Том 4. Жемчужные светила. Очарования земли

Какая нежная интимность, –

Туман, приникнувший к земле!

Чуть слышны плески на весле.

Какая нежная интимность!

Но чей призыв и чья взаимность?

Кому хвала, земле иль мгле?

Какая нежная интимность, –

Туман, приникнувший к земле!

Любите, люди, землю, – землю

В зелёной тайне влажных трав.

Веленью тайному я внемлю:

«Любите, люди, землю, – землю

И сладость всех её отрав!»

Земной и тёмный, всё приемлю.

Любите, люди, землю, – землю

В зелёной тайне влажных трав.

Земля докучная и злая,

Но всё же мне родная мать!

Люблю тебя, о мать немая,

Земля докучная и злая!

Как сладко землю обнимать,

К ней приникая в чарах мая!

Земля докучная и злая,

Но всё же мне родная мать!

Земной, желанный сердцу рай

К тоскующим приник равнинам.

В моей земле не умирай,

Земной, желанный сердцу рай!

Весь мир зажгу огнём единым,

И запылает мглистый край.

Земной, желанный сердцу рай

К тоскующим приник равнинам.

Ещё в полях белеет снег,

А воды уж весной бегут,

И рифмы звонкие влекут.

Ещё в полях белеет снег,

Пророчество небесных нег,

А очи Змея сладко жгут.

Ещё в полях белеет снег,

А воды уж весной бегут.

Как ни грозит нам рок суровый,

Но снова вспаханы поля,

И всходы вновь даёт земля.

Как ни грозит нам рок суровый,

Но всюду знаки жизни новой

И взлёт свободный, без руля.

Как ни грозит нам рок суровый,

Но снова вспаханы поля.

Природа учится у нас,

Мы у неё учиться рады.

Меж ней и нами нет преграды.

Природа учится у нас,

И каждый день, и каждый час

Полны зиждительной отрады.

Природа учится у нас,

Мы у неё учиться рады.

Вздыхает под ногами мох,

Дрожат берёзки нежно, томно,

Закрылся лес туманом скромно,

И только лес, и только мох,

И песня – стон, и слово – вздох.

Земля – мираж, и небо тёмно.

О, милый лес! О, нежный мох!

Берёзки, трепетные томно!

Сердце дрогнуло от радости.

Снова север, снова дождь.

Снова нежен мох и тощ, –

И уныние до радости,

И томление до сладости,

И мечтанья тихих рощ,

И дрожит душа от радости, –

Милый север! Милый дождь!

Воздух, пёстрый от дождя,

Снова мил и снова свеж.

Ножки детские потешь

Мелким брызганьем дождя.

Дождь, над рощею пройдя,

Тень укромную разнежь.

После вешнего дождя

Воздух снова мил и свеж.

Милая прохлада, – мгла среди полей.

За оградой сада сладостный покой.

Что ж ещё нам надо в тишине такой!

Подышать ты радо, небо, мглой полей,

Но в мою прохладу молний не пролей,

Не нарушь услады, – грёзы над рекой.

Так мила прохлада мглы среди полей!

Так в ограде сада сладостен покой!

Рудо-жёлтый и багряный

Под моим окошком клён

Знойным летом утомлён.

Рудо-жёлтый и багряный,

Он ликует, солнцем пьяный,

Буйным вихрем охмелён.

Рудо-жёлтый и багряный

Осень празднует мой клён.

Тихо, тихо над прадедовским прудом,

Зарастай зелёной тиной, старый пруд!

Ни Наталка, ни Одарка не придут,

Не споют унывной песни над прудом.

Сёстры милые покинули свой дом,

И в холодном, тёмном городе живут.

Их мечты уже не вьются над прудом.

Зарастай же тёмной тиной, старый пруд.

Каждый год я болен в декабре.

Не умею я без солнца жить.

Я устал бессонно ворожить,

И склоняюсь к смерти в декабре, –

Зрелый колос, в демонской игре

Дерзко брошенный среди межи.

Тьма меня погубит в декабре.

В декабре я перестану жить.

Один в полях моих иду.

Земля и я, и нет иного.

Всё первозданно-ясно снова.

Один в полях моих иду

Я, зажигающий звезду

В просторе неба голубого.

Один в полях моих иду.

Земля и я, и нет иного.

Лежу в траве на берегу

Ночной реки и слышу плески.

Пройдя поля и перелески,

Лежу в траве на берегу.

На отуманенном лугу

Зелёные мерцают блески.

Лежу в траве на берегу

Ночной реки и слышу плески.

Печальный аромат болот

Пророчит радости иные,

Быть может, злые и больные.

Печальный аромат болот

Отраду травную прольёт

В сердца усталые и злые.

Печальный аромат болот

Пророчит радости иные.

Пройду над влагами болот,

Дыша их пряным ароматом.

На скользком помосте дощатом

Пройду над влагами болот,

И у затворенных ворот

С моим забытым встречусь братом.

Пройду над влагами болот,

Дыша их пряным ароматом.

Какая радость – по дорогам

Стопами голыми идти

И сумку лёгкую нести!

Какая радость – по дорогам,

В смиреньи благостном и строгом,

Стихи певучие плести!

Какая радость – по дорогам

Стопами голыми идти!

Тёплый ветер веет мне в лицо,

  Солнце низко, вечер близко,

  Томен день, как одалиска.

Ветер тёплый веет мне в лицо.

Жизни странной плоское кольцо

  Скоро сплющу в форме диска.

Тёплый ветер веет мне в лицо,

  Солнце низко, вечер близко.

К безвестным, дивным достиженьям

Стремлюсь я в дали, юно-смел.

К планетам чуждым я доспел,

Стремясь к безвестным достиженьям.

Сверканьем, страстью и стремленьем

Воспламеню я мой удел.

К безвестным, дивным достиженьям

Стремлюсь я в дали, юно-смел.

Что́ может быть лучше дороги лесной

В полуденной, нежно-спасающей мгле!

Свой дух притаился здесь в каждом стволе.

Что может быть лучше дороги лесной,

Особенно в полдень румяной весной,

Когда ещё холод таится в земле!

Что может быть лучше дороги лесной

В спасающей, милой, полуденной мгле!

Безумно злое упоенье

Вокзальных тусклых, пыльных зал, –

Кто дал тебе его, вокзал,

Всё это злое упоенье?

Кто в это дикое стремленье

Звонки гремучие вонзал?

Безумно злое упоенье

Вокзальных тусклых, пыльных зал.

По узким улицам гремит

Разбито-гулкая коляска.

Какая трепетная ласка

По узким улицам гремит!

