Том 3. Ржаная песня

Наш тост

В канун Нового года наш специальный корреспондент побывал в городке космонавтов. Там, как и везде, шли предновогодние хлопоты.

На балконах темнели только что привезенные из лесу елки. В магазине бойко торговали стеклянными игрушками.

В доме космонавта Поповича состоялся такой разговор.

Корреспондент: Минувший год во все земные календари, во все времена войдет годом Николаева и Поповича, годом наших побед в космосе и на Земле. В канун Нового года вся страна соберется у праздничных столов. Мне поручено пригласить вас к молодежному столу читателей «Комсомолки». За этим столом будут колхозники, рабочие, ученые, солдаты, художники и артисты. Наше общее мнение: первое слово — вам.

Николаев: Спасибо за приглашение. К старику 62-му у нас не будет претензий. Хороший был год. Для нас с Павлом это был, наверное, самый значительный год в нашей жизни. Это был год исполнения нашей мечты. Но, оглянувшись назад, мы вспомним не только полет «Востока-3» и «Востока-4». Вспомним осень.

В этом году на моей родине, на Волге, уродился хороший хлеб. В минувшем году была запущена межпланетная станция к Марсу. Под Новый год мы поднимем бокалы. Вспомним в эту минуту: около звезд пролетает умная станция, собранная нашими с вами руками. На станции даже температура такая же, как в этой комнате. Это наше тепло, тепло наших рук мчится сейчас в холодном космосе.

И еще надо вспомнить на пороге Нового года: в 1962 году на людей Земли холодными жадными глазами поглядела война. Это большое счастье, что на Земле в эту новогоднюю ночь будет литься не кровь, а вино. Поэтому мы должны сегодня сказать благодарное слово победившей человеческой мудрости. Весь мир, окидывая взглядом минувший год, назовет сейчас человека, проявившего мудрость. Этот человек вместе с нами сядет за большой новогодний стол нашей Родины. Я предлагаю тост за мудрость партии коммунистов!

Попович: На этот раз Новый год мне придется встречать не под елкой, а под пальмами на Кубе. Вот видите, укладываю чемодан. Вылет завтра. Но от слова за молодежным столом не отказываюсь. За молодежным столом я выпил бы за Мечту. За то, чтобы сбылись все желания, которые мы загадали. Что касается космонавтов, то наши дороги будут идти все дальше и дальше.

Мы не знаем пока, когда за новогодним столом сможем поднять руку и показать: «Это камень с Луны!» Но такой праздник наступит. Будет такой год: за столом поднимется парень, и в его руке мы увидим таинственный камень. Никто сейчас не знает этого парня. И я не знаю, и Андриян не знает. И сам этот парень не знает еще своих дорог. Но он уже сидит за нашим новогодним столом, этот парень. Он, наверное, застенчивее всех, потому что моложе всех. Но теперь уже скоро мы узнаем имя этого человека. Мой тост, друзья, за советского человека, за нашу Мечту, за то, чтобы все наши мечты сбывались!

Где елка?

Ему девять лет. Для птицы это почтенный возраст. Он справедливо считает: в лесу я самый сильный, самый мудрый и самый красивый.

Два желтых глаза светят, как фонари. Когда удивляется, топорщит большие уши. Когда летит на охоту, щелкает клювом и так кричит, что зайцы и белки приседают от страха. Охотится филин ночью. А днем его редко увидишь. Днем он сидит в темном месте, чистит перья и дремлет, а если услышит шорох, удивленно топорщит уши.

Все девять лет он просидел на нижнем суку молодой елки. Темно. Летом прохладно. Зимой густые зеленые ветки укрывали от стужи.

Филин хорошо знал свою елку. Возвращаясь утром с охоты, он издалека видел высокую верхушку с желтыми смолистыми шишками и летел, будто бы к маяку. Сядет на сук, рвет клювом добычу. Летят под елку заячья шерсть, птичьи перья.

Под Новый год вздумал филин днем полететь по какому-то делу. Не так уж долго и был, а вернулся… что за история? Заблудился, что ли? Нет елки. Сделал круг-другой над оврагом. Нет елки! Только свежий пень торчит из-под снега и чьи-то следы на снегу.

Третий день сидит филин, думает, удивленно топорщит уши: где же елка?..

_{Фото автора. 1 января 1963 г.}

Судите, кто выиграл

В этом цехе писали ответ Аденауэру. Письмо опубликовано в челябинской газете.

Старый канцлер и его друзья из НАТО хорошо знают, как много металлических труб требуют наши стройки. Мы платили за трубы золотыми рублями. И все-таки канцлер, нарушив договор, отказался продавать трубы. Расчет простой: помешать «коммунистической семилетке». Решение Аденауэра ставит крест на крупном трубопрокатном заводе в Дуйсбурге. Покупателя нет — завод закрывается. «Но и коммунистам придется туго», — потирают руки на Западе.

Трубы нам действительно очень нужны. Особенно большого диаметра. Сегодня таких труб ждут на трассе нефтепровода «Дружба», на трассе газопровода Бухара — Урал.

Старику Аденауэру, наверное, любопытно узнать: что же вышло из решения «не продавать»? Что же, прервется нитка нефтепровода?

«Нет, господа Аденауэры. Не хотите продать — сделаем сами. Днем и ночью не выйдем из цеха. Будут трубы. Будут выполнены все наши планы», — так написали рабочие цеха, где сейчас действительно днем и ночью не гаснут огни горячей стройки.

Из окон на снег ложатся голубые квадраты.

В цехе дрожит туманная дымка. От голубого света электросварки в иные минуты весь цех кажется голубым и бесконечно большим. Он и в самом деле огромный, этот новый пролет в старом трубопрокатном цехе. Рядом на действующем стане с гулом проносятся трубы. Завод-ветеран дает стране тысячи километров разнокалиберных труб.

Малые трубы делают просто: прессы, как картон, сгибают стальные листы в трубочку. Электрический шов — труба готова! Большую трубу так не сваришь. Нужен слишком широкий лист.

Решили делать трубы из двух листов. У прессов, где делают заготовки, можно уже сейчас посмотреть, как будут рождаться эти необычные широкие трубы. Из двух листов пресс в полминуты согнет два длинных стальных «корыта». Потом два «корыта» приложат друг к другу, обожмут.

На сварочном агрегате сверху и снизу пройдет электрический ток. Испытания прочности, калибровка, обрезка — труба готова! Кажется, просто. Да, просто, если бы трубы были картонные или жестяные. Но труба весит несколько тонн, и очень немногие знают, наверное, какое это сложное и громоздкое сооружение — трубопрокатный стан. Такой стан и строят сейчас в Челябинске. Его готовились строить раньше. Были готовы проекты, был заложен фундамент, заказано оборудование. «Аденауэр приблизил пусковой срок», — шутят рабочие.

День и ночь горит в цехе голубое пламя электросварки. Этот участок стана почти готов к пуску. Уже идет проверка узлов и механизмов.

В декабре в цехе были горы земли. Сейчас во всю шестисотметровую линию уже виден четкий контур огромного стана. В цехе началась наладка сборочной линии. Тут работают монтажники мастера Александра Букаткина.

У молодых ребят самое деликатное дело. Стальные руки сборочной машины должны соединять заготовки-«корыта» с микронной точностью. От того, как будет работать этот участок, зависит успех всего дела.

Но это только начало цеха. Огоньки голубой сварки, как маяки, ведут по всей линии стана.

Вот сварочный агрегат, вот «мозг» управления станом. Если бы человеку закрыть глаза и подвести к пульту этого «мозга», он решил бы, что его привели к пульту запуска межпланетных ракет. Сотни стрелок, сотни приборов на высоких щитах, тысячи проводов: толщиной в руку и тонких голубоватых, как кровеносные вены, и совсем тонких и золотистых, как женские волосы.

Умные приборы будут управлять всем процессом прокатки и сварки. Сейчас очень важно найти свое место каждому проводку-нерву. Эту непостижимую для новичка работу делают колдуны-монтажники во главе с Ефимом Дмитриевым.

Я попытался заговорить с Ефимом. Он держал по пучку проводов в каждой руке, третий пучок держал в зубах. Замахал головой:

— Некогда, некогда с разговорами.

Еще полкилометра пути по цеху — мимо глубоких цементных ям, мимо фундаментов чуть ли не с площадку для волейбола, мимо кранов, автомобилей, электрических моторов, катушек кабелей, опалубных досок и только что вынутых из контейнеров механизмов.

И вот уже конец цеха. Знакомство еще с одним бригадиром монтажников. Зовут бригадира Георгий Князев. Этот бригадир оказался словоохотливым.

— Вот, обратите внимание: сидим и курим.

Восьмой раз садимся курить. Фундамент готов, который день ждем оборудования. Подводят ребята с Коломенского и других заводов страны.

Сказали бы через газету: «Ребята, там, мол, в Челябинске, здорово жмут. Дело за вами. Давайте все сообща утрем нос старому канцлеру. А тогда и покурим…»

Две тысячи молодых челябинцев не тушат огней на боевой стройке. Не просто и не легко в короткое время построить махину-стан. Тем более что строит его не один Челябинск, а добрый десяток заводов-поставщиков. Но уже определен срок рождения первой трубы. Вначале назывался апрель, сейчас называют март. Первого марта заработает первая линия сборки и сварки.

Поздно вечером я зашел в конторку, где сидит начальник стройки Георгий Степанович Шеркунов. На столе, как карты большого сражения, грудой лежали синие и белые чертежи. Георгий Степанович строил все цехи трубопрокатного завода. Сейчас у начальника усталое от бессонницы лицо. Киваю на голубые окна нового стана:

— Пойдет труба к первому марта?

Георгий Степанович поднимает глаза на молодых ребят-инженеров:

— Пойдет. Пойдет труба-1020, господа Аденауэры. На линию Бухара — Урал пойдет, на линию «Дружба», на другие линии наших строек. Ваш стан в Дуйсбурге остановится. Наш новый стан в Челябинске будет пущен. Судите сами, кто выиграл.

_{Фото автора. Челябинск. 17 февраля 1963 г.}

Псковитянка

Таким людям надо каждое утро цветы приносить…

Из разговора с прохожим, у которого я спросил, где живет Ангелина Дмитриевна Золоцевская.

— Вот так было… Дорога трудная, но прямая. Клевана пулями, зубы цинга поела, поседела. А вот смеяться не разучилась. Иначе и жить нельзя.

* * *

Это конец разговора с Ангелиной Дмитриевной. «Не разучилась смеяться…» Сейчас вы узнаете, что эти слова не так просто сказаны.

Во всех учебниках сказано так: «Боевое крещение Красная Армия получила под Псковом и Нарвой». Слова: «Под Псковом и Нарвой» стали почти отвлеченными. Малахов курган — это Малахов курган. Каждый может представить.

А вот место под Псковом никто не представит. Это оттого, видно, что плохо чтим святые для нас места. Из школьных книжек я не помню картинки «место под Псковом». По досадному безразличию на месте этом нет до сих пор памятника.

В феврале, когда справляется день рождения армии, заходят в редакцию генералы, приносят статьи, рассказывают. Захотелось взглянуть на это место под Псковом.

Место, где грянул бой.

Псков — старый воин. На серой кремлевской стене, если потрогать рукой, можно нащупать щербины от стрел, от ядер и от термитных снарядов последней войны. От древней стены до реки Черехи два десятка минут езды на машине.

Поглядите на снимок места, где грянул бой. Полоска мелкого ивняка, крутой левый берег, мост, сосны на берегу, снежный холст на реке. Это и есть место, где четыре с половиной десятка лет назад состоялось первое сражение новорожденной армии. Теперь у армии атом, ракеты и подводные корабли. А в те первые свои дни армия оставляла на снегах следы от лаптей. Не всяким бойцам хватало винтовок. И все-таки в первый свой день, 23 февраля 1918 года, армия остановила врагов под Псковом.

Алевтина Дмитриевна Золоцевская.

Этот день хорошо помнит Ангелина Дмитриевна Золоцевская. Это она рассказывает ребятишкам и двум солдатам, как это было:

— Мы лежали в снегу, вон там, где ивняк. Немцы — там, на пригорке. К вечеру снег покраснел…

Солдат спрашивает:

— А сколько вам было тогда?

— Пятнадцать лет…

Для нее армия началась 21 февраля. Утром гимназистка Лина Махновская с книжками шла от подруги. По городу сновали солдаты. Горели костры, солдаты стреляли в собак, просили по домам хлеба. У тумбы, где висела афиша с названием представления «Коберия», рыжий солдат взял ее под руку.

— Грамотная?.. Читай.

В самом низу под афишей белела бумажка: «Социалистическое отечество в опасности…»

Внизу приписка карандашом корявыми буквами: «Запись в Красную Армию производится в кадетском корпусе». Солдаты попросили еще раз прочитать. Потом подошли другие. Гимназистка читала и читала. Ноги в стареньких туфлях отбивали холодную дробь. Солдаты курили, переговаривались: кайзер… Петроград… Красная Армия… Ленин… Отечество…

Кое-кто из солдат сразу же спрашивал, где этот кадетский корпус.

Лина не помнила, как и почему под вечер вместе с солдатами пошла к кадетскому корпусу.

Во дворе реального училища два офицера царской армии жгли карты. Черный пепел летел над городом, оседал на снегу, на белых куполах кремля. Иногда сгоравшая карта не разрушалась и летела по ветру хрупкою черною птицей.

Один такой лист упал на дорогу. По ломкому серому пеплу проступали кружки городов и ниточки рек: Петроград… Псков…

— Кайзер на Петроград прет, — обсуждали листовку солдаты.

Вместе с солдатами гимназистка шагнула на ступеньки кадетского корпуса. В большой комнате за столом сидел небритый, зеленый от бессонницы человек.

— Да, я командующий. Позерн Борис Павлович… Что, в Красную Армию?! — командующий поглядел на самодельную шляпку, на городские туфельки и неожиданно согласился. — Хорошо, полку нужен грамотный человек.

На стол перед Линой сразу же положили кипу желтой бумаги, разыскали чернильницу.

Хлопала дверь, подходили рабочие и солдаты, называли фамилии. В Пскове спешно получал пополнение один из самых первых полков Красной Армии. В этот день солдатам выдавали патроны, папахи, шинели, таранку, хлеб, табак и жалованье за полгода вперед. Гимназистка писала, писала. Краешком глаза видела, как чернявый солдат гляделся в осколок зеркала, как мочил квасом и приглаживал чуб. Слышала, как сказал комиссар:

— Кто обидит, будет с ротой дело иметь…

Вечером на той же табачной бумаге написала для матери: «Иду в Красную Армию, не убивайся, родная. Надо защищать революцию. Скоро увидимся». В тот же вечер, посылая записку с подругой, Лина не знала, что не увидится с матерью целых четыре года. Не знала, что Махновская Александра Георгиевна через два месяца после дочери сама пошла в Красную Армию санитаркой и тоже написала родным: «Ухожу защищать революцию».

Ночью на станции полыхал пожар. Красные отблески блуждали по куполам древних церквей. Красноармейцы вповалку спали в казармах. Лина лежала на подоконнике, глядела на языки пламени, не могла уснуть. Она первая услышала сигналы тревоги. Это было в канун 23 февраля 1918 года.

Первая цепь лежала недалеко от дороги в заснеженных дюнах. Дорога вилась между соснами. По ней, если никто поперек не станет, немцы в остроконечных касках пойдут до самого Петрограда. Они были уже где-то недалеко. Первая цепь ждала. В первой цепи в снегу с винтовкой лежала Лина. Она почти со слезами упросила строгого командира полка Черепанова дать ей винтовку. Студент с фамилией Римский-Корсаков (родственник композитора) успел окрестить ее псковитянкой. Псковитянка не умела стрелять, и очкастый солдат показывал ей, как надо обращаться с винтовкой…

Немцы шли с песней и папиросами. Ангелина Дмитриевна до сих пор помнит эту немецкую песню. «Мой милый Аугустин…» — пели солдаты на передней машине. Выстрелы, взрывы гранат.

Машина полетела с дороги. Немцы, от границы не встречавшие сопротивления, остановились. Полчаса тишины. Потом грянул бой.

У молодого полка ни опыта, ни мастерства. Оборону возле реки заняли не очень удачно. Лежали на белом снегу. Глянуть с берега — как тараканы. Молодой командир Черепанов нервничал из-за этой позиции. Многие из рабочих первый раз держали винтовку. У полка не было ни одной пушки. Но люди стояли у дороги на Петроград.

Люди решили умереть на этой дороге, но не пустить врагов к Петрограду. Ангелина Дмитриевна помнит, как белый снег постепенно стал красным, как бой растянулся на три километра вдоль по реке. Немецкие гранаты с длинными ручками летели дальше наших «бутылок». Чтобы долетали «бутылки», передняя цепь ротного Будакова ползком почти вплотную подвинулась к немцам. Рванулись в штыки. Одна схватка, другая. Немцы не выдержали, зелеными тенями побежали по снегу в сосны… Появился бронепоезд с пушками, мотоциклы, машины. В какой-то момент дрогнула крайняя рота. Все, кто жив остался после этого боя, помнят, как поднялся во весь рост агитатор Калинин:

— Сам Ленин идет к нам со всей питерской гвардией!

Рота остановилась. Горстка смельчаков по снегу поползла к бронепоезду. Взрывы. Поврежден паровоз, и только потому, что с другого конца был еще паровоз, бронепоезду удалось скрыться. Взлетели на воздух мосты. И правый, и левый берег усеяны убитыми. До вечера стлался над берегами дым схватки.

В те дни у республики еще не было боевых орденов. А если бы были — каждый после этого боя достоин награды. И, наверное, в первую очередь надо было наградить ротного Будакова, ротного Сливу, красноармейцев Уфимцева, Костева, Пахомова, командира стрелков. Это он в нужный момент один выскочил на санях на дорогу и на ходу поливал немцев пулеметными очередями, посеял панику, дал ротам занять новую позицию у реки. Все, кто помнит тот бой, не забыли девушку-псковитянку. В солдатской папахе и в сером пальтишке она перебегала от роты к роте. Залегала, стреляла. Вряд ли от пули ее упал какой-либо немец. Слишком неопытны были девичьи руки, но зато там, где она появлялась, никто не подумал сделать и полшага назад.

Просто стыдно было бы дрогнуть на глазах гимназистки, лежавшей с винтовкой в первой цепи.

Так, в день 23 февраля под Псковом миру заявила о себе армия нового государства. С этой армией на всю жизнь связала свою судьбу псковитянка Махновская Ангелина Дмитриевна.

Январской ночью 1922 года в общежитие Могилевского красноармейского техникума постучались.

— Махновская есть? — спросил простуженный голос.

— Есть. А вы ей кто?

— Дочь.

Через минуту дежурный видел, как две женщины в гимнастерках обнимались и не могли сказать слова. Горел на столе фитилек, опущенный в баночку с керосином. Появилось и угощение — миска с почерневшей от мороза картошкой. Мать гладила девичьи волосы, мать слушала дочь.

…Было много боев. Осенью 1918 года полк, где служила пулеметчица-псковитянка, встретился с Колчаком. Лина видела колчаковцев через прицел пулемета. Жаркие были бои. Обморозила ноги, никакая обувка не шла. Носила лапти. В бою у лесной деревушки кончились патроны, и не могла отойти: подвели опухшие ноги. Плен. Пермская тюрьма. Выпали от цинги зубы. Ожидание в камере: сегодня поведут на расстрел. Потом надежда: в окошко тюрьмы долетело эхо далеких выстрелов. Убегая из Перми, колчаковцы забрали и пленных. Долгий путь в товарных вагонах до Омска, потом до Харбина. Сыпной тиф. Однажды, очнувшись, увидела свечку у изголовья.

— Потушите, товарищи, я не умерла. И в бога теперь не верю…

В Перми в вагоны вошло две тысячи пленных, в Харбине из вагонов вышло всего только триста людей-скелетов.

Лагерь в Харбине. Не умерла только потому, что подпольщики-коммунисты помогли бежать. Недели две скрывалась у китайских товарищей. Потом работа на консервной фабрике.

Снова арест за агитацию. Снова побег, на этот раз в партизанский отряд под Николаевском-Уссурийским. Опять бои, опять глядела на врага через прицел пулемета. В сражении под Спасском чужая пуля попала в висевшую на груди пулеметную ленту. Сразу четыре раны. Друзья на руках унесли пулеметчицу.

Стала на ноги — назначили начальником красноармейского клуба. Там, на Востоке, вдруг очень затосковала по дому, по матери…

Мать гладила волосы дочери, поправляла фитилек над склянкой с керосином, спросила:

— Вступила в партию?

— Пока нет.

— Ну что ж, дочка. Я тебе дам рекомендацию в партию… А теперь надо учиться.

Мать и дочь сели за одну парту.

Три друга, три военных курсанта — Иван Золоцевский, Севрюков Федя и Алеша Казмин, вздыхая, тайно друг от друга ходили к старшей Махновской просить руки младшей Махновской.

— Ребята, да вы как при старом режиме. Такие дела пусть сама дочь разрешает.

Младшая Махновская пожелала стать Золоцевской. Пришли вчетвером в загс, Все в буденовках, в гимнастерках. Секретарь поднял глаза от бумаг, строго спросил:

— А где же невеста?

Смеялись. И в тот же день закатили свадьбу. Сорок два миллиона рублей стоила свадьба.

На эти деньги на базаре было закуплено: фунт махорки, котелок молока и два фунта семечек.

…Потом было пятнадцать лет радости. Росли два сына. Володя и Рэм. Рэм любил музыку. Сядет за рояль, играет Чайковского, Брамса, а потом что-то вдруг совсем незнакомое.

— Что это?

— Это так, что думаю… 22 июня 1941 года. В этот день Володя ушел добровольцем. Рэм ушел в 42-м.

Мать пыталась удерживать:

— Сынок, нет и шестнадцати…

— Мама, а тебе сколько было?..

В октябре 42-го пришло письмо в синем конверте: «Ваш сын в боях за Кавказ…» А через три недели второе письмо: «Ваш сын Рэм Золоцевский… Под Сталинградом в ночь с 8 на 9 декабря…»

В политическом училище был строгий приказ: «Просьбы послать на фронт рассматриваются как серьезное нарушение дисциплины». Преподавателя кафедры политической подготовки Золоцевскую седой генерал не стал отговаривать. Спросил только:

— Не можешь иначе?

— Не могу. Должна уехать сегодня же…

Пули ее щадили. Со Вторым Украинским фронтом капитан Золоцевская прошла Днепропетровск, Карпаты, Венгрию. Войну закончила в Праге. В сорок шестом году встретилась с матерью. На этот раз и у матери, и удочери волосы были белыми.

— Ну, как будем жить, мама? Какое место выберем на земле?

Выбрали Псков.

Приехали, на вокзале оставили чемоданы и сразу прошли до кремля, прислонили ладони к шершавой стене.

— Это след от стрелы, это от пули, это, наверное, осколок от бомбы… Упорный наш Псков. Никому не сдается…

— Пять лет назад умерла мама. Осталась одна… Вот так, Вася, трудная была дорога, но прямая. Могу людям в глаза честно глядеть.

Потому так смело сейчас воюю и с дураками, и с бюрократами. Силы пока еще есть, воевать и смотреть не разучилась. Иначе и жить нельзя…

Так закончился разговор. Переступая порог дома, где живет Ангелина Дмитриевна, я думал увидеть тихую старушку. Я узнал неукротимого человека, который покажет вам древние башни и купола, расскажет легенды о псковских воинах, будет читать наизусть Пушкина, Маяковского, Блока, расскажет, как идет стройка новых домов в городе и как идут дела у соседского мальчишки, которому взялась помогать по немецкому.

Таким людям надо каждое утро цветы приносить.

_{Фото автора. 21 февраля 1963 г.}

Удивляйтесь!

Мы ехали по сухой африканской саванне. Всю ночь перед машиной горели зеленые и красные светофоры. Временами мы останавливались полюбоваться волшебным светом. Но раздавался топот копыт, хлопанье крыльев, и фонари гасли.

В Африке много крупных птиц и зверей. Но чтобы полюбоваться удивительным светом, идущим из глаз, в Африку ехать не надо. Ночью на подмосковной дороге и даже на московской улице вы увидите живые изумрудные фонари, если осветите кошку, лисицу. В неясном свете луны люди не различали волков, но видели мерцание огоньков.

Удивительное живет рядом с нами. Сегодня, когда вы шли на работу, под ногами капустой скрипел снежок. Все ли знают, что это ломались снежинки? Одну снежинку сломай — звука не слышно. Тысячи снежинок сломались под валенками — громкий приятный звук.

Взгляните летом под ноги — вы увидите удивительный мир. Муравей тянет осу. Околевшая оса в десять раз тяжелее муравья. И все-таки тащит. Остановился передохнуть, решил перекусить муравей, подскочил к маленькой тле, пощекотал усиками. Коровка-тля немедленно выдала капельку сладкого молока. Удивительно…

В каплях дождя рождается радуга. Пушистая белка ныряет в глубокий снег и каким-то непостижимым чутьем именно в этом месте находит орех. Птицы, возвращаясь из Африки, без карты и компаса находят область, район, деревню, двор и скворечник, из которого они первый раз увидели жизнь. Падают звезды, сверкают зарницы, вслед за солнцем поворачивается подсолнух, само солнце на закате становится красным и огромным, как блюдо. Привычно и удивительно.

Можно научить человека черчению, можно научить его обращаться со станком, со счетной машиной, можно научить его варить сталь, управлять комбайном и даже ракетой. Но если человек ничему в жизни не удивляется — этот человек бескрылый, неинтересный.

Однажды в разговоре на эту тему я услышал вопрос: «Удивляться. Ребенок я, что ли?» Не назову имени человека. Я убежден: переставший удивляться подобен автомату, который ест, пьет, что-то делает. Такой автомат не видит, не чувствует жизни, не радуется. Такой человек вряд ли в ясную ночь смотрел на звезды, вряд ли рассматривал в бинокль странные рытвины на Луне. Такой человек не чувствует звучности слова, его не волнует огромная тайна: как в крошечной, с пылинку, живой клетке природа ухитряется «запланировать» живое существо — светлые волосы, две руки, два, а не три глаза, греческий нос, характер, схожий с отцовским… Нелюбопытный человек прислал в редакцию вопрос: «А зачем спутники, зачем на Луну собираться? Много ли корысти в полетах?»

Если бы по природе все люди были такими же равнодушными к жизни, не было бы ни великих открытий, не было бы прекрасных картин, волшебной музыки. Да и сам человек ходил бы, наверное, на четвереньках. И хорошо, что пока живет человек на земле, он, как ребенок, будет останавливаться, удивленный красотой, величием и тайнами жизни. А удивившись, человек сделает еще один шаг к знаниям, к открытиям.

Можно уверенно сказать: все великие открытия начались с удивления. Рентген удивился, рассматривая засвеченную в темноте фотопластинку. Значит, есть в природе невидимые глазу лучи? Есть. Теперь это знает и школьник, а все началось с удивления. Тысячи лет люди удивлялись и завидовали полету птиц. А сегодня купите билет на самолет, и разве не удивительна сила, несущая десятки тонн металла и человеческое тепло в морозной синеве над землей?

Космонавт Павел Попович рассказывал, с каким удивлением разглядывал он в кабине космического корабля пробирку с жидкостью.

На Земле было, как и положено быть: жидкость внизу, сверху под пробкой — воздух. А в космосе воздух собирается пузырем в самой середине жидкости. И ученые удивились. И пока что не решили, отчего происходит такое. Но если уж удивились — значит, подберут ключ к загадке.

Природа неисчерпаема, бесконечна для любования, для открытий и удивлений. Во все века композиторы будут искать вдохновение в шуме дождя, в звуках грозы, в шелесте листьев и пении птиц. Для художников природа всегда будет образцом чистоты красок, совершенства линий и форм. А поскольку в каждом из нас от рождения живет и поэт, и художник, природа всегда будет удивлять, радовать и учить.

Именно учить. За последние полтора века инженеры придумали тысячи хитроумных машин и приборов и были ими вполне довольны.

Но вот присмотрелись поближе к живой природе и удивились. Оказывается, особой «конструкции» кожа дельфина делает его непревзойденным пловцом. Оказывается, дельфин, кроме удивительной кожи, имеет еще и «локатор» и «видит» в мутной воде. В ноздрях альбатроса обнаружен «прибор», который опресняет морскую воду. Каракатица очень давно «изобрела» реактивный двигатель, а летучие мыши тысячи лет пользуются звуковым локатором. И что самое любопытное: все эти «приборы» и «изобретения» часто бывают гораздо совершеннее, экономичнее, гораздо меньших размеров, чем те, которые изобрел человек.

Невозможно перечислить все, чему приходится удивляться в природе. И не надо за красотой и загадками отправляться куда-нибудь далеко. Удивительное рядом.

Эту заметку-размышления я написал после того, как увидел удивительный фильм. Его придумали и сделали прославленный артист и любознательный человек Сергей Владимирович Образцов, оператор и режиссер Студии документальных фильмов Исаак Григорьевич Грек.

Очень хороший фильм получился. Он учит видеть жизнь, радоваться жизни. Не буду рассказывать о фильме. Я завидую всем, кто еще не видел его, кто проведет у экрана удивительные час и десять минут.

Фильм называется «Удивительное рядом».

_{17 марта 1963 г.}

«Лебедь» атакует волков

Волка уже много столетий истребляют всякими способами: стреляют, ловят в ямы, травят собаками, обкладывают флажками, отравляют ядами, последние годы бьют с самолетов. Любой другой зверь был бы давно уничтожен. Волк приспособился и выживает только потому, что держится вблизи человека и знает его «повадки».

Подсчитано: сельским жителям каждый волк обходится за год в восемь сотен новых рублей.

Недавно «Известия» сообщили: волк забежал на пятый этаж нового дома в Черемушках.

В «Комсомольской правде» в минувший вторник была заметка: «Волк забежал на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку». И это при большой редкости волков в Московской области.

В Западной Европе доконали волков (слишком много людей пришлось на каждую волчью голову). Радовались. А потом пожалели — поскучнела природа. Кажется, во Франции последнему убитому волку поставили памятник.

В наших степях и лесах еще есть волки. Много волков за Уралом.

В Челябинске в гостиницу мне позвонил старшой военных охотников Хоменко Иван Павлович:

— Не хотите ли принять участие?.. «Лебедь» выезжает завтра.

Ночью челябинский постовой решительно загородил улицу:

— Это что за машина?

Было чему удивляться. На буксире у нашего «газика» мотался странный алюминиевый жук: кабина, пропеллер, три лыжи. Из-под лыж на асфальте, как от точильного камня, струились искры. Постовой обошел «технику», проверил наши бумаги, оглядел ружья, пожал плечами:

— Ни пуха ни пера…

«Лебедь» — это сани с пропеллером. Челябинский слесарь Сашка Золотарев соорудил сани из листов алюминия, мотора и самолетных лыж.

Синей краской по левому борту вывел фасонную надпись: «Лебедь». Сани никак не похожи на птицу, но Сашка столько труда и рублей и любви вогнал в этого «Лебедя», что другое название просто немыслимо. Конечно, лучше бы ехать не на буксире, а крутануть пропеллер — и своим ходом в «волчий район», но «Лебедь» столько бензина жрет, что лучше уж на буксире.

На горбинах дороги «газик» буксует. Прыгаем из машины и берем «Лебедя» под микитки.

Нас семеро. Не считая газетчика, три Александра и три Николая: два слесаря, летчик, бухгалтер, шофер и полковник в отставке. Шесть ружей и одна фотокамера.

