Том 6. Хмурое утро; Хлеб (Оборона Царицына)

Трилогия «Хождение по мукам» состоит из романов: «Сестры», «Восемнадцатый год» и «Хмурое утро». К трилогии примыкает тематически связанная с ней повесть «Хлеб» (Оборона Царицына)».

Хронологические рамки описываемых в произведении событий — 1914–1920 годы.

Работа над трилогией, которую писатель называл своим основным литературным трудом, охватывает более чем два десятилетия: с перерывами А. Толстой писал ее с 1919 по 1941 год, то есть на протяжении почти всего периода своего послереволюционного творчества.

По первоначальному замыслу «Хождение по мукам» было задумано как небольшое произведение о жизни интеллигентской семьи, о любви и верности, сохраненной героями в условиях бурной и суровой эпохи. Позднее этот замысел автора стал расширяться. По мере того как самый ход событий в Советской России показывал устойчивость и жизненность нового социального строя, писателю становилось все более ясным, что в рамках одного романа судьбы его героев не могут быть завершены, что первая книга, впоследствии названная «Сестры», — лишь начало большого произведения. Поэтому уже в предисловии к первому отдельному изданию романа (Берлин, 1922) А. Толстой говорит о плане последующих частей произведений, которые должны охватить «трагическое десятилетие русской истории»: 1914–1924 годы.

В этом же предисловии писатель рассказывает о предполагаемом содержании второй книги, действие которой должно было происходить между 1917 и 1922 годом, когда «Россия переживала нерадостную радость свободы»; разрешение всех мучительных противоречий и страданий героев писатель усматривал тогда в «прекраснейшем на земле» — в милосердной любви женщины, прошедшей по всем мукам и сохранившей внутреннюю чистоту — «живой огонь светильника невесты».

Первая книга трилогии — произведение, отразившее в себе настроения автора, характерные для начального периода пребывания А. Толстого в эмиграции. Вместе с тем по мере того как писатель приближался к завершению романа, в произведении начинали все сильнее звучать ноты жизнеутверждающего оптимизма, глубокая вера в силы своего народа и в обновленную Россию. В упомянутом уже предисловии к изданию романа 1922 года читаем: «В смятении я оглядываюсь: действительно ли Россия пустыня, кладбище, былое место? Нет, среди могил я вижу миллионы людей, изживших самую горькую горечь страдания и не отдавших земли на расточение, души — мраку. Да будет благословенно имя твое, Русская Земля!» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 8, стр. 665).

А. Толстой вновь обратился к «Хождению по мукам» уже на родине — сначала в 1925 году, когда он для переиздания «Сестер» существенно переработал текст этого романа, а затем в 1927 году, когда он начал писать вторую книгу трилогии — роман «Восемнадцатый год».

Годы идейного и творческого роста А. Толстого по возвращении его в Советский Союз не могли не отразиться на содержании нового романа. «Восемнадцатый год» явился не просто продолжением «Сестер», а как бы новой ступенью в литературном развитии А. Толстого, знаменующей более глубокое понимание и раскрытие им исторической действительности. Не случайно сам писатель говорил о себе, что, приступая к «Восемнадцатому году», он должен был прежде всего определить свое новое отношение к материалу, «все заново пережить самому, продумать, прочувствовать». Роман «Восемнадцатый год» был закончен в июле 1928 года.

Последняя книга трилогии — роман «Хмурое утро» — начата в 1939 году. По этому поводу автор писал в своей статье «Как создавалась трилогия «Хождение по мукам»: «Я не жалею, что между второй и третьей частью был такой длинный перерыв, потому что за это время я сам, в своей жизни, в своем отношении к жизни, к действительности, к нашей борьбе стал относиться гораздо более зрело, гораздо более углубленно».

В этот период общественной и литературной деятельности А. Толстого было немало такого, что несомненно обогатило его как художника. Как раз в те годы А. Толстой становится одним из видных общественных деятелей страны, писателем, идущим в первых рядах советской литературы. Создание двух первых книг исторического романа «Петр I» давало писателю ценный опыт. Работа А. Толстого в 30-е годы в архивах над материалами гражданской войны, встречи, беседы с участниками ее углубляют его интерес к событиям недавнего прошлого, делают восприятия их более живыми. Теперь писатель, как никогда раньше, ощущает потребность более пристального изучения, правдивого воссоздания картин гражданской войны — в духе высказанного им ранее призыва: «Время начать изучать революцию, — художнику стать историком и мыслителем» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 13, стр. 296). Поэтому не удивительно, что при подготовке в 1934 году к переизданию романа «Восемнадцатый год» А. Толстой подвергает и его тщательной переработке.

Намечая план продолжения трилогии. А. Толстой ставит себе целью в последней книге — возможно полнее показать направляющую роль Коммунистической партии и ее деятелей в революционных событиях, поскольку он считал, что эта тема была недостаточно раскрыта в «Восемнадцатом годе».

Обилие материалов о гражданской войне, которыми располагал тогда А. Толстой, одно время вызвало у него желание писать продолжение трилогии в виде шести книг. Но в процессе работы А. Толстой часть этих материалов использовал в повести «Хлеб», а остальное (тема «начала побед» Красной Армии) вошло в роман «Хмурое утро».

Третья книга была создана в годы, когда в советской литературе оживился интерес к теме гражданской войны: в обстановке кануна второй мировой войны ряд писателей снова обращается к событиям первых лет существования советской власти, когда советский народ отстаивал завоевания Октября. А. Толстой закончил роман в первый день войны, авторская дата — 22 июня 1941 года.

Говоря о «Хождении по мукам» в целом, надо еще подчеркнуть, что произведение это, эпическое в своей основе, вместе с тем автором рассматривалось как не лишенное некоторой автобиографичности. А. Толстой сам подчеркивал внутренний подтекст произведения: «Хождение по мукам» — это хождение совести автора по страданиям, надеждам, восторгам, падениям, унынию, взлетам — ощущение целей огромной эпохи, начинающейся преддверием первой мировой войны и кончающейся первым днем второй мировой войны» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 14, стр. 378).

Трилогия «Хождение по мукам», при всей целостности и монолитности своей художественной ткани, в каждом отдельном звене — в первых публикациях — несла на себе своеобразный отпечаток той или иной ступени творческого развития писателя. Этим вызвано то, что работа над последующими книгами трилогии сопровождалась постоянно авторской переработкой ранее написанных частей с целью приблизить их к уровню написанного позднее.

Впервые все три части трилогии вместе опубликованы в однотомном издании «Хождение по мукам». Трилогия: «Сестры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро», Гослитиздат, М. 1943.

Печатается по тексту этого издания.

