Том 4. Пьесы 1865-1867

Привел господь! Царевич прирожденный

На дедовских и отческих престолах

И на своих на всех великих царствах

Воссел опять и утвердился…

Чудо

Великое свершилось! Божий промысл

Изменников достойно покарал

И сохранил лепорожденну отрасль

От племени царей благочестивых.

Вот праздник-то! Такого не видала

Москва давно. В нарядах береженых,

С сияющим на лицах торжеством,

Идет народ веселыми стопами

В предшествии хоругвей и икон…

Антихриста встречать!

А что народу!

Начни считать — умрешь и не сочтешь:

Идут и едут, и ползут и лезут.

Пора-то вольная, в полях убрались,

Посеяли, а сенокос не вдруг…

Ну и сошлись…

И все-то, братцы, рады

И веселы! Веселие такое,

Что об святой, в великий день Христов.

Греха-то что! Греха-то что!

Болтали,

Что в Угличе царевича убили,

И верили тогда; а вот он с нами!

И, значит, Бог его соблюл для нас.

Была молва, и прежде толковали,

Что Дмитрий, Углицкий царевич, жив…

В Москве молва, а в городах подавно…

И чуда нет, и нечему дивиться,

Что сохранил его Господь живого.

Никто тому и не дивится — знают,

Что Господу возможно все: он может

И мертвого из гроба воскресить.

Само собой!

Уж если Бог захочет,

Так сделает.

Ну, что и говорить!

И веришь ли, когда пришли к нам вести

Про смерть царевича, рыданье слезно

По всей Москве пошло; заговорили,

Что легче нам опять царя Ивана

Мучительство, чем вовсе сиротать

Без царского потомства; хоть и жутко

Бывало нам, а все-таки мы знали,

Что он — царева отрасль, не холопья…

И вот опять потомство Мономаха

На грозный стол родительский вступает!

Веселие духовное и радость

Вселенская…

Ну, радость не велика

Под клятвой жить! Святителя проклятье

Лежит на нас и чадах. Мы давно ли

Предстателя пред богом, патриарха,

Во время службы, в полном облаченье,

Свели с амвона, рубищем одели,

По улицам позорно волокли?!

И поднял он на нас свою десницу,

И проклял всю Москву и в ней живущих,

И, точно камнем. придавил нам души

Проклятием… Дела и мысли наши,

Утробы все проклятием покрыты;

Молитвы наши к Богу не доходят…

Ты не болтал бы громко при народе,

А то как раз в застенок попадешь.

Ахти, грехи! Ох, Господи помилуй!

Хоть пожевать чего бы, скуки ради.

Вон у него за пазухой отдулось…

Что у тебя: мошна али коврига?

Моя мошна-то по людям пошла,

Да и домой нейдет.

Ты, видно, тоже

Бессребреник?

Наг золота не копит!

Краюха есть в запасе, часом с квасом,

А то и так. С утра пошел из дома,

А брюхо — враг — вчерашнего не помнит.

Тащи ее, ломай да нам давай!

Поделимся!

Не о единем хлебе…

Да тише вы!

Вот дурья-то порода!

В боярские хоромы затесался,

Сидит, как гость; кадык-то свой распустит,

И не уймешь; не мимо говорится:

«Ты посади свинью…»

Ты не гневися!

Мы замолчим: робята, жуйте тише!

Чем так сидеть, давай перебуваться.

Да что вы, в хлев зашли?!

Позвать холопей

Да вытолкать вас в шею за ворота.

Судьям, дьякам и вам, отцы честные,

Гостям-купцам и прочему народу —

До матери сырой земли поклон.

Убогонький, садись со мной рядком!

Антихриста боюсь!

А разве скоро,

Афоня, ждать его?

Пришел нежданный!

Не надивлюсь! Боярин, князь Василий

Иванович, людей торговых лучших

Равняет с площадными торгашами;

Идет к нему и умный и безумный,

И скоморох и думный дворянин.

Да ты зачем к боярину-то ходишь?

Ума занять?.. А я своим торгую

По мелочи. Эх, бороды большие,

Вы рады бы простой народ заесть,

Да воли нет!

Куда тебя носило?

Ни по торгам, ни в лавках не видать…

Я в Туле был.

Зачем?

Хотел в казаки…

Казак — поляк!

Полякам да казакам

Житье пришло, Афоня; царь Димитрий

Вперед бояр к руке их допущает.

Бояр казаки чуть не бьют…

Боярин —

Татарин!

Что за диво, что бояре —

Татаровья: царем татарин был!

Что было, то прошло! Теперь Димитрий

Иванович, царевич благоверный

От племени Владимира святого…

В могилке Дмитрий!

Мы тебе, блаженный,

И руки свяжем, да и рот замажем…

Он простенький, с него взыскать нельзя.

Блаженный, на копеечку! Молися

О грешных нас!

Ты говорил, в казаки…

Охотой шел; да не горазд, сказали…

Чего ж не стало?

Воровать не ловок!

Чем воровать, так лучше торговать

Я золотыми, угорскими стану.

Цена теперь хорошая на них:

Нужда пришла царю нести в подарок.

А калачами полно?

Пользы мало.

Вот накупи ты польских кунтушей,

Так наживешь, товар не залежится!..

Идет молва, что князь Рубец-Масальский,

Петр Федорыч Басманов и другие

Хотят свои боярские кафтаны

На кунтуши сменять…

Язык-то длинно

Ты распустил, держал бы покороче.

Так не бывал?

Всё там еще покуда,

В Коломенском стану, у государя.

А скоро быть, ты чаешь?

Да пора бы;

Ты погляди, его боярску милость

Народу сколько ждет — скопились.

По́ что?

Наехали из Новгорода, Пскова

Посадские царевича встречать,

Московские торговцы площадные,

Крестьянишки из ближних деревень,

Попы без мест, дьячишки из приказов,

Убогие и всякие сироты,

И деловой и шлющийся народ.

Не всякий видел очи государя

Димитрия Иваныча, так лестно

У нашего боярина проведать

Про царское здоровье; не слыхать ли

Про милости какие для народа…

Не обессудь! Шум некакий в воротах,

Так побежать… Все как-то не на месте

Душонка-то холопская; все мнится,

Что вот наедет… Обожди часок.

Приехал князь.

А что-нибудь неладно!

Угрюм старик, нависли брови тучей,

Глаза горят и скачут. Ну, сироты,

Не лучше ль нам сбираться восвояси,

С добра ума, покуда не прогнали?

Прогонит раз, придем к нему в другой.

Тебе нужда, а у него их двадцать,

Да не чета бездельным нашим требам.

Да знамо, знамо, что и говорить! —

Такие ли его дела!

Так часом

И не до нас… И отдохнуть захочет

От дел житейских.

Человек бо есть.

То недосуг, то гневен, ну и в шею,

Не погневись.

Да хоть и погневися,

Кому нужда, кого ты испугаешь?

Смирен боярин, яко голубица,

И благости исполнен, претворяет

Свой гнев на милость вскоре, по писаныо:

«Не зайдет солнце в гневе вашем…»

Ну, брат,

Ты не скажи!

Идет боярин, тише!

Никто, как Бог! Никто, как Бог!

Боярин!

О здравии твоем позволь проведать!

Дворецкий из-за него машет рукой.

Я позову, кого мне нужно будет.

Коль не в пору, так я и ко двору.

Нет, обожди часок! За прегрешенья

Казнит Господь рабов своих не редко,

Да все не так же! Горе всем живущим!

Ты был в стану?

Я быть-то был…

Ну, что же?

Смешение языков, песни, грохот,

Пальба, стрельба, бесовское гуденье!

Далеко гул идет по чисту полю,

И мать сыра-земля верст на семь стонет;

Для русского крещеного народа

Позорище противное зело!

Царя-то видел?

Точно ефиопы,

Кругом него поляки, да черкасы,

Да казаки донские оттирают

И поглядеть поближе не дают.

Ну, что ж молчишь?

Спросить бы, да не смею.

Чего бояться! Развяжи язык!

Чернец?

Ну нет, не чернецом он смотрит…

Ошиблись мы с Борисом. Монастырской

Повадки в нем не видно. Речи быстры

И дерзостны, и поступью проворен,

Войнолюбив и смел, очами зорок,

Орудует доспехом чище ляхов

И на коня взлетает, как татарин;

А чернеца не скоро ты обучишь

Вертеть конем ногайским или саблей.

Умом я прост, а душу соблюдаю,

Геенского огня боюсь безмерно!

Скажи, кому мы крестным целованьем

Свою навеки душу эаручили?

Он — вор, не царь, и сходства очень мало

С покойником; не царская осанка,

Вертляв, и говорлив, и безбород,

Обличие и поступь препростые,

Не сановит, да и летами старше.

А кто ж бы он? Ты как мекать изволишь?

Крестись, Тимоша!

С нами крестна сила!

Антихрист он или его предтеча.

О Господи помилуй! Эко слово

Ты вымолвил!

И верить и не верить

Ты сам волен.

Василий, свет Иваныч,

Не мучь меня! Душа велико дело.

Не знаю, друг, похоже-то похоже,

А заверять не стану: ошибешься,

Да и тебя введешь в обман и грех.

Что он поляк и езовитской веры —

Вот это верно, Бог тебе порукой.

Боярин, ты убил меня! Ну, как же

Еретику служить! Святая церковь

Противиться велит до смерти крестной.

Ты что толкуешь! Умирать за веру!

Тебя ли хватит на такое дело!

В моей душе ты не бывал, боярин.

Ты не смеши!

Ты погоди смеяться,

Не торопись.

Вот новый страстотерпец!

В московские угодники задумал?

Не к рылу честь! Таких речей нелепых

Ни говорить, ни слушать непригоже…

Служи Царю по крестной клятве, вправду,

И всякого добра ему желай!

Ты — молодой слуга, себе ты должен

Искать богатства и служилой чести!

Покаешься под старость во грехах;

Служи пока мамону!

Ты, боярин,

Меня в тоску вогнал и закручинил,

До слез довел; мне жизнь теперь постыла.

Назавтра въезд, так приходи к пречистой,

Ко всенощной, молиться за царя!

Прости, боярин. Эко дело, право!

Пусти Конёва!

Дворецкий уходит, входит Конёв.

Что, Конёв, ты скажешь?

Да что сказать! В миру погибла правда,

Простор врагу. Бесовское мечтанье

Оси́тило проклятую Москву.

Ослеп народ, и смотрит, да не видит!

Царевичем расстригу величают.

Неужто все?

Да, почитай что все:

Крестьяне сплошь, торговцы мелочные,

Разносчики и площадная голь

От радости ликуют — даровое

Зачуявши вино. Из нашей братьи,

Торгующих, боярин, двое только

Шатаются! и верят, и не верят…

Привел к тебе.

Да люди-то надежны ль?

Церковные строители, любимцы

И ближние святому патриарху,

Ревнители о православной церкви.

Ну, милости прошу. Пускай войдут.

Не бойтеся боярина, идите!

Какое ваше дело?

Мы — сироты,

За спасеньем пришли к тебе, боярин.

Я вам не поп!

К святому патриарху

Ходили мы, бывало, за советом

О всех делах, духовных и мирских…

Женить ли сына, дочь ли выдать замуж,

Когда купить, когда продать товары

Повыгодней — за всем к нему ходили.

Чего же вам?

Пришли за утвержденьем.

На чем стоять…

Ты вместо патриарха

Отцом нам будь! Наставь и накажи!

Какого же вы, братцы, наказанья

Желаете?

Доподлинный царевич

В Коломенском иль вор и чернокнижник —

Смущаемся.

Уверь ты их, боярин,

Не верят мне, что вор, расстрига, Гришка,

Богданов сын, Отрепьев, по совету

Дияволю на царстве утвердился.

Боярин, так?

Чего же вам еще!

Отрепьев ли?

Отрепьев.

Побожися!

Дай руку!

Вот рука, зачем божиться!

Я целовал икону всенародно

И с лобного сказал, что он — Отрепьев.

Ну, слышали?

Спасибо, князь Василий

Иванович! Не погневись за нашу

Любовь к тебе и дурость! Мы за ласку

Боярскую челом тебе! Напредки

Не оставляй нас, мужиков…

Боярин,

А жить-то как? Приказывай! Что скажешь,

Тому и быть.

Живите как хотите.

Терпи, поколь потерпится.

А если…

Никто, как бог, и кончен разговор.

Мы в Старицу сбираемся, боярин,

В темнице патриарха навестить.

Допустят ли нас к Иову?

Пытайтесь!

Не будет ли приказу от тебя?

Приказу нет. Поклон земной свезите

И нерушимое благословенье

Мне попросите!

Конёв и купцы

С миром оставайся!

Сегодня трое, завтра будет больше,

А через месяц вся Москва — моя.

Безвестный царь, бродяга безымянный,

Душой поляк: как девка, малодушен;

Как малолеток, падок на утехи;

Как скоморох, без разума проворен;

Как пьяный дьяк, болтает без умолка.

Он вскормленник прямой панов хвастливых!

Недолго ждать, он прыть свою покажет,

И скоро люд московский, православный,

Бесчиния такого на престоле

Насмотрится, чего во сие не снилось!

Забвения отеческих преданий,

Кощунства иноземцев над святыней,

На грозном троне шутовских забав

Народ не любит. Грозному Ивану

Народ простил распутства, злодеянья,

Мучительства безропотно стерпел —

За сановитость царскую, за строгость

Его лица и поступи, за чинность

И набожность. Москва привыкла видеть,

Как царь ее великий, православный,

На высоте своей недостижимой

Одной святыне молится с народом,

Уставы церкви строгие блюдет,

По праздникам духовно веселится,

А в дни поста, в смиренном одеянье,

С народом вместе каяться идет;

Но скомороха на престоле царском

Терпеть не станет! Рано или поздно

Бродяга, царь московский самовольный,

Поплатится удалой головой.

Потом… потом… я — царь. Начнется снова

И благолепие, и чинность, и порядок.

По-старому мы царствовать начнем,

По-старому, в день нашего венчанья,

По всей Руси, под колокольный звон,

Польются милости народу щедро;

По-старому грозить полякам будем,

Пугать татар; по-старому… бояться

Изменников!., волжбы и чародейства!

По-старому… боярская крамола!

О Господи!., измены да опалы!

Xa-xa, xa-xa! Тревоги да крамолы!

Бояться их? Рожденному на троне

Тяжка она — корона Мокомаха!

А мне, рабу, холопу Годунова,

Почувствовать себя хоть раз владыкой,

Почувствовать, что между мной и Богом

Ни власти нет, ни силы! О!.. Каких же

Тревог, забот я побоюсь, какими

Крамолами во мне смутится сердце!

Решился я! Отныне каждый помысл

И каждый шаг ведут меня к престолу;

Умом, обманом, даже преступленьем

Добьюсь венца. О Господи! помилуй

Нас, грешников!

Богданка, где ты?

Ась?

Зови народ! Кого, чего им нужно?

Калачника с блаженным на поварне

И накормить, и ночевать оставить,

И рано утром привести ко мне.

Ну, живы ль вы?

По милости Господней!

Ходили в стан?

Ходили. — Все ходили.

А грамоты вам чли? Царевич Дмитрий

И пошлины и подати во льготе

И облегченьи учинить велел.

По милости своей и по совету

Бояр великих. Ну! Вы рады?

Рады —

Благодарим небесного Царя.

Крестьяне, вам, и вам, отцы честные,

И вам, и вам всем будет хорошо!

Ну, вот у вас и денег больше будет,

И животов прибудет.

Мы, боярин,

От радости себя не помним.

