Том 6. Третий лишний

1

Теплоход «Сергей Есенин» вышел из Владивостока на Японию в понедельник 13 июля 1970 года под командованием капитана Николая Гавриловича Хаустова.

Судно находилось в хорошем техническом состоянии, согласно правилам снабжено, полностью укомплектовано экипажем.

Николай Гаврилович Хаустов, капитан дальнего плавания. 1929 года рождения.

С 1945 года учился в школе речных юнг, затем окончил среднее мореходное училище в Ростове-на-Дону в 1950 году.

До 1955 года плавал последовательно 3-м, 2-м, старшим помощником капитана.

С 1958 года капитан пятитысячного сухогруза «Серпухов». С 1965-го по 1968-й — капитан пассажирского теплохода «Русь», бывший «Кордильера» (12500 БРТ, 850 пассажиров, 4000 тонн груза).

С 1968-го по 1970-й капитан т/х «Новиков-Прибой» (11 200 БРТ).

В период с 1960-го по 1965-й заочно окончил Владивостокское высшее инженерное морское училище и специальные курсы по использованию радиолокации.

С мая 1970 года капитан-наставник Дальневосточного морского пароходства.

В рейс на «Сергее Есенине» был послан для подмены заболевшего капитана, а также для личного знакомства с линией Япония — Канада.

Первый порт захода — Хирахата, второй — Кобе, третий — Иокогама.

Приход в Хирахату утром 15 июля, снялись из Иокогамы 23 июля, имея на борту 3750 тонн груза — стальной прокат, химикалии, автомобили.

Порты назначения — Ванкувер и Нью-Вестминстер, Канада.

Для следования по внутренним канадским водам суда обязаны прибыть сперва в порт Виктория на острове Ванкувер, там пройти карантинные формальности и взять лоцмана. Остров Ванкувер и порт Ванкувер — разные географические пункты.

02.08. Капитан встал в четыре часа утра. Весь путь от Японии судно прошло в тумане, и он был уверен, что и подходы к проливу Хуан-де-Фука будут закрыты туманом. Кроме этого, его беспокоили навигационные предупреждения, принятые накануне. В предупреждении сообщалось о большой группе рыболовных судов в районе пролива Хуан-де-Фука.

Этот пролив разделен на две половины — американскую и канадскую. Рыбаки обычно занимают одну из сторон, оставляя другую более-менее свободной. Капитан принял решение проходить пролив по канадской стороне.

Видимость в Хуан-де-Фука против ожиданий оказалась приличной. Была только легкая мгла. «Сергей Есенин» шел к острову Виктория полным ходом — около двадцати узлов.

На подходе к Виктории встретили несколько лесовозных барж, очень больших, на буксирах.

Сам порт открылся около восьми часов утра. Городок был зеленый, веселый, хорошо просматривались аккуратные дома и улицы, освещенные утренним солнцем.

Хаустов вывел судно к месту приема лоцманов и стал ожидать лоцманский катер в дрейфе, не становясь на якорь. Накануне он проработал со штурманами пути следования в канадских шхерах и специальные правила плавания в береговых водах Канады.

Лоции «Западная часть Канады. Части 1 и 2» от порта Виктория на острове Ванкувер до порта Ванкувер на материке рекомендуют два пути: наиболее безопасный и широкий для судов с большой осадкой — через пролив Боундари, и другой, более короткий, но узкий, извилистый и сложный — через пролив Актив-Пасс.

Для теплохода «Сергей Есенин» капитан избрал более длинный, но более безопасный путь через пролив Боундари. Соответственно он проложил на советской карте № 8532 курсы предварительной прокладки.

Никаких дурных предчувствий у капитана не было и быть не могло. Рассеявшийся туман на подходе к проливу Хуан-де-Фука был той мелочью, от которой еще ярче засверкала в его душе радость жизни.

В сорок лет он был капитаном-наставником большого пароходства. Позади было длительное командование таким замечательным лайнером, как «Русь». Позади был кандидатский минимум. И почти готова к защите диссертация: «Перевозка грузов иностранных фрахтователей на примере линии „ФИСКО“ (Фар Ист Шиппинг Компани)». Во Владивостоке его ожидала женщина, которую он любил, отношения с которой были наконец четко определены и семейная жизнь налажена.

В этом рейсе капитан Хаустов уже заработал премию «За безлоцманское плавание во Внутреннем Японском море». Такое плавание сильнее выматывает, но приносит профессиональное удовлетворение, прибыль пароходству и премию капитану. В японских портах, посещаемых в этом рейсе, Николай Гаврилович нашел несколько новых интересных документов, которые укрепят диссертацию.

2

Лоцман Краббе прибыл в 09.30. Вахтенный штурман познакомил его с главными приборами и устройствами в рубке «Есенина», особенностями управления судном. Лоцман сказал, что знает их, так как уже неоднократно водил однотипные суда.

При себе у него находилась переносная УKB-радиостанция «уоки-токи», работающая на шестом канале.

Лоцман Краббе, 45 лет. Капитан судов дальнего плавания.

(В английском флоте градация дипломов другая, нежели на нашем: капитан судов малого плавания, старший помощник судов дальнего плавания, капитан судов дальнего плавания.)

Родился в Бристоле, с 1941 года начал плавать на британских судах кадетом, с 1945 года в Северной Атлантике и в Тихом океане на танкерах последовательно 3-м, 2-м, стapшим помощником. С 1955 года капитан танкера. С 1959 года имеет диплом по радиосвязи.

В 1963 году вступил в ассоциацию канадских лоцманов.

Oбщий стаж плавания 29 лет. Специальный лоцманский район — прибрежные воды Британской Колумбии, Канада.

Капитан Краббе худощав, спокоен, уверен в себе.

Выше среднего роста. Нижняя челюсть немного вперед, волосы на тщательный пробор, чем-то похож на немца.

Лоцман сообщил предполагаемое время прибытия в порт Ванкувер — 14.30. Капитан согласовал с лоцманом путь следования через пролив Боундари и показал предварительную прокладку на карте.

Около 09.50 последовали в порт Ванкувер. Машина работала полным ходом в маневренном режиме (переведена на дизельное топливо, обороты уменьшены до 95 в минуту).

На мостике кроме лоцмана находились старший и вахтенный 3-й помощники капитана, рулевой Наумов, впередсмотрящий на крыле Титенко и боцман Менкин на баке, постоянно работали РЛС «Дон» и радиостанция «Корабль» на 16-м канале.

Позднее, около 10.30, старший помощник капитана был отпущен с мостика, чтобы проконтролировать подготовку к работе грузовых стрел.

Плавание проходило нормально, путь судна проходил по правой стороне фарватера, в соответствии с предварительной прокладкой местоположения судна регулярно определялись взятием визуальных пеленгов и расстояний по РЛС.

Лоцман по своей рации вел короткие разговоры с лоцманской станцией, на которые Николай Гаврилович не обращал внимания.

Приблизительно в это время началась приемка пассажиров и автомобилей на теплоход «Королева Виктории» в порту Тсавассен на канадском берегу. «Королева Виктории» должна была доставить пассажиров и груз на остров Ванкувер в порт бухты Шварцбей.

«Королева Виктории» — двухвинтовое судно с наибольшей длиной 426,38 фута, шириной 16 футов, построенное в 1962 году, реконструированное в 1970 году, когда его длина была увеличена на 84 фута путем вставки секций между мостиком и машинным отделением. Полный ход 17 узлов, мощность машин 6000 сил, двигатели управляются с мостика. Имеет два руля и подруливающее устройство. Машина реверсируется за 6 секунд. Еще некоторое время необходимо для развития оборотов на полный ход назад.

«Королева Виктории» — красивый современный паром, принадлежащий Управлению паромных переправ провинции Британская Колумбия, высокоманевренное судно, способное крутиться волчком на месте и приспособленное специально для плавания в стесненных условиях паромных переправ. За рабочий день «Королева Виктории» делает восемь рейсов между Тсавассеном и Шварцбеем, отходя от причала каждые два часа. Осадка ее 16 футов.

3

«Сергей Есенин» шел между лесистыми красивыми островами.

Было заметно, что лоцман Краббе любит эту тихую воду, теплые камни, плотную зелень лесов и аккуратные черепичные крыши одиноких домов. Он проплывал здесь, вероятно, уже сотни раз, но мир воды и зелени не наскучил ему.

Покоем тянуло с берегов. Спокойной была и у лоцмана манера держаться на мостике, спокойно и четко он отдавал команды и произносил числительные. Он не расхаживал с крыла на крыло, стоял на месте и потягивал маленькими глотками кофе. И запах кофе плыл вместе с ними сквозь свежесть утреннего воздуха.

Рулевой держал 346 по компасу, но судно заметно сносило к востоку, и после точного, по трем визуальным пеленгам, определения, которое сделал в 11.18 вахтенный штурман Горбунов, — причем пеленга пересеклись в одной точке, подтвердив тем самым близкую нулю поправку компаса, — взяли градуса четыре на снос.

Капитан Хаустов начал слушать прогноз погоды на 16-м канале радиостанции «Корабль», слышно было плохо, приходилось напрягать слух, но штамп погодной сводки был так знаком, что многое просто угадывалось.

С правого борта скалистым мысом закончился остров Стюард, и сразу за этим мысом резко, раздельно распахнулся широкий пролив Боундари, в который им предстояло поворачивать, чтобы выбраться на еще более широкий простор пролива Джорджия.

Лоцман Краббе что-то скомандовал на руль. Капитан не расслышал английскую команду и потому приглушил звук радиостанции.

Рулевой монотонно повторил за лоцманом: «Тен ту пот!» (руль десять градусов влево). Они начинали поворачивать не вправо, в пролив Боундари, а влево, в канал Свонсон.

— Мистер пайлот, правильно ли вы поворачиваете влево? — громко спросил Хаустов.

— Да, капитан, я правильно поворачиваю влево, — сказал Краббе.

— Вы уверены, что здесь нужно поворачивать влево? — переспросил капитан.

— Да, да, не волнуйтесь, капитан, я собираюсь пройти проливом Актив-Пасс. Прямо руль!

— Руль прямо! — повторил рулевой.

— Прошу вас к карте, — сказал капитан лоцману. Карта «Тихий океан, побережье Северной Америки, от пролива Хуан-де-Фука до пролива Джорджия» была масштаба 1:100000.

— Почему вы решили вести нас более узким и извилистым проливом, мистер пайлот?

— Это наиболее удобный путь, капитан, в порт Ванкувер в это время года, и обычный путь следования для судов нашего тоннажа.

— Штурман, подробную карту пролива Актив-Пасс! — приказал капитан, вернувшись в ходовую рубку.

Каждую минуту «Сергей Есенин» на полном маневренном ходу проходил 518 метров.

— Есть, Николай Гаврилович!

— Сколько на румбе?

— Триста тридцать! — доложил рулевой.

— Карты пролива Актив-Пасс масштабом менее один к ста тысячам у нас нет, Николай Гаврилович, — доложил вахтенный штурман.

Карты этого района вообще отсутствуют в наших каталогах — в СССР они не издавались.

— Я здесь первый раз. Скажите, на вашей памяти «Есенин» ходил проливом Актив-Пасс? — спросил капитан у третьего штурмана.

— Не помню… может, и ходил, только свою вахту помнишь… Следы прокладки вроде заметны на путевой карте, — ответил третий.

— Мистер пайлот, у меня нет крупномасштабной карты пролива Актив-Пасс, — сказал капитан.

Нет такого судоводителя, который внутренне не будет некоторое время сопротивляться изменению маршрута, застолбленного уже ранее предварительной прокладкой.

«Вероятно, пролив Боундари в это время закрыт для навигационных целей, — подумал капитан. — Может, в войну играют? Или в Боундари течение сильнее? Сулои очень заметны на камнях…»

«Сергей Есенин» втягивался в канал Свонсон. Конечно, места для разворота на обратный курс было достаточно, но крутить поворот на сто восемьдесят градусов было бы слишком рисково для Хаустова.

Лоцман Краббе взял свою лоцманскую сумку-портфель, вытащил сброшюрованную карту, вырвал листок с проливом Актив-Пасс и протянул капитану с извечным: «О'кей, капитан!». Масштаб лоцманской карты был 1:10000. Беспокоясь только о глубинах в проливе, капитан проложил по судовой путевой карте генеральные курсы. Глубины по курсам были вполне достаточными для «Сергея Есенина». Уже внутренне согласившись идти через Актив-Пасс, Хаустов спросил о возможных опасностях в проливе.

4

Пролив Актив-Пасс разделяет острова Галиано и Мейн. Северо-западной оконечностью острова Мейн является полуостров Индейская Резервация, названный так потому, что на его северном берегу находится индейский поселок. Полуостров заканчивается мысом Хелен (или Элен). Между мысом Элен и южным берегом острова Галиано мысом Коллинзон находится самая узкая часть пролива Актив-Пасс — «горло» по-нашему, называемая Собачья Нога. Глубина судоходного фарватера в самом узком месте около 20 сажен для океанских судов.

Двадцатисаженные изобаты разделяются максимум полукабельтовым. От двадцатисаженных изобат в сторону берегов глубины резко падают и изобилуют осыхающими камнями. На камнях к северо-востоку от мыса Коллинзон установлен огонь, который называют «Зеленый».

Международные правила по предупреждению столкновения судов не дают четкого определения понятия «узкий пролив», или «узкость».

Но вероятно, пролив Актив-Пасс попадает под такое понятие на всем протяжении его двух с половиной миль. Тогда для Актив-Пасс следует применять правило № 25: «А) В узком проходе каждое судно с механическим двигателем, следующее вдоль прохода, должно, если это безопасно и возможно, держаться той стороны фарватера или прохода, которая находится с правого борта судна. Б) Каждый раз, когда судно с механическим двигателем приближается к изгибу прохода, где другое судно, подходящее с противоположного направления, не может быть видимым, тогда такое судно с механическим двигателем, подойдя на расстояние полумили к изгибу, должно дать сигнал: один продолжительный звук свистком, на который любое приближающееся судно с механическим двигателем, находящееся в пределах слышимости за изгибом, должно ответить подобным же сигналом. Независимо от того, услышан ли сигнал судна, приближающегося к изгибу с другой его стороны, такой изгиб надлежит обходить с внимательностью и осторожностью».

