Том 6/1. Статьи. Ученые труды. Воззвания

<Воззвание к славянам>^*

Славяне! В эти дни Любек и Данциг смотрят на нас молчаливыми испытателями – города с немецким населением и русским славянским именем. Полабские славяне ничего не говорят вашему сердцу? Или не отравлены смертельно наши души видением закованного в железо Рейхера, пробождающегося копьем славянина-селянина?

Ваши обиды велики, но их достаточно, чтобы напоить полк коней мести – приведем же их с Дона и Днепра, с Волги и Вислы.

В этой силе, когда Черная Гора и Белград, дав обет побратимства, с безумством обладающих жребием победителей по воле богов, готовы противопоставить свою волю воле несравненно сильнейшего врага, говорят, что дух эллинов в их борьбе с мидянами воскрес в современном славянстве, когда в близком будущем воскреснут перед изумленными взорами и Дарий Гистасп, и Фермопильское ущелье, и царь Леонид с его тремя стами – теперь, в эти дни, или мы пребудем безмолвны? В дни, когда мы снова увидели, что побеждает тот, кто любит родину? Или мы не поймем происходящего как возгорающейся борьбы между всем германством и всем славянством? Или мы не отзовемся на вызов, брошенный германским миром славянству? И будет ли направлен нами удар по габсбургскому, а не по гогенцоллернскому латнику?

Уста наши полны мести, месть капает с удил коней, понесем же, как красный товар, свой праздник мести туда, где на него есть спрос, – на берега Шпрее. Русские кони умеют попирать копытами улицы Берлина. Мы это не забыли. Мы не разучились быть русскими. В русских подданных значится <кенигсбергский> обыватель Эммануил Кант…

Война за единство славян, откуда бы она ни шла, из Познани или из Боснии, приветствую тебя! Гряди! Гряди дивный хоровод с девой Сл<а>вней как предводительницей Горы! Мы не понесем удара по габсбургскому потоку, мы понесем его по гогенцоллернскому наезднику! Священная и необходимая, грядущая и близкая война за попранные права славян, приветствую тебя!

Долой Габсбургов! Узду Гогенцоллернам!

Октябрь 1908

Вместо предисловия^*

Дорогой Вячеслав Иванович!

Я задался вопросом, не время ли дать Вам очерк моих работ, разнообразием и разбросанностью которых я отчасти утомлен. Мне иногда казалось, что если бы души великих усопших были обречены, как возможности, скитаться в этом мире, то они, утомленные ничтожеством других людей, должны были избирать, как остров, душу одного человека, чтобы отдохнуть и перевоплотиться в ней. Таким образом душа одного человека может казаться целым собранием великих теней. Но если остров, возвышающийся над волнами, несколько тесен, то не удивительно, если они время от времени сталкивают одного из бессмертных опять в воду. И таким образом состав великих постоянно меняется. Но к делу!

Уже Бисмарк и Оствальд были отчасти русскими. Мы переживаем время «сечи и натиска». Собственно европейская наука сменяется наукой материка. Человек материка выше человека лукоморья и больше видит. Вот почему в росте науки предвидится пласт – Азийский, слабо намеченный и сейчас. Было бы желательно, чтобы часть ударов молота в этой кузне Нового века принадлежала русским. Но русские несколько холодны к подвигам своих соотчичей и не заботятся о первенстве. Я вообще сомневаюсь, чтобы в России можно было что-нибудь напечатать, кроме переводов и подражаний…

<1912>

«Мы хотим Девы слова…»^*

Мы хотим Девы слова, у которой глаза зажги-снега. Она метет пол веником из синих цветов нивы. Она сыплет жемчуг, и павлинье стадо клюет его. О, голубозарные, синеокие, синегрудые павлины!

Мы хотим, чтобы слово смело пошло за живописью.

Было бы совершенно бессмысленно вступать в словесную битву с этими людьми словесной промышленности. Их, как измен<ников> нужно брать рукой, защищенной перчаткой, и тогда русская слове<сная> нива буде<т> выполота от пауков.

Но, скажут, указываемые требования отымают права искусства для искусства.

На это мож<но> д<ать> два <возражения>.

1-е: искус<ство> сейч<ас> терпит жестокую власть вражды к России; страшн<ый> ледян<ой> ветер ненав<исти> губит раст<ение>.

П-е: свобода искусства слова всегда была ограничена истинами, каждая из которых частность жизни. Эти пределы в том, что природа, из кот<орой> искусство слова зиждет чертоги, есть душа народа. И не отвлеченного, а вот этого именно. Искусство всегда хочет быть именем душевного движения, властным призывать его. Но имя у каждого человека одно. Для сына земли искусство не может быть светлым, пороча эту землю. У воинствен<ных> народ<ов> искусство, представл<яющее> дремуч<ие> воспом<инания> вои<нов>, в виде отриц<ания> вой<н> будет лжеискусство<м>.

Андрей Белый томится в темнице Пушкина, так прославленного им, но он уже оплакивает ее. На реце Вавилонской сидел<и> и плакал<и>.

В чем же заключа<ется> эта темница?

Темница эта имеет своеобразное строение.

1-я черта: оно двухъярусное; ниж<ний> ярус – легкомысленно<е> отриц<ание> <яруса> верхнего – уважения к инородцам.

Это было до тех пор, пока русский народ не заявил своей власти над русским словом.

<1912>

«Мы обвиняем старшие поколения…»^*

Мы обвиняем старшие поколения в том, что <они> дают младшим чашу бытия отравленной.

Вместо того, чтобы старшее поколение, высоко неся над головой блюдо, подносило на нем младшему сноп прекрасных цветов и острый меч (он заслуживает внимания, когда кто-нибудь замышляет похитить цветы), старшее поколение подносит нам сноп булавок, говоря: «Это лучшие цветы, какие судьба уготовила нам», и среди них старательно запрятанную змею, лишь изредка блистающую темным телом. Да, в этом смысл жизни Андреева, Арцыбашева, Сологуба и других, чтобы мы, вступающие в жизнь, выпили отравленную чашу бытия, невинными глазами принимая ее за лучший напиток, а молодую змею принимали за безобидную подробность, тесемку, изящно обвившую сноп трав.

Вечно присутствующий> при этом Боборыкин спешно составляет протокол о загадочном происшествии, <старчески> шамкает губами и посылает его в «Вестник Европы».

Вот наш суд. Мы вас не караем, не устраиваем торговой казни над обвиняемыми, но мы отделяется от вас, вожди молодежи, и говорим – мы уже не те, что вы. Мы разгляд<ели> вашу змею.

Одни из вас начинают есть падаль, другие от полноты проклятых вопросов служат горничными.

