Том 4. Одиссея. Проза. Статьи

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,

Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,

Многих людей города посетил и обычаи видел,

Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь

Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны

Были, однако, заботы, не спас он сопутников: сами

Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы,

Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, —

День возврата у них он похитил. Скажи же об этом

Что-нибудь нам, о Зевесова дочь, благосклонная Муза.

Все уж другие, погибели верной избегшие, были

Дома, избегнув и брани и моря; его лишь, разлукой

С милой женой и отчизной крушимого, в гроте глубоком

Светлая нимфа Калипсо, богиня богинь, произвольной

Силой держала, напрасно желая, чтоб был ей супругом.

Но когда наконец обращеньем времен приведен был

Год, в который ему возвратиться назначили боги

В дом свой, в Итаку (но где и в объятиях верных друзей он

Всё не избег от тревог), преисполнились жалостью боги

Все; Посейдон лишь единый упорствовал гнать Одиссея,

Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны.

Но в то время он был в отдаленной стране эфиопов

(Крайних людей, поселенных двояко: одни, где нисходит

Бог светоносный, другие, где всходит), чтоб там от народа

Пышную тучных быков и баранов принять гекатомбу.

Там он, сидя на пиру, веселился; другие же боги

Тою порою в чертогах Зевесовых собраны были.

С ними людей и бессмертных отец начинает беседу;

В мыслях его был Эгист беспорочный (его же Атридов

Сын, знаменитый Орест, умертвил); и о нем помышляя,

Слово к собранью богов обращает Зевес Олимпиец:

«Странно, как смертные люди за все нас, богов, обвиняют!

Зло от нас, утверждают они; но не сами ли часто

Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?

Так и Эгист: не судьбе ль вопреки он супругу Атрида

Взял, умертвивши его самого при возврате в отчизну?

Гибель он верную ведал; от нас был к нему остроокий

Эрмий, губитель Аргуса, ниспослан, чтоб он на убийство

Мужа не смел посягнуть и от брака с женой воздержался.

„Месть за Атрида свершится рукою Ореста, когда он

В дом свой вступить, возмужав, как наследник, захочет“, — так было

Сказано Эрмием — тщетно! не тронул Эгистова сердца

Бог благосклонный советом, и разом за все заплатил он».

Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея Паллада

Зевсу сказала: «Отец наш, Кронион, верховный владыка,

Правда твоя, заслужил он погибель, и так да погибнет

Каждый подобный злодей! Но теперь сокрушает мне сердце

Тяжкой своею судьбой Одиссей хитроумный; давно он

Страждет, в разлуке с своими, на острове, волнообъятом

Пупе широкого моря, лесистом, где властвует нимфа,

Дочь кознодея Атланта, которому ведомы моря

Все глубины и который один подпирает громаду

Длинноогромных столбов, раздвигающих небо и землю.

Силой Атлантова дочь Одиссея, лиющего слезы,

Держит, волшебством коварно-ласкательных слов об Итаке

Память надеяся в нем истребить. Но, напрасно желая

Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий,

Смерти единой он молит. Ужель не войдет состраданье

В сердце твое, Олимпиец? Тебя ль не довольно дарами

Чтил он в троянской земле, посреди кораблей там ахейских

Жертвы тебе совершая? За что ж ты разгневан, Кронион?»

Ей возражая, ответствовал туч собиратель Кронион:

«Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.

Я позабыл Одиссея, бессмертным подобного мужа,

Столь отличенного в сонме людей и умом и усердным

Жертв приношеньем богам, беспредельного неба владыкам?

Нет! Посейдон, обволнитель земли, с ним упорно враждует,

Все негодуя за то, что циклоп Полифем богоравный

Им ослеплен: из циклопов сильнейший, Фоосою нимфой,

Дочерью Форка, владыки пустынно-соленого моря,

Был он рожден от ее с Посейдоном союза в глубоком

Гроте. Хотя колебатель земли Посейдон Одиссея

Смерти предать и не властен, но, по морю всюду гоняя,

Все от Итаки его он отводит. Размыслим же вместе,

Как бы отчизну ему возвратить. Посейдон отказаться

Должен от гнева: один со всеми бессмертными в споре,

Вечным богам вопреки, без успеха он злобствовать будет».

Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея Паллада

Зевсу сказала: «Отец наш, Кронион, верховный владыка!

Если угодно блаженным богам, чтоб увидеть отчизну

Мог Одиссей хитроумный, то Эрмий аргусоубийца,

Воли богов совершитель, пусть будет на остров Огигский

К нимфе прекраснокудрявой ниспослан от нас возвестить ей

Наш приговор неизменный, что срок наступил возвратиться

В землю свою Одиссею, в бедах постоянному. Я же

Прямо в Итаку пойду возбудить в Одиссеевом сыне

Гнев и отважностью сердце его преисполнить, чтоб созвал

Он на совет густовласых ахеян и в дом Одиссеев

Вход запретил женихам, у него беспощадно губящим

Мелкий скот и быков криворогих и медленноходных.

Спарту и Пилос песчаный потом посетит он, чтоб сведать,

Нет ли там слухов о милом отце и его возвращенье,

Также, чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава».

Кончив, она привязала к ногам золотые подошвы,

Амвросиальные, всюду ее над водой и над твердым

Лоном земли беспредельныя легким носящие ветром;

После взяла боевое копье, заощренное медью,

Твердое, тяжкоогромное, им же во гневе сражает

Силы героев она, громоносного бога рожденье.

Бурно с вершины Олимпа в Итаку шагнула богиня.

Там на дворе, у порога дверей Одиссеева дома,

Стала она с медноострым копьем, облеченная в образ

Гостя, тафийцев властителя, Ментеса; собранных вместе

Всех женихов, многобуйных мужей, там богиня узрела;

В кости играя, сидели они перед входом на кожах

Ими убитых быков; а глашатаи, стол учреждая,

Вместе с рабами проворными бегали: те наливали

Воду с вином в пировые кратеры; а те, ноздреватой

Губкой омывши столы, их сдвигали и, разного мяса

Много нарезав, его разносили. Богиню Афину

Прежде других Телемах богоравный увидел. Прискорбен

Сердцем, в кругу женихов он сидел, об одном помышляя:

Где благородный отец и как, возвратяся в отчизну,

Хищников он по всему своему разгоняет жилищу,

Власть восприимет и будет опять у себя господином.

В мыслях таких с женихами сидя, он увидел Афину;

Тотчас он встал и ко входу поспешно пошел, негодуя

В сердце, что странник был ждать принужден за порогом; приближась,

Взял он за правую руку пришельца, копье его принял,

Голос потом свой возвысил и бросил крылатое слово:

«Радуйся, странник; войди к нам; радушно тебя угостим мы;

Нужду ж свою нам объявишь, насытившись нашею пищей».

Кончив, пошел впереди он, за ним Афинея Паллада.

С нею вступя в пировую палату, к колонне высокой

Прямо с копьем подошел он и спрятал его там в поставе

Гладкообтесанном, где запираемы в прежнее время

Копья царя Одиссея, в бедах постоянного, были.

К креслам богатым, искусной работы, подведши Афину,

Сесть в них ее пригласил он, покрыв наперед их узорной

Тканью; для ног же была там скамейка; потом он поставил

Стул резной для себя в отдаленье от прочих, чтоб гостю

Шум веселящейся буйно толпы не испортил обеда,

Также, чтоб втайне его расспросить об отце отдаленном.

Тут принесла на лохани серебряной руки умыть им

Полный студеной воды золотой рукомойник рабыня,

Гладкий потом пододвинула стол; на него положила

Хлеб домовитая ключница с разным съестным, из запаса

Выданным ею охотно; на блюдах, подняв их высоко,

Мяса различного крайчий принес и, его предложив им,

Кубки златые на браном столе перед ними поставил;

Начал глашатай смотреть, чтоб вином наполнялися чаще

Кубки. Вошли женихи, многобуйные мужи, и сели

Чином на креслах и стульях; глашатаи подали воду

Руки умыть им; невольницы хлеб принесли им в корзинах;

Отроки светлым напитком до края им налили чаши.

Подняли руки они к приготовленной пище; когда же

Был удовольствован голод их лакомой пищей, вошло им

В сердце иное — желание сладкого пенья и пляски:

Пиру они украшенье; и звонкую цитру глашатай

Фемию подал, певцу, перед ними во всякое время

Петь принужденному; в струны ударив, прекрасно запел он.

Тут осторожно сказал Телемах светлоокой Афине,

Голову к ней приклонив, чтоб его не слыхали другие:

«Милый мой гость, не сердись на меня за мою откровенность;

Здесь веселятся; у них на уме лишь музыка да пенье;

Это легко: пожирают чужое, без платы, богатство

Мужа, которого белые кости, быть может, иль дождик

Где-нибудь мочит на бреге, иль волны по взморью катают.

Если б он вдруг перед ними явился в Итаке, то все бы,

Вместо того чтоб копить и одежды и золото, стали

Только о том лишь молиться, чтоб были их ноги быстрее.

Но погиб он, постигнутый гневной судьбой, и отрады

Нет нам, хотя и приходят порой от людей земнородных

Вести, что он возвратится, — ему уж возврата не будет.

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:

Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой?

Кто твоя мать? На каком корабле и какою дорогой

Прибыл в Итаку и кто у тебя корабельщики? В край наш

(Это, конечно, я знаю и сам) не пешком же пришел ты.

Также скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать:

В первый ли раз посетил ты Итаку иль здесь уж бывалый

Гость Одиссеев? В те дни иноземцев сбиралося много

В нашем доме: с людьми обхожденье любил мой родитель».

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Все откровенно тебе расскажу; я царя Анхиала

Мудрого сын, именуюся Ментесом, правлю народом

Веслолюбивых тафийцев; и ныне корабль мой в Итаку

Вместе с моими людьми я привел, путешествуя темным

Морем к народам иного языка; хочу я в Темесе

Меди добыть, на нее обменявшись блестящим железом;

Свой же корабль я поставил под склоном Нейона лесистым

На поле, в пристани Ретре, далеко от города. Наши

Предки издавна гостями друг другу считаются; это,

Может быть, слышишь нередко и сам ты, когда посещаешь

Деда героя Лаэрта… а он, говорят, уж не ходит

Более в город, но в поле далеко живет, удрученный

Горем, с старушкой служанкой, которая, старца покоя,

Пищей его подкрепляет, когда устает он, влачася

По полю взад и вперед посреди своего винограда.

Я же у вас оттого, что сказали мне, будто отец твой

Дома… но видно, что боги его на пути задержали:

Ибо не умер еще на земле Одиссей благородный;

Где-нибудь, бездной морской окруженный, на волнообъятом

Острове заперт живой он иль, может быть, страждет в неволе

Хищников диких, насильственно им овладевших. Но слушай

То, что тебе предскажу я, что мне всемогущие боги

В сердце вложили, чему неминуемо сбыться, как сам я

Верю, хотя не пророк и по птицам гадать неискусен.

Будет недолго он с милой отчизной в разлуке, хотя бы

Связан железными узами был; но домой возвратиться

Верное средство отыщет: на вымыслы он хитроумен.

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:

Подлинно ль вижу в тебе Одиссеева сына? Ты чудно

С ним головой и глазами прекрасными сходен; еще я

Помню его; в старину мы друг с другом видалися часто;

Было то прежде отплытия в Трою, куда из ахеян

Лучшие с ним в крутобоких своих кораблях устремились.

С той же поры ни со мной он, ни я с ним нигде не встречались».

«Добрый мой гость, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —

Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать.

Мать уверяет, что сын я ему, но сам я не знаю:

Ведать о том, кто отец наш, наверное нам невозможно.

Лучше б, однако, желал я, чтоб мне не такой злополучный

Муж был отцом; во владеньях своих он до старости б поздней

Дожил. Но если уж ты вопрошаешь, то он, из живущих

Самый несчастливый ныне, отец мне, как думают люди».

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Видно, угодно бессмертным, чтоб был не без славы в грядущем

Дом твой, когда Пенелопе такого, как ты, даровали

Сына. Теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая,

Что здесь у вас происходит? Какое собранье? Даешь ли

Праздник иль свадьбу пируешь? Не складочный пир здесь, конечно.

Кажется только, что гости твои необузданно в вашем

Доме бесчинствуют: всякий порядочный в обществе с ними

Быть устыдится, позорное их поведение видя».

«Добрый мой гость, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —

Если ты ведать желаешь, то все расскажу откровенно.

Некогда полон богатства был дом наш; он был уважаем

Всеми в то время, как здесь неотлучно тот муж находился.

Ныне ж иначе решили враждебные боги, покрывши

Участь его неприступною тьмою для целого света;

Менее стал бы о нем я крушиться, когда бы он умер:

Если б в троянской земле меж товарищей бранных погиб он

Иль у друзей на руках, перенесши войну, здесь скончался,

Холм гробовой бы над ним был насыпан ахейским народом,

Сыну б великую славу на все времена он оставил…

Ныне же Гарпии взяли его, и безвестно пропал он,

Светом забытый, безгробный, одно сокрушенье и вопли

Сыну в наследство оставив. Но я не о нем лишь едином

Плачу; другое великое горе мне боги послали:

Все, кто на разных у нас островах знамениты и сильны,

Первые люди Дулихия, Зама, лесного Закинфа,

Первые люди Итаки утесистой мать Пенелопу

Нудят упорно ко браку и наше имение грабят;

Мать же ни в брак ненавистный не хочет вступить, ни от брака

Средств не имеет спастись; а они пожирают нещадно

Наше добро и меня самого напоследок погубят».

С гневом великим ему отвечала богиня Афина:

«Горе! Я вижу, сколь ныне тебе твой отец отдаленный

Нужен, чтоб сильной рукой с женихами бесстыдными сладить.

О, когда б он в те двери вступил, возвратяся внезапно,

В шлеме, щитом покровенный, в руке два копья медноострых!..

Так впервые увидел его я в то время, когда он

В доме у нас веселился вином, посетивши в Эфире

Ила, Мермерова сына (и той стороны отдаленной

Царь Одиссей достигал на своем корабле быстроходном;

Яда, смертельного людям, искал он, дабы напоить им

Стрелы свои, заощренные медью; но Ил отказался

Дать ему яда, всезрящих богов раздражить опасаясь;

Мой же отец им его наделил по великой с ним дружбе).

Если бы в виде таком Одиссей женихам вдруг явился,

Сделался б брак им, судьбой неизбежной постигнутым, горек.

Но — того мы, конечно, не ведаем — в лоне бессмертных

Скрыто: назначено ль свыше ему, возвратясь, истребить их

В этом жилище иль нет. Мы размыслим теперь совокупно,

Как бы тебе самому от грабителей дом свой очистить.

Слушай же то, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:

Завтра, созвав на совет благородных ахеян, пред ними

Все объяви ты, в свидетели правды призвавши бессмертных;

После потребуй, чтоб все женихи по домам разошлися;

Матери ж, если супружество сердцу ее не противно,

Ты предложи, чтоб к отцу многосильному в дом возвратилась,

Где, приготовив все нужное к браку, богатым приданым

Милую дочь, как прилично то сану, ее наделит он.

Также усердно советую, если совет мой ты примешь:

Прочный корабль с двадцатью снарядивши гребцами, отправься

Сам за своим отдаленным отцом, чтоб проведать, какая

В людях молва про него, иль услышать о нем прорицанье

Оссы, всегда повторяющей людям Зевесово слово.

Пилос сперва посетив, ты узнай, что божественный Нестор

Скажет; потом Менелая найди златовласого в Спарте:

Прибыл домой он последний из всех меднолатных ахеян.

Если услышишь, что жив твой родитель, что он возвратится,

Жди его год, терпеливо снося притесненья; когда же

Скажет молва, что погиб он, что нет уж его меж живыми,

То, незамедленно в милую землю отцов возвратяся,

В честь ему холм гробовой здесь насыпь и обычную пышно

Тризну по нем соверши; Пенелопу ж склони на замужство.

После, когда надлежащим порядком все дело устроишь,

Твердо решившись, умом осмотрительным выдумай средство,

Как бы тебе женихов, захвативших насильственно дом ваш,

В нем погубить иль обманом, иль явного силой; тебе же

Быть уж ребенком нельзя, ты из детского возраста вышел;

Знаешь, какою божественный отрок Орест перед целым

Светом украсился честью, отмстивши Эгисту, которым

Был умерщвлен злоковарно его многославный родитель?

Так и тебе, мой возлюбленный друг, столь прекрасно созревший,

Должно быть твердым, чтоб имя твое и потомки хвалили.

Время, однако, уж мне возвратиться на быстрый корабль мой

К спутникам, ждущим, конечно, меня с нетерпеньем и скукой.

Ты ж о себе позаботься, уваживши то, что сказал я».

«Милый мой гость, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —

Пользы желая моей, говоришь ты со мною, как с сыном

Добрый отец; я о том, что советовал ты, не забуду.

Но подожди же, хотя и торопишься в путь; здесь прохладной

Баней и члены и душу свою освежив, возвратишься

Ты на корабль, к удовольствию сердца богатый подарок

Взяв от меня, чтоб его мне на память беречь, как обычай

Есть меж людьми, чтоб, прощаяся, гости друг друга дарили».

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Нет! Не держи ты меня, тороплюсь я безмерно в дорогу;

Твой же подарок, обещанный мне так радушно тобою,

К вам возвратяся, приму и домой увезу благодарно,

В дар получив дорогое и сам дорогим отдаривши».

С сими словами Зевесова дочь светлоокая скрылась,

Быстрой невидимо птицею вдруг улетев. Поселила

Твердость и смелость она в Телемаховом сердце, живее

Вспомнить заставив его об отце; но проник он душою

Тайну и чувствовал страх, угадав, что беседовал с богом.

Тут к женихам он, божественный муж, подошел; перед ними

Пел знаменитый певец, и с глубоким вниманьем сидели

Молча они; о печальном ахеян из Трои возврате,

Некогда им учрежденном богиней Афиною, пел он.

В верхнем покое своем вдохновенное пенье услышав,

Вниз по ступеням высоким поспешно сошла Пенелопа,

Старца Икария дочь многоумная: вместе сошли с ней

Две из служанок ее; и она, божество меж женами,

В ту палату вступив, где ее женихи пировали,

Подле столба, потолок там высокий державшего, стала,

Щеки закрывши свои головным покрывалом блестящим;

Справа и слева почтительно стали служанки; царица

С плачем тогда обратила к певцу вдохновенному слово:

«Фемий, ты знаешь так много других, восхищающих душу

Песней, сложенных певцами во славу богов и героев;

Спой же из них, пред собранием сидя, одну; и в молчанье

Гости ей будут внимать за вином; но прерви начатую

Песню печальную; сердце в груди замирает, когда я

Слышу ее: мне из всех жесточайшее горе досталось;

Мужа такого лишась, я всечасно скорблю о погибшем,

Столь преисполнившем славой своей и Элладу и Аргос».

«Милая мать, — возразил рассудительный сын Одиссеев, —

Как же ты хочешь певцу запретить в удовольствие наше

То воспевать, что в его пробуждается сердце? Виновен

В том не певец, а виновен Зевес, посылающий свыше

Людям высокого духа по воле своей вдохновенье.

Нет, не препятствуй певцу о печальном возврате данаев

Петь — с похвалою великою люди той песне внимают,

Всякий раз ею, как новою, душу свою восхищая;

Ты же сама в ней найдешь не печаль, а печали усладу:

Был не один от богов осужден потерять день возврата

Царь Одиссей, и других знаменитых погибло немало.

Но удались: занимайся, как должно, порядком хозяйства,

Пряжей, тканьем; наблюдай, чтоб рабыни прилежны в работе

Были своей: говорить же не женское дело, а дело

Мужа, и ныне мое: у себя я один повелитель».

Так он сказал; изумяся, обратно пошла Пенелопа;

К сердцу слова многоумные сына приняв и в покое

Верхнем своем затворяся, в кругу приближенных служанок

Плакала горько она о своем Одиссее, покуда

Сладкого сна не свела ей на очи богиня Афина.

Тою порой женихи в потемневшей палате шумели,

Споря о том, кто из них с Пенелопою ложе разделит.

К ним обратяся, сказал рассудительный сын Одиссеев:

«Вы, женихи Пенелопы, надменные гордостью буйной,

Станем спокойно теперь веселиться; прервите ваш шумный

Спор; нам приличней вниманье склонить к песнопевцу, который,

Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.

Завтра же утром вас всех приглашаю собраться на площадь.

Там всенародно в лицо вам скажу, чтоб очистили все вы

Дом мой; иные пиры учреждайте, свое, а не наше

Тратя на них и черед наблюдая в своих угощеньях.

Если ж находите вы, что для вас и приятней и легче

Всем одного разорять произвольно, без платы, — сожрите

Все; но на вас я богов призову; и Зевес не замедлит

Вас поразить за неправду: тогда неминуемо все вы,

Так же без платы, погибнете в доме, разграбленном вами».

Он замолчал. Женихи, закусивши с досадою губы,

Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.

Но Антиной, сын Евпейтов, ему отвечал, возражая:

«Сами боги, конечно, тебя, Телемах, научили

Быть столь кичливым и дерзким в словах, и беда нам, когда ты

В волнообъятой Итаке, по воле Крониона, будешь

Нашим царем, уж имея на то рожденью и право!».

Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:

«Друг Антиной, не сердись на меня за мою откровенность:

Если б владычество дал мне Зевес, я охотно бы принял.

Или ты мыслишь, что царская доля всех хуже на свете?

Нет, конечно, царем быть не худо; богатство в царевом

Доме скопляется скоро, и сам он в чести у народа.

Но меж ахейцами волнообъятой Итаки найдется

Много достойнейших власти и старых и юных; меж ними

Вы изберите, когда уж не стало царя Одиссея.

В доме ж своем я один повелитель; здесь мне подобает

Власть над рабами, для нас Одиссеем добытыми в битвах».

Тут Евримах, сын Полибиев, так отвечал Телемаху:

«О Телемах, мы не знаем — то в лоне бессмертных сокрыто, —

Кто над ахейцами волнообъятой Итаки назначен

Царствовать; в доме ж своем ты, конечно, один повелитель;

Нет, не найдется, пока обитаема будет Итака,

Здесь никого, кто б дерзнул на твое посягнуть достоянье.

Но я желал бы узнать, мой любезный, о нынешнем госте.

Как его имя? Какую своим он отечеством славит

Землю? Какого он рода и племени? Где он родился?

С вестью ль к тебе о желанном возврате отца приходил он?

Иль посетил нас, по собственной нужде заехав в Итаку?

Вдруг он отсюда пропал, не дождавшись, чтоб с ним хоть немного

Мы ознакомились; был человек не простой он, конечно».

«Друг Евримах, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —

День свиданья с отцом навсегда мной утрачен; не буду

Более верить ни слухам о скором его возвращенье,

Ниже напрасным о нем прорицаньям, к которым, сзывая

В дом свой гадателей, мать прибегает. А нынешний гость наш

Был Одиссеевым гостем; он родом из Тафоса, Ментес,

Сын Анхиала, царя многоумного, правит народом

Веслолюбивых тафийцев». Но, так говоря, убежден был

В сердце своем Телемах, что богиню бессмертную видел.

Те же, опять обратившися к пляске и сладкому пенью,

Начали снова шуметь в ожидании ночи; когда же

Черная ночь посреди их веселого шума настала,

Все разошлись по домам, чтоб предаться беспечно покою.

Скоро и сам Телемах в свой высокий чертог (на прекрасный

Двор обращен был лицом он с обширным пред окнами видом),

Всех проводивши, пошел, про себя размышляя о многом.

Факел зажженный неся, перед ним с осторожным усердьем

Шла Евриклея, разумная дочь Певсенорида Опса;

Куплена в летах цветущих Лаэртом она — заплатил он

Двадцать быков, и ее с благонравной своею супругой

В доме своем уважал наравне, и себе не позволил

Ложа коснуться ее, опасаяся ревности женской.

Факел неся, Евриклея вела Телемаха — за ним же

С детства ходила она и ему угождала усердней

Прочих невольниц. В богатую спальню она отворила

Двери; он сел на постелю и, тонкую снявши сорочку,

В руки старушки заботливой бросил ее; осторожно

В складки сложив и угладив, на гвоздь Евриклея сорочку

Подле кровати, искусно точеной, повесила; тихо

Вышла из спальни; серебряной ручкою дверь затворила;

Крепко задвижку ремнем затянула; потом удалилась.

Он же всю ночь на постеле, покрытый овчиною мягкой,

В сердце обдумывал путь, учрежденный богиней Афиной.

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;

Ложе покинул тогда и возлюбленный сын Одиссеев;

Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;

После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,

Вышел из спальни, лицом лучезарному богу подобный.

Звонкоголосых глашатаев царских созвав, повелел он

Кликнуть им клич, чтоб на площадь собрать густовласых ахеян;

Кликнули те; собралися на площадь другие; когда же

Все собралися они и собрание сделалось полным,

С медным в руке он копьем перед сонмом народным явился —

Был не один, две лихие за ним прибежали собаки.

Образ его несказанной красой озарила Афина,

Так что дивилися люди, его подходящего видя.

Старцы пред ним раздалися, и сел он на месте отцовом.

Первое слово тогда произнес благородный Египтий,

Старец, согбенный годами и в жизни изведавший много;

Сын же его Антифонт копьевержец с царем Одиссеем

В конеобильную Трою давно в корабле крутобоком

Поплыл; он был умерщвлен Полифемом свирепым в глубоком

Гроте, последний, похищенный им для вечерния пищи.

Три оставалися старцу: один, Еврином, с женихами

Буйствовал; два помогали отцу обрабатывать поле;

Но о погибшем не мог позабыть он; об нем он все плакал,

Все сокрушался; и так, сокрушенный, сказал он народу:

«Выслушать слово мое приглашаю вас, люди Итаки;

Мы на совет не сходились ни разу с тех пор, как отсюда

Царь Одиссей в быстроходных своих кораблях удалился.

Кто же нас собрал теперь? Кому в том внезапная нужда?

Юноша ли расцветающий? Муж ли, годами созрелый?

Слышал ли весть о идущей на нас неприятельской силе?

Хочет ли нас остеречь, наперед все подробно разведав?

Или о пользе народной какой предложить нам намерен?

Должен быть честный он гражданин; слава ему! Да поможет

Зевс помышлениям добрым его совершиться успешно».

Кончил. Словами его был обрадован сын Одиссеев;

Встать и к собранию речь обратить он немедля решился;

Выступил он пред людей, и ему, к ним идущему, в руку

Скипетр вложил Певсенеор, глашатай, разумный советник.

К старцу сперва обратяся, ему он сказал: «Благородный

Старец, он близко (и скоро его ты узнаешь), кем здесь вы

Собраны, — это я сам, и печаль мне великая ныне.

Я не слыхал о идущей на нас неприятельской силе;

Вас остеречь не хочу, наперед все подробно разведав,

Также о пользах народных теперь предлагать не намерен.

Ныне о собственной, дом мой постигшей, беде говорю я.

Две мне напасти; одна: мной утрачен отец благородный,

Бывший над вами царем и всегда как детей вас любивший;

Более ж злая другая напасть, от которой весь дом наш

Скоро погибнет и все, что в нем есть, до конца истребится,

Та, что преследуют мать женихи неотступные, наших

Граждан знатнейших, собравшихся здесь, сыновья; им противно

Прямо в Икариев дом обратиться, чтоб их предложенье

Выслушал старец и дочь, наделенную щедро приданым,

Отдал по собственной воле тому, кто приятнее сердцу.

Нет; им удобней, вседневно врываяся в дом наш толпою,

Наших быков, и баранов, и коз откормленных резать,

Жрать до упаду и светлое наше вино беспощадно

Тратить. Наш дом разоряется, ибо уж нет в нем такого

Мужа, каков Одиссей, чтоб его от проклятья избавить.

Сами же мы беспомощны теперь, равномерно и после

Будем, достойные жалости, вовсе без всякой защиты.

Если бы сила была, то и сам я нашел бы управу;

Но нестерпимы обиды становятся; дом Одиссеев

Грабят бесстыдно. Ужель не тревожит вас совесть? По крайней

Мере чужих устыдитесь людей и народов окружных,

Нам сопредельных, богов устрашитеся мщенья, чтоб гневом

Вас не постигли самих, негодуя на вашу неправду.

Я ж к олимпийскому Зевсу взываю, взываю к Фемиде,

Строгой богине, советы мужей учреждающей! Наше

Право признайте, друзья, и меня одного сокрушаться

Горем оставьте. Иль, может быть, мой благородный родитель

Чем оскорбил здесь умышленно меднообутых ахеян;

Может быть, то оскорбленье на мне вы умышленно мстите,

Грабить наш дом возбуждая других? Но желали бы лучше

Мы, чтоб и скот наш живой и лежачий запас наш вы сами

Силою взяли; тогда бы для нас сохранилась надежда:

Мы бы дотоле по улицам стали скитаться, моля вас

Наше отдать нам, покуда не все бы нам отдано было;

Ныне ж вы сердце мое безнадежным терзаете горем».

Так он во гневе сказал и повергнул на землю свой скипетр;

Слезы из глаз устремились: народ состраданье проникло;

Все неподвижно-безмолвны сидели; никто не решился

Дерзостным словом ответствовать сыну царя Одиссея.

Но Антиной поднялся и воскликнул, ему возражая:

«Что ты сказал, Телемах, необузданный, гордоречивый?

Нас оскорбив, ты на нас и вину возложить замышляешь?

Нет, обвинять ты не нас, женихов, пред ахейским народом

Должен теперь, а свою хитроумную мать Пенелопу.

Три совершилося года, уже наступил и четвертый

С тех пор, как, нами играя, она подает нам надежду,

Всем, и каждому порознь, себя обещает, и вести

Добрые шлет к нам, недоброе в сердце для нас замышляя.

Знайте, какую она вероломно придумала хитрость:

Стан превеликий в покоях поставя своих, начала там

Тонко-широкую ткань и, собравши нас всех, нам сказала:

„Юноши, ныне мои женихи, — поелику на свете

Нет Одиссея, — отложим наш брак до поры той, как будет

Кончен мой труд, чтоб начатая ткань не пропала мне даром;

Старцу Лаэрту покров гробовой приготовить хочу я

Прежде, чем будет он в руки навек усыпляющей смерти

Парками отдан, дабы не посмели ахейские жены

Мне попрекнуть, что богатый столь муж погребен без покрова“.

Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем.

Что же? День целый она за тканьем проводила, а ночью,

Факел зажегши, сама все натканное днем распускала.

Три года длился обман, и она убеждать нас умела;

Но когда обращеньем времен приведен был четвертый —

Все нам одна из служительниц, знавшая тайну, открыла;

Сами тогда ж мы застали ее за распущенной тканью;

Так и была приневолена нехотя труд свой окончить.

Ты же нас слушай; тебе отвечаем, чтоб мог ты все ведать

Сам и чтоб ведали все равномерно с тобой и ахейцы:

Мать отошли, повелев ей немедля, на брак согласившись,

Выбрать меж нами того, кто отцу и самой ей угоден.

Если же долее будет играть сыновьями ахеян…

Разумом щедро ее одарила Афина; не только

В разных она рукодельях искусна, но также и много

Хитростей знает, неслыханных в древние дни и ахейским

Женам прекраснокудрявым неведомых; что ни Алкмене

Древней, ни Тиро, ни пышно-венчанной царевне Микене

В ум не входило, то ныне увертливый ум Пенелопы

Нам ко вреду изобрел; но ее изобретенья тщетны;

Знай, не престанем твой дом разорять мы до тех пор, покуда

Будет упорна она в помышленьях своих, ей богами

В сердце вложенных; конечно, самой ей в великую славу

То обратится, но ты истребленье богатства оплачешь;

Мы, говорю, не пойдем от тебя ни домой, ни в иное

Место, пока Пенелопа меж нами не выберет мужа».

«О Антиной, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —

Я не дерзну и помыслить о том, чтоб велеть удалиться

Той, кто меня родила и вскормила; отец мой далеко;

Жив ли, погиб ли, — не знаю; но трудно с Икарием будет

Мне расплатиться, когда Пенелопу отсюда насильно

Вышлю — тогда я подвергнусь и гневу отца и гоненью

Демона: страшных Эринний, свой дом покидая, накличет

Мать на меня, и стыдом пред людьми я покроюся вечным.

Нет, никогда не отважусь сказать ей подобного слова,

Вы же, когда хоть немного тревожит вас совесть, покиньте

Дом мой; иные пиры учреждайте, свое, а не наше

Тратя на них и черед наблюдая в своих угощеньях.

Если ж находите вы, что для вас и приятней и легче

Всем одного разорять произвольно, без платы, — сожрите

Все; но на вас я богов призову, и Зевес не замедлит

Вас поразить за неправду: тогда неминуемо все вы,

Так же без платы, погибнете в доме, разграбленном вами».

Так говорил Телемах. И внезапно Зевес Громовержец

Свыше к нему двух орлов ниспослал от горы каменистой;

Оба сначала, как будто несомые ветром, летели

Рядом они, широко распустивши огромные крылья;

Но, налетев на средину собрания, полного шумом,

Начали быстро кружить с непрестанными взмахами крыльев;

Очи их, сверху на головы глядя, сверкали бедою;

Сами потом, расцарапав друг другу и груди и шеи,

Вправо умчались они, пролетев над собраньем и градом.

Все, изумленные, птиц провожали глазами, и каждый

Думал о том, что явление их предвещало в грядущем.

Выступил тут пред народ Алиферс, многоопытный старец,

Сын Масторов; из сверстников всех он один по полету

Птиц был искусен гадать и пророчил грядущее; полный

Мыслей благих, обратяся к согражданам, так им сказал ои:

«Выслушать слово мое приглашаю вас, люди Итаки.

Прежде, однако, дабы женихов образумить, скажу я

Им, что беда неизбежная мчится на них, что недолго

Будет в разлуке с семейством своим Одиссей, что уже он

Где-нибудь близко таится, и смерть и погибель готовя

Всем им, что также и многим другим из живущих в Итаке

Горновозвышенной бедствие будет. Размыслим же, как бы

Вовремя нам обуздать их; но лучше, конечно, когда бы

Сами они усмирились; то ныне всего бы полезней

Было для них: не безопытно так говорю, но наверно

Зная, что будет; сбылось, утверждаю, и все, что ему я

Здесь предсказал перед тем, как пошли кораблями ахейцы

В Трою и с ними пошел Одиссей многоумный. По многих

Бедствиях (так говорил я) и спутников всех потерявши,

Всем незнакомый, в исходе двадцатого года в отчизну

Он возвратится. Мое предсказанье свершается ныне».

Кончил. Ему отвечал Евримах, сын Полибиев: «Лучше,

Старый рассказчик, домой возвратись и своим малолетним

Детям пророчествуй там, чтоб беды им какой не случилось.

В нашем же деле вернее тебя я пророк; мы довольно

Видим летающих на небе в светлых лучах Гелиоса

Птиц, но не все роковые. А царь Одиссей в отдаленном

Крае погиб. И тебе бы погибнуть с ним вместе! Тогда бы

Здесь ты не стал предсказаний таких вымышлять, возбуждая

Гнев в Телемахе, уже раздраженном, и, верно, надеясь

Что-нибудь в дар от него получить для себя и домашних.

Слушай, однако, — и то, что услышишь, исполнится верно, —

Если ты этого юношу с старым своим многознаньем

Будешь пустыми словами на гнев возбуждать, то, конечно,

Это в сугубое горе ему самому обратится;

Против нас всех он один ничего совершить не успеет.

Ты ж, безрассудный старик, навлечешь на себя наказанье,

Тяжкое сердцу: мы горько заставим тебя сокрушаться.

Ныне я боле полезный совет предложу Телемаху:

Матери пусть повелит он к Икарию в дом возвратиться,

Где, приготовив все нужное к браку, богатым приданым

Милую дочь, как прилично то сану ее, наделит он.

Иначе, думаю, мы, сыновья благородных ахеян,

Мучить ее не престанем своим сватовством. Никого здесь

Мы не боимся, ни полного звучных речей Телемаха,

Ниже пророчеств, которыми ты, говорун поседелый,

Всем докучаешь, — ты нам оттого ненавистней; а дом их

Весь разорим мы на наши пиры, и от нас воздаянья

Им не иметь никакого, пока на желаемый нами

Брак не решится она; ожидая вседневно, кто будет

Ею из нас наконец предпочтен, мы к другим обратиться

Медлим невестам, чтоб выбрать, как следует, жен между ними».

Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:

«О Евримах, и вы все, женихи знаменитые, боле

Вас убеждать не хочу и вперед не скажу вам ни слова;

Боги все ведают, все благородным ахейцам известно.

Вы же мне прочный корабль с двадцатью приобыкшими быстро

По морю плавать гребцами теперь снарядите: хочу я

Спарту и Пилос песчаный сперва посетить, чтоб проведать,

Есть ли там слухи какие о милом отце и какая

В людях молва про него, иль услышать о нем прорицанье

Оссы, всегда повторяющей людям Зевесово слово.

Если узнаю, что жив он, что он возвратится, то буду

Ждать его год, терпеливо снося притесненья; когда же

Скажет молва, что погиб он, что нет уж его меж живыми,

То, незамедленно в милую землю отцов возвратяся,

В честь ему холм гробовой здесь насыплю и должную пышно

Тризну по нем совершу; Пенелопу ж склоню на замужство».

Кончив, он сел и умолкнул. Тогда поднялся неизменный

Спутник и друг Одиссея, царя беспорочного, Ментор.

Вверил ему Одиссей при отплытии дом, быть покорным

Старцу Лаэрту и все сберегать повелевши. И полный

Мыслей благих, обратяся к согражданам, так им сказал он:

«Выслушать слово мое приглашаю вас, люди Итаки;

Кротким, благим и приветливым быть уж вперед ни единый

Царь скиптроносный не должен, но, правду из сердца изгнавши,

Каждый пускай притесняет людей, беззаконствуя смело,

Если могли вы забыть Одиссея, который был нашим

Добрым царем и народ свой любил, как отец благодушный.

Нужды мне нет обвинять женихов необузданно-дерзких

В том, что они, самовластвуя здесь, замышляют худое.

Сами своею играют они головой, разоряя

Дом Одиссея, которого, мыслят, уж мы не увидим.

Вас же, граждане Итаки, хочу пристыдить: здесь собравшись,

Вы равнодушно сидите и слова не скажете против

Малой толпы женихов, хоть самих вас число и большое».

Сын Евеноров тогда, Леокрит, негодуя, воскликнул:

«Что ты сказал, безрассудный, зломышленный Ментор? Смирить нас

Гражданам ты предлагаешь; но сладить им с нами, которых

Также немало, на пиршестве трудно. Хотя бы внезапно

Сам Одиссей твой, Итаки властитель, явился и силой

Нас, женихов благородных, в его веселящихся доме,

Выгнать оттуда замыслил, его возвращенье в отчизну

Было б жене, тосковавшей так долго по нем, не на радость:

Злая погибель его бы постигла, когда бы нас многих

Вздумал один одолеть он; неумное слово сказал ты.

Вы ж разойдитеся, люди, и каждый займися домашним

Делом. А Ментор пускай и мудрец Алиферс, Одиссею

Верность свою сохранившие, в путь снарядят Телемаха;

Долго, однако, я думаю, здесь просидит он, сбирая

Вести; пути же ему своего совершить не удастся».

Так он сказав, распустил самовольно собранье народа.

Все, удалясь, по своим разошлися домам; женихи же

В дом Одиссея, царя благородного, вновь возвратились.

Но Телемах одиноко пошел на песчаное взморье.

Руки соленою влагой умыв, возгласил он к Афине:

«Ты, посетившая дом мой вчера и в туманное море

Плыть повелевшая мне, чтоб разведал я, странствуя, нет ли

Слухов о милом отце и его возвращенье, богиня,

Мне помоги благосклонно; ахейцы мой путь затрудняют;

Паче ж других женихи многосильные, полные злобы».

Так говорил он, молясь, и пред ним во мгновение ока,

Сходная с Ментором видом и речью, предстала Афина.

Голос возвысив, богиня крылатое бросила слово:

«Смел, Телемах, и разумен ты будешь, когда обладаешь

Тою великою силой, с какою и словом и делом

Все твой отец, что хотел, совершал; и достигнешь желанной

Цели, свой путь беспрепятственно кончив; когда ж не прямой ты

Сын Одиссеев, не сын Пенелопин прямой, то надежды

Нет, чтоб успешно ты мог совершить предприятое дело.

Редко бывают подобны отцам сыновья; все большею

Частию хуже отцов и немногие лучше. Но будешь

Ты, Телемах, и разумен и смел, поелику не вовсе

Ты Одиссеевой силы великой лишен; и надежда

Есть для тебя, что успешно свершишь предприятое дело.

Пусть женихи, беззаконствуя, зло замышляют — оставь их;

Горе безумным! Они в слепоте, незнакомые с правдой,

Смерти своей не предвидят, ни черной судьбы, ежедневно

К ним подступающей ближе и ближе, чтоб вдруг погубить их.

Ты же свое предприять путешествие можешь немедля;

Будучи другом твоим по отцу твоему, снаряжу я

Быстрый корабль для тебя и последую сам за тобою.

Но возвратися теперь к женихам; а тебе на дорогу

Пусть приготовят съестное, пускай им наполнят сосуды;

Пусть и в амфоры вина нацедят и муки, мореходца

Снеди питательной, в кожаных, плотных мехах приготовят.

Тою порой я гребцов наберу; кораблей же в Итаке,

Морем объятой, немало и новых и старых; меж ними

Лучший я выберу сам; и немедленно будет он нами

В путь изготовлен, и спустим его на священное море».

Так говорила Афина, Зевесова дочь, Телемаху.

Голос богини услышав, он берег немедля покинул.

В дом возвратяся с печалию милого сердца, нашел он

Там женихов многосильных: одни обдирали в покоях

Коз, а другие, зарезав свиней, на дворе их палили.

С колкой усмешкой к нему подошел Антиной и, насильно

За руку взявши его и назвавши по имени, молвил:

«Юноша вспыльчивый, злой говорун, Телемах, не заботься

Боле о том, чтоб вредить нам иль словом, иль делом, а лучше

Дружески с нами без всяких забот веселись, как бывало.

Волю ж твою не замедлят ахейцы исполнить: получишь

Ты и корабль и отборных гребцов, чтоб скорее достигнуть

В Пилос, любезный богам, и узнать об отце отдаленном».

Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:

«Нет, Антиной, неприлично мне с вами, надменными, вместе

Против желанья сидеть за столом, веселясь беззаботно;

Будьте довольны и тем, что имущество лучшее наше

Вы, женихи, разорили, покуда я был малолетен.

Ныне ж, когда, возмужав и советников слушая умных,

Все я узнал и когда уж во мне пробудилася бодрость,

Я попытаюсь на шею вам Парк неизбежных накликать,

Так ли, иначе ли, съездив ли в Пилос иль здесь отыскавши

Средство. Я еду — и путь мой напрасен не будет, хотя я

Еду попутчиком, ибо (так было устроено вами)

Здесь мне иметь своего корабля и гребцов невозможно».

Так он сказал и свою из руки Антиноевой руку

Вырвал. Меж тем женихи, изобильный обед учреждая,

Многими колкими сердце его оскорбляли речами.

Так говорили одни из ругателей дерзко-надменных:

«Нас Телемах погубить не на шутку замыслил; быть может,

Многих он в помощь себе приведет из песчаного Пилоса, многих

Также из Спарты; о том он, мы видим, заботится сильно.

Может случиться и то, что богатую землю Эфиру

Он посетит, чтоб, добывши там яду, смертельного людям,

Здесь отравить им кратеры и разом нас всех уничтожить».

«Но, — отвечали другие насмешливо первым, — кто знает!

Может случиться легко, что и сам, как отец, он погибнет,

Долго бродив по морям далеко от друзей и домашних.

Тем он, конечно, и нас озаботит: тогда нам придется

Все разделить меж собой их имущество; дом же уступим

Мы Пенелопе и мужу, избранному ею меж нами».

Так женихи. Телемах же пошел в кладовую отцову,

Зданье пространное; злата и меди там кучи лежали;

Много там платья в ларях и душистого масла хранилось;

Куфы из глины с вином многолетним и сладким стояли

Рядом у стен, заключая божественно-чистый напиток

В недре глубоком, на случай, когда Одиссей возвратится

В дом, претерпевши тяжелых скорбей и превратностей много.

Двери двустворные, дважды замкнутые, в ту кладовую

Входом служили; почтенная ключница денно и нощно

Там с многоопытным, зорким усердьем в порядке держала

Все Евриклея, разумная дочь Певсенорида Опса.

В ту кладовую позвав Евриклею, сказал Телемах ей:

«Няня, амфоры наполни вином благовонным, вкуснейшим

После того дорогого, которое здесь бережешь ты,

Помня о нем, о несчастном, и все уповая, что в дом свой

Царь Одиссей возвратится, и смерти и Парк избежавши.

Им ты двенадцать наполни амфор и амфоры закупорь;

Так же и кожаных, плотных мехов приготовь, оржаною

Полных мукой; и чтоб в каждом из них заключалося двадцать

Мер; но об этом ты ведай одна; собери все припасы

В кучу; за ними приду ввечеру я, в то время, когда уж

В верхний покой свой уйдет Пенелопа, о сне помышляя.

Спарту и Пилос песчаный хочу посетить, чтоб проведать,

Нет ли там слухов о милом отце и его возвращенье».

Кончил. Ему Евриклея, усердная няня, заплакав,

С громким рыданьем крылатое бросила слово: «Зачем ты,

Милое наше дитя, отворяешь таким помышленьям

Сердце? Зачем в отдаленную, чуждую землю стремишься

Ты, утешение наше единое? Твой уж родитель

Встретил конец меж народов враждебных от дома далеко;

Здесь же, покуда ты странствовать будешь, коварно устроят

Ков, чтоб известь и тебя, и твое все богатство разделят.

Лучше останься у нас при своем; ни малейшей нет нужды

В страшное море тебе на беды и на бури пускаться».

Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:

«Няня, мой друг, не тревожься; не мимо богов я решился

В путь, но клянись мне, что мать от тебя ни о чем не узнает

Прежде, пока не свершится одиннадцать дней иль двенадцать,

Или покуда не спросит сама обо мне, иль другой кто

Тайны не скажет, — боюсь, чтоб от плача у ней не поблекла

Свежесть лица». Евриклея богами великими стала

Клясться; когда ж поклялася и клятву свою совершила,

Тотчас она, благовонным вином все амфоры наливши,

Кожаных плотных мехов приготовила, полных мукою.

Он же, домой возвратившися, там с женихами остался.

Умная мысль родилася тут в сердце Паллады Афины:

Вид Телемаха принявши, она обежала весь город;

К каждому встречному ласково речь обращая, собраться

Всех пригласила она ввечеру на корабль быстроходный.

После, пришед к Ноэмону, разумного Фрония сыну,

Дать ей просила корабль — Ноэмон согласился охотно.

Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.

Легкий корабль на соленую влагу спустив и запасы,

Нужные каждому прочному судну, собравши, на самом

Выходе в море из бухты его поместила богиня.

Люди сошлися, и в каждом она возбудила отважность.

Новая мысль родилася тут в сердце Паллады Афины:

В дом Одиссея, царя благородного, вшедши, богиня

Сладкий сон на пирующих там женихов навела, помутила

Мысли у пьющих и вырвала кубки из рук их; влеченью

Сна уступивши, они по домам разошлись и недолго

Ждали его, не замедлил он пасть на усталые вежды.

Тут светлоокая Зевсова дочь Телемаху сказала,

Вызвав его из устроенной пышно палаты столовой,

Сходная с Ментором видом и речью: «Пора, Телемах, нам;

Все собралися уж светлообутые спутники наши;

Сидя у весел, они ожидают тебя с нетерпеньем;

Время идти; не годится нам доле откладывать путь свой».

Кончив, Паллада Афина пошла впереди Телемаха

Быстрым шагом; поспешно пошел Телемах за богиней.

К морю и к ждавшему их кораблю подошедши, они там

Спутников густокудрявых нашли у песчаного брега.

К ним обратилась тогда Телемахова сила святая:

«Братья, принесть поспешим путевые запасы; они уж

Все приготовлены в доме, и мать ни о чем не слыхала;

Также ничто и рабыням не сказано; тайну одна лишь

Знает». И быстро пошел впереди он; за ним все другие.

Взявши запасы, они их на прочно устроенном судне

Склали, как то повелел им возлюбленный сын Одиссеев.

Скоро и сам он вступил на корабль за богиней Афиной;

Подле кормы корабельной она поместилась; с ней рядом

Сел Телемах, и гребцы, отвязавши поспешно канаты,

Также взошли на корабль и сели на лавках у весел.

Тут светлоокая Зевсова дочь даровала им ветер попутный,

Свежий повеял зефир, ошумляющий темное море.

Бодрых гребцов возбуждая, велел Телемах им скорее

Снасти устроить; ему повинуясь, сосновую мачту

Подняли разом они и, глубоко в гнездо водрузивши,

В нем утвердили ее, а с боков натянули веревки;

Белый потом привязали ремнями плетеными парус;

Ветром наполнившись, он поднялся, и пурпурные волны

Звучно под килем потекшего в них корабля зашумели;

Он же бежал по волнам, разгребая себе в них дорогу.

Тут корабельщики, черное быстрое судно устроив,

Чаши наполнили сладким вином и, молясь, сотворили

Должное вечнорожденным, бессмертным богам возлиянье,

Паче ж других светлоокой богине, великой Палладе.

Судно всю ночь и все утро спокойно свой путь совершало.

Гелиос с моря прекрасного встал и явился на медном

Своде небес, чтоб сиять для бессмертных богов и для смертных,

Року подвластных людей, на земле плодоносной живущих.

Тою порою достигнул корабль до Нелеева града

Пышного, Пилоса. В жертву народ приносил там на бреге

Черных быков Посейдону, лазурнокудрявому богу;

Было там девять скамей; на скамьях, по пяти сот на каждой,

Люди сидели, и девять быков перед каждою было.

Сладкой отведав утробы, уже сожигали пред богом

Бедра в то время, как в пристань вошли мореходцы. Убравши

Снасти и якорем шаткий корабль утвердивши, на землю

Вышли они; Телемах, за Афиною следуя, также

Вышел. К нему обратяся, богиня Афина сказала:

«Сын Одиссеев, теперь уж застенчивым быть ты не должен;

Ибо затем мы и в море пустились, чтоб сведать, в какую

Землю отец твой судьбиною брошен и что претерпел он.

Смело приблизься к коней обуздателю Нестору; знать нам

Должно, какие в душе у него заключаются мысли.

Смело его попроси, чтоб тебе объявил он всю правду;

Лжи он, конечно, не скажет, умом одаренный великим».

«Но, — отвечал рассудительный сын Одиссеев богине, —

Как подойти мне? Какое скажу я приветствие, Ментор?

Мало еще в разговорах разумных с людьми я искусен;

Также не знаю, прилично ли младшим расспрашивать старших?»

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Многое сам, Телемах, ты своим угадаешь рассудком;

Многое демон откроет тебе благосклонный; не против

Воли ж бессмертных, я думаю, был ты рожден и воспитан».

Кончив, богиня Афина пошла впереди Телемаха

Быстрым шагом; за нею пошел Телемах; и поспешно

К месту подходят они, где пилийцы, собравшись, сидели;

Там с сыновьями и Нестор сидел; их друзья, учреждая

Пир, суетились, вздевали на вертелы, жарили мясо.

Все, иноземцев увидя, пошли к ним навстречу и, руки

Им подавая, просили их сесть дружелюбно с народом.

Первый, их встретивший, Несторов сын, Писистрат благородный,

Ласково за руки взявши обоих, на бреге песчаном

Место на мягких разостланных кожах занять пригласил их

Между отцом престарелым и братом младым Фрасимедом.

Сладкой утробы отведать им дав, он вином благовонным

Кубок наполнил, вина отхлебнул и сказал светлоокой

Дочери Зевса эгидодержавца Палладе Афине:

«Странник, ты должен призвать Посейдона-владыку: вы ныне

Прибыли к нам на великий праздник его; совершивши

Здесь, как обычай велит, перед ним возлиянье с молитвой,

Ты и товарищу кубок с напитком божественно-чистым

Дай, он, я думаю, молится также богам, поелику

Все мы, люди, имеем в богах благодетельных нужду.

Он же моложе тебя и, конечно, ровесник со мною;

Вот почему я и кубок тебе наперед предлагаю».

Кончив, он передал кубок с вином благовонным Афине.

Был ей приятен поступок разумного юноши, первой

Ей предложившего кубок с вином благовонным; и стала

Голосом громким она призывать Посейдона-владыку:

«Царь Посейдон-земледержец, молюся тебе, не отвергни

Нас, уповающих здесь, что желания наши исполнишь.

Нестору славу с его сыновьями, во-первых, даруй ты;

После богатую милость яви и другим, благосклонно

Здесь от пилийцев великую ныне приняв гекатомбу;

Дай нам потом, Телемаху и мне, возвратиться, окончив

Все, для чего мы приплыли сюда в корабле крутобоком».

Так помолясь, совершила сама возлиянье богиня;

После двуярусный кубок она подала Телемаху;

В свой помолился черед и возлюбленный сын Одиссеев.

Те же, изжарив и с вертелов снявши хребтовое мясо,

Роздали части и начали пир многославный; когда же

Был удовольствован голод их сладким питьем и едою,

Речь обратил к посетителям Нестор, герой геренейский:

«Странники, мне уж теперь неприлично не будет спросить вас,

Кто вы, понеже уж пищею вы насладились довольно.

Кто ж вы, скажите? Откуда к нам прибыли влажной дорогой?

Дело ль какое у вас? Иль без дела скитаетесь всюду,

Взад и вперед по морям, как добычники вольные, мчася,

Жизнью играя своей и беды приключая народам?»

С духом собравшись, на то рассудительный сын Одиссеев

Так, отвечая, сказал (и Афина ему ободрила

Сердце, чтоб Нестора мог он спросить об отце отдаленном,

Также, чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава):

«Сын Нелеев, о Нестор, великая слава ахеян,

Знать ты желаешь, откуда и кто мы; всю правду скажу я:

Мы из Итаки, под склоном лесистым Нейона лежащей;

Прибыли ж к вам не за общим народным, за собственным делом;

Странствую я, чтоб, молву об отце вопрошая, проведать,

Где Одиссей благородный, в бедах постоянный, с которым

Ратуя вместе, вы град Илион, говорят, сокрушили.

Прочие ж, сколько их ни было, против троян воевавших,

Бедственно, слышали мы, в стороне отдаленной погибли

Все; а его и погибель от нас неприступно Кронион

Скрыл; где нашел он конец свой, не знает никто: на земле ли

Твердой он пал, пересиленный злыми врагами, в зыбях ли

Моря погиб, поглощенный холодной волной Амфитриты.

Я же колена твои обнимаю, чтоб ты благосклонно

Участь отца моего мне открыл, объявив, что своими

Видел глазами иль что от какого услышал случайно

Странника. Матерью был он рожден на беды и на горе.

Ты же, меня не щадя и из жалости слов не смягчая,

Все расскажи мне подробно, чему ты был сам очевидец.

Если же чем для тебя мой отец, Одиссей благородный,

Словом ли, делом ли, мог быть полезен в те дни, как с тобою

В Трое он был, где столь много вы бед претерпели, ахейцы,

Вспомни об этом теперь и по истине все расскажи мне».

Так Телемаху ответствовал Нестор, герой геренейский:

«Сын мой, как сильно напомнил ты мне о напастях, в земле той

Встреченных нами, ахейцами, твердыми в опыте строгом,

Частью, когда в кораблях, предводимые бодрым Пелидом,

Мы за добычей по темно-туманному морю гонялись,

Частью, когда перед крепким Приамовым градом с врагами

Яростно бились. Из наших в то время все лучшие пали:

Лег там Аякс бедоносный, там лег Ахиллес и советов

Мудростью равный бессмертным Патрокл, и лежит там мой милый

Сын Антилох, беспорочный, отважный и столько же дивный

Легкостью бега, сколь был он бесстрашный боец. И немало

Разных других испытали мы бедствий великих, о них же

Может ли все рассказать хоть один из людей земнородных?