— Главная опасность — паромы, капитан, — сказал Краббе, вытаскивая длинную синюю бумажку, расписание движения паромов между Тсавассеном и Шварцбеем. — Сейчас, согласно этому расписанию, паромов в Актив-Пасс не будет. Вторая опасность — течения. Они очень сильные, но мы попадаем в слэк.

— Я не уверен в том, что правильно понимаю слово «слэк», мистер пайлот, — сказал капитан.

Лоцман Краббе объяснил, что это слово обозначает момент смены вод, при котором здесь всякие течения практически отсутствуют. Посмотрев свою таблицу приливов, Краббе сказал, что слэк наступит в 11.35.

Теплоход «Королева Виктории», с командой 53 человека под командованием капитана Поллока, отошел от причала в порту Тсавассен в свой обычный рейс на Шварцбей 2 августа 1970 года около 11 часов 08 минут.

По расписанию судно должно было отойти в 11.00 местного времени.

На борту парома находилось 626 пассажиров, 125 автомобилей, 3 автобуса и 19 других машин.

Капитан Поллок уже сделал один круговой рейс, а этот должен был стать вторым и последним на сегодня для капитана и его экипажа.

Кроме запоздалого отхода, обычного для этого времени года, все остальное было нормальным. Один из двух радиолокаторов не работал, но это никого не волновало, так как погода была хорошая.

Капитан Поллок отвел судно от причала, работая машинами враздрай, развернул его на курс, ведущий в пролив Актив-Пасс, дал команду машинам «полный вперед» и, передав управление старшему помощнику Киронну, ушел в свою каюту.

Настроение капитана можно определить словами «будни в воскресенье».

Капитан «Королевы Виктории» Поллок, 57 лет. На море с 1929 года, восемь лет служил в ВМФ, во время войны работал в Морском отделе по проливу Ла-Манш. С 1948 года штурман, с 1953 года имеет диплом капитана судов прибрежного плавания, с 1963 года капитан парома. Общий стаж морской работы 36 лет.

В 11.47 «Есенин» лег на чистый норд. Вахтенный штурман определился по радиолокатору. До смены вахты ему оставалось тринадцать минут. Они продолжали идти полным ходом.

Впереди и вокруг виднелось довольно много мелких прогулочных яхт и моторных катеров. Был полдень августовского воскресенья — раздолье для местных рыболовов, и мечтателей, и спортсменов.

Если велосипедист решит прокатиться посередине улицы Горького, Невского проспекта, Бродвея или Елисейских полей, его посадят в сумасшедший дом. Но на морских переулках, площадях и улицах до сих пор существует обычай, по которому шататься под носом грузовиков разрешается практически всем желающим. Судно длиной сто шестьдесят метров с мощностью двигателя 12000 лошадиных сил должно остерегаться каждого ялика.

В 11.50 на мостик поднялся второй штурман.

Капитан приказал предупредить вахтенного механика о том, что судно входит в узкость, и сам вызвал по трансляции старшего помощника на мостик с палубы для укрепления вахты.

Затем высказал озабоченность лоцману на большую скорость судна.

— Капитан, я уже неоднократно проводил подобные суда, — сказал Краббе.

— Наша скорость мне кажется большой, мистер пайлот, — повторил Николай Гаврилович. — Мы имеем девяносто пять оборотов — это чистых семнадцать узлов в маневренном режиме.

— На большой скорости здесь безопаснее управлять судном, капитан.

— Хорошо, — сказал капитан и поднял к глазам бинокль.

Из-за поворота пролива показались два маленьких рыболовных сейнера. По правому борту летели навстречу лесные прогалины острова Мейн, просвеченные солнцем сосны, нежная лесная опушка и камни Энтерпрайз Рифа, украшенные кружевом то ли слабого прибоя, то ли сулоем от течения.

Среди камней торчал навигационный огонь. С левого борта открывалась перспектива пролива Тринкомали. Этот пролив был весь заполнен солнечным светом — казалось, солнечный свет, а не соленая и тяжелая вода, плескался между островом Галиано и островом Солтспринг. Прямо по носу становился виден вход в пролив Актив-Пасс.

Японский городовой, подумал капитан, какая узкая дырка! И почему на камнях такой сулой, если сейчас смена течений? Как лоцман назвал момент смены?.. «Слэк» он его назвал. Надо будет запомнить: слэк — момент отсутствия течений при смене отлива приливом. А рыбачки очень жмутся к правому берегу, черт бы их побрал…

Звуковой шум, напоминающий космический, которым шумела, работая на прием, радиостанция «Корабль», позади капитана в рубке прекратился, и вместо этого шума раздался спокойный и негромкий голос Краббе. На шестнадцатом канале лоцман оповещал все суда в проливе Актив-Пасс о приближении торгового теплохода «Сергей Есенин».

Лоцману никто не ответил.

Краббе повторил оповещение по шестому каналу своей портативной лоцманской радиостанции.

И опять никто не отозвался. Значит, пролив Актив-Пасс был свободен от крупных судов.

5

На капитанском мостике «Королевы Виктории» стоял старпом Киронн.

Настоящая, вернее, первая фамилия старшего помощника капитана была Киселев, Зигмунд Киселев. Он родился в России в 1902 году.

В 1913-м семья переехала в Польшу, где он закончил Морской колледж. Повторяя судьбу Конрада, в 1935 году Киронн оказался в Англии и прошел по британской морской лестнице с самого низа и до капитана. Потом плавал в союзных конвоях на Мурманск и Архангельск во время войны и навсегда, вероятно, запомнил песенку о «русской девушке и британском дымке». В 1948 году перебрался в США, опять прошел путь от третьего штурмана до капитана в торговом флоте.

Все эти годы он был Киселевым.

Что гнало русского поляка по земному шару?..

В шестидесятые годы он эмигрировал в Канаду и только тут сменил фамилию. С новой фамилией ему пришлось еще разок пройти морскую службу от матроса (матросом Киронн отмолотил год) до чифмейта (старпома) и от мейта до капитана маленького (на 30 автомобилей) парома. Для пятидесятивосьмилетнего моряка это в наше время можно назвать подвигом скромности.

В 1968 году Киронн в возрасте 66 лет был назначен старшим помощником капитана на «Королеву Виктории».

Внешне это был уныло-длинный мужчина, который плевaть хотел на любую моду и носил уныло-длинный, ниже колен макинтош. Он знал морскую работу насквозь и еще на милю вглубь. Он имел, как говорят англичане, «морской глаз». По-русски о таком говорят «глаз-ватерпас». Он никогда не кичился своим мужественным, конвойным прошлым. Скорее всего, он был из тех редких людей, которые забывают прошлое, забирая из него с собой только опыт и навыки, но не пережитые эмоции.

Киронн не чурался человеческих контактов, но и не любил их. Вероятно, он мог бы хорошо работать у Ноя среди чистых и нечистых старшим штурманом.

Киронн на частотах 2182 и 2366 кГц по радиотелефону сообщил в эфир о приближении судна к проливу Актив-Пасс и ожидал ответа от других судов, двигающихся в противоположном направлении. Ответа не было.

Пересечение пролива Джорджия было без происшествий.

Между четырьмя и пятью милями от буя рифа Госсип, близ северного входа в Актив-Пасс, по радиотелефону он получил сообщение с парома «Королева Эскваймлт», однотипного судна, которое шло в порт Тсавассен из Шварцбея, о состоянии движения в проливе.

Когда паром «Королева Эскваймлт» был на траверзе мыса Маттьюз (обычно называемого Маттьюз Блаф), капитан Амадео вторично сообщил по радиотелефону, что движение в проливе обычное для воскресенья и больших судов нет. Паром «Королева Виктории» в это время находился примерно в одной-двух милях от буя Госсип Риф.

Примерно в это же время капитану Поллоку сообщили в каюту о приближении к проливу, и машинная команда надлежащим образом подготовилась.

Капитан Поллок поднялся на мостик.

Вблизи входа в пролив на мостик пришел матрос Ван Сикл и стал на руль, а другой матрос, Тори, заступил на дежурство у брашпиля на баке как якорщик, где он приготовил якоря для аварийного использования. В его обязанности входило сообщать обо всем необычном, хотя неясно, что должно рассматриваться как необычное. Однако те, кто был на мостике, который на этом судне вынесен вперед, были в лучшем положении, чем он, выставленный для наблюдения водного пространства.

Когда «Сергей Есенин» приблизился к Энтерпрайз Рифу, стало ясно, что лоцман будет расходиться с двумя встречными рыбачьими сейнерами левыми бортами. Лоцман Краббе приказал:

— Пять градусов право по компасу!

— Пять градусов право по компасу! — повторил капитан.

— Есть пять градусов право по компасу! — сказал рулевой.

Лоцман дал один короткий гудок. Судно подвернуло еще ближе к Энтерпрайз Рифу — впереди и совсем рядом с курсом торчал на камнях белый маячок, окруженный белой каемкой прибоя. Этот поворот был очень неприятен капитану.

— Сколько до Энтерпрайз? — спросил он второго помощника, который стоял на радаре.

— Два кабельтова! — доложил он. Черт побери, подумал капитан, хватит баловаться!

Было 11.58. Ничего не сказав вслух, капитан перевел рукоятку машинного телеграфа на «средний». Они нормально миновали Энтерпрайз Риф и чисто разошлись с двумя рыболовными ботами левыми бортами, но в капитанской душе копилось беспокойство: не следовало на таком ходу прижиматься к рифу, не следовало на таком ходу идти в толчею маленьких суденышек, которых виделось впереди все больше. Краббе взглянул на телеграф, на капитана и промолчал.

— Лево пять по компасу! — скомандовал капитан, возвращая судно на тот курс, которым они шли до расхождения с рыбаками.

— О'кей, капитан! — сказал Краббе.

Двигателю надо было 15 секунд, чтобы сбавить обороты с 95 до 70. Судну надо было еще три минуты, чтобы сбавить скорость с 17 узлов до 12 узлов — скорости, соответствующей среднему ходу в маневренном режиме.

— Сколько до Энтерпрайз? Доложите траверз! — сказал капитан второму помощнику.

— Мы на траверзе! До маяка кабельтов!

— Хорошо! — сказал капитан.

Было около 12.00.

Лоцман дал один длинный гудок, согласно правилу № 25, предупреждая суда, могущие оказаться за мысом Элен.

Ответа не донеслось.

Под самым мысом видны стали еще два рыболовных суденышка. Они никого не волновали, так как не мешали «Есенину» заходить в Собачью Ногу — с ними спокойно можно было разойтись правыми бортами.

В 12.02 место «Есенина» было определено старшим помощником по визуальному пеленгу и расстоянию по PЛC в одном кабельтове к западу от маячка Энтерпрайз Риф (широта обсервованная 48°50,7' северная, долгота 123°21,0' западная, ГКП 102°, Д 0,1)

— Право помалу! — приказал лоцман Краббе, начиная поворот в Актив-Пасс, и дал один короткий гудок, который означает «меняю курс вправо» для всех судов, находящихся в видимости друг друга. Этот гудок лоцман, вероятно, адресовал двум рыбачкам под мысом Лен и прогулочной мелочи в проливе.

В 12.04 руль был положен 20 градусов право.

Судно чуть накренилось в сторону, обратную повороту.

6

Киронн продолжал управлять судном. Паром «Королева Виктории» вошел в пролив по середине фарватера на полной скорости, которая с учетом встречного течения составила около 15,5 узла. Судно проследовало к мысу Мери Анн, где, как обычно, была дана команда положить руль право на 15 градусов, и они легли на истинный курс 272 градуса. На этом курсе, следуя той же скоростью, судно приблизилось к мысу Маттьюз Блаф, пройдя его траверз на расстоянии от 0,6 до 1 кабельтова. Никто из свидетелей не определял это расстояние при помощи инструментов.

В это время на мостик поднялся второй помощник Манси. Ситуация на мостике была следующая: капитан вступил в командование судном, старший помощник управлял машинами, матрос Ван Сикл стоял на руле и второй помощник, который по роду своей деятельности частично привлекался к управлению судном, находился на мостике.

В проливе было несколько сейнеров, идущих в южном направлении. Обычно эти суда при приливном течении держатся правой стороны пролива до мыса Маттьюз Блаф, затем они пересекают пролив, переходя на левую сторону, и выходят на близком расстоянии около мыса Элен.

Когда паром «Королева Виктории» приблизился к мысу Маттьюз Блаф, три сейнера — «Белина», «Грейт Норсерн 6» и «Кейп Чарухил», — пересекая пролив, следовали на левую сторону к мысу Элен. Сейнер «Кейр Рассел» был на правой стороне пролива и не начинал еще пересекать его. Паром «Королева Виктории», обладая большой скоростью, обогнал эти суда и, пройдя мыс Маттьюз Блаф, обогнал сейнер «Кейр Рассел», который находился справа по носу парома. Местоположение сейнера «Кейр Рассел» безусловно является важным фактором при оценке ситуации. Не ясно, какое влияние, если таковое было, оказывали на путь парома «Королева Виктории» другие сейнера.

В 12.04 «Сергей Есенин», имея руль 20 градусов на правом борту, начал входить в узкую часть пролива Актив-Пасс в расстоянии от правого берега приблизительно 0,08 мили.

Выходящую из-за мыса Элен «Королеву Виктории» визуально обнаружили на «Есенине» практически одновременно: боцман Менкин на баке — он доложил на мостик по спикеру: «Вижу судно справа по носу!»; лоцман Краббе: «Паром на правой стороне канала!» и сразу: «Средний ход назад!!!» Увидел ее, конечно, и капитан, который стоял у машинного телеграфа.