Для этого предательства одного поколения по отношению к другому вы придумали много названий, как «проклятые вопросы», «мозговая извилина», «передовитость».

Мы, Россия завтра, говорим: будет! Довольно, порочные умы, люди <старших> возрастов.

Мы протянули наш меч, чтобы выбить преступную чашу. Это восстание молодежи.

Мы щит и вождь ее против старцев.

Вы – дети, потому что вы не<жили>, но были дудкой пре ступных уст. Вы слушали похвалу из преступных уст.

<1912>

«Воин не наступившего царства…»^*

Воин не наступившего царства приказывает думать и почитать его веру. Он вооружен, как ловец зверей: сеткой для ловли мыслей и острогой для защиты их. Он наг и мощен.

Кто мы? Мы будем свирепствовать, как новая оспа, пока вы не будете похожи на нас, как две капли воды. Тогда мы исчезнем. Мы уста рока. Мы вышли из недр русского моря. Мы, воины, начиная собой новое сословие в государстве, говорим:

1) Остров мысли внутри самовитой речи, подобно руке, имеющей пять пальцев, должен быть построен на пяти лучах звука, сквозящего сквозь слова. То есть правило пяти лучей как изысканное строение звонкой речи с пятью осями. Так, «Крылышкуя золотописьмом тончайших жил» («Пощечина общественному вкусу») образует четыре строчки, построенные по пяти к, л, р, у (строение пчелиных сот). «Мы, не умирающие, смотрим на вас, умирающих» построены пятью м. Довольно примеров и пятиосного строения морских звезд нашей речи.

2) Мы требуем раскрыть Пушкинские плотины и сваи Толстого для водопадов и потоков черногорских сторон надменного Русского языка.

Пример: Когович? – спросят тебя. Им ответишь: Я соя небес.

Разбив стеклянные цепи на лапах, орлы над пропастью мрачно летят в Черногорию учиться клекоту для новых достигов (слово юноши Игнатова). Помимо завываний многих горл, мы говорим: и там, и здесь одно море.

3) Я зову увидеть лицо того, кто стоит на пригорке и чье имя – Пришедший Сам.

4) Мы оскорблены искажением русских глаголов переводными значениями. Мы негодуем и вопием – это застенок.

5) Мы учим: слово управляет мозгом, мозг – руками, руки – царствами. Мост к самовитому царству – самовитая речь.

6) [Мы советуем быть искателями жемчужин русского моря, ловцами темных уродливых ракушек.]

7) [Мимоходом] мы вспоминаем, что кроме языка слов, есть немой язык понятий из единиц ума (ткань понятий, управляющая первым). Так, слова Италия, Беотия, Таврида, Волынь (земля волов), будучи разными словесными жизнями, суть одно и то же: рассудочная жизнь, бросающая тени на поверхности наречий четырех государств.

8) Вспомним, что в земле, называемой Германия, г и ш начинают до двух десятков самых славных имен славы и разума этого народа (Шиллер, Шлегель, Шопенгауэр, Шеллинг, Гете, Гейне, Гейзе, Гегель).

В первом <звуке> мы видим носителя судьбы и путь для воль, придавая <ему> роковой смысл.

Этот волевой знак иногда общ у разных имен: Англия и Альбион, Иберия и Испания.

Как нитям судьбы, рубежный звук сопутствует державе от колыбели до заката.

Следовательно, слово имеет тройственную природу: слуха, ума и пути для рока.

Правящие роды имеют иногда общий роковой знак (лоб звуков) с своей страной, передовой звук общей породы (Германия, Габсбурги, Гогенцоллерны).

Это не есть игра случая.

Это было открыто языку говоров – рок в двух значениях: слово и судьба.

Как очерк судьбы, г сопутствует Германии и Греции, <р> – России и Риму.

Финикийцы и французы.

Помимо звуколистьев и корнесмысла, в словах (через передний звук) проходит нить судьбы, следовательно, у него трубчатое строение. Не следует относиться с суеверным ужасом к тому, о чем говорится. Пусть сравнительное языкознание придет в ярость.

9) Мы утверждаем, что именно числительные обозначали понятия родового быта. Число семь указывает, что прарус имел семью из семи человек (оба слова словесно родичи). Имя восемь <указывает> на вход в семью (во-) нового чужого члена. Одиноко своеобразно слово сорок, дальше – десять и сто.

10) Мы говорим:

М заключает в себе распадение целого на части; Л – движение без власти большей силы; К – обращение силы движения в силу покоя; Т – подчиненность движения большей силе; С – собирание частей в целое; Н – обращение весомого в ничто; Б – наибольшая точка силы движения; П – заполнение пустоты телом; Р – непокорное движение; В – проникновение малого в большое; Ж – увеличение от избытка силы; Г – малое положение от недостатка силы <…>

<1912–1913>

«Памятники должны воздвигать…»^*

Памятники должны воздвигать железные дороги, рудовладельцы, заводы, а власть должна наблюдать их и давать помощь почина и ума, доя их, как молочных коров пастух.

Они дают костяк, ребра и позвоночник народной душе и должны строиться русскими.

Они должны быть воздвигнуты по всему лицу земли русской.

Они суть персты каменного сторожа, указывающие молодцу, куда идти. Памятники говорят народу, что в бытии есть самоцель.

Памятники служат речью между населением и властью, они суть звуки чугунного разговора власти и народа, они доступны для чтения(на них соединяются взоры всего народа), они носители мысли, будучи чертогом смысла подобно членам письмен и иероглифам.

Поэтому должной цепью памятников можно сказать сердцу русского народа нечто, речь. Чугунное ударение русской речи – по обеим сторонам Днепра, дабы пароходы плыли под памятниками.

Воздвигнуть памятник Илье Муромцу – мощи русского народа в родном селе Карачарове. Тако власть говорит: она надеется, что русские будут жить по образцу своего богатыря, и матери родят богатырей, смотря на каменную капь.

Сковороде власть думает <воздвигнуть памятник> в Чернигове.

Власть говорит, что в ее ограде свободно развиваться всем сторонам русского духа.

Воздвигнуть <памятник> в Судаке первому русскому князю Бравлину.

В Киеве – первому царственному русскому: Юстиниану-Управде. Этим будет <дан> чугунный свиток прав русских на Царьград.

Основателям завоевания Сибири Строгановым памятник в Перми.

Матери Петра Великого Нарышкиной в Петербурге. Это будет указывать русской женщине ее истинное назначение – давать великих сынов.

В Киеве памятник Геродоту – первому писавшему о России.

Памятник греческим мудрецам Платону, Сократу, <нрзб.>, Аристотелю.

