Том 4. Из деревенского дневника

Мученики мелкого кредита^*

По поводу доклада, сделанного г. Хитрово в императорском обществе сельского хозяйства о ходе дел в сельских ссудо-сберегательных товариществах, в № 273 «Русских ведомостей» 1878 года помещена передовая статья, автор которой пытается выяснить один необычайно странный факт, бросающийся в глаза всякому, имевшему возможность видеть приведенные г. Хитрово цифры. В самом деле, не странным ли покажется всякому здравомыслящему человеку следующее обстоятельство. В 1877 году все 1030 сельских ссудо-сберегательных товариществ, при 131 450 членах, имея в обороте собственно своего членского капитала 3 882 000 рублей, почему-то привлекли в свои кассы со стороны, в виде займов и вкладов, только 4 236 000 рублей, то есть немного больше того, что они, товарищества, имеют сами?[7] Принимая во внимание, что ссудные товарищества имеют целию доставить кредит сельским заемщикам «при помощи гарантии, представляемой солидарною ответственностью членов» («Русск. вед.»), невольно спрашиваешь себя, глядя на вышеприведенные цифры: что значит эта ничтожная цифра количества денег, потребленная сельскими товариществами? Неужели нет мелких заемщиков, на которых, как говорят «Русские ведомости», и были рассчитаны товарищества при их основании? Неужели так мало в деревенском населении людей, которые бы нуждались в займах и которые могли бы обойтись без радушной помощи товарищества? Нет! Народу бедного много, деньги нужны народу поминутно, вообще решительно нет возможности сомневаться в том, что и деревня могла бы «поглотить» и не такие грошовые капиталы, какие поглощены ею при помощи 1030 товариществ. Если же причина не в недостатке заемщиков, то не коренится ли она в недоверии капиталистов, которые не верят товариществам своих капиталов? Но и это соображение оказывается несостоятельным, так как по справедливому замечанию «Русских ведомостей», во-первых, «ни в одном роде кредитных учреждений целость вверенных капиталов не обставлена такими прочными и верными гарантиями, как в ссудо-сберегательных товариществах, которые, помимо собственного значительного капитала, отвечают по обязательствам всем имуществом своих членов», и, во-вторых, еще потому, что, несмотря на ничтожность обращающихся в товариществах капиталов, эти товарищества «успели» в 1877 году заработать чистой прибыли 450 000 рублей!

Что же означает это странное явление, которого, по словам «Русских ведомостей», «мы не встречаем ни в одном из обыкновенных банков»? Действительно трудно представить банк, который бы, имея капиталу 3 миллиона, сумел бы сделать оборотов только на 6; такой банк мог бы существовать только там, где нет ни капиталов, ни людей, — причем, как видите, не было бы надобности и в банке. Очевидно, что ссудные товарищества вовсе не могут быть причислены к таким странным, безлюдным и бескапитальным банкам: в них есть и капиталы и люди, нуждающиеся в них, а главное, обеспечивающие эти капиталы как нельзя лучше. Товарищества дают громадные дивиденды (на 4 мил. 450 тыс.), словом, есть все для самого благотворного и широкого процветания — и, увы, нет процветания! Недоумевая над всеми этими несообразностями, автор статьи, однакоже, как будто останавливается на той мысли, что причина непроцветания коренится в невнимании к товариществам гг. капиталистов, и объясняет это невнимание печальною особенностию русского характера «живо возбуждаться новыми идеями и вопросами, но столь же быстро к ним и охладевать».

Но точно ли упрек в апатии к хорошему делу, к хорошей идее разрешает и вполне уясняет причину странного явления, происходящего в сельских товариществах? Имея, благодаря случаю, возможность довольно близко наблюдать ход дел одного такого товарищества, я, на основании опыта, могу положительно сказать, что причина неуспеха этих якобы «банков» лежит совсем не там, где пытается отыскать ее автор передовой статьи № 273 «Русских ведомостей» и где, наверное, искал бы ее всякий, не знакомый основательно с уставами товариществ и вообще с подлинными условиями, в которые поставлен мелкий сельский кредит.

Такое знакомство с мелочами тех или других явлений русской жизни, крайне желательное и не в одном только рассматриваемом случае, давно бы сняло покров со многих чудес русской действительности, — чудес, от которых в настоящее время принято отделываться какими-то туманными определениями вроде — «врожденных» черт характера, «национальных особенностей» и т. д. Под покровом этих неопределенных определений всегда оказываются не только в высшей степени веские основания, совершенно ясные, объяснимые причины, но даже и самое рассматриваемое явление представляется совершенно не в тех формах, в каких его привыкли видеть.