Если б и целые пять лет и шесть лет ты мог беспрестанно

Вести сбирать о бедах, приключившихся бодрым ахейцам,

Ты бы, всего не узнав, недоволен домой возвратился.

Девять трудилися лет мы, чтоб их погубить, вымышляя

Многие хитрости, — кончить насилу решился Кронион.

В умных советах никто там не мог наряду быть поставлен

С ним: далеко опереживал всех изобретеньем многих

Хитростей царь Одиссей, благородный родитель твой, если

Подлинно сын ты его. С изумленьем смотрю на тебя я;

С ним и речами ты сходен; но кто бы подумал, чтоб было

Юноше можно так много с ним сходствовать умною речью?

Я ж постоянно, покуда войну мы вели, на совете ль,

В сонме ль народном, всегда заодно говорил с Одиссеем;

В мненьях согласные, вместе всегда мы, обдумавши строго,

То лишь одно избирали, что было ахейцам полезней.

Но когда, ниспровергнувши город Приама великий,

Мы к кораблям возвратилися, бог разлучил нас: Кронион

Бедственный путь по морям приготовить замыслил ахейцам.

Был не у каждого светел рассудок, не все справедливы

Были они — потому и постигнула злая судьбина

Многих, разгневавших дочь светлоокую страшного бога.

Сильную распрю богиня Афина зажгла меж Атридов:

Оба, созвать вознамерясь людей на совет, безрассудно

Собрали их не в обычное время, когда уж садилось

Солнце; ахейцы сошлися, вином охмеленные; те же

Стали один за другим объяснять им причину собранья:

Требовал царь Менелай, чтоб аргивские мужи в обратный

Путь по широкому моря хребту устремились немедля;

То Агамемнон отвергнул: ахейцев еще удержать он

Мыслил затем, чтоб они, совершив гекатомбу святую,

Гнев примирили ужасной богини… младенец! Еще он,

Видно, не знал, что уж быть не могло примирения с нею:

Вечные боги не скоро в своих изменяются мыслях.

Так, обращая друг к другу обидные речи, там оба

Брата стояли; собрание светлообутых ахеян

Воплем наполнилось яростным, на два разрознившись мненья.

Всю ту мы ночь провели в неприязненных друг против друга

Мыслях: уж нам, беззаконным, готовил Зевес наказанье.

Утром одни на прекрасное море опять кораблями

(Взяв и добычу и дев, глубоко опоясанных) вышли.

Но половина другая ахеян осталась на бреге

Вместе с царем Агамемноном, пастырем многих народов.

Дали мы ход кораблям, и они по волнам побежали

Быстро: под ними углаживал бог многоводное море.

Скоро пришед в Тенедос, принесли мы там жертву бессмертным,

Дать нам отчизну моля их, но Дий непреклонный еще нам

Медлил дозволить возврат: он вторичной враждой возмутил нас.

Часть за царем Одиссеем, подателем мудрых советов,

В многовесельных пустясь кораблях, устремилась в обратный

Путь, чтоб Атриду царю Агамемнону вновь покориться.

Я же поспешно со всеми подвластными мне кораблями

Поплыл вперед, угадав, что готовил нам бедствие демон;

Поплыл со всеми своими и сын бедоносный Тидея;

Позже отправился в путь Менелай златовласый: в Лесбосе

Нас он нагнал, нерешимых, какую избрать нам дорогу:

Выше ль скалами обильного Хиоса путь свой на Псиру

Править, ее оставляя по левую руку, иль ниже

Хиоса, мимо открытого воющим ветрам Миманта?

Дия молили мы знаменье дать нам; и, знаменье давши,

Он повелел, чтоб, разрезавши море по самой средине,

Шли мы к Евбее для скорого близкой беды избежанья;

Ветер попутный, свистя, зашумел, и, рыбообильный

Путь совершая легко, корабли до Гереста достигли

К ночи; от многих быков возложили мы тучные бедра

Там на алтарь Посейдонов, измерив великое море.

День совершился четвертый, когда, добежав до Аргоса,

Все корабли Диомеда, коней обуздателя, стали

В пристани. Прямо тем временем в Пилос я плыл, и ни разу

Ветер попутный, вначале нам посланный Дием, не стихнул.

Так возвратился я, сын мой, без всяких вестей; и доныне

Сведать еще я не мог, кто погиб из ахеян, кто спасся.

Что ж от других мы узнали, живя под домашнею кровлей,

То вам как следует я расскажу, ничего не скрывая.

Слышали мы, что с младым Ахиллеса великого сыном

Все мирмидоны его, копьеносцы домой возвратились;

Жив, говорят, Филоктет, сын Пеанов возлюбленный; здраво

Идоменей (никого из сопутников, с ним избежавших

Вместе войны, не утративши на море) Крита достигнул;

К вам же, конечно, и в дальнюю землю дошел об Атриде

Слух, как домой возвратился он, как умерщвлен был Эгистом,

Как и Эгист наконец по заслуге приял воздаянье.

Счастье, когда у погибшего мужа останется бодрый

Сын, чтоб отмстить, как Орест, поразивший Эгиста, которым

Был умерщвлен злоковарно его многославный родитель!

Так и тебе, мой возлюбленный друг, столь прекрасно созревший,

Должно быть твердым, чтоб имя твое и потомки хвалили».

Выслушав Нестора, так отвечал Телемах благородный:

«Сын Нелеев, о Нестор, великая слава ахеян,

Правда, отмстил он, и страшно отмстил, и ему от народов

Честь повсеместная будет и будет хвала от потомства.

О, когда б и меня одарили такою же силой

Боги, чтоб так же и я мог отмстить женихам, наносящим

Столько обид мне, коварно погибель мою замышляя!

Но благодати великой такой ниспослать не хотели

Боги ни мне, ни отцу — и удел мой отныне терпенье».

Так Телемаху ответствовал Нестор, герой геренейский:

«Сам ты, мой милый, о том мне своими словами напомнил;

Слышали мы, что, твою благородную мать притесняя,

В доме твоем женихи беззаконного делают много.

Знать бы желал я: ты сам ли то волею сносишь? Народ ли

Вашей земли ненавидит тебя, по внушению бога?

Мы же не ведаем; может случиться легко, что и сам он

Их, возвратяся, погубит, один ли, созвав ли ахеян…

О, когда б возлюбить светлоокая дева Паллада

Так же могла и тебя, как она Одиссея любила

В крае троянском, где много мы бед претерпели, ахейцы!

Нет, никогда не бывали столь боги в любви откровенны,

Сколь откровенна была с Одиссеем Паллада Афина!

Если бы ею с такою ж любовью и ты был присвоен,

Самая память о браке во многих из них бы пропала».

Нестору так отвечал рассудительный сын Одиссеев:

«Старец, несбыточно, думаю, слово твое; о великом

Ты говоришь, и ужасно мне слушать тебя; не случится

То никогда ни по просьбе моей, ни по воле бессмертных».

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Странное слово из уст у тебя, Телемах, излетело;

Богу легко защитить нас и издали, если захочет;

Я ж согласился б скорее и бедствия встретить, чтоб только

Сладостный день возвращенья увидеть, чем, бедствий избегнув,

В дом возвратиться, чтоб пасть пред своим очагом, как великий

Пал Агамемнон предательством хитрой жены и Эгиста.

Но и богам невозможно от общего смертного часа

Милого им человека избавить, когда он уж предан

В руки навек усыпляющей смерти судьбиною будет».

Так отвечал рассудительный сын Одиссеев богине:

«Ментор, не станем о том говорить мы, хотя и крушит нам

Сердце оно; уж его возвращения мы не увидим:

Черную участь и смерть для него приготовили боги.

Я же теперь, о ином вопрошая, хочу обратиться

К Нестору — правдой и мудростью всех он людей превосходит;

Был, говорят, он царем, повелителем трех поколений,

Образом светлым своим он бессмертному богу подобен —

Сын Нелеев, скажи, ничего от меня не скрывая,

Как умерщвлен был Атрид Агамемнон пространнодержавный?

Где Менелай находился? Какое губящее средство

Хитрый Эгист изобрел, чтоб удобнее сладить с сильнейшим?

Иль, не достигнув Аргоса, еще меж чужими людьми он

Был и врага своего тем отважил на злое убийство?»

«Друг, — Телемаху ответствовал Нестор, герой геренейский, —

Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;

Подлинно так все случилось, как думаешь сам ты; но если б

В братнем жилище Эгиста живого застал, возвращаясь

В дом свой из брани троянской, Атрид Менелай златовласый,

Трупа его бы тогда не покрыла земля гробовая,

Хищные птицы и псы бы его растерзали, без чести

В поле, далеко за градом Аргосом лежащего, жены

Наши его б не оплакали — страшное дело свершил он.

Тою порою, как билися мы на полях илионских,

Он в безопасном углу многоконного града Аргоса

Сердце жены Агамемнона лестью опутывал хитрой.

Прежде самой Клитемнестре божественной было противно

Дело постыдное — мыслей порочных она не имела;

Был же при ней песнопевец, которому царь Агамемнон,

В Трою готовяся плыть, наблюдать повелел за супругой;

Но, как скоро судьбина ее предала преступленью,

Тот песнопевец был сослан Эгистом на остров бесплодный,

Где и оставлен; и хищные птицы его растерзали.

Он же ее, одного с ним желавшую, в дом пригласил свой;

Множество бедр на святых алтарях он сожег пред богами,

Множеством вкладов, и златом и тканями, храмы украсил,

Дерзкое дело такое с нежданным окончив успехом.

Мы же, покинувши землю троянскую, поплыли вместе,

Я и Атрид Менелай, сопряженные дружбою тесной.

Были уж мы пред священным Сунионом, мысом Аттийским;

Вдруг Менелаева кормщика Феб Аполлон невидимо

Тихой своею стрелой умертвил: управляя бегущим

Судном, кормило держал многоопытной, твердой рукою

Фронтис, Онеторов сын, наиболе из всех земнородных

Тайну проникший владеть кораблем в наступившую бурю.

Путь свой замедлил, хотя и спешил, Менелай, чтоб на бреге

Честь погребения другу воздать с торжеством надлежащим;

Но когда на своих кораблях крутобоких опять он

В темное море пошел и высокого мыса Малеи

Быстро достиг — повсеместно гремящий Кронион, замыслив

Гибель, нагнал на него многошумное ветра дыханье,

Поднял могучие, тяжкие, гороогромные волны.

Вдруг корабли разлучив, половину их бросил он к Криту,

Где обитают кидоны у светлых потоков Ярдана.

Виден там гладкий утес, восходящий над влагой соленой,

В темное море вдвигаясь на крайних пределах Гортины;

Там, где великие волны на западный берег у Феста

Нот нагоняет и малый утес их дробит, отшибая,

Те корабли очутились; проворством спаслися от смерти

Люди; суда ж их погибли, разбившись об острые камни.

Пять остальных кораблей темноносых, похищенных бурей,

Ветер могучий и волны ко брегу Египта примчали.

Там Менелай, собирая сокровищ и золота много,

Странствовал между народов иного языка, и в то же

Время Эгист совершил беззаконное дело в Аргосе,

Смерти предавши Атрида, — народ покорился безмолвно.

Целые семь лет он властвовал в златообильной Микене;

Но на осьмой из Афин возвратился ему на погибель

Богоподобный Орест; и убийцу сразил он, которым

Был умерщвлен злоковарно его многославный родитель.

Пир учредив для аргивян великий, свершил погребенье

Он и преступнице матери вместе с Эгистом презренным.

В самый тот день и Атрид Менелай, вызыватель в сраженье,

Прибыл, богатства собрав, сколь могло в кораблях уместиться.

Ты же недолго, мой сын, в отдаленье от родины странствуй,

Дом и наследье отца благородного бросив на жертву

Дерзких грабителей, жрущих твое беспощадно; расхитят

Все, и без пользы останется путь, совершенный тобою.

Но Менелая Атрида (советую, требую) должен

Ты посетить; он недавно в отечество прибыл из чуждых

Стран, от людей, от которых никто, занесенный однажды

К ним по широкому морю стремительным ветром, не мог бы

Жив возвратиться, откуда и в год долететь к нам не может

Быстрая птица, — столь страшно великой пучины пространство.

Ты же поедешь отсюда иль морем со всеми своими,

Или, когда пожелаешь, землею: коней с колесницей

Дам я, и сына с тобою пошлю, чтоб тебе указал он

Путь в Лакедемон божественный, где Менелай златовласый

Царствует; можешь ты сам обо всем расспросить Менелая;

Лжи он, конечно, не скажет, умом одаренный великим».

Кончил. Тем временем солнце померкло, и тьма наступила.

К Нестору слово свое обративши, сказала Афина:

«Старец, твои рассудительны речи, но медлить не станем;

Должно отрезать теперь языки, и царю Посейдону

Купно с другими богами вином сотворить возлиянье;

Время подумать о ложе покойном и сне миротворном;

День на закате угас, и уж боле не будет прилично

Здесь нам сидеть за трапезой богов; удалиться пора нам».

Так говорила богиня; почтительно все ей внимали.

Тут для умытия рук им служители подали воду;

Отроки светлым кратеры до края наполнив напитком,

В чашах его разнесли, по обычаю справа начавши;

Бросив в огонь языки, сотворили они возлиянье,

Стоя; когда ж сотворили его и вином насладились,

Сколько желала душа, Телемах благородный с Афиной

Стали к ночлегу на свой быстроходный корабль собираться.

Нестор, гостей удержавши, сказал: «Да отнюдь не позволят

Вечный Зевес и другие бессмертные боги, чтоб ныне

Вы для ночлега отсюда ушли на корабль быстроходный!

Разве одежд не найдется у нас? Неужели я нищий?

Будто уж в доме моем ни покровов, ни мягких постелей

Нет, чтоб и сам я и гости мои насладились покойным

Сном? — Но покровов и мягких постелей найдется довольно.

Можно ль, чтоб сын столь великого мужа, чтоб сын Одиссеев

Выбрал себе корабельную палубу спальней, пока я

Жив и мои сыновья обитают со мной под одною

Кровлей, чтоб всех, кто пожалует к нам, угощать дружелюбно?»

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Умное слово сказал ты, возлюбленный старец, и должен

Волю исполнить твою Телемах: то, конечно, приличней.

Здесь я оставлю его, чтоб покойно под кровлей твоею

Ночь он провел. Самому ж мне на черный корабль возвратиться

Должно, чтоб наших людей ободрить и о многом сказать им:

Я из сопутников наших старейший годами; они же

(Все молодые, ровесники все Телемаху) по доброй

Воле, из дружбы его в корабле проводить согласились;

Вот для чего и хочу я на черный корабль возвратиться.

Завтра ж с зарею пойти мне к народу отважных кавконов

Нужно, чтоб там заплатили мне люди старинный, немалый

Долг. Телемаха же, после того как у вас погостит он,

С сыном своим в колеснице отправь ты, коней повелевши

Дать им проворнейших в беге и силою самых отличных».

Так им сказав, светлоокая Зевсова дочь удалилась,

Быстрым орлом улетев; изумился народ; изумился,

Чудо такое своими глазами увидевши, Нестор.

За руку взяв Телемаха, ему дружелюбно сказал он:

«Друг, ты, конечно, и сердцем не робок и силою крепок,

Если тебе, молодому, так явно сопутствуют боги.

Здесь из бессмертных, живущих в обителях светлых Олимпа,

Был не иной кто, как Диева славная дочь Тритогена,

Столь и отца твоего отличавшая в сонме аргивян.

Будь благосклонна, богиня, и к нам и великую славу

Дай мне, и детям моим, и супруге моей благонравной;

Я же телицу тебе однолетнюю, лбистую, в поле

Вольно бродящую, с игом еще не знакомую, в жертву

Здесь принесу, ей рога изукрасивши золотом чистым».

Так говорил он, молясь; и Палладою был он услышан.

Кончив, пошел впереди сыновей и зятьев благородных

В дом свой богато украшенный Нестор, герой геренейский;

С Нестором в царский богато украшенный дом и другие

Также вступили и сели порядком на креслах и стульях.

Старец тогда для собравшихся кубок наполнил до края

Светлым вином, чрез одиннадцать лет из амфоры налитым

Ключницей, снявшей впервые с заветной амфоры той кровлю.

Им он из кубка свое сотворил возлиянье великой

Дочери Зевса-эгидодержавца; когда ж и другие

Все, сотворив возлиянье, вином насладились довольно,

Каждый к себе возвратился, о ложе и сне помышляя.

Гостю желая спокойствия, Нестор, герой геренейский,

Сам Телемаху, разумному сыну царя Одиссея,

В звонко-пространном покое кровать указал прорезную;

Лег близ него Писистрат, копьевержец, мужей предводитель,

Бывший из братьев один неженатый в жилище отцовом.

Сам же, во внутренний царского дома покой удаляся,

Лег на постели, перестланной мягко царицею, Нестор.

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;

С мягкой поднялся постели и Нестор, герой геренейский,

Вышед из спальни, он сел на обтесанных, гладких, широких

Камнях, у двери высокой служивших седалищем, белых,

Ярко сиявших, как будто помазанных маслом, на них же

Прежде Нелей восседал, многоумием богу подобный;

Но уж давно уведен был судьбой в обитель Аида.

Ныне ж на камнях Нелеевых Нестор воссел, скиптроносный

Пестун ахеян. К нему сыновья собралися, из спален

Вышед: Ехефрон, Персей, Стратион, и Аретос, и юный

Богу подобный красой Фрасимед; наконец и шестой к ним,

Младший из братьев пришел, Писистрат благородный. И рядом

С Нестором сесть приглашен был возлюбленный сын Одиссеев.

Речь обратил тут к собравшимся Нестор, герой геренейский:

«Милые дети, мое повеленье исполнить спешите:

Паче других преклонить я желаю на милость Афину,

Видимо, бывшую с нами на празднике бога великом.

В поле один за телицей беги, чтоб немедленно с поля

Выгнал ее к нам пастух, за стадами смотрящий; другой же

Должен на черный корабль Телемахов пойти и позвать к нам

Всех мореходных людей, там оставя лишь двух; напоследок

Третьим пусть будет немедленно златоискусник Лаэркос

Призван, чтоб золотом чистым рога изукрасить телице.

Прочие ж все оставайтесь при мне, повелевши рабыням

В доме устроить обед изобильный, расставить порядком

Стулья, дрова приготовить и светлой воды принести нам».

Так он сказал; все заботиться начали: с поля телицу

Скоро пригнали; пришли с корабля Телемаховы люди,

С ним переплывшие море; явился и златоискусник,

Нужный для ковки металлов принесши снаряд: наковальню,

Молот, клещи драгоценной отделки и все, чем обычно

Дело свое совершал он; пришла и богиня Афина

Жертву принять. Тут художнику Нестор, коней обуздатель,

Золота чистого дал; оковал им рога он телицы,

Тщася усердно, чтоб жертвенный дар был угоден богине.

Взяли телицу тогда за рога Стратион и Ехефрон;

Воду им руки умыть в обложенной цветами лохани

Вынес из дома Аретос, в другой же руке он с ячменем

Короб держал; подошел Фрасимед, ратоборец могучий,

С острым в руке топором, поразить изготовяся жертву;

Чащу подставил Персей. Тут Нестор, коней обуздатель,

Руки умывши, ячменем телицу осыпал и, бросив

Шерсти с ее головы на огонь, помолился Афине;

Следом за ним и другие с молитвой телицу ячменем

Так же осыпали, Несторов сын, Фрасимед многосильный,

Мышцы напрягши, ударил, и, в шею глубоко вонзенный,

Жилы топор пересек; повалилась телица; вскричали

Дочери все, и невестки царевы, и с ними царица,

Кроткая сердцем, Клименова старшая дочь Евридика.

Те же телицу, приникшую к лону земли путеносной,

Подняли — разом зарезал ее Писистрат благородный.

После, когда истощилася черная кровь и не стало

Жизни в костях, разложивши на части ее, отделили

Бедра и сверху их (дважды обвивши, как следует, кости

Жиром) кровавого мяса кусками покрыли; все вместе

Нестор зажег на костре и вином оросил искрометным;

Те ж приступили, подставив ухваты с пятью остриями.

Бедра сожегши и сладкой утробы вкусив, остальное

Всё разрубили на части и стали на вертелах жарить,

Острые вертелы тихо в руках над огнем обращая.

Тою порой Телемах Поликастою, дочерью младшей

Нестора, был отведен для омытия в баню; когда же

Дева его и омыла и чистым натерла елеем,

Легкий надевши хитон и богатой облекшись хламидой,

Вышел из бани он, богу лицом лучезарным подобный;

Место он занял близ Нестора, пастыря многих народов.

Те же, изжарив и с вертелов снявши хребтовое мясо,

Сели за вкусный обед, и заботливо начали слуги

Бегать, вино наливая в сосуды златые; когда же

Был удовольствован голод их сладким питьем и едою,

Нестор, герой геренейский, сказал сыновьям благородным:

«Дети, коней густогривых запрячь в колесницу немедля

Должно, чтоб мог Телемах по желанию в путь устремиться».

То повеление царское было исполнено скоро;

Двух густогривых коней запрягли в колесницу; в нее же

Ключница хлеб и вино на запас положила, с различной

Пищей, какая царям лишь, питомцам Зевеса, прилична.

Тут в колесницу блестящую стал Телемах благородный;

Рядом с ним Несторов сын Писистрат, предводитель народов,

Стал; натянувши могучей рукою бразды, он ударил

Сильным бичом по коням, и помчалися быстрые кони

Полем, и Пилос блистательный скоро исчез позади их.

Целый день мчалися кони, тряся колесничное дышло.

Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.

Путники прибыли в Феру, где сын Ортилоха, Алфеем

Светлым рожденного, дом свой имел Диоклес благородный:

Дав у себя им ночлег, Диоклес угостил их радушно.

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.

Путники, снова в свою колесницу блестящую ставши,

Быстро на ней со двора через портик помчалися звонкий,

Часто коней погоняя, и кони скакали охотно.

Пышных равнин, изобильных пшеницей, достигнув, они там

Кончили путь, совершенный конями могучими быстро;

Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.

В царственный град Лакедемон, холмами объятый, прибывши,

К дому царя Менелая Атрида они обратились.

Пир он богатый давал многочисленным сродникам, свадьбу

Сына и дочери милыя празднуя в царском жилище.

К сыну губителя ратей Пелида свою посылал он

Дочь, уж давно с ним в троянской земле договор заключивши

Выдать ее за него, и теперь сочетали их боги;

Много ей дав колесниц и коней, молодую невесту

В град мирмидонский, где царствовал светлый жених, снарядил он.

В Спарте же дочь он Алектора выбрал невестой для сына,

Крепкого силой, прижитого им с молодою рабыней

В поздних годах, Мегапента. Елене ж детей не хотели

Боги с тех пор даровать, как желанная ей родилася

Дочь Гермиона, подобная дивной красой Афродите.

Шумно пируя в богато украшенных царских палатах,

Сродники все и друзья Менелая, великого славой,

Полны веселия были; на лире певец вдохновенный

Громко звучал перед ними, и два прыгуна, соглашая

С звонкою лирой прыжки, посреди их проворно скакали.

Тою порой Телемах благородный с младым Писистратом,

К царскому дому прибыв, на дворе из своей колесницы

Вышли; им встретился прежде других Этеон многочтимый,

Спальник проворный царя Менелая, великого славой.

С вестью о них по дворцу побежал он к владыке Атриду;

Близко к нему подошедши, он бросил крылатое слово:

«Царь Менелай, благородный питомец Зевеса, два гостя

Прибыли, два иноземца, конечно из племени Дия.

Что повелишь нам? Отпрячь ли их быстрых коней? Отказать ли

Им, чтоб они у других для себя угощенья искали?»

С гневом великим ему отвечал Менелай златовласый:

«Ты, Этеон, сын Воэфов, еще никогда малоумен

Не был, теперь же бессмысленно стал говорить, как младенец;

Сами не раз испытав гостелюбие в странствии нашем,

Мы напоследок покоимся дома, и Дий да положит

Бедствиям нашим конец. Отпрягите коней их; самих же

Странников к нам пригласить на семейственный пир наш обоих».

Так говорил Менелай. Этеон побежал, за собою

Следовать многим из царских проворных рабов повелевши.

Иго с ретивых коней, опененное потом, сложили;

К яслям в царевой конюшне голодных коней привязали;

В ясли же полбы насыпали, смешанной с ярким ячменем;

К светлой наружной стене прислонили потом колесницу.

Странники были в высокий дворец введены; озираясь,

Дому любезного Зевсу царя удивлялися оба:

Все лучезарно, как на небе светлое солнце иль месяц,

Было в палатах царя Менелая, великого славой.

Очи свои наконец удовольствовав сладостным зреньем,

Начали в гладких купальнях они омываться; когда же

Их и омыла и чистым елеем натерла рабыня,

В тонких хитонах, облекшись в косматые мантии, оба

Рядом они с Менелаем-властителем сели на стульях.

Тут поднесла на лохани серебряной руки умыть им

Полный студеной воды золотой рукомойник рабыня;

Гладкий потом пододвинула стол; на него положила

Хлеб домовитая ключница с разным съестным, из запаса

Выданным ею охотно; на блюдах, подняв их высоко,

Мяса различного крайчий принес и, его предложив им,

Кубки златые на браном столе перед ними поставил.

Сделав рукою приветствие, светлый сказал им хозяин:

«Пищи откушайте нашей, друзья, на здоровье; когда же

Свой утолите вы голод, спрошу я, какие вы люди?

В вас не увяла, я вижу, порода родителей ваших;

Оба, конечно, вы дети царей, порожденных Зевесом,

Скиптродержавных; подобные вам не от низких родятся».

Тут он им подал бычатины жареной кус, из почетной

Собственной части его отделивши своею рукою.

Подняли руки они к предложенной им пище и голод

Свой утолили роскошной едой и питьем изобильным.

Голову к спутнику тут приклонив, чтоб подслушать другие

Речи его не могли, прошептал Телемах осторожно:

«Несторов сын, мой возлюбленный друг, Писистрат благородный,

Видишь, как много здесь меди сияющей в звонких покоях;

Блещет все златом, сребром, янтарями, слонового костью;

Зевс лишь один на Олимпе имеет такую обитель;

Что за богатство! Как много всего! С изумленьем смотрю я».

Вслушался в тихую речь Телемаха Атрид златовласый;

Голос возвысив, обоим он бросил крылатое слово:

«Дети, нам, смертным, не можно равняться с владыкою Зевсом,

Ибо и дом и сокровища Зевса, как сам он, нетленны;

Люди ж иные поспорят богатством со мной, а иные

Нет; претерпевши немало, немало скитавшись, добра я

Много привез в кораблях, возвратясь на осьмой год в отчизну.

Видел я Кипр, посетил финикиян, достигнув Египта,

К черным проник эфиопам, гостил у сидонян, эрембов;

В Ливии был, наконец, где рогатыми агнцы родятся,

Где ежегодно три раза и козы и овцы кидают;

В той стороне и полей господин и пастух недостатка

В сыре, и мясе, и жирно-густом молоке не имеют;

Круглый там год изобильно бывают доимы коровы.

Той же порой, как в далеких землях я, сбирая богатства,

Странствовал, милый в отечестве брат мой погиб от убийцы

Тайно, никем не предвиденно, хитрым предательством женским.

С тех пор и все уж мои мне сокровища стали постылы.

Но об этом, кто б ни были вы, уж, конечно, отцы вам

Все рассказали… О, горестно было мне зреть истребленье

Дома, столь светлого прежде, столь славного многим богатством!

Рад бы остаться я с третью того, чем владею, лишь только б

Были те мужи на свете, которые в Трое пространной

Кончили жизнь, далеко от Аргоса, питателя коней.

Часто, их всех поминая, об них сокрушаясь и плача,

Здесь я сижу одиноко под кровлей домашней; порою

Горем о них услаждаю я сердце, порой забываю

Горе, понеже нас скоро холодная скорбь утомляет.

Но сколь ни сетую в сердце своем я, их всех поминая,

Мысль об одном наиболее губит мой сон и лишает

Пищи меня, поелику никто из ахеян столь много

Бедствий не встретил, как царь Одиссей; на труды и печали

Был он рожден; на мою же досталося часть сокрушаться,

Видя, как долго отсутствие длится его; мы не знаем,

Жив ли он, умер ли; плачет о нем безутешный родитель

Старец Лаэрт, с Пенелопой разумной, с младым Телемахом,

Бывшим еще в пеленах при его удаленье из дома».

Так он сказав, неумышленно скорбь пробудил в Телемахе.

Крупная пала с ресницы сыновней слеза при отцовом

Имени; в обе схвативши пурпурную мантию руки,

Ею глаза он закрыл; то увидя, Атрид догадался;

Долго, рассудком и сердцем колеблясь, не знал он, что делать:

Ждать ли, чтоб сам говорить о родителе юноша начал,

Или вопросами выведать все от него понемногу?

Тою порой, как рассудком и сердцем колеблясь, молчал он,

К ним из своих благовонных, высоких покоев Елена

Вышла, подобная светлой с копьем золотым Артемиде.

Кресла богатой работы подвинула сесть ей Адреста;

Мягкий ковер шерстяной положила ей в ноги Алкиппа;

Фило пришла с драгоценной корзиной серебряной, даром

Умной Алькандры, супруги Полиба, в египетских Фивах

Жившего, много сокровищ имея в обители пышной.

Две сребролитные дал он Атриду купальни и с ними

Два троеножных сосуда и золотом десять талантов;

Также царице Елене супруга его подарила

Прялку златую с корзиной овальной; была та корзина

Вся из сребра, но края золотые; и эту корзину

Фило, пришедши, поставила подле царицы Елены,

Полную пряжи сученой; на ней же лежала и прялка

С шерстью волнистой пурпурного цвета. На креслах Елена

Села, прекрасные ноги свои на скамью протянувши.

Сев, с любопытством она у царя Менелая спросила:

«Мог ли узнать ты, Атрид благородный, питомец Зевеса,

Кто иноземные гости, наш дом посетившие ныне?

Я же скажу — справедливо ли, нет ли, не знаю, — но сердце

Нудит сказать, что еще никогда (с изумленьем смотрю я)

Мне ни в жене не случалось, ни в муже подобного встретить

Сходства, какое наш гость с Телемахом, царя Одиссея

Сыном, имеет; младенцем его Одиссей благородный

Дома оставил, когда за меня, недостойную, все вы,

Мужи ахейские, в Трою пошли истребительной ратью».

Царь Менелай отвечал благородной царице Елене:

«Что ты, жена, говоришь, то и я нахожу справедливым.

Дивное сходство! Такие же ноги, такие же руки,

То же в глазах выражение, та ж голова и такие ж

Кудри густые на ней; а когда, помянув Одиссея,

Стал говорить я о бедствиях, им за меня претерпенных,

Пала с ресницы его, я заметил, слеза, и, схвативши

В обе пурпурную мантию руки, он ею закрылся».

Тут Писистрат благородный сказал Менелаю Атриду:

«Царь многославный Атрид, богоизбранный пастырь народов,

Спутник мой подлинно сын Одиссеев, как думаешь сам ты;

Но, осторожный и скромный, он мнит, что ему неприлично,

Вас посетивши впервые, себя выставлять в разговоре

Смелом с тобою, пленяющим всех нас божественной речью.

Старец, родитель мой, Нестор его повелел в Лакедемон

Мне проводить; у тебя ж он затем, чтоб ему благосклонно

Дать наставление ты соизволил: что делать? Немало

Горя бывает в родительском доме для сына, когда он

Розно с отцом, не имея друзей, сиротствует, как ныне

Сын Одиссеев: отец благородный далеко; в народе ж

Нет никого, кто б ему от гонений помог защититься».

Царь Менелай, отвечая, сказал Писистрату младому:

«Боги! Так подлинно сын несказанно мне милого друга,

Столько тревог за меня претерпевшего, дом посетил мой.

Я ж самого Одиссея отличнее прочих ахеян

Встретить надеждой ласкался, когда б в кораблях быстроходных

Путь нам домой по волнам отворил громовержец Кронион;

Град бы в Аргосе ему я построил с дворцом для жилища;

Взял бы его самого из Итаки с богатствами, с сыном,

С целым народом; и область для них бы очистил, моими

Близко людьми населенную, мой признающую скипетр;

Часто видались тогда бы, соседствуя, мы, и ничто бы

Нас разлучить не могло, веселящихся, дружных, до злого

Часа, в который бы скрыло нас черное облако смерти.

Но столь великого блага нам дать не хотел непреклонный

Бог, запретивший ему, несчастливцу, возврат вожделенный».

Так говоря, неумышленно всех Менелай опечалил;

Громко Елена аргивская, Диева дочь, зарыдала;

Сын Одиссеев заплакал, и с ними Атрид прослезился;

Плача не мог удержать и младой Писистрат: он о брате

Вспомнил, о брате своем Антилохе прекрасном, который

Был умерщвлен лучезарной Денницы возлюбленным сыном.

Вспомнив о брате, Атриду он бросил крылатое слово:

«Подлинно, царь Менелай, ты разумнее всех земнородных.

Так говорит и отец престарелый наш Нестор, когда мы

Дома в семейных беседах своих о тебе вспоминаем.

Ныне ж послушайся, царь многоумный, меня; не люблю я

Слез за вечерней трапезою — скоро подымется Эос,

В раннем тумане рожденная. Мне же отнюдь не противен

Плач о возлюбленных мертвых, постигнутых общей судьбиной;

Нам, земнородным страдальцам, одна здесь надежная почесть:

Слезы с ланит и отрезанный локон волос на могиле.

Брата утратил и я; не последний меж бранных аргивян

Был он; его ты, конечно, видал; а со мной никогда здесь

Он не встречался; его я не знал; но от всех был отличен,

Слышали мы, он и легкостью ног и отважностью в битвах».

Царь Менелай златовласый ответствовал так Писистрату:

«Друг, основательно то, что сказал ты; один лишь разумный

Муж и годами старейший тебя говорить так способен.

Вижу из слов я твоих, что отца своего ты достойный

Сын; без труда познается порода мужей, для которых

Счастье и в браке и в племени их уготовал Кронион;

Так постоянно и Нестору он золотые свивает

Годы, чтоб весело в доме своем он старел, окруженный

Бодрой семьей сыновей, и разумных и с копьями первых.

Мы же, печаль отложив и отерши пролитые слезы,

Снова начнем пировать; для умытия рук подадут нам

Светлой воды, а наутро опять разговор с Телемахом

Я заведу, и окончим мы завтра начатое ныне».

Так он сказал, и умыться им подал воды Асфалион,

Спальник проворный царя Менелая, великого славой.

Подняли руки они к предложенной им лакомой пище.

Умная мысль пробудилась тогда в благородной Елене:

В чаши она круговые подлить вознамерилась соку,

Гореусладного, миротворящего, сердцу забвенье

Бедствий дающего; тот, кто вина выпивал, с благотворным

Слитого соком, был весел весь день и не мог бы заплакать,

Если б и мать и отца неожиданной смертью утратил,

Если б нечаянно брата лишился иль милого сына,

Вдруг пред очами его пораженного бранною медью.

Диева светлая дочь обладала тем соком чудесным;

Щедро в Египте ее Полидамна, супруга Фоона,

Им наделила; земля там богатообильная много

Злаков рождает и добрых, целебных, и злых, ядовитых;

Каждый в народе там врач, превышающий знаньем глубоким

Прочих людей, поелику там все из Пеанова рода.

Соку в вино подмешав и вино разнести повелевши,

Стала царица Елена беседовать снова с гостями:

«Царь Менелай благородный, питомец Зевеса, и все вы,

Дети отцов знаменитых, различное людям различным,

Злое и доброе, Дий посылает, все Дию возможно.

Радуйтесь ныне, сидя за трапезой вечерней и сладким

Сердце свое веселя разговором; а я о бывалом

Вам расскажу — хоть всего рассказать и припомнить нельзя мне, —

Как Одиссей, непреклонный в бедах, подвизался и что он,

Дерзко-решительный муж, наконец предприял и исполнил

В крае троянском, где много вы бед претерпели, ахейцы.

Тело свое беспощадно иссекши бичом недостойным,

Рубищем бедным покрывши плеча, как невольник, вошел он

В полный сияющих улиц народа враждебного город;

Образ принявши чужой, он в разодранном платье казался

Нищим, каким никогда меж ахеян его не видали.

Так посреди он троян укрывался; без смысла, как дети,

Были они; я одна догадалася, кто он; вопросы

Стала ему предлагать я — он хитро от них уклонился;

Но когда, и омывши его и натерши елеем,

Платье на плечи ему возложила я с клятвой великой:

Тайны его никому не открыть в Илионе враждебном

Прежде его возвращения в стан к кораблям крутобоким,

Все мне о замысле хитром ахеян тогда рассказал он.

Многих троян длинноострою медью меча умертвивши,

Выведал в городе все он и в стан невредим возвратился.

Многие вдовы троянские громко рыдали, в моем же

Сердце веселие было: давно уж стремилось в родную

Землю оно, и давно я скорбела, виной Афродиты

Вольно ушедшая в Трою из милого края отчизны,

Где я покинула брачное ложе, и дочь, и супруга,

Столь одаренного светлым умом и лица красотою».

Царь Менелай отвечал благородной царице Елене:

«Истинно то, что, жена, рассказала ты нам о бывалом;

Случай имел я узнать помышленья, поступки и нравы

Многих людей благородных, и много земель посетил я,

Но никогда и нигде мне досель человек, Одиссею,

Твердому в бедствиях мужу, подобный, еще не встречался.

Вот что, могучий, он там наконец предприял и исполнил,

В чреве глубоком коня (где ахейцы избранные были

Скрыты) погибельный ков и убийство врагам приготовив;

К нам ты тогда подошла — по внушению злому, конечно,

Демона, дать замышлявшего славу враждебным троянам, —

Вслед за тобою туда же пришел Деифоб благородный;

Трижды громаду ты с ним обошла и, отвсюду ощупав

Ребра ее, начала вызывать поименно аргивян,

Голосу наших возлюбленных жен подражая искусно.

Мне ж с Диомедом и с бодрым царем Одиссеем, сокрытым

В темной утробе громады, знакомые слышались звуки.

Вдруг пробудилось желанье во мне и в Тидеевом сыне

Выйти наружу иль громко тебе извнутри отозваться;

Но Одиссей опрометчивых нас удержал; остальные ж,

В чреве коня притаяся, глубоко молчали ахейцы.

Только один Антиклес на призыв твой подать порывался

Голос; но царь Одиссей, многосильной рукою зажавши

Рот безрассудному, тем от погибели всех нас избавил;

С ним он боролся, пока не ушла ты по воле Афины».

Тут Менелаю сказал рассудительный сын Одиссеев:

«Царь благородный Атрид, богоизбранный пастырь народов,

Вдвое прискорбней, что он не избег от губящего рока;

Было ли в пользу ему, что имел он железное сердце?..

Время, однако, уж нам о постелях подумать, чтоб, сладко

В сон погрузившись, на них успокоить усталые члены».

Так он сказал, и Елена велела немедля рабыням

В сенях кровати поставить, постлать тюфяки на кровати,

Пышнопурпурные сверху ковры положить, на ковры же

Мягким покровом для тела косматые мантии бросить.

Факелы взявши, пошли из столовой рабыни; когда же

Все приготовлено было гостям, проводил их глашатай;

В сенях легли на постелях и скоро покойно заснули

Сын Одиссеев и спутник его Писистрат благородный.

Скоро во внутренней спальне заснул и Атрид златовласый,

Подле царицы Елены, покрытой одеждою длинной.

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;

Ложе покинул и царь Менелай, вызыватель в сраженье;

Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;

После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,

Вышел из спальни, лицом лучезарному богу подобный.

Сев к Телемаху, его он поздравствовал; после спросил он:

«Что побудило тебя по хребту беспредельного моря

В царственный град Лакедемон прибыть, Телемах благородный?

Нужда какая? Своя иль народная? Правду скажи мне».

Сын Одиссеев возлюбленный так отвечал Менелаю:

«Царь многославный, Атрид, богоизбранный пастырь народов,

Здесь я затем, чтоб узнать от тебя о судьбе Одиссея.

Гибнет мое достоянье, мои разоряются земли,

Дом мой во власти грабителей жадных, безжалостно бьющих

Мелкий наш скот и быков криворогих и медленноходных;

Мать Пенелопу они сватовством неотступным терзают.

Я же колена твои обнимаю, чтоб ты благосклонно

Участь отца моего мне открыл, объявив, что своими

Видел глазами иль что от какого случайно услышал

Странника. Матерью был он рожден на беды и на горе.

Ты же, меня не щадя и из жалости слов не смягчая,

Все расскажи мне подробно, чему ты был сам очевидец.

Если же чем для тебя мой отец Одиссей благородный,

Словом ли, делом ли, мог быть полезен в те дни, как с тобою

В Трое он был, где столь много вы бед претерпели, ахейцы,

Вспомни об этом теперь и по истине все расскажи мне».

С гневом великим воскликнул Атрид Менелай златовласый:

«О, безрассудные! Мужа могучего брачное ложе,

Сами бессильные, мыслят они захватить произвольно!

Если бы в темном лесу у великого льва в логовище

Лань однодневных, сосущих птенцов положила, сама же

Стала б по горным лесам, по глубоким, травою обильным

Долам бродить и обратно бы лев прибежал в логовище —

Разом бы страшная участь птенцов беспомощных постигла;

Страшная участь постигнет и их от руки Одиссея.

Если б, — о Дий Громовержец! о Феб Аполлон! о Афина! —

В виде таком, как в Лесбосе, обильно людьми населенном,

Где, с силачом Филомиледом выступив в бой рукопашный,

Он опрокинул врага на великую радость ахейцам, —

Если бы в виде таком женихам Одиссей вдруг явился,

Сделался б брак им, судьбой неизбежной постигнутым, горек.

То же, о чем ты, меня вопрошая, услышать желаешь,

Я расскажу откровенно, и мною обманут не будешь;

Что самому возвестил мне морской проницательный старец,

То и тебе я открою, чтоб мог ты всю истину ведать.

Все еще боги в отечество милое мне из Египта

Путь заграждали: обещанной я не свершил гекатомбы;

Боги же требуют строго, чтоб были мы верны обетам.

На море шумно-широком находится остров, лежащий

Против Египта; его именуют там жители Фарос;

Он от брегов на таком расстоянье, какое удобно

В день с благовеющим ветром попутным корабль пробегает.

Пристань находится верная там, из которой большие

В море выходят суда, запасенные темной водою.

Двадцать там дней я промедлил по воле богов, и ни разу

С берега мне не подул благосклонный отплытию ветер,

Спутник желанный пловцам по хребту многоводного моря.

Мы уж истратили все путевые запасы, и люди

Бодрость теряли, как, сжалясь над нами, спасла нас богиня,

Хитрого старца морского цветущая дочь Эйдофея.

Сердцем она преклонилась ко мне, повстречавшись со мною,

Шедшим печально стезей одинокой, товарищей бросив:

Розно бродили они по зыбучему взморью и рыбу

Остросогбенными крючьями удили — голод терзал их.

С ласковым видом ко мне подошедши, сказала богиня:

«Что же ты, странник? Дитя ль неразумное? Сердцем ли робок?

Лень ли тобой овладела? Иль сам ты своим веселишься

Горем, что долго так медлишь на острове нашем, не зная,

Что предпринять, и сопутников всех повергая в унылость?»

Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:

«Кто б ни была ты, богиня, всю правду тебе я открою:

Нехотя здесь я в бездействии медлю; быть может, нанес я

Чем оскорбленье богам, беспредельного неба владыкам.

Ты же скажи мне (все ведать должны вы, могучие боги),

Кто из бессмертных, меня оковав, запретил мне возвратный

Путь по хребту многоводного, рыбообильного моря?»

Так вопросил я, и так, отвечая, сказала богиня:

«Все объявлю откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;

Здесь пребывает издавна морской проницательный старец,

Равный бессмертным Протей, египтянин, изведавший моря

Все глубины и царя Посейдона державе подвластный;

Он, говорят, мой отец, от которого я родилася.

Если б какое ты средство нашел овладеть им внезапно,

Все б он открыл: и дорогу, и долог ли путь, и успешно ль

Рыбообильного моря путем ты домой возвратишься?

Если ж захочешь, божественный, скажет тебе и о том он,

Что у тебя и худого и доброго дома случилось

С тех пор, как странствуешь ты по морям бесприютно-пустынным».

Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:

«Нас ты сама научи овладеть хитромысленным старцем

Так, чтоб не мог наперед он намеренье наше проникнуть:

Трудно весьма одолеть человеку могучего бога».

Так говорил я, и так, отвечая, сказала богиня:

«Все объявлю откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;

Здесь ежедневно, лишь Гелиос неба пройдет половину,

В веянье ветра, с великим волнением темныя влаги,

Вод глубину покидает морской проницательный старец;

Вышед из волн, отдыхать он ложится в пещере глубокой;

Вкруг тюлени хвостоногие, дети младой Алосидны,

Стаей ложатся, и спят, и, покрытые тиной соленой,

Смрад отвратительный моря на всю разливают окрестность.

Только что явится Эос, я место найду, где удобно

Спрячешься ты посреди тюленей; но товарищам сильным

Трем повели за собою прийти с кораблей крутобоких.

Я же тебе расскажу о волшебствах коварного старца:

Прежде всего тюленей он считать и осматривать станет;

Их осмотрев и сочтя по пяти, напоследок и сам он

Ляжет меж ними, как пастырь меж стада, и в сон погрузится.

Вы же, увидя, что лег и что в сон погрузился он, силы

Все соберите и им овладейте; жестоко начнет он

Биться и рваться — из рук вы его не пускайте; тогда он

Разные виды начнет принимать и являться вам станет

Всем, что ползет по земле, и водою, и пламенем жгучим;

Вы ж, не робея, тем крепче его, тем сильнее держите.

Но, как скоро тебе человеческий голос подаст он,

Снова принявши тот образ, в каком он заснул, — вы немедля

Бросьте его; и тогда, благородному старцу свободу

Давши, спроси ты, какой из богов раздражен и успешно ль

Рыбообильного моря путем ты домой возвратишься?»

Кончив, она погрузилась в морское глубокое лоно.

Я же пошел к кораблям, на песке неподвижно стоявшим,

Многими, сердце мое волновавшими, мыслями полный;

К морю пришед и к моим кораблям, на вечернюю пищу

Собрал людей я; божественно-темная ночь наступила;

Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег.

Встала из мрака младая с перстами багряными Эос;

Вдоль по отлогому влажно-песчаному брегу, с молитвой

Прежде колена склонив пред богами, пошел я; со мною

Были три спутника сильных, на всякое дело отважных.

Тою порой, погрузившись в глубокое море, четыре

Кожи тюленьи из вод принесла нам богиня; недавно

Содраны были они. Чтоб отца обмануть, на песчаном

Береге ямы она приготовила нам и сидела,

Нас ожидая. Немедля все четверо к ней подошли мы.

В ямы уклавши и кожами сверху покрыв нас, богиня

Там повелела нам ждать, притаясь; нестерпимо нас мучил

Смрад тюленей, напитавшихся горечью влаги соленой, —

Сносно ль меж чудами моря живому лежать человеку?

Но Эйдофея беде помогла и страдание наше

Кончила, ноздри амвросией нам благовонной помазав:

Был во мгновение запах чудовищ морских уничтожен.

Целое утро с мучительной мы пролежали тоскою.

Стаею вышли из вод наконец тюлени и рядами

Друг подле друга вдоль шумного берега все улеглися.

В полдень же с моря поднялся и старец. Своих тюлене́й он

Жирных увидя, пошел к ним, и начал считать их, и первых

Счел меж своими подводными чудами нас, не проникнув

Тайного кова; и сам напоследок меж ними улегся.

Кинувшись с криком на сонного, сильной рукою все вместе

Мы обхватили его; но старик не забыл чародейства;

Вдруг он в свирепого с гривой огромною льва обратился;

После предстал нам драконом, пантерою, вепрем великим,

Быстротекучей водою и деревом густовершинным;

Мы, не робея, тем крепче его, тем упорней держали.

Он напоследок, увидя, что все чародейства напрасны,

Сделался тих и ко мне наконец обратился с вопросом:

«Кто из бессмертных тебе указал, Менелай благородный,

Средство обманом меня пересилить? Чего ты желаешь?»

Так он спросил у меня, и, ему отвечая, сказал я:

«Старец, тебе уж известно (зачем притворяться?), что медлю

Здесь я давно поневоле, не зная, на что мне решиться,

Сердцем тревожась и спутников всех повергая в унылость.

Лучше скажи мне (все ведать должны вы, могучие боги),

Кто из бессмертных, меня оковав, запретил мне возвратный

Путь по хребту многоводного, рыбообильного моря?»

Так у него я спросил, и, ответствуя, так мне сказал он:

«Должен бы Зевсу-владыке и прочим богам гекатомбу

Ты, с кораблями пускаяся в путь, совершить, чтоб скорее,

Темное море измерив, в отчизну свою возвратиться.

Знай, что тебе суждено не видать ни возлюбленных ближних

В светлом жилище своем, ни желанного края отчизны

Прежде, пока ты к бегущему с неба потоку Египту

Вновь не придешь и обещанной там не свершишь гекатомбы

Зевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам.

Иначе боги увидеть отчизну тебе не дозволят».

Так он сказал, и во мне растерзалося милое сердце:

Было мне страшно, предавшись тревогам туманного моря,

Вновь продолжительно-трудным путем возвращаться в Египет.

Так напоследок, ответствуя, хитрому старцу сказал я:

«Что повелел ты, божественный старец, то все я исполню;

Ты же теперь объяви, ничего от меня не скрывая:

Все ль в кораблях невредимы ахейцы, с которыми в Трое

Мы разлучилися, Нестор и я, возвратились в отчизну?

Кто злополучный из них на дороге погиб с кораблями?

Кто на руках у друзей, перенесши тревоги, скончался?»

Так я спросил у него, и, ответствуя, так мне сказал он:

«Царь Менелай! Не к добру ты меня вопрошаешь, и лучше б

Было тебе и не знать и меня не расспрашивать: горько

Плакать ты будешь, когда обо всем расскажу я подробно.

Многих уж нет; но и живы осталися многие; двум лишь

Только вождям меднолатных аргивян домой возвратиться

Смерть запретила (кто пал на сраженье, то ведаешь сам ты);

Третий живой средь пустынного моря в неволе крушится.

С длинновесельными в бурю морскую погиб кораблями

Сын Оилеев Аякс; Посейдон их к великой Гирейской

Бросил скале; самого же Аякса из вод он исторгнул;

Спасся б от гибели он вопреки раздраженной Афине,

Если б в безумстве изречь не дерзнул святотатного слова:

Он похвалился, что против богов избежит потопленья.

Дерзкое слово царем Посейдоном услышано было;

Сильной рукой он во гневе схватил свой ужасный трезубец,

Им по Гирейской ударил скале, и скала раздвоилась;

Часть устояла; кусками рассыпавшись, в море другая

Рухнула вместе с висевшим на ней святотатным Аяксом;

С нею и он погрузился в широкошумящее море;

Так он погиб, злополучный, упившись соленою влагой.

Брат твой сначала судьбы избежал: невредимо ко брегу

Он с кораблями достиг, сохраненный владычицей Герой.

Но тогда, как в виду неприступных утесов Малеи

Был он, внезапно воздвигнулась буря, и рыбообильным

Морем его, вопиющего жалобно, к крайним пределам

Области бросило той, где Фиест обитал и где после

Царское было жилище Фиестова сына Эгиста.

Скоро, однако, опять успокоилось море, и боги

Ветер попутный им дали: в отечество их проводил он.

Радостно вождь Агамемнон ступил на родительский берег.

Стал целовать он отечество милое; снова увидя

Землю желанную, пролил обильно он теплые слезы.

Но издалека с подзорной стоянки увидел Атрида

Сторож, Эгистом поставленный (злое замысля, ему он

Дать обещал два таланта); и там наблюдал он уж целый

Год, чтоб Атрид не застал их врасплох, возвратяся внезапно.

С вестью о нем роковой побежал он в жилище Эгиста.

Ков смертоносный тогда хитроумный Эгист приготовил:

Двадцать отважных мужей из народа немедля он выбрав,

Скрыл их близ дома, где был приготовлен обед изобильный;

Взяв колесницы с конями, к царю он Атриду навстречу

С ласковым зовом пошел, замышляя недоброе в сердце;

Введши его, подозрению чуждого, в дом, на веселом

Пире его он убил, как быка убивают при яслях;

Люди, с Атридом пришедшие, все до единого пали,

Но и Эгистовы с ними сообщники также погибли».

Так он сказал, и во мне растерзалося милое сердце:

Горько заплакав, упал я на землю; мне стала противна

Жизнь, и на солнечный свет поглядеть не хотел я, и долго

Плакал, и долго лежал на земле, безутешно рыдая.

Но напоследок сказал мне морской проницательный старец:

«Царь Менелай, сокрушать столь жестоко себя ты не должен;

Слезы твои ничему не помогут: а лучше подумай,

Как бы тебе самому возвратиться скорее в отчизну.

Или застанешь его ты живого, иль будет Орестом

Он уж убит; ты тогда подоспеешь к его погребенью».

Так он сказал, ободрился мой дух, и могучее снова

Сердце мое, несмотря на великую скорбь, оживилось.

Голос возвысив, я бросил Протею крылатое слово:

«Знаю теперь о двоих; объяви же, кто третий, который,

Морем объятый, живой, говоришь ты, в неволе крушится?

Или уж нет и его? Сколь ни горько, но слушать готов я».

Так я Протея спросил, и, ответствуя, так мне сказал он:

«Это Лаэртов божественный сын, обладатель Итаки.

Видел его я на острове, льющего слезы обильно

В светлом жилище Калипсо, богини богинь, произвольно

Им овладевшей; и путь для него уничтожен возвратный:

Нет корабля, ни людей мореходных, с которыми мог бы

Он безопасно пройти по хребту многоводного моря.

Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное:

Ты не умрешь и не встретишь судьбы в многоконном Аргосе;

Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь

Послан богами — туда, где живет Радамант златовласый

(Где пробегают светло беспечальные дни человека,

Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;

Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном

С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным),

Ибо супруг ты Елены и зять Громовержца Зевеса».

Так он сказав, погрузился в морское глубокое лоно.

Я же с друзьями отважными вновь к кораблям возвратился,

Многими, сердце мое волновавшими, мыслями полный;

К морю пришед и к моим кораблям, на вечернюю пищу

Собрал людей я; божественно-темная ночь наступила;

Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег.

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;

Сдвинули с берега мы корабли на священное море;

Мачты подняв и развив паруса, на судах собралися

Все мореходные люди и, севши у весел на лавках,

Разом могучими веслами вспенили темные воды.

Снова направил к бегущему с неба потоку Египту

Я корабли и успешно на бреге его совершил гекатомбу;

После ж, когда примирил я богов, совершив гекатомбу,

Холм гробовой Агамемнону брату на вечную память

Там я насыпал; и поплыли мы, и послали попутный

Ветер нам боги; в отечество милое нас проводил он.

Ты ж, Телемах, у меня погостишь и отсель не поедешь

Прежде, пока не свершится одиннадцать дней иль двенадцать;

После тебя отпущу с дорогими подарками; дам я

Трех быстроногих коней с колесницей блестящей и с ними

Редкой работы кувшин, из которого будешь вседневно

Ты, поминая меня, пред богами творить возлиянье».

«Царь Менелай, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —

Долго меня не держи, тороплюся домой я безмерно;

Здесь у тебя я с великою радостью мог бы и целый

Год провести, не подумав в отчизну к родным возвратиться,

Так несказанно твои разговоры и речи пленяют

Душу мою; но сопутники в Пилосе ждут с нетерпеньем

Ныне меня: ты ж, напротив, желаешь, чтоб здесь я промедлил.

Дай мне в подарок такое, что мог бы удобно хранить я

Дома; коней же в Итаку мне взять невозможно: оставь их

Здесь утешеньем себе самому; ты владеешь землею

Тучных равнин, где родится обильно и лотос и галгант

С яркой пшеницей, и полбой, и густо цветущим ячменем.

Мы ж ни широких полей, ни лугов не имеем в Итаке;

Горные пажити наши для коз, не для коней привольны;

Редко лугами богат и коням легконогим приютен

Остров, объятый волнами; Итака же менее прочих».