Памятник Лопухину в виде дерева, под которым умирал герой.

В Киеве памятник Нестору, Котошихину, Карамзину, Костомарову, Ключевскому из каменной белой колоннады <в> полтора человеческих роста и ряда бюстов на ней.

Памятник орловскому рысаку в Воронеже, и нагого юношу рядом с ним.

В Петербурге Менделееву.

Великий памятник Иоанну Грозному в Москве.

В Москве для вящего слияния русских и грузин – великому грузину, грудью оборонявшему Россию от бусурманов, Багратиону.

И чтимой грузинской святой Нине.

Встарь грузины не были менее русскими, чем русские. Пусть добрая старь будет законом новым временам.

В Новгороде воздвигнуть <памятник> первому Рюриковичу – Рюрику.

Памятник Самко – первому борцу с немцами.

Возможно объединение русских с армянами. Должно чтимому армянами лицу поставить памятник в Москве.

В Астрахани поставить памятник Волынскому, Пугачеву, Разину – борцам за русскую свободу.

В Киеве – Крижаничу, южнороссу, величаемому в России.

<нрзб.> Иоанну Гусу.

Боярыне Морозовой в Москве. <Аввакуму.>

В Москве Яну Собескому памятник. Тако у полян почтить Польшу.

И победителю при Грюнвальде Владиславу II.

В Москве памятник Гоголю, Пушкину, Мицкевичу; три друга – любимца муз.

В Москве или Царицыне (или Петербурге) памятник Садко – первому моряку, любимцу водяного царя.

В Киеве – отцу воздухоплавания Змею Тугариновичу.

В нем же старику «Калевалы» <Вяйнямейнену> – намек на слияние финнов с русскими.

Памятник Рублеву – пусть напомнит русской живописи, что у ней есть древние корни в старь.

В Киеве – Никите Кожемяке.

В Москве и Донской области – Платову, Бакланову, Орлову, Дежневу (донским полководцам).

В Ростове-на-Дону – «Слава казаку» – высокий чугунный столб с венком.

Василию Шабанову в Москве.

На Волге в Самаре (ворота в Сибирь) – памятник Ермаку, самый высокий в мире, подобный статуе свободы в Америке, а в нем ладья <нрзб.> и колосс с дымящейся пищалью, а она светит огнем.

В Москве – Борису и Глебу.

Кроме того, Дежневу, Хабарову и Афанасию Никитину там же или в Астрахани.

На Волге в Самаре колоссальный памятник Земному Шару.

Персидской княжне, брошенной в Волгу, и Разину – памятник печальный на рейде перед впадением Волги в Каспийское море. И привлекут сердца персов.

Алиханову памятник в Москве. Это будет звать мусульман в русское русло.

Памятник славянофилам в Москве.

В Перми памятник Кукше – светоч, освещающий с высоты горы.

На Кавказе памятник Прометею в виде изваяния, прикованного к Казбеку.

В Крыму Диане и Митридату, и Ифигении, деве, закланной жрецом. И римскому полководцу, бывшему там. И Аврааму, приносящему в жертву Исаака.

В Казани памятник Охотину и Курбскому.

В Пскове Ордыну-Нащокину – первому столпу государства.

В Самаре памятник Адаму и Еве в виде высокой чугунной пальмы, узорный чугунный столб с венцом и белокаменными изваяниями <нрзб.> прародителей по ним, и львом и серной.

Памятник Рябову в Москве.

В Киеве памятник малороссийскому гетману Дорошенко и другим. Среди многих да будет человек с фамилией на енко.

В Холме Роману Галицкому.

В Киеве русскому языку в виде мирно сидящих орла и соловия, и лебедя внизу, на престоле из мраморных изваяний книг Пушкина, Льва Толстого.

Так украсится и освятится красотой и лепотой русская земля и великорусский материк, вспоминая и объединяя людей из русского народа.

<1913>

«А Китай растет в землю…»^*

А Китай растет в землю, и от дружбы с ним станем хозяевами оной земли, рекомой Азией, яко янки <хозяевами земли>, рекомой Омерикой. А сам Китай зла не замышляет. А игра малая идет, чтобы копье Китая насторожить, аки рогатину, на сердце русское. А ведут ее янки, а втихомолку и другая. Самим же <русским>, поселившись на берегу морском, торговать безвозмездно и беспошлинно и стать, яко бриты глаголемые в Индии. Но треба не пускать <другах> на берег, а то будет худо, когда <нрзб.>. И многие озоруют, чтобы навлечь на нас гнев Китая. А забыли про гнев русский. И кто примет первый печаль, неизвестно.

Есть же неции мужи и глаголют, что Россия <яко> Чехия станет [в союз с немецкой державой, а после русский престол станет общегерманским престолом и потому Россия станет окраиной немецкой.] Або Польша – черновое письмо Руси, а судьбина общая.

Есть же другая, что глаголют, что случилось бы то, будь русские словянами, но не случится, бо русские – русские. Но великую смуту производят глаголющие первое и <нрзб.> треба породниться с русскими. И умолкнут говорящие злое. И будет великое веселие и краше станут русские девы. Да не меняют русского имени на славянское: мена не к володе.

Бе Пушкин как бы внук единого арапина, из страны черной вывезенного. И Ондрей Боголюбский бе сын туркини.

Инде же кровь холодна и я<ко> рекома скифская, треба поселить либо некую толику здравых телом персиян ли, с Святой ли земли арабов – они же одной веры с нами, либо румын, зело подобны римлянам они. Рекут: тече в жилах русских кровь чудьская. Оттого хилы и не люты, но кротки, иные суть плосконосы и не люты видом. Нам треба арабских невест дать либо румынских, и исправится образ их. Наблюдать же то следует на людях знаменитых и <славных>.

Глаголют неции, японская кровь была в малой толике хороша в Москве, и хорошая монгольская кровь идет – бе Карамзин, Аксаков праведные мужи. Глаголют, примесь монгольской крови противоборствует Западу. И то треба испытать, дабы был казак как ствол, а односельчане – древие.

Глаголют, где дымится рекомый завод, там нет казака. А не будет духа казацкого, кто защитит заводы? С хорошей же дружиной и заводы будут. Треба запретить в Донской области заводы, но избегать малоземелья.

Яко садовник над садом, тако Государь над своим народом трудится. А треба богатырям земли русской дать малую льготу, да выделены будут Государевым оком. И день для них назначить, праздник их.

Темным брадой и волосами, рекомым чернявыми, лепо родниться с грузинской або сартской кровью. Зело искусны сарты в торговле и ремеслах, и много мо<гут> производить добра.

Есть же кровь рекомая новгородская, в меру разумны, но сильны и смелы духом те люди и завоевательны зело.

