Том 5. Двадцать первый век

Мысли бегут

Что с мыслью?

Не появляется!

Ощущения возникают, недомогания есть, походка видна.

Мысль не появляется.

Когда-то они пробегали по две-три хорошего размера и упитанности.

Не появляются.

Сижу там же. Смотрю туда же.

Терпения не теряю. Жду. Думаю о жизни.

Мыслей нет.

Думаю о смерти.

Никого.

О войнах между людьми.

Проскочила. Маленькая, банальная: «Как только кто-то говорит: “Это моё”, так начинается».

Еще одна проскочила: «Просто грабят».

Еще одна пронеслась: «Всегда всё просто. Пьют, насилуют, убивают. Придумали врага, придумали друга и получают удовольствие с риском для жизни. Самое острое».

Еще одна проскочила: «Как всё просто. А как всё представлено!.. А просто получают удовольствие от войны».

Еще одна маленькая метнулась: «Кто-то на этом же крупно зарабатывает. Даже если не деньги…»

Не бог весть какая мысль.

Но кто-то крупно обогащается.

Как всегда на святом, как всегда.

Эти воюют, потому что эта земля была в двадцатом ихней.

А другие воюют, потому что она в девятнадцатом веке была ихней.

А в восемнадцатом – не ихней.

А в семнадцатом – ихней.

Но в шестнадцатом – нет.

Дошли до пятнадцатого и начали врать:

– Мы – коренные. Вы – оккупанты.

– Нет, мы – коренные, вы – оккупанты.

Каждый был коренным, и каждый был оккупантом.

Кто сегодня коренной, выяснится только на войне.

Убитых много, а прояснения нет.

Еще надо пару тысяч прибить.

Должно выясниться.

Страдает мирное население, которое и воюет.

Это же надо, с какой радостью ввязались.

– На чьей территории идет война?

– На нашей.

– Но она была нашей.

– Вот тогда и надо было воевать.

– Ничего, мы сейчас повоюем.

Воевать никогда не поздно.

Разошлись. Начали.

– Победа будет за нами.

– Ни хрена.

– Будет-будет.

– Ни хрена, ни хрена.

– Та-та-та-та-та-та.

– За что папу? Папу за что? Отомстим. Сынок, отплати.

– Отплачу, папаня.

Отплатил. Теперь избегает людных мест.

Еле-еле проползла очень старая мысль: «Почему всё так тупо?»

А с другой стороны, как быть, если тебя оскорбляют?

Упорно и долго.

Бить или не бить?

У кого-то не выдерживают нервы, и мы возвращаемся к мысли о выяснении, кто коренной.

А тут еще древние напутали.

Мотались с места на место вслед за скотами впереди ледников.

Кто же тут жил?

Не верю, чтоб люди в Москве искренне бились за Шикотан, как когда-то «Руки прочь от Зимбабве!» или Никарагуа.

«Отдали им нашу Германию. Отдали им нашу Польшу. Теперь отдадим им наш Шикотан?»

Кто же это может столько заглотнуть?

Лежу, вцепившись в одну шестую часть земного шара: «Моё!»

Да продай ты подороже, ты ж вон вещи из дома продаешь, когда жратвы нет, а когда выпить хочешь – рубаху снимешь.

Что ты мне рассказываешь, какой ты патриот.

Бандитов в квартиру жить пускаешь, когда выпить нечего.

Что тебе те острова?

Договорись конкретно, возьми что тебе надо и отдавай их.

Всю жизнь в империи жил.

Всю жизнь из столицы колбасу возил.

Всю жизнь гнулся перед начальниками.

Опять они полезли на шею.

«Голодай, а не отдавай!»

Ни нефть, ни лес, ни пустынные острова.

«Родину распродают!»

Да! Родину мертвецов.

Хорошо, кто-то бородатый просчитывает, на чем капитал поиметь можно.

Опять простенькая мысль, шустрая:

«А девушки все деловые.

А мальчики все деловые.

А женщины все деловые.

А дикторши все взбудоражены.

Хотя, говорят они, кое-где хорошо, но всюду плохо и всем плохо.

Хотя кому-то, к сожалению, хорошо».

А мысль опять простая: «Если движемся, это чувствуется по желудку».

Если движемся.

А мы всем миром порешили двигаться, вырваться наконец из пункта А и прибыть наконец в пункт Б, где легче со жратвой и одеждой.

И если мы движемся и кончаются запасы, так что же: останавливаться или назад поворачивать, или вперед идти?

Каждый гусь знает – вперед.

До места лететь надо.

Не поворачивают гуси и рыбы.

Вперед. Сзади мы своих мертвецов похоронили.

Живые хотят вперед.

Для детей, для женщин, для матерей, которые светлого дня не видели, для рабочих, для крестьян, для больных и здоровых – надо вперед идти.