Курсовой угол с «Есенина» на «Королеву Виктории» в момент обнаружения 20–50 градусов правого борта, дистанция около 3,5 кабельтова. Паром выкатывался из-за мыса Элен, подставляя свой левый борт теплоходу.

Капитан Хаустов перевел телеграф не на «средний назад», а на «полный назад» и еще два раза отзвонил телеграфом эту команду, что означало «аварийный полный задний ход!».

«Есенин», послушный рулю, положенному 20 градусов правого борта, продолжал совершать циркуляцию вправо.

Паром продолжал пересекать курс «Сергея Есенина» справа налево, незначительно уваливаясь вправо.

Машина «Есенина» начала отрабатывать задний ход через 35–45 секунд после отдачи приказа по телеграфу, руль оставался в положении 20 градусов правого борта. После дачи заднего хода нос «Есенина» не пошел вправо, так как его винт был правого шага. Вероятно, к действию винта и руля примешивалось и действие течения, которое, судя по бурунам на камнях и сулоях вокруг судна, было весьма значительным.

Помощник генерального прокурора провинции Британская Колумбия мистер Джилберт Кеннеди сидел вмеcтe с женой Элизабет в двенадцатифутовой лодке возле берега острова Галиано.

Он собирался ловить рыбу, выйдя в пролив около одиннадцати часов. Но сперва оказалась не в порядке снасть, потом на винт намотался мешок. Кеннеди поднял мотор и принялся очищать винт. Лодку сносило к северо-востоку приливным течением. Элизабет любовалась знакомым пейзажем и пилила супруга. Как любой женщине, ей нравилось пилить человека, который только и делал, что пилил других, и все другие побаивались его. Элизабет видела катер береговой охраны на воздушной подушке. Потом прошел в Актив-Пасс паром «Королева Эскваймлт». И лодка Кеннеди покачивалась на волне от него. Они находились между Зеленым мысом и мысом Колинсон, когда с севера показался красивый и быстрый пароход.

На самом носу парома «Королева Виктории» молодой и скромный негр-пассажир снимал кинокамерой панораму пролива Актив-Пасс. Он вел ее справа налево — берег острова Галиано, рыболовный сейнер чуть впереди и правее парома, флагшток «Королевы Виктории» с флагом, трепещущим на встречном ветру, и красивое судно, выходящее из-за кудрявого мыса Элен.

Негра звали Бейли. Больше всего на свете он боялся политики.

— Уйдите с носа! — крикнули ему. — Там не разрешается быть пассажирам!

К моменту этого крика и сам Бейли уже испытывал быстро нарастающее желание убраться с бака парома.

Встречное судно, казалось, нацеливает свой острый и длинный форштевень прямо ему в лоб.

Смазывая последние кадры в камере, Бейли повернулся и бросился бежать в направлении кормы.

После того как капитан Хаустов увидел паром, у него мелькнула мысль положить руль на правый борт. Крайнее правое положение руля 35 градусов. Руль же был положен только на 20 градусов: оставался запас в 15, который мог прибавить угловую скорость повороту судна. Но по глазомерному определению расстояние до камней возле мыса Элен было очень опасно, катастрофически маленьким — капитану оно показалось в восемьдесят — сто метров. «Сергей Есенин», несмотря на большой размер (160 метров), был поворотливым судном. Он мог повернуть в полном грузу на 90 градусов по дуге с радиусом в 2 кабельтова. Но, добавляя судну угловую скорость поворота, капитан неизбежно, как показалось ему, высаживал теплоход на камни.

Поэтому капитан дал аварийный задний ход, но уже через доли секунды интуитивно почувствовал, что столкновения все равно не избежать, и, выбирая из двух зол, выбрал посадку на мель и скомандовал:

— Право на борт!

Рулевой положил руль с 20 градусов до предельного положения в 35.

Объективно этот поворот руля никак не менял ситуацию, так как машина уже забирала на задний ход, и действие руля становилось неэффективным.

Около 12.06 тишина в машине и на мостике «Есенина» кончилась — судно затрясло, как трясет практически любое судно, когда его двигатель и винт работают на задний ход. На мостик занесло клочья дизельного выхлопа.

Увидеть, отрабатывает ли «Королева Виктории» тоже задний, с мостика «Есенина» уже было невозможно — нос теплохода закрывал обзор.

Около 12.07 суда столкнулись под углом в 45 градусов. Нос «Сергея Есенина» вошел в борт «Королевы Виктории» позади ходового мостика и перед самой трубой. Сотрясение было слабым. По ощущению напоминало вхождение какого-нибудь мягкого тела в мягкую вязкую среду: от трения металла о металл возникло большое количество искр. Через 30 секунд над носом «Есенина» поднялось и быстро исчезло облачко ржавого цвета — очевидно, ржавая пыль из тех самых прослоек, которые всегда образуются между металлическим бортом и внутренней обшивкой.

В момент столкновения паром подавал частые короткие гудки.

Старушенция миссис Стюарт, доживавшая свой век в доме с красной крышей на высокой, около ста метров, скале, возвышавшейся над проливом Актив-Пасс на острове Галиано, вышла на веранду, услышав низкий и красивый гудок парохода. Она увидела мощное судно, которое мчалось близко к маячку Энтерпрайз Риф. Судно накренилось, поворачивая в пролив. С извечным любопытством берегового жителя миссис Стюарт старалась разобрать название судна, но никак не могла этого сделать. Несколько гудков донеслось с пролива. Миссис Стюарт повернула голову влево и увидела белую «Королеву Виктории». Дальнейшее напомнило ей случай на костюмированном балу в Калифорнии полвека назад, когда она наблюдала за дракой с галереи танцевального зала. Жениха миссис Стюарт тогда побили с такой молниеносной быстротой, что никакого удовольствия невеста не успела получить.

Красивое судно и паром поцеловались с легким скрежетом. Миссис Стюарт захлопала в ладоши и бросилась к телефону. Ей хотелось немедленно сообщить миссис Сюзанне — давнишней подруге и сопернице по школьному пансиону — о столкновении перед окнами ее дома. Добрую минуту миссис Стюарт приплясывала у телефона. Телефон Сюзанны был занят. Конечно, она болтала с внучкой.

Миссис Стюарт бросила трубку и схватила фотоаппарат. Следовало сохранить для Сюзанны хотя бы снимки. Без снимков Сюзанна никогда не согласилась бы поверить миссис Стюарт, что та оказалась непосредственной свидетельницей происшедшего события.

Сцепившиеся суда медленно поворачивались по часовой стрелке в середине пролива. Три раза миссис Стюарт щелкнула с веранды, затем семь раз с лужайки перед домом и еще десять, забравшись в автомобиль сына. Только тогда внуки смогли отнять у бабушки аппарат и начали щелкать сами.

Другая старушенция, миссис Наудент, все лето наблюдала за снующими взад-вперед по проливу паромами. Это было ее главным развлечением.

Второго августа в полдень миссис Наудент готовила на кухне ленч. Она несколько опаздывала с ленчем, потому что уже прошел полдень. И чтобы напомнить миссис Наудент о быстротекущем времени, ее сестра Маргарет включила на полную громкость приемник в своей комнате. Это была ее обычная манера.

Паром «Королева Виктории» миссис Наудент обнаружила в зеркальном стекле кухонного шкафа. «Королева» тоже опаздывает, — подумала она.

От момента появления парома в проливе до исчезновения его за большим кленом, росшим к востоку от веранды, должно было пройти пять минут. Сквозь крону клена белая коробка парома скользила зыбким привидением. Затем она окончательно исчезала в кустах сирени.

Миссис Наудент обычно не отвечала на мелкие выпады и укусы младшей сестры, но демонстрировала зловещую замедленность в поведении. И в тот раз, обнаружив в стекле шкафа «Королеву Виктории», старушенция уменьшила газ под сковородкой с беконом, взяла бинокль и вышла на веранду, чтобы пять минут разглядывать длинноволосых современных юнцов и короткие юбки современных девиц на палубе парома. С веранды она увидела еще одно судно, поворачивающее из-за мыса Элен навстречу «Королеве». Это судно показалось ей огромным и было незнакомым. Она попыталась прочитать в бинокль его название, но смогла разобрать только большие буквы на сером борту: «ФИСКО ЛАЙН». Затем в поле зрения бинокля вошел толстый бок парома. Миссис Наудент увидела бегущих в корму парома длинноволосых юнцов и беззвучно повизгивающих девиц в коротких юбках и широких штанах.

Суда столкнулись, и миссис Наудент прошептала: «Какой ужас!»

7

После столкновения оба сцепившихся между собой судна на короткий (несколько секунд) промежуток времени пошли влево для наблюдателя с «Есенина», то есть «Королева Виктории» погасила инерцию правого поворота теплохода и отбросила его нос влево от мгновенного курса столкновения. Затем «Есенин» опять начал разворачиваться вправо, так как продолжал движение вперед, и «Королева Виктории» превратилась как бы в его носовой руль (положение бобра, который плывет с веткой в зубах, — бóльшая половина ветки с правой стороны, она больше тормозит и разворачивает бобра вправо. Так действовала правая для «Есенина» кормовая часть парома, посаженного на его форштевень).

Машина «Сергея Есенина» продолжала отрабатывать аварийный задний ход еще около минуты после столкновения.

Поведение лоцмана Краббе было спокойным, его советы и указания продолжали оставаться четкими и разумными.

— Застопорите машину, капитан! — секунд через тридцать после удара сказал лоцман. — Не следует сразу вытаскивать форштевень из их борта!

— Вас понял! — сказал капитан, застопоривая машины, и одновременно приказал: — Общесудовая тревога! Старшему помощнику на бак! Осмотреть повреждения! Замерить в форпике, в носовом диптанке, в танке номер один, в льялах трюма номер один!

Старпом побежал на бак, вахтенный второй помощник объявил тревогу звонками и по трансляции, указав место сбора аварийной партии возле первого трюма, сдал ведение записей суперкарго, который был расписан по тревоге на мостике, и побежал к месту сбора.

— Руль можно прямо! — сказал Краббе. — Капитан, все это чепуха! Не волнуйтесь! Немного поцарапались — вот и все…

— Вы можете связаться по своей рации с паромом? — спросил капитан.

— Нет. У них нет «уоки-токи».

— А по нашему «Кораблю»?

— Нет. У них нет шестого и шестнадцатого канала.

Капитан по спикеру приказал старпому на баке запросить паром: тонут они или нет, нет ли пожара, есть ли убитые и раненые.

Одной из его первых мыслей было вытолкнуть «Королеву Виктории» на берег, если ее положение угрожающее. Но крен у парома не прибывал — как «Королева Виктории» чуть отклонилась от удара в верхнюю часть левого борта, так она и продолжала оставаться. Сцепившиеся суда совершали совместный поворот вправо и, подталкиваемые течением, плыли к Собачьей Ноге. Теперь следовало предпринять какие-то меры против возможной посадки обоих сцепившихся судов на камни, которые оставались в очень опасной близости из-за узости пролива Актив-Пасс в том месте, где произошло столкновение. Еще очень беспокоил груз в первом трюме. Согласно японским документам на этот груз, он представлял из себя химикалии, которые способны были при соединении с морской водой выделять отравляющий газ типа хлорфосгена. Об этом в силу особых обстоятельств знали только он и фирма — отправитель груза.

В 12.12 командир аварийной партии второй помощник Бурнос доложил о сборе по тревоге аварийной партии. И аварийная партия приступила к осмотру повреждений. Одновременно на бак были поднесены штормтрапы, необходимые для возможной пересадки пассажиров с парома. К носу судна раскатили пожарные шланги и были запущены пожарные насосы, так как выяснилась значительная опасность возникновения пожара на борту «Королевы Виктории» — на автомобильной палубе парома были раздавлены автомобили, и бензин тек из них.

В эти секунды капитан успел спуститься в каюту, схватил фотоаппарат и вернулся на мостик.

С мостика он сделал около пятнадцати снимков картины взаимоположения сцепившихся судов, стараясь прихватить берега в качестве фона, но берега не помещались в кадр. Затем он сам пошел на бак, передал аппарат старпому, приказал сфотографировать повреждения и сам спросил человека на мостике парома, сколько пассажиров у них на борту и не нуждаются ли в их помощи.

С мостика парома человек ответил, что на пароме среди пассажиров жертв нет, судно на плаву и в помощи пока не нуждается. Капитан вернулся в рубку и сказал лоцману, что жертв нет.

— О'кей, капитан! — сказал лоцман Краббе. — Советую вам, капитан, все временные моменты указывать с добавлением слова «около, приблизительно». Со временем в таких случаях всегда бывает потом много сложностей. Вы меня поняли?

— Да, спасибо, — сказал капитан.

Прокурор Джилберт Кеннеди и его жена Элизабет внимательно наблюдали столкновение двух судов. Суть произошедшего не совсем была понятна. Но им казалось, они ясно видели, что русское судно стало причиной столкновения.

Столкновение красного флага, то есть серпа и молота, с кленовым листом немедленно включило в старом прокуроре Кеннеди негативную реакцию. Конфликты с большевистскими рыболовными траулерами в прибрежных канадских водах, международная авиационная выставка, прибытие советских хоккеистов во главе с тренером Тарасовым, понижение туристического интереса к западному берегу Канады со стороны французских фирм, блок русских с де Голлем, каверзы Помпиду, слабость Хита, грубая игра Никсона, мальчишество Трюдо, вечная гвоздика в петлице премьера и еще тысяча и одна серьезная мысль тропическим ураганом пронеслась в голове мистера Кеннеди.

— Это наш шанс! — воскликнула Элизабет. Она, как и всегда, первой пришла в себя и начала действовать. Супруги давно уже представляли собой единый организм с двумя головами. Причем, хотя выше и заметнее торчала голова Джилберта, но варила кашу голова Элизабет.