Есть и волжская <кровь>, тело имеют великое и голубоглазы: те сосуды наипаче оберегать и блюсти, бо они влага рустия.

И дабы облегчить оные браки, треба для невест, яко для переселенцев из дальних стран, давать бесплатный проезд, чтобы жених за невестой и невеста к нему имели бесплатный проезд.

Был народ рекомый булгары, к войне был нестоятелен, но в деле купеческом искусен; шел он от словен и турков, и то иметь в виду надо.

Або краснокожих кровь мало привить: дики те и свирепы видом, имеют лютую храпость.

Еще есть малайцы – люди молоды и дики, и тех мало позвать в Россию да крестить.

А есть море рекомое Хвалынское, и живут люди зовомые ловцы, православные и русские родом. И больше нет моря, где бы были русские на море. И дать им вольный закон и суд иметь и чинить города на других морях опрочих.

А быть тому морю морской детской, и быть морскому союзу, чтобы не знали властей, не платили оброков, а то государству не в убыток. <А чтобы оттуда починка пошла>: пойти на Соловки да там устроила морское казачество, да вобрала в себя помор стародавних, да живут полной волей, да ставят пароходы и иное что, и никто, кроме них, да не ловит там рыбу. И оттуда ж путь на Сибирь. А не то шведы вкупе с англичанами подадут руку янки.

А жить на том севере тяжело и уже то будет служба, что живут. Да гостинец посылать им, хлеб и соль и прочее чего, а чтобы принимали всяк народ, ежели православен, и с них за то ничего бы не спрашивалось. И чтобы закон перед тем севером останавливался, яко перед святым местом. И в темницах еже суть, те могут на севере честно жить и на воле на приисках. И снимется с них осуда, и закон забудет их дела. И тако возникнет приморский люд на севере.

А треба в стране рекомая Монголия дать некоему обществу право созывать к себе всяк люд, и у них тот люд не оттягать, и пойдут туда разные люди и забудут зло, и через то Мунгалия получит нажиток.

Да пригороды треба построить под Москвой да Царьградом, да поселить донских <казаков> и пусть занимаются торгом.

<1913>

Бесплатные советы^*

Ввиду того, что <часть> населения Астраханской страны бывает на суше не чаще, чем бакланы (только отдыхая и ночуя на ней), и писать для нее сухопутные советы и законы – праздное занятие, предлагается установить отдел земства – «морство» с заседающими в нем «морцами» с целью искусственного разведения редкой на Каспийском море птицы – русской. В этих видах бесплатно отводятся места по побережью для поселков, поступающие в собственность поселенцев. Земский пароход и холодильник ежедневно обходят эти морские поселения, доставляя пищу и скупая рыбу, и побережье принимает <постепенно> цветущий вид, приятно ласкающий земцев.

Ввиду того, что отсутствие железнодорожного выхода целой Волги к ее морю способствует мнению о русских как разумных и здравомыслящих людях только в том случае, если бы оное море было наполнено серной кислотой, которой надо беречься, земство должно повести сражение за этот выход, дающий дачную жизнь и морское купанье всему Северо-Востоку России. В крайнем случае провести его самому, сделав пайщиками плательщиков налогов.

Принимая в соображение, что судоходный отхожий промысел один из невторостепенных в жизни гг. избирателей земства, земство может или само взять в свои руки нефтяное дело, построив заводы, или, исходя из взгляда, что судоходство только тогда будет крепким, когда у него будут свои нефтяные промыслы, посоветовать союзу судовладельцев завести их для своих нужд.

Так как весьма <мало> исследована Конская страна и море Восходящего солнца, то пособие из земских средств Петровскому музею для ученых исследований будет вполне уместно и ничем не нарушит духа земских учреждений.

Заботясь о нравственности своего населения, земство может открыть в своих селах отделы общества «Сокол», поддерживая приличным пособием его существование, а в господине Народном Университете иметь <сведущих воскресных> чтецов по табаководству, рыбному делу, добыче нефти, шелководству и <по> всем волнующим край вопросам, превратив его в Народный Политехникум Волгограда.

По духу населения Волгоградскому <земству> отвечает Вятское земство.

Но так как вы этого ничего не сдел<аете>, то одним лишним земством в России будет больше.

1913

Ряв о железных дорогах^*

Ряв! Железнодорожный закон Италии заключается в совпадении с морским берегом полотна, и вот стройная нога этого полуострова таперича обута в цельный железнодорожный сапог. Вторая черта: внутри полуострова железные пути очень скудны. Железнодорожное полотно никогда не уходит от бьющихся волн моря, и очертания Италии обведены чугункой. Вдольморские пути привели рекомую Италию к торговому расцвету.

В России приморские пути проводятся только в не совсем русских областях (Кавказ, Финляндия), ввиду несомненных выгод этого способа постройки.

Боящийся лица Волги, Волжский путь не доведен к Каспию. Устья Дуная и Дона, будучи сшиты друг с другом вдоль морского берега, дадут расцвет югу.

На севере России должны быть торопливо связаны Печора и Обь и Лена и Енисей. Тогда только будет разумна паутина железнодорожных пауков Москвы и других городов.

Ряв!

Североамериканский железнодорожный «крюк» заключается в том, что чугунный путь переплетается с руслами Великих рек этой страны и вьется рядом с ними, причем близость обоих путей так велика, что величавый чугунный дед всегда может подать руку водяному, и поезд и пароход на больших протяжениях не теряют друг друга из вида.

На востоке от Вислы русла Волги и Днепра (их средние течения) могли бы, как верхушки двух деревьев, быть связаны одним железнодорожным кругом. Теперь же, чтобы попасть в Саратов или Казань, нижегородец должен проехать в Москву.

Прямой путь от устья Волги до устья Оби полезен для жизни по ту сторону Урала (Камня). Впрочем, на смену пресмыкающимся путям приходят летающие и реющие пути. Есть опасность, что железными дорогами, как непонятными буквами непонятного языка, не было бы начертано на знакомых и понятных страницах слово «глупость» (дурь). Слова другого значения: расчет, разум.

1913

<Полемические заметки 1913 года>^*

Вы, волны грязи и порока и буря мерзости душевной!

Вы, Чуковск<ие>, Яблонов<ские>! Знайте, у нас есть звезды, есть и рука кормчего, и нашей ладье не страшны ваша осада и приступ.

Словесный пират Чуковский с топором Уитмана вскочил на испытавшую бурю ладью, чтоб завладеть местом кормчего и сокровищами бега.

Но разве не видите уже его трупа, плавающего в волнах?