Куда летит, куда спешит

В пыли влекущаяся сказка?

По узким улицам гремит

Разбито-гулкая коляска.

Люблю большие города

С неумолкающим их гулом

И с их пленительным разгулом.

Люблю большие города,

И пусть таится в них беда

С холодным револьверным дулом, –

Люблю большие города

С неумолкающим их гулом.

Разнообразность городов

Не достигает до предела.

У всех людей такое ж тело.

Разнообразность городов

Всё ж не творит людей-орлов,

И всё ж мечты не захотела.

Разнообразность городов

Не достигает до предела.

Во внутреннем дворе отеля

Фонтан мечтательный журчал.

Печальный юноша мечтал

На внутреннем дворе отеля.

Амур с фонтана, метко целя,

Ему стрелою угрожал.

Во внутреннем дворе отеля

Фонтан мечтательный журчал.

По копейке четыре горшочка

Я купил и в отель их несу,

Чтобы хрупкую спрятать красу.

По копейке четыре горшочка,

Знак идиллий, в которых овечка

Вместе с травкою щиплет росу.

По копейке четыре горшочка

Я купил и в отель их несу.

По ступеням древней башни поднимаюсь выше, выше,

Задыхаюсь на круженьи сзади ветхих амбразур,

Слышу шелест лёгких юбок торопливых, милых дур,

По источенным ступеням узкой щелью, выше, выше,

Лишь за тем, чтоб на минуту стать на доски новой крыши,

Где над рыцарскою залой обвалился абажур, –

Вот зачем я, задыхаясь, поднимаюсь выше, выше,

Выше кровель, выше храмов, выше мёртвых амбразур.

Либава, Либава, товарная душа!

Воздвигла ты стены пленительных вилл,

Но дух твой, Либава, товар задавил.

Либава, Либава, товарная душа!

Живёшь ты тревожно, разбогатеть спеша,

Но кислый дух скуки гнездо в тебе свил,

Либава, Либава, товарная душа!

Зачем тебе стены пленительных вилл?

Каменные домики, в три окошка каждый,

Вы спокойно-радостны, что вам пожелать!

Ваших тихих пленников некуда послать.

В этих милых домиках, в три окошка каждый,

Разве есть томление с неизбывной жаждой?

Всё, что было пламенем, в вас теперь зола.

Тихи, тихи домики, в три окошка каждый,

Вам, спокойно-радостным, нечего желать.

Эта странная труппа актёров и актрис

Ставит зачем-то пьесы одна другой хуже.

Смотреть на них досадно и жалко их вчуже.

Взяли бы лучше в горничные этих актрис.

Ведь из клюквы никто не сделает барбарис,

И крокодилов никто не разведёт в луже.

В этом городе дела актёров и актрис,

Хоть из кожи лезь, пойдут всё хуже и хуже.

Отбросив на веки зелёные пятна от очков,

Проходит горбатый, богатый, почтенный господин.

Калоши «Проводник» прилипают к скользкой глади льдин,

И горбатый господин не разобьёт своих очков,

И не потешит паденьем шаловливых дурачков,

Из которых за ним уже давно бегает один,

Залюбовавшись на зелёные пятна от очков,

Которыми очень гордится горбатый господин.

Яркий факел погребальный

Не задует снежный ветер.

Хорошо огню на свете,

Пусть он даже погребальный,

Пусть его напев рыдальный

На дороге вьюжной встретит.

Яркий факел погребальный

Не задует снежный ветер.

В небо ясное гляжу,

И душа моя взволнована,

Дивной тайной зачарована.

В небо ясное гляжу, –

Сам ли звёзды вывожу,

Божья ль тайна в них закована?

В небо ясное гляжу,

И душа моя взволнована.

Тонкий край свой месяц долу кажет,

Серебристо-алый на востоке.

Неба сини всё ещё глубоки,

Но уж край свой месяц долу кажет,

И заря уж розы в полог вяжет,

Чтоб напомнить о суровом сроке.

Тонкий край свой месяц долу кажет,

Серебристо-алый на востоке.

Душой росы, не выпитой пространством,

Дышал зелёный луг, улыбчив небесам.

Душа моя во тьме влеклася по лесам,

Упоена в безмерности пространством

И в изменяемости постоянством,

И я был весь, и снова был я в мире сам,

Когда душой, не выпитой пространством,

Зелёный луг дышал, улыбчив небесам.

Купол церкви, крест и небо,

И вокруг печаль полей, –

Что́ спокойней и светлей

Этой ясной жизни неба?

И скажи мне, друг мой, где бы

Возносилася святей

К благодатным тайнам неба

Сказка лёгкая полей!

По небесам идущий Бог

Опять показывает раны

Своих пронзённых рук и ног.

По небесам идущий Бог

Опять в надземные туманы

Колени дивных ног облёк.

По небесам идущий Бог

Опять показывает раны.

Какое горькое питьё!

Какая терпкая отрава!

Любовь обманчива, как слава.

Какое горькое питьё!

Всё, всё томление моё

Ничтожно, тщетно и неправо.

Какое горькое питьё!

Какая терпкая отрава!

Отдыхая в тёплой ванне,

Кровь мою с водой смесить,

Вены на руках открыть,

И забыться в тёплой ванне, –

Что же может быть желанней?

И о чём ещё молить?

Отдыхая в тёплой ванне,

Кровь мою с водой смесить.

Какая смена настроений!

Какая дьявольская смесь!

Пылаю там и стыну здесь.

Какая смена настроений,

Успокоений и волнений!

Весь кубок пёстрой жизни, весь!

Какая смена настроений!

Какая дьявольская смесь!

Надо жить с людьми чужими.

Только сам себе я свой,

И доколе я живой,

Надо жить с людьми чужими,

Ах, не всё ль равно с какими!

Уж таков мой рок земной, –

Надо жить с людьми чужими.

Только сам себе я свой.

Лукавый хохот гнусных баб

Меня зарёю ранней встретил.

Смеются: «Что же ты не светел?»

Лукавый хохот гнусных баб

Напомнил мне, что, снова раб,

Я непомерный путь наметил.

Лукавый хохот гнусных баб

Меня зарёю ранней встретил.

Сплетеньем роз венчайте милых жён,

Но дев терзайте чаще и больнее,

Чтоб девы были строже и сильнее.

Сплетеньем роз венчайте милых жён, –

Трудами их союз наш освящён,

А девы волн лукавей и вольнее.

Сплетеньем роз венчайте милых жён,

А дев терзайте чаще и больнее.

Себе я покупаю смерть,

Как покупают апельсины.

Вон там, во глубине долины,

Моя уже таится смерть.