Тем более, что мы все знаем куда.

Тем более, что там уже много людей живет.

Рождение

Полусонное состояние.

Пока не попадешь на мысль.

Так львы в пустыне. Спят, или лежат, или дремлют.

И вдруг она появляется вдали.

Ничего не предвещает.

Она внезапна.

Он прекрасен.

Поймать, разделать – честь профессионала.

А усвоить?

А выдать в своем стиле и виде?

А привести еще этим в восторг друзей?

Чем?..

Этим! Этим!

Ни у кого так не получается.

Вот это переработка, вот это конечный результат!

Все в восторге.

И поляна помечена.

Мысль подсыхает.

Уходит все лишнее.

Теперь надолго.

Самого уже нет, но каждый, кто попадает на эту поляну, чувствует – «он был здесь».

Следы, то есть мысли, ведут туда, на юг.

Вот слышен рев.

Избавился еще от одной.

Быстрей, быстрей, мы их всех застанем.

Правда о себе

Как узнать правду о себе? У кого?

Спросить у тех, кто тебя любит? Они разве скажут правду о тебе?

Они же тебя любят.

Значит, надо искать тех, кто тебя не любит.

Да что же их искать?

Их полно.

И что они тебе скажут? Разве это будет правда о тебе?

Они же тебя не любят.

Значит, те, кто любит, не скажут правды о тебе, и те, кто не любит, не скажут правды о тебе.

Остались те, кто не знает.

А что они вообще могут сказать?

Как их можно спрашивать?

Они же тебя не знают.

Как же узнать правду о себе?

А как жить, не зная правды о себе?

А как все живут?

Каждый так и живет, не зная правды о себе. И умирает от другого.

Свидетельство на крупную мечту

О чем бы он хотел…

О беспрерывном поступлении баксов от какого-то бизнеса где-то в Южной Америке, раскрученного каким-то талантливым управляющим, не берущим ничего себе.

Колумбийский дядя Ваня.

Или мюзикл, непрерывно идущий на Бродвее с его же музыкой и женой.

Оттуда яхты, бассейны и собственный, ядрена вошь, аппарат «ядерно-магнитный резонанс» плюс стоматологический кабинет для вольнонаемных:

– Вот что мы можем: все коренные без наркоза, теперь поговорим о протезах.

Свой офтальмологический кабинет для призыва:

– Нет, это не буквы! Это вообще не буквы! Это мы микробы увеличили. Годен, мерзавец! Официальная справка: умственный труд вреден, физический противопоказан.

Что еще мы видим в зеркале, граждане депутаты?

Лень, бьющую в лицо, следы лежания на лице.

То есть на лице – следы лежания на спине.

Толщину, выходящую за пределы зеркала и рентгеновского снимка.

Характерный прикус, нацеленный на достоинство собеседника.

Жадность, сразу после насыщения переходящая в любопытство, а после голодания – обратно в жадность.

Низкая рыночная эрудированность.

Ему хочется подарить мотоцикл. Но некому.

То есть дарить некому.

То есть нет того, кому дарить.

То есть нет того, кто подарит, и нет того, кто примет.

Какой бедный язык.

Судя по роже, очень нуждается в хорошей литературе, как своей, так и чужой.

Слезы бессмысленного пьянства.

Отсутствие ответа на вечный вопрос: «Почему ты меня не читал?»

Почему я тебя читал, а ты меня не читал?

Я тут всех читал, а меня – никто.

Ну хоть за то, что я всех читал, прочтите одного меня.

Почитайте меня!

Ну хоть откройте меня!

Хоть полистайте меня!

Хоть назовите меня!

Уважайте писателя, подонки!

Прочтите! Начало вас захватит... Не оторвать...

Ужас! Атакован во время атаки, подорван во время подрыва.

– Офицер, помогите встать! Вы что, неприятельский офицер? Извините. Но все равно, дайте руку, противник!

Прими ты, Господи.

Обопритесь, Господи.

Так, кажется, взял бы и написал бы.

Но ни того ни другого.

Слово под контролем.

В последние годы не пил, не бабствовал.

Все в меру.

Не допьяна, не теряя головы.

Он любит пьяный разговор.

Приобрел короткие дни и длинные ночи.

И так много потерял, что остаток совести, души, таланта, жизни вырос, выручая и покрывая нехватки, давая наслаждение больше, еще больше, еще больше, чем раньше.

Зубы заменяет слюна, желудок – кастрюля, одежду – горячая вода.

Пришел на помощь организм, который стал жить отдельно от внешности, от дружбы, от семьи.

Пришел и принял эстафету.

Вот он и не виден в зеркале. С кем говорить, Господи!

Почитайте же меня, как я читал вас всех.

Что удивительно – умный...