В 12.15 старпом доложил о результатах первого беглого осмотра. Воды в первом трюме не было, видимых повреждений груза тоже. Имелось несколько небольших пробоин в носу выше главной палубы, исчез левый якорь, был погнут шток правого. Еще старпом передал просьбу капитана парома прислать врача — обнаружились двое раненых.

Судовой врач «Сергея Есенина», уравновешенный, спокойный, около пятидесяти лет, прошедший войну, хороший хирург, был в рейсе первый раз. Обычно он работал на берегу. Вероятно, отправился в море с целью проветриться и подзаработать.

Врач перелез на «Королеву Виктории» с бака теплохода. Капитан начал писать первую радиограмму в пароходство: «АВАРИЙНАЯ ВЛДВ ЧМ БЯНКИНУ 2/8…»

— В какое время мы столкнулись? — спросил он ближайшего от себя человека. Это был суперкарго.

— Двенадцать ноль пять! — сказал суперкарго. Капитан засомневался в точности его ответа. Суперкарго в вопросах судовождения не разбирался.

— Посмотрите по журналу, пожалуйста! — сказал капитан второму радисту, который ожидал радиограммы в рубке.

Тот побежал в штурманскую, глянул на карту, где у точки местоположения судна стояла цифра 12.08.

Двенадцать ноль восемь!

Капитан написал: «1202 МЕСТНОГО ПРОЛИВЕ АКТИВ-ПАСС ПЕРЕХОДЕ ВИКТОРИЯ ВАНКУВЕР ЛОЦМАНОМ БОРТУ СТОЛКНУЛИСЬ ПАРОМОМ ЗПТ ПАРОМ НА ПЛАВУ ЗПТ ИМЕЮТСЯ ПОВРЕЖДЕНИЯ ПАРОМЕ ТАКЖЕ НАШЕМ СУДНЕ ПАРОМЕ ИМЕЕТСЯ ДВОЕ РАНЕНЫХ ДАЛЬНЕЙШЕМ БУДУ ИНФОРМИРОВАТЬ».

«Воскресенье, — подумал он. — В пароходстве только дежурный».

Потом, во Владивостоке, ему было безнадежно сложно понять самому и объяснить другим, почему вместо «08» он написал «02»? Вероятно, разница между первым, промелькнувшим в сознании временем столкновения «12.05» и последующим «12.08», разница, которая состояла из трех минут, была им вычтена из первого времени, вместо того чтобы быть прибавленной к нему.

Зачем его мозг занимался арифметическим действием там, где они не требовались, представляет тайну. Последствия описки оказались значительными.

Мостик «Есенина» находился от мостика «Королевы Виктории» на расстоянии ста метров. Сообщение голосом было невозможно. Связь по радиотелефону отсутствовала, но необходимо было строго координировать действия обоих судов, особенно попытки работать машинами. А работать машинами было необходимо, чтобы не давать сцепившимся судам сесть на камни и продрейфовать сквозь узкий пролив Актив-Пасс под действием течения на относительный простор пролива Джорджия.

Капитан дал еще радиограмму агенту: «ПАКИНТЕР ВАНКУВЕР ПОЛДЕНЬ 2/8 МЫ СТОЛКНУЛИСЬ ПАРОМОМ КОРОЛЕВА ВИКТОРИИ ПОЖАЛУЙСТА ОРГАНИЗУЙТЕ ВСЕ НЕОБХОДИМОЕ КАПИТАН». Он имел в виду адвоката и сюрвейера. И дал радиограмму в Монреаль советскому торговому представительству: «2/8 МЫ ИМЕЛИ СТОЛКНОВЕНИЕ ПОЖАЛУЙСТА ПОШЛИТЕ ВАНКУВЕР ПРЕДСТАВИТЕЛЯ КАПИТАН».

От мыса Элен подошли два рыболовных сейнера и держались вблизи «Королевы Виктории», под самый борт парома подошло судно на воздушной подушке под флагом ВМФ Канады, вокруг кружили уже несколько десятков катеров и яхт. Все эти суда сильно мешали целенаправленному движению сцепившихся судов и вынуждали опасаться за них при даче ходов, ибо могли оказаться под кормой в районе винтов.

«Есенин» в течение всего этого времени выступал в роли толкача, держа руль в диаметральной плоскости, чтобы по возможности не шевелить форштевнем в пробоине, не расширять ее — только давить на «Королеву Виктории», а паром работал машиной вперед или назад, выступая в роли направляющего движения всей системы переднего руля.

Такое маневрирование требовало от судоводителей обоих судов большого напряжения, мастерства, хладнокровия и точной координации, которая сильно усложнялась из-за плохой связи. Команды лоцмана Краббе и капитана Хаустова передавались по спикеру на бак, с бака старпом через мегафон кричал их на мостик парома. У парома же оказалось нарушенным управление двигателями с мостика.

В 12.30 с парома вернулся доктор и сообщил, что ему пришлось констатировать смерть ребенка, возраст ребенка около года, мать находится в безнадежно тяжелом состоянии и отправлена на катере береговой охраны в госпиталь.

— Мистер Краббе, — сказал капитан, — мой доктор установил смерть годовалого ребенка на борту парома.

Краббе побледнел, сел в лоцманское кресло и на некоторое время вырубился.

Капрал Хамманд, его жена Анна, 31 года, с семимесячным сыном Питером возвращались домой в Викторию. Анне нездоровилось, и вся семья решила не покидать автомобиля, который был установлен на автомобильной палубе ближе к левому борту и почти в центре судна. Через 15–20 минут после отхода из Тсавассена, Хамманд решил подбодрить свою жену кофе и направился за ним в кормовой кафетерий.

На палубах ходили, сидели люди, много людей, слышалась французская и английская речь с американским акцентом — на судне ехало много туристов. Судно проходило живописной частью пролива, очень многие фотографировали окружающие рыболовные сейнера и прогулочные яхты. Ярко светило солнце, море было ярко-синее и чернело у берегов нагромождением камней с нависшими над ними скалами, и только наверху все было покрыто зеленой кроной деревьев.

Еще больше народу было в кафетерии. Взяв у бармена два бумажных стаканчика с кофе и пакет с бутербродами, Хамманд поспешил назад к своей автомашине, на автомобильную палубу. Спустившись по трапу на палубу, в ее кормовой части он вдруг увидел яркий сноп искр в том месте, где стояла его автомашина и где находилась жена вместе с сыном. Ему показалось, что ударила молния, и сразу стало темно. Через мгновение до его слуха донесся скрежет рвущегося металла, звон стекла, остро запахло гарью и бензином. В полутьме, натыкаясь на автомашины и почему-то держа в руках стаканчики с кофе, он бросился к середине судна. Все в этом месте изменилось. Вместо стройных рядов автомобилей он увидел свалку для металлолома, все, что стояло у борта, было разбито и искорежено, откуда-то сверху и сбоку в помещение проникали узкие полосы яркого света. На крыше его автомобиля частично лежали два других, вся палуба усыпана осколками и залита потоками бензина и воды. Правый борт его автомобиля был свободен. Из автомобиля был слышен хрип, перемежающийся редкими стонами.

Дверцы машины перекосило, и они не открывались. Бросив кофе и бутерброды, Хамманд нечеловеческими усилиями пытался открыть дверцу, но это было бесполезно. Оглянувшись вокруг, он увидел на правом борту багор и лом, вероятно предназначенные для противопожарных целей. В это время к нему подбежали трое или четверо мужчин. Один из них, не говоря ни слова, схватил лом и вставил его в щель между корпусом и дверцей автомобиля. «Осторожно, там моя жена и ребенок!» — закричал Хамманд. Раздался треск сломанного замка, дверца открылись, и к ногам мужчины из автомобиля вывалился ребенок, тело его было неподвижным. «Врача, немедленно сюда врача!» — закричал мужчина и взял ребенка на руки. Хамманд пробрался в автомобиль. Анна была прижата деформированной крышей к рулевому колесу автомобиля, все ее тело было залито кровью, она дышала редко с бульканьем и хрипом. С помощью другого мужчины он вытащил Анну из машины, из ее груди с каждым вздохом на него выливалась струя крови, Анна была без сознания. Она умирала.

8

Теперь визит на «Королеву Виктории» для Хаустова стал абсолютно неизбежен. И он решился покинуть мостик своего судна, оставив за себя старпома.

На полубак поднялся по левому трапу. До крыла мостика «Королевы Виктории» отсюда было метров пять. На крыле мостика «Виктории» стоял сутулый старик в морской форменной одежде с нашивками старшего штурмана, который производил впечатление человека, тяжко придавленного горем.

Ниже крыла мостика видна была часть носовой палубы парома. Там бродили пассажиры в оранжевых спасательных нагрудниках. Некоторые смотрели в щель между бортом парома и «Сергеем Есениным». Было отстраненно-тихо. Только поскрипывал трущийся металл и всплескивала вода в остроугольном треугольнике, образованном носом теплохода и бортом парома.

— Я капитан! — четко сказал капитан старику. — Мне доложили, что погиб ребенок. Возможно ли еще обнаружение погибших, и чем мы можем помочь вам?

— Бога ради, пожалуйста, тише! — сказал старик и приложил палец к губам. — Говорите только по-русски. Мы опасаемся паники среди пассажиров. Кроме ребенка, есть двое тяжелораненых, мы отправили их на катере береговой охраны. Видели катер на воздушной подушке?

— Да, — сказал капитан. Его, конечно, удивила русская речь, раздавшаяся с мостика канадского парома.

— Есть еще несколько человек, легко порезанных стеклами.

— Может ли паром затонуть?

— Нет, у нас не повреждена понтонная часть. У нашего судна, как у подводной лодки, есть жесткий и мягкий корпуса. Ваш форштевень остановился возле жесткого. Затоплены только фекальный танк и фекальная цистерна… Во всяком случае, я сейчас так думаю. Больше всего я опасаюсь возникновения пожара.

— С кем я говорю?

— Старший помощник капитана Киронн.

— Благодарю вас, — сказал капитан и вернулся к себе на мостик.

На капитанский мостик «Королевы Виктории» поднялся лоцман Вильсон. После трудной ночной проводки он возвращался домой на пароме и из окон кормового кафетерия наблюдал за сближением судов.

Капитан Поллок, бледный, держась за ручки бездействующего телеграфа, вскинул на него глаза и воскликнул:

— Благодарю вас! Дьявол побери все это. Но, думаю, теперь мы наконец получим шестой и шестнадцатый канал.

Позднее в суде капитан откажется от этих слов, как откажется он и от многого другого, в том числе от собственной фотографии, где был снят с капитаном русского судна, когда тот пришел к нему на полубак, чтобы лично поговорить с капитаном парома. Эта фотография будет предъявлена и старшему помощнику Киронну, но он «не узнает» на ней своего капитана.

Вильсон предоставил капитану Поллоку свою радиостанцию «уоки-токи». Связь между судами наладилась и не представляла больше трудностей. Прошел час после аварии.

«АВАРИЙНАЯ ВЛДВ ЧЗМ КАШУРА 1410 ВЫШЛИ ПРОЛИВА РАСЦЕПИЛИСЬ ПАРОМОМ СЛЕДУЕМ ВАНКУВЕР ЗПТ ПАРОМ ИМЕЕТ БОЛЬШИЕ ПОВРЕЖДЕНИЯ КОРПУСА ЛЕВОГО БОРТА ВЫШЕ ВАТЕРЛИНИИ ЗПТ ОДИН РЕБЕНОК ВОЗРАСТЕ ОДИН ГОД УБИТ ДВОЕ РАНЕНЫ ЗПТ ПОВРЕЖДЕНИЯ НАШЕГО СУДНА НЕБОЛЬШИЕ ПОТЕРЯН ЛЕВЫЙ ЯКОРЬ ИМЕЮТСЯ ВМЯТИНЫ ФОРПИКЕ ТЧК СУДНЕ ОТСУТСТВУЕТ ПОЛОЖЕНИЕ РАССЛЕДОВАНИЯ АВАРИЙ ЗА ГРАНИЦЕЙ ЗПТ ПРИХОДОМ ЗАКАЗАЛ СЮРВЕЙЕРА ПРОИЗВЕДЕНЫ ФОТОГРАФИИ ПОВРЕЖДЕНИЙ ВЗАИМНОГО ПОЛОЖЕНИЯ СУДОВ ЗПТ ПРОШУ СРОЧНО РЕКОМЕНДАЦИЙ ОФОРМЛЕНИЮ АВАРИЙ»

Радиограмма уже ушла в эфир, когда он узнал о второй смерти на пароме. Там несколько раз объявляли по общесудовой трансляции о розыске девушки Шейлы Тейлор, шестнадцать с половиной лет, американки, туристки. Ее расплющенное тело выпало из искореженного металла, когда суда разъединились. Об этом сказал Краббе, приняв известие от своего коллеги с борта «Королевы Виктории».

— Еще одна смерть, — сказал лоцман Краббе. Он был глубоко потрясен, но продолжал управлять судном на маленьком отрезке оставшегося до порта Ванкувер пути, четко командуя на руль и машину.

Еще в 09.30 никогда ранее не встречавшиеся, чужие люди — лоцман и капитан — вступили в очень сложные, можно сказать, глубоко интимные отношения. После же аварии они стали сиамскими близнецами. Их судьбы оказались сплетенными неразрывно. Впереди их ждал суд людей и глаза родственников погибших. И к этому следовало готовиться.

— Не беспокоитесь ли вы о нашей большой скорости при подходе к Актив-Пaccy? — спросил капитан сразу после того, как суда расцепились.

— Нет, капитан. Мы всегда ходим здесь так. Обычно я сбавляю до среднего на траверзе Энтерпрайз Рифа, я часто делаю это только символически. Вы сбавили до среднего за несколько секунд до того, как я сам сделал бы это. Дальнейшее зависело уже от Бога, а не от нас с вами.