История с сельскими товариществами как нельзя лучше подтверждает сказанное: автору передовой статьи, бесспорно воодушевленному самыми благими намерениями и искренно желающему, чтобы народу было лучше и т. д., не может не казаться, что сельские товарищества имеют какое-то сходство с банками. И действительно, в банках — паи и в товариществах тоже паи; в банках дают деньги и берут проценты, и тут дают деньги и тоже берут проценты. Наконец и в банках и в товариществах получаются барыши. Посмотрите (мельком, конечно) в любой устав любого банка и в устав любого товарищества, и везде будет бросаться в глаза несомненное сходство тех и других. И там и тут — паи, проценты, дивиденд, а если это сходство существует, то не странно ли, в самом деле, видеть, что сходство это прекращается, когда дело касается процесса и результатов деятельности? Банк, заручившись основным капиталом в три миллиона, наверное «поглотит» частных капиталов в десять раз больше, и вот — другой, который с тем же капиталом не поглощает ничего или поглощает грош. Банк, поглощая такую пропасть, редко дает 10–15 процентов дивиденда, а не поглощающий ничего другой банк, наверное, дает 15 % каждый год. Невольно возникает мысль, что тут что-то не так, какая-то национальная ерунда, тогда как стоит только подробно изучить устав одного и другого банка — и все дело разъяснится, причем и окажется, что то учреждение, на которое я привык смотреть как на банк, — решительно не то, а что-то другое, то есть совершенно-совершенно другое. До такой степени другое, что вот эти 450 тысяч барыша (ведь дивиденд — чистый барыш?) для того учреждения, которое выяснилось вследствие знакомства с уставом, не только не барыш, а бремя и, главное, бремя довольно глупое. Откуда взялись эти 450 тысяч? Откуда скромные товарищества «успели» извлечь их? Происходит какое-то курьезное и громадное недоразумение… Оказывается в конце концов, что эти «барыши» — члены извлекли из собственных карманов. Никакой другой карман, кроме членского, тут не участвовал и не мог участвовать. За что же гг. члены вымотали из себя такую кучу денег? За то, что они взяли из товарищества семь миллионов денег. Какие же такие это деньги? Это деньги почти все принадлежат тем же самым членам: 3 882 000 — взятых из собственного кармана (членские взносы), да еще 1 432 000 тоже из собственного, из вымотанных (дивиденд, положенный вкладом), и только 2 804 000 рублей были чужие, за что проценты заплачены особо. Итак, большая часть 450 тысяч вымотана гг. членами товариществ из своих карманов для того, чтобы попользоваться большею частию своими же деньгами, то есть: я плачу проценты за то, что лежит у меня в кармане. Положим, что эти 450 тысяч возвратятся в карманы членов в виде прибыли по расчету паев, но ведь прежде, нежели они возвратятся, их надо извлечь из карманов, их нужно достать, добыть и внести. Сочтите теперь все, что извлечено из кармана и что пришло в карман: 3 882 000 членских взносов, 1 432 000 вкладов опять же своих денег — и 450 тысяч, оставшихся от уплаты за пользование деньгами товарищества; всего будет 5 764 000. Следовательно, нужно было сначала вытащить из кармана 5 764 000 руб., чтобы удостоиться кредита в 2 804 000 руб.

Что же будет после этого, ежели гг. капиталисты «проснутся» от своей апатии, окажут товариществам благосклонное внимание и наделят нас капиталами? Разумеется, тогда постигнет нас разорение, голод и мор… Потому что если за два миллиона мы должны вытащить из кармана 5 своих, да еще принести на алтарь кредита все свое имущество, что же мы должны сделать, ежели нам вдруг помогут миллионами так десятью? — Смерть, чистая смерть!..

Итак, вы видите — кажется, всё есть: и паи, и проценты, и дивиденды, а выходит одно божеское наказание. Оказывается, что на Руси оказалось 131 457 человек каких-то добряков, которых поставили в самое нелепое, глупейшее положение, уверив их, что от всего этого (я не знаю, как назвать) будут какие-то барыши. А ведь посмотреть со стороны — банк! Как есть банк!..

Если цель сельских товариществ, как ее определяет автор вышеприведенной статьи, состоит в том, чтобы дать возможность мелким (бедным?) заемщикам попользоваться благами кредита, то нельзя сказать, чтобы уставы товарищества (по крайней мере того, который находится у меня под руками) удовлетворяли этой цели.

Что такое мелкий заемщик? Мелкий заемщик, как вообще следует его понимать, есть обыкновенный деревенский мужик, имеющий собственное хозяйство, но не имеющий денег. У него есть две лошади, две коровы, шесть овец, у него есть хлеб, овес, немного льну и т. д., а главное, у него есть руки, рабочая сила — вот все, что может представить мелкий заемщик в обеспечение денежного кредита. Кредит этот ему нужен, во-первых, для уплаты повинностей и, во-вторых, для собственного обихода, «на нужу». Необходимость эта заставляет его продавать не во-время и за бесценок лишний пуд хлеба, лишнюю овечью шкуру, лишнюю меру овса, а главное, заставляет закабаливаться трудом, что прямо расстраивает его хозяйство: на чужой работе он измаивает свой скот, портит упряжь и хозяйственные орудия. Чтобы дать такому заемщику справиться, иметь возможность распорядиться получше своим трудом, продать, не торопясь и не спеша, излишек, имеющийся в домашнем хозяйстве, необходимо, имея в виду только его имущественное обеспечение и уплату выдаваемой ссуды, сообразоваться также с ходом его хозяйственных дел. Если строителю дома в Петербурге, положим, банки выдают ссуды на долгие сроки сначала под первый этаж, потом под второй и т. д., совершенно справедливо понимая, что с каждым новым этажом вырастает ценность обеспечивающего ссуду имущества, то почему та же система ссуд и уплаты их не может быть применена к мелкому заемщику? Оценив тщательно имущество лица, желающего занять деньги, ему, во-первых, можно выдать ссуду всегда гораздо большую той, какую могут выдать согласно своим уставам ныне действующие товарищества, во-вторых, рассрочив уплату процентов и капитала на долгие годы, можно погашать его долг, не пугая его столь грозной теперь минутой уплаты, и, в-третьих, при увеличении его имущества (подобно тому как, например, при надстройке нового этажа) — вновь увеличивать и ссуду. При таких условиях мелкому заемщику было бы действительно не страшно иметь дело с деревенскими банками.