То-то ж!

За деньги-то смотрите не продайте

Чего другого, что дороже стоит.

Хоть умереть, а не понять ни за́ что

Твоих речей.

Захочешь, так поймешь.

Душа нужна, а деньги — тлен.

Боярин,

Я, многогрешный Богови и грубый,

Писанием предати покусихся —

Читающим на пользу и на память —

Восшествие исконного царя

На прародительские царства, еже

Очима видехом…

Запел ты рано!

Не торопись! Не в сутки город строят.

Не под дождем, мы лучше подождем.

Ты через гол приди, и почитаю.

Кругом царя мы иноверцев видим;

Дозволь спросить, прилежен ли Димитрий

До церкви Божьей?

Царь благочестивый

И набожный: с ним два попа латинских…

Ну, с богом! Эй, Богданка! Бочку меду

Им выкати! Да потчуй хорошенько.

Чтоб пили все за царское здоровье.

Василий, брат, за что же ты остаток

Широкого и славного потомства

Василия Кирдяпы вдосталь губишь!

Последние мы четверо остались

Без племени…

Да что как угорелый

Ты мечешься?

Из стана я, Василий…

Душа моя во мне захолодела.

Послушай ты меня!

Тебя послушать.

Так доброго не ждать! Ты, Дмитрий, глуп.

Я глуп не глуп, а голову жалею.

В запасе нет, всего одна на плечах.

Вот ты умен, а над собой не видишь

Погибели. Четвертый день мы ездим

С поклоном в стан, а проку что? Все хуже:

Между бояр смешки идут да шепот;

А царь, что день, грознее да грознее.

Чем это пахнет? Плахой либо ссылкой

И печною опалой!

Плакать, что ли,

И кланяться?

Иди скорей на площадь,

Сбирай народ, клянись перед иконой,

Что в Угличе ты хоронил другого;

Что Дмитрий жив, что подлинный царевич,

Царя Ивана сын, на трон вступает!

Винись во всем; скажи, что страха ради

Борисова вы лгали с патриархом.

Иди теперь, а завтра будет поздно.

Богдашка Бельский да Голицын Васька

По площадям и в улицах московских

Одно твердят, что Шуйский с патриархом,

Изменники царевы, обманули

И довели до клятвопреступленья

Народ в Москве; а ты молчишь и губишь

Себя и нас!

А чем же мне заплатят

За ложь мою? Насмешками, что поздно

Опомнился, что раньше нужно было

Покаяться. Меня на то и ловят,

Да не поймать! Я даром лгать не стану.

Я хоронил царевича; я знаю,

Кто жив, кто нет; один я правду знаю…

Им ложь нужна, а я почет люблю.

Я подожду, куда мне торопиться;

Придет пора, и правда пригодится.

Опомнись, брат! Мы на волос от смерти.

Уж лучше смерть; позор еще тяжеле!

Не сладко жить без чести, быть холопом

Басманова и Бельского с Масальским!

А говорят: «Спесивый Дмитрий Шуйский!»

Ну где же спесь твоя! Лишь в том, что кверху

Ты бороду дерешь, да слова толком

Не вымолвишь, ворчишь, как кот запечный!

Да не до жиру, брат, а быть бы живу!

Не Шуйский ты! Наш род в последних не был;

Немало нас погибло смертной казнью;

Мы шли на смерть, а чести не теряли.

Ко всенощной! Помолимся усердно

Пред Господом о крепости и силе

В борьбе с врагом. Для нас теперь, Димитрий,

Нет выбора другого: или плаха,

Иль золотая шапка Мономаха!

К Архангелу, к родителям пошел!

Какой народ за ним! Все в разном платье.

Известно кто: черкасы, угры, ляхи.

Крещеные?

А кто их знает!

Бесы.

Ну, полно ты! Бесов сейчас узнаешь.

Отведены глаза, на нас мечтанье

Напущено.

А ты узнаешь беса?

Так вон гляди! как есть в своем наряде.

И то ведь бес. Глядите-ка, робята!

Мы прокляты, живем без благодати,

И волен бес над нами: патриархом

Мы отданы ему во власть; он кажет

Что хочет нам, а мы глядим и верим.

Да вправду ли?

Молчи да слушай, глупый!

Десятские и сотские, смотрите,

Чтоб тесноты от множества народа

Не сталося, да накрепко блюдите,

Чтоб пустотных речей не говорили.

А буде кто лишь только заикнется

О вымысле нелепом Годунова

И патриарха, взять его скорее

За приставы, потом ко мне привесть.

Боярин наш Петр Федорыч, сироты

Мы бедные, дозволь взглянуть поближе

На батюшку, на наше солнце красно.

Ты кто таков?

Калачник, государь.

Почем меня ты знаешь?

Как, боярин,

Не знать тебя? Кто всех бояр храбрее?

Кто всех умней? Петр Федорыч Басманов.

Ты с виду прост, а не дурак, я вижу.

Ну, рад ли ты, калачник, государю?

Уж так-то рад, что и сказать нельзя;

Пригожих слов, по глупости, не знаю.

Пустить его поближе.

Я, робята,

Вам помогать.

Ну ладно, встань вот здеся,

Поталкивай, осаживай назад!

Веселый день, играет солнце красно

На золоте крестов церквей соборных.

Пора взыграть и солнышку над нами!

В час утренний, с высоких сих ступеней,

При ярком блеске солнца над Москвой,

Прошедшее каким-то сном тяжелым,

Мучительным, минувшим невозвратно,

Мне кажется. Великие потомки

Князей удельных и бояр исконных,

Мы не жили, мы только трепетали:

Не сон ли то, что царь Иван нарочно,

По выбору, губил мужей совета

И воевод, бестрепетных во бранях?

Ему царей татарских покоряют

И городы немецкие берут,

От крымских орд Москву оберегают,

А он, едва опомнившись от страха,

На сковродах железных воевод

Огнем палит и угли подгребает!

Напомнил ты родителя кончину,

Победоносца князя Михаила

Иваныча, спасителя России,

И опечалил сыну ясный день.

А легче ль нам от Годунова было?

Ты то скажи, Ивана-то оставь.

Терпели мы владык своих законных

Столетний гнев, потомков Мономаха,

А выходцев ордынских с корнем вон.

Ох, речи смелы!

Время таково.

Ты не привык; ну, ничего, привыкнешь.

К мучительству труднее привыкать,

А к воле легче.

Да, настало время

Вздохнуть и нам. Димитрий, Богом данный,

Видал иные царства и уставы,

Иную жизнь боярства и царей;

Оставит он татарские порядки;

Народу льготы, нам, боярам, вольность

Пожалует; вкруг трона соберет

Блистательный совет вельмож свободных,

А не рабов, трепещущих и льстивых,

Иль бражников опричнины кровавой,

На всех концах России проклято́й.

Веселый день!

И царь у нас веселый:

Сам молится, а музыка играй!

Повеселить отцов и дедов хочет.

Давно они в тиши гробниц смиренно,

Под пение молебное, под дымом

Кадильных ароматов, почивают

И музыки доселе не слыхали…

Прими, Господь, и упокой их души,

Князей великих, сродников моих,

Царей, цариц и чад их благоверных,

Скончавшихся и здесь похороненных,

Царя Ивана, Федора-царя!

Неладно, князь Василий, княж Иваныч!

Ты знаешь сам, в день радости царевой

Речей и лиц печальных не бывает;

Все веселы.

Промолвился оплошкой.

В церквах поют заздравные молебны,

А он оплошкой панихиду начал.

О здравии молись! За упокой-то

Ты сродников своих помянешь после.

Ты подожди родительской субботы.

Обмолвился, не всяко лыко в строку

Царя Ивана рано позабыли:

Оплошек не было; за них он на кол

Сажал, бывало.

Нет, Иван-то только

Приказывал, сажал-то ты с Малютой

Скуратовым.

Молчать бы нам, бояре,

Пригожее.

Я замолчу, я смирен.

Не бойся злой собаки, бойся смирной.

А Бельский все Ивана вспоминает;

Кому что мило, тот про то и грезит.

У них в крови с Басмановым холопство;

По их уму: не хам — так не слуга.

А Шуйский все родней своей кичится.

Как ни кичись, родней родного сына

Не сделаться.

Голицыным все воли

Недостает.

По Курбскому пошли;

Литва мила, завидно панам-раде!

Идет, идет! — Давай дорогу шире! —

Проваливай!

Да ты лупи их крепче!

Затылок наш к побоям притерпелся.

Ты православной шеи не жалей!

Весь народ

Отец ты наш! ты наше солнце красно!

Пресветлый царь и князь великий Дмитрий

Иванович!

Не торопись, поспеешь!

Боярам честь потом, а немцам прежде.

Дай с немцами ему наговориться.

Ну, Маржерет, мой храбрый капитан!

Вы — молодцы, вы бьетесь лучше русских.

Ты — мой слуга! Я знаю, ты не станешь

Жалеть врагов моих; а так же больно

Побьешь и их, как нас тогда побили

В Добрыничах. Ты что на это скажешь?

Votre majeste![1] Доколе капля крови

Французская останется во мне,

Я ваш слуга; я только жажду часу,

Чтоб показать пред вашими глазами

И преданность французскую и храбрость,

И умереть пред вашим Majeste!

Добрынской битвы долго не забудешь!

Побили нас! О боже, як побили!

Надейся вот на этих атаманов;

Вы, лыцарство, всех прежде утекли.

Да дуже ж бьются нимци, вражи диты.

Вперед бегут, как дурни, запорожцы;

За ними вслед донские казаки.

И побежишь! Крещеные мы люди,

А немцам что… им черти помогают.

Ось так! Ось так! Корела правду каже,

Як бы не бис, мы б, мабуть, не втекли.

Придет пора, тогда тебя я вспомню;

Я здесь, в Москве — среди своих детей,

И мне не нужно иноземной стражи.

А вот начнем войну с султаном турским,

Тогда пойдем, мой храбрый Маржерет,

Зубрить мечи и бердыши стальные

О бритые затылки бесермен.

Мне хочется померяться с тобою;

Ты храбр, а я завистлив; ты, я знаю,

Доволен будешь мной, jak boga kocham![2]

Vive l'empereur![3]

Ruft: «Hoch! vivat der Kaiser!»[4]

Vivat! hoch! hoch!

Заохали, собаки.

В народе смех.

Пресветлый царь и князь великий, Дмитрий

Иванович, всея Руссии, Божьим

Произволеньем чудно сохраненный

И покровенный крепкою десницей

Наш государь и самодержец, ныне

Пожалуй нас, вступи в свои хоромы

И на отеческом престоле сядь!

Мне Бог вручил московскую державу

И возвратил родительский престол.

От юных лет невидимою силой

Я сохранен для царского венца.

Изгнанником безвестным я покинул

Родной земли пределы — возвращаюсь

Непобедимым цесарем, карая

Врагов своих и милуя покорных.

И радостно вступаю в отчий дом

Творить и суд и милость. Вам, бояре,

Мы скажем завтра жалованье наше.

Сегодня пир; гостей иноплеменных

Мы удивим московским хлебосольством.

По площадям велю вина поставить —

Гуляйте все с утра до поздней ночи

На радости о нашем возвращенье.

Храни тебя Господь на многи лета

И одоленье даруй над врагом!

Великий царь, дозволь ты мне, холопу,

Усердие явить перед тобою!

Мы, государь, с Барановым, с Масальским

Хотим скакать к народу — благо, много

Сошлось его с окольных деревень —

И с лобного поклясться всенародно

Целуя сей животворящий крест,

Что ты наш подлинный царевич Дмитрий,

Почившего царя Ивана сын.

Зачем скакать и всенародно клясться!

Народ меня не позабыл и любит.

Ты видел сам сегодняшнюю встречу,

И моего приказу нет тебе.

Но если ты усердствовать желаешь,

Благодарю, я воли не снимаю.

Скачи к народу, говори, что знаешь…

Идем наверх!

Те Deum laudamus![5]

За нами, pater![6]

Едем!

Князь Василий!

За нами, что ль? Оно бы не мешало

Поправить грех, покаяться народу.

Не ты б молол, не я бы это слушал!

Тебе учить меня не довелось.

Я стар, Богдан, да на подъем не легок.

Басманов и Масальский помоложе,

И молода боярская их честь.

Ну, пусть они и скачут вперегонку

С черкасами и польскими панами;

А мне с Мстиславским в царские хоромы —

Хозяина встречать.

Идем, бояре!

Петр Федорыч, ты — ближний государю,

Ужли стерпеть обиду от Василья?

Не выдай нас! Тебе стерпеть обиду,

Так нам житья от Шуйских не видать.

Нет, я не дам себя обидеть даром,

Не дам себе дорогу перейти.

Я поклялся царю и государю

Беречь его и выводить измену;

Изменников найду я в думе царской

И выведу царю измену их.

Подходит десятский.

Чего тебе? Что надо?

Мы, боярин

Петр Федорыч, купчину изымали:

Мутил народ и пустотные вести

Рассказывал о старом патриархе.

Кто он такой?

Прозванием — Конёв.

Хоть побожусь, что он подослан Шуйским.

Ко мне его, а вечером к допросу.

Поедемте!

Поедемте, паны!

Пахо́лик[7], ко́ня!

Хлопци! Ко́ней живо!

Так вот она — палата крепкой власти

И грозных дум, святой и неприступный

Приют царей!.. По золотому полю

Тяжелое и строгое письмо…

Так прочно все, такое вековое!

Вот старый трон; на нем мой брат Феодор

Сидел в мечтах о житии небесном,

О царственных заботах не радея.

Отец Иван для буйств своих татарских

Святую тишь палаты покидал

И в слободе кромешной запирался;

А здесь сидел, посаженный для смеха,

Крещеный царь татарский, богомольный,

Судил народ и жил благочестиво…

Где он теперь?

Про князя Симеона

Ты спрашивать изволишь? Годуновым

Он сослан был: Борис его боялся.

Он в вотчине, в Кушалине селе;

Слепой старик, едва волочит ноги.

Великий князь и царь всея России —

В изгнании! Гонцов к нему отправить,

Привезть опять в Москву с большим почетом

И величать по-прежнему царем.

Но, государь…

Басманов! Мне ль бояться

Татарина! Я не Борис. Я милость

Дарую всем опальным годуновским!

Довольно мук, Басманов! Ныне милость,

Одна лишь милость царствует над вами.

Ты милостью себя навек прославишь,

Но без грозы ты царством не управишь.

Не диво мне такие речи! Править

Вы знаете одно лишь средство — страх!

Везде, во всем вы властвуете страхом:

Вы жен своих любить вас приучали

Побоями и страхом; ваши дети

От страха глаз поднять на вас не смеют;

От страха пахарь пашет ваше поле;

Идет от страха воин на войну;

Ведет его под страхом воевода;

Со страхом ваш посол посольство правит;

От страха вы молчите в думе царской!

Отцы мои и деды, государи,

В орде татарской, за широкой Волгой,

По ханским ставкам страха набирались

И страхом править у татар учились.

Другое средство лучше и надежней —

Щедротами и милостью царить.

Великий царь, являй свои щедроты

И милости несчетные; но, ради

Сирот твоих, для нашего спокоя,

Жалей свою венчанную главу!

Не дай расти и созревать измене!

Изменников казни!

А где измена?

Изменник кто?

Боярин твой великий,

Василий Шуйский. Проследил измену

И вывел я; она ясна как день.

Не верю я. Владычество тирана

Пугливого вас приучило видеть

Изменников везде.

Бояр пронырство

Неведомо тебе, ты с нами не жил.