Все время слышишь: мы тут разговаривали с этим певцом, и, что удивительно, – умный парень.

Оказывается, чтобы это узнать, нужно, чтобы он перестал петь хоть на минуту.

Зачем же он поет, вызывая у всех уверенность, что он дурак?

Сорок лет – и ни одного умного слова со сцены. Только дома.

Это ж надо попасть к нему домой.

А кто ж попадет, не зная, что он умный? Кто захочет рисковать?

Удивительно, почему не хотят говорить с дураками?

Но они же должны с кем-то говорить?

Его скорее выберут в губернаторы, чем пригласят в гости. Представьте, зашел губернатор или премьер.

– Мы вот тут газ проводим.

– Да. Хорошо.

– А хорошо будет с газом?

– Да. Хорошо.

– А если асфальт положим?

– Да. Тоже хорошо.

– Потом будем телефонизировать.

– Ну... Хорошо…

– Так вы своим городом довольны?

– Чего?.. Да… Тут… А как же…

– Может, жалобы есть?

– На кого?

– Вообще…

– Чего вообще?

– А вам до поликлиники далеко?

– Далеко.

– А если болеете?

– Далеко.

– Я слышал, есть пожелание построить здесь поликлинику.

– Да.

– Что да?

– Ну да.

– Город же большой?

– Большой.

– Ну легче станет.

– Кому?

– Вам легче.

– Чего легче?

– Ну жить…

– Ну жить?

– Жить, чем раньше, легче станет?

– Чего легче?

– Вы где работаете?

– Да здесь…

– Довольны?

– Чем?

Разговор двух идиотов по приговору избирательной комиссии.

– Вы тут счастливы, коряки на побережье?

– Кто?

– Вы.

– Как это?

«А я говорил с губернатором, и, вы знаете, что удивительно, – умный человек».

– Да?.. – И все обалдели.

– А как же! Умный.

Главный его враг тот, кто вспомнит, что он обещал.

«Они ненавидят наш регион, наш город», – кричит он.

Как будто можно ненавидеть Тихий океан…

Теперь надо его слушать.

Опираясь на микрофон, как на костыль… Зовет!

Куда? Куда нас зовут? Себе в подчинение.

И как просто ловит. Бабе по мужику. Мужику по бутылке. Маме по папе. Папе по маме. Детям по квартире. Офицеру по танку. Капитану по зарплате.

Где ж он все это возьмет?

Он же не говорит: «Выберете меня, будете вкалывать без выходных»

Он говорит: «Дам».

И все говорят: «Дай!»

А кроме группы «На-На» дать нечего…

Дай… Дай… «На-на»!..

Один поет, а все без денег.

Но с фонтаном.

Вот и результат.

Целую всех. Как увидите, за кого я, присоединяйтесь!

Я и буду во всем виноват.

Ослы

Как добиться увеличения поголовья ослов?

Чем их кормить?

Сколько их у нас сейчас и сколько должно быть?

Неверно говорят, что с появлением машин ослы стали не нужны.

Осел крайне неприхотлив. Физически силен. Его кожа идет на барабаны.

Он тянет столько, сколько на него положат.

Но к каждому ослу нужен человек, чтобы его погонять и направлять. Вот в этом проблема.

Пуля

А не удивительно ли, что такая маленькая пуля убивает человека?

Как изобретательны люди.

На таком расстоянии. Неизвестно откуда.

Может, шальная.

Летают пули вместо пчел.

Предупредительный свист.

Даже не предупреждает.

Уведомляет.

И…

Полная тишина наступает в двух случаях.

Если нет всех.

И если нет тебя.

Что совершенствуется?

Спички – не меняются.

Лампы – не меняются.

Велосипед – не меняется.

Оружие – каждую секунду.

И вы требуете, чтобы оно не применялось?

Мое время

Я ненавижу час!

Не воспринимаю полчаса…

Их не надо мне предлагать.

Неплохо – три часа.

Четыре – ни к чему. Бесцветно.

Я уважаю два.

И люблю два с половиной.

Это время для всего.

Для отдыха и для работы.

Из минут я люблю семь.

Дальше – бессмысленные пятнадцать-двадцать минут.

И те самые издевательские полчаса.

Решимость

Человек подчиняется своему решению, когда услышит свои слова.

Ему кажется, что их произнес командир.

И он подчинился.

Скажите что-нибудь себе.

Вас потянет исполнить...

Целую.

Кто я такой, чтоб не пить?

В конце концов, кто я такой, чтоб не пить?!

Что я из себя корчу?

Что за выпендреж?

Нет, мол, извините, мне спиртного нельзя. Мне стакан сока.

Бери водку, не умничай!

Посмотри вокруг.

Пенсионеры голодают.

Педагоги бастуют.

Молодежь без перспектив.

А тебе спиртного нельзя.