Совсем не то делается (конечно, согласно уставам) в сельских ссудо-сберегательных товариществах теперь. В каком таком «обыкновенном» банке имущество исправного плательщика, аккуратно уплачивающего то, что следует, может быть продано? А вот в сельских ссудо-сберегательных товариществах — его продадут, потому что каждый член отвечает здесь, во-первых, сам за себя и, во-вторых, за все товарищество, конечно, всем имуществом. Да и при таких-то «гарантиях» — такому мученику-члену дают срок для уплаты ссуды только 9 месяцев.

§ 52 (устава) гласит: Ссуды выдаются на 6 месяцев.

§ 53, уже недовольный, гласит: По истечении срока может быть допущена отсрочка, но не более как 3 месяца,

а § 54 уже рычит: Вторичная отсрочка ни в каком случае не допускается.

То есть вынь да положь! Иди и нанимайся в работу, закабаляйся на каких угодно условиях, — а плати.

Но какую же такую благодать предлагают заемщику при таком обеспечении ссудного товарищества?

§ 40 — эта соблазнительная сирена всего устава — сладкозвучно распевает: каждый член может лично, без поручителей, получить в ссуду в полтора раза против суммы, принадлежащей ему в товариществе: пая или паевой доли.

То есть внеся, например, три рубля (и рискуя из-за чьей-нибудь чужой доли лишиться своего имущества), можно получить только полтора рубля ссуды или получить своих три рубля назад, да еще полтора. Приняв во внимание, что три рубля, которые у меня лежали в кармане, не требовали никаких процентов и тотчас явились обложенными процентами, как только из моего кармана, на одно мгновение, попали в кассу товарищества и оттуда опять перешли ко мне, я по совести могу считать, что одолжение, которое мне сделал великодушный § 40, — равняется только 1 руб. 50 коп., и проценты, стало быть, я плачу только за них. При 12 % годовых за эти 1 р. 50 к. я должен заплатить, платя ежемесячно по 4 1/2 к., 54 к. сер., то есть я должен отдать 3 р. 54 к., чтобы получить ссуды 96 коп. Этого уж подлинно нет ни в одном банке! В любом банке, при имущественном обеспечении, берут с заемщика только 10 % с суммы, на которую разрешен ему кредит: чтобы взять из банка 500 р., надо представить взнос 50 р., за гривенник дают рубль, в сельских же товариществах за рубль дают только 50 к.

Можете представить, имея в виду вышеозначенный параграф, какие громадные проценты приходится платить мелкому заемщику, и притом почти исключительно за собственные свои же деньги. Ниже мы представим читателю некоторые примеры великих мучеников, распятых мелким кредитом, а теперь познакомимся с дальнейшими параграфами устава.

§ 41. На ссуду большей суммы требуется поручительство одного или нескольких членов товарищества.

§ 43. Каждый член может быть поручителем на сумму не свыше четверти размера полного пая.

§ 44. Каждый член может быть поручителем за одного или за нескольких членов, с тем только условием, чтобы сумма поручительства (за?) принятых на себя членов не превосходила размера, определенного § 43.

Большею частию вступающий в товарищество (по крайней мере в то, устав которого я цитирую) вносит два рубля. Согласно уставу, он может получить на себя лично — три рубля (2 своих назад и чужой 1 р.) и 12 р. 50 к.[8] на поручителя, всего 15 р. 50 к., и затем уже может, если пожелает увеличить ссуду, брать только на себя, потому что ему нет возможности когда-нибудь найти другого поручителя, так как всякий член, вступая в товарищество, вступает потому, что ему нужны деньги, и если не желает на 3 р. получить 1 р. 50 к., то должен непременно искать поручителя, который также желает взять денег. В первый же день учреждения банка является неразрывная связь между всеми заемщиками, преграждающая им всякую возможность увеличить свой кредит, за исключением кредита в тех размерах, который дает § 40, то есть вносить предварительно две части и брать третью.

На этом основании соблазнительный и, вероятно, только для соблазна напечатанный в уставе § 50 — к делу применяться не может почти никогда. § этот так сладко гласит: «Высший размер ссуды определяется не свыше тройного размера полного пая».

Прочитав этот параграф, и в самом деле можно подумать, что, внеся 50 р., можно из товарищества получить 150 р., то есть лишних 100 р. Но на деле этого не бывает. На деле, внеся 50 р., можно получить 75 р. (самому лично), причем приходится платить по 36 к. в год за каждый чужой рубль (тогда как в обыкновенных банках при 10 % взноса — немного более 6 %), а на другие 75 р. надобно искать 6 человек (!) поручителей, совершенно свободных от поручительств, чего решительно сделать нет никакой возможности. Свободные пайщики и не берут и не поручаются, твердо следуя тому герою Островского, который говорит про свой твердый ум: «читаю — а сам не верю!.. Иной читает и верит; а человек с твердым умом — читает, а сам не верит!» Читая таким образом устав, член товарищества «с твердым умом» понял, в чем дело, — и решил не поручаться и не брать, а просто ждать прибыли.

