Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

Бежим, дитя, бежим за ели,

Где вороны овна заели.

Тетенька, милая, тетенька, тише,

Здесь камни, здесь больно, мне трудно и выше.

Здесь озеро блещет

И волнами плещет.

О, сын мой любимый, сыноня,

Или стал милым Юноне?

Он кроток и тих. Какая в нем корысть?

Уж лучше взяла бы трясуха иль хворость.

Кто это там? Опять твоя мать?

Она не устанет меня проклинать.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Здесь золотые цветут травы

И белые купавы.

Прекрасная тетя, зачем ты снимаешь?

Не надо, не надо, родная.

Красный ребенок, не понимаешь –

Смою я грязь, в воде погружая.

Всё же снимай. Видишь, и я –

Чиста, прекрасна, как влаги струя.

Домой ты придешь, и нас будут бранить,

Если не вымоем каждую нить.

Я сделаю все, что ты хочешь!

Тетя, русалка, – зачем ты щекочешь?

Не надо, не надо, родимая,

Я слезы на личице вымою.

Чьи жемчуг-зубки сделал токарь,

Ты бел и нежен, как этот осокорь.

Сюда, сюда, куда веду,

В вилы и косами встретьте

Шлюху ту гордую, что на беду

Сына завабила в сети.

О, проклята, проклята буди,

Пусть хворью покроются вечные груди!

Кто это там? опять твоя мать?

Она не устанет по сыну рыдать.

Где зеркальный водоем

Весь сокрыт в плакучих ивах,

Там Юнона и сын мой вдвоем

Предаются делу красивых.

То к нам уже идут, то к нам уже идут.

Мальчик, нам хорошо тут?

С дрекольем идите все сразу и вместе,

Вперед образа.

Да не дрогнет рука.

Так хочет дело мести.

Сюда идите! Здесь вон они

Между осинок, в роще, в тени.

Она из облаков спустилась

И, за руку схватив, бежать пустилась.

Коса по ветру развевалась,

И ноги пыли пальцами касались.

Он жалобно просил ее идти потише,

Но она не слушалась,

И скоро в роще ближней,

Хищно озираясь, скрылась.

Сегодня среда, и хоть грех убивать,

Да нужно!

Вот где их стонов и воплей кровать!

Ну же, друзья мои, сразу и дружно,

Дрекольями дружно коли!

А вы: раз, два – пли!

Сына целует бедная мать,

К плечам прижала седым.

Но мертв он. Вотще подымать,

Веки бессильны, как дым.

А сквозь ругань, крик «ура» –

Высокомерна и красива,

К небу вздымалось, меньше пера,

Голубооблачное диво.

Скакала весело охота,

Вздымала коней на дыбы,

И конник и пехота,

Дружина и рабы.

Дрожал, смеясь, веселый рог,

Ему звенел поющий лес

И улыбался всем Сварог.

Смеясь, на землю Леший слез.

Олень, предсмертно взвившись в высоту,

Вдоль поля поскакал,

И люди с бешенством стонали: «Голубушки, ату!»

С их щек пот ярости стекал.

Дичь за плечами всех ясна:

И вепри есть и козы.

Скакала весело княжна.

Звенят жемчужные стрекозы.

Белун стоял, кусая ус,

Мрачно беседуя с собой:

«Ну что же, русских бог, ну что же, ну-с!

Я уж истомлен упорною борьбой».

К нему по воздуху летит Стрибожич,

О чем-то явственно тревожась.

«Ну что же, мальчик, какие вести?» –

Молвил Белун, взгляд глаз вперяя долгий.

Тот залепетал ему о праве мести

И о славян священном долге.

«В знати и черни

Колышет тела

Призыв вечерний

– Колокола.

От смердича и до княгини

Старая вера

Везде, видел я, гинет.

– Кера! Кера!»

Пылали глаза

Священной угрозой.

Медлит гроза.

Право мороза.

Взор ледяной, недвижный лун,

Вонзает медленно Белун.

И думает: «Робичичем быть побежденным?

Признать рожденн<ого> рабой?

Нет! Кем бы мы ни побеждены,

Мы еще померяемся с судьбой!»

Сухой путиной, то водой

В лесу буй-тур бежал гнедой.

Глаз красный мощно кровавел,

В мохнатой спрятан голове,

И в небо яро тур ревел,

Полузавешенный в траве.

Скакал вблизи хозарский хан,

Собой благоухан.

На нем висела епанча,

Край по земле слегка влача.

Лицо от терниев холя,

Сияли мехом соболя,

И сабля до земли

Шептала грохотом: внемли!

Владавец множества рабов,

Полужилец уже гробов,

Он был забавен в шутках, мил

И всех живучестью томил.

Слезливых старчески буркал,

Взор первой младости сверкал,

Из-под стариковато-мягких волосенок

Лицо сияло (остренький мышонок).

Таков был князь хозарский, хан,

Коня ездою колыхан.

Красные волны

В волнах ковыля –

То русскими полны

Холмы и поля.

Среди зеленой нищеты,

Взлетая к небу, лебедь кычет,

И бьют червленые щиты,

И сердце жадно просит стычек.

Позвал их князь

Идти на врага.

И в сушь, и в грязь

Шагай, нога!

Так нежен шаг пехот,

Так мягок поскок конниц,

Идем в поход, идем в поход!

На шум гречанских звонниц.

Под звуки дуд

Так билось ретивое.

Вперед идут, вперед идут

В кереях вольных вой.

Вперед идут

Побед сыны.

В душе звук дуд,

Глаза сини.

За ними поющие села

И возглас играющих жен.

И возглас раздался веселый:

– Враг окружён!

О, есть ли что мечей поюнней?

Но, чу! везде полет Воюний.

О, этот миг друг с другом сечи,

Меча с мечами звонкой речи

И страшной общей встречи.

Кому врага в <ага> бою побита?

То знает лишь Табити.

И русский бьет врага копьём.

Тот, падая, дрожит.

«Из черепов мы воду пьем», –

Тому он скажет, кто лежит…

Так длился бой…

Дыханье затаив, смотрели боги на кровь, пролитую борьбой.

В Ирпень, друзья, студеный

Купаться, нежные, бежим!

Наш труд уже окончен дённый.

Отдайтесь воле волн дружин.

Кувшинов длинногорлых

Струю лия на грудь,

Забудьте бег проворный,

За вепрем дикий путь.

Мы водяному деду стаей,

Шутя, почешем с смехом пятки.

Его семья простая

Была у нас на святки.

Что сладостней лобзаний,

Когда уста – волна,

Когда душа сказаний

Боится и полна?

О, дочка Владимира,

Внучка рабы,

Вспомни, родимая.

Мощь Барыбы.

В волне прочти предтечу

Связанной вечно встречи.

Ведь только, только бывший снег –

Та, что знойней знойных нег.

Так священно-белые в игре зим

Мы только грезим, мы только грезим

О том, что летом мощный тать,

Мы вправе властно испытать.

А впрочем, – Леший: он власт могучим русским языком.

Пойди к нему, с тобой он, кажется, знаком?

Мне скучно, дедушка, среди подруг,

И я ищу, кто мог бы стать «мой друг».

Со мной один лишь хозарский хан,

Собой благоухан.

Пойди, пойди и расскажи все это ему,

Он знает знаний уйму.

Мы в себе видим

Вихрь сил вселенной.

В смерть, род ли идем,

Мы – нетленны.

«Скажи, любезная Людмила, –

Промолвил важно Леший, –

Правда ли, что тебя земная явь томила?

Правда ли, что ты узнать хотела вещи?

Здесь есть приятель мой, волхв,

Христом изгнан из стран Владимира,

Он проскакал здесь недавно, как серый волк,

Он бы помог тебе, родимая».

Любезный Леший, я готова

Советам следовать твоим.

Найди мне друга, но не такого,

Как хан хозарский, жид Хаим.

Он весь трясется, как осина.

И борода его колюча.

Ах! Ах! от него несет крысиной!

Противный, злой, несносный, злючий!

И слезы брызнули мгновенно,

Мешая с влагой горечь горя,

Когда слез смехом перемена

Блистала, скорая, радостно во взоре.

Спасибо, Леший, я согласна

С советом благостным твоим.

Скажи, однако, не опасно

Повздорить с молодым?

Ему заметно отдают

И угол, и уют,

Богов родимых имена,

Ему покорны племена.

О, этот молодой человек

Шагает далеко!

Но взор скрывай под тяги век,

Попасться-то легко!

Молодчик

Что-то скоро пошел по чужой земле,

И наших много вотчин

В его руке,

Много очень.

Был Леший искренно озабочен.

Всадник – мой соотчич.

Белый конь топочет,

До веселья охочий.

Кто-то в деревне хохочет.

Он лучезарней тел из солнц,

В его глазах нам свято небо.

Он благословляет дланью хлебы.

О, гнед-буй-тур, гнед-буй-тур, красавец!

Лети дорогою святой,

Лети, мятежный небесавец,

Хвостом маши, гнедо-з<ла>той!

Изволь, представлю: гнед-буй-тур,

Он будет радостный слуга.

Устами белый балагур,

Несет в высокие луга.

Шею овьет рука княжны,

К лицу прильнет княжна младая,

Ей слуги мощные нужны,

Над всем живущие владая.

Ты полетишь под облаками,

Где ветры облачные рвут,

И ты опустишься, как камень,

Где жив могучий Вейдавут.

Я дщерь, любимая в лесу,

Тебе бессмертие несу.

Возьми его, венка как бремя,

Конца не знающее время.

Сквозь листья строгий взор сквозя,

Ты будешь нежная стезя.

Их провожает старая Табити,

Прошамка<в>: «Берегитесь!

Здесь бродит около <Христос>».

Они восходят на утес,

Ждать часа, когда туч сизари,

Златом озарены зари,

Час возвестят святой поры

Восхода солнца из-за горы,

В лучах блаженственной игры.

Чернь смотрит жадно чудеса.

Они поднялись в небеса.

«А я?» –

Промолвил жалобно Хаим.

Они летели, смех тая.

Им было весело двоим.

Какое дело мощной радости

До обезумевших старикашек,

До блох и мух, и всякой гадости:

Козявок, тли, червя, букашек?

Среди толпы, взиравшей жадно

На них, летевших в высоту,

Хан едет хмурый, беспощадно

Коня терзая красоту.

И вдруг, – сосед, направо глянь-ка, –

Он вынул из кармана склянку

И в рот поспешно – бух!

О чудо: коня не стало и седока, их двух.

А вместо них, в синей косоворотке,

С смеющейся бородкой,

Стоял еврейчик. Широкий пояс.

Он говорил о чем-то оживленно, беспокоясь,

И, рукоплескания стяжав,

Желания благие поведав соседственных держав

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Упомянув, пошел куда-то.

Его провожая, вышел друг брадатый.

Хан был утешенный в проторях и потерях

И весело захлопнул двери.

Пронзая с свистом тихим выси,

Касаясь головой златистой тучки,

Летит, сидя на хребте рыси, внучка

Малуши, <дочь> Владимира.

Старинных не стирая черт,

Сквозь зорю шевелился черт.

Он ей умильно строил рожи,

Чернявых не скрывая рожек.

И с отвращеньем в речи звонко

За хвостик вышвырнула гаденка.

Послушен, точен оборотень

Людмилы воли поворотам.

Сидит, надувши губки,

Княжна в собольей шубке.

Уж воздух холоден, как лед,

Но дальше мчит их самолет.

Далеко внизу варили пиво.

Звонко пропел в деревне пивень.

Пахло солодом.

И думает Людмила:

«Прощайте, девушки, поющие в Киеве.

