потому, что я уже не Пожарова… Я вчера вышла замуж…

В ученом мире^*

— Днем ты читаешь свои отвратительные лекции, после обеда спишь, как убитый, ночью в телескоп смотришь на звезды… Всю ночь! И это тянется со дня нашей свадьбы! Ужасно! Неужели, варвар, тебе не нужно потомства?

Мой отец профессор, тайный советник, известен, книг много написал, но, между нами… он бездарность… тупица…

— А мой-то? Ты не знаешь моего! Брось ты, говорю ему, свою дурацкую физиологию, займись ты практикой! Практика даст тебе двадцать тысяч в год! Так нет, не соглашается, старая скотина! Для него, видишь ли, жалованья одного достаточно…

— Я доказал существование души! Я пойду еще далее, чёрт возьми! Я докажу им, что душа — газообразное тело и что она обращается в жидкое тело под давлением семисот атмосфер! Да-с!!

— Когда я гляжу на этих людей, мне кажется, что я у себя в мертвецкой.

— А мне кажется, что всё это натурщики.

— Не беспокойте ее, господа! Уйдемте из комнаты… У нее, у бедняжки, семейное несчастье! Ее муж получил из анатомии двойку!

— Хе-хе-хе… Я ее зазвал… угостил ужином и шампанским… Браслетку ей пообещал купить… А когда она опьянела и склонилась ко мне на грудь, я взял да и измерил ее череп! Прекрасный галльский тип! Вы знаете, чему равен задне-передний диаметр ее черепа? Вы не поверите!

Женщина-классик^*

— У вас страшное декольте! И вам не стыдно в таком костюме, в нашем обществе?

— Нисколько! Римлянки не стыдились раздеваться и даже купаться при рабах. Я подражаю римским матронам.

Самая бедная бедность^*

— Пошел бы по миру, да подходящего костюма нет!

Die russische Natur^*

Один честный, но глупый немец, патриот и большой любитель всего прекрасного, раскрыл однажды какую-то русскую книгу и на стр. 83 прочел следующее:

«Был вечер… Солнце заходило и обливало золотистым пурпуром землю. Легкий зефир нежно колыхал спеющую рожь. В воздухе стоял вечерний концерт… Пели птицы… В синеве неба висел неподвижно жаворонок и щебетал свою звонкую песню. В траве трещали кузнечики, тянули свою однообразную песню скрипачи…На листьях, сверкавших росой, ползали божьи коровки…С цветка на цветок порхали чудные бабочки…»

Это поэтическое описание произвело сильное впечатление на любителя всего прекрасного… Глубоко вздохнув, он взял в руки немецко-русский словарь и занялся переводом… Перевод вышел точный, буквальный, как всё немецкое… Честный патриот, однако, не довольствовался одним переводом. Он еще раз вдохновился, взял в руки карандаш и создал… Создав, он выпил пива…

Его создание и предлагаем на рассмотрение поклонников хорошей живописи.

Современная Маргарита^*

— Ведь ты Маргарита… Где же твой жених Фауст?

— Видишь ли, голубчик… Хотя мой папаша был сыщиком и нашел много воров и мошенников, но не мог найти мне ни одного жениха… Из этого я заключаю, что теперь гораздо больше воров, чем женихов…

«Как мила ты сегодня…»^*

— Как мила ты сегодня, сестренка! Как хороша! Твои глазки светятся таким умом и такой добротой, что, будь я мужчиной, я тебя каждый день угощала бы ужином! К тебе так идут эта бледность, грустное выражение лица, эти слезинки на ресницах, что я готова утопить тебя в шампанском! Зачем я не мужчина!?

Троицын день^*

Наша поэтическая Малороссия любит Троицын день. Ее песни и обычаи из всех весенних дней отдают преимущество этому хорошему дню — и недаром. Можно держать пари, что в то время, когда мы видим зелень только на зеленых материях и в зеленых чертиках дачного винопийства там, в Хохландии, к этому дню уже успела развернуться во всей своей красоте весна. Там пахнет теперь сиренью, черемухой и акацией. Земля не грязна, не холодна, как у нас; в речках за зеленеющим камышом от утра до ночи уже горланят купающиеся парни и девки. Соловей спел уже свои лучшие романсы, а у степного донжуана — перепела уже начинает испаряться благородная страсть, ради которой он кричит день и ночь. Там только и возможен обычай, с которым знакомит читателя рисунок талантливого К. А. Трутовского. Этот интересный обычай заключается в следующем: девки плетут из цветов венки, идут к реке и бросают их в воду. В какую сторону венок поплывет, в той стороне и суженый живет. Коротко, ясно и просто. Тут вы имеете компас в его примитивной форме. Открыть Америку с ним едва ли можно, но зато будущее угадать очень нетрудно. Так, если венок плывет, то девке быть замужем во что бы то ни стало; если же в воздухе нет ветра и венок неподвижен, то гадальщице остается только повесить нос и разреветься: она не вкусит сладостей Гименея. Если в прошлом году венок плыл направо, а в этом году плывет налево, то это значит, что чубатый «он» за этот год справа налево переселился. Если венок поплывет и его съест корова, то из этого не следует, что жених обитает в коровьем желудке. Если венок плывет направо, потом налево, потом опять направо и начнет таким образом «ковылять», то быть гадальщице в солдатках и соломенных вдовах, и т. д.