Пусть все передохнут, а я, значит, буду трезвым.

Пусть все окоченеют, а я, значит, на брусьях?..

В Америке сибирская язва, а я даже не выпью, я даже с друзьями не посижу.

Мне, значит, нельзя.

А остальным, значит, можно.

Они, значит, берут на себя, где-то сидят, у кого-то собираются.

А мне, представьте, нельзя.

Кто же тебе поверит, Михаил?

Сейчас такое время, сейчас такая эпоха.

Принял командирские 100, или лучше 300, или, чего мелочиться, 500 – и ничто тебе не страшно.

А не хочешь участвовать – собери людей, ставь стол, попрощайся и уезжай... Но ставь стол!

И мы справимся.

Нам пить можно.

Не купил

Итак. Что я сегодня сделал?.. Пройдем по порядку.

Пальто немецкое шикарное на меховой подстежке, причем мне идет и по цвету, и по росту, и на зиму, и на осень, ну то, о чем мечтал, – не купил, это 1100 долларов.

Ботинки осенние итальянские скромные прочные на толстой подошве – мимо прошел, 220 долларов.

Итого уже 1320 долларов.

Установка стерео, видео, то есть музыкальный центр с дистанционным управлением и тремя колонками – даже не остановился, это 575 долларов.

Итого 1895 долларов.

Куртка непромокаемая в спортивном фирменном, непродуваемая. На меня, и по цвету, и горло закрывает так, что ни ветерка, ни снежинки. Мерял дважды, все сказали: «Идеально, вы в ней родились». Рукава чуть-чуть длинноваты. Но когда манжеты застегнуты, класс, – 320 долларов.

Итого 2215 долларов.

Ну к этому брюки нужны утепленные – 175 долларов.

Одно тянет другое.

Кроссовки «Reebok» – 75 долларов.

И часы, настоящие, спортивные, хронометр, с погружением в воду на 130 метров, черный светящийся циферблат – 620 долларов.

Ну там носовые платки, шарф, разная мелочевка на 50 долларов.

Итого на 3135 долларов. Удержался. Мимо прошел.

А так экономить каждую неделю?..

А я раз в неделю выбираюсь.

А так каждую неделю?.. Ну!.. Пачка... Причем в валюте.

Кстати, я телевизор смотрел, классный, не очень дорогой, «Sony», 900 с чем-то.

Тоже не взял.

Так что если каждую неделю по 4135 баксов… Экономить!..

Это в месяц – 4135 умножить на четыре... Сейчас... Это 16540...

А в год – умножить на двенадцать... Это... 198480.

Можно и квартиру в хорошем районе и за год.

За год!

А за два таких года можно пять лет жить. Не шикарно, но вполне. С мясом, со спиртным и с отдыхом в Испании.

Это ж пять лет… Не… Нормально. Вполне.

Скулить поменьше. Сдерживать себя.

Не по мелкому, а по крупному.

Не купил.

Отложил.

Живи!

Рядом с другим

Что происходит с человеком?

Человек знакомый может с человеком незнакомым:

а) лежать;

б) стоять;

в) сидеть;

г) говорить

и д) молчать.

То есть незнакомые могут сидеть рядом, допустим, в театре молча и смотреть на сцену.

Они могут лежать рядом, допустим, на пляже молча. И смотреть в небо.

Они могут стоять рядом, допустим, в очереди молча и смотреть в спину.

И у меня вопрос: почему они, не к столу будь сказано, не могут идти рядом?

По улице молча?

Незнакомые!

Вы заметили, что творится с человеком идущим (это по латыни), если с ним поравнялся такой же идущий другой? И не обгоняет, и не отстает. У первого начинают метаться глаза, он фиксирует карманы, бумажник, озирается, замедляется, убыстряется, накаляется. Во всем облике от ботинок до очков: «Кто вы такой? Что вам надо?»

Если попробуете продержаться рядом одну минуту – убьет!

Убьет человека человек за простое тротуарное поравнение...

Повторяю: незнакомые

а) сидеть рядом они могут;

б) лежать рядом могут;

в) стоять рядом могут.

Что происходит?

Неужели один человек боится движения другого человека? Хотя от неподвижного, не к столу будь сказано, опасность та же.

Что происходит?..

Думаю над этим.

* * *

Я того же мнения.

Но только потому, что он мне страстно говорит то, о чем я думаю, я начинаю возражать и тоже говорю страстно то, о чем он думает!

Кто из нас прав?

Кто отделит слова от тона, тот сохранит...

Тревоги наши

Собака смотрит на все с одинаковым интересом.

Ты же человек.

Тебе же чего-то не хочется.

А? Как ты думаешь?

Тебя же что-то не интересует?

Или тебя интересует то, что ты не хочешь?

Что-то не должно тебя интересовать.

Что именно?