Желта, худа она, как жердь,

И вся из малярийной глины, –

Покорно выбираю смерть,

Как выбирают апельсины.

Ты пришла ко мне с набором

Утомлённо-сонных трав.

Сок их сладок и лукав.

Ты пришла ко мне с набором

Трав, с нашёптом, с наговором,

С хитрой прелестью отрав.

Ты пришла ко мне с набором

Утомлённо-сонных трав.

О, безмерная усталость!

Пой на камнях, на дороге

О любви, о светлом Боге,

И зови, моя усталость,

На людей Господню жалость.

В несмолкающей тревоге

Пой, безмерная усталость,

И влекися по дороге.

Ниву спелую волнуешь,

Сердце тёмное тревожишь,

Но умчать с собой не можешь.

Ты недвижное волнуешь,

Ты стремленье знаменуешь,

Но томленья только множишь.

Неподвижное волнуешь,

Утомлённое тревожишь.

Аллеею уродливых берёз

Мы шли вблизи сурового забора,

Не заводя медлительного спора.

Аллеею уродливых берёз

Вдоль колеи, где влёкся грузный воз,

Боясь чего-то, шли мы слишком скоро.

Аллеею уродливых берёз

Был скучен путь вдоль тёмного забора.

В иных веках, в иной отчизне,

О, если б столько людям я

Дал чародейного питья!

В иных веках, в иной отчизне

Моей трудолюбивой жизни

Дивился б строгий судия.

В иных веках, в иной отчизне

Как нежно славим был бы я!

Мои томительные дни

Омрачены жестокой бранью,

Моих сограждан щедрой данью.

Мои томительные дни –

В ночи медлительной огни

От ожиданий к увяданью.

Мои томительные дни

Россия омрачила бранью.

«Солнце, которому больно!

Что за нелепая ложь!

Где ты на небе найдёшь

Солнце, которому больно?» –

«Солнце, смеяться довольно!

Если во мне ты поёшь,

Разве ж поёшь ты безбольно?

Разве же боль эта – ложь?»

Ты сжёг мою умильную красу,

Жестокий лик пылающего бога,

Но у меня цветов и красок много,

И новую, багряную красу

Я над листвой поблеклой вознесу,

Чтоб не тужила гулкая дорога,

И пусть мою умильную красу

Сожгло пыланье яростного бога.

Ночь настала рано.

Рано, рано спать,–

Но кого ж распять,

Чтоб наставший рано

Мрак живая рана

Стала колебать?

Ночь настала рано.

Рано, рано спать.

Безгрешно всё, и всё смешно,

И только я безумно грешен.

Мой тёмный жребий роком взвешен.

Безгрешно всё и всё смешно.

Вам, люди, всё разрешено,

И каждый праведно утешен.

Засмейтесь люди, – всё смешно,

И даже я невинно грешен.

Я верю, верю, верю, верю

В себя, в тебя, в мою звезду.

От жизни ничего не жду,

Но всё же верю, верю, верю,

Всё в жизни верою измерю

И смело в тёмный путь иду.

Я верю, верю, верю, верю

В себя, в тебя, в мою звезду.

Увидишь мир многообразный

И многоцветный, – и умри.

В огнях и в зареве зари

Приветствуй мир многообразный,

Пройди чрез все его соблазны,

На всех кострах его гори,

Отвергни мир многообразный

И многоцветный, – и умри.

Что же ты знаешь об этом,

Бедное сердце моё?

К смерти ли это питьё, –

Что же ты знаешь об этом?

Верь невозможным обетам.

Чьё же хотение, чьё?

Что же мы знаем об этом,

Бедное сердце моё?

Где-то есть тропа мечтательная.

Правда в ней, а в жизни ложь.

Только этим и живёшь,

Что светла тропа мечтательная.

Только где же указательная

К ней рука? – не разберёшь.

Где-то есть тропа мечтательная,

Как найти её сквозь ложь?

Ты гори, моя свеча,

Вся сгорай ты без остатка, –

Я тебя гасить не стану.

Ты гори, моя свеча, –

Свет твой мил мне или нет,

Пусть кому-нибудь он светит.

Догорай, моя свеча,

Вся сгорай ты без остатка.

Благослови свиные хари,

Шипенье змей, укусы блох, –

Добру и Злу создатель – Бог.

Благослови все эти хари,

Прости уродство всякой твари

И не тужи, что сам ты плох.

Пускай тебя обстанут хари

В шипеньи змей, в укусах блох.

Если ты чего-нибудь захочешь,

То с душой, желанья полной, тело

Вместе брось в задуманное дело.

Если ты чего-нибудь захочешь,

То не жди, когда свой нож наточишь,

И не жди, чтобы пора приспела.

Нет, уж если ты чего захочешь,

То с душою на кон брось и тело.

Безумно-осмеянной жизни

Свивается ль, рвётся ли нить, –

Что можешь, что смеешь хранить

В безумно-растоптанной жизни!

Лишь власти не дай укоризне

Страдающий лик отемнить,

Свивается ль, рвётся ли нить

Безумно-осмеянной жизни.

Все мы, отвергнутые раем

Или отвергнувшие рай,

Переживаем хмельный май

В согласии с забытым раем

Всё то, чего уже не знаем,

Мы вспоминаем невзначай,

Мы все, отвергнутые раем

Или отвергнувшие рай.

Моей свинцовой нищеты

Не устыжуся я нимало,

Хотя бы глупым называла

За неотвязность нищеты

Меня гораздо чаще ты.

Пускай судьба меня сковала,

Моей свинцовой нищеты

Не устыжуся я нимало.

Сверкайте, миги строгих дней!

Склонился я в железном иге.

Да будут вместо жизни книги

Наградою железных дней.

Пусть режут тело мне больней

Мои железные вериги.

Сверкайте, миги стройных дней

Покорен я в железном иге.

Моя душа тверда, как сталь.

Она блестит, звенит и режет.

Моих вериг железный скрежет

Ничто перед тобою, сталь.

Так пой же, пой, моя печаль,

Как жизнь меня тоскою нежит.

Моя душа тверда, как сталь.

Она звенит, блестит и режет.

Звенела кованная медь,

Мой щит, холодное презренье,

И на щите девиз: «Терпенье».

Звенела кованная медь,

И зазвенит она и впредь

В ответ на всякое гоненье.

Звени же, кованная медь,

Мой щит, холодное презренье.

Моя далёкая, но сердцу близкая,

Разлуку краткую прими легко, легко.

Всё то, что тягостно, мелькает коротко,

Поверь мне, милая, столь сердцу близкая.