Сон золотых юнцов во время ноябрьского набора^*

…и снятся им приятные сны. Снится, что перед освидетельствованием для приема в число военных новобранцев они похудели, как спички, что рост их в десять раз превышает объем груди, что во рту недостает по тринадцати зубов, что они оказались страдающими пороком сердца, что Сюзетта откусила палец, о чем составлен законный полицейский протокол. Вместе с тем глаза их так близоруки, что они принуждены носить очки с зажигательными стеклами. Одним словом, воинское присутствие отказалось принять их в солдаты. Счастливые!

Почерк по чину, или Метаморфозы подписи Карамболева^*

Аптекарская такса^*

— Батюшки! Иван Иванович! В каком вы виде!!

— Жена заболела, в аптеке был… Микстуру для нее нужно было взять, да вот порошки… Спасибо — мне, по знакомству, скидку сделали: шляпу и галстук оставили… все-таки не так совестно, знаете ли, в галстуке…

Распереканальство!!^*

— 500 афганцев! Эка невидаль! Послушайте-ка, что я вам расскажу, так это будет почище всякого Герата!^*

— В 18** году я вступал со своим полком в город Наплюйск, имеющий 5375 жителей. Мои музыканты наяривали марш из «Бокачио»^* с таким усердием, что кровавый пот тек даже с их лошадей. Обыватели, а в особенности обывательницы, были в восторге.

— Через час я сидел у окна отведенной мне квартиры и обозревал местность. Глаза мои мозолил мой vis-à-vis — полуразвалившийся, сгнивший домишко с вывеской «Повивальная бабка». Стало быть, решил я, здешние повитухи имеют плохой заработок, иначе бы не жили так по-свински. Чёрррт возьми, нужно поддержать промышленность!

Улица.

— Я ходил по городу и производил рекогносцировку. Помпошки и амурчики попадались на каждом шагу, одна другой лучше. Глаза мои не успевали подмигивать. Поручик Дерябкин, шельма, лез уже через забор, а каналья фельдфебель шел с какими-то двумя толстыми бабами… Поощряю.

— Прошло полтора года. Я сидел у того же окна и обозревал. Ветхий домишко превратился уже в большой двухэтажный дом. Повитуха глядит на меня в свое окно, кланяется и говорит: «Благодетели вы наши!» Удивительно, что может сделать один энергичный начальник!

— Через 2 года мой полк выступает из Наплюйска. Музыканты валяют марш дефиле[54]. Оставил я Наплюйск, когда в нем было уже 11 000 жителей. А вы еще говорите про Герат да 500 афганцев! Эка невидаль!

Шляпный сезон^*

Жил-был на свете дурак Иван Иваныч. Когда наступила весна, он купил себе шляпу à la Van-Dyck и был очень счастлив, потому что эта шляпа очень идет брюнетам. Но, к сожалению, он был мнителен и скоро поддавался сторонним влияниям.

— Вы сошли, батенька, с ума! — сказал ему один его приятель. — Нешто вы не знаете^*, кто теперь носит широкие поля?! Вы бы еще фригийскую шапку надели^*!!

Иван Иваныч струсил и купил себе картуз. Но не долго он был покоен…

— В народники записались? — поддразнил его один знакомый старичок. — Хе-хе-хе… Ужо, погодите, расскажу, кому следует!

Знакомый шутил, но на всякий случай Иван Иваныч спрятал картуз и купил себе цилиндр. Цилиндр ему, как видите, очень к лицу, но нужно же ему было встретиться с двоюродным братом!

— Что это ты, чучело, в цилиндр нарядился? — сказал брат. — Кто же теперь цилиндры носит? Старики да фаты!

Чтобы не казаться фатом, Иван Иваныч купил белую фуражку с кокардой. Состоя в чине коллежского регистратора, он имел право носить кокарду…

— Какой вы, однако, честолюбец! — сказали ему барышни.

— Бюрократ! — прошипел один семинарист, читавший Милля и Бокля^*.

Что тут делать? Иван Иваныч оставил фуражку с кокардой, стал ходить по шляпным магазинам и покупать подходящие шляпы. Купил круглую котелком — ему сказали, что она ему не к лицу. Купил шляпу из панамской соломы — его пристыдили, сказав, что в наше время не патриотично носить шляпы английской работы^* и к тому же еще из республиканской соломы, надел треуголку — ему сказали, что треуголки носят только в табельные дни… Долго шатался он по магазинам, долго менял шляпы, наконец ошалел, плюнул и стал ходить по городу без шляпы. Два дня проходил он таким образом, но на третий день городовой вежливо заметил ему, что так невозможно, что в благоустроенном государстве нельзя ходить по улицам без шапки: что иностранцы подумают?

И, не зная, что делать, в отчаянии, пришел он домой и, остановившись перед портретом дорогого существа, выстрелил себе в висок. Мир праху твоему, честный труженик!

И после смерти злая судьба не оставила его в покое. Явился в его квартиру судебный пристав и продал с аукциона все шляпы, оставшиеся после покойного. Было выручено 101 р. 82 к.