Пристав Чуковский вчера предложил нам отдохнуть, соснуть в участке Уитмана и какой-то кратии. Но гордые кони Пржевальского, презрительно фыркнув, отказались. Узда скифа, кою вы можете видеть на Чертомлыцкой вазе, осталась висеть в воздухе.

1913

«Бездарный болтун!..»^*

Бездарный болтун!

В стороне скотский поступок врача Кульбина. Он, этот слабоумный безумец, этот верный Личарда, надеялся убежденной бранью искреннего дурака запачкать чье-то имя. Но так как в скотском поступке известного врача я услышал голос итальянца, управляющего петрушками, то я с некоторым отвращением к этому грязному делу возвращаю вам слова Кульбина: подлец, негодяй. Он ваш раин (славянин нашел господина и кнут). Заступитесь же за своего слугу, как более сильный и более равный мне, и, неся ответственность за его поступки, вынесите тяжесть слов «негодяй», «подлец» и пр<имите> удар в лицо Маринетти, этого итальянского овоща.

Понимайте письмо как угодно, вкупе или порознь с тремя друзьями, но здесь Восток бросает вызов надменному Западу, с презрением шагая через тела падале<доителей>.

Ваш итальянец Маринетти (беседа в <№> 13984 «Биржевых ведомостей») удивляет своей приятной развязностью.

Нам незачем было прививаться извне, так как мы бросились в будущее от 1905 г. То, что Бурлюк<и>, Кульбин<ы> не заметили этой лжи, указывает, что они рядились, а не были.

Между прочим, эта беседа № 13984 – монолог из Грибоедова (французик из Бордо).

Вы, приятель, опоздали приехать в Россию, вам нужно было приехать в 1814 г. Сто лет ошибки в рождении человека будущего.

Бешеный бег жизни заключается не в том, чтобы французик из Бордо выскакивал каждое столетие.

Итак, прибегая к языку, к которому прибег ваш раин Кульбин, вы подлец и негодяй. Так чествует новейшего французика из Бордо Будетлянин. До свидания, овощ!

Я уверен, что некогда мы встретимся при пушечных выстрелах в поединке между итало-германским союзом и славянами на берег<ах> Далмации. В Дубровнике я назначаю место встречи друзей.

P. S. Ввиду того, что ваш друг уклонился от ответственности за свои слова, я совершенно уверен в соответствующем поведении и с вашей стороны и никакими просьбами не решаюсь вас утруждать, считая исчерпанным происшедшее.

Трусость – народная черта итальянцев, искусных торгашей и учителей, обу<чающих> м<ошенничеству>.

Письмо не будет тайна.

С членами «Гилеи» я отныне не имею ничего общего.

<2 (15) февраля 1914>

<Открытое письмо с утверждением своих авторских прав>^*

В сборниках: «I том стихотворений В. Хлебникова», «Затычка» и «Журнал русских футуристов» Давид и Николай Бурлюки продолжают печатать подписанные моим именем вещи, никуда негодные, и вдобавок тщательно перевирая их.

Завладев путем хитрости старым бумажных хламом, предназначавшимся отнюдь не для печати, – Бурлюки выдают его за творчество, моего разрешения не спрашивая.

Почерк не дает права подписи. На тот случай, если издатели и впредь будут вольно обращаться с моей подписью, я напоминаю им о скамье подсудимых, – так как защиту моих прав я передал моему доверенному и на основании вышесказанного требую –

первое: уничтожить страницу из сборника «Затычка», содержащую мое стихотворение «Бесконечность»; второе: не печатать ничего без моего разрешения, принадлежащего моему творческому «я».

Тем самым налагаю запрещение на выход I тома моих стихотворений как мною не разрешенного.

Виктор Владимирович Хлебников.

<2 (15) февраля 1914>

! Будетлянский^*

На наш звонок 1913 год дал земному шару новую породу людей: храбрых (хоробрых) будетлян. Отцы (Брюсов, Бальмонтик, Мережковский, Толст<ой> и др.) подали блюдо второй ЦуСИМы, держа полотенце через плечо.

Ма-а-до-е поколение небрежным пинком ноги разбило кушанье и выбило из рук растерявшегося.

Оно попросило в звонок мяс свежих. Осколки. Раскрытые рты.

Тогда, пока мы вонзали наши честные зубы в новое яство, – были созваны все воздухи улицы, дабы учинить нам тесноту и отравить радость.

В таком положении дела и теперь. Мы выслушиваем храбрый лай шавок: Измайлова, Философова, Ясинского и других кольцехвостатых.

Кстати, доказательство того, что человек желает стать четвероногим: Мережковский четвероног Философовым, Бальмонт – Городецким, Брюсов – Эллисом.

Учитесь: на язык бросает тень будущее.

Сущность Брю-Баль-Мереж: они просили о пощаде ожидаемого победителя, предвидя разгром с востока, загодя молили кривобрового самурая: «Оставь мне жизнь. О, пощади меня среди мушек мира».

«Весы» – предусмотрительная заблаговременная сдача.

Их строчки, как поРОКА и лжи, боялись силы и гнева. Все крепкие, дебелые слова русского языка были изгнаны с страниц «Весов». Их «Весы» – это перевернувшаяся собачка, машущая лапками на запад, визжащая о совершенной невинности своей перед желтым волкодавом.

В нас же каждая строчка дышит победой и вызовом, желчью победителя. Взрывы пластов, гул. Мы – сопка. Мы – блевак, дымящийся черным дымом.

Помните про это! Люди.

Первый учитель Толстого – это тот вол, коий не противился мяснику, грузно шагая на бойню.

Пушкин – изнеженное перекати-поле, носимое ветром наслаждения туды и сюды.

Мы же видим мглистыми глазами Победу и разъехались делать клинки на смену кремневых стрел 1914 года. В 1914 были брызги, в 1915 – бразды правления!

О, Аррагонский бык!

В 1914 году мы вызвали на песок быка прекрасной масти, в 1915 – он задрожит коленями, падая на тот же песок. И потечет слюна великая (похвала победителю) у дрожащего животного.

Пока наше развитие идет как художественное развитие, например, Байрона (все по образцу старого).

Гнев, рев присяжных заседателей – от полтинника за строчку, лаятелей за строчку (есть оправдание: у них ведь семьи), впереди бежит брань – тень от двигающегося паровоза. Сотни тысяч из приютов, родовспомогательных заведений, богаделен, питающихся нами, едят лучше обыкновенного. Врачи и присяжные поверенные гневно бросают перуны.

А мы растем. А мы растем.

Мы не в шутку назвали себя «Пришедший Сам», <потому> что мы взаправду 1) Сам, 2) Пришедший.