Сестры

Впервые под названием «Хождение по мукам» напечатан в журналах: «Грядущая Россия» (Париж), 1920, № 1–2 (главы первая — десятая), и «Современные записки» (Париж), 1920–1921, №№ 1, 2, 3, 4, 5 и 6 (полностью).

Первое отдельное издание: «Хождение по мукам», роман, изд-во «Москва», Берлин, 1922. Первое издание в СССР: «Хождение по мукам», роман в двух частях, издание автора, Л. 1925; под названием: «Хождение по мукам». — «Сестры» — перепечатывался многократно в собраниях сочинений А. Толстого и в отдельных изданиях.

Роман написан в эмиграции. Начат А. Толстым в середине июля 1919 года под Парижем в Севре. Закончен в августе 1921 года в местечке Камб под Бордо на Гаронне.

Писатель вспоминал позднее о том, с какими настроениями он работал над своим произведением. «Я жил тогда под Парижем (19-й год) и этой работой хотел оправдать свое бездействие, это был социальный инстинкт человека, живущего во время революции: бездействие равно преступлению…», «…помню 1920 год. Бретань. Крошечная деревушка на берегу моря.

Из далекой России доносились отрывочные сведения о героических боях с поляками, о грандиозных победах у Перекопа.

Я работал тогда над первой книгой трилогии «Хождение по мукам». Работа двигалась к концу. Но вместе с концом созревало сознание, что самое главное так и осталось непонятым, — что место художника не здесь, среди циклопических камней и тишины, нарушаемой лишь мерным рокотом прибоя, но в самом кипении борьбы, там, где в муках рождается новый мир» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 13, стр. 563 и 125).

В одном из писем позднейших лет А. Толстой рассказывает, с каким трудом давалась ему концовка романа:

«Хождение по мукам» я кончал в Камбе, где работал над последними главами около месяца. Конец мне не удавался, и я его… однажды разорвал и выкинул в окно, и то, что мне не удавался конец, было закономерным и глубоким ощущением художника, так как уже тогда я начинал понимать, что этот роман есть начало эпопеи, которая вся развивается в будущем..» (Архив А. Н. Толстого).

В романе «Сестры» воссоздается характерная атмосфера русской жизни предреволюционных лет.

Столичная буржуазно-интеллигентская среда, нравы литературной богемы 10-х годов, фронтовые эпизоды первой мировой войны, эпизоды подготовки революции — все это воспроизведено А. Толстым главным образом на основе непосредственно увиденного им самим в жизни.

Так общество «Философские вечера», привлекающее к себе рафинированную столичную публику, напоминает известное в те годы «Религиозно-философское общество». В «Центральной станции по борьбе с бытом», в «великолепных кощунствах», устраиваемых жильцами телегинской квартиры, легко узнаются модные тогда сборища футуристов, стремившихся поразить воображение публики, привлечь ее внимание любыми средствами. Речи Сапожкова очень близко воспроизводят дух и стиль крикливых футуристических воззваний и литературных манифестов. Стихотворные строки, которые читает Даше Жиров — «Каждый молод, молод, молод, в животе чертовский голод…», — заимствованы из стихотворения Давида Бурлюка, одного из лидеров кубофутуризма. Скандальное маскарадное шествие футуристов по улицам столицы (глава VII) — тоже реальный факт, характеризующий литературные нравы предреволюционных лет.

Примером того, как А. Толстой на основе реального жизненного материала, лично пережитого им, строил сюжет своего повествования, может служить эпизод из главы XIV романа, В нем рассказывается о том, как в самом начале войны журналист Антошка Арнольдов, сотрудник либеральной газеты «Слово народа», попадает на прием в Главный штаб к полковнику Солнцеву, ведавшему военной цензурой. Последний, беседуя с Арнольдовым и раскрывая ему глаза на предстоящие трудности и жертвы войны, старается вместе с тем повлиять в определенном направлении на представителя оппозиционно настроенной к правительству газеты.

Этот эпизод на приеме в Главном штабе — подлинная жизненная ситуация: А. Н. Толстому в качестве корреспондента «Русских ведомостей» пришлось при аналогичных обстоятельствах беседовать с полковником по фамилии Свечин (см. об этом в статье А. Толстого «Общество», Полн. собр. соч., т. 13, стр. 85). Но А. Толстой использует этот эпизод в своем романе для изображения в ироническом свете Арнольдова и достигает этого не только при передаче самого содержания диалога его с полковником, но и рассказывая дальше о том, какую фальшивую трескучую газетную статью настрочил этот услужливый корреспондент в тот же вечер.

В образе поэта А. А. Бессонова, занимающего довольно значительное место в романе, сконцентрированы черты мрачного индивидуализма, внутренней опустошенности, скепсиса — всего того, что характерно было для настроений декадентской среды предреволюционной поры. Получился образ отталкивающий и вместе с тем жизненно правдоподобный. Некоторым из критиков казалось даже, что А. Толстой придал своему герою портретное сходство с А. Блоком, что под фамилией Бессонов показан в романе именно Блок в окарикатуренном виде. А. Н. Толстой решительно возражал против этого, подчеркивая, что он «отнюдь не хотел писать Блока», что он стремился показать всего лишь собирательный тип жреца декадентского искусства, одного из эпигонов Блока, одну из «обезьян» его.

Говоря об автобиографического материале, который вошел в первую часть трилогии, нельзя не упомянуть еще о том, на что указывают некоторые из исследователей романа. Главные героини романа, Даша и Катя, напоминают женские образы некоторых предшествующих произведений писателя («Миссис Бризли», «Любовь», «Для чего идет снег»)’. Так же как и в тех произведениях, в образах главных героинь романа, Кати и Даши, угадываются некоторые черты жены писателя, Н. В. Крандиевской, и ее сестры. Первой из них и посвящен был роман «Сестры» при его выходе в свет.

В романе «Сестры» А. Толстым использовались также газетные и документальные материалы. Это сказалось при изображении событий февральской революции: в романе приведены выдержки из подлинных приказов командующего войсками петербургского гарнизона генерала Хабалова, телеграмма председателя Государственной думы Родзянко царю и т. п.

Из всех книг трилогии текст романа «Сестры» при переизданиях подвергался со стороны писателя наибольшей переработке.

Самые значительные изменения внесены были автором в текст романа при подготовке издания 1925 года. По сравнению с текстом 1922 года усилено было критическое отношение к изображаемому столичному буржуазному обществу и событиям империалистической войны. В характеристике общественного движения, событий кануна революции исправлены, частью сокращены или сняты были отдельные места, отражавшие ошибочные взгляды, политические заблуждения А. Толстого в период эмиграции. Из текста романа удалялось все то, что несло на себе отпечаток прежних представлений автора о революции как некоем стихийном, анархически разрушительном начале. В изображении революционеров-большевиков и людей из народа устранялось писателем все то одностороннее, искажающее их облик, что имело место в первой редакции романа.