О, веселые какие вы…

Вы пели: „Сени, мои сени“.

И ваши души были весенни».

Стало холодно.

За гриву густую зверя

Впились, веря,

Ручки туже.

Они слегка синели.

И, чтоб спастись от стужи

Морозной выси,

Из рыси

Он стал медведем.

Она ему: «Куда мы едем?»

Он отвернулся и в ветер бурк:

«Мы едем в Петербург».

Летят в слое ледяной стужи.

О доле милом дева тужит.

К холоду нежна

Скукожилась княжна.

«Напрасно черного петушонка

Стрибогу в жертву не дала.

Могла бы сообразить, девчонка,

Что здесь ни печки, ни кола».

И вот летят к земле турманом,

Туда, где золотом Исакий манит,

И прямо сверху, от солнечного лучбища

Они летят в дом женского всеучбища.

С осанкой важной, величава,

Она осматривает (всех окружающих забава)

Во-первых: помещение,

Воздух,

Освещение,

И все, что город умный создал.

И заключает: «Я б задохнулась,

Лиса лесная в силке,

В сем прескучном уголке.

Но что вы делаете?»

– «Мы учимся! –

Согласно девы отвечали, –

Стремимся к лучшему». –

«Вы учитесь… Чему?» –

Ее глаза блистали

Лучами гнева вначале.

«Приятно, весело в лесу

Сознать первичную красу.

Над вами <ж> веет Нав[1] сугроб».

Она права! Она права!

В ее словах есть рокот бури.

К венцу зеленые права,

Бежим, где зелены поля,

Себя свободными узнав,

Свои учебники паля!

Мы учителей дрожим: в них Нав.

О, солнце там, о, солнце тут!

– Их два! – Их два!

В нас крылья радости растут

– Едва, едва!

Мы оденем, оденемся в зелень,

Побежим в голубые луга,

Где пролиться на землю грозе лень,

Нас покинет училищ туга.

И прострим мы зеленую вайю[2] в высоту,

И восславим, священные, ваю[3] красоту.

Приятно в нежити дубравной

Себя сознать средь равных равной.

Приятно общность знать племен,

Потерян в толпе древяниц,

И перед не имеющим имен,

Благоговея, падать ниц.

Но что приятного, ответьте,

О девушки младые, –

Вот стены каменные эти

И преподаватели глухие?

Их лысины сияют,

Как бурей сломленные древа,

А из-под их слов о красоте зияют

За деньги нанятые чрева.

В зубах блистают зерна злата,

Сердце налила жидким ртуть.

Они над ужасом заплата,

Они смехучей смерти суть.

Вапно покрыло лавки, стол.

На славу вапнен желтый гроб.

Я вас спасти от смерти сол.

Слава, слава тебе, поборовшей века.

Нам принесшей заветы Владимира!

Наша цель, наша цель далека,

Мы тобою пойдем предводимые!

О гей-э, гей-э, гей-э!

Загорайтесь буйно, светы,

Зажигайте дом учин[4].

Смолы, лейтесь с веток,

Шире, выше свет лучин!

Вон учителя бегут толпой,

С обезумелыми телами

И с тоскою на лицах тупой,

Бурно плещимы жара лозами.

Сюда, сюда несите книги,

Слагайте радостный костер.

Они – свирепые вериги,

Тела терзавшие сестер.

Вон, златовея медным шлемом,

Пожарных мчится гордый стан.

Девы, гинем мы

И раним раной древних ран.

Сюда, училицы младые,

В союз с священными огнями,

Чтоб струи хлябей золотые

От нас чужие не отняли.

Слагайте черных трупов прелесть,

В глазницах черный круглый череп,

И сгнившую учебночелюсть,

И образцы черев,

И мяс зеленых древлемерзость,

И давних трупов навину[5].

В этом во всем была давно когда-то дерзость,

Когда пахали новину.

Челпанов, Чиж, Ключевский,

Каутский, Бебель, Габричевский,

Зернов, Пассек – все горите!

Огней словами – говорите!

И огнеоко любирй

Приносят древние свирели…

При воплях: «Жизни сок бери!»

Костры багряные горели…

«Где И?

В лесу дремучем

Мы тщетно мучим

Свои голоса.

Мы кличем И,

Но нет ея.

В слезах семья.

Уж полоса

Будит зари

Все жития,

Сны бытия».

Сучок

Сломился

Под резвой векшей.

Жучок

Изумился,

На волны легши.

Волн дети смеются,

В весельи хохочут,

Трясут головой,

Мелькают их плечики,

А в воздухе вьются,

Щекочут, стрекочут

И с песней живою

Несутся кузнечики.

«О, бог реки,

О, дед волны!

К тебе старики

Мольбой полны.

Пусть вернется муж с лососем,

Полновесным, черноперым,

Седой дедушка, мы просим,

Опираясь шестопером.

Сделай так, чтоб, бег дробя,

Пали с стрелами олени,

Заклинаем мы тебя,

Упадая на колени».

Жрецов песнопений

Угас уже зой.

Растаял дым.

А И ушла, блестя слезой.

К холмам седым

Вел нежный след ее ступеней.

То, может, блестела звезда

Иль сверкала росой паутина?

Нет, то речного гнезда

Шла сиротина.

«Помята трава.

Туда! Туда!

Где суровые люди

С жестоким лицом.

Горе, если голова,

Как бога еда,

Несется на блюде

Жрецом».

«Плачьте, волны, плачьте, дети!

И, красивой, больше нет.

Кротким людям страшны сети

Злого сумрака тенет.

О, поставим здесь холмы

И цветов насыпем сеть,

Чтоб она из царства тьмы

К нам хотела прилететь,

От погони отдыхая

Злых настойчивых ворон,

Скорбью мертвых утихая

В грустной скорби похорон.

Ах, становище земное

Дней и бедное длиною

Скрыло многое любезного

Сердцу племени надзвездного».

Уж белохвост

Проносит рыбу.

Могуч и прост,

Он сел на глыбу.

Мык раздался

Неведомого зверя.

Человек проголодался.

Взлетает тетеря.

Властители движени<я>,

Небесные чины

Вести народ в сражени<я>

Страстей обречены.

В бессмертье заковав себя,

Святые воеводы

Ведут, полки губя

Им преданной природы.

Огромный качается зверя хребет,

Чудовище вышло лесное.

И лебедь багровою лапой гребет,

Посланец метели весною.

«Так труден путь мой и так долог,

И грудь моя тесна и тяжка.

Меня порезал каменный осколок,

Меня ведет лесная пташка.

Вблизи идет лучистый зверь.

Но делать что теперь

Той, что боязливей сердцем птичек?

Но кто там? Бег ужель напрасен?

То Э, спокойствия похитчик.

Твой вид знакомый мне ужасен!

Ты ли это, мой обидчик?

Ты ли ходишь по пятам,

Вопреки людей обычаю,

Всюду спутник, здесь и там,

Рядом с робкою добычею?

Э! Я стою на диком камне,

Простирая руки к бездне,

И скорей земля легка мне

Будет, чем твоей любезной

Стану я, чье имя И.

Э! Уйди в леса свои».

«О, зачем в одежде слез,

Серной вспрыгнув на утес,

Ты грозишь, чтоб одинок

Стал утес,

Окровавив в кровь венок

Твоих кос?

За тобой оленьим лазом

Я бежал, забыв свой разум,

Путеводной рад слезе,

Не противился стезе.

Узнавая лепестки,

Что дрожат от края ног,

Я забыл голубые пески

И пещеры высокий порог.

Лесную опасность

Скрывает неясность.

Что было со мной

Недавней порой?

Зверь с ревом, гаркая

(Страшный прыжок,

Дыхание жаркое),

Лицо ожег.

Гибель какая!

Дыхание дикое,

Глазами сверкая,

Морда великая…

Но нож мой спас,

Не то я погиб.

На этот раз

Был след ушиб».

«Рассказать тебе могу ли

В водопада страшном гуле?

Но когда-то вещуны

Мне сказали: он и ты,

Вы нести обречены

Светоч тяжкой высоты.

Я помню явление мужа.

Он, крыльями голубя пестуя

И плечами юноши уже,

Нарек меня вечной невестою.

Концами крыла голубой,

В одежде огня золотой,

Нарек меня вечной вдовой.

Пути для жизни разны.

Здесь жизнь святого, там любовь.

Нас стерегут соблазны,

Зачем предстал ты вновь?

Дола жизни страшен опыт,

Он страшит, страшит меня!

За собой я слышу топот

Белоглавого коня».

«Неужели лучшим в страже,

От невзгод оберегая,

Не могу я робким даже

Быть с тобою, дорогая?

Чистых сердец святая нить

Все вольна соединить,

Жизни все противоречья!

Лучший воин страшных сеч я,

Мне тебя не умолить!»

«Так отвечу: хорошо же!

Воин верный будешь мне.

Мы вдвоем пойдем на ложе,

Мы сгорим в людском огне».

«Дева нежная, подумай,

Или все цветы весны

На суровый и угрюмый

Подвиг мы сменить вольны?

Рок-Судья! Даруй удачу

Ей в делах ее погонь.

Отойду я и заплачу,

Лишь тебя возьмет огонь.

Ты на ложе из жарких цветов,

Дева сонная, будешь стоять.

А я, рыдающий, буду готов

В себя меча вонзить рукоять.

Жрец бросает чет и нечет

И спокойною рукой

Бытия невзгоды лечит

Неразгаданной судьбой.

Но как быть, кого желанья

Божьей бури тень узла?

Как тому, простерши длани,

Не исчезнуть в сени зла?

Слишком гордые сердца,

Слишком гневные глаза,

Вы, как копья храбреца,

Для друзей его гроза,

Там, где рокот водопада,

Душ любви связует нить,

И, любимая, не надо

За людское люд винить.

Видно, так хотело небо

Року тайному служить,

Чтобы клич любви и хлеба

Всем бывающим вложить,

Солнце дымом окружить».

Угас, угас

Последний луч.

Настал уж час

Вечерних туч.

Приходят рыбари

На радости улова.

В их хижинах веселье.

Подруги кроткие зари,

Даруя небу ожерелье,

На небосвод восходят снова.

Уже досуг

Дневным суетам

Нес полукруг,

Насыщен светом.

Кто утром спит,

Тот ночью бесится.

Волшебен стук копыт

При свете месяца.

Чей в полночь рок греметь,

То тихо блистающим днем.

Шатаясь, проходит великий медведь,

И прыгает травка прилежным стеблем.

Приносит свободу,

Дарует истому,

Всему живому

Ночью отдых.

«Мы здесь идем.

Устали ноги

И в жажде дышит слабо грудь.

Давно забытые пороги,

О, сердце кроткое, забудь!

Сплетая ветки в род шатра,

Стоят высокие дубы.

Мы здесь пробудем до утра.

Послушно жде<м> удар судьбы»

«Где прадеды в свидании

Надменно почивали,

Там пленники изгнания

Сегодня ночевали.

Священным дубровам

Ущерблена честь.

Законом суровым

Да будет им Месть.

Там сложены холмы из рог

Убитых в охотах оленей.

То теней священных урок,

То роща усопших селений».

«Пошли отряд

И приведи сюда.

Сверши обряд,

Пресекши года».

«О, юноши, крепче держите

Их! Помните наши законы.

Веревкой к столбу привяжите.

И смелым страшны похороны.

И если они зачаруют

Своей молодой красотой,

То помните, боги ликуют,

Увидев дым жертв золотой».

Вот юный и дева

Взошли на костер.

Вкруг них огонь из зева

Освещает жриц-сестер.