На остановках возле чайных ребятишки мнут «Лебедю» алюминиевые бока. Взрослые осторожно осведомляются: «Это куда ж экспедиция?» Мы, в свою очередь, наводим о волках справки. Дорога все дальше ведет в Зауралье.

Белая степь с белыми островами берез. Острова называются колки.

Первый след волка. Кого-то, видно, перепугался. Кажется, не волк, а лошадь сиганула через дорогу и пошла оставлять в снегу глубокие ямы.

Проехав деревню Бродокалмак, речку Теча, деревню Русская Теча, в деревне Кирды узнали: есть волки. Лесник, у которого волки задрали телушку, сразу бросил вязать веники из березы и повел нас к приваде.

— Шесть волков. Летом в совхозе сорок овец порешили, корову… Неделю назад разрыли крышу в овчарне, уволокли трех собак из села. Теперь на приваду заходят. Вот поглядите: чисто отделано, а тут не притронулись, даже помочились презрительно — в этом месте охотник отраву запрятал…

На блестевшей при лунном свете санной дороге виднелся четкий след от когтей. След тянулся от привады к леску. Только очень опытный следопыт догадался бы, что прошел не один волк, а шесть. Шли, как умеют ходить только волки: след в след.

Вечером мы сидели над картой. В русской печке на большой сковороде жарилась рыба.

— Зима снежная и морозная. Рыба «горит» подо льдом, — сказал хозяин избенки.

Хозяин ходил ловить рыбу. Принес полведра окуней и плотвы. По дороге домой кто-то его угостил самогонкой. Он лег на печке и всю ночью то ли во сне, то ли спьяну вздыхал и ругал «Лебедя». Он был тоже охотник. Но только без карты, и только на лыжах, и только одного волка за всю жизнь положил… «А они, смотришь: раз, раз… И каждый волк полсотни рублев…»

Стрелял волка Николай Черепанов, а фотографировались все по очереди.

В полночь я вышел во двор поглядеть, не поднялась ли метель. Над сахарными от снега копнами сена круглым сыром висела луна. Гавкали и рвались у плетня две собаки. И вдруг из леса издалека:

— Уоо-о-о-о!..

Голодный, тоскливый вой. И еще раз… Больше не повторилось. Но уснуть уже было нельзя.

Утром небольшое село разбудил рев нашего «Лебедя».

У околицы из снежной борозды сломя голову выскочил заяц и пошел в белой полосе света от фар, и пошел, и вот уже наступаем на пятки струхнувшему зверю. Бежит, не догадается в сторону прыгнуть, пугается темноты. Так на хвосте у зайца «Лебедь» выскочил в поле.

Волки приходили к приваде. Съели у нашей телки зад, опять презрительно помочились.

Ищем следы. Километров десять волки шли по твердой санной дороге след в след, а потом почему-то рассыпались, шесть следов. Выбрали самый крупный.

Целый день без роздыху след вел то полем, то сворачивал в колки. Волк за сутки способен полсотни верст отмахать. На чистом месте «Лебедь» оставляет белую тучу взбитого снега.

Скорость под сотню километров — три широких следа остаются от лыж. Морозный воздух режет глаза, но надо стоять, высунув голову из кабины, глядеть, не мелькнет ли серая тень. Иногда след ныряет в березы — надо глушить мотор и становиться на обычные лыжи.

Нашли в кустах рыжую шубу. Хитра лиса, а не сумела одолеть человеческой хитрости.

Хватанула припасенного для волков ядовитого мяса. До берез пробежала, а тут судороги повалили лисицу. Лежит, как будто в сказке, прикинулась мертвой. Двух сорок тут же, в березняке, настигла беда. С голодухи нахватались, видно, лисьей отрыжки, и сразу же душа вон у сорок. И вредная птица, а жалко видеть такую погибель…

На исходе бензин. Зуб на зуб не попадает.

Солнце еще не село. Но тени от берез начали уже сливаться в сплошную синюю тень. В этот час наш стрелок Николай Черепанов сначала зашептал, потом заорал:

— Волк!..

Погоня была недолгой. Огромный волчина сразу обнаружил слабину «Лебедя». Минут пять он по брюхо в снегу бежал через поле.

Колька уже вздернул курки, но волк вдруг свернул и бросился в камыши. Остановились. Скорее на лыжи. Но где там: камыш по самые метелки в снегу. Волчий след туннелем тянется в камышах. Мы на лыжах вязнем по самую шею. Вытирая шапками пот, возвращаемся.

Огорчение скрасила стая тетеревов. Они уселись у камыша на березах. Жадно глотают почки, не обращая внимания на машину с пропеллером. Красная заря. Белые нити берез.

И угольно-черные птицы. Кто-то за ружьем потянулся. Но тут же остановился:

— Эх, если б декабрь, погрелись бы супом из дикой курятины.

По дороге домой около скирд спугнули косулю и лося. И почти полчаса глядели, как пасутся на самой дороге куропатки. Серые птицы шевелили лапами клочья овсяной соломы. Если мы двигались тихо, не улетали, а торопливо и смешно бежали в десяти метрах.

Ночевали мы в той же избушке у рябого хозяина. Хозяин позвал охотника-отравителя. Тот разложил на тряпице пилюли из крахмала и воска, внутри которых был спрятан белый порошок яда. Еще охотник достал баночку с черной мазью и стал хвалиться:

— Теперь конец. Этот запах какого угодно зверя обманет. Сварил из щуки и свежей хвои.

Теперь конец. И действительно, завтрашний день был печальным для волчьей стаи.

До зари отравитель забарабанил в окно:

— Один хватанул!

Охотник стал на лыжи и быстро ушел по следу. «Лебедь» тоже взял след.

Все было, как и вчера. Там, где след был хорошо виден, Сашка давал газу, и по всему полю металась снежная пыль. В кустах становились на лыжи…

Солнце покраснело, и мы, продрогшие, уже решили: в Челябинск придется с таком вернуться. Как вдруг у самого горизонта сквозь выжатые морозом слезы увидели точку. Глаз. И вот уже точка стелется по степи здоровенным волком. Зверь давно уже, видно, почуял опасность. Он отыскал старую тропу, по которой ходила стая. Чуть в сторону — снег по брюхо. А на тропе твердо. Тропа и погубила волка. Ему бы в лес завернуть, а тропа повела его в чистое поле, к совхозной овчарне. Запыхавшись, волк раза два садился, но рев «Лебедя» снова поднимал его на ноги. Появилась у волка надежда на избавление: вдали замаячил лесок, а сани, увязая в снегу, приближались не быстро. Но в решительную минуту, подхватив фотокамеру, я выпрыгнул из саней. Облегченный «Лебедь» рванулся, и через пару минут я видел, как волк вихрем вскочил на верхушку низкого овсяного стога и как Колька вскинул ружье.

Тах!.. И еще раз для верности.

Когда я подъехал, охотники закуривали. Невесть откуда прилетевшие сороки тут же, почти около ног хватали в снегу еще не остывшую волчью кровь.

Волк был здоровый и почти совсем белый.

— Красный уральский, — определил Сашка.

От волка пахло, как от собаки. Мы тем не менее по очереди клали его на плечи, фотографировались. А когда завели мотор, Сашка пожелал положить волка сверху на кузов саней, и «Лебедь» проехал мимо конторы совхоза.

— Пусть директор увидит, что не зря палили совхозный бензин.

Как раз в это время с другого конца деревни, согнувшись от тяжести, местный охотник нес еще одного волка. Молодой зверь, видно, не послушался вожака. Хватил пахучей отравы и околел недалеко от привады.

Финал охоты был похож на большой праздник. Вся деревня Кирды вышла на улицу. Бабы просовывали сквозь толпу маленьких ребятишек и говорили:

— Погляди, погляди…

Охотники в стороне очень солидно курили.

Старший из Александров прикидывал, во что обошелся наш белый волк. Директор совхоза вел свою бухгалтерию. Выходило, что мы сберегли десятка четыре овец, коров, гусей. Сашка, конструктор «Лебедя», горевал:

— Мало. Надо бы всех шестерых.

Молча радовался рябой хозяин ночлега.

«Остались волки, а каждый — полста рублей премии».

Я был доволен: радость охоты, добычу везем в Челябинск. И еще одна странная радость — не всех шестерых уложили. Природа хоть слабо, но все же противится железному наступлению человека!

_{Фото автора. Челябинская область.}

_{24 марта 1963 г.}

«Теперь скоро…»

ИНТЕРВЬЮ С Ю.А. ГАГАРИНЫМ

Сразу после Сообщения ТАСС о запуске новой советской ракеты к Луне, корреспондент «Комсомольской правды» В. Песков встретился с Юрием Гагариным. Вот ответы первого космонавта на несколько вопросов корреспондента.

Вопрос. Ваше мнение о новом космическом рейсе?

Ответ. Здорово! В такие дни все мы особенно гордимся своей страной, нашими учеными, нашими инженерами и рабочими. Это новая большая победа. Будем ждать вестей с космической лаборатории.

Вопрос. Вы присутствовали на старте ракеты «Луна-4»?

Ответ. Нет.

Вопрос. Не могли бы вы сказать сегодня что-либо о научных ценностях, которые добудет для людей новый лунник?

Ответ. Об этом лучше всего расскажут ученые. Я же могу сказать: этот рейс прокладывает дорогу к Луне для нас, космонавтов. Я думаю, будут и еще полеты и автоматических станций, и животных, прежде чем человек поднимется на борт корабля-лунника. Важно, что человеку теперь уже недолго ждать. Три часа назад, когда передавалось Сообщение ТАСС, наша группа космонавтов стояла у репродукторов, переговаривались, обменивались мнениями. Была и такая фраза: «Теперь скоро…» Очень может быть, что по Луне сделает первые шаги кто-нибудь из тех ребят, кто сегодня слушал сообщение у репродуктора…

Через «Комсомолку» передайте, пожалуйста, от нас, космонавтов, спасибо и сердечное поздравление ученым, рабочим, инженерам, готовившим запуск лунной ракеты.

_{Звездный город, 2–3 апреля 1963 г.}

Этот апрельский день

РЕПОРТАЖ ИЗ ДОМА ПЕРВОГО КОСМОНАВТА

Это второй репортаж. Первый раз я был в этом доме 12 апреля 1961 года в 10 часов 15 минут…

Та же комната, те же обои, тот же портрет Циолковского. Та же хозяйка, две девочки. Только хозяин сегодня дома, а в тот день и в тот час хозяина не было даже и на земле. Я помню у Вали в руке намокший платок. Смешались слезы радости и тревоги. Валя то садилась к приемнику, то брала телефонную трубку, то отмечала в тетрадке минуты, когда диктор говорил: «Полет проходит успешно». В тот день ни одна женщина на земле не волновалась больше, чем две русские матери. Одна в Гжатске и эта — его жена и мать его ребятишек. Она то и дело садилась к белой кровати, пристально, словно стараясь узнать судьбу, глядела в личико младшей дочери. В тот день маленькой Гале Гагариной было тридцать пять дней. Сегодня ей — два года и тридцать пять дней. Галя сидит у меня на коленях и рисует в блокноте:

— Тоцька, тоцька, огурецик…

Рядом лежит стопка пахнущих свежей краскою книжек.

На обложке — человек в скафандре и в оранжевом костюме.

— Это кто, Галя?

— Папа Гагарин.

— Он что делает?

— Я не знаю, я тогда была маленькой…

Сейчас папа стоит в дверях, широко держит руки.

— Ну, скорей, Галя, скорей!

Два года назад 12 апреля мир узнал его имя.

На папе куртка из коричневой кожи. Он положил у порога тяжелый сверток, видно, только что полученный летный костюм. Папа пришел с работы. Галя ворошит ему волосы, теребит за пуговицы, целует, вынимает у отца из кармана блокнот. Рядом с деловыми записями космонавта появляется Галкин рисунок.

— Тоцька, тоцька… огурецик…

Очень забавно видеть «человечка» рядом с какой-то формулой, с пометкой «Завтра позвонить в Верховный Совет», с адресом человека из Франции.

Папа пришел с работы. Чем же был занят этот один из самых популярных людей на земле?

На столе гора писем. Это ежедневная почта. Сейчас, когда Галка уляжется спать и кончится наш разговор, Гагарин сядет за письма. Но письмам отдать весь вечер нельзя: рядом с конвертами — стопка общих тетрадей. На корешках (точь-в-точь, как у школьников) надписи: «Матанализ», «Английский язык», «Черчение», «Аналитическая геометрия». Точно такие тетради и чертежные доски и полки с учебниками я видел у Титова и у Поповича с Николаевым. Космонавты учатся в академии. Днем лекции, а ночью надо открывать эти тетрадки. Отметки. Экзамены.

Вряд ли кому-либо еще приходится учиться так же сложно. Пока мы сидим, восемь звонков:

— Ну, хоть на десять минут…

— Юрий Алексеевич, без вас такое дело состояться не может…

— Всего три слова… Но ведь миллионы читателей…

Бывают просьбы, когда не откажешь. Встречи, беседы, праздники, приветствия, депутатская работа. И только глубокая ночь остается для этих тетрадок — «что там в космосе перегрузки!».

Весь мир два этих года хотел видеть Гагарина. По сложным законам человеческой жизни одна фамилия вобрала в себя успех миллионов людей. Мир узнал Гагарина, потому что мы хорошо плавили сталь, потому что мы победили в войне, потому что бросали зерна в трудные земли на целине, потому что на нашей земле жил Ленин и родилась Революция. За эти два года Гагарин побывал в двадцати пяти государствах.

Большие города называли его своим почетным гражданином, дарили ему ключи к городским воротам. Пятнадцать стран вручили Гагарину самые высокие свои ордена. Посол нашей славы — всегда самый желанный человек в любом городе, в любом доме и хижине на земле.

За эти два года еще три фамилии прославили коммунистов. Титов, Николаев, Попович. Земля хочет видеть их, хочет обнять. И тоже не только за их храбрость и мужество. Два этих года мы шли вперед. Мы создали большие заводы.

Нашей воле покорилась большая река Енисей. Шире стали наши поля, дальше к звездам летели наши ракеты. В эти два года четыре коммуниста почти двести часов отработали в космосе. Эти двести часов работы под звездами — венец наших больших работ на Земле. Поэтому мир рукоплещет и бросает цветы к самолетному трапу, когда Гагарин, или Титов, Попович или Николаев говорят людям: «Здравствуйте!» В кино мы видели хронику этих визитов. Люди стараются протиснуться вперед, пожать руку или хотя бы взглянуть: «Каков он, этот Гагарин?» Всегда было так. По лицам героев судят о нации.

И вот герой дома. Его дом напоминает сейчас небольшой музей. Со всего мира — подарки и сувениры. Новейшей марки магнитофон, барометр, кинокамера, похожая на модель этажерки — модель самого первого самолета. Яйцо страуса. Я вез его для Гагарина из Африки. Там, на экваторе, торговец продавал сувениры. За это яйцо он не взял с меня денег: «Это подарок.

Передайте Гагарину». На столе — модели самолетов и новейших ракет, книги и трогательный рисунок мальчишки из Ярославля с просьбой сообщить, как поступить в космонавты.

Тикают часы. Галя уснула у отца на коленях.

Отец уносит ее в постель. Возвращается. Опять разговор о разных земных делах, о новых стартах.

— Будут?

— Конечно.

Гагарин берет большой календарь, листает, улыбается:

— Нет, я и сам не знаю когда… И кто, пока трудно сказать. Готовимся…

Гагарин по-прежнему староста в «космическом классе».

Сегодня он вместе со всеми летал.

— Самолет — лучшая тренировка для космонавта.

Три дня назад он прыгал на парашюте.

— Приземляюсь. Бегут ребятишки навстречу: «Гагарин!.. Гагарин опять летал!..»

— А что, такой случай не исключается?

— Конечно, нет…

Прощаемся на пороге. Еще чей-то звонок. Гагарин берет трубку:

— Да… Слушаюсь… Хорошо, товарищ генерал…

Пути проложены. Будут новые старты.

С каждым годом первый полет все больше будет казаться узенькой тропкой. Но именно за эту первую тропку люди во все времена будут отмечать двенадцатый день апреля.

_{Фото автора. 12 апреля 1963 г.}

К Ленину

Красная площадь. 20 апреля. Полдень. Медленные шаги. Старики. Дети. Военные. Бородатый колхозник. Шофер. Русский. Монгол. Американец. Поляки. Индус. Украинец… Там, где люди идут, камни заметно стерты подошвами. Идут тридцать девять лет. Тысячи и тысячи людей.

У двери с надписью «Ленин» снимают шапки.

Кто эти люди? Десять минут я говорил с проходившими. Спрашивал каждого пятого: назовите ваш город, деревню, давно ли в Москве, как зовут, профессия?

Десять ответов:

Я из Иркутска. Шпиро Борис. Мастер на заводе. Родом с Украины. В Москву приехал утром сегодня. Да, сюда в первую очередь…

Я из Москвы. Сорокина Таня. Вожатая 20-й спецшколы. Привела своих ребятишек. Вот они — семьдесят малышей…

Я из деревни Богуславки Горьковской области. Сычев Кузьма Иванович. Годов — 72. Решил: раз в жизни надо съездить в Москву. Нынче утром с дочкой приехал. Конечно, дела разные есть. Но сегодня все отложил…

Я из Нью-Йорка… Доктор Хрлич по-русски знает только два слова: спасибо и Ленин. Доктор поставил у меня в записной книжке свой штампик с адресом: «Доктор Хрлич М. Д. Бруклин, 29. Нью-Йорк».

Я из Пекина. Тан Бао-тань. Инженер. Это мой друг Ну Кей-чин…

Я из Медногорска. Это, может быть, слышали, около Оренбурга. Владимир Самойлов. Профессия — грузчик. А это жена — Тося. Она работает аппаратчицей. Сегодня утром приехали. Да, к Ленину первый раз.

Я из Познани. Андрей Пэучинский. Студент.

Я с группой польских туристов. Москва замечательная. Но все остальное потом. Наш долг: сначала прийти сюда…

Я из Кременчуга. Банков Юрий. Металлист. Это моя жена Валя. А это дочка Виктория. В Москве проездом.

Я с Цейлона. Парламентарий. Имя? Записывайте… Конгахаканканамге Д. Д. Перера. А это мой спутник. Фамилия такая же длинная. Мы прилетели сегодня ночью…

Я из Зарайска. Василий Савушкин. Шофер. Оставил тут в одном месте машину. В спецовке вроде бы и неловко. Но к Ленину, говорят, даже в лаптях приходили…

Друг за другом — тысячи людей. К Ленину за советом, за верой, за силой, за мудростью. Дорожка по стертым камням — к Ленину. Легче потом по всем дорогам идти…

_{21 апреля 1963 г.}

Зеленый дым

Всю ночь кричала, задыхаясь от страсти, дикая утка. Кричали жерлянки. Под самым окном плескалась вода. Раза три за ночь мы брали фонарик и, пугая уснувших кур, шли к берегу. За день под водой скрылся выгон с плетнями и остатками почерневшего сена. Берег отступал и уже приготовился отдать половодью лесную избенку с палисадником, старыми санями и белыми курами во дворе. В воде у ветлы стояла деревянная рейка. Последний раз она показала нам цифру 100 м и скрылась. Лесник сел в лодку и перенес рейку на край воды.

Остаток ночи мы вспоминали снежную зиму, вспоминали, в каком году случился такой же разлив, говорили о самолетах, бомбивших лед у мостов, о вертолетах, снимавших у Дона людей с затопленных крыш.

А утром речная пойма запылала пожаром. Загорелась сначала полоса неба, потом вершины бронзовых сосен, потом красным и розовым светом загорелась вода. И пошел дым. Зеленый пахучий дым клубился над самой водой. Из дыма вставало солнце.

Вчера вечером был такой же пожар. Но дыма не было. Лес стоял темно-сиреневый. За одну теплую ночь на затопленных ветлах лопнули почки. Прозрачная зелень пошла над водою клубами легкого дыма. И никто не тушит пожара. Летают пчелы в дыму. Дрозд и зяблик повернули головы к солнцу и славят лесной пожар. Два журавля летят низко над лесом, потом взмывают и кружатся, кружатся. Лес гудит пчелиными крыльями, птичьими голосами.

Три человека без шапок стоят у воды и молчат. Лодка привязана к сухому облезлому дереву.

Если стукнуть по дереву палкой — гудит колоколом. Дятел выбрал самый певучий сук, ударил носом: дррр-р-р… Упругий сук отзывается, как струна. Далеко слышно. Не всякий скажет, что это птица. Кажется, трутся друг о друга деревья.

Дятел взлетает челноком, ныряет в верхушках осин. Возвращается на тот же сук. Дррр-р-р…

Мы переглядываемся:

— Как назовем экспедицию?

— Давай в честь него: экспедиция «Дятел».

Беремся за весла, зеленый дым плывет нам навстречу.

* * *

Две лодки. Одна — моторная, другая — маленький челночок — привязана сзади моторной.

Цель экспедиции: поглядеть, как живется зверью. Зима стояла суровая. Зверь отощал, а тут сразу нагрянуло вселенское наводнение, вся пойма Хопра затоплена. Летом, если испетлять заповедник, насчитаешь больше трехсот озер.

Сейчас все слилось в сплошное море. Плывем вровень с ветками вязов, осин и дубов, поддеваем веслами размокшие сорочьи гнезда. Вода дотянулась к самым скворечникам. Водяная крыса испуганно прыгнула с ветки, поплыла и юркнула в птичий домик.

Упавшие деревья лежат в воде черными крокодилами. Приглядишься к дереву-крокодилу — на нем еще одна крыса, а рядом колечком свернулся уж. И еще один рядом. Э-э… это не уж. Нет на голове желтых опознавательных знаков.

Егерь Леонид Иванович тянет руку с веслом, но промахивается. Змея скользнула в воду и поплыла. И еще семейство ужей лежит колечками во всю длину упавшего дерева. Подняли головы, провожают нас взглядом, на всякий случай показывая раздвоенные быстрые языки.

Скоро мы убедились: на моторке увидишь только ужей. Оставляем большую лодку и плывем на маленьком челночке. Стараемся не ронять даже капель с весла. Тихо скользит челночок между стволами ольхи. Летит пух от коричневых шишек рогоза. Тревожно кричит птица канюк. Черный потонувший ольховник кажется сказочным древним лесом. Кажется, повали в воду деревья — и сразу начнет зарождаться каменный уголь. По мутной воде перед лодкой то и дело разбегаются стрелки. Поднимаем вопросительно брови.

— Рыба, рыба… — шепчет егерь.

Из Хопра и заповедных озер рыба сейчас вышла на мелководье, гуляет по лужкам и опушкам, где летом пасутся олени, мечет в потеплевшую воду икру. Тут, в мутной воде, легче всего поймать загулявшую рыбу. Тут браконьеры чаще всего ставят сети. Тут легче всего и накрывать браконьера. Тихо плывет челночок, даже капли с весла не уронит.

Браконьеров не оказалось. Зато в ольховнике встретили целую армию черепах. Издали черепаха похожа на перевернутую сковородку.

Подъезжаешь поближе — у сковородки появляется голова, и почти сразу за этим: бух! — брызги, круги по воде. Будто и не было черепахи. Но вот на пне еще одна сковородка, вот сразу три.

И еще, и еще. Тратим на черепах несколько пленок. Одновременно стараемся угадать, почему именно тут собрались черепахи. Рыбья икра?

Егерь улыбается и правит челночок к песчаному берегу:

— Смотрите.

На желтом песке — следы, будто валенком прочертили. Черепахи ходят в разведку. Прогреется песок — вся бронированная армия полезет на берег. Роет черепаха яму в песке. Аккуратно одно за другим кладет яйца. Польет кладку водой с панциря, примнет песок и опять на бревно греться. Черепахам невдомек: в это самое время на берегу лисица роет песок. Но, конечно, не все яйца находит лисица. В сентябре из песка в воду поползут странные существа ростом не более трех копеек. Так пополняется армия черепах.

Сейчас прямо по нашему курсу на пне дремлет не иначе, как сам бронированный генерал — огромная, потерявшая бдительность черепаха.

Изловчаемся и берем в плен генерала. Потом в плен попадается маленький, размером с блюдце, сержант.

Покидаем ольховник и просекой, похожей сейчас на строгий канал, плывем к Сосновому озеру. На лодку садятся передохнуть пайки и комарики. То и дело из-под самого носа с шумом взлетают утки. На всплывшей куче валежника замечаем яйцо. Утиное. Гнезда нет. Обронила утка яйцо.

Сороки, нагнув головы с веток, усердно ищут что-то в плывущем мусоре. Еще ниже, на самом мусоре, дергает хвостиком трясогузка. А вверху над зеленым дымом летает странная птица.

Плавно поднимается вверх, потом круто падает и когда падает — блеет барашком. Это бекас. У птицы нет голоса. Барашком блеют тугие перья хвоста.

Еще три взмаха веслом, и егерь подносит палец к губам. Сосновое озеро. Бобровое царство.

И так и сяк лежат в воде срубленные зубами деревья. Тихо скользит над озером черный коршун. Тихо плывет челнок.

Осенью егерь сложил вдоль озерного берега плотики из крупного хвороста. Сейчас плотики всплыли. Для бобров они стали чем-то вроде спасательной станции. Первый плотик. Не дышим.

Бобриха и два годовалых бобренка. Бобрята лежат, как дети. Раскинули лапы. Один подставил солнышку брюхо и, кажется, — вот-вот начнет всхрапывать. Бобриха лежит с краю плота. Делаем поворот, выбираем место для съемки. Щелчок. Для бобров этот звук показался, наверное, пушечным выстрелом. Бобрята, не просыпаясь, прыгнули в воду, бобриха задержалась на полсекунды. Зато теперь мы услышали пушечный выстрел. Бобриха ударила по воде широким, как наше весло, хвостом. И сразу со всех сторон, со всех плотиков: бух! Бух! Это сигнал по бобровому царству: опасность!

Единственный бобр не подчинился сигналу. То ли уж очень старый бобр, то ли никак не проснется, то ли мы ему показались нестрашными.

Подплываем. Как человек, трет глаза передними лапами, нюхает воздух. Один из нас наклоняется, проводит рукой по бобровому меху. Это бобру не понравилось. Прыгнул, ударил хвостом.

Звук — оглушительный. Залиты брызгами и объективы, и глаза. Вытираемся и только потом замечаем: старый бобр вынырнул, уселся в развилке дуба, грызет сосновый прут. Бобрам половодье — одно удовольствие.

* * *

А каково барсукам, оленям, лосям, енотам, куницам, лисам, зайцам, ежам. Лес залило, а вокруг леса — поля. Гудят трактора, ходят люди.

Есть в лесу высокое, заросшее дубами и осинами место. В любую воду тут остается сухой островок. Любой зверь в первый же год жизни находит это сухое место. И каждую весну, когда плывет над водою зеленый дым, звери живут на острове дружной колонией.

…Лодка около острова пополнилась пассажиром. С пенька сняли отрезанную от всего мира беременную ежиху. Ежиха сначала свернулась в колючий шар. Но голод не тетка. Плавленый сыр, положенный рядом, заставил ежиху высунуть нос. Поела, поискала, где спрятаться.

По душе ежихе пришлось место рядом с канистрой бензина.

Высадку двуногих на острове сразу заметили. Самым первым, наверное, заметил лось.

Он с настороженным любопытством наблюдал из-за осинника, как мы, хлюпая сапогами, тащили лодки по мелководью, как несли в берете ежиху и рюкзаки с черепахами. Кто-то опрометчиво закурил, и, видно, этот запах больше всего напугал зверя. Тут мы его и увидели. Он бежал против солнца по мелкой воде. Огромный зверь. Длинные ноги вышибали брызги белого серебра. И сразу в лесу послышался свист. Свистела пятнистая олениха. Остров насторожился.

На поляну выскочило большое стадо оленей. Отдельно самки. Отдельно рогатые женихи. Страх подгоняет — бегите! Любопытство держит на месте. Самки кинулись в чащу. Самцы застыли и не меняют позы. Один держит поднятой переднюю ногу, другой круто назад заломил голову. У трех из восьми по одному только ветвистому рогу.

Начало мая — самое время терять рога. К осени вырастут новые. А теперь не потерять бы еще и голову — очень уж настойчиво подходят эти двуногие, наводят черные трубы. Свист — и на поляне остались только следы, желтые листья и синие звезды подснежников. Чернеют остатки от стога сена, светлой ледяшкой сверкают остатки от глыбы соли. Сено и соль егерь осенью перевез на поляну. Зимою все пошло в дело. Сейчас олени теряют рога, но и рога пойдут в дело. Рога съедят мыши и зайцы. Решаем не оставлять зайцам. Попробуем сами рога отыскать.

Кладем на поляне новую глыбу соли. Наставляем объективы и, вздрагивая от хруста веток под сапогами, идем по обетованной суше…

Два отощавших за зиму енота бредут, как пьяные, обнюхивают каждую кочку, каждый листок. Замираем. Черный нос зверя упирается в носок сапога. Безмерно удивленная морда поднимается вверх. Енот моментально соображает — опасность! И… прикидывается мертвым.

Лежит, вытянув лапы, и, кажется, даже не дышит. Подруги и след простыл, а он лежит. Мы беззвучно хохочем и пятимся. Енот открывает глаз, вскакивает. По шуршанию листьев берем направление и скоро находим барсучий дом.

Барсуки уже много лет живут на самом высоком месте земли. Не меньше десятка нор. Квартира большая — барсуки ничего не имеют против, если ленивый енот завладеет на время какой-нибудь старой норой. Вот еноты и завладели.

У одной из норок следы совсем свежие. Конечно, это наши знакомые сидят сейчас под землей и ждут, пока мы уйдем.

Ходим по острову… Заяц проковылял. Куница прошла по веткам. Новое стадо оленей. Гнездо орлана-белохвоста, огромное, на огромном дубу. Большой, в человеческий рост, муравейник. И на каждой поляне — обязательно журавли. Каждый год в заповедник возвращается более сотни воспетых всеми поэтами птиц. Сейчас они разбились на пары. Мы замерли — может, придется увидеть знаменитые журавлиные танцы? Нет, осторожные птицы заметили нас. Разбегаются, полетели. Громко, протяжно кричат.

Достаем книжечки — сразу записать крик. Не получается. Нельзя передать буквами крик: тревога, и грусть, и радость — все вместе. За этот призывной крик люди с очень давних времен любят и берегут птицу.

К вечеру мы нашли оленьи рога, правда, вместе с белым оленьим черепом — в лесной драке погиб великан или свалили оленя зимние снег и морозы. На самый нос ставим в лодку рога, беремся за весла. Объезжаем остров кругом, внимательно смотрим, нет ли следов браконьеров, и берем курс на лесную избушку. Кричат журавли. Журчит на быстринах вода. В одном месте поднимаем весла и замираем.

— Соловей?

— Соловей.

* * *

Опять было утро с зеленым дымом. Мы сломили прутики вербы. Вчера листочки были с ноготь мизинца. Сегодня — с ноготь большого пальца. На сухом дереве на том же суку сидел дятел. Вода замерла на высокой отметке и, кажется, приготовилась отступать. Мальчишки картузами ловили майских жуков. Посреди двора на старых санях мы укладывали рюкзаки. Ежиху выпустили. Она проворно побежала в канаву, но встретила вдруг незнакомого черного зверя.

Зверь замяукал, ежиха фыркнула. Оба смутились и кинулись в разные стороны.

Мы присели перед дорогой. Старались запомнить звуки. Шмель. Лошадь жует старое сено. Трактор за лесом. Синицы. Дрозд. Зяблик.