В берлинском издании при изображении революционного Питера, обстановки политического подъема в столице писатель придавал чрезмерное значение стихийным силам, как бы охватывающим никем не руководимую массу. Ниже приводится отрывок из этого издания, где курсивом выделены места, устраненные в редакции 1925 года:

«Он чувствовал, как в городе росло возбуждение, почти сумасшествие, — все люди растворились в общем каком-то головокружении, превращались в рыхлую массу, без разума и без воли, и эта масса, бродя и волнуясь по улицам, искала, жаждала знака, молнии, воли, которая, ослепив, слила бы эту рыхлость в один комок. Растворение всех в этом встревоженном людском стаде было так велико, что даже стрельба вдоль Невского проспекта мало кого пугала».

В тексте первого издания «Сестер» Акундину приписывалась немалая роль в руководстве революционным движением в Петербурге накануне войны. Революционер Акундин выступал в романе как носитель и пропагандист стихийных разрушительных сил. Рассказывалось даже о связи его и встречах с декадентом Бессоновым. Как раз в беседе с Бессоновым Акундин говорит о революции как о большой потехе и большой крови.

Такая трактовка образа Акундина, такое подчеркивание его роли в событиях были теперь уже неприемлемы для А. Толстого. Боковую линию в сюжете (Бессонов — Акундин) писатель полностью отбрасывает. Сократив многое из высказываний Акундина, писатель теперь отводит ему лишь незначительную роль в ходе событий.

Также не удовлетворяла писателя данная в первоначальном тексте «Сестер» неясная, сбивчивая характеристика Жадова и тех, кто посещал его в Шато Кабернэ, — московского студента Гвоздева и «интеллигентного рабочего» Фильки. В их политических спорах высказывания Гвоздева содержали много сумбурного, путаного, что было маловероятно в устах большевика, каким он изображался. При подготовке издания 1925 года А. Н. Толстой перестроил главу XXIV: он устранил эпизод посещения Гвоздевым и Филькой Шато Кабернэ, поскольку у читателей могло создаться ложное впечатление существования какого-то революционного подполья, группировавшегося вокруг анархиста Жадова. Писатель опустил также всю предвоенную биографию Жадова и снял его рассуждения о торжестве анархии в революции.

Изменился в тексте 1925 года и образ инженера Струкова, который в берлинском издании романа «Сестры» показан был как выразитель философии социального распада и анархиствующий циник. (Ср. разговор Струкова с Телегиным в обоих изданиях в главе XXXV.)

Значительно переработан эпизод, рисующий выступление на митинге в Юридическом клубе большевистского оратора товарища Кузьмы.

В тексте берлинского издания и самый облик его и манера говорить давались несколько шаржированно (он произносит свою речь «ленивым насморочным голосом», при этом «сонно глядя на чернильницу» и т. д.); в содержании его выступления были мысли, формулировки, упрощающие, как бы нарочито огрубляющие лозунги революционной пропаганды:

«Давно бы пора бросить маниловские бредни… Революция — штука серьезная… Братский хор с пением свободы — занятие для безземельных дворянчиков да для разжиревших купеческих сынков… Уже двенадцать лет в стране идет революционный процесс. Сейчас его можно считать назревшим. И наша задача — сделать глубокий надрез, чтобы выпустить весь гной на поверхность. Мы должны поставить наконец лицом к лицу без посредников пролетариат и буржуазно-дворянские классы. Не свобода нам нужна, затасканная, как проститутка, за сто лет мелкими лавочниками и слюнявыми поэтами, нам нужна гражданская война…»

При подготовке нового издания А. Толстой включил в его речь положения и политические требования, действительно характерные для программы большевиков.

Образы рабочих завода, на котором служил Иван Ильич, образ молодого большевика Рублева и его отца при изменении первоначального текста романа также подверглись некоторой переработке в сторону большего насыщения их жизненными, реальными чертами.

Соответственно общему направлению переработки текста «Сестер» в издании 1925 года изменилось и изображение главных героев романа — Телегина и Рощина. Их общественное лицо и политические взгляды поданы писателем так, что открывают возможность показа их идейной эволюции по тому пути, который определил А. Толстой в последующих томах «Хождения по мукам».

В первопечатном тексте романа Телегин был политически более наивен; отношение его к революции было недоверчивым и настороженным.

В этом издании (1922) приводился, например, в пересказе Телегина текст его речи к рабочим (глава XLIII берлинского издания): «Я сказал: если вы, товарищи, таким манером будете все разворачивать, то заводы станут, потому что заводы в убыток работать не могут, кто бы ни считался их хозяином, предприниматель или вы — рабочие. Значит, правительству придется кормить безработных, и так как вы все хотите быть в правительстве, — в советах, — то, значит, вам надо кормить самих себя, и так как вы ничего не производите, то деньги и хлеб вам нужно будет доставать на стороне, то есть у мужиков, И так как вы мужикам ничего дать не можете за деньги и хлеб, то надо будет их отнимать силой, то есть воевать… Но мужиков в пятнадцать раз больше, чем вас, у них есть хлеб, у вас хлеба нет… Кончится эта история тем, что мужики вас одолеют, и вам Христа ради придется вымаливать за корочку работешки, а давать работы будет уже некому… Понимаешь, Даша, расписал им невероятную картину, самому даже стало смешно… Слышала бы ты, какой поднялся свист и вой… Эти черти горластые большевики, — наемник! — кричат, — товарищи, не поддавайтесь на провокацию!.. Миллионы трудящихся всего мира с трепетом ждут вашей победы над ненавистным строем… Но, подумай, Даша, не могу я и осудить наших рабочих, если им кричат: долой личные интересы, долой благоразумие, долой рабский труд, ваше отечество— вселенная, ваша цель — завоевать счастье всем трудящимся, вы не рабочие Обуховских мастерских, вы — передовой авангард мировой революции» (стр. 443–444).

После пересказа этой речи в первом издании «Сестер» шли такие слова Телегина, обращенные к Даше: «И как-то все у нас разваливается, расползается… хребта нет… Хотя наши рабочие уверены, что хребет — это и есть советы» (стр. 444). В новой редакции эти рассуждения заменяются восторженным высказыванием Телегина о русском народе («страстном, талантливом, сильном народе», которого можно «мечтой увлечь вселенную завоевать»), Это место с небольшими исправлениями переходит и в окончательный текст романа.