Как будто сторож умиранью,

Приблизясь видом к ожерелью,

Искр летающих собранье

Стоит над огненной постелью.

Но спускается Дева

Из разорванных радугой туч.

И зажженное древо

Гасит сумрака луч.

И из пламенной кельи,

Держась за руку, двое

Вышли. В взорах веселье.

Ликует живое.

«Померкли все пути,

Исполнены обеты.

О, Э! Куда идти?

Я жду твои ответы!

Слышишь, слышишь, лес умолк

Над проснувшейся дубровой?

Мы свершили смелый долг,

Подвиг гордый и суровый».

«Осужденных тела выкупая,

Мы пришли сюда вместе с дарами.

Но тревога, на мудрость скупая,

Узнает вас живыми во храме.

Мы славим тех,

Кто был покорен крику клятвы,

Кого боялся зоркий грех,

Сбирая дань обильной жатвы,

Из битвы пламеней лучистой

Кто вышел невредим,

Кто поборол душою чистой

Огонь и дым.

Лишь только солнце ляжет,

В закате догорая,

Идите нами княжить,

Страной родного края».

«Мы боги, – мрачно жрец сказал

И на далекие чертоги

Рукою сонно указал. –

Холодным скрежетом пилы

Распались трупы на суставы,

И мною взнузданы орлы,

Взять в клювы звездные уставы.

Давно зверь, сильный над косулей,

Стал без власти божеством.

Давно не бьем о землю лбом,

Увидя рощу или улей.

Походы мрачные пехот,

Копьем убийство короля,

Послушны числам, как заход,

Дождь звезд и синие поля.

Года войны, ковры чуме

Сложил и вычел я в уме.

И уважение к числу

Растет, ручьи ведя к руслу.

В его холодные чертоги

Идут изгнанницы тревоги.

И мы стоим миров двух между,

Несем туда огнем надежду.

Все ж самозванцем поцелуйным,

Перед восшествием чумы,

Был назван век рассудком буйным.

Смеется шут, молчат умы.

Наукой гордые потомки

Забыли кладбищей обломки.

И пусть нам поступь четверенек

Давно забыта и чужда,

Но я законов неба пленник,

Я самому себе изменник,

Отсюда смута и вражда.

Венком божеств наш ум венчается,

Но кто в надеждах жил, отчается.

Ты – звездный раб,

Род человеческий! –

Сказал, не слаб,

Рассудок жреческий. –

И юность и отроки наши

Пьют жизнь из отравленной чаши.

С петлею протянутой столб

И бегство в смерти юных толп.

Всё громче, неистовей возгласы похоти

В словесном мерцающем хохоте.

О, каменный нож

Каменных доек!

– Пламенный мозг,

– То молодежь!

Трудился я. Но не у оконченного здания

Бросаю свой железный лом!

Туда, к престолу мироздания,

Хочу лететь вдвоем с орлом!

Чтобы, склонив чело у ног,

Сказать: устал и изнемог!

Пусть сиротеет борозда,

Жреца прийми к себе, звезда!»

Юноша светел

Небо заметил.

Он заметил, тих и весел,

Звезды истины на мне.

Кошелек тугой привесил,

Дикий, стройный, на ремне.

К кошельку привесил ножик,

Чтоб застенчиво и впредь

С ним веселых босоножек

Радость чистую смотреть.

С ним пройдуся я, скача,

Рукавом лицо ударив,

Для усмешки отроча,

Для веселых в сердце зарев.

Косы властны чернотой,

Взор в реснице голубой,

Круг блистает золотой,

Локоть взяв двойной длиной.

    Кто ты

С взором незабудки?

Жизнь с тобой шутила шутки.

Твои остроты, Жрец, забавны.

Ты и я – мы оба равны.

Две священной единицы

Мы враждующие части,

Две враждующие дроби.

В взорах розные зеницы.

Две как мир старинных власти

Берем жезл и правим обе.

Ты возник из темноты,

Но я более, чем ты.

Любезным сделав яд у ртов,

Ты к гробам бросил мост цветов

К чему, товарищ в час резни?

Поостерегися… не дразни…

Зачем смеешься и хохочешь?

Хочешь?

Стань палачом,

Убей меня, ударь мечом!

Рука подняться не дерзает?

На части тотчас растерзает

Тебя рука детей, внучат,

На плечи, руки и куски.

И кони дикие умчат

Твой труп разодранный в пески.

Ах, вороным тем табуном

Богиня смерти, гикнув, правит.

А труп, растоптан скакуном,

Пуазами землю окровавит.

Ведай, знай: сам бог земной

Схватит бешено копье

И за честь мою заступится.

Ты смеешься надо мной,

Я созвучие твое,

Но убийцы лезвие,

Наказание мое,

Пеной страшною окупится.

Узнает город ста святош,

Пред чем чума есть только грош.

Замажешь кровью птичьи гнезда,

И станут маком все цветы.

И молвят люди, скажут звезды,

Был справедливо каран ты.

След протянется багровый,

То закон вещей суровый.

Узнай, что вера – нищета,

Когда стою иль я иль та.

Ты, дыхание чумы,

Веселишь рабынь умы!

С ним же вместе презираю

Путь к обещанному раю.

Ты хочешь крови и похмелий!

Рабыня я ночных веселий!

Довольно,

Лживые уста!

Мне больно, больно!

Я умираю, я чиста.

Она, красива, умерла

Внутри волос златых узла.

И, как умершая змея,

Дрожат ресницы у нея.

Ее окончена стезя.

Она мечом убита грубым.

Ни жить, ни петь уже нельзя,

Плясать, к чужим касаться губам.

Меч стал сытым кровью сладкой

Полоумной святотатки.

Умирающей загадкой

Ткань вопросов стала краткой.

Послушный раб ненужного усилья!

Сложи, о коршун, злые крылья!

Иди же в ножны, ты не нужен,

Тебя насытил теплый ужин,

Напился крови допьяна.

Убита та, но где она?

Быть может, мести страшный храм?

Быть может, здесь, быть может, там?

Своих обид не отомстила

И, умирая, не простила.

Не так ли разум умерщвляет,

Сверша властительный закон,

Побеги страсти молодой?

Та, умирая, обещает

Взойти на страстный небосклон

Возмездья красною звездой!

Точно кровь главы порожней

Волны хлещут, волны воют

Нынче громче и тревожней.

Скоро пристань воды скроют.

И хаты, крытые соломой,

Не раз унес могучий вал.

Свирельщик так, давно знакомый,

Мне ужас гибели играл.

Как будто недра раскаленные

Жерл огнедышащей горы

Идут на нас валы зеленые,

Как люди вольны и храбры,

Не как прощальное приветствие,

Не как сердечное «прости»,

Но как военный клич и бедствие.

Залились водами пути.

Костры горят сторожевые

На всех священных площадях,

И вижу – едут часовые

На челнах, лодках и конях.

Кто безумно, кто жестоко

Вызвал твой, о море, гнев?

Видно мне чело пророка,

Молний брошенный посев.

Кто-то в полночь хмурит брови,

Чей-то меч блеснул, упав.

Зачем, зачем? Ужель скуп к крови

Град самоубийства и купав?

Висит – надеяться не смеем мы –

Меж туч прекрасная глава,

Покрыта трепетными змеями,

Сурова точно жернова.

Смутна, жестока, величава

Плывет глава, несет лицо.

В венке темных змей курчаво

Восковое змей яйцо.

Союз праха и лица

Разрубил удар жестокий,

И в обитель палача

Мрачно ринулись потоки.

Народ, свой ужас величающий,

Пучины рев и звук серчающий,

И звезды – тихие свидетели

Гробницы зла и добродетели.

Город гибнет. Люди с ним.

Суша – дно. Последних весть.

Море с полчищем своим

Всё грозит в безумстве снесть.

И вот плывет между созвездий,

Волнуясь черными ужами,

Лицо отмщенья и возмездий,

Глава, отрублена ножами.

Повис лик длинно-восковой

В змей одежде боковой.

На лезвии лежит ножа,

Клянусь, прекрасная глава,

Она глядит, она жива,

Свирель морского мятежа.

На лезвии ножа лежа,

В преддверьи судеб рубежа,

Глазами тайными дрожа,

Где туч и облака межа,

Она пучины мести вождь.

Кровавых капель мчится дождь.

О, призрак прелести во тьме!

Царица, равная чуме!

Ты жила лишенной чести,

Ныне ты богиня мести.

О ты, тяжелая змея,

Над хрупким образом ея.

Отмщенья страшная печать

И ножен мести рукоять.

Змей сноп, глава окровавленная,

Бездна, месть ее, зеленая.

Под удары мерной гребли

Погибает люд живой,

И ужей вздыбились стебли

Над висячею главой.

О город, гибель созерцающий,

Как на бойнях вол, спокойно.

Валы гремят, как меч бряцающий,

Свирели ужаса достойно.

Погубят прежние утехи

Моря синие доспехи.

Блеск, хлещет ливень, свищет град,

И тонет, гибнет старый град!

Она прической змей колышет,

Она возмездья ядом дышит.

И тот, кто слушал, слово слышит:

«Я жреца мечом разрублена,

Тайна жизни им погублена,

Тайной гибели я вею

У созвездья Водолея.

Мы резвилися и пели,

Вдруг удар меча жреца!

Вы живыми быть сумели,

Сохранив красу лица.

И забыты те, кто выбыли!

Ныне вы в преддверьи гибели.

Как вы смели, как могли вы

Быть безумными и живы!

Кто вы? Что вы? Вы здоровы?

Стары прежние основы.

Прежде облик восхищения,

Ныне я богиня мщения».

Вверху ужей железный сноп,

Внизу идет, ревет потоп.

Ужасен ветер боевой,

Валы несутся, всё губя.

«Я знал тебя!»

Любовь приходит страшным смерчем

На слишком ясные зеркала.

Она вручает меч доверчивым

Убийства красного закала.

Она летит, нежней, чем голубь,

Туда, где старая чета,

Как рок, приводит деву в пролубь

И сводит с жизнию счета.

Ее грома клянут отторженные

От всех забав, от всех забот,

С ней бродят юноши восторженные

В тени языческих дубров.

Она портниха ворожбы,

Волшебной радостной божбы.

Ее шагам в сердца «ау» –

Кружок голубеньких полосок,

Венком украсивших главу,

Свирели вешней отголосок.

Она внимает звонкой клятве,

Резва, как лань, в сердечной жатве.

Мудрец, богине благодарствуй,

Скажи: «Царица! Нами царствуй.

Иди, иди! Тобой я грезил,

Тебе престолы я ковал,

Когда, ведом тобой, как жезел,

Ходил, любил иль тосковал.

Я, песни воин прямодушный,

Тебе, стыдливой и воздушной,

Во имя ранней красоты

Даю доспехи и мечты».

Тогда бродили страсти голо

В земле славянского глагола,

И, звонкой кривдой не сочтешь,

Была красивей молодежь.

Из цветов сплетенный меч,

Ты дал силу мне воззвать –

Всем алчущим сна лечь

На дикую кровать.

И, молвы презрев обузы,

Верноподданных союзы

Царства вечной основать.

И наша жизнь еще прелестней

К огням далеким потечет,

Когда воскликнем: «Нет небесней!»

Тебе творя за то почет.

Чтоб, благодушно отвечая,

Ты нам сказала, не серчая:

«Да, вашей рати нет верней!

Равно приятны сердцу все вы.

Любите, нежные, парней,

Любимы ими будьте, девы!»

И, быть может, засмеется

Надевающий свой шлем,

Захохочет, улыбнется,

Кто был раньше строг и нем.

Как прекрасен ее лик!