Самолет. Плеск рыбы. Чьи-то шаги по листьям. Пчела. Журавли. Голос: «Степа, тебе письмо…»

Не перечесть звуков. Самый сильный — гуденье трактора…

…Это счастье — среди полей увидеть остров земли, оберегаемый человеком. Человеку нужны хлеб, молоко, мясо, уголь, железо. Человеку дают их Труд и Земля. Но есть на земле ценности, которые не измерить ни рублем, ни метром, ни килограммом. Это гордость за красоту земли, на которой родился. Это ощущение радости бытия. Это встречи с бесконечным многообразием жизни. Ценности эти питают душу, делают человека благородным и сильным, и преданным земле, по которой он ходит. Вот почему надо беречь среди наших полей, наших лесов и заводов полоску заповедной земли. Невелика у Хопра такая полоска. Сорок километров в длину, в ширину всего десять. Но радостно встретить такую землю, рассказывать радостно и знать, что есть она, эта земля, — тоже радость.

Сейчас, когда вы читаете эти строки, зеленый дым над Хопром превратился в зеленое море. Цветет черемуха. И самое-самое время для соловьев.

_{Фото В. Пескова. Б. Панкин, В. Песков.}

_{Хутор Варварино на Хопре, Воронежская область. 12 мая 1963 г.}

Репортаж со старта

СПЕЦИАЛЬНЫМ КОРРЕСПОНДЕНТ «КОМСОМОЛЬСКОЙ ПРАВДЫ» ВАСИЛИЙ ПЕСКОВ СООБЩАЕТ С КОСМОДРОМА «БАЙКОНУР»

Это репортаж с космодрома. Не слушается перо. Слишком велико волнение. Только что, секунду назад, скрылась из глаз ракета. Только что она стояла вон там, на сером мысу бетона. Еще не улеглась пыль, еще никто не может вымолвить от волнения слова. Еще больно глазам от нестерпимо яркого пламени.

Листки блокнота шевелятся от горячего ветра. Это ракета прибавила зною степному ветру. Голос: «Все отлично, отлично. Вижу Землю!» — это голос Валерия. Сегодня утром мы жали ему руку.

Мы ехали вместе на космодром. Я видел, как он поднимался в ракету. Мы слышали гром, и вот его голос — голос советского человека. Голос нашего сверстника-комсомольца. Он только что стартовал. Старт его был прекрасен. Подробнее о старте я расскажу в конце репортажа. А сейчас прочтите дневниковые записи корреспондента о том, как проходили дни перед стартом.

Уже дана команда: ракету на старт! Заседание государственной комиссии. Простая комната без украшения. Длинный зеленый стол буквой «Т». Пепельницы, нарзан. Сидят ученые. Если бы каждый из них надел парадный костюм, мы увидели бы Золотые Звезды и медали лауреатов. Сейчас они сидят по-рабочему, в рубашках, в простых пиджаках. Прямо против нас, по другую сторону стола, сидят космонавты.

Голос члена государственной комиссии:

— Космонавты к полету готовы. Они преданы Родине и партии. Они полностью прошли тренировку. Они абсолютно здоровы. Командиром корабля «Восток-5» предлагаю утвердить космонавта-комсомольца Валерия Федоровича Быковского.

— Нет голосов против?

Говорят ученые, говорят конструкторы корабля и ракеты. Хорошие слова гордости и напутствия. Поднимается космонавт. Он уже не просто космонавт, он капитан корабля. Он благодарит за доверие. Два десятка ровных, спокойных слов. Спокойно пишет что-то на клочке бумаги.

Космонавт-дублер тоже должен быть готовым. Он тоже пойдет на старт.

— Я выхожу на старт комсомольцем. Я выполню задание как коммунист.

Десятки рук тянутся к новому капитану: инженеры, физики, математики. Поздравляем и мы, журналисты. Мне особенно приятно было сказать:

— Комсомольцу от «Комсомолки» — самые хорошие пожелания.

Несколько дней перед стартом мы живем с космонавтами в двухэтажном крытом шифером доме. Вчера утром я проснулся от шлепанья тапочек по асфальту. Выглянул за окно: трое спортсменов делают зарядку: Гагарин, Быковский, дублер Быковского. Бегут по дорожке.

После завтрака вся группа космонавтов идет за ворота, к автобусу. Ветер. Космонавты придерживают фуражки. Низко в пояс кланяются тополям. У ворот мальчишки машут Гагарину, Титову и Николаеву. Мальчишки еще не знают пятого.

До старта осталось немного. Космонавты ездят обживать площадку, где уже во весь рост поднялась ракета.

Вечером все утихает. Распрямляются тополя.

Сильно пахнут голубые цветы у дома. Космонавты в трусах и майках играли в волейбол. Валерий, обыграв «старичка»-конструктора, посылает к земле трудный мяч. Ловлю на мысли себя: мог бы так же спокойно играть за день — за два до старта?

Вечером в нашем домике крутят фильм.

Вчера смотрели документы о полете Николаева и Поповича. Сегодня идет «Гусарская баллада». В окно слышно, как поют гусарскую песню.

А у ворот проходной двести мальчишек кричат: «Ти-тов! Ти-тов!» Мальчишки космического городка жаждут автографов. Мальчишки еще не знают пятого космонавта. Когда он проходит, никакого внимания. Зато нас, журналистов, он очень интересует. Вот он вышел из кинозала под руку с Николаевым, плечом к плечу прошли вдоль аллеи и тихо переговариваются. Смотрят какую-то книжку. Валерий в белой рубашке, в спортивных брюках, в спортивных кедах, худощавый, сосредоточенный.

Ночь. Только огонек дрожит в темноте. Один огонек! Кто-то варит, наверное, чай на костре. Возможно, идет какой-нибудь разговор о наших огнях.

В парке под фонарями летают белые бабочки. Где-то среди городских огней играет оркестр. Если прислушаться — определяешь: вальс «Березка».

Люди проходят группами — точь-в-точь гулянье в Сокольниках. Но присмотритесь: гуляют крупный математик, знаменитый физик, конструктор… А вот опять космонавты. На дорожке появляется врач.

— Ребята! — и смотрит на часы. — 10 часов 30 минут!

Космонавты уходят. Огни в их комнате гаснут. Тишина. Но события приближаются. С площадки запуска к космонавтам приехал Главный конструктор. Его провожают благоговейными взглядами. Вдалеке над степью проплывает огонь сигнальной ракеты. Где-то люди не спят и всю ночь не уснут. Люди готовят большую ракету. Люди готовятся. Звенят цикады. Сильно пахнут цветы. Одно окно горит в нашем доме — окно Главного конструктора. Вероятно, мешая ложечкой чай, он думает о дне, который еще не назван нам, журналистам, но, может быть, завтра его уже назовут. Наверно, он думает и о парне, который станет именинником этого дня.

Кто же он? Как прожил свои двадцать восемь лет капитан корабля, которому уже приготовлено место на самой вершине ракеты?

Он считает себя коренным москвичом, хотя родился в маленьком городе под Москвой. В Москве он учился и вырастал. Во дворе живы, наверно, и дворник, и управдом, у которых лет пятнадцать назад чесались руки нарвать уши черноголовому мальчишке, выбивавшему окна футбольным мячом. Ему попадало за чтение книг на уроках, за озорство, за, казалось, нелепые эксперименты в физическом кабинете. Однако родители и педагоги сумели не погасить в мальчишке буйной любознательности. Он с увлечением строит модели морских кораблей. Один их них — ракетный корабль — взрывается в руках испытателя. Опаленные брови, рубашка в дырах, ссадины… Но открыта еще одна, быть может, и не очень большая тайна… Таким был школьник Валерий Быковский.

К девятому классу он твердо решает: «Буду моряком, геологом или топографом, хочу видеть Землю…» Этот характер сразу нащупал летчик, приехавший в школу из первого московского аэроклуба.

— Вы понимаете, летишь… — летчика звали Николай Ерофеев — на самолете он и сам еще не летал, летал на планере, но здорово говорил о полетах.

— А можно попробовать?

…Валерия взяли в полет. Десятиклассник вернулся в школу в горящими глазами.

— Понимаете, летишь… — он рассказывать хорошо не умел, но все, кто знал Валерия, поняли: дорога выбрана.

В десятом классе он вступил в комсомол и вместе с аттестатом зрелости получил свидетельство летчика. Он ушел в жизнь с твердым желанием: летать, летать хорошо.

Ему повезло. После Качинского военного авиационного училища, которое в свое время окончил Покрышкин и сотни других героев войны, он попал в подразделение Героя Советского Союза Георгия Голубева

Валерий хорошо знал, за какие заслуги получил командир Золотую Звезду. Голубев был ведомым Александра Покрышкина. Они вместе вгоняли в землю немецких асов. В части были свои традиции, своя высокая мера летного мастерства. Чернявый лейтенант быстро сравнялся с ветеранами части. Он первым из молодых истребителей стал подниматься в ночные полеты, он уверенно приводил машину к аэродрому только по мерцанию огоньков на приборах кабины.

…Их стояло больше десятка. Разглядывали друг друга с нескрываемым любопытством.

— Ну что же, давайте знакомиться, — чернявый летчик первым протянул руку, — я Быковский.

— Я Титов…

— Я Гагарин…

— Я Николаев…

Тогда они не знали, чья фамилия станет известной первой. У всех было поровну шансов и летать, и быть отчисленными. Никто не мог точно сказать, когда и как придется летать. Космос надо было осваивать на Земле.

Они стояли у центрифуги.

— Кто первый?..

В группе трусливых не было. Но что таит в себе карусель, похожая на ложку с длинной ручкой?

— Дайте попробовать, — первый шаг сделал Валерий…

И в сурдокамеру он первым вошел и вышел из нее победителем. Пошли дни, знакомые нам по рассказам о космонавтах, по репортажам и кинофильмам. Труд. Упорный до соленого пота труд, за которым следил внимательный глаз врача. Кое-кого из друзей первого эшелона отчислили. Он выдержал. Он вышел на гагаринский старт, готовый надеть скафандр. Каждый новый старт приближал и его день. Но каждую новую борозду на космической целине надо было вести и дальше, и глубже. Значит, надо было запасаться большей выносливостью, значит, новые тренировки…

И вот он сидит рядом со мною. Человек, которому двести двадцать миллионов людей доверили показать миру, на что способны их разум и руки, доверили добыть для науки новые знания, доверили показать характер советского человека.

— Какая черта твоего характера помогла осилить дорогу и выйти на этот старт?

Долго молчит. Чертит прутиком под ногами.

— Если отвечать обязательно, я назвал бы настойчивость, желание больше узнать, потребность увидеть новое.

— Кого сегодня ты мог бы назвать с благодарностью?

— Комсомол, если сказать коротко. А если перечислять, я назвал бы много людей.

После дальней поездки на рыбную ловлю, в ожидании ухи окружаем пятого космонавта снова.

— Самый памятный день в жизни?

— Пожалуй, два дня надо назвать: первый раз поднялся на самолете и день рождения сына.

— Последнее комсомольское поручение?

— Лекция у комсомольцев завода о космосе…

Разговор окончился неожиданно. Валерий хитро улыбнулся:

— Я знаю, какие дальше будут вопросы. Так вот, сразу: стихи читаю, но не очень увлекаюсь. Симфонической музыке предпочитаю песни. Читать люблю о летчиках, о геологах, словом, о всех, кому не сидится на месте. До сих пор люблю футбол. С удовольствием постоял бы сейчас в воротах, но разве доктор позволит? У него расписано по часам! Доктор, доктор! Спасите от журналистов! — И побежал по дорожке, озорно оглянулся.

Это было за сорок часов до старта. Знакомый инженер сказал: «Ракета готова».

Едем на стартовую площадку. Бетонная лента дороги.

Последняя остановка. Пятьсот шагов по дороге. Не верю своим глазам. Неужели она? Замедляю шаги. Не хочется скомкать эти несколько минут приближения к ракете. Наверное, с таким же волнением древние путешественники приставали к незнакомому берегу. Наверное, так же космонавты замедлят шаги, приближаясь к Луне.

Кажется, все идет хорошо: сверху один за другим приходят доклады готовности. Диспетчер дает по радио команды, не очень понятные постороннему.

Под ногами ноздреватый, опаленный огнем бетон. Еще десять шагов к ракете: теперь ее можно потрогать рукою.

Да, примерно такой я ее представлял. Опускаю ремешок у шляпы, чтобы не падала, чтобы можно было, задрав голову, оглядеть ракету снизу доверху. Четкие, благородные формы. Даже нехудожник нашел бы для нее поэтическое сравнение.

На нее смотришь, как на что-то живое, имеющее душу. Она в самом деле имеет послушный, исполнительный ум: множество сложных приборов скрывает от глаза серый глянцевитый металл.

Каждый прибор, перед тем как скажут последнее слово команды, надо проверить и еще раз проверить. Если закапризничает самый маленький из приборов, старт, безусловно, задержат.

Четко звучат команды. На черной доске дежурный синоптик каждые два часа пишет мелом цифры температуры, давления, влажности воздуха, скорости ветра.

А вот идет самый интересный человек на этой площадке. С ним встретиться я мечтал не меньше, чем с самой ракетой. Это в его голове зародились прекрасные контуры этой серебристой ракеты. Он является ее главным творцом.

Его так и зовут: Главный. Главный конструктор. Это он населил ее послушными приборами, определил в ней место для человека. Его слово — самое авторитетное на площадке. Его слушают не только потому, что лучше его никто не знает нрава этой устремленной в небо громады.

Его слушают потому, что голос его человечен и мягок. Он очень просто одет — белый пиджак, рубашка с молнией, полинявшая на ветру соломенная шляпа. Вот он потрогал пальцем висок, слушает команды по радио.

Солнце. Он надевает очки с серебристыми стеклами. Он пожимает нам руки.

— Все идет хорошо. Скоро и журналиста возьмем. Хотите? …Нет, я без шуток. Тренировки показывают — всякий здоровый человек может летать…

В стеклах его очков я вижу отражение ракеты. Он повернулся — в стеклах появилась крупно голова инженера. Он докладывает: «Система готова». В стеклах отражаются железные фермы, отражаются лица монтажников, дальний степной горизонт. Кажется, еще поворот — и появятся в стеклах заводы, увидишь людей над станками и чертежами. Увидишь, как плавится сталь, увидишь отца своего в картузе, увидишь руки в машинном масле, лица в угольной пыли, увидишь ученых, увидишь стрелки кремлевских часов. Люди! Это ваши руки подняли над этой степью стальную струну, готовую зазвенеть, готовую взбудоражить Землю новой победой разума и труда…

Стоит ракета. Просто трудно поверить, что отец вон того механика носил российские лапти, и не так уж давно ездили мы на телеге в одну лошадиную силу…

Скоро старт. С последней командой проснется в ракете мощь — непостижимая уму. И земля уже не удержит в объятиях могучее творение человека.

Космонавт по традиции приехал на стартовую площадку в день перед стартом. Около готовой к пуску ракеты космонавта встречают конструкторы, инженеры, рабочие, члены Государственной комиссии, друзья-космонавты.

Люди стоят правильным четырехугольником у подножия ракеты. Двое стоят в середине. Два космонавта в одинаковой форме, одинакового роста, одинаково готовые к старту — Валерий Быковский и его дублер. Тридцать торжественных минут у подножия ракеты. Сердечные слова, стихи, цветы: «Мы все сделали для тебя. Страна все сделала, чтобы твой старт, чтобы полет твой прошел успешно. Обнимаем тебя. Счастливой посадки». «Спасибо, друзья. Я здоров. Задание знаю отлично. Клянусь вам, друзья: буду достойным вашего труда, вашего доверия, — Валерий говорит негромко. Он стоит на один шаг впереди дублера. Таким маленьким кажется человек рядом с утесом-ракетой.

Как велик человек, готовый подняться на этом утесе под звезды! Всем понятно — предстоящий полет не прогулка. Быковский знает всю меру трудностей предстоящей работы. Он готов все испытать. Он сын великой нации, он комсомолец.

Гимн. Люди стоят без шапок. Космонавт стоит, приложив к козырьку руку. Как красив человек в такие минуты! Как хочется, чтобы все видели его сейчас: и мать, и Валя с сынишкой…

Гимн. Оркестр небольшой, но как торжественно он звучит.

К ногам космонавта падают лепестки от цветов.

Валерий обходит людей с поднятыми вверх руками. Он каждого готов бы обнять, и каждый готов заключить в объятия человека, который завтра покинет Землю. Готовая к старту, стоит ракета.

Вечером космонавт приехал в белый домик недалеко от старта. Он проведет тут последнюю ночь. Он присел с журналистами у калитки на траву. Он, конечно, взволнован. Он снял фуражку, теребит веточку с голубыми цветами.

Двадцать минут разговора. Последние вопросы.

— Мы будем слушать тебя на космодроме. Мы будем держать связь с Москвой. Что передать твоим близким и родственникам?

— Передайте: беспокоиться не надо.

— Ваше самое большое желание перед стартом?

— Сделать все, как задумано. Выполнить все на отлично и вернуться на Землю. Вот так же сидеть потом на траве и говорить, шутить и смеяться…

— Почти двадцать миллионов девушек и ребят — комсомольцев будут с восхищением следить за полетом комсомольца Быковского.

Не хотел бы ты через «Комсомольскую правду» сказать несколько слов своим друзьям по союзу.

— Хорошо.

Валерий просит перо и блокнот. Через несколько минут он выходит из домика.

— Вот мой привет друзьям-комсомольцам.

Ночь. Темные тополя, похожие на ракеты, стерегут тишину около домика. Мы звоним врачам:

— Спит?

— Спит.

Медовый запах идет от цветов. Летают белые бабочки у фонарей. Дрожат над степью крупные спелые звезды. Земля еще не знает человека, спящего в домике под тополями. Завтра имя его облетит землю. Завтра старт.

Это был солнечный тихий день. Валерия разбудил дублер, проснувшийся ранее. Как и в обычно утро, зарядка, завтрак.

Валерий Быковский ел телятину, апельсины, мандаринные дольки, пил кофе из подогретой тубы…

Одевание в дорогу.

Большая комната. Два стула посредине. Заходят космонавты. Они в легких белых халатах, около висков наклеены квадраты электрических датчиков. В карман на бедре Валерий кладет красную книжку — удостоверение космонавта.

Пока идет одевание, Валерий, как всегда, шутит, подмигивает журналистам:

— Бумаги хватит?

Поверх костюма надевается скафандр. Трое инженеров в белых рубашках помогают космонавту одеться. Скафандр космонавта — это сложное изделие портных, инженеров, ученых. Рядом со мной сидит Герман Титов.

— Обувь, одежда, шлем — все подогнано для каждого космонавта по меркам, так сказать, индпошив, — улыбается Герман. Надевается шлем. На нем красные буквы: СССР. Надевается шелковый оранжевый комбинезон сверху скафандра. На рукавах комбинезона укреплены зеркальце, часы «Антарктида» с московским временем и суточным циферблатом. Все!

Рыцарь готов в дорогу. К нему подходит приехавший со стартовой площадки Главный конструктор. Крепко жмет руку. Главный говорит, что будет сам держать связь, и напоминает, какие данные надо сообщить с борта в первую очередь.

Последняя проба — примерка одежды в специальном кресле. Космонавт сидит полулежа.

Специалисты проверяют все оборудование скафандра. Точно такое же кресло ожидает космонавта в кабине корабля…

С поднятыми вверх руками два космонавта несколько неуклюже поднимаются в синий автобус, садятся в кресла напротив друг друга.

Рядом с Быковским садится Андриян Николаев. Он прильнул к другу, говорит что-то очень проникновенное. Потом песня: «Давай, космонавт, потихонечку трогай…» Поют все, кто едет. Громко поет Валерий.

Прощание. Космонавт и дублер прильнули друг к другу, подняли стекла у шлемов, целуются. Этот поцелуй в гермошлемах и трогателен, и забавен. Все космонавты по очереди обнимают Валерия.

Автобус остановился у подножия ракеты.

Торжественная тишина. Две минуты доклада:

— Товарищ председатель Государственной комиссии, космонавт Быковский к полету готов!

Медленно по косой горке уплывает кабина лифта. На самом верху космонавт на минуту выходит на площадку. Яркий костюм факелом светится на синем небе. Прощально поднятые вверх руки. И вот уже нет никого на площадке…

…Смотровая площадка. Я представлял себе это место совсем иначе. Я думал, что буду видеть ракету в узкую щель из бункера, из подземелья. А тут над головою легкий навес. Под легкою крышей свили гнездо воробьи. На столе стоят графины с холодным квасом, у барьера — стереотрубы, рядами лежат бинокли. Сюда съедутся все, кому надо увидеть, как стартует ракета.

Голос:

— Объявляется пятнадцатиминутная готовность. Закройте гермошлем. Наденьте перчатки!

На площадке хорошо слышно, что происходит возле ракеты. Слышен голос Гагарина. Он держит связь с кораблем.

— Я «Ястреб». Ты меня слышишь?.. «Ястреб», хочешь музыку?

— Включай, Юра, — отвечает Быковский.

— «Ястреб», у тебя проведено измерение физиологических функций. Все показания хорошие. Так держать!

Ракета освободилась от железных опор. Ее отделяет от нас неширокая полоса степи. Желтый песок, синее небо и серебристая четкая линия между желтым и голубым. Хорошо видно высокое, стройное, серебристое тело. На острой вершине сверкает солнечный зайчик.

Ракета выглядит маяком, погруженным на дно голубого светлого моря. Вот-вот могучая сила начнет поднимать маяк со дна на поверхность.

К нашей площадке торопливо пылит машина. Кто-то последним лезет на нашу площадку.

Минуты огромного напряжения. Не отрываем глаз от ракеты. Полная тишина. Слышно, как стрекочет кузнечик, чирикают птенцы воробьев под навесом, слышу, как стучит сердце, как бежит на часах секундная стрелка. А как он там, на верхушке ракеты? Судя по бодрому голосу, у него все в порядке. Он не волнуется.

— «Ястреб», будьте готовы!

«Минута готовности». Ее делят на части удары сердца. Секунда. Секунда. Секунда. Сейчас палец в бункере под землей приблизится к кнопке. Сейчас, сейчас. Старт!

Легкий нарастающий гул. Ураган пыли и дыма. Ракета видна еще четче, чем раньше. Гром, и пламя плывет кверху. Сантиметр, еще сантиметр. Плывет ракета, тянется вверх. Гром.

Дрожит крыша. Дрожит на столе ложечка в чайном стакане. Кажется, небо расколет могучий гром. Пламя. Огненные нити связывают ракету с землей. Оборвало. Нестерпимо яркое пламя.

Больно глазам. Два солнца на небе. Каждодневное Солнце, и это, с ярким хвостом, зажженное человеком. Быстрее, быстрее! Ракета уже в самом зените. Глядеть надо прямо над головой.

Ракета на глазах превращается в полосу серебра не больше этой автоматической ручки. Но хорошо еще видно слепящее солнце. Локатор, глядевший на горизонт, сейчас задрал кверху антенну, ловит ракету. Вижу в бинокль только крохотную белую серебристую стрелку и огонек. Все растаяло, тает и белый туманный след от ракеты.

Голос из синевы:

— Растут перегрузки… Все отлично, отлично вижу Землю! Вижу красавицу Землю!

Это говорит Быковский Валерий, гражданин Советского Союза, комсомолец. Он видит Землю…

Счастливой работы, дорогой Человек.

_{Космодром «Байконур», 14–15 июня 1963 г.}

Космодром — космос

Это репортаж с космодрома, с главного командного пункта управления полетом.

Космодром днем и ночью несет вахту. В небо нацелены антенны, работают радиостанции, трудятся сотни приборов. Днем и ночью несут службу ученые, радисты, космонавты. Земля слышит каждый шаг, каждый вздох своего дорогого человека. Сейчас я откладываю блокнот. Включили телевизор. Из космоса идет передача на главный пункт управления полетом. Я вижу лицо космонавта. Он бодр, он улыбается: «Все в порядке! Все в порядке!» С космонавтом говорит член Государственной комиссии. Уточняются детали полета.

«Все идет по программе, по полной программе. Много работал. Отдыхал. Хорошо спал». Это говорит человек из космоса. Это говорит парень с веселым, бодрым лицом. Уже не первый раз появляется на этом экране дорогое лицо. В двенадцать ночи он говорил с космодромом. У аппаратов связи дежурил его друг, еще не бывавший в космосе космонавт. Вот как записали магнитофоны, стоящие в комнате, этот разговор.

— Я вижу тебя, Валерка. Мы видим тебя. Ты слышишь нас? Улыбнись, если слышишь… Ты молодец, Валерка. Мы готовим тебе цветы.

Голос из космоса:

— А заслужил?

— Ты еще спрашиваешь…

В эти минуты корабль летел в направлении Индии. Наглядно определить положение корабля над Землей помогает удивительный прибор. Он стоит рядом со мной — серебристый ящик, в два раза меньший обычного телевизора. Я могу с разрешения конструктора этого прибора даже щелкнуть рычажком индикатора. Конструктор говорит: это сложное сочетание электроники и механики. Специальный индикатор — две окружности с перекрестием — показывает, над какой точкой Земли находится космонавт. Точно такой же прибор находится на борту корабля. Космонавт, взглянув на него, видит сейчас: пролетаю восточнее Мадагаскара. Если бы сейчас космонавт захотел приземлиться, он смог бы точно узнать место посадки.

Поворот ручки, резкий поворот глобуса. Перекрестье стоит над районом Дальнего Востока.

Умный прибор показывает долготу и широту нахождения корабля. Маленькое окошко, как у счетчика километров «Москвича», показывает четкие цифры. Только на Земле километры, а тут витки. Сейчас я вижу в окошке цифру семнадцать.

Только что подошел Андриян Николаев:

— Великолепный прибор. Я им пользовался.

На него глянешь — берег моря, вниз глянешь — берег моря.

Конструктор добавляет к этим словам:

— Будет развиваться космонавтика, будут новые ракеты, будут новые корабли. Но этот прибор, вероятно, останется на борту. Мне кажет с я, он никогда не состарится, как не состарился компас для путешественников.

Снова на секунду оставляю блокнот. Космонавты с Земли дают сигналы сверки времени.

Сейчас, в эту секунду, он посмотрел там, над Землей, на часы. Его голос: «Все в порядке!»

Крутятся катушки магнитофонов, мерцают лампочки, ритмично щелкает механизм мудрого глобуса. Люди в белых рубашках, с наушниками, микрофонами стоят у больших карт, испещренных стрелками и кругами. На столах растет стопка листов информации с борта «Востока-5».

Из этого зала весь поток информации передается в другой, столь же просторный зал.

Тут тоже карты, диаграммы и схемы, в которых постороннему едва разобраться. Тут анализируются все данные, поступившие с корабля. Итог подводится после каждого витка.

Самые первые данные поступают врачу — здоровье космонавта прежде всего. Цифры, цифры — температура, давление, пульс, влажность в кабине, количество кислорода, уровень радиации. Общий итог: все в порядке. Полет можно продолжать.

Валерий Быковский.

Математиков интересуют изменения в орбите, конструктора волнует работа всех систем корабля. Молодой физик интересуется уровнем радиации. Тут учитываются, составляются показания десятков приборов. Малейшее отклонение от заданных норм — Земля будет принимать нужные меры. Но все идет хорошо.

После каждого из витков ученые, конструкторы, инженеры, врачи, космонавты собираются на летучку. Заключительные строки этого репортажа я пишу на одной из этих летучек. За столом видный советский ученый, член Государственной комиссии. Четкие, короткие сообщения. Обращается внимание на цифру температуры в кабине ниже обычной. Новое сообщение: «Все в порядке». Все в порядке на корабле.

В комнату заходит Главный конструктор. Он доволен. Все в порядке. Его вызывает Москва.

Он говорит с кем-то о новостях, о предстоящем Пленуме ЦК партии, говорит о строительстве, о каком-то из молодых работников:

— Нет, я считаю, ему полезно будет поработать на этом участке. Нет-нет, я твердо против…

Главный извиняется и уходит в комнату связи. Сейчас он будет говорить с космонавтом.

…Космодром на вахте.

Главный пункт управления днем и ночью следит за полетом «Востока-5».

С корабля поступает новая информация. Вот сейчас я держу в руках новую фотографию, полученную с борта корабля по телевидению. На фотографии — Валерий Быковский. Он улыбается. Он чувствует себя отлично.

_{Фото автора. Космодром.}

_{15–16 июня 1963 г.}

Перед стартом

Полдень… Пришли свежие газеты, журналы, письма… — А что нового у нас в комсомоле?

Скамейка спряталась в зарослях тополей, акаций и высоких пахучих цветов. Тут тихо. Жужжат пчелы, летают бабочки, прямо у самых ног на припеке греется ящерица. Сюда приходят, когда надо побыть одному. У Быковского бывали такие минуты…

«На этой фотографии — моя жена и сын».

_{Фото автора. 16 июня 1963 г.}

Твоя дочь, Россия!

Мужество — привилегия не только мужчин.

Сегодня у приемников люди вспоминают имена женщин, прославивших Землю. Славу о них хранят легенды и бронза. Сегодня Земля узнала еще одно имя славной своей дочери. Это имя навечно войдет в календарь человеческой памяти.

Валя Терешкова. Двадцать шесть лет. Дочь тракториста. Родилась в деревне, росла в Ярославле. Училась в школе и техникуме. Работала на комбинате прядильщиков и ткачей. Последняя работа — секретарь комсомольского комитета. Парашютистка. Член партии коммунистов.

* * *

12 апреля 1961 года. Старт Гагарина. Что думала, что делала в этот день Валя?

Огромный комбинат. Название «Красный Перекоп». Трубы. Яруса окон. К петровской мануфактуре уходят корни этого огромного предприятия. Сейчас на главном фасаде комбината ткачей и прядильщиков — орден Ленина. Люди на комбинате, как в песне: «незамужние ткачихи составляют большинство».

В управлении производством, на втором этаже, в большой комнате у парторга стоит приемник. Очень старый. Приемник наверняка помнит челюскинцев и Чкалова. Этот приемник сказал в сорок первом: война. Этот приемник закончил войну Берлином. Давно бы пора заменить потемневший, охрипший ящик. Но есть вещи, к которым привыкаешь, как к людям.

Дело в том, что хозяина приемника Валентину Федоровну Усову ткачихи больше двадцати лет выбирают своим секретарем, сначала комсомольским, потом партийным. В ее комнату в дни больших новостей ткачихи приходят узнать, что и как. Много хороших вестей сказал старый приемник. 12 апреля приемник говорил о Гагарине. Взбудораженные ткачихи забегали по очереди:

— Ну как он?

У приемника сидели две Вали. Старшая Валентина Федоровна и младшая — секретарь комсомольцев. Младшая крутила ручку:

— Девчонки, пошел на посадку… Девчонки, давайте все будем думать о нем — ему легче будет. Посадка — самое трудное…

Девчонки слушали каждый вздох, каждый шорох старого ящика. А потом девчонки плясами от радости. Валя опять крутила ручку:

— Он говорит… Его голос. Его голос, девчонки. Какой человек!

Тут же сообща ткачихи сочинили хорошую телеграмму: «Москва, Гагарину». Весь день не выключали приемника. Кто он? Откуда?

В тот день секретарь комсомольского комитета Валя Терешкова не знала: через два года подруги будут бегать из цеха к тому же приемнику. Мир будет сидеть у старых и новых приемников. Миллионы людей будут с нетерпением спрашивать: кто она? Откуда?