Научен опытом, по свету рыская,

Я знаю, – горькое от сердца далеко.

Моя далёкая, но сердцу близкая,

Разлуку краткую прими легко, легко.

Прижаться к милому плечу

И замереть в истоме сладкой.

Поцеловать его украдкой,

Прижавшись к милому плечу.

Шепнуть лукавое: «Хочу!»

И что ж останется загадкой?

Прижаться к милому плечу

И замереть в истоме сладкой.

Я к ногам любимой брошу

Все державы и венцы,

Отворю ей все дворцы.

Я к ногам любимой брошу

Соблазнительную ношу, –

Всё, что могут дать творцы

Я к ногам любимой брошу

Все державы и венцы.

Только будь всегда простою,

Как слова моих стихов.

Я тебя любить готов,

Только будь всегда простою,

Будь обрызгана росою,

Как сплетеньем жемчугов,

Будь же, будь всегда простою,

Как слова моих стихов!

В моём бессилии люби меня.

Один нам путь и жизнь одна и та же.

Моё безумство манны райской слаже.

Отвергнут я, но ты люби меня.

Мой рдяный путь в метании огня,

Архангелом зажжённого на страже.

В моём горении люби меня, –

Нам путь один, нам жизнь одна и та же.

Ты только для меня. Таинственно отмечен

Блистающий наш путь, и ярок наш удел.

Кто скажет, что венец поэта потускнел?

В веках тебе удел торжественный намечен, –

Здесь верный наш союз несокрушимо вечен.

Он выше суетных, земных, всегдашних дел.

Ты только для меня. Торжественно намечен

В веках наш яркий путь, и светел наш удел.

Сила песни звонкой сотрясает тело птички

Всё, от шейки вздутой и до кончика хвоста.

В выраженьи страсти птичка радостно проста.

Сила звонкой песни сотрясает тело птички,

Потому что песня – чарованье переклички,

В трепетаньи звуков воплощённая мечта.

Сила нежной страсти сотрясает тело птички

Всё, от вздутой шеи и до кончика хвоста.

Птичка – только канарейка, домик – только клетка,

Но учиться людям надо так любить и петь,

В трепетаньи вольной песни так всегда гореть.

Птичка – крошка канарейка, бедный домик – клетка,

Роковой предел стремлений – только чья-то сетка,

Но любви, любви безмерной что капкан и сеть!

Божья птичка – канарейка, птичий домик – клетка,

Здесь учиться людям надо, как любить и петь.

Рая не знаем, сгорая.

Радость – не наша игра.

Радужны дол и гора,

Рая ж не знаем, сгорая.

Раяли птицы, играя, –

Разве не птичья пора!

Рая не знаем, сгорая.

Радость – не наша игра.

День только к вечеру хорош,

Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

Закону мудрому поверьте, –

День только к вечеру хорош.

С утра уныние и ложь

И копошащиеся черти.

День только к вечеру хорош,

Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

Просыпаться утром рано,

Слушать пенье петуха,

Позабыть, что жизнь лиха.

Пробудившись утром рано,

В час холодного тумана,

День промедлить без греха

И опять проснуться рано

Под оранье петуха.

День золотистой пылью

Глаза туманит мне.

Мир зыблется во сне,

Явь заслоняя пылью,

И к сладкому бессилью

Клонясь, и к тишине.

День золотистой пылью

Глаза отводит мне.

Не надо долгого веселья,

Лишь забавляющего лень.

Пусть размышлений строгих тень

Перемежает нам веселья.

Тревожный праздник новоселья

Пусть нам дарует каждый день.

Отвергнем долгие веселья,

Лишь забавляющие лень.

С вами я, и это – праздник, потому что я – поэт.

Жизнь поэта – людям праздник, несказанно-сладкий дар.

Смерть поэта – людям горе, разрушительный пожар.

Что же нет цветов привета, если к вам идёт поэт?

Разве в песнях вам не виден разлитой пред вами свет?

Или ваша дань поэту – только скучный гонорар?

Перед вами открывает душу верную поэт.

В песнях, в былях и в легендах – несказанно-сладкий дар.

Вот так придёшь и станешь на камнях над рекою,

Глядишь как удит рыбу эстонское дитя,

Как воды льются, льются, журча и шелестя.

Пласты лиловой глины нависли над рекою,

А сердце, – сердце снова упоено тоскою,

И бьётся в берег жизни, тоской своей шутя.

Стоишь, стоишь безмолвно над быстрою рекою,

Где тихо струи плещет эстонское дитя.

Откачнись, тоска моя, чудовище,

Не вались опять ко мне на грудь,

Хоть недолго вдалеке побудь.

Что ты хочешь, тяжкое чудовище?

Отдал я тебе моё сокровище,

Коротаю дни я как-нибудь.

Откачнись, косматое чудовище,

Не вались опять ко мне на грудь.

Дошутился, доигрался, докатился до сугроба,

Так в сугробе успокойся и уж больше не шути.

Из сугроба в мир широкий все заказаны пути.

Доигрался, дошутился, докатился до сугроба,

Так ни слава, и ни зависть, и ни ревность, и ни злоба

Не помогут из сугроба в мир широкий уползти.

Дошутился, доигрался, докатился до сугроба,

Так в сугробе ляг спокойно и уж больше не шути.

У меня сто тысяч теней.

С ними дни я коротал

И менять их не устал.

Вереницу лёгких теней

Я гирляндами цветений

Всё по-новому сплетал.

У меня сто тысяч теней,

С ними дни я коротал.

Пройдут все эти дни, вся жизнь совьётся наша,

Как мимолётный сон, как цепь мгновенных снов.

Останется едва немного вещих слов,

И только ими жизнь оправдана вся наша,

Отравами земли наполненная чаша,

Кой-как слеплённая из радужных кусков.

Истлеют наши дни, вся жизнь совьётся наша,

Как ладан из кадил, как дым недолгих снов.

Прекрасный Днепр, хохлацкая река,

  В себе ты взвесил много ила.

  В тебе былая дремлет сила,

Широкий Днепр, хохлацкая река.

Быль прежних дней от яви далека,

  Былая песнь звучит уныло.

Прекрасный Днепр, хохлацкая река,

  Несёшь ты слишком много ила.

  Зелёная вода гнилого моря,

Как отразится в ней высокая звезда?

Такая тусклая и дряхлая вода,

  Зелёная вода гнилого моря,

С мечтою красоты всегда упрямо споря,

Она не вспыхнет блеском жизни никогда.

  Зелёная вода гнилого моря,

Как отразится в ней высокая звезда?

В полдень мертвенно-зелёный

Цвет воды без глубины,

Как же ты в лучах луны

Светишь, мертвенно-зелёный?