Он замолчал. Улыбнулся Атрид, вызыватель в сраженье;

Ласково щеки ему потрепавши рукою, сказал он:

«Вижу из слов я твоих, что твоя благородна порода,

Сын мой; но вместо коней я могу подарить и другое,

Это легко мне; из многих сокровищ, которыми дом мой

Полон, я самое редкое, лучшее выберу ныне;

Дам пировую кратеру богатую; эта кратера

Вся из сребра, но края золотые, искусной работы

Бога Гефеста; ее подарил мне Федим благородный,

Царь сидонян, в то время когда, возвращаясь в отчизну,

В доме его я гостил, и ее от меня ты получишь».

Так говорили о многом они, беседуя сладко.

В доме царя собралися тем временем званые гости,

Коз и овец приведя и вина дорогого принесши

(Хлеб же прислали их жены, ходящие в светлых повязках).

Так все готовилось к пиру в высоких палатах Атрида.

Тою порой женихи в Одиссеевом доме бросаньем

Дисков и дротиков острых себя забавляли, собравшись

Все на мощеном дворе, где бывали их буйные игры.

Но Антиной с Евримахом прекрасным сидели особо,

Прочих вожди, перед всеми отличные мужеской силой.

Фрониев сын Ноэмон, подошед к ним, сидевшим особо,

Слово такое сказал, обратясь к Антиною с вопросом:

«Может ли кто мне из вас, Антиной, объявить иль не может,

Скоро ль назад Телемах из песчаного Пилоса будет?

Взят у меня им корабль — самому мне он надобен ныне:

Плыть мне в Элиду широкополянную нужно; двенадцать

Там у меня кобылиц и табун лошаков работящих;

Дикие все; я хотел бы поймать одного, чтоб объездить».

Так он сказал; женихи изумились; войти не могло им

В мысли, чтоб был он в Нелеевом Пилосе; мнили, напротив,

Все, что ушел он иль в поле к стадам, иль к своим свинопасам.

Строго тогда Антиной, сын Евпейтов, спросил Ноэмона:

«Все объяви нам по правде: когда он уехал? Какие

Были с ним люди? Свободные ль, взятые им из народа?

Или наемники? Или рабы? Как успел он то сделать?

Также скажи откровенно, чтоб истину ведать могли мы:

Силою ль взял у тебя он корабль быстроходный иль сам ты

Отдал его произвольно, как скоро о том попросил он?»

Фрониев сын Ноэмон, отвечая, сказал Антиною:

«Отдал я сам произвольно, и всякий другой поступил бы

Так же, когда бы к нему обратился такой огорченный

С просьбою муж — ни один бы ему отказать не помыслил.

Люди ж, им взятые, все молодые, из самых отличных

Выбраны граждан; и их предводителем был, я заметил,

Ментор иль кто из бессмертных, облекшийся в Менторов образ:

Ибо я был изумлен несказанно — божественный Ментор

Встретился здесь мне вчера, хоть и сел на корабль он с другими».

Так он сказавши, пошел, чтоб к родителю в дом возвратиться.

Но Антиной с Евримахом исполнены были тревоги;

Бросив игру, женихи собралися и сели кругом их.

К ним обратяся, сказал Антиной, сын Евпейтов, кипящий

Гневом, — и грудь у него подымалась, теснимая черной

Злобой, и очи его, как огонь пламенеющий, рдели:

«Горе нам! Дело великое сделал, так смело пустившись

В путь, Телемах; от него мы подобной отваги не ждали:

Нам вопреки он, ребенок, отсюда ушел самовольно,

Прочный добывши корабль и отличнейших взяв из народа.

Будет вперед нам и зло и беда от него. Но погибни

Сам от Зевеса он прежде, чем бедствие наше созреет!

Вы ж мне корабль с двадцатью снарядите гребцами, чтоб мог я,

В море за ним устремившись, его на возвратной дороге

Между Итакой и Замом крутым подстеречь, чтоб в погибель

Плаванье вслед за отцом для него самого обратилось».

Так он сказал, изъявили свое одобренье другие.

Вставши, все вместе они возвратилися в дом Одиссеев.

Но Пенелопа недолго в незнанье осталась о хитром

Буйных ее женихов заговоре на жизнь Телемаха;

Все ей Медонт, благородный глашатай, открыл: недалеко

Был он, когда совещались они, и подслушал их речи.

С вестью немедленно он по дворцу побежал к Пенелопе.

Встретив его на пороге своем, Пенелопа спросила:

«С чем ты, Медонт, женихами сюда благородными прислан?

С тем ли, чтоб мне объявить, что рабыням царя Одиссея

Должно, оставив работы, обед им скорей приготовить?

О, когда бы они от меня отступились! Когда бы

Это их пиршество было последним в обители нашей!

Вы, разорители нашего дома, губящие жадно

Все достояние в нем Телемахово, или ни разу

В детских вам летах от ваших разумных отцов не случалось

Слышать, каков Одиссей был в своем обхождении с ними,

Как никому не нанес он ни словом, ни делом обиды

В целом народе; хотя многосильным царям и обычно

Тех из людей земнородных любить, а других ненавидеть,

Но от него не видал оскорбленья никто из живущих.

Здесь же лишь ваше бесстыдство, лишь буйные ваши поступки

Видны; а быть за добро благодарными вам неуместно».

Умные мысли имея, Медонт отвечал Пенелопе:

«О царица, когда бы лишь в этом все зло заключалось!

Но женихи величайшей, ужаснейшей нам угрожают

Ныне бедой — да успеха не даст им Зевес Громовержец!

Острым мечом замышляют они умертвить Телемаха,

Выждав его на возвратном пути: о родителе сведать

Поплыл он в Пилос божественный, в царственный град Лакедемон».

Так он сказал; задрожали колена и сердце у бедной

Матери; долго была бессловесна она, и слезами

Очи ее затмевались, и ей не покорствовал голос.

С духом собравшись, она наконец, отвечая, сказала:

«Что удалиться, Медонт, побудило дитя мое? Нужно ль

Было вверяться ему кораблям, водяными конями

Быстро носящим людей мореходных по влаге пространной?

Иль захотел он, чтоб в людях и имя его истребилось?»

Выслушав слово ее, благородный Медонт отвечал ей:

«Мне неизвестно, внушенью ль он бога последовал, сам ли

В сердце отплытие в Пилос замыслил, чтоб сведать, в какую

Землю родитель судьбиною брошен и что претерпел он».

Кончив, разумный Медонт удалился из царского дома.

Сердцегубящее горе объяло царицу; остаться

Доле на стуле она не могла; хоть и много их было

В светлых покоях ее, но она на пороге сидела,

Жалобно плача. С рыданием к ней собралися рабыни,

Сколько их ни было в царском жилище и юных и старых.

Сильно скорбя посреди их, сказала им так Пенелопа:

«Слушайте, милые; дал мне печали Зевес Олимпиец

Более всех, на земле современно со мною рожденных;

Прежде погиб мой супруг, одаренный могуществом львиным,

Всякой высокою доблестью в сонме данаев отличный,

Столь преисполнивший славой своей и Элладу и Аргос.

Ныне ж и милый мой сын не со мною; бесславно умчали

Бури отсюда его, и о том я не сведала прежде;

О вы, безумные, как ни одной, ни одной не пришло вам

Вовремя в мысли меня разбудить? А, конечно, уж знали

Все вы, что он собрался в корабле удалиться отсюда.

О, для чего не сказал мне никто, что отплыть он замыслил!

Или тогда б, отложивши отъезд, он остался со мною,

Или сама б я осталася мертвою в этом жилище.

Но позовите скорее ко мне старика Долиона;

Верный слуга он; в приданое дан мне отцом и усердно

Смотрит за садом моим плодоносным. К Лаэрту немедля

Должен пойти он и, сев близ него, о случившемся ныне

Старцу сказать; и Лаэрт, все разумно обдумав, быть может,

С плачем предстанет народу, который губить допускает

Внука его, Одиссеева богоподобного сына».

Тут Евриклея, усердная няня, сказала царице:

«Свет наш царица, казнить ли меня беспощадною медью

Ты повелишь иль помилуешь, я ничего не сокрою.

Было известно мне все; по его повеленью дала я

Хлеб и вино на дорогу; с меня же великую клятву

Взял он: молчать до двенадцати дней, иль пока ты не спросишь.

Где он, сама, иль другой кто отъезда его не откроет.

Свежесть лица твоего, он боялся, от плача поблекнет.

Ты же, царица, омывшись и чистой облекшись одеждой,

Вместе с рабынями в верхний покой свой пойди и молитву

Там сотвори перед дочерью Зевса-эгидодержавца;

Ею, конечно, он будет спасен от грозящия смерти.

Но не печаль старика, уж печального; вечные боги,

Думаю я, не совсем отвратились еще от потомков

Аркесиада; и род их всегда обладателем будет

Царского дома, и нив, и полей плодоносных в Итаке».

Так Евриклея сказала; утихла печаль, осушились

Слезы царицы. Омывшись и чистой облекшись одеждой,

Вместе с рабынями в верхний покой свой пошла Пенелопа.

Чашу наполнив ячменем, она возгласила к Афине:

«Дочь непорочная Зевса-эгидодержавца, Афина,

Если когда Одиссей благородный в сем доме обильно

Тучные бедра быков и овец сожигал пред тобою,

Вспомни об этом теперь и спаси Одиссеева сына,

Козни моих женихов злонамеренных ныне разрушив».

Так помолилась она, и не втуне осталась молитва.

Тою порой женихи в потемневшей палате шумели.

Так говорили иные из них, безрассудно надменных:

«Верно, теперь многославная наша царица готовит

Свадьбу, не мысля о том, что от нас приготовлено сыну».

Так говорили они, не предвидя того, что и всем им

Было готово. Созвав их, сказал Антиной, негодуя:

«Буйные люди, советую вам от таких неразумных

Слов воздержаться, чтоб кто-нибудь здесь разгласить их не вздумал.

Лучше, отсель удаляся в молчанье, исполним на деле

То, что теперь на совете согласном своем положили».

Выбрав отважнейших двадцать мужей из народа, поспешно

С ними пошел к кораблям он, стоявшим на бреге песчаном.

Сдвинув с песчаного брега корабль на глубокое море,

Мачту они утвердили на нем, все уладили снасти,

В крепкоременные петли просунули длинные весла,

Должным порядком потом паруса натянули. Когда же

Смелые слуги с оружием их собралися, все вместе,

Сев на корабль и его отведя на открытое взморье,

Ужинать стали они в ожиданье пришествия ночи.

Той порою в высоком покое своем Пенелопа

Грустно лежала одна, ни еды, ни питья не вкушавши,

Мыслью о том лишь тревожась, спасется ли сын беспорочный

Или погибнет, сраженный рукою убийц вероломных?

Словно как лев, окружаемый мало-помалу стрелками,

С трепетом видит, что скоро их цепью он будет обхвачен,

Так от своих размышлений она трепетала. Но мирный

Сон прилетел и ее улелеял, и все в ней утихло.

Добрая мысль пробудилась тогда в благосклонной Палладе:

Призрак она сотворила, имевший наружность прекрасной

Дочери старца Икария, светлой Ифтимы, с которой

Царь фессалийския Феры, могучий Евмел, сочетался.

В дом Одиссеев послала тот призрак Афина, дабы он

Там, подошед к погруженной в печаль Пенелопе, ей слезы

Легкой рукою отер и ее утолил сокрушенье.

В спальню проникнул, ремня у задвижки не тронув, бесплотный

Призрак, подкрался и, став над ее головою, промолвил:

«Спишь ли, сестра Пенелопа? Тоскует ли милое сердце?

Боги, живущие легкою жизнью, тебе запрещают

Плакать и сетовать: твой Телемах невредим возвратится

Скоро к тебе; он богов никакой не прогневал виною».

Мнимой сестре Пенелопа разумная так отвечала,

Полная сладкой дремоты в безмолвных вратах сновидений:

«Друг мой, сестра, как пришла ты сюда? Ты доныне так редко

Нас посещала, в далеком отсюда краю обитая.

Как же ты хочешь, чтоб я перестала скорбеть и крушиться,

Горе, объявшее дух мой и сердце мое, позабывши?

Прежде погиб мой супруг, одаренный могуществом львиным,

Всякой высокою доблестью в сонме данаев отличный,

Столь преисполнивший славой своей и Элладу и Аргос;

Ныне ж и милый мой сын не со мной: он отважился в море,

Отрок, нужды не видавший, с людьми говорить не обыкший.

Боле о нем я крушуся теперь, чем о бедном супруге;

Сердце дрожит за него, чтоб беды с ним какой не случилось

На море злом иль в чужой стороне у чужого народа.

Здесь же враждебные люди его стерегут, приготовив

В мыслях погибель ему на возвратной дороге в отчизну».

Темный призрак, ответствуя, так прошептал Пенелопе:

«Будь же спокойна и сердца не мучь, безрассудно тревожась.

Спутница есть у него и такая, которой бы всякий

Смертный с надеждою вверил себя — для нее все возможно, —

Дочь Громовержца Афина сама. О тебе сожалея,

Доброю вестью твой дух ободрить мне велела богиня».

Мнимой сестре Пенелопа разумная так отвечала:

«Если ты вправду богиня и слышала голос богини,

То, умоляю, открой и его мне печальную участь.

Где он, злосчастный? Еще ли он видит сияние солнца?

Или его уж не стало и в область Аида сошел он?»

Темный призрак, ответствуя, так прошептал Пенелопе:

«Я ничего не могу объявить о судьбе Одиссея;

Жив ли, погиб ли, сказать мне нельзя: пусторечие вредно».

Призрак тогда, сквозь замочную скважину двери провеяв

Воздухом легким, пропал. Пробудяся от сна, Пенелопа

Ложе покинула; сердцем она ожила, поелику

Явно в глубокую полночь предстал ей пророческий образ.

Тою порой женихи в корабле водяною дорогой

Шли, неизбежную мысленно смерть Телемаху готовя.

Есть на равнине соленого моря утесистый остров

Между Итакой и Замом гористым; его именуют

Астером; он невелик; корабли там приютная пристань

С двух берегов принимает. Там стали на страже ахейцы.

Эос, покинувши рано Тифона прекрасного ложе,

На небо вышла сиять для блаженных богов и для смертных.

Боги тогда собрались на великий совет; председал им

В тучах гремящий Зевес, всемогущею властию первый.

Стала Афина рассказывать им о бедах Одиссея,

В сердце тревожася долгой неволей его у Калипсо:

«Зевс, наш отец и владыка, блаженные, вечные боги,

Кротким, благим и приветливым быть уж теперь ни единый

Царь скиптроносный не должен, но, правду из сердца изгнавши,

Каждый пускай притесняет людей, беззаконствуя смело, —

Если могли вы забыть Одиссея, который был добрым,

Мудрым царем и народ свой любил, как отец благодушный;

Брошенный бурей на остров, он горе великое терпит

В светлом жилище могучей богини Калипсо, насильно

Им овладевшей; и путь для него уничтожен возвратный:

Нет корабля, ни людей мореходных, с которыми мог бы

Он безопасно пройти по хребту многоводного моря.

Ныне ж враги и младого хотят умертвить Телемаха,

В море внезапно напав на него: о родителе сведать

Поплыл он в Пилос божественный, в царственный град Лакедемон».

Ей возражая, ответствовал туч собиратель Кронион:

«Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.

Ты не сама ли рассудком решила своим, что погубит

Некогда всех их, домой возвратись, Одиссей? Телемаха ж

Ты проводи осторожно сама — то, конечно, ты можешь;

Пусть невредимо он в милую землю отцов возвратится;

Пусть и они, не свершив злодеянья, прибудут в Итаку».

Так отвечав, обратился он к Эрмию, милому сыну:

«Эрмий, наш вестник заботливый, нимфе прекраснокудрявой

Ныне лети объявить от богов, что отчизну увидеть

Срок наступил Одиссею, в бедах постоянному; путь свой

Он совершит без участия свыше, без помощи смертных;

Морем, на крепком плоту, повстречавши опасного много,

В день двадцатый достигнет он берега Схерии тучной,

Где обитают родные богам феакийцы; и будет

Ими ему, как бессмертному богу, оказана почесть:

В милую землю отцов с кораблем их отплыв, он в подарок

Меди, и злата, и разных одежд драгоценных получит

Много, столь много, что даже из Трои подобной добычи

Он не привез бы, когда б беспрепятственно мог возвратиться.

Так, напоследок, по воле судьбы, он возлюбленных ближних,

Землю отцов и богато украшенный дом свой увидит».

Кончил. И медлить не стал благовестник, аргусоубийца.

К светлым ногам привязавши свои золотые подошвы,

Амвросиальные, всюду его над водой и над твердым

Лоном земли беспредельный легким носящие ветром,

Взял он и жезл свой, по воле его наводящий на бодрых

Сон, отверзающий сном затворенные очи у спящих.

В путь устремился с жезлом многосильный убийца Аргуса.

Скоро, достигнув Пиерии, к морю с эфира слетел он;

Быстро помчался потом по волнам рыболовом крылатым,

Жадно хватающим рыб из отверстого бурею недра

Бездны бесплодно-соленой, купая в ней сильные крылья.

Легкою птицей морской пролетев над пучиною, Эрмий

Острова, морем вдали сокровенного, скоро достигнул.

С зыби широко-туманной на твердую землю поднявшись,

Берегом к темному гроту пошел он, где светлокудрявой

Нимфы обитель была, и ее самое там увидел.

Пламень трескучий сверкал на ее очаге, и весь остров

Был накурен благовонием кедра и дерева жизни,

Ярко пылавших. И голосом звонко-приятным богиня

Пела, сидя с челноком золотым за узорною тканью.

Густо разросшись, отвсюду пещеру ее окружали

Тополи, ольхи и сладкий лиющие дух кипарисы;

В лиственных сенях гнездилися там длиннокрылые птицы,

Кобчики, совы, морские вороны крикливые, шумной

Стаей по взморью ходящие, пищи себе добывая;

Сетью зеленою стены глубокого грота окинув,

Рос виноград, и на ветвях тяжелые грозды висели;

Светлой струею четыре источника рядом бежали

Близко один от другого, туда и сюда извиваясь;

Вкруг зеленели густые луга, и фиалок и злаков

Полные сочных. Когда бы в то место зашел и бессмертный

Бог — изумился б, и радость в его бы проникнула сердце.

Был изумлен и богов благовестник, сразитель Аргуса;

Но, посмотревши на все с изумленьем и радостью сердца,

В грот он глубокий вступил напоследок; и с первого взгляда

Нимфа, богиня богинь, догадавшися, гостя узнала

(Быть незнакомы друг другу не могут бессмертные боги,

Даже когда б и великое их разлучало пространство).

Но Одиссея, могучего мужа, там Эрмий не встретил;

Он одиноко сидел на утесистом бреге и плакал;

Горем и вздохами душу питая, там дни проводил он,

Взор, помраченный слезами, вперив на пустынное море.

Эрмия сесть приглася на богато украшенных креслах,

Нимфа, богиня богинь, у него с любопытством спросила:

«Эрмий, носитель жезла золотого, почтенный и милый

Гость мой, зачем прилетел? У меня никогда не бывал ты

Прежде; скажи же, чего ты желаешь? Охотно исполню,

Если исполнить возможно и если властна я исполнить.

Прежде, однако, ты должен принять от меня угощенье».

С сими словами богиня, поставивши стол перед гостем,

С сладкой амвросией нектар ему подала пурпуровый.

Пищи охотно вкусил благовестник, убийца Аргуса.

Душу довольно свою насладивши божественной пищей,

Словом таким он ответствовал нимфе прекраснокудрявой:

«Знать от меня ты — от бога богиня — желаешь, зачем я

Здесь? Объявлю все по истине, волю твою исполняя.

Послан Зевесом, не сам произвольно сюда прилетел я, —

Кто произвольно захочет измерить бесплодного моря

Степь несказанную, где не увидишь жилищ человека,

Жертвами чтящего нас, приносящего нам гекатомбы?

Но повелений Зевеса-эгидодержавца не смеет

Между богов ни один от себя отклонить, ни нарушить.

Ведомо Дию, что скрыт у тебя злополучнейший самый

Муж из мужей, перед градом Приама сражавшихся девять

Лет, на десятый же, град ниспровергнув, отплывших в отчизну;

Но при отплытии дерзко они раздражили Афину:

Бури послала на них и великие волны богиня.

Он же, сопутников верных своих потеряв, напоследок,

Схваченный бурей, сюда был волнами великими брошен.

Требуют боги, чтоб был он немедля тобою отослан;

Ибо ему не судьба умереть далеко от отчизны;

Воля, напротив, судьбы, чтоб возлюбленных ближних, родную

Землю и светло-устроенный дом свой опять он увидел».

Так он сказал ей. Калипсо, богиня богинь, содрогнувшись,

Голос возвысила свой и крылатое бросила слово:

«Боги ревнивые, сколь вы безжалостно к нам непреклонны!

Вас раздражает, когда мы, богини, приемлем на ложе

Смертного мужа и нам он становится милым супругом.

Так Орион светоносною Эос был некогда избран;

Гнали его вы, живущие легкою жизнию боги,

Гнали до тех пор, пока златотронныя он Артемиды

Тихой стрелою в Ортигии не был внезапно застрелен.

Так Ясион был прекраснокудрявой Деметрою избран;

Сердцем его возлюбя, разделила с ним ложе богиня

На поле, три раза вспаханном; скоро о том извещен был

Зевс, и его умертвил он, низринувши пламенный гром свой.

Ныне и я вас прогневала, боги, дав смертному мужу

Помощь, когда, обхватив корабельную доску, в волнах он

Гибнул — корабль же его быстроходный был пламенным громом

Зевса разбит посреди беспредельно-пустынного моря:

Так он, сопутников верных своих потеряв, напоследок,

Схваченный бурей, сюда был волнами великими брошен.

Здесь приютивши его и заботясь о нем, я хотела

Милому дать и бессмертье и вечно-цветущую младость.

Но повелений Зевеса-эгидодержавца не смеет

Между богов ни один отклонить от себя, ни нарушить;

Пусть он — когда уж того так упорно желает Кронион —

Морю неверному снова предастся; помочь я не в силах;

Нет корабля, ни людей мореходных, с которыми мог бы

Он безопасно пройти по хребту многоводного моря.

Дать лишь совет осторожный властна я, дабы он отсюда

Мог беспрепятственно в милую землю отцов возвратиться».

Ей отвечая, сказал благовестник, убийца Аргуса:

«Волю Зевеса уважив, немедля его отошли ты,

Или, богов раздражив, на себя навлечешь наказанье».

Так отвечав, удалился бессмертных крылатый посланник.

Светлая нимфа пошла к Одиссею, могучему мужу,

Волю Зевеса принявши из уст благовестного бога.

Он одиноко сидел на утесистом бреге, и очи

Были в слезах; утекала медлительно капля за каплей

Жизнь для него в непрестанной тоске по отчизне; и, хладный

Сердцем к богине, с ней ночи свои он делил принужденно

В гроте глубоком, желанью ее непокорный желаньем.

Дни же свои проводил он, сидя на прибрежном утесе,

Горем, и плачем, и вздохами душу питая и очи,

Полные слез, обратив на пустыню бесплодного моря.

Близко к нему подошедши, сказала могучая нимфа:

«Слезы отри, злополучный, и боле не трать в сокрушенье

Сладостной жизни: тебя отпустить благосклонно хочу я.

Бревен больших нарубив топором медноострым и в крепкий

Плот их связав, по краям утверди ты перила на толстых

Брусьях, чтоб по морю темному плыть безопаснее было.

Хлебом, водой и вином пурпуровым снабжу изобильно

Я на дорогу тебя, чтоб и голод и жажду легко ты

Мог утолять; и одежды я дам; и пошлю за тобою

Ветер попутный, чтоб милой отчизны своей ты достигнул,

Если угодно богам, беспредельного неба владыкам, —

Мне же ни разумом с ними, ни властью равняться не можно».

Так говорила она. Одиссей, постоянный в бедах, содрогнулся;

Голос возвысив, он бросил богине крылатое слово:

«В мыслях твоих не отъезд мой, а нечто иное, богиня;

Как же могу переплыть на плоту я широкую бездну

Страшного, бурного моря, когда и корабль быстроходный

Редко по ней пробегает с Зевесовым ветром попутным?

Нет, против воли твоей не взойду я на плот ненадежный

Прежде, покуда сама ты, богиня, не дашь мне великой

Клятвы, что мне никакого вреда не замыслила ныне».

Так говорил он. Калипсо, богиня богинь, улыбнулась;

Щеки ему потрепавши рукою, она отвечала:

«Правду сказать, ты хитрец, и чрезмерно твой ум осторожен;

Странное слово, однако, ответствуя мне, произнес ты.

Но я клянусь и землей плодоносной и небом великим,

Стикса подземной водою клянусь, ненарушимой, страшной

Клятвой, которой и боги не могут изречь без боязни,

В том, что тебе никакого вреда не замыслила ныне,

Нет, я советую то, что сама для себя избрала бы,

Если б в таком же была, как и ты, затрудненье великом;

Правда святая и мне дорога; не железное, верь мне,

Бьется в груди у меня, а горячее, нежное сердце».

Кончив, богиня богинь впереди Одиссея поспешным

Шагом пошла, и поспешно пошел Одиссей за богиней.

С нею (с бессмертною смертный), достигнув глубокого грота,

Сел Одиссей на богатых, оставленных Эрмием, креслах.

Нимфа Калипсо, ему для еды и питья предложивши

Пищи различной, какою всегда насыщаются люди,

Место напротив его заняла за трапезой; рабыни

Ей благовонной амвросии подали с нектаром сладким.

Подняли руки они к приготовленной лакомой пище:

После ж, когда утолен был их голод питьем и едою,

Нимфа Калипсо, богиня богинь, Одиссею сказала:

«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,

В милую землю отцов наконец предприяв возвратиться,

Хочешь немедля меня ты покинуть — прости! Но когда бы

Сердцем предчувствовать мог ты, какие судьба назначает

Злые тревоги тебе испытать до прибытия в дом свой,

Ты бы остался со мною в моем безмятежном жилище.

Был бы тогда ты бессмертен. Но сердцем ты жаждешь свиданья

С верной супругой, о ней ежечасно крушась и печалясь.

Думаю только, что я ни лица красотою, ни стройным

Станом не хуже ее; да и могут ли смертные жены

С нами, богинями, спорить своею земной красотою?»

Ей возражая, ответствовал так Одиссей многоумный:

«Выслушай, светлая нимфа, без гнева меня; я довольно

Знаю и сам, что не можно с тобой Пенелопе разумной,

Смертной жене с вечноюной бессмертной богиней, ни стройным

Станом своим, ни лица своего красотою равняться;

Все я, однако, всечасно крушась и печалясь, желаю

Дом свой увидеть и сладостный день возвращения встретить,

Если же кто из богов мне пошлет потопление в темной

Бездне, я выдержу то отверделою в бедствиях грудью:

Много встречал я напастей, немало трудов перенес я

В море и битвах, пусть будет и ныне со мной, что угодно

Дию». Он кончил. Тем временем солнце зашло, и ночная

Тьма наступила. Во внутренность грота они удалившись,

Там насладились любовью, всю ночь проведя неразлучно.

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос;

Встал Одиссей и поспешно облекся в хитон и хламиду.

Светлосеребряной ризой из тонковоздушныя ткани

Плечи одела богиня свои, золотым драгоценным

Поясом стан обвила и покров с головы опустила.

Кончив, она собирать начала Одиссея в дорогу;

Выбрала прежде топор, по руке ему сделанный, крепкий,

Медный, с обеих сторон изощренный, насаженный плотно,

С ловкой, красиво из твердой оливы сработанной ручкой;

Острую скобель потом принесла и пошла с Одиссеем

Вместе во внутренность острова: множество там находилось

Тополей черных, и ольх, и высоких, дооблачных сосен,

Старых, иссохших на солнечном зное, для плаванья легких.

Место ему показав, где была та великая роща,

В грот свой глубокий Калипсо, богиня богинь, возвратилась.

Начал рубить он деревья и скоро окончил работу;

Двадцать он бревен срубил, их очистил, их острою медью

Выскоблил гладко, потом уровнял, по снуру обтесавши.

Тою порою Калипсо к нему с буравом возвратилась.

Начал буравить он брусья и, все пробуравив, сплотил их,

Длинными болтами сшив и большими просунув шипами;

Дно ж на плоту он такое широкое сделал, какое

Муж, в корабельном художестве опытный, строит на прочном

Судне, носящем товары купцов по морям беспредельным.

Плотными брусьями крепкие ребра связав, напоследок

В гладкую палубу сбил он дубовые толстые доски,

Мачту поставил, на ней утвердил поперечную райну,

Сделал кормило, дабы управлять поворотами судна,

Плот окружил для защиты от моря плетнем из ракитных

Сучьев, на дно же различного грузу для тяжести бросил.

Тою порою Калипсо, богиня богинь, парусины

Крепкой ему принесла. И, устроивши парус (к нему же

Все, что его развивать и свивать, прикрепивши веревки),

Он рычагами могучими сдвинул свой плот на священное море.

День совершился четвертый, когда он окончил работу.

В пятый его снарядила в дорогу богиня Калипсо.

Баней его освежив и душистой облекши одеждой,

Нимфа три меха на плот принесла; был один драгоценным

Полон напитком, другой ключевою водою, а третий

Хлебом, дорожным запасом и разною лакомой пищей.

Кончив, она призвала благовеющий ветер попутный.

Радостно парус напряг Одиссей и, попутному ветру

Вверившись, поплыл. Сидя на корме и могучей рукою

Руль обращая, он бодрствовал; сон на его не спускался

Очи, и их не сводил он с Плеяд, с нисходящего поздно

В море Воота, с Медведицы, в людях еще Колесницы

Имя носящей и близ Ориона свершающей вечно

Круг свой, себя никогда не купая в водах океана.

С нею богиня богинь повелела ему неусыпно

Путь соглашать свой, ее оставляя по левую руку.

Дней совершилось семнадцать с тех пор, как пустился он в море;

Вдруг на осьмнадцатый видимы стали вдали над водами

Горы тенистой земли феакиян, уже недалекой:

Черным щитом на туманистом море она простиралась.

В это мгновенье земли колебатель могучий, покинув

Край эфиопян, с далеких Солимских высот Одиссея

В море увидел; его он узнал; в нем разгневалось сердце;

Страшно лазурнокудрявой тряхнув головой, он воскликнул:

«Дерзкий! Неужели боги, пока я в земле эфиопян

Праздновал, мне вопреки согласились помочь Одиссею?

Чуть не достиг он земли феакиян, где встретить напастей,

Свыше ему предназначенных, должен конец; но еще я

Вдоволь успею его, ненавистного, горем насытить».

Так он сказал и, великие тучи поднявши, трезубцем

Воды взбуровил и бурю воздвиг, отовсюду прикликав

Ветры противные; облако темное вдруг обложило

Море и землю, и тяжкая с грозного неба сошла ночь.

Разом и Евр, и полуденный Нот, и Зефир, и могучий,

Светлым рожденный Эфиром, Борей взволновали пучину.

В ужас пришел Одиссей, задрожали колена и сердце.

Скорбью объятый, сказал своему он великому сердцу:

«Горе мне! Что претерпеть наконец мне назначило небо?

С трепетом вижу теперь, что богиня богинь не ошиблась,

Мне предсказав, что, пока не достигну отчизны, я в море

Встречу напасти великие: все исполняется ныне.

Страшными тучами вкруг обложил беспредельное небо

Зевс, и взбуровил он море, и бурю воздвиг, отовсюду

Ветры противные скликав. Погибель моя наступила.

О, троекратно, стократно счастливы данаи, в пространной

Трое нашедшие смерть, угождая Атридам! И лучше б

Было, когда б я погиб и судьбу неизбежную встретил

В день тот, как множество медноокованных копий трояне

Бросили разом в меня над бездыханным телом Пелида;

С честью б я был погребен, и была б от ахеян мне слава;

Ныне ж судьба мне бесславно-печальную смерть посылает…»

В это мгновенье большая волна поднялась и расшиблась

Вся над его головою; стремительно плот закружился;

Схваченный, с палубы в море упал он стремглав, упустивши

Руль из руки; повалилася мачта, сломясь под тяжелым

Ветров противных, слетевшихся друг против друга, ударом;

В море далеко снесло и развившийся парус и райну.

Долго его глубина поглощала, и сил не имел он

Выбиться кверху, давимый напором волны и стесненный

Платьем, богиней Калипсою данным ему на прощанье.

Вынырнул он напоследок, из уст извергая морскую

Горькую воду, с его бороды и кудрей изобильным

Током бежавшую; в этой тревоге, однако, он вспомнил

Плот свой, за ним по волнам погнался, за него ухватился,

Взлез на него и на палубе сел, избежав потопленья;

Плот же бросали туда и сюда взгроможденные волны:

Словно как шумный осенний Борей по широкой равнине

Носит повсюду иссохший, скатавшийся густо репейник,

По морю так беззащитное судно повсюду носили

Ветры; то быстро Борею его перебрасывал Нот, то шумящий

Евр, им играя, его предавал произволу Зефира.

Но Одиссея увидела Кадмова дочь Левкотея,

Некогда смертная дева, приветноречивая Ино,

После богиня, бессмертия честь восприявшая в море.

Стало ей жаль Одиссея, свирепой гонимого бурей.

С моря нырком легкокрылым она поднялася, взлетела

Легким полетом на твердо сколоченный плот и сказала:

«Бедный! За что Посейдон, колебатель земли, так ужасно

В сердце разгневан своем и с тобой так упорно враждует?

Вовсе, однако, тебя не погубит он, сколь бы ни тщился.

Сам на себя положися теперь (ты, я вижу, разумен);

Скинувши эту одежду, свой плот уступи произволу

Ветров и, бросившись в волны, руками работая смело,

Вплавь до земли феакиян достигни: там встретишь спасенье.

Дам покрывало тебе чудотворное; им ты оденешь

Грудь, и тогда не страшися ни бед, ни в волнах потопленья.

Но, лишь окончишь свой путь и к земле прикоснешься рукою,

Сняв покрывало, немедля его в многоводное море

Брось от земли далеко и, глаза отвратив, удалися».

Кончив, богиня ему подала с головы покрывало.

После, спорхнув на шумящее море, она улетела

Быстрокрылатым нырком, и ее глубина поглотила.

Начал тогда про себя размышлять Одиссей богоравный;

Скорбью объятый, сказал своему он великому сердцу:

«Горе! Не новую ль хитрость замыслив, желает богиня

Гибель навлечь на меня, мне советуя плот мой оставить?

Нет, я того не исполню; не близок еще, я приметил,

Берег земли, где, сказала она, мне спасение будет.

Ждать я намерен по тех пор, покуда еще невредимо

Судно мое и шипами надежными связаны брусья;

С бурей сражаясь, по тех пор с него не сойду я.

Но, как скоро волненье могучее плот мой разрушит,

Брошуся вплавь: я иного теперь не придумаю средства».

Тою порою, как он колебался рассудком и сердцем,

Поднял из бездны волну Посейдон, потрясающий землю,

Страшную, тяжкую, гороогромную; сильно он грянул

Ею в него: как от быстрого вихря сухая солома,

Кучей лежавшая, вся разлетается, вдруг разорвавшись,

Так от волны разорвалися брусья. Один, Одиссеем

Пойманный, был им, как конь, убежавший на волю, оседлан.

Сняв на прощанье богиней Калипсою данное платье,

Грудь он немедля свою покрывалом одел чудотворным.

Руки простерши и плыть изготовясь, потом он отважно

Кинулся в волны. Могучий земли колебатель при этом

Виде лазурнокудрявой тряхнул головой и воскликнул:

«По морю бурному плавай теперь на свободе, покуда

Люди, любезные Зевсу, тебя благосклонно не примут;

Будет с тебя! Не останешься, думаю, мной недоволен».

Так он сказавши, погнал длинногривых коней и умчался

В Эгию, где обитал в светлозданных, высоких чертогах.

Добрая мысль пробудилась тогда в благосклонной Палладе:

Ветрам другим заградивши дорогу, она повелела

Им, успокоясь, умолкнуть; позволила только Борею

Бурно свирепствовать: волны ж сама укрощала, чтоб в землю

Веслолюбивых, угодных богам феакиян достигнуть

Мог Одиссей благородный, и смерти и Парк избежавши.

Так он два дня и две ночи носим был повсюду шумящим

Морем, и гибель не раз неизбежной казалась; когда же

С третьим явилася днем лучезарнокудрявая Эос,

Вдруг успокоилась буря, и на море все просветлело

В тихом безветрии. Поднятый кверху волной и взглянувши

Быстро вперед, невдали пред собою увидел он землю.

Сколь несказанного радостью детям бывает спасенье

Жизни отца, пораженного тяжким недугом, все силы

В нем истребившим (понеже злой демон к нему прикоснулся),

После ж на радость им всем исцеленного волей бессмертных, —

Столь Одиссей был обрадован брега и леса явленьем.

Поплыл быстрей он, ступить торопяся на твердую землю.

Но, от нее на таком расстоянье, в каком человечий

Внятен нам голос, он шум бурунов меж скалами услышал;

Волны кипели и выли, свирепо на берег высокий

С моря бросаясь, и весь он был облит соленою пеной;

Не было пристани там, ни залива, ни мелкого места,

Вкруть берега подымались; торчали утесы и рифы.

В ужас пришел Одиссей, задрожали колена и сердце;

Скорбью объятый, сказал своему он великому сердцу:

«Горе! На что мне дозволил увидеть нежданную землю

Зевс? И зачем до нее, пересиливши море, достиг я?

К острову с моря, я вижу, везде невозможен мне доступ;

Острые рифы повсюду; кругом, расшибаяся, блещут

Волны, и гладкой стеной воздвигается берег высокий;

Море ж вблизи глубоко, и нет места, где было б возможно

Твердой ногой опереться, чтоб гибели верной избегнуть.

Если пристать попытаюсь, то буду могучей волною

Схвачен и брошен на камни зубчатые, тщетно истратив

Силы; а если кругом поплыву, чтоб узнать, не найдется ль

Где-нибудь берег отлогий иль пристань, страшуся, чтоб снова

Бурей морскою я не был похищен, чтоб рыбообильным

Морем меня, вопиющего жалобно, вдаль не умчало

Или чтоб демон враждебный какого из чуд, Амфитритой

В море питаемых, мне на погибель не выслал из бездны:

Знаю, как злобствует против меня Посейдон-земледержец».

Тою порой, как рассудком и сердцем он так колебался,

Быстрой волною помчало его на утесистый берег;

Тело б его изорвалось и кости б его сокрушились,

Если б он вовремя светлой богиней Афиной наставлен

Не был руками за ближний схватиться утес; и, к нему прицепившись,

Ждал он, со стоном на камне вися, чтоб волна пробежала

Мимо; она пробежала, но вдруг, отразясь, на возврате

Сшибла с утеса его и отбросила в темное море.

Если полипа из ложа ветвистого силою вырвешь,

Множество кру́пинок камня к его прилепляется ножкам;

К резкому так прилепилась утесу лоскутьями кожа

Рук Одиссеевых; вдруг поглощенный волною великой,

В бездне соленой, судьбе вопреки, неизбежно б погиб он,

Если б отважности в душу его не вложила Афина.

Вынырнув вбок из волны, устремившейся прянуть на камни,

Поплыл он в сторону, взором преследуя землю и тщася

Где-нибудь берег отлогий иль мелкое место приметить.

Вдруг он увидел себя перед устьем реки светловодной.

Самым удобным то место ему показалось: там острых

Не было камней, там всюду от ветров являлась защита.

К мощному богу реки он тогда обратился с молитвой:

«Кто бы ты ни был, могучий, к тебе, столь желанному, ныне

Я прибегаю, спасаясь от гроз Посейдонова моря.

Вечные боги всегда благосклонно внимают молитвам

Бедного странника, кто бы он ни был, когда он подобен

Мне, твой поток и колена объявшему, много великих

Бед претерпевшему; сжалься, могучий, подай мне защиту».

Так он молился. И бог, укротив свой поток, успокоил

Волны и, на море тишь наведя, отворил Одиссею

Устье реки. Но под ним подкосились колена; повисли

Руки могучие: в море его изнурилося сердце;

Вспухло все тело его; извергая и ртом и ноздрями

Воду морскую, он пал наконец бездыханный, безгласный,

Память утратив, на землю; бесчувствие им овладело.

Но напоследок, когда возвратились и память и чувство,

С груди своей покрывало, богинею данное, снявши,

Бросил его он в широкую, с морем слиянную реку.

Быстро помчалася ткань по теченью назад, и богиня

В руки ее приняла. Одиссей, от реки отошедши,

Скрылся в тростник, и на землю, ее лобызая, простерся.

Скорбью объятый, сказал своему он великому сердцу:

«Горе мне! Что претерпеть я еще предназначен от неба!

Если на бреге потока бессонную ночь проведу я,

Утренний иней и хладный туман, от воды восходящий,

Вовсе меня, уж последних лишенного сил, уничтожат:

Воздух пронзительным холодом веет с реки перед утром.

Если же там, на пригорке, под кровом сенистого леса

В чаще кустов я засну, то, конечно, не буду проникнут

Хладом ночным, отдохну, и меня исцелит миротворный

Сон; но страшусь, не достаться б в добычу зверям плотоядным».

Так размышлял он; ему наконец показалось удобней

Выбрать последнее; в лес он пошел, от реки недалеко

Росший на холме открытом. Он там две сплетенные крепко

Выбрал оливы; одна плодоносна была, а другая

Дикая; в сень их проникнуть не мог ни холодный,

Сыростью дышащий ветер, ни Гелиос, знойно блестящий;

Даже и дождь не пронзал их ветвистого свода: так густо

Были они сплетены. Одиссей, угнездившись под ними,

Лег, наперед для себя приготовив своими руками

Мягкое ложе из листьев опалых, которых такая

Груда была, что и двое и трое могли бы удобно

В зимнюю бурю, как сильно б она ни шумела, там скрыться.

Груду увидя, обрадован был Одиссей несказанно.

Бросясь в нее, он совсем закопался в слежавшихся листьях.

Как под золой головню неугасшую пахарь скрывает

В поле далеко от места жилого, чтоб пламени семя

В ней сохраниться могло безопасно от злого пожара,

Так Одиссей, под листами зарывшися, грелся, и очи

Сладкой дремотой Афина смежила ему, чтоб скорее

В нем оживить изнуренные силы. И крепко заснул он.

Так постоянный в бедах Одиссей отдыхал, погруженный

В сон и усталость. Афина же тою порой низлетела

В пышноустроенный город любезных богам феакиян,

Живших издавна в широкополянной земле Гиперейской,

В близком соседстве с циклопами, диким и буйным народом,

С ними всегда враждовавшим, могуществом их превышая;

Но напоследок божественный вождь Навсифой поселил их

В Схерии, тучной земле, далеко от людей промышленных.

Там он их город стенами обвел, им построил жилища,

Храмы богам их воздвиг, разделил их поля на участки.

Но уж давно уведен был судьбой он в обитель Аида.

Властвовал царь Алкиной, многоумием богу подобный.

В дом Алкиноя вступила богиня Афина Паллада;

Сердцем заботясь о скором возврате домой Одиссея,

В тайную девичью спальню проникла она, где покойно,

Станом и видом богине подобясь младой, почивала

Дочь Алкиноя, любезного Зевсу царя, Навсикая.

Подле порога дверей с двух сторон две служанки, Харитам

Юным подобные, спали, и накрепко заперты были

Светлые двери. К царевне воздушной стопою приближась,

Стала над самым ее изголовьем богиня Афина,

Образ приявшая девы младой, мореходца Диманта

Славного дочери, дружной с царевною, с ней однолетней.

В виде таком подошед к Навсикае, богиня сказала:

«Видно, тебя беззаботною мать родила, Навсикая!

Ты не печешься о светлых одеждах; а скоро наступит

Брачный твой день: ты должна и себе приготовить заране

Платье и тем, кто тебя поведет к жениху молодому.

Доброе имя одежды опрятностью мы наживаем;

Мать и отец веселятся, любуяся нами. Проснись же,

Встань, Навсикая, и на реку мыть соберитеся все вы

Утром; сама я приду помогать вам, чтоб дело скорее

Кончить. Недолго останешься ты незамужнею девой;

Много тебе женихов меж людьми знаменитого рода

В нашей земле, где сама знаменитою ты родилася.

Встань и явися немедля к отцу многославному с просьбой:

Дать колесницу и мулов тебе, чтоб могла ты удобно

Взять все повязки, покровы и разные платья, чтоб также

Ты не пешком, как другие, пошла; то тебе неприлично —

Путь к водоемам от стен городских утомительно долог».

Так ей сказав, светлоокая Зевсова дочь полетела

Вновь на Олимп, где обитель свою, говорят, основали

Боги, где ветры не дуют, где дождь не шумит хладоносный,

Где не подъемлет метелей зима, где безоблачный воздух

Легкой лазурью разлит и сладчайшим сияньем проникнут;

Там для богов в несказанных утехах все дни пробегают.

Давши царевне совет свой, туда полетела Афина.

Эос тогда златотронная, встав, разбудила младую

Светлоубранную деву. И, сну своему удивляясь,

Тотчас она, чтоб родителей, мать и отца, о виденье

Чудном своем известить, к ним пошла в их покои. Царица

Близ очага там сидела в кругу приближенных служанок,

Нити пурпурные тонко суча; а в дверях отворенных

Встретился ей и отец: на совет он владык многоумных

Шел, приглашенный туда от знатнейших мужей феакийских.

С видом приветным к отцу подошед, Навсикая сказала:

«Милый, вели колесницу большую на быстрых колесах

Дать мне, чтоб я, в ней уклав все богатые платья, которых

Много скопилось нечистых, отправилась на реку мыть их.

Должно, чтоб ты, заседая в высоком совете почетных

Наших вельмож, отличался своею опрятной одеждой;

Пять сыновей воспитал ты и вырастил в этом жилище;

Два уж женаты, другие три — юноши в летах цветущих;

В платьях, мытьем освеженных, они посещать хороводы

Наши хотят. Но об этом одна я забочусь в семействе».

Так говорила она; о желанном же браке ей было

Стыдно отцу помянуть; догадался он сам и сказал ей:

«Дочка, ни в мулах тебе и ни в чем нет отказа. Поди же;

Дам повеленье рабам заложить колесницу большую,

Быстроколесную; будет при ней для поклажи и короб».

Кончив, рабам повеление дал он. Ему повинуясь,

Взяли они колесницу большую, ее снарядили,

Вывели мулов и к дышлу, как следует, их привязали.

Взяв из хранильницы платья и в короб уклав их, царевна

Все поместила на быстроколесной, большой колеснице,

Мать же корзину со всякой едой, утоляющей голод,

Ей принесла; отпустила с ней полный вином благородным

Мех; не забыла и лакомства дать. В колесницу царевна

Стала, приняв от царицы фиал золотой с благовонным

Маслом, чтоб после купанья себя и рабынь натереть им.

Бич и блестящие вожжи взяла Навсикая и звучно

Мулов стегнула; затопав, они побежали проворной

Рысью, везя нелениво и груз и царевну. За нею

Следом пошли молодые подруги ее и служанки.

К устью реки многоводной достигли они напоследок.

Были устроены там водоемы: вода в них обильно

Светлой струею лилася, нечистое все омывая.

К месту прибыв, отвязали от дышла они утомленных

Мулов и их по зеленому брегу потока пустили

Сочно-медвяной травою питаться; потом с колесницы

Сняли все платья и в полные их водоемы ногами

Крепко втоптали, проворным усердием споря друг с другом.

Начали платья они полоскать и потом, дочиста́ их

Вымыв, по взморью на мелко-блестящем хряще, наносимом

На берег плоский морскою волною, их все разостлали.

Кончив, они искупались в реке и, натершись елеем,

Весело сели на мягкой траве у реки за обед свой,

Влажные платья оставив сушить лучезарному солнцу.

Пищей насытив себя, и подруг, и служанок, царевна

Вызвала в мяч их играть, головные сложив покрывала;

Песню же стала сама белокурая петь Навсикая.

Так стрелоносная, ловлей в горах веселясь, Артемида

Многовершинный Тайгет и крутой Эримант обегает,

Смерть нанося кабанам и лесным легконогим оленям;

С нею, прекрасные дочери Зевса-эгидодержавца,

Бегают нимфы полей — и любуется ими Латона;

Всех превышает она головой, и легко между ними,

Сколь ни прекрасны они, распознать в ней богиню Олимпа.

Так красотою девичьей подруг затмевала царевна.

Стали они наконец собираться домой; в колесницу

Мулов опять заложили и в короб уклали одежды.

Тут светлоокая дева Паллада придумала средство,

Как пробудить Одиссея, чтоб, с ним повстречавшись, царевна

В город людей феакийских ему указала дорогу:

Бросила мяч Навсикая в подружек, но, в них не попавши,

Он, отраженный Афиною, в волны шумящие прянул;

Громко они закричали; их крик пробудил Одиссея.

Он поднялся и, колеблясь рассудком и сердцем, воскликнул:

«Горе! К какому народу зашел я? Быть может, здесь область

Диких, не знающих правды людей? Иль, может быть, встречу

Смертных приветливых, богобоязненных, гостеприимных?

Кажется, девичий громкий вблизи мне послышался голос.

Или здесь нимфы, владелицы гор крутоглавых, душистых,

Влажных лугов и истоков речных потаенных, играют;

Или достиг наконец я жилища людей говорящих.

Встанем же; должно мне все самому испытать и разведать».

С сими словами из чащи кустов Одиссей осторожно

Выполз; потом жиловатой рукою покрытых листами

Свежих ветвей наломал, чтоб одеть обнаженное тело.

Вышел он — так, на горах обитающий, силою гордый,

В ветер и дождь на добычу выходит, сверкая глазами,

Лев; на быков и овец он бросается в поле, хватает

Диких оленей в лесу и нередко, тревожимый гладом,

Мелкий скот похищать подбегает к пастушьим заградам.

Так Одиссей вознамерился к девам прекраснокудрявым

Наг подойти, приневолен к тому непреклонной нуждою.

Был он ужасен, покрытый морскою засохшею тиной;

В трепете все разбежалися врозь по высокому брегу.

Но Алкиноева дочь не покинула места. Афина

Бодрость вселила ей в сердце и в нем уничтожила робость.

Стала она перед ним; Одиссей же не знал, что приличней:

Оба ль колена обнять у прекраснокудрявыя девы?

Или, в почтительном став отдаленье, молить умиленным

Словом ее, чтоб одежду дала и приют указала?

Так размышляя, нашел наконец он, что было приличней

Словом молить умиленным, в почтительном став отдаленье

(Тронув колена ее, он прогневал бы чистую деву).

С словом приятно-ласкательным он обратился к царевне:

«Руки, богиня иль смертная дева, к тебе простираю.

Если одна из богинь ты, владычиц пространного неба,

То с Артемидою только, великою дочерью Зевса,

Можешь сходна быть лица красотою и станом высоким;

Если ж одна ты из смертных, под властью судьбины живущих,

То несказанно блаженны отец твой и мать, и блаженны

Братья твои, с наслаждением видя, как ты перед ними

В доме семейном столь мирно цветешь, иль свои восхищая

Очи тобою, когда в хороводах ты весело пляшешь.

Но из блаженных блаженнейшим будет тот смертный, который

В дом свой тебя уведет, одаренную веном богатым.

Нет, ничего столь прекрасного между людей земнородных

Взоры мои не встречали доныне; смотрю с изумленьем.

В Делосе только я — там, где алтарь Аполлонов воздвигнут, —

Юную стройно-высокую пальму однажды заметил

(В храм же зашел, окруженный толпою сопутников верных,

Я по пути, на котором столь много мне встретилось бедствий).

Юную пальму заметив, я в сердце своем изумлен был

Долго: подобного ей благородного древа нигде не видал я.

Так и тебе я дивлюсь! Но, дивяся тебе, не дерзаю

Тронуть коленей твоих: несказанной бедой я постигнут.

Только вчера, на двадцатый мне день удалося избегнуть

Моря: столь долго игралищем был я губительной бури,

Гнавшей меня от Огигии острова. Ныне ж сюда я

Демоном брошен для новых напастей — еще не конец им;

Верно, немало еще претерпеть мне назначили боги.

Сжалься, царевна; тебя, испытавши превратностей много,

Первую здесь я молитвою встретил; никто из живущих

В этой земле не знаком мне; скажи, где дорога

В город, и дай мне прикрыть обнаженное тело хоть лоскут

Грубой обвертки, в которой сюда привезла ты одежды.

О, да исполнят бессмертные боги твои все желанья,

Давши супруга по сердцу тебе с изобилием в доме,

С миром в семье! Несказанное там водворяется счастье,

Где однодушно живут, сохраняя домашний порядок,

Муж и жена, благомысленным людям на радость, недобрым

Людям на зависть и горе, себе на великую славу».

Дочь Алкиноя, ответствуя, так Одиссею сказала:

«Странник, конечно твой род знаменит: ты, я вижу, разумен.

Дий же и низким и рода высокого людям с Олимпа

Счастье дает без разбора по воле своей прихотливой;

Что ниспослал он тебе, то прими с терпеливым смиреньем.

Если ж достигнуть ты мог и земли и обителей наших,

То ни в одежде от нас и ни в чем для молящего, много

Бед претерпевшего странника нужном не встретишь отказа.

Град наш тебе укажу; назову и людей, в нем живущих.

В граде живет и землей здесь владеет народ феакиян;

Я Алкиноя, царя благодушного, дочь; Алкиноя ж

Ныне державным владыкой своим признают феакийцы».

Тут обратилась царевна к подругам своим и служанкам:

«Стойте! Куда разбежалися вы, устрашась иноземца?

Он человек незломышленный; нет вам причины страшиться;

Не было прежде, вы знаете, нет и теперь и не может

Быть и вперед на земле никого, кто б на нас, феакиян,

Злое замыслил; нас боги бессмертные любят; живем мы

Здесь, от народов других в стороне, на последних пределах

Шумного моря, и редко нас кто из людей посещает.

Ныне же встретился нам злополучный, бездомный скиталец:

Помощь ему оказать мы должны — к нам Зевес посылает

Нищих и странников; дар и убогий Зевесу угоден.

Страннику пищи с питьем принести поспешите, подруги;

Прежде ж его искупайте, от ветров защитное место

Выбрав в потоке». Сказала; сошлись ободренные девы.

В месте, от ветров защитном, его посадив, как велела

Им Навсикая, прекраснокудрявая дочь Алкиноя,

Мантию с тонким хитоном они близ него положили.

После, принесши фиал золотой с благовонным елеем,

Стали его приглашать к омовению в светлом потоке.

Но Одиссей благородный отрекся и так отвечал им:

«Девы прекрасные, станьте поодаль: без помощи вашей

Смою с себя я соленую тину и сам наелею

Тело: давно уж елей благовонный к нему не касался.

Но перед вами купаться не стану я в светлом потоке;

Стыдно себя обнажить мне при вас, густовласые девы».

Так он сказал; и они, удаляся, о том известили

Царскую дочь. Одиссей же, в поток погрузившися, тину,

Грязно облекшую плечи и спину его и густые

Кудри его облепившую, смыл освежительной влагой;

Чисто омывшись, он светлое тело умаслил елеем;

После украсился данным младою царевною платьем.

Дочь светлоокая Зевса Афина тогда Одиссея

Станом возвысила, сделала телом полней и густыми

Кольцами кудри, как цвет гиацинта, ему закрутила.

Так, серебро облекая сияющим золотом, мастер,

Девой Палладой и богом Гефестом наставленный в трудном

Деле своем, чудесами искусства людей изумляет;

Так красотою главу облекла Одиссею богиня.

Берегом моря пошел он и сел на песке, озаренный

Силой и прелестью мужества. Царская дочь изумилась.

Слово потом обратила она к густовласым подругам:

«Слушайте то, что скажу вам теперь, белорукие девы;

Думаю я, что не всеми богами Олимпа гонимый

Этот скиталец в страну феакиян божественных прибыл;

Прежде и мне человеком простым он казался; теперь же

Вижу, что свой он богам, беспредельного неба владыкам.

О, когда бы подобный супруг мне нашелся, который,

Здесь поселившись, у нас навсегда захотел бы остаться!