* * *

Ее родина — деревня Масленниково в ста километрах от Ярославля. В этой деревне отец Вали, Владимир Аксенович Терешков, работал трактористом в колхозе. Отец не вернулся с войны, Валя знает его по рассказам матери и фотографиям.

Валя не помнит времени, когда ее мать с узлами и тремя ребятишками ехала в город.

С грудным сыном и двумя дочерьми Елена Федоровна Терешкова поселилась в маленькой бревенчатой комнате с низким потолком и единственным окном. В окно сын и две дочери видели грядку зеленого лука, борозды картошки и чудом уцелевшую вишню… «Дети росли на картошке. В особенно лихие годы… Не знаю, как и выросли. Откуда здоровье взялось», — это говорит мать.

«Мать для нас сделала все и даже больше, что может сделать самая любящая мать. Всю жизнь, все самое дорогое ей отдавать, и все равно перед нею будешь в долгу», — это говорит о матери дочь Валентина.

Здоровыми, крепкими, хорошими людьми выросли дети Елены Федоровны. Старшая, Люда — ткачиха. Сын Владимир — шофер. Средняя дочь — космонавт. Средняя дочь росла сорванцом. «Водилась с мальчишками. Брата обидят — обидчику нос расквасит. Одежда огнем горела. Портфеля на зиму не хватало. Летом наперед всех мальчишек с железного моста в реку сигала. За проделки ее меня в школу тягали, — рассказывает мать. — Училась хорошо. Особенно ладилась математика»…

Валя легко решала задачи и свои, и старшей сестры, и даже девчонок из техникума. Семь лет ходила Валя в дневную школу. К осени мать, как всегда, купила книжки, новый портфель. Но дочь твердо сказала:

— Мама, я должна пойти на работу. Надо тебя сменить.

На работе в прядильные и ткацкие цехи стали ходить втроем: мать и две дочери.

* * *

Но учебники не лежали без толку. Одной только работой мечтательная, непоседливая девчонка жить не могла.

Вечерняя школа. День работы, а потом книжки. У подруг глаза слипаются от усталости, а ей и этого мало. Лыжи. Кружок домбристов. Связки книг из заводской библиотеки. Работа по дому: пол в маленькой комнате начищен до блеска, на окне всегда чистая занавеска, прополота картошка, посолены огурцы, сшиты для племянника распашонки. И все с шутками, с песнями.

«Есть такие люди. Работать начнут — у всех руки чешутся взяться за дело, за стол сядут — у всех аппетит появляется. Валя у нас такая». Это слова Людмилы, сестры Вали.

Каждый удар сердца ловят чуткие приборы.

В. Терешкова и Ю. Гагарин на занятиях.

После школы Валя пошла в заочный техникум. Опять — днем работа, вечером книжки. Лыжи, лесные костры, волжские плесы. Появилась и еще одна страсть. Эта страсть пугала и мать, и сестру, а Валя смеялась:

— Это ж совсем не страшно!

Началось с того, что Валя стала подниматься утрами раньше обычного. Тихо, чтобы не проснулись мать и сестра, выйдет к калитке и смотрит. А там, за крайней улицей, каждое утро пролетал самолет. Если пристально поглядеть, увидишь, как самолет высыпает на землю темные гвоздики. Гвоздики падают и один за другие превращаются в легкие одуванчики.

Медленно, чуть наискосок, одуванчики проплывают над лугом. Так было в каждое тихое утро. Когда шли на работу, Валя говорила матери и сестре:

— Вот люди, да!

В какое-то утро она не выдержала. Едва только самолет появился — побежала. Побежала по грядкам картошки, перемахнула, как мальчишка, через забор и прямиком к лугу.

Потом, спустя два месяца, явилась домой в синяках и с вывихнутой ногой. Мать расплакалась, а она бросилась целовать:

— Мама, ну что ты, многие так начинают… Мама, это же счастье: из самолета шагаешь в небо. Плывешь и петь хочется…

И мать поверила в это непонятное для матери счастье. Дочь уходила задолго до рассвета.

Мать поднималась следом за ней. Мать у калитки ждала самолета. С тревогой и смутной радостью мать наблюдала, как на восходе солнца по небу плывут белые купола.

Дочь добровольно выбрала трудную жизнь: рано утром прыжки, днем работа, вечером техникум.

* * *

Есть такая работа: сколько ни делай — все мало, и сделанного часто не видно, и похвалу не часто услышишь. Поднимаешься с солнцем, ложишься, когда все окна потушили огни. В суматохе не всегда пообедаешь вовремя. И каждый день отдаешь людям частицу своего сердца.

Эта работа не удается, если нет большого и горячего сердца. Две тысячи ткачих выбрали Валю Терешкову на такую работу.

В 1960 году Валя окончила техникум и перешла в ремонтно-механический цех «по-настоящему изучить оборудование». Это было продолжением учебы, но времени теперь было больше, и Валя не расставалась с парашютом. Ранец с парашютом она принесла в комсомольскую комнату. Это не была парадная комната, с плакатами и диаграммами достижений. Тут после воскресников, случалось, стояли лопаты и метлы, на столах лежали рулоны бумаги для стенных газет, в шкафу костюмы для маскарада, подарки шефам. Парашют, конечно, всем знакомая штука, но больше по кино, по картинкам. А тут можно растянуть по комнате пучок тонких веревок, потрогать рукою холодное белое полотно. Много нашлось любопытных ткачих. Так родилась парашютная секция. Валя Терешкова стала руководителем секции. Но скоро вокруг Вали стали собираться не только по делам парашютным. У кого-то из вечерней школы не получилась задача,

Валя сидит, решает вместе с девчонкой. Кого-то обидели в цехе, Валя идет в завком. Валю отводят в сторону: «Валя посоветуй…» — и доверяют случай, какой доверишь не всякому.

Тут как раз приспели выборы нового секретаря комсомола. Должность нелегкая. Были на комбинате люди с опытом комсомольской работы, но ткачихи захотели выбрать «Валю-парашютистку».

Позвали Валю в партком:

— Тебя называют. Ты как?

— Но я же не справлюсь. Протоколы, собрания…

— Думаешь, люди выбирают тебя писать протоколы… Легкого не жди, не такая работа… У тебя должно получиться.

— Хорошо. Дайте подумать.

Утром она сказала:

— Если выберут, я согласна.

— Ее выбрали и не ошиблись, — так рассказывает старая коммунистка Валентина Федоровна Усова.

Полтора года работала Валя комсомольским секретарем. Две тысячи комсомольцев. Собрания, протоколы, воскресники, походы, персональные дела, боевые листки, шефский концерт, семинары, рейды на производство, первомайская демонстрация… Кто смог бы перечислить дела, которые принято называть комсомольской работой. Их не все запланируешь. Их не ждешь, они приходят сами. Заходит девчонка, вытирает платочком слезы. Ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры у девчонки, ни жилья, ни работы.

— Хорошо, Вера, недельку поживешь у меня… — Ведет секретарь девчонку к себе домой. А дом все тот же — одно окошко. Спят рядом. Девчонку наконец берут и на работу, и в общежитие. А у секретаря новые хлопоты. У кого-то в семье нелады, кому-то квартира нужна.

А тут вызывают в горком, «снимают стружку» за какую-то недоделку, за какой-то не вовремя сданный отчет. Случалось, и плакала, и ругалась до хрипоты. Ткачихи горячо полюбили веселую, готовую всегда подраться за правду «Валю-парашютистку».

В марте 1962 года Валя подала заявление в партию коммунистов. За нее поручилась комсомольская организация и трое особенно хорошо знавших ее людей. Валентина Федоровна Усова написала: «Трудолюбивая. Жизнерадостная. Смелая. Преданная Родине. Любит людей».

* * *

Несколько слов о большой страсти, которая привела ярославскую девушку в городок под Москвой, где готовятся космонавты.

Первый прыжок был зимой. Она приземлилась. Подбежали подруги.

— «Да» или «нет»?

С парашютом так: после первого раза или человек скажет «нет», или станет для него божеством парашют.

— Да, да, да, да! — кричала Валя. — Буду прыгать миллион раз. — Ее подбрасывали вверх на руках.

Целый день лицо ее светилось счастьем. И так было при каждом прыжке.

В Ярославле она прыгнула около сотни раз.

Прыгала и утром, и ночью, и в траву, где росли одуванчики, и в Волгу на большом празднике.

«Отними парашют, жизнь покажется пресной». Она, как альпинист, узнала чувство победной радости — шаг за шагом к вершине, шаг за шагом к познанию своей внутренней силы, выдержки. Она узнала чувство острого ощущения жизни. Это чувство не всем знакомо, не всем понятно.

* * *

Валя любила эту забавную песню, рожденную на аэродроме в часы ожиданий прыжков.

Летают чибисы и жаворонки. Солнце одним только глазом выглянуло из-за леса. Подруги Валя Терешкова и Таня Морозычева обрывают лепестки у цветов, провожают глазами непривычные для утра облака.

— Вон те два облака на что похожи?

— Целуются два кита.

— А я думаю, крылья, как у богов на картинке…

Валя мечтала поступить в авиационный институт. В потрепанной сумке рядом с бутербродами, с пригоршней пластмассовых медиаторов для домбры она всегда носила учебники. Чаще всего раскрывала книжку, читала подругам стихи по-французски.

Говорили о космонавтах. Полетят ли женщины? Решали: когда-нибудь полетят, но все-таки это, наверное, мужская работа.

Однажды в аэроклуб приехал полковник. Листая бумаги, наводил справки. Долго говорил с Валей. О чем говорил, никто не знает. Узнали: Валя уезжает в Москву. Подружки пришли проводить. Кто-то спросил:

— Надолго? Далеко?

— Вале поручается важная работа, — предупредительно и кратко ответил полковник.

Валино лицо осветилось счастьем.

* * *

Письма в Ярославль из Москвы. Матери, подругам на фабрику, подругам-парашютистам.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Космический центр. Желающих готовиться в космонавты было много. Отобрали самых достойных. Стали готовиться. Девушки прошли до старта всю трудную лестницу подготовки, какую прошли космонавты-мужчины. Девушкам было, пожалуй, труднее.

Тренировки, тренировки. Свободное время — спорту и музыке. Уезжая на воскресенье в Москву, она непременно бывала в Большом театре, в Большом зале Консерватории. Ее друзьями стали Чайковский, Бетховен, Эмиль Гилельс, Ван Клиберн. Конечно, встречи с друзьями не всегда получались — тренировки, учеба и не так уж близко от Звездного городка до Москвы. Поэтому друзей-музыкантов пришлось поселить в маленькой комнате гостинцы космического городка. На этажерке, возле кровати, как книги в шкафу, стояли пластинки: песни и танцы и, конечно, Чайковский, Бетховен. По вечерам из окошка в лесную чащу плыли волшебные звуки. Сквозь тонкую занавеску с улицы можно было увидеть человеческий профиль: девичьи волосы, щека подперта рукою. Друзья-музыканты помогали жить, думать, помогали идти впереди.

И вот старт.

_{17 июня 1963 г.}

«Я — «Чайка»!»

Это репортаж с космодрома. Несколько минут назад Валя была еще на Земле. Утром мы подносили Вале цветы и слышали, как она говорит, как улыбается. А потом гром старта. Я расскажу, как начинался день старта на космодроме, расскажу о «Чайке».

Какой нежности нужно найти слова, чтобы о ней рассказать!

…Строй мужчин у ракеты. Мужские шаги по бетону. Мужчины-ракетчики в обветренных загорелых руках несут ей цветы. Обычное дело — мужчина подносит цветы. Но можно поручиться — никогда еще на Земле мужчины не подносили цветы женщине с такой нежностью. И уважением. Две девушки — одна в красноватом платье, другая в платье небесного цвета. Это Валя Терешкова.

— Валя, мы передаем тебе ракету. В ней все проверено, отлажено, все готово к полету.

Девушка и ракета. Вот они стоят рядом: девушка и ракета. Девушка в белых туфлях и в строгом голубом платье. Если бы я увидел ее не здесь, в пустынной степи на бетонных стартовых плитах, я бы подумал: девушка идет на свидание. Красивая, стройная. Ветер чуть шевелит русые волосы… Девушка принимает ракету. А вот они стоят рядом. Ромашка и огромной высоты тополь. А вот почему так взволнован ракетчик-мужчина передающий цветы, вот почему взволнованы председатель Государственной комиссии и ученые.

Еще не остыла степь от жара первой ракеты. Еще не улеглось волнение первого старта.

На первом старте я стоял с нею у смотрового барьера. Она была в простом синем платье с цветочками. Она глядела в бинокль туда, где стояла ракета Быковского. На ее плечи легла двойная перегрузка ожидания. Она, как свою, пережила отпущенную Валерию долю волнений. Она, не открываясь, глядела на извержение молний из ракеты. Казалось, от грома, а не от ветра колышутся ее волосы. Старт был прекрасен. Спустя секунду после того, как она опустила бинокль, я дотронулся до руки:

— Валя, два слов об этом… Прости…

— Нет слов подходящих. Потом…

Днем я встретил ее на пункте связи. Она сидела у большого телеэкрана. На экране лицо человека, которого только что проводили в космос. Она взяла микрофон:

— «Ястреб», «Ястреб». Ты узнаешь голос?.. Привет тебе, горячий привет!

Лицо на экране улыбнулось:

— Жду.

И вот она сама — уже хозяйка ракеты. Красный пожар заката. Засветилось окошко в домике под тополями. Мы, журналисты, ждем у дома, не выйдет ли Валя. До этого в ночь перед стартом в домик всегда приезжали космонавты-мужчины. Отсюда утром они шли надевать доспехи. Сейчас хозяйка в домике — девушка. Появляется Главный конструктор, делает знак рукой:

— Ребята, спать. Ее нельзя беспокоить…

У калитки седоволосая женщина — Мария Петровна. Она стелила постель Гагарину, Титову, Николаеву, Поповичу. Старая женщина смотрит на дорожку вдоль тополей. Там в белой рубашке проходит Главный конструктор. Женщина шепчет нам:

— Вот и Юрочка, когда улетал, он все ходил, ходил… Почти до утра… Подойдет, спросит: «Спит?» — и опять ходит.

— Мария Петровна, понравилась вам Валя?

— Я всех их, как детей, провожала… К Вале особое чувство. Каждой матери пожелаю такую…

В ожидании старта на космодроме мы, журналисты, жили в одной гостинице с космонавтами. Вместе играли в волейбол. Вместе ходили на рыбалку. Мы видели, как Валя выходила делать зарядку, видели, как внимательно изучает она журнал корабля, видели: слушает музыку, смотрит кино, видели, как вместе с Гагариным она укладывала пакеты с едой — багаж Быковского. Мы видели, как с помощью парикмахера Валя приводила в порядок прическу.

Все на космодроме полюбили девушку в синем платье.

Что говорить, космонавт есть космонавт. Лишний раз стесняешься подойти. К Вале всегда подходишь смело. Твои глаза встречаются с голубыми глазами. Голубые глаза улыбаются.

Лицо простое, открытое — такому человеку при первой встрече расскажешь все. Эти глаза взяли от матери доброту, этим глазам прибавила доброты жизнь среди рабочих людей, нелегкая работа комсомольского вожака. Валя Терешкова очень веселая. Она сама горазда на шутки и шутку слушает с удовольствием, понимает.

В дни перед стартом Валя много работала. Знакомилась с документами корабля, еще и еще раз изучала программу полета. Каждый день — физкультура, поездки на площадку, где готовились корабли. На отдыхе она готовила уху на костре. Перед тем, как костер разложили, она умоляла рыбаков отпустить трепетавшего на жарком песке сазана…

Валя много читала. Вчера на стартовой площадке я видел книгу. Она читала Стефана Цвейга. Ее любимый писатель? Она назвала Льва Толстого, Макаренко, Шолохова: «Пишут правдиво». Ее любимая песня? Мы часто слышали песню «Я люблю тебя, жизнь». Это не увлечение песней. Просто это ее песня. Эта песня хорошо определяет сущность ее характера, она действительно любит жизнь. Работала ткачихой, парашют. Комсомольская работа. Учеба. Музыка. Для нее все это было сплошной музыкой жизни.

Она добровольно нагружала себя работой и всякую работу доводила до конца. Трудную дорогу в космос, на которой отсеялись многие кандидаты, она прошла не хуже мужчин. Но и ничто женское ей не чуждо. Ее любимые духи — «Красная Москва». Ее любимые цветы — полевые ромашки и белые гладиолусы…

Земля предоставила ясный, погожий день. Над космодромом с востока на запад тянулись прозрачные, похожие на сказочных птиц облака. Нам сообщают: «В восемь она проснулась, делала зарядку. Сейчас надевает скафандр».

И вот мы уже видим не просто девушку, а девушку-космонавта. Синий теплый костюм. На груди эмблема: на синем поле — лучи солнца и вышитый шелком силуэт голубя. Внизу красные четкие буквы: СССР. Надевается шлем.

Укрепляются датчики.

На старте в это время ракетчики и ученые ведут последнюю проверку корабля и ракетоносителя. Голоса с разных участков площадки:

— Система готова… Готова…

Точно по расписанию в сорока шагах от ракеты останавливается синий автобус. Десятки глаз смотрят на дверь.

— Выходит…

Аплодисменты. Аплодируют люди внизу, аплодируют, оторвавшись на минуту от дела, с верхних площадок. У всех космонавтов на пути к кораблю, кажется, одна и та же походка.

В оранжевых костюмах они кажутся совсем одинаковыми. Но вот лицо. Улыбка девушки. Сегодня мир узнает эту улыбку. Мы видим первыми эту улыбку в овале скафандра.

Четверть минуты делового доклада:

— Космонавт Терешкова к полету готова!

Прощальные поцелуи. Люди, которые к Вале подходят, годятся ей в отцы и даже в деды. А вот поцелуи ровесников — Гагарина, Титова, Николаева.

Шаги вверх по ступенькам. Кабина лифта.

Точно так же позавчера было. Точно так же стоял Валерий. Одна рука жмет другую над головой. Ветер уносит в степь прощальное слово. Щелчок двери лифта. Точно такой же щелчок, как в наших домах. Вместе с Валей к вершине ракеты поднимается один из конструкторов корабля.

Он помогает Вале занять место в кабине, дает последние советы. Все. Люк закрывается. Теперь человеческий голос Валя услышит только по радио. Земля говорит голосом космонавта Гагарина:

— «Чайка», как самочувствие? Начинаем проверку аппаратуры, включите глобус…

— Я «Чайка»! Я «Чайка»! Включаю аппаратуру…

Из другого репродуктора голос: «Покинуть площадку». Уезжаем на пункт наблюдения за стартом.

Я стою на том же месте, где стоял перед стартом позавчера. На барьере, окрашенном масляной краской, — глубокая черточка. Ее ногтем позавчера оставила Валя, в минуту, когда услышала: «Старт». Сейчас ее голос из корабля.

— Я «Чайка»! У меня все в порядке. Аппаратура в порядке. Давление, влажность, температура в кабине — все хорошо.

Голос Главного конструктора:

— Мы тебе, Валя завидуем. У нас жара тридцать пять градусов.

По небу над космодромом высоко проплывают тонкие паутинные облака. По желтой степи мимо ракеты ветер гонит тонкую пыль. И вот ракета стоит, открытая всем ветрам. Наверное, шуршат по ракете песчинки. Как бы хотелось потрогать сейчас ракету рукой, ласково пожелать счастливой дороги. Кое-кому из романтиков это, видимо, удается. Гагарин сообщает на борт корабля: «Чайка»! «Чайка»! На ракете появились надписи мелом: «Счастливой дороги, Валя!», «Валя, мы все сразу целуем тебя. Ракетчики». «Ты молодец, «Чайка»!»

Объявляется 15-минутная готовность…

— Я «Чайка»! Закрыла иллюминатор скафандра, надела перчатки.

Пятнадцать минут до старта. Сколько поэтов воспели эти пятнадцать минут. Во многом поэты не ошибались. Пятнадцать минут готовности к старту очень волнуют.

— Я «Чайка»! Я «Чайка»! К старту готова!

Тают пятнадцать минут. Не отрывая глаз от часов, звоню на главный пункт управления полетом:

— Интересно узнать, а где в эти пятнадцать минут Валерий?

Пол минуты расчетов:

— Валерий летит сейчас от экватора в направлении Индии…

Сейчас для пуска важны не только минуты, не только секунды, но и доли секунды. Знойная тишина. Кажется, над степью опрокинули синий прозрачный колпак. Ни звука под знойной крышей. Даже не крутит над степью дымных вихрей. Только слышно, как просят еды птенцы воробьев под легкой крышей. Гляжу на часы.

До чего же равнодушна секундная стрелка! Но, кажется, именно она даст сигнал, сравнявшись с цифрой четыре. Тик-тик-тик…

Старт!

Сначала короткий свет, как будто зарница сверкнула с ракеты маяком. Потом огромной высоты облако пыли и дыма, будто дремавший тысячи лет вулкан выбросил к небу темные тучи. И гул. Нарастающий гул. От него покалывают кончики пальцев и, кажется, шевелятся листы у блокнота. И пламя. Сначала круглый, светящийся шар, потом слепящие полосы. И вот уже видно — ракета в воздухе. Пошла! Пошла!

Длинные языки пламени тянет по небу ракета. Мгновение. Кажется, ракета оставила в небе полосы снега. Это белый инверсионный след. Еще две секунды. Еще секунду горит огонек. Вот он превращается в искорку, растворяется в синеве.

Аплодисменты. Хочется кричать от радости.

— Я «Чайка»! Я «Чайка»! На борту все в порядке. Чувствую перегрузки. Самочувствие отличное. Вижу горизонт! Голубая и синяя полоса. Это Земля. Это Земля.

— Поздравляю, поздравляю, поздравляю, Валюта! — это голос Главного конструктора. — «Чайка, «Чайка», все отлично, орбита отличная.

— Я «Чайка»! Я «Чайка»!.. — это голос бывшей ткачихи. Это голос советской девушки! Это голос коммуниста!

…Люди, запомните эту минуту на часах вашей истории. В космосе русский парень! В космосе русская девушка! В космосе двое советских людей!

_{Космодром. 16 июня 1963 г.}

Перед стартом

Ребятишки в космическом городке еще не знают, что тетя Валя полетит в космос…

В самый канун старта космонавта-пять журналисты встретили Валентину Терешкову и Валерия Быковского на дорожке парка в городке космодрома. Они тихо беседовали. Может быть, речь шла о космосе… У космонавтов было хорошее настроение, и они сдались натиску журналистов. На скамейке в парке и состоялось это интервью перед стартом.

Вечером на прогулке в «космическом» парке.

_{Фото автора. 18 июня 1963 г.}

Интервью с космосом

Космонавты Валентина Терешкова и Валерий Быковский отвечают из космоса на вопросы специального корреспондента «Комсомольской правды» Василия Пескова.

* * *

Этот разговор с космосом состоялся 17 июня в 15 часов по московскому времени с главного пункта наблюдения за полетами. По разрешению председателя Государственной комиссии наш корреспондент подошел к микрофону радиосвязи космос — Земля. Космический корабль «Восток-5» делал в это время 50-й виток. Вот запись интервью с командиром «Востока-5»:

Журналист: Валерий, Валерий, у микрофона корреспондент «Комсомольской правды». Как самочувствие?

«Ястреб»: Самочувствие отличное.

Журналист: Валерий, что видишь сейчас под кораблем?

«Ястреб»: Вижу горы! Вижу Кавказские горы. Вижу снег на вершинах. Вижу Каспийское море. Вижу Каспийское море!

Журналист: Что передать читателям?

«Ястреб»: Читателям «Комсомолки» космический привет. Космический привет!

* * *

Не успел корреспондент выпустить из рук микрофон, как был вызван другой космический корабль — «Восток-6». Он делал 19-й виток.

— Я «Чайка». Я — «Чайка». Прием.

Журналист: Говорит Журналист «Комсомольской правды». Валя, как самочувствие. Только что я слышал по радио голос вашей матери из Ярославля. Что ей передать?

«Чайка»: Очень рада вас слышать. Передайте, маме передайте: она у меня самая хорошая. Передайте маме, пусть не беспокоится обо мне. Передайте всем матерям — беспокоиться не надо. Корабль «Восток-6» сделан руками советских людей. Сделан хорошо. Это надежный корабль. Передайте маме: ее дочь не подведет советских людей. Я полностью выполню задание Родины. Передайте маме: волноваться не надо.

Всем, всем большой привет.

_{18 июня 1963 г.}

Звезды космодрома

Над космодромом почти не бывает облаков. Днем небо выцветает от нестерпимо жаркого солнца. Ночью над степью загораются южные звезды. Неподвижные звезды. И только если очень долго постоять на дорожке под тополями, замечаешь: звезда была слева от высокого тополя, теперь она — справа. Но вчера над космодромом проплыла быстрая земная звезда. О ее появлении знали заранее. Знали, с какой точностью она появится над горизонтом. Ее ждали. Люди на космодроме напряженно глядели на степное небо: не спутать бы с другою звездой. Нет, как появилась, ее сразу заметили. Возгласы: «Смотрите, смотрите, это Валя!»

По радио дежурный кричал в микрофон:

— «Чайка, «Чайка», мы тебя видим.

— Я «Чайка». Вас хорошо слышно. Вижу ваши огни. Вижу ваши огни.

Звезда в две минуты пересекла небо прямо над головою. Две минуты полета. Люди проводили ее до горизонта и долго не расходились.

Много людей выводили на небо эту нашу звезду. Люди плавили сталь, не спали над чертежами. Рабочие руки тщательно готовили каждый винтик ракеты, люди воспитывали человека, готовили его для полета. Каждый человек в нашей стране может гордиться этой нашей звездой.

В этом репортаже я расскажу о людях космодрома, которые готовили старт кораблей. Это талантливые люди. Они очень заняты на космодроме, встречи с ними были минутными. Поэтому рассказ о них, к сожалению, короткий и беглый.

Заместитель Главного конструктора

Человек приветливый. Держится дружески просто. О себе говорит не очень охотно. Охотно говорит о товарищах.

— Люди нашего коллектива — талантливые, дружные, преданные делу. Главные принципы в нашей работе: четкость, инициатива, добросовестность. Видишь что-либо не так — немедленно доложи. На площадке каждый этап подготовки запуска фиксируется в журнале. В любую минуту можно увидеть: где, что, в каком состоянии, какие меры надо принять. В нашем деле без дисциплины нельзя.

О Главном конструкторе наш собеседник сказал:

— Космонавтика многим ему обязана. Большой ум, большой организатор. Умеет найти для работы людей талантливых, энтузиастов. Он никогда не откажет в помощи человеку, но признает только людей дела. На советах он первым не предлагает решений, он слушает всех, он заставляет думать людей. Уважение к нему безгранично, он удостоен самых высоких наград.

Его увлечения: серьезная музыка, любит поработать в саду.

В конце разговора мы просим заместителя Главного конструктора рассказать все-таки о себе. Улыбается:

— Что сказать? Предан технике. Дорогие дни в моей жизни — первый спутник, запуск Гагарина и этот последний запуск.

Инженер

Негромкий голос. Но сразу же увлекается, говорит горячо. Чем больше увлечен, тем четче слова.

— По образованию инженер. Наблюдал запуск первых ракет. Кроме техники, увлекаюсь медициной. Мне довелось провожать в космос всех космонавтов, кроме Гагарина. Я провожаю их в лифте до верха ракеты, помогаю сесть в кресло, говорю последние слова напутствия. Сказать о Валином старте? Молодец, Валя. В лифте она чуть волновалась. Я заметил это по блеску глаз.

Вошла в корабль, успокоилась сразу. Я объясняю так: увидела привычную по тренировкам обстановку. После полета космонавты часто приходят взглянуть на корабль, на котором летали.

Начальник стартовой команды

Жизнерадостный. Очень спокойный, уверенный в себе. Хорошо улыбается.

— Валерия провожать было особенно радостно — земляк! Первая ракета, которую я увидел, была «Катюша». Это было в сорок третьем. И вот судьба привела к новой ракете.

Перед запуском, когда все уходят с площадки, наш собеседник находится в бункере под землей. В перископ он наблюдает ракету. Это он говорит слово: «Пуск!»

— Человек я спокойный. Но должен признаться, в это мгновение подрагивают кончики пальцев. Вижу пламя, слышу гул, чувствую — бункер дрожит. В нашем деле главное — не пропустить нужное мгновение. В минуты перед пуском в бункере полная тишина. Без надобности ни слова. Главный конструктор во время пуска стоит рядом. Я слежу в перископ, он наблюдает за моим лицом. «Пуск!» По моему лицу он видит: все в порядке.

Специалист по двигателям

Он протягивает руку, улыбается.

— Называйте, если хотите, богом огня. Я отвечаю за подготовку двигателей ракеты. Наверное, слышали перед запуском на площадке: «Система готова!», «Система готова!» Потом я докладываю: «Система готова!» Для меня минута самая приятная, когда узнаю: активный участок пройден, двигатели отработали, корабль вышел на орбиту. Все в порядке. Значит, мы, двигателисты, как надо сделали дело.

Знакомимся с человеком, который, как нам сказали, «большим пальцем правой руки нажимает кнопку на пульте управления стартом».

— Я нажимал кнопки, когда стартовали Гагарин и Титов, Николаев и Попович. Два последних раза кнопки нажимал мой друг по работе.

У меня сейчас на площадке другая работа. Я отвечаю за связь. Моя обязанность — точно довести до нужных мест все сигналы, все команды, все доклады готовности и самое слово «Пуск!».

Да и о кнопке, конечно, могу рассказать. Обычная кнопка. Ждешь команды: «Ключ на старт!», «Есть ключ на старт». «Пуск!». Мгновенно нажимаю кнопку. Волновался ли я? Да, волновался.

Я думаю, любой человек в эту минуту не может не волноваться. Но, как видите, нужные секунды не пропускал.

Вот такие они, люди на космодроме. Обычные люди. Умеют шутить, умеют много работать. Умеют четко и вовремя выполнить задание Родины. Они, как все мы, только, пожалуй, чуть больше гордятся, когда среди звезд проплывает земная звезда. О них всех рассказать невозможно. Тут есть академики и просто члены команды. Тут все одинаково отвечают, работа всех важна одинаково. Все они гордятся своей работой. 16 июня сразу же после старта «Востока-6» на плитах еще не остывшего бетона состоялось торжественное собрание. Молодым ракетчикам, готовившим запуск, вручались комсомольские билеты.

_{Космодром «Байконур», 18–19 июня 1963 г.}

Здравствуй, планета!

НАШ СПЕЦИАЛЬНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ СООБЩАЕТ ИЗ РАЙОНА ПРИЗЕМЛЕНИЯ

Утром стало известно: «Программа полетов выполнена. Сегодня приземление кораблей».

Этот репортаж я пишу на командном пункте района приземления. Горячий ветер свистит в проводах. Вдоль стен — серые шкафы приборов приемо-передающих радиостанций. Люди с наушниками, с телефонными трубками, с микрофонами в руках напряженно слушают небо. Почти у каждого радиста около аппарата кнопками приколота фотография девушки. Фотография Вали Терешковой. Уже известно: командир «Востока-6» включила тормозную установку. До родной Земли еще далеко, но Земля уже открыла объятия.

На нашем пункте люди склоняются над огромной картой. Вся карта в строгих квадратах, хорошо видно красную полосу направления орбиты. Вот полоса обрывается. Это место обведено кружком. Над картой — радисты, начальник пункта приземления, летчики-космонавты.

В окно видно широкое поле аэродрома. Два часа назад из окна были видны самолеты и вертолеты. Сейчас поле пустое. Самолеты и вертолеты поднялись в воздух. Каждый самолет держит связь с нашим пунктом. Радиограммы. Звонки.