Грозна была опала государей,

Родителей твоих и Годунова;

Но если б знать ты мог бояр крамольных

Все помыслы, ты казням бы Ивана

Не подивился. В самой преисподней,

На самом дне клокочущего ада,

Не выковать таких сетей, какими

Они тебя и Русь опутать могут.

Великий царь, не верь своим боярам,

Не верь речам, улыбкам и поклонам —

Казни ты их направо и налево,

А Шуйского вперед — он всем начало.

Ужасен смысл речей твоих, Басманов!

Ты холодом меня обвеял. Думал

Я милостью привлечь сердца народа,

А ты казнить велишь.

Я умоляю.

Я никого не осужу один

И не пролью ни капли крови русской!

Над Шуйским суд назначить в нашей думе

Из выборных от всех чинов народа

И дать ему все средства оправдаться.

Оставь меня! Бучинского пошли!

Басманов уходит.

Ты здесь был, pater?

Как тебе угодно:

Коль хочешь-здесь, не хочешь — нет меня.

Monarcha invictissime![8]

Свершились

Пророчества твои: престол московский

Мы заняли.

Что трудно человеку,

То Господу легко. Небесный промысл

Ведет тебя, путем прямым и верным,

К величию; да ведают народы,

Что твой оплот, что твой руководитель

Не есть иной кто, nisi Deus noster![9]

Да ведаешь и ты, что избран Богом

Для дел великих. Ни мирская слава,

Ни гром побед да не прельстят тебя!

Святая церковь ждет побед духовных;

Давно умы святейших наших пап

Обращены на этот север дальний;

Давно они московских государей,

Схизматиков, апостольского трона

Чуждавшихся, к спасению зовут

И, scilicet[10], к спасенью их народов.

И ныне наш universalis pater[11],

Святейший Павел Пятый, умоляет

Всевышнего, да дарует он силу

Димитрию, второму Константину,

Овец заблудших дома своего

Привесть к стопам наместника Христова!

Бучинского ко мне!

Он — лютеранин!

На Шуйского донос; но я не верю

Басманову: он ослеплен враждою

И слишком предан мне. Василий Шуйский

Умнее всех бояр; его осудят,

Сомненья нет. И вот, Бучинский, средство

Из бывшего врага мне сделать друга

И лучшего слугу!

Поздравить папу

Со днем вступленья на престол Петра.

Пиши ему учтивостей побольше!

А вместо прежних наших обещаний —

Вводить латинство — мы теперь напишем,

Что мы не праздны на престоле царском.

Что мы, для пользы и для блага церкви,

Хотим начать войну с султаном турским.

А между тем поди скажи Игнатью,

Чтоб грамоты теперь же заготовил

И разослал, как будет патриархом,

По городам, чтобы молебны пели

За нас, царя и за царицу-мать

И Господа просили, да возвысит

И вознесет он царскую десницу

Над бесерменством и латинством.

Мудрость

В лице твоем воссела на престоле.

Поди, пиши, Бучинский!

Сиротливо

В душе моей! Расписанные своды

Гнетут меня, и неприветно смотрят,

Не родственно, таинственные лики

Из темной позолоты стен угрюмых…

Мне рада Русь, но ты, холодный камень,

Святым письмом расписанный, ты гонишь,

Ты трепетом мою обвеял душу —

Я здесь чужой! Сюда без страха входят

Отшельники святые только или

Московские законные цари…

Гляжу и жду, что с низенького трона

Сухой старик, с орлиными глазами,

Поднимется и взглянет грозно… грозно!

И зазвучит под сводами глухими

Презрительно-насмешливая речь:

«Зачем ты здесь? Столетними трудами

И бранями потомство Мономаха

Среди лесов Сарматии холодной

Поставило и утвердило трон,

Блистающий нетелеными венцами

Святых князей, замученных в Орде,

Окутанных одеждой херувимской

Святителей и чудотворцев русских, —

Гремящий трон! Кругом его подножья

Толпы князей, склоненные, трепещут

В молчании… Бродяга безбородый!

Легко тебе, взлелеянному смутой,

Внесенному бурливыми волнами

Бунтующей Украйны в сердце Руси,

Подъятому преступными руками

Бояр крамольных, взлезть на опустелый

Московский трон с казацкого седла:

Вскочить легко, но усидеть попробуй!»

Отец названый! Я себя не знаю,

Младенчества не помню. Царским сыном

Я назвался не сам; твои бояре

Давно меня царевичем назвали

И, с торжеством и злобным смехом, в Польшу

На береженье отдали. Не сам я

На Русь пошел; на смену Годунова

Давно зовет меня твоя столица;

Давно идет по всей России шепот,

Что Дмитрий жив. Опальное боярство

Из монастырских келий посылало

Ко мне в Литву, окольными путями,

Своих покорных, молчаливых слуг

На Годунова с челобитьем. В Польше

Король меня царевичем признал,

Благословил меня на царство папа,

Царевичем зовут меня бояре,

Царевичем зовет меня народ,

Усыновлен тебе я целой Русью!

Не твой я сын; а разве Годуновы

Наследники тебе? А разве Ромул,

Пастуший сын, волчицею вздоенный,

Царем рожден?

Как сон припоминаю,

Что в детстве я был вспыльчив, как огонь;

И здесь, в Москве, в большом дому боярском,

Шептали мне, что я в отца родился,

И радостно во мне играло сердце.

Так кто же я?.. Ну, если я не Дмитрий,

То сын любви иль прихоти царевой…

Я чувствую, что не простая кровь

Течет во мне; войнолюбивым духом

Кипит душа — побед, корон я жажду,

Мне битв кровавых нужно, нужно славы

И целый свет в свидетели геройства

И подвигов моих. Отец мой грозный,

Пусти меня! Счастливый самозванец

И царств твоих невольный похититель,

Я не возьму тиранских прав твоих —

Губить и мучить. Я себе оставлю

Одно святое право всех владык —

Прощать и миловать. Я обещаю

Прославить Русь и вознести высоко,

И потому теперь сажусь я смело

На сей священный, грозный майестат.

Короны царств моих! Еще корону

Желал бы я прибавить к этим трем —

Корону Крыма. Если ж наше счастье

Послужит нам, то, с помощию Польши

И императора, врагов Христовых

Мы выгоним из царства Константина;

И завоюют вере христианской

Иван — Казань, а Дмитрий — Византию.

Великий царь и государь Димитрий

Иванович всея России созвал

Бояр своих, окольничих, дворян

И вас, житые, выборные люди[12].

Для государского больного дела!

Его боярин, князь Василий Шуйский,

Забыв Господень страх, а целованья

И милостей царя к себе не помня,

Виновен стал ему в изменном деле.

Ни гнева, ни вражды я не имею

На Шуйского и мести не хочу;

Но, чтоб в Московском славном государстве

Без наказанья не был виноватый,

Велели мы московским всем народом

Судить его, чему он доведется.

Великий государь, велишь поставить

Изменника, боярина Василья,

К тебе на суд соборный?

Ввесть!

Ведите!

Скажи ему вину его, Василий!

Пусть он оправится, коль прав, винится —

Коль виноват.

Благодарю за милость!

Невинному защита: суд да Бог.

А дальше что?

Чего ж тебе еще!

Кажись, довольно, есть за что повесить.

Изменникам царевым суд короткий! —

Изменников и Бог велит казнить! —

Он — лиходей царев! — Его измена

Всем видима. Повинен смертной казни! —

Что нам судить его! Повинен смерти!

Василий, что ты скажешь в оправданье?

Царь-государь! Боярин твой великий,

Петр Федорыч, слуга тебе хороший!

Лихих людей он сыскивать горазд

И накрепко разведывать измену;

Изменники в речах своих расспросных

Басманову всю правду показали.

И ты теперь перед моим лицом,

Передо всем собором, признаешься

В своих речах бездельных?!

Государь!

Обманом жить я не умею, не был

И смолоду обманщиком, зачем же

Под старость мне обманывать учиться!

Моя вина! Винюсь перед собором.

Не верю я. От слов своих злодейских,

Предательских, ты лучше откажись!

Иль повтори их громко пред собором,

Тогда уж я оправдываться стану

Доказывать, что я — царя Ивана

Сын подлинный.

Да разве мы попустим?

Ни вымолвить, ни даже заикнуться

Изменникам твоим мы не дадим!

Мы голову за батюшку царя

Димитрия Иваныча положим,

Мы все умрем!

Басманов, Вельский и Масальский

Мы за тебя умрем!

Ты наш царевич! — Наше солнце красно! —

Казнить его, изменника, казнить!

Последний раз скажи мне, Шуйский, правду:

Твои ль слова, твоим ли наученьем

Изменники в народе говорили?

Мои слова, великий государь!

Вести его без всякой волокиты

На лобное! — На лобное его!

Вели молчать!

Молчите! Тише! Смирно!

Иль он себя нарочно губит, или —

Тут умысел!

Темна душа Василья.

По силам ли борьбу ты затевал?

Иль головы своей ты не жалеешь,

Иль помощи себе откуда ждешь?

Иль испытать меня ты только хочешь,

Не слабо ль я держу свою державу?

Не буду ль я, меня твои заслуги,

Высокий сан и старческие лета,

На замыслы твои глядеть сквозь пальцы?

Ошибся ты! Я взял свою державу

Железною рукой. Я принял царство

Для счастия подвластных мне народов,

А для грозы врагам и на измену

Держу сей меч, и сим мечом клянусь,

Что всякого, кто помешать захочет

Моей священной воле, уничтожу

И прах его развею далеко.

Ну, что же ты не молишь о пощаде?

Что не трепещешь? Иль тебе не страшен

Ни суд мирской, ни грозный гнев царя?

Не стану я просить себе пощады.

Моя вина — слепое исполненье

Велений царских.

Говори прямее!

Мы утверждались крестным целованьем

Царю Борису.

Ишь куда пошло.

Ты знаешь сам, что всяка власть от Бога.

Иной за страх служил, иной за совесть,

Да не порок служить и за награду.

Боярин твой, Петр Федорыч Басманов,

Не по уму и не по летам, рано

Добился чести преданностью рабской

Царю Борису. Царь бояр крамольных

Не миловал, грозна была опала

Ослушникам! Вон Бельский попытался,

Да сам не рад, проворовался в службе

И надолго себе бесчестья добыл.

Меня, раба, Борис послал к народу,

И раб пошел, творя его веленье,

И говорил, что не царевич Дмитрий

Идет в Москву с иноплеменной силой,

А вор, расстрига, еретик Отрепьев.

Поверили иль нет, и кто поверил

Словам моим — не знаю; я исполнил,

Что царь велел. Вот вся вина моя!

Не верь ему, великий государь!

Я все сказал, что за собою ведал,

Перед лицом царя я повинился,

И больше нет вины за мной. Велите

Пытать меня, хоть до смерти замучьте,

Вы не услышите ни слова больше!

Напрасно ты, Петр Федорыч, безвинных

Сирот пытал! Узнать тебе хотелось,

Что говорил, по царскому приказу,

Я с лобного; на каждом перекрестке

Спросил бы ты — тебе без пытки скажут,

Да не запрусь и я, не потихоньку —

На всю Москву я громко говорил.

Ждет милостей народ, а ты пытаешь.

Что значит — кровь! Отец был в палачах,

И ты по нем.

Он лжет перед собором,

Бесстыдно лжет! он ведомый обманщик!

Не с лобного — то было, да прошло, —

В своем дому недавно он народу

Бездельные те речи говорил.

Ни слова! Стой! Заглазно сколько хочешь

Нашептывай; в глаза не смей порочить

Вернейших слуг московских государей!

Чем клеветать на Шуйских, вы бы лучше

Царям служить у Шуйских поучились.

У тех ли Шуйских, что в Литву бежали?

У тех ли Шуйских, что царя Ивана

В младенчестве не досыта кормили,

В его глазах бояр его губили,

С митрополитов облаченье рвали?

Или у тех, что черный люд московский

Не раз, не два водили бунтом в Кремль?

Наш род большой, в семье не без урода.

Я б насчитал тебе десятки Шуйских,

Проливших кровь и головы сложивших

На всех концах, на всех украйнах русских,

В бою ручном и в городских осадах —

Да говорить я не хочу с тобой.

Боясь Бориса, ты солгал народу;

Зачем же ты потом не повинился

Во лжи своей? Когда Гаврило Пушкин

С Плещеевым нам грамоты читали

Димитрия Иваныча, ты где был?

Ты что ж молчал? А в день царева въезда

Опять не ты, а я да Петр Басманов

Поехали с народом говорить;

А ехать бы, по совести, тебе!

Ты Федором Иванычем был послан

Похоронить царевича, ты знаешь,

Кого ты хоронил. Вы с патриархом

Не раз божились, что царевич Дмитрий

Похоронен тобой в соборной церкви;

Зачем же ты молчишь теперь, не скажешь

Народу правды? Вы похоронили

Попова сына, так бы ты и молвил;

А ты молчишь да морщишься — мол, знаю,

Да не скажу до случая

Василий,

Зачем молчал ты о своем обмане?

Ты виноват передо всем народом —

Ты лгал ему. Я здесь, я на престоле,

Не в Угличе, не мертвый! Хоронили

Другого вы. Кого вы хоронили?

Ну, говори!

Казнить его, злодея!

Ты выслушай, великий государь!

Про мой обман, про вымыслы Бориса

Народ забыл и знать про то не хочет

На радости. Бездельные те речи

Я говорил давно; с Мстиславским после

Мы за тебя, под звоном колокольным,

Народ московский ко кресту водили

И верой, правдой, не жалея жизни,

Служить тебе учили. Для чего же

Про старое напоминать народу!

И Бельский да Басманов неразумно

Народ московский на Пожар сбивали,

Чтоб клясться в том, чему и так все верят.

Недаром же руками им махали,

Чтоб не клялись: «Мы и без вас-де знаем».

А без нужды божиться, лишь в сомненье

Народ вводить… И стало им обидно,

Что я разумно сделал, не поехал

На лобное. Чему бы обижаться?

Кому как бог даст: разум или глупость,

Так и живи! На Бога с челобитьем

К кому пойдешь!

Великий государь,

Я все сказал тебе, что может правый

Сказать в защиту правоты своей.

Теперь в твоих руках и суд и милость,

И головы и честь холопей царских,

Бояр исконных, суздальских князей.

Увесть его!

Вы слышали, бояре,

Окольничьи и думные дворяне,

И вы, честные люди; обсудите

И приговор поставьте по закону

И совести и расходитесь с Богом!

Чему приговорите, так и быть.

Подумайте! Чтоб не было обиды:

Казнить легко, да после не воротишь.

Хоть думайте, хоть нет, а он изменник!

Пиши скорее приговор соборный!

Честной собор, чему повинен Шуйский?

Казнить его! — Повинен смертной казни. —

Изменник он! Ему и смерти мало! —

Все Шуйские изменники! — И братьев

Помиловать нельзя. Какая милость! —

Всем Шуйским смерть! На том и порешили.

А тех за что? Они не виноваты.

Чай, Дмитрий-то свояки с Годуновым,

Вот и вина.

Нет, этак не порядок!

Так что ж писать?

Пиши: казнить Василья,

А Дмитрию с Иваном снять боярство

И в ссылку их по дальним городам.

Согласны все?

Согласны! — Ладно, ладно! —

Чтоб так и быть тому без перемены!

Пиши, Василий! Расходитесь с Богом!

Народ — волна: куда его подует,

Туда и льет. Уж Шуйских ли не любят,

А вымолви за них в защиту слово,

Так разорвут.

Не знаю только, ладно ль

Судить бояр собором черни буйной!