Вот вопрос.

Что именно оставит тебя равнодушным?

Путем тщательного отбора нужно это определить и оставить тебе то, что не вызывает у тебя интерес. Чтоб ты был спокоен, хоть полчаса в день.

Держи ноги в ведре с холодной водой.

Ведро – в сарае, а ты – в ведре.

Что он тебе сказал?

Если тебе так противно, что ты ходишь за ним?

Ну он опять тебе что-то скажет.

У него иначе не получается.

Любая радость у него выглядит несчастьем.

Шторм во Владивостоке он зачисляет на твой счет.

Прекрати разговаривать с ним.

Выбери то, что тебя не волнует, и живи с ним.

И спи с ним.

И слушай его.

И ешь его.

И целуй его.

Мы же не говорим о радости.

Ее как-то давно нет.

Мы говорим о сокращении тревог наших бессмысленных.

Скуки не бывает

Что я написал когда-то?

«Господи! – писал я в 75-м ночью в ужасе. – Сорок один через месяц».

«Через месяц, – писал я, – сорок один» – прописью.

Зажжешь свет – полегче.

Ни семьи, ни детей, ни путешествий, ни любви.

Я никого не встречаю после работы.

И не скучаю…

И не спешу…

«Вот так, – писал я трагически, – вот так».

Чего мне тогда не хватало?

Как быстро я это все нахватал.

Просто обсыпан плодами.

По три урожая в год, и все это в третьей половине жизни.

И меня встречают кому не лень.

И я провожаю кого попало.

Выключаешь-включаешь свет – никто не исчезает.

Все на местах.

Пришла пора веселья.

Столы, гости, хозяева, тосты.

Очень долго приходится целиться, чтоб не попасть на веселье.

Очень много времени в пробках.

Очень много всего.

Короче – и тогда, и сейчас интересно, невзирая на общий трагизм.

Как хорошо, когда тебя встречают.

И как здорово, когда ты один.

Хорошо, когда убрано, и хорошо, когда все лежит, где ты положил.

Хорошо, когда любишь, мучаешься, спишь с телефоном.

И так же лучше, когда ни любви, ни путешествий.

Все зависит от того, как ты используешь полученное свободное время.

Если сидеть и ждать счастья, не заметишь, что оно уже прошло.

Спроси меня: «Что ты вот сейчас делаешь?»

Я отвечу: «Я сравниваю».

Отец мой говорит

Хочу предостеречь от двух ошибок. Вам что-то подарили, что-то для вас сделали, что-то посвятили совершенно безвозмездно, что-то крайне нужное вам и дорогое. Не распаляйтесь! Да не покажется вам, что у них еще много для вас!

Нет! Там только это.

Спокойно!

Или без или с восторгом, но коротким.

Примите.

Не просите больше ничего.

Не говорите, что вам бы еще вот это и вот это.

Не начинайте бурно дружить.

На большее рассчитано не было.

До свидания, товарищ!

Все понимают, как вы благодарны!

Теперь вас за что-то похвалили.

Не бросайтесь в ответ с объятиями и поцелуями.

Не кричите:

– А у меня еще! А хотите, я вам покажу свои картины?

Бедный, картинами вы испортили впечатление от этой одной удачной шутки.

Все состоит из одного предмета.

И то и другое состоит из одного предмета.

Не торите дорогу в тупик.

Вам – одно, и вы – одно.

Один-один… И всё!

А два-один, а три-один, а пять-один – вы заработаете сами.

Выход

А сейчас все задыхаются в городе, все переезжают за город.

И там опять образуется город.

И надо выезжать уже за этот город.

И нет выхода к морю.

Сейчас строят города в море.

Многие уже с тоской смотрят вверх.

Хотят в небо уйти, чтобы с тоской смотреть вниз.

Послушайте, не должно быть так!

Улица должна быть пустой.

Из города нужно пешком выйти в степь.

Нельзя кишить в таком количестве.

1. Каждому нужно иметь меньше друзей.

2. На день рождения звать меньше гостей.

3. Врачу иметь меньше больных.

У каждого меньше – и станет меньше у всех.

И если будет меньше у всех – будет меньше вообще.

И появится свободный выход к морю.

На верблюда

Я считаю, что кочевники были вот такими людьми!

Класс. Супер.

Какая падла предложила им остановиться, построиться, углубиться, то есть о...– сука-сволочь – ...сесть?

Короче, кто им посоветовал?

Где эта гадина?

Я думаю, его прибили, но было уже поздно.

Уже прислушались.

И началось…

Вот это...

В гости.

Потом – жениться.

Потом – хозяйство.

Заборы, чтоб не видели.

Собак, чтоб сторожили.

Котов, чтоб на руках сидели.

Потом дома с воротами и башнями, чтоб бросаться вниз.