Отсутствуют в издании 1925 года и размышления Телегина о своем «счастье», шедшие в первом издании непосредственно за известной сценой чтения им Даше «Истории России»:

«Я счастлив, и чтобы жить в этом счастье, я нарочно не вижу и не слышу всего, что делается вокруг меня. Я обманываю самого себя и обманываю Дашу. Я сержусь, когда мне говорят, что Россия гибнет, но ничего, кроме этих сердцов, не делаю для того, чтобы она не погибла. Теперь я должен либо сознательно продолжать жить бесчестно, либо…»

Выводы этого «либо» оказались настолько неожиданными и Иван Ильич был к ним так неподготовлен, что спустя недолгое время он счел за лучшее отложить все выводы и решения на завтра, задернул штору на окне и лег спать» (стр. 453).

Черты политической наивности и робость суждений писатель все реже отмечает в своем герое.

В тексте издания 1925 года в споре с инженером Струковым, пытавшимся напугать Ивана Ильича разрушительной силой революции, Телегин уже обнаруживает понимание того, что Струкова с его мечтами о всеобщем «хаосище» нельзя отождествлять с носителями подлинных идей революции, которую Телегин теперь приветствует. «Ну да, революция… Так ведь и слава богу» (стр. 378).

В первоначальном тексте романа «Сестры» Рощин показан был человеком, насквозь враждебным революции, законченным противником большевиков, почти лишенным каких бы то ни было предпосылок к тому, чтобы приобщиться впоследствии к новой жизни.

Это нашло свое отражение, например, в эпизоде, рисующем Рощина и Катю, идущими по улицам Петрограда накануне Октябрьского выступления. Слова, которые произносил Рощин, проходя мимо особняка Кшесинской, где помещался штаб большевиков, слова, отраженно звучавшие и в авторском тексте, — рельефно выявляли контрреволюционную сущность Рощина:

«— Вот змеиное-то гнездо где, — сказал Рощин, — ну, ну…

Это был особняк знаменитой балерины, где сейчас, выгнав хозяйку, засели большевики. Всю ночь здесь сыпали горохом пишущие машинки, а поутру, когда перед особняком собирались какие-то бойкие оборванные личности и просто ротозеи-прохожие, — на балкон выходил глава партии и говорил толпе о великом пожаре, которым уже охвачен весь мир, доживающий последние дни. Он призывал к свержению, разрушению и равенству… У оборванных личностей загорались глаза, чесались руки…

— На будущей неделе мы это гнездо ликвидируем, — сказал Рощин» (текст 1922 г., стр. 455–456).

В последующих изданиях эта сцена подверглась значительной переработке.

Вслед за этим местом в первопечатном тексте шла небольшая концовка, тоже впоследствии переработанная автором, — о встрече Кати и Рощина с безносым расклейщиком (распространявшим по городу воззвание «Революция в опасности»).

Образ Рощина в издании 1925 года меняется: конечно, он далек еще от сочувствия идеям революции, однако он показан теперь не столько в ненависти своей к большевикам, сколько в состоянии растерянности, недоумения, непонимания происходящего, показан переживающим горечь отчуждения от жизни страны. В окончательном тексте «Сестер» (1943) это еще усиливается и такими дополняющими его характеристику штрихами: Рощин особенно обостренно осознает свое состояние, чувствуя себя чужим, одиноким в городе, где готовится революционное восстание.

Одновременно с этой работой над образами героев романа автором были произведены сокращения, придавшие тексту большую компактность и сжатость. В издании 1922 года была, например, сцена, когда Телегин и Даша случайно видят низложенного царя Николая II, работающего на грядках в саду, — эпизод сам по себе колоритный, но не имевший столь тесной связи с основным сюжетным движением. В издании 1925 года А. Толстой его уже не дал.

Писатель правил также те страницы, где давался анализ усложненных психических состояний его героев. Добиваясь большей реалистической простоты изображения, он сокращал или выбрасывал отдельные места, передававшие внутренние переживания героев в слишком причудливом, разорванном течении их.

Большие изменения были произведены в стиле и языке произведения.

Новой значительной правке стиля автор подверг текст романа «Сестры» при включении его в однотомник 1943 года. Сам писатель так говорил об этой своей работе: «Романы, составляющие трилогию, писались с большими интервалами. Нужно было их свести к единому стилю, многое переделать, многое лишнее выпустить, придать им стройность одной книги. Это была довольно сложная работа» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 8, стр. 669).

Восемнадцатый год

Впервые под названием «Хождение по мукам» напечатан в журнале «Новый мир», 1927, №№ 7—12, и 1928, №№ 1, 2, 5–7. Первое отдельное издание: «Хождение по мукам. Восемнадцатый год», ГИЗ, М. — Л. 1929. Перепечатывался в собраниях сочинений А. Н. Толстого и отдельными книгами вместе с романом «Сестры».

«Восемнадцатый год» написан в период с апреля 1927 года по июнь 1928 года. Созданию романа предшествовала предварительная работа писателя по подготовке материала, начатая им еще в 1925 году. К этому времени вторая часть трилогии определилась уже как произведение о гражданской войне, о борьбе советского народа с белыми армиями и интервентами. Для реализации такого замысла писателю надо было накопить художественный опыт в изображении революционных событий. Первые самые беглые зарисовки гражданской войны, встречающиеся в таких произведениях А. Толстого, как «В снегах», «Перебей-нос», «Похождения Невзорова, или Ибикус», «Голубые города», были таким ранним опытом писателя в этом направлении.

А. Толстой вспоминал позднее, что при создании романа «Восемнадцатый год» им «руководил инстинкт художника, — оформить, привести в порядок, оживотворить огромное, еще дымящееся прошлое» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 13, стр. 563). Вторая книга трилогии задумана была, таким образом, как произведение историческое. Сам писатель так определял отличие «Восемнадцатого года» от предшествующей книги трилогии: «Второй роман — «Восемнадцатый год». Это был предельный историзм. Что спустя семь лет после «Сестер» я взялся за вторую часть, это меня обязывало к каким-то фрагментам историческим. Я первый раз начал писать исторический роман» (Журнал «Новый мир», 1944, № 5–6, стр. 171).

А. Толстой упорно стремился найти для сюжета романа наиболее четкую историческую основу, насытить страницы произведения подлинным жизненным материалом. В его архиве сохранились статьи о гражданской войне, печатавшиеся в исторических журналах; выписки из газет того времени; стенографированные записи воспоминаний участников боев. Так эпизоды, рассказываемые в главе VIII партизаном Пьявкой, написаны по воспоминаниям нежинских партизан.

Известны были А. Толстому и мемуарно-беллетристические произведения представителей белого лагеря Деникина, С. Алексеева, Краснова и др., откуда писатель сумел извлечь «само-разоблачающий» материал — некоторые колоритные факты, иллюстрирующие жестокость, моральное разложение белого офицерства.