Вышеприведенные §§ исчерпывают все, что касается размеров ссуд и условий, на которых последние могут быть выданы. Вы видите, что размеры не велики, а условия почти ни с чем несообразно тяжки. Множество, кроме всего сказанного, мелочей, по-видимому на первый взгляд незначительных мелочей, возникающих из устава, — как, например, взимание 1/2 к. пени с каждого рубля после семи дней просрочки, — или вытекающих из постановлений местного совета и собрания членов товарищества — как, например, очень высокий процент 12 к. в год, — делают в действительности займы из товарищества крайне обременительными и бесполезными, до того бесполезными, что иной раз просто не знаешь: из-за чего человек мучается?

Для образчика приведу несколько примеров из банковых страданий некоторых наших великомучеников, объясняя их страдания, помимо вышеприведенных §§ и других мелочей устава, еще разного рода местными условиями.

No мученика будет 244-й. Звать его: Влас Андреев Калягин, из с. С-бая, отстоящего от места нахождения товарищества в 15-ти верстах. Мученический венец принял он после четырехлетнего пребывания в товариществе членом — в 12-й день месяца февраля 1878 года. Под этим числом в расчетной книге по обороту паев и ссуд значится, что у Калягина:

Да за просроченное пред сим значительное время, в тот же день 12 февраля, внес 9 р. 10 к.

То есть мученик сей уплатил 14 р. 37 к. за то, что пользовался и намерен пользоваться 27 рублями 50 копейками (вычитая 31 р. из 58).

Итак, он, имеющий 31 р. своих, прибавляет к ним еще своих же 14 р. 37 к., то есть вносит 45 р. 37 к. собственных денег, чтобы попользоваться 13-ю рублями, ему действительно не принадлежащими.

Нет спора, что положение этого страдальца особенное, что подобные вещи можно делать только в восторженном состоянии духа; но посмотрим, до какой степени «по закону», «по уставу» происходят подобные безобразия.

Единственно, что замешано в этом деле не относящегося к уставу, это — не имеющее законного основания милосердие, снисходительность гг. членов правления, которые предпочли лучше возложить на него терновый венец, нежели явно погубить без остатка.

Вот как шло банковое житие Власа Калягина.

Пришел он в банк 14 апреля 1874 года, с товарищем; оба они принесли по два рубля (рассказ ведется по расчетной книге) и взяли, поручившись друг за друга, по 15 р., уплатив за полгода вперед по 90 копеек.

— Ничего! Ловко это надумано! Право, ловко! — весело говорил в то время Калягин товарищу, уходя из банка.

— Надумано, гляди, и впрямь не худое!.. Пятнадцать копеек отдал, ан у тебя пятнадцать рублев…

— А паю прибавишь — и больше бери!

— Пра, бытто ладно… А деньги, сказывают, только принеси в срок, покажи — и опять бери… Что ж! Ничего! Право, ничего! Процент только?

— А прибыль-то! Аль ты забыл? — Год прошел — получай прибыль! Чудак ты! Твои деньги нешто так дуром будут там валяться? Ведь на них тоже нарастает!.. Ах ты, закадычный мой друг! Ведь там растет полегонечку… Чего ты это?

— Ну, Андреич, и впрямь дело, надо сказать прямо, дело это даже и совершенно, ежели сказать по чести, вот какое дело — первый сорт!

— А то — процент! Пойдем-ка, обмоем барыши-то… по стаканчику… Ишь, пострел, и бумажки-то какие новенькие… Где и берут такие?..

Так весело разговаривали все Власы, когда начиналось дело. Так думали и начинавшие дело люди, которым стоило немалого труда собрать вокруг себя кружок, который бы поверил, что копейка за рубль все-таки выгодней, чем рубль за рубль, как берут сельские кулаки и мироеды. И действительно, первая ссуда, вопреки пословице, летит «мелкой пташечкой» и производит на кулаков и мироедов значительное впечатление. Хотя раз от создания мира в деревенских руках появляются какие-то деньги, которые известному числу лиц дают возможность не даться в руки живодеру. «На-ко вот, съешь!» — говорит Влас, говорят все получившие ссуду Власы.

— Хотел ты меня, Сидор Петрович, в кабалу упечь, ну, одначе же, господь мне поспособствовал. Так-то! В таком случае надоть тебе немножечко пообгодить!

Все ли шесть месяцев торжествовал Влас Калягин — не знаю; но 14 октября он аккуратно явился в банк и принес 15 р. (так гласят книга). Но через два дня он опять явился и занял уже 18 р., процентов заплатил уже за 9 месяцев, 1 р. 26 к., и чтобы занять 18 р. (а не 15 прежние), внес еще 2 р. паю.

Отчего же этот Влас не берет еще 12 р. 50 к., а только 3 р.? Зачем ему понадобился 1 р., когда одних процентов он оставил 1 р. 26 к.?