«Крылышкуя…» и т. д. потому прекрасно, что в нем, как в коне Трои, сидит слово «ушкуй» (разбойник). «Крылышкуя», скрыл ушкуя деревянный конь.

Измайловы и Ясинские разлили молоко негодования. Приветствовать такую молочную породу, лучше холмогорской! Кравы: Измайлов, Философов, Ясинский и другие, щекочущие мышки читателя лаятели. До свидания, г.г. быки!

Быкобоец приподымает шляпу и уходит.

Только мы открыли, что человек 20-го века, влача тысячелетний труп (прошлое), согнулся, как муравей, влачащий бревно. Только мы вернули человеку его рост, сбросив вязанку прошлого (Толстых, Гомеров, Пушкиных).

Для умерших, но все еще гуляющих на свободе, мы имеем восклицательные знаки из осины.

Все свободы для нас слились в одну основную свободу: свободу от мертвых, г.г. ранее живших.

В стране чисел есть знаки ^ши0, всё и ничто. Для врагов наших все на восток от Германии было ничто, а на запад – ^ все. Они не жили, а только слюняво завидовали живущим там. Мы, поставив знаки на места, научили жить господствующее сословие господ полутрупов.

Над мрачной пропастью предков, под глыбой громад, по отвесной стене настоящего вся страна пробирается на ногах козы, ступая, точно на уступы в стене, на брошенные нами величаво намеки и кораны в трех строчках(например: «О, рассмейтесь…», «Будьте грозны, как Остраница…»), делая скачок от одной скважины в стене к другой, иногда изящно, как коза, останавливаясь и отдыхая, для передышки. Орлы стерегут ее.

1914

Мы и дома^*

Вонзая в человечество иглу обуви, шатаясь от тяжести лат, мы, сидящие на крупе, показываем дорогу – туда! – и колем усталые бока колесиком на железной обуви, чтобы усталое животное сделало прыжок и вяло взяло, маша от удовольствия хвостом, забор перед собой.

Мы, сидящие в седле, зовем: туда, где стеклянные подсолнечники в железных кустарниках, где города, стройные, как невод на морском берегу, стеклянные, как чернильница, ведут междуусобную борьбу за солнце и кусок неба, будто они мир растений; «посолонь» – ужасно написано в них азбукой согласных из железа и гласных из стекла!

И если люди – соль, не должна ли солонка идти по-солонь? Положив тяжелую лапу на современный город и его улицетворцев, восклицая: «Бросьте ваши крысятники!» – и страшным дыханием изменяя воздух, мы, Будетляне, с удовольствием видим, что многое трещит под когтистой рукой. Доски победителей уже брошены, и победители уже пьют степной напиток, молоко кобылиц; тихий стон побежденных.

Мы здесь расскажем о вашем и нашем городе.

I. Черты якобы красивого города прошлецов (пращурское зодчество).

1. Город сверху. Сверху сейчас он напоминает скребницу, щетку. Это ли будет в городе крылатых жителей? В самом деле, рука времени повернет вверх ось зрения, увлекая за собой и каменное щегольство – прямой угол. На город смотрят сбоку, будут – сверху. Крыша станет главное, ось – стоячей. Потоки летунов и лицо улицы над собой город станет ревновать своими крышами, а не стенами. Крыша как таковая нежится в синеве, она далека от грязных туч пыли. Она не желает, подобно мостовой, мести себя метлой из легких, дыхательного горла и нежных глаз; не будет выметать пыль ресницами и смывать со своего тела грязь черною губкой из легкого. Прихорашивайте ваши крыши, уснащайте эти прически узкими булавками. Не на порочных улицах с их грязным желанием иметь человека как вещь на своем умывальнике, а на прекрасной и юной крыше будет толпиться люд, носовыми платками приветствуя отплытие облачного чудовища, со словами «до свиданья» и «прощай!» провожая близких.

Как они одевались? Они из черного или белого льна кроили латы, поножи, нагрудники, налокотники, горла, утюжили их и, таким образом, вечно ходили в латах цвета снега или сажи, холодных, твердых, но размокающих от первого дождя, доспехах из льна. Вместо пера у иных над головой курилась смола. В глазах у иных взаимное смелое, утонченное презрение. Поэтому мостовая прошла выше окон и водосточных труб. Люд столпился на крыше, а земля осталась для груза; город превратился в сеть нескольких пересекающихся мостов, положивших населенные своды на жилые башни-опоры; жилые здания служили мосту быками и стенами площадей-колодцев. Забыв ходить пешком или <ездить> на собратьях, вооруженных копытами, толпа научилась летать над городом, спуская вниз дождь взоров, падающих сверху; над городом будет стоять облако оценки труда каменщиков, грозящее стать грозой и смерчем для плохих кровель. Люд на крыше вырвет у мотыги ясную похвалу крыше и улице, проходящей над зданиями. Итак, его черты: улица над городом, и глаз толпы над улицей!

2. Город сбоку. «Будто красивые» современные города на некотором расстоянии обращаются в ящик с мусором. Они забыли правило чередования в старых постройках (греки, ислам) сгущенной природы камня с разреженной природой – воздухом (собор Воронихина), вещества с пустотой (то же отношение ударного и неударного места – сущность стиха). У улиц нет биения. Слитные улицы так же трудно смотрятся, как трудно читаются слова без промежутков и выговариваюся слова без ударений. Нужна разорванная улица с ударением в высоте зданий, этим колебанием в дыхании камня. Эти дома строятся по известному правилу для пушек: взять дыру и облить чугуном. И точно, берется чертеж и заполняется камнем. Но в чертеже имеет существование и весомость черта, отсутствующая в здании, и наоборот, весомость стен здания отсутствует в чертеже, кажется в нем пустотой; бытие чертежа приходится на небытие здания, и наоборот. Чертежники берут чертеж и заполняют его камнем, т. е. основное соотношение камня и пустоты умножают (в течение веков не замечая) на отрицательную единицу, отчего у самых безобразных зданий самые изящные чертежи, и Мусоргский чертежа делается ящиком с мусором в здании. Этому должен быть положен конец! Чертеж годится только для проволочных домов, так как заменять черту пустотой, а пустоту камнем – то же, что переводить папу Римского знакомым римской мамы. Близкая поверхность похищена неразберихой окон, подробностями водосточных труб, мелкими глупостями узоров, дребеденью, отчего большинство зданий в лесах лучше законченных. Современный доходный дом (искусство прошлецов) растет из замка; но замки стояли особняком, окруженные воздухом, насытив себя пустынником, походя на громкое междометие! А здесь, сплющенные общими стенами, отняв друг от друга кругозор, сдавленные в икру улицы, – чем они стали с их прыгающим узором окон, как строчки чтения в поезде! Не так ли умирают цветы, сжатые в неловкой руке, как эти дома-крысятники? (Потомки замков!)