Люди теснее склоняются над картой. Корабль «Восток-6» идет на посадку…

Ждем сообщений из нужного квадрата. Как долго тянутся одна, две, три, четыре минуты!

Напряженные лица. Трещит морзянка. Шорохи в репродукторе. Наконец один из радистов поднимает счастливые глаза:

— Есть. Приземлилась!

У всех счастливые лица. Сейчас радиоволны понесли над Землей дорогое долгожданное слово: «Приземлилась!» Люди на пункте обнимаются, поздравляют друг друга. Поздравляем космонавтов, конструктора корабля. Радио приносит новые вести. «В точку приземления идут самолеты и вертолеты». Сигнал с самолета: «Вижу, вижу «Чайку». Новый сигнал: «В точку посадки космонавта Терешковой приземляется врач». Еще один сигнал: «Состояние космонавта отличное!»

После приземления.

Первый в мире космонавт-женщина успешно закончила беспримерный полет. Она была в космосе 71 час, сделала 48 полных витков, прошла над Землей около двух миллионов километров.

Ждем встречи с ней. Готовим Вале цветы.

Я не успел положить перо, как в комнату вбежал взволнованный космонавт: «Приземлился! Приземлился Валерка!»

Большая радость! Два молодых человека Земли, два советских человека, два коммуниста благополучно вернулись на Землю. Уже слышно московское радио, уже над всей Землей летит крылатая весть: «Приземлились! Состояние космонавтов хорошее!» Земля обнимает героев.

Вечером самолет доставил Валю в Караганду. Тысячи людей с самого утра ждали ее.

— Валя! Ва-ля! Ва-ля! — сплошной гул приветствий.

— Ва-ля! Ва-ля! Ва-ля!

Машина идет среди цветов, по коридору ликующих людей. Чьи-то руки протягивают ей ромашки. Где их смогли найти в казахстанской степи, эти цветы ее родины?

Мы встретились с Валей в домике, где она теперь отдыхает. Ее опекают врачи, ее обнимают друзья-космонавты. Но она не забыла и журналистов, провожавших ее на космодроме.

— Труженики, вы уже тут?

Валя пожимает нам руки.

— Как самочувствие, Валя?

— Чувствую себя хорошо.

Это и без слов видно: Валя чувствует себя хорошо. Она улыбается, так же приветствует, как и перед стартом. Она сразу спросила:

— Ребята, а песня как?

На космодроме журналисты написали шу¬

точные куплеты о космонавтах. Валя говорит,

что брала их с собой в космос. Валя спрашивает:

— Наверное, новые есть?

— Конечно, есть.

Стоим, взявшись за руки, счастливые, как мальчишки, декламируем новую шутку. Валя заразительно смеется. На ней легкая спортивная голубого цвета кофточка с белым воротничком. Она не успела еще переодеться после полета. Она счастлива. Она готова сейчас сделать для людей все, что попросят. Делаем снимки.

Звонит телефон. С космодрома звонит Главный конструктор.

Надо было видеть этот трогательный разговор. Мы не слышали, что спрашивает Главный конструктор. Мы слышим, что говорит Валя.

— Спасибо вам. Спасибо за корабль, за заботу, за все большое спасибо. Чувствую себя превосходно. Все хорошо.

Валя говорит о своих впечатлениях, о полете, о первых встречах с людьми.

— При встрече я расскажу много-много. Полет был замечательный.

Еще раз атакуем Валю с фотоаппаратами. Ей подносят ромашки и гладиолусы. Кто-то из присутствующих подносит сувениры.

За дверью строгие глаза врачей:

— Пора и честь знать!

Снова цветы. Какая-то девочка у порога с цветами.

— До встречи! До встречи!

Река телеграмм идет Вале со всех сторон: из Ярославля, из Москвы, из Киева, из Воронежа, из Донецка. Адрес простой: Вале Терешковой!

Сейчас, когда я спешно диктую по телефону, наступила полночь. Мы позвонили в домик, где только что простились с Валей. Тихий голос ее подруги:

— Поужинала. Спит.

Полночь над казахстанской степью. Тишина. Над головою крупные звезды.

Тише, люди, космонавты спят. Завтра они встретятся.

Тише, Земля. Тише, люди, космонавты спят, космонавты после дороги спят.

_{г. Караганда. 20 июня 1963 г.}

Волга встречает героев

После большой работы сон их был крепок. Валя спала в доме под тополями в Караганде.

Утром в Караганду позвонили:

— Здравствуйте! Это я, Валерий. Здравствуйте, дорогие друзья!

Два космонавта в первое утро на Земле поздравили друг друга со счастливой посадкой.

В восемь утра два самолета взяли курс к Волге. Один из Кустаная, другой из Караганды. Караганда улыбками, цветами, возгласами:

«Ва-ля! Ва-ля!» проводила желанную гостью до ковровой дорожки самолетного трапа.

Ил-18. Летят врачи, космонавты, конструктор корабля, операторы, журналисты. В салоне за столиком с белой скатертью наша Валя, Валентина Владимировна Терешкова. Она работает, она готовится к докладу Государственной комиссии. Что-то пишет, пишет. Рядом со столиком свежие карагандинские розы.

На Вале — голубое, как небо в иллюминаторе, платье. Именно в этом платье она принимала на космодроме ракету. Потом девичье платье на трое суток сменил костюм мужества. Она с честью прошла дорогу, по которой ходили мужчины.

Здравствуй, Земля!

На борту самолета — возвращение в Москву.

Задание выполнено, настроение — отличное!

Юрий Гагарин поздравил их с отличным полетом.

Мы, журналисты, в самолете переживаем подробности ее вчерашнего приземления.

Рассказывает один из очевидцев.

Мы, журналисты, в самолете переживаем подробности ее вчерашнего приземления.

Рассказывает один из очевидцев.

Вижу с самолета большой круг людей. Она! Приземляется: я и врач… Они, между прочим, подруги. Бросились друг к другу, целуются, разговор — сплошные радостные междометия. Потом наконец доктор вспомнила: надо же пульс попробовать. Пробует пульс. Валя улыбается: все в порядке. Сообщаем по радио: состояние отличное. А круг людей все растет и растет. Каждый человек хочет сказать хоть слово. Валя всем машет, улыбается: «Спасибо, дорогие, спасибо!» Какая-то старушка с радостными слезами пробирается в середину круга: «Пустите за ради бога. Мне жить осталось немного, дайте поглядеть, какая она». Валя сердечно обнимает растроганную женщину,

Ил-18 идет к Волге, к ее реке, к городу, в котором пьют ту же волжскую воду, что и в ее родном городе, в ее Ярославле. Волга, на твоих берегах растили крылья Чкалов, Андриян Николаев. Встречай, Волга, дочь свою!

Журналистам сказали: «Валя работу окончила. Теперь полчаса — вам». Атакуем салон с блокнотами и фотоаппаратами, даем для автографов первые фотографии. В салоне кажется светлее, хотя здесь те же круглые иллюминаторы. Тут светлей от улыбок.

…Два самолета и море людей. Два человека у всех на глазах обнимаются, тонут в цветах.

Два человека идут доложить людям: задание выполнено. Море плещет цветами, платками, счастливыми возгласами. Два человека докладывают.

Валерий Быковский:

— Товарищ председатель Государственной комиссии, рад доложить вам: задание выполнено.

Председатель:

— Поздравляю с благополучным приземлением. Поздравляю с высоким званием коммуниста.

— Большое спасибо за все.

— Ты большой молодец.

Объятия. Крепкие мужские объятия. Объятия с председателем, с Главным конструктором, с друзьями. Гагарин обнимает именинника.

Подходит Андриян Николаев. Они молча держат друг друга за плечи, припадают друг к другу и оторваться не могут. Так встречаются только сердечно близкие люди.

Ее доклад. Стройная. Счастливая. Взволнованная. Валя говорит председателю все, что должен сказать человек, исполнивший все, что надо было исполнить.

Председатель:

— Поздравляю вас, Валентина Владимировна, с благополучным приземлением… — И не выдерживает председатель: — Валюша, дай я тебя поцелую.

Объятия. Так отцы обнимают любимых своих дочерей. Еще, еще объятия. Объятия, поцелуи, цветы, возгласы счастливых людей:

«Молодец, Валя, молодец!» А Валя в эту минуту забыла, кажется, обо всех. Она держит за руку человека в голубой на выпуск рубашке. Губы ее шепчут: «Спасибо, спасибо».

Человек тоже очень взволнован.

«Спасибо, спасибо», — Валя вдруг порывается, роняет голову на грудь человеку и плачет. Это — Главный конструктор космических кораблей. Гладит волосы девушки. Этот мудрый человек хорошо знает цену мужеству. Это он не спал ночь перед стартом, мерил шагами дорожку возле домика, где она спала. Мир узнал ее мужество. Сейчас она плачет. Говорят, она никогда не плакала с самого детства….

А потом, взявшись за руки, два молодых человека обходят море людей. В руках букеты цветов. Два человека машут руками: всех обнимаем, спасибо, спасибо.

Они счастливы? Да, очень счастливы двое этих людей. Счастливы люди, видящие их в эту минуту. Счастлива земля, растившая их. Счастлива партия, их воспитавшая. Два человека идут по счастливой земле навстречу людям…

_{Фото автора. 21 июня 1963 г.}

Космические зори на Волге

Только что закончилась встреча журналистов и космонавтов. Она длилась более часа. Журналистам хорошо знаком домик, где происходят эти встречи после полетов. Из окон домика видны просторы лугов, видно Волгу, пароходы и облака. В открытое окно ветер приносит запах цветов и скошенных трав. Наверное, именно такой видели космонавты Землю во сне, во время трудовых суток. Впрочем, надо оговориться. На вопрос о снах Валерий и Валентина ответили: снов в космосе они не видали.

Вчера у космонавтов был обстоятельный разговор с учеными. Вечером космонавты отдыхали. Большой прогулочный катер шел вверх по Волге. Встречные капитаны удивленно поднимали брови: за рулем быстрого катера стоял подполковник Гагарин. А на палубе — Титов, Николаев и еще двое. Конечно, это они, кто же их сейчас не узнает — Валентина Терешкова и Валерий Быковский. Они стояли у борта, махали руками моторным лодкам, весельным лодкам, людям, стоявшим на берегу. Волга слышала смех, слышала песни счастливых людей, видавших Волгу из космоса.

Сегодня с утра космонавты попали в руки врачей. Врачам надо знать, как перенес человек влияние космоса. А после обеда большую комнату домика космонавтов заполнили журналисты. Длинный стол, яркий свет ламп. Вот они входят.

Аплодисменты, треск кинокамер. Они веселые, бодрые. Они садятся у середины стола. Журналистам их представляет Герой Советского Союза Николай Петрович Каманин.

Вопросы. Ответы. По очереди спрашивают журналисты, по очереди отвечают космонавты. Дружеский, непосредственный разговор.

— В общей сложности вы пробыли в космосе восемь суток. Какой общий итог работы?

Валерий:

— Сделано много интересных наблюдений, интересных исследований. Сейчас обо всем рассказать невозможно. Соберемся с мыслями, расскажем, когда приедем в родную Москву. На мой взгляд, самым значительным был факт полета моей спутницы — Валентины Терешковой. Все понимают: ее полет — это ответ на многие вопросы медиков, людей, занимающихся подготовкой космонавтов.

На берегу Волги.

Во время беседы с журналистами.

— Что показалось самым трудным в полете?

Валентина:

— Никаких неожиданностей полет не принес. На Земле при тренировках ученые создают космические условия: перегрузки, камера одиночества. Прибавьте к этому рассказы наших друзей, уже побывавших в космосе… Словом, никаких неожиданностей. Но, конечно, полет в космос — это не прогулка по этому парку. Самое сильное ощущение — невесомость. Первые сутки чувствуешь необычное состояние. А потом привыкаешь. Состояние все трое суток было отличным.

Валерий, улыбаясь:

— Я бы сказал, что с невесомостью мы подружились. Мне нравилось в отвязанном состоянии плавать по кабине. Честное слово, я даже ожидал момента, когда для работы надо будет покинуть кресло. Постепенно я даже перестал замечать невесомость и обнаружил ее только тогда, когда из рук уплывали бортжурнал, карандаш. Как это происходит, вы видели по телевидению.

— Валерий Федорович, двое суток вы были в космосе один. Ощущалось ли одиночество?

Валерий:

— Нет, я был от Земли далеко, но чувствовал людей совсем рядом. В любую минуту можно было услышать Землю. Я слышал голос Левитана. Я знал все в ту же секунду, что и вы на Земле узнавали. Пролетая над родной Землей, я слышал голоса друзей-космонавтов. Я был все время с людьми. Но, конечно, радость прибавилась вдвое, когда услышал: на орбиту вышла Валя. Мы сразу связались по радио. Поздравили друг друга и потом уже не теряли связь.

Валентина:

— Это огромная радость: чувствовать рядом большого друга, знать, что у него все в порядке… У нас было много работы, но было, конечно, и свободное время. В это время мы особенно много переговаривались. Вместе пели песни.

Валерий:

— Однажды она предлагает: давай споем. Я в это время как раз воблу приканчивал. Поел, стали петь вместе. Пели одну нашу любимую песню о дружбе, пели о Москве.

Валентина:

— Я с удовольствием пела сочиненные журналистами на космодроме смешные частушки о космонавтах. Космонавты рассказывают о наблюдении звезд и Земли из космоса.

Валентина:

— Особый интерес и большую красоту представляют закаты и восходы. Необычайная игра красок.

Валерий:

— Я длительное время наблюдал Землю. Хорошо видно очертания материков, озера, моря, реки. Хорошо видно города, особенно ночью. Я передавал, что вижу Ленинград. Город весь в огнях. Когда пролетал над Кавказом, ко мне по радио с вопросом обратился корреспондент «Комсомольской правды». Он попросил: «Валерий, посмотри на Землю, что видишь сейчас?»

Я посмотрел и ответил: «Вижу Кавказские горы, вижу вершины со снегом, вижу Каспийское море…»

Журналистов интересует питание в космосе.

Космонавты рассказывают. Пища была обычная, земная, все было упаковано в целлофан и в тубы. Мы ели жареную свинину, котлеты, апельсины, воблу, хлеб, пили натуральные соки. Вся пища натуральная, не консервированная. Очень хорошей была вода. Наша привычная московская вода.

На третьи сутки я соскучилась по черному хлебу и горячей картошке, признается Валя.

Журналисты спрашивают:

— Вы много раз облетели Землю. Какой из витков вам больше всего запомнился и почему?

Валерий:

— Мне запомнился день 18 июня. Я услышал голос Титова Германа. Он сказал: «Валерий, поздравляю. Постановлением Центрального Комитета ты принят в партию». Это была самая большая радость, самая большая для меня новость, услышанная с Земли.

Валентина:

— А я не забуду третий виток. Я говорила с Никитой Сергеевичем. Я никогда не забуду его взволнованный отеческий голос… Мне запомнились очень минуты, когда по программе я бралась за ручки управления. Корабль удивительно послушен…

— Чем отличался распорядок дня космонавта в первые и последние сутки полета?

Валентина:

— Особенно ничем. В первые дни, пожалуй, было больше работы: наблюдения за Землей, небом, самоконтроль, эксперименты. На последних витках началась подготовка к спуску.

— Вы говорили друг с другом, когда получили команду о приземлении?

Валентина:

— Да. Я пожелала Валерию счастливого приземления.

Валерий:

— Я также сказал: «Валя, всего хорошего, счастливой посадки».

Далее космонавты рассказывают:

— Работа в космосе не мешала следить за земными делами. Мы внимательно слушали сообщения по радио о начале работы Пленума ЦК КПСС. Мы обменивались мнениями по этому поводу.

Журналистов интересует: брали ли космонавты в полет какие-нибудь дорогие сердцу предметы?

Валентина:

— Накануне полета пионеры одной из школ принесли мне в подарок два небольших знамени. На них шелком вышиты серп и молот. Эти знамена я брала с собой. Ребятишки просили одно вернуть им на память, другое передать Конгрессу женщин. Я выполню их пожелания.

Валерий:

— Я брал с собой фотографию сына, брал 11 комсомольских значков. Я решил так: передам значки в ЦК комсомола, пусть их вручат кому-нибудь из самых хороших комсомольцев.

11-й значок был у меня на рубашке. Этот значок я буду беречь для сына, вырастет, вступит в комсомол — вручу.

— Ваши первые ощущения после приземления?

Валентина:

— Радость. Радость, что вижу Землю, что вижу березы, что стою на Земле, что вижу людей, что выполнила свой долг. Встречали люди удивительно горячо и сердечно. Кто первый обнял? Не могу вспомнить, людей было так много, и все хотели обнять. Запомнилась старушка.

Очень древняя, ее вели под руки. Хочу, говорит, поглядеть, какие они, космонавты. Плакала от волнения старушка.

— Говорили ли вы со своими родными и близкими?

Валерий:

— Да, я сразу же, в день приземления говорил по телефону с женой. Она подносила трубку к лицу сынишки, и я слышал, как он что-то лепечет. Потом говорил с мамой и отцом. Целых полтора часа говорил. Очень волновались, конечно, и я, и они. Они говорили: скорей, скорей приезжай, ждем.

Валентина:

— Я говорила с мамой и братом. Не спрашивайте, какие слова говорила. У каждого есть мать, и все хорошо вы понимаете…

В заключение разговора Валя просит передать привет ее землякам-ярославцам, ее друзьям из Ярославля, ее подругам на комбинате «Красный Перекоп».

— Я знаю, они очень за меня волновались. Передайте им самое сердечное спасибо. Самые хорошие пожелания. Передайте: скоро увидимся.

Беседа подходит к концу, уже нетерпеливо смотрит на часы генерал Каманин. Последние вопросы.

— Ваш любимый цвет? Ваши дальнейшие планы:

Валентина улыбается:

— Я люблю голубой цвет. Наверное, это потому, что очень люблю небо. Я ведь парашютисткой была. Планы? Хочу учиться. Хочу летать.

Сколько еще будет интересных полетов, наверное, на Марс, на Луну, на Венеру. Дороги в космос только-только еще начинаются.

Беседа окончена. Журналисты поздравляют Валерия со вступлением в партию. Вале журналисты, провожавшие ее до ракеты, дарят ее любимые духи. Все, кто был на беседе, тянутся к космонавтам с блокнотами, с газетами, фотографиями. Всем хочется получить дорогие автографы…

А потом берег Волги. Два человека, взявшись за руки, бегут по траве. Два счастливых человека бегут к Волге. У них все позади. У них все впереди. Завтра их встречает Москва.

_{Фото В. Арсеньева и В. Пескова.}

_{Город на Волге. 21 июня 1963 г.}

Главный конструктор: Впереди — Луна

Утром я зашел в комнату, где жила Валентина Терешкова в дни перед стартом. Все осталось, как было при ней. На столе неувядшие степные цветы, на тумбочке возле кровати пакет с грецкими орехами, флакон «Красной Москвы».

На 224-й странице раскрыта книга «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Возле двери на коврике стоят белые туфли-лодочки, в которых она ходила по земле, прежде чем надеть скафандр. Из-под шкафа выскочил ежик. Мы с корреспондентом радио Юрием Летуновым поймали ежика в степи недалеко от стартовой площадки и подарили Вале незадолго до полета…

Когда Валерий и Валентина были в космосе, журналистам не надо было заглядывать в сводки сообщений, все было написано на лицах ученых, которых мы встречали в коридорах главного пункта наблюдения за полетом.

Еще вчера, кажется, все мысли инженеров, ученых, врачей были на стартовой площадке. Все мысли были сосредоточены на долях секунды. В сутках 86.400 секунд, из них выбирается не секунда, а доля секунды. Если именно в это мгновение будет дан старт — два корабля в космосе встретятся. Одна секунда промедления — корабли разойдутся на километры. Вот какую роль играет доля секунды. Корабль и ракета — сложнейшие машины. Ни один из приборов не должен подвести в нужное время. Ни один человек не должен оплошать. Все произошло именно в эту долю секунды. Мир восхищен точностью запуска. Ученые тоже довольны. Вчера в садике космодрома я видел: молодой доктор наук, как подросток, возбужденно, с хлопанием по плечу рассказывал прилетевшему из Москвы коллеге, как это было.

У всех на космодроме хорошее настроение.

Конечно, нам в первую очередь захотелось поговорить с Главным конструктором. Мы видели его перед стартом. Сосредоточенный, он опускался в подземный бункер, откуда в телескоп наблюдают подъем корабля. Мы слышали его торжествующий голос по радио в первую минуту полета «Востока-6»: «Поздравляю, поздравляю, поздравляю, Валюта!» Конечно, это поздравление шло не только космонавту. Поздравление шло всем, кто готовил полет. Сегодня он весел и бодр.

— Ну что, друзья, умаялись? Я готов побеседовать.

Длинная комната. Единственное украшение — большая, коричневого цвета доска. На ней мелом — кружки, головоломные цифры. Только что в этой комнате двое седовласых ученых с темпераментом студентов первого курса доказывали друг другу: «Нет, именно так пройдет эта линия…»

Главный конструктор приглашает за стол.

Главный конструктор: Этот полет рассчитан на весьма длительное время. За всю историю летательных аппаратов столь длительных беспосадочных полетов не было. Два корабля «Восток-3» и «Восток-4» уже принесли нам массу интересного. Но мы всерьез думаем о завоевании космоса. Поэтому необходимо накапливать такой опыт для более длительных орбитальных полетов, для создания орбитальных станций. Ну и, конечно, для полета к ближайшим планетам.

Эти полеты будут длительными. Ведь, например, полет межпланетной станции «Марс-1» потребовал семь месяцев. Американская станция «Маринер-2» летела к Венере около четырех месяцев. А облет Луны может длиться 8-12 суток.

Надо вблизи от Земли накопить опыт длительных полетов. И первый групповой полет, и полет Быковского и Терешковой — это работа по накоплению такого опыта.

В предыдущих полетах решалось много научно-технических вопросов, из них особенно важны проблемы биологического комплекса.

Хотелось возможно лучше узнать, как перенесет человек невесомость, особенно длительную.

Опыт показывает: организм человека приспосабливается к невесомости. Важно хорошо изучить физическое состояние космонавта, состояние его психики. В этом плане важно участие в полете женщины-космонавта. До сих пор космонавтами были мужчины, летчики реактивной авиации, люди закаленные, привыкшие к скорости и перегрузкам. Командир «Востока-6» Валентина Терешкова раньше была парашютисткой аэроклуба и с перегрузками встретилась только при подготовке к полету в космос.

Можно было бы сказать так: полет Гагарина — первая серьезная проба, полет Титова — глубокая проба, полет Николаева и Поповича — еще один шаг вперед. Полет Быковского и Терешковой — новый шаг вперед не только по длительности, но и по научно-техническим задачам. Ученых, например, интересуют наблюдения в космосе за созвездиями. Быковский и Терешкова проведут наблюдения за созвездиями. Намечено фотографирование Солнца. На восходе и заходе будут сфотографированы переходные спектры.

Вы, конечно, понимаете большие возможности фотографии в этих условиях. Во-первых, заход и восход с корабля наблюдается каждые полтора часа. Во-вторых, на снимке исключаются влияния атмосферы Земли.

Исключительный интерес для науки представляют измерения радиационного фона, ионизирующих излучений на тех высотах, где будут проходить орбиты космических кораблей.

Несколько слов о других исследованиях. Космонавты наблюдают Землю визуально и с помощью оптических средств. Мы хотим знать, как выглядят из космоса реки, горные хребты, снежные пики. Для чего это нужно? Я большой оптимист. Я верю, что не так далеки продолжительные межпланетные полеты. При возвращении на Землю человеку нужны будут знания ориентиров.

Далее Главный конструктор возвращается к значению совместного полета Быковского и Терешковой.

Командиры «Востока-5» и «Востока-6» поддерживают между собой связь по радио. Конечно, важен и моральный фактор: в космосе не один человек, а двое. Попович и Николаев говорили, как важно в полете чувствовать дружеский локоть. В недалеком будущем между кораблями, видимо, будет существовать и двухсторонняя телевизионная связь.

Совместный полет — это сложная задача не только для космонавтов, но и для многих людей на Земле.

Мы можем говорить с космонавтами, можем их видеть, контролировать состояние организмов и системы корабля. Принципиальное значение имеет участие женщины в этом полете. Это, пожалуй, одно из самых ярких доказательств равноправия советских женщин, их большого мужества. Полет женщины в космос свидетельствует не только о мужестве человека, но и о высокой технике. Теперь совершенно ясно: подготовка космонавтов является проблемой решенной. Мы можем готовить космонавтов столько, сколько нужно. Но, конечно, не следует представлять себе это так, будто стать космонавтом очень просто. Для того чтобы космонавт мог выполнить свои задачи, нужна длительная и серьезная подготовка.

Ну вот, я коротко сделал вступление. Если вопросы есть, пожалуйста.

Вопрос: Какое значение, по вашему мнению, имело бы сближение кораблей?

Ответ: Проблема встречи и соединения, как мы говорим, стыковка космических кораблей, поставлена в повестку дня космоплавания. После решения этой проблемы можно будет говорить о создании крупных станций на орбитах вокруг Земли. Такие станции нужны ученым, такие станции могут стать своеобразными пристанями космических кораблей. Для чего нужны эти пристани? Пока наши корабли летают по так называемым самотормозящим орбитам.

Это значит: во всех случаях, даже если откажут тормозные устройства, движение корабля будет замедлено сопротивлением атмосферы. Через сравнительно непродолжительное время корабль опустится на Землю. Вопрос может быть только о месте посадки. Возможность соединения кораблей друг с другом и наличие космических пристаней позволит использовать более высокие орбиты, раздвинет границы космоплавания.

Вопрос: Говоря о расширении границ космоплавания, имеете ли вы в виду достижение человеком района Луны?

Ответ: Несомненно. Но надо сказать, полет к Луне — чрезвычайно заманчивая, но очень трудная задача. Полет на Луну сложен, возвращение с Луны на Землю — тем более. Советские ученые работают над решением стоящих здесь проблем. Уверен, недалеко время, когда полет человека к Луне станет реальностью, хотя для практического решения задачи потребуется, по всей видимости, не один год.

Главный конструктор прощается с журналистами. Беседа заняла 34 минуты. По моей просьбе на пункте наблюдения подсчитали, сколько километров прошли над Землей за это время Быковский и Терешкова. За 43 минуты нашего разговора они прошли свыше 15 тысяч километров. Так работает время в космосе.

_{Космодром. 17, 22 июня 1963 г.}

22 июня 1963…

Итак, последний репортаж. Репортаж начинался на космодроме возле ракеты. Я кончаю его в самолете, который минуту назад приземлился в Москве. Сейчас откроются двери, и двое людей шагнут в объятия Москвы. Дорога Земля — космос — Земля окончилась счастливой красной дорожкой от самолета к трибуне…

Сегодня утром в городе на Волге мы вместе с космонавтами шли по берегу. Утро было прекрасным. Синий туман окутал прибрежный лес.

Волга отражала в чистой воде баржи, облака, голубей, белые пароходы и неподвижные рыбацкие лодки. Валерий и Валентина вышли проститься с Волгой. На берегу их окружила толпа ребятишек. Мальчишки и девчонки тянут руки с цветами, ребятишки непременно хотят фотографий с тетей Валей и подполковником дядей Валерой.

Удивительно тихое и ласковое утро. По дороге от Волги потянулась шеренга машин. Ехали лесом и полем во ржи, вдоль луга, ехали мимо гор, подернутых синей туманной дымкой. Вдоль дороги звенели птичьи голоса, ромашки склоняли головы и пчелы бились о ветровое стекло. Земля хотела сказать: смотрите, люди, я стою того, чтобы ко мне возвращаться…

Самолет. Двое людей стоят на трапе, подняв руки с цветами: До свидания! До свидания! Спасибо! 12 часов 30 минут!

Ил-18 с номером 75870 разбежался и взял курс на Москву. Два космонавта вместе со всеми сидят в креслах, привязавшись ремнями.

Земля уже четвертый день ласкает героев.

В волжском городе им подносили цветы и подарки. По дороге в аэропорт шоферы встречных машин глушили моторы и махали им вслед замасленными руками. Из окон автобусов люди кричали «Мо-лод-цы!». И тут, на борту самолета, Земля не ослабляет объятий. Командир авиационного отряда Борис Павлович Бугаев вручает космонавтам значки авиаторов. На одном надпись: «Два миллиона триста тысяч километров», на другом: «Два миллиона»… Миллионами измеряются километры полета вокруг Земли. По традиции летчики дарят космонавтам модели реактивного самолета. Бортпроводницы подносят космонавтам цветы. Бортпроводницы Инесса Давыдова и Марина Мосина в таком же самолете, на этой же трассе дарили цветы Гагарину, Титову, Николаеву и Поповичу. Девушки привыкли к этой дороге длиною в два часа от Волги к Москве. Но и они сегодня взволнованы.

Рядом с космонавтом-мужчиной сидит хрупкая девушка. Кофта в полоску, темная юбка, туфельки. Бортпроводницы мерят достоинство пассажирки своею женской меркой и остаются довольными.

— Простая, веселая, скромно одета…

Проводница ставит на столик конфеты, апельсины, черешню.

— Пусть всегда будет солнце.

— Черешня! Черешня! — Валя выбирает самые крупные ягоды, угощает Валерия. Сама принимает угощение от него, угощает черешнею спутников.

Когда ваза пустеет, космонавты приходят в салон журналистов. Дружеский разговор.

— У вас сегодня большой день. Кого из самых близких друзей вам хотелось бы сегодня обнять?

— Есть у меня в Ярославле подруга Таня Морозычева. Если б когда-нибудь было плохо, я пришла бы к ней. Сегодня я счастлива. Хотелось, чтобы рядом, вот тут, была Таня. Я знаю, она думает обо мне, она ждет. Передайте: я обнимаю ее сегодня, мы скоро увидимся…

Разговор о космосе, стихах, о погоде в Москве. Космонавты очень спокойны. Они делают записи в наших блокнотах, просматривают телеграммы, поступившие на борт самолета.

Радиограмма из Ульяновска с поздравлением, пожеланием счастливой дороги, с приглашением в гости. Радиограмма от москвичей. Валерий берет карандаш, пишет, протягивает бортрадисту листок: «Дорогие москвичи! Всем сердцем с вами. До встречи остались считанные минуты.

В. Терешкова, В. Быковский. Борт самолета».

Скоро Москва. Валерий надевает сшитый на Волге китель, поправляет галстук. Валя сменила юбку и кофту с полосками на строгое черное платье-костюм. Смотрим в иллюминаторы.

14 часов 16 минут. Точно по расписанию с земли поднялись семь истребителей. Они быстро берут высоту. И вот уже видны лица летчиков. Истребители идут рядом с нашими крыльями. Мы машем летчикам, видим, как летчики улыбаются. Валерий прильнул к иллюминатору:

— Вот на таких я начинал. Красиво идут! — Валерий вдруг порывисто вскакивает, проходит к радисту. Мы видим: летчики улыбаются.

Летчики слышат Валерия. Он говорит с ними на языке летчиков.

— «Сокол», «Сокол»! Говорит «Ястреб»! Красиво идете, ребята! Спасибо за встречу! Привет от «Чайки», привет от «Чайки». Прием…

Довольный разговором, Валерий садится к иллюминатору. Молча глядим, как истребители рвут облака. Два самолета по правому борту, два по левому борту, три истребителя сзади.