Очевидно, что-то тут неладно. И вот устав, а вместе с ним и люди, близко знающие Власа, объясняют вам, что дело с ним случилось неприятное: как раз к сроку-то у него и нехватило денег. Кажется, как не добыть денег только на день, на два, «только в банк показать», и Влас давал за 15 р. даже 50 к. росту, — но, как на грех, денег не было. Кто поаккуратней, сам деньги в банк вез, «тож показать» только, кто поручителю уже успел отдать (тоже, конечно, за процент, за прибавочку) — оставался один Сидор Петрович, который и содрал с Власа за пятнадцать рублей — рубль. Влас знал, что деньги вернет, но образовывался уже новый расход в 1 р. Сидору, да процентов надо было заплатить «за переводку» (отсрочку), которые надо было прибавить к 15 р. Уплатив эти 15 р., Влас целый день жил в деревне, на квартире у кабатчика, выжидал время, когда пойти в «банку». Сразу отдать и взять — неладно так-то. Кабатчик тоже с него за день с лошадью «близ рубля» взял, так что, явившись занимать вновь, Влас уже имел нужду в лишних трех рублях, нужных уже на издержки займа.

— Как тут мне, как вас, благородием, что ли, величают-то… Как бы тут мне, нельзя ли как из банки еще бы малость… Главная причина, с деньгами никак не собьемся…

— Есть поручитель?

— То-то поручителев-то ноне нету; главная причина, все испоручались.

— Ну, внеси еще паю и бери на свои.

(Товарищ Власа также присутствует здесь и говорит то же самое.)

— А больше нам нельзя друг за дружку поручиться?

— Нельзя, до тех пор, пока не заплатишь.

— Да мы заплатили.

— Ну и поручайтесь опять друг за друга в двенадцать рублей пятьдесят копеек. А больше нельзя. Ведите других поручителей.

— То-то нету поручителев-то.

— Ну, а нету — нельзя. Прибавляйте паю и берите на свои. Внесите еще по два рубля, можно выдать по три, то есть уж по восемнадцати рублей.

Влас с товарищем переглядываются. Долго раздумывать им не приходится, и вот они оба говорят:

— Ладно… что ж… А сейчас по два-то рубли надо?

— Да есть с вами деньги?

— То-то нету только-то. Мы было на проценты захватили…

— Так я запишу за вами по два рубля и проценты вычту, — говорит снисходительный член правления: — а что останется — на руки возьмете.

Оба Власа опять соглашаются.

Из 18 рублей вычитают 2 рубля в пай и 1 р. 26 к. (из снисходительности им отсрочили на 7 месяцев) процентов, на руки Власы получают по 14 р. 74 к. Из 74 к. половина остается в кабаке, а за недоданные до 16 р. Сидору Петровичу Влас четыре, а то и пять дней на него работает.

— Ну, оно… тово… Оно ведь барышом набегает… Теперь у нас у обоих уж по четыре рублевки заложено в банку-то… Ну, оно там и нарастает полегоньку…

— Что ж… Пущай… Ничего…

Кончился год, собрали общее собрание. Приехал и Влас, разузнать, много ли набежало барышей.

— Прибыли вам нет.

— Как так? У нас по четыре?..

— Очень просто — как! Вы когда вносили деньги-то?

— Весной, поди, до святой!

— А нужно вносить до нового года; если бы вы внесли до нового года, деньги ваши значились бы в отчете, и на них была бы прибыль, а теперь ваша прибыль придет только в будущем году, потому что и деньги будут числиться с нового года.

— Стало быть, сразу за два года отдадите?

— Нет, только за один; за будущий год…

— Ну, а много ль ее набежит-то?

— Да на четыре рубля — копеек шестьдесят.

— Так! — говорят оба Власа, уже заплатившие по 2 р. 16 к.

Можно с уверенностью сказать, что впечатление этого ответа было столь сильно, что Влас, именно благодаря ему, явившись в банк 26 мая, днем раньше срока, внес 18 р. и ушел, не взяв ничего. Он, очевидно, уже начал крепиться и сомневаться. Но настала рабочая пора, трудное время, когда деньги нужны до зарезу и когда их нельзя ничем заработать, потому что нельзя отвлекаться от земледельческого труда, и Влас опять взял (30 июня!) 18 р. и процентов заплатил 1 р. 8 к. Отсрочился почти до нового года. Осенью у него было множество расходов: он женил сына и извелся и деньгами и хлебом начисто. Не то что процентов платить, а где бы достать на свою нужду, — самому деньги нужны дозарезу. 28 декабря снисходительный член правления опять посоветовал ему внести еще 2 р. и вновь взять 3 р. на расплату, и Влас уходит с долгом в 21 р., но с 6 рублями пая, на которые он уже наверное через год получит 90 к. прибыли.

Срок его платежа 28 июня (1876 г.) — опять трудная рабочая пора!.. Не добившись денег в банке после женитьбы сына, он закабалился; своя работа оставлена для чужой, человек измаялся, и вот у Власа является новый заем в 37 р. 50 к., — причем значится, что паю он внес сразу 25 р. Может показаться, что Влас вдруг разбогател, пошел в гору, занимая такие куши. Увы! Это ему присоветовали. Очень может быть, что он принес 25 р., занятые у Сидора Петровича под процент, с тем чтобы взять в полтора раза больше, то есть 12 р. 50 к. лишних. Но как бы это ни случилось, занял ли он или банк, по беззаконной снисходительности, записал за ним эти 25 р., вычтя их из 37 р., — дела Власа, очевидно, были плохи, так как из этих 12 р. 50 коп. он заплатил проценты за старые 21 р., да за новые 37 р. 50 к., всего за 58 р. 50 к. — 5 р. 27 к. (на 9 м.). Уехал он из банка с громадным долгом, почти в 60 р., и с 6-ю рублями в руках.