3. Что украшает город? На пороге его красоты стоят трубы заводов. Три дымящиеся трубы Замоскворечья напоминают подсвечник и три свечи, невидимых при дневном свете. А лес труб на северном безжизненном болоте заставляет присутствовать при переходе природы от одного порядка к другому; это нежный, слабый мох леса второго порядка; сам город делается первым опытом растения высшего порядка, еще ученическим. Эти болота – поляна шелкового мха труб. Трубы – это прелесть золотистых волос.

4. Город внутри. Только немногие заметили, что вверить улицы союзу алчности и глупости домовладельцев и дать им право строить дома – значит без вины вести жизнь одиночного заключения (мрачный быт внутри доходных домов очень мало отличается от быта одиночного заключения); это жизнь гребца на дне ладьи, под палубой; он ежемесячно взмахивает веслом, и чудовище алчности темной и чужой воли идет к сомнительным целям.

5. Так же мало замечали, что путешествия <внутри города> лишены полноты удобств и неприятны.

II. Лекарства Города Будрых.

1. Был выдуман ящик из гнутого стекла, или походная каюта, снабженная дверью, с кольцами, на колесах, со своим обывателем внутри; она ставилась на поезд (особые колеи, площадки с местами) или пароход, и в ней ее житель, не выходя из нее, совершал путешествие. Иногда раздвижной, этот стеклянный шатер был годен для ночлега. Вместе с тем, когда было решено строить не из случайной единицы кирпича, а с помощью населенной человеком клетки, то стали строить дома-остовы, чтобы обитатели сами заполняли пустые места подвижными стеклянными хижинами, могущими быть перенесенными из одного здания в другое. Таким образом было достигнуто великое завоевание: путешествовал не человек, а его дом на колесиках или, лучше сказать, будка, привинчиваемая то к площадке поезда, то к пароходу.

Как зимнее дерево ждет листвы или хвои, так эти дома-остовы, подымая руки с решеткой пустых мест, свой распятый железный можжевельник, ждут стеклянных жителей, походя на ненагруженное невооруженное судно, то на дерево смерти, на заброшенный город в горах. Возникло право быть собственником такого места в неопределенно каком городе. Каждый город страны, куда прибывал в своем стеклянном ящике владелец, обязан был дать на одном из домов-остовов место для передвижной ящико-комнаты (стекло-хаты). И на цепях с визгом подымался путешественник в оболочке.

Ради этого размеры шатра во всей стране – одного и того же образца. На стеклянной поверхности черное число, порядок владельца. Сам он во время подъема что-нибудь читал. Таким образом, возник владелец: 1) не на землю, а лишь на площадку в доме-остове, 2) не в каком-нибудь определенном городе, а вообще в городе страны, одном из вошедших в союз для обмена гражданами. Это было сделано для польз подвижного населения.

Строились остовы городами; они опирались на союз стекольщиков и железников Урала. Похожий на кости без мышц, чернея пустотой ячеек для вставных стеклянных ящиков, ставших деньгами объема, в каждом городе стоял наполовину заполненный железный остов, ожидавший стеклянных жителей. Нагруженные ими же, плавали палубы и ходили поезда, носились по дорогам площадки. Такие же остовы-гостиницы строились на берегу моря, над озерами, вблизи гор и рек. Иногда в одном владении были две или три клетки. Шатры в домах чередовались с гостиными, столовыми и резварнами.

2. Современные дома-крысятники строятся союзом глупости и алчности. Если прежние замки-особняки распространяли власть вокруг себя, то замки-сельди, сплющенные бочонком улиц, устанавливают власть над живущими в нем внутри его. В неравной борьбе многих обитающих в доме с одним владеющим им, многих, не сделавших ни одного яркого душегубства, но живущих в мрачной темнице, в заключении в доходном доме, под тяжелой лапой союза алчности и глупости, на помощь многим сначала приходили отдельные союзы, а потом государство. Было признано, что город – точка узла лучей общей силы и в известной доле есть достояние всех жителей страны и что за попытку жить в нем гражданин страны не может быть брошен (одним из случайно отнявших у него город) в каменный мешок крысятника и вести там жизнь узника, пусть по приговору только быта, а не суда. Но не все ли равно сурово наказанному, даже если он не подозревает о страшном равенстве своего жилища: суд или быт бросил его, как военного пленника, в темный подвал, отрезанный от всего мира?

Было понято, что постройка жилищ должна быть делом тех, кто их будет населять. Сначала отдельные улицы объединялись в товарищества на паях, чтобы строить, чередуя громады с пустотой, общие замкоулицы и заменить грязный ящик улицы одним прекрасным улочертогом; в основу лег порядок древнего Новгорода. Вот вид большой улицы Тверской. Высокий избоул окружался площадью. Тонкая башня соединялась мостом с соседним замкоулом. Дома-стены стояли рядом, как три книги, стоящие ребром.

Жилая башня двумя висячими мостами соединялась с другой такой же, высокой, тонкой. Еще один дворцеул. Все походило на сад. Дома соединялись мостами, верхними улицами градоула.

Так были избегнуты ужасы произвола частного зодчества. Растительный яд стал караться наравне с зодческим мышьяком. За частными лицами осталось право строить дома: 1) вне города, 2) на окраинах его, в деревнях, пустынях, но и то для своего личного пользования. Позднее к улицетворству перешла государственная власть. Это были казенные улочертоги.

Присвоив права улицетворца и очертив кругом своих забот жиании, и жиянство (от жить, словопроизводство по словам: пианство и пиании,), власть стала старшим каменщиком страны и на развалинах частного зодчества оперлась о щит благодарности умученных в современных крысятниках.

Нашли, что черпать средства из постройки стеклянных жилищ нравственно. Измученные равнодушным ответом: «пущай дохнут, пущай живут», ушли под крыло государства-зодчего.

Запрет на частное зодчество не распространялся на избы, хаты, усадьбы и жилища семей. Война велась с крысятниками. Занятая избоулом земля оставалась во владении прежних собственников. Житеул 1) сдавался обществам городов, врачей, путешествий, улиц, приходам; 2) оставался у строителя; 3) продавался на условиях, ограничивающих алчность правосодержания. Это был могучий источник доходов. Градоулы, построенные на берегах моря и в живописных местах, оживили ее высокими стеклянными замками. Итак, основным строителем стало государство; впрочем, оно стало таким в силу превосходства своих средств, как самое могучее частное общество.