Мосты, чтоб залезать, размахивать плакатами.

И остановки вдоль дороги.

Чуть проехал – остановка.

А там как раз засады развивать и терроризм.

Потом соорудили залы, чтоб один читал, а остальные хохотали, переговариваясь.

– Я расслышал, но не понял.

– А я понял, но не расслышал.

А этот понял и расслышал, но уснул.

Из дома чтоб никто не выходил – поставили ТВ, потом компьютер, потом мобилу, чтоб окончательно не видеть никого.

А людей бы надо бы не только слышать, но и видеть.

Это ж им помогает выглядеть и сохранить фигуру.

Хорошее здоровье в точеной форме – это «объядение», как говорил не помню кто. По-моему, я…

Но это всё прекрасно и у кочевников.

Зачем сидеть?

Давай-давай!

Поднялись, взгромоздились на верблюдов, на лошадей!

А просто по России – на восток.

Уйти из-под правительства в Москве.

По Красной площади и вниз-вниз…

Вперед-вперед на Тихий океан.

На запад мы уже ходили.

Там, кроме жертв и зависти…

Давай направо, на восток.

Пошли все вместе, но не строем…

Не с котелками, а с гитарами.

Верблюд, навьюченный гитарами.

Верблюд с водой.

Верблюд с лекарствами.

Верблюд с ботинками.

Верблюд с Толстым и Достоевским, с Сэлинджером и Антоном Палычем.

Верблюд с чернилами, бумагой, кистями, пюпитрами...

И, помолясь, поднимемся по холодку.

Ну где-то кто-то нас же встретит.

Ну не ждут.

Но встретят.

А может, кто-то двинется навстречу.

Вот это будет зустрiч!

Вот это будет пир!

Ведь люди сердобольные.

Мозоли будут у верблюда.

А у нас промежности ороговеют.

Так им и надо… Пора им дать нагрузку поблагородней.

А ощутить внизу не человека, а животное, которое не просто двигается, а перемещается со скоростью в пространстве, колыхаясь.

Сидеть себе, смотреть, описывать, запоминать, делиться с седоками, кормить верблюдов...

Верблюд со спичками – готовить пищу, верблюд с кастрюлями, верблюд с аппаратурой, верблюд с электростанцией...

Нет-нет, это из прошлого.

К чертям динамо!

Пройти страну…

Увидеть землю…

Говорить лицом к лицу бесплатно, не пытаясь заплатить за вызов.

За входящее начало разговора.

За плевок (чтобы не сглазить).

Не платить за плач перед разлукой, за хохот от удачной шутки, за вздохи женщин, за детский лепет натуральный, не платить за глупость, за неудачный оборот, за пьяный гогот, за бредовую идею.

Зачем платить тому, кто это слышит?

Да если б кто сказал: «Какой ты умница, какой ты глупый птенчик, наша радость», – да я готов переплатить!

Но за муру, за бред козла, что позвонил из Волгограда, за мерзкий женский голос: «Вы неправильно набрали…» Ну, набери сама, паскуда… Какое твое дело… Она не «абонент», она мой друг.

Такому «абоненту» обнять головку и подышать в затылок...

И не твое собачье дело, кто недоступен, кто доступен. Мой – мне доступен.

А ты мне поперек не становись.

Три раза подышали – и карточка закончилась.

Да я тебя не только сам пошлю, а провожу тебя к такой-то маме.

Не сметь мне лезть, мне в душу – ты!

Мой абонент появится, он отдыхает.

Он ножки вытянул и загорает.

И выключил твой сучий телефон.

И я пошел к нему пешком, ведя верблюда с розами, шампанским, и «Шанелью», и кремами для натираний.

А твой мобильник ягодицу ей прожег.

И от его мелодий у нее прыщи и воспаление. По коже!

– Поехали, любимая, нас ждут. Уже все собрались на площади.

Мы трогаемся в шесть пятнадцать…

Не понял… Как не готова?

Но мы собирались кочевать?..

Как не поедешь? Я же звонил...

На чем догонишь, на самолете?

Я на верблюде – ты на самолете. Это кто решил?

Ты так решила?

А ну закройте дверь! Я сейчас устрою перевыборы главы семьи, мажоритарно!

Как мы выбираем жену

Все начинается с того, что неожиданно потянет организм.

И явно в сторону, не в направлении взгляда.

Вы удивленно оборачиваетесь.

Неприметное существо, веснушчатая мордашка, конопатые ножки, рыжие ручонки, потрескавшийся ротик, белесые реснички…

Все это в пыли, в песке…

Пятнадцать раз вы смотрите в направлении взгляда.

Сверяете мысли с рекомендациями.

А организм, как проклятый, с невиданным до сих пор упорством тянет вас к конопатому созданию…

Все на ней ползет, сползает, перекручивается, все изношено, истоптано, обгрызено и в чернилах, или в краске, или в карболке.