Кто придёт к тебе, влюблённый,

В час лукавой тишины,

О безумный, о зелёный

Цвет воды без глубины?

Лиловый очерк снежных гор

В тумане тонет на закате.

Душа тоскует об утрате.

Лиловый очерк снежных гор

Замкнул пленительный простор

Стеной в мечтательной палате.

Лиловый очерк снежных гор

В тумане тонет на закате.

Ещё арба влечётся здесь волами,

Ещё в пыли и в лужах долгий путь,

Ещё окрест томительная жуть,

А в небе над арбами и волами,

И над папахами, и над ослами

Спешит Икар надкрылья развернуть,

И пусть арба, влекомая волами,

Проходит медленный и трудный путь.

Веет ветер мне навстречу,

Вещий, вечный чародей.

Он быстрее лошадей

Веет, светлый, мне навстречу.

Что ж ему противоречу

Тусклой жизнью площадей?

Веет ветер мне навстречу,

Вековечный чародей.

На него ещё можно смотреть,

На дорогу не бросило теней.

Поднялось чуть повыше растений,

И даёт на себя посмотреть,

Как неяркая жёлтая медь.

В облаках, в кудесах раздвоений

На него ещё можно смотреть,

От себя не отбросивши теней.

Ну что ж, вздымай свою вершину,

Гордись пред нами, камень гор, –

Я твой читаю приговор:

Дожди, омывшие вершину,

Творят на ней песок и глину,

Потом смывают их, как сор.

Так воздвигай свою вершину,

Гордись, невечный камень гор.

Огонёк в лесной избушке

За деревьями мелькнул.

Задымился росный луг.

Огонёк поник в тумане.

Огорожённая мглою,

За холмом стоит луна.

Огонёк в лесной избушке

За туманами потух.

Долина пьёт полночный холод,

То с каплей мёда райских сот,

То с горькой пустотой высот,

Долина пьёт полночный холод.

Долга печаль, и скучен голод

Тоски обыденных красот.

Долина пьёт полночный холод

Тоской синеющих высот.

Земли смарагдовые блюда

И неба голубые чаши,

Раскройте обаянья ваши.

Земли смарагдовые блюда,

Творите вновь за чудом чудо,

Являйте мир светлей и краше, –

Земли смарагдовые блюда

И неба голубые чаши.

Лежали груды мха на берегу морском,

Обрезки рыжих кос напоминая цветом.

Белели гребни волн, и радостным приветом

Гудел их шумный хор в веселии морском.

Легко рассыпанным береговым песком

Ещё мы раз прошли, обрадованны светом,

Вдыхая соль волны в дыхании морском,

Любуясь этих мхов забавно рыжим цветом.

Увидеть города и веси,

Полей простор и неба блеск,

Услышать волн могучий плеск,

Заметить, как несходны веси,

Как разны тени в каждом лесе,

Как непохожи конь и меск, –

Какая радость – эти веси,

Весь этот говор, шум и блеск!

Снег на увядшей траве

Ярко сверкающей тканью

Пел похвалы мирозданью,

Белый на рыжей траве.

Стих за стихом в голове,

Не покоряясь сознанью,

Встали, – на мёртвой траве

Ярко живущею тканью.

Дачный домик заколочен,

Тропки снегом поросли

Всё отчетливо вдали.

Жаль, что домик заколочен, –

Лёд на тихой речке прочен,

Покататься бы могли,

Да уж домик заколочен,

Тропки снегом поросли.

Ржавый дым мешает видеть

Поле, белое от снега,

Чёрный лес и серость неба.

Ржавый дым мешает видеть,

Что́ там, радость или гибель,

Пламя счастья или гнева.

Ржавый дым мешает видеть

Небо, лес и свежесть снега.

Всё зеленее и светлее,

Всё ближе счастье и тепло.

К чему же ненависть и зло!

Всё зеленее и светлее,

И откровенней, и нежнее

Через вагонное стекло.

Всё зеленее и светлее,

Всё ближе счастье и тепло.

Всё чаще девушки босые

Возносят простодушный смех,

Отвергнув обувь, душный грех.

Всё чаще девушки босые

Идут, Альдонсы полевые,

Уроки милые для всех.

Всё чаще девушки босые

Возносят простодушный смех.

Не увлекайтесь созерцаньем

Луж голубых и белых хат,

Что мимо вас назад скользят.

Не увлекайтесь созерцаньем

И не любуйтеся мельканьем

Кустов, колодцев и ребят.

Не увлекайтесь созерцаньем

Луж голубых и белых хат.

Займитесь чтением в вагоне,

Чтоб не дразнил вас внешний блеск,

Чтоб не манили гул и плеск.

Займитесь чтением в вагоне

Иль куйте в дрёмном перезвоне

За арабеском арабеск.

Займитесь чтением в вагоне,

Чтоб не дразнил вас внешний блеск.

Дивлюсь всему тому, что́ вижу,

Уродство ль это, красота ль.

За данью раскрываю даль,

Дивлюсь всему тому, что́ вижу,

И землю вкруг себя я движу,

Как движу радость и печаль.

Дивлюсь всему тому, что́ вижу,

Уродство ль это, красота ль.

Вон там, за этою грядою,

Должно быть, очень мило жить,

Венки свивать и ворожить.

За невысокою грядою,

Над тихо движимой водою,

И очи бы навек смежить,

Вон там, за этою грядою,

Должно быть, очень мило жить.

  Как же огня не любить!

  Радостно вьётся и страстно.

Было уродливо, стало прекрасно.

  Как же огня не любить!

Раз только душу с пыланием слить, –

  Жизнь прожита не напрасно.

  Как же огня не любить!

Радостно, нежно и страстно!

Томилось небо так светло,

Легко, легко, легко темнея.

Звезда зажглась, дрожа и мрея.

Томилось небо так светло,

Звезда мерцала так тепло,

Как над улыбкой вод лилея.

Томилось небо так светло,

Легко, легко, легко темнея.

Иду по улицам чужим,

Любуясь небом слишком синим,

И к вечереющим пустыням

По этим улицам чужим

Я душу возношу, как дым, –

Но стынет дым, и все мы стынем.

Иду по улицам чужим,

Любуясь небом слишком синим.

Вот ухожу я от небес,

Как бы спасаясь от погони,

В лавчонку, где спрошу мацони.

Так ухожу я от небес

Под светлый каменный навес,

Скрываясь в рукотворном лоне.

Да, ухожу я от небес,

Как бы спасаясь от погони.