Он не ведает вериг.

Разум – строгая гробница,

Изваяние на ней –

Сердце, жизни вереница,

Быстрый лёт живых теней.

За мной, знамена поцелуя,

И, если я паду сражен,

Пусть, поцелуй на мне оснуя,

Склонится смерть, царица жен.

Она с неясным словарем

Прекрасных жалоб и молений

Сойдет со мной, без царств царем,

В чертоги мертвых поколений.

Мы потоком звезд одеты.

Вокруг нас ночная тьма.

Где же клятвы? Где обеты?

Чарования ума?

Скорый почерк на записке,

Что кольцом ладони смята.

Знаю, помню, милый близко.

Ночь покровом сердцу свята.

Милый юноша, ужели

Гневный пламень уст потух?

Я стою здесь. Посвежели

Струи ночи. Чуток слух.

Порок сегодня развевает

Свои могучие знамёна

И желтой тканью одевает

Ночные тусклые времена.

Божниц в ресницах образа,

С свирелью скорбные глаза,

Вы мне знакомы с молодечества,

Я это вам везде ответствовал.

И взоров скорбное отечество,

Когда страдал, любил и бедствовал.

О, это вам, прекрасно-жгучим

Послушны мы, порокам учим.

Как дуновенье поздних струй

И сна обещанный покой,

Твой обетован поцелуй

Твоей объемлемый рукой.

Воды тихи; воздух красен,

Чуть желтеет он вверху,

Чуть журчит ветвями ясень,

Веткой дикою во мху.

Хоть и низок Севастополь,

Целый год крепился он.

Я стройна, как гордый тополь,

Неприступна с всех сторон.

Ах, Казбек давно просился

Под владычество Москвы,

Но позднее оросился

Кровью снег его главы.

На усердных богомолов

Буду Дибич и Ермолов.

Дева, бойся указаний

Кремля белого Казани.

Стены, воином пробиты,

Ведь не нужны для защиты.

Были ведомы ошибки

И под Плевной и на Шипке.

Я их встречу, как Кутузов

Рать нестройную французов.

Ты, что прелести таила,

Право, хрупче Измаила.

Нет, как воин у Царьграда,

Страх испытывая около,

Не возьмешь того, что надо,

Резвой волей в сердце сокола.

Нет, на строгой битве взоров

Буду воин и Суворов!

И красавцу Святославу

Дам и Нарву, и Полтаву!

Я же, выявив отвагу,

У Варшавы возьму Прагу!

Ныне я и ты, мы воины,

Перестанем, успокоены.

Нет, цветущие сады

Старой тайны разум выжег.

В небесах уже следы

От подошвы глупых книжек.

Кто сетку из чисел

Набросил на мир,

Разве он ум наш возвысил?

Нет, стал наш ум еще более сир!

Останься, странник. Посох брось!

Земного шара хочет ось,

Чтоб роковому слову «смерть»

Игрушкою была в час полночи твердь.

Там сумрак, тень, утес и зной,

Кусты, трава, приюты гаду.

И тополь тонкий и сквозной

Струит вечернюю прохладу.

Стоит священный знойный день,

Журчит ручья руки кистень.

Через каменный дневник,

Одеваем в тени тучею,

В кружев снежный воротник

Ты струей бежал гремучею.

Ты, как тополь стеклянный,

Упав с высоты,

О, ручей, за поляной

Вод качая листы.

Здесь пахнут травы-медоносы

И дальни черные утесы,

И рядом старый сон громад,

Насупив темное чело.

Числа твоих брызг, водопад,

Само божество не сочло!

И синий дрозд

Бежал у камений,

И влажный грозд

Висит меж растений.

Казалось мне, что словом разностопным

Ручей пел славу допотопным

Спутникам прошлых миров,

Жизнь их, веселие, ужасы, гибели,

Те<м>, что от пиршеств столов

В дебри могильные скопами выбыли.

Ах, диким конем в полуденный час

Катился ручей, в ущелии мчась!

Вы, жители нашей звезды,

Что пламень лишь в время ночей.

Конем без узды

Катился ручей.

Вся книга каменного дна

Глазам понятна и видна.

Вверху прозрачная уха

Из туч, созвездий и светил,

Внизу столетий потроха,

По ним валы ручей катил.

Деревьев черные ножи

На страже двух пустынь межи.

Ладьи времен звук слышен гребли,

И бьет зеленые млат стебли.

Под стеклянной плащаницей

Древних мощей вереница.

На этом кладбище валов,

Ручья свобод на ложе каменном,

Носился ящер-рыболов

С зрачком удава желтым пламенным.

И несся рык,

Блестели пасти.

Морских владык

Боролись страсти

За право воздуха глотка,

За право поцелуя.

Теперь лежат меж плитняка,

Живою плотию пустуя.

Сих мертвых тел пронзая стаю,

Я предостережение читаю

Вам, царствам и державам,

Коварствам, почестям и славам.

Теперь же всё кругом пустынно,

Вверху, внизу утесов тына,

Под стеклянным плащом

Меж дубровы с плющом.

Из звезд морских, костей и ниток,

И ракообразных, и улиток,

Многосаженных ужей,

Подводных раков и ежей

Могильным сводом дикий мост

Здесь выгнула земля,

Огнув кольцом высокий рост

Утесов стройного кремля.

Давно умершее жилище,

Красноречивое кладбище,

Где высок утесов храм

Старой крепостью лучам.

Неутомимая работница,

Гробов задумчивая плотница,

То тихий отдых, то недуг,

Своим внимательная взором,

По этим пажитям усталым

Свой провед<у> усталый плуг,

Давно обманут кубком малым,

Давно разбит<ый> в бурях спором,

Давно храню отчаянья звук!

Приход твой славит, кто устал,

Кто прахом был и прахом стал!

Слушай: отчаялось самое море

Донести до чертогов волну

И умчалося в пропасти, вторя

В вольном беге коню-скакуну.

Оно вспомнит и расскажет

Громовым своим раскатом,

Что чертог был пляской нажит

Дщерью в рубище лохматом.

Вдруг вспорхнула и согнулась,

И, коснувшись рукою о руку,

Точно жрец, на других оглянулась,

Гусель гулких покорная звуку.

Не больше бел зимы снежок,

Когда, на пальцах ног держась,

Спрямит с землею сапожок,

Весенней бабочкой кружась.

Она легка; шаги легки.

Она и светоч и заря.

Кругом ночные мотыльки,

В ее сиянии горя.

Море вспомнит и расскажет

Грозовым своим глаголом,

Что чертог был пляской нажит,

Пляской в капище веселом.

Синеет река,

От нас далека.

В дымке вечерней

Воздух снует.

Голос дочерний

Земля подает.

Зеленых сосен

Трепет слышен.

И дышит осень.

Ум возвышен.

Рот рассказов,

Взор утех.

В битве азов

Властен грех.

Я еще не знаю, кто вы,

Вы с загадочным дерзанием,

Но потоки тьмы готовы

Встретить вас за всё лобзанием.

Но краса таит расплату

За свободу от цепей.

В час, когда взойду я к кату,

Друг свободы, пой и пей!

Вспомни, вспомни,

Как погиб!

Нет укромней

Стройных лип.

Там за этой темной кущей

Вспомни синий тот ручей,

Он, цветуще-бегущий,

Из ресниц бежит лучей.

Две богини нами правят!

Два чела прически давят!

Два престола песни славят!

Хватая бабра за усы

В стране пустынь златой красы,

На севере соседим

С белым медведем.

Как чей-то меч железным звуком,

Недавно здесь ударил долг.

И, осужденный к долгим мукам,

Я головой упал, умолк.

На берега отчизны милой

Бросал я пену и буруны.

Теперь поник главою хилой,

Тростник главою желтострунный.

Храбрее, юноши! Недаром

Наш меч. Рассудком сумрак освещай

И в битвах пламенным ударом

Свой путь от терний очищай.

Я видел широкого буйвола рог

И умирающий глаз носорога.

А поодаль стоял весь в прекрасном пророк

И твердил: «В небесах наступает тревога!»

Он твердил: «Тот напиток уж выпит,

Что рука наливала судьбы,

И пророчества те, что начертит Египет,

Для всеобщего мира грубы».

Он мне поведал: «Забудутся игры,

Презрение ляжет на кротость овцы,

В душах возникнут суровые тигры,

Презреньем одеты свободой вдовцы».

Я видел – бабр сидел у рощи

И с улыбкой дышал в ствол свирели.

Ходили, как волны, звериные мощи,

И надсмешкою брови горели.

И с наклоном изящным главы

Ему говорила прекрасная дева,

Она говорила: «Любимцы травы!

Вам не хватает искусства напева!»

Ужель не верх земных достоинств

Быть единицей светлых воинств?

Вас, презираемых мечом,

Всех, не окровавленных войной,

Бичуй, мой слог, секи бичом,

Топчи и конь мой вороной.

И поток златых кудрей

Окровавленного лика

Скажет многих книг мудрей:

Жизнь прекрасна и велика.

Нет, не одно тысячелетье

Гонитель туч, суровый Вырей,

Когда гнал птиц лететь своею плетью,

Гуси тебя знали, летя над Сибирью,

Твой лоб молнии били, твою шкуру секли ливни,

Ты знал свисты грозы, ведал ревы мышей,

Но, как раньше, блистают согнутые бивни

Ниже упавших на землю ушей.

И ты застыл в плащах космато-рыжих,

Как сей страны нетленный разум,

И лишь тунгуз бежит на лыжах,

Скользя оленьим легким лазом.

О, дикое небо, быть Ермаком,

Врага Кучума убивать,

Какой-то молнии куском

Бросать на темную кровать!

Перед тобою, Ян Собеский,

Огонь восторга бьется резкий.

И русские вы оба,

Пускай и «нет» грохочет злоба.

Юный лик спешит надвинуть

Черт порочных чёрта сеть.

Но пора настала минуть

Погремушкою греметь!

Пояс казацкий с узорной резьбой

Мне говорил о серебре далеких рек,

Иль вспыхнувший грозно в час ночи разбой –

То полнило душу мою, человек.

То к свету солнца Купальского

Я пел, ударив в струны,

То, как конь Пржевальского,

Дробил песка буруны.

И, как сквозь белый порох, стен

Блестят иконы Византии,

Так не склоню пред вами я колен,

Судители России.

Смотрите, я крылом ширяю

Туда, в седой мглы белый дол,

И вас полетом примиряю,

Я, встрепенувшийся орел.

Мы – юноши. Мечи наши остро отточены.

Раздавайте смело пощечины.

Юношей сердца смелей,

Отчизны полей королей!

Кумирами грозными, белыми,

Ведайте, смелы мы!

Мы крепнем дерзко и мужаем

Под тяжким бедствий урожаем.

Когда в десне судьба резцом прорежет,

Несется трусов вой и скрежет.

Меч! Ты предмет веселый смеха,

Точно серьги для девиц,

Резвых юношей утеха,

Повергая царства ниц.

О мире вечном людской брехни

Поклоннику ты скажешь:

Сейчас умрешь! Еще вздохни! –

И холодно на горло ляжешь.

Учитель русского семейства,

Злодей, карающий злодейство.

Блажен, кто страсть тобой владеть

Донес до долга рокового.

Промолвит рок тебе: ответь! –

Ты року скажешь свое слово.

А страницы воли звездной

Прочитает лязг железный.

Он то враг, то брат свободы,

Меч, опоясавший народы.

Когда отчизна взглядом гонит,

Моей души князь Понятовский

Бросался с дерзостью чертовской,

Верхом плывет и в водах тонет…

Военная песнь, греми же всё ближе!