Вы ж чужеземцу еды и питья принесите, подруги».

Так говорила царевна. Ее повинуяся воле,

Девы немедля еды и питья принесли Одиссею.

С жадностью голод и жажду свою утолил богоравный,

Твердый в бедах Одиссей: уж давно не касался он пищи.

Добрая мысль пробудилась тут в сердце разумной царевны:

Чистые платья собрав, в колесницу она их уклада,

Мулов потом запрягла крепконогих и, став в колесницу,

Так Одиссею, его приглашая с собою, сказала:

«Время нам в город; вставай, чужеземец, и следуй за нами;

Дом, где живет мой отец, я тебе укажу; там, конечно,

Встретишь и всех знаменитых людей феакийских; но прежде

Мой ты исполни совет (ты, я вижу, разумен): покуда

Будем в полях мы, трудом человека удобренных, следуй

С девами вместе за быстрой моей колесницею ровным

С мулами шагом — у вас впереди я поеду; потом мы

В город прибудем… с бойницами стены его окружают;

Пристань его с двух сторон огибает глубокая; вход же

В пристань стеснен кораблями, которыми справа и слева

Берег уставлен, и каждый из них под защитною кровлей;

Там же и площадь торговая вкруг Посейдонова храма,

Твердо на тесаных камнях огромных стоящего; снасти

Всех кораблей там, запас парусов и канаты в пространных

Зданьях хранятся; там гладкие также готовятся весла.

Нам, феакийцам, не нужно ни луков, ни стрел; вся забота

Наша о мачтах, и веслах, и прочных судах мореходных;

Весело нам в кораблях обтекать многошумное море.

Я ж от людей порицанья избегнуть хочу и обидных

Толков; народ наш весьма злоязычен; нам встретиться может

Где-нибудь дерзкий насмешник; увидя нас вместе, он скажет:

„С кем так сдружилась царевна? Кто этот могучий, прекрасный

Странник? Откуда пришел? Не жених ли какой иноземный?

Что он? Морскою ли бурею к нам занесенный из дальних

Стран человек (никаких мы в соседстве не знаем народов)?

Или какой по ее неотступной молитве с Олимпа на землю

Бог низлетевший — и будет она обладать им отныне?

Лучше б самой ей покинуть наш край и в стране отдаленной

Мужа искать; меж людей феакийских никто не нашелся

Ей по душе, хоть и много у нас женихов, благородных“.

Вот что рассказывать могут в народе; мне будет обидно.

Я ж и сама бы, конечно, во всякой другой осудила,

Если б, имея и мать и отца, без согласья их стала,

В брак не вступивши, она обращаться с мужчинами вольно.

Ты же совет мой исполни (тогда и родитель мой помощь

Скорую даст и отечество ты не замедлишь увидеть):

Есть близ дороги священная роща Афины из черных

Тополей; светлый источник оттуда бежит на зеленый

Луг; там поместье царя Алкиноя с его плодоносным

Садом в таком расстоянье от града, в каком человечий

Внятен нам голос. Там сев, подожди ты до тех пор, покуда

Мы не прибудем на место и царских палат не достигнем; когда же

Ты убедишься, что царских палат уж могли мы достигнуть,

Встань, и во внутренность града войди, и расспрашивай встречных,

Где обитает родитель мой, царь Алкиной многославный.

Дом же его ты узнаешь легко: бессловесный младенец

Может дорогу к нему указать; ни один феакиец

Здесь не имеет такого жилища, в каком обитает

Царь Алкиной. Окруженный строеньями двор перешедши,

Шагом поспешным пройди ты сквозь залу к покоям царицы;

Там перед ярко блестящим ее очагом ты увидишь

С чудным искусством прядущую тонкопурпурные нити

Подле колонны высокой, в кругу приближенных служанок.

Там же и кресла царевы стоят у огня и, на них он

Сидя, вином утешается, светлому богу подобный.

Мимо царя ты пройди и, обнявши руками колена

Матери милой моей, умоляй, чтоб она поспешила

День возвращенья в отчизну тебе даровать, чужеземцу.

Если моленье твое с благосклонностью примет царица,

Будет тогда и надежда тебе, что возлюбленных ближних,

Светлый свой дом, и семью, и отечество скоро увидишь».

Кончив, ударила звучно блестящим бичом Навсикая

Мулов; затопав, они от реки побежали проворной

Рысью; другие же, пешие, следом пошли; но царевна

Мулов держала на крепких вожжах, чтоб от них не отстали

Девы и странник, и хлопала звучным бичом осторожно.

Солнце садилось, когда к благовонной Палладиной роще

Вместе достигли они. Одиссей, там оставшися, начал

Дочери Зевса-эгидодержавца Палладе молиться:

«Дочь непорочная Зевса-эгидодержавца, Паллада,

Ныне вонми ты молитве, тобою не внятой, когда я

Гибнул в волнах, сокрушенный земли колебателя гневом;

Дай мне найти и покров и приязнь у людей феакийских».

Так говорил он, моляся; и был он Палладой услышан;

Но перед ним не явилась богиня сама, опасаясь

Мощного дяди, который упорствовал гнать Одиссея,

Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны.

Так Одиссей богоравный, в бедах постоянный, молился.

Тою порою царевну везли крепконогие мулы

В город. Достигнув блестящих царевых палат, Навсикая

Взъехала прямо на двор и сошла с колесницы; навстречу

Вышли ее молодые, бессмертным подобные, братья;

Мулов отпрягши, в покои они отнесли все одежды.

Царская дочь на свою половину пошла; развела там

Яркий огонь ей рабыня эпирская Евримедуса

(Некогда в быстром ее корабле увезли из Эпира,

В дар Алкиною почетный назначив, понеже, над всеми

Он феакийцами властвуя, чтим был как бог от народа.

Ею была Навсикая воспитана в царском жилище).

Яркий огонь разведя, приготовила ужин старушка.

В город направил тем временем путь Одиссей; но Афина

Облаком темным его окружила, чтоб не был замечен

Он никаким из надменных граждан феакийских, который

Мог бы его оскорбить, любопытствуя выведать, кто он.

Но, подошед ко вратам крепкозданным прекрасного града,

Встретил он дочь светлоокую Зевса богиню Афину

В виде несущей скудель молодой феакийския девы.

Встретившись с нею, спросил у нее Одиссей богоравный:

«Дочь моя, можешь ли мне указать те палаты, в которых

Ваш обладатель, божественный царь Алкиной, обитает?

Многоиспытанный странник, судьбою сюда издалека

Я заведен; мне никто не знаком здесь, никто из живущих

В городе вашем, никто из людей, обитающих в поле».

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Странник, с великой охотой палаты, которых ты ищешь,

Я укажу; там в соседстве живет мой отец беспорочный;

Следуй за мною в глубоком молчанье; пойду впереди я;

Ты же на встречных людей не гляди и не делан вопросов

Им: иноземцев не любит народ наш; он с ними неласков;

Люди радушного здесь гостелюбия вовсе не знают;

Быстрым вверяя себя кораблям, пробегают бесстрашно

Бездну морскую они, отворенную им Посейдоном;

Их корабли скоротечны, как легкие крылья иль мысли».

Кончив, богиня Афина пошла впереди Одиссея.

Быстрым шагом, пспешно пошел Одиссей за богиней.

Улицы с ней проходя, ни одним из людей феакийских,

На море славных, он не был замечен; того не хотела

Светлокудрявая дева Паллада: храня Одиссея,

Тьмой несказанной его отовсюду она окружила.

Он изумился, увидевши пристани, в них бесконечный

Ряд кораблей, и народную площадь, и крепкие стены

Чудной красы, неприступным извне огражденные тыном.

Но, подошед к многославному дому царя Алкиноя,

Дочь светлоокая Зевса богиня Афина сказала:

«Странник, с тобою пришли мы к палатам, которых искал ты;

В них ты увидишь любезного Зевсу царя Алкиноя

В сонме гостей за роскошной трапезой; войди, не страшася;

Мужу бесстрашному, кто бы он ни был, хотя б чужеземец,

Все по желанью вернее других исполнять удается.

Прежде всего подойди ты, в палату вступивши, к царице;

Имя царицы Арета; она от одних происходит

Предков с высоким супругом своим Алкиноем; вначале

Сын Навсифой Посейдоном земли колебателем прижит

Был с Перибеей, всех дев затмевавшей своей красотою,

Младшею дочерью мужа могучего Евримедонта,

Бывшего прежде властителем буйных гигантов; но сам он

Свой погубил святотатный народ и себя самого с ним.

Дочь же его возлюбил колебатель земли; от союза

С ней он имел Навсифоя; и первым царем феакиян

Был Навсифой; от него родились Рексенор с Алкиноем;

Но Рексенор, сыновей не имев, сребролуким застрелен

Был Аполлоном на пире вторичного брака, оставив

Дочь сиротою, Арету; и, с ней Алкиной сочетавшись,

Так почитает ее, как еще никогда не бывала

В свете жена, свой любящая долг, почитаема мужем;

Нежную сердца любовь ей всечасно являют в семействе

Дети и царь Алкиной; в ней свое божество феакийцы

Видят, и в городе с радостно-шумным всегда к ней теснятся

Плеском, когда меж народа она там по улицам ходит.

Кроткая сердцем, имеет она и возвышенный разум,

Так что нередко и трудные споры мужей разрешает.

Если моленья твои с благосклонностью примет царица,

Будет тогда и надежда тебе, что возлюбленных ближних,

Светлый свой дом, и семью, и отечество скоро увидишь».

Так говоря, светлоокая Зевсова дочь удалилась;

Морем бесплодным от Схерии тучной помчавшись, достигла

Скоро она Марафона; потом в многолюдных Афинах

В дом крепкозданный царя Ерехтея вошла. Одиссей же

Тою порой подошел ко дворцу Алкиноя; он сильно

Сердцем тревожился, стоя в дверях перед медным порогом.

Все лучезарно, как на небе светлое солнце иль месяц,

Было в палатах любезного Зевсу царя Алкиноя;

Медные стены во внутренность шли от порога и были

Сверху увенчаны светлым карнизом лазоревой стали;

Вход затворен был дверями, литыми из чистого злата;

Притолки их из сребра утверждались на медном пороге;

Также и князь их серебряный был, а кольцо золотое.

Две — золотая с серебряной — справа и слева стояли,

Хитрой работы искусного бога Гефеста, собаки

Стражами дому любезного Зевсу царя Алкиноя:

Были бессмертны они и с течением лет не старели.

Стены кругом огибая, во внутренность шли от порога

Лавки богатой работы; на лавках лежали покровы,

Тканные дома искусной рукою прилежных работниц;

Мужи знатнейшие града садилися чином на этих

Лавках питьем и едой наслаждаться за царской трапезой.

Зрелися там на высоких подножиях лики златые

Отроков: светочи в их пламенели руках, озаряя

Ночью палату и царских гостей на пирах многославных.

Жило в пространном дворце, пятьдесят рукодельных невольниц:

Рожь золотую мололи одни жерновами ручными,

Нити сучили другие и ткали, сидя за станками

Рядом, подобные листьям трепещущим тополя; ткани ж

Были так плотны, что в них не впивалось и тонкое масло.

Сколь феакийские мужи отличны в правлении были

Быстрых своих кораблей на морях, столь отличны их жены

Были в тканье: их богиня Афина сама научила

Всем рукодельным искусствам, открыв им и хитростей много.

Был за широким двором четырехдесятинный богатый

Сад, обведенный отвсюду высокой оградой; росло там

Много дерев плодоносных, ветвистых, широковершинных,

Яблонь, и груш, и гранат, золотыми плодами обильных,

Также и сладких смоковниц и маслин, роскошно цветущих;

Круглый там год, и в холодную зиму и в знойное лето,

Видимы были на ветвях плоды; постоянно там веял

Теплый зефир, зарождая одни, наливая другие;

Груша за грушей, за яблоком яблоко, смоква за смоквой,

Грозд пурпуровый за гроздом сменялися там, созревая.

Там разведен был и сад виноградный богатый; и грозды

Частью на солнечном месте лежали, сушимые зноем,

Частию ждали, чтоб срезал их с лоз виноградарь; иные

Были давимы в чанах; а другие цвели иль, осыпав

Цвет, созревали и соком янтарно-густым наливались.

Саду границей служили красивые гряды, с которых

Овощ и вкусная зелень весь год собирались обильно.

Два там источника были; один обтекал, извиваясь,

Сад, а другой перед самым порогом царева жилища

Светлой струею бежал, и граждане в нем черпали воду.

Так изобильно богами был дом одарен Алкиноев.

Долго, дивяся, стоял перед ним Одиссей богоравный;

Но, поглядевши на все с изумленьем великим, ступил он

Смелой ногой на порог и во внутренность дома проникнул.

Там он узрел феакийских вождей и старейшин, творящих

Зоркому богу, убийце Аргуса, вином возлиянье

(Он от грядущих ко сну был всегда призываем последний).

Быстро палату пиров перешел Одиссей богоравный;

Скрытый туманом, которым его окружила Афина,

Прямо к Арете приблизился он и к царю Алкиною,

Обнял руками колена царицы, и в это мгновенье

Вдруг расступилась его облекавшая тьма неземная.

Все замолчали, могучего мужа внезапно увидя;

Все в изумленье смотрели. Царице Арете сказал он:

«Дочь Рексенора, подобного силой бессмертным, Арета,

Ныне к коленам твоим, и к царю, и к пирующим с вами

Я прибегаю, плачевный скиталец. Да боги пошлют вам

Светлое счастье на долгие дни; да наследуют ваши

Дети ваш дом и народом вам данный ваш сан знаменитый.

Мне ж помогите, чтоб я беспрепятственно мог возвратиться

В землю отцов, столь давно сокрушенный разлукой с своими».

Кончив, к огню очага подошел он и сел там на пепле.

Все неподвижно молчали, и долго молчание длилось.

Но наконец Ехеней, благородного племени старец,

Ранее всех современных ему феакиян рожденный,

Сладкоречивый и старые были и многое знавший,

Добрых исполненный мыслей, сказал, обратясь к Алкиною:

«Царь Алкиной, неприлично тебе допускать, чтоб молящий

Странник на пепле сидел очага твоего перед нами.

Почесть ему оказать ожидаем твоих повелений;

С пепла поднявши, на стул среброкованный с нами его ты

Сесть пригласи и глашатаю в чаши вина золотого

Влить повели, чтоб могли Громолюбцу Зевесу, молящих

Странников всех покровителю, мы совершить возлиянье.

Гостю ж пускай из запаса даст ключница пищи вечерней».

Так он сказав, пробудил Алкиноеву силу святую.

За руку взяв Одиссея, объятого думой глубокой,

С пепла он поднял его и на креслах богатых с собою

Рядом за стол посадил, повелев уступить Лаодаму,

Сыну любимому, подле сидевшему, место пришельцу.

Тут для умытия рук поднесла на богатой лохани

Полный студеной воды золотой рукомойник рабыня;

Гладкий потом пододвинула стол; на него положила

Хлеб домовитая ключница с разным съестным, из запаса

Выданным ею охотно. Едой и питьем изобильным

Сердце свое насладил Одиссей, многославный страдалец.

Тут Понтоною-глашатаю бросил крылатое слово

Царь феакиян: «Наполни кратеры вином и подай с ним

Чаши гостям, чтоб могли Громолюбцу Зевесу, молящих

Странников всех покровителю, мы совершить возлиянье».

Так он сказал и, наполнив медвяным вином все кратеры,

В чашах пирующим подал его Понтоной; возлиянье

Стоя они совершили и вдоволь питьем насладились.

Царь Алкиной, обратившись к гостям, произнес: «Приглашаю

Выслушать слово мое вас, мужей феакийских, дабы я

Высказать мог вам все то, что велит мне рассудок и сердце.

Кончился пир наш; теперь по домам на покой разойдитесь;

Завтра же утром, с собою и прочих вельмож пригласивши,

Снова придите, чтоб странника здесь угостить и бессмертным

Вместе свершить гекатомбу. Потом учредим отправленье

Гостя почтенного так, чтоб под нашей надежной защитой

Он без тревог и препятствий поспешно и весело прибыл

В край, им желаемый, сколь бы отсюда он ни был далеко;

Также, чтоб он ни печали, ни зла на дороге не встретил

Прежде, пока не достигнет отчизны; когда же достигнет,

Пусть испытает все то, что судьба и могучие Парки

В нить бытия роковую вплели для него при рожденье.

Если же кто из бессмертных под видом его посетил нас,

То на уме их, конечно, есть замысел, нам неизвестный;

Ибо всегда нам открыто являются боги, когда мы,

Их призывая, богатые им гекатомбы приносим;

С нами они пировать без чинов за трепезу садятся;

Даже когда кто из них и один на пути с феакийским

Странником встретится — он не скрывается; боги считают

Всех нас родными, как диких циклопов, как племя гигантов».

Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:

«Царь Алкиной, не тревожься напрасно таким помышленьем;

Вечным богам, беспредельного неба владыкам, ни видом

Я не подобен, ни станом: простой человек я, из всех вам

В мире известных людей земнородных, судьбою гонимых,

Самым злосчастнейшим бедственной жизнью моей я подобен.

Боле других бы я мог рассказать о великих напастях,

Мной претерпенных с трудом непомерным по воле бессмертных;

Но несказанным, хотя и прискорбен, я голодом мучусь;

Нет ничего нестерпимей грызущего голода: нами

Властвуя, он о себе вспоминать ежечасно неволит

Нас, и печальных и преданных скорби душой. Сколь ни сильно

Скорби душою я предан, но тощий желудок мой жадно

Требует пищи себе и меня забывать принуждает

Все претерпенное мной, о себе лишь упорно заботясь.

Вы же, молю вас, как скоро пробудится светлая Эос,

Мне, злополучному, путь учредите в отчизну возвратный;

Много я бед претерпел, но готов и погибнуть, лишь только б

Светлый свой дом, и семью, и рабов, и богатства увидеть».

Кончил; они, изъявив одобренье, решили в отчизну

Гостя отправить, пленившего всех их столь умною речью.

После, свершив возлиянье и вкусным вином насладившись,

Каждый в свой дом удалился, о ложе и сне помышляя.

Но Одиссей богоравный остался в палате столовой;

Царь Алкиной и царица Арета остались с ним вместе; рабыни

Тою порой со столов всю посуду поспешно убрали.

Тут белорукая с гостем беседовать стала Арета.

Мантию с тонким хитоном, сотканные ею самою

Дома с рабынями, в платье пришельца узнавши, царица

Голос возвысила свой и крылатое бросила слово:

«Странник, сначала сама я тебя вопрошу; отвечай мне:

Кто ты? Откуда? И платье свое от кого получил ты?

Нам ты сказал, что сюда был морской непогодою брошен».

Светлой царице ответствовал так Одиссей хитроумный:

«Трудно, царица, мне будет тебе рассказать всю подробно

Повесть о бедствиях, встреченных мною по воле рожденных

Древним Ураном богов, — об одном расскажу откровенно:

В море находится остров Огигия; там обитает

Хитроковарная дочь кознодея Атланта Калипсо,

Светлокудрявая нимфа, богиня богинь. И не водят

Общества с нею ни вечные боги, ни смертные люди.

Я же один, злополучный, на остров ее был враждебным

Демоном брошен, когда мой корабль сокрушительным громом

Зевс поразил посреди беспредельно-пустынного моря.

Спутников всех (поглотила их бездна) тогда я утратил.

Сам же, на киле разбитого судна, обхваченном мною,

Девять носившися дней по волнам, на десятый с наставшей

Ночью на остров Огигию выброшен был, где Калипсо,

Светлокудрявая нимфа, живет. И, приют благосклонно

Дав мне, богиня меня угощала, кормила, хотела

Мне наконец даровать и бессмертье и вечную младость.

Сердца, однако, она моего обольстить не успела.

Целые семь лет утратил я там, и текли непрестанно

Слезы мои на одежды, мне данные нимфой бессмертной.

Год напоследок осьмой приведен был времен обращеньем;

Вдруг мне она повелела покинуть свой остров — не знаю,

Зевса ль она убоялась, сама ль изменилася в мыслях?

Сел я на крепкосколоченный плот, и она, наделивши

Хлебом меня, и душистым вином, и нетленной одеждой,

Следом послала за мной благовеющий ветер попутный.

Дней совершилось семнадцать с тех пор, как пустился я в море;

Вдруг на осьмнадцатый видима стала вдали над водами

Ваша земля, и во мне оживилося милое сердце,

Столь несказанно страдавшее. Много, однако, еще мне

Бед колебатель земли Посейдон непреклонный готовил:

Ветры подняв, заградил предо мной он дорогу, и море

Все беспредельное вдруг затревожилось; был я не в силах,

Жалобно стонущий, судном владеть на взволнованной бездне:

Буря его изломала в куски, и, в кипящую влагу

Бросясь, пустился я вплавь: напоследок примчали

К вашему брегу меня многошумные ветры и море;

Гибели б мне не избегнуть, когда б на утесистый берег

Был я волною, скалами его отшибаемой, кинут:

Силы напрягши, я в сторону поплыл и скоро достигнул

Устья реки — показалось то место приютным, там острых

Не было камней, там всюду от ветров являлась защита;

На берег вышед, в бессилие впал я; божественной ночи

Тьма наступила; тогда, удалясь от потока, небесным

Зевсом рожденного, я приютился в кустах и в опадших

Спрятался листьях; и сон бесконечный послали мне боги.

Там под защитою листьев, с печалию милого сердца,

Проспал всю ночь я, все утро и за полдень долго;

Солнце садилось, когда усладительный сон мой был прерван:

Дев, провожавших царевну твою, я увидел на бреге;

С нею, подобные нимфам, они, там резвяся, играли.

К ней обратил я молитву, и так поступила разумно

Юная царская дочь, как немногие с ней одинаких

Лет поступить бы могли, — молодежь рассудительна редко.

Сладкой едой и вином искрометным меня подкрепивши,

Мне искупаться в потоке велела она и одежду

Эту дала мне. Я кончил, по истине все рассказав вам».

Он умолкнул. Ему Алкиной отвечал благосклонно:

«Странник, гораздо б приличнее было для дочери нашей,

Если б она пригласила тебя за собою немедля

Следовать в дом наш: к ней первой ты с просьбой своей обратился».

Так он сказал, и ему возразил Одиссей хитроумный:

«Царь благородный, не делай упреков разумной царевне;

Следовать мне за собою она предложила немедля;

Я ж отказался — мне было бы стыдно; при том же подумал

Я, что, меня с ней увидя, на нас ты разгневаться мог бы:

Скоро всегда раздражаемся мы, земнородные люди».

Царь Алкиной, возражая, ответствовал так Одиссею:

«Странник, в груди у меня к безрассудному гневу такому

Сердце несклонно; приличие ж должно во всем наблюдать нам.

Если б — о Дий Громовержец! о Феб Аполлон! о Афина! —

Если б нашелся подобный тебе, в помышленьях со мною

Сходный, супруг Навсикае, возлюбленный зять мне, и если б

Здесь поселился он… Дом и богатства бы дал я, когда бы

Волей ты с нами остался; насильно же здесь иноземца

Мы не задержим, то было бы Зевсу-отцу неугодно.

Твой же отъезд я устрою, чтоб было тебе то известно,

Завтра: ты, сладкому отдыху мирно предавшися, будешь

Сонный в спокойном безветрии плыть и достигнешь

В землю отцов иль в иную какую желанную землю,

Сколь бы она ни лежала далеко, хотя бы в Евбею,

Дале которой уж нет ничего, по сказанью отважных

Наших пловцов, с златовласым туда Радамантом ходивших, —

Тития, сына Земли, посетил он, и, сколь ни далек был

Путь по глубокому морю, его без труда совершили

В сутки они, до Евбеи доплыв и назад возвратившись.

Сам ты узнаешь, как быстры у нас корабли, как отважно

Веслами море браздят мореходцы мои молодые».

Так он сказал; пролилося веселие в грудь Одиссея;

Голос возвысивши свой, произнес он такую молитву:

«Дий, наш отец, да исполнится все, что теперь обещал мне

Царь Алкиной, и да будет всегда на земле плодоносной

Слава ему! А меня проводи безопасно в отчизну».

Так говорили о многом они, собеседуя сладко.

Тою порой повелела царица Арета рабыням

В сенях поставить кровать, на нее положить пурпуровый

Мягкий тюфяк и богатый ковер разостлать; на ковер же

Теплым покровом для тела косматую мантию бросить.

Факелы взявши, пошли из столовой рабыни; когда же

Было совсем приготовлено мягко-упругое ложе,

Близко они подошед к Одиссею, ему доложили:

«Странник, иди почивать; для тебя приготовлено ложе».

Радостно было усталому гостю призванье к покою;

Сладко-целительный сон наконец он вкусил безмятежно,

В звонко-пространных сенях на кровать прорезную возлегши.

Скоро и царь Алкиной, с ним простяся, во внутренней спальне

Лег на постель и заснул близ супруги своей благонравной.

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос —

Мирный покинула сон Алкиноева сила святая;

Встал и божественный муж Одиссей, городов сокрушитель.

Царь Алкиной многовластный повел знаменитого гостя

На площадь, где невдали кораблей феакийцы сбирались.

Сели, пришедши, на гладко обтесанных камнях друг с другом

Рядом они. Той порою Паллада Афина по улицам града,

В образ облекшись глашатая царского, быстро ходила;

Сердцем заботясь о скором возврате домой Одиссея,

К каждому встречному ласково речь обращала богиня:

«Вы, феакийские люди, вожди и владыки, скорее

На площадь все соберитесь, дабы иноземца, который

В дом Алкиноя премудрого прибыл вчера, там увидеть:

Бурей к нам брошенный, богу он образом светлым подобен».

Так говоря, возбудила она любопытное рвенье

В каждом, и скоро наполнилась площадь народом; и сели

Все по местам. С удивленьем великим они обращали

Взор на Лаэртова сына: ему красотой несказанной

Плечи одела Паллада, главу и лицо озарила,

Стан возвеличила, сделала тело полнее, дабы он

Мог приобресть от людей феакийских приязнь и вселил в них

Трепет почтительный мужеской силой на играх, в которых

Им испытать надлежало его, отличась пред народом.

Все собралися они, и собрание сделалось полным.

Тут, обратяся к ним, царь Алкиной произнес: «Приглашаю

Выслушать слово мое вас, людей феакийских, дабы я

Высказать мог вам все то, что велит мне рассудок и сердце.

Гость иноземный — его я не знаю; бездомно скитаясь,

Он от восточных народов сюда иль от западных прибыл —

Молит о том, чтоб ему помогли мы достигнуть отчизны.

Мы, сохраняя обычай, молящему гостю поможем;

Ибо еще ни один чужеземец, мой дом посетивший,

Долго здесь, плача, не ждал, чтоб его я услышал молитву.

Должно спустить на священные воды корабль чернобокий,

В море еще не ходивший; потом изберем пятьдесят два

Самых отважных меж лучшими здесь молодыми гребцами;

Весла к скамьям прикрепив корабельным, пускай соберутся

В царских палатах они и поспешно себе на дорогу

Вкусный обед приготовят; я всех их к себе приглашаю

Так от меня объявите гребцам молодым; а самих вас,

Скиптродержавных владык и судей, я прошу в мой пространный

Дом, чтоб со мною как следует там угостить иноземца;

Всех вас прошу, отказаться не властен никто; позовите

Также певца Демодока: дар песней приял от богов он

Дивный, чтоб все воспевать, что в его пробуждается сердце».

Кончив, пошел впереди он; за ним все судьи и владыки

Скиптродержавные; звать Понтоной побежал Демодока.

Скоро по воле царя пятьдесят два гребца, на отлогом

Бреге бесплодносоленого моря собравшися, вместе

К ждавшему их на песке кораблю подошли, совокупной

Силою черный корабль на спущенные сдвинули воды,

Подняли мачты, устроили все корабельные снасти,

В крепкоременные петли просунули длинные весла,

Должным порядком потом паруса утвердили. Отведши

Легкий корабль на открытое взморье, они собралися

Все во дворце Алкиноя, царем приглашенные. Скоро

Все переходы палат, и дворы, и притворы народом

Сделались полны — там были и юноши, были и старцы.

Жирных двенадцать овец, двух быков криворогих и восемь

Остроклычистых свиней Алкиной повелел им зарезать;

Их ободрав, изобильный обед приготовили гости.

Тою порой с знаменитым певцом Понтоной возвратился;

Муза его при рождении злом и добром одарила:

Очи затмила его, даровала за то сладкопенье.

Стул среброкованый подал певцу Понтоной, и на нем он

Сел пред гостями, спиной прислоняся к колонне высокой.

Лиру слепца на гвозде над его головою повесив,

К ней прикоснуться рукою ему — чтоб ее мог найти он —

Дал Понтоной, и корзину с едою принес, и подвинул

Стол, и вина приготовил, чтоб пил он, когда пожелает.

Подняли руки они к предложенной им пище; когда же

Был удовольствован голод их сладким питьем и едою,

Муза внушила певцу возгласить о вождях знаменитых,

Выбрав из песни, в то время везде до небес возносимой,

Повесть о храбром Ахилле и мудром царе Одиссее,

Как между ними однажды на жертвенном пире великом

Распря в ужасных словах загорелась и как веселился

В духе своем Агамемнон враждой знаменитых ахеян:

Знаменьем добрым ему ту вражду предсказал Аполлонов

В храме Пифийском оракул, когда через каменный праг он

Бога спросить перешел, — а случилось то в самом начале

Бедствий, ниспосланных богом богов на троян и данаев.

Начал великую песнь Демодок; Одиссей же, своею

Сильной рукою широкопурпурную мантию взявши,

Голову ею облек и лицо благородное скрыл в ней.

Слез он своих не хотел показать феакийцам. Когда же,

Пенье прервав, сладкогласный на время умолк песнопевец,

Слезы отерши, он мантию снял с головы и, наполнив

Кубок двудонный вином, совершил возлиянье бессмертным.

Снова запел Демодок, от внимавших ему феакиян,

Гласом его очарованных, вызванный к пенью вторично;

Голову мантией снова облек Одиссей, прослезяся.

Были другими его не замечены слезы, но мудрый

Царь Алкиной их заметил и понял причину их, сидя

Близ Одиссея и слыша скорбящего тяжкие вздохи.

Он феакиянам веслолюбивым сказал: «Приглашаю

Выслушать слово мое вас, судей и вельмож феакийских;

Душу свою насладили довольно мы вкуснообильной

Пищей и звуками лиры, подруги пиров сладкогласной;

Время отсюда пойти нам и в мужеских подвигах крепость

Силы своей оказать, чтоб наш гость, возвратяся, домашним

Мог возвестить, сколь других мы людей превосходим в кулачном

Бое, в борьбе утомительной, в прыганье, в беге проворном».

Кончив, поспешно пошел впереди он, за ним все другие.

Звонкую лиру приняв и повесив на гвоздь, Демодока

За руку взял Понтоной и из залы пиршественной вывел;

Вслед за другими, ведя песнопевца, пошел он, чтоб видеть

Игры, в которых хотели себя отличить феакийцы.

На площадь все собралися: толпой многочисленно-шумной

Там окружил их народ. Благородные юноши к бою

Вышли из сонма его: Акроней, Окиал с Элатреем,

Навтий, Примней, Анхиал, Эретмей с Анабесионеем;

С ними явились Понтей, Прореон и Фоон с Амфиалом,

Сыном Полиния, внуком Тектона; пристал напоследок

К ним и младой Евриал, Навболит, равносильный Арею:

Всех феакиян затмил бы чудесной своей красотой он,

Если б его самого не затмил Лаодам беспорочный.

К ним подошли, наконец, Лаодам, Галионт с богоравным

Клитонеоном — три бодрые сына царя Алкиноя.

Первые в беге себя испытали они. Устремившись

С места того, на котором стояли, пустилися разом,

Пыль подымая, они через поприще: всех был проворней

Клитонеон благородный — какую по свежему полю

Борозду плугом два мула проводят, настолько оставив

Братьев своих назади, возвратился он первый к народу.

Стали другие в борьбе многотрудной испытывать силу:

Всех Евриал одолел, превзошедши искусством и лучших.

В прыганье был Анхиал победителем. Тяжкого диска

Легким бросаньем от всех Эретмей отличился. В кулачном

Бое взял верх Лаодам, сын царя Алкиноя прекрасный.

Тут, как у всех уж довольно насытилось играми сердце,

К юношам речь обративши, сказал Лаодам, Алкиноев

Сын: «Не прилично ли будет спросить нам у гостя, в каких он

Играх способен себя отличить? Он не низкого роста,

Голени, бедра и руки его преисполнены силы,

Шея его жиловата, он мышцами крепок; годами

Также не стар; но превратности жизни его изнурили.

Нет ничего, утверждаю, сильней и губительней моря;

Крепость и самого бодрого мужа оно сокрушает».

«Умным, — сказал, отвечая на то, Евриал Лаодаму, —

Кажется мне предложенье твое, Лаодам благородный.

Сам подойди к иноземному гостю и сделай свой вызов».

Сын молодой Алкиноя, слова Евриала услышав,

Вышел вперед и сказал, обратяся к царю Одиссею:

«Милости просим, отец иноземец; себя покажи нам

В играх, в каких ты искусен, — но, верно, во всех ты искусен, —

Бодрому мужу ничто на земле не дает столь великой

Славы, как легкие ноги и крепкие мышцы, яви же

Силу свою нам, изгнав из души все печальные думы.

Путь для тебя уж теперь недалек; уж корабль быстроходный

С берега сдвинут, и наши готовы к отплытию люди».

Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:

«Друг, не обидеть ли хочешь меня ты своим предложеньем?

Мне не до игр: на душе несказанное горе; довольно

Бед испытал и немало великих трудов перенес я;

Ныне ж, крушимый тоской по отчизне, сижу перед вами,

Вас и царя умоляя помочь мне в мой дом возвратиться».

Но Евриал Одиссею ответствовал с колкой насмешкой:

«Странник, я вижу, что ты не подобишься людям, искусным

В играх, одним лишь могучим атлетам приличных; конечно,

Ты из числа промышленных людей, обтекающих море

В многовесельных своих кораблях для торговли, о том лишь

Мысля, чтоб, сбыв свой товар и опять корабли нагрузивши,

Боле нажить барыша: но с атлетом ты вовсе несходен».

Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей благородный:

«Слово обидно твое; человек ты, я вижу, злоумный.

Боги не всякого всем наделяют: не каждый имеет

Вдруг и пленительный образ, и ум, и могущество слова;

Тот по наружному виду внимания мало достоин —

Прелестью речи зато одарен от богов; веселятся

Люди, смотря на него, говорящего с мужеством твердым

Или с приветливой кротостью; он украшенье собраний;

Бога в нем видят, когда он проходит по улицам града.

Тот же, напротив, бессмертным подобен лица красотою,

Прелести ж бедное слово его никакой не имеет.

Так и твоя красота беспорочна, тебя и Зевес бы

Краше не создал; зато не имеешь ты здравого смысла.

Милое сердце в груди у меня возмутил ты своею

Дерзкою речью. Но я не безопытен, должен ты ведать,

В мужеских играх; из первых бывал я в то время, когда мне

Свежая младость и крепкие мышцы служили надежно.

Ныне ж мои от трудов и печалей истрачены силы;

Видел немало я браней и долго среди бедоносных

Странствовал вод, но готов я себя испытать и лишенный

Сил; оскорблен я твоим безрассудно-ругательным словом».

Так отвечав, поднялся он и, мантии с плеч не сложивши,

Камень схватил — он огромней, плотней и тяжеле всех дисков,

Брошенных прежде людьми феакийскими, был; и с размаха

Кинул его Одиссей, жиловатую руку напрягши;

Камень, жужжа, полетел; и под ним до земли головами

Веслолюбивые, смелые гости морей, феакийцы

Все наклонились; а он далеко через все перемчался

Диски, легко улетев из руки; и Афина под видом

Старца, отметивши знаком его, Одиссею сказала:

«Странник, твой знак и слепой различит без ошибки, ощупав

Просто рукою; лежит он отдельно от прочих, гораздо

Далее всех их. Ты в этом бою победил; ни один здесь

Камня ни дале, ни так же далеко, как ты, не способен

Бросить». От слов сих веселье проникло во грудь Одиссея.

Радуясь тем, что ему хоть один благосклонный в собранье

Был судия, с обновленной душой он сказал предстоявшим:

«Юноши, прежде добросьте до этого камня; за вами

Брошу другой я, и столь же далеко, быть может и дале.

Пусть все другие, кого побуждает отважное сердце,

Выйдут и сделают опыт; при всех оскорбленный, я ныне

Всех вас на бой рукопашный, на бег, на борьбу вызываю;

С каждым сразиться готов я — с одним не могу Лаодамом:

Гость я его — подыму ли на друга любящего руку?

Тот неразумен, тот пользы своей различать не способен,

Кто на чужой стороне с дружелюбным хозяином выйти

Вздумает в бой; несомненно, себе самому повредит он.

Но меж другими никто для меня не презрителен, с каждым

Рад я схватиться, чтоб силу мою, грудь на грудь, испытать с ним.

Знайте, что я ни в каком не безопытен мужеском бое.

Гладким луком и самым тугим я владею свободно;

Первой стрелой поражу я на выбор противника в тесном

Сонме врагов, хоть кругом бы меня и товарищей много

Было и меткую каждый стрелу на врага бы нацелил.

Только одним Филоктетом бывал я всегда побеждаем

В Трое, когда мы, ахейцы, там, споря, из лука стреляли.

Но утверждаю, что в этом искусстве со мной ни единый.

Смертный, себя насыщающий хлебом, сравниться не может;

Я не дерзнул бы, однако, бороться с героями древних

Лет, ни с Гераклом, ни с Евритом, метким стрелком эхалийским;

Спорить они и с богами в искусстве своем не страшились;

Еврит великий погиб от того; не достиг он глубокой

Старости в доме семейном своем; раздражив Аполлона

Вызовом в бой святотатным, он из лука был им застрелен.

Дале копьем я достигнуть могу, чем другие стрелою;

Может случиться однако, что кто из людей феакийских

В беге меня победит: окруженный волнами, я силы

Все истощил, на неверном плоту не вкушая столь долго

Пищи, покоя и сна; и мои все разрушены члены».

Так он сказал; все кругом неподвижно хранили молчанье.

Но Алкиной, возражая, ответствовал так Одиссею:

«Странник, ты словом своим не обидеть нас хочешь; ты только

Всем показать нам желаешь, какая еще сохранилась

Крепость в тебе; ты разгневан безумцем, тебя оскорбившим

Дерзкой насмешкой, — зато ни один, говорить здесь привыкший

С здравым рассудком, ни в чем не помыслит тебя опорочить.

Выслушай слово, однако, мое со вниманьем, чтоб после

Дома его повторить при друзьях благородных, когда ты,

Сидя с женой и детьми за веселой семейной трапезой,

Вспомнишь о доблестях наших и тех дарованьях, какие

Нам от отцов благодатью Зевеса достались в наследство.

Мы, я скажу, ни в кулачном бою, ни в борьбе не отличны;

Быстры ногами зато несказанно и первые в море;

Любим обеды роскошные, пение, музыку, пляску,

Свежесть одежд, сладострастные бани и мягкое ложе.

Но пригласите сюда плясунов феакийских; зову я

Самых искусных, чтоб гость наш, увидя их, мог, возвратяся

В дом свой, там всем рассказать, как других мы людей превосходим

В плаванье по морю, в беге проворном, и в пляске, и пенье.

Пусть принесут Демодоку его звонкогласную лиру;

Где-нибудь в наших пространных палатах ее он оставил».

Так Алкиной говорил, и глашатай, его исполняя

Волю, поспешно пошел во дворец за желаемой лирой.

Судьи, в народе избранные, девять числом, на средину

Поприща, строгие в играх порядка блюстители, вышли,

Место для пляски угладили, поприще сделали шире.

Тою порой из дворца возвратился глашатай и лиру

Подал певцу: пред собранье он выступил; справа и слева

Стали цветущие юноши, в легкой искусные пляске.

Топали в меру ногами под песню они; с наслажденьем

Легкость сверкающих ног замечал Одиссей и дивился.

Лирой гремя сладкозвучною, пел Демодок вдохновенный

Песнь о прекраснокудрявой Киприде и боге Арее:

Как их свидание первое в доме владыки Гефеста

Было; как, много истратив богатых даров, опозорил

Ложе Гефеста Арей, как открыл наконец все Гефесту

Гелиос зоркий, любовное их подстерегши свиданье.

Только достигла обидная весть до Гефестова слуха,

Мщение в сердце замыслив, он в кузнице плаху поставил,

Крепко свою наковальню уладил на ней и проворно

Сети сковал из железных, крепчайших, ничем не разрывных

Проволок. Хитрый окончивши труд и готовя Арею

Стыд, он пошел в тот покой, где богатое ложе стояло.

Там он, сетями своими опутав подножье кровати,

Их на нее опустил с потолка паутиною тонкой;

Были не только невидимы оку людей, но и взорам

Вечных богов неприметны они: так искусно сковал их,

Мщенье готовя, Гефест. Западню перед ложем устроив,

Он притворился, что путь свой направил в Лемнос, крепкозданный

Город, всех боле других городов на земле им любимый.

Зорко за ним наблюдая, Арей златоуздный тогда же

Сведал, что в путь свой Гефест, многославный художник, пустился.

Сильной любовью к прекрасновенчанной Киприде влекомый,

В дом многославного бога художника тайно вступил он.

Зевса отца посетив на высоком Олимпе, в то время

Дома одна, отдыхая, сидела богиня. Арей, подошедши,

За руку взял, и по имени назвал ее, и сказал ей:

«Милая, час благосклонен, пойдем на роскошное ложе;

Муж твой Гефест далеко; он на остров Лемнос удалился,

Верно к суровым синтийям, наречия грубого людям».

Так он сказал, и на ложе охотно легла с ним Киприда.

Мало-помалу и он и она усыпились. Вдруг сети

Хитрой Гефеста работы, упав, их схватили с такою

Силой, что не было средства ни встать им, ни тронуться членом;

Скоро они убедились, что бегство для них невозможно;

Скоро и сам, не свершив половины пути, возвратился

В дом свой Гефест многоумный, на обе хромающий ноги:

Гелиос зоркий его обо всем известить не замедлил.

В дом свой вступивши с печалию милого сердца, поспешно

Двери Гефест отворил, и душа в нем наполнилась гневом;

Громко он начал вопить, чтоб его все услышали боги:

«Дий-вседержитель, блаженные, вечные боги, сберитесь

Тяжкообидное, смеха достойное дело увидеть:

Как надо мной, хромоногим, Зевесова дочь Афродита

Гнусно ругается, с грозным Ареем, губительным богом,

Здесь сочетавшись. Конечно, красавец и тверд на ногах он;

Я ж от рождения хром — но моею ль виною? Виновны

В том лишь родители. Горе мне, горе! Зачем я родился?

Вот посмотрите, как оба, обнявшися нежно друг с другом,

Спят на постели моей. Несказанно мне горько то видеть.

Знаю однако, что так им в другой раз заснуть не удастся;

Сколь ни сильна в них любовь, но, конечно, охота к такому

Сну в них теперь уж прошла; не сниму с них дотоле я этой

Сети, пока не отдаст мне отец всех богатых подарков,

Им от меня за невесту, бесстыдную дочь, полученных.

Правда, прекрасна она, но ее переменчиво сердце».

Так он сказал. Той порой собрались в медностенных палатах

Боги; пришел Посейдон-земледержец; пришел дароносец

Эрмий; пришел Аполлон, издалека разящий стрелами;

Но, сохраняя пристойность, богини осталися дома.

В двери вступили податели благ, всемогущие боги:

Подняли все они смех несказанный, увидя, какое

Хитрое дело ревнивый Гефест совершить умудрился.

Глядя друг на друга, так меж собою они рассуждали:

«Злое не впрок; над проворством здесь медленность верх одержала;

Как ни хромает Гефест, но поймал он Арея, который

Самый быстрейший из вечных богов, на Олимпе живущих.

Хитростью взял он; достойная мзда посрамителю брака».

Так говорили, друг с другом беседуя, вечные боги.

К Эрмию тут обратившись, сказал Аполлон, сын Зевеса:

«Эрмий, Кронионов сын, благодатный богов вестоносец,

Искренне мне отвечай, согласился ль бы ты под такою

Сетью лежать на постели одной с золотою Кипридой?»

Зоркий убийца Аргуса ответствовал так Аполлону:

«Если б могло то случиться, о царь Аполлон-стреловержец,

Сетью тройной бы себя я охотно опутать дозволил,

Пусть на меня бы, собравшись, богини и боги смотрели,

Только б лежать на постели одной с золотою Кипридой!»

Так отвечал он; бессмертные подняли смех несказанный.

Но Посейдон не смеялся; чтоб выручить бога Арея,

К славному дивным искусством Гефесту он, голос возвысив,

С просьбой своей обратился и бросил крылатое слово:

«Дай им свободу; ручаюсь тебе за Арея; как сам ты

Требуешь, все дополна при бессмертных богах он заплатит».

Бог хромоногий Гефест, отвечая, сказал Посейдону:

«Нет, от меня, Посейдон-земледержец, того ты не требуй.

Знаешь ты сам, что всегда неверна за неверных порука.

Чем же тебя, всемогущий, могу я к уплате принудить,

Если свободный Арей убежит и платить отречется?»

Богу Гефесту ответствовал так Посейдон-земледержец:

«Если могучий Арей, чтоб не быть принужденным к уплате,

Скроется тайно, то все за него заплатить обязуюсь».

Хромоногий Гефест отвечал Посейдону-владыке:

«Воли твоей, Посейдон, не дерзну и не властен отвергнуть».

С сими словами разрушила цепи Гефестова сила.

Бог и богиня — лишь только их были разрушены цепи —

Быстро вскочив, улетели. Во Фракию он удалился;

Скрылася в Кипр золотая с улыбкой приветной Киприда;

Был там алтарь ей в Пафосском лесу благовонном воздвигнут;

Там, искупавши ее и натерши душистым, святое

Тело одних лишь богов орошающим маслом, Хариты

Плечи ее облачили одеждою прелести чудной.

Так воспевал вдохновенный певец. Одиссей благородный

В сердце, внимая ему, веселился; и с ним веселились

Веслолюбивые, смелые гости морей, феакийцы.

Но Алкиной повелел Галионту вдвоем с Лаодамом

Пляску начать: в ней не мог превосходством никто победить их.

Мяч разноцветный, для них рукодельным Полибием сшитый,

Взяв, Лаодам с молодым Галионтом на ровную площадь

Вышли; закинувши голову, мяч к облакам темно-светлым

Бросил один; а другой разбежался и, прянув высоко,

Мяч на лету подхватил, до земли не коснувшись ногами.

Легким бросаньем мяча в высоту отличась пред народом,

Начали оба по гладкому лону земли плодоносной

Быстро плясать; и затопали юноши в меру ногами,

Стоя кругом, и от топота ног их вся площадь гремела.

Долго смотрев, напоследок сказал Одиссей Алкиною:

«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,

Ты похвалился, что пляскою с вами никто не сравнится;

Правда твоя; то глазами я видел; безмерно дивлюся».

Так он сказав, возбудил Алкиноеву силу святую.

Царь феакиянам веслолюбивым сказал: «Приглашаю

Выслушать слово мое вас, судей и владык феакийских;

Разум великий имеет, я вижу, наш гость иноземный;

Должно ему, как обычай велит, предложить нам подарки;

Областью нашею правят двенадцать владык знаменитых,

Праведно-строгих судей; я тринадцатый, главный. Пусть каждый

Чистое верхнее платье с хитоном и с полным талантом

Золота нашему гостю в подарок назначит обычный.

Все повелите сюда принести и своими руками

Страннику сдайте, чтоб весел он был за трапезою нашей.

Ты ж, Евриал, удовольствуй его, перед ним повинившись,

Дав и подарок: его оскорбил неприличным ты словом».

Так он сказал, изъявили свое одобренье другие;

Каждый глашатая в дом свой послал, чтоб подарки принес он.

Но Евриал, повинуясь, ответствовал так Алкиною:

«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,

Я удовольствую гостя, желанье твое исполняя.

Медный свой меч с рукоятью серебряной в новых

Чудной работы ножнах из слоновыя кости охотно

Дам я ему, и, конечно, он дар мой высоко оценит».

Так говоря, среброкованый меч свой он снял, и возвысил

Голос, и бросил крылатое слово Лаэртову сыну:

«Радуйся, добрый отец иноземец! И если сказал я

Дерзкое слово, пусть ветер его унесет и развеет;

Ты же, хранимый богами, да скоро увидишь супругу,

В дом возвратяся по долгопечальной разлуке с семьею».

Кончил; ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:

«Радуйся также и ты и, хранимый богами, будь счастлив.

В сердце ж своем никогда не раскайся, что мне драгоценный

Меч подарил свой, повинным меня удовольствовав словом».

Так отвечав, среброкованый меч на плечо он повесил.

Солнце зашло; все богатые собраны были подарки;

Их поспешили глашатаи в дом отнести Алкиноев;

Там сыновья Алкиноя-владыки, принявши подарки,

Отдали матери их, многоумной царице Арете.

Царь же повел знаменитого гостя со всеми другими

В дом свой, и сели, пришедши, они на возвышенных креслах.

Тут, обратяся к царице Арете, сказал благородный

Царь: «Принеси нам, жена, драгоценнейший самый из многих

Наших ковчегов, в него положивши и верхнее платье

С тонким хитоном. Поставьте котел на огонь, вскипятите

Воду, чтоб гость наш омылся и, все осмотревши подарки,

Им полученные здесь от людей феакийских, был весел,

С нами сидя за вечерней трапезой и пенью внимая.

Я же еще драгоценный кувшин золотой на прощанье

Дам, чтоб, меня вспоминая, он мог из него ежедневно

Дома творить возлиянье Зевсу и прочим бессмертным».

Так он сказал, и царица Арета велела рабыням

Яркий огонь разложить под огромным котлом троеножным.

Тотчас котел троеножный на ярком огне был поставлен.

Налили воду в котел и усилили хворостом пламя;

Чрево сосуда оно обхватило, вода закипела.

Тою порою Арета прекрасный ковчег из покоев

Внутренних вынесла гостю; в ковчег положила подарки,

Золото, ризы и все, что ему феакийские мужи

Дали; сама ж к ним прибавила верхнее платье с хитоном.

Кончив, она Одиссею крылатое бросила слово:

«Кровлей накрыв и тесьмою опутав ковчег, завяжи ты

Узел, чтоб кто на дороге чего не похитил, покуда

Будешь покоиться сном ты, плывя в корабле чернобоком».

То Одиссей богоравный, в бедах постоянный, услышав,

Кровлей накрыл и тесьмою опутал ковчег и искусный

Узел (как был научен хитроумной Цирцеею) сделал.

Тут пригласила его домовитая ключница в баню

Члены свои оживить омовеньем; и теплой купальне

Рад был испытанный муж Одиссей, той услады лишенный

С самых тех пор, как покинул жилище Калипсо, в котором

Нимфы ему, как бессмертному богу, служили. Когда же

Тело омыла ему и елеем натерла рабыня,

Легкий надевши хитон и богатой облекшись хламидой,

Вышел он свежий из бани и к пьющим гостям в пировую

Залу вступил. Навсикая-царевна, богиня красою,

Подле столба, потолок подпиравшего залы, стояла.

Взор изумленный подняв на прекрасного гостя, царевна

Голос возвысила свой и крылатое бросила слово:

«Радуйся, странник, но, в милую землю отцов возвратяся,

Помни меня; ты спасением встрече со мною обязан».

Юной царевне ответствовал так Одиссей многоумный:

«О Навсикая, прекрасноцветущая дочь Алкиноя,

Если мне Геры супруг, громоносный Кронион, дозволит

В доме отеческом сладостный день возвращенья увидеть,

Буду там помнить тебя и тебе ежедневно, как богу,

Сердцем молиться: спасением встрече с тобой я обязан».

Так отвечав ей, на креслах он сел близ царя Алкиноя.

Было уж роздано мясо; уж чаши вином наполнялись.

Тою порой возвратился глашатай с певцом Демодоком,

Чтимым в народе. Певец посреди светлозданной палаты

Сел пред гостями, спиной прислонившись к колонне высокой.

Полную жира хребтовую часть острозубого вепря

Взявши с тарелки своей (для себя же оставя там боле),

Царь Одиссей многославный сказал, обратясь к Понтоною:

«Эту почетную часть изготовленной вкусно веприны

Дай Демодоку; его и печальный я чту несказанно,

Всем на обильной земле обитающим людям любезны,

Всеми высоко честимы певцы; их сама научила

Пению Муза; ей мило певцов благородное племя».

Так он сказал, и проворно отнес от него Демодоку

Мясо глашатай; певец благодарно даяние принял.

Подняли руки они к приготовленной пище; когда же

Был удовольствован голод их сладким питьем и едою,

Так, обратясь к Демодоку, сказал Одиссей хитроумный:

«Выше всех смертных людей я тебя, Демодок, поставляю;

Музою, дочерью Дия, иль Фебом самим наученный,

Все ты поешь по порядку, что было с ахейцами в Трое,

Что совершили они и какие беды претерпели;

Можно подумать, что сам был участник всему иль от верных

Все очевидцев узнал ты. Теперь о коне деревянном,

Чудном Эпеоса с помощью девы Паллады созданье,

Спой нам, как в город он был хитроумным введен Одиссеем,

Полный вождей, напоследок святой Илион сокрушивших.

Если об этом по истине все нам, как было, споешь ты,

Буду тогда перед всеми людьми повторять повсеместно

Я, что божественным пением боги тебя одарили».

Так он сказал, и запел Демодок, преисполненный бога:

Начал с того он, как все на своих кораблях крепкозданных

В море отплыли данаи, предавши на жертву пожару

Брошенный стан свой, как первые мужи из них с Одиссеем

Были оставлены в Трое, замкнутые в конской утробе,

Как напоследок коню Илион отворили трояне.

В граде стоял он; кругом, нерешимые в мыслях, сидели

Люди троянские, было меж ними троякое мненье:

Или губительной медью громаду пронзить и разрушить,

Или, ее докативши до замка, с утеса низвергнуть,

Или оставить среди Илиона мирительной жертвой

Вечным богам: на последнее все согласились, понеже

Было судьбой решено, что падет Илион, отворивши

Стены коню, где ахейцы избранные будут скрываться,

Черную участь и смерть приготовив троянам враждебным.

После воспел он, как мужи ахейские в град ворвалися,

Чрево коня отворив и из темного выбежав склепа;

Как, разъяренные, каждый по-своему град разоряли,

Как Одиссей к Деифобову дому, подобный Арею,

Бросился вместе с божественно-грозным в бою Менелаем.

Там истребительный бой (продолжал песнопевец) возжегши,

Он наконец победил, подкрепленный великой Палладой.

Так об ахеянах пел Демодок; несказанно растроган

Был Одиссей, и ресницы его орошались слезами.

Так сокрушенная плачет вдовица над телом супруга,

Падшего в битве упорной у всех впереди перед градом,

Силясь от дня рокового спасти сограждан и семейство.

Видя, как он содрогается в смертной борьбе, и прижавшись

Грудью к нему, злополучная стонет; враги же, нещадно

Древками копий ее по плечам и хребту поражая,

Бедную в плен увлекают на рабство и долгое горе;

Там от печали и плача ланиты ее увядают.

Так от печали текли из очей Одиссеевых слезы.

Всеми другими они не замечены были; но мудрый

Царь Алкиной их заметил и понял причину их, сидя

Близ Одиссея и слыша скорбящего тяжкие вздохи.

Он феакиянам веслолюбивым сказал: «Приглашаю

Выслушать слово мое вас, судей и владык феакийских.

Пусть Демодок звонкострунную лиру заставит умолкнуть;

Здесь он не всех веселит нас ее сладкогласием дивным:

С тех пор, как пенье божественный начал певец на вечернем

Нашем пиру, непрестанно глубоко и тяжко вздыхает

Странник; конечно, прискорбие сердцем его овладело.

Должен умолкнуть певец, чтоб могли здесь равно веселиться

Гость наш и все мы; конечно, для нас то приятнее будет.

Здесь же давно к отправлению в путь иноземца готово

Все; и подарки уж собраны, данные дружбою нашей.