Вечерний мир тебя не успокоил,

Расчётливо-мятущаяся весь,

Людских истом волнуемая смесь.

Вечерний мир тебя не успокоил,

Он только шумы толп твоих утроил

И раздражил ликующую спесь.

Вечерний мир тебя не успокоил,

Расчётливо-мятущаяся весь.

Итальянец в красном жилете

Для нас «Sole mio» пропел.

За окном закат пламенел,

Когда певец в красном жилете

Пел нам в уютном кабинете,

И жилетом своим алел.

Ах, как сладко в красном жилете

Певец «Sole mio» нам пел!

Тихий свет отбросив вверх, на потолок,

Жёлтыми воронками зажглася люстра.

Разговор запаужен, но льётся быстро.

Лишь один мечтатель смотрит в потолок,

Бороды седой вперёд поставив клок.

В комнате духами пахнет слишком пёстро.

Жёлтый свет бросает вверх, на потолок,

На цепях раздвинутых повиснув, люстра.

Матово-нагие плечи

У девицы кремных лент

Пахнут, точно пепермент

На её нагие плечи

Сыплет ласковые речи

Удивительный студент.

Девственно-нагие плечи

Оттолкнули плены лент.

Глядит высокая луна

На лёгкий бег автомобилей.

Как много пережитых былей

Видала бледная луна,

И всё ж по-прежнему ясна,

И торжеству людских усилий

Вновь не завидует луна,

Смеясь на бег автомобилей.

Дрожат круги на потолке.

Писец нотариуса кисел.

Над вечной пляской слов и чисел

Дрожат круги на потолке.

О, еспи б от него зависел

Удеп кататься по реке!

Всё та же дрожь на потолке,

И поневоле бедный кисел.

Над плёсом маленькой реки

Стоит колдунья молодая,

Глядит, кого-то поджидая

На плоском берегу реки.

Глаза горят, как угольки,

И шепчет про себя, гадая

Над плёсом маленькой реки,

Колдунья знойно-молодая.

  Утонул я в горной речке,

Захлебнулся мутною водой,

Захлестнулся жаркою рудой.

  Утонул я в горной речке,

  Над которою овечки

Резво щиплют вереск молодой.

  Утонул я в горной речке,

Захлебнулся мутною водой.

Молодой босой красавец

Песню утреннюю пел.

Солнце встретить он успел.

Молодой босой красавец,

Жизнелюбец, солнцеславец,

Смуглой радостью алел.

Молодой босой красавец

Песню утреннюю пел.

Бесконечный мальчик, босоножка вечный

Запада, востока, севера и юга!

И в краях далёких я встречаю друга

Не в тебе ли, мальчик, босоножка вечный,

Радости сердечной, шалости беспечной,

Неустанных смехов солнечная вьюга?

Бесконечный мальчик, босоножка вечный

Севера, востока, запада и юга!

Прачка с длинною косою,

Хочет быть царицей мира

И венчаться в блеске пира?

Прачка с длинною косою,

С бриллиантовой росою

Хороша ль тебе порфира?

Прачка с длинною косою,

Хочешь быть царицей мира?

Провинциалочка восторженная,

Как ты, голубушка, мила!

Ты нежной розой расцвела

В немой глуши, душа восторженная,

И жизнь, такая замороженная,

Тебе несносно тяжела.

Провинциалочка восторженная,

Как ты, голубушка, мила!

Плачьте, дочери земли!

Плачьте горю Айседоры,

Отуманьте ваши взоры.

Плачьте, дочери земли, –

Счастья вы не сберегли

Той, кто нежно тешит взоры.

Плачьте горю Айседоры,

Плачьте, дочери земли!

Вспомни слёзы Ниобеи, –

Что́ изведала она!

Айседоре суждена

Злая доля Ниобеи.

Налетели суховеи,

Жатва жизни сожжена.

Вспомни слёзы Ниобеи, –

Что́ изведала она!

Поэт, привыкший к нищете,

Не расточитель и не скряга,

Он для себя не ищет блага,

Привыкший к горькой нищете,

Он верен сладостной мечте,

Везде чужой, всегда бродяга,

Поэт, привыкший к нищете,

Не расточитель и не скряга.

Люди вежливы и кротки,

Но у всех рассудок туп,

В голове не мозг, а суп.

Да, и вежливы, и кротки,

Но найдите в околотке

Одного хоть, кто не глуп.

Что́ же в том, что люди кротки,

Если весь народ здесь туп!

Спозаранку две служанки

Шли цветочки собирать

И веночки завивать.

На полянку две служанки

Принесли четыре банки, –

Незабудок накопать.

Спозаранку две служанки

Ходят цветики сбирать.

Я ничего не знаю, какая радость есть.

Я тихо умираю, одна среди людей.

Моя дорога к раю – по остриям гвоздей.

Я ничего не знаю, какая радость есть.

Я только ожидаю, придёт ли с неба весть,

Я только созерцаю небесных лебедей.

Я ничего не знаю, какая радость есть.

Я тихо умираю, одна среди людей.

Цветными шелками по белому шёлку я вышила милый и сложный узор

Карминных, шарлаховых, вишнёво-алых, пунцовых, златистых и палевых роз.

Что́ может быть краше, что́ слаще волнует в смарагдовой зелени брошенных роз!

По белому шёлку цветными шелками я вышила сложный и милый узор.

Пусть милый, далёкий, меня позабывший, хоть раз поглядел бы на этот узор.

О скорби моей и о слёзах пролитых ему рассказали б сплетения роз.

Цветными по белому шёлку шелками я вышила милый и хитрый узор

Пунцовых, шарлаховых, вишнёво-алых, карминных, златистых и кремовых роз.

Твоя душа – немножко проститутка.

Её друзья – убийца и палач,

И сутенёр, погромщик и силач,

И сводня старая, и проститутка

Когда ты плачешь, это – только шутка,

Когда смеёшься, – смех твой словно плач,

Но ты невинная, как проститутка,

И дивно-роковая, как палач.

Кто же кровь живую льёт?

Кто же кровь из тела точит?

Кто в крови лохмотья мочит.

Кто же кровь живую льёт?

Кто же кровь из тела пьёт

И, упившийся, хохочет?

Кто же кровь живую льёт?

Кто же кровь из тела точит?

Ни человека, ни зверя

До горизонтной черты, –

Я, и со мною лишь ты.

Ни человека, ни зверя!

Вечно изменчивой веря,

Силой нетленной мечты

Буду губителем зверя

Я до последней черты.

По неизведанным путям

Ходить не ты ль меня учила?

Не ты ль мечты мои стремила

К ещё не пройденным путям?

Ты чародейный фимиам

Богам таящимся курила.