Короток суд народный — беспощадный.

Кровавый суд, без совести, без толку —

В нем Бога нет.

И затевать не надо б.

Служу царю, пусть царь меня и судит,

А не торговцы из лубочных лавок.

Убийство, а не суд. Мне Шуйских жалко.

Кому ж не жаль! Нет, Шуйский пригодился б,

Что ни толкуй! Он плут и проидоха,

А все наш брат боярин, нам он свой.

О чем, бояре?

О суде толкуем,

Что глуп народ, и бестолков, и буен,

А рассудил по правде.

Это верно.

А все ж не дело черному народу

Судить бояр. Он должен их бояться

Да слушаться; а дай ему почуять,

Что он судья над нами, плохо будет:

Он сам начнет без царского указа

Судить, рядить да головы рубить.

А что, ведь правда!

Есть о чем подумать;

Подумаешь — зачешется затылок.

Не напророчь! Не дай Господь дождаться!

На чем решили?

Шуйского Василья

Собором всем казнить приговорили,

А братьев разослать по городам.

Как ты прикажешь?

Приговор исполнить!

На лобном месте завтра прочитать

Его Василью; положить на плаху

Бунтовщика, занесть топор над ним

И объявить, что мы его прощаем,

Что вместо казни посылаем в ссылку

По смерть его, с лишением боярства;

А вотчины и все именье Шуйских

Мы отписать велим в свою казну.

Пошли Господь тебе на многи лета

И радостей и счастья, государь!

Довольны вы?

Язык всего не скажет,

Что чувствует душа; мы лучше дома

Помолимся о здравии твоем

И долголетии.

Куда прикажешь,

Великий государь, сослать Василья?

За Кострому — и завтра же отправить!

Не доезжая места, воротить

Его в Москву и возвратить боярство,

И вотчины, и все его именье…

А Ксения все плачет, все тоскует?

У нас уход за ней, как за царицей.

Не знаешь ли, чем слезы ей унять?

Уймутся сами. Скоро высыхает

Роса на солнце, а девичьи слезы

Еще скорей.

Заметил ты, Масальский:

В слезах она становится красивей,

Чем так, без слез?

Так пусть она и плачет!

Таких очей я ни в Литве, ни в Польше

Не видывал. Она меня полюбит!

Как думаешь, Масальский, ведь полюбит?

Великий государь, ума не хватит

О девках думать. Что ж об девке думать,

Полюбит ли! Да что ж ей больше делать.

Как не любить? Одна у них забота…

Поедем к ней! Желал бы я пред нею

С соперником сразиться, чтобы сердце

Красавицы от страха трепетало

И победителю наградой было.

Я Ксению люблю. Скажи, Масальский,

Чем покорить могу ее я сердце?

Что покорять! Она не враг тебе;

Вели любить, и разговор короток.

Что приуныл, Петр Федорыч? Обидно,

Что службишка твоя пропала даром?

Служи царю мечом на ратном поле

Да в думе головой, а не доносом,

Никто тебя обидеть не посмеет.

Обидно мне не за себя, бояре!

Он добрый царь, но молод и доверчив;

Играет он короной Мономаха,

И головой своей, и всеми нами.

Младый, цветущий юнош, князь Михайло

Васильевич, зачем меня, старуху,

Ты вытащил из монастырской кельи?

От суеты мирской давно отвыкла,

Ох, я давно отвыкла!

Государем

Приказано мне привезти тебя;

Он по тебе давно скучает. Будешь

Ты, наша мать, царицею московской.

Поверь ты мне, голубчик, ничего-то,

Ох, ничего-то мне не надо! Только

В монастыре и жить мне; я забыла,

Как люди-то живут.

В Москве немало

Жилья тебе; в любом монастыре

Великой государыне есть место.

Попомни нас тогда, своих холопей!

За дядю гнева не держи на нас!

Забыла я, голубчик, все забыла!

Ты млад еси, а красен и разумен;

Гуляешь холост?

Не женат пока…

Петр Федорыч идет к тебе, царица.

Ну пусть идет! О, Господи помилуй!

Вот грех какой, какое попущенье!

Туман в глазах, кружится голова.

Что говорить, что делать? Где набраться

Мне разума? Ну, буди власть Господня!

Царица наша, наша мать родная,

Ужли холопа Петьку позабыла?

Ты, Петя, встань! Ты молод был тогда.

Великий царь и государь Димитрий

Иванович зовет в свой город стольный

Тебя, царицу.

Ох, везут насильно,

А не зовут меня!

Он повелитель,

Не только звать и приказать он может —

Сама бы ты должна навстречу сыну

Не ехать, а лететь.

Навстречу сыну?

Где сын-то мой, Петр Федорыч? Где сын-то?!

Не знаешь ты, так я тебе скажу:

Я в Угличе его похоронила,

От слез моих там реки протекли…

Не говори, царица! жив Димитрий

Иванович.

У Спаса мы стояли

Обедню с ним в субботний день, на память

Пахомия Великого; в ту пору

Послал Господь такой-то красный день,

И таково тепло…

Царица наша,

Таких речей мне слушать непригоже!

И, быть греху, пришли мы от обедни,

Пошла я вверх, сижу да отдыхаю,

А он внизу с ребятками играет;

Известно дело, ноги молодые

Не устают; и понесли нам еству;

Хочу я встать — царевича покликать,

Вдруг слышу крик, так сердце и упало!

Бегу с крыльца, кормилка держит Митю,

А он кончается, а сука мамка…

Забудь про все! Одно, царица, помни,

Что ты всю жизнь терпела от злодеев.

И сам Борис, и все его холопы

Над царскою вдовою издевались.

Пришла пора поцарствовать тебе,

Назло врагам твоим, на радость братьям

И сродникам, опальным, заключенным.

Прошли года, во мне затихла злоба;

От радостей мирских я отреклась.

Борис в могиле — нас Господь рассудит

Его холопям мстить я не хочу!

Вот если б вы в то время догадались,

Как я в слезах, обрызганная кровью

Царевича, по Угличу металась,

Безумная, звала людей и Бога,

Кровавые поднявши к небу руки,

На месть Борису, — если бы тогда

Восстала Русь, Литва и вся Украйна

На этот род проклятый годуновский,

Разлучников единокровных братьев,

И надо было, чтоб царевич ожил,

Воскрес убитый, — я тогда бы сыном

Подкидыша паршивого признала,

Щенка слепого детищем родным!..

Замкни уста! Ты Дмитрия не знаешь!

Он наша радость, наше упованье.

Остановись! Душа моя не стерпит,

Не вынесет она позорной брани.

Пугать меня! — жену царя Ивана,

Того Ивана, перед кем вы прежде,

Как листья на осине, трепетали!

Я не боялась и царя Бориса,

Не побоюсь тебя, холоп!

Царевич!

Родимая!

Постой-ка! Ничего-то

Ты не похож.

Зачем тебе наружность?

Моя душа горит к тебе любовью

Сыновнею!

Пока ты в заключенье,

Среди старух, отживших и бранчивых,

Постом невольным изнуряла тело,

И молодость свою в слезах губила,

И вянул даром блеск очей твоих

И величавость царственного стана,

Я трон тебе готовил, я злодеев

Твоих губил, сбирал твой род и племя

По годуновским тюрьмам, и вкруг трона

Поставил их в блестящем одеянье

Сановников ближайших! Я очистил

Широкий путь тебе в твою столицу;

А ты взглянуть не хочешь на меня

И гонишь прочь, как недруга?

Молиться

Всю жизнь мою за милости твои

И чтить в тебе царя — рабой, коль хочешь,

Служить тебе я с радостию буду;

Но матерью!.. Нет! сердца не обманешь!

Не так оно забьется, если сына

Родимого прижмешь к своей груди.

Пусти меня опять в мою обитель —

Не сын ты мне.

А много ль нежной ласки

Ты видела от сына? И не скучно

Без ласки жить тебе?.. Ребенком малым,

Играючи, он прибегал к тебе

Склонить свою головку на колена

И засыпать под шепот нежных слов;

Другой любви и ласки он не ведал.

Прошло и то, и рано ты осталась

С сиротскими слезами вековать!

Припал ли он хоть раз к твоим коленам

Царем в венце и бармах Мономаха,

При радостных слезах всего народа?

Просил ли он себе благословенья

Землею править, суд и правду деять,

Прощать виновных именем священным

Царицы-матери, несчастным слезы

Ее руками отирать?

О, если б

Ты был мой сын! Поди ко мне поближе,

Взгляни еще в мой глаза!..

Димитрий,

Ты сирота, без племени и рода!

Я ласк твоих не отниму у той…

Другой!.. Она, быть может, втихомолку,

В своем углу убогом, пред иконой

О милом сыне молится украдкой?

Иль здесь, в толпе народной укрывает

Лицо свое, смоченное слезами,

И издали, дрожащею рукою

Благословляет сына?

Нет! О нет!

Одна ли буду матерью твоей,

Одна ль любить тебя, меня одну ли

Полюбишь ты?

О да! Одну тебя!

Ты назовись лишь матерью — я сыном

Сумею быть таким, что и родного

Забудешь ты.

Тебя я полюбила…

Невиданным почетом и богатством

Украшу я твое уединенье

В обители; под этой грубой ризой

По золоту парчой пойдешь ты к трону!

Смотри сюда…

От нашей царской ставки

До стен Кремля шумят народа волны

И ждут тебя. Одно лишь только слово!

И весь народ, и я, твой сын венчанный,

К твоим стопам, царица, упадем.

Ты мой! Ты мой!

И сын, и раб покорный!

Обнимемся! Союзом неразрывным

Мы связаны на жизнь и смерть. Пойдем!

Отбрось теперь свой посох: эти плечи

Могучие тебе опорой будут.

Царица! — Мать родная! — Ты сиротам,

Рабам твоим, покров и заступленье!

Ты нас зазвал к себе на перепутье,

На пирожок, на чарочку винца,

А угостил и допьяна и сыто.

Чем Бог послал! Какое угощенье!

Вот в Кракове Афонька наш пирует,

Не нам чета, и черт ему не брат,

Ломается — гляди, что курам на смех.

А мы в Москве играем в городки.

Однако царь изрядно проминает

Бояр своих. На земляную стену

Полезет сам, и ты за ним ступай!

А тут-то нас, не из пищалей, правда,

А палками по чем попало лупят.

Ученье — свет, а неученье — тьма.

Бока болят от этого ученья,

А толку нет. Не на кулачки драться,

Не лезть на башню прямо под обух;

Приказывать боярское есть дело.

Бока болят! Ну, поболят немного,

Да заживут; бесчестье не велико.

А вот бесчестье: Юрий Мнишек пишет

Высоко больно, к умаленью чести

Боярской нашей.

Так ли, князь Иван

Михайлович?

Чего ж еще! Он пишет:

«Я вам царя поставил, я-де начал

И кончил все, и как-де я приеду,

Перед царем о вас стараться буду,

О умноженье ваших прав боярских».

Каких еще нам прав?

Оно б не худо

Шляхетские нам вольности иметь;

Да вот беда — пан Юрий Мнишек сядет

На нас на всех, между царем и нами.

Оставим лучше эти разговоры.

Не нам судить! Что будет, то и будет.

Ну пусть бы Мнишек, а гляди — наедет

Родня его и сядет в думе царской

С боярами. Гоняет, как мальчишек.

Нас царь теперь, а уж тогда и вовсе

Молчать придется да глазами хлопать.

Как дуракам.

Ты хмелен, князь Василий.

И хмелен, да умен, — так два угодья.

А что писать нам Юрию? Вот Шуйский

И нужен бы!

Без Шуйского напишем,

Подумавши. Подумай, князь Василий,

И нам скажи!

Пишите вот что:

«Пан Юрий! Грамотку твою читали,

А пишешь ты про службу государю,

Что в дохожденье прирожденных панств

Служил ему и промышлял с раденьем,

И хочешь впредь добра ему хотеть,

И мы тебя теперь за это хвалим».

Вот и конец!

Разумно! Так и надо!

Пускай его читает.

Шуйский едет

В Москву опять.

Ну, радость не велика.

Не всё на волка, ты скажи — по волку!

Ну, хочешь ли побиться, князь Феодор

Иванович, а вот князья разнимут:

Я бьюсь с тобою о велик заклад,

Что не пройдет недели, князь Василий

И в думе первый, и в совете будет,

И самый ближний друг царю. Ну, хочешь?

Завидовать не стану, не завистлив —

Его при нем! Прощай!

Прощай, князь Федор

Иванович.

И я за шапку.

Что же!

Ты, князь Иван Михайлыч, посидел бы.

Ну, посиди.

До дому, князь Василий

Васильевич, пора. Прощенья просим,

Женишка ждет.

Ну, как, князья, хотите!

Я не держу: насильно мил не будешь.

За весть спасибо!

Было бы за что!

Не торопись. Недолго ждать, увидишь,

Я во хмелю, язык поразвязался,

Душа горит. Ты — друг; перед тобою

Могу я смело душу распахнуть.

Еще бы нет! Одна душа, два тела!

Умрет со мной.

Дай Шуйскому приехать

Да осмотреться; он сейчас увидит,

Куда ведут советники слепые

Царька слепого…

Ну!

Он им поможет.

С Басмановым он больше не заспорит:

Поддакивать и поблажать им будет;

И царик наш напрыгает недолго.

А после что? На трон Мстиславский сядет.

Мстиславский? Нет! Его на то не хватит;

Ума не нажил, смелости подавно;

А сесть на царство — мудрена наука.

Ну, Шуйский.

Верно. Только с уговором:

Пусть грамоту напишет он боярству

И поцелует крест — без нашей думы

Не делать шагу: смертью не казнить,

Поместий, отчин и дворов не трогать

Без нашего суда; а кто по сыску

Дойдет до казни — жен, детей не грабить;

Доводчиков не слушать! Да не токмо

На нас, бояр, не класть своей опалы,

Не осудя, — гостей, людей торговых

И волосом не трогать без суда!

Когда язык ему и руки свяжем,

Пусть царствует.

Такое дело ново,

И Шуйскому какая же неволя

Приказчиком боярским быть на троне?

Без записи такой не сесть на царство

Ни одному из нас: друг друга знаем;

Переплелись обидой да бесчестьем

Боярские роды; одной семьи нет,

Чтоб на другую зубы не точила.

Свои друзья, свои враги у всех;

Кто ни взойди теперь на трон московский,

Родня, друзья сейчас его облепят —

Врагам не жить.

Мудреная задача!

Не думаю, чтоб Шуйский поддался:

Он травленый.

Ну, мы не будем плакать;

Тогда пошлем к Жигмонту Владислава

Просить на царство: ешь меня собака

Неведомая, только не своя…

Пора к царю, телят нарядных кушать.

Пускай не всех, а только самых близких,

И то простых людей; из думы только

Татищева; а прочим говори,

Что скорбен, мол: не только человека,

И свету Божьего не хочет видеть.

Калачник Ваня раз десяток мимо

Ворот прошел, за тыном притулился,

Войти не смеет.

Ну, пусти его,

Введи его тихонько задним ходом.

Калачники, разносчики, торговцы,

Попы без мест, да странный, да убогий,

Да голь кабацкая — меня жалеют

И помнят обо мне, а наша братья

Советчики, да судьи, да думцы

Великие — что борода, то дума,

Что лоб, то разум — те меня забыли:

Поклона ждут… Да не дождутся: с ними

Заигрывать, как с девками, не стану.

Придет пора, поклонятся и сами.

Я не брезглив, мне всякий друг, кто нужен.