(Чем больше проходило времени после столкновения, тем настойчивее Хаустову казалось, что их скорость была чрезмерно большой. И тем сильнее ему казалось, что он проиграл в столкновении воль на мостике, когда не сбавил ход еще на траверзе острова у мыса Протлок. Нутро, интуиция, тщательно воспитанная в себе осторожность сигнализировали ему о повышенной скорости. Но лоцман был уверенным в своих знаниях места человеком. И он попал под гипноз его уверенности — или это уже начинается самоедство? Вот уж в чем он никогда не был грешен, так это в излишнем самоедстве.)

— Средний вперед! — приказал Краббе. Он как бы демонстрировал свою уверенность и сейчас, после несчастья, ведя к порту Ванкувер судно, лишившееся якорей, с помятым носом.

— Средний вперед! — приказал капитан после секундного колебания.

«Есенин» коротко задрожал и прибавил ход.

— Только не называйте точное время, — пробормотал Краббе.

— Спасибо, — сказал капитан. — Скажите, вы помните, что мы все время поворачивали только вправо?

— Да. Мы поворачивали только вправо.

— Что означали ваши два коротких гудка в момент обнаружения парома?

— Я предлагал им разойтись правыми бортами, используя оговорку правила номер двадцать пять ППСС.

— Тогда они получают возможность сказать, что сами отворачивали вправо потому, что приняли ваше предложение. Нам же, если быть последовательными, следовало положить лево на борт и дать полный.

— Думаю, они не слышали моих гудков, капитан, — сказал лоцман Краббе. — Мы могли только вправо и только задний ход. И мы так поступили. Они находились на нашей стороне фарватера.

— Какова ответственность судоводителей по вашим законам? То, что нам предстоит суд, я не сомневаюсь, но меня интересует, какой суд.

— Уголовная ответственность в Канаде для судоводителей наступает, капитан, только в случаях умышленности, алкогольного опьянения или при нахождении на мостике после употребления наркотиков… Мы будем швартоваться правым бортом. Пусть ваши люди приготовятся подать буксир через центральный клюз на полубаке!

— Вас понял! — сказал капитан.

Архитектура причала в Ванкувере, к которому швартовался «Есенин», была не совсем обычной. Фактически это был пирс, в центре которого возвышалась пакгаузная часть. Сплошная крыша пакгаузов связана была с берегом автомобильным проездом. На этой крыше располагалась смотровая площадка и стоянка автомобилей. С причала туда следовало подниматься по одномаршевым наружным лестницам.

К моменту швартовки автомобильная стоянка уже была забита машинами. На причале ожидали агент Бент Соренсен и адвокаты компании, группа полицейских и много корреспондентов.

— Господа, прошу меня извинить. Но прежде чем отвечать на ваши вопросы, я должен взглянуть на свое судно с причала. Сейчас вам принесут кофе. Я вернусь быстро.

— Капитан, там на вас набросятся корреспонденты. Пожалуй, я пойду с вами и прикрою вас, — сказал агент. — И предупредите экипаж: никаких интервью! Пусть отсылают всех к вам.

— Экипаж предупрежден, — сказал капитан.

Они спустились на палубу и вышли на причал. Действительно, представители канадской прессы не теряли времени даром. Обвешанные магнитофонами и фотоаппаратами, они вели себя с настырностью и наглостью комаров.

Повреждения носовой части были незначительными. Только отсутствие левого якоря придавало носу судна какой-то непривычный и растерянный вид.

— Боюсь, капитан, что сегодняшнее происшествие означает конец «Фиско лайн», — сказал агент.

— Это почему? — спросил капитан.

Агент обязан был оказать поддержку. Для этого он здесь и находился. А поддержку приходилось оказывать ему. Ничего себе: конец «Фиско лайн»! Капитан слишком хорошо знал все перипетии и сложности рождения этой компании.

— Кто наш адвокат? — спросил капитан, когда они шли по причалу к трапу.

— Мой друг, — сказал агент. — Он будет драться не за страх, а за совесть. Но это конец «Фиско лайн», — повторил он. Очевидно, он уже видел все последствия для себя лично в этом случае: потеря работы, подмокшая репутация и т. д. и т. п.

Под вспышками блицев они прошли на судно. Вахтенный матрос у трапа был одет чисто, повязка вахтенного была на месте, вахтенный штурман блестел золотом новенькой формы, боцман копался у стрелы четвертого номера — судно продолжало жить ритмичной, невозмутимой жизнью.

Полицейские чиновники вели себя корректно. Они, конечно, проверили всех действующих лиц на алкоголь, но сделали это так, что проверяемые не заметили, — техника на грани фантастики. Никакие документы изъяты и опечатаны не были. Даже курсограф они не тронули. Несколько вопросов под магнитофон: расстояние до мыса Элен в момент столкновения, кто находился на мостике, предпринятые действия перед столкновением и после. Капитан отвечал предельно скупо: «Дали аварийный задний, положили руль право на борт…»

Лоцман Краббе сидел тут же и подтверждающе кивал головой.

Письменных свидетельств полицейские не потребовали.

1

Составление морского протеста Николай Гаврилович закончил около шести утра в понедельник. К этому моменту он не спал ровно сутки, даже больше.

Сутки назад начал слабеть туман над Тихим океаном на подходе к проливу Хуан-де-Фука, и открылся веселый порт Виктории, и поднялся на мостик спокойный лоцман Краббе. Да, еще сутки назад вокруг и на душе были удивительно светлый мир и покой…

В шесть утра третьего августа он прилег и, прежде чем заснуть, коротко поставил все точки над «i». Он считал, что от начала и до конца делал все правильно. Правильно вел себя на мостике. Правильно после аварии. Правильно вел документацию. О штурманах он мог бы сказать только хорошие слова. И на мостике, и в момент аварии, и после штурмана действовали четко и грамотно. У него не было к ним никаких замечаний, кроме ведения записей чернового журнала суперкарго. Но суперкарго не был судоводителем; его привела на мостик тревога, то есть судьба.

В восемь утра Николай Гаврилович был уже на ногах. Он принял душ, побрился, надел свежую рубашку. Закончив туалет, он сел за письменный стол и записал: «1000000 $ — убыток моей стране + моя поломанная судьба и судьба женщины, которая дорога мне». Капитан подвел черту в своей записи и добавил: «Я должен выиграть процесс». В том, что процесс будет громким, он не сомневался.

Около полудня в понедельник прилетел представитель торгпредства в Монреале Геннадий Васильевич Свешников. Никакими многозначительными угрозами последствий он мучить никого не стал. Двухметрового роста, тощий, прокаленный тропическим солнцем (раньше работал в Индонезии), довольно веселый, он видел свою задачу не в собственных расследованиях, а в сообщении капитану тех бесчисленных маленьких знаний места пребывания, без которых иностранец чувствует себя в чужой стране, как рыба в песке. Это устройство телефона-автомата, сленг подвыпившего грузчика, правила перехода улицы на зебровой дорожке и под светофором, настроение консула в дождливую и хорошую пoгоду, роль этого настроения в жизни колонии, размер чаевых в такси и т. д. и т. п. Кроме того, Геннадий Васильевич весело и легко решал такие важные и ответственные вопросы, как, например, утверждение кандидатуры переводчика. Переводчик автоматически оказывался посвященным абсолютно во все интимные вопросы, которые обсуждались между администрацией судна, адвокатами, представителями противной стороны. Переводчику становились известными и задуманная тактическая линия, и стратегия, и все мелочи согласий и несогласий в нашем лагере.

Свешников утвердил в роли переводчика Владимира Плешакова, подданного Канады, бывшего югослава, окончившего инженерно-технический факультет Ванкуверского университета. Плешаков занимался переводом специальной технической литературы со всех славянских языков на английский. Он был холост, около сорока лет, по-холостяцки неухоженный и небрежный в одежде, но четкий и бесстрастный в работе. За все время Плешаков ни разу не задал ни одного вопроса, имевшего хоть какое-нибудь политическое значение. Он без всякого труда играл роль переводной машины.

Свешников одобрил и кандидатуру адвоката, предложенную агентом. Он дал адвокату Стивсу такую характеристику, как будто занимался его персоной давно и специально:

— Джон Стивс производит впечатление обаятельного малого. Он, конечно, талантливый адвокат. Его стиль на допросе — наскок, нападение, разбойный вихрь, гром и молнии. Он отчаянный сукин сын и авантюрист. Берется за любые дела. Одно время специализировался на изнасилованиях. Участвовал в делах, связанных с аварией. Если ему предложат защищать астронавта, который по пьяной лавочке отстал от ракеты на Юпитере, он возьмется и за это дело. Джон удачлив. Но его главный порок — хитроумное затягивание процессов на многие годы. Он выкачивает из клиента все доллары, какие тот может и не может заплатить. Имеет коттедж за пятьдесят тысяч долларов, жену Патрицию, которая моложе его на пятнадцать лет и любит ухаживания. Двое детишек. Любит выпить, но в меру. Он, при внешней разболтанности, отлично себя контролирует. Ему под пятьдесят. Возраст особенно заметен, когда устанет. Тогда видно, что здорово уже потрепан и помят жизнью. Когда-то служил в торговом флоте… Лозунг Джона: «Правда! Вся правда! Только правда!.. Которая нужна для победы». Здесь Джон типичный англичанин. О нем сказал Голсуорси: «Англичанин — хозяин своего слова… почти всегда; он не лжет… почти никогда; честность, по английской поговорке, — лучшая политика. Но самый дух правды англичанин не особенно уважает». Эту формулу надо еще ввести под радикал канадского квадратного корня…

Свешников помолчал и добавил:

— Это раньше мы далеко превосходили англосаксов в стремлении все выворачивать наизнанку, чтобы докопаться до сути. Может быть, мы и теперь еще способны завидовать английскому практицизму, здравому смыслу, веками выработанному умению понимать то, чего в жизни можно реально добиться, и умению выбирать самые лучшие и простые способы достижения этих реальных целей. Но сегодня мы уже не те «не от мира сего» таинственные русские. Мы русские, которые мечтают о практичности, действенности, методичности… Мы начисто даже забыли думать о фатализме.

2

После ухода Свешникова Хаустов принимал шерифа.

Шериф вручил ему несколько документов, напечатанных на длинных, нестандартных для нас листах плотной бумаги. Шериф ободряюще улыбнулся.

Капитан читал документы, немного путаясь в титулах и в старомодностях оборотов, но хорошо понимал смысл: Ее Величество Королева и провинция Британская Колумбия и Ее представитель достопочтенный Министр дорог (отделение паромов Британской Колумбии) — Истец. Судно «Сергей Есенин» — Ответчик… Иск за повреждения от столкновения. Елизавета Вторая, назначенная править Соединенным Королевством, Канадой и другими королевствами и территориями, Глава Государства, Ответственная за Справедливость, — к владельцам судна «Сергей Есенин» и всем другим лицам, заинтересованным в этом судне… «Мы даем Вам распоряжение: спустя неделю после вручения этой повестки, исключая день вручения, Вы должны явиться в Наш Финансовый суд Канады с вышеуказанным действием и дать объяснения по упущениям, которые Вы сделали, но Приговор может быть вынесен Вам и в Ваше отсутствие…» Суть дела… «Истец, как собственник теплохода „Королева Виктории“, и как поручитель за груз и товары, перевозимые на нем, заявляет, что повреждения, полученные в результате столкновения судна-ответчика „Сергей Есенин“ с судном „Королева Виктории“, происшедшего в водах Актив-Пасс в проливе Джорджия, принадлежащем Британской Колумбии, Канада, 2 августа 1970 года, произошли в результате упущений по судовождению командования судна Ответчика… Эта повестка была выдана Дж. У. Бэрдом от фирмы Овен, Бэрд и Макдональд, адрес фирмы: 4-й этаж, улица Буррард, дом 555, Ванкувер, 1, Британская Колумбия, адвокаты Истца. 4 августа 1970 года».

Ее Величество Королева, выступающая в виде глобального истца к одинокому крестьянскому поэту Сергею Есенину.

Затем основания к выдаче ордера на арест: «Я, Вильям О'Мали Форбес, проживающий по 140-й улице, 3106, Сурей, Британская Колумбия, адвокат, клянусь и говорю следующее… Будучи информированным М. Ф. Алдусом, Генеральным директором Управления паромных переправ, о существе иска Истца против теплохода „Сергей Есенин“ за повреждения, происшедшие от столкновения вышеупомянутого судна с паромом Истца „Королева Виктории“ в проливе Актив-Пасс… Указанное столкновение и повреждения, от него последовавшие, являются результатом упущений лиц, управлявших судном „Сергей Есенин“… Компенсация за вышеуказанные потери и повреждения от вышеуказанного Ответчика получена не была… Далее я клянусь и заявляю, что вышеуказанное требование не было удовлетворено и что требуется помощь Почетного Суда заставить их выполнить это… Клятва принесена в городе Ванкувер, провинция Британская Колумбия, 4 августа 1970 года от Рождества Христова».

— Так, ясно, господа. Хотите выпить русской водки? — спросил капитан представителей власти.

Они согласились с энтузиазмом.

Он достал рюмки, подставки под рюмки, водку, сигареты и боржом.

Полицейские во главе с шерифом пили водку быстро и с удовольствием.

Потом все они поднялись в ходовую рубку теплохода.

Пустынна и тиха рубка на стоянке судна.

Шериф подошел к рулевому устройству и тесемкой привязал на штурвальчик экземпляр акта об аресте.

— Простите, капитан, но здесь останется мой человек, — сказал шериф.

Сам провожать к трапу полицейских капитан не стал. Вызвал вахтенного штурмана. Вахтенным был третий помощник Горбунов. Юноша явно получал удовольствие от роли гида. На судно стремилась попасть уйма народу. На причале одновременно стояло по нескольку десятков автомашин. Совсем не пускать любопытствующих на борт значило проявить какую-то болезненную настороженность, демонстрировать страх перед канадским общественным мнением, подтверждать правильность мнения о закрытости нашего общества.