Странник молящий не менее брата родного любезен

Всякому, кто одарен от богов не безжалостным сердцем.

Ты же теперь, ничего не скрывая, ответствуй на то мне,

Гость наш, о чем я тебя вопрошу: откровенность похвальна.

Имя скажи мне, каким и отец твой, и мать, и другие

В граде твоем и отечестве милом тебя величают.

Между живущих людей безыменным никто не бывает

Вовсе; в минуту рождения каждый, и низкий и знатный,

Имя свое от родителей в сладостный дар получает;

Землю, и град, и народ свой потом назови, чтоб согласно

С волей твоей и корабль наш свое направление выбрал;

Кормщик не правит в морях кораблем феакийским; руля мы,

Нужного каждому судну, на наших судах не имеем;

Сами они понимают своих корабельщиков мысли;

Сами находят они и жилища людей и поля их

Тучнообильные; быстро они все моря обтекают,

Мглой и туманом одетые; нет никогда им боязни

Вред на волнах претерпеть иль от бури в пучине погибнуть.

Вот что, однако, в ребячестве я от отца Навсифоя

Слышал: не раз говорил он, что бог Посейдон недоволен

Нами за то, что развозим мы всех по морям безопасно.

Некогда, он утверждал, феакийский корабль, проводивший

Странника в землю его, возвращаяся морем туманным,

Будет разбит Посейдоном, который высокой горою

Град наш задвинет. Исполнит ли то Посейдон-земледержец

Иль не исполнит — пусть будет по воле великого бога!

Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать,

Где по морям ты скитался? Каких человеков ты земли

Видел? Светлонаселенные их города опиши нам:

Были ль меж ними свирепые, дикие, чуждые правды?

Были ль благие для странника, чтящие волю бессмертных?

Также скажи, отчего ты так плачешь? Зачем так печально

Слушаешь повесть о битвах данаев, о Трое погибшей?

Им для того ниспослали и смерть и погибельный жребий

Боги, чтоб славною песнею были они для потомков.

Ты же, конечно, утратил родного у стен илионских,

Милого зятя иль тестя, которые нашему сердцу

Самые близкие после возлюбленных сродников кронных?

Или товарища нежноприветного, кроткого сердцем,

Там потерял ты? Не менее брата родного любезен

Нам наш товарищ, испытанный друг и разумный советник».

Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей богоравный:

«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,

Сладко вниманье свое нам склонять к песнопевцу, который,

Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.

Я же скажу, что великая нашему сердцу утеха

Видеть, как целой страной обладает веселье; как всюду

Сладко пируют в домах, песнопевцам внимая; как гости

Рядом по чину сидят за столами, и хлебом и мясом

Пышно покрытыми; как из кратер животворный напиток

Льет виночерпий и в кубках его опененных разносит.

Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может.

Но от меня о плачевных страданьях моих ты желаешь

Слышать, чтоб сердце мое преисполнилось плачем сильнейшим:

Что же я прежде, что после и что наконец расскажу вам?

Много Ураниды боги мне бедствий различных послали.

Прежде, однако, вам имя свое назову, чтоб могли вы

Знать обо мне, чтоб, покуда еще мной не встречен последний

День, и в далекой стране я считался вам гостем любезным.

Я Одиссей, сын Лаэртов, везде изобретеньем многих

Хитростей славных и громкой молвой до небес вознесенный.

В солнечносветлой Итаке живу я; там Нерион, всюду

Видимый с моря, подъемлет вершину лесистую; много

Там и других островов, недалеких один от другого:

Зам, и Дулихий, и лесом богатый Закинф; и на самом

Западе плоско лежит окруженная морем Итака

(Прочие ж ближе к пределу, где Эос и Гелиос всходят);

Лоно ее каменисто, но юношей бодрых питает;

Я же не ведаю края прекраснее милой Итаки.

Тщетно Калипсо, богиня богинь, в заключении долгом

Силой держала меня, убеждая, чтоб был ей супругом;

Тщетно меня чародейка, владычица Эи, Цирцея

В доме держала своем, убеждая, чтоб был ей супругом, —

Хитрая лесть их в груди у меня не опутала сердца;

Сладостней нет ничего нам отчизны и сродников наших,

Даже когда б и роскошно в богатой обители жили

Мы на чужой стороне, далеко от родителей милых.

Если, однако, велишь, то о странствии трудном, какое

Зевс учредил мне, от Трои плывущему, все расскажу я.

Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов,

Исмару: град мы разрушили, жителей всех истребили.

Жен сохранивши и всяких сокровищ награбивши много,

Стали добычу делить мы, чтоб каждый мог взять свой участок.

Я ж настоял, чтоб немедля стопою поспешною в бегство

Все обратились: но добрый совет мой отвергли безумцы;

Полные хмеля, они пировали на бреге песчаном,

Мелкого много скота и быков криворогих зарезав.

Тою порою киконы, из града бежавшие, многих

Собрали живших соседственно с ними в стране той киконов,

Сильных числом, приобыкших сражаться с коней и не мене

Смелых, когда им и пешим в сраженье вступать надлежало.

Вдруг их явилось так много, как листьев древесных иль ранних

Вешних цветов; и тогда же нам сделалось явно, что злую

Участь и бедствия многие нам приготовил Кронион.

Сдвинувшись, начали бой мы вблизи кораблей быстроходных,

Острые копья, обитые медью, бросая друг в друга. Покуда

Длилося утро, пока продолжал подыматься священный

День, мы держались и их отбивали, сильнейших; когда же

Гелиос к позднему часу волов отпряженья склонился,

В бег обратили киконы осиленных ими ахеян.

С каждого я корабля по шести броненосцев отважных

Тут потерял; от судьбы и от смерти ушли остальные.

Далее поплыли мы в сокрушенье великом о милых

Мертвых, но радуясь в сердце, что сами спаслися от смерти.

Я ж не отвел кораблей легкоходных от брега, покуда

Три раза не был по имени назван из наших несчастных

Спутников каждый, погибший в бою и оставленный в поле.

Вдруг собирающий тучи Зевес буреносца Борея,

Страшно ревущего, выслал на нас; облака обложили

Море и землю, и темная с грозного неба сошла ночь.

Мчались суда, погружаяся в волны носами; ветрила

Трижды, четырежды были разорваны силою бури.

Мы, избегая беды, в корабли их, свернув, уложили;

Сами же начали веслами к ближнему берегу править;

Там провели мы в бездействии скучном два дня и две ночи,

В силах своих изнуренные, с тяжкой печалию сердца.

Третий нам день привела светлозарнокудрявая Эос;

Мачты устроив и снова подняв паруса, на суда мы

Сели; они понеслись, повинуясь кормилу и ветру.

Мы невредимо бы в милую землю отцов возвратились,

Если б волнение моря и сила Борея не сбили

Нас, обходящих Малею, с пути, отдалив от Киферы.

Девять носила нас дней раздраженная буря по темным

Рыбообильным водам; на десятый к земле лотофагов,

Пищей цветочной себя насыщающих, ветер примчал нас.

Вышед на твердую землю и свежей водою запасшись,

Наскоро легкий обед мы у быстрых судов учредили.

Свой удовольствовав голод питьем и едою, избрал я

Двух расторопнейших самых товарищей наших (был третий

С ними глашатай) и сведать послал их, к каким мы достигли

Людям, вкушающим хлеб на земле, изобильной дарами.

Мирных они лотофагов нашли там; и посланным нашим

Зла лотофаги не сделали; их с дружелюбною лаской

Встретив, им лотоса дали отведать они; но лишь только

Сладко-медвяного лотоса каждый отведал, мгновенно

Все позабыл и, утратив желанье назад возвратиться,

Вдруг захотел в стороне лотофагов остаться, чтоб вкусный

Лотос сбирать, навсегда от своей отказавшись отчизны.

Силой их, плачущих, к нашим судам притащив, повелел я

Крепко их там привязать к корабельным скамьям; остальным же

Верным товарищам дал приказанье, нимало не медля,

Всем на проворные сесть корабли, чтоб из них никоторый,

Лотосом сладким прельстясь, от возврата домой не отрекся.

Все на суда собралися и, севши на лавках у весел,

Разом могучими веслами вспенили темные воды.

Далее поплыли мы, сокрушенные сердцем, и в землю

Прибыли сильных, свирепых, не знающих правды циклопов.

Там беззаботно они, под защитой бессмертных имея

Все, ни руками не сеют, ни плугом не пашут; земля там

Тучная щедро сама без паханья и сева дает им

Рожь, и пшено, и ячмень, и роскошных кистей винограда

Полные лозы, и сам их Кронион дождем оплождает.

Нет между ними ни сходбищ народных, ни общих советов;

В темных пещерах они иль на горных вершинах высоких

Вольно живут; над женой и детьми безотчетно там каждый

Властвует, зная себя одного, о других не заботясь.

Есть островок там пустынный и дикий; лежит он на темном

Лоне морском, ни далеко, ни близко от брега циклопов,

Лесом покрытый; в великом там множестве дикие козы

Водятся; их никогда не тревожил шагов человека

Шум; никогда не заглядывал к ним звероловец, за дичью

С тяжким трудом по горам крутобоким с псами бродящий;

Там не пасутся стада и земли не касаются плуги;

Там ни в какие дни года не сеют, не пашут; людей там

Нет; без боязни там ходят одни тонконогие козы,

Ибо циклопы еще кораблей красногрудых не знают;

Нет между ними искусников, опытных в хитром строенье

Крепких судов, из которых бы каждый, моря обтекая,

Разных народов страны посещал, как бывает, что ходят

По морю люди, с другими людьми дружелюбно знакомясь.

Дикий тот остров могли обратить бы в цветущий циклопы;

Он не бесплоден; там все бы роскошно рождалося к сроку;

Сходят широкой отлогостью к морю луга там густые,

Влажные, мягкие; много б везде разрослось винограда;

Плугу легко покоряся, поля бы покрылись высокой

Рожью, и жатва была бы на тучной земле изобильна.

Есть там надежная пристань, в которой не нужно ни тяжкий

Якорь бросать, ни канатом привязывать шаткое судно;

Может оно простоять безопасно там, сколько захочет

Плаватель сам иль пока не подымется ветер попутный.

В самой вершине залива прозрачно ввергается в море

Ключ, из пещеры бегущий под сению тополей черных.

В эту мы пристань вошли с кораблями; в ночной темноте нам

Путь указал благодетельный демон: был остров невидим;

Влажный туман окружал корабли; не светила Селена

С неба высокого; тучи его покрывали густые;

Острова было нельзя различить нам глазами во мраке;

Видеть и длинных, широко на берег отлогий бегущих

Волн не могли мы, пока корабли не коснулися брега.

Но лишь коснулися брега они, паруса мы свернули;

Сами же, вышед на брег, поражаемый шумно волнами,

Сну предались в ожиданье восхода на небо денницы.

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос;

Весь обошли с удивленьем великим мы остров пустынный;

Нимфы же, дочери Зевса-эгидодержавца, пригнали

Коз с обвеваемых ветрами гор, для богатой нам пищи;

Гибкие луки, охотничьи легкие копья немедля

Взяли с своих кораблей мы и, на три толпы разделяся,

Начали битву; и бог благосклонный великой добычей

Нас наградил: все двенадцать моих кораблей запасли мы,

Девять на каждый досталось по жеребью коз; для себя же

Выбрал я десять. И целый мы день до вечернего мрака

Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались,

Ибо еще на моих кораблях золотого довольно

Было вина: мы наполнили много скудельных сосудов

Сладким напитком, разрушивши город священный киконов.

С острова ж в области близкой циклопов нам ясно был виден

Дым; голоса их, блеянье их коз и баранов могли мы

Слышать. Тем временем солнце померкло, и тьма наступила.

Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег.

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос;

Верных товарищей я на совет пригласил и сказал им:

«Все вы, товарищи верные, здесь без меня оставайтесь;

Я же, с моим кораблем и моими людьми удаляся,

Сведать о том попытаюсь, какой там народ обитает.

Дикий ли, нравом свирепый, не знающий правды,

Или приветливый, богобоязненный, гостеприимный?»

Так я сказал и, вступив на корабль, повелел, чтоб за мною

Люди мои на него все взошли и канат отвязали;

Люди взошли на корабль и, севши на лавках у весел,

Разом могучими веслами вспенили темные воды.

К берегу близкому скоро пристав с кораблем, мы открыли

В крайнем, у самого моря стоявшем утесе пещеру,

Густо одетую лавром, пространную, где собирался

Мелкий во множестве скот; там высокой стеной из огромных,

Грубо набросанных камней был двор обведен, и стояли

Частым забором вокруг черноглавые дубы и сосны.

Муж великанского роста в пещере той жил; одиноко

Пас он баранов и коз и ни с кем из других не водился;

Был нелюдим он, свиреп, никакого не ведал закона;

Видом и ростом чудовищным в страх приводя, он несходен

Был с человеком, вкушающим хлеб, и казался лесистой,

Дикой вершиной горы, над другими воздвигшейся грозно.

Спутникам верным моим повелел я остаться на бреге

Близ корабля и его сторожить неусыпно; с собой же

Взявши двенадцать надежных и самых отважных, пошел я

С ними; и мы запаслися вина драгоценного полным

Мехом: Марон, Аполлона великого жрец, Еванфеев

Сын, обитавший в разрушенном Исмаре, им наделил нас

В дар благодарный за то, что его мы с женою и с сыном —

Сан уважая жреца — пощадили во граде, где жил он

В роще густой Аполлона; меня ж одарил он особо:

Золота лучшей доброты он дал мне семь полных талантов;

Дал сребролитную дивной работы кратеру и налил

Целых двенадцать больших мне скуделей вином, драгоценным,

Крепким, божественно-сладким напитком; о нем же не ведал

В доме никто из рабов и рабынь и никто из домашних,

Кроме хозяина, умной хозяйки и ключницы верной.

Если когда тем пурпурно-медвяным вином насладиться

В ком пробуждалось желанье, то, в чашу его нацедивши,

В двадцать раз боле воды подбавляли, и запах из чаши

Был несказанный: не мог тут никто от питья воздержаться.

Взял я с собой тем напитком наполненный мех и съестного

Полный кошель: говорило мне вещее сердце, что встречу

Страшного мужа чудовищной силы, свирепого нравом,

Чуждого добрым обычаям, чуждого вере и правде.

Шагом поспешным к пещере приблизились мы, но его в ней

Не было; коз и баранов он пас на лугу недалеком.

Начали всё мы в пещере пространной осматривать; много

Было сыров в тростниковых корзинах; в отдельных закутах

Заперты были козлята, барашки, по возрастам разным в порядке

Там размещенные: старшие с старшими, средние подле

Средних и с младшими младшие; ведра и чаши

Были до самых краев налиты простоквашей густою.

Спутники стали меня убеждать, чтоб, запасшись сырами,

Боле я в страшной пещере не медлил, чтоб все мы скорее,

Взявши в закутах отборных козлят и барашков, с добычей

Нашей на быстрый корабль убежали и в море пустились.

Я на беду отказался полезный совет их исполнить;

Видеть его мне хотелось в надежде, что, нас угостивши,

Даст нам подарок: но встретиться с ним не на радость нам было.

Яркий огонь разложив, совершили мы жертву; добывши

Сыру потом и насытив свой голод, остались в пещере

Ждать, чтоб со стадом в нее возвратился хозяин. И скоро

С ношею дров, для варенья вечерния пищи, явился

Он и со стуком на землю дрова перед входом пещеры

Бросил; объятые страхом, мы спрятались в угол; пригнавши

Стадо откормленных коз и волнистых баранов к пещере,

Маток в нее он впустил, а самцов, и козлов и баранов,

Прежде от них отделив, на дворе перед входом оставил.

Кончив, чтоб вход заградить, несказанно великий с земли он

Камень, который и двадцать два воза четыреколесных

С места б не сдвинули, поднял: подобен скале необъятной

Был он; его подхвативши и вход им пещеры задвинув,

Сел он и маток доить принялся надлежащим порядком,

Коз и овец; подоив же, под каждую матку ее он

Клал сосуна. Половину отлив молока в плетенницы,

В них он оставил его, чтоб оно огустело для сыра;

Все ж молоко остальное разлил по сосудам, чтоб после

Пить по утрам иль за ужином, с пажити стадо пригнавши.

Кончив с заботливым спехом работу свою, наконец он

Яркий огонь разложил, нас увидел и грубо сказал нам:

«Странники, кто вы? Откуда пришли водяною дорогой?

Дело ль какое у вас? Иль без дела скитаетесь всюду,

Взад и вперед по морям, как добычники вольные, мчася,

Жизнью играя своей и беды приключая народам?»

Так он сказал нам; у каждого замерло милое сердце:

Голос гремящий и образ чудовища в трепет привел нас.

Но, ободрясь, напоследок ответствовал так я циклопу:

«Все мы ахейцы; плывем от далекия Трои; сюда же

Бурею нас принесло по волнам беспредельного моря.

В милую землю отцов возвращаясь, с прямого пути мы

Сбились; так было, конечно, угодно могучему Зевсу.

Служим мы в войске Атрида, царя Агамемнона; он же

Всех земнородных людей превзошел несказанною славой,

Город великий разрушив и много врагов истребивши.

Ныне к коленам припавши твоим, мы тебя умоляем

Нас, бесприютных, к себе дружелюбно принять и подарок

Дать нам, каким завсегда на прощанье гостей наделяют.

Ты же убойся богов; мы пришельцы, мы ищем покрова;

Мстит за пришельцев отверженных строго небесный Кронион,

Бог-гостелюбец, священного странника вождь и заступник».

Так я сказал; с неописанной злостью циклоп отвечал мне:

«Видно, что ты издалека, иль вовсе безумен, пришелец,

Если мог вздумать, что я побоюсь иль уважу бессмертных.

Нам, циклопам, нет нужды ни в боге Зевесе, ни в прочих

Ваших блаженных богах; мы породой их всех знаменитей;

Страх Громовержца Зевеса разгневать меня не принудит

Вас пощадить; поступлю я, как мне самому то угодно.

Ты же теперь мне скажи, где корабль, на котором пришли вы

К нам? Далеко ли иль близко отсюда стоит он? То ведать

Должен я». Так, искушая, он хитро спросил. Остерегшись,

Хитрыми сам я словами ответствовал злому циклопу:

«Бог Посейдон, колебатель земли, мой корабль уничтожил,

Бросив его недалеко от здешнего брега на камни

Мыса крутого, и бурное море обломки умчало.

Мне ж и со мною немногим от смерти спастись удалося».

Так я сказал, и, ответа не дав никакого, он быстро

Прянул, как бешеный зверь, и, огромные вытянув руки,

Разом меж нами двоих, как щенят, подхватил и ударил

Оземь; их череп разбился; обрызгало мозгом пещеру.

Он же, обоих рассекши на части, из них свой ужасный

Ужин состряпал и жадно, как лев, разъяряемый гладом,

Съел их, ни кости, ни мяса куска, ни утроб не оставив.

Мы, святотатного дела свидетели, руки со стоном

К Дию отцу подымали; наш ум помутился от скорби.

Чрево наполнив свое человеческим мясом и свежим

Страшную пищу запив молоком, людоед беззаботно

Между козлов и баранов на голой земле растянулся.

Тут подошел я к нему с дерзновенным намереньем сердца,

Острый свой меч обнаживши, чудовищу мстящею медью

Тело в том месте пронзить, где под грудью находится печень.

Меч мой уж был занесен; но иное на мысли пришло мне:

С ним неизбежно и нас бы постигнула верная гибель:

Все совокупно мы были б не в силах от входа пещеры

Слабою нашей рукою тяжелой скалы отодвинуть.

С трепетом сердца мы ждали явленья божественной Эос;

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.

Встал он, огонь разложил и доить принялся по порядку

Коз и овец; подоив же, под каждую матку ее он

Клал сосуна; окончавши с заботливым спехом работу,

Снова из нас он похитил двоих на ужасную пищу.

Съев их, он выгнал шумящее стадо из темной пещеры.

Мощной рукой оттолкнувши утес приворотный, им двери

Снова он запер, как легкою кровлей колчан запирают.

С свистом погнал он на горное пастбище тучное стадо.

Я ж, в заключенье оставленный, начал выдумывать средство,

Как бы врагу отомстить, и молил о защите Палладу.

Вот что, размыслив, нашел наконец я удобным и верным:

В козьей закуте стояла дубина циклопова, свежий

Ствол им обрубленной маслины дикой; его он, очистив,

Сохнуть поставил в закуту, чтоб после гулять с ним; подобен

Нам показался он мачте, какая на многовесельном,

С грузом товаров моря обтекающем судне бывает;

Был он, конечно, как мачта длиной, толщиною и весом.

Взявши тот ствол и мечом от него отрубивши три локтя,

Выгладить чисто отрубок велел я товарищам; скоро

Выглажен был он; своею рукою его заострил я;

После, обжегши на угольях острый конец, мы поспешно

Кол, приготовленный к делу, зарыли в навозе, который

Кучей огромной набросан был в смрадной пещере циклопа.

Кончив, своих пригласил я сопутников жеребий кинуть,

Кто между ними колом обожженным поможет пронзить мне

Глаз людоеду, как скоро глубокому сну он предастся.

Жеребий дал четырех мне, и самых надежных, которых

Сам бы я выбрал, и к ним я пристал не по жеребью пятый.

Вечером, жирное стадо гоня, людоед возвратился;

Но, отворивши пещеру, в нее он уж полное стадо

Ввел, не оставив на внешнем дворе ни козла, ни барана

(Было ли в нем подозренье, иль демон его надоумил).

Снова пещеру задвинув скалой необъятно тяжелой,

Сел он и маток доить принялся надлежащим порядком,

Коз и овец; подоив же, под каждую матку ее он

Клал сосуна. И, окончив работу, рукой беспощадной

Снова двоих он из нас подхватил и по-прежнему съел их.

Тут подошел я отважно и речь обратил к людоеду,

Полную чашу вина золотого ему предлагая:

«Выпей, циклоп, золотого вина, человечьим насытясь

Мясом; узнаешь, какой драгоценный напиток на нашем

Был корабле; для тебя я его сохранил, уповая

Милость в тебе обрести: но свирепствуешь ты нестерпимо.

Кто же вперед, беспощадный, тебя посетит из живущих

Многих людей, о твоих беззаконных поступках услышав?»

Так говорил я; взяв чашу, ее осушил он, и вкусным

Крепкий напиток ему показался; другой попросил он

Чаши. «Налей мне, — сказал он, — еще и свое назови мне

Имя, чтоб мог приготовить тебе я приличный подарок.

Есть и у нас, у циклопов, роскошных кистей винограда

Полные лозы, и сам их Кронион дождем оплождает;

Твой же напиток — амвросия чистая с нектаром сладким».

Так он сказал, и другую я чашу вином искрометным

Налил. Еще попросил он, и третью безумцу я подал.

Стало шуметь огневое вино в голове людоеда.

Я обратился к нему с обольстительно-сладкою речью:

«Славное имя мое ты, циклоп, любопытствуешь сведать,

С тем чтоб, меня угостив, и обычный мне сделать подарок?

Я называюсь Никто; мне такое название дали

Мать и отец, и товарищи так все меня величают».

С злобной насмешкою мне отвечал людоед зверонравный:

«Знай же, Никто, мой любезный, что будешь ты самый последний

Съеден, когда я разделаюсь с прочими; вот мой подарок».

Тут повалился он навзничь, совсем опьянелый; и набок

Свисла могучая шея, и всепобеждающей силой

Сон овладел им; вино и куски человечьего мяса

Выбросил он из разинутой пасти, не в меру напившись.

Кол свой достав, мы его острием на огонь положили;

Тотчас зардел он; тогда я, товарищей выбранных кликнув,

Их ободрил, чтоб со мною решительны были в опасном

Деле. Уже начинал положенный на уголья кол наш

Пламя давать, разгоревшись, хотя и сырой был; поспешно

Вынул его из огня я; товарищи смело с обоих

Стали боков — божество в них, конечно, вложило отважность;

Кол обхватили они и его острием раскаленным

Втиснули спящему в глаз; и, с конца приподнявши, его я

Начал вертеть, как вертит буравом корабельный строитель,

Толстую доску пронзая; другие ж ему помогают, ремнями

Острый бурав обращая, и, в доску вгрызаясь, визжит он.

Так мы, его с двух боков обхвативши руками, проворно

Кол свой вертели в пронзенном глазу: облился он горячей

Кровью; истлели ресницы, шершавые вспыхнули брови;

Яблоко лопнуло; выбрызгнул глаз, на огне зашипевши.

Так расторопный ковач, изготовив топор иль секиру,

В воду металл (на огне раскаливши его, чтоб двойную

Крепость имел) погружает, и звонко шипит он в холодной

Влаге: так глаз зашипел, острием раскаленным пронзенный.

Дико завыл людоед — застонала от воя пещера.

В страхе мы кинулись прочь; с несказанной свирепостью вырвав

Кол из пронзенного глаза, облитый кипучею кровью,

Сильной рукой от себя он его отшвырнул; в исступленье

Начал он криком циклопов сзывать, обитавших в глубоких

Гротах окрест и на горных, лобзаемых ветром, вершинах.

Громкие вопли услышав, отвсюду сбежались циклопы;

Вход обступили пещеры они и спросили: «Зачем ты

Созвал нас всех, Полифем? Что случилось? На что ты

Сладкий наш сон и спокойствие ночи божественной прервал?

Коз ли твоих и баранов кто дерзко похитил? Иль сам ты

Гибнешь? Но кто же тебя здесь обманом иль силою губит?»

Им отвечал он из темной пещеры отчаянно диким

Ревом: «Никто! Но своей я оплошностью гибну; Никто бы

Силой не мог повредить мне». В сердцах закричали циклопы:

«Если никто, для чего же один так ревешь ты? Но если

Болен, то воля на это Зевеса, ее не избегнешь.

В помощь отца своего призови, Посейдона-владыку».

Так говорили они, удаляясь. Во мне же смеялось

Сердце, что вымыслом имени всех мне спасти удалося.

Охая тяжко, с кряхтеньем и стоном ошарив руками

Стены, циклоп отодвинул от входа скалу, перед нею

Сел и огромные вытянул руки, надеясь, что в стаде,

Мимо его проходящем, нас всех переловит; конечно,

Думал свирепый глупец, что и я был, как он, без рассудка.

Я ж осторожным умом вымышлял и обдумывал средство,

Как бы себя и товарищей бодрых избавить от верной

Гибели; многие хитрости, разные способы тщетно

Мыслям моим представлялись, а бедствие было уж близко.

Вот что, по думанье долгом, удобнейшим мне показалось:

Были бараны большие, покрытые длинною шерстью,

Жирные, мощные в стаде; руно их, как шелк, волновалось.

Я потихоньку сплетенными крепкими лыками, вырвав

Их из рогожи, служившей постелею злому циклопу,

По три барана связал; человек был подвязан под каждым

Средним, другими двумя по бокам защищенный; на каждых

Трех был один из товарищей наших; а сам я?.. Дебелый,

Рослый, с роскошною шерстью был в стаде баран; обхвативши

Мягкую спину его, я повис на руках под шершавым

Брюхом; а руки (в руно несказанно-густое впустив их)

Длинною шерстью обвил и на ней терпеливо держался.

С трепетом сердца мы ждали явленья божественной Эос.

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос:

К выходу все побежали самцы, и козлы и бараны;

Матки ж, еще недоенные, жалко блеяли в закутах,

Брызжа из длинных сосцов молоком; господин их, от боли

Охая, щупал руками у всех, пробегающих мимо,

Пышные спины; но, глупый, он был угадать не способен,

Что у иных под волнистой скрывалося грудью; последний

Шел мой баран; и медлительным шагом он шел, отягченный

Длинною шерстью и мной, размышлявшим в то время о многом.

Спину ощупав его, с ним циклоп разговаривать начал:

«Ты ль, мой прекрасный любимец? Зачем же пещеру последний

Ныне покинул? Ты прежде ленив и медлителен не был.

Первый всегда, величаво ступая, на луг выходил ты

Сладкоцветущей травою питаться; ты в полдень к потоку

Первый бежал; и у всех впереди возвращался в пещеру

Вечером. Ныне ж идешь ты последний; знать, чувствуешь сам ты,

Бедный, что око мое за тобой уж не смотрит; лишен я

Светлого зренья гнусным бродягою; здесь он вином мне

Ум отуманил; его называют Никто; но еще он

Власти моей не избегнул! Когда бы, мой друг, говорить ты

Мог, ты сказал бы, где спрятался враг ненавистный; я череп

Вмиг раздробил бы ему и разбрызгал бы мозг по пещере,

Оземь ударив его и на части раздернув; отмстил бы

Я за обиду, какую Никто, злоковарный разбойник,

Здесь мне нанес». Так сказав, он барана пустил на свободу.

Я ж, недалеко от входа пещеры и внешней ограды

Первый став на ноги, путников всех отвязал, и немедля

С ними все стадо козлов тонконогих и жирных баранов

Собрал; обходами многими их мы погнали на взморье

К нашему судну. И сладко товарищам было нас встретить,

Гибели верной избегших; хотели о милых погибших

Плакать они; но, мигнув им глазами, чтоб плач удержали,

Стадо козлов и баранов взвести на корабль наш немедля

Я повелел: отойти мне от берега в море хотелось.

Люди мои собралися и, севши на лавках у весел,

Разом могучими веслами вспенили темные воды;

Но, на такое отплыв расстоянье, в каком человечий

Явственно голос доходит до нас, закричал я циклопу:

«Слушай, циклоп беспощадный, вперед беззащитных гостей ты

В гроте глубоком своем не губи и не ешь; святотатным

Делом всегда на себя навлекаем мы верную гибель;

Ты, злочестивец, дерзнул иноземцев, твой дом посетивших,

Зверски сожрать — наказали тебя и Зевес и другие

Боги блаженные». Так я сказал; он, ужасно взбешенный,

Тяжкий утес от вершины горы отломил и с размаха

На голос кинул; утес, пролетевши над судном, в пучину

Рухнул так близко к нему, что его черноострого носа

Чуть не расшиб; всколыхалося море от падшей громады;

Хлынув, большая волна побежала стремительно к брегу;

Схваченный ею, обратно к земле и корабль наш помчался.

Длинною жердью я в берег песчаный уперся и судно

Прочь отвалил; а товарищам молча кивнул головою,

Их побуждая всей силой на весла налечь, чтоб избегнуть

Близкой беды; все, нагнувшися, разом ударили в весла.

Быв на двойном расстоянье от страшного брега, опять я

Начал кричать, вызывая циклопа. Товарищи в страхе

Все убеждали меня замолчать и его не тревожить.

«Дерзкий, — они говорили, — зачем ты чудовище дразнишь?

В море швырнувши утес, он едва с кораблем нас не бросил

На берег снова; едва не постигла нас верная гибель.

Если теперь он чей голос иль слово какое услышит,

Голову нам раздробит и корабль наш в куски изломает,

Бросив утес остробокий: до нас же он верно добросит».

Так говорили они; но, упорствуя дерзостным сердцем,

Я продолжал раздражать оскорбительной речью циклопа:

«Если, циклоп, у тебя из людей земнородных кто спросит,

Как истреблен твой единственный глаз, ты на это ответствуй:

Царь Одиссей, городов сокрушитель, героя Лаэрта

Сын, знаменитый властитель Итаки, мне выколол глаз мой».

Так я сказал. Заревел он от злости и громко воскликнул:

«Горе! Пророчество древнее ныне сбылось надо мною;

Некогда был здесь один предсказатель великий и мудрый,

Телам, Евримиев сын, знаменитейший в людях всевидец;

Жил и состарился он, прорицая, в земле у циклопов.

Ведая все, что должно совершиться в грядущем, предрек он

Мне, что рука Одиссеева зренье мое уничтожит.

Я же все думал, что явится муж благовидный, высокий

Ростом, божественной силою мышц обладающий смертный…

Что же? Меня малорослый урод, человечишко хилый

Зренья лишил, наперед вероломно вином опьянивши.

Если ж ты впрямь Одиссей, возвратись; я, тебя одаривши,

Стану молить Посейдона, чтоб путь совершил ты безбедно

По морю; сын я ему; он отцом мне слывет; и один он,

Если захочет, погибшее зренье мое возвратить мне

Может — один он, никто из людей и никто из бессмертных».

Так говорил Полифем. Я, ответствуя, громко воскликнул:

«О, когда бы я так же мог верно и гнусную вырвать

Душу твою из тебя и к Аиду низвергнуть, как верно

То, что тебе колебатель земли не воротит уж глаза!»

Так отвечал я; тут начал он, к звездному небу поднявши

Руки, молиться отцу своему, Посейдону-владыке:

«Царь Посейдон-земледержец, могучий, лазурнокудрявый,

Если я сын твой и ты мне отец, то не дай, чтоб достигнул

В землю свою Одиссей, городов сокрушитель, Лаэртов

Сын, обладатель Итаки, меня ослепивший. Когда же

Воля судьбы, чтоб увидел родных мой губитель, чтоб в дом свой

Царский достигнул, чтоб в милую землю отцов возвратился,

Дай, чтоб по многих напастях, утратив сопутников, поздно

Прибыл туда на чужом корабле он и встретил там горе».

Так говорил он, моляся, и был Посейдоном услышан.

Тут он огромнейший первого камень схватил и с размаху

В море его с непомерною силой швырнул; загудевши,

Он позади корабля темноносого с шумом великим

Грянулся в воду так близко к нему, что едва не расплюснул

Нашей кормы; всколыхалося море от падшей громады;

Судно ж волною помчало вперед к недалекому брегу

Острова Коз; и вошли мы обратно в ту пристань, где наши

В месте защитном оставлены были суда, где печально

Спутники в скуке сидели и ждали, чтоб мы воротились.

К брегу пристав, быстроходный корабль на песок мы встащили;

Сами же вышли на брег, поражаемый шумно волнами.

Тучных циклоповых коз и баранов собравши, добычу

Стали делить мы, чтоб каждому должный достался участок;

Мне же от светлообутых сопутников в дар был особо

Главный назначен баран, и его принесли мы на бреге

В жертву Крониону, туч собирателю, Зевсу-владыке.

Тучные бедра пред ним мы сожгли. Но, отвергнув он жертву,

Стал замышлять, чтоб, беды претерпев, напоследок и всех я

Спутников верных и всех кораблей крепкозданных лишился.

Жертву принесши, мы целый там день до вечернего мрака

Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались.

Тою порою померкнуло солнце, и тьма наступила;

Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег.

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос;

Спутников верных созвав, я велел, чтоб они на проворных

Все кораблях собралися и все отвязали канаты.

Спутники все собралися и, севши на лавках у весел,

Разом могучими веслами вспенили темные воды.

Далее поплыли мы в сокрушенье великом о милых

Мертвых, но радуясь в сердце, что сами спаслися от смерти.

Скоро на остров Эолию прибыли мы; обитает

Гиппотов сын там, Эол благородный, богами любимый.

Остров плавучий его неприступною медной стеною

Весь обнесен; берега ж подымаются гладким утесом.

Там от супруги двенадцать детей родилося Эолу,

Шесть дочерей светлоликих и шесть сыновей многосильных.

Вырастив их, сыновьям дочерей он в супружество отдал.

Днем с благородным отцом и заботливой матерью вместе

Все за трапезой, уставленной яствами, сладко пируют

В зале они, благовонной от запаха пищи и пеньем

Флейт оглашаемой; ночью же, каждый с своею супругой,

Спят на резных, дорогими коврами покрытых кроватях.

В град их прибывши, мы в дом их богатый вступили; там целый

Месяц Эол угощал нас радушно и с жадностью слушал

Повесть о Трое, о битвах аргивян, о их возвращенье;

Все любопытный заставил меня рассказать по порядку.

Но напоследок, когда обратился я, в путь изготовясь,

С просьбой к нему отпустить нас, на то согласясь благосклонно,

Дал он мне сшитый из кожи быка девятигодового

Мех с заключенными в нем буреносными ветрами; был он

Их господином, по воле Крониона Дия, и всех их

Мог возбуждать иль обуздывать, как приходило желанье.

Мех на просторном моем корабле он серебряной нитью

Туго стянул, чтоб ни малого быть не могло дуновенья

Ветров; Зефиру лишь дал повеленье дыханьем попутным

Нас в кораблях по водам провожать; но домой возвратиться

Дий не судил нам: своей безрассудностью все мы погибли.

Девять мы суток и денно и нощно свой путь совершали;

Вдруг на десятые сутки явился нам берег отчизны.

Был он уж близко; на нем все огни уж могли различить мы.

В это мгновенье в глубокий я сон погрузился, понеже

Правил до тех пор кормилом один, никому не желая

Вверить его, чтоб успешней достигнуть отчизны любезной.

Спутники тою порой завели разговор; полагали

Все, что с собою имел серебра я и золота много,

Мне на прощание данных царем благородным Эолом.

Глядя друг на друга, так рассуждали они меж собою:

«Боги! Как всюду его одного уважают и любят

Люди, какую бы землю и чье бы жилище ни вздумал

Он посетить. Уж и в Трое он много сокровищ от разных

Собрал добыч; мы одно претерпели, один совершили

Путь с ним — а в дом свой должны возвратиться с пустыми руками.

Так и Эол; лишь ему одному он богатый подарок

Сделал; посмотрим же, что им так плотно завязано в этом

Мехе: уж верно найдем серебра там и золота много».

Так говорили одни; их одобрили все остальные.

Мех был развязан, и шумно исторглися ветры на волю;

Бурю воздвигнув, они с кораблями их, громко рыдавших,

Снова от брега отчизны умчали в открытое море.

Я пробудился и долго умом колебался, не зная,

Что мне избрать, самого ли себя уничтожить, в пучину

Бросясь, иль, молча судьбе покорясь, меж живыми остаться.

Я покорился судьбе и на дне корабля, завернувшись

В мантию, тихо лежал. К Эолийскому острову снова

Бурею наши суда принесло. Все товарищи с плачем

Вышли на твердую землю; запасшись водой ключевою,

Наскоро легкий обед мы у быстрых судов совершили.

Свой удовольствовав голод едой и питьем, я с собою

Взял одного из товарищей наших с глашатаем; прямо

К дому Эола-царя мы пошли и его там застали

Вместе с женой и со всеми детьми за семейным обедом.

В двери палаты вступив, я с своими людьми на пороге

Сел; изумилась царева семья; все воскликнули вместе:

«Ты ль, Одиссей? Не зловредный ли демон к тебе прикоснулся?

Здесь мы не всё ль учредили, чтоб ты беспрепятственно прибыл

В землю отцов иль в иную какую желанную землю?»

Так говорили они; с сокрушеньем души отвечал я:

«Сон роковой и безумие спутников мне приключили

Бедствие злое; друзья, помогите; вам это возможно».

Так я сказал, умоляющим словом смягчить их надеясь.

Все замолчали они; но отец мне ответствовал с гневом:

«Прочь, недостойный! Немедля мой остров покинь; неприлично

Нам под защиту свою принимать человека, который

Так очевидно бессмертным, блаженным богам ненавистен.

Прочь! Ненавистный блаженным богам и для нас ненавистен».

Кончив, меня он, рыдавшего жалобно, из дому выслал.

Далее поплыли мы в сокрушении сердца великом.

Люди мои, утомяся от гребли, утратили бодрость,

Помощи всякой лишенные собственным жалким безумством.

Денно и нощно шесть суток носясь по водам, на седьмые

Прибыли мы к многовратному граду в стране лестригонов,

Ламосу. Там, возвращаяся с поля, пастух вызывает

На поле выйти другого; легко б несонливый работник

Плату двойную там мог получать, выгоняя пастися

Днем белорунных баранов, а ночью быков криворогих:

Ибо там паства дневная с ночною сближается паствой.

В славную пристань вошли мы: ее образуют утесы,

Круто с обеих сторон подымаясь и сдвинувшись подле

Устья великими, друг против друга из темныя бездны

Моря торчащими камнями, вход и исход заграждая.

Люди мои, с кораблями в просторную пристань проникнув,

Их утвердили в ее глубине и связали, у берега тесным

Рядом поставив: там волн никогда ни великих, ни малых

Нет, там равниною гладкою лоно морское сияет.

Я же свой черный корабль поместил в отдаленье от прочих,

Около устья, канатом его привязав под утесом.

После взошел на утес и стоял там, кругом озираясь:

Не было видно нигде ни быков, ни работников в поле;

Изредка только, взвиваяся, дым от земли подымался.

Двух расторопнейших самых товарищей наших я выбрал

(Третий был с ними глашатай) и сведать послал их, к каким мы

Людям, вкушающим хлеб на земле плодоносной, достигли?

Гладкая скоро дорога представилась им, по которой

В город дрова на возах с окружающих гор доставлялись.

Сильная дева им встретилась там; за водою с кувшином

За город вышла она; лестригон Антифат был отец ей;

Встретились с нею они при ключе Артакийском, в котором

Черпали светлую воду все жившие в городе близком.

К ней подошедши, они ей сказали: «Желаем узнать мы,

Дева, кто властвует здешним народом и здешней страною?»

Дом Антифата, отца своего, им она указала.

В дом тот высокий вступивши, они там супругу владыки

Встретили, ростом с великую гору — они ужаснулись.

Та же велела скорей из собранья царя Антифата

Вызвать; и он, прибежав на погибель товарищей наших,

Жадно схватил одного и сожрал; то увидя, другие

Бросились в бегство и быстро к судам возвратилися; он же

Начал ужасно кричать и встревожил весь город; на громкий

Крик отовсюду сбежалась толпа лестригонов могучих;

Много сбежалося их, великанам, не людям подобных.

С крути утесов они через силу подъемные камни

Стали бросать; на судах поднялася тревога — ужасный

Крик убиваемых, треск от крушенья снастей; тут злосчастных

Спутников наших, как рыб, нанизали на колья и в город

Всех унесли на съеденье. В то время как бедственно гибли

В пристани спутники, острый я меч обнажил и, отсекши

Крепкий канат, на котором стоял мой корабль темноносый,

Людям, собравшимся в ужасе, молча кивнул головою,

Их побуждая всей силой на весла налечь, чтоб избегнуть

Близкой беды: устрашенные дружно ударили в весла.

Мимо стремнистых утесов в открытое море успешно

Выплыл корабль мой; другие же все невозвратно погибли.

Далее поплыли мы, в сокрушенье великом о милых

Мертвых, но радуясь в сердце, что сами спаслися от смерти.

Мы напоследок достигли до острова Эи. Издавна

Сладкоречивая, светлокудрявая там обитает

Дева Цирцея, богиня, сестра кознодея Ээта.

Был их родителем Гелиос, бог, озаряющий смертных;

Мать же была их прекрасная дочь Океанова, Перса.

К брегу крутому пристав с кораблем, потаенно вошли мы

В тихую пристань: дорогу нам бог указал благосклонный.

На берег вышед, на нем мы остались два дня и две ночи,

В силах своих изнуренные, с тяжкой печалию сердца.

Третий нам день привела светозарнокудрявая Эос.

Взявши копье и двуострый свой меч опоясав, пошел я

С места, где был наш корабль, на утесистый берег, чтоб сведать,

Где мы? Не встречу ль людей? Не послышится ль чей-нибудь голос?

Став на вершине утеса, я взором окинул окрестность.

Дым, от земли путеносной вдали восходящий, увидел

Я за широко-разросшимся лесом в жилище Цирцеи.

Долго рассудком и сердцем колеблясь, не знал я, идти ли

К месту тому мне, где дым от земли подымался багровый?

Дело обдумав, уверился я наконец, что удобней

Было сначала на брег, где стоял наш корабль, возвратиться,

Там отобедать с людьми и, надежнейших выбрав, отправить

Их за вестями. Когда ж к кораблю своему подходил я,

Сжалился благостный бог надо мной, одиноким: навстречу

Мне он оленя богаторогатого, тучного выслал;

Пажить лесную покинув, к студеной реке с несказанной

Жаждой бежал он, измученный зноем полдневного солнца.

Меткое бросив копье, поразил я бегущего зверя

В спину: ее проколовши насквозь, острием на другой бок

Вышло копье; застонав, он упал, и душа отлетела.

Ногу уперши в убитого, вынул копье я из раны,

Подле него на земле положил и немедля болотных

Гибких тростинок нарвал, чтоб веревку в три локтя длиною

Свить, переплетши тростинки и плотно скрутив их. Веревку

Свивши, связал я оленю тяжелому длинные ноги;

Между ногами просунувши голову, взял я на плечи

Ношу и с нею пошел к кораблю, на копье опираясь;

Просто ж ее на плечах я не мог бы одною рукою

Снесть: был чрезмерно огромен олень. Перед судном на землю

Бросил его я, людей разбудил и, приветствовав всех их,

Так им сказал: «Ободритесь, товарищи, в область Аида

Прежде, пока не наступит наш день роковой, не сойдем мы;

Станем же ныне (едой наш корабль запасен изобильно)

Пищей себя веселить, прогоняя мучительный голод».

Было немедля мое повеленье исполнено; снявши

Верхние платья, они собрались у бесплодного моря;

Всех их олень изумил, несказанно-великий и тучный;

Очи свои удовольствовав сладостным зреньем, умыли

Руки они и поспешно обед приготовили вкусный.

Целый мы день до вечернего сумрака, сидя на бреге,

Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались;

Солнце тем временем село, и тьма наступила ночная;

Все мы заснули под говором волн, ударяющих в берег.

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.

Спутников верных своих на совет пригласив, я сказал им:

«Спутники верные, слушайте то, что скажу вам, печальный:

Нам неизвестно, где запад лежит, где является Эос;

Где светоносный под землю спускается Гелиос, где он

На небо всходит; должны мы теперь совокупно размыслить,

Можно ли чем от беды нам спастися; я думаю, нечем.

С этой крутой высоты я окрестность окинул глазами:

Остров, безбрежною бездной морской, как венцом, окруженный,

Плоско на влаге лежащий, увидел я; дым подымался

Густо вдали из широко-растущего, темного леса».

Так я сказал; в их груди сокрушилося милое сердце:

В память пришли им и злой лестрион Антифат и надменный

Силой своею циклон Полифем, людоед святотатный;

Громко они застонали, обильным потоком проливши

Слезы, — напрасно: от слез и от стонов их не было пользы.

Тут разделить я решился товарищей меднообутых

На две дружины; одною дружиной начальствовал сам я;

Избран вождем был дружины другой Еврилох благородный.

Жеребьи в медноокованном шлеме потом потрясли мы —

Вынулся жеребий твердому сердцем вождю Еврилоху.

В путь собрался он, и с ним двадцать два из товарищей наших.

С плачем они удалились, оставя нас, горем объятых.

Скоро они за горами увидели крепкий Цирцеин

Дом, сгроможденный из тесаных камней на месте открытом.

Около дома толпилися горные львы и лесные

Волки: питьем очарованным их укротила Цирцея.

Вместо того чтоб напасть на пришельцев, они подбежали

К ним миролюбно и, их окруживши, махали хвостами.

Как к своему господину, хвостами махая, собаки

Ластятся — им же всегда он приносит остатки обеда, —

Так остролапые львы и шершавые волки к пришельцам

Ластились. Их появленьем они, приведенные в ужас,

К дому прекраснокудрявой богини Цирцеи поспешно

Все устремились. Там голосом звонко-приятным богиня

Пела, сидя за широкой, прекрасной, божественно-тонкой

Тканью, какая из рук лишь богини бессмертной выходит.

К спутникам тут обратяся, Политос, мужей предводитель,

Мне меж другими вернейший, любезнейший друг мой, сказал им:

«Слышите ль голос приятный, товарищи? Кто-то, за тканью

Сидя, поет там, гармонией всю наполняя окрестность.

Кто же? Богиня иль смертная? Голос скорей подадим ей».

Так он сказал им; они закричали, чтоб вызвать певицу.

Вышла немедля она и, блестящую дверь растворивши,

В дом пригласила вступить их; забыв осторожность, вступили

Все; Еврилох лишь один назади, усомнившись, остался.

Чином гостей посадивши на кресла и стулья, Цирцея

Смеси из сыра и меду с ячменной мукой и с прамнейским

Светлым вином подала им, подсыпав волшебного зелья

В чашу, чтоб память у них об отчизне пропала; когда же

Ею был подан, а ими отведан напиток, ударом

Быстрым жезла загнала чародейка в свиную закуту

Всех; очутился там каждый с щетинистой кожей, с свиною

Мордой и с хрюком свиным, не утратив, однако, рассудка.

Плачущих всех заперла их в закуте волшебница, бросив

Им желудей, и свидины, и буковых диких орехов

В пищу, к которой так лакомы свиньи, любящие рылом

Землю копать. К кораблю Еврилох прибежал той порою

С вестью плачевной о бедствии, спутников наших постигшем.

Долго не мог, сколь ни силился, слова сказать он, могучим

Горем проникнутый в сердце; слезами наполнены были

Очи его, и душа в нем терзалась от скорби; когда же

Все мы его в изумленье великом расспрашивать стали,

Так рассказал он мне повесть о бедствии посланных наших:

«Лес перешедши, как ты повелел, Одиссей многославный,

Скоро мы там за горами увидели крепкий Цирцеин

Дом, сгроможденный из тесаных камней на месте открытом.

В нем, мы услышали, пела прекрасно певица, за тканью

Сидя, не знаю, богиня иль смертная. Тотчас мы голос

Подали; вышла она и, блестящую дверь растворивши,

В дом нас вступить пригласила; забыв осторожность, вступили

Все; я остался один назади, предузнавши погибель;

Все там исчезли они, и обратно никто уж не вышел.

Долго я ждал; напоследок ушел, ничего не узнавши».

Так он сказал; и немедля, надев на плечо среброгвоздный,

Медный, двуострый мой меч и схвативши свой туго согбенный

Лук, я велел Еврилоху меня проводить, возвратившись

Той же дорогой со мною; но он, на колена в великом

Страхе упав, мне с рыданием бросил крылатое слово:

«Нет, повелитель, позволь за тобой не ходить мне; уверен

Я, что ни сам ты назад не придешь, ни других не воротишь

Спутников наших; советую лучше, как можно скорее,

Бегством спасаться, иль все мы ужасного дня не минуем».

Так говорил Еврилох, и, ему отвечая, сказал я:

«Друг Еврилох, принуждать я тебя не хочу; оставайся

Здесь, при моем корабле, утешаться питьем и едою;

Я же пойду; непреклонной нужде покориться мне должно».

С сими словами пошел я от моря, корабль там оставив.

Той же порой, как, в святую долину спустяся, уж был я

Близко высокого дома волшебницы хитрой Цирцеи,

Эрмий с жезлом золотым пред глазами моими, нежданный,

Стал, заступив мне дорогу; пленительный образ имел он

Юноши с девственным пухом на свежих ланитах, в прекрасном

Младости цвете. Мне ласково руку подавши, сказал он:

«Стой, злополучный, куда по горам ты бредешь одиноко,

Здешнего края не ведая? Люди твои у Цирцеи;

Всех обратила в свиней чародейка и в хлев заперла свой.

Их ты избавить спешишь; но и сам, опасаюсь, оттуда

Цел не уйдешь; и с тобою случится, что с ними случилось.

Слушай однако: тебя от беды я великой избавить

Средство имею; дам зелье тебе; ты в жилище Цирцеи

Смело поди с ним; оно охранит от ужасного часа.

Я же тебе расскажу о волшебствах коварной богини:

Пойло она приготовит и зелья в то пойло подсыплет.

Но над тобой не подействуют чары; чудесное средство,

Данное мною, их силу разрушит. Послушай: как скоро

Мощным жезлом чародейным Цирцея к тебе прикоснется,

Острый свой меч обнажив, на нее устремись ты немедля,

Быстро, как будто ее умертвить вознамерясь; в испуге

Станет на ложе с собою тебя призывать чародейка —

Ты не подумай отречься от ложа богини: избавишь

Спутников, будешь и сам гостелюбно богинею принят.

Только потребуй, чтоб прежде она поклялася великой

Клятвой, что вредного замысла против тебя не имеет:

Иначе мужество, ею расслабленный, все ты утратишь».

С сими словами растенье мне подал божественный Эрмий,

Вырвав его из земли и природу его объяснив мне:

Корень был черный, подобен был цвет молоку белизною;

Моли его называют бессмертные; людям опасно

С корнем его вырывать из земли, но богам все возможно.

Эрмий, подав мне растенье, на светлый Олимп удалился.

Я же пошел вдоль лесистого острова к дому Цирцеи,

Многими, сердце мое волновавшими, мыслями полный.

Став перед дверью прекраснокудрявой богини, я громко

Начал ее вызывать; и, услышав мой голос, немедля

Вышла она, отворила блестящие двери и в дом дружелюбно

Мне предложила вступить; с сокрушением сердца вступил я.

Введши в покои меня и на стул посадив среброгвоздный

Редкой работы (для ног же была там скамейка), богиня

В чашу златую влила для меня свой напиток; но прежде,

Злое замыслив, подсыпала зелье в него; и когда он

Ею был подан, а мною безвредно отведан, свершила

Чару она, дав удар мне жезлом и сказав мне такое

Слово: «Иди и свиньею валяйся в закуте с другими».

Я же свой меч изощренный извлек и его, подбежав к ней,

Поднял, как будто ее умертвить вознамерившись; громко

Вскрикнув, она от меча увернулась и, с плачем великим

Сжавши колена мои, мне крылатое бросила слово:

«Кто ты? Откуда? Каких ты родителей? Где обитаешь?

Я в изумленье; питья моего ты отведал и не был

Им превращен; а доселе никто не избег чародейства,

Даже и тот, кто, не пив, лишь губами к питью прикасался.

Сердце железное бьется в груди у тебя; и, конечно,

Ты Одиссей, многохитростный муж, о котором давно мне

Эрмий, носитель жезла золотого, сказал, что сюда он

Будет, на черном плывя корабле от разрушенной Трои.

Вдвинь же в ножны медноострый свой меч и со мною

Ложе мое раздели: сочетавшись любовью на сладком

Ложе, друг другу доверчиво сердце свое мы откроем».

Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:

«Как же могу, о Цирцея, твоим быть доверчивым другом,

Если в свиней обратила моих ты сопутников? Мне же,

Гибельный, верно, замысля обман, ты теперь предлагаешь

Ложе с тобой разделить, затворившись в твоей почивальне, —

Там у меня, безоружного, мужество все ты похитишь.

Нет, не надейся, чтоб ложе твое разделил я с тобою

Прежде, покуда сама ты, богиня, не дашь мне великой

Клятвы, что вредного замысла против меня не имеешь».

Так я сказал, и Цирцея богами великими стала

Клясться; когда ж поклялася и клятву свою совершила,

С нею в ее почивальне я лег на прекрасное ложе.

Тою порою заботились в светлых покоях четыре

Девы, служанки проворные, все учреждавшие в доме;

Все они дочери были потоков, и рощ, и священных

Рек, в необъятное лоно глубокого моря бегущих.

Дева одна, положивши на кресла подушки, постлала

Пышные сверху ковры, на ковры ж полотняные ткани.

К каждым креслам другая серебряный чудной работы

Стол пододвинула с хлебом в златых драгоценных корзинах.

Третья смешала в кратере серебряной воду с медвяным,

Сладким вином; на столы же поставила кубки златые.

Светлой воды принесла напоследок четвертая дева:

Яркий огонь разложив под треножным котлом, вскипятила

Воду она; вскипятивши же воду в котле, осторожно

Стала сама, из котла подливая воды вскипяченной

В свежую воду, плеча орошать мне и голову теплой

Влагой: и тем прекратилось томившее дух расслабленье

Тела. Когда ж и омыт я и чистым натерт был елеем,

Легкий надевши хитон и косматую мантию, с девой

В светлый покой я вступил, и она к среброгвоздным, богатым

Креслам меня проводила, — была там для ног и скамейка.

Тут принесла на лохани серебряной руки умыть мне

Полный студеной воды золотой рукомойник рабыня,

Гладкий потом пододвинула стол; на него положила

Хлеб домовитая ключница с разным съестным, из запаса,

Выданным ею охотно, и стала меня дружелюбно

Потчевать вкусною пищей; но пища была мне противна.

Думой объятый, сидел я с недобрым предчувствием в сердце.