И сволочь хороша. Не плюй в колодезь!

Велика сила шлющийся народ!

Что скажешь, друг Иван?

Тебя, боярин,

Отец ты наш, в живых не чаял видеть;

Вот, Бог привел! Ну, как ты воротился?

Здорово ли? Об нас не позабыл ли?

Не бросишь ли сирот своих?

Не брошу.

Ну, дай тебе Господь! А мы всё те же,

Мы все твои. Я бьюсь теперь, боярин,

Из пустяков; повесили б уж, что ли,

Меня скорей иль голову срубили!

С чего бы так?

Жить не мило, боярин!

Рассказывать аль нет? Коль будешь слушать,

Я все скажу, а то вели отправить

К Басманову меня: я ворог царский.

И то, пошлю.

Так посылай скорее!

Я голова отпетая. Довольно

Погуляно, пора костям на место.

Куда спешить! Басманов подождет.

А ты покуда говори, что знаешь!

Что нового?

Все новое, боярин!

Палаты новы у царя; у немцев

Кафтаны новы — бархат фиолетов;

У русских вера новая — латинцы

В самом Кремле поставили костел

И целый день гнусят свои обедни,

Своим душам на вечную погибель

И на соблазн крещеному народу.

Теперь обедать с музыкой садятся,

Не молятся, ни рук не умывают.

Поляки бьют народ, секут и рубят

И встречного, и поперечных; бродят

По улицам, по лавкам, по базарам,

Берут добро без денег и без спросу.

И все молчат?

Нельзя и рта разинуть,

Защиты нет. В застенок да на плаху!

Петр Федорыч лютее волка стал:

Живого съест. Казнит немилосердо;

Монахов чудовских поразослали;

Тургенева казнили на Пожаре.

Чай, брата знал меньшого, Федьку?

Как же,

Ну как не знать!

Горячий был, как я же;

Доводчики его оговорили.

Короток суд: свели его на плаху.

Без брата жизнь постыла мне, боярин;

Я жив брожу, а он в сырой земле;

И мне туда ж. Да лишь бы поскорее!

Задешево я голову бы продал!

Нужна тебе?

Повремени до срока,

Ты голову сложить всегда поспеешь;

Не торопись: быть может, пригодится

На что-нибудь. Бери лоток на плечи,

Торгуй опять. Помалчивай о брате,

Повеселей гляди, на прибаутки

Не поскупись, да не болтай пустого!

А я тебя за прежние заслуги,

Уж так и быть, помилую: Петрушке

Басманову речей твоих не выдам.

В нужде иль горе, приходи ко мне,

И выручу, и денег дам на нужду.

Убогий где?

В Москве. Да мелет что-то

Нескладное.

А где живет?

В поварне

У патриарха, только кормят плохо.

Пришли его. Да заходите чаще.

Масальский князь с боярами наехал

От самого царя.

Ворота настежь!

Я растворил.

И двери настежь живо!

Великий царь и государь Димитрий

Иванович велел тебе сказать,

Боярин князь Василий, княж Иваныч,

Что он вины не помнит, и опалу

Твою с тебя снимает, сан боярский,

И вотчины, и все добро твое

Он жалует тебе, и дозволяет

Опять его царевы очи видеть

Пресветлые, и жалует кафтаном,

И шубою, и шапкою боярской.

Великие бояре; вы, царевы

Советчики, краса земли Московской!

Скажите мне, последнему холопу,

Каким путем-дорогой иль тропами

Звериными вы ехали ко мне?

Да разве есть ко мне дорога, лесом

Не заросла, не завилась травою?

Каких людей попутных вы встречали?

Кто вас провел, кто показал домишко

Убогий мой? Да разве есть на свете

Василий Шуйский? Разве люди помнят

В Москве о нем? Великие бояре!

Не вы нашли, не люди вам казали

Пути-дороги — царь вам приказал

Найти меня, и лесы преклонились,

И развился, как скатерть, путь широкий

И поднялся и светел стал мой дом,

Как царские высокие палаты:

И жив опять, и радостен хозяин;

Вчерашний смерд — опять боярин царский.

Скажите вы царю и государю,

Что дней моих остаток и дыханье

Последнее, душевный каждый помысл

Я отдаю ему; что стар и хил я,

Но сил еще у Шуйского достанет,

Чтоб доползти до ног его, коснуться

Его стопам холопскими устами

И верным псом на страже стать у трона…

Седлать коней! Боярскую одежду!

Лохмотья прочь! Я еду к государю;

А завтра вас прошу к себе, бояре,

На званый стол, на разливанный пир —

Отпраздновать со мной цареву милость!

Куда бежишь? Аль речи не по мысли?

Ишь неучи! Уж это мы слыхали!

Обучимся и мы, не торопясь.

Пусть вызовут из Греции монахов!

Так нет, такой науки он не хочет…

Отдай робят в ученье езовитам…

Меня мороз по коже подирает,

Готова брань сорваться с языка.

На драку я пойду, на нож полезу,

Когда шутя о вере говорят.

Какой он царь! Какой защитник церкви,

Когда латинской, езовитской веры

От греческой не может отличить!

Ему одно, что наше православье,

Что ересь их. Кабы одно-то было,

Анафеме бы их не предавали.

А коль одно, так и пускай бы в нашу

Латинцы шли. Вот, значит, не одно.

Татарин, жид, латинец, православный —

Всяк бережет свою; а у царя-то

Какая же?

Ну, значит, никакой.

А ты молчишь, боярин, князь Василий

Иванович, иль дакаешь ему

Проклятому.

К чему же горячиться!

Само себе защита православье,

Гонителей оно не побоится.

И Фока и Ульян-богоотступник

На Бога шли войной, да много ль взяли…

Гонители погибли лютой смертью,

А вера православная стоит.

А вот у нас и свадьба подоспела;

Опять пиры!

Всю зиму пировали,

Играли в зернь да пили без ума;

Опять за то ж!

Мы свадьбу отпируем,

И кончено, снарядимся в поход.

Куда? Зачем?

На крымского Гирея.

Какая стать Казы-Гирея трогать

И турского султана задирать!

Кому нужда? Жигмонту, немцам, папе;

А мы в чужом пиру похмелье примем.

На крымцев есть донские казаки:

Пусть режутся; послать свинцу да зелья,

Да денег дать — а после отпереться,

Что нам-де их, воров, не удержать…

Две выгоды: дешевле и без драки;

И волки сыты, да и овцы целы,

Татары биты, да и мы с султаном

В миру живем.

Поход задуман в Риме,

И сгоряча наш царь пообещался

Начать войну, чтоб выманить от Польши

Жену да императорское титло.

Со свейским мы поссорились за Польшу,

С татарином и турским за нее ж…

Так с Польшей-то в ладах ли? Не бывало!

Поссоримся и с ней.

За что?

За титло

Непобедимого. На печке сидя,

Ни с кем не воевавши, заслужили

Такую честь, так нам ее подай!

Сбирались-то втроем идти на турок,

А немцы прочь; Жигмонт, угодник папский,

И рад бы в рай, да сеймом вяжут руки;

Останемся как раки на мели.

Одни пойдем; на что ж новогородцев

И псковичей пригнали на Ходынку?

Да много ль их? Всего восьмнадцать тысяч.

В Ельце еще сбираются войска.

А деньги где?

Велик калым платили;

Рекой течет московская казна

За польскую границу; Афанасий

Обозами возил туда два раза.

Нет, он один пойдет, не побоится!

Ему война — потеха; спит и грезит

Он о войне; ему без дела скучно.

Война — потеха, вера на потеху!

И у крыльца поставлен для потехи

Треглавый ад — бряцание велико

От челюстей и пламя из ушей,

Отверзты зубы, и готовы когти

На ухапление. И зрети страшно!

Потехи всё; какое ж дело свято?

Татищев, ты не очень завирайся!

Не попадись опять!

Язык мой — враг мой.

Басманову ты кланяйся, а то бы

Гулять тебе за Вологду иль Вятку,

Куда Макар телят не загонял.

Потише, царь идет.

Гонец с дороги.

Мне весело, бояре; нашу радость

Желал бы я и с вами разделить.

Сегодня пир; придумайте потеху

Веселую для радости моей.

Теперь, что день, то ближе наше счастье,

И скоро мы московский трон украсим

Жемчужиной, какой не обладают

Богатые индийские цари.

Как думаешь, Бучинский, по расчету,

Далеко ли теперь невеста наша?

Ее ясновельможность, цесаревна,

Марина Юрьевна, теперь в Можайске;

Его мосць, воевода Сендомирский,

Ясновельможный пан, в Вязёмах к ночи.

Табун коней послать ему для встречи!

Не помнишь ли, какие мы подарки,

Последние, послали с Афанасьем

Навстречу ей, царице нашей, в Вязьму?

Две запоны алмазные, корону

Алмазную, часы да жемчуг низан.

И только, Ян? Да это мало! Что бы

Еще послать? А вот что, пан Бучинский:

Свези еще ей восемь ожерельев

И столько же кусков парчи на платье…

А жемчугу в казне какая пропасть!

Берешь, берешь, а все не убывает;

Куда девать, придумать не могу.

Да пусть лежит; не пролежал бы места,

И хлеба он не просит.

Пан Басманов,

Я твоего не спрашивал совета…

Готовы ли кареты? а возницам

И конюхам под цвет каретный платье?

А новые шатры — встречать царицу?

Готово все, великий государь.

Там бархату в царицыны покои

Недостает.

В казне давно не стало,

Да и в Москве едва ль его найдешь!

По всем купцам обегали.

Не знаю,

Вы бегали иль нет, а бархат нужен.

Найти его, чего бы он ни стоил!

Что нужно нам, того не быть не может.

Хоть тысячу, хоть больше дай за лоскут

В ладонь мою. Я денег не жалею.

Я прикажу, и будет мне готово

Не только бархат, птичье молоко!

Камки, парчей и бархату цветного

Истратили мы столько, государь.

Что запрудить Москву-реку хватило б;

А соболей, и камней многоцветных,

И денежной истрачено казны —

И сметы нет, и слов таких не знаем.

Истрачено! Басманов! Пан Басманов!

Кого я жду! Истрачено! Да если б

В моей казне алмазов было больше,

Я б вымостил алмазами дорогу

Для панны Мнишковны.

Да для чего же

Копить, беречь их в темных кладовых?

Алмаз, что человек, не виден в куче:

А посади его на видном месте —

И заблестит. Недаром их копили

Родители твои; они как знали,

Что Дмитрию придет пора их тратить

На брачный пир, для славы государства,

На диво и на зависть иноземцам.

A ты забыл, что тотчас после пиру

Война у нас. Куда казна нужнее,

Подумай-ка!

Да неужли, Басманов,

Так много денег нужно на войну,

Что их в казне у нас не хватит? Верьте,

Поход короток будет; мы нагрянем,

Как Божий гнев, на головы неверных,

И долго будет страшно наше имя.

В пределах их — великую добычу

И славный мир мы завоюем разом.

Пословица у нас: «Сбирайся на день,

А про запас бери на всю неделю!»

Война — войной, а свадьба — свадьбой! Разве

Царю считать алтынами пригоже?

Подьячему, на жалованье царском,

На маленьком, а не царю — алтыны

Раскладывать на разные потребы;

Один на кашу, на кафтан другой.

Война у нас не нынче и не завтра;

Пошлет Господь, так деньги соберутся:

Купцы дадут, в монастырях есть лишки.

В монастырях они лежат без пользы.

Не прав ли я?

Без пользы, государь.

Подумайте, бояре, как бы лучше

Расставить нам гостей ясновельможных,

Родню мою. Бояре, не забудьте,

Что польские паны — не вам чета;

Живут красно, богато, видеть любо,

Не взаперти, а настежь, шумно, людно.

Под воеводу дом Борисов годен,

А для панов бояре потеснятся.

Нам негде взять раздолья и простору.

Живем черно.

Зато радушно примем.

Прислужников царицыных поставим

По улицам Чертольским, по Арбату,

В самом Кремле. Купцов, попов погоним

Из их дворов; не маленькие, сыщут

Приют себе. Хоть нынче ж вывозиться

Прикажем им.

Зачем же гнать насильно?

Просить начни — они ломаться будут;

Ему толкуй, а он свое заладит,

Что дом-де мой, что я-де в нем хозяин.

Народ простой — не понимает чести.

Что в их дворах стоят царевы гости.

Великий царь, не одобряй насильства!

Прогнать попов — в народе ропот будет.

Неужто ж нам, для нашей царь-девицы.

Для матушки, красавицы царицы.

Невиданной, неслыханной нигде,

Попов жалеть?!

Да ты откуда знаешь

Про красоту ее?

Да если б лучше

Была у нас, зачем бы издалека

И брать тебе: ты дома бы женился…

А значит, нет.

Конечно, нет.

Давно ли,

Великий царь, ты разлюбил красавиц

Родной земли, смиренниц чернобровых?

Ты прежде их не обегал, кажись.

Красавицы в Москве у вас не редкость,

По красоте им равных не найдешь…

Но портит их излишняя покорность

И преданность, бесспорная готовность,

Всегдашние уступки и молчанье.

Литовские красавицы не то!

В очах огонь, в речах замысловатость!

То ласкою безмерною дарят.

То гордостью нежданною окинут.

Им приказать нельзя, нельзя принудить

Любить тебя; а долго и прилежно

Ухаживать тебя они заставят.

Смотрите-ка, у старика глаза-то

Как прыгают. Ты, видно, Шуйский, любишь

Хорошее? Товару цену знаешь?

Не без греха! Покаюсь, грешен, грешен!

Ну то-то же! Вот жалко, что сосватал

Ты русскую, а то нашли бы польку.

Ну, где уж мне! Я стар. По Сеньке шапка!

Нам некогда, великий государь,

За бабами ухаживать подолгу;

У нас дела с утра до самой ночи,

И для того нам русские способней.

Ты очень строг, Басманов, нынче; Шуйский

Добрей тебя.

Твоей великой мосци

Дозволь сказать! Царицу беспокоит,

Что усмотреть не можно за прислугой;

Что наши грубы с русскими, и много

И ссор и драк бывает на дороге.

Боится, чтоб в Москве не сталось то же.

Мы, русские, с поляками роднимся.

Пускай дерутся, после помирятся.

Молю тебя, великий государь,

Унять скорей поляков! Мы дождемся

Беды большой. Вражда непримирима,

А новые обиды подольются.

Что масло на огонь.

Так что же делать?

Не бить же нам гостей своих для свадьбы!

Нельзя ж и русских заставлять терпеть

И принимать с поклонами побои!

А пусть они дают полякам сдачи,

Так задирать поляки перестанут.

Такой раздор недоброе пророчит.

Дозволь полякам обижать народ.

Дозволь народу драться с поляками…

Натравливать — охотники найдутся!

И вырастет из драки бунт народный.

Молчите вы! Мне слушать надоело!

Не школьник я, не вам меня учить!

Поймите раз и навсегда, что Шуйский

Умнее вас, и рта не разевайте,

Когда мы с ним о деле говорим.

Власьев с рабочими на галерее.

Ну, что ты, Власьев?

Бархатом разжился,

Веду рабочих — стены обивать.

Дождитесь здесь, бояре! Я в покои

Царицыны схожу, взгляну работы.

Ты льстишь царю; твои советы — гибель.

Он молодой, горячий государь;

Любя его, ты будь руководитель,

Не поблажай, а на добро учи.

Учить его, так быть умнее надо:

А я себя умней его не ставлю.

Да и тебе не след умом кичиться

Перед царем.

Слуга не опекун.