Капитан категорически запретил штурманам допускать людей к себе без серьезного повода, но разрешал водить по судну хоть демонстрации. Всем помощникам эта новая обязанность уже давно обрыдла, но третий оказался прирожденным гидом. Вероятно, ему еще льстила принадлежность к значительному событию. Это было первое значительное событие в его жизни.

Третий увел полицейских и сразу вернулся.

Капитан успел снять форменную тужурку и подумывал о бутылке холодного пива, когда третий вернулся.

— К вам женщина, — доложил он. — По очень серьезному делу. Она стоит у трапа уже полчаса.

— По какому делу?

— Она может сказать только вам. Она русская. Очень взволнована. Говорит, что не уйдет, пока вам не доложат.

— Молодая, старая?

— Средних лет.

— Проведите, — сказал капитан и стал надевать тужурку.

Женщине было лет сорок, хороший брючный костюм, лицо бледное, глаза воспаленные. Он пригласил ее сесть.

— Капитан Николай! — прошептала женщина, молитвенно прижимая руки к груди. — Молитесь Богу!

— Я вас слушаю, — сказал капитан. — У вас дело?

— Как русская русскому говорю вам и заклинаю: молитесь Богу, капитан Николай! Вы убили трех человек! На вас кровь ребенка!

Женщина попыталась упасть на колени, но капитан успел не допустить ее до пола.

— Успокойтесь, — сказал он. — Я благодарен за вашу заботу. Хотите воды?

Женщина зарыдала, закрыв лицо длинными волосами.

— Я приехала к вам из Виннипега от русских баптистов, мы молимся за вас, капитан Николай! Подумайте о своей душе!

Она истинно страдала, но нотки угрозы тоже звучали в ее голосе.

Исступление глубоко религиозной женщины перед убийцей ребенка.

— Успокойтесь! — повторил капитан. Она села на край дивана и рыдала уже в полный голос. Капитан вызвал врача, приказал увести женщину и успокоить ее.

У дверей она обернулась и прошептала:

— Мы будем молить Бога простить вас, но молитесь и вы, капитан Николай! На вас кровь двух женщин и ребенка!

Больше он ее не видел. И эта встреча не оставила в нем особых эмоций. Он не верил в Бога и не верил в верующих людей.

Капитан развернул газету «Колумбия», которую ему передал старпом со словами: «О нас уже пишут».

Два других расследования — первое, руководимое Федеральным отделом транспорта, и второе, руководимое Управлением паромов, — начали работу в понедельник.

В первые дни после прихода в Ванкувер в газетах и на телевидении снимки столкновения показывались крупным планом, было написано много статей, обвиняющих командование т/х «Сергей Есенин» в небрежном судовождении. С обвинительными заявлениями выступили такие ответственные лица, как генеральный прокурор Британской Колумбии, министр шоссейных дорог Канады и заместитель генерального прокурора Британской Колумбии.

4 и 5 августа министерством транспорта Канады было проведено предварительное расследование, на котором свидетели — капитан, старший и второй помощники, старший механик, рулевой, впередсмотрящий матрос и боцман дали четкие и ясные показания по обстоятельствам аварии.

Цель расследования — определение причин столкновения и мер, предпринятых экипажем для обеспечения безопасности пассажиров парома.

6 августа по требованию владельцев парома для обеспечения их требований к Дальневосточному пароходству на судно был наложен арест. Стоимость повреждений, определяемая владельцами парома, выражалась в сумме 750 тысяч — 1 миллион канадских долларов.

Во избежание простоя судна груз, предназначавшийся для выгрузки в порту Нью-Вестминстер, решили выгрузить в Ванкувере и по возможности начать здесь погрузку.

3

Аварийный инспектор капитан Бурилл, которому было поручено опросить моряков «Есенина» в ходе предварительного расследования, оказался человеком знающим и старательно-объективным.

Чтобы дать возможность морякам акклиматизироваться, инспектор провел их по помещениям аварийной инспекции, показал тренажеры в радиолокационных классах, сказал, что сам сидел в прошлом на мели и потому понимает состояние капитана.

Адвокат Стивс еще раз повторил свое: «Отвечайте коротко, очень коротко, самое лучшее „да“ или „нет“. Только то слово никак нельзя повернуть против вас, которое вы не произнесли вовсе».

В кабинете Бурилла обстановка была следующая. Он сам, адвокат Стивс, женщина-стенограф с наушниками на голове и магнитофоном под руками, кофе, карты и один допрашиваемый.

Начали с Хаустова. Разговор продолжался полтора часа без перерыва. Капитан Бурилл выяснял организацию службы на судне, квалификацию командного и рядового состава, состояние навигационных приборов и проверял все (!) прокладки курсов «Сергея Есенина» на ста пятидесяти (!) картах — от Владивостока до Японии и от Японии до Хуан-де-Фука. Просматривались комплект судовых журналов и копии всех радиограмм, имевших отношение к аварии. Карты, журналы, копии РДО были представлены ранее капитану порта Ванкувер. Причем РДО представлялись по списку, существующему в журнале радиосвязи, копии снимались фотоспособом.

Количество и качество навигационных определений и состояние прошлой документации у всех канадских моряков вызвало открытое восхищение даже с оттенком профессиональной зависти.

Инспектор капитан Бурилл фактически предвосхитил буквально все вопросы, которые потом всплывали на суде, но сделал это в сжатой, без всякой воды, форме.

Переводчиком был Владимир Плешаков. Адвокат Стивс три-четыре вопроса инспектора отвел, заявив против них протест.

После капитана были допрошены: бывший вахтенный второй помощник Бурнос (около 40 минут), старший помощник, старший механик, второй механик, третий помощник, рулевой матрос, боцман, впередсмотрящий матрос — на каждого по 10–15 минут.

Все время допроса подчиненных капитан находился в изоляции от них в соседнем помещении.

Капитана ждала радиограмма от заместителя начальника пароходства. Капитану предлагалось в связи с аварией немедленно проверить состояние магнитных компасов. Смысл этой радиограммы остался тайной для всех, кроме ее автора.

4

Ночью ему приснился дурной, что не удивительно, сон.

Он на палубе подходящего на приличном ходу к причалу судна. Он капитан этого судна, но почему-то швартует его с палубы. Уже пора давать «стоп» и реверс. Он идет к надстройке, чтобы быстро подняться на мостик к телеграфу, но не может найти трапа. В надстройке нет дверей, нет входа — сплошная стена. Он мечется подле этой стены и кричит. Причал надвигается все ближе. Наконец наверху показывается какое-то человеческое рыло. Он кричит: «Полный назад!» Рыло смеется. И судно с грохотом ударяется в причал и обрушивает его на себя.

Проснувшись, он встал с тяжелой головой, но сразу, в трусах и майке, занялся спортивной ходьбой по каюте, потом позанимался с гантелями, тщательно побрился и принял душ.

Свежая рубашка из мягкой льняной ткани и хороший галстук окончательно отделили его от неприятного сна. Он был уверен, что никакая самая дорогая нейлоновая рубашка никогда не сможет так помочь в тягостные моменты жизни, как способна это сделать натуральная ткань. Вероятно, это сохранялось в нем деревенское, донское детство.

За завтраком он не разрешил себе кофе, считая кофе вечерним напитком.

Позвонила Анна Ивановна Щетинина. Она пришла в Ванкувер на «Антоне Чехове» из США и, узнав о несчастье коллеги, решила его подбодрить. Анна Ивановна знала на собственной шкуре, какое состояние духа бывает у капитана после аварии, — в свое время она сидела на камнях на теплоходе «Менделеев» на Балтике.

— Старик Державин вас заметил и, в гроб сходя, собирается благословить, — сказала Анна Ивановна. — И вы еще молоды, и ваш Есенин был молод.

— Какой же я молодой? — спросил капитан, радуясь энергичному, уверенному и твердому голосу самой первой женщины-капитана в мире.

— В сорок лет-то? Конечно, молодой. Приду к вам обедать.

Он приказал накрыть обед в своей каюте, приготовил хороший коньяк и, выгладив брюки, встретил Анну Ивановну у трапа.

«Интересно, помнит она, как я сдавал ей гидрометеорологию?» — думал капитан, когда первая в мире женщина-капитан поднималась по трапу. В шестьдесят пятом году он заочно оканчивал Высшее мореходное училище и получил у Щетининой всего лишь четверку. Она спросила его о новой аппаратуре для приема факсимильного изображения синоптических карт по радио, а он, хотя и плавал уже двадцать лет, с такой новинкой на судах не встречался и начал плавать на твердом полу у стола экзаменатора.

— Если бы вы были курсантом у меня на курсе, — сказала Анна Ивановна тогда, — я поставила бы вам за основной ответ пять. Но вы капитан, и должны знать все новое, что приходит на флот, раньше всех.

И влепила четверку. Это было неприятно, но правильно.

— Так, брюки глажены, и складкой можно точить карандаши, — с удовлетворением сказала Щетинина, поздоровавшись. — Жена на весь рейс наглаживает или буфетчицу эксплуатируете?

— Жена гладила, и с удовольствием, но только в период самой отчаянной любви. Теперь уже не гладит. Буфетчице свои брюки доверить не могу, когда в них надо перед иностранцами разгуливать.

— Сам, значит?

— Конечно.

— Любите такое занятие?

— Нет. Но я магнитофон включаю во время процесса.

— Бетховена или Глюка?

— Нет. Английские записи.

— Рационалист современного образца! — сказала Анна Ивановна, и не понять было — одобряет она рационалистов сегодняшнего образца или порицает.

Они выпили по рюмке коньяка и заговорили о деле. Его интересовало, достаточна ли точность расчета пути на циркуляции по формулам из «Капитанского справочника», или можно достать какой-нибудь учебник по навигации для военных учебных заведений.

Анна Ивановна сказала, что никаких особых формул не надо и точность достаточна. Она просмотрела его расчеты, график и таблицу скоростей нарастающего в проливе Актив-Пасс приливного течения.

— У вас, Николай Гаврилович, видна хватка тщательного расчетчика-математика. Видно, что вы верите в результат своих математических операций и тогда, когда они относительно сложны. Обычно судоводители бегут уже от квадратного корня. И, даже произведя расчеты правильно, внутренне не доверяют им. Судя по вашей уверенной манере, вам не приходилось такими делами заниматься. Вы попадали в аварии?

— Знаете, вы, вероятно, уже восьмой человек, который интересуется моим аварийным прошлым.

— Лично я даю за одного битого трех небитых, — сказала Анна Ивановна.

— В министерстве, кажется, придерживаются другой точки зрения, — сказал капитан.

— Потому я и не в министерстве, — сказала Щетинина. — Потому я здесь с вами коньяк пью, но… но все это в последний раз.

— Как понять?

Старая женщина-капитан на миг потускнела. Она никогда не закрашивала седину. Она не собиралась и ничего скрывать из своих тягот или неудач.

— Знаете, Николай Гаврилович, я на Сиэтл из Японии шла, выбираемся из Внутреннего Японского, в тумане, конечно, и чуть было не столкнулись с англичанином. Разошлись метрах в трех — их полубак мимо моего крыла мостика продефилировал, как говорят, в совершенно непосредственной близости. И вот пришли в США, там к моему приходу встречу подготовили, откопали газеты старые — еще о первом моем туда приходе, фотографии, теплые слова, то да се, а в душе у меня липкий страх! В трех метрах разошлись! Снится, конечно, это безобразие. Все. Все, Николай Гаврилович, это мое последнее плавание. Стара стала — просто боюсь. Боюсь. Никогда не боялась так жутко, так неприятно. И страх и опасения всегда были, конечно, без них только дураки плавают, но теперь что-то другое…

Или она говорила все это, чтобы утешить аварийного капитана, показать ему, что и боги судовождения в нынешних условиях способны допустить сближение с другим судном на дистанции в три метра и чудом избежать катастрофы, или все это говорилось без всякой специальной цели — делилась Анна Ивановна с коллегой своим закатом. Она вспомнила, конечно, и своего «Менделеева», и как его посадил ее старший помощник, когда она на минуту спустилась к себе в каюту, а для женщины зайти на минуту в каюту все-таки требует немного больше времени, нежели для мужчины, и вот результат. Она прямо сказала, что всегда находятся на свете люди, которые радуются чужой беде, и что капитан «Есенина» должен быть готов к встрече с такими; что в самый тяжкий момент после аварии ее, Щетинину, подло обманули товарищи с дока, чтобы нагнать сумму аварийного ремонта, куда поставили «Менделеева», и что и до сей поры есть у нее такие знакомые, которые попрекают прошлым несчастьем, и таких долгопомнителей тем больше, чем выше они сидят.

Он обещал принять ее слова к сведению, но внутренне совсем почему-то не опасался таких последствий — уверен был в своей полной и абсолютной по всем статьям правоте.

Они выпили кофе, и Анна Ивановна сказала, что отдаст на «Есенина» своего старшего помощника, залог наши внесут быстро, арест будет снят и кому-то надо вести судно домой. Ее старпом уже дозревает до капитанских нашивок — пускай принимает судно, а она как-нибудь доберется домой и с тремя штурманами. Это на тот случай, если Хаустову придется задержаться в Канаде на суд. Очевидно, такой вариант уже был решен в пароходстве. Анна Ивановна только попросила капитана ввести старпома в должность на переходе «Есенина» из Ванкувера до Таксиса, поучить немного в этом коротком рейсе. Хаустов, конечно, согласился.

На прощание старая женщина-капитан одобрила линию поведения коллеги на предварительном расследовании.

— Держитесь сами и поддерживайте экипаж своей твердостью душевной, голубчик, — сказала Анна Ивановна и никаких больше громких слов не добавила, только потрепала по плечу.