Большое значение придавал А. Толстой также поездкам по тем местам, где происходили интересовавшие его события гражданской войны. В своем письме в редакцию журнала «Новый мир» от 29 апреля 1927 года он просит не торопить его со сдачей в печать первых глав «Восемнадцатого года», чтобы иметь возможность использовать материал непосредственных наблюдений, те впечатления, которые могли бы быть почерпнуты им в поездках:

«Конечно, роман можно начать печатать с июня, — пишет он. — Но тогда я не смогу съездить на юг и дать живого пейзажа и тех деталей в портретах лиц, которые получаются только благодаря натуре. Ведь я безвыездно сижу в Питере два года… Еще раз прошу вас помнить, что мной сейчас (в переноске романа на июль) руководит только художественный интерес. Трудность романа огромна (размеры, охват), но еще труднее это сделать из материала гражданской войны, развертывающегося в хронологической последовательности, не литературно-исторический очерк, а роман, то есть превратить все это в ткань искусства. Вот почему мне так важна сейчас эта поездка на юг. Без нее я страшусь сухости, засушки».

В другом письме А. Толстой снова подчеркивает, что он не может ограничиться одним только материалом из печатных источников: «Чем больше точности в деталях, тем художественнее, лучше, не говоря уже о том, что книжный материал дает только схему, а насыщает ее и глаз, и ухо, и ощущение» (Письмо И. И. Скворцову-Степанову 30 июня 1927 г.). А. Толстой всегда стремился к наибольшей достоверности изображаемого. Так, например, в процессе печатания «Восемнадцатого года» он обнаружил, что в одном из эпизодов романа — в рассказе о создании белого правительства в Самаре — им допущена неточность: в тексте было указано на участие известного эсеровского лидера Авксентьева. Тогда вслед за посланной в редакцию рукописью А. Толстой отправляет письмо, где пишет:

«Только что мне сказал Щеголев (молодой), что Авксентьева в Самаре не было. По материалам, которыми я пользовался, он был. Но я верю Щеголеву. Поэтому в главе о Самаре нужно выбросить слова Говядина: «От ЦК эсеров — знаменитый Авксентьев, историческая личность» — и заменить их словами: «Все эсеры — непримиримейшие борцы».

И далее… вставить: «Простите (у Дмитрия Степановича мелькнула догадка)… я, очевидно, говорю с членом ЦК партии. Вы не Авксентьев?» Этим я оставлю вопрос открытым… Авксентьев не был членом правительства, но в это время находился на Волге. Пожалуйста, не забудьте внести эти поправки. Ваш А. Толстой» (Письмо в редакцию журнала «Новый мир», 1927).

Один из первых среди советских писателей А. Толстой сделал в своем романе «Восемнадцатый год» попытку художественными средствами воссоздать образ В. И. Ленина. Рисуя выступление Ленина на заводском митинге (см. главу VIII), передавая содержание его речи, писатель использовал «Доклад о борьбе с голодом 4 июля 1918 года», сделанный Лениным на объединенном заседании ВЦИК, Московского совета и профессиональных союзов, а также ряд высказываний его из «Речи на митинге в Лефортовском районе 19 июля 1918 г.».

Во многом уяснить творческий замысел писателя помогает его письмо к редактору «Нового мира» В. П. Полонскому, относящееся как раз ко времени создания им «Восемнадцатого года».

«…Нужно самым серьезным образом договориться относительно моего романа, — писал А. Н. Толстой. — Первое: я не только признаю революцию — с одним таковым признанием нельзя было бы писать роман, — я люблю ее мрачное величие, ее всемирный размах. И вот задача моего романа — создать это величие, этот размах во всей его сложности, во всей его трудности.

Второе: мы знаем, что революция победила. Но вы пишете, чтобы я с первых же слов ударил в литавры победы, вы хотите, чтобы я начал с победы и затем, очевидно, показал бы растоптанных врагов. По такому плану я отказываюсь писать роман. Это будет одним из многочисленных, никого уже теперь, а в особенности молодежь, не убеждающих плакатов. Вы хотите начать роман с конца.

Мой план романа и весь его пафос в постепенном развертывании революции, в ее непомерных трудностях, в том, что горсточка питерского пролетариата, руководимая «взрывом идей» Ленина, бросилась в кровавую кашу России, победила и организовала страну В романе я беру живых людей, со всеми их слабостями, со всей их силой, и эти живые люди делают живое дело.

В романе — чем тяжелее условия, в которых протекает революция, тем больше для нее чести.

Третье: самый стиль, дух романа. Автор на стороне этой горсти пролетариата; отсюда пафос — окончательная победа; ленинское понимание развертывающихся событий; полный объективизм отдельных частей, то есть — ткань романа, ткань трагедии— всегда говорить от лица действующего лица, никогда не смотреть на него со стороны…

…Я умышленно не начинаю с октябрьского переворота, — это неминуемо привело бы меня к тем фанфарам, которых я так боюсь, и дало бы мне неверную перспективу событий. Я начинаю с самого трудного момента — немецкой оккупации Украины и неизвестности, как далеко. зайдет она, каковы силы у врагов. Ведь тогда еще Германия была императорской…

Первая книга (второй части трилогии) кончается грандиозным сражением под Екатеринодаром. Вторая книга — немцы на Украине, партизанская война. Чехословаки. Махновщина. Немецкая революция. Третья книжка — Деникин, Колчак. Парижская эмиграция. Северо-западный фронт. Революция на волоске. Четвертая книжка — победа революции. Крестьянские бунты. Кронштадт.

Вот приблизительный план».

В конце письма А. Толстой высказывает мысль о том, что «Восемнадцатый год» будут читать «не только к десятилетию Октября, но будут читать, может быть, через пятьдесят лет. Будут читать на многих языках земного шара. Я слишком серьезно чувствую свою ответственность» («А. Толстой о литературе. Статьи, выступления, письма», «Советский писатель», М. 1956, стр. 78–82).

Положительный отзыв о романе в это же время дал редактор «Известий» И. И. Скворцов-Степанов, ознакомившийся с произведением А. Толстого в рукописи. «Дорогой Алексей Николаевич, — писал он Толстому, — только что прочитал начало II ч. Вашей трилогии. Оно захватило меня. Если и дальше Вы не спуститесь с достигнутого уровня, получится своего рода «гвоздь» художественной литературы за 1927 год. И как кстати к десятилетию! Большой мастер виден в каждой строке и в каждом штрихе» (Письмо от 16 июня 1927 г.).

Для А. Толстого работа над «Восемнадцатым годом» была серьезным опытом в освоении сложной темы гражданской войны. Она подводила его вплотную к пониманию и осознанию определенных классовых закономерностей исторического процесса.