Покуда ты доверчивое сердце

Великого царя не портил лестью,

Он верных слуг своих любил советы,

За грубость речи гнева не держал;

Он верил нам, он спор любил, он помнил,

Что тот слуга, кто смело режет правду,

А наглый льстец — изменник, не слуга.

Вот я женюсь, да если будут дети,

Так их учить — обязанность моя.

Мертвец, худой и бледный! Кто, зачем он?

Спросить его! Остановить его!

Убогий смерд! Дьячишка из приказа!

Ты Осипов?

Раб божий, Тимофей.

Просить чего иль жаловаться хочешь

На слуг моих? Обижен ты?

Тобою.

Не знаю, чем и как я мог напрасно

Тебя обидеть, добрый человек.

А тем, что ты в святых стенах кремлевских,

Среди церквей, вертеп греха поставил,

Нечестию и ереси поганой!

Святую тишь молитвы православных

Нарушил ты гуденьем мусикийским!

Вхождением еретиков латинских

И люторских ты храмы осквернил

Где я молюсь, пред чем благоговею,

Куда вступаю с трепетом священным,

Туда со мной литвин и лях с руганьем

И мерзостным кощунством вместе входят.

Остановись!

Молчи!

Убить его!

Какой смельчак!

Какой подвижник веры!

Не трогайте! Ты, Осипов, чего же

За брань свою желаешь заслужить

От милостей моих царевых?

Смерти!

Какой ты царь! Тебе ль управить царством,

Когда собой управить ты не в силах!

Какой ты царь! Ты сам в оковах рабства!

Ты раб греха! служитель сатаны,

Сидящий на престоле всероссийском!

Воистину расстрига, а не царь!

Нельзя терпеть! Освободи нам руки,

И мы его на части разнесем!

Изменник тот, кто может равнодушно

В глазах царя такие речи слушать!

Ты, Осипов, себе желаешь смерти;

Ты заслужил ее. Иди на казнь!

Чего же ждать иного от расстриги!

Не изрыгай своих ругательств скверных,

А то убью!

Молчи! Ни слова больше!

Я смерти жду Постом и покаяньем

Я оградил себя от страха смерти

И, причастясь святых Христовых тайн,

Пришел к тебе из Божьей церкви прямо

Принять из рук твоих венец страдальца,

С которым я на небеса предстану.

Басманов и Бельский опускают бердыши.

Придет пора, то время недалеко,

И смерть моя тебе завидна будет.

Увесть его!

Пытать его прикажешь?

Казнить его! Остановись, Басманов!

Простить иль нет?

Жестокий, непреклонный,

Бесчувственный и твердый, как железо,

Безжалостен к себе народ московский;

Он милостей не ценит и не стоит.

Стеречь его до моего приказа!

Свести в тюрьму!

Исполню, государь.

Вот мученик святой! Идя на смерть,

Он вымолвил пророческое слово:

«Завидовать моей ты будешь смерти».

Скажи, отец, зачем меня, как птичку,

Здесь заперли?

Чтоб ты не улетела

От сокола, московского царя.

Ты знаешь сам, какой тяжелой цепью

Взаимных клятв, обетов, вздохов нежных

Мы связаны с державным женихом.

Как верны мы, и я и он, друг другу!

И вот за то должна я в заключенье

Сидеть и ждать, когда угодно будет

Великому царю с собою вместе

Меня на трон московский посадить.

Смешной народ, обычаев старинных

Он изменить не может.

Если хочешь

Любимой быть, старайся сохранить

Обычаи и даже предрассудки

Земли, теперь родной тебе.

Стараюсь,

Хоть трудно мне и скучно привыкать

К поклонам их тяжелым, к дикой речи

И поступи размеренной и тихой…

А мой жених рядиться очень любит:

На дню пять раз переменяет платье.

Понравиться естественно желанье

В таком живом и страстном человеке.

Мне нравится царицей быть московской,

А царь Москвы и неуклюж, и груб.

Ты на царя похож гораздо больше,

Чем Дмитрий мой, великий император.

Учить тебя не стану; ты сумеешь

И Польши честь, и гонор родовитых

Панов ее достойно поддержать

В Московии; но, кажется мне, слишком

Ты холодна с царем. Он обезумел,

Он все забыл, одной любовью бредит,

То шлет тебе подарок за подарком.

То рядится и только что не плачет.

А если так, ну, значит, не напрасно

Я холодна к нему. Отец! ты знаешь,

Что, слабые и робкие созданья,

Мм, женщины, всю жизнь у вас под властью,

И только раз, когда страстей горячка

Безумная кипит в душе мужчины,

Холодностью и строгостью притворной —

Имеем мы и власть над ним и силу.

В земле чужой нам золото и жемчуг

Не лишние, алмазы — те же деньги.

Он нам с тобой полцарства обещает,

Короновать меня царицей хочет;

Но я боюсь, что сам-то он недолго

Процарствует. Бояре Сигизмунду

Уж кланялись, просили Владислава,

А если он усядется и крепко

В Московии, кто знает, после свадьбы

Каков он будет! Грубая природа

В нем скажется. Отец, ты знаешь, z chama

Nie bedzie pana[13].

Брось свои тревоги

О будущем! Живи и наслаждайся

Величием и баснословным блеском,

Дарованным тебе любовью царской

И неисчетной царскою казной!

Доверимся герою молодому:

Он ловко взял державу самовластья

И удержать ее сумеет крепко

В своих руках, а ты царя-героя

Великий дух любовью оковала

И удержать в цепях любви сумеешь.

Его величество войти изволил.

Ясновельможный панне, цесаревне

Марине Юрьевне всея России,

Отец ее, пан Мнишек, бьет челом

И милостям ее себя вручает.

Между двоих влюбленных — третий лишний.

Его величество мне извинит

Невольное смущенье; мы так рано

Не ждали вас…

Холодное смиренье

В речах твоих, почтительная гордость

Навстречу ласк горячих и объятий.

Когда же я, у ног твоих, Марина,

Дождусь любви?

Величие героя

В челе твоем, высоко поднятом;

Все то, чем я гордилась издалека,

Вблизи меня пугает. Робкой деве

Слепят глаза блестящие наряды,

Толпы вельмож кругом тебя, и роскошь

Даров твоих, и раболепство слуг…

Почтительно сгибаются колена

Перед лицом твоим…

Любви, Марина!

Одной любви! Одной любовью беден

На троне я. Все то, чем я владею,

Все взято с бою, силой, отнятое.

Любовь лишь там, где равенство.

Забудем

Различие! Не царь, а шляхтич вольный

Перед тобой.

Вам забываться можно,

А мне нельзя.

Перенесися в Польшу

Мечтой своей! Забудь, что ты в Москве!

Глухая ночь, гремит и воет буря,

Перед окном красавица тоскует

О рыцаре. Чрез горы и потоки

На бешеном, покрытом белой пеной,

Аргамаке он мчится, чтоб украдкой

Обнять свою любовницу.

Довольно!

Велик простор тебе для самовольства

По всей Москве, а здесь мое владенье!

Царица я убогой этой кельи,

И здесь, за этой дверью, безопасной

Желаю быть.

Глаза твои, Марина,

Презрением блеснули; эти взгляды

Ужасны мне. Не повторяй их боле,

Молю тебя. Они напоминают

Дни жалкие холопства моего,

Когда немой, трепещущий от страсти,

Земли и ног не чуя под собой,

Из-за угла следил я жадным взглядом

Шаги твои, и ты, проникнув дерзость

Надежд моих, с улыбкою змеиной

Глядела на меня и обдавала

Презрением от головы до ног.

Обиды нет обиднее тех взглядов:

Их вынести не мог я никогда;

Железная природа уступала

Их жгучести — и я, в слезах, без пищи,

В горячечном бреду, больной, метался

И день и ночь! Я болен и теперь:

Дай руку мне, до головы дотронься!

Вся кровь горит, дрожит и холодеет

Рука моя, — мой голос рвется, слезы

Сжимают горло и готовы хлынуть,

Свинцом лежит в груди тяжелым сердце!

Скажи, Марина, чем, какою жертвой

Мне заслужить любовь твою и ласку?

Московский царь, я лаской не торгую.

Но если ты не хочешь оценить

Даров моих, позволь же мне, Марина,

Слезами и коленопреклоненьем

Молить любви твоей

Ни унижаться,

Ни унижать меня я не позволю.

Сравнять меня с собой у вас есть средство —

Короновать меня. Перед царицей

Вы можете тогда склонять колена,

Не унижаясь, — я тогда без страха

Могу обнять, как равного, тебя.

Короновать? Да разве ты не будешь

Царицею, со мною повенчавшись?

Нет! Русские царицы только жены

Мужей-царей — по мужу лишь царицы;

Затворницы, пока мужья их живы,

По смерти их — живые мертвецы,

Монахини без власти и значенья.

А я хочу теперь короноваться,

Девицею, и мне твои бояре

И воинство пусть так же крест целуют

На подданство, как и тебе.

Не знаю,

Не слыхано в Руси такое дело.

А где ж любовь твоя?

А где ж награда

За все мои бесчисленные жертвы?

Последнюю мою исполни волю,

И жди себе награды — я твоя;

А без того назад уеду в Польшу.

Приказывай! Назначь нам день и час;

Я прикажу собраться духовенству,

И нынче же напишем чин венчанья.

Я завтра перееду во дворец,

А послезавтра день коронованья.

Исполню все.

Спешить приготовленьем

Мне надобно. Прощай, до новой встречи

В дворце твоем!

Хоть руку на прощанье

Облобызать позволь.

В твоем желанье

Не в силах отказать тебе. Изволь!

Прощай, мой царь.

Прощай, моя царица.

Иди! Иди! Безвременною лаской

Не уменьшай бесспорных наслаждений!

Ты видишь ли, я берегу себя

Лишь для тебя, мой царь и повелитель!

Владычица моя, я власть слагаю

У ног твоих; повелевай отныне

И мной самим, и целым государством.

Да будет так! Я принимаю! Amen![14]

А крепко ль мы живем, Иван? В кольчуге,

Я вижу, ты; меня-то бережете ль?

И красные, и задние ворота

С дубинами робята берегут;

По улице в проулках, перекрестках

И по концам поставлены рогатки —

Ни конному, ни пешему нет ходу,

Кромя своих. На страже у рогаток,

Для случая, готовы верховые.

Я ставил сам и обходил дозором —

Я для того кольчугу и надел.

Что бережно, то цело.

Мы кольчуги

По твоему приказу отобрали

Из кладовой. Кому раздать, я знаю.

Кого но жаль, кому и жизнь копейка,

И голова не стоит ничего,

На них-то я кольчуги и надену.

Я рать сбору из вольницы московской;

Мы выпустим сидельцев бражных тюрем,

Цепных воров с Варварского крестца!

И эту рать удалую навстречу

Пищального огня я поведу.

Мы вашу грудь своею загородим;

За головы разумные бояр

Мы головы дешевые положим…

Зажечь огня?

Одной свечи довольно.

Держи в руках! Не свадьбу мы пируем…

Сбираются?

Понабралось довольно,

Внизу полно. В сенях стрельцов поставил,

Торговый люд в поварне, в черных избах.

А лишних нет?

Кажись, что не бывало.

Осматривай по одному! Чужого

Опрашивай: зачем пришел, откуда,

И кто привел? Когда позвать прикажем,

Пускай наверх без шуму, с береженьем!

Теперь ступай!

Бояре, выходите!

Довольно с нас обид и униженья

От гордости поляков, нестерпима

Их пьяная хвастливость.

То и дело

Мы слушаем от них, что нам, холопам,

Приятеля паны на царство дали;

Что служим мы холопски, что с панами

Вельможными мы честью не равны.

Потешились над нами наши гости,

И будет с них; пришел конец их панству,

Конец царьку и нашему холопству.

Пора уж нам почет, боярам, видеть!

Мы выберем себе царя меж нами,

Боярского царя.

Опасный шаг!

Храни Господь!

Не все ж играть в игрушки!

Пора боярам послужить земле.

Боярами земля стоит от века,

Не выдать же чужим родную землю.

Народ слепой, мы зрячие, мы видим,

Куда идти, чего хотеть народу.

Боярство — Русь великая, а земство

Идет туда, куда ведут бояре.

Народ возьмет, что мы ему дадим,

И будет знать, что мы ему велим.

Для наших дней и для потомков наших

Покроем мы все замыслы и думы

Глубокою и вековечной тайной.

Пусть люди нас не судят, судит Бог!

А страшно, брат!

Кого же нам бояться?

И царь слепой, и так же слеп и прост

Бесовозлюбленный его советник.

Басманову ли править государством!

Он под носом не видит ничего.

Борисовы ученики, мы Грозным

Воспитаны, и нас не проведешь!

Не им чета! Вот мы умеем править

Землей своей, вести народ умеем.

По выбору и ложь и правда служат

У нас в руках орудием для блага

Народного. Нужна народу правда —

И мы даем ее; мы правду прячем,

Когда обман народу во спасенье.

Мы лжем ему: и мрут и оживают

По нашей воле люди; по базарам

Молва пройдет о знаменьях чудесных;

Убогие, блаженные пророчат,

Застонет камень, дерево заплачет,

Из недр земли послышатся глаголы,

И наша ложь в народе будет правдой,

В хронографы за правду перейдет…

Великая боярская опора,

Василий, княж Иваныч, за тобою,

Как стадо мы. Не закрывай уста!

Была пора, нам ложь была нужна,

Мы ею Русь спасали от Бориса;

Но выросла та ложь треглавым змеем,

Свила гнездо себе в чертогах царских

И ересью дохнула на Россию,

Детенышей развесть грозится, хочет

Облапить Русь погаными когтями.

Пришла пора покаяться, бояре,

Пришла пора виниться в воровстве.

Мы про себя и про царя народу

Всю правду скажем. Эй! Зови народ!

Веди народ!

Бояре, честь и место!

Вошли?

Вошли.

Закройте западни!

Челом тебе, боярин

Тише, тише!

Бояре все, князья да воеводы,

И кланяться кому, не разберешь.

Один поклон отвесь на всех, и будет.

Честной народ, господним попущеньем

Мы нажили беду себе на плечи,

Великую и земскую беду.

Нам жить нельзя. А если б можно было,

Не стали б мы — бояре — собираться,

Совет держать украдкой, по ночам,

Не стали б мы и люд честной тревожить.

Само собой! — Известно, что не стали б.

Диавольской мечтой и омраченьем,

И нашим воровством у нас на царстве

Не царь, а вор, расстрига утвердился.

За воровство простите нас! Я первый

Прошу у вас прощенья!

Мне царевич

Известен был — я хоронил его.

Ну, как тебе не знать! — Известно, страхом

Заставили расстриге поклониться.

Когда Борис холопам за доносы

Стал вотчины боярские давать,

Давил, как мух, боярство, половину

Извел его, а черного народу

И счету нет, терпенья нам не стало.

Щадя себя, мы думали, гадали

Избыть его, и нам Господь помог.

Явился вор в Украйне, объявился

Димитрием, Литва заликовала,

Вся Сивера без бою отдалась,

За ней Рязань, казачество толпами

Пошло к нему — войска и воеводы

Борисовы служили неохотно

И скоро все передались за вора,

Винясь ему в измене небывалой.

Вздохнула Русь. Греха таить не стану,

Заведомо мы вору покорились;

Кто волей шел к нему, а кто от страха…

И воля нам невольная была.

Небось своя рубашка к телу ближе.

Мы ведали, что волей, что неволей

Бесчестною, с веревкою на шее,

А быть за ним; так лучше волей с честью

Служить ему, и шли к нему охотой.