Греми же! Звени же!

Из отдыха и вздоха

Веселый мотылек

На край чертополоха

Задумчиво прилег.

Летит его подруга

Из радуги и блеска,

Два шелковые круга,

Из кружева нарезка.

И юных два желанья,

Поднявшихся столбом,

Сошлися на свиданье

И тонут в голубом.

На закон меча намек

Этот нежный мотылек.

Ах, юнак молодой,

Дай тебе венок надену!

Ты забудешь разбой,

Ты забудешь измену.

Но пусть свобод твоих становища

Обляжет сильных войск змея.

Так из чугунного чудовища

Летит высокая струя.

Мы жребия войн будем искать,

Жребия войн, земле неизвестного,

И кровью войны будем плескать

В лики свода небесного.

Ведь взоры воинов морозны,

А их уста немы и грозны.

Из меди и стали стянут кушак,

А на голове стоит шишак.

Мы устали звездам выкать,

Научились звездам тыкать,

Мы узнали сладость рыкать.

Пусть в ресницах подруг,

Как прежде, блистает таинственное.

Пусть труды и досуг

Юношей – страсть воинственная.

Все ходит сокол около

Прямых и гладких стен.

В походке странной сокола

Покой предчувствием смятен.

Он ходит, пока лов

Не кончен дикой смерти,

И телом мертвых соколов

Покой темницы смерьте.

Пали вой полевые

На речную тишину.

Полевая, в поле вою,

Полевую пою волю,

Умоляю и молю так

Волшебство ночной поры,

Мышек ласковых малюток,

Рощи вещие миры:

Позови меня, лесную,

Над водой тебе блесну я,

Из травы сниму копытце,

Зажгу в косах небеса я

И, могучая, босая,

Побегу к реке купаться.

Твои губы – брови тетерева,

Твои косы – полночь падает.

О тебе всё лето реву,

Но ничто, ничто не радует.

Светлых рыбок вместо денег

Ты возьмешь с речного дна,

В острых зубках, как вареник,

Вдруг исчезнула одна.

Без сметаны она вкусна,

Хрупко бьется на зубах.

На стене сырой, где клятва,

Я слезами стены вымою.

Где ручьями сырость капает,

Над призраком из сырости,

Словам любви, любимая,

Тогда ужель не вырасти –

Булавка нацарапает.

Ты это, ветер, ты?

Верю, ветер любит ни о чем

Грустить неучем,

После петь путь

Моих ветреных утренних пят,

Давать им лапти легких песен,

А песен опасен путь.

Мой мальчик шаловливый и мятежный,

Твои таинственные нити

Люблю ловить рукою нежной,

Ковры обманчивых событий.

Что скажешь ты?

На обрыве, где гвоздика,

Возле лодки, возле весел,

Озорной, босой и весел,

Где косматому холопу

Стражу вверила халупа,

Парень неводом частым отрезал,

Вырезав жезел,

Русалке-беглянке пути.

Как билась русалка, страдая!

Сутки бьется она в сетке,

Где течения излом,

Вместе с славкой ястребиной,

Желтоокой и рябой.

Рыбак, – он силой чар ужасных

Богиню в невод изловил

И на руках ее прекрасных

Веревки грубой узлы вил.

Беру в свидетели потомство

И отдаленную звезду,

С злодеем порвано знакомство,

На помощь девушке бегу.

Что же, волосы развеяв,

По дороге чародеев

Побеги меж темных елей.

Ах, Вила, Вила!

Ты простодушьем удивила

Меня, присяжного лгуна,

Не думал я, что сразу

Поверишь ты рассказу.

Разве есть тебя резвей

В сердце простодушном,

Каждой выдумке послушной?

Зачем ты обманул?

А без проказ совсем уснул,

И злые шалости – моя свобода.

Как черный ветер колыхается,

Из красных углей ожерелье.

Она поет и усмехается,

Костер ночной – ее веселье.

Она поет, идет и грезит,

Стан мошек волосом разит.

Как луч по хвойным веткам лезет

И тихо к месяцу скользит.

То в сумраке себя ночном купает,

То в облаке ночном исчезла,

То молчаливо выступает

В дыму малинового жезла.

Она то молнией нагой

Блеснет одна в дуброве черной,

То белодымною ногой

Творит обряд упорный.

Всюду тени те,

Меня тянете!

Только помните –

Здесь пути не те,

Здесь потонете!

Жмурился вечер,

Жмуря большие глаза,

Спрячась в озерах во сне голубых.

Тогда я держала в руках голубей,

Сидя на ветке шершавой и старой,

И опрокинутой глыбой

Косы веселий Висели.

В осине осенней

То было.

Час досады, час досуга,

Час видений и ведуний,

Час пустыни, час пестуний,

Чтоб пышней, длинней и далее

Золотые косы дали ей.

Виноваты вы не в этом,

Вы греховны тем, что нынче

Обещались птицы звонче.

Полотенцем моей грезы

Ветру вытру его слезы.

Ветер – ветреный изменник,

Не венок ему, а веник.

Вы помните, страстничал вечер

Громадами томных

Расширенных глаз над озером.

Там не та темнота.

Вы ломите мошек стада,

Вы ива своего стыда,

Где мошек толкутся стада.

Теперь, выходя из воды,

Вы ива из золота,

Вы золота ива.

Чаруетесь теми,

Они сосне

Восклицали: сосни!

Чураетесь теми,

Она во сне

Заклинала весну.

Явен овен темноты.

Я виновен, да, но ты?

Вы ива у озера,

Чьи листья из золота.

Лени друг и враг труда,

Ты поклялся, верю чуду,

Что умчимся в никогда

И за бедами забуду,

Что изменчив, как вода.

Вышел к сетям – мать владычица!

Что-то в сетях тупо тычется.

Изловили ли сома,

Да таких здесь не видать!

Или спятил я с ума!

А глаза уж смотрят слабо.

Вышел парень:

«Водяная бьется баба!»

И сюда со мной бегом,

Развязаться бы с грехом.

Чары белые лелею,

Опрокинутые ивами.

Одоленом одолею

Непокорство шаловливое.

Голубой волны жилицы,

Купайтесь по ночам.

Кудри сонные струятся

Крученым панычом.

Озаренные сияньем,

Блещут белым одеяньем

По реке холодной беженки,

На воде холодной неженки.

Я веселый, я за вами,

Чтоб столкнуть вас головами.

Слышишь, ветер, слышишь ужас?

Ветра басня стала делом.

В диких сетях обнаружась,

Бьется Вила нежным телом.

Режут листья, как мечи,

Кожу неги и услад,

Водяной бугай, мычи,

Жабы, вам забить в набат!

Пышных кос ее струя,

По хребту бежит змея.

И натянутые клетки,

Точно тени зимней ветки,

Сот тугой и длинной сетки –

Режут до крови рубцы.

И на теле покрасневшем

Отпечатана до мяса

Сеть вторая – на руках,

Точно тени на снегу

Наклоненных низко веток.

И, запутанная в соты,

Дичь прекрасная охоты

Уж в неволе больше часа,

Раскраснелась и в слезах,

Слезы блещут на глазах.

Дрожат невода концы.

Холить брось свои усы,

Злой мальчишка и пророк,

Это злой игре урок.

Вила лесным одуванчиком

Спускалась ночью с сосны,

Басне поверив обманщика,

Пленница сеток, не зная вины.

Ну, берись скорей за помощь,

Шевелись, речной камыш!

Цапля с рыбою в зобу

Полетела за плотину.

Вила милая, забудь

Легкой козни паутину.

Я в раскаянья позднем

Говорю «прощайте» козням.

Малого рыболова

Плеском влаги испугаю.

Чу, опять пронесся снова

Водяного рев бугая.

Сестры, подруги,

Зубом мышиным

Рвите тенета.

Ветер, маши нам.

После поймете!

Ля! Ля! Ля!

Девушки, ля!

Рвет невода

Белая жинка.

Всюду заминка,

Льется вода.

Спят тополя.

Синяя доля

Ранней зари.

Сказку глаголя,

Шли рыбари.

В руках уда,

Идут сюда.

Поспешите, пастушата!

Ни видений, ни ведуний,

Черный дым встает на хате,

Всё спокойно и молчит.

На селе, в далекой клуне

Цеп молотит и стучит.

Скот мычит, пастух играет,

Солнце красное встает.

И, как жар, заря играет,

Вам свирели подает.

Я вижу странный сон.

Девушка несет на ладони мой народ

И бросает его в пропасть.

Он походит на красного жучка

С слабыми рябыми крыльями.

Он мал и ничтожен и близок к смерти.

Мать приказала из окна

Вымыть руки и бросить на землю.

Дочь отвечает: «Я сделаю это, о мать!..

Он упал в воду около окна».

Она села у окна и плетет косу.

И пьет квас.

Близко паденье моего народа!

Тяжелый сон, учитель!

Всё волны. Мы не на гребне,

А в упадке.

Когда пространство Лобачевского

Сверкнуло на знамени,

Когда стали видеть

В живом лице

Прозрачные многоугольники,

А песни распались, как трупное мясо,

На простейшие частицы,

И на черепе песни выступила

Смерть вещего слова,

Лишь череп умного слова,

Вещи приблизились к краю.

А самые чуткие

Горят предвидением.

Утром многие голоса поют на крышах.

Вот оно восходит,

Солнце падения моего народа!

И темными лучами

Первыми озарило

Горы и меня.

Горы и мы

Светимся зеркалом

Великого солнца смерти.

А спящие долины

Еще собирают колосья.

Слушай! Когда многие умерли

В глубине большой воды,

И родине ржаных полей

Некому было писать писем,

Я дал обещание,

Я нацарапал на синей коре

Болотной березы

Взятые из летописи

Имена судов,

На голубоватой коре

Начертил тела и трубы, волны, –

Кудесник, я хитр, –

И ввел в бой далекое море

И родную березу и болотце.

Что сильнее, простодушная береза

Или ярость железного моря, кипящего от ядер?

Я дал обещание всё понять,

Чтоб простить всем и всё,

И научить их этому.

Я собрал старые книги,

Собирал урожаи чисел кривым серпом памяти,

Поливал их моей думою, сгорбленный, сморщенный,

Ставил упершиеся в небо

Столбы, для пения на берегу моря.

Поставил и населил пением и жизнью молодежи

Белые храмы времени, вытесанные из мертвого моря.

Я нашел истины величавые и прямые,

И они как великие боги вошли в храмы

И сказали мне: «Здравствуй!», – протянув простодушные руки,

Наполнили дыханием

Пустынные белые храмы.

Мой разум, точный до одной энной,

Как уголь сердца, я вложил в мертвого пророка вселенной,

<Стал> дыханием груди вселенной.

И понял вдруг: нет времени.

На крыльях поднят как орел, я видел сразу, что было и что будет,

Пружины троек видел я и двоек

В железном чучеле миров,

Упругий говор чисел.

И стало ясно мне,

Что будет позже.

И улыбался улыбкою Будды,

И вдруг застонал, увидев молнии и подымая руку,

И пена пошла из уст, и <молнии> растерзали меня.

Ты видишь зажженную спичку

У черного порохового погреба,

Раньше забором закрытого,

Гремучей смеси,

Труда и бар,

Царей и яростных

Охотников на них.

Смотри: огромный толкнет нас,

Мы полетим со стульев земного шара

В пропасть звезд.

Готов ты окунуться в смерть?

Тогда, пловцы по водам смерти,

Смело грянем в воды

И будем разбивать жестокою рукой

Реку смерти.

Купанье всегда освежает,

Хотя трудно в начале.

Идем, учитель!

Думай.