Кто-то сказал:

— Сегодня 22 июня…

Никто не ответил. Но все в самолете шагнули мыслями на двадцать два года назад, к 22 июня 1941 года… Прикидываю. Валерию было семь лет, Вале — четыре. Ничего, конечно, не помнят. А генерал Каманин помнит, и этот седой генерал с лесенкой орденских планок на кителе тоже хорошо помнит. Фронт стоял под Москвой в сорок первом как раз вон там, северней Химок. Вот так же истребители рвали дымные облака.

Эти истребители, проводив нас, вернутся таким же красивым строем домой, а тогда, случалось, истребители не возвращались… О чем Валерий сосредоточенно думает? Может быть, о том дне 22 июня. Наверное, он все-таки помнит — было семь лет. Не может не помнить.

— Валерий, сегодня у всех праздник. Видишь, сколько людей там внизу. Сегодня вся земля ждет вашего слова. Наверное, надо сказать спасибо тем, кто не дрогнул в тот день 22 июня.

— Да. Да, конечно. Обязательно надо сказать.

22 июня 1941 года. Люди, не дрогнувшие в тот день, нынешний праздник — ваш праздник. Нам было тогда по семь лет. Мы летаем сегодня. Весь мир гордится нашим полетом. Сегодня большой день нашей молодости. Вы насмерть стояли за этот наш день. Спасибо вам, люди, на чьих могилах сейчас растут васильки. Спасибо всем, чьи руки в тот день не уронили винтовку, кто верил: будет на нашей улице праздник. На нашей улице было много праздников. На нашей улице будут новые праздники. Во имя их мы работаем на Земле, мы работаем в космосе.

22 июня 1941 года… 22 июня 1963 года.

Двадцать два года разделяют два этих дня. Мы стали взрослыми. Мы умеем летать. Мы знаем, как надо беречь, как надо любить, как надо славить родную землю…

Снижается самолет. Под крыльями — Красная площадь, море людей, реки красного кумача.

Аэродром. Красная дорожка. Трубы оркестра. Орудия для салюта. Тишина ожидания.

Двое людей готовы к выходу.

— Волнуетесь?

— Волнуюсь, — честно признается Валерий.

Открываются двери. Двое людей шагнули на трап. Двое людей идут по красной дорожке к трибунам. Там стоят родные. Там — Никита Сергеевич Хрущев.

На нашей улице большой праздник сегодня.

_{Фото автора. 22 июня 1963 г.}

Озерные ночи

Не помню, где прочитал: «В Карелии сорок две тысячи озер…» С тех пор, как только скажут слово «Карелия», сразу вспоминаю: «Сорок две тысячи…». Глянешь на карту- кажется, и того больше: голубые льдинки озер тянутся с северо-запада на юго-восток, и нет им счету. И не все, конечно, уместились они на карте, потому что, кроме озер больших, есть еще озера маленькие. Зовут их поместному ламбы или еще красивее: ламбушки.

И дивишься людям, которые все озера, все ламбы и ламбушки обошли, исходили все берега, измерили глубину светлой воды, нарисовали все на карте и дали названия: Айталамба, Кучозеро, Юстозеро, Шурозеро, Янгозеро, Линдозеро… всего сорок две тысячи. У нас пять свободных дней.

Какое озеро выбрать? Закрыли глаза, ткнули карандашом в карту. Справа внизу город Медвежьегорск. Сверху синеет огромное величиной с ноготь Сегозеро. У нашего озера названия нет.

Тем лучше, на месте выясним, а пока назовем его озером № 42000, и скорей за билетами.

В мире нет звуков. Только скрипит ржавое железо уключин. От ложки к темному берегу лениво бежит волна. Удар весел — волна. Удар весел — волна. Друг за другом бегут по спящей воде стеклянные волны и вдалеке неслышно припадают к каменному берегу. В берестяном коробе трепыхается рыба. Хозяин лодки, обрусевший карел Петро Егорович Яковлев, сидит на корме, тихонько правит веслом.

— Стоп.

Сушим весла. Лодка сбавляет ход. Петро Егорович находит глазами выступающий в воду валун, чуть правее берет глазом сухую березу, ведет по воде две воображаемые линии. Там, где линии сходятся, он говорит:

— Бросай.

Бросаем в теплую, как молоко в подойнике, воду камень на длинной веревке. Кидаем удочки. Столбики поплавков сразу идут косо вниз.

Небольших, в ладонь окуней, подержав, отпускаем. Лодка стоит над лудой — подводной грядой камней. Тут с прошлой осени Петро Егорович опустил на дно пушистые верхушки елок.

Окуни любят такие места. Мы знаем: вслед за мелким пойдет окунь крупный. Надо только посерьезнее делать наживку… Согнулось удилище.

Невидимая сила стремительно уводит лесу под лодку. Дзинь! — одно удилище в руке. Попробуй угадай, кто там ушел с твоим синеватым крючком в губе. Минутное дело привязать новую леску. Пока возимся, приятель кричит:

— Подсак!

И вот в берестяной коробке бьет хвостом окунище в килограмм весом. А у тебя леса звенит струной, и тоже кричишь:

— Подсак!

Настоящий разбой. Клев идет на червя и на живую рыбку, на рыбий хвост, на рыбий глаз, на блесну, на рыбьи кишки, и даже голый крючок поднимаешь, а на нем за живот схваченный окунь.

Почти в каждом из нас живет первобытный охотник. Родился этот охотник давным-давно в погонях за зверем, у древних костров, на озерах и реках. Давно уже человек вышел из леса, стал пленником городов, человек доволен вполне жизнью в каменных клетках. Но в каждом из нас не умер и древний обитатель лесов. Оттого так целебен для нашего глаза зеленый цвет листьев, оттого нам приносят душевное равновесие пение птиц, плеск волны и шорохи леса. И почти в каждом из нас живет охотник. Давно нет мамонтов, и даже зайцы становятся редкостью, в иной реке и ершей не осталось, но древний дух, пробудившись однажды, зовет нас из города. И мы в морозный день, вызывая насмешки, сидим где-нибудь на Москве-реке, ловим пять-шесть окуньков ростом с мизинец или, получив отпуск, едем за тридевять земель половить окуней покрупнее. Мы жаждем чистого неба, светлой воды, душистых цветов, первобытной еды, сваренной на дымном костре, тишины. Живущим в каменных городских клетках это необходимо хотя бы летом, хотя бы в году один раз…

Как усы от лодки к двум берегам уходят тихие волны. На минуту перестаем грести.

— Петро Егорыч, а в город не тянет? Ваши вот все подались…

— Подались, подались, — грустно соглашается лодочник. — Всех тянет… И то сказать — все тебе удовольствия, а тут что же, тут на любителя…

Лодка проходит в узком, поросшем осокой месте. Вечером вдоль берега кто-то выставил жерлицы. Почти на каждую попалась щука. Заслышав лодку, щуки подняли возню, одна ухитрилась высягнуть из воды, мелькнула белым матовым брюхом, затрясла удилище.

— Пожалуй, сполпуда будет, — равнодушно сказал Егорыч. — Учитель приехал. Любит эту глупую снасть. Поставит, а сам у костра…

И правда, за поворотом мелькнул огонек.

Белесый дым от костра стлался низко над самой водой, щекотал ноздри.

— Это ты, Егорыч? — послышалось с берега.

— А кто же кроме… Другой бы к огню пригласил, — тихо ворчит Егорыч. — Плохой человек, все думает, его щук с жерлиц снимают…

Полночь. Мы кидаем на берег удочки, ставим берестяной короб с неуснувшими окунями. Егорыч, подтянув лодку на камни, глядит на синевато-белое небо.

— Юпитер, — говорит он протяжно не то с грустью, не то с сожалением. — Ну вот, можно считать, кончились белые ночи.

Кончились белые ночи. Сегодня рядом с ярким Юпитером на светлом небе мы разглядели еще две маленькие звездочки. В белые ночи звезд не увидишь, а сегодня звезды можно хорошо разглядеть даже в тихой воде. И все-таки очень светло. Следы от солнца, как перья подбитой птицы, плавают над деревьями, отражаются в озере, а чуть правее по горизонту уже появился румянец восхода. Середина неба, лес, озеро забиты матовым серебряным светом — ночь и не ночь. В трех шагах от тропинки спит на сучке, положив под крыло голову, серая птица. Не слышно чаек, Только белая лошадь тихо ходит по берегу. Два молодых зайца пасутся у нее под ногами.

Зайцы еще не знают людей. Подходим, а они чуть в сторону из-под ног лошади и продолжают обкусывать стебелек высокой травы. Озеро, синее при солнечном свете, сейчас как будто наполнено молоком. На холодных, обросших голубоватым лишайником валунах выступила роса. По гулким скрипучим мосткам идем к бревенчатой бане на сваях. Садимся, опускаем босые ноги в теплую озерную воду, чистим рыбу. Если минут через двадцать подойти к этому месту и нагнуть с мостков голову, увидишь, как в лунного света воде кормятся раки. Раки терзают рыбьи головы и кишки. Сняв рубаху, наклоняешься, запускаешь в воду руку по самые плечи… хвать! — кидаешь на берег первого рака. Разговариваем вполголоса — то ли потому, что устали, то ли нельзя иначе в такую ночь. Плещется рыба в молочном озере. Где-то я уже видел этот серебряно-матовый свет. Это было, кажется, в детстве при затмении солнца.

Было так же тихо и непривычно тревожно. Белая ночь. Слышно, как хрустит трава на зубах белой лошади. У берега на сваях забрели в воду десять бревенчатых бань. Когда-то десять хозяев жили на озере. Десять больших бревенчатых домов глядят в воду потускневшими окнами. Но только в одном доме загорается свет, когда кончаются белые ночи, кончается лето и наступают длинные белые зимы. В девяти домах нет хозяев. Сначала в город и в селения, что покрупнее, ушла молодежь, а за ними, пожив в одиночестве зиму-другую, ушли старики. Один Петро Егорыч и остался, и то, наверное, потому только, что выправили ему в Петрозаводске должность егеря — присматривать за рыбой и зверем в этих краях.

Мы живем в большом чуть прохилившемся доме с резным крыльцом, подпольем, с гулким сухим чердаком, заваленным обрывками сетей, старыми удочками, обломками прялки и мотоцикла, граблями, ухватами. В доме пахнет глиной давно нетопленной печи, старым деревом и старым сеном. Хозяева бросили дом два года назад. Но дед домовой, живущий по поверью на чердаке возле борова, остался в доме и без хозяев. Под утро, похлебав холодной вчерашней ухи и пожевав хлеба с черникой, мы ложимся на сено, но долго не можем заснуть. На чердаке кто-то шуршит, громыхает. Потом кто-то скребется в сенях. Тихо идем к двери, чтобы застать врасплох домового, распахиваем — никого нет.

Но утром видим: лески на удочках спутаны так, что легче оторвать и привязать новые, опрокинута деревянная чашка с рыбой, из мыльницы на крыльце украдено мыло…

— Да, не иначе как привидение, — смеется Петро Егорыч. Он стоит у крыльца с веслами, с берестяным коробом и самодельным спиннингом, блесны для которого он делает из старинных николаевских пятаков.

Чтобы стряхнуть сон, бросаемся в синюю холодную при солнце озерную воду. Пьем чай и опять в лодку.

В середине дня обязательно вылезаем на берег, варим уху, спим на горячем песке. Потом, распугав в ельнике косачей, собираем горстями сизую, прогретую солнцем чернику. В одном месте, прыгая с кочки на кочку, добираемся к зарослям дикой малины. Прислушались: кроме нас, кто-то еще бросит по зарослям. Петро Егорыч сразу смекнул: с этим любителем ягоды лучше бы не встречаться. И точно — на сыром песке возле болотца встречаем следы огромной медвежьей лапы. Скорее в лодку!

Последнюю ночь не спали совсем. Была ночь прощального ужина и прощального разговора.

Вспомнили рекордного веса щуку с утенком в желудке, вспомнили привидение. Мыло, оказалось, украла ворона, она и ко второму куску пригляделась, да сама едва не попала на зубы хозяйскому «Мальчику». А лески ночами путам хорек…

На прощальном столе — редкая рыба ряпушка, какую хозяин ездил ловить далеко на край озера. В тарелках грибы, карельские лепешки-калитки.

Подавались уха и жареный окунь, черника, малина в сметане. Хозяин рассказывал:

— … И осталось нас двое. Федя и я. Феде было тринадцать. Говорю генералу: так, мол и так, разрешите поехать — будет сынишка в полку воспитанником… Весь взвод пришел просить генерала: шинель сошьем, сапоги справим, одним словом, будем воспитывать. Ладно, — говорит, только чтоб быстро. И поехал я в сорок третьем с фронта за сыном. Привез, в десять дней обернулся. Полюбили Федю в полку: шапку, шинель, сапоги, приварок — все чин-чином. И дошел он в сапогах солдатских со мной в саму Австрию, до города Вены. У меня пригорошня медалей и у него столько же. Сейчас тут по соседству работает. Лесоруб — в день три нормы отдай. И еще сына имею. Этот мальчишка еще. Сейчас в город уехал гостить. Боюсь, как бы не застрял там…

А я нет. Тут и умирать буду. Велю схоронить вон там на бугре, чтобы вся ламбушка как на ладони. Человек пупом прирастает к родному месту.

Вон ушли люди, дома побросали — молодые еще туда-сюда, а старые приезжают и плачут. А как не плакать — приволья красоты такой где найдешь? До Вены дошел — такого нет…

В окошко видно Юпитер, молочного цвета ночей на озере в том краю, где озер великое множество. Большие озера имеют название, а маленькие называются ламбы или совсем ласково — ламбушки.

_{Фото автора. Карелия. 21 августа 1963 г.}

Бросок через Волгу

В последний день августа к Волге, к бугру, что стоит в сорока километрах от Сызрани, ехали люди. Большое начальство из центра, инженеры из Куйбышева, газетчики. Ждали журналиста из ГДР. Раньше других приехала полная женщина с девочкой. Журналисты приняли ее за прораба. Она смутилась:

— Нет, я тут почти посторонняя… Как бы это сказать — болеть приехала, очень ответственный день.

Женщина сидела в конторе и робко просила:

— Юра, ты бы поел…

Юра, Юрий Иванович Калинкин, сидел над бумагами небритый, с воспаленными от бессонницы глазами и не слышал жену. Есть и спать было некогда.

У Волги, на крутом правом берегу, занимали позицию тяжелые тягачи, трубоукладчики, бульдозеры и лебедки на гусеницах. Водолазы, в последний раз прошагав по дну Волги, доложили: «Траншея в порядке». На маленьком суденышке они варили оглушенную взрывами рыбу. Обед прервали. «Оборвало трос!» Летит за борт недоеденный помидор.

Ослепительно сверкают стекла и желтая медь скафандра. Стук свинцовых ботинок по палубе, и вот уже с двадцатиметровой глубины Волги идут воздушные пузыри и голос в наушниках: «Нашел».

Толя Символоков нашел концы троса, связал.

Четыре нитки троса тянутся с правого берега к левому. На левом берегу четким строем в сорока метрах один от другого стоят трактора-трубоукладчики, а посредине песчаной лощины лежит виновница всех волнений — труба. Длина ее тысяча пятьдесят метров. Она лежит двумя готовыми к спуску плетями. В несколько слоев ее покрыли черной смолистой массой, обернули бумагой, обложили досками и спеленали проволокой. У самой воды маляр красной краской покрыл заостренный, очень похожий на ракету конец трубы.

Вечер. Стихают два берега. Слышно, как за поворотом пыхтит баржа с лесом. Ясно слышен запоздалый голос с правого берега:

— Разве это экскаватор, им только могилы копать.

На левом берегу, в лунном свете возле трубы, мелькает белая рубашка. Подъезжаю.

— Вы, Юрий Иванович?

— Да, хожу вот…

Восемьдесят человек из полевого отряда легли спать, а он еще раз один прошел вдоль трубы. Завтра ответственный день…

Тысячи километров отделяют город Альметьевск в Татарии от ГДР, Венгрии, Польши, Чехословакии. Представьте на минуту, что вы начали пешее путешествие из Альметьевска в эти страны наших друзей. Дорог в таком путешествии нет. Только прямой путь: река — через реку, болото — через болото, горы — прямиком через горы. Именно так идут строители нефтепровода «Дружба». Много верст трудной работы уже позади. Строители идут несколькими отрядами. Трасса уже готова на многих участках, участки соединены, и кое-где нефть идет уже по трубам. В августе пришла очередь перешагнуть через Волгу. Ширина воды — километр, глубина — двадцать метров. Сильное течение. Пятнадцать лет назад мы только-только начинали наши дороги для нефти и газа. Перед поездкой на Волгу я навел справки: «А как сегодня?» Ответили: «На сегодня проложено пятьдесят тысяч километров труб газо- и нефтепроводов». Неплохо идем, копим опыт на каждом километре, на каждом метре пути.

Волга приготовила неожиданность — скальный грунт на большой глубине. Землесос тут бессилен. Нашли выход. Водолазы с воды бурили глубокие скважины в скале, на глубине клали взрывчатку. И вот после двух месяцев подготовки траншея готова. Теперь задача протянуть трубу по дну Волги и непременно по этой траншее.

Волга течением норовит дугою выгнуть трубу, малейшая несогласованность правого и левого берегов — порвутся канаты, неверное движение — в трубе появится трещина, да еще такая, что заявит о себе, когда нефть уже двинется по дороге…

День начался десятиминутной летучкой. Главный инженер Васильев сказал короткую речь: «У нас должно все сработать, как у ракетчиков…»

На правом и левом берегах установлены высокие вышки, на них радиостанции, люди с биноклями, с красными и белыми флагами.

Последняя проверка. Загудели моторы у тягачей. На левом берегу трубоукладчики бережно подняли гибкую ношу. Сигнал по радио, взмах белого флага — красная ракета на конце трубы поплыла книзу, к воде, хлебнула воды, пошла медленно-медленно и скрылась. Дежурный катер тревожными гудками предупреждает идущие пароходы: «Малый ход!» Труба уходит под воду. Повеселевший начальник отряда кричит в микрофон маленькой дочке:

— Таня, смотри, пошла, пошла!

Журналистов начальник принимает прямо на вышке:

— Итоги подводить рано. Но, я думаю, все будет благополучно… Да, о людях надо сказать доброе слово. Скажите о водолазах. Видали, они и на суше как управлялись? Обязательно назовите Анатолия Символокова, Новикова Михаила. А вон смотрите — парень на бугорке. Трубоукладчик Андрей Маутер, золотых рук человек.

А вон братья — Алексей и Николай Мельниковы.

— Пошел!

Поход начался.

Уже много лет кочуют со стройкой. А это около вышки — Щербаков Костя. Сварщик — за морем такого не сыщешь. Ему поручено сварить эти две плети… Стоп! Стоп!

Час остановки, проверка, подгонка досок, и снова поднимается белый флаг, ревут моторы… К обеду другого дня сигнальная бочка, привязанная на тонком тросе к трубе, плавает уже на середине реки. Все идет хорошо…

Этот репортаж пишется в поезде. Сегодня, когда вы откроете газету, труба приблизится к правому берегу Волги. У нефтепровода «Дружба» более пяти тысяч километров. Сегодня пройден еще один километр пути. Возможно, один из самых трудных километров на трассе.

Волга под Сызранью. 2 сентября. Левый берег.

_{Фото автора. Сызрань — Москва.}

_{4 сентября 1963 г.}

Вторая встреча

Вчера в «Комсомольской правде» был гость — Коля Шешин. Тот самый мальчик из села Лубяны Костромской области, о котором газета рассказала 29 августа в статье «Схватка в Лубянах».

Коля — смелый мальчик. Это он объявил войну браконьерам. В половодье даже родному отцу не разрешил вылавливать рыбу в речке Семченке: спрятал подальше от дома и жак, и верши, приготовленные к лову.

Вместе с учителем Юрием Ивановичем Комковым Коля и его друзья не раз исследовали окрестный лес. Они выпускали на свободу молодых зайчат, рябчиков, тетеревов, которые бились в силках и попружках, расставленных браконьерами.

Это был вызов браконьерам. Он потребовал от школьников силы воли и мужества. Ведь ребята пошли против взрослых, сильных людей.

В свои пятнадцать лет Коля уже понял, что такое борьба и что такое радость победы.

И вот Коля рядом с нами. Невысокий, очень застенчивый. Светлые, выгоревшие от солнца волосы, как он ни старался их причесать перед торжественной минутой, упрямо торчали ежиком.

Встретиться с Колей захотели многие. Заместитель председателя президиума Центрального совета Всероссийского общества охраны природы, доктор биологических наук, профессор Николай Алексеевич Гладков преподнес Коле Почетную грамоту общества и чудесный альбом с яркими видами Москвы. Наташа Голубева и Таня Зорина, воспитанницы профессионально-технического училища (Коля ведь тоже со 2 сентября в Костромском училище осваивает профессию слесаря), от имени своих друзей сообщили Коле, что он принят в Клуб революционной и трудовой славы.

Пионеры школы № 201 имени Зои Космодемьянской и юные натуралисты Дворца пионеров принесли нашему гостю цветы.

Только вчера Коля стал комсомольцем, а сегодня он уже получает награду от Центрального Комитета ВЛКСМ «За мужество и комсомольскую принципиальность, проявленные в борьбе с браконьерами» — так сказано в грамоте, которую вручила Коле представитель ЦК ВЛКСМ Людмила Цыганкова.

И вот слово самому виновнику торжества.

— Я еще ни разу в жизни не выступал, — сказал он. — Вот мне тут всего надарили, а я ничего такого не сделал…

Он рассказывал медленно, тихим голосом, часто останавливался и говорил не о себе, а о деле, которому предан.

Коля погостит в Москве несколько дней. Он увидит Красную площадь, посетит Мавзолей, проедет по новым кварталам столицы. Он обязательно хочет искупаться в бассейне «Москва» — очень любит нырять. И побывать в зоопарке. В свои пятнадцать лет этот парнишка обрел качества настоящего борца и при этом остался мальчишкой, самым простым, обыкновенным.

_{Фото автора. 6 сентября 1963 г.}

Выстрелы у плотины

Хочу рассказать о мальчишках, которые ловят рыбу у волжской плотины. Но это не будет рассказом о поэтической рыбалке с вечерним костром и тройной ухой…

Две недели назад, оставив чемодан в гостинице городка Жигулевска, я пошел к Волге. Солнце скрылось за каменистым берегом, на плотине зажглись огни. Сверху, с бетонной дорожки машинного зала известной всему миру электростанции, была видна большая вода большой реки. На правом берегу у плотины взад-вперед ходил человек в форме и с пистолетом, на полверсты тянулась ограда из проволоки, висела табличка: «Запретная зона». А далее по всему берегу, как муравьи, копошились мальчишки с удочками.

Человек с удочкой всегда вызывает симпатию. Я спустился с плотины и прошел в самую гущу удильщиков. Присел на камень около белобрысого, обветренного мальчугана.

— Ну, похвастайся…

Мальчишка недовольно глянул через плечо и, не удостоив ответом, продолжал кидать удочку. С такой же молчаливой сосредоточенностью кидали лески справа и слева. Бросок, быстрые движения рукой у катушки, частые подергивания… Я никогда не видел, чтобы рыбу удили с такой холодною деловитостью. Вот один из мальчишек тяжело потянул лесу, засуетился. Большая рыбина, сопротивляясь, забилась на мелководье.

Удачливый мальчишка подтянул рыбу к берегу. Здоровенный судак был пойман за брюхо.

— За брюхо?!

— А ты что же, не видишь — «багрим»…

Только теперь замечаю: ребятишки не сажают на крюк ни хлеба, ни червяков, не было и блесны. Рыболовы бросали голый крючок и тянули, цепляя рыбу за что попало.

— Купишь? — мальчишка поднял судака с разорванным брюхом.

Я отказался.

— А чего же сидишь тут?..

Вся компания, недружелюбно повернув головы, продолжала «багрить». Мальчишка спрятал рыбу в камнях и снова стал у воды.

С наступлением темноты рыболовы пошептались, разделились на две группы и нырнули под проволоку у таблички «Запретная зона». Человек в форме ускорил шаги. Но мальчишкам, видно, точно было известно, на сколько шагов можно его подпустить. Подхватив удочки, они, ловко прыгая по камням, побежали из-под самого носа у часового. А в это время другая группа «багрила» у самой плотины. Охранник — туда.

И сразу же первая группа опять нырнула в запретную зону…

Два часа наблюдал я это, похожее на игру, состязание часового с двумя стайками маленьких браконьеров, потом сам перелез через проволоку. Охранник, поглядев документы, сразу стал жаловаться.

— Сами видели… Может, через газету, а?.. Тут ведь такое бывает. Бывает, после дежурства пустые гильзы сдаешь…

Если в солнечный день стать на кромку плотины и глянуть в прозрачную воду, увидишь черные рыбьи спины. На вековом рыбьем пути вверх по течению Волги стала бетонная загородка. Еще во время стройки электростанции я видел, как огромная, пудов на двадцать, белуга билась о бетонную стену в поисках выхода. Люди стояли на плотине, не зная, как помочь рыбе.

На второй день белуга, устав бороться с преградой, повернулась вверх брюхом, из-под жабер в светлую воду струилась белужья кровь. Лещ, жерех, осетр, судак, окунь, и чем ближе к плотине, тем плотнее косяки. Протяни крюк в воде — обязательно с рыбой поднимешь. Велик соблазн вычерпать рыбу возле плотин — легко и просто.

Но хозяйская мудрость давно уже научила человека оберегать зверя и рыбу, если они попадают в беду. Место у плотины объявлено заповедником. Тут строжайше запрещено кому бы то ни было покушаться на рыбу. Но слишком уж привлекательно место для браконьера. Все помнят баталию у плотины, облетевшую все газеты.

Обнаглевшие браконьеры, не прячась, перешли в наступление на рыбоохрану. Был строгий суд. Но и после него не убавилось охотников поживиться легкой добычей.

Мы стоим с охранником в центре запретной зоны. Слева, у самой плотины, ребятишки, косясь в нашу сторону, лихорадочно мечут в воду «багры». Справа — другая стайка. Не выдержав, мы с охранником быстро направляемся вправо и влево. Поняв, что рыбалки больше не будет, мальчишки, скверно ругаясь, скрываются в темноте. А через минуту с обрыва на кромку берега, где мы стоим, сыплется град тяжелых камней.

Я приседаю от удара в ногу. Охранник вскрикивает и падает от удара в плечо. Разгорячившись, он выхватывает пистолет и палит вверх: пах! пах! пах! С плотины на выручку бегут люди.

Выясняется: дело, в общем, обычное. И так уже не одно лето, не одну осень. Пойманную рыбу мальчишки тут же сбывают. Тут же рядом, в киоске, мальчишки покупают папиросы и водку, тут же на берегу, в скалах, и выпивают, тут же в скалах, бывает, остаются и ночевать.

Я пообещал охранникам вмешаться и утром пошел в райком комсомола. Райком почти рядом с плотиной. Там совсем не удивились рассказу.

— О, что вы, тут еще и не такое бывает!

— Ну, а вы как же?

Райком «пытался бороться». Несколько раз на берег ходили рейды дружинников. Дело доходило до схваток. И в этих схватках с браконьерами райком и дружинники сложили оружие. «Не будешь же каждый день делать облаву».

Действительно, ловить всех на берегу дело нелегкое, да и что сделаешь с пойманными?

Но, может быть, надо пойти путем более долгим, но более верным? Все ли родители в Жигулевске знают, где ходит их сын до двенадцати ночи? (Ведь случай с выстрелами, о котором я рассказал, был за двадцать минут до полуночи.) Все ли матери знают, что это их сыновья заставляют охранников стрелять в звезды? Это их сыновья уже привыкли к этим «выстрелам попугать». Родители, комсомол, горсовет, школа. Неужели недостаточно этой силы, чтобы излечить язву, развившуюся у плотины, чтобы прекратить ночные выстрелы сторожей? Дело ведь не только в пойманных варварским способом судаках и лещах. Дело не только в принципиальном соблюдении одного из наших законов, что уже само по себе очень важно. В данном случае речь идет о человеческих душах. На глазах формируются хищники и стяжатели. Сегодня тринадцатилетний мальчишка украл из «ничейной реки» судака и выгодно сбыл его. Завтра он будет искать новые способы легко и быстро добыть деньги. Он обманет и украдет. Так оно и случилось.

Только что, когда писалась эта статья, из Жигулевска пришло сообщение: на берегу у плотины мальчишки обокрали палатку туристов, несколькими днями позже обокрали торговый ларек у реки. Ничего неожиданного! Именно так и должно было случиться. Неужели и теперь в Жигулевске останутся равнодушными к судьбе маленьких рыбаков у плотины?

И еще несколько слов. Подозреваю, что родители ребятишек в Жигулевске хорошо знали, как и при каких обстоятельствах добываются судаки с рваным брюхом. Может быть, даже и возмущались: «Стреляют. А что рыба, чья она?!» Это, к несчастью, очень распространенное рассуждение. «Это — мое, это — соседа.

Это — не тронь. А это — общее или совсем «ничье». Это можно». Это «можно» частенько распространяется на колхозное поле, на колхозный ток и особенно «ничейна» у нас природа. Убить зверя, рыбу поймать не вовремя, срубить дерево в роще — это не стало еще у нас предметом строгого осуждения. Даже порой считается удалью хитро провести лесника или егеря. Идет это от старых времен, когда лес и охота принадлежали помещику. Но теперь-то все наше! Чувство бережливости К НАШЕМУ надо воспитывать с детских лет. Именно тут формируется лицо гражданина страны. Человек, смолоду честный в отношении к общественному достоянию, вырастает человеком честным во всем.

Недавно в редакции у нас побывал мальчишка из Костромы — Коля Шешин. Он ровесник мальчишкам из Жигулевска. Он не видел больших электростанций, до приезда в Москву он не видел даже и паровоза. Но мы, взрослые люди в редакции, много ездившие, много видавшие, с восхищением слушали маленького гражданина, поднявшего руку на браконьеров. В его краю их тоже немало. Бьют рыбу из ружей, ловят запрещенными снастями. Борьба Коли Шешина и его друзей с браконьерами была нелегкой.

В числе противников был и Колин отец. И все-таки победили мальчишки. И было великой радостью слушать рассказ подростка, что борьба эта не только дань мальчишеской романтики, но трезвое соображение хозяина на земле. И это в пятнадцать лет!

Хорошую закалку получил костромской парень в начале жизни. Можно поздравить всех, кто помогал ему вырастать. В Жигулевске же с этим поздравить некого.

_{25 сентября 1963 г.}

Музыка древнего топора

— Едут, едут. Архитекторы едут, плотники едут, художники едут, разные другие граждане едут. Тыщ сорок за лето. Художник Рерих бывал. Пришвин, писатель. Из других государств приезжают. Нашего края люди плоты гонят или рыбу везут — в Кижах обязательно остановка. Тыщ сорок за лето. Вы-то откуда?

— Я из Москвы, из редакции.

— Да-a, с Дальнего Востока бывают. Нынешним летом трое из Африки были. С лица темные. Тоже, видать, красоту понимают. Подняли головы. Лопочут по-своему, нравится, стало быть…

Нечего сказать, старики свое дело хорошо знали.

Эту песню сложили. Восьмой десяток живу, пора для последнего дома доски стругать, а не успел наглядеться. Топором, одним топором без гвоздя и железа сработано. Старики знали, как ставить…

Стариками плотник Михаил Кузьмич Мышев зовет плотников, живших на острове лет триста назад.

— Михал Кузьмич, а известно, кто строил?