Разумен он и молод; мы гадали

И чаяли, что будет он боярский

Совет любить и нас держать в почете,

Блюсти закон и чтить святую церковь,

Обычаев отеческих держаться.

Ошиблись мы! Вы видите и сами,

Таков ли он! Среди церквей соборных

Поставил он костелы езовитам,

Навел орду гостей разноязычных,

Еретиками Кремль заполонил,

Священников и нас, бояр, повыгнал,

Забрал дворы и отдал их полякам.

Из Польши взял латинской веры девку,

И, не крестя ее, венчался с нею

Под пятницу, под праздник годовой!

В монастыре держал ее до свадьбы;

Суреньщиков с гудками, трубачеев

Водил туда и всяких скоморохов.

Толпы бродяг с ругательством и шумом,

Оружием звеня, по храмам бродят,

Бесчинствуя над нашею святыней.

Так вот дела! Как знаете, судите,

Друзья мои!

Не нам судить! — Не наша —

Боярская забота думу думать. —

Судите вы, бояре; мы за вами.

Ограбил всю и промотал дотла

Копленую казну царей московских.

То в Польшу шлет, то здесь дарит полякам

Без разума, без счета — точно ворог

Земле своей и царству разоритель.

Сплотили мы, скрепили государство,

А он его опять разносит врозь.

Всю Сиверу за дочь сулит он тестю,

А королю за сватовство — Смоленск.

А вас, друзья мои, новогородцы,

Со всей землей и Псков еще в придачу —

Жене своей, Марине, отдает,

И вольно ей латинские костелы

По городам новогородским ставить.

Новгородские стрельцы

О Господи! Вот грех какой! — Боярин,

Вступись за нас! — Василий, княж Иваныч,

Твой род служил новогородской воле

До самого конца ее.

Псковские стрельцы

Твой братец

Двоюродный, Иван Петрович, Пскову

Защитник был от страшного Батуры.

Терпеть ли нам и ждать сложивши руки,

Пока бояр поляки изведут

И волости московские поделят,

Погонят вас, как стадо на убой,

Латинские обедни слушать силой!

Терпеть ли нам? Судите как хотите!

Нельзя терпеть! — Нельзя терпеть, боярин!

Избыть беды! — Избыть! Чего тут думать!

Немало нас — мы встанем за один.

Я раз лежал под топором на плахе,

Народ молчал, никто не шелохнулся.

Прости ты нас, боярин! — Нам расстригу

Доподлинным царевичем казали.

Мы верили боярам.

Виноватых

Я не ищу. Меня небесный промысл

Помиловал и сохранил для мести.

Я смерти ждал; мальчишка вздумал шутки

Шутить со мной — я шуток не люблю,

Для шуток стар я. Вывесть на потеху

Народную седого старика,

Боярина, опору государства,

Под топором держать его на плахе,

Потом дарить непрошеным прощеньем!

Я осужден соборным приговором:

Казни меня, но не шути со мной!

С врагом шутить и глупо и опасно!

Врагов губи! Будь он в моих руках,

Я с ним шутить и нянчиться не стану.

Я видел смерть и, если будет нужно,

Готов опять идти навстречу смерти,

Но головы терять не стану даром.

Уж умирать, так всем: мы смертью купим

Живот себе.

Мы все умрем, боярин!

Какая жизнь у нехристей под властью!

Душа нужней — без Бога не прожить! —

Антихристу служить тяжеле смерти! —

Ордой идти не страшно! — Грянем разом,

Так дым столбом — сыра-земля застонет.

Кажите нам дорогу, мы за вами! —

Мы шапками поляков забросаем! —

Давайте нам работу!

Тише, тише!

Ну, если так, и ладно. Вы, покуда

Пора придет, товарищей сбирайте:

Вы, головы и сотники, по сотням,

А вы, купцы-торговцы, по рядам!

Вы кучами, толпами не сходитесь!

По одному, тихонько, с глазу на глаз

Ведите речь толково: что, мол, время

За веру стать, что больше православным

Терпеть нельзя.

Да ладно, ладно! — Знаем,

Кому и как сказать. — Святое дело

Без разума и толка не начнем.

Так по рукам!

Ударимся, бояре!

Давай друг другу! Помните: где руки,

Там — головы. Рука божбы дороже!

Моя рука! — Еще рука! — За братьев,

За всех своих товарищев!

За сотню!

За тысячу!

За весь иконный ряд!

Ну, слушайте, робята!

Тише, тише!

Неделю вам я сроку дам; в субботу

Зарю встречай и поджидай работу!

Готовь мечи, ножи, точи булатны!

И разом в сход, как загудет набатный.

В набат! — В набат!

Готовься, жди набата!

Всю ночь не спать, набата ждать!

Робята!

Заслыша звон, со всех сторон московских

Сбирайся в сход вблизи ворот Фроловских

И в Кремль за мной вались толпой!

Укажем,

Кого искать, с кого начать.

Намажем

Дворы чужих, кресты на них напишем.

Всю ночь сиди, набата жди!

Услышим!

Глухие, что ль! — Невесть отколь нагрянем!

Поможет Бог, врагов врасплох застанем!

Зачем сбирать большую рать и силу!

Один с копьем, другой с дубьем под силу!

Ведите нас! — Идем сейчас на драку!

Зачем терпеть, чего жалеть собаку!

Робята — в Кремль!

Потише!

Тише, тише!

Смирней, друзья! Не бунт мы затеваем!

О чем шуметь! Святое наше дело.

Придет пора и время; мы за веру

Иконами, крестами ополчимся,

Помолимся и скажем: с нами Бог!

Ты всем глава. — Что скажешь, то и будет.

Спасибо вам за ласку и раденье!

Бог помочь вам и нам! Ступайте с Богом,

По одному, без шума, не спеша!

Челом тебе, боярин, за науку! —

Челом тебе за ласковое слово! —

За все челом, и вдвое за любовь.

Кланяются и сходят с лестницы.

Пойдем, друзья, досиживать до свету!

В Кремле сидят, а мы не хуже их!

Уходят все, кроме Голицына и Куракина.

Толкуй себе: «Не бунт мы начинаем!»

Чего ж еще, коль это уж не бунт!

Какой же бунт! Василий свет Иваныч,

Что ни начни, все свято у него!

Заведомо мошенничать сберется

Иль видимую пакость норовит,

А сам, гляди, вздыхает с постной рожей

И говорит: «Святое дело, братцы!»

Чего нам ждать! Час от часу не легче!

Приехали на свадьбу, а возами

Оружия с собою навезли…

И понимай как знаешь!

Понимать-то

Тут нечего! Яснее свету дело:

Пришел конец, забрались волки в стадо.

Большой наряд за Деревянный город

Поволокли и ставят на лужку,

У Сретенских ворот, полево Красных

Слобод.

Зачем?

А разве ты не знаешь!

Бояр губить — своих поляков тешить.

Назначен бой примерный в воскресенье,

И перебьют бояр до одного.

Не может быть! А волости царевы

Кому держать?

Поделят их полякам,

По городам латинство заведут.

Беда бедой, живой ложись в могилу!

Велик Господь! Ты бойся, да не очень!

Вы помните, что прежде воскресенья

Субботний день бывает.

Это верно.

Сиди да жди субботы!

Не мешает

Дубинки нам, робята, заготовить,

Чтоб было чем подчас оборониться.

Выходит толпа поляков, слуг Вишневецкого.

Эй, хлопы! Прочь с дороги!

Разойдемся!

Простор велик в Москве, гуляй где хочешь! —

А тесно вам у нас — гуляйте в Польшу!

Стрелять по вас, холопская порода!

Ну, застрели! Ну, застрели! Не смеешь! —

Поляки! У! — Безмозглые поляки! —

Пучки, глаголи, лысые затылки!

У нас не так; по-нашему-то вот как! —

Валяйте их каменьями, робята.

Fro с двора прогнали, а поляков

Поставили.

Кого его?

Попа

Чертольского, от Знаменья. Строптивый

Старик такой.

Ну, что же?

Ну, и слушай!

Обедню он, как надо, отслужил;

Ектению проговорил честь честью;

«Благочестивого» сказал порядком,

А после в алтаре тихонько проклял.

Анафемой?

Анафемой!

Да правда ль?

Все слышали.

Зачем бы гнать попов?

Помимо их других дворов довольно.

Монастыри хотят теперь очистить,

Прогнать из них монахов и монахинь.

А где ж им жить? В миру соблазна много.

Монахам жен дадут, монахинь замуж

Повыдадут. А кто не пожелает,

Тому конец.

Ни в жизнь я не поверю.

Ты верь не верь, а деньги обирают

В монастырях; не проживешь без денег.

И деньги-то святые: на строенье

Да за душу миряне подавали;

А их возьмут, полякам раздадут.

Чего вы тут! Зачем собрались кучей?

Петр Федорыч толпиться не велел

По улицам.

Иди своей дорогой,

Покамест цел. Не трогают тебя.

Не приставай и ты, дружок!

Торгую!

Вались народ со всех ворот. Горячи!

Горяченьки калачики!

Утя ли

Перченое… кострец лосин… осердье

Крошеное… рожновое куря…

Иль ряб под сливами… я всё умею!

Один подшел, почин пошел, горячих!

Не обожгись, смотри!

Напек, нажарил

Кривой хозяин; скриву не видал.

Больших давал. Подуйте, да и жуйте!

Опять же гусь, и лебедь, и журав…

Как хочешь их… и потрохи, и крылья…

В рассол могу инбирный с огурцы…

Он вор прямой! Я лгать тебе не стану;

Убей меня Господь на этом месте!

Какая стать природному царю

Закон менять, а он его меняет.

Не то что царь, а мы, простые люди…

Примерно ты, пойдешь ли ты венчаться

Под пятницу, под вешнего Николу?

Болтай еще! Какая мне неволя!

А кто его неволил!.. Это раз!

Другой тебе: венчался с некрещёной.

А патриарх?

Игнатий-то? Потатчик,

И пьяница, и еретик известный…

А вот тебе и третий: в бане не был

До сей поры, не мывшись в церковь ходит.

Да правда ль, друг?

Спроси других. С царицей

По пятницам телятину едят.

Телячьих мяс я жарить не согласен

По пятницам… и что за сласть такая!

Показана тебе в писанье пища…

Ты кто такой, приятель?

Царский повар.

Ну вот, спроси!

Скажи, дружок, по чести,

Телят у вас к столу цареву носят?

Неужто ж нет! Нарядят, изукрасят

Всего, как есть, с рогами постановят,

Да так и жрут. Поганая Марина

И поваров из Польши привезла,

А нас прогнали, друг; мы не умеем…

Гуляй теперь по всей Москве, где знаешь.

А, дедушка! Отколь Господь несет?

Из Углича, родимый, поклониться

Угодникам московским.

Дело вздумал!

Честной народ, подвиньтесь-ка поближе!

Нам дедушка про Углич порасскажет.

Народ окружает старика.

Ты в Угличе Димитрия видал ли

Царевичем? А буде не случалось,

Так погляди его царем у нас!

Сто лет живу, из Углича ни шагу

Не выходя: царя Ивана помню.

Назад тому лет будет полусотня,

Он был у нас в гостях, у брата Юрья

Василича, и с ним на богомолье

В обители окрестные ходили.

А Дмитрия-царевича не то что

Я видывал, и нянчить приходилось.

Кораблики ему, бывало, строил

Лубочные — потешиться: по Волге

Любил пускать…

Ступай к нему; он вспомнит,

Пожалует тебя.

Кривить душою

В мои лета какая мне неволя!

Царевич жил и рос в моих глазах,

Я, в самый день безбожного убийства,

Его живого видел у обедни;

К убитому всех прежде прибежал,

Стоял над ним, зарезанным, и плакал.

При мне его в могилу опустили.

И с той поры наш Углич запустел;

Унес с собой царевич наше счастье.

Болтай еще! — В застенке побываешь! —

Пойдемте прочь; мы глухи, не слыхали.

Ни в милостях его я не нуждаюсь,

Ни гнева не боюсь! Сто лет я прожил,

Еще ста лет не проживу; о лишнем

Десятке дней и спорить нет расчета.

Вязать его! Робята, помогите!

Десятские!

Кричи, сбирай десятских!

Помогут ли они тебе, посмотрим!

Ты лет не чтишь, ты сдуру поднял руки

На старика седого! Ну, так стой же!

Учливости я выучу тебя.

Ты что шумишь? Ты сам-то что за птица?

Что я-то?! Я не сыщик, не доносчик;

Я — весь народ московский; вот кто я!

Ты радуйся, что мы покуда тихи.

Берись за ум, одну с народом песню

Затягивай! А то беды дождешься;

Возьмем дубье, и вам, с панами вместе,

Достанется, басмановские псы!

Тебя, дружок, вязать-то! Эй, робята,

Держи его!

Убью тебя на месте,

Анафема! Зубами загрызу!

Давайте нож! Берите, братцы, колья!

Убьем его до смерти! Жил собакой,

И умирать ему собачьей смертью!

Да смилуйся! И сам не стану трогать

Честной народ, и закажу другим.

Убей его! — Туда ему дорога! —

Кончай его скорей!

Пустите душу

Покаяться!

Ну, черт с тобой! Смотри же

Держи язык на привязи! Своруешь —

Везде найду, и не проси пощады!

Не жить тебе!

Афоня, ты отколе?

На свадьбе был и мед и пиво пил.

Невесело!

Зачем ты в польской шапке?

Наденем все. Митрополит казанский

Не захотел надеть, его сослали —

Сослали, да! В цепях и заключенье

Томят его.

Садись со мной, убогий!

Сыграем в зернь! Покажем православным,

Какой игрой своих поляков тешит

Московский царь, чтоб им не скучно было.

На тебе шапка кругла,

На четыре угла;

Ты будешь поляк,

А я русак —

И будет дело так.

Мы наперво на Новгород сыграем!

Играют вместо костей камешками.

Ну, Новгород тебе я проиграл.

Теперь на Псков…

Да что же это, братцы!

Никак, ему и Псков я проиграл.

Куда ни шло, на Северскую землю!..

Ахти, беда! Совсем я проигрался.

Осталось мне московские соборы

Проигрывать полякам.

Защитите,

Родимые! Напали полячишки

Проклятые, отбили силой дочку.

А где они?

Да вон бегут! Родную

К себе тащат.

Денной разбой, робята!

На выручку! Работай чем попало.

С пищалями?! Скликай народ, робята!

Вались, народ! Обидели поляки!

Иванушка! Иванушка-дурак!

Иванушка! Кричи, что силы хватит;

Сзывай народ! Кричи: поляки бьют!

Поляки бьют! Поляки наших бьют!

Давай сюда камней, поленьев, бревен!

Берись дружней, высаживай ворота!

Раскачивай! Затягивай дубинку!

Пошел домой! Ходи домой! Ihr, Schurken![15]

Иванушка, сучи кулак на немцев!

Ну, выходи!

Ругни их хорошенько!

Проклятые, с своим царем проклятым!

Бери его! Вяжи! Das ist ihr Hauptmann![16]

Пан мологоский! брага Сигизмунда

Сомнительно ко мне расположенье.

Не вижу я любви его. Скитальцем

Я в Кракове почету больше видел,

Чем здесь теперь, когда я сел на царства

Великие, когда страны полночной

Единым обладателем я стал.

По-братски ли не признавать титулов

Наследственных, от Бога нашим предкам

Дарованных? Титулы много значат,

Когда они действительны: не словом,

А делом я коронами владею

Великих царств. Мы брата Сигизмунда

Наследственных титулов не лишаем

И королем наследным свейским пишем,

А он король — лишь только на бумаге.