Думаю; решил и ухожу.

По-прежнему зеленые листья

На дереве сидят, как бабочки,

И каждое дерево,

Как зеленый рыбак,

Раскинуло зеленый невод

В бесконечную синь моря неба

И ловит солнце трудолюбивей.

Товарищи!

Вы видите умный череп вселенной

И темные косы Млечного Пути,

Батыевой дорогой зовут их иногда.

Поставим лестницы

К замку звезд,

Прибьем как воины свои щиты, пробьем

Стены умного черепа вселенной,

Ворвемся бурно, как муравьи в гнилой пень, с песней смерти к рычагам мозга,

И ее, божественную куклу с сияющими по ночам глазами,

Заставим двигать руками

И подымать глаза!

Там, где маховики, капая маслом,

Двигают мозгом,

Где колеса и куксы,

Вы увидите меня на ремне,

Распиливающим первую волю,

Священником взлома и воровства,

Ломающим священные запоры.

Напильник и небо! Какая встреча,

Какое свидание на балу слов!

Мы обратим ее в куклу!

Мы заставим ее закатывать глаза

И даже говорить «папа» и «мама».

На приступ главных рычагов!

Мы сделаем из неба

Говорящую куклу.

Дети великого замысла,

За мной!

Крепи!

Крепи!

Ставь выше!

Ведьме в ухо!

Еще, еще!

Ставь к правому виску.

Теперь уж не сорвется.

У правого виска

Поставлены лестницы. Долота в дело!

Трепещут за плечами каждого

Моря из гордости и смелости.

Сюда поставить буравы и сверла.

Гремучие шашки, ваше слово!

К виску вселенной!

Смелые как муравьи,

Незаметные как ночь,

Спрыгнем по ту сторону черепа

И начнем нашу работу.

Солнце, играя на волосах,

Дает багровые шлемы воинов нам всем.

Последняя ступень! Озарена мировой зарей.

Уже! я встал на проломленный череп.

Я щупаю небо.

Один за одним

Прыгаем вниз,

Точно веревкой обвязанные.

Мы отделены от земли

Многими годами бега своего.

Мы взлетим на небо

И через многие тысячи лет

Вернемся на землю

Непонятным прахом.

И снова между рычагов

Белеет полотно для теней.

Всё то же лицо на голубом жемчуге.

Как! та самая, державшая

Жука на ладони,

Опять сидит у темного окна.

И полна колебаний. «Да» и «нет» помавают крылами.

Вот надпись человеческими знаками

И рядом ручка. Мне что-то здесь главное…

«Пришелец! ты ворвался

В этот мир

И, если ручку повернешь,

Спасешь любимую тобой коровку божью.

Может быть, красное существо – ваш народ

И ваша родина. Тогда умом и только мыслью

Спасенье народу принесешь.

Сейчас он тонет в воде.

Вот ручка моей воли.

Поверни! Направь. Так просто».

Повернул. Готово.

Опять всё то же в мире теневом.

Но жук положен на цветок.

И, если это родина моя,

Она вновь спасена

Движением нехитрой рукояти.

Слава нам! Слава нежданному другу!

Мама! у меня был сон тяжелый,

И кто-то был сильней меня,

И волю мою изменил.

И божию коровку я спасла.

Пусть высохнет и летит куда захочется.

На изготовку!

Бери винтовку.

Топай, братва.

Направо, 38.

Сильнее дергай!

– Есть!

На изготовку!

– Лезь!

– Пожалуйте,

Милости просим!

– Стой, море!

Врешь, мать,

Седая голова,

Ты нас, море, не морочь.

Скинь очки.

Здесь 38?

– Да! Милости просим,

Дорогие имениннички!

Трясется голова,

Едва жива.

– Мать!

Как звать?

Живее веди нас, мамочка!

Почтенная

Мамаша!

Напрасно не волнуйтесь,

Всё будет по-хорошему.

Белые звери есть?

Братишка! Стань у входа.

– Сделано – чердак.

– Годок, сюда!

– Есть!

– Топаем, море,

Закрутим усы!

Ловко прячутся трусы.

Железо засунули,

Налетели небосые,

Расхватали все косые,

Белые не обманули их.

А ты, мать, живей

Поворачивайся.

И седые люди садятся

На иголку ружья.

А ваши мужья?

Живей неси косые,

Старуха, мне, седому

Морскому волку!

Слышу носом, –

Я носом зорок, –

Слышу верхним чутьем:

Белые звери есть.

Будет добыча.

Брат, чуешь?

Пахнет белым зверем.

Я зорок.

А ну-ка, гончие-братва!

«Вот – сколько есть –

И немного жемчужин».

– Сколько кусков?

– Сорок?

Хватит на ужин!

Что разговаривать!

Бери, хватай, братва, налетай!

И только! Не бары ведь!

Бери,

Сколько влезет.

Мы не цари,

Сидеть и грезить.

Братва, налетай, братва, налетай!

Эй, море, налетай! Налетай орлом!

– Даешь?

Давай, сколько влезет!

Стара, играй польку,

Что барышня грезит.

Голос:

«Мама, а мама!»

– Мать, а мать!

Держи ответ.

Белой сволочи нет?

«Завтра – соберется совет.

А я стара, гость!

Алое, белое,

Белая кость.

Где тут понять?

И белые волосы уже у меня.

Я – мать».

  Птах! Птах!

Выстрел, дым, огонь!

– Куда, пострел?

Постой! оружье, руки вверх!

– В расход его, братва!

– Стань, юноша, у стенки.

Вот так! Вот так!

Волосики русики,

Золотые усики.

– У печки стой, белокурый,

Скидай с себя людские шкуры!

«Гость моря, виноват

За промах:

Рука дрожала.

Шалунья пуля.»

– Смеется, дерзость или наглость?

Внести в расход?

«Даешь в лоб, что ли,

Товарищи братва,

Морские гости?

О вас молва: вы – великодушны».

– Можно!

Вполне свободно

Эту милость может

Море оказать!

Старуха, повернись назад.

– Даем в лоб, что ли,

Белому господину?

«Моему сыну?»

– Рубаху снимай, она другому пригодится,

В могилу можно голяком.

И барышень в могиле – нет.

Штаны долой

И поворачивайся.

И всё долой! Не спи –

Заснуть успеешь, – сейчас заснешь, не просыпаясь

«Прощай, мама,

Потуши свечу у меня на столе».

– Годок, унеси барахло. Готовься! Раз! Два!

«Прощай, дурак! Спасибо за твой выстрел».

– А так!.. За народное благо.

Трах-тах-тах!

    Трах!

– Спасибо, а какое:

С голубиное яйцо

    Или воробьиное?

Вот тебе и загадка!

Готов голубчик,

Ноги вытянул.

А субчик был хорош,

И маска хороша.

Еще два выстрела:

Вот этот в пол,

А этот в Бога!

Вот так! Сюда!

Пошлем его к чертям собачьим.

Мы, с летучим морем

За веселыми плечами

Над рубахой белой,

Над рубахой синей,

Увидим – бабахнем!

Штаны у меня широки,

В руке торчит железо,

И не седой бобер,

А море синее

Тугую шею окружило

И белую рубашку.

  Богу мать!

– Браток, что его, поднимать?

Нести?

Оставить – некрасиво.

– Плевать! Нам что!

  «Мама!»

– А это что за диво?

И будто семнадцати лет,

А волосы – снег!

И черные глаза

Живые!

«Море приносит с собою снег.

Я в четверть часа поседела.

Если не нравится смотреть на старуху,

Не смотрите, отвернитесь!

Владимир! Володя! Владимир!

Мама! он голый!»

– Барышня!

Трупы холода не знают!

И мертвые сраму не имут.

  Дела! Дела! Вольно!

– Подлец! Смеется после смерти!

А рубашек таких

Я не нашивал – хороша!

И пятен крови нет.

Полотно добротное.

Вошел и руку на плечо.

– Годок! я гада зарубил!

Лежит на чердаке.

У пулемета.

– Эге-ге!

– Где мать?

– Очень белая барышня,

Так вы побелели

Еще до нашего прихода?

Морского ветра еще и не дуло,

Морем и ветром еще и не пахло,

А здесь уже выпал снег

На чердак и на головы.

Торчало пулеметов дуло

Из-под перины?

Ничего, ничего.

Это ранней весной

Вишневый цвет

Упал вам на голову снегом.

Встряхнитесь, осыпятся листья,

Милая барышня.

Покрывало для гроба

Из цветов хорошее.

– Это и только!

– Браток!

Что ты ее мучаешь?

– А ну-ка,

Милая барышня в белом,

К стенке!

«Этой? Той?

Какой?

Я – готова!»

– А ну, к чертям ее!

– Стой!

Довольно крови!

Поворачивайся, кукла!

– Крови? Сегодня крови нет!

Есть жижа, жижа и жижа

От скотного двора людей.

Видишь, темнеет лужа?

Это ейного брата

Или мужа.

«Владимир!

Мама!»

– Ты бы сказала «папа»,

Это было бы веселее!

Где он, в бегах?

В орловских рысаках?

Дал рыси и прибавил ходу?

А может, скаковой любимец?

И обгоняет в скачках?

Ну, кукла, уходи,

Пошла к себе!

Глаз не мозоль!

Здесь будет попойка.

– Не плачь, сестрица,

Здесь не место вольным.

У нас есть тоже сестры

В деревнях и лесах,

А не в столицах.

Иди себе спокойно, человек,

Своей дорогой.

– Раз зеркало, я буду бриться!

И время есть.

Криво стекло,

Косая рожа.

Друзья, в окно

Всё это барахло –

Ему здесь быть негоже.

И сделаем здесь море,

Чтоб волны на просторе.

Да только чайки нет.

А зеркало, его долой,

Бах кулаком!

– Себя окровянил.

Склянка красных чернил это зеркало.

– Вояка с зеркала куском!

– Порой жестоки зеркала. Они

Упорно смотрят,

И судей здесь не надо –

Поболее потемок!

    Годок!

Дай носовой платок!

«Владимир!

Володя!»

– Он вымер! Он вымер

Сегодня!

Вымер и вымер!

Тебя не услышит!

Согнутый на полу

Владеет миром.

И не дышит.

– А это что? Господская игра,

Для белой барышни потеха?

Сидит по вечерам

И думает о муже.

Брянчит рукою тихо.

И черная дощечка

За белою звучит

И следует, как ночь

За днем упорно.

Кто играет из братвы?

– А это можем…

Как бахнем ложем…

Аль прикладом…

Глянь, братва,

Топай сюда,

И рокот будет, и гром, и пение…

И жалоба,

Как будто тихо

Скулит под забором щенок.

Щенок, забытый всеми.

И пушек грохот грозный вдруг подымается,

И чей-то хохот, чей-то смех подводный и русалочий.

Столпились. Струнный говор,

Струнный хохот, тихий смех.

– Прикладом бах!

Бах прикладом! Смейся, море!

Море, смейся! Большой кулак бури.

Сегодня ходи по ладам…

В окопы неприятеля снарядом… раз!

В землянках светлый Богоматери праздник,

Где земляки проводят тихо.

Нужду сначала кормят

Белым телом,

А потом червей.

Две смены, две рубашки,

Одна другой тесней.

Одно и то же кушанье двум едокам.

Ишь, зазвенели струны!

Умирать полетели.

Долго будет звенеть

Струнная медь.

– Вдарь еще разок,

Годок!

Гудит как пчелы,

Когда пчеляк отымет мед.

    Бах! Бах!

Ловко, моряки.

Наше дело морское:

Бей и руши!

Бей и круши!