— Э-э, не тебе одному узнать интерес. Ищут в бумагах. Нету. Кому надо было записывать плотников? Умерли, и мир праху. А она вот стоит, и разные люди едут глядеть…

На Онежском озере, как уверяют путеводители, тысяча семьсот островов. На больших — деревянные избы поселков. На малых — одинокие маяки, полосатые щиты навигации, чтобы пароходы не сбились с дороги. На ином острове видишь часовню. Стоит как игрушка. Кто молился, когда? Кроме древней часовни, никаких следов человека. А есть острова совсем малые — два десятка черных, узорчатых елей, синие от лишайника валуны и все. Пожалуй, только змеи мирятся с одиночеством на этих камнях, среди холодной светлой воды.

Один остров лежит на великом пути из Новгорода в «поморские страны». Высокий холмистый остров зовется Кижи. Двести пятьдесят лет назад на Кижском острове, будто бы в честь победы над шведами, поставили церковь. Она-то и сделала Кижский, длиною в пять километров, остров известным на всей земле.

Два года назад в Риме в магазине у букиниста я листал дорогую книгу архитектурных шедевров. Колизей, собор Парижской Богоматери… И вдруг в разделе деревянной архитектуры читаю «Russia Kigzi». Тут же фотография во весь лист. Стыдно стало: я, русский, не видел этого чуда, сотворенного русскими плотниками…

…И вот свидание с чудом. Стою в рубке у капитана. «Ракета» пожирает синие километры.

Мелькают чайки, треугольные бакены, рыбацкие лодки.

— Вот так, по курсу глядите, сейчас покажется. — Капитан дает тяжелый морской бинокль.

На воде особенно чувствуешь, что земля — шар. Откуда-то, «с той стороны» плывут навстречу деревья… ага, кажется, купол. Из воды поднимается целый букет куполов. Резная серебристая пирамида стремительно приближается.

Видишь рядом другую церковь и колокольню, видишь уже кружевную резьбу куполов, старые серебристые бревна, карнизы. Не верится, что все это необычайно высокое и большое построено из дерева.

Замирает «Ракета». Прыгаем на дощатую пристань, осматриваемся. Справа, за низкой оградой из камня — церкви, слева — чуть качается на волнах «Ракета». Чудо из дерева и белое легкое чудо из металла на крыльях. Какому чуду кланяться? Мы много кланяемся белому чуду.

И справедливо. Оно нам ближе, оно сделано нами сегодня.

Мельница на острове Кижи.

«Но глянем и на правую сторону, куда сейчас смотрит, широко расставив ноги на палубе, молодой капитан. Он вынул бинокль, любуется вязью осиновой кровли на куполах. О чем думает капитан, в сотый раз любуясь древней работой? Не о боге, конечно. О художниках-плотниках думаем мы, глядя на чудо-песню из дерева. Не вина, а беда мастеров — пращуров наших, что их работа дошла к нам только в виде церквей, царских палат и барских домой. Счастье, что работа дошла, пережила время. Создавая свою красоту на земле, мы должны знать, как глубоко уходят корни нашего природного мастерства. Не по химическим формулам создана кровь в наших жилах. Такая же горячая кровь текла в руках плотника, нашего предка.

И потому есть незримые нити между красотой этой церкви и красотой чуда — «Ракеты». И слово «Родина» только тогда имеет для человека свой великий и полный смысл, когда гордится он и тем, что сам сделал сегодня, и тем, что отец его сделал вчера», — такие мысли приходят в голову, когда сходишь на дощатую пристань в Кижах.

Вряд ли главный мастер в артели плотников, сказавший: «Вот так надо ставить!», знал чертежи и делал расчеты, без каких сегодня не строят даже и гаража. Строилось на глазок. Но глаз у первого мастера был безукоризненным и точным. Знатоков дела Преображенская церковь и теперь поражает совершенством формы, нарядностью, величественной красотой, целесообразностью. Всех деталей. Слишком дорогое по тем временам железо в дело не шло. Только дерево! Только топором работали мастера. Двадцать два купола разных размеров бегут наверх ступенчатой пирамиды. Каждый купол стоит на «бочке», напоминающей стрельчатую подкову. Каждый купол и каждая «бочка» покрыты резной осиновой «черепицей», которая исстари называется лемехом. Она-то и придает всей постройке особую сказочную нарядность, особую легкость.

Специалист, приглядевшись к хитрым сплетениям кровли карнизов и переходов, заметит в них тщательно продуманный водосток. Вода не проникала в тело постройки, если шел прямой дождь и если шел косой дождь. Множество граней, углов, уступов и поворотов постройки, и всюду бревна подогнаны ладно и плотно друг к другу, так плотно, что лезвия бритвы теперь не удалось бы сунуть между бревен. Оттого и стоит постройка счастливо долго. И красотой не убавилась, хотя и видела несчетно дождей, много снега оседало на куполах, знала много ветров и солнца постройка, а стоит как невеста.

Рядом с ней еще одна церковь. Покровская.

Это родная сестра первой, появилась на острове полстолетием позже. К этому времени мастера, спевшие первую песню, поумирали. Но умение искусно обращаться с деревом жило в Заонежье в каждом селении, в каждом доме. А среди большого числа мастеров всегда вырастает большой художник, которому по плечу работа, способная пережить человека. Покровскую церковь строил большой художник. Он взял все доброе и нужное от отцов, но спел свою, неповторимую песню.

Девять чешуйчатых куполов венчают граненый бревенчатый сруб с пристройкой и нарядным высоким крыльцом. Четкие строгие линии, легкость и благородство рисунка. Все вместе: две церкви, колокольня более поздней постройки, ограда и полоска суровой каменистой земли делают неповторимо прекрасным и притягательным для людей этот пустынный остров.

Дома на островах гораздо моложе церквей, но всюду увидишь: топор держал истинный мастер — резные балконы во всю ширину лицевой стенки, резные наличники, крыльцо с широкой лестницей, резными столбами и кружевным «полотенцем» под кромкою крыши.

Один из домов, огромный и красоты необычной, мудрые люди перевезли недавно на Кижский остров по бревнышку и так сумели собрать, будто весь век стоял он на острове. Заходишь. Хозяев нет. Как будто только-только все, до малых детей, вышли из дому. Утварь на месте. Все из дерева. Бревенчатые стены. Скамейки вдоль стен. Кадки. Лохань. Ковшики маленькие и огромный с ведро. Самое ведро — тоже из дерева. Стол. Обувка — калоши и сапожки из бересты. Мешок берестяной. Туеса. Прялка. Ткацкий станок. Посуда. Ложки. Огромный черпак для скотины. Бидон для молока и отдельно для творога из бересты. Солонка. Кровать. Сундук. Дудочка на окне. Корыто… Два шага в сени — ларь для зерна. Сани. Мялка для льна. Вилы. Грабли. Соха. Борона и так далее. И все только из дерева, без единого гвоздика. Все практично и необычайно красиво. Все служило века и теперь быстро и невозвратно уходит.

И если не собрать остатки сейчас, не сохранить на память хотя бы в музеях, то уже дети наши будут думать, что всю жизнь мы ели из пластмассовых чашей металлической ложкой.

Надо беречь старину, потому что есть незримые нити между величавой постройкой древнего плотника и благородными контурами белой «Ракеты». И, слава богу, люди это, кажется, понимают.

Едут, едут. Архитекторы едут, плотники едут, художники, разные другие граждане едут. Тыщ сорок за лето… Мы сидим с плотником Кузьмичом на меже у края поспевшей ржи. Чуть шевельнешься — за воротник падают теплые зерна.

За островом полыхает закат. Темные, как будто тушью по зареву писаные, стоят две церкви и колокольня. Как будто уцелели в прекрасном пожаре и только обуглились.

— Восьмой десяток живу. Не нагляделся. Будто вчера было: стоял молодым на этом вот месте. Таким же был и закат…

Михаил Кузьмич — редкого мастерства плотник. На соседнем острове он родился, с другого острова жену на лодке привез. Отец его тоже плотник. И дед его плотником был. И, может быть, именно его предок и звенел топором, когда валили тут бревна и ставили первую церковь. Такого мастера, как Кузьмич, не только на Онеге, не только в Карелии, но, может, сейчас и на всей земле такого мастера-плотника нету.

Это и сами архитекторы говорят. Когда ученые люди хотят определить, сколько лет деревянной постройке, без Кузьмича не обходится дело.

Немало исходил Кузьмич по земле с топором. Был на работах в Финляндии, был в Новгороде, в Ярославле, строил дома пограничникам, звали его чинить постройку в кремле Ростова-Ярославского, много ездил по островам Онежского озера, но всегда возвращался сюда, в Кижи. Хозяйским глазом присматривал, не повело ли куда старое дерево. Подправлял, клал новый осиновый лемех на купола.

Артель плотников под руководством ученых и Кузьмича по бревнышку собирает привезенные с островов курную избу, водяную и ветряную мельницы с потертыми жерновами и огромными деревянными шестеренками. За такой работой нужен глаз да глаз.

Церковь Преображения. Без единого гвоздя сработана!

Живет плотник на острове в большом доме возле церковной ограды. Летом в доме не протиснуться от приезжих. Летом к острову плывут белые пароходы, плоты, катера, приходит «Ракета». Но замерзает озеро, и остров с церквами, старым домом и мельницами погружается в сон.

Бывают дни — ни звука. Даже старые бревна давно уже не трещат от мороза. Только самолетом можно добраться зимой на остров. Уедет молодой архитектор Костя. Уедут экскурсоводы. Два человека останутся. Михаил Кузьмич и старуха его, Марья Васильевна. Как всегда, старуха будет ворчать: «Какая жизнь, пора бросать, к сыновьям бы…»

У стариков есть где жить в городе. И пенсия Кузьмичу, если бросил бы остров, выходила б такая же, как зарплата. Не бросает. Марья Васильевна долго и не ворчит, знает нрав старика. Зимуют вдвоем. Остается на острове еще лошадь Мушка, коза Мушка и кошка того же имени. В морозные дни на остров будут приходить плотники из островных деревень. Будут работать. А в метельные дни, когда ветер гудит в дырявой трубе и замерзшие галки с криком носятся под крестами, старики будут думать о лете. И лето приходит. Опять идут пароходы, плоты и лодки. Едут и едут люди. Едут люди за радостью и красотою.

…Тихо. Закат из красного стал лимонным.

Остывшие, сухие зерна ржи, чуть шевельнешься, падают за воротник. Упала звезда в темные деревья соседнего острова. Тихо шевеля воду винтами, подошел к берегу трехпалубный белый «Чайковский».

— Кузьмич, а хорошо видеть, как люди радуются?

— Семьдесят годов, а будто один день пролетели, — думает о своем старый плотник…

_{Фото автора. Карелия. 20 сентября 1963 г}

Осенние встречи

Неделя перед зимой

Плачут окна. Холодные тучи грозятся снегом. Цепляясь за верхушки деревьев, тучи теряют белые редкие хлопья. Принято ругать эту пору, когда осень шуршит жестким дубовым листом, кутает землю туманом, но уже чувствуешь: надо готовить валенки. Сыро и неуютно.

Последние недели перед зимой мы проводим под крышей, и потому мало кому известная туманная красота облетевшего леса. Особенно хорошие тихие дни, когда даже случайно уцелевший осиновый лист не дрожит, когда дым из трубы лесника поднимается прямо вверх и остается висеть над трубой. Туман в такой день держится до обеда. Он так плотен, что из него на полеглую бурую траву падают тяжелые редкие капли. Кричать или даже говорить громко в таком лесу невозможно. Невольно подчиняешься немому оцепенению. И даже собака у лесника не лает, а, высунув язык, ошалело глядит в синеватую глубину леса и нюхает воздух. Пахнет прелыми листьями, намокшим дубом, острым и приятным, как дорогие духи, запахом гниющей осины.

Синица — осенняя птица.

К полудню начинаешь угадывать солнце в тумане. Глядеть на него не больно. Лес залит серебристо-молочным светом.

Крупные капли росы на листьях от этого света кажутся лунными брызгами. Лес стал просторным, прозрачным. За сотню шагов видно среди осинок рябину с красными кистями и стаю дроздов на ветках.

Много желудей в этом году. В дубняке, положив на землю ладони, накроешь сразу не меньше десятка желудей, тяжелых и холодных, как пули. В дубняке сейчас надо искать всю лесную живность. Кабаны приходят из крепей в сумерки и уходят с рассветом. Олени и лоси мягкими губами подбирают с земли сытный, хрустящий корм.

В дубняке встретишь белку и сойку, и даже утки с озера прилетают перед дальней дорогой поглотать желудей…

И бывает в неделях перед зимой день, как праздник в череде буден. Небо бездонно высокое, голубое, с изморозью легких, почти невидимых облаков. Увядшая трава присыпана морозной солью. Идешь и слышишь, как травинки ломаются и остаются следы от сапог на белой траве. Как в горах, прозрачен промытый дождями и подмороженный воздух. И лес, и озимь возле опушки, и стайка нарядных щеглов на репейнике кажутся опущенными в застывшую прохладную синеву.

Стоишь, прислонившись щекой к березе, мнешь в кулаке шапку: «Может, это самый хороший из дней, отпущенных тебе жизнью». С горячим лицом идешь без дороги по лесу, отводишь от лица ветки, идешь через поляны. Замечаешь вдруг одинокий, может быть, единственный на весь лес запоздавший цвести фиолетовый колокольчик.

Нагибаешься: «Для меня цвел…» Трогаешь пальцем — замерз. Вот сейчас брошу в него замерзшую росинку, и, кажется, зазвенит…

Садишься перекусить возле засыпанного пожухлыми листьями бочага. Улыбаясь, ищешь в кармане пятак — бросить в воду на счастье. Кидаешь. Пятак с гулким звоном катится к дальнему берегу и не тонет, а бочаг отзывается: гу-гу-гу! — лед уже толще бумаги.

Да, надо готовить валенки…

Погреться на последнем теплом солнышке.

С полярной совы начнется уже зима…

В теплые края.

* * *

Терпение награждается иногда самым неожиданным образом. На Усманке, у Маклока, с весны остался ослабевший, брошенный стаей гусь. Я заметил его, когда спасался в кустах от разъяренного на реву лося. Заманчиво снять дикаря. Я сделал в кустах шалаш, настлал под живот сена и стал ждать. Рано или поздно гусь должен выплыть из камышей. Но гусь не спешил. Он поднимался из камышей и скрывался в темном ольшанике на болотце. Первый день из шалаша я снял трясогузку да с тем и пришел на кордон. На второй день взял в шалаш книжку скоротать время. Неправда, думаю, прилетишь. И прилетел. Но за чтением я прилет прозевал. Поднимаю глаза — плавает возле самого берега, вытянув шею, ищет что-то в песке. Подтягиваюсь на локтях, чтобы лучше увидеть гуся, и вдруг замечаю краешком глаза два черных пятна. Глянул как следует и замер…

Что там, гусь! — в трех метрах от шалаша к моему гусю крадется лисица. Она почти сливается с желтой травой, и я бы ее не заметил, наверно, не будь этих угольно-черных ушей.

Увлеченная охотой, лисица меня не видит.

Я жду — вот сейчас почует меня, вот прыгнет в сторону… Нет, ползет прямо к гусю. Но поняла плутовка: не бывать гусю у нее в зубах — к воде тянется чистая полоска песка. Тут незамеченным не пройти. Разве что прыгнуть? С замиранием сердца вижу, как нервно дергается белый кончик хвоста. Прыгнула! Но гусь не дремал, захлопали крылья… и в ту же секунду дрожащими от волнения пальцами я нажал нужную кнопку. Второй снимок сделать не удалось. Лисицу как будто пружиной подбросило, мелькнула желтым комком. Пока я выбирался из шалаша, ее как будто и не было.

_{Фото автора. 3 ноября 1963 г.}

Земное счастье

Всем на земле живущим — плотник ли ты, глава государства, простой садовник или окруженный почетом герой, — всем одинаково нужно простое человеческое счастье. Любить и быть любимым, иметь детей, спешить с работы к зажженным окнам своего дома. Это простое счастье роднит всех людей на земле.

В минувшее воскресенье еще два человека взялись за руки, чтобы идти вместе. Мы пишем об этом потому, что эти два человека всем нам хорошо известны и дороги. Валентина Терешкова и Андриян Николаев. С первого знакомства с их биографиями мы сердечно желали каждому найти свое земное счастье. Они сделали шаг к этому счастью. В Москве, в большом нарядном доме по улице Грибоедова состоялся обряд сочетания браком. Было все, как и принято быть в этом доме. Цветы. Музыка. Только нашего брата, журналистов, торжественный зал не видел еще в таком числе. Это и понятно.

Весь мир хотел видеть, какими будут они, двое мужественных людей, в дорогую для их жизни минуту.

По обычаю невеста была в белом платье, ее нареченный — в строгом костюме. Две матери рядом. Я глядел на их лица. Они волновались не меньше, чем в ту минуту, когда миру стали известны имена их сына и дочери.

Самые близкие друзья космонавтов пришли в этот зал музыки и цветов. Слова добрых напутствий молодоженам сказали председатель Московского Совета Владимир Федорович Промыслов, секретарь ЦК комсомола Вадим Саюшев, генерал-лейтенант авиации Николай Петрович Каманин. Поздравления друзей, поздравления всех, кто присутствовал в этот час в зале. Музыка, цветы, традиционное шампанское…

В Дом приемов на торжество свадебный поезд шел через всю Москву. Этой дорогой до Ленинских гор начался совместный путь нашедших друг друга людей.

Много гостей пригласили молодожены на свадьбу. Поздравить их приехали Никита Сергеевич Хрущев с супругой, члены правительства, маршалы, ученые, конструкторы кораблей, космонавты, родственники, друзья-земляки.

Хорошие, сердечные слова сказал молодым супругам Никита Сергеевич Хрущев. Он говорил о большой дороге, которая не всегда ровной бывает. Могут попадаться на ней и рытвины, и камушки. Надо с честью пройти эту дорогу жизни. Любовь и уважение друг к другу, служение Родине — вот что делает людей счастливыми. Поднимая бокал с вином, Никита Сергеевич желает Валентине и Андрияну большого счастья…

Было все, что должно быть на свадьбе. К микрофону поздравить молодых, пожелать им счастья подходили Климент Ефремович Ворошилов, секретарь ЦК комсомола Марина Журавлева, президент Академии наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш, Юрий Гагарин.

Много раз звучало русское: «Горько!» До позднего вечера светились окна в Доме приемов. Счастливые молодожены танцевали вместе со всеми, пели, принимали бесконечные поздравления.

…Поженились хорошие люди. Они испытали большое счастье взглянуть на Землю с космической высоты. Пожелаем теперь им простого земного счастья. Счастливой дороги вам, Валя и Андриян!

_{Фото автора. 5 ноября 1963 г.}

К шестому континенту

РАДИОГРАММА С БОРТА САМОЛЕТА ИЛ-18

Московское время 17.10. Два самолета держат путь в Антарктиду. Пройдено 10 тысяч километров. Позади Ташкент и Дели, позади серый песок пустынь и ослепительно белый снег Гималаев. В Дели была заправка и отдых. Извели первые сотни метров фото- и кинопленки, провели пресс-конференцию.

Сейчас, когда пишется радиограмма, мы в воздухе. Над нами черное небо. Под крыльями тоже темень. Справа чуть тлеет полоска уходящей зари, впереди незнакомые звезды. В темноте короткие вспышки — очень частые, каждые две секунды. Это гроза. Первый раз вижу грозу где-то внизу, в темноте. Такое чувство, будто в темноте бой: вспышки и дымы разрывов. Это молния вырывает из темноты облака. Разрывов не слышно, ровно гудят моторы нашего «Ила».

На борту самолета 35 пассажиров. Мы уже успели познакомиться и подружиться. После прогулки по Дели на самолет вернулись как в родной дом. Снимаем галстуки и делимся впечатлениями. Очень хорошие ребята летят в Антарктиду.

Два самолета продолжают полет к шестому континенту. Воздушные корабли прошли почти половину пути от Москвы до Мирного. Все агрегаты действуют безупречно. Участники экспедиции чувствуют себя хорошо. Только что связались с Мирным. Сообщают: «Ждем, готовим полосу».

_{24 ноября 1963 г.}

Вижу Новую Зеландию!

РАДИОГРАММА С БОРТА САМОЛЕТА ИЛ-18

Советские самолеты продолжают полет в Антарктиду. По московскому времени 6 утра. Два часа назад поднялись в Сиднее и взяли курс к Новой Зеландии.

Сейчас участники перелета, утомленные большим многолюдным городом, спят в креслах. Кое-кто рассматривает сиднейские сувениры и свежие газеты. Мои соседи по креслу, Коля Корнилов и Яша Баранов, не раз зимовавшие в районе Северного полюса, развернули карту Антарктики.

До Антарктиды семь тысяч километров. Под нами голубая вода без единого островка — вода и белые облака. Приближаются наиболее трудные участки пути. Все более напряженной становится работа у экипажа.

Радист Коля Старков по моей просьбе говорит с Антарктидой: «Какая погода?» В Мирном отвечают: «Отличная! Солнце, штиль. Заканчиваем подготовку посадочной полосы. Ждем с нетерпением!»

Идем точно по курсу и точно по графику. Уже вижу Новую Зеландию.

_{28 ноября 1963 г.}

Здравствуй, Антарктида!

СОВЕТСКИЕ САМОЛЕТЫ ДОСТИГЛИ ЛЕДОВОГО МАТЕРИКА

Вчера в редакцию с борта самолета Ил-18 пришла срочная радиограмма. Специальный корреспондент «Комсомольской правды» В. Песков сообщает:

Сегодня решающий, самый трудный участок перелета. Три часа назад мы стартовали в Крайстчерче и взяли курс к Антарктиде. Впереди с интервалом в 20 минут самолет Полякова.

Предстояло преодолеть четыре тысячи двести километров пути. Высота восемь тысяч метров. Под крыльями редкие облака и вода. Ни острова, ни корабля, ни одного ориентира! И так будет до самой Антарктиды. Даже локатор сейчас не помощник — вода не отражает волны локатора.

В самолете обычная температура. Но уже «пахнет» Антарктидой. Все ребята приготовились к высадке, надели меховые сапоги и штаны, приготовили кожаные куртки и шапки. На всякий случай на спинки кресел повешены ярко-оранжевые надувные жилеты.

Но полет проходит благополучно. Только что беседовал с командиром нашего корабля Михаилом Протасовичем Ступишиным. Он тоже готовит теплый костюм. Связался по радио с Александром Сергеевичем Поляковым. Поляков ответил: «Все идет нормально».

Разносят обед. Едим новозеландский сыр, сэндвичи и бананы.

Крайстчерч встретил нас приветливо. Но посадку 27 ноября вспоминаю как самую тревожную за все мои путешествия по воздуху. Командир корабля тоже сказал: «Такое не часто бывает». Перед самой посадкой появилась сплошная низкая облачность. Высота 200 метров — земли не видно. 100 метров — земли не видно. Высота 80 метров — и только тогда в каком-то дыму мелькнули верхушки деревьев и бетон незнакомой посадочной полосы. Сели точно. Я видел, как командир, обычно подтянутый и аккуратный, вытер пот рукавом белоснежной рубашки.

В Крайстчерче были два дня. Тщательно проверялись моторы и снаряжение. Штурманы готовили карты, сверяли приборы, каждые пять часов справлялись о погоде в Антарктиде.

Участники экспедиции знакомились с городом. В Крайстчерче весна. Цветут сады и поля, ярко зеленеют березы и сосны. А в витринах магазинов белые деды-морозы приглашают делать покупки — новогодний праздник новозеландцы по традиции начинают месяцем раньше.

…А в самолете ребята все продолжают примерять шапки, подгонять одежду. По моей просьбе Коля Старков пытается связаться с американской базой Мак-Мердо. Вот он снял наушники: «Спят еще!» В Москве сейчас тоже мало кто проснулся — четыре часа утра. А у нас в самолете полдень, солнце над головой. Трещит морзянка. Коля связался с Мирным. Там радист не спит, как праздника, ожидает прилета…

Сегодня в самолете разговор о доме, о родных. Позади более двадцати тысяч километров.

Тридцать девять часов полета. Шли точно по курсу, точно по расписанию. Еще пару часов — и Мак-Мердо, встреча с американцами. Потом последний бросок — и Мирный.

Ждем айсбергов. Подсчитывают: через сорок минут Антарктида! Но вот зовет командир самолета. Михаил Протасович дает мне свои темные очки: «Смотри, Антарктида!»

Вот она, Антарктида! На горизонте справа в солнечном тумане белая гряда облаков. Все с аппаратами и кинокамерами прильнули к иллюминаторам. Штурман улыбается, просит закурить и тоже берется за кинокамеру. Вот сейчас отдам эту радиограмму радисту и тоже возьмусь за фотоаппарат.

* * *

Когда уже верстался номер, в редакцию пришла вторая радиограмма, на этот раз из Антарктиды:

Два часа назад самолеты советской экспедиции приземлились на ледовый аэродром в пяти километрах от базы. Последние 500 километров пути шли вдоль гор Альберио. Летели над темной водой с плавающими льдинами. Слева по борту видели действующий антарктический вулкан Эребус.

Посадку Поляков и Ступишин совершили великолепно. Самолеты встречали все зимовщики американской станции. На тракторных санях все участники экспедиции доставлены в поселок. Разместились в теплых домиках, пообедали вместе с американцами.

Сейчас, когда я пишу эти строки, начальник перелета Алексей Федорович Трешников говорит с Мирным. Он узнает, когда смогут принять самолеты. Наверное, это будет завтра.

В Мак-Мердо яркое солнце, слегка морозит. Здесь наступил полярный день. Ослепительно блестит снег, все ходят в темных очках. Наши летчики готовят машины к последнему перелету. Остальные участники экспедиции осматривают американскую станцию.

_{Антарктида, Мак-Мердо, 12 часов.}

_{1 декабря 1963 г.}

Над Мирным метель

СОВЕТСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ — НА БАЗЕ МАК-МЕРДО

В Мирном второй день бушует метель. Замело снегом приготовленную для посадки полосу. Пользуемся гостеприимством американцев в Мак-Мердо. Живем в похожей на ангар брезентовой палатке. Обедаем вместе с американцами в столовой. Вовсю идет обмен сувенирами, шапками, рукавицами. Ходим в кино, встречались с учеными. Побывали в домике Скотта, в снегу раскопали ящик с газетами, оставленными его экспедицией. Вчера с гляциологами ездили смотреть большой ледник. Он расположен в двадцати километрах от станции. По пути около трещин во льду встречали много тюленей. Сегодня поднимались на склон горы, где расположена американская атомная электростанция.

В Мак-Мердо тепло, можно ходить в берете с легкой куртке. Один сплошной день — ни звезд, ни луны. В любое время суток над головой солнце. Ослепительный снег, синие гористые дали, подернутые дымками-облаками.

Но сегодня с утра пасмурно, падает редкий снег. Антарктида остается Антарктидой. За день до нашего прилета в Мак-Мердо из-за плохой видимости врезался в лед американский вертолет.

Будем ждать хорошей погоды. Сейчас пойду на радиостанцию. Она на горке. Оттуда виден весь поселок Мак-Мердо: домики, трактор, вертолеты, ящики, бочки с горючим. Видно людей в ярко-красной и зеленой солдатской одежде.

Они гостеприимны, эти люди. Без этой дружбы людям в Антарктиде было бы трудно.

Сейчас, когда передается эта телеграмма, летчики и начальник перелета А. Ф. Трешников обсуждают возможность посадки на запасной аэродром в оазисе Бангера, в четырехстах километрах от Мирного.

_{3 декабря 1963 г.}

С победой, отважные!

НАШ СПЕЦКОР РАДИРУЕТ ИЗ АНТАРКТИДЫ

В Мирном несколько дней бушевала метель.

С большим трудом приготовленную полосу занесло снегом. Решено садиться на лед озера в оазисе Бангера. Пусть читателей не введет в заблуждение слово «оазис». Это все тот же лед, все те же неуютные скалы и снег. Но из-за ветров снег здесь на льду не задерживается, поэтому можно решиться на посадку. Сегодня утром в оазисе Бангера стартовал головной самолет.

Четыре часа мы ждали вестей, и вот наконец радист Коля Старков просиял: все в порядке, приземлились благополучно.

Сейчас курс на Бангер держит второй самолет. А пассажиры первого в эти минуты на двух небольших самолетах летят в Мирный. Впрочем, вот сейчас Коля оторвался от рации и сообщил, что они уже приземлились в Мирном.

Наш самолет идет над сплошным морем снегов. Кое-где поднимаются слепящие глаза остроконечные скалы. Белое царство! Именно таким я представлял себе по сказкам царство снежной королевы. В Мак-Мердо на могиле погибших зимовщиков стоит скульптура снежной королевы.

Где-то здесь, в этом районе закончил свой путь мужественный человек Роберт Скотт. Его могилы сейчас никто не сможет найти, она растворилась в снегах.

Южный полюс остался у нас слева по борту. Сейчас пролетаем еще один полюс — полюс холода. Тут отмечена самая низкая температура на нашей земле — минус 88 градусов. Это самое трудное место зимовки на всей земле. И все-таки здесь работают советские люди. На полюсе холода расположена антарктическая станция Восток.

Наш маршрут идет по прямой линии Мак-Мердо — оазис Бангера. Линия на штурманской карте помечена тонким пунктиром. В 1958 году тут в первый раз пролетел Виктор Перов. Мы идем по этой, уже проложенной воздушной тропе через весь материк Антарктиды.

Американцы в Мак-Мердо нас хорошо встретили и хорошо проводили, но не зря говорят: в гостях хорошо, а дома лучше. Мирный — наш дом. Далекий от Москвы, от большой земли дом.

Под крыльями по-прежнему белый холод. Высота — восемь тысяч метров. Сейчас отдам телеграмму радисту. Остается всего один час полета.

Борт самолета Ил-18.

Вслед за первой пришла вторая радиограмма, уже из Мирного.

Все отлично! Наш самолет благополучно приземлился в оазисе Бангера. Сразу же попали в объятия загорелых, обветренных бородатых людей.

Два небольших самолета доставили нас в Мирный. Сейчас наши чемоданы уже под снегом, то есть в домиках Мирного. Стоит чай на столах, раскрываются письма родных. Бесконечные расспросы, разговоры… Люди соскучились, они бесконечно рады встрече.

Итак, перелет окончен. Пройдено 25 тысяч километров. Наши авиаторы одержали еще одну замечательную победу. Сейчас в Мирном их поздравляют больше всех.

_{4 декабря 1963 г.}

Над Антарктидой — журавли…

Мирный… Это, конечно, единственный, ни на что не похожий поселок. Я помнил Мирный по первым фотографиям. Где же знаменитые домики? На ровном месте — длинный ряд колодцев в снегу. Спускаемся вниз по двум крутым лестницам. Коридор, и далее все, как в обычной квартире: стол, две кровати, обои с цветочками на стенах. На полу — большое корыто, в которое с потолка спускаются две веревочки. По ним катятся светлые капли воды.

В минувшую зиму снегу было особенно много. Над крышами домов — семиметровый слой.

Утром сосед звонил по телефону соседу: «Ребята, откапывайте! Время идти на завтрак». Над снегом стоят только мачты радиостанции, будки аэрологов и астрофизиков. Виднеются красные тракторы и бурая верхушка каменного острова. Все остальное скрыто от глаз. А снег продолжает расти. Десять минут назад в центре поселка произведен взрыв. Сделали попытку покрыть снег черным порошком, чтоб таял и уплотнялся. Но запас снега и ветра над Мирным неиссякаем.