Дивлюсь ему! Иметь в своем титуле

Наследные права и спать спокойно!

Имей-ка я хоть тень такого права,

Я б свейскую корону с боя отнял.

У нас земля свободная: не могут,

Для личных прав и выгод, короли

Покой страны и подданных нарушить.

А если так, я б вашу Польшу бросил,

Без вас бы отнял свейскую корону,

Потом бы стал и Польшу доставать…

А впрочем, пан, оставим разговоры.

Мы вечер посвящаем на забавы.

Я утром — Царь, а вечером — любовник,

Вздыхающий у ног своей богини.

Мы танцевать хотим!

Здесь ваша воля —

Закон для нас. Эй! Музыку и песен!

Москва шумит, поляков обижают.

Вельможный пан боится хлопов глупых?

Вельможный пан боится или нет,

Он знает сам про то; а Шуйский знает,

Что чернь в Москве недаром зашумела.

Послов не бьют.

Пока страна покойна.

Скажи царю, просите для защиты

Стрельцов себе!

Царю мы говорили;

Не верит нам.

Басманову скажите!

Покойней нам, вернее, если Шуйский

Поручится за нашу безопасность.

Дай руку, пан!

Изволь! Ручаюсь Богом,

Что волосом тебя никто не тронет.

Без шапки воевода Сендомирский

И спину гнет на старости кольцом.

Тебе пример дает.

Я понимаю.

Случись еще подобная тревога,

Я жолнерам стрелять велю.

Потише!

Мы гости здесь.

Тем хуже! Царь московский,

Не выдавай гостей своих в обиду!

Кацапов глупых тысячи четыре

Вчера сошлось с дубьем к моим воротам.

Аль царь забыл, так я ему напомню

И подданным его, что Вишневецким

Он сам служил холопом при конюшне.

Он должен бы беречь моих холопов,

Они ему товарищами были.

Не обижай меня и дочь-царицу,

Прошу тебя! Мы после, Вишневецкий,

Поговорим с царем наедине

И выпросим охраны понадежней.

У вас паны мазурку лихо пляшут,

Глядеть на вас потешно.

Не мешает

И нам себе завесть такую пляску,

Особенно на свадьбах.

Мы, поляки,

Когда у нас нет дела иль войны,

Хоть каждый день плясать готовы.

То же

И мужики у нас: как пьян, так праздник,

И заплясал.

Вам надо поучиться

У рыцарей и делу и забавам.

Ну, дело-то мы знаем без ученья,

А пляскам вот не худо поучиться.

Да только мы, паны, не будем сами

Боярских ног ломать другим в потеху:

Холопов мы по-польски изнарядим

И забавлять себя велим мазуркой.

Moskiewskie barbarzystwo[Московское варварство (польск.).!].

Так-то лучше!

Скажи мне, князь Василий, ты московский

Простой народ как на ладони видишь,

Откуда в нем такая перемена?

А как мне знать! С утра до поздней ночи

Я во дворце толкусь, у государя;

Сегодня пьян, а завтра сплю с похмелья —

Я ничего не вижу и не слышу.

Мятеж в Москве.

Ты что ж не унимаешь?

Унять народ легко — добраться нужно,

Кто возмутил, кто вести распускает.

Разыскивай!

Сказать ли государю,

Иль подождать?

Скажи, правее будешь.

Вельможный пан, ты видишь, мы хлопочем

О тишине и вашем успокое.

Dzinkuji?[17], пан Голицын; мы за ласку

Заплатим вам.

Мы вас за то похвалим

Перед царем, которого из Польши

Мы дали вам.

А из чего ж мы бьемся.

Мой глаз везде, мне тотчас все известно;

Без ведома и воли нашей, царской,

Ничто в Москве не может совершиться.

Вам можно спать спокойно. Мы за это

Поручимся. Разведайте, бояре,

О чем шумит народ, чего он хочет?

Признаться, я большой беды не вижу

От драки пьяных польских челядинцев

С торговцами московскими. Однако ж

И разыскать виновных не мешает.

Вдвоем, втроем дерутся — будет драка;

А в тысячах не драка уж, а бунт.

Пословица такая есть: «У страха

Глаза велики», — пан ясновельможный!

Народный шум гостей моих пугает;

Уверьте их, бояре, что я принял

Свою державу крепкою рукой.

Бог дал, у нас народ не то, что в Польше:

Земля царю, а царь народу верит.

У вас мятеж и рокош[18] каждый день.

А если вам и тут все рокош снится,

Для верности прикажем днем и ночью

По улицам стрельцам ходить дозором…

Не разберешь, кто прав, кто виноват!

Вчера, в ночи, поляки на Никитской

Боярыню насильно из повозки

Уволокли.

Вы слышите, паны!

Все разыскать и наказать виновных!

Потачки нет ни русским, ни полякам.

Ты, Ян, зачем?

От немцев с донесеньем.

О чем еще?

Они уведомляют

О мятеже в Москве.

Вы надоели

Мне с мятежом.

Мятежников прогнали,

Разбили в пух. Зачинщик-предводитель

Попался в плен и приведен сюда.

Он поносил тебя позорной бранью.

Диковина! Откуда только смелость

Доносчики берут царя тревожить

В такие дни! У государя гости,

Он целый год царицу ждал в Москву;

Привел Господь, соединил их браком;

На первых днях медовых друг на друга

Глядеть бы им да любоваться только,

А немцы тут с доносами. Басманов,

И ты туда ж! Да разве нет боярства!

Иль думы нет у цесаря! Не хуже

Басманова мы бережем его!

Скажите нам, мы разберем, в чем дело,

Не доводя напрасно до кручины

Державную чету.

Скажите немцам,

Что верности их верю и доволен

Их службою, за преданность хвалю;

Но если преданность еще покажут

Такую же, велю их батогами.

Пойдем, паны, и снова отдадимся

Веселию — тяжелые заботы

Правления на верных слуг возложим.

Бояре, вы сейчас же допросите

Изменника и разберите дело!

Темна вода во облацех небесных!

Не Шуйский ли затейщик этой смуты?

Подозревать бояр своих ближайших

И каждый час беречься их измены —

Так жить нельзя. Ты выведи мне ясно

Изменников, я их не пожалею,

Не только Шуйских, половину думы

Казнить велю сейчас; а без улики

Они — друзья мои, и я им верю…

Басманов! нам с тобой бояре нужны.

Правители плохие мы: не знаем

Цены казне, цены своим речам —

Мы воины. Сноровка вековая.

Боярская, за нас управит землю,

Поддержит честь ее в делах посольских;

А мы с тобой все лето воевать,

А зиму всю гулять да пировать.

Какой-то бунт, я слышала, бояре

Затеяли. О чем они бунтуют,

Вели спросить да запереть их крепче,

И танцевать начнем с тобою снова.

Иду, иду! Живее нам мазурку!

Великий царь, мятежника я видел

И опросил. И смех и горе с ним:

Дурак и пьян!

Мотает головою

И языком лепечет, как спросонков;

Не разберешь. Глядеть и слушать дивно.

И трезвый он умней того не будет,

Каков теперь. Вели его покликать,

Изволь взглянуть! Увидишь, что не стоит

И гнева он.

Позвать его сюда!

Бучинский уходит.

Зови гостей ко мне, в мои покои,

Я приказала маски приготовить.

Прогнать его!

Освободить!

А немцам,

За глупость их, построже пригрозить!

Так вот чего, паны, вы испугались!..

Пойдемте все в царицыны покои;

Она своих гостей потешить хочет

Невиданной еще в Москве утехой.

Краса моя, я счастлив бесконечно!

Моя любовь достигла торжества.

Она меня звездою путеводной

К величию и трону привела;

Безумную, кипучую отвагу

Вливала в грудь. И стала мне знакома

Безмерная та сила Александра

И Цезаря, которая героям

Владычество над миром даровала!

Ты, гордая красавица, просила

У бедного, бездомного скитальца

Венца себе. Тебя короновал я

И посадил царицей стран полночных.

Я сам сковал себе свое блаженство,

И тем оно дороже для меня!

Героем я рожден! Великой доле

И доблести завидовать лишь можно,

Отнять нельзя — отнимет только смерть!

Голицына и Шуйского без шуму,

Когда пиры мы кончим, посадить

За приставы, всю их родню, знакомых

И близких им! Не подавай и виду:

Пусть думают, что мы не бережемся.

У них в глазах недоброе!

Исполню!

А солнце уж высоко поднялось!

Со свадьбой мы все время перебили,

Смотали с ног дворцовую прислугу;

Коморники встают позднее нас —

Ни одного в покоях.

Что рано так? Аль праздник где? Сегодня

Андроника, Стефана… Где-то близко…

Никак, набат? И то набат! Вот горе!

Пожар теперь — беда! Перепугает

Гостей у нас! Москва гореть горазда:

Как примется — и не уймешь, покуда

Не выгорит поболе половины.

По всем церквам. Ужасен звон набата,

Отрывистый и частый! За ударом

Гудит удар и обливает сердце

Томительной тоской перед бедою

Неведомой!

Басманов, что такое?

Должно, пожар.

Поди узнай скорее.

Бояре! Эй! Бояре!.. За набатом

Речей не слышно… Ась!.. Зачем в набат

Ударили?

Горит неподалеку.

Кричат: горит! а дыму не видать.

Никак, в Кремле! Чу! слышишь, зашумели,

Валят толпы народные.

Разведай,

Куда бегут они, зачем, откуда?

Не шум, а вопль несется. Нет, со страха

Не так шумят. Оружие! Угрозы!

Ужель мятеж? Ужель Басманов прав?

Ужели смерть и страшный суд так близко!

Застыла кровь, и каждый волос дыбом

Становится. Не страх ли то? О нет,

Не робок я; зачем же, против воли,

Прошедшее толпой теснится в грудь?

И юности моей бродячей годы

Встают теперь в моем воспоминанье,

Самборский пир и киевская келья,

Московский Кремль, народа ликованье,

И битвы шум, и звон колоколов,

Венчание и, наконец, победа

Над гордостью красавицы любимой!

Ахти, беда! Спасайся, государь!

Я говорил не раз: ты мне не верил.

Изменники, бояре, вы согнали

Во львиное гнездо овечье стадо!

Крамольники! Своими головами

Заплатите за кровь невинной черни.

Я с виселиц высоких вас заставлю

Пересчитать все жертвы мятежа!

Беги скорей! Внизу дерутся немцы,

А этих здесь поставим у дверей.

Мятеж! Мятеж! Я кое-как пробился…

Москва идет на нас, купцы, бояре.

Собрать скорей всех немцев и поляков

И верных нам стрельцов. Микулин где?

Пройти нельзя: все заняты ворота.

Кто занял их? Басманов, не робей!

Мятежников, стрельцов новогородских,

Впустили в город ночью. Много их.

Проклятые! Басманов, будем тверды!

И видимо-невидимо народу

Московского сошлось со всех сторон.

А предводитель кто?

Василий Шуйский,

С крестом в одной руке, с мечом в другой.

Коварным плут святыней прикрывает

Свой замысел, достой ими сатаны.

Подайте меч!

Мятеж во всем разгаре:

Там ад кипит! Куда ты, государь?

Остановись!

Пусти меня, Басманов!

Я умереть хочу с мечом в руках.

Зачем вы здесь? Крамольники, злодеи,

Изменники! Я вам не Годунов!

Поклонами холопскими, слезами

Укланяли его да умолили

На царство сесть, и сами же спихнули!

Не вы меня на царство посадили,

Я с бою взял его и вас, холопов.

Руби его! — Стреляй! — Да бейте немцев.

Что их жалеть! — Чего они мешают!

Проспался ль ты, безвременный царек?

Поди сюда! Покайся пред народом!

Тебя-то мне и нужно!

Я не прячусь,

Я сам тебя ищу.

Вам нужен Грозный!

Так знай же ты, что я сумею быть

Грозней его.

Про то мы сами знаем,

Кто нужен нам, да только лишь не вор.

Не вор! Не вор! О! wszyscy djabli![19] Знали

И прежде вы… Зачем же я на троне!

Зачем меня вы прежде не убили.

Пока я был ничтожен, как и вы!

Зачем меня на царство допустили

И дали мне изведать сладость власти,

Начать дела геройские и славу

Побед своих заране предвкушать!

И накануне подвигов всемирных

Пришли в глаза мне бросить слово — «Вор!»

Вы дали мне забыться на престоле.

Вы опьянили раболепством вашим,

Ласкательством и лестью и земными

Поклонами! Вы дали львиной силе

Уснуть у ног небесной красоты!

Ломайте дверь! — Рубите топорами!

Беги! Беги!

Марина! Ах, Марина!

Опомнитесь, бояре! Что вам нужно?

Зачем народ вы подняли?

Держитесь,

Друзья мои!

Просите государя,

Он вас простит и все, чего хотите,

Пожалует, лишь чернь остановите!

Показывай, где царь твой самозванный! —

Давай его! — Веди его к народу!

Сначала пса убьем сторожевого,

К хозяину тогда добраться легче!

Бросай его с крыльца долой, на копья

Стрелецкие!

Проворнее, робята!

Не забывать, зачем пришли! Пограбить

Успеете. Ищите нам расстригу!

Уйти нельзя. Тащите к нам живого

Иль мертвого! Обезоружьте немцев!

Не трогать их, они вперед годятся.

Спасайте баб! Возьми, Татищев, стражу.

Поставь при них; царицыны покои

Оберегай! Не с бабами воюем!

Побережет!.. Пусти козла в капусту.

Ин сам бы шел!

Беда! Нигде не сыщем

Еретика!

Ищите, как иголку.

Уйдет от нас, тогда не ждать пощады,

Огнем спалит, живых зароет в землю.

Он там, внизу, на Житном. — Обступили

Его стрельцы московские; народу

Пищалями грозятся. — Чу! Стреляют!

Народ бежит.

Земля заколебалась

Под нашими ногами. Ну, Голицын,

Пропали мы! Давно живу на свете,

А в первый раз колена задрожали…

Народ, за мной! Робята, выручайте!

Пусти меня вперед! За мной, робята!

До нас дошло; пришла к рукам работа.

Не страшны нам пищальные орехи:

За ними шли!

Народу прибывает!

Как вкопаны стрельцы — не подаются,

Стеной стоят. Вот наши подоспели

С калачником и Шуйским, пошатнули,

Попятили стрельцов, к крыльцу прижали.

На лестницу их гонят. Отбиваясь,

Стрельцы царька несут с собой в покои.

Благодарю, друзья!.. В очах темнеет!

Осаживай!

Другие стрельцы

Не подходите близко!

Стрелять начнем, не разбирая. — Право,

Хорошего немного: брат на брата!..

Крещеные! Заставите неволей,

Так на себя пеняйте! — Отойдите!

Начнем стрелять: пожалуй, и боярам

Достанется.

Ну, выстрели! живому

Не быть тебе! Положим всех на месте.

Сотник стрелецкий

Грозить еще задумал! Целовали

Мы крест ему, не побоимся смерти.

На то стрельцы; такая наша служба,

Что умирать.

Да было б за кого!

Чего же вам! С царицей говорили;

Голицын к ней ходил Иван Васильич;

Не признает своим, сказать велела:

«Не сын он мне»! Пожалуй, умирайте;

И мы не прочь! А что угодней Богу:

За веру умереть иль за расстригу,

Еретика? Москвы не удержать мне!

На чьей душе кроворазлитье будет?

Да как-то все, боярин… Нет, ты лучше

Посторонись!