Уехал и пропал… Не являлся он и 28 декабря 1876 года, не являлся он и 28 декабря 1877 года… Пропал!

Более полутора года человек этот мучился и терзался, опасаясь продажи имущества, о которой до него доходили слухи, передаваемые односельчанами от членов правления, просивших Власа не доводить дела до худого, а поступить по-хорошему.

— Продавай! Что ж! — говорил он, не зная, что придумать.

Наконец до него дошли слухи о том, что в 1878 году будет происходить раздача прибыли за все года и что Власовы деньги не пропали, а всё оборачивались. Снисходительное правление все поджидало его, не хотело обидеть. 12 февраля 1878 г. Влас объявился и представился. Быть может, Влас имел даже в виду, при помощи прибыли, совсем расплатиться с банком, а быть может, у него скопилось рублей двадцать, и, зная на опыте (Влас хорошо помнил, сколько именно ему перешло денег на руки), что должен он не более двадцати, он и сообразил, что лучше всего ему будет разделаться с банкой: «пущай, мол, берут и прибыль и все, только, мол, меня-то выпустите подобру, поздорову».

Явился он в банк смущенный и робкий.

Рассмотрев его книжку, заведующий счетною частию, должно быть, произнес:

— Э-э-э! Братец ты мой! Да ведь ты больше чем год просрочил!

— Да уж видно, что близу этого числа.

— Что ж ты, привез проценты?

— Н-нет, уж так хотелось бы, господин, уж начисто разделаться…

— Начисто?

— Да уж… будет! Оченно далеко ездить (деликатная причина, выставляемая всеми не желающими обидеть банковских деятелей).

— Можно и совсем. Много ль ты привез денег?

— Да две тридцатки (две десятирублевых).

— Этого мало… Должен ты пятьдесят восемь рублей пятьдесят копеек. Так?

— Да уж, стало быть, так…

— Паю у тебя тридцать один рубль. Так?

— Знаю… надо быть…

— Остается за тобой двадцать семь рублей пятьдесят копеек, да девять рублей десять копеек процентов и пени по сие число — всего тридцать шесть рублей шестьдесят копеек.

— А паю-то?

— Да я уж его вычел…

— Ну, а сказывали, прибыли, мол, тут набежало?

— Прибыли действительно тебе приходится восемь рублей, а за тобой все-таки двадцать восемь рублей шестьдесят копеек, все-таки двадцати рублей мало…

Долго длится обоюдное молчание.

— Ну что же… как?..

— Да уж и не знаю, признаться, как и быть…

— Ты вот что, — мудро советует одно из тех «славных деревенских лиц», которые, будучи членами товарищества, не берут взаймы и не поручаются, а получают только барыши и очень «прикрасно» знают, что барыши эти образуются именно из этих безумных процентных взносов, каковые взносы ими и поощряются. И каким степенным, мягким, простецким, даже успокаивающим голосом дает мудрый совет такое «славное лицо»:

— А ты бы, Влас, вот я тебе что присоветую. Ты вот прибыль-то возьми, да своих прибавь, да и переведись еще, пожалуй, хоть на девять месяцев, авось и справишься… А то и двадцать рублей отдашь, и все толку не будет. Пустить тебя нельзя… А к осьми-то рублям тебе теперь, поди, всего пятишницу какую надбавить, только и всего, без хлопот, больше ничего… И ступай с богом… Еще своих денег привезешь назад… Так-то. Как хочешь, мне все одно. В случае чего и к мировому, и даже давно следовает на этаких вот, как ты… А что говорю по чести, больше ничего, как хошь!

— Ну, ну! — произносит Влас, упорно надумавшись, произносит с решительным вздохом и решительным жестом.

— Пиши на девять месяцев. Шут с ней. Пущай!.. И вот он вносит 14 р. 37 к. процентов за прошлое и будущее и пени, ухлопав на эту операцию весь свой пятилетний дивиденд и унося на плечах вновь долг полных 58 рублей.

По дороге он заезжает в кабак, и пьет, и шумит… и в пьяном виде говорит про «банку» нехорошие слова, даже кулаком грозит в ту сторону, где пригнездился банк.

— И то есть… и боже мой… — бормочет он. — Я им (самые крепкие слова) дав-вирял, а они меня, теперича, до того произвели — хошь топись… Нет, шалишь!.. Н-нет, брат! Уммру, зад-душусь, а уж я выболтаю голову из этого хомута… Н-нет… Тут я тебе говорю, друг! Мирон! Тут с эстими с барша-ами — ау, брат! Со святыми упокой! Коп-пейки не бери!.. То есть гроша ломаного не проси!.. Вот что я тебе скажу. Налей еще! Шут с ней! За одно…

Чтобы ясно видеть и понимать причину такого ожесточения, а главное, всю основательность его, потрудитесь вновь, еще раз просмотреть всю историю займов Власа Калягина. Из этого осмотра, в конце концов, окажется следующее:

Из банка Влас Калягин получал на руки или в руки деньги только два раза.

1) 14 апреля 1874 г. он получил при вступлении 13 р. 50 к. (1 р. на свои 2 р. и 12 р. 50 к. на поручителя)

и 2) 27 июля 1876 из 37 р. 50 к. вновь занятых (за вычетом 25 р. в пай и 5 р. 27 к. процентов на общую сумму долга) у него, осталось на руках 6 р. 73 к.