Вот и ведутся разговоры о переносе советской антарктической столицы на станцию «Молодежная». На днях туда вылетает группа строителей, прибывших самолетами из Москвы.

Но Мирный продолжает нормально жить, работать и под снегом. Правда, на пару дней обычный ритм жизни нарушился: слишком много новостей привезли из Москвы самолеты. Люди читали письма, разбирали посылки, слушали магнитофонные записи с голосами родных и друзей. Люди соскучились по людям.

Три раза встретимся с человеком в поселке — три раза поздороваемся. Старожилов Мирного сразу узнаешь: обветренные лица, потрескавшиеся от солнца и холода губы, у многих бороды.

Это крепкие, бывалые люди. Они дрейфовали на льдинах в Северном Заполярье, зимовали на арктических станциях. Они признают: Антарктида намного суровее. Но и Антарктида их не сломила.

На снегу, как раз над домами, стоят двое ворот. Перед нашим прилетом состоялся единственный в своем роде футбольный матч: Москва — Ленинград. Играли в валенках, в шапках, в кожанках и теплых штанах. Играли по всем правилам: со штрафными и угловыми, были афиши, был судья «антарктической категории», были комментатор, болельщики. Даже пингвины, привлеченные необычными звуками, пришли к окраине Мирного. Счет матча — 3:3. Об этом извещает огромный плакат в подснежной столовой. В этой же столовой вечером мы смотрели два веселых рисованных фильма, подаренных Мирному американцами с базы Мак-Мердо.

Веселье — главный друг зимовщиков в Антарктиде. Позавчера на дне рождения у начальника отряда связи Коли Тюкова гостям прокрутили ролик очередного сборника шуток с пометкою: «Только для мужчин». Хохотали так, что на стол с окна стали падать зеленые огуречные листья.

Я не оговорился: на окнах комнаты Николая Тюкова растут в ящиках лук, огурцы и помидоры.

Этот огород — единственный на всю Антарктиду. Сотня светло-зеленых листков растений помогла хозяину домика легче перенести суровую зиму во льдах и весело встретить свое тридцатипятилетие.

Надо признаться, сильно соскучились по дому ребята. Вчера Коля подозвал меня к микрофону и достал с полки запыленную пластинку.

Эту пластинку они не играли ни разу. По традиции ее заводят в Мирном, когда получают вот такую телеграмму — Коля прочел ее в микрофон: «Эстония» вышла из Ленинграда. Будет в Мирном 10 января».

И зазвучала пластинка. Это была неизвестная мне песня: «Домой, домой»… Раз в году ставят эту пластинку. Я видел слезы на глазах у одного из тех, кто ждал этого дня. Матери, жены, дети, люди Большой земли, это по вас соскучились люди в Мирном! Скоро домой!

Прибывшая смена уже приступила к работе. Ребята, летевшие в самолетах, ремонтируют в мастерской вездеходы, готовят посадочную полосу для «Илов», которые оставлены пока в оазисе Бангера. Двое из новичков — Борис Поспелов и Павел Смирнов — варили сегодня обед.

Четверо перестилают полы в будке у аэрологов. В окошко из радиорубки сейчас видны еще шестеро. Пилою они вырезают в снегу огромные белые глыбы, делают проходы к колодцам домов. Вот присели, варежками вытирают пот, глядят в сторону еще покрытого льдами моря.

Голубые айсберги застыли огромными горами. Рядом с поселком — ослепительно яркий снег. Белое и голубое… Непривычная, леденящая душу пустынная красота. Если спуститься вниз из поселка и осторожно пройти через опасные ледовые трещины, придешь к острову Хасуэлл.

Сюда, так же как и к нам, по весне из теплых краев прилетают птицы. Они кладут яйца в каменистые гнезда. А в километре от острова всю зиму живут удивительные существа — пингвины.

Мы целый день бродили с гидрологом Германом Барановым по их шумной колонии. Птицы совсем не боятся людей. Я не заметил, как извел половину запасов пленки, и не ушел бы, не будь в Мирном строгого правила: приходишь точно в обещанное время — иначе пойдут искать. Пингвинов ходят смотреть и те, кто только приехал, и те, кто видел их десятки раз. Пингвинами в Мирном гордятся так же, как где-нибудь под Воронежем хозяин гордится хорошим садом или парой аистов на крыше. Любит человек все живое.

Сегодня утром диктор радиоузла сделал вот какое объявление: «Комсомольская правда» прислала в Мирный необычный подарок. Послушайте!» В домиках под снегом закричали подмосковные чайки, зашумел лес, затоковали тетерева и глухари. Люди шли в столовую и останавливались у репродуктора. На потонувшем в снегу столбе, над голубым льдом, над домиками, занесенными снегом, куковала кукушка и кричали журавли далекой родной земли…

_{Антарктида, Мирный. 8 декабря 1963 г.}

Поезд идет к полюсу

РЕПОРТАЖ О ПОЛЕТЕ К ПЯТНАДЦАТИ ОТВАЖНЫМ

Радиостанция в Мирном два дня назад получила тревожную телеграмму: «Авария. Вышла из строя коробка передач. Стоим».

В глубь Антарктиды к полюсу холода идет санно-тракторный поезд. Из Мирного месяц назад вышли пятнадцать человек на восьми тягачах. С восемью санями. Идут тридцатые сутки пути. Люди здоровы. Металл не выдерживает — уже брошены один тягач и двое саней. Вчера «сдал» еще один тягач. Надо лететь на помощь.

Накануне прибывший из Москвы инспектор «Аэрофлота» Олег Николаевич Архангельский строго запретил брать на борт даже сотню килограммов лишнего груза. Доводы основательны: откажет один мотор — самолет камнем пойдет вниз. Но люди ждут помощи, и приходится рисковать.

Выбрали Ли-2 — самолет, который может сесть на бугристый снег рядом с поездом. Грузят огромный ящик с запасной коробкой скоростей.

Грузят четыре бочки с горючим на обратный полет…

Инструктор качает головой и решает: «Сам полечу!» Первым пилотом садится летчик Виктор Кубышкин.

— Возьмите журналиста… — хорошо понимаю, как нелепо просить, и все-таки прошу. — Возьмите…

Молча глядят летчики друг на друга, глядят на меня, думают.

— Ладно, садись.

6 часов 30 минут. Солнце. Сильный ветер. В Москве сейчас полночь. Делаем два круга над Мирным — набираем высоту. Поселок еще не проснулся, только две собаки бегают над занесенными домиками. Далеко внизу зеленеют айсберги, поднимается бурая глыба островов Хасуэлл. Колония пингвинов кажется горстью мака, брошенной около айсберга.

Ложимся на курс и медленно-медленно лезем вверх. Обязательно надо вверх: ведь прямо от замерзшего моря Антарктида поднимается белым ледяным куполом…

Высота три тысячи двести метров. Для нашего Ли-2 это еще не «потолок», но ему уже тяжеловато. Кабина у нас не герметичная. Дышим воздухом трехкилометровой высоты. Воздух разрежен — кружится голова, клонит в сон.

Штурман — мой земляк, воронежец, Евгений Федорович Рудаков прокладывает путь. На земле нет никаких ориентиров, лишь белый снег.

Но штурман все-таки что-то находит, делает аккуратные пометки на карте, подзывает меня поглядеть. Абсолютная высота три тысячи пятьсот, а земля рядом — двести метров, порой сто пятьдесят. Антарктида лежит под нами белой плоской горой.

Внизу черная точка. Это бочка, которую бросили с поезда. Десяток километров — еще бочка. Потом брошенные сани. На пятьсот сороковом километре сиротливо уткнулся в сугроб покинутый тягач.

Пролетели станцию «Пионерскую» — из-под снега, как спички, торчат верхушки антенн.

Станция безлюдна. Моторы жадно пожирают бензин. По шлангу перегоняем в баки горючее четырех бочек. Кружится голова. Все выше на ледяной купол забирается самолет. Теперь мы хорошо видим след прошедшего поезда. Вот он делает петли, вот вытоптана в снегу поляна — тут видно, шел ремонт тягачей. И снова белая сверкающая пустыня. Один-единственный друг у нашего самолета — наша тень. Она торопливо, будто на привязи, бежит сбоку, не отстает…

На борту у нас запас теплой одежды, ракеты, запаянные ящики с аварийной едой, шоколад, спирт, галеты, сгущенное молоко. Рядом лежит груз для ребят: гостинцы, пачка свежих газет из Москвы и, главное, письма, письма, о которых уже спрашивали по радио: «Везете?»

Тонкий след тянется все дальше, в глубь Антарктиды. Поезд идет на станцию «Восток». Пройдено 780 километров. Впереди еще 640.

С огромным уважением думаешь о людях, которые прочертили эти еле заметные линии на снегу. Одни, шаг за шагом, тридцать километров в сутки… Их курс, как и на самолете, определяет штурман. Еда, сон, ремонт, научные наблюдения — все на ходу. Мороз — 55 градусов, ветер — на месте не устоишь. Снежная пустыня мертва, но человек живет здесь, работает, двигается. Медленно, но вперед и вперед. Поезд везет на «Восток» горючее, оборудование для станции и для похода еще более трудного. Этот поход начнется у «Востока» и пройдет в район белых пятен антарктической карты.

У поезда нас ждут. Сообщают погоду: «Вам повезло, сегодня тепло — мороз сорок градусов».

Тракторами для нас немного примяли холмистый, твердый, как камень, снег. В морозном тумане на горизонте видим темную точку.

Минута полета — и вот под крыльями мелькнули сбившиеся в кучу сани и тягачи, пятнадцать человек с поднятыми руками. Они бегут к самолету, что-то кричат, подхватывают нас на руки.

Обветренные, загорелые, чумазые. Первое слово: «Письма!» Хватают, тут же, у самолета, рвут бумажные пакеты, бережно прячут под телогрейки. Я, натянув свитер до носа, пытаюсь фотографировать, но аппараты замерзли. Закостеневшая пленка ломается…

Семь ярко-красных тягачей с пингвинами на боку. На самой первой машине полощется на ветру красный флаг. Огромные сани загружены бочками и ящиками. Через верхние люки залезаю в «балкИ» — так в Антарктиде зовут жилые домики поезда. Горят печки. На кухне с надписью «Филиал ресторана «Пингвин» повар (он же и поездной врач) Юрий Семенов жарит говядину. Койки в два яруса, ящики и банки с продуктами, приборы, книги, на стенах фотографии ребятишек, матерей и подруг.

На десять минут собираемся в каюткомпании. Десятки торопливых вопросов.

И первый — как выглядит Терешкова? Никто из ребят еще не видел ее портрета. Достаю фотографии, сделанные на космодроме и на свадьбе в Москве. Радости у ребят нет предела. Настает моя очередь спрашивать. Записываю фамилии участников похода. Их надо обязательно назвать, эти пятнадцать имен: Анатолий Лебедев, Иван Аристов, Анатолий Калистратов, Владимир Шлапунов, Александр Темляков, Петр Шуленин, Анатолий Щеглов, Борис Путилов, Анатолий Кунделев, Василий Харламов, Иван Ушаков, Александр Ненахов, Юрий Семенов, Борис Жомов, Герман Сакунов.

Это водители тракторов, механики, радисты, ученые. Эту работу иначе как подвигом не назовешь. Пятнадцать людей идут к полюсу холода.

Они родились в разных концах нашей большой страны: под Могилевом, в Сибири; в Ленинграде, в Воронеже, в Москве, под Калинином… Их земляки, их жены, невесты и матери могут гордиться: к полюсу холода идут крепкие люди, настоящие мужчины.

Голос от самолета: «Скорей! Мерзнут моторы!»

Обнимаемся. Бьет кувалда по лыжам — самолеты примерзли к снегу. Прыгая на снежных застругах, машина с трудом отрывается. Делаем прощальный круг. Пятнадцать пар рук подняты к небу. Темная точка исчезает в морозном дыму.

Три миллиарда людей живет на земле. Можно поручиться: ни у кого нет более тяжелой работы, чем у этих пятнадцати. И только вспоминая людей, тянувших полвека назад нарты к Южному полюсу, думаешь: тем было еще труднее…

Хорошо долетели до Мирного. Пилот Виктор Кубышкин похлопал перчаткой заиндевевшее самолетное брюхо:

— Мы еще полетаем, старик…

В Мирном весело орало радио, двое из вновь прибывших кидали друг в друга снежками. Из будки метеорологов пошел к солнцу радиозонд.

Я вспомнил слова ребят с поезда: «Мирный — это курорт».

Вечером мы пользовались главной благодатью «курорта»: мылись в тесной, занесенной снегом баньке. Хлестали друг друга березовыми вениками и поливались водой, натопленной из голубого айсберга…

_{Антарктида, Мирный. 11 декабря 1963 г.}

Жди меня…

КАК ЧИТАЮТ ПИСЬМА В АНТАРКТИДЕ

Обычные письма. На синих конвертах штемпеля: Москва, Ленинград, Брянск, Красноярск… Наши самолеты привезли в Антарктиду два мешка таких писем. Прошло десять дней, но письма читают, как будто только что получили. Вечером после работы, после кино, после разговора за чаем все ныряют под снег, в жилые домишки. Полночь. Над снегами плывет безмолвная белая ночь. Усталость. Но никто не тушит лампы в комнате под снегами. Комнату тут называют каютой. Перед сном в каютах читают письма.

Десятый день наблюдаю соседа Леньку Шалыту. Лезет под подушку и достает листок: два десятка слов, написанных печатными каракулями: «Здравствуй, дорогой папа! Я по тебе очень скучаю. Приезжай скорее. Я буду тебя встречать». Человеку, писавшему это письмо, пять лет от роду. Его отцу-радисту — двадцать восемь. Он читает листок подряд много раз и засыпает. Листок остается в руке поверх одеяла.

Вчера Ленька позвал в свою лабораторию. Тут сотни лампочек, качаются стрелки, пищит морзянка. На полках катушки магнитной ленты.

Ленька взял одну из катушек. Поворот ручки — и мы слышим семейный разговор за столом.

Голос сынишки. Звуки передвигаемых тарелок. Смущенный, взволнованный голос жены. Брат старается говорить мужественно, дает всякие советы, потом говорит: «Ну, наливаем за тебя!»

Тетка плачет: «Ленечка, милый, эти слезы от радости, что с тобой говорю».

Эту телеграмму (7 страниц!) прислал Василий Песков в редакцию. Это и есть заметка «Жди меня». Интернета-то тогда не было. На фото — первый и последний бланки телеграммы-репортажа.

Дядя Леньки, директор какого-то ленинградского клуба, начинает очень торжественно, как на трибуне: «Дорогой Леонид! Поздравляю тебя с всенародным праздником сорок шестой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции…» Пленку мы привезли самолетом.

Ленька слушает ее, закрыв глаза.

Вчера за чаем выясняли, в чем самая большая трудность зимовки тут, в Антарктиде. Дружный голос: «Далеко от дома!».

Каждый день радисты со станции «Молодежной» и с «Новолазаревской» спрашивают: «Ну когда же? Когда же придет самолет?» Ждут писем. Три дня назад я летал к поезду, который идет в глубь Антарктиды. Вот первые слова, которые услышал в открытую дверь самолета: «Письма есть?». Письма были. Одному только не было писем. И он как будто заболел в две минуты. Зато все, кто держал конверты в руках, забыли про все на свете. «Братцы, теща!». Врач Юрий Семенов размахивал фотокарточкой: «Теща!». Хохот: «Вот как живем. Теще обрадовался!». — «Братцы, у меня же теща — человек!».

Письма сюда приходят и необычные. Вчера в столовой механик Иван Романов с гордостью показал мне письмо от жены — семь школьных тетрадей в клетку, исписанных мелким почерком: «Представляешь, каждый день по странице, будто со мной разговаривала. Начала писать в июне». Но рекорд Антарктиды, кажется, держит Игорь Зотиков, гляциолог. Он получил от жены сразу 84 письма…

Каждое утро в 7 часов 30 минут нас будит бодрая музыка. Вслед за этим диктор читает фамилии тех, кому есть телеграммы. В эти минуты в каютах мертвая тишина. Приподняв с подушек головы, все слушают, боятся пропустить слово.

Кому есть — бодро бегут. Кому нет — тянут одеяло до подбородка: еще десять минут «покемарить».

Бывали дни: метель такая, что в столовую за сто метров не решались идти. Но за телеграммой шли.

Тут, в Антарктиде, острее, лучше понимают, что является истинной ценностью в человеческой жизни. Тут ценят мужскую дружбу, умнее ценят и веселье. Но самое дорогое для человека, видавшего ночь Антарктиды, — слово привета с Родины. Человек не может один, человек должен знать: его ждут, его помнят. Человек безмерно счастлив, когда читает на синем листке телеграммы десять-пятнадцать слов от матери, от любимой.

Эту заметку я написал по просьбе всех, кто получает вести из дому. Все просят сказать вам спасибо за то, что не гаснет в наших домах огонек ожидания.

_{Мирный, Антарктида. 12 декабря 1963 г.}

Штормовое предупреждение

В Мирном бушует пурга. Утром по радио передали: «Внимание! Штормовое предупреждение. Ожидается пурга. Ветер до тридцати метров в секунду. Будьте осторожны». Последние десять дней в Мирном стояла штилевая, ослепительно солнечная погода. Носы от солнца шелушились, как молодая картошка. Губы надо было мазать губной помадой. Лица почернели, и только около глаз от темных очков остались белые пятна.

Новичкам и корреспондентам, много слышавшим об антарктических бурях, уже приелись невозмутимая синева далей и светлый круглосуточный день. Сейчас в Мирном шутят: пурга по заявкам корреспондентов. Миряне эту пургу за пургу не считают. Однако пурга такая, что Большой земле она и не снилась.

Отменены все полеты. Легкие самолеты прочными тросами притянуты к якорям, к тракторам и бульдозерам. С тяжелыми «Илами» ветру не справиться.

Сегодня один из «Илов» должен был стартовать в самую глубь Антарктиды, где никогда еще не ступала нога человека. Но полет отменен. А в последнюю минуту отменен полет и на станцию «Молодежная», где с нетерпением ожидают строителей, прибывших из Москвы. Какие полеты, если до столовой пешком едва добираемся! Вылезаем на свет божий через люки над головой. А белого света не видно. Ветер швыряет, валит, залепляет очки. Идешь, навалившись на «стену» ветра плечом. Белая мгла. Идешь, как в шарике от пинг-понга. Все достали из мешков штормовую одежду. Закутаны с головы до ног в меха и непродуваемые ткани. Но пурга находит щели в одежде, моментально наполняет снегом карманы. Идем, взявшись по двое за руки. Лишь на мгновение мелькнет в свистящем молоке яркий свет маяка над столовой и высокая мачта с антенной. Люди мелькают как тени.

В столовой новички говорят: «Да…» А старожилы довольно смеются: «Антарктида не Крым. Но разве это пурга!» И начинают рассказывать невыдуманные истории о «настоящей пурге».

…Самолеты сбрасывало с обрыва на лед. Палатки геологов рвало, как носовые платки. Два самолета на озере Ричардсона на глазах у людей превратило в груду обломков. Ветер в Антарктиде достигает такой скорости, что если бы средний самолет и поднялся в воздух, он висел бы на месте — скорость ветра равняется скорости самолета.

Часты ли бури? Синоптик Геннадий Бардин достает из кармана маленький календарь: «Вот смотри. Когда штиль, я ставлю на числе крестик, когда умеренный ветер — штрихую, в бурю ставлю черные пятна». Почти весь календарь у синоптика в черных пятнах.

Эта пурга началась с легких стремительных облаков, упрятавших солнце в белую пуховую шаль. Метеорологи сообщили: от южных берегов Африки идет циклон. Встретившись с холодом Антарктиды, циклон набрал силу.

Пожалуй, только пилоты могут сидеть на кроватях, пришивать к курткам пуговицы, читать потрепанные книжки и вспоминать, где и когда так же вот не летали. Все остальные спешат на работу. В разных местах поселка над снегом и под снегом стоят десятки приборов и целые лаборатории ученых. Наблюдения лишь тогда имеют ценность, когда проводятся аккуратно, день за днем, час за часом. Поэтому геофизики из отряда Петра Астахова, кроме обычных приборов, уносят сегодня из дома лопаты. Часа два уйдет на откапывание входа, прежде чем человек может взглянуть на приборы. Геофизики ловят земные токи, слушают шумы нашей Галактики. В Антарктиде это делать гораздо удобней, чем в любой части света. Зимою геофизики снимают на пленку свет полярных сияний, а сейчас сплошной день. Но с помощью локатора ученые и теперь видят эти сияния.

Много хлопот в пургу у аэрологов и синоптиков. Три раза в день из их будки в синее небо уходили наполненные водородом шары. Радиопередатчик с большой высоты слал на землю сигналы о скорости ветра, температуре, давлении, о космических излучениях. Сегодня особенно важно знать, что там делается, «поверх» пурги. Аэрологи Иван Пилипович, Володя Баяревич и Иван Выбрик готовят аппаратуру, готовят водород для шаров. Не простое дело запуск в пургу шара-зонда.

Мы долго смеялись, узнав, как Володя Баяревич лишился роскошной антарктической бороды. Шесть раз подряд пытались запустить шар.

Неудача. Пурга прижимает шар к земле, подбрасывает и бьет о сугроб тонкие приборы радиопередатчика. В секунду рушится пятичасовая подготовка к каждому запуску. Шесть раз подряд…

У седьмого шара измученный Володя мрачно пообещал: «Если запустим, правую половину бороды отдаю». Шар улетел. Друзья заставили выполнить обещание.

Сегодня аэрологи не давали обетов. Только что позвонили: шар с первого раза благополучно ушел. Уже обработаны сигналы приборов.

В ближайшие сутки пурга не ослабнет. Температура — минус один, минус два. От Южной Африки к Антарктиде движется еще один циклон.

Прогноза из Мирного ожидают в Москве, ожидают на антарктических станциях «Восток», «Молодежная», «Комсомольская» и «Новолазаревская». Особенно важны предсказания погоды китобоям, которые промышляют у берегов Антарктиды. Ежедневно в 6 часов 30 минут по московскому времени радисты Мирного по фототелеграфу передают на китобойные матки «Советская Россия» и «Советская Украина» оперативные карты погоды.

Пурга продолжается. Наготове отряд спасателей во главе с опытным полярником Виталием Кузьмичом Бабарыкиным. Мало ли что может случиться с человеком в такую метель. Наружные работы отменены, но под снегом идет обычная жизнь. Только что я позвонил в ремонтную мастерскую: «Что делает сегодня отряд транспортников?»

— Ремонтируем тракторы и бульдозеры. Готовимся к выгрузке кораблей.

Корабли «Обь» и «Эстония» идут в Антарктиду. Они уже прошли Бискайский залив и вышли в Атлантику. Они везут грузы и зимовщиков новой антарктической экспедиции. В Мирном корабли будут встречать седьмого — одиннадцатого января.

_{Антарктида, Мирный. 14 декабря 1963 г.}

Полюс холода

Рассказывают случай: в Антарктиду пришел корабль. Зимовщики готовились вернуться на Родину. На палубе и в каютах только и разговоров: «Восточники», «восточники… Капитан корабля не выдержал: «Покажите мне этот «Восток». С ближайшим самолетом капитана повезли на «Восток». Это ни много ни мало — 1400 километров в самую глубь Антарктиды.

Капитан бодро вышел из самолета. О том, как чувствовал себя капитан на «Востоке», в Антарктиде, ходят легенды. Человек же, который был с капитаном, так говорит: «Капитан держался достойно, как и подобает капитану, видавшему штормы и качки. Но когда вернулся на борт корабля, сказал: «Да, не зря свой хлеб ели ребята». Собрал всех «восточников» и такой пир закатил! В Антарктиде о капитанском пире тоже ходят легенды.

Советская антарктическая станция «Восток» отмечает юбилей. Шесть лет назад, 16 декабря 1957 года, сюда благополучно дошел санно-тракторный поезд. Его вел известный полярник Алексей Федорович Трешников. Не заглушая моторов, сразу поставили мачту, стали торжественно в ряд. В морозной антарктической тишине был поднят советский флаг. Теперь этот флаг есть на всех антарктических картах. В тот же день вокруг мачты поставили домики, привезенные на санях, подняли антенну. 16 декабря мир узнал новость: на самой суровой точке земли есть станция советских ученых. Ее назвали по имени одного из кораблей, на которых Михаил Лазарев и Фаддей Беллинсгаузен в 1820 году открыли Антарктиду.

Почему же видавший виды капитан почтительно снял шапку перед теми, кто зимовал на «Востоке»? За две недели пребывания в Антарктиде я много слышал об этой станции. Далеко расположена. Сюда в полярную ночь что бы ни случилось, самолет не пошлешь. Сильный мороз. Нигде на земле не отмечено более низкой температуры — минус 88,3 градуса. О том, что это значит, я расскажу позже — рассказывать надо много. Но это не все. «Восток» расположен на ледяном щите Антарктиды, на высоте трех с половиной тысяч метров над уровнем моря.

Воздух сильно разряжен, давление почти вполовину ниже обычного. Самолет с площадки «Восток» взлетает с трудом. Люди, выйдя из самолета, дышат, как рыбы на берегу. Чуть шаг ускоришь — садишься. Хочется жадно, поглубже вздохнуть — мороз не дает. Дышишь через полог одежды, через свитер, натянутый до самых глаз.

Первые три дня человек не может работать, двигаться. С трудом говорит. Головная боль, рвота. У человека меняется кровяное давление меняется состав крови. После третьего дня начинают отходить понемногу, но не все. В Мирном живут пятеро, которых с «Востока» пришлось увезти.

Спросите: «Зачем же человек терпит такие лишения? Стоят ли этого крупицы знаний, добытые наукой?». Да, стоят! «Восток» — очень интересная точка нашей планеты. Это центральное место ледяного щита Антарктиды. Как ведет себя лед? Как ведут себя ветры? Почему именно тут самая низкая температура? Но главное — над этой точкой Земли сходятся магнитные силовые линии, окружающие Землю. В «магнитную воронку» устремляются потоки космических частиц. В любом другом месте Земли эти частицы не могу пробиться через толщу магнитного поля.

На «Востоке» наблюдают полярные сияния, изучают прохождения радиоволн. Только через «воронку» радиоприборы могут заглянуть в космос и увидеть картину неискаженной. С «Востока» ждут информации ученые всего мира.

Сразу после Нового года со станции «Восток» выйдет санно-тракторный поезд. Побывает в районе белых пятен антарктической карты. Поезд пройдет полторы тысячи километров и закончит поход на станции «Молодежная». Что увидят ученые? Горы, ледяную равнину, впадины? Сейчас никто не может сказать — над этим районом не летали даже и самолеты. Это будет первый человеческий след.

* * *

Поход возглавит молодой ученый Андрей Капица. Он участвовал в нескольких внутрниконтинентальных походах. Последние две недели Андрей хлопотал с отправкой на «Восток» приборов и оборудования. Несколько дней назад туда улетели друзья Андрея. К «Востоку» сейчас подходит санно-тракторный поезд с продуктами и запасом горючего. Вчера утром на аэродром Мирного привезли сани с остатками оборудования. Тяжелые ящики с приборами, огромная бутыль аккумуляторной кислоты, мешки, газеты, каркас из металлических труб неофизикам и огромный арбуз, которые удалось довезти из Ташкента.

Летим на «Восток». Шесть часов дороги над ледяным куполом. У штурвала — опытные пилоты Герой Советского Союза Александр Яковлевич Марченко и Герой Социалистического Труда Александр Сергеевич Поляков. Путь прокладывает штурман Тихон Михайлович Полиевский Он то и дело подзывает к иллюминатору: «Смотри, вышли на санный след. Смотри — бочки».

Весь путь до «Востока» усеян бочками, брошенными проходящими поездами. Над поездом, идущим сейчас на станцию, проносимся низко, едва не цепляя антенны радиомачт. Это своеобразный привет ребятам на трудной дороге. Над станцией «Комсомольская» покачали крыльями.

Шесть часов полета. Андрей, переживавший за каждый толчок, дремлет сейчас, обхватив руками арбуз. Это бесценный подарок. Он уже обещан по радио. Когда мы садимся наконец на длинную снежную полосу около станции, из толпы встречающих слышится веселый голос: «Арбуз кидайте!»

Объятия. Поцелуи. Станцию «Восток» никак не могу рассмотреть — потеют очки. Разозлившись, сбрасываю, чтобы успеть заснять самолет, людей, говорящих друг другу дорогие при встречах слова. Штурман Полиевский обнимается с чехом в ярко-красной одежде. Уже в помещении станции мне рассказывают, почему так дружески встретились эти двое. В начале года чех, зимующий на «Востоке», заболел двусторонним воспалением легких. На самолет, летевший в Мирный со станции «Молодежная», пришла радиограмма: «На «Востоке» серьезно болен Станислав Фишер. Принимайте решение». Ответ последовал сразу: «Летим на «Восток».

В этот день самолет Ил-14 находился в воздухе шестнадцать часов. Летчики после посадки валились от усталости, но человек был спасен.

После месяца лечения в Мирном он вернулся на «Восток». Он здоров, работает, успешно завершает зимовку со своим товарищем Богославом Славиком и тринадцатью советскими полярниками…

Пятнадцать зимовщиков ведут нас в квадратные домики, над которыми высоко развеваются флаги — советский и чешский. Около домиков — тракторы, тягачи «Харьковчанка», которым предстоит дальний путь в глубину Антарктиды. К павильонам ученых по снегу идут ходы сообщения. Станция необычно опрятна, я бы назвал ее даже красивой — цветные квадраты домов с узором ходов сообщения.

Самолет ждали. На столе с белой скатертью стоит все, чем может похвастать полярник. Веселый повар Коля Докукин чуть не со слезами просит: «Еще полтарелки. Это наша солянка, цыпленок по-восточному». В маленькой комнате начальника станции с книгами, с белой антарктической картой и большой фотографией трех ребятишек состоялось короткое интервью. «Все здоровы. Кроме меня, зимуют радист, повар, два механика, остальные ученые. Работы много, Станция на год была закрыта. В комнатах — как в пещерах: наросли сталактиты. Сейчас почти все отстроено заново. Нравится у нас? Я очень рад. У нас хорошая библиотека. Сто девять кинокартин. Вчера смотрели «Чистое небо». Очень часто крутим «Улица полна неожиданностей».

Картина не бог весть какая, но в Антарктиде особый спрос на комедии… Самая низкая температура этой зимы — минус 78,4. Сегодня очень тепло — минус 27 градусов».

Начальник станции Василий Сидоров — ветеран Антарктиды, зимует в четвертый раз.

На «Востоке» — третью зиму. Здоров, подтянут, весел. У всех ребят настроение хорошее, хотя кое-кто за зиму убавил в весе килограммов на десять-двенадцать. Сказывается кислородное голодание.

Я забыл на несколько минут об этом голодании — влезал на сугробы, забирался с фотокамерой на тягачи. Я забыл о строгом правиле на «Востоке»: ходить медленно, работать с частыми передышками. Совершив бросок к уже ревущему самолету, я дышал, как карась, брошенный на песок. Кружилась голова, давило на грудь, мысли как будто в тесте увязли… Пять часов полета до Мирного прошли как в бреду.

Приземлились поздно вечером. Только после крепкого чая и какой-то таблетки, сумел разобрать блокнотные записи. Теперь я хорошо знаю, почему капитан сказал: «Да…» и выставил обед для «восточников», о котором в Антарктиде ходят легенды.

_{Антарктида, «Восток» — Мирный.}

_{17 декабря 1963 г.}