Здесь он вспомнил, что попадал все-таки в аварийную ситуацию. В начале пятидесятых годов, когда был третьим помощником, при швартовке во Владивостоке к причалу Угольной базы на п/х «Каширстрой». Он по расписанию швартовался на баке и докладывал дистанцию на мостик. Причал и краны на нем приближались в тот раз слишком стремительно. Он доложил: «Судно быстро идет к причалу!» Мостик не ответил. Он доложил, стараясь говорить размеренным, будничным голосом: «Судно еще быстрее идет к причалу!» Мостик опять не ответил. Он заорал: «Боцман, отдавай правый якорь! Всем бежать с бака!» И тут они с полного хода врезали в причал Угольной базы и в основание одного из кранов. Огромная стрела крана рухнула в воду рядом с судном…

— А вы-то успели с бака удрать? — спросила Анна Ивановна.

— Мы с боцманом за брашпилем присели, — сказал он.

— Машины не отработали или телеграф неисправен?

— Кажется, что-то с машинами было.

— Ну и о чем вы, сидя за брашпилем, тогда думали? Что ощущали?

— Честно?

— Да.

— «Диплом накрылся!» — вот о чем думал. Я только-только диплом штурмана малого плавания на штурмана дальнего сменял. И почему-то казалось, что его теперь у меня назад отберут.

— Эгоист вы, однако! На кране, небось, крановщик чуть не поседел, а вы за диплом переживали.

— Чем я ему помочь мог? — немного растерялся он. — И потом, вы же…

— Шучу я, — сказала Анна Ивановна. — Мне как раз и нравится, что вы честно говорите, честно вспоминаете. А в столкновениях приходилось бывать?

— Нет. Это первое.

— Ну, а можете вспомнить случай, когда авария не произошла, но ошибка была?

— Сколько угодно. Даже вспоминать страшно. Был в молодости удачлив, но ужасно самонадеян. Это только теперь понимаю. Осторожным всегда старался быть, но проникал в глубину профессии медленно.

— А теперь проникли?

— Нет, этот процесс продолжается.

— Слава богу! Капитаны-наставники иногда начинают ощущать свое прошлое совсем уж безошибочным.

Он рассказал ей про случай в бухте Владимира. Заходил в бухту на «Серпухове», ночью, в тумане, по радару. Это был период раннего и молодого капитанства. На мостике был старпом — намного старше человек, с которым отношения складывались неважно. Ширина входа там двести метров. Когда пришли на поворотные створы, он скомандовал рулевому курс, сильно отличавшийся от правильного. И рулевой начал крутить пароход на этот курс, положив руль на борт…

Встреча с Анной Ивановной немного уравновесила душевное состояние капитана. И он смог совершенно спокойно просмотреть свежие газеты. Первой была «Сан-Франсиско хроникл».

5

Капитан Хаустов редко видел сны. И в этот раз сновидения не было. Только вдруг услышал или вспомнил издевательский голос: «Капитан, вы мыслите точками, а штурман должен мыслить площадями!»

Он проснулся и сразу вспомнил и этот голос, и неприятный случай, с ним связанный.

Он командовал теплоходом «Русь». Ранним утром второго января они подошли к Авачинской бухте в девяти-десятибалльный норд-вест. Буксиры не смогли выйти из Петропавловска, чтобы завести «Русь» к причалу. На борту находилось 850 пассажиров. Зная, что швартовка не предвидится, пассажиров не будили.

Диспетчер предложил стать на якорь.

Он вывел судно на якорное место и отдал правый якорь — семь-восемь смычек. Якорь забрал, и он спустился вниз, оставив, конечно, машины в готовности — ветер был зверский, камчатский, со снегом и морозом. Он не успел снять пальто, как позвонил вахтенный второй помощник: «Нас дрейфует!» Он бегом поднялся обратно в рубку, дал ход и приказал выбирать якорь. И сам определял места судна по радиолокационным дистанциям. Он отлично знал Авачинскую бухту и ни капли не волновался. Девять-десять баллов для дальневосточного моряка — довольно обычная вещь в разгар зимы. Третий помощник доложил с бака: «Якорь нечист! Подняли какой-то кабель!» Это было уже хуже — удерживаться на месте в такой ветер на здоровенном пассажирском теплоходе довольно сложно. Он сразу доложил порту свои координаты и сообщил, что поднял якорем какой-то кабель. Порт ответил, что это не может быть кабелем, это обрывок кабеля или еще какая-нибудь ерунда. Он успокоился, отошел вместе с этой ерундой на якоре мили две на ветер, положил оба якоря, как следует потравил цепи.

Судно рыскало, отворачиваясь от линии ветра на 40–50 градусов, но на месте стояло прочно.

Встретили задним числом и часом Новый год; утром следующего дня ветер притих, подошли буксиры. Он выбрал якоря. Правый сохранил обрывок кабеля. Кабель скинули без больших хлопот и ошвартовались к причалу. Вскоре пришли два чудака, спросили о кабеле, он показал им карту, они сняли кальку. Здесь он свалял дурака — никакой карты этим чудакам без капитана порта показывать не следовало. Вечером его вызвали к капитану порта. Там лежала бумажка, где сообщалось, что теплоход «Русь» стал на якорь в запрещенном для якорной стоянки месте, порвал стратегически важный кабель, оставил без связи военную базу, убытки в размере около двухсот пятидесяти тысяч рублей. К бумажке была приложена калька с графической схемкой якорной стоянки и точкой, в которой он первый раз ставил «Русь» на якорь. Только вокруг точки уже была нарисована и заштрихована окружность — площадь вероятного местонахождения судна с учетом квадратичных ошибок в определении по пеленгу и радиолокационной дистанции. Край окружности выходил за предел разрешенного для якорной стоянки района. Вот тогда он услышал издевательскую и насмешливую фразу военного штурмана: «Капитан, вы мыслите точками, а штурман должен мыслить площадями!» По существу вопроса военный был прав. И он ничего военному не ответил. Капитан порта отдал ему схемку и обосновывающие ее расчеты военных и дал ему время подумать над оправданиями до утра. Вот тогда он первый раз в жизни занялся практическим определением квадратичных ошибок. Правда, он не сомневался в расчетах военного штурмана, потому что знал об их дотошной тщательности, но все-таки начал пересчитывать — что ему еще было делать-то ночью? У него с детства была некоторая склонность к точным наукам, и его не очень пугали квадратные корни, хотя, конечно, все-таки немного пугали. Короче говоря, у военных все оказалось идеально точно, кроме одной запятой. Вероятно, у военного штурмана, который мыслил не точками, а площадями, от радостного предвкушения чужой ошибки немного закружилась голова, и вместо «0,04» оказалось «0,4». Тогда, честно говоря, закружилась от радости голова у него. И утром капитан порта открыл совещание с военными представителями фразой: «Ну, вот, товарищи, капитан теплохода „Русь“, как вы ему и советовали, сегодня ночью помыслил площадями и…» И он оказался чист как стеклышко. И теперь, услышав в канадской ночи сквозь тяжелый сон угрюмо-насмешливый голос: «Капитан, вы мыслите точками, а штурман должен мыслить площадями!» — он встал и решил взяться за математику — авось она чем и здесь ему поможет.

Всю ночь он промучился с расчетом письменного счисления пути своего судна от траверза Энтерпрайз Рифа до момента и места столкновения. Его не отпускало какое-то сомнение в скорости судна на этом последнем этапе. Скорость получалась больше, нежели она должна была быть. И больше, нежели он утверждал в процессе предварительного расследования. Но он четко помнил, что машина сбавила обороты сразу после дачи среднего хода, потом они должны были потерять в скорости за счет тормозящего действия пера руля при повороте вправо — уклонение от рыбачьих сейнеров, после чересчур близкого прохода возле Энтерпрайз Рифа и на циркуляции — поворот вправо уже в пролив Актив-Пасс. Ему хотелось понять, на какой истинной скорости шло его судно, когда они обнаружили «Королеву Виктории». Ему хотелось четко знать, какую скорость им надо было погасить дачей аварийного заднего хода. Он раз за разом повторял расчет всего последнего отрезка пути, учитывая по формулам расстояния даже самых малых циркуляций.

Формулы он взял в «Справочнике капитана дальнего плавания», но не знал того, есть ли еще другие, более точные формулы. И тут всплыл давешний сон. Их следовало искать у военных! Военные штурмана относятся к прокладке с повышенной точностью. Они учитывают циркуляцию практически при любых условиях плавания. Им надо знать свои координаты не только в целях безопасности мореплавания, но и для специальных целей, связанных с боевой деятельностью. Их дотошность часто вызывает у торговых моряков нечто вроде снисходительной усмешки. Если бы в пролив Актив-Пасс заходил военный корабль, равный по длине и мощности двигателя «Сергею Есенину», на путевой карте его штурмана была бы предварительная прокладка с нанесенными дугами циркуляций для определенной скорости движения и при определенном угле отклонения руля. Военный штурман заранее знал бы не на глаз, и не из опыта, и не по интуиции, как корабль будет вписываться в вираж. Учитывая современные скорости торговых судов и их размеры, при движении в узкостях и при крутых поворотах торговым морякам следует не забывать о циркуляции…

Капитан трижды проверил расчеты. И трижды точка столкновения его судна с паромом оказывалась на берегу острова Мэйн! Так как курсы он снимал с курсограммы и время лежания на каждом курсе он также брал с курсограммы, выходило, что курсограмма врала. Нe брели же они друг другу навстречу по суше!

В середине ночи капитан поднялся в штурманскую рубку за таблицами приливов.

В рубке на его капитанском диване спал пышноусый стражник-канадец явно украинского происхождения, оставленный шерифом для наблюдения за опечатанным штурвалом. Это был пожилой то ли безработный, то ли пенсионер. Старику подфартило — за день сна в рубке «Есенина» он получал и доллары, и бесплатную судовую кормежку. Вот уж кто приветствовал бы даже бессрочный арест советского судна.

Старик проснулся, когда капитан зажег свет в рубке, и на английском спросил сколько времени, но потом поднапрягся и перешел на родную мову:

— Якусь каргу, милий, привезли?

— Чего? — спросил капитан, он не сразу понял, что старик называет груз английским словом «карго», склоняя его по-российски. — Спите, — сказал капитан, когда уразумел вопрос охранника.

— Вам, мастер, пирво дило — нанять хорошего лоера! — сказал старик, закуривая болгаро-советскую сигарету «Опал» — очевидно, выклянчил у матросов. Старикан знал, что любое судебное дело следует начинать с хорошего адвоката.

— Наняли, наняли, — успокоил охранника капитан и вдруг сказал, кивая в окно: — Закрой виндову, а то чилдренята повыскакивают!

Такую отчаянную фразу он слышал в каком-то порту от англизированной хохлушки.

Старик засмеялся.

Капитан нашел таблицы приливов, погасил свет и вышел.

К утру он проложил курсы подхода к Актив-Пассу при той скорости, которая должна была быть согласно теоретическим расчетам и фактически. Результаты заложил в график и свел в таблицу. С полной наглядностью выявилась работа сильного попутного течения. Нарастание течения не было пропорционально времени, оно росло скачком и в момент столкновения достигло четырех узлов.

Значит, лоцман Краббе напутал или наврал со своим «слэком»! Значит, течение прибавляло им скорость от двух до трех узлов; значит, и к нему, капитану, возможна претензия: «Почему вы положились на голословное утверждение лоцмана об отсутствии течения в полдень при смене вод в проливе Актив-Пасс и не приказали штурманам заглянуть в таблицы приливов?» Конечно, такой вопрос чистая демагогия — невозможно рассчитать течения в каждой местной дырке, где это течение зависит от настроения чайки, сидящей на воде. Лоцман на то и лоцман, чтобы знать местные условия плавания. И все равно капитана можно упрекнуть. И его упрекнут, как пить дать упрекнут!

Что же думал Краббе, черт бы его побрал? Ничего Краббе не думал — он просто торопился домой к вкусному воскресному обеду…

Ну хорошо, а если бы ты, капитан, знал о течении? Ты пошел бы в пролив не на среднем, а на малом? Как бы ты пошел, если положить руку на сердце? Ты все равно пошел бы на среднем, иначе при таком сильном попутном течении судно поставило бы на крутом повороте поперек пролива, и форштевень «Есенина» смотрел бы прямо в берег, и им пришлось бы преодолевать пролив бортом вперед. Такое возможно? Нет, потому что они не крабы. Значит, ошибка или ложь Краббе уже не имеет непосредственного отношения к столкновению.

6

Рано утром к нему ворвался морагент. На него было жалко смотреть.

— Послушайте, — сказал агент. — Вокруг «Есенина» шум. Вы, оказывается, подпольно привезли сюда чеха. Канадцы задержали его при попытке перейти нелегальную границу в США. Он утверждает, что попал в Ванкувер на судне капитана Николая Хаустова.

Хаустов потребовал очной ставки.

Они приехали в иммиграционное управление и долго ожидали среди иммигрантов. Запомнилась красивая девушка в красной цыганской юбке до пят. Она очень волновалась, кусала губки и все перебирали свои бумажки. Девушке очень хотелось стать канадской гражданкой.

Капитан не волновался. Он убежден был в том, что ничего лишнего в Канаду не привозил. Происходящее не напоминало и провокации. Просто «Есенин» и его капитан стали при помощи прессы и телевидения слишком знаменитыми здесь. К этой славе кое-кому хотелось примазаться или ее использовать. Когда столкнулись «Андреа Дориа» и «Стокгольм», один чудак-метеоролог дал интервью сразу для доброго десятка американских газет. Он сообщил, что в момент столкновения на Солнце как раз наблюдалась группа пятен. Он даже указал их диаметры — около ста пятидесяти километров. Эти пятна, по его ученому мнению, отклоняли в сторону радиолокационные импульсы на экранах радаров «Андреа Дориа» и «Стокгольма». Это была заведомая чепуха, но чудак попал в газеты.