По неизведанным путям

Ходить меня ты научила.

Я верен слову твоему,

И всё я тот же, как и прежде.

Я и в непраздничной одежде

Всё верен слову твоему.

Гляжу в безрадостную тьму

В неумирающей надежде

И верю слову твоему

И в этот день, как верил прежде.

Святых имён твоих не знаю,

Земные ж все названья – ложь,

Но ты пути ко мне найдёшь.

Хотя имён твоих не знаю,

Тебя с надеждой призываю,

И верю я, что ты придёшь.

Пусть я имён твоих не знаю, –

Не все ль слова не свете – ложь!

Ночь, тишина и покой. Что же со мной? Кто же со мной?

Где ты, далёкий мой друг? Изредка бросишь мне бедный цветок,

И улыбаясь уйдёшь, нежно-застенчив иль нежно-жесток.

В дрёмной истоме ночной кто же со мной? Что же со мной?

Как мне мой сон разгадать, чудный и трудный, безумно-земной?

Как перебросить мне мост через поток на желанный восток?

Ночь, тишина и покой, вы безответны, но снова со мной,

А предо мной на столе брошенный другом увядший цветок.

Ласкою утра светла,

Ты не умедлишь в пустыне,

Ты не уснёшь, не остынешь.

Ласкою утра светла,

Ладан росы собрала

Ты несказанной святыне.

Ласкою утра светла,

Ты не умедлишь в пустыне.

Ландыши, ландыши, бедные цветы!

Благоухаете, связанные мне.

Душу сжигаете в радостном огне.

Ландыши, ландыши, милые цветы!

Благословенные, белые мечты!

Сказано светлое вами в тишине.

Ландыши, ландыши, сладкие цветы!

Благоухаете, связанные мне.

Цвети, безумная агава,

Цветеньем празднуй свой конец.

Цветочный пышный твой венец

Вещает смерть тебе, агава.

Твоя любовь тебе отрава,

Твой сахар – жёсткий леденец.

Цвети, безумная агава,

Цветеньем празднуй свой конец.

Слова так странно не рифмуют, –

Елена, роза, ландыш, ты.

Обыкновенной красоты

Слова хотят и не рифмуют,

Когда тревожат и волнуют

Слова привета и мечты.

Слова так странно не рифмуют, –

Елена, ландыш, роза, ты.

Приветом роз наполнено купе,

Где мы вдвоём, где розам две купели.

Так радостно, что розы уцелели

И в тесноте дорожного купе.

Так иногда в стремительной толпе

Есть голоса пленительной свирели.

Шептаньем роз упоено купе,

И мы вдвоём, и розам две купели.

Обдувайся, одуванчик,

Ты, фиалочка, фиоль,

Боль гони ты, гоноболь,

Развевайся, одуванчик,

Ландыш, дай росе стаканчик,

Мак, рассыпься, обезволь.

Разлетайся, одуванчик,

Ты, фиалочка, фиоль.

Венок из роз и гиацинтов

Мне сплёл великодушный маг,

Чтоб светел был мой путь и благ.

В венок из роз и гиацинтов

Цветы болот и лабиринтов

Вплести пытался хитрый враг.

Венок из роз и гиацинтов

Оберегает мудрый маг.

Незабудки вдоль канавки

Возле дома лесника.

Загоревшая слегка,

К незабудкам у канавки

Уронила в зелень травки

Пальцы узкая рука, –

К незабудкам вдоль канавки

Перед хатой лесника.

Перванш и сольферино

В одежде и в цветках,

В воде и в облаках.

Перванш и сольферино, –

Вершина и долина,

Всё в этих двух тонах.

Перванш и сольферино

В улыбках и цветках.

Как на куртине узкой маки,

Заря пылает. Сад расцвёл

Дыханьем сладких матиол.

Прохлады росной жаждут маки,

А за оградой сада злаки

Мечтают о лобзаньях пчёл.

Заря пылает. Дремлют маки.

Сад матиолами расцвёл.

Я был в лесу и сеял маки

В ночном саду моей сестры.

Чьи очи вещи и остры?

Кто хочет видеть эти маки,

Путеводительные знаки

В ущелья дрёмные горы?

Я был в лесу, я сеял маки

В ночном саду моей сестры.

Пурпуреа на закате расцвела,

Цвет багряный и надменный, лишь на час,

В час, как Демон молвил небу ярый сказ.

Пурпуреа на закате расцвела,

Прижимаясь к тонкой пыли у стекла.

Яркий призрак, горний отблеск, ты для нас.

Нам ты в радость, пурпуреа, расцвела,

Будь нам в радость, пурпуреа, хоть на час.

Лес и в наши дни, как прежде,

Тайны вещие хранит.

Та же песня в глубине

Летом солнечным поётся.

Леший кружит и обходит

Там и нынче, как и встарь.

Лес не всё, что́ знает, скажет,

Тайну вещую храня.

Та святая красота

Нам являлась по равнинам,

Нам смеялась по долинам.

Та святая красота,

Тайнозвучная мечта,

Нам казала путь к вершинам.

Та святая красота

Нам являлась по равнинам.

Я иду, печаль тая.

Я пою, рассвет вещая.

Ясен в песнях облик мая.

Я иду, печаль тая.

Я устал, но светел я,

Яркий праздник призывая.

Я иду, печаль тая.

Я пою, рассвет вещая.

О ясных днях мечты блаженно строя

И яркоцветность славя бытия,

И явь приму, мечты в неё лия.

О ясных днях мечтанья нежно строя,

О ясная! Мне пой о днях покоя,

И я приду к тебе, венок вия,

О ясных днях мечты блаженно строя

И яркоцветность славя бытия.

Луна взошла, и дол вздохнул

Молитвой рос в шатре тяжёлом.

Моя любовь в краю весёлом.

Луна взошла, и дол вздохнул.

Лугам приснится грозный гул,

Морям – луна над тихим долом.

Луна взошла, и дол вздохнул

Молитвой рос в шатре тяжёлом.

Господь прославит небо, и небо – благость Божью, но чем же ты живёшь?

Смотри, – леса и травы, и звери в тёмном лесе, все знают свой предел,

И кто в широком мире, как ты, как ты, ничтожный, бежит от Божьих стрел?

Господь ликует в небе, всё небо – Божья слава, но чем же ты живёшь?

Отвергнул ты источник, и к устью не стремишься, и всё, что́ скажешь – ложь.

Ты даже сам с собою в часы ночных раздумий бессилен и несмел.

Всё небо – Божья слава, весь мир – свидетель Бога, но чем же ты живёшь?