А вот от вас идет на север – чистенькая, ароматная, на ножках, с книжкой, в шляпке и мобильной связью.

Вы, конечно, трезво понимая, готовы догнать и пошутить.

И как-то так, за книжку, шляпку и мобильник цепляясь и перебирая, дойдете до лица, до губ, до телефона, до самого свидания...

Но все это без организма.

Организм ваш там.

Без организма вы никто.

А там еще огромный стимул – там на вас плюют.

В том конопатом месте.

Там вообще не понимают – что вам надо?

Вы тут же превращаетесь в осла, жующего весь день неподалеку.

Вы понимаете всей головой, что надо вам туда, к мобильнику.

Но руки стынут, ноги стынут.

Из морды раздается одно мычание: «Дай, я помогу… Дай, я покрашу этот забор вместе с тобой… Как тебя зовут?»

Лишь бы коснуться, лишь бы вдохнуть этот ковыль, эту полынь, этот белесый жар, и степь, и пыль...

Господи, как отойти? Кто оторвет?

Вы начинаете пастись неподалеку.

Понуро идете следом, вас хлещут, гонят, проклинают – уже родители.

Вы им рассказываете о перспективах, показываете какие-то бумаги, даете им денег в долг, и все это не отрывая рук от конопатой стервы.

Дрожа идете в церковь, в загс, в какой-то частный двор на Молдаванке…

Какой-то брат, какой-то дядя, какой-то пес…

И дикая кровать с периною под низкий потолок.

И вы, оказывается, не первый!..

Вы – второй!

Хоть вы единственный.

Второй всегда единственный.

А сколько было первых – не узнаешь.

И все равно она не понимает, и не чувствует, и с любопытством смотрит:

– Так что мне – лечь?

– Да, – задохнулись вы, – еще бы!

– Ну нате, только не дрожите. Вы какой-то дикий.

– Давай на «ты».

– Я не могу, я вас совсем не знаю.

Она права.

Что вы ей для знакомства предложили?

Измучили, измучились, заснули в этой перине, как в печи.

Проснулись, вышли в эти сени – капусту квашеную рукой из бочки.

Облизали пальцы, схватили малосольный огурец…

И стали озираться: куда попали?

Мозги и сердце в панике.

Вы в ужасе.

А организм, как все предатели, сбежал.

А вот и мама с полотенцем и хлеб-солью.

Пес с рычанием.

Папаша с самогоном и иконой.

Брат с семьей.

Племянник из ГАИ с гармонью.

Дед с козой.

Теперь это все ваше.

Поздравляю!

View

Вы прекрасны!

Вы величественны!

Вы переменчивы!

Вы коварны.

Вас боятся.

Без Вас не могут.

Вы не любите нашу старость.

А скольких юных Вы погубили.

Но рядом с Вами...

Быть только рядом с Вами.

Чтоб Вас любить.

А Вы, как Вы…

Вы прекрасны.

Вы величественны, Вы переменчивы и все с начала.

Хоть Вы солоноваты.

И любишь то несладкое, что в Вас.

И нет взаимности.

Так, иногда погладит ноги, поцелует и уйдет в себя.

Конечно, Вам не до меня.

Топить Вам надо пароходы, бить берега, тошнить людей.

Но что мне нравится – Вы в глубине спокойны.

А этот шум и гам – все на поверхности.

Все для посторонних.

А если я вдруг попрошу: позвольте мне туда, к Вам внутрь...

И успокоиться.

Вернуться в жизнь

Я – профессионал, сижу на стреме, держуся за перо.

Держуся, чтоб не падать.

Потухшим взором провожаю дам, бегущих к югу.

Но провожаю.

Но потухшим.

Душа распахнута.

А ни оттуда, ни туда. Никто не впрыгнул и не выпрыгнул.

Проверим сердце…

Никого.

Стою пою, сижу пишу.

И провожаю взором.

Огонь погас во взоре.

Был небольшой.

В четверть накала.

Хоть не светил, но привлекал.

Обозначал и привлекал сближение.

Сближались – кое-кто.

Терпели кое-как.

И отправляли одного в больницу.

С товарищем.

В мужских заботливых руках.

Стою, однако, провожаю.

– А жизнь не знаете!

– Не знаю. И не хочу. Вы, если знаете, идите с Богом.

И провожаю взглядом.

А чем еще?

Тут как-то обозвали последними словами в комплименте.

Оспорить можно каждое.

Но и на это сил не хватит.

Хватает только проводить глазами.

Маньяк какой-то визуальный.

А мир какой-то виртуальный.

Как интересно, безысходно.

Как и тогда, так и сейчас.

Далее.

Слова ни во что прочное не переходят.

Всё мелочи.

Поется это слово хорошо.