Ломите, ломайте,

Гр<о>бьте и грабьте,

Морские лапти!

Смелей! Не робь!

Не даром пухли.

Чинить найдутся,

А эту рухлядь,

Этот ящик, где воет цуцик,

На мостовую

За окно!

Пугать соседок

Эдак!

Это дело подходящее.

Море, бурное оно.

Это по-нашенски,

А не по-нищенски.

Вдребезги,

Ббаам-паах!

Нынче море разгулялось,

Море расходилось,

Море разошлось.

Экая сила.

Никого не задавило?

– Никак нет.

Только трех муравьев,

Вышедших на разведку.

Пылища. Силища!

– Где винтовка, детка?

Годок, сними того грача!

– Сейчас!

Tax!

Готов.

– Попал?

– Упал.

Мертв.

– А где старуха?

Мать, ты здесь?

Жратвы!

Вина и лососины!

И скатерть белую.

Цветы. Стаканы.

Будет пир как надо.

Да чтоб живей

И мясо и жаркого,

Не то согнем в подкову!

Годочки, будем шамать,

Ашать, браточки, кушать.

    Жрать.

Сейчас пойдет работа-мама!

И за скулою затрещит.

А всё же пахнет.

От мертвых дух идет.

«Владимир!»

– Владимира ей надо – стонет!

А нас забыла, нас не хочет!

Давайте все морочить:

– Мы здесь!

– Я здесь, Оля!

– Я здесь, Нина!

– Я здесь, Верочка!

    Мяу!

– Вот смехота!

Тонким голосом

Кричи по-бабьему.

– Ребята, не балуйтесь

У гроба, у смерти.

– А ловко ты

Прикладом вдарил.

Как оно запоет,

Зазвенит, заиграет

И птицей, умирая, полетело.

Аж море в непогоду.

Слушай, там в дверях

Дощечка

«Прошу стучать».

Браток поставил «ка» – вышло

«Прошу скучать».

На дверях гроба молодого,

Где сестры мертвого и вдовы.

    Ха-ха-ха!

   Какое дышло.

– И точно, есть о ком

Скучать той барышне-вдове

С седыми волосами.

Мы, ветер, принесли ей снег.

Ветер моря.

Море так море!

Так, годочки,

Мы пройдем как смерть

    И горе.

С нами море!

С нами море!

Трупы валяются.

Море разливанное,

Море – ноздри рваные,

Да разбойничье,

Беспокойничье.

Аж грозой кумачовое,

Море беспокойничье,

Море Пугачева.

– Я верхним чутьем

Белого зверя услышал.

Олень! Слышу,

Пахнет белым!

Как это он бахнет!

За занавеской стоял,

Притаился маменькин сынок.

Дал промах

И смеется.

Я ему: «Стой, малой!»

А он:

«Даешь в лоб, что ли?» –

«Вполне свободно», – говорю.

Трах тах-тах!

Да так весело

Тряхнул волосами,

Смеется.

Точно о цене спрашивается,

   Торгуется.

Дело торговое,

Дело известное,

Всем один конец,

А двух не бывать.

К богу мать.

А плевать.

«Вполне свободно», – говорю, –

Это можно,

Эту милость может

Море оказать».

   Трах-тах-тах!

  – Вот как было:

Стоит малой:

«Даешь в лоб, что ли?» –

«Вполне свободно», –

Отвечаю.

Трах-тах-тах! Дым! И воздух обожгло.

Теперь лежит златоволосый,

Чтобы сестра, рыдая, целовала.

«Киса, моя Киса,

Киса золотая».

– Девочка, куда?

Пропуск на кошку!

Стой!

– Годок, постой,

Нет пропуска на кошку.

В окошко!

– Как звать?

«Марусей.»

– Мы думали – маруха,

Это лучше.

«За стол садитесь, гости».

Прямая, как сосна,

Старуха держится.

А, верно, ей сродни Владимир.

Сын. Она угрюма и зловеща.

«Из-под дуба, дуба, дуба!»

Часам к шести.

– Налей вина, товарищи!

Чтоб душу отвести!

Пей, море,

Гуляй, море,

Шире, больше!

Плещись!

Чтоб шумело море,

Море разливанное!

«Свадьбу новую справляет

Он, веселый и хмельной… и хмельной»…

– Вот денечки.

Садись, братва, за пьянку!

За скатерть-самобранку.

«Из-под дуба, дуба, дуба!»

Садись, братва!

Курится?

– Петух!

– О боже, боже!

Дай мне закурить.

Моя-тоя потухла.

Погасла мало-мало.

Седой, не куришь – там на небе?

– Молчит.

Себя старик не выдал,

Не вылез из окопа,

Запрятан в облака.

Все равно. Нам водка – море разливанное,

А Богу – облака. Не подеремся.

Вон Бог в углу.

И на груди другой –

В терну колючем,

Прикованный к доске, он сделан,

Вытравлен

Порохом синим на коже.

Обычай морей.

А тот свечою курит…

Лучше нашей – восковая!

Да, он в углу глядит

И курит.

И наблюдает.

На самоварную лучину

Его бы расколоть!

И мелко расщепить.

Уголь лучшего качества!

Даром у него

Такие темно-синие глаза,

Что хочется влюбиться,

Как в девушку.

И девушек лицо у Бога,

Но только бородатое.

Двумя рядами низко

Струится борода,

Как сумрачный плетень

Овечьих стад у озера,

Как ночью дождь.

Глаза передрассветной синевы

И вещие и тихие,

И строги и прекрасны,

И нежные несказанной речью,

И тихо смотрят вниз

Укорной тайной,

На нас, на всю ватагу

Убийц святых,

На нашу пьянку

Убийц святых.

– Смотри, сойдет сюда

И набедокурит.

А встретится, взмахнет ресницами,

И точно зажег зажигалкой.

Темны глаза как небеса,

И тайна вещая есть в них

И около спокойно дышит.

Озера синей думы!

– Даешь в лоб, что ли?

Даешь мне в лоб, Бог девичий,

Ведь те же семь зарядов у тебя,

С большими синими глазами?

И я скажу спасибо

За письма и привет.

– Море! Море!

Он согласен!

Он взмахнул ресницами,

Как птица крыльями.

Глаза летят мне прямо в душу,

Летят и мчатся, машут и шумят.

И строго, точно казнь,

Он смотрит на меня в упорном холоде!

О ужасе рассказами раскрытые широко,

Как птицы мчатся на меня.

Летели птицами те синие глаза мне прямо в душу.

Как две морские птицы большие, синие и темные,

В бурю, два буревестника, глашатая грозы.

И машут и шумят крылами! Летят! Торопятся.

Насквозь! Насквозь! Ныряют на дно души.

– Так… Я пьян… И это правда…

Но я хочу, чтоб он убил меня

Сейчас и здесь, над скатертью,

Что с пятнами вина, покрытая стеклом.

Море!

– Шатия-братия!

Убийцы святые!

В рубахах белых вы,

Синея полосатым морем,

В штанах широких и тупых внизу и черных,

И синими крылами на отлете, за гордой непослушной шеей,

Похожими на зыбь морскую и прибой,

На ветер моря голубой,

И черной ласточки полетом над затылком,

Над надписью знакомой, судна именем.

О, говор родины морской, плавучей крепости,

И имя государства воли!

Шатия-братия,

Бродяги морские!

Ты топаешь тупыми носками

По судну и земле

И в час беды не знаешь качки,

Хоть не боишься ее в море.

Сегодня выслушай меня:

Хочу убитым пасть на месте,

Чтоб пал огонь смертельный

Из красного угла. Оттуда бы темнело дуло.

Чтобы сказать ему «дурак!»

Перед лицом конца.

Как этот мальчик крикнул мне,

Смеясь беспечно

В упор обойме смерти.

Я в жизнь его ворвался и убил,

Как темное ночное божество.

Но побежден его был звонким смехом,

Где стекла юности звенели.

Теперь я Бога победить хочу

Веселым смехом той же силы,

Хоть мрачно мне сейчас

И тяжко. И трудно мне.

Бог! я пьян…

– Назюзился… наш дядя…

А время на судно идти. – Идем!

– Я пьян, но слушай…

Дай закурим!

И поговорим с тобою по душам.

Много ты сделал чудес,

Только лишь не был отцом.

Что там! Я знаю!

Ты девушка, но с бородой.

Ты ходишь в ниве и рвешь цветы,

Плетешь венки

И в воды после смотришься.

Ты синеглазка деревень,

Полей и сел

С кудрявою бородкой,

Вот ты кто.

Девица! Хочешь,

Подарю духи?

А ты назначишь

День свиданья,

И я приду с цветами,

Утонченный и бритый,

Томный.

Потом по набережной,

По взморью мы пройдемся.

Под руку,

Как надо!

Давай поцелуемся.

Обнимемся и выпьем на «ты».

Иже еси на небеси.

Братва, погоди,

Не уходи, не бесись!

Русалка

С туманными могучими глазами,

Пей горькую!

Так.

Братва!

Мы где увидимся?

В могиле братской?

Я самогона притащу,

Аракой бога угощу

И созовем туда марух.

На том свете

Я принимаю от трех до шести.

Иди смелее:

Боятся дети,

А мы уж юности – прости.

Потом святого вдрызг напоим,

«Одесса-мама» запоем.

О боги, боги, дайте закурить!

О чем же дальше говорить…

Пей, дядько, там в углу!

Ай!

Он шевелит устами

И слово произнес… из рыбьей речи.

Он вымолвил слово, страшное слово,

И это слово, о, братья, –

«Пожар!»

– Ты пьян! Нет, пьяны мы.

– До свидания на том свете.

Даешь в лоб, что ли?

– Старуха! ведьма хитрая!

Ты подожгла?

Горим! Спасите! Дым!

– А я доволен и спокоен.

Стою, кручу усы, и всё как надо.

Спаситель! Ты дурак.

– Дает! Старшой дает!

В приклады!

Дверь железная!

Стреляться?

Задыхаться?

Как хотите!

Над белым сумраком Невы,

У подоконника окна,

Стоял, облокотясь,

Великий князь.

«Мне мил был

Сумрак сельской хаты

И белая светелка,

Соломенная челка

Соломы черной и гнилой,

Ее соломенный хохол

И на завалинке хохол.

И все же клич „царей долой!“

Палит и жжет мне совесть.

Лучи моего духа

Селу убогому светили,

Но неприязненно и сухо

Их отрицали и не любили.

„Он захотел капусты кислой“,

Решил народный суд.

А я ведро на коромысле

Пою, их <вечером> несут.

Суровою волею голи

Глаголы висят на глаголе.

Я, самый верхний лист

На дереве царей,

Подземные удары

Слышу, глухой подземный гул.

Нас кто-то рубит,

Дрожат листы,

И вороны летят далече.

Чу! Чую, завтра иль сегодня

Все дерево на землю упадет.

Железа острие нас рубит,

И дерево дрожит предсмертной дрожью».

Нежнее снежной паутины

И снежных бабочек полна,

Над черной бездною ночей

Летела занавесь окна.

И снежный камень ограничил,

Белее чести Богоматери,

Его высокий полусвод.

«Народ нас создал, возвеличил.

Что ж, приходи казнить, народ!

Какой холодный подоконник!

И смотрят звезды – вещий сонник!

Да, настежь ко всему людей пророческие очи!

Придет ли смерть, загадочная сводня,

И лезвием по горлу защекочет,

Я всё приму сегодня,

Чего смерть ни захочет.

Но сердце темное пророчит.

Что ждет меня – какая чаша?

Ее к устам моим несу!