Учись у Божьих птичек, узнай свою свободу, стремленье и предел.

В очарованьи здешних мест

Какой же день не встанет ясен?

И разве путь мой не прекрасен

В очарованьи здешних мест?

Преображаю всё окрест,

И знаю, – подвиг не напрасен.

В очарованьи здешних мест

Какой же день не будет ясен!

Рождает сердце в песнях и радость и печаль.

Земля, рождай мне больше весельем пьяных роз,

Чтоб чаши их обрызгать росою горьких слёз.

Рождает сердце в песнях и радость и печаль.

Я рад тому, что будет, и прошлого мне жаль,

Но встречу песней верной и грозы, и мороз.

Рождает сердце в песнях и радость и печаль.

Земля, рождай мне больше весельем пьяных роз!

Я возвращаюсь к человеку,

К его надеждам и делам.

Душа не рвётся пополам, –

И весь вернусь я к человеку.

Как тот, кто бросил тело в реку

И душу отдаёт волнам,

Так возвращаюсь к человеку,

К его надеждам и делам.

Но не затем к тебе вернуся,

Чтобы хвалить твой тусклый быт.

Я не над щелями корыт

К тебе, согодник мой, вернуся,

И не туда, где клювом гуся

Давно весь сор твой перерыт.

Я лишь затем к тебе вернуся,

Чтобы сжигать твой темный быт.

Давно создать умел я перлы,

Сжигая тусклой жизни бред.

В обычности пустынных сред

Без счёта рассыпал я перлы,

Смарагды, яхонты и шерлы.

Пора настала, – снова пред

Собой рассыплю лалы, перлы

Сжигая тусклой жизни бред.

Неживая, нежилая, полевая, лесовая, нежить горькая и злая,

Ты зачем ко мне пришла, и о чём твои слова?

Липнешь, стынешь, как смола, не жива и не мертва.

Нежилая, вся земная, низовая, луговая, что таишь ты, нежить злая,

Изнывая, не пылая, расточая чары мая, тёмной ночью жутко лая,

Рассыпаясь, как зола, в гнусных чарах волшебства?

Неживая, нежилая, путевая, пылевая, нежить тёмная и злая,

Ты зачем ко мне пришла, и о чём твои слова?

Две лесные старушки и лесной старичок

Поболтать полюбили с проходящими там,

Где дорога без пыли залегла по лесам.

Две лесные старушки и лесной старичок

На холме у опушки развели огонёк,

И к костру пригласили легкомысленных дам.

Две лесные старушки и лесной старичок

Щекотать полюбили заблудившихся там.

Защекочут до смеха, защекочут до дрожи,

Защекочут до корчи, защекочут до смерти.

Старичку и старушке вы не верьте, не верьте.

Бойтесь нежной щекотки и пленительной дрожи,

Закрестите с молитвой неумытые рожи, –

Это – злые, лесные, подколодные черти.

Защекочут до смеха, защекочут до дрожи,

Защекочут до корчи, защекочут до смерти.

В пути, многократно измеренном

И пройденном множество раз,

Есть некий таинственный лаз.

В пути, многократно измеренном,

Пройдёшь под задуманным деревом

И видишь таящийся глаз.

В пути, многократно измеренном,

Встречаешь чужое не раз.

Гулял под зонтиком прекрасный кавалер,

И чёрт ему предстал в злато-лиловом зное.

Подставил кресло чёрт складное, расписное.

На кресло чёрта сел прекрасный кавалер,

И чёрт его умчал в кольцо своих пещер,

Где пламя липкое и тление сквозное.

Так с зонтиком погиб прекрасный кавалер,

Гулявший по полям в злато-лиловом зное.

Стихия Александра Блока –

Мятель, взвивающая снег.

Как жуток зыбкий санный бег

В стихии Александра Блока.

Несёмся, – близко иль далёко? –

Во власти цепенящих нег

Стихия Александра Блока –

Мятель, взвивающая снег.

Розы Вячеслава Иванова –

Солнцем лобызаемые уста.

Алая радость святого куста –

Розы Вячеслава Иванова!

В них яркая кровь полдня рдяного,

Как смола благовонная, густа.

Розы Вячеслава Иванова –

Таинственно отверстые уста.

Мерцает запах розы Жакмино,

Который любит Михаил Кузмин.

Огнём углей приветен мой камин.

Благоухает роза Жакмино.

В углах уютных тихо и темно.

На россыпь роз ковра пролит кармин.

Как томен запах розы Жакмино,

Который любит Михаил Кузмин!

Зальдивши тайный зной страстей, Валерий,

Ты на́звал сам любимый свой цветок.

Он ал и страстен, нежен и жесток.

Во всём тебе подобен он, Валерий.

И каждый день одну из криптомерий

Небрежно ты роняешь на песок.

Сковавши тайный зной страстей, Валерий,

Ты на́звал сам любимый свой цветок.

Дарованный тебе, Георгий,

Ночной, таинственной тайгой,

Цветок, для прелести другой

Ты не забыл его, Георгий?

Но в холоде эфирных оргий

С тобой сопутник твой благой,

Цветок ночей, тебе, Георгий,

Во мгле взлелеянный тайгой.

Будетлянка другу расписала щёку,

Два луча лиловых и карминный лист,

И сияет счастьем кубо-футурист.

Будетлянка другу расписала щёку

И, морковь на шляпу положивши сбоку,

Повела на улицу послушать свист,

И глядят, дивясь, прохожие на щёку –

Два луча лиловых и карминный лист.

На щеке прекрасной будетлянки

Ярки два лиловые пятна,

И на лбу зелёная луна,

А в руках прекрасной будетлянки

Три слегка раскрашенных поганки,

Цель бумажной стрелки шалуна.

На щеке прекрасной будетлянки

Рдеют два лиловые пятна.

Позолотила ноготки

Своей подруге Маргарите.

Вы, проходящие, смотрите

На золотые ноготки.

И от завистливой тоски

В оцепенении замрите

Иль золотите ноготки,

Как будетлянка Маргарите.

Пусть будет всё не так, как было,

Пусть будет всё, как я хочу.

Я дам по красному лучу

Всему, что прежде белым было.

Всё яркоцветное мне мило,

Себе я веки золочу,

Чтоб было всё не так, как было,

Чтоб было всё, как я хочу.

Кто увидит искру? Виден только след.

Как её напишешь? Начерти черту.

Пусть она разрежет лунную мечту,

Пусть горит кроваво, точно рана, след.

В этом зыбком мире острых точек нет.

Я из лент горящих ткань мою плету.

Я не вижу искры, вижу только след,

Огненную в чёрном, быструю черту.