Всё мелочи.

Экран откроешь – мелочи.

Все превратилось и заполонилось.

Скорее превратилось.

Расходы не покрывает.

Душа в расходах.

На депозитах мелочи...

Всё мелочи, всё мелочи, всё мелочи и смерть. И тишина. И список дел.

Двенадцать пунктов выполнил внизу. Другое – для загробной жизни.

Закончить пьесу, повесть, подлечиться.

И спортом, спортом.

И вставать пораньше, и писать получше.

И посмешнее.

Куча, куча дел.

И написать, и почитать.

И повидаться.

Ценители-то там.

И стольких надо повидать!

Я всем читаю – все смеются.

И – «еще-еще»…

– Пожалуйста, еще…

А этот не могу!

Он там остался на письменном столе.

Какие-то там дети куда-то отнесут.

Короче, снова все впереди.

Пока стою и провожаю.

Или сижу и перебираю остатки от людей – визитки.

И обожаю всяческих министров.

Они – для просьб и облегчений.

Без выполнений после просьб.

Я – для копания в себе и ухудшений после всех копаний после просьб.

А в общем, если перейти на прозу жизни...

Друзей и нет, и есть.

Семьи и нет, и есть.

Страны и нет, и есть.

Талант и нет, и есть.

Опять как сам решишь!

Решишь, что есть, – так будет.

Но пользоваться всем пока нельзя.

Стучит сосед на потолке четвертый год.

По-видимому, дачу строит на третьем этаже.

Все молодцы.

Все пилят, строят.

По-видимому, жить хотят в удобстве.

Но как-то больно долго.

Долго больно.

Оттягивают начало жизни.

Вот-вот закончим и начнем.

На Западе уже живут.

А нас видать по взрывам и очередям.

Из автомата в автомат.

И по безлюдию в деревне.

Вот рассчитаемся друг с другом – и заживем.

Ремонт закончим.

Законы примем.

Все выплатим, сошьем, отстрочим, просигналим, подлечимся – и заживем.

Оказывается, конец не там, внизу, а тут.

Примите в жизнь.

Я не один. Ну что вы!..

Нет, конечно… А как же… Он со мной…

И этот, этот… Обязательно… Нет, не забуду…

И его… Да… Извините… Я буду пробовать…

Я напишу… И почитаю… Мы соберемся, мы посмеемся, я вас жду!

Детский мир

Нажми кнопку – и загорится экран.

Нажми кнопку – и сменишь картинку.

Нажми кнопку – и остановишь жизнь.

Нажми кнопку – и корень квадратный.

Кнопку – и тебе расставят запятые.

Кнопку – готово объяснение в любви, только вставь фамилию и выбери, кому послать.

Нажал кнопку – набрал шуток, вышел на сцену.

Как легко. Дети управляются.

Нажимай кнопки – и ты сочинишь песню.

«Энтер» – и ты имеешь чертежи.

«Энтер» – и ты узнаешь о болезни.

Только станешь ли ты композитором, врачом, писателем.

Нажми кнопку и узнаешь.

И обнаружишь, как мало ты хотел!

Жизнь коротка

Жизнь коротка. И надо уметь.

Надо уметь уходить с плохого фильма.

Бросать плохую книгу.

Уходить от плохого человека.

Их много.

Дела неидущие бросать.

Даже от посредственности уходить.

Их много. Время дороже.

Лучше поспать.

Лучше поесть.

Лучше посмотреть на огонь, на ребенка, на женщину, на воду.

Музыка стала врагом человека.

Музыка навязывается, лезет в уши.

Через стены.

Через потолок.

Через пол.

Вдыхаешь музыку и удары синтезаторов.

Низкие бьют в грудь, высокие зудят под пломбами.

Спектакль – менее наглый, но с него тоже не уйдешь.

Шикают. Одергивают.

Ставят подножку.

Компьютер – прилипчив, светится, как привидение, зазывает, как восточный базар.

Копаешься, ищешь, ищешь.

Ну находишь что-то, пытаешься это приспособить, выбрасываешь, снова копаешься, нашел что-то, повертел в голове, выбросил.

Мысли общие.

Слова общие...

Нет!

Жизнь коротка.

И только книга деликатна.

Снял с полки. Полистал. Поставил.

В ней нет наглости.

Она не проникает в тебя без спросу.

Стоит на полке, молчит, ждет, когда возьмут в теплые руки.

И она раскроется.

Если бы с людьми так.

Нас много. Всех не полистаешь.

Даже одного.

Даже своего.

Даже себя.

Жизнь коротка.

Что-то откроется само.

Для чего-то установишь правила.

На остальное нет времени.

Закон один: уходить.

Бросать.

Бежать.

Захлопывать или не открывать!

Чтобы не отдать этому миг, назначенный для другого.