Видя, что думой объятый сижу и что к лакомой пище

Рук не хочу протянуть я, печалью объятый, Цирцея,

Близко ко мне подошедши, крылатое бросила слово:

«Что у тебя на душе, Одиссей? Отчего так уныло

Здесь ты сидишь, как немой, ни еды, ни питья не вкушая?

Или еще ты страшишься какого коварства? Напрасен

Страх твой; ты слышал, тебе поклялась я великою клятвой».

Так говорила богиня, и так, отвечая, сказал я:

«О Цирцея, какой же, пристойность и правду любящий,

Муж согласится себя утешать и питьем и едою

Прежде, пока не увидит своими глазами спасенья

Спутников? Если желаешь, чтоб пищи твоей я коснулся,

Спутников дай мне спасенье своими глазами увидеть».

Так я сказал, и немедля с жезлом из покоев Цирцея

Вышла, к закуте свиной подошла и, ее отворивши,

Их, превращенных в свиней девятигодовалых, оттуда

Вывела; стали они перед нею; она ж, обошед их

Всех, почередно помазала каждого мазью, и разом

Спала с их тела щетина, его покрывавшая густо

С самых тех пор, как Цирцея дала им волшебного зелья;

Прежний свой вид возвратив, во мгновенье все стали моложе,

Силами крепче, красивей лицом и возвышенней станом;

Все во мгновенье узнали меня и ко мне протянули

Радостно руки; потом зарыдали от скорби; их воплем

Дом огласился; проникнула жалость и в душу Цирцеи.

Близко ко мне подошедши, богиня богинь мне сказала:

«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,

Медлить не должно; поди на песчаное взморье и верным

Спутникам всем совокупно втащить повели на зыбучий

Берег корабль твой; потом, все богатства и снасти в пещере

Скрыв и товарищей взявши с собою, сюда возвратися».

Так мне сказала, и я покорился ей мужеским сердцем.

Шагом поспешным пришед к кораблю на песчаное взморье,

Близ корабля я на бреге нашел всех товарищей верных,

Стонущих громко, из глаз изобильные слезы лиющих.

Как запертые в закутах телята, увидя идущих

С паствы коров, напитавшихся сочной травой луговою,

Все им навстречу бегут, из заград вырываяся тесных,

Все окружают, мыча, возвратившихся с пажити маток:

Так побежали толпою, увидя меня издалека,

Спутники все мне навстречу; и сильно проникла их сердце

Радость, как будто б в родную они возвратились Итаку,

В наше отечество милое, где родились и цвели мы.

Горько заплакав, они мне крылатое бросили слово:

«Радостно нам возвращенье твое, повелитель, как будто б

В наше отечество, в нашу Итаку мы вдруг возвратились.

Но не скрывайся, скажи, где товарищи? Что их постигло?»

Так говорили они, вопрошая; им так отвечал я:

«Прежде, друзья, совокупною силой корабль на зыбучий

Берег втащите; в пещере потом все богатства и снасти

Скройте; потом соберитесь и следуйте смело за мною.

К спутникам вас поведу я в святую обитель Цирцеи.

Всех их, питьем и едой веселящихся, там вы найдете».

Было немедля мое повеленье исполнено ими.

Но Еврилох, вопреки мне, хотел удержать их; он смело,

Голос возвысив, товарищам бросил крылатое слово:

«Стойте; куда вы, безумцы? За ним по следам вы хотите

В дом чародейки опасной идти? Но она превратит вас

Всех иль в свиней, иль в шершавых волков, иль в лесных густогривых

Львов, чтоб ее стерегли вы жилище; там с вами случится

То ж, что случилось в пещере циклопа, куда безрассудно

Наши товарищи следом за дерзким вошли Одиссеем.

Он, необузданный, был их погибели жалкой виною».

Так говорил Еврилох, и меня побуждало уж сердце

Меч длинноострый схватить и его обнаженною медью

Голову с плеч непокорного сбросить на землю, хотя он

Был мне и родственник близкий; но спутники все, удержавши

Руку мою, обратили ко мне миротворное слово:

«Если желаешь, божественный, пусть Еврилох остается

У моря здесь с кораблем и его сторожит неусыпно;

Мы же пойдем за тобою в святую обитель Цирцеи».

Всех их от моря повел я, корабль наш покинув на бреге;

Но Еврилох не остался один с кораблем и за нами

Следом пошел, приведенный моими угрозами в трепет.

Тою порой остальные товарищи в доме Цирцеи

Баней себя освежили; душистым натершись елеем,

В легкий хитон и косматую мантию каждый облекся.

Я, возвратясь, их нашел за роскошной трапезой сидящих.

Свидясь с друзьями и все рассказав о случившемся с ними,

Громко они зарыдали, их воплем весь дом огласился.

Близко ко мне подошедши, богиня Цирцея сказала:

«Царь Одиссей, многохитростный муж, Лаэртид благородный,

Все вы свою укротите печаль и от слез воздержитесь;

Знаю довольно я, что́ на водах многорыбного моря,

Что́ на земле от свирепых людей претерпели вы, — горе

Бросив теперь, наслаждайтесь питьем и едою, покуда

В вашей груди не родится то мужество снова, с которым

Некогда в путь вы пустились, расставшись с отчизною милой,

С вашей суровой Итакою. Ныне в бессилии робком,

Все помышляя о странствии бедственном, сердце веселью

Вы затворяете, — были велики страдания ваши».

Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем.

С тех пор вседневно, в теченье мы целого года

Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались.

Но когда наконец обращеньем времен совершен был

Круг годовой, миновалися месяцы, дни пролетели,

Спутники все приступили ко мне с убедительной речью:

«Время, несчастный, тебе о возврате в Итаку подумать,

Если угодно богам, чтоб спаслись мы, чтоб мог ты увидеть

Светло-богатый свой дом, и отчизну, и милых домашних».

Так мне сказали, и я покорился им мужеским сердцем.

Весело весь мы тот день до вечернего позднего мрака

Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались.

Солнце тем временем село, и тьма наступила ночная.

Спутники все предались в потемневших палатах покою.

Я ж, возвратяся к Цирцее, с ней рядом на ложе роскошном

Лег, и колена ее обхватил, и богине, склонившей

Слух свой ко мне со вниманием, бросил крылатое слово:

«О Цирцея, исполни свое обещанье в отчизну

Нас возвратить; сокрушается сердце по ней; в сокрушенье

Спутники все приступают ко мне и мою раздирают

Душу (когда ты бываешь отсутственна) жалобным плачем».

Так говорил я, и так, отвечая, сказала богиня:

«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,

В доме своем я тебя поневоле держать не желаю.

Прежде, однако, ты должен, с пути уклоняся, проникнуть

В область Аида, где властвует страшная с ним Персефона.

Душу пророка, слепца, обладавшего разумом зорким,

Душу Тиресия фивского должно тебе вопросить там.

Разум ему сохранен Персефоной и мертвому; в аде

Он лишь с умом; все другие безумными тенями веют».

Так говорила богиня; во мне растерзалося сердце;

Горько заплакал я, сидя на ложе; мне стала противна

Жизнь, и на солнечный свет поглядеть не хотел я, и долго

Рвался, и долго, простершись на ложе, рыдал безутешно.

Но напоследок, богине ответствуя, так я сказал ей:

«Кто ж, о Цирцея, на этом пути провожатым мне будет?

В аде еще не бывал с кораблем ни один земнородный».

Так вопросил я богиню, и так мне она отвечала:

«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,

Верь, кораблю твоему провожатый найдется; об этом

Ты не заботься; но, мачту поставив и парус поднявши,

Смело плыви; твой корабль передам я Борею; когда же

Ты, Океан в корабле поперек переплывши, достигнешь

Низкого брега, где дико растет Персефонин широкий

Лес из ракит, свой теряющих плод, и из тополей черных,

Вздвинув на брег, под которым шумит Океан водовратный,

Черный корабль свой, вступи ты в Аидову мглистую область.

Быстро бежит там Пирифлегетон в Ахероново лоно

Вместе с Коцитом, великою ветвию Стикса; утес там

Виден, и обе под ним многошумно сливаются реки.

Слушай теперь и о том, что скажу, не забудь: под утесом

Выкопав яму глубокую, в локоть один шириной и длиною,

Три соверши возлияния мертвым, всех вместе призвав их:

Первое смесью медвяной, другое вином благовонным,

Третье водою и, все пересыпав мукою ячменной,

Дай обещанье безжизненно-веющим теням усопших:

В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертву

Им принести и в зажженный костер драгоценностей много

Бросить, Тиресия ж более прочих уважить, особо

Черного, лучшего в стаде барана ему посвятивши.

После (когда обещание дашь многославным умершим)

Черную овцу и черного с нею барана, — к Эребу

Их обратив головою, а сам обратись к Океану, —

В жертву теням принеси; и к тебе тут немедля великой

Придут толпою отшедшие души умерших; тогда ты

Спутникам дай повеленье, содравши с овцы и с барана,

Острой зарезанных медью, лежащих в крови перед вами,

Кожу, их бросить немедля в огонь и призвать громогласно

Грозного бога Аида и страшную с ним Персефону;

Сам же ты, острый свой меч обнаживши и с ним перед ямой

Сев, запрещай приближаться безжизненным теням усопших

К крови, покуда ответа не даст вопрошенный Тиресий.

Скоро и сам он, представ пред тобой, повелитель народов,

Скажет тебе, где дорога, и долог ли путь, и успешно ль

Рыбообильного моря путем ты домой возвратишься».

Так говорила она; той порой златотронная Эос

Встала; богиня, в хитон и хламиду меня облачивши,

Светлосеребряной ризой из тонковоздушныя ткани

Нежные плечи одела свои, золотым драгоценным

Поясом стан обвила и покров с головы опустила.

Я же, чертоги ее перешедши, товарищей верных

Всех разбудил и, приветствие каждому сделав, сказал им:

«Время, друзья, вам от сладкого сна пробудиться, покиньте

Ложе; пойдем; нас богиня сама побуждает к отъезду».

Так я сказал, и они покорились мне мужеским сердцем.

Но и оттуда не мог я отплыть без утраты печальной:

Младший из всех на моем корабле, Ельпенор, неотличный

Смелостью в битвах, нещедро умом от богов одаренный,

Спать для прохлады ушел на площадку возвышенной кровли

Дома Цирцеи священного, крепким вином охмеленный.

Шумные сборы товарищей, в путь уж готовых, услышав,

Вдруг он вскочил и, от хмеля забыв, что назад обратиться

Должен был прежде, чтоб с кровли высокой сойти по ступеням,

Прянул спросонья вперед, сорвался и, ударясь затылком

Оземь, сломил позвонковую кость, и душа отлетела

В область Аида. Тем временем спутникам так говорил я:

«Мыслите, верно, друзья, вы, что в милую землю отчизны

Мы возвращаемся? Путь нам иной указала Цирцея:

В царстве Аида, где властвует страшная с ним Персефона,

Душу Тиресия фивского должен сперва вопросить я».

Так я сказал; в их груди сокрушилося милое сердце,

Пали на землю они, в исступлении волосы рвали,

Всё понапрасну — от слез и от воплей нам не было пользы.

Все к своему кораблю, на песчаном стоявшему бреге,

Вместе пошли мы, печальные, льющие слезы обильно.

Тою порою на брег привела чернорунную овцу

С черным бараном Цирцея и, там их оставя, меж нами

Тихо прошла, невидимая… Смертным увидеть не можно

Бога, когда, приходя к ним, он хочет остаться невидим.

К морю и к ждавшему нас на песке кораблю собралися

Все мы и, сдвинувши черный корабль на священные воды,

Мачту на нем утвердили и к ней паруса привязали.

Взявши барана и овцу с собой, на корабль совокупно

Все мы взошли, сокрушенные горем, лиющие слезы.

Был нам по темным волнам провожатым надежным попутный

Ветер, пловцам благовеющий друг, парусов надуватель,

Послан приветноречивою, светлокудрявой богиней;

Все корабельные снасти порядком убрав, мы спокойно

Плыли; корабль наш бежал, повинуясь кормилу и ветру.

Были весь день паруса путеводным дыханием полны.

Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.

Скоро пришли мы к глубокотекущим водам Океана;

Там киммериян печальная область, покрытая вечно

Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет

Оку людей там лица лучезарного Гелиос, землю ль

Он покидает, всходя на звездами обильное небо,

С неба ль, звездами обильного, сходит, к земле обращаясь;

Ночь безотрадная там искони окружает живущих.

Судно, прибыв, на песок мы встащили; барана и овцу

Взяли с собой и пошли по течению вод Океана

Берегом к месту, которое мне указала Цирцея.

Дав Перимеду держать с Еврилохом зверей, обреченных

В жертву, я меч обнажил медноострый и, им ископавши

Яму глубокую, в локоть один шириной и длиною,

Три совершил возлияния мертвым, мной призванным вместе:

Первое смесью медвяной, второе вином благовонным,

Третье водой и, мукою ячменного все пересыпав,

Дал обещанье безжизненно-веющим теням усопших:

В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертву

Им принести и в зажженный костер драгоценностей много

Бросить; Тиресия ж более прочих уважить, особо

Черного, лучшего в стаде барана ему посвятивши.

Дав обещанье такое и сделав воззвание к мертвым,

Сам я барана и овцу над ямой глубокой зарезал;

Черная кровь полилася в нее, и слетелись толпою

Души усопших, из темныя бездны Эреба поднявшись:

Души невест, малоопытных юношей, опытных старцев,

Дев молодых, о утрате недолгия жизни скорбящих,

Бранных мужей, медноострым копьем пораженных смертельно

В битве и брони, обрызганной кровью, еще не сложивших.

Все они, вылетев вместе бесчисленным роем из ямы,

Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным.

Кликнув товарищей, им повелел я с овцы и с барана,

Острой зарезанных медью, лежавших в крови перед нами,

Кожу содрать и, огню их предавши, призвать громогласно

Грозного бога Аида и страшную с ним Персефону.

Сам же я меч обнажил изощренный и с ним перед ямой

Сел, чтоб мешать приближаться безжизненным теням усопших

К крови, пока мне ответа не даст вопрошенный Тиресий.

Прежде других предо мною явилась душа Ельпенора;

Бедный, еще не зарытый, лежал на земле путеносной.

Не был он нами оплакан; ему не свершив погребенья,

В доме Цирцеи его мы оставили: в путь мы спешили.

Слезы я пролил, увидя его; состраданье мне душу проникло.

Голос возвысив, я мертвому бросил крылатое слово:

«Скоро же, друг Ельпенор, очутился ты в царстве Аида!

Пеший проворнее был ты, чем мы в корабле быстроходном».

Так я сказал; простонавши печально, мне так отвечал он:

«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей многославный,

Демоном злым погублен я и силой вина несказанной;

Крепко на кровле заснув, я забыл, что назад надлежало

Прежде пойти, чтоб по лестнице с кровли высокой спуститься;

Бросясь вперед, я упал и, затылком ударившись оземь,

Кость изломал позвоночную; в область Аида мгновенно

Дух отлетел мой. Тебя же любовью к отсутственным милым,

Верной женою, отцом, воспитавшим тебя, и цветущим

Сыном, тобой во младенческих летах оставленным дома,

Ныне молю (мне известно, что, область Аида покинув,

Ты в корабле возвратишься на остров Цирцеи) — о! вспомни,

Вспомни тогда обо мне, Одиссей благородный, чтоб не был

Там не оплаканный я и безгробный оставлен, чтоб гнева

Мстящих богов на себя не навлек ты моею бедою.

Бросивши труп мой со всеми моими доспехами в пламень,

Холм гробовой надо мною насыпьте близ моря седого;

В памятный знак же о гибели мужа для поздних потомков

В землю на холме моем то весло водрузите, которым

Некогда в жизни, ваш верный товарищ, я волны тревожил».

Так говорил Ельпенор, и, ему отвечая, сказал я:

«Все, злополучный, как требуешь, мною исполнено будет».

Так мы, печально беседуя, друг подле друга сидели,

Я, отгоняющий тени от крови мечом обнаженным,

Он, говорящий со мною, товарища прежнего призрак.

Вдруг подошло, я увидел, ко мне привиденье умершей

Матери милой моей Антиклеи, рожденной великим

Автоликоном, — ее меж живыми оставил я дома,

В Трою отплыв. Я заплакал, печаль мне проникнула душу;

Но и ее, сколь ни тяжко то было душе, не пустил я

К крови: мне не дал ответа еще прорицатель Тиресий.

Скоро предстал предо мной и Тиресия фивского образ;

Был он с жезлом золотым, и меня он узнал и сказал мне:

«Что, Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,

Что, злополучный, тебя побудило, покинув пределы

Светлого дня, подойти к безотрадной обители мертвых?

Но отслонися от ямы и к крови мечом не препятствуй

Мне подойти, чтоб, напившися, мог я по правде пророчить».

Так он сказал; отслоняся от ямы, я меч среброгвоздный

Вдвинул в ножны; а Тиресий, напившися черныя крови,

Слово ко мне обратил и сказал мне, по правде пророча:

«Царь Одиссей, возвращения сладкого в дом свой ты жаждешь.

Бог раздраженный его затруднит несказанно, понеже

Гонит тебя колебатель земли Посейдон; ты жестоко

Душу разгневал его ослеплением милого сына.

Но, и ему вопреки, и беды повстречав, ты достигнуть

Можешь отечества, если себя обуздаешь и буйных

Спутников; с ними ты к острову знойной Тринакрии, бездну

Темно-лазурного моря измерив, корабль приведешь свой;

Тучных быков и волнистых баранов пасет там издавна

Гелиос светлый, который все видит, все слышит, все знает.

Будешь в Итаке, хотя и великие бедствия встретишь,

Если воздержишься руку поднять на стада Гелиоса;

Если же руку подымешь на них, то пророчу погибель

Всем вам: тебе, кораблю и сопутникам; сам ты избегнешь

Смерти, но бедственно в дом возвратишься, товарищей в море

Всех потеряв, на чужом корабле, и не радость там встретишь:

Буйных людей там найдешь ты, твое достоянье губящих,

Мучащих дерзким своим сватовством Пенелопу, дарами

Брачными ей докучая; ты им отомстишь. Но когда ты,

Праведно мстя, женихов, захвативших насильственно дом твой,

В нем умертвишь иль обманом, иль явного силой — покинув

Царский свой дом и весло корабельное взявши, отправься

Странствовать снова и странствуй, покуда людей не увидишь,

Моря не знающих, пищи своей никогда не солящих,

Также не зревших еще ни в волнах кораблей быстроходных,

Пурпурногрудых, ни весел, носящих, как мощные крылья,

Их по морям, — от меня же узнай несомнительный признак:

Если дорогой ты путника встретишь и путник тот спросит:

„Что за лопату несешь на блестящем плече, иноземец?“ —

В землю весло водрузи — ты окончил свое роковое,

Долгое странствие. Мощному там Посейдону принесши

В жертву барана, быка и свиней оплодителя вепря,

В дом возвратись и великую дома сверши гекатомбу

Зевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам,

Всем по порядку. И смерть не застигнет тебя на туманном

Море; спокойно и медленно к ней подходя, ты кончину

Встретишь, украшенный старостью светлой, своим и народным

Счастьем богатый. И сбудется все, предреченное мною».

Так говорил мне Тиресий; ему отвечая, сказал я:

«Старец, пускай совершится, что мне предназначили боги.

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая;

Матери милой я вижу отшедшую душу; близ крови

Тихо сидит неподвижная тень и как будто не смеет

Сыну в лицо поглядеть и завесть разговор с ним. Скажи мне,

Старец, как сделать, чтоб мертвая сына живого узнала?»

Так я его вопросил, и, ответствуя, так мне сказал он:

«Легкое средство на это в немногих словах я открою:

Та из безжизненных теней, которой приблизиться к крови

Дашь ты, разумно с тобою начнет говорить; но безмолвно

Та от тебя удалится, которой ты к крови не пустишь».

С сими словами обратно отшедши в обитель Аида,

Скрылась душа прорицателя, мне мой сказавшая жребий.

Я ж неподвижно остался на месте; но ждал я недолго;

К крови приблизилась мать, напилася и сына узнала.

С тяжким вздохом она мне крылатое бросила слово:

«Как же, мой сын, ты живой мог проникнуть в туманную область

Аида? Здесь все ужасает живущего; шумно бегут здесь

Страшные реки, потоки великие; здесь Океана

Воды глубокие льются; никто переплыть их не может

Сам; то одним кораблям крепкозданным возможно. Скажи же,

Прямо ль от Трои с своим кораблем и с своими людьми ты,

По морю долго скитавшися, прибыл сюда? Неужели

Все не видал ни Итаки, ни дома отцов, ни супруги?»

Так говорила она, и, ответствуя, так ей сказал я:

«Милая мать, приведен я к Аиду нуждой всемогущей;

Душу Тиресия фивского мне вопросить надлежало.

В землю ахеян еще я не мог возвратиться; отчизны

Нашей еще не видал, бесприютно скитаюсь повсюду

С самых тех пор, как с великим царем Агамемноном поплыл

В град Илион, изобильный конями, на гибель троянам.

Ты ж мне скажи откровенно, какою из Парк непреклонных

В руки навек усыпляющей смерти была предана ты?

Медленно ль тяжким недугом? Иль вдруг Артемида-богиня

Тихой стрелою своею тебя без болезни убила?

Также скажи об отце и о сыне, покинутых мною:

Царский мой сан сохранился ли им? Иль другой уж на место

Избран мое и меня уж в народе считают погибшим?

Также скажи мне, что делает дома жена Пенелопа?

С сыном ли вместе живет, неизменная в верности мужу?

Иль уж с каким из ахейских владык сочеталася браком?»

Так я ее вопросил; Антиклея мне так отвечала:

«Верность тебе сохраняя, в жилище твоем Пенелопа

Ждет твоего возвращенья с тоскою великой и тратит

Долгие дни и бессонные ночи в слезах и печали;

Царский твой сан никому от народа не отдан; бесспорно,

Дома своим Телемах достояньем владеет, пирами

Всех угощает, как то облеченному саном высоким

Следует; все и его угощают. Лаэрт же не ходит

Более в город; он в поле далеко живет, не имея

Там ни одра, ни богатых покровов, ни мягких подушек;

Дома в дождливое зимнее время он вместе с рабами

Спит на полу у огня, покровенный одеждой убогой;

В летнюю ж знойную пору иль поздней порою осенней

Всюду находит себе на земле он в саду виноградном

Ложе из листьев опалых, насыпанных мягкою грудой.

Там он лежит, и вздыхает, и сердцем крушится, и плачет,

Все о тебе помышляя; и старость его безотрадна.

Кончилось так и со мной; и моя совершилась судьбина.

Но не сестра Аполлонова с луком тугим Артемида

Тихой стрелою своею меня без болезни убила,

Также не медленный, мной овладевший недуг, растерзавши

Тело мое, из него изнуренную душу исторгнул:

Нет; но тоска о тебе, Одиссей, о твоем миролюбном

Нраве и разуме светлом до срока мою погубила

Сладостно-милую жизнь». И умолкла она. Увлеченный

Сердцем, обнять захотел я отшедшую матери душу;

Три раза руки свои к ней, любовью стремимый, простер я,

Три раза между руками моими она проскользнула

Тенью иль сонной мечтой, из меня вырывая стенанье.

Ей наконец, сокрушенный, я бросил крылатое слово:

«Милая мать, для чего, из объятий моих убегая,

Мне запрещаешь в жилище Аида прижаться к родному

Сердцу и скорбною сладостью плача с тобой поделиться?

Иль Персефона могучая вместо тебя мне прислала

Призрак пустой, чтоб мое усугубить великое горе?»

Так говорил я; мне мать благородная так отвечала:

«Милый мой сын, злополучнейший между людьми, Персефона,

Дочь Громовержца, тебя приводить в заблужденье не мыслит.

Но такова уж судьбина всех мертвых, расставшихся с жизнью.

Крепкие жилы уже не связуют ни мышц, ни костей их;

Вдруг истребляет пронзительной силой огонь погребальный

Все, лишь горячая жизнь охладелые кости покинет:

Вовсе тогда, улетевши, как сон, их душа исчезает.

Ты же на радостный свет поспеши возвратиться; но помни,

Что я сказала, чтоб все повторить при свиданье супруге».

Так, собеседуя, мы говорили. Тогда мне явились

Призраки жен — их прислала сама Персефона; то были

В прежнее время супруги и дочери славных героев;

Черную кровь обступили они, подбежав к ней толпою;

Я же обдумывал, как бы мне их вопросить почередно

Каждую; вот что удобнейшим мне наконец показалось:

Меч длинноострый немедля схватил и, его обнаживши,

К крови приблизиться им не дозволил я всею толпою;

Друг за другом они по одной подходили и имя

Мне называли свое; и расспрашивать каждую мог я.

Прежде других подошла благороднорожденная Тиро,

Дочь Салмонеева, славная в мире супруга Крефея,

Сына Эолова; все о себе мне она рассказала:

Сердце свое Энипеем, рекою божественно-светлой,

Между реками земными прекраснейшей, Тиро пленила;

Часто она посещала прекрасный поток Энипея;

В образ облекся его Посейдон-земледержец, чтоб с нею

В устье волнисто-кипучем реки сочетаться любовью;

Воды пурпурные встали горой и, слиявшись прозрачным

Сводом над ними, сокрыли от взоров и бога и деву.

Девственный пояс ее развязал он, ей очи смеживши

Сном; и когда, распаленный, свое утолил вожделенье,

За руку взял, и по имени назвал ее, и сказал ей:

«Радуйся, богом любимая! Прежде чем полный свершится

Год, у тебя два прекрасные сына родятся (бесплоден

С богом союз не бывает), и их воспитай ты с любовью.

Но, возвратяся к домашним, мое называть им страшися

Имя; тебе же откроюсь: я бог Посейдон-земледержец».

Так он сказав, погрузился в морское глубокое лоно.

В срок от нее близнецы Пелиас и Нелей родилися;

Слуги могучие Зевса-эгидоносителя были

Оба они; обладая стадами баранов, в Иолкосе

Тучнополянистом жил Пелиас; а Нелей жил в песчаном

Пилосе. Но от Крефея еще родились у прекрасной

Тиро Эсон, и Ферет, и могучий ездок Амифион.

После нее мне предстала Асопова дочь Антиопа.

Гордо хвалилась она, что объятия Дий отворил ей:

Были плодом их любви Амфион и Зефос; положили

Первое Фив семивратных они основанье и много

Башен воздвигли кругом, поелику в широкоравнинных

Фивах они, и могучие, жить не могли б без ограды.

Амфитрионову после узрел я супругу Алкмену;

Сына Геракла, столь славного силой и мужеством львиным,

Зевсу она родила, целомудренно с ним сочетавшись.

После явилась Мегара; Креон, необузданно-смелый,

Был ей отцом; а супругом Геракл, в испытаниях твердый.

Вслед за Мегарой предстала Эдипова мать Эпикаста;

Страшно-преступное дело в незнанье она совершила,

С сыном родным, умертвившим отца, сочетавшися браком.

Скоро союз святотатный открыли бессмертные людям.

Гибельно царствовать в Кадмовом доме, в возлюбленных Фивах

Был осужден от Зевеса Эдип, безотрадный страдалец,

Но Эпикаста Аидовы двери сама отворила:

Петлю она роковую к бревну потолка прикрепивши,

Ею плачевную жизнь прервала; одинок он остался

Жертвой терзаний от скликанных матерью страшных Эринний.

После явилась Хлорида; ее красотою пленяся,

Некогда с ней сочетался Нелей, дорогими дарами

Деву прельстивший; был царь Амфион Иасид, Орхомена

Града Минийского славный властитель, отец ей; царица

Пилоса, бодрых она сыновей даровала Нелею:

Нестора, Хромия, жадного почестей Периклимена;

После Хлорида и дочь родила, многославную Перу,

Дивной красы; женихи отовсюду сошлись, но тому лишь

Дочь непреклонный Нелей назначал, кто быков круторогих

С поля Филакии сгонит, отняв у царя Ификлеса

Силой все стадо его. Беспорочный взялся прорицатель

Смелое дело свершить; но ему положили преграду

Злая судьба, и темничные узы, и пастыри стада.

Но когда миновалися месяцы, дни пробежали и годы,

Круг совершился и Оры весну привели, — Ификлесу

Тайны богов он открыл; Ификлесова сила святая

Узы его прервала, и исполнилась воля Зевеса.

Славная Леда, супруга Тиндара, потом мне явилась;

Ей родилися от брака с Тиндаром могучим два сына:

Коней смиритель Кастор и боец Полидевк многосильный.

Оба землею они жизнедарною взяты живые;

Оба и в мраке подземном честимы Зевесом; вседневно

Братом сменяется брат; и вседневно, когда умирает

Тот, воскресает другой; и к бессмертным причислены оба.

Ифимедею, жену Алоея, потом я увидел;

С ней сочетался, — хвалилась она, — Посейдон-земледержец;

Были плодом их союза два сына (но краток был век их):

Отос божественный с славным везде на земле Эфиальтом.

Щедрая, станом всех выше людей их земля возрастила;

Всех красотой затмевали они, одному Ориону

В ней уступая; и оба, едва девяти лет достигнув,

В девять локтей толщиной, вышиною же в тридевять были.

Дерзкие стали бессмертным богам угрожать, что Олимп их

Шумной войной потрясут и губительным боем взволнуют;

Оссу на древний Олимп взгромоздить, Пелион многолесный

Взбросить на Оссу они покушались, чтоб приступом небо

Взять, и угрозу б они совершили, когда бы достигли

Мужеской силы; но сын Громовержца, Латоной рожденный,

Прежде чем младости пух отенил их ланиты и первый

Волос пробился на их подбородке, сразил их обоих.

Федру я видел, Прокриду; явилась потом Ариадна,

Дочь кознодея Миноса: из Крита бежать с ним в Афины

Деву прекрасную бодрый Тесей убедил; но не мог он

С ней насладиться любовью; убила ее Артемида

Тихой стрелой, наущенная Вакхом, на острове Дие.

Видел я Мойру, Климену, злодейку жену Эрифилу,

Гнусно предавшую мужа, прельстясь золотым ожерельем…

Всех их, однако, я счесть не могу; мне не вспомнить, какие

Там мне явилися жены и дочери древних героев;

Целой бы ночи не стало на то; уж пора мне предаться

Сну, удаляся ль на быстрый корабль ваш к товарищам бодрым,

Здесь ли оставшись; а вы мой отъезд учредите с богами.»

Так говорил Одиссей, — все другие сидели безмолвно

В светлой палате, и было у всех очаровано сердце.

Тут белорукая слово к гостям обратила Арета:

«Что, феакияне, скажете? Станом, и видом, и силой

Разума всех изумляет нас гость чужеземный. Хотя он,

Собственно, мой гость, но будет ему угощенье от всех нас;

В путь же его отсылать не спешите; нескупо дарами

Должно его, претерпевшего столько утрат, наделить нам:

Много у всех вас, по воле бессмертных, скопилось богатства».

Тут поднялся Эхеной, благородного племени старец,

Ранее всех современных ему феакиян рожденный.

«С нашим желаньем, друзья, — он сказал, — и намереньем нашим

Слово разумной царицы согласно; ему покориться

Должно, а царь Алкиной пусть на деле то слово исполнит».

Кончил. Ответствовал так Алкиной благородному старцу:

«Будет, что сказано, мною на деле исполнено так же

Верно, как то, что я жив и что царь я в земле феакиян

Веслолюбивых. Но странник, хотя и безмерно спешит он

В путь, подождет до утра, чтоб имели мы время подарки

Наши собрать; отправленье в отчизну его есть забота

Общая всем вам, моя ж наипаче: я здесь повелитель».

Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:

«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,

Если б и целый здесь год продержать вы меня захотели,

Мой учреждая отъезд и дары для меня собирая,

Я согласился б остаться, понеже мне выгодно будет

С полными в милую землю отцов возвратиться руками.

Больше почтен и с живейшею радостью принят я буду

Всеми, кто встретит меня при моем возвращенье в Итаку».

Он умолкнул; ему Алкиной отвечал дружелюбно:

«Царь Одиссей, мы, внимая тебе, не имеем обидной

Мысли, чтоб был ты хвастливый обманщик, подобный

Многим бродягам, которые землю обходят, повсюду

Ложь рассевая в нелепых рассказах о виденном ими.

Ты не таков; ты возвышен умом и пленителен речью.

Повесть прекрасна твоя; как разумный певец, рассказал ты

Нам об ахейских вождях и о собственных бедствиях; кончить

Должен, однако, ты повесть. Скажи ж, ничего не скрывая,

Видел ли там ты кого из могучих товарищей бранных,

Бывших с тобой в Илионе и черную встретивших участь?

Ночь несказанно долга; и останется времени много

Всем нам для сна безмятежного. Кончи ж начатую повесть;

Слушать тебя я готов до явления светлой денницы,

Если рассказывать нам о напастях своих согласишься».

Так говорил он; ответствовал так Одиссей хитроумный:

«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,

Время на все есть; свой час для беседы, свой час для покоя;

Если, однако, желаешь теперь же дослушать рассказ мой,

Я повинуюсь и все расскажу, что печального после

Я претерпел: как утратил последних сопутников; также

Кто из аргивян, избегши погибели в битвах троянских,

Пал от убийцы, изменой жены, при возврате в отчизну.

После того как рассеяться призракам жен Персефона,

Ада царица, велела и все, разлетевшись, пропали —

Тень Агамемнона, сына Атреева, тихо и грустно

Вышла; и следом за нею все тени товарищей, падших

В доме Эгиста с Атридом, с ним вместе постигнутых роком.

Крови напившись, меня во мгновенье узнал Агамемнон.

Тяжко, глубоко вздохнул он; заплакали очи; простерши

Руки, он ими ко мне прикоснуться хотел, но напрасно:

Руки не слушались: не было в них уж ни сил, ни движенья.

Некогда члены могучего тела его оживлявших.

Слезы я пролил, увидя его; состраданье проникло

Душу мне; мертвому другу я бросил крылатое слово:

«Сын Атреев, владыка людей, государь Агамемнон,

Паркой какою ты в руки навек усыпляющей смерти

Предан? В волнах ли тебя погубил Посейдон с кораблями,

Бурею бездну великую всю всколебавши? На суше ль

Был умерщвлен ты рукою врага, им захваченный в поле,

Где нападал на его криворогих быков и баранов,

Или во граде, где жен похищал и сокровища грабил?»

Так вопросил я его, и, ответствуя, так мне сказал он:

«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный!

Нет, не в волнах с кораблями я был погублен Посейдоном,

Бурные волны воздвигшим на бездне морской; не на суше

Был умерщвлен я рукою противника явного в битве;

Тайно Эгист приготовил мне смерть и плачевную участь;

С гнусной женою моей заодно, у себя на веселом

Пире убил он меня, как быка убивают при яслях;

Так я погиб, и товарищи верные вместе со мною

Были зарезаны все, как клычистые вепри, которых

В пышном дому гостелюбца, скопившего много богатства,

Режут на складочный пир, на роскошный обед иль на свадьбу.

Часто без страха видал ты, как гибли могучие мужи

В битве, иной одиноко, иной в многолюдстве сраженья, —

Здесь же пришел бы ты в трепет, от страха бы обмер, увидя,

Как меж кратер пировых, меж столами, покрытыми брашном,

Все на полу мы, дымящемся нашею кровью, лежали.

Громкие крики Приамовой дочери, юной Кассандры,

Близко услышал я: нож ей во грудь Клитемнестра вонзала

Подле меня; полумертвый лежа на земле, попытался

Хладную руку к мечу протянуть я: она равнодушно

Взор отвратила и мне, отходящему в область Аида,

Тусклых очей и мертвеющих уст запереть не хотела.

Нет ничего отвратительней, нет ничего ненавистней

Дерзко-бесстыдной жены, замышляющей хитро такое

Дело, каким навсегда осрамилась она, приготовив

Мужу, богами ей данному, гибель. В отечество думал

Я возвратиться на радость возлюбленным детям и ближним —

Злое, напротив, замысля, кровавым убийством злодейка

Стыд на себя навлекла и на все времена посрамила

Пол свой и даже всех жен, поведеньем своим беспорочных».

Так говорил Агамемнон; ему отвечая, сказал я:

«Горе! Конечно, Зевес Громовержец потомству Атрея

Быть навсегда предназначил игралищем бедственных женских

Козней; погибло немало могучих мужей от Елены;

Так и тебе издалека устроила смерть Клитемнестра».

Выслушав слово мое, мне ответствовал царь Агамемнон:

«Слишком доверчивым быть, Одиссей, берегися с женою;

Ей открывать простодушно всего, что ты знаешь, не должно;

Вверь ей одно, про себя сохрани осторожно другое.

Но для тебя, Одиссей, от жены не опасна погибель;

Слишком разумна и слишком незлобна твоя Пенелопа,

Старца Икария дочь благонравная; в самых цветущих

Летах, едва сопряженный с ней браком, ее ты покинул,

В Трою отплыв, и грудной, лепетать не умевший, младенец

С ней был оставлен тогда; он, конечно, теперь заседает

В сонме мужей; и отец, возвратясь, с ним увидится; нежно

К сердцу родителя сам он, как следует сыну, прижмется…

Мне ж кознодейка жена не дала ни одним насладиться

Взглядом на милого сына; я был во мгновенье зарезан.

Выслушай, друг, мой совет и заметь про себя, что скажу я:

Скрой возвращенье свое и войди с кораблем неприметно

В пристань Итаки: на верность жены полагаться опасно.

Сам же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:

Мог ли ты что-нибудь сведать о сыне моем? Не слыхал ли,

Где он живет? В Орхомене ль? В песчаном ли Пилосе? В Спарте ль

Светлопространной у славного дяди, царя Менелая?

Ибо не умер еще на земле мой Орест благородный».

Так вопросил Агамемнон; ему отвечая, сказал я:

«Царь Агамемнон, о сыне твоем ничего я не знаю;

Где он и жив ли, сказать не могу; пустословие вредно».

Так мы, о многом минувшем беседуя, друг подле друга

Грустно сидели, и слезы лилися по нашим ланитам.

Тень Ахиллеса, Пелеева сына, потом мне явилась;

С ним был Патрокл, Антилох беспорочный и сын Теламонов

Бодрый Аякс, меж ахейцами мужеским видом и силой

После Пелеева сына великого всех превзошедший.

Тень быстроногого внука Эакова, став предо мною,

Мне, возрыдавши, крылатое бросила слово: «Зачем ты

Здесь, Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный?

Что, дерзновенный, какое великое дело замыслил?

Как проникнул в пределы Аида, где мертвые только

Тени отшедших, лишенные чувства, безжизненно веют?»

Так он спросил у меня, и, ему отвечая, сказал я:

«О Ахиллес, сын Пелеев, меж всеми данаями первый,

Здесь я за тем, чтоб Тиресий, слепец прорицатель, открыл мне

Способ вернейший моей каменистой Итаки достигнуть;

В землю ахеян еще я не мог возвратиться; отчизны

Милой еще не видал; я скитаюсь и бедствую. Ты же

Между людьми и минувших времен и грядущих был счастьем

Первый: живого тебя мы как бога бессмертного чтили;

Здесь же, над мертвыми царствуя, столь же велик ты, как в жизни

Некогда был; не ропщи же на смерть, Ахиллес богоравный».

Так говорил я, и так он ответствовал, тяжко вздыхая:

«О Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;

Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,

Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,

Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать мертвый.

Ты же о сыне известием душу теперь мне порадуй.

Был ли в сраженье мой сын? Впереди ли у всех он сражался?

Также скажи, Одиссей, не слыхал ли о старце Пелее?

Все ли по-прежнему он повелитель земли мирмидонской?

Иль уж его и в Элладе и Фтии честить перестали,

Дряхлого старца, без рук и без ног, изнуренного в силах?

В области дня уж защитником быть для него не могу я;

Ныне уж я не таков, как бывало, когда в отдаленной

Трое губил ополченья и грудью стоял за ахеян.

Если б таким хоть на миг я в жилище отцовом явился,

Ужас бы сильная эта рука навела там на многих,

Власти Пелея не чтящих и старость его оскорбивших».

Так говорил Ахиллес, и, ему отвечая, сказал я:

«Сведать не мог ничего я о старце Пелее великом;

Но о твоем благородном, возлюбленном Неоптолеме

Все, Ахиллес, как желаешь, тебе расскажу я подробно.

Сам я его в корабле крутобоком моем от Скироса

Морем привез к меднолатным данаям в троянскую землю;

Там на советах вождей о судьбе Илиона всегда он

Голос свой прежде других подавал и в разумных сужденьях

Мною одним лишь и Нестором мудрым бывал побеждаем.

В поле ж троянском широком, где гибельной медью мы бились,

Он никогда близ дружин и в толпе не хотел оставаться;

Быстро вперед выбегал он один, упреждая храбрейших;

Много врагов от него в истребительной битве погибло;

Я ж не могу ни назвать, ни исчислить, сколь много народа

В крае троянском побил он, где грудью стоял за аргивян.

Так Еврипила, Телефова сына, губительной медью

Он ниспроверг, и кругом молодого вождя все кетейцы

Пали его, златолюбия женского бедственной жертвой.

После Мемнона, подобного богу, был всех он прекрасней.

В чрево коня, сотворенного чудно Эпеосом, скрыться

Был он с другими вождями назначен; а двери громады

Мне отворять, затворять и стеречь поручили ахейцы.

Все, при вступлении в конские недра, вожди отирали

Слезы с ланит, и у каждого руки и ноги тряслися;

В нем же едином мои никогда не подметили очи

Страха; не помню, чтоб он от чего побледнел, содрогнулся

Или заплакал. Не раз убеждал он меня из затвора

Дать ему выйти и, стиснув одною рукою двуострый

Меч, а другою обитое медью копье, порывался

В бой на троян. А когда был разрушен Приамов великий

Град, он с богатой добычей, с дарами почетными поплыл

В край свой, ни издали метким копьем, ни вблизи длинноострой

Медью меча не пронзенный ни разу, как часто бывает

В жарком бою, где убийство кипит и Арей веселится».

Так говорил я: душа Ахиллесова с гордой осанкой

Шагом широким, по ровному Асфодилонскому лугу

Тихо пошла, веселяся великою славою сына.

Души других знаменитых умерших явились; со мною

Грустно они говорили о том, что тревожило сердце

Каждому; только душа Теламонова сына Аякса

Молча стояла вдали, одинокая, все на победу

Злобясь мою, мне отдавшую в стане аргивян доспехи

Сына Пелеева. Лучшему между вождей повелела

Дать их Фемида; судили трояне; их суд им Афина

Тайно внушила… Зачем, о, зачем одержал я победу.

Мужа такого низведшую в недра земные? Погиб он,

Бодрый Аякс, и лица красотою и подвигов славой

После великого сына Пелеева всех превзошедший.

Голос возвысив, ему я сказал миротворное слово:

«Сын Теламонов, Аякс знаменитый, не должен ты, мертвый,

Доле со мной враждовать, сокрушаясь о гибельных, взятых

Мною оружиях; ими данаям жестокое боги

Зло приключили: ты, наша твердыня, погиб; о тебе мы

Все, как о сыне могучем Пелея, всечасно крушились,

Раннюю смерть поминая твою; в ней никто не виновен,

Кроме Зевеса, постигшего рать копьеносных данаев

Страшной бедою; тебя он судьбине безвременно предал.

Но подойди же, Аякс; на мгновенье беседой с тобою

Дай насладиться мне; гнев изгони из великого сердца».

Так я сказал; не ответствовал он; за другими тенями

Мрачно пошел; напоследок сокрылся в глубоком Эребе.

Может быть, стал бы и гневный со мной говорить он иль я с ним,

Если б меня не стремило желание милого сердца

Души других знаменитых умерших увидеть. И скоро

В аде узрел я Зевесова мудрого сына Миноса;

Скипетр в деснице держа золотой, там умерших судил он,

Сидя; они же его приговора, кто сидя, кто стоя,

Ждали в пространном с вратами широкими доме Аида.

После Миноса явилась гигантская тень Ориона;

Гнал по широкому Асфодилонскому лугу зверей он —

Их же своею железной ничем не крушимой дубиной

Некогда сам он убил на горах неприступно-пустынных.

Тития также увидел я, сына прославленной Геи;

Девять заняв десятин под огромное тело, недвижим

Там он лежал; по бокам же сидели два коршуна, рвали

Печень его и терзали когтями утробу. И руки

Тщетно на них подымал он. Латону, супругу Зевеса,

Шедшую к Пифию, он осрамил на лугу Панопейском.

Видел потом я Тантала, казнимого страшною казнью:

В озере светлом стоял он по горло в воде и, томимый

Жаркою жаждой, напрасно воды захлебнуть порывался.

Только что голову к ней он склонял, уповая напиться,

С шумом она убегала; внизу ж под ногами являлось

Черное дно, и его осушал во мгновение демон.

Много росло плодоносных дерев над его головою,

Яблонь, и груш, и гранат, золотыми плодами обильных,

Также и сладких смоковниц и маслин, роскошно цветущих.

Голодом мучась, лишь только к плодам он протягивал руку,

Разом все ветви дерев к облакам подымалися темным.

Видел я также Сизифа, казнимого страшною казнью:

Тяжкий камень снизу обеими влек он руками

В гору; напрягши мышцы, ногами в землю упершись,

Камень двигал он вверх; но едва достигал до вершины

С тяжкою ношей, назад устремленный невидимой силой

Вниз по горе на равнину катился обманчивый камень.

Снова силился вздвинуть тяжесть он, мышцы напрягши,

Тело в поту, голова вся покрытая черною пылью.

Видел я там, наконец, и Гераклову силу, один лишь

Призрак воздушный; а сам он с богами на светлом Олимпе

Сладость блаженства вкушал близ супруги Гебеи, цветущей

Дочери Зевса от златообутой владычицы Геры.

Мертвые шумно летали над ним, как летают в испуге

Хищные птицы; и, темной подобяся ночи, держал он

Лук напряженный с стрелой на тугой тетиве и ужасно

Вдруг озирался, как будто готовяся выстрелить; страшный

Перевязь блеск издавала, ему поперек перерезав

Грудь златолитным ремнем, на котором с чудесным искусством

Львы грозноокие, дикие вепри, лесные медведи,

Битвы, убийства, людей истребленье изваяны были:

Тот, кто свершил бы подобное чудо искусства, не мог бы,

Сам превзошедши себя, ничего уж создать совершенней.

Взор на меня устремив, угадал он немедленно, кто я;

Жалобно, тяжко вздохнул и крылатое бросил мне слово:

«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,

Иль и тобой, злополучный, судьба непреклонно играет

Так же, как мной под лучами всезрящего солнца играла?

Сын я Крониона Зевса; но тем от безмерных страданий

Не был спасен; покориться под власть недостойного мужа

Мне повелела судьба. И труды на меня возлагал он

Тяжкие. Так и отсюда был пса троеглавого должен

Я увести: уповал он, что будет мне труд не по силам.

Я же его совершил, и похищен был пес у Аида;

Помощь мне подали Эрмий и дочь Громовержца Афина».

Так мне сказав, удалился в обитель Аидову призрак.

Я ж неподвижно остался на месте и ждал, чтоб явился

Кто из могучих героев, давно знаменитых и мертвых.

Видеть хотел я великих мужей, в отдаленные веки

Славных, богами рожденных, Тесея царя, Пирифоя,

Многих других; но, толпою бесчисленной души слетевшись,

Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным,

В мыслях, что хочет чудовище, голову страшной Горгоны,

Выслать из мрака Аидова против меня Персефона.

Я побежал на корабль и велел, чтоб, не медля нимало,

Люди мои на него собрались и канат отвязали.

Все на корабль собралися и сели на лавках у весел.

Судно спокойно пошло по течению вод Океана,

Прежде на веслах, потом с благовеющим ветром попутным.

Быстро своим кораблем Океана поток перерезав,

Снова по многоисплытому морю пришли мы на остров

Эю, туда, где в жилище туманнорожденныя Эос

Легкие Оры ведут хороводы, где Гелиос всходит;

К брегу пристав, на песок мы корабль быстроходный встащили;

Сами же, вышед на брег, поражаемый шумно волнами,

Сну предались в ожиданье восхода на небо денницы.

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.

Спутников скликав, послал я их к дому Цирцеи, чтоб взять там

Труп Ельпеноров, его принести и свершить погребенье.

Много дерев нарубив, мы на самом возвышенном месте

Берега предали тело земле с сокрушеньем и плачем.

После ж того как сожжен был со всеми доспехами мертвый,

Холм гробовой мы насыпали, памятный столб утвердили,

Гладкое в землю на холме воткнули весло; и священный

Долг погребения был совершен. Но Цирцея узнала

Скоро о нашем прибытии к ней от пределов Аида.

Светлой одеждой облекшись, она к нам пришла; и за нею

С хлебом, и мясом, и пеннопурпурным вином молодые

Девы пришли; и богиня богинь, к нам приближась, сказала:

«Люди железные, заживо зревшие область Аида,

Дважды узнавшие смерть, всем доступную только однажды,

Бросьте печаль и беспечно едой и питьем утешайтесь

Ныне, во все продолжение дня; с наступлением же утра

Далее вы поплывете; я путь укажу и благое

Дам наставленье, чтоб снова какая безумием вашим

Вас не постигла напасть ни на суше, ни на море темном».

Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем.

Жертву принесши, мы целый там день до вечернего мрака

Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались.

Солнце тем временем скрылось, и тьма наступила ночная.

Люди в том месте легли, где корабль утвержден был канатом;

Мне же Цирцея приветливо руку дала; и когда я

Сел в отдаленье от прочих, легла близ меня и вопросы

Стала мне делать; и ей обо всем рассказал я подробно.

Светлая так напоследок сама мне сказала богиня:

«Дело одно совершил ты успешно; теперь со вниманьем

Выслушай то, что скажу, что потом и от бога услышишь.

Прежде всего ты увидишь сирен; неизбежною чарой

Ловят они подходящих к ним близко людей мореходных.

Кто, по незнанью, к тем двум чародейкам приближась, их сладкий

Голос услышит, тому ни жены, ни детей малолетных

В доме своем никогда не утешить желанным возвратом:

Пением сладким сирены его очаруют, на светлом

Сидя лугу; а на этом лугу человечьих белеет

Много костей, и разбросаны тлеющих кож там лохмотья.

Ты ж, заклеивши товарищам уши смягченным медвяным

Воском, чтоб слышать они не могли, проплыви без оглядки

Мимо; но ежели сам роковой пожелаешь услышать

Голос, вели, чтоб тебя по рукам и ногам привязали

К мачте твоей корабельной крепчайшей веревкой; тогда ты

Можешь свой слух без вреда удовольствовать гибельным пеньем.

Если ж просить ты начнешь иль приказывать станешь, чтоб сняли

Узы твои, то двойными тебя пусть немедленно свяжут.

После, когда вы минуете остров сирен смертоносный,

Две вам дороги представятся; дать же совет здесь, какую

Выбрать из двух безопаснее, мне невозможно; своим ты

Должен рассудком решить. Опишу я и ту и другую.

Прежде увидишь стоящие в море утесы; кругом их

Шумно волнуется зыбь Амфитриты лазоревоокой;

Имя бродящих дано им богами; близ них никакая

Птица не смеет промчаться, ни даже амбросию Зевсу

Легким полетом носящие робкие голуби; каждый

Раз пропадает из них там один, об утес убиваясь;

Каждый раз и Зевес заменяет убитого новым.

Все корабли, к тем скалам подходившие, гибли с пловцами;

Доски одни оставались от них и бездушные трупы,

Шумной волною и пламенным вихрем носимые в море.

Только один, все моря обежавший, корабль невредимо

Их миновал — посетитель Эета, прославленный Арго;

Но и его на утесы бы кинуло море, когда б он

Там не прошел, провожаемый Герой, любившей Ясона.

После ты две повстречаешь скалы: до широкого неба

Острой вершиной восходит одна, облака окружают

Темносгущенные ту высоту, никогда не редея.

Там никогда не бывает, ни летом, ни осенью, светел

Воздух; туда не взойдет и оттоль не сойдет ни единый

Смертный, хотя б с двадцатью был руками и двадцать

Ног бы имел, — столь ужасно, как будто обтесанный, гладок

Камень скалы; и на самой ее середине пещера,

Темным жерлом обращенная к мраку Эреба на запад;

Мимо ее ты пройдешь с кораблем, Одиссей многославный;

Даже и сильный стрелок не достигнет направленной с моря

Быстролетящей стрелою до входа высокой пещеры;

Страшная Скилла живет искони там. Без умолку лая,

Визгом пронзительным, визгу щенка молодого подобным,

Всю оглашает окрестность чудовище. К ней приближаться

Страшно не людям одним, но и самым бессмертным. Двенадцать

Движется спереди лап у нее; на плечах же косматых

Шесть подымается длинных, изгибистых шей; и на каждой

Шее торчит голова, а на челюстях в три ряда зубы,

Частые, острые, полные черною смертью, сверкают;

Вдвинувшись задом в пещеру и выдвинув грудь из пещеры,

Всеми глядит головами из лога ужасная Скилла.

Лапами шаря кругом по скале, обливаемой морем,

Ловит дельфинов она, тюленей и могучих подводных

Чуд, без числа населяющих хладную зыбь Амфитриты.

Мимо ее ни один мореходец не мог невредимо

С легким пройти кораблем: все зубастые пасти разинув,

Разом она по шести человек с корабля похищает.

Близко увидишь другую скалу, Одиссей многославный:

Ниже она; отстоит же от первой на выстрел из лука.

Дико растет на скале той смоковница с сенью широкой.

Страшно все море под тою скалою тревожит Харибда,

Три раза в день поглощая и три раза в день извергая

Черную влагу. Не смей приближаться, когда поглощает:

Сам Посейдон от погибели верной тогда не избавит.

К Скиллиной ближе держася скале, проведи без оглядки

Мимо корабль быстроходный: отраднее шесть потерять вам

Спутников, нежели вдруг и корабль потопить и погибнуть

Всем». Тут умолкла богиня; а я, отвечая, сказал ей:

«Будь откровенна, богиня, чтоб мог я всю истину ведать:

Если избегнуть удастся Харибды, могу ли отбиться

Силой, когда на сопутников бросится жадная Скилла?»

Так я спросил, и, ответствуя, так мне сказала богиня:

«О необузданный, снова о подвигах бранных замыслил;

Снова о бое мечтаешь; ты рад и с богами сразиться.

Знай же: не смертное зло, а бессмертное Скилла. Свирепа,

Дико сильна, ненасытна, сражение с ней невозможно.

Мужество здесь не поможет; одно здесь спасение — бегство.

Горе, когда ты хоть миг там для тщетного боя промедлишь:

Высунет снова она из своей недоступной пещеры

Все шесть голов и опять с корабля шестерых на пожранье

Схватит; не медли ж; поспешно пройди; призови лишь Кратейю:

Скиллу она родила на погибель людей, и одна лишь

Дочь воздержать от второго на вас нападения может.

Скоро потом ты увидишь Тринакрию остров; издавна

Гелиос тучных быков и баранов пасет там на пышных,

Злачных равнинах; семь стад составляют быки; и бараны

Столько ж; и в каждом их стаде числом пятьдесят; и число то

Вечно одно; не плодятся они, и пасут неусыпно

Их Фаэтуса с Лампетией, пышнокудрявые нимфы.

Гелиос их Гиперион с божественной прижил Неерой.

Светлая мать, дочерей воспитавши, в Тринакрии знойной

Их поселила, чтоб там, от людей в удалении, девы

Тучных быков и баранов отцовых пасли неусыпно.

Будешь в Итаке, хотя и великие бедствия встретишь,

Если воздержишься руку поднять на стада Гелиоса;

Если же руку подымешь на них, то пророчу погибель

Всем вам: тебе, кораблю и сопутникам; сам ты избегнешь

Смерти; но, всех потеряв, одинок возвратишься в отчизну».

Так говорила она. Златотронная Эос явилась

На небе; в дом свой богиня пошла, разлучившись со мною.

Я ж, к своему кораблю возвратясь, повелел, чтоб немедля

Спутники все на него собрались и канат отвязали;

Все на него собралися и, севши на лавках у весел,

Разом могучими веслами вспенили темные воды.

Был нам на темных водах провожатым надежным попутный

Ветер, пловцам благовеющий друг, парусов надуватель,

Послан приветноречивою, светлокудрявой богиней.