Он стремился как можно шире, объективнее отразить картины гражданской войны, охватить в своем историческом повествовании возможно более широкий круг событий. Получалось даже так, что собранных им исторических материалов оказывалось подчас слишком много для одной книги, и, как это видно из приведенного выше письма А. Толстого, писатель первое время намечал вторую часть своей трилогии в виде нескольких (четырех) книг.

Но практически А. Толстой это не осуществил. Характерно, однако, что некоторые из пунктов этого плана (см. цитируемое здесь письмо к Полонскому) вызвали у писателя вскоре появление других произведений, по существу самостоятельных и лишь тематически перекликающихся с трилогией. Таковы, например, «Записки Мосолова», написанные совместно с П. Сухотиным, и роман «Черное золото» («Эмигранты»).

Для понимания характера работы А. Толстого над «Восемнадцатым годом», особенностей трактовки им темы гражданской войны как величавой героики народа много дает ненапечатанный рассказ А. Толстого «Богун» (1927 г.). В начале его писатель рассказывает о своей работе над материалами к роману:

«Я работаю над романом из времени гражданской войны. Утонул в книгах и материалах. Топится печь, за окном крутится снег над рекой, скрипят в темноте дровяные баржи. Читаю о людях, и они чудятся мне шагающими головой в облаках средн пожарищ. Побеждают и гибнут. Вот мчатся в тачанках, оглашая степь свистом вольницы. Вот босые шагают по снежным равнинам. Бредят в сыпном тифу на сквозняках вокзалов с выбитыми окнами. Конной лавой мчатся в кровавый бой, — сверкают шашки, летят головы. Переходят по горло ледяную воду заливов. Все это история. А где эти люди?

…Об одних я пробегаю страницу книги при свете лампы, о других — строчку, о третьих — лишь догадываюсь…

И здесь в питерском уединении странно подумать, что все это было вчера, что люди эти живы, лишь сбрили с щек колючую щетину военного коммунизма… Так же странно, как если бы указали в окно: «смотрите, вот идет Дантон в ларек за папиросами, а вот Спартак, — помните, он встряхнул до самых кишок древний Рим, — так вот, глядите, едет на извозчике с портфелем» (Архив А. Н. Толстого).

При переизданиях роман «Восемнадцатый год» не подвергался со стороны автора столь существенной правке, как роман «Сестры». Исправления первоначального текста были сделаны в основном в следующих двух его изданиях—в V томе Собрания сочинений, изд. Ленгослитиздата, 1935, и в однотомнике, Гослитиздат, М. 1943.

В обоих этих изданиях изменения шли в одном направлении: главное внимание писатель уделил военно-политическим обзорам. Он добивался большей четкости характеристик военной и политической обстановки в стране в 1918 году, исправлял неверные оценки, частично сокращал публицистические отступления.

Были заново отредактированы или сокращены те страницы, в которых подчеркивалась бунтарско-анархическая стихия русской революции, стихийность формирования первых отрядов Красной Армии. В главе V после слов «насчитывала до ста тысяч бойцов» в тексте 1935 года и более ранних изданий следовало: «Кроме этих групп, было много самоформирующихся отрядов, то примыкавших к армии, то воюющих на свой страх и риск. Иногда такие отряды собирались для какой-нибудь одной операции, затем рассеивались; иногда опасность сбивала их в большие группы, под защиту их сбегались иногородние с женами и детьми; важнейшие решения выносились большинством голосов на митингах; случалась неудача, кричали: «Продали нас, пропили!» — и разрывали в клочки командиров» (А. Н. Толстой, Собр. соч., т. V, 1935, стр. 407).

В главе V изменению подвергся рассказ о немецком наступлении 1918 года и самое объяснение причин вторжения немцев на территорию Украины. (Ср. текст в издании 1935 г., стр. 396–400 с стр. 174–175 издания 1943 г.) В главе VI постепенную переработку в обоих изданиях— 1935 и 1943 годов — претерпела первоначальная характеристика чехословацкого мятежа, эпизодов захвата чехами Самары, причем в итоге прояснены оказались самые причины выступления чехов. Отредактированы и дополнены некоторыми новыми деталями эпизоды потопления Черноморского флота в главе XI. Для X главы заново написана А. Толстым речь матроса Хведина о мировой революции (она вошла впервые в текст издания 1943 г., стр. 248). В процессе редактирования романа писателем заменялись некоторые подлинные имена участников гражданской войны на вымышленные.

Значительно переработана в издании 1943 года заключительная, XII глава романа. Изменению подверглась здесь и характеристика левоэсеровского мятежа и, самое главное, концовка главы, в первой своей редакции дававшая пессимистическую тональность в освещении итогов напряженной борьбы 1918 года. В ней утверждалось, что восемнадцатый год диким ураганом пронесся по Руси, все «разрушив и ничего не закончив»: «Разбились страстные порывы, угасли надежды… Впереди саван долгой зимы. Чего было ждать? Быть может, России уже и нет совсем, пропала Россия? Только один ветер свистит в безвременье…

Угасала надежда на гулкое, по всему миру, эхо революции. Не услышали, не поняли. Не хватило силы… Смущались даже твердые души. На Западе было как будто крепче даже прежнего. Атлантический океан пересекали бесчисленные транспортеры, груженные американскими солдатами, паровозами и чудовищными пушками…» (А. Н. Толстой, Собр. соч., т. V, 1935, стр. 635–636).

Это место было снято писателем, и вместо него А. Толстой создает новый финал, где говорится о вырисовывающейся перспективе близких побед Красной Армии. Этим создавался необходимый переход к военным эпизодам следующей книги трилогии.

Из этой же заключительной главы в издании 1943 года сняты эпизоды пребывания Кати в махновском плену, В более развернутом изложении они вошли в написанное уже тогда «Хмурое утро».

В издании 1943 года проведена также значительная правка стиля,

Хмурое утро

Впервые под названием «Хмурое утро», роман, третья часть «Хождения по мукам», книга первая, напечатан в журнале «Новый мир», 1940, №№ 4–5, 8, и Г941, №№ 1, 2, 4, 6, 7–8. Первые отдельные издания вышли почти одновременно: 1) «Хмурое утро», «Советский писатель», Л. 1941; 2) «Хмурое утро», третья часть «Хождения по мукам», Горьковское областное издательство, Горький, 1942; 3) «Хмурое утро», третья часть трилогии «Хождения по мукам», Гос. изд-во УзбССР, Ташкент, 1942,

Написанию романа «Хмурое утро» предшествовала длительная подготовка. Вначале в планах писателя эта книга фигурировала под названием «Девятнадцатый год».