Всего Влас действительно получил 20 р. 23 к.

Вы уж знаете, что Влас 12 февраля 1878 г. расплатился с банком начисто, и все-таки чистого долгу за ним осталось не 20 р. 23 к., а 27 р. 50 к.,[9] то есть гораздо больше того, что он взял в действительности.

Банк же с Власа взял за пользование этими действительно должными последним 20 р. 23 к. следующие капиталы:

Всего банком за 20 р. 23 к. взято% и пени 24 р. 14 к. Правда, Власу присчитали 8 р. барышей за 5 лет. Причислив их к 20 р. 23 к., окажется, что Влас получил из банка 28 р. 23 к., а уплатил 24 р. 14 к., то есть почти все, что взял, и все-таки, в конце концов, за ним остается непокрытый долг, и притом больший, чем он брал, на семь руб., то есть 27 р. 50 к.

И таких мучеников — множество.

№ 35-й. Василий Костин. Декабря 31 1875 года он внес сразу 5 р. и занял (с поручителем) 20 р., уплатив 1 р. 20 к. (на руки получил 13 р. 80 к.). Июля 20 1876 года он 20 р. возвратил, но ему, по случаю рабочей поры, нужны были деньги, хотя рублей с 10. Чтобы получить их, он вносит якобы 20 р. в пай и получает 30 р.; из них он 2 р. 70 к. платит процент (стало быть, на руки получает только 7 р. 30 к., так как 20 р., будто бы внесенные в пай, вычитают из 30-ти). Долгу на нем образуется 50 р., которые он должен оплачивать по 1 к. за рубль ежемесячно, тогда как в действительности за ним только 21 р. 10 к. (13 р. 80 к. и 7 р. 30 к.).

И запутавшийся таким быстрым и несообразным образом Василий Костин — исчезает. «Ну вас к богу», — наверно произнес он, махнув рукою.

Объявился он через полтора года и платит 6 р. 75 к. пени да 4 р. 50 к. процентов.

Сентября 17 1878 г. он вносит еще 2 р. процентов.

В книге, по которой я цитирую, находится еще такое примечание: пропущено 1 р. 80 к., но я не вижу, в каком именно месте они пропущены, и потому в счет их не ставлю.

Всего, стало быть, № 35 заплатил банку: (1 р. 20 к. + 2 р. 70 к. + 4 р. 50 к. + 6 р. 75 к. + 2 р.) = 17 р. 15 к., а брал 21 р. 10 к. Прибыли он получил 4 р., стало быть, 12 р. заплатил он за 21 р. 10 к. и остается должным 25 рублей.

Товарищ № 244-го — № 243-й понес убытки точь-в-точь такие же, как и его сосед.

№ 31-й. Афанасий Задворнов. Членом с 1 января 1875 г.

Паю имеет 12 рублей.

Долгу считается за ним 28 р. (то есть 16 действительных).

Процентов и пени за три года заплатил 16 р. 47 к. или (вычитая дивиденд 5 р.) — 11 р.

Стало быть, уплатив из собственного кармана 23 р. (12 пая и 11 процентами) и все-таки оставаясь должным банку 28 р., он в действительности пользовался только 16-ю рублями.

И все это без всякого злоупотребления, прямо по уставу.

Не по уставу — только снисходительность, допускаемая правлением. Но спрашивается: что было бы с товариществом без этой снисходительности? На основании устава, оно должно было бы через первые же 9 месяцев по открытии быть закрыто, так как громадное большинство членов не могло внести всей суммы долга, вследствие чего необходимо было бы приступить к описи и продаже имущества. (Порядок этой продажи разработан в уставе довольно основательно.) Но возможно ли было пугать этой продажей только что народившееся товарищество? Как же могут после этого проникнуть в массу какие-нибудь облегчающие положение этих масс идеи, ежели тотчас по появлении этих идей будет следовать опись и продажа имущества? Необходимо было дать возможность установиться делу, окрепнуть, чтобы потом, согласно § устава, предоставляющего общему собранию ходатайствовать об изменении устава, перестроить начатое нехорошо дело на новый, лучший лад.

Но вот прошло пять лет, и дело остается в том же порядке. Долг вырастает над мучениками-страстотерпцами выше лесу стоячего. Кто справился — ушел; кто не справился (множество) — совсем не кажет глаз, пропав без вести, не платит и слуху о себе не дает. Но новый, неопытный человек, которого гонит нужда, все подходит со стороны, и число членов, несмотря на пропавших без вести и убравшихся подобру-поздорову, не уменьшается, а растет с каждым годом, и хомут товарищества никогда не остается праздным. Новые члены, идя на сию вольную страсть, возлагают его себе на шею точно так же, как и старые.

И представьте себе, что, несмотря на опыт, — безобразное положение товарищеских дел ежегодно то «единогласно», то большинством голосов утверждается общим собранием всех членов. На наших глазах в нынешнем (1878) году были отвергнуты два следующие постановления: 1) о том, чтобы процент с 12 был уменьшен на 8 или 9, и 2) чтобы выдача дивиденда производилась не по паям, а по количеству переплаченных членом процентов, и чтобы тот, кто ничего не брал, получал бы за свои деньги, как за заем, — столько, сколько товарищество платит в государственный банк, то есть 6 %.