Глухой острог, затерянный в лесу,

Среди сугробов рудники

И ты, печальная параша,

Жестоких дней приятельница,

Там полетят в меня плевки,

Я буду для детей плевательница?

Как грустен этот мир!

Время бежит, перо писарей

Торопится,

Царей

Зовет охолопиться…

И буду я висеть на виде;

А может, позже

Меня удавят те же вожжи,

Какими их давили.

Смерть! Я – белая странница!

Чего ты хочешь – напиши!

Какое нынче вдохновение ее прихода современнее?

Ранней весной, не осенью,

Наше сено царей будет скошено.

Разлукой с небом навсегда,

Так наземь катится звезда

Обетом гибели труда.

Ах, если б снять с небесной полки

Созвездий книгу,

Где всё уж сочтено,

Где жизни нить, и плахи нить, и смеха нить

В едином шелке

Ткало веретено,

Покорно роковому игу,

Для блеска звездных игол.

И показать людей очей корыту

Ее задумчиво-открытую…

Мне станет легче извинить

И палача и плаху,

И даже лесть кровавому галаху.

Часов времен прибою внемля,

Подкошенный подсолнух, я

Сегодня падаю на землю.

И вот я смерти кмотр.

Душа моя готовится на смотр

Отдать отчет в своих делах.

Что ждет меня?

Глухой темничный замок,

Ужимки за решеткой самок,

Толпа безумных дураков

И звон задумчивых оков?

И я с окованной рукой,

Нарушив прадедов покой,

Сойду туда?»

Цари, цари дрожали,

Цари, цари дрожат!

На о,

На обух

Господ,

На о,

На обух

Господ,

На о,

На обух

Царей,

Царя,

Царя,

Народ,

Наро,

Народ,

Кузнец,

Моло,

Молотобоец.

Наро,

Народ,

Берёт,

Берё

Берет

Господ,

На о, на о царей

Берет,

Кладёт

Народ,

Моло,

Молотобоец

Царе

Царей

На обух,

Пусть ус

Спокоятся

В Сибй,

В сибирских су,

Сугро,

Сугробах белых.

Господ, господ кладет,

Кладет, кладет

Народ,

Кладет,

Кладет

Народ,

Кладет белого царя,

Кладет белого царя! Белого царя!

Белого царя!

– Царя!

А мы! – А мы глядим, а мы, а мы глядим!

Цари, цари дрожат!

Они, они дрожат!

Что? Уже начинается?

Да, уже пора!

Мы писатели ножом!

Тай-тай, тарарай,

Тай-тай, тарарай!

Священники хохота,

Трай-тай, тарарай.

Священники выстрелов.

Запевалы смерти,

Трай-тай, тарарай.

Запевалы смерти,

Отцы смерти,

Трай-тай, тарарай.

Отцы смерти.

Трай-тай, тарарай.

Сына родила!

Трай-тай, тарарай.

Сына родила!

Невесты острога,

Трай-тай, тарарай.

Сына родила!

Мыслители винтовкой,

Трай-тай, тарарай.

Мыслители брюхом!

Да, уж начинается!..

В воду бросила!

Тай-тай, тарарай.

В воду бросила!

Тай-тай, тарарай.

В воду бросила!

Кто?

– Люди!

А, бог на блюде!

Подан.

– Бог на брюхе!

– С новым годом!

– Пли!

– Одною меньше мухой.

– Пли!

Шашка сбоку!

– К сроку!

С глазами борова

Свинья в котле.

– Здорово.

Рази и грей!

В посылке – олово.

Священник!

– Милости просим!

– Алых денег

Бросим!

– А, прапор! добро пожаловать!

Ты белый, а пуля ала ведь!

Городовой на крыше!

– Прицелы выше!

Бог на пузе!

– В общий узел!

Площадь очищена!

– Винтовка, пищи на!

Красная подкладка.

– Гладко!

А вон проходит красота

Вся в черном, но дымится дуло.

– Ни черта!

И она уснула.

Священник!

– Отсыпь свинцовых денег!

В слуховом окне пулемет!

– По черной лестнице – вперед!

Пристав!

– Чисто.

Ты, белая повязка!

– Салазки!!!

Лежат поленницей дров…

Наколотили… кровь.

Среди прицелов бешеных

Сестра идет помешанная

И что-то поет из «Князя Игоря».

– Вдогонку! Выгорело.

На палках Бог!

– Перо им в бок!

Пьяные бары.

– В Самару.

Плывет белуга.

– В Калугу!

Идут, молчат, ни звука!

Крадутся.

– В Москву!

Пли!

На уру!

– Тпру!

Тах-тах-тах!

Идут

Люди закона

С книгами!

– Дать капли Дона!

Выгоним!

Идут вновь.

– Муху на бровь.

– Стой! Здесь

Страшный Суд!

Пли!

– Тут!

Ловко!

Река!

Горит винтовка!

Горит рука!

Еще гробокопы!

– Послать в окопы!

С глазами жалости…

– Малой! – Стреляй! Не балуйся!

Разве наши выстрелы

Шага к смерти не убыстрили?

Мы писатели ножом,

Тай-тай, тара-рай!

Мы писатели ножом.

Священники хохота.

Тай-тай, тара-рай,

Священники хохота.

Святые зеленой корки.

Тай-тай, тара-рай.

Святые зеленой корки.

Запевалы паденья престолов.

Тай-тай, тара-рай.

Скрипачи на брюхе богатых,

Тай-тай, тара-рай.

Невесты острога,

Тай-тай, тара-рай.

Свободные художники обуха.

Знайте: самый страшный грех –

Пощада!

Началось!

Оно!

Обугленное бревно

Божественного гнева

Качается, нацелилось в окно.

Тай-тай, тара-рай.

Художники обуха.

Невесты острога.

Тай-тай, тара-рай.

В воду бросила!

Тай-тай, тара-рай.

В воду бросила!

Мощи в штанах,

Святые мощи в штанах,

Тай-тай, тара-рай.

Мощи в штанах.

Раска,

Раскаты грома,

Горя,

Горят хоромы.

Ах вы, сони! Что по-барски

Вы храпите целый день?

Иль мила вам жизни царской

Умирающая тень?

Иль мила вам плетки древней

Налетающая боль

И в когтях цинги деревни

Опухающая голь?

Надевайте штаны

В насекомых и дырах!

Часы бар сочтены.

Уж лежат на секирах.

Шагайте, усачи

И нищие девчонки!

Несите секачи

И с порохом бочонки!

Братья и мужья,

У кого нет ножа, у того есть мышьяк!

Граждане города

В конском дымящемся кале,

Вас кричат ножи,

Вас ножи искали!

Порешили ножи,

Хотят лезвием

Баловаться с барьем,

По горлу скользя.

Целоваться с барьем,

Миловаться с барьем,

Лезвием секача

Горло бар щекоча,

Лезвием скользя, –

А без вас нельзя!

Иди, беднота,

Столичная голь!

Шагай, темнота,

Как знамя – глаголь!

Несите нажим с Горячего поля.

Войском нищим, войском нищим,

Чем блеснув за голенищем?

Хлынем! Хлынем!

Вынем! Вынем!

Жарко ждут ножи – они зеркало воли.

Видит Господь,

Нет житья от господ.

– Одолели – одолели!

Нас заели.

Знатных старух,

Стариков со звездой,

Нагишом бы погнать,

Ясноликую знать.

Все господское стадо,

Что украинский скот,

Толстых, седых,

Молодых и худых,

Нагишом бы, всё снять,

И сановное стадо,

И сановную знать

Голяком бы погнать,

Чтобы бич бы свистал,

В звездах гром громыхал.

Где пощада? где пощада?

В одной паре с быком

Господа с кадыком,

Стариков со звездой

Повести голяком

И погнать босиком,

Пастухи чтобы шли

Со взведенным курком.

Одолели! одолели!

Околели! околели!

Всех дворян бы согнать

И сановную знать

Там, где бойни.

Нам спокойней! Нам спокойней!

Видит Господь,

Нет житья от господ.

Ухарь боец

Как блеснет тесаком!

Я бы на живодерню

На одной веревке

Всех господ повела,

Да потом по горлу

Провела, провела!

Я белье мое всполосну, всполосну,

А потом господ

Полосну, полосну!

И-их!

– Крови лужица!

– В глазах кружится!

Чтобы лучше целоваться

И шептать ответом «да»,

Скоро в тени одеваться

Будут господа.

Как нарядится барыня:

Серьги – имение, целое имение!

Их сияют лучи,

Как за стеклом – голодным харчи.

Тень кругом глаз, чтобы глаз удлинять.

Шляпа – «ой, мамочка! не бей меня!»

Не шляпа, солнца затмение!

Две сажени! цветы да игла!

Серьги трясутся в ушах.

А шелка – ведь это целый ушат!

Зорькой небесной себя опоясывая,

Снежною бурей вьюгу на землю сбрасывают

Дочерям богатея.

Такая затея!

Я бы не могла.

Ты пройдешь, удалый ножик,

Около сережек!

Бары, дело известное!

Из сословья имущего.

А белье какое!

Не белье, а облако небесное.

Тьма-тьмущая,

Тьма господняя –

Кружева у барышни на штанах.

Вчера и сегодня ты им услуживай,

А живи в сырых стенах.

Разве вы

От холода не выли

Вдвоем в землянке?

И от усталости не падали?

Не спали сытые на теплой падали?

Не спали на ходу, склонивши голову?

Так лейте пули – вот свинец и олово!

Я, дочь народа,

Простая чернорабочая,

Сегодня вас свободой потчую!

Бог! говорят, на небе твоя ставка!

Сегодня ты – получаешь отставку!

На вилы,

Железные вилы подымем

Святое для всех Господа имя!

Святое, седое Божие имя.

На небе громовержец,

Ты на земле собольи шубы держишь?

Медники глухого переулка!

Слышите раскаты грома гулкого:

Где чинят бога?

Будет на чуде ржа,

И будет народ палачом без удержа.

Речи будут его кумачовые.

Живи!

Будут руки его пугачевые

В крови!

Это время кулачных боев

Груди народной и свинцовой пули.

Слышите дикий, бешеный рев:

Люди проснулись.

Теперь не время мыть рубашки:

Иди, язык гремучих шашек!

Мыслители винтовкой.

Раска,

Раскаты грома.

Горя,

Горят хоромы.

На б,

На обух господ…

Чтоб от жен и до наложницы

Господ нес рысак,

Сам Господь, напялив ножницы,

Прибыль стриг бумаг.

Тучной складкою жирели

Купцов шеи без стыда,

А купчих без ожерелий

Не видать бы никогда,

Были сложены обедни.

А где Бог бедных?

Кто бы рабочим

Утром дал бы передник

И сказал «носи»?

Друг бедноты на небеси.

И утром принес бы стакан молока?

Наш Бог в кулаке,

Наша вера кулака!

А наша рабочая темь

Стоит, дрожа.

Виновата тем, –

В кулаке нет ножа.

Ладонь без ножа.

Хлынем, братушки, хлынем

Войском нищим.

Вынем, братушки, вынем

Нож в голенище.

Ярославль! Ты корову

На крышу поставил!

Рязань! Ты телят молодцом

Режешь огурцом.

Волга!

Все за дворцом.

Берем божбой,

Святой разбой!

Гож нож!

Раскаты грома.

Нож гож,

Пылай, хоромы.

О, роковой напев судьбы!

Как солнце окровавило закатом

Ночные стекла тех дворцов…

А все же стекла голубы!

Не так ли я, воспетый катом,

Железным голосом секиры

Вдруг окровавлю жажду шири?

Рыжие усики.

– Что, барышня, трусите?

Гноя знак.

– Что, барышня, боязно?