Еще в 1934 году в статье, посвященной своим творческим планам, А. Толстой характеризует предполагаемое содержание романа «Девятнадцатый год», который тогда уже рассматривался им как окончание трилогии:

«Объем этой работы — 20 печатных листов. Роман заканчивается взятием Перекопа, охватит период гайдаматчины, приход и изгнание немцев с Украины. Через роман проходят главные действующие лица трилогии: Даша, Катя, Рощин и Телегин. Из новых героев я ввожу в роман тип коммуниста» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 13, стр. 575).

По мере того как продолжение трилогии откладывалось, замысел третьей книги принимал все более четкие очертания.

Четыре года спустя в беседе с сотрудником «Литературной газеты» А. Толстой вновь говорит о подготавливаемом им произведении, последнем звене трилогии; он называет его пока еще «Девятнадцатым годом», но при характеристике его содержания уже чувствуются контуры «Хмурого утра»:

«Роман «Девятнадцатый год» начнется с описания обороны Царицына и окончится полным разгромом белых банд на юге России, взятием Перекопа.

…Одно из центральных мест в романе займет описание героической деятельности Первой Конной армии.

Из романа «Девятнадцатый год» читатель узнает о дальнейшей судьбе уже знакомых ему персонажей — героев двух предыдущих книг трилогии. В книге будут фигурировать также действующие лица из повести «Хлеб» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 13, стр. 546).

Писатель неоднократно (и до того, как он стал писать «Хмурое утро», и в самом процессе его создания) старался раскрыть, пояснить своим читателям замысел этого произведения. Он подчеркивал то, чем оно будет отличаться от предшествующих частей трилогии и что составит его основной, главный нерв. Так в беседе с корреспондентом газеты «Правды» («Правда», 28 ноября 1934 г.) А. Толстой указывал, что одной из основных задач его романа будет создание характера большевика, организованного, идейного, мужественного, — человека, «преодолевшего почти, казалось бы, непреодолеваемые препятствия, победителя в страшной войне 19-го года».

Писатель говорил далее:

«Связью третьего тома с двумя предыдущими будут герои Катя, Даша, Телегин и Рощин. В третьей книге завершится их судьба.

Одна из опасностей при написании «Девятнадцатого года» — это обилие материала. Мне широко предоставлены архивы «Истории гражданской войны» и некоторые архивные материалы из истории белогвардейских и интервенционистских заговоров. Опасность — утопить выдумку, фантазию, живописность в историческом материале. Исторический материал нужно хорошо переварить, чтобы он из материала стал богатством образов и мыслей««Девятнадцатый год» ни в каком случае не должен быть исторической хроникой. Это роман, книга о жизни, о характерах, о героических людях, о героических событиях» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 13, стр. 505).

В другой, более поздней заметке «Над чем мы работаем» (газета «Московский большевик», 1941, 29 января), относящейся уже ко времени писания самого романа, А. Толстой так разъясняет своеобразие последней части трилогии:

«Сейчас моя основная работа—это роман «Хмурое утро» («Хождение по мукам»). Восемнадцатый и девятнадцатый годы гражданской войны развертываются в романе как фон, на котором выступают человеческие судьбы и характеры. В эти годы была опровергнута историческая клевета о неспособности к волевым импульсам творческого социального развития, воздвигнутая на Россию и ее народы, на ее интеллигенцию. Начало раскрытия характеров советских людей — такова внутренняя тема романа «Хмурое утро».

О трудностях работы над «Хмурым утром» А. Толстой нередко упоминает в письмах того периода. В письме к Н. В, Крапдневской-Толстой от 17 января 1940 года писатель сообщает:

«Я много работаю над третьей частью «Хождения по мукам», идет хорошо, но туго: первое—увеличенные требования, которые я предъявляю к роману, второе — трудность темы, третье — смена грандиозных событий, вторгнувшихся в жизнь…» (Архив А. Н. Толстого).

В письме к сыну Н. А. Толстому, летом 1939 года, писатель подчеркивает особую сложность творческой переработки огромного материала, которую ему приходится преодолевать в работе над романом:

«Усердно занимаюсь словесностью, то есть писанием «19-го года». Кажется, нашел стиль и форму для этого очень трудного романа. А стиль и форма это тот самый реактив, в котором давно сгнившие предметы, клочки одежды, обрывки событий, пыль времени, ржавое железо, мысли… фразы, поцелуи, матерщина, пятна крови и прочее и прочее — вскипают и под некое невнятное, как бы колдовское, но по существу бессмысленное бормотание самого автора превращаются в животрепетное создание, обладающее всеми признаками живого, убеждающего своим присутствием существа, хотя и бесплотного» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 13, стр. 594).

Роман «Хмурое утро» в том виде, как он в итоге сложился у Толстого, охватывает круг событий и лиц более широкий, чем «Восемнадцатый год». Та историческая канва, которая составляет его основу, включает в себя разнообразнейшие события, начиная с осени 1918 года и кончая весной 1920 года. Второе окружение Царицына белоказаками в октябре 1918 года, поход Десятой армии в Сальские степи, махновщина, взятие у белых Екатеринослава, борьба красных с бандитизмом, разгром Мамонтовской конницы Буденным — вот некоторые вехи в ходе гражданской войны, которые составили исторический фон романа. Заключительные эпизоды «Хмурого утра» — март 1920 года, встреча всех героев в Москве, присутствие их в качестве гостей на заседании съезда, происходящего в Большом театре, где доклад об электрификации страны делает Кржижановский. Эта многозначительная концовка как бы открывает собой в романе уже новую перспективу — начала мирного строительства. Надо отметить, что в изображении этого эпизода встречи героев на съезде писатель осуществил некоторый, допустимый в художественном произведении, хронологический сдвиг. Судя по таким особенностям изображенного в романе заседания, как доклад Кржижановского о плане электрификации страны, писатель в данном случае имел в виду VIII Всероссийский съезд советов. Однако он происходил в действительности несколько позднее — в декабре 1920 года.

«Хмурое утро» еще в большей степени, чем «Восемнадцатый год», строилось на использовании обширного документального материала. Часть этого материала предоставлялась писателю редакцией «Истории гражданской войны». Многое собрал он еще в 1928 году во время второй поездки своей на юг по местам былых событий гражданской войны. В частности, при посещении Днепропетровска, его окрестностей писатель нашел интересные данные о махновщине; тогда же сделал он ряд выписок, перепечаток из местных газет 1919 года, содержавших богатый фактический материал о событиях борьбы за Екатеринослав.

В освещении общей политической обстановки 1918–1919 годов, в характеристике положения на отдельных фронтах А. Толстой опирался на работы В. И. Ленина, дававшие анализ событий гражданской войны. Использовались им также статьи И В. Сталина (в частности, статья «К военному положению на юге»). Беседовал А. Толстой с маршалами К- Е. Ворошиловым и С. М. Буденным.