Сказать, что эти предложения были действительно отвергнуты действительным большинством, — было бы неправдой. Съезжается народу на собрание действительно много; в нынешнем (1878) году, например, были почти все 500 членов, но в числе этих пятисот едва ли найдется человек тридцать, которые бы смогли понять всю банковую механику. Достаточно было «знатокам» дела сказать, что при меньшем проценте не будет, мол, вам и тех 30-ти копеек, которые пришлось большинству получить за 1877 год, — чтобы 12 % остались в прежней силе. Предложение о действительно справедливом возврате переплаченных процентов было мгновенно уничтожено также «знатоками» дела, объявившими, что как только такое распределение случится, тотчас же будут вытребованы самые большие полные паи, а так как паи эти у мелких заемщиков, то, стало быть, немедленно же с этих заемщиков начнут взыскивать долги.

Толпа ворчит, покряхтывает, но слушает этих знатоков, действующих исключительно в свою личную пользу… Да как, собственно говоря, и не слушаться-то их? Что такое этот деревенский «знаток» или, правильнее говоря, нарождающийся и уже народившийся кулак? Это такой же еще недавно на памяти у всех серый, бедный мужик, как серы и бедны сотни ему подобных. И вот этот-то человек, почти при одинаковых условиях с соседями, сумел (очевидно, благодаря уму и даровитости) выбраться на божий свет, сумел устроиться лучше всех, сумел лучше всех одеться, завести хорошую скотину, сколотить деньгу. Всякий знает, что, чтобы выбиться из нужды, этому злодею надо было работать вдвое против своих собратьев. Собрат вот не поехал ночью на станцию — больно, вишь, темно и грязно, и волков боится, — а нарастающий кулак не задумался слезть с теплой печи и погнал лошадь в непогодь. У собрата ничего, а у нарастающего кулака 1 рубль. Нарождающийся кулак, несмотря на вьюгу и холод, встал в глухую полночь и повез хлеб в город; он двумя часами поспел на рынок раньше своих собратьев и взял дороже. А сколько надобно иметь твердости духа, чтобы отказаться от вина, чтобы не пить, то есть быть трезвым на всех этих сходках, праздниках и т. д.! Словом, всякий знает, что человек, достигший кулачьего звания, достиг его благодаря уму, твердости воли, выносливости, терпению и множеству других качеств, отличающих даровитого человека, качеств, какие есть не у всякого.

Каким же образом не слушать советов этого человека, который «сам» умел выбиться из нужды? Надо только слушать его одним ухом, — это тоже всякий знает, — такой человек, разумеется, будет гнуть в свою сторону всегда, но вот это-то и нужно изучить и узнать, как именно надо гнуть в свою сторону, играть себе в руку. Нет сомнения, что кулака давно бы сокрушили, сожгли, словом, извели; глухая злоба, касающаяся его возрастающего благосостояния, волнует его односельчан-неудачников; если же кулак продолжает здравствовать, продолжает расти, то этим он обязан исключительно только обаянию, которое производит его ум. «Знание» (чего бы ни было — все равно) и уважение к знанию, к уму — вот что дает кулаку право выматывать крестьянские животишки.

Другого направления уму и таланту — в деревне покуда нет. Нет и другого знания.

Итак, кулацкий ум и кулацкое знание всегда настолько сильны и основательны, чтобы если не убедить, то заставить замолчать небольшую кучку «пытающихся» рассуждать деревенских людей. А за этой кучкой стоит сплошная масса народа, который покорно, аккуратно, как машина, выносит на своих плечах тяжелое бремя и старых и новых порядков.

Благодаря этой-то массе знатоки дела, сидя сложа руки, получают из товарищества в буквальном смысле громадные дивиденды. Так, например, люди, у которых с основания товарищества был полный пай (50 р.), получили через четыре года по 50 р. барыша, а серый человек, заняв 12 р. 50 к. и заплатив за них в 4 года (по 1 р. 86 к. в год, считая на 15 р.) 7 р. 44 к., получил барыша много-много 1 р. 60–70 к., потому, во-первых, что из 8 р. пая (который он вносил каждый год по 2 р.) он два раза «ошибся», занес его после нового года, и четыре рубля, благодаря этому, не дали ни копейки.

В отношении распределения прибыли я мог бы представить примеры поразительной несправедливости, если смотреть на дело «по-божески», а не по-банковски. Но я думаю, что и того, что высказано здесь, вполне достаточно, чтобы дать ясное представление о том, что такое вообще наш деревенский банк и в каких условиях находится у нас так называемый мелкий кредит.

В конце концов выходит, что сельские товарищества не поглощают капиталов вовсе не потому, что господа капиталисты не предлагают их, а потому, что их нет возможности поглощать, благодаря ужасному уставу, который обставил дело мелкого кредита так, что от него, кроме величайших затруднений, величайшей тяготы для народа, ничего не вышло, да и не может выйти. Да, наконец, нам и не надо никаких господ капиталистов: у нас, у нашего товарищества, есть кредит в государственном банке на 15 000 р., а мы в 4 года взяли только 4000 рублей. Остальных мы не берем, так как очень хорошие барыши, в 4 года удваивающие капитал, можем получать, согласно уставу, просто так, зря, за ничто, то есть не давая плательщикам процентов почти никаких денег или давая вздор и получая за этот вздор целую прорву самых настоящих денег.