3. Что строилось? Теперь внимание. Здесь рассказывается про чудовища будетлянского воображения, заменившие современные площади, грязные, как душа Измайлова.

a) Дома-мосты; в этих домах и дуги моста, и опорные сваи были населенными зданиями. Одни стекло-железные соты служили соседям частями моста. Это был мостоул. Башни-сваи и полушария дуг. (Корень ул от слов улица, улей, улика, улыбка, Ульяна.) Мостоулы нередко воздвигались над рекой.

b) Дом-тополь. Состоял из узкой башни, сверху донизу обвитой кольцами из стеклянных кают. Подъем был в башне; у каждой светелки особый выход в башню, напоминавшую высокую колокольню (100–200 сажен). Наверху площадка для верхнего движения. Кольца светелок тесно следовали одно за другим на большую высоту. Стеклянный плащ и темный остов придавали ему вид тополя.

c) Подводные дворцы; для говорилен строились подводные дврцы из стеклянных глыб, среди рыб, с видом на море и подводным выходом на сушу. Среди морской тишины давались уроки красноречия.

d) Дома-пароходы. На большой высоте искусственный водоем заполнялся водой, и в нем на волнах качался настоящий пароход, населенный главным образом моряками.

e) Дом-пленка. Состоял из комнатной ткани, в один ряд натянутой между двумя башнями. Размеры 3x100x100 сажен. Много света! мало места. Тысяча жителей. Очень удобен для гостиниц, лечебниц, на гребне гор, берегу моря. Просвечивая стеклянными светелками, казался пленкой. Красив ночью, когда казался костром пламени среди черных и угрюмых башен-игл. Строится на бугре холмов. Служит хорошим домом-остовом.

f) Тот же, с двойной тканью комнат.

q) Дом-шахматы. Пустые комнаты отсутствовали в шахматном порядке.

h) Дом-качели. Между двумя заводскими трубами привешивалась цепь, а на ней привешивалась избушка. Мыслителям, морякам, будетлянам.

i) Дом-волос. Состоит из боковой оси и волоса комнат будетлянских, подымающихся рядом с нею на высоту 100–200 сажен. Иногда три волоса вьются вдоль железной иглы.

j) Дом-чаша; железный стебель, 5-200 сажен вышиной, подымает на себе стеклянный купол для 4–5 комнат. Особняк для ушедших от земли; на ножке железных брусьев.

k) Дом-трубка. Состоял из двойного комнатного листа, свернутого в трубку, с широким двором внутри, орошенным водопадом.

l) Порядок развернутой книги; состоит из каменных стен, под углом, и стеклянных листов комнатной ткани, веером расположенной внутри этих стен. Это дом-книга, размеры стен 200–100 сажен.

m) Дом-поле; в нем полы служат опорой пустынным покоям, лишенным внутренних стен, где в живописном беспорядке раскинуты стеклянные хижины, шалаши, не достающие потолка, особо запирающиеся вигвамы и чумы; на стенах грубо сколоченные природой оленьи рога придавали вид каждому ярусу охотничьего становища; в углах домашние купанья. Нередко полы подымаются один над другим в виде пирамиды.

n) Дом на колесах; на длинном маслоеде одна или несколько кают; гостиная, светская ульская для цыган 20 века.

Начала:

Прогулка: читая изящное стихотворение из четырех слов «гоум, моум, суум, туум» и вдумываясь в его смысл, казавшийся прекраснее больших созвучьерубных приборов, я, не выходя из шатра, был донесен поездом через материк к морю, где надеялся увидеть сестру. Я почувствовал скрип и покачивание. Это железная цепь подымала меня вдоль дома-тополя; мелькали клетки стеклянного плаща и лица. Остановка; здесь в пустой ячейке дома я оставил свое жилище; зайдя к водопаду и надев стиль одежд дома, я вышел на мостик. Изящный, тонкий, он на высоте 80 сажен соединял два дома-тополя. Я наклонился и вычислил себя, что я должен делать, чтобы исполнить волю его в себе. Вдали, между двух железных игл, стоял дом-пленка. 1000 стеклянных жилищ, соединенных висячей тележкой с башнями, блестели стеклом. Там жили художники, любуясь двойным видом на море, так как дом иглой-башней выдвинулся к морю. Он был прекрасен по вечерам. Рядом на недосягаемую высоту вился дом-цветок, с красновато-матовым стеклом купола, кружевом изгороди чашки и стройным железом лестниц ножки. Здесь жили И и Э. Железные иголки дома-пленки и полотно стеклянных сот озарялись закатом. У угловой башни начинался другой, протянутый в поперечном направлении, дом. Два дома-волоса вились рядом, один около другого. Там дом-шахматы… Я задумался. Роща стеклянных тополей сторожила море. Между тем четыре «Чайки № 11» несли по воздуху сеть, в которой сидели купальщики, и положили ее на море. Это был час купанья. Сами они качались на волнах рядом. Я думал про сивок-каурок, ковры-самолеты и думал: сказки, – память старца или нет? Иль детское ясновидение? Другими словами, я думал: потоп и гибель Атлантиды была или будет? Скорее, я склонен думать – будет.

Я был на мостике и задумался.

<1914>

Булла о ветровой войне^*

Люди!

Во время оно племя немцев, посылавшее в [Россию] Азию слащавых лекарей Гаазов, теперь посылает газы без <лишнего> а.

Перун, разящий Вотана, видит, что врач Гааз делает свою работу без <этого> а.

Где разница? Поэтому будем говорить о гаазах вообще.

Перун и Вотан тяжко целуются мечами. [Клинок] лезвие яда <несет смерть> ветрочумы.

<Если хам (черная земля) знает силу ветрового оружия, это приведет его к силовым способам победы>.

<Если известен химический состав гаазов, то хамические способы борьбы с ними просты и хитры>.

<Можно использовать>:

<1>. Взрывные шашки или ядра с веществом, дающим при встрече с чумным ветром твердый осадок (порошок золы либо влагу).

<2>. Те же шашки и ядра, но дающие соединения легче воздуха, что направит полет ядра вверх.

<3>. Охладительная решетка, соединенная со льдом и жидким водородом, будучи теплопроводна, заставит яд стекать каплями и обратит в жидкость.

<4>. Воронки (губки) пустоты; выкапываются пустоты достаточного объема, которые втягивают в себя яд.

<5>. В обход окопов провести подземный путь; у тылового конца работает мощный нагнетатель, вбирающий в себя ядовитые пары.

<6>. Водяной невод натягивается в несколько рядов; создается непроницаемая стена, препятствующая выходу <ядовитого> облака.

<7>. Изменение направления ветра путем пожара (жечь уголь). Точка пожара должна находиться впереди окопов.

<…>

<Весна 1915>

Предложения^*