В архиве писателя сохранились стенографические записи воспоминаний некоторых рядовых участников событий 1918–1920 годов, которые он использовал в романе.

Из воспоминаний А. П. Савченко, участницы многих боевых походов, приславшей А. Толстому свои записки, заимствовал писатель три интересных эпизода и в несколько измененном виде включил их в свое «Хмурое утро»: 1. Рассказ о смерти мужа Савченко, комиссара Мелешина, павшего в бою (это дало материал для описания гибели Ивана Горы и тяжелых переживаний Агриппины); 2. Эпизод о пленении команды музыкантов одного из белых полков (это вошло в главу XIX «Хмурого утра»); 3. Рассказ Савченко о спектаклях в красноармейском театре 5-го Заамурского полка, которые шли даже в обстановке суровых фронтовых условий (это послужило Толстому материалом для изображения в романе самодеятельного театра в Качалинском полку).

«Наша театральная любительская труппа, — рассказывает в своих воспоминаниях А. П. Савченко, — состояла из штабных работников. Играли писаря и женщины. Мы не пичкали бойцов ерундой, а старались играть Островского, Чехова, и при стоянках в 2–3 дня у нас были спектакли. Роли учили на повозках в походе… Один раз на стоянке мне пришлось поместиться у попа, и мы у него всего Островского забрали. Пополнили свой ящик. На самой фронтовой полосе стали играть пьесы Островского. Однажды начали играть. Во время действия входит командир сотни тов. Степанов: «Третья сотня, выходи!» — кричит он. «Ну, думаю, пьесу мы не доиграем». Прибегает за кулисы комвзвода и говорит: «Довольно, спокойно… выходи по одному и садись на повозку». И вот я в растрепанном седом парике собираю реквизит и на подводу. В дороге уже разгримировались» (Архив А. Н. Толстого).

Сравнивая эти воспоминания с текстом А. Толстого (главы ХШ и XVI), мы видим, как творчески перерабатывает писатель небольшое, скупое свидетельство одной из участниц событий. А. Толстой углубляет смысл всей этой истории с полковым театром, он говорит о редкой одаренности простых русских людей, о таланте настоящей актрисы, пробудившемся в Анисье Назаровой, он подчеркивает огромную тягу к культуре, к знаниям в людях из народа, пробужденных революцией.

Об упорной работе А. Толстого над романом, о настойчивых поисках наиболее совершенной формы красноречиво свидетельствуют многочисленные сохранившиеся в архиве черновики «Хмурого утра». Среди этих рукописей имеется немало черновых вариантов, относящихся подчас к одной и той же сцене или эпизоду «Хмурого утра», которые писатель переделывал, менял многократно. Сохранились, например, два варианта известной речи Телегина перед бойцами Качалинского полка, в которой раскрывается смысл заглавия романа; четыре варианта монолога Нефедова о русском народе; три варианта сцены на могиле Ивана Горы; шесть вариантов рассуждения Телегина о качествах командира и душе русского человека; пять вариантов первого разговора Рощина с Чугаем.

Начало романа «Хмурое утро» имело три черновых варианта, из которых видно, с какой тщательностью относился писатель к выбору каждого образа, каждого оборота речи, находя наиболее выразительные формы:

Первый вариант: «У костра сидели двое — мужчина и женщина».

Второй вариант: «В степи горел костер. У огня сидели двое — мужчина и женщина».

Третий вариант: «В степи горел костер, место было неудачное, из меловой балки усиливался ветер, посвистывая в помятой и давно осыпавшейся пшенице. Осенний закат густел, мрачнел за едва различимыми далекими холмами — от него шла огромная, далекая щель».

В результате писатель остановился на первом варианте, наиболее лаконичном, который и вошел в печатный текст романа.

Сравнительно с предыдущими томами трилогии журнальный текст «Хмурого утра» подвергался очень небольшой правке при перепечатке его отдельными изданиями в 1941–1942 годах и при включении в однотомное издание, Гослитиздат, 1943.

Изменения журнального текста выразились в сокращении и редакционной правке тех частей произведения, которые освещали военно-политическую обстановку в стране. Общая структура романа, характеры действующих лиц остались без изменений. Как пример переработки одного из обзорно-исторических мест романа можно привести лирико-публицистическое отступление в конце главы XI журнального текста.

После слов: «Загадкой казались источники воодушевления» (стр 400 данного тома), вместо дальнейшего текста, кончая словами: «в битвах, пирах и свадьбах богатырей», в журнальном тексте было:

«…большевистской России. В этой отсталой стране, — во времена кино, радио и летающих двигателей внутреннего сгорания, — неграмотные мужики по деревням рассказывали друг другу сказки про Ивана-царевича, бабу-ягу и ковры-самолеты, и нищие старики и старухи пели тягучие эпические поэмы о битвах, пирах и свадьбах богатырей.

Быстрое перераспределение денег из одних карманов в другие и сверхприбыли империалистической войны уничтожили последние пережитки морального торможения. Создавшаяся обстановка в Европе подготовляла гипертрофированный рост трестов тяжелой и легкой индустрии. Беспринципность и беспощадность были теперь единственными духовными качествами, о которых говорилось без улыбки, бизнес — единственной разумной идеей в черепной коробке «белокурой бестии» — этого, свободного от всяких принципов, героя новейшего варварства.

Растоптанные, расстрелянные, выброшенные за ненадобностью идеи всеобщего счастья и справедливого общественного порядка, идеи, в лучшем случае не приносящие их владельцу ни одного цента в неделю, перекинулись, — как будто вихрем взнесенные семена райского дерева, — в нищую, разоренную сказочную Россию. Они резко изменили свое напряжение и свою направленность. Они стали идеями насильственного разрушения старого социального порядка, многих незыблемых законов, в которых с доисторических времен росло, выросло и развивалось человечество» («Новый мир», 1941, № 7–8, стр. 99).

Изменения текста, носящие стилистический характер, затронули незначительно некоторые описания, диалоги, реплики героев, будучи направлены большей частью к достижению простоты, сдержанности, лаконичности письма. Писатель старался преодолеть надуманность, излишнюю усложненность в описаниях чувств героев.

Текст «Хмурого утра» в однотомнике 1943 года воспроизводит почти точно ташкентское издание 1942 года (с добавлением лишь небольшого количества мелких поправок). Кроме того, изменено в однотомнике деление текста: вместо прежних 12 глав стало 20 глав без цифрового обозначения разделов внутри глав.

Эпиграф к роману «Жить победителями или умереть со славой» появился впервые в тексте «Хмурого утра» издания 1943 года.

1958 г.