Все корабельные снасти порядком убрав, мы спокойно

Плыли; корабль наш бежал, повинуясь кормилу и ветру.

Я ж, обратяся к сопутникам, так им сказал, сокрушенный:

«Должно не мне одному и не двум лишь, товарищи, ведать

То, что нам всем благосклонно богиня богинь предсказала:

Все вам открою, чтоб, зная свой жребий, могли вы бесстрашно

Или погибнуть, иль смерти и Керы могучей избегнуть.

Прежде всего от волшебного пенья сирен и от луга

Их цветоносного нам уклониться велела богиня;

Мне же их голос услышать позволила; прежде, однако,

К мачте меня корабельной веревкой надежною плотно

Вы привяжите, чтоб был я совсем неподвижен; когда же

Стану просить иль приказывать строго, чтоб сняли с меня вы

Узы, — двойными скрутите мне узами руки и ноги».

Так говорил я, лишь нужное людям моим открывая.

Тою порой крепкозданный корабль наш, плывя, приближался

К острову страшных сирен, провожаемый легким попутным

Ветром; но вдруг успокоился ветер, и тишь воцарилась

На море: демон угладил пучины зыбучее лоно.

Вставши, товарищи парус ненужный свернули, сцепили

С мачты его, уложили на палубе, снова на лавки

Сели и гладкими веслами вспенили тихие воды.

Я же, немедля медвяного воску укруг изрубивши

В мелкие части мечом, раздавил на могучей ладони

Воск; и мгновенно он сделался мягким; его благосклонно

Гелиос, бог-жизнедатель, лучом разогрел теплоносным.

Уши товарищам воском тогда заклеил я; меня же

Плотной веревкой они по рукам и ногам привязали

К мачте так крепко, что было нельзя мне ничем шевельнуться.

Снова под сильными веслами вспенилась темная влага.

Но в расстоянье, в каком призывающий голос бывает

Внятен, сирены увидели мимо плывущий корабль наш.

С брегом он их поравнялся; они звонкогласно запели:

«К нам, Одиссей богоравный, великая слава ахеян,

К нам с кораблем подойди; сладкопеньем сирен насладися,

Здесь ни один не проходит с своим кораблем мореходец,

Сердцеусладного пенья на нашем лугу не послушав;

Кто же нас слышал, тот в дом возвращается, многое сведав.

Знаем мы все, что случилось в троянской земле и какая

Участь по воле бессмертных постигла троян и ахеян;

Знаем мы все, что на лоне земли многодарной творится».

Так нас они сладкопеньем пленительным звали. Влекомый

Сердцем их слушать, товарищам подал я знак, чтоб немедля

Узы мои разрешили; они же удвоенной силой

Начали гресть; а, ко мне подошед, Перимед с Еврилохом

Узами новыми крепче мне руки и ноги стянули.

Но когда удалился корабль наш и более слышать

Мы не могли уж ни гласа, ни пенья сирен бедоносных,

Верные спутники вынули воск размягченный, которым

Уши я им заклеил, и меня отвязали от мачты.

Остров сирен потеряли мы из виду. Вдруг я увидел

Дым и волненья великого шум повсеместный услышал.

Выпали весла из рук у гребцов устрашенных; повиснув

Праздно, они по волнам, колыхавшим их, бились; а судно

Стало, понеже не двигались весла, его принуждавшие к бегу.

Я же его обежал, чтоб людей ободрить оробелых;

Каждому сделав приветствие, ласково всем им сказал я:

«Спутники в бедствиях, мы небезопытны; всё мы сносили

Твердо; теперь же беда предстоит не страшнее постигшей

Нас, заключенных в пещере свирепою силой циклопа.

Мужеством, хитрым умом и советом разумным тогда я

Всех вас избавил; о том не забыли вы, думаю; будьте ж

Смелы и ныне, исполнив покорно все то, что велю вам.

Силу удвойте, гребцы, и дружнее по влаге зыбучей

Острыми веслами бейте; быть может, Зевес-покровитель

Нам от погибели близкой уйти невредимо поможет.

Ты же внимание, кормщик, удвой; на тебя попеченье

Главное я возлагаю — ты правишь кормой корабельной:

В сторону должен ты судно отвесть от волненья и дыма,

Видимых близко, держися на этот утес, чтоб не сбиться

Вбок по стремленью, — иначе корабль, несомненно, погибнет».

Так я сказал; все исполнилось точно и скоро; о Скилле ж

Я помянуть не хотел: неизбежно чудовище было;

Весла б они побросали от страха и, гресть переставши,

Праздно б столпились внутри корабля в ожиданье напасти.

Сам же я, вовсе забыв повеление строгой Цирцеи,

Мне запретившей оружие брать для напрасного боя,

Славные латы на плечи накинул и, два медноострых

В руки схвативши копья, подошел к корабельному носу

В мыслях, что прежде туда из глубокого жадная Скилла

Бросится лога и там ей попавшихся первых похитит.

Тщетно искал я очами ее, утомил лишь напрасно

Очи, стараясь проникнуть в глубокое недро утеса.

В страхе великом тогда проходили мы тесным проливом;

Скилла грозила с одной стороны, а с другой пожирала

Жадно Харибда соленую влагу: когда извергались

Воды из чрева ее, как в котле, на огне раскаленном,

С свистом кипели они, клокоча и буровясь; и пена

Вихрем взлетала на обе вершины утесов; когда же

Волны соленого моря обратно глотала Харибда,

Внутренность вся открывалась ее: перед зевом ужасно

Волны сшибались, а в недре утробы открытом кипели

Тина и черный песок. Мы, объятые ужасом бледным,

В трепете очи свои на грозящую гибель вперяли.

Тою порой с корабля шестерых, отличавшихся бодрой

Силой товарищей, разом схватя их, похитила Скилла;

Взор на корабль и на схваченных вдруг обративши, успел я

Только их руки и ноги вверху над своей головою

Мельком приметить: они в высоте призывающим гласом

Имя мое прокричали с последнею скорбию сердца.

Так рыболов, с каменистого берега длинносогбенной

Удой кидающий в воду коварную рыбам приманку,

Рогом быка лугового их ловит, потом, из воды их

Выхватив, на берег жалко трепещущих быстро бросает:

Так трепетали они в высоте, унесенные жадною Скиллой.

Там перед входом пещеры она сожрала их, кричащих

Громко и руки ко мне простирающих в лютом терзанье.

Страшное тут я очами узрел, и страшней ничего мне

Зреть никогда в продолжение странствий моих не случалось.

Скиллин утес миновав и избегнув свирепой Харибды,

Прибыли к острову мы наконец светоносного бога.

Там на зеленых равнинах быки криворогие мирно

С множеством тучных баранов паслись, Гелиосово стадо.

С моря уже, находяся на палубе, явственно мог я

Тяжкое слышать мычанье быков, на свободе гулявших,

С шумным блеяньем баранов; и тут же пришло мне на память

Слово слепого пророка Тиресия фивского с строгим

Словом Цирцеи, меня миновать убеждавшей опасный

Остров, где властвовал Гелиос, смертных людей утешитель.

Тут к сокрушенным сопутникам речь обратил я такую:

«Верные спутники, слушайте то, что, печальный, скажу вам:

Сведать должны вы пророка Тиресия фивского слово

С словом Цирцеи, меня миновать убеждавшей опасный

Остров, где властвует Гелиос, смертных людей утешитель:

Там несказанное бедствие ждет нас, они утверждают.

Мимо, товарищи, черный корабль провести поспешите».

Так я сказал; в их груди сокрушилося милое сердце.

Мне ж, возражая, ответствовал так Еврилох непокорный:

«Ты, Одиссей, непреклонно-жесток; одарен ты великой

Силой; усталости нет для тебя, из железа ты скован.

Нам, изнуренным, бессильным и столь уж давно не вкушавшим

Сна, запрещаешь ты на берег выйти. Могли б приготовить

Ужин мы вкусный на острове, сладко на нем отдохнувши.

Ты ж нас идти наудачу в холодную ночь принуждаешь

Мимо приютного острова в темное, мглистое море.

Ночью противные ветры шумят, корабли истребляя.

Кто избежит потопления верного, если во мраке

Вдруг с неожиданной бурей на черное море примчится

Нот иль Зефир истребительно-быстрый? От них наиболе

В бездне морской, вопреки и богам, корабли погибают.

Лучше теперь, покорившись велению темныя ночи,

На берег выйдем и ужин вблизи корабля приготовим.

Завтра ж с денницею пустимся снова в пространное море».

Так говорил Еврилох, и товарищи с ним согласились.

Стало мне ясно тогда, что готовил нам бедствие демон.

Голос возвысив, безумцу я бросил крылатое слово:

«Здесь я один, оттого и ответ, Еврилох, твой так дерзок.

Слушайте ж: мне поклянитесь великою клятвой, что, если

Встретите стадо быков криворогих иль стадо баранов

Там, на зеленых лугах, святотатной рукой не коснетесь

К ним и убить ни быка, ни барана отнюдь не дерзнете.

Пищею нас на дорогу обильно снабдила Цирцея».

Спутники клятвой великою мне поклялися; когда же

Все поклялися и клятву свою совершили, в заливе

Острова тихом мы стали с своим кораблем крепкозданным.

Близко была ключевая вода; все товарищи, вышед

На берег, вкусный проворно на нем приготовили ужин;

Свой удовольствовав голод обильным питьем и едою,

Стали они поминать со слезами о милых погибших,

Схваченных вдруг с корабля и растерзанных Скиллой пред нами.

Скоро на плачущих сон, усладите ль печалей, спустился.

Треть совершилася ночи, и темного неба на онпол

Звезды склонилися — вдруг Громовержец Кронион Борея,

Страшно ревущего, выслал на нас, облака обложили

Море и землю, и темная с грозного неба сошла ночь.

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос;

Черный корабль свой от бури мы скрыли под сводом пещеры,

Где в хороводы веселые нимфы полей собирались.

Тут я товарищей всех пригласил на совет и сказал им:

«Черный корабль наш, друзья, запасен и питьем и едою.

Бойтесь же здесь на стада подымать святотатную руку;

Бог обладает здесь всеми стадами быков и баранов,

Гелиос светлый, который все видит, все слышит, все знает».

Так я сказал, и они покорились мне мужеским сердцем.

Но беспрестанно весь месяц свирепствовал Нот; все другие

Ветры молчали; порою лишь Евр подымался восточный.

Спутники, хлеба довольно имея с вином пурпуровым,

Были спокойны; быков Гелиосовых трогать и в мысли

Им не входило; когда же съестной наш запас истощился,

Начали пищу охотой они промышлять, добывая

Что где случалось: стреляли дичину иль рыбу

Остросогбенными крючьями удили — голод томил их.

Раз, помолиться желая богам, чтоб они нам открыли

Путь, одинокой дорогой я шел через остров: невольно,

Тою дорогой идя, от товарищей я удалился;

В месте, защитном от ветра, я руки умыл и молитвой

Теплой к бессмертным владыкам Олимпа, к богам обратился.

Сладкий на вежды мне сон низвели нечувствительно боги.

Злое тогда Еврилох предложение спутникам сделал:

«Спутники верные, слушайте то, что скажу вам, печальный;

Всякий род смерти для нас, земнородных людей, ненавистен;

Но умереть голодною смертью всего ненавистней.

Выберем лучших быков в Гелиосовом стаде и в жертву

Здесь принесем их богам, беспредельного неба владыкам.

После — когда возвратимся в родную Итаку, воздвигнем

В честь Гелиоса, над нами ходящего бога, богатый

Храм и его дорогими дарами обильно украсим;

Если ж, утратой своих круторогих быков раздраженный,

Он совокупно с другими богами корабль погубить наш

В море захочет, то легче, в волнах захлебнувшись, погибнуть

Вдруг, чем на острове диком от голода медленно таять».

Так говорил Еврилох, и сопутники с ним согласились.

Лучших тогда из быков Гелиосовых, вольно бродивших,

Взяли они — невдали корабля темноносого стадо

Жирных, огромнорогатых и лбистых быков там гуляло, —

Их обступили, безумцы; воззвавши к богам олимпийским,

Листьев нарвали они с густоглавого дуба, ячменя

Боле в запасе на черном своем корабле не имея.

Кончив молитву, зарезав быков и содравши с них кожи,

Бедра они все отсекли, а кости, обвитые дважды

Жиром, кровавыми свежего мяса кусками обклали.

Но, не имея вина, возлиянье они совершили

Просто водою и бросили в жертвенный пламень утробу,

Бедра сожгли, остальное же, сладкой утробы отведав,

Все изрубили на части и стали на вертелах жарить.

Тут улетел усладительный сон, мне ресницы смыкавший.

Я, пробудившись, пошел к кораблю на песчаное взморье

Шагом поспешным; когда ж к кораблю подходил, благовонным

Запахом пара мясного я был поражен; содрогнувшись,

Жалобный голос упрека вознес я к богам олимпийским:

«Зевс, наш отец и владыка, блаженные, вечные боги,

Вы на беду обольстительный сон низвели мне на вежды;

Спутники там без меня святотатное дело свершили».

Тою порой о убийстве быков Гиперионов светлый

Сын извещен был Лампетией, длинноодеянной девой.

С гневом великим к бессмертным богам обратясь, он воскликнул:

«Зевс, наш отец и владыка, блаженные, вечные боги,

Жалуюсь вам на людей Одиссея, Лаэртова сына!

Дерзко они у меня умертвили быков, на которых

Так любовался всегда я — всходил ли на звездное небо,

С звездного ль неба сходил и к земле ниспускался.

Если же вами не будет наказано их святотатство,

В область Аида сойду я и буду светить для умерших».

Гневному богу ответствовал так тученосец Кронион:

«Гелиос, смело сияй для бессмертных богов и для смертных,

Року подвластных людей, на земле плодоносной живущих.

Их я корабль чернобокий, низвергнувши пламенный гром свой,

В море широком на мелкие части разбить не замедлю».

(Это мне было открыто Калипсой божественной; ей же

Все рассказал вестоносец крылатый Кронионов Эрмий.)

Я, возвратясь к кораблю своему на песчаное взморье,

Спутников собрал и всех одного за другим упрекал; но исправить

Зла нам уж было не можно; быки уж зарезаны были.

Боги притом же и знаменье, в страх нас приведшее, дали:

Кожи ползли, а сырое на вертелах мясо и мясо,

Снятое с вертелов, жалобно рев издавали бычачий.

Целые шесть дней мои непокорные спутники дерзко

Били отборных быков Гелиоса и ели их мясо;

Но на седьмой день, предызбранный тайно Кронионом Зевсом,

Ветер утих, и шуметь перестала сердитая буря.

Мачту поднявши и белый на мачте расправивши парус,

Все мы взошли на корабль и пустились в открытое море.

Но, когда в отдалении остров пропал и исчезла

Всюду земля и лишь небо, с водами слиянное, зрелось,

Бог Громовержец Кронион тяжелую темную тучу

Прямо над нашим сгустил кораблем, и под ним потемнело

Море. И краток был путь для него. От заката примчался

С воем Зефир, и восстала великая бури тревога;

Лопнули разом веревки, державшие мачту; и разом

Мачта, сломясь, с парусами своими, гремящая, пала

Вся на корму и в паденье тяжелым ударом разбила

Голову кормщику; череп его под упавшей громадой

Весь был расплюснут, и он, водолазу подобно, с высоких

Ребр корабля кувырнувшися вглубь, там пропал, и из тела

Дух улетел. Тут Зовес, заблистав, на корабль громовую

Бросил стрелу; закружилось пронзенное судно, и дымом

Серным его обхватило. Все разом товарищи были

Сброшены в воду, и все, как вороны морские рассеясь,

В шумной исчезли пучине — возврата лишил их Кронион.

Я ж, уцелев, меж обломков остался до тех пор, покуда

Киля водой не отбило от ребр корабельных: он поплыл;

Мачта за ним поплыла; обвивался сплетенный из крепкой

Кожи воловьей ремень вкруг нее; за ремень уцепившись,

Мачту и киль им поспешно опутал и плотно связал я,

Их обхватил и отдался во власть беспредельного моря.

Стихнул Зефир, присмирела сердитая буря; но быстрый

Нот поднялся: он меня в несказанную ввергнул тревогу.

Снова обратной дорогой меня на Харибду помчал он.

Целую ночь был туда я несом; а когда воссияло

Солнце — себя я узрел меж скалами Харибды и Скиллы.

В это мгновение влагу соленую хлябь поглощала;

Я, ухватясь за смоковницу, росшую там, прицепился

К ветвям ее, как летучая мышь, и повис, и нельзя мне

Было ногой ни во что упереться — висел на руках я.

Корни смоковницы были далеко в скале и, расширясь,

Ветви объемом великим Харибду кругом осеняли;

Так там, вися без движения, ждал я, чтоб вынесли волны

Мачту и киль из жерла, и в тоске несказанной я долго

Ждал — и уж около часа, в который судья, разрешивши

Юношей тяжбу, домой вечерять, утомленный, уходит

С площади, — выплыли вдруг из Харибды желанные бревна.

Бросился вниз я, раскинувши руки и ноги, и прямо

Тяжестью всею упал на обломки, несомые морем.

Их оседлавши, я начал руками, как веслами, править.

Скилле ж владыка бессмертных Кронион меня не дозволил

В море приметить: иначе была б неизбежна погибель.

Девять носился я дней по водам; на десятый с наставшей

Ночью на остров Огигию выброшен был, где Калипсо

Царствует, светлокудрявая, сладкоречивая нимфа.

Принят я был благосклонно богиней. Об этом, однако,

Мне говорить уж не нужно: вчера описал я подробно

Все и тебе и царице; весьма неразумно и скучно

Снова рассказывать то, что уж мы рассказали однажды.»

Так Одиссей говорил; и ему в потемневшем чертоге

Молча внимали другие, и все очарованы были.

Тут обратилась к нему Алкиноева сила святая:

«Если мой дом меднокованный ты посетил, благородный

Царь Одиссей, то могу уповать, что препятствий не встретишь

Ныне, в отчизну от нас возвращаясь, хотя и немало

Бед испытал ты. А я обращуся теперь, феакийцы,

К вам, ежедневно вино искрометное пьющим со мною

В царских палатах, внимая струнам золотым песнопевца.

Все уж в ковчеге лежит драгоценном; и данные гостю

Ризы, и чудной работы златые сосуды, и много

Разных подарков других от владык феакийских; пускай же

К ним по большому котлу и треножнику прочной работы

Каждый прибавит; себя ж наградим за убытки богатым

Сбором с народа: столь щедро дарить одному не по силам».

Так Алкиной говорил; и, одобрив его предложенье,

Все по домам разошлися, о ложе и сне помышляя.

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.

Каждый поспешно отнес на корабль меднолитную утварь;

Как же ту утварь под лавками судна укласть (чтоб работать

Веслами в море могли, не вредя ей, гребцы молодые),

Сам Алкиной, обошедши корабль, осторожно устроил.

Все они в царских палатах потом учредили обед свой.

Тут собирателю туч, громоносцу Крониону Зевсу,

В жертву быка принесла Алкиноева сила святая.

Бедра предавши огню, насладились роскошною пищей

Гости; и, громко звуча вдохновенною лирой, пред ними

Пел Демодок, многочтимый в народе. Но голову часто

Царь Одиссей обращал на всемирно-светящее солнце,

С неба его понуждая сойти, чтоб отъезд ускорить свой.

Так помышляет о сладостном вечере пахарь, день целый

Свежее поле с четою волов бороздивший могучим

Плугом, и весело день провожает он взором на запад —

Тащится тяжкой стопою домой он готовить свой ужин.

Так Одиссей веселился, увидя склоненье на запад

Дня. Обращаясь ко всем феакиянам вместе, такое

Слово сказал он, глаза устремив на царя Алкиноя:

«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,

В путь снарядите меня, сотворив возлиянье бессмертным;

Сами же радуйтесь. Все уж готово, чего так желало

Милое сердце, корабль и дары; да пошлют благодать мне

Боги Ураниды ныне, чтоб я, возвратяся в отчизну,

Дома жену без порока нашел и возлюбленных ближних

Всех сохраненных; а вы благоденствуйте каждый с своею

Сердцем избранной супругой и с чадами; все да пошлют вам

Доброе боги; и зло никакое чтоб вас не коснулось».

Кончил; и все, изъявив одобренье, решили немедля

Гостя, пленившего их столь разумною речью, отправить

В путь. Обратяся тогда к Понтоною, сказал феакиян

Царь благородный: «Наполни кратеры вином и подай с ним

Чаши, дабы, помолившись владыке Крониону Зевсу,

Странника в милую землю отцов отпустили мы с миром».

Так он сказал и, кратеры наполнив вином благовонным,

Подал с ним чаши гостям Понтоной; и они возлиянье

Им совершили богам, беспредельного неба владыкам,

Каждый на месте своем. Одиссей хитромысленный, вставши,

Подал царице Арете двуярусный кубок; потом он,

Голос возвысив, ей бросил крылатое слово: «Царица,

Радуйся ныне и жизнь проводи беспечально, доколе

Старость и смерть не придут в обреченное каждому время.

Я возвращаюсь в отеческий дом свой; а ты благоденствуй

Дома с детьми, с домочадцами, с добрым царем Алкиноем».

Слово такое сказав, через медный порог перешел он.

С ним повелел Понтоною идти Алкиной, чтоб ему он

Путь указал к кораблю и к песчаному брегу морскому.

Также царица Арета послала за ним трех домашних служанок,

С вымытой чисто одеждой одну и с хитоном, другую

С отданным ей в сохраненье блестящим ковчегом, а третью

С светло-пурпурным вином и с запасом еды на дорогу.

К брегу морскому они подошли, и, принявши из рук их

Платье, ковчег, и вино, и дорожную пищу, немедля

Всё на корабль отнесли быстроходный гребцы и на гладкой

Палубе мягко-широкий ковер с простыней полотняной

Подле кормы разостлали, чтоб мог Одиссей бестревожно

Спать. И вступил Одиссей на корабль быстроходный; и молча

Лег он на мягко-широкий ковер. И на лавки порядком

Сели гребцы и, канат отвязав от причального камня,

Разом ударили в весла и взбрызнули темную влагу.

Тою порой миротворно слетал Одиссею на вежды

Сон непробудный, усладный, с безмолвною смертию сходный.

Быстро (как полем широким коней четверня, беспрестанно

Сильным гонимых бичом, поражающим всех совокупно,

Чуть до земли прикасаясь ногами, легко совершает

Путь свой) корабль, воздвигая корму, побежал, и, пурпурной

Сзади волной напирая, его многошумное море

Мчало вперед; беспрепятственно плыл он; и сокол, быстрейший

Между пернатыми неба, его не догнал бы в полете, —

Так он стремительно, зыбь рассекая, летел через море,

Мужа неся богоравного, полного мыслей высоких,

Много встречавшего бед, сокрушающих сердце, средь бурной

Странствуя зыби, и много великих видавшего браней —

Ныне же спал он, забыв претерпенное, сном беззаботным.

Но поднялася звезда лучезарная, вестница светлой,

В сумраке раннем родившейся Эос; и, путь свой окончив,

К брегу Итаки достигнул корабль, обегающий море.

Пристань находится там, посвященная старцу морскому

Форку; ее образуют две длинные ветви крутого

Брега, скалами зубчатыми в море входящего; ветрам

Он возбраняет извне нагонять на спокойную пристань

Волны тревожные; могут внутри корабли на притонном

Месте без привязи вольно стоять, не страшась непогоды;

В самой вершине залива широкосенистая зрится

Маслина; близко ее полутемный с возвышенным сводом

Грот, посвященный прекрасным, слывущим наядами нимфам;

Много в том гроте кратер и больших двоеручных кувшинов

Каменных: пчелы, гнездяся в их недре, свой мед составляют;

Также там много и каменных длинных станов; за станами

Сидя, чудесно одежды пурпурные ткут там наяды;

Вечно шумит там вода ключевая; и в гроте два входа:

Людям один лишь из них, обращенный к Борею, доступен;

К Ноту ж на юг обращенный богам посвящен — не дерзает

Смертный к нему приближаться, одним лишь бессмертным открыт он.

Зная то место, к нему подошли мореходцы; корабль их

Целой почти половиною на берег вспрянул — так быстро

Мчался он, веслами сильных гребцов понуждаемый к бегу.

Стал неподвижно у брега могучий корабль. Мореходцы

С палубы гладкой царя Одиссея рукой осторожной

Сняв с простынею и с мягким ковром, на которых лежал он,

Спящий глубоко, его положили на бреге песчаном;

После, богатства собрав, от разумных людей феакийских

Им полученные в дар по внушенью великой Афины,

Бережно склали у корня оливы широкосенистой

Все, от дороги поодаль, дабы никакой проходящий,

Пользуясь сном Одиссея глубоким, чего не похитил.

Кончив, пустилися в море они. Но земли колебатель,

Помня во гневе о прежних угрозах своих Одиссею,

Твердому в бедствиях мужу, с такой обратился молитвой

К Зевсу: «О Зевс, наш отец и владыка, не буду богами

Боле честим я, когда мной ругаться начнут феакийцы,

Смертные люди, хотя и божественной нашей породы;

Ведал всегда я, что в дом свой, немало тревог испытавши,

Должен вступить Одиссей; я не мог у него возвращенья

Вовсе похитить: ты прежде уж суд произнес свой.

Ныне ж его феакийцы в своем корабле до Итаки

Спящего, мне вопреки, довезли, наперед одаривши

Золотом, медью и множеством риз, драгоценно-сотканных,

Так изобильно, что даже из Трои подобной добычи

Он не привез бы, когда б беспрепятственно в дом возвратился».

Гневному богу ответствовал туч собиратель Кронион:

«Странное слово сказал ты, могучий земли колебатель;

Ты ль не в чести у богов, и возможно ль, чтоб лучший,

Старший и силою первый не чтим был от младших и низших?

Если же кто из людей земнородных, с тобою не равных

Силой и властью, тебя не почтит, накажи беспощадно.

Действуй теперь, как желаешь ты сам, как приятнее сердцу».

Бог Посейдон, колебатель земли, отвечал Громовержцу:

«Смело б я действовать стал, о Зевес чернооблачный, если б

Силы великой твоей и тебя раздражить не страшился;

Ныне же мной феакийский прекрасный корабль, Одиссея

В землю его проводивший и морем обратно плывущий,

Будет разбит, чтоб вперед уж они по водам не дерзали

Всех провожать; и горою великой задвину их город».

Гневному богу ответствовал так Громовержец Кронион:

«Друг Посейдон, полагаю, что самое лучшее будет,

Если (когда подходящий корабль издалека увидят

Жители града) его перед ними в утес обратишь ты,

Образ плывущего судна ему сохранивши, чтоб чудо

Всех изумило; потом ты горою задвинешь их город».

Слово такое услышав, могучий земли колебатель

В Схерию, где обитал феакийский народ, устремился

Ждать корабля. И корабль, обтекатель морей, приближался

Быстро. К нему подошед, колебатель земли во мгновенье

В камень его обратил и ударом ладони к морскому

Дну основанием крепко притиснул; потом удалился.

Шумно словами крылатыми спрашивать стали друг друга

Веслолюбивые, смелые гости морей феакийцы,

Глядя один на другого и так меж собой рассуждая:

«Горе! Кто вдруг на водах оковал наш корабль быстроходный,

К берегу шедший? Его уж вдали различали мы ясно».

Так говорили они, не постигнув того, что случилось.

К ним обратился тогда Алкиной и сказал: «Феакийцы,

Горе! Я вижу, что ныне сбылося все то, что отец мой

Мне предсказал, говоря, как на нас Посейдон негодует

Сильно за то, что развозим мы всех по морям безопасно.

Некогда, он утверждал, феакийский корабль, проводивший

Странника в землю его, возвращаяся морем туманным,

Будет разбит Посейдоном, который высокой горою

Град наш задвинет. Так мне говорил он, и все совершилось.

Вы ж, феакийские люди, исполните то, что скажу вам:

С этой поры мы не станем уже по морям, как бывало,

Странников, наш посещающих град, провожать; Посейдону ж

В жертву немедля двенадцать быков принесем, чтоб на милость

Он преклонился и града горой не задвинул великой».

Так он сказал, и быков приготовил на жертву объятый

Страхом народ; и, усердно молясь Посейдону-владыке,

Все феакийские старцы, вожди и вельможи стояли

Вкруг алтаря. Той порок Одиссей, привезенный в отчизну

Сонный, проснулся, и милой отчизны своей не узнал он —

Так был отсутствен давно; да и сторону всю ту покрыла

Мглою туманною дочь Громовержца Афина, чтоб не был

Прежде, покуда всего от нее не услышит, кем встречен

Царь Одиссей, чтоб его ни жена, ни домашний, ни житель

Града какой не узнали, пока женихам не отмстит он;

Вот почему и явилось очам Одиссея столь чуждым

Все, и излучины длинных дорог, и залив меж стенами

Гладких утесов, и темные сени дерев черноглавых.

Вставши, с великим волненьем он начал кругом озираться;

Скорбь овладела душою его, по бедрам он могучим

Крепко ударив руками, в печали великой воскликнул:

«Горе! К какому народу зашел я! Здесь, может быть, область

Диких, не знающих правды, людей, иль, быть может, я встречу

Смертных приветливых, богобоязненных, гостеприимных.

Где же я скрою ботатства мои и куда обратиться

Мне самому? Для чего меж людьми феакийскими доле

Я не остался! К другому из сильных владык в их народе

Я бы прибегнул, и он бы помог мне достигнуть отчизны;

Ныне ж не знаю, что делать с своим мне добром; без храненья

Здесь не оставлю его, от прохожих расхищено будет.

Горе! Я вижу теперь, что не вовсе умны и правдивы

Были в поступках со мною и царь и вожди феакийцев:

Ими я брошен в краю, мне чужом; отвезти обещались

В милую прямо Итаку меня, и нарушили слово;

Их да накажет Зевес, покровитель лишенных покрова,

Зрящий на наши дела и карающий наши злодейства.

Должно, однако, богатства мои перечесть, чтоб увидеть,

Цело ли все, не украли ль чего в корабле быстроходном».

Он сосчитал все котлы, все треножники, все золотые

Утвари, все драгоценно-сотканные ризы, и целым

Все оказалось; но горько он плакал о милой отчизне,

Глядя на шумное море, бродя по песчаному брегу

В тяжкой печали. К нему подошла тут богиня Афина,

Образ приняв пастуха, за овечьим ходящего стадом,

Юного, нежной красою подобного царскому сыну;

Ей покрывала двойная широкая мантия плечи,

Ноги сияли в сандалиях, легким копьем подпиралась.

Радуясь встрече такой, Одиссей подошел к светлоокой

Деве и, голос возвысив, ей бросил крылатое слово:

«Друг, ты в земле незнакомой мне, страннику, встретился первый;

Радуйся; сердце ж на милость свое преклони; сбереги мне

Это добро и меня самого защити; я как бога,

Друг, умоляю тебя и колена твои обнимаю:

Мне отвечай откровенно, чтоб мог я всю истину ведать,

Где я? В какой стороне? И какой здесь народ обитает?

Остров ли это гористый иль в море входящий, высокий

Берег земли матерой, покровенной крутыми горами?»

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Видно, что ты издалека пришелец иль вовсе бессмыслен,

Если об этом не ведаешь крае? Но он не бесславен

Между краями земными, народам земным он известен

Всем, как живущим к востоку, где Эос и Гелиос всходят,

Так и живущим на запад, где область туманныя ночи;

Правда, горист и суров он, коням неприволен, но вовсе ж

Он и не дик, не бесплоден, хотя не широк и полями

Беден; он жатву сторицей дает, и на нем винограда

Много родится от частых дождей и от рос плодотворных;

Пажитей много на нем для быков и для коз, и богат он

Лесом и множеством вод, безущербно год целый текущих.

Странник, конечно, молва об Итаке дошла и к пределам

Трои, лежащей, как слышно, далеко от края ахеян».

Кончила. В грудь Одиссея веселье от слов сих проникло;

Рад был услышать он имя отчизны из уст светлоокой

Дочери Зевса-эгидодержавца Паллады Афины;

Голос возвысив, он бросил крылатое слово богине

(Правду, однако, он скрыл от нее хитроумною речью,

В сердце своем осторожно о пользе своей помышляя):

«Имя Итаки впервые услышал я в Крите обширном,

За морем; ныне ж и сам я пределов Итаки достигнул,

Много сокровищ с собою привезши и столько же дома

Детям оставив; бежал я оттуда, убив Орсилоха,

Идоменеева милого сына, который в обширном

Крите мужей предприимчивых всех побеждал быстротою

Ног; он хотел у меня всю добычу троянскую (столько

Злых мне тревог приключившую в те времена, как во многих

Бранях я был и среди бедоносного странствовал моря)

Силой отнять, поелику его я отцу отказался

В Трое служить и своими людьми предводил; но его я,

Шедшего с поля, с товарищем подле дороги укрывшись,

Метко направленным медным копьем умертвил из засады:

Темная ночь небеса покрывала тогда, никакой нас

Видеть не мог человек; и не сведал никто, что убийца

Я; но, копьем медноострым его умертвив, не замедлил

Я, к кораблю финикийских людей благородных пришедши,

Их убедить предложеньем даров, чтоб, меня на корабль свой

Взявши и в Пилос привезши, там на берег дали мне выйти

Или в Элиду, священную область эпеян, меня проводили;

Но берегов их достигнуть нам не дал враждующий ветер,

К горю самих мореходцев, меня обмануть не хотевших;

Сбившись с дороги, сюда мы приплыли ночною порою;

В пристань на веслах ввели мы корабль, и никто не помыслил,

Сколь ни стремило к тому нас желанье, об ужине; все мы,

Вместе сошед с корабля, улеглися на бреге песчаном;

В это мгновенье в глубокий я сон погрузился; они же,

Взявши пожитки мои с корабля, их сложили на землю

Там, где заснувший лежал на песке я; потом, возвратяся

Все на корабль, к берегам многолюдной Сидонии путь свой

Быстро направили. Я же остался один, сокрушенный».

Кончил. С улыбкой Афина ему светлоокая щеки

Нежной рукой потрепала, явившись прекрасною, с станом

Стройно-высоким, во всех рукодельях искусною девой.

Голос возвысив, богиня крылатое бросила слово:

«Должен быть скрытен и хитр несказанно, кто спорить с тобою

В вымыслах разных захочет; то было бы трудно и богу.

Ты, кознодей, на коварные выдумки дерзкий, не можешь,

Даже и в землю свою возвратясь, оторваться от темной

Лжи и от слов двоесмысленных, смолоду к ним приучившись;

Но об этом теперь говорить бесполезно; мы оба

Любим хитрить. На земле ты меж смертными разумом первый,

Также и сладкою речью; я первая между бессмертных

Мудрым умом и искусством на хитрые вымыслы. Как же

Мог не узнать ты Паллады Афины, тебя неизменно

В тяжких трудах подкреплявшей, хранившей в напастях и ныне

Всем феакиянам сердце к тебе на любовь преклонившей?

Знай же теперь: я пришла, чтоб, с тобой все разумно обдумав,

К месту прибрать здесь все то, что от щедрых людей феакийских

Ты получил при отъезде моим благосклонным внушеньем;

Также, чтоб знал ты, какие судьба в многославном жилище

Царском беды для тебя приготовила. Ты же мужайся;

Но берегись, чтоб никто там, ни муж, ни жена, не проникли

Тайны, что бедный скиталец — ты сам, возвратившийся; молча

Все оскорбленья сноси, наглецам уступая без гнева».

Светлой Афине ответствовал так Одиссей богоравный:

«Смертный, и самый разумный, с тобою случайно, богиня,

Встретясь, тебя не узнает: во всех ты являешься видах.

Помню, однако, я, сколь ты бывала ко мне благосклонна

В те времена, как в троянской земле мы сражались, ахейцы.

Но когда, ниспровергнувши город Приамов великий,

Мы к кораблям возвратились, разгневанный бог разлучил нас.

С тех пор с тобой не встречался я, Диева дочь; не приметил

Также, чтоб ты, на корабль мой вступивши, меня от какого

Зла защитила. С разорванным сердцем, без всякой защиты,

Странствовал я: наконец от напастей избавили боги.

Только в стране плодоносной мужей феакийских меня ты

Словом своим ободрила и в город мне путь указала.

Ныне ж, колена объемля твои, умоляю Зевесом

(Я сомневаюсь, чтоб был я в Итаке; я в землю иную

Прибыл; ты, так говоря, без сомненья испытывать шуткой

Хочешь мне сердце; ты хочешь мой разум ввести в заблужденье),

Правду скажи мне, я подлинно ль милой отчизны достигнул?»

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«В сердце моем благосклонность к тебе сохранилася та же;

Мне невозможно в несчастье покинуть тебя: ты приемлешь

Ласково каждый совет, ты понятлив, ты смел в исполненье;

Всякий, на чуже скитавшийся долго, достигнув отчизны,

Дом свой, жену и детей пламенеет желаньем увидеть;

Ты ж, Одиссей, не спеши узнавать, воздержись от расспросов;

Прежде ты должен жену испытать; неизменная сердцем,

Дома она ожидает тебя с нетерпением, тратя

Долгие дни и бессонные ночи в слезах и печали.

Я же сомнения в том никогда не имела — напротив.

Знала, что, спутников всех потеряв, ты домой возвратишься;

Но неприлично мне было вражду заводить с Посейдоном,

Братом родителя Зевса, тобой оскорбленным: ты сильно

Душу разгневал его умерщвлением милого сына.

Но, чтоб ты мог мне поверить, тебе я открою Итаку.

Здесь посвященная старцу морскому Форкинская пристань;

В самой вершине залива широкосенистую видишь

Маслину; близко ее полутемный с возвышенным сводом

Грот, посвященный прекрасным, слывущим наядами нимфам

(Самый тот хладный, в утесе таящийся грот, где столь часто

Ты приносил гекатомбы богатые чистым наядам).

Вот и гора Нерион, покровенная лесом широким».

Кончив, богиня туман разделила; окрестность явилась;

В грудь Одиссея при виде таком пролилося веселье;

Бросился он целовать плододарную землю отчизны;

Руки подняв, обратился потом он с молитвой к наядам:

«Нимфы наяды, Зевесовы дочери, я уж не думал

Здесь вас увидеть; теперь веселитесь моею веселой,

Нимфы, молитвой; и будут дары вам обычные, если

Дочь броненосная Зевса Афина и мне благосклонно

Жизнь сохранит и милого сына спасет от напасти».

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Будь беззаботен; не этим теперь ты тревожиться должен;

Должен, напротив, сокровища в недре пространного грота

Спрятать свои, чтоб из них ничего у тебя не пропало.

После, все дело обдумав, мы выберем то, что полезней».

Кончив, богиня во внутренность грота вошла и рукою

Темные стен закоулки ощупала; сын же Лаэртов

Все, и нетленную медь, и богатые платья, и злато,

Им от людей феакийской земли полученные, собрал;

В гроте их склав, перед входом его положила огромный

Камень дочь Зевса-эгидодержавца Паллада Афина.

Оба тогда, под широкосенистою маслиной севши,

Стали обдумывать, как погубить женихов многобуйных.

Дочь светлоокая Зевса богиня Афина сказала:

«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,

Выдумай, как бы тебе женихов наказать беззаконных,

Боле трех лет самовластно твоим обладающих домом,

Муча докучным своим сватовством Пенелопу; она же

Сердцем в разлуке с тобою крушась, подает им надежду

Всем, и каждому порознь себя обещает, и вести

Добрые шлет к ним, недоброе в сердце для них замышляя».

Светлой Афине ответствовал так Одиссей многоумный:

«Горе! И мне б, как царю Агамемнону, сыну Атрея,

Жалостной гибели в царском жилище моем не избегнуть,

Если бы вовремя мне ты всего не открыла, богиня!

Дай мне теперь наставление, как отомстить им; сама же

Мне помоги и такую ж даруй мне отважность, как в Трое,

Где мы разрушили светлые стены Приамова града.

Стой за меня и теперь, как тогда, светлоокая; смело

Выйти готов и на триста мужей я, хранимый твоею

Силой божественной, если ко мне ты еще благосклонна».

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Буду стоять за тебя и теперь я, не будешь оставлен

Мной и тогда, как приступим мы к делу; и, думаю, скоро

Лоно земли беспредельной обрызжется кровью и мозгом

Многих из них, беззаконных, твое достоянье губящих.

Прежде, однако, тебя превращу я, чтоб не был никем ты

Узнан: наморщу блестящую кожу твою на могучих

Членах, сниму с головы златотемные кудри, покрою

Рубищем бедным плеча, чтоб глядел на тебя с отвращеньем

Каждый, и струпом глаза, столь прекрасные ныне, подерну;

В виде таком женихам ты, супруге и сыну (который

Дома тобой был оставлен), неузнанный, будешь противен.

Прежде, однако, отсюда ты должен пойти к свинопасу,

Главному здесь над стадами свиными смотрителю; верен

Он и тебе, и разумной твоей Пенелопе, и сыну;

Встретишь его ты у стада свиней: близ утеса Коракса,

Подле ключа Аретусы лазоревой стадо пасется,

Жадно питаяся там желудьми и водой запивая

Пищу, которая тушу свиную густым наливает

Жиром; с ним сидя, его обо всем ты подробно расспросишь.

Тою порою я в женопрекрасный пойду Лакедемон

Вызвать к тебе, Одиссей, твоего Телемаха оттуда:

Он же в широкоравнинную Спарту пошел, чтоб услышать

Весть о тебе от Атрида и, жив ли еще ты, проведать».

Светлой Афине ответствовал так Одиссей многоумный:

«Ведая все, для чего же ему не сказала ты правды?

Странствуя, многим и он сокрушеньям подвергнуться может

На море бурном, во власти грабителей дом свой оставив».

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

«Много о том, Одиссей, ты тревожиться сердцем не должен.

Я проводила его, чтоб людей посмотрел и меж ними

Нажил великую славу; легко все окончив, теперь он

В доме Атреева сына сидит и роскошно пирует.

Правда, его женихи стерегут в корабле темногрудом,

Злую погибель готовя ему на возвратной дороге;

Я им, однако, того не дозволю; и прежде могила

Многих из них, разоряющих дерзостно дом твой, поглотит».

С сими словами богиня к нему прикоснулася тростью.

Разом на членах его, вдруг иссохшее, сморщилось тело,

Спали с его головы златотемные кудри, сухою

Кожею дряхлого старца дрожащие кости покрылись,

Оба столь прежде прекрасные глаза подернулись струпом,

Плечи оделись тряпицей, в лохмотье разорванным, старым

Рубищем, грязным, совсем почерневшим от смрадного дыма;

Сверх же одежды оленья широкая кожа повисла,

Голая, вовсе без шерсти; дав посох ему и котомку,

Всю в заплатах, висящую вместо ремня на веревке,

С ним разлучилась богиня; что делать, его научивши,

К сыну его полетела она в Лакедемон священный.

Тою порою из пристани вкруг по тропинке нагорной

Лесом пошел он в ту сторону, где, по сказанью Афины,

Жил свинопас богоравный, который усерднее прочих

Царских рабов наблюдал за добром своего господина.

Он на дворе перед домом в то время сидел за работой;

Дом же стоял на высоком, открытом и кругообзорном

Месте, просторный, отвсюду обходный; его для свиных там

Стад свинопас, не спросясь ни с царицей, ни с старцем Лаэртом,

Сам, поелику его господин был отсутствен, из твердых

Камней построил; ограда терновая стены венчала;

Тын из дубовых, обтесанных, близко один от другого

В землю вколоченных кольев его окружал; на дворе же

Целых двенадцать просторных закут для свиней находилось:

Каждую ночь в те закуты свиней загоняли, и в каждой

Их пятьдесят, на земле неподвижно лежащих, там было

Заперто — матки одни для расплода; самцы же во внешних

Спали закутах и в меньшем числе: убавляли, пируя,

Их женихи богоравные (сам свинопас принужден был

Лучших и самых откормленных им посылать ежедневно);

Триста их там шестьдесят боровов налицо оставалось;

Их сторожили четыре собаки, как дикие звери

Злобные: сам свинопас, повелитель мужей, для себя их

Выкормил. Сидя тогда перед домом, кроил он из крепкой

Кожи воловьей подошвы для ног; пастухи же другие

Были в отлучке: на пажити с стадом свиней находились

Трое, четвертый самим повелителем послан был в город

Лучшую в стаде свинью женихам необузданным против

Воли отдать, чтоб, зарезав ее, насладились едою.

Вдруг вдалеке Одиссея увидели злые собаки;

С лаем они на него побежали; к земле осторожно,

Видя опасность, присел Одиссей, но из рук уронил он

Посох, и жалкую гибель в своем бы он встретил владенье,

Если бы сам свинопас, за собаками бросясь поспешно,

Выбежать, кинув работу свою, не успел из заграды:

Крикнув на бешеных псов, чтоб пугнуть их, швырять он большими

Камнями начал; потом он сказал, обратясь к Одиссею:

«Был бы, старик, ты разорван, когда б опоздал я минуту;

Тяжким упреком легло б мне на сердце такое несчастье;

Мне же и так уж довольно печалей бессмертные дали:

Здесь, о моем господине божественном сетуя, должен

Я для незваных гостей боровов Одиссеевых жирных

Прочить, тогда как, быть может, он сам без покрова, без пищи

Странствует в чуждых землях меж народов иного языка

(Если он только еще где сиянием дня веселится).

В дом мой последуй за мною, старик; я тебя дружелюбно

Пищею там угощу и вином; отдохнувши, ты скажешь,

Кто ты, откуда, какие беды и напасти где встретил».

Кончил и в дом с Одиссеем вошел свинопас богоравный;

Там он на кучу его посадил многолиственных, свежих

Сучьев, недавно нарубленных, прежде косматою кожей

Серны, на ней же он спал по ночам, их покрыв. Одиссею

Был по душе столь радушный прием; он сказал свинопасу:

«Зевса молю я и вечных богов, чтоб тебе ниспослали

Всякое благо за то, что меня ты так ласково принял».

Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:

«Если бы, друг, кто и хуже тебя посетил нас, мы долг свой

Гостя почтить сохранили бы свято — Зевес к нам приводит

Нищих и странников; дар и убогий Зевесу угоден.

Слишком же щедрыми быть нам не можно, рабам, в беспрестанном

Страхе живущим, понеже теперь господа молодые

Властвуют нами. Кронион решил, чтоб лишен был возврата

Он, столь ко мне благосклонный; меня б он устроил, мне дал бы

Поле, и дом, и невесту с богатым приданым, и, словом,

Все, что служителям верным давать господин благодушный

Должен, когда справедливые боги успехом усердье

Их наградили, как здесь и меня за труды награждают;

Так бы со мною здесь милостив был он, когда б мог достигнуть

Старости дома; но нет уж его… о! зачем не Еленин

Род истреблен! От нее сокрушились колена славнейших

Наших героев: и он за обиду Атрида с другими

В Трою неволей пошел истребить Илион многоконный».

Так говорил он и, поясом легкий хитон свой стянувши,

К той отделенной закуте пошел, где одни поросята

Заперты были; взяв двух пожирней, он обоих зарезал,

Их опалил, и на части рассек, и, на вертел наткнувши

Части, изжарил их; кончив, горячее мясо он подал

Гостю на вертеле, ячной мукою его пересыпав.

После, медвяным вином деревянный наполнивши кубок,

Сел против гостя за стол и, его приглашая к обеду:

«Странник, — сказал, — не угодно ль тебе поросятины, нашей

Пищи убогой, отведать — свиней же одни беспощадно

Жрут женихи, не страшась никакого за то наказанья;

Дел беззаконных, однако, блаженные боги не любят:

Правда одна и благие поступки людей им угодны;

Даже разбойники, злые губители, разные земли

Грабить обыкшие, — многой добычей, им данной Зевесом,

Свой нагрузивши корабль и на нем возвращаясь в отчизну, —

Страх наказанья великий в душе сохраняют; они же

(Видно, им бога какого пророческий слышался голос),

Веря, что гибель постигла его, ни свое, как прилично,

Весть сватовство не хотят, ни к себе возвратиться не мыслят,

В доме, напротив, пируют его и бесчинно все грабят;

Каждую Зевсову ночь там и каждый ниспосланный Зевсом

День не одну и не две мы свиньи на съеденье им режем;

Так же они и вино, неумеренно пьянствуя, тратят.

Дом же его несказанно богат был, никто из живущих

Здесь благородных мужей — на твердыне ли черного Зама

Или в Итаке — того не имел; получал он дохода

Боле, чем десять у нас богачей; я сочту по порядку:

Стад криворогих быков до двенадцати было, овечьих

Также, и столько ж свиных, и не менее козьих (пасут их

Здесь козоводы свои и наемные); также на разных

Паствах еще здесь гуляет одиннадцать козьих особых

Стад; и особые их стерегут на горах козоводы;

Каждый из тех козоводов вседневно, черед наблюдая,

В город с жирнейшей козою, меж лучшими выбранной, ходит;

Так же вседневно и я, над стадами свиными здесь главный,

Лучшего борова им на обед посылать приневолен».

Так говорил он, а гость той порою ел мясо, усердно

Пил и молчал, женихам истребление в мыслях готовя.

Пищей божественной душу свою насладивши довольно,

Кубок он свой, из которого сам пил, хозяину подал,

Полный вина, — и его свинопас с удовольствием принял:

Гость же, к нему обратившися, бросил крылатое слово:

«Друг, расскажи о купившем тебя господине, который

Был так несметно богат, так могуч и потом, говоришь ты,

В Трое погиб, за обиду отмщая Атреева сына;

Знать я желаю: не встретился ль где он случайно со мною?

Зевсу и прочим бессмертным известно, могу ли в свою вам

Очередь что про него рассказать — я давно уж скитаюсь».

Так свинопас, повелитель мужей, отвечал Одиссею:

«Старец, теперь никакой уж из странников, много бродивших,

Радостной вестью об нем ни жены не обманет, ни сына.

Часто в надежде, что их, угостив, одарят, здесь бродяги

Лгут, небылицы и басни о нем вымышляя; и кто бы,

Странствуя в разных землях, ни зашел к нам в Итаку, уж верно

Явится к нашей царице с нелепою сказкой о муже;

Ласково всех принимает она и рассказы их жадно

Слушает все, и с ресниц у внимающей падают капли

Слез, как у всякой жены, у которой погиб в отдаленье

Муж. Да и ты нам, старик, небылицу расскажешь охотно,

Если хламиду тебе иль хитон за труды посулим мы.

Нет, уж конечно, ему иль собаки, иль хищные птицы

Кожу с костей оборвали — и с телом душа разлучилась,

Или он рыбами съеден морскими, иль кости на взморье

Где-нибудь, в зыбком песке глубоко погребенные, тлеют;

Так он погиб, в сокрушенье великом оставив домашних

Всех, наипаче меня; никогда, никогда не найти уж

Мне господина столь доброго, где бы я ни жил, хотя бы

Снова по воле бессмертных к отцу был и к матери милой

В дом приведен, где родился, где годы провел молодые.

Но не о том я крушуся, хотя и желал бы хоть раз их

Образ увидеть глазами, хоть раз посетить их в отчизне, —

Нет, об одном Одиссее далеком я плачу; ах, добрый

Гость мой, его и далекого здесь не могу называть я

Просто по имени (так он со мною был милостив); братом

Милым его я, хотя и в разлуке мы с ним, называю».

Царь Одиссей хитроумный сказал, отвечая Евмею:

«Если, не веря вестям, утверждаешь ты, друг, что сюда он

Боле не будет, и если уж так ты упорен рассудком,

Я не скажу ничего; но лишь в том, что, наверное, скоро

К вам Одиссей возвратится, дам клятву; а мне ты заплатишь

Только тогда, как входящего в дом свой его здесь увидишь:

Платье тогда подаришь мне, хитон и хламиду; до тех пор,

Сколь ни великую бедность терплю, ничего не приму я;

Мне самому ненавистней Аидовых врат ненавистных

Каждый обманщик, ко лжи приневоленный бедностью тяжкой;

Я же Зевесом-владыкой, твоей гостелюбной трапезой,

Также святым очагом Одиссеева дома клянуся

Здесь, что, наверно, и скоро исполнится то, что сказал я;

Прежде, чем солнце окончит свой круг, Одиссей возвратится;

Прежде, чем месяц наставший сменен наступающим будет,

Вступит он в дом свой; и мщенье тогда совершится над каждым,

Кто Пенелопу и сына его дерзновенно обидел».

Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:

«Нет, ни за вести свои ты от нас не получишь награды,

Добрый мой гость, ни сюда Одиссей не придет; успокойся ж,

Пей, и начнем говорить о другом; мне и слышать об этом

Тяжко; и сердце всегда обливается кровью, когда мне

Кто здесь хоть словом напомнит о добром моем господине.

Также и клятвы давать не трудись; возвратится ли, нет ли

К нам господин мой, как все бы желали мы — я, Пенелопа,

Старец Лаэрт и подобный богам Телемах, — но о сыне

Боле теперь, чем о славном, родившем его Одиссее,

Я сокрушаюсь: как ветвь молодая, воспитан богами

Был он; я мнил, что со временем, мужеской силы достигнув,

Будет подобно отцу он прекрасен и видом и станом, —

Знать, неприязненный демон какой иль враждующий смертный

Разум его помутил: чтоб узнать об отце отдаленном,

В Пилос божественный поплыл он; здесь же, укрывшись в засаде,

Ждут женихи, чтоб, его умертвив на возвратной дороге,

В нем и потомство Аркесия все уничтожить в Итаке.

Мы же, однако, оставим его — попадется ль им в руки

Он, избежит ли их козней, спасенный Зевесом, — теперь ты

Мне расскажи, что с тобой и худого и доброго было

В свете? Скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать:

Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой?

Кто твоя мать? На каком корабле и какою дорогой

Прибыл в Итаку? Кто были твои корабельщики? В край наш

(Это, конечно, я знаю и сам) не пешком же пришел ты».

Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:

«Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать.

Если б мы оба с тобой запаслися на долгое время

Пищей и сладким питьем и глаз на глаз осталися двое

Здесь пировать на просторе, отправив других на работу,

То и тогда, ежедневно рассказ продолжая, едва ли

В год бы я кончил печальную повесть о многих напастях,

Мной претерпенных с трудом несказанным по воле бессмертных.

Славлюсь я быть уроженцем широкоравнинного Крита:

Сын я богатого мужа; и вместе со мною других он

Многих имел сыновей, им рожденных и выросших дома;

Были они от законной супруги; а я от рабыни,

Купленной им, родился, но в семействе почтен как законный

Сын был отцом благородным, Кастором, Гилаксовым сыном;

Он же от всех обитателей Крита, как бог, уважаем

Был за богатство, за власть и за доблесть сынов многославных;

Но приносящие смерть, беспощадно-могучие Керы

В область Аида его увели; сыновья же, богатства

Все разделив меж собою по жеребью, дали мне самый

Малый участок и дом небольшой для житья; за меня же

Вышла богатых родителей дочь; предпочтен был другим я

Всем женихам за великую доблесть; на многое годный,

Был я в деле военном неробок… но все миновалось;

Я лишь солома теперь, по соломе, однако, и прежний

Колос легко распознаешь ты; ныне ж я бедный бродяга.

С мужеством бодрым Арей и богиня Афина вселили

Мне боелюбие в сердце; не раз выходил я, созвавши

Самых отважнейших, против врагов злонамеренных в битву,

Мыслью о смерти мое никогда не тревожилось сердце;

Первый, напротив, всегда выбегал я с копьем, чтоб настигнуть

В поле противника, мне уступавшего ног быстротою;

Смелый в бою, полевого труда не любил я, ни тихой

Жизни домашней, где милым мы детям даем воспитанье;

Островесельные мне корабли привлекательней были;

Бой, и крылатые стрелы, и медноблестящие копья,

Грозные, в трепет великий и в страх приводящие многих,

Были по сердцу мне — боги любовь к ним вложили мне в сердце:

Люди не сходны, те любят одно, а другие другое.

Прежде чем в Трою пошло броненосное племя ахеян,

Девять я раз в корабле быстроходном с отважной дружиной

Против людей иноземных ходил — и была нам удача;

Лучшее брал я себе из добыч, и по жеребью также

Много на часть мне досталось; свое увеличив богатство,

Стал я могуч и почтен меж народами Крита; когда же

Грозно гремящий Зевес учредил роковой для ахеян

Путь, сокрушивший колена столь многих мужей знаменитых,

С Идоменеем, царем многославным, от критян был избран

Я с кораблями идти к Илиону; и было отречься

Нам невозможно: мы властью народа окованы были.

Девять там лет воевали упорно мы, чада ахеян;

Но на десятый, когда, ниспровергнув Приамов великий

Град, мы к своим кораблям возвратилися, бог разлучил нас.

Мне, злополучному, бедствия многие Зевс приготовил.

Целый месяц провел я с детьми и с женою в семейном

Доме, великим богатством моим веселясь; напоследок

Сильно в Египет меня устремило желание; выбрав

Смелых товарищей, я корабли изготовил; их девять

Там мы оснастили новых; когда ж в корабли собралися

Бодрые спутники, целых шесть дней до отплытия все мы

Там пировали; я много зарезал быков и баранов

В жертву богам, на роскошное людям моим угощенье;

Но на седьмой день, покинувши Крит, мы в открытое море

Вышли и с быстропопутным, пронзительнохладным Бореем

Плыли, как будто по стремю, легко; и ничем ни один наш

Не был корабль поврежден; нас, здоровых, веселых и бодрых,

По морю мчали они, повинуясь кормилу и ветру.

Дней через пять мы к водам светлоструйным потока Египта

Прибыли: в лоне потока легкоповоротные наши

Все корабли утвердив, я велел, чтоб отборные люди

Там на морском берегу сторожить их остались; другим же

Дал приказание с ближних высот обозреть всю окрестность.

Вдруг загорелось в них дикое буйство; они, обезумев,

Грабить поля плодоносные жителей мирных Египта

Бросились, начали жен похищать и детей малолетних,

Зверски мужей убивая, — тревога до жителей града

Скоро достигла, и сильная ранней зарей собралася

Рать; колесницами, пешими, яркою медью оружий

Поле кругом закипело; Зевес, веселящийся громом,

В жалкое бегство моих обратил, отразить ни единый

Силы врага не посмел, и отвсюду нас смерть окружила;

Многих тогда из товарищей медь умертвила, и многих

Пленных насильственно в град увлекли на печальное рабство.

Я благовременно был вразумлен всемогущим Зевесом.

(О, для чего избежал я судьбины и верной не встретил

Смерти в Египте! Мне злее беды приготовил Кронион.)

Сняв с головы драгоценно-украшенный кожаный шлем мой,

Щит мой сложивши с плеча и копье медноострое бросив,

Я подбежал к колеснице царя и с молитвой колена

Обнял его; он меня не отвергнул; но, сжалясь, с ним рядом

Сесть в колесницу велел мне, лиющему слезы, и в дом свой

Царский со мной удалился — а с копьями следом за нами

Много бежало их, смертию мне угрожавших; избавлен

Был я от смерти царем — он во гнев привести гостелюбца

Зевса, карателя строгого дел злочестивых, страшился.

Целых семь лет я провел в стороне той и много богатства

Всякого собрал: египтяне щедро меня одарили;

Год напоследок осьмой приведен был времен обращеньем;

Прибыл в Египет тогда финикиец, обманщик коварный,

Злой кознодей, от которого много людей пострадало;

Он, увлекательной речью меня обольстив, Финикию,

Где и поместье и дом он имел, убедил посетить с ним:

Там я гостил у него до скончания года. Когда же

Дни протекли, миновалися месяцы, полного года

Круг совершился и Оры весну привели молодую,

В Ливию с ним в корабле, облетателе моря, меня он

Плыть пригласил, говоря, что товар свой там выгодно сбудем;

Сам же, напротив, меня, не товар наш, продать там замыслил;

С ним и поехал я, против желанья, добра не предвидя.

Мы с благосклоннопопутным, пронзительнохладным Бореем

Плыли; уж Крит был за нами… Но Дий нам готовил погибель;

Остров из наших очей в отдаленье пропал, и исчезла

Всюду земля, и лишь небо, с водами слиянное, зрелось;

Бог Громовержец Кронион тяжелую темную тучу

Прямо над нашим сгустил кораблем, и под ним потемнело

Море; и вдруг, заблистав, он с небес на корабль громовую

Бросил стрелу; закружилось пронзенное судно, и дымом

Серным его обхватило; все разом товарищи были

Сброшены в воду, и все, как вороны морские, рассеясь,

В шумной исчезли пучине — возврата лишил их Кронион

Всех; лишь объятого горем великим меня надоумил

Вовремя он корабля остроносого мачту руками

В бурной тревоге схватить, чтоб погибели верной избегнуть;

Ветрам губящим во власть отдался я, привязанный к мачте.

Девять носившися дней по волнам, на десятый с наставшей

Ночью ко брегу феспротов высокобегущей волною

Был принесен я; Федон, благомыслящий царь их, без платы

Долго меня у себя угощал, поелику я милым

Сыном его был, терзаемый голодом, встречен и в царский

Дом приведен: на его я, покуда мы шли, опирался

Руку; когда же пришли мы, он дал мне хитон и хламиду.

Там я впервые узнал о судьбе Одиссея; сказал мне

Царь, что гостил у него он, в отчизну свою возвращаясь;

Мне и богатство, какое скопил Одиссей, показал он:

Золото, медь и железную утварь чудесной работы;

Даже и внукам в десятом колене достанется много —

Столько сокровищ царю Одиссей в сохраненье оставил;

Сам же пошел, мне сказали, в Додону затем, чтоб оракул

Темно-сенистого Диева дуба его научил там,

Как по отсутствии долгом — открыто ли, тайно ли — в землю

Тучной Итаки ему возвратиться удобнее будет?

Мне самому, совершив возлияние в доме, поклялся

Царь, что и быстрый корабль уж устроен и собраны люди

В милую землю отцов проводить Одиссея; меня же

Он наперед отослал, поелику корабль приготовлен

Был для феспротов, в Дулихий, богатый пшеницею, шедших;

Он повелел, чтоб к Акасту-царю безопасно я ими

Был отвезен. Но они злонамеренным сердцем иное

Дело замыслили, в бедствие ввергнуть меня сговорившись.

Только от брега феспротов корабль отошел мореходный,

Час наступил, мне назначенный ими для жалкого рабства.

Силой сорвавши с меня и хитон и хламиду, они мне

Вместо их бедное рубище дали с нечистой рубашкой,

В жалких лохмотьях, как можешь своими глазами ты видеть.

Вечером прибыли мы к берегам многогорной Итаки.

Тут с корабля крепкозданного — прежде веревкою, плотно

Свитою, руки и ноги связав мне — все на берег вместе

Вышли, чтоб, сев на зыбучем песке, там поужинать сладко.

Я же от тягостных уз был самими богами избавлен.

Голову платьем, изорванным в тряпки, свою обернувши,

Бережно с судна я к морю, скользя по кормилу, спустился;

Бросясь в него, я поспешно, обеими правя руками,

Поплыл и силы свои напрягал, чтоб скорее из глаз их

Скрыться; в кустарнике, густо покрытом цветами, лежал я,

Клубом свернувшись; они ж в бесполезном искании с криком

Бегали мимо меня; напоследок, нашед неудобным

Доле напрасно бродить, возвратились назад и, собравшись

Все на корабль свой, пустилися в путь; так самими богами

Был я спасен, и они же меня проводили в жилище

Многоразумного мужа: еще не судьба умереть мне».

Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:

«Бедный скиталец, все сердце мое возмутил ты рассказом

Многих твоих приключений, печалей и странствий далеких.

Только одно не в порядке: зачем о царе Одиссее

Ты помянул? И зачем так на старости лет бесполезно,

На ветер лжешь? По несчастью, я слишком уверен, что мне уж

Здесь не видать моего господина; жестоко богами

Был он преследуем; если б он в Трое погиб на сраженье

Иль у друзей на руках, перенесши войну, здесь скончался,

Холм гробовой бы над ним был насыпан ахейским народом,

Сыну б великую славу на все времена он оставил…

Ныне же Гарпии взяли его, и безвестно пропал он.

Я же при стаде живу здесь печальным пустынником; в город

К ним не хожу я, как разве когда Пенелопой бываю

Призван, чтоб весть от какого пришельца услышать; они же

Гостя вопросами жадно, усевшись кругом, осыпают

Все — как и те, кто о нем, о возлюбленном, искренне плачут,

Так и все те, кто его здесь имущество грабят без платы.

Я ж не терплю ни вестей, ни расспросов о нем бесполезных

С тех пор, как был здесь обманут бродягой этольским, который,

Казни страшась за убийство, повсюду скитался и в дом мой

Случаем был заведен; я его с уважением принял;

„Видел я в Крите, в царевом дворце Одиссея, — сказал он: —

Там исправлял он свои корабли, потерпевшие в бурю.

Летом иль осенью (так говорил Одиссей мне) в Итаку

Я и товарищи будем с несметно-великим богатством“.

Ты же, старик, испытавший столь много, нам посланный Дием,

Баснею мне угодить иль меня успокоить не думай;

Мной не за это уважен, не тем мне любезен ты будешь —

Нет, я Зевеса страшусь гостелюбца, и сам ты мне жалок».

Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:

«Подлинно, слишком уж ты недоверчив, мой добрый хозяин,

Если и клятва моя не вселяет в тебя убежденья;

Можем, однако, мы сделать с тобой уговор, и пускай нам

Будут обоим поруками боги, владыки Олимпа:

Если домой возвратится, как я говорю, господин твой —

Дав мне хитон и хламиду, меня ты в Дулихий, который

Сердцем так жажду увидеть, отсюда отправишь; когда же,

Мне вопреки, господин твой домой не воротится — всех ты

Слуг соберешь и с утеса низвергнешь меня, чтоб вперед вам

Басен нелепых не смели рассказывать здесь побродяги».

Страннику так, отвечая, сказал свинопас богоравный:

«Друг, похвалу б повсеместную, имя бы славное нажил

Я меж людьми и теперь и в грядущее время, когда бы,

В дом свой принявши тебя и тебя угостив, как прилично.

Жизнь дорогую твою беззаконным убийством похитил;

С сердцем веселым Крониону мог бы тогда я молиться.

Время, однако, нам ужинать; скоро воротятся люди

С паствы — тогда и желанную вечерю здесь мы устроим».

Так говорили о многом они, собеседуя сладко.

Скоро с стадами своими пришли пастухи свиноводы;

Стали свиней на ночлег их они загонять, и с ужасным

Визгом и хрюканьем свиньи, спираясь, ломились в закуты.

Тут пастухам подчиненным сказал свинопас богоравный:

«Лучшую выбрать свинью, чтоб, зарезав ее, дорогого

Гостя попотчевать, с ним и самим насладиться едою;

Много тяжелых забот нам от наших свиней светлозубых;

Плод же тяжелых забот пожирают без платы другие».

Так говоря, топором разрубал он большие полена;

Те же, свинью пятилетнюю, жирную, взяв и вогнавши

В горницу, с ней подошли к очагу: свинопас богоравный

(Сердцем он набожен был) наперед о бессмертных подумал;

Шерсти щепотку сорвав с головы у свиньи светлозубой,

Бросил ее он в огонь; и потом, всех богов призывая,

Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.

Тут он ударил свинью сбереженным от рубки поленом;

Замертво пала она, и ее опалили, дорезав,

Тотчас другие, рассекли на части, и первый из каждой

Части кусок, отложенный на жир для богов, был Евмеем

Брошен в огонь, пересыпанный ячной мукой; остальные ж

Части, на острые вертелы вздев, на огне осторожно

Начали жарить, дожарив же, с вертелов сняли и кучей

Все на подносные доски сложили. И поровну начал

Пищею всех оделять свинопас: он приличие ведал.

На семь частей предложенное все разделив, он назначил

Первую нимфам, и Эрмию, Маину сыну, вторую;

Прочие ж каждому, как кто сидел, наблюдая порядок,

Роздал, но лучшей, хребтовою частью свиньи острозубой

Гостя почтил; и, вниманьем таким несказанно довольный,

Голос возвысив, сказал Одиссей хитроумный: «Да будет

Столь же, Евмей, и к тебе многомилостив вечный Кронион,

Сколь ты ко мне, сироте старику, был приветлив и ласков».

Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:

«Ешь на здоровье, таинственный гость мой, и нашим доволен

Будь угощеньем; одно нам дарует, другого лишает

Нас своенравный в даяньях Кронион; ему все возможно».

С сими словами он, первый кусок отделивши бессмертным

В жертву, пурпурным наполненный кубок вином Одиссею —

Градорушителю подал; тот сел за прибор свой; и мягких

Хлебов принес им Месавлий, который, в то время как в Трое

Царь Одиссей находился, самим свинопасом из денег

Собственных был, без согласья царицы, без спроса с Лаэртом,

Куплен, для разных прислуг, у тафийских купцов мореходных.

Подняли руки они к приготовленной лакомой пище.

После ж, когда насладились довольно питьем и едою,

Хлеб со стола был проворным Месавлием снят; а другие,

Сытые хлебом и мясом, на ложе ко сну обратились.

Мрачно-безлунна была наступившая ночь, и Зевесов

Ливень холодный шумел, и Зефир бушевал дожденосный.

Начал тогда говорить Одиссей (он хотел, чтоб хозяин

Дал ему мантию, или свою, иль с кого из других им

Снятую: ибо о нем он с великим радушием пекся):

«Слушай, Евмей, и послушайте все вы: хочу перед вами

Делом одним я похвастать — вино мне язык развязало;

Сила вина несказанна: оно и умнейшего громко

Петь, и безмерно смеяться, и даже плясать заставляет;

Часто внушает и слово такое, которое лучше б

Было сберечь про себя. Но я начал и должен докончить.

О, для чего я не молод, как прежде, и той не имею

Силы, как в Трое, когда мы однажды сидели в засаде!

Были Атрид Менелай с Одиссеем вождями; и с ними

Третий начальствовал я, к ним приставший по их приглашенью;

К твердо-высоким стенам многославного града пришедши,

Все мы от них недалеко в кустарнике, сросшемся густо,

Между болотной осоки, щитами покрывшись, лежали

Тихо. Была неприязненна ночь, прилетел полуночный

Ветер с морозом, и сыпался шумно-холодной метелью

Снег, и щиты хрусталем от мороза подернулись тонким.

Теплые мантии были у всех и хитоны; и спали,

Ими одевшись, спокойно они под своими щитами;

Я ж, безрассудный, товарищу мантию отдал, собравшись

В путь, не подумав, что ночью дрожать от мороза придется;

Взял со щитом я лишь пояс один мой блестящий; когда же

Треть совершилася ночи и звезды склонилися с неба,

Так я сказал Одиссею, со мною лежавшему рядом,

Локтем его подтолкнув (во мгновенье он понял, в чем дело):

„О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,

Смертная стужа, порывистый ветер и снег хладоносный

Мне нестерпимы; я мантию бросил; хитон лишь злой демон

Взять надоумил меня; никакого нет средства согреться“.

Так я сказал. И недолго он думал, что делать: он первый

Был завсегда и на умный совет и на храброе дело.

Шепотом на ухо мне отвечал он: „Молчи, чтоб не мог нас

Кто из ахеян, товарищей наших, здесь спящих, подслушать“.

Так отвечав мне, привстал он и, голову локтем подперши,

„Братья, — сказал, — мне приснился божественный сон; мы далеко,

Слишком далеко от наших зашли кораблей; не пойдёт ли

Кто к Агамемнону, пастырю многих народов, Атриду,

С просьбой, чтоб в помощь людей нам прислать с кораблей не замедлил“.

Так он сказал. Поднялся, пробудившись, Фоат Андремонид;

Сбросив для легкости с плеч пурпуровую мантию, быстро

Он побежал к кораблям; я ж, оставленным платьем одевшись,

Сладко проспал до явления златопрестольной денницы.

О, для чего я не молод, не силен, как в прежние годы!

Верно тогда бы и мантию дали твои свинопасы

Мне — из приязни ль, могучего ль мужа во мне уважая.

Ныне ж кто хилого нищего в рубище бедном уважит?»

Страннику так отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:

«Подлинно чудною повестью нас ты, мой гость, позабавил;

Нет ничего неприличного в ней, и на пользу рассказ твой

Будет: ни в платье ты здесь и ни в чем, для молящего, много

Бед испытавшего странника нужном, отказа не встретишь;

Завтра, однако, в свое ты оденешься рубище снова;

Мантий у нас здесь запасных не водится, мы не богаты

Платьем; у каждого только одно: он его до износа

С плеч не скидает. Когда же возлюбленный сын Одиссеев

Будет домой, он и мантию даст и хитон, чтоб одеться

Мог ты, и в сердцем желанную землю ты будешь отправлен».

Кончив, он встал и, пошед, близ огня приготовил постелю

Гостю, накрывши овчиной ее и косматою козьей

Шкурою; лег Одиссей на постель; на него он набросил

Теплую, толсто-сотканную мантию, ею ж во время

Зимней, бушующей дико метели он сам одевался;

Сладко на ложе своем отдыхал Одиссей; и другие

Все пастухи улеглися кругом. Но Евмей, разлучиться

С стадом свиней опасаясь, не лег, не заснул; он, поспешно

Взявши оружие, в поле идти изготовился. Видя,

Как он ему и далекому верен, в душе веселился

Тем Одиссей. Свинопас же, на крепкие плечи повесив

Меч свой, оделся косматой, от ветра защитной, широкой

Мантией, голову шкурой козы длинношерстной окутал,

После копье на собак и на встречу с ночным побродягой

Взял и в то место пошел ночевать, где клычистые свиньи

Спали под сводом скалы, недоступным дыханью Борея.

Тою порой в Лакедемон широкоравнинный достигла

Зевсова дочь, чтоб Лаэртова внука, ему об Итаке

Милой напомня, понудить скорей возвратиться в отцовский

Дом; и она там нашла Телемаха с возлюбленным сыном

Нестора, спящих в сенях Менелаева славного дома.

Сладостным сном побежденный, лежал Писистрат неподвижно.

Полон тревоги был сон Одиссеева сына: во мраке

Ночи божественной он об отце помышлял и крушился.

Близко к нему подошедши, богиня Афина сказала:

«Сын Одиссеев, напрасно так долго в чужой стороне ты

Медлишь, наследье отца благородного бросив на жертву

Дерзких грабителей, жрущих твое беспощадно; расхитят

Все, и без пользы останется путь, совершенный тобою.

Встань; пусть немедля отъезд Менелай, вызыватель в сраженье,

Вам учредит, чтоб еще без порока застать Пенелопу

Мог ты: ее и отец уж и братья вступить понуждают

В брак с Евримахом; числом и богатством подарков он прочих

Всех женихов превзошел и приносит дары беспрестанно.

Могут легко и твое там похитить добро; ты довольно

Знаешь, как женщина сердцем изменчива: в новый вступая

Брак, лишь для нового мужа она помышляет устроить

Дом, но о детях от первого брака, о прежнем умершем

Муже не думает, даже и словом его не помянет.

В дом возвратяся, там все, что твое, поручи особливо

Самой надежной из ваших рабынь, чтоб хранила, покуда

Боги тебе самому не укажут достойной супруги.

Слушай теперь, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:

Выбрав отважнейших в шайке своей, женихи им велели,

Между Итакой и Замом крутым притаяся в засаде,

Злую погибель тебе на возвратном пути приготовить.

Я же того не дозволю; и прежде могила поглотит

Многих из них, беззаконно твое достоянье губящих;

Ты ж, с кораблем от обоих держась островов в отдаленье,

Мимо их ночью пройди; благовеющий ветер попутный

Бог благосклонный, тебя берегущий, пошлет за тобою.

Но, подошед к каменисто-высокому брегу Итаки,

В город со всеми людьми отпусти свой корабль быстроходный;

Сам же останься на бреге и после поди к свинопасу,

Главному там над свиными стадами смотрителю; верный

Твой он слуга; у него ты ночуешь; его же с известьем

В город пошлешь к Пенелопе разумной, дабы объявил ей

Он, что в отчизну из Пилоса ты невредим возвратился».

Кончив, богиня Паллада на светлый Олимп возвратилась.

Тут от покойного сна пробудил Телемах Писистрата,

Пяткой толкнувши его и сказавши ему: «Пробудися,

Несторов сын Писистрат; и коней громозвучнокопытных

В нашу скорее впряги колесницу; в дорогу пора нам».

Несторов сын благородный ответствовал так Телемаху:

«Сын Одиссеев, хотя и спешишь ты отъездом, но в путь нам

Темною ночью пускаться не должно; рассвет недалеко.

Должно притом подождать, чтоб Атрид благородный, метатель

Славный копья, Менелай, положив в колесницу подарки

Мне и тебе, отпустил нас с прощальным приветливым словом:

Сладостно гостю, простившись с хозяином дома, о нежной

Ласке, с какою он был угощен, вспоминать ежедневно».

Так он сказал. Воссияла с небес златотронная Эос.

К ним тут пришел Менелай, вызыватель в сраженье, поднявшись

С ложа от светлокудрявой супруги, прекрасной Елены.

Сын Одиссеев, его подходящего видя, поспешно

Тело блестящее чистым хитоном облек и широкой

Мантией крепкие плечи, герой многославный, украсил;

Встретив в дверях Менелая и ставши с ним рядом, сказал он,

Сын Одиссеев, подобный богам Телемах благородный:

«Царь многославный, Атрид, богоизбранный пастырь народов,

В милую землю отцов мне теперь возвратиться позволь ты;

Сердце мое несказанно по доме семейном тоскует».

Кончил. Ему отвечал Менелай, вызыватель в сраженье:

«Сын Одиссеев, тебя здесь удерживать боле не буду,

Если так сильно домой ты желаешь. И сам не одобрю

Я гостелюбца, который безмерною лаской безмерно

Людям скучает: во всем наблюдать нам умеренность должно;

Худо, если мы гостя, который хотел бы остаться,

Нудим в дорогу, а гостя, в дорогу спешащего, держим:

Будь с остающимся ласков, приветно простись с уходящим.

Но подожди, Телемах, чтоб в твою колесницу подарки

Я уложил, их тебе показав, и чтоб также рабыне

Сытный вам завтрак велел на отъезд во дворце приготовить:

Честь, похвала и услада хозяину, если гостей он,

Едущих в дальнюю землю, насыщенных в путь отпускает.

Если ж ты хочешь Аргос посетить и объехать Элладу, —

Сам я тебе проводник; дай коней лишь запрячь в колесницу;

Многих людей города покажу я; никто не откажет

Нам в угощенье, везде и подарок обычный получим:

Иль дорогой меднолитный треножник, иль чашу, иль крепких

Мулов чету, иль сосуд золотой двоеручный». Атриду

Так, отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:

«Царь многославный, Атрид, богоизбранный пастырь народов,

Должно прямым мне скорей возвратиться путем — без надзора

Дом и богатства мои, отправляяся в путь, я оставил;

Может, пока за отцом я божественным буду скитаться,

Там приключится беда иль похитится что дорогое».

Царь Менелай, вызыватель в сраженье, при этом ответе

Тотчас Елене, супруге своей, и домашним рабыням

Завтрак велел для гостей на отъезд во дворце приготовить.

Близко к Атриду тогда подошел Этеон, сын Воэфов,

Только что вставший с постели: он жил от царя недалеко.

Царь повелел Этеону огонь разложить и немедля

Мяса изжарить; и тот повеленье с покорностью принял.

Сам же в чертог кладовой благовонный сошел по ступеням

Царь, не один, но с Еленой и с сыном своим Мегапентом;

Вшед в благовонный чертог кладовой, где хранились богатства,

Выбрал Атрид там двуярусный кубок, потом Мегапенту

Сыну кратеру велел сребролитную взять; а Елена

К тем подошла запертым на замок сундукам, где лежало

Множество пестрых, узорчатых платьев ее рукоделья.

Стала Елена, богиня меж смертными, пестрые платья

Все разбирать и шитьем богатейшее, блеском как солнце

Яркое, выбрала; было оно там на самом исподе

Спрятано. Кончив, они по дворцу к Телемаху навстречу

Вместе пошли; Менелай златовласый сказал: «Благородный

Сын Одиссеев, желанное сердцем твоим возвращенье

В дом твой тебе да устроит супруг громоогненный Геры!

Я же из многих сокровищ, которыми здесь обладаю,

Самое редкое выбрал тебе на прощальный подарок:

Дам пировую кратеру богатую; эта кратера

Вся из сребра, но края золотые, искусной работы

Бога Гефеста; ее подарил мне Федим благородный,

Царь сидонян, в то время, когда, возвращаясь в отчизну,

В доме его я гостил, и ее от меня ты получишь».

С сими словами вручил Телемаху двуярусный кубок

Сын благородный Атреев; кратеру работы Гефеста

Подал, пришедши, ему Мегапент, Менелаев могучий

Сын, сребролитную. Светло-образная, с пестрым пришедши

Платьем, Елена его позвала и сказала: «Одежду

Эту, дитя мое милое, выбрала я, чтоб меня ты

Помнил, чтоб этой, мной сшитой одеждой на брачном веселом

Пире невесту украсил свою; а дотоль пусть у милой

Матери будет храниться она; ты ж теперь возвратися

С сердцем веселым в Итаку, в отеческий дом многославный».

Кончив, одежду она подала; благодарно он принял.

Тут осторожно дары уложил Писистрат в колесничный

Короб, с большим удивленьем все порознь сперва осмотревши.

Всех в пировую палату повел Менелай златовласый;

Там поместились они по порядку на креслах и стульях.

Тут принесла на лохани серебряной руки умыть им

Полный студеной воды золотой рукомойник рабыня;

Гладкий потом пододвинула стол; на него положила

Хлеб домовитая ключница с разным съестным, из запаса

Выданным ею охотно, чтоб было для всех угощенье;

Мясо на части разрезал и подал гостям сын Воэфов;

Кубки златые наполнил вином Мегапент многославный;

Подняли руки они к приготовленной пище; когда же

Был удовольствован голод их сладким питьем и едою,

Сын Одиссеев и Несторов сын Писистрат привязали

К дышлу коней и, в богатую ставши свою колесницу,

Выехать в ней со двора через звонкий готовились портик.

Вышел за ними Атрид Менелай златовласый, держащий

В правой руке драгоценный, вином благовонным налитый

Кубок, чтоб их на дорогу почтить возлияньем прощальным;

Стал впереди он коней и, вина отхлебнувши, воскликнул:

«Радуйтесь, дети, и Нестору, пестуну многих народов,

Мой отвезите поклон; как отец, был ко мне благосклонен

В те времена он, когда мы сражалися в Трое, ахейцы».

Сын Одиссеев возлюбленный так отвечал Менелаю:

«Нестору все, что о нем ты сказал нам, Зевесов питомец,

Мы перескажем, прибывши к нему. О, когда б, возвратяся

В дом мой, в Итаку, и я мог отцу моему Одиссею

Так же сказать, как любовно меня угощал ты, как много

Разных привез я сокровищ, тобою в подарок мне данных!»

Кончил; и в это мгновение справа орел темнокрылый

Шумно поднялся, большого домашнего белого гуся

В сильных когтях со двора унося; и толпою вся дворня

С криком бежала за хищником; он, подлетев к колеснице,

Мимо коней прошумел и ударился вправо. При этом

Виде у всех предвещанием радостным сердце взыграло.

Несторов сын, Писистрат благородный, сказал Менелаю:

«Царь Менелай, повелитель людей, для кого, изъясни нам,

Знаменье это Кронион послал, для тебя ли, для нас ли?»

Так он спросил; и, Арея любимец, задумался бодрый

Царь Менелай, чтоб ответ несомнительный дать Писистрату.

Длиннопокровная слово его упредила Елена:

«Слушайте то, что скажу вам, что мне всемогущие боги

В сердце вложили и что, утверждаю я, сбудется верно.

Так же, как этого белого гуся, вскормленного дома,

Сильный похитил орел, прилетевший с горы, где родился

Сам и где вывел могучих орлят, так, скитавшийся долго,

В дом возвратясь, Одиссей отомстит; но, быть может, уже он

Дома; и смерть женихам неизбежную в мыслях готовит».

Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:

«Если то Геры супруг, громоносный Кронион, позволит,

Буду, тебя поминая, тебе я как богу молиться».

Так отвечав ей, он сильным ударил бичом; понеслися

Быстро по улицам города в поле широкое кони.

Целый день мчалися кони, тряся колесничное дышло.

Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.

Путники прибыли в Феру, где сын Ортилоха, Алфеем

Светлым рожденного, дом свой имел Диоклес благородный;

Дав у себя им ночлег, Диоклес угостил их радушно.

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.

Путники, снова в свою колесницу блестящую ставши,

Быстро на ней со двора через портик помчалися звонкий,

Часто коней погоняя, и кони скакали охотно.

Скоро достигли они до великого Пилоса града.

Сын Одиссеев сказал Писистрату, к нему обратяся:

«Можешь ли, Несторов сын, обещанье мне дать, что исполнишь

Просьбу мою? Мы гостями друг другу считаемся с давних

Лет по наследству любви от отцов; мы ровесники; этот

Путь, совершенный вдвоем, неразрывнее дружбой связал нас.

Друг, не минуй моего корабля; но позволь мне остаться

Там, чтоб отец твой меня в изъявленье любви не принудил

В доме промедлить своем — возвратиться безмерно спешу я».

Так он сказал; Писистрат колебался рассудком и сердцем,

Думая, как бы свое обещанье исполнить; обдумав

Все, напоследок уверился он, что удобнее будет

Звонкокопытных коней обратить к кораблю и к морскому

Брегу. Вступя на корабль, положил на корме он подарки:

Золото, платье и все, чем Атрид одарил Телемаха.

После, его понуждая, он бросил крылатое слово:

«Медлить не должно; все люди твои собрались; уезжайте

Прежде, пока, возвратяся домой, не успел обо всем я

Старцу отцу рассказать; убежден я рассудком и сердцем

(Зная упрямство его), что тебя он не пустит, что сам он

Вслед за тобой с приглашеньем сюда прибежит и отсюда,

Верно, один не воротится, так он упорствовать будет».

Кончив, бичом он погнал долгогривых коней и помчался

В город пилийцев и славного города скоро достигнул.

К спутникам тут обратяся, сказал Телемах благородный:

«Братья, скорей корабля чернобокого снасти устройте,

Все соберитесь потом на корабль, и отправимся в путь свой».

То повеление было гребцами исполнено скоро;

Все на корабль собралися и сели на лавках у весел.

Тою порой Телемах приносил на корме корабельной

Жертву богине Палладе; к нему подошел, он увидел,

Странник. Убийство свершив, он покинул Аргос и скитался;

Был прорицатель; породу же вел от Мелампа, который

Некогда в Пилосе жил овцеводом. В роскошных палатах

Между пилийцев Меламп обитал, отличаясь богатством;

Был он потом принужден убежать из отчизны в иную

Землю, гонимый надменным Нелеем, из смертных сильнейшим

Мужем, который его всем богатством, пока продолжался

Круг годовой, обладал, между тем как в Филаковом доме

В тяжких оковах, в глубокой темнице был жестоко мучим

Он за Нелееву дочь, погруженный в слепое безумство,

Душу его омрачившее силою страшных Эринний.

Керы, однако, избегнул и громкомычащих коров он

В Пилос угнал из Филакии. Там, отомстивши за злое

Дело герою Нелею, желанную к брату родному

В дом проводил он супругу, потом удалился в иную

Землю, в Аргос многоконный, где был предназначен судьбою

Жить, многочисленным там обладая народом аргивян.

В брак там вступив, поселился он в пышноустроенном доме;

Двух он имел сыновей: Антифата и Мантия, славных

Силой. Родил Антифат Оиклея отважного. Сыном

Был Оиклеевым Амфиарей, волнователь народов,

Милый эгидодержавцу Зевесу и сыну Латоны;

Но до порога дней старых ему не судили достигнуть

Боги: он в Фивах погиб златолюбия женского жертвой.

Были его сыновья Алкмаон с Амфилохом. Мелампов

Младший сын Мантий родил Полифейда-пророка и Клита.

Клита похитила, светлой его красотою пленяся,

Златопрестольная Эос, чтоб был он причислен к бессмертным.

Силу пророчества гордому дав Аполлон Полифейду,

Сделал его знаменитым меж смертных, когда уж не стало

Амфиарея; но он в Гипересию жить, раздраженный

Против отца, перешел; и, живя там, пророчил всем людям.

Тот же странник, которого сын Одиссеев увидел,

Был Полифейдов сын, называвшийся Феоклименом;

Он Телемаху, Афине тогда приносившему жертву,

С просьбой к нему обратившися, бросил крылатое слово:

«Друг, я с тобой, совершающим жертву, встречаясь, твоею

Жертвой тебя, и твоим божеством, и твоей головою,

Также и жизнью сопутников верных твоих умоляю:

Мне на вопрос отвечай, ничего от меня не скрывая,

Кто ты? Откуда? Каких ты родителей? Где обитаешь?»

Кончил. Ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:

«Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;

Я из Итаки; отцом же моим Одиссей богоравный

Некогда был; но теперь он погибелью горькой постигнут;

Спутников верных созвав, в корабле чернобоком за ним я,

Долго отсутственным, странствую, вести о нем собирая».

Феоклимен богоравный ответствовал внуку Лаэрта:

«Странствую также и я — знаменитый был мною в отчизне

Муж умерщвлен; в многоконном Аргосе он много оставил

Сродников ближних и братьев, могучих в народе ахейском;

Гибель и мстящую Керу от них опасаяся встретить,

Я убежал; меж людей бесприютно скитаться удел мой.

Ты ж, умоляю богами, скитальца прими на корабль свой,

Иначе будет мне смерть: я преследуем сильно их злобой».

Кончил. Ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:

«Друг, я тебя на корабль мой принять соглашаюсь охотно.

Едем; и в доме у нас с гостелюбием будешь ты принят».

Так он сказал и, копье медноострое взяв у пришельца,

Подле перил корабельных его положил на помосте.

Сам же, вступив на корабль, оплывающий темное море,

Сел у кормы корабельной, с собою там сесть пригласивши

Феоклимена. Гребцы той порой отвязали канаты.

Бодрых гребцов возбуждая, велел Телемах им немедля

Снасти убрать, и, ему повинуясь, сосновую мачту

Подняли разом они и, глубоко в гнездо водрузивши,

В нем утвердили ее, а с боков натянули веревки;

Белый потом привязали ремнями плетеными парус;

Тут светлоокая Зевсова дочь им послала попутный,

Зыби эфира пронзающий ветер, чтоб темносоленой

Бездною моря корабль их бежал, не встречая преграды.

Круны и Халкис они светловодный уже миновали;

Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.

Феу корабль, провожаемый Зевсовым ветром, оставив

Сзади, прошел и священную область эпеян Элиду.

Острые тут острова Телемах в отдаленье увидел.

Плыл он туда, размышляя, погибнет ли там иль спасется.

Тою порой Одиссей с свинопасом божественным пищу

Ели вечернюю, с ними и все пастухи вечеряли.

Свой удовольствовав голод обильно-роскошной едою,

Так им сказал Одиссей (он хотел испытать, благосклонно ль

Сердце Евмея к нему, пригласит ли его он остаться

В хижине с ним иль его отошлет неприязненно в город):

«Слушай, мой добрый Евмей, и послушайте все вы; намерен

Завтра поутру я в город идти, чтоб сбирать подаянье

Там от людей и чтоб вашего хлеба не есть вам в убыток.

Дай мне, хозяин, совет и вели, чтоб дорогу мне в город

Кто указал. Я по улицам буду бродить, и, конечно,

Кто-нибудь даст мне вина иль краюшку мне вынесет хлеба;

В дом многославный царя Одиссея пришедши, скажу там

Людям, что добрые вести о нем я принес Пенелопе.

Также пойду и к ее женихам многобуйным; уж верно

Мне, так роскошно пируя, они не откажут в подаче.

Я же и сам быть могу им на всякую службу пригоден;

Ведать ты должен и выслушай то, что скажу: благодатен

Эрмий ко мне был, богов благовестник, который всем смертным

Людям успех, красоту и великую славу дарует;

Мало найдется таких, кто б со мною поспорил в искусстве

Скоро огонь разводить, и сухие дрова для варенья

Пищи колоть, и вино подносить, и разрезывать мясо,

Словом, во всем, что обязанность низких на службе у знатных».

С гневом на то отвечал ты, Евмей, свинопас богоравный:

«Стыдно тебе, чужеземец; как мог ты такие дозволить

Странные мысли себе? Ты своей головы не жалеешь,

В город сбираясь идти к женихам беззаконным, которых

Буйство, бесстыдство и хищность дошли до железного неба:

Там не тебе, друг, чета им рабы подчиненные служат;

Нет! Но проворные, в платьях богатых, в красивых хитонах,

Юноши, светлокудрявые, каждый красавец — такие

Служат рабы им; и много на гладко-блестящих столах там

Хлеба, и мяса, и кубков с вином благовонным. Останься

Лучше у нас. Никому ты, конечно, меж нами не будешь

В тягость: ни мне, ни товарищам, вместе со мною живущим.

После ж, когда возвратится возлюбленный сын Одиссеев,

Ты от него и хитон и другую одежду получишь;

Будешь им также и в сердцем желанную землю отправлен».

Голос возвысив, ему отвечал сын Лаэртов: «Да будешь,

Добрый хозяин мой, ты и великому Зевсу-владыке

Столь же любезен, как страннику мне, о котором с такою

Лаской печешься! Несносно бездомное странствие; тяжкой

Мучит заботой во всякое время голодный желудок

Бедных, которым бродить суждено по земле без приюта.

Здесь я охотно дождусь Телемаха, а ты расскажи мне

Все, что о славной в женах Одиссеевой матери знаешь,

Все, что с отцом, на пороге оставленном старости, было —

Если еще Гелиосовым блеском они веселятся;

Или уж нет их, и оба они уж в Аидовом доме?»

Сыну Лаэртову так отвечал свинопас богоравный:

«Все по порядку тебе расскажу, ничего не скрывая:

Жив благородный Лаэрт, но всечасно Зевеса он молит

Дома, чтоб душу его он исторгнул из дряхлого тела;

Горько он плачет о долго-отсутственном сыне, лишившись

Доброй, разумной и сердцем избранной супруги, которой

Смерть преждевременно в дряхлость его погрузила: о милом

Сыне крушась неутешно и сетуя, с светлою жизнью

Рано рассталась она. Да не встретит никто из любимых

Мною и мне оказавших любовь столь печальной кончины!

Я же, покуда ее сокрушенная жизнь продолжалась,

В город к ней часто ходил, чтоб ее навестить, поелику

Был я в ребячестве с дочерью доброй царицы, Клименой,

Самою младшею между другими, воспитан; я с нею

Рос и, почти как она, был любим в их семействе; когда же

Мы до желанного возраста младости зрелой достигли,

Выдали замуж в Самосе ее, взяв большие подарки.

Был награжден я красивой хламидой и новым хитоном,

Также для ног получил и сандалии; после царица

В поле к стадам отослала меня и со мной дружелюбней

Прежнего стала. Но все миновалось. Блаженные боги

Щедро, однако, успехом прилежный мой труд наградили;

Им я кормлюсь, да и добрых людей угощать мне возможно.

Но от моей госпожи ничего уж веселого ныне

Мне не бывает, ни словом, ни делом, с тех пор как вломились

В дом наш грабители: нам же, рабам, иногда так утешно

Было б ее навестить, про себя ей все высказать, сведать

Все про нее и, за царским столом отобедав, с подачей

Весело в поле домой на вседневный свой труд возвратиться».

Кончил; ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:

«Чудно! Так в детстве еще ты, Евмей-свипопас, из отчизны

В землю далекую был увезен от родителей милых?

Все мне теперь расскажи, ничего от меня не скрывая:

Город ли тот, населенный обильно людьми, был разрушен,

Где твой отец и твоя благородная мать находились,

Или, оставшись у стада быков и баранов один, ты

Схвачен морским был разбойником; он же тебя здесь и продал

Мужу тому, от него дорогую потребовав цену?» —

«Друг, — отвечал свинопас богоравный, людей повелитель, —

Если ты ведать желаешь, то все расскажу откровенно;

Слушай, в молчании сладко-душистым вином утешаясь;

Ночи теперь бесконечны, есть время для сна, и довольно

Времени будет для нашей радушной беседы; не нужно

Рано ложиться в постелю нам: сон неумеренный вреден.

Все же другие, кого побуждает желанье, пусть идут

Спать, чтоб при первых лучах восходящей денницы на паству

В поле, позавтракав дома, с господскими выйти свиньями;

Мы на просторе здесь двое, вином и едой веселяся,

Память минувших печалей веселым о них разговором

В сердце пробудим: о прошлых бедах поминает охотно

Муж, испытавший их много и долго бродивший на свете.

Я же о том, что желаешь ты знать, расскажу откровенно.

Есть (вероятно, ты ведаешь) остров, по имени Сира,

Выше Ортигии, где поворот совершает свой солнце;

Он необильно людьми населен, но удобен для жизни,

Тучен, приволен стадам, виноградом богат и пшеницей:

Там никогда не бывает губящего голода; люди

Там никакой не страшатся заразы; напротив, когда там

Хилая старость объемлет одно поколенье живущих,

Лук свой серебряный взяв, Аполлон с Артемидой нисходят

Тайно, чтоб тихой стрелой безболезненно смерть посылать им.

Два есть на острове города, каждый с своею отдельной

Областью: был же владельцем обоих родитель мой Ктесий,

Сын Орменонов, бессмертным подобный. Случилось, что в Сиру

Прибыли хитрые гости морей, финикийские люди,

Мелочи всякой привезши в своем корабле чернобоком.

В доме ж отцовом рабыня жила финикийская, станом

Стройная, редкой красы, в рукодельях искусная женских.

Душу ее обольстить удалось финикийцам коварным:

Мыла она, невдали корабля их, белье; тут один с ней

Тайно в любви сочетался — любовь же всегда в заблужденье

Женщин, и самых невинных своим поведением, вводит.

Кто и откуда она, у рабыни спросил обольститель?

Дом указав своего господина, она отвечала:

„Я уроженица меднобогатого града Сидона;

Там мой отец Арибант знаменит был великим богатством;

Силой морские разбойники, злые тафийцы схватили

Шедшую с поля меня и сюда увезли на продажу

Мужу тому, от него дорогую потребовав цену“.

Ей отвечая, сказал финикиец, ее обольститель:

„Будешь, конечно, ты рада в отчизну свою возвратиться

С нами; опять там увидишь и мать и отца в их блестящем

Доме: они же, мы ведаем, живы и славны богатством“.

Выслушав то, что сказал он, ему отвечала рабыня:

„Я бы на все согласилась охотно, когда б, мореходцы,

Вы поклялися в отчизну меня отвезти без обиды“.

Так отвечала рабыня; и те поклялися; когда же

Все поклялися они и клятву свою совершили,

К ним обратяся, рабыня крылатое бросила слово:

„Будем теперь осторожны; молчите; из вас никоторый

Слова не молви со мной, где меня бы ему ни случилось

Встретить, на улице ль, подле колодца ль, чтоб кто господину,

Нас подсмотрев, на меня не донес: раздраженный, меня он

В цепи велит заключить, да и вам приготовит погибель.

Скуйте ж язык свой; окончите торг поскорей, и когда вы

В путь изготовитесь, нужным запасом корабль нагрузивши,

В доме царевом меня обо всем известите немедля;

Золота, сколько мне под руки там попадется, возьму я;

Будет при том от меня вам еще и особый подарок:

Знать вы должны, что смотрю я за сыном царя малолетним;

Мальчик смышленый; со мною гулять из дворца он вседневно

Ходит; я с ним на корабль ваш приду: за великую цену

Этот товар продадите вы людям иного языка“.

Так им сказавши, она возвратилась в палаты царевы.

Те же, год целый оставшись на острове нашем, прилежно

Свой крутобокий корабль нагружали, торгуя, товаром;

Но когда изготовился в путь нагруженный корабль их,

Ими был вестник о том к финикийской рабыне отправлен;

В дом он отца моего дорогое принес ожерелье:

Крупный электрон, оправленный в золото с чудным искусством;

Тем ожерельем моя благородная мать и рабыни

Все любовались; оно по рукам их ходило, и цену

Разную все предлагали. А он, по условию, молча

Ей головою кивнул и потом на корабль возвратился.

Из дому, за руку взявши меня, поспешила со мною

Выйти она; проходя же палату, где множеством кубков

Стол был уставлен для царских вельмож, приглашенных к обеду

(Были в то время они на совете в собранье народном),

Три двоеручных сосуда проворно она, их под платьем

Скрыв, унесла; я за нею пошел, ничего не размысля.

Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.

Пристани славной, поспешно идя, наконец мы достигли;

Там, оплыватель морей, ожидал нас корабль финикийский;

Все собрались на корабль, и пошел он дорогою влажной,

Взяв нас, меня и ее, и Зевес ниспослал нам попутный

Ветер; шесть суток и денно и нощно мы по морю плыли.

Но на седьмой день, как то предназначено было Зевесом,

Вдруг Артемида изменницу быстрой убила стрелою:

Мертвая на пол она корабельный упала морскою

Курицей — рыбам ее и морским тюленям на съеденье

Бросили в море; а я там остался один, сокрушенный.

Волны и ветер попутный корабль принесли наш в Итаку;

Здесь я Лаэртом на деньги его был у хищников куплен.

Так я Итаку впервые своими глазами увидел».

Выслушав повесть, Евмею сказал Одиссей богоравный:

«Добрый Евмей, несказанно всю душу мою ты растрогал,

Мне повествуя, какие с тобою беды приключились;

С горем, однако, и радость тебе ниспослал многодарный

Зевс, проводивший тебя, претерпевшего много, в жилище

Кроткого мужа, который тебя и поит здесь и кормит

С нежной заботой; и жизнь ты проводишь веселую; мне же

Участь не та — без приюта брожу меж людей земнородных».

Так говоря о былых временах, напоследок и сами

В сон погрузились они, но на малое время; был краток

Сон их: взошла светлотронная Эос. В то время у брега,

Снасти убрав, Телемаховы спутники мачту спустили.

Быстро к причалу на веслах корабль привели и, закинув

Якорный камень, надежным канатом корабль утвердили у брега;

Сами же, вышед на брег, поражаемый шумно волною,

Вкусный обед приготовили с сладким вином пурпуровым.

Свой удовольствовав голод питьем и роскошной едою,

Так мореходцам сказал рассудительный сын Одиссеев:

«В город на веслах теперь отведите корабль чернобокий;

Сам же я в поле пойду навестить пастухов и порядком

Все осмотреть там; а вечером в город пешком возвращуся;

Завтра ж, друзья, в благодарность за ваше сопутствие, вас я

В дом наш со мной отобедать и выпить вина приглашаю».

Феоклимен богоравный тогда вопросил Телемаха:

«Сын мой, куда же пойти присоветуешь мне ты? К какому

Жителю горно-суровой Итаки мне в дом обратиться?

Или прямою дорогою в ваш дом пойти к Пенелопе?» —

«Феоклимен, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —

В прежнее время тебя, не задумавшись, прямо бы в дом свой

Я пригласил: мы тебя угостили б как должно; теперь же

Худо там будет тебе без меня; ты увидеть не можешь

Матери милой; она, на глаза женихам не желая

Часто являться, сидит наверху за тканьем одиноко;

Но одного я из них назову, он доступнее прочих:

То Евримах благородный, Полибия умного сын; на него же

Смотрит в Итаке народ как на бога, с почтеньем великим.

Он, без сомнения, лучший меж ними; усердней других он

С матерью брака, чтоб место занять Одиссеево, ищет;

Но лишь единый в эфире живущий Зевес Олимпиец

Ведает, что им судьбой предназначено — брак иль погибель?»

Кончил; и в это мгновение справа поднялся огромный

Сокол, посол Аполлонов, с пронзительным криком; в когтях он

Дикого голубя мчал и ощипывал; перья упали

Между Лаэртовым внуком и судном его быстроходным.

Феоклимен, то увидя, отвел от других Телемаха,

За руку взял, и по имени назвал, и шепотом молвил:

«Знай, Телемах, не без воли Зевеса поднялся тот сокол

Справа; я вещую птицу, его рассмотрев, угадал в нем.

Царственней вашего царского рода не может в Итаке

Быть никакой; навсегда вам владычество там сохранится».

Феоклимену ответствовал сын Одиссеев разумный:

«Если твое предсказание, гость чужеземный, свершится,

Будешь от нас угощен ты как друг и дарами осыпан

Так изобильно, что каждый, с кем встретишься, счастью такому

Будет дивиться». Потом он сказал, обратяся к Пирею:

«Клитиев сын, благородный Пирей, из товарищей, в Пилос

Вместе со мною ходивших, ты самый ко мне был усердный.

Будь же таков и теперь, пригласи моего чужеземца

В дом свой, и пусть там живет он, покуда я сам не приду к вам».

Выслушав, так отвечал Телемаху Пирей-копьевержец:

«Сделаю все, и сколь долго бы в доме моем он ни прожил,

Буду его угощать, и ни в чем он отказа не встретит».

Кончил Пирей и, вступив на корабль, приказал, чтоб немедля

Люди взошли на него и причальный канат отвязали.

Люди, взошед на корабль, поместились на лавках у весел.

Тут, в золотые сандалии сын Одиссеев обувши

Ноги, свое боевое копье, заощренное медью,

С палубы взял; а гребцы отвязали канат и на веслах

К городу поплыли, судно отчалив, как то повелел им

Сын Одиссеев, подобный богам, Телемах благородный.

Сын Одиссеев тем временем шел и пришел напоследок

К дому, где множество было в закутах свиней и где с ними,

Сторож их, спал свинопас, Одиссеев слуга неизменный.

Тою порой Одиссей с свинопасом божественным, рано

Встав и огонь разложив, приготовили завтрак. Насытясь

Вдоволь, на паству погнали свиней пастухи. К Телемаху

Бросились дружно навстречу Евмеевы злые собаки;

Ластясь к идущему, прыгали дикие звери; услышав

Топот двух ног, подходящих поспешно, Лаэртов разумный

Сын, изумившийся, бросил крылатое слово Евмею:

«Слышишь ли, добрый хозяин? Там кто-то идет, твой товарищ

Или знакомец; собаки навстречу бегут и, не лая,

Машут хвостами; шаги подходящего явственно слышу».

Слов он еще не докончил, как в двери вошел, он увидел,

Сын; в изумленье вскочил свинопас; уронил из обеих

Рук он сосуды, в которых студеную смешивал воду

С светло-пурпурным вином. К своему господину навстречу

Бросясь, он голову, светлые очи и милые руки

Стал у него целовать, и из глаз полилися ручьями

Слезы; как нежный отец с несказанной любовью ласкает

Сына, который внезапно явился ему через двадцать

Лет по разлуке — единственный, поздно рожденный им, долго

Жданный в печали, — с такой свинопас Телемаха любовью,

Крепко обнявши, всего целовал, как воскресшего; плача

Взрыд, своему господину он бросил крылатое слово:

«Ты ль, ненаглядный мой свет, Телемах, возвратился? Тебя я,

В Пилос отплывшего, видеть уже не надеялся боле.

Милости просим, войди к нам, дитя мое милое; дай мне

Очи тобой насладить, возвратившимся в дом свой; доныне

В поле не часто к своим пастухам приходил ты; но боле

В городе жил меж народа: знать, было тебе не противно

Видеть, как в доме твоем без стыда женихи бунтовали».

Сын Одиссеев разумный ответствовал так свинопасу:

«Правду сказал ты, отец; но теперь для тебя самого я

Здесь: повидаться пришел я с тобою, Евмей, чтоб проведать,

Дома ль еще Пенелопа иль браком уже сочеталась

С кем из своих женихов, Одиссеево ж ложе пустое

В спальной стоит одиноко, покрытое злой паутиной?»

Кончил. Ему отвечая, сказал свинопас богоравный:

«Верность тебе сохраняя, в жилище твоем Пенелопа

Ждет твоего возвращенья с тоскою великой и тратит

Долгие дни и бессонные ночи в слезах и печали».

Так говоря, у него он копье медноострое принял;

В дом тут вступил Телемах, через гладкий порог перешедши.

С места поспешно вскочил перед ним Одиссей; Телемах же,

Место отрекшись принять, Одиссею сказал: «Не трудися,

Странник, сиди; для меня, уж конечно, найдется местечко

Здесь; мне очистить его не замедлит наш умный хозяин».

Так он сказал; Одиссей возвратился на место; Евмей же

Прутьев зеленых охапку принес и покрыл их овчиной;

Сын Одиссеев возлюбленный сел на нее; деревянный

С мясом, от прошлого дня сбереженным, поднос перед милым

Гостем поставил усердный Евмей-свинопас, и корзину

С хлебом большую принес, и наполнил до самого края

Вкусно-медвяным вином деревянную чашу. Потом он

Сел за готовый обед с Одиссеем божественным рядом.

Подняли руки они к приготовленной пище; когда же

Был удовольствован голод их сладким питьем и едою,

Так свинопасу сказал Телемах богоравный: «Отец мой,

Кто чужеземный твой гость? На каком корабле он в Итаку

Прибыл? Какие его привезли корабельщики? В край наш

(Это, конечно, я знаю и сам) не пешком же пришел он».

Так отвечал Телемаху Евмей, свинопас богоравный:

«Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;

Он уроженец широкоравнинного острова Крита,

Многих людей города, говорит, посетил и немало

Странствовал: так для него уж судьбиною соткано было.

Ныне ж, бежав с корабля от феспротов, людей злоковарных,

В хижину нашу пришел он; тебе я его уступаю;

Делай что хочешь: твоей он защите себя поверяет».

Сын Одиссеев разумный ответствовал так свинопасу:

«Добрый Евмей, ты для сердца печальное слово сказал мне;

Как же могу я в свой дом пригласить твоего чужеземца?

Я еще молод; еще я своею рукой не пытался

Дерзость врага наказать, мне нанесшего злую обиду;

Мать же, рассудком и сердцем колеблясь, не знает, что выбрать,

Вместе ль со мною остаться и дом содержать наш в порядке,

Честь Одиссеева ложа храня и молву уважая,

Иль наконец предпочесть из ахейцев того, кто усердней

Ищет супружества с ней и дары ей щедрее приносит;

Но чужеземцу, которого гостем ты принял, охотно

Мантию я подарю, и красивый хитон, и подошвы

Ноги обуть; да и мечь от меня он получит двуострый;

После и в сердцем желанную землю его я отправлю;

Пусть он покуда живет у тебя, угощаемый с лаской;

Платье ж сюда я немедля пришлю и с запасом для вашей

Пищи, дабы от убытка избавить тебя и домашних.

В город ходить к женихам я ему не советую; слишком

Буйны они и в поступках своих необузданно-дерзки;

Могут обидеть его, для меня бы то было прискорбно;

Сам же я их укротить не могу: против многих и самый

Сильный бессилен, когда он один; их число там велико».

Царь Одиссей хитроумный ответствовал так Телемаху:

«Если позволишь ты мне, мой прекрасный, сказать откровенно, —

Милым я сердцем жестоко досадую, слыша, как много

Вам женихи беззаконные здесь оскорблений наносят,

Дом захвативши такого, как ты, молодого героя:

Знать бы желал я, ты сам ли то волею сносишь? Народ ли

Вашей земли ненавидит тебя, по внушению бога?

Или, быть может, ты братьев винишь, на которых отважность

Муж полагается каждый при общем великом раздоре?

Если б имел я и свежую младость твою и отважность —

Или когда бы возлюбленный сын Одиссеев, иль сам он,

Странствуя, в дом возвратился (еще не пропала надежда) —

Первому встречному голову мне бы отсечь я позволил,

Если бы, им на погибель, один не решился проникнуть

В дом Одиссея, Лаэртова сына, чтоб выгнать оттуда

Шайку их. Если б один я с толпой и не сладил, то все же

Было бы лучше мне, в доме моем пораженному, встретить

Смерть, чем свидетелем быть там бесчинных поступков и видеть,

Как в нем они обижают гостей, как рабынь принуждают

Их угождать вожделениям гнусным в обителях царских,

Как расточают и хлеб и вино, беспощадно запасы

Все истребляя и главного дела окончить не мысля».

«Добрый наш гость, — отвечал рассудительный сын Одиссеев, —

Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать;

Нет, ни мятежный народ не враждует со мною, ни братьев