«Чех» оказался человеком лет тридцати пяти. Его привезли полицейские. Встреча состоялась в закутке-офисе, где стенки не доходили до потолка. Иммиграционные чиновники в черной форме с блестящими пуговицами вели протокол. «Чех» прилично говорил по-русски. Он был сед и пышноволос, но лицо испитое и усталое, лицо бродяги и неудачника. Он утверждал, что по национальности чех, жил в СССР, закончил одиннадцать классов и институт, после которого стал «электриком». Он утверждал, что подсел на «Есенина» вскоре после выхода судна из Владивостока. Судно приостановило движение и приняло его с китайской джонки. Его сразу провели в машинное отделение и спрятали в машинных кладовых по правому борту. Там он и ехал. Мотористы дали ему штаны, рубашку и пятьдесят долларов.

Здесь капитан улыбнулся. Моряки «Есенина» оказывались богатыми ребятами. На весь экипаж было получено перед первым японским портом около ста долларов.

— Кто этот человек? — спросили у «чеха».

И он четко ответил:

— Капитан советского судна «Сергей Есенин» Николай Хаустов.

Нахальства ему было не занимать.

— Видели вы на дверях машинных кладовых по правому борту аншлаг: «Перед входом — проветрить!» — спросил капитан.

— Не помню, — сказал «чех». — Я немного волновался, а когда волнуешься — тебе не до плакатов.

— В тех помещениях, где ехал этот господин, на «Есенине» расположены рефрижераторные моторы. Там сдохнешь даже в противогазе, — сказал капитан.

«Чех» стал клясться и ругаться по-английски.

Официальный переводчик — украинец-шипшандлер — стал орать на «чеха». Полицейские и иммиграционные чиновники хохотали. «Чех», оказывается, крыл окружающих на отличном канадском блатном жаргоне. Оставалось удивляться тому, как быстро он овладел им — шел двадцатый день после столкновения «Есенина» с «Королевой Виктории».

Перед капитаном извинились. Про «чеха» он сразу забыл. Его вообще редко интересовали и волновали чужие судьбы.

7

8 августа в Ванкувер прилетел на международную авиационную выставку посол СССР в Канаде Мирошниченко. Выставка открылась в пригороде Ванкувера. Посетить ее послу следовало в обязательном порядке, но главное, что его здесь интересовало, была история «Есенина» и «Виктории».

Капитан и Свешников явились к послу в фешенебельный отель «Ванкувер». Хаустов первый раз встречался с таким высокопоставленным представителем своего государства. Посол держался совсем просто. Обведя рукой стены гостиничного номера, он улыбнулся и сказал:

— Вот что, ребятки, разговаривать здесь с вами я не буду, сейчас нет времени. Приеду сегодня вечером в двадцать часов на ваш пароход. Посмотрю на поэта-безобразника. Надо же: и после смерти бедокурит!

По пути на судно капитан спросил у представителя торгпредства, можно ли приготовить ужин и можно ли подавать к ужину спиртное. Он опасался, что такие приготовления могут чем-либо рассердить посла.

— Конечно, готовь. Он русский человек, и очень хорошо знает и понимает души людей, — немного подумав, сказал Гена Свешников и облизнулся.

Посол приехал не в двадцать, а в двадцать один час.

Ужин перестоял, старпом и повар издергались.

Капитан встретил посла рапортом с рукой под козырек. Он доложил, что теплоход «Сергей Есенин» находится в порту Ванкувер под арестом. Судно разгружается. Повреждения, нанесенные столкновением, в значительной степени уже исправлены силами экипажа, экипаж здоров и готов к выполнению любых заданий.

В конце рапорта посол по-стариковски крякнул, облегченно вздохнул и проследовал в капитанскую каюту.

Хотя капитан отлично понимал, что положение его хуже губернаторского и хуже оно, нежели уже есть, быть не может, но все-таки некоторое время чувствовал себя скованно. Эта скованность проявляла себя официальностью словаря.

— Двадцать третьего июля сего года теплоход «Сергей Есенин», одиннадцать тысяч четыреста одна брутт-регистровая тонна, имея на борту три тысячи семьсот пятьдесят тонн груза стального проката и автомашин, снялся из порта Иокогама, Япония, на канадские порты Ванкувер и Нью-Вестминстер, — сказал капитан. — Судно находилось в хорошем техническом состоянии…

— Давайте, Николай Гаврилович, прямо со столкновения, — попросил посол. — А еще лучше — после столкновения.

— После столкновения были предприняты все меры безопасности по спасению своего судна и парома, а также пассажиров парома: аварийная партия собралась у места повреждения и была в готовности бороться с пожаром, затоплением водой, а также подготовила все средства для пересадки пассажиров парома на наше судно. Капитану парома были предложены все виды помощи, в том числе и медицинская. С приходом в Ванкувер для охраны интересов судовладельца и грузоотправителя был заявлен морской протест, нанят адвокат, обратились в торгпредство с просьбой оказать содействие в квалифицированной юридической помощи…

— Так, так, — с непонятной интонацией сказал посол.

Гена Свешников начал делать капитану какие-то знаки, но тот остановиться при всем желании почему-то не мог.

— Уже в первые часы после столкновения в газетах и по телевидению здесь начали демонстрировать снимки, — продолжал капитан. — Их давали крупным планом. Было написано много статей, обвиняющих командование «Сергея Есенина» в небрежном судовождении. С обвинительными заявлениями выступили такие ответственные лица, как генеральный прокурор Британской Колумбии, министр шоссейных дорог Британской Колумбии, а заместитель генерального прокурора Британской Колумбии будет даже свидетелем обвинения против командования теплохода «Сергей Есенин»…

— …В этой обстановке с экипажем проводилась большая работа, — продолжил капитана посол, — по предотвращению различного рода провокаций, возможностей неправильных и ненужных репортажей, разъяснению обстоятельств столкновения и линий на охрану интересов Советского Союза, так?

— Так, — сказал капитан.

— Вы мне одно скажите, — сказал посол и посмотрел в глаза капитану. — Я ведь в морских делах не специалист. Вы мне скажите, на сколько процентов вы чувствуете себя виновным в случившемся?

— Не мне об этом судить, — сказал капитан твердо.

— А все-таки?

— Ни на один процент, — сказал капитан.

— Хорошо. Хотя, как говорится, и на солнце пятна… Запомните главное: дело не имеет и не должно иметь никакого политического подтекста. Дело коммерческое. Дело в убытках, в долларах. Вот на доллары все и переведите. И счастливо вам чисто выпутаться.

Тут появился адвокат Стивс. Он быстро вошел в каюту капитана и, поздоровавшись, сказал:

— Я думаю, всем вашим, то есть нашим, свидетелям будет полезно посмотреть то, как столкновение выглядит со стороны. Некий Джонсон ловил рыбу в Актив-Пасс и снимал, как говорит, фильм о красивом русском судне. Он утверждает, что понял, что суда должны столкнуться. Его пленки демонстрировались по телевидению уже пять или шесть раз. Их суют в каждые «Последние известия». Я заказал просмотровый зал на девятнадцать часов.

Поехали все, кто был в числе подписантов под морским протестом.

Главная часть телецентра Ванкувера под землей. Наверху только низкое длинное здание. Эскалатор, длинные коридоры, вечерняя пустынность, маленький просмотровый зал, стена в звуконепроницаемых панелях, напоминающих упаковочные прокладки для яиц. И во весь широкий экран несущийся, как эсминец, «Сергей Есенин». Навстречу «Есенину» милой свечкой, как бы ощупью, бредет «Королева Виктории». И бесстрастный голос диктора за кадром: тогда-то там-то произошло столкновение того-то и того-то, погибли трое, причина — навигационные упущения русских навигаторов. Весь фильм — около одной минуты.

Капитан попросил повторить ленту. Смит сказал, что он заказал четыре повтора.

В глубокой тишине посмотрели.

Было странно видеть со стороны событие, в котором сами участвовали. Извечное и единственное развлечение моряков — кино, любое, пусть самое дурацкое, в шторм, хоть вверх ногами, даешь кино!.. И вот сами на миг стали участниками. И хоть на очень общем плане, но можно найти и самого себя. И даже киноэффекты есть: весь фильм прокручивался с ускоренной частотой, а так как в начале фильма около 40 секунд было снято плавание только одного «Сергея Есенина», паром и «Есенин» попали вместе в объектив киноаппарата только последние 7-10 секунд, после чего шли кадры столкновения и дрейфа сцепившихся судов. У зрителя складывалось впечатление только от одного судна — т/х «Сергей Есенин». При этом создавалось впечатление, что это судно идет с очень большой скоростью.

Общественное мнение. Его можно отражать. Им можно манипулировать. Его можно создавать. Средства массовой информации. Научно-техническая революция.

В тишине просмотрового зала засмеялся адвокат Стивс:

— Господа, мне кажется, теперь любой канадец, который хоть раз в жизни ездил на пароме, сможет иметь квалифицированное мнение по нашему делу.

— Я доволен лентой, — сказал капитан. — Заметен выхлоп из трубы «Есенина». Черная шапка внезапного выхлопа дыма. Она бывает при даче заднего хода.

— О'кей! — сказал Стивс. — Теперь поехали на судно. И каждого из вас я буду учить актерскому мастерству.

И действительно, до трех часов ночи Стивс вколачивал в каждого из свидетелей его роль. Он задавал вопросы с самыми различными интонациями, орал, как прокурор, ластился, как теленок, запутывал, как иезуит. Он, как хороший режиссер, отлично понимал, что на съемочной площадке, то есть в кабинете аварийного инспектора, могут растеряться даже Грегори Пек и Одри Хепберн, а не только боцман Менкин или рулевой матрос Наумов.

В три часа ночи капитан проводил адвоката до машины.

Над пустынным причалом свисали с кранов желто-оранжевые конусы света от сильных фонарей. Поднимались в черное небо мерцающие огни по контурам небоскребов. Огни лениво перемешивали свои отражения в черной воде. Затмевались и проблескивали буи. Парами горели в вышине красные огоньки на радиорелейных мачтах. Тревожным пунктиром, трассирующими синими вспышками прочертил черноту гавани между громадами сонных судов полицейский катер. Было тихо той живой тишиной, какая бывает только в ночном неработающем порту, которая нашпигована беззвучными сотрясениями от работы генераторов в чревах прижавшихся к причалу судов.

— Итак, капитан, правду, всю правду, только правду? — сказал Стивс.

— Всю правду для победы?

— Нет. Для меня. Вы должны доверять мне все и вся. Моя забота отбирать правду для победы. Вы должны говорить мне чистую правду.

— Я стараюсь, — сказал капитан.

— Это, конечно, трудно, капитан. Я человек другой страны, другого мира. Еще вчера мы были не знакомы, но сегодня вы должны доверять мне.

— Вас понял, — сказал капитан.

— Я буду вынужден проверять каждое ваше слово, — сказал Стивс. — Будьте готовы к этому. Вы вообще замкнутый человек?

— Мне трудно говорить на английском на отвлеченные темы. Боюсь, что я не улавливаю многого.

Стивс засмеялся.

— Ответьте на один специальный вопрос. Вы действительно положили руль до конца на правый борт?

— Мне КАЖЕТСЯ, что я так приказал.

— O'кей! Будем считать это первым нашим шагом к полной правдивости, — сказал Стивс, забрался в темное нутро машины и включил зажигание. — Лоцман Краббе подал свое объяснение в лоцманскую ассоциацию. Дорого бы я дал, чтобы взглянуть на это объяснение одним глазом. Согласно закону, донесение лоцмана является строго конфиденциальным, и оно может быть представлено для прочтения только министру транспорта. Лоцмана у нас пишут в объяснении абсолютную правду. Именно поэтому никакой суд не сможет выколотить из ассоциации лоцманское донесение.

— Почему, если это надо для восстановления истины?

— Потому, что тогда ни один лоцман больше никогда не напишет своей ассоциации правды. Тайна исповеди, капитан.

8

Серое утро. Холодные серые деревья над холодной серой водой. Серая чайка кружит в желтом свете забытого фонаря. Роса густо покрывает палубу и крышки трюмов. Вершины заводских труб и небоскребов обрезаны туманом. Потом с кормы поднимается солнце, освещает белый фальшборт полубака. И сразу взвивается занавес тумана. Открывается чужой город в зелени ухоженных кленов.

В «Сан-Франсиско хроникл» Хаустов прочитал:

Капитан вспомнил, как дотошный журналист во Владивостоке перед самым отходом в море пришел брать у него интервью и все допытывался: «Вы стали капитаном, а могла ли сложиться ваша жизнь иначе?» А он слушал мальчишку и не знал, как ответить на этот вопрос. Все проигрывал в памяти свою жизнь.

…Прорыв немцев под Воронежем, наши откатывались через Павловск, жара, страшная жара, переправа на Дону — несколько барж поперек, трупы в рыжей воде, карусель воздушного боя над Белогорьем, недоумение перед навалившейся войной, радость от предчувствия неминуемых неожиданностей — эвакуации, новых мест, значительных людей, приключений; опухший, умирающий долго и мучительно дед — потомственный печник, мастеровой-одиночка, помер во время бомбежки, когда остальные залезли в щель, своей смертью помер, но в грохоте; похороны деда и сразу известие о гибели отца под Ленинградом, мать рожает ему сестренку — успел батя зачать перед фронтом; зима, лес, рубка сучьев на дрова и родовые схватки матери на снегу, семимесячная сестренка, красная, страшная, завернутая в вату — лучше бы померла тогда… Межвластье: наши ушли, немцы не вошли, шмон по брошенным мельницам, грабеж магазинов, два мешка муки, притащенные на санках, книжки, много книжек из бесхозных сельских библиотек — Шекспир и «Роман-газета», «Животные-герои» канадского доброго писателя Сетона-Томпсона, дня четыре без власти в упоении мародерства, немцы за Доном, взрывы тяжелых снарядов в приречных огородах — носа не сунешь, остались без хлеба, первый голод, брату четыре года, новорожденная сестренка, ослабевшая от ранних родов мать, щель, выкопанная собственными руками в палисаднике, блиндаж в три наката, как у хороших саперов, корова, каким-то чудом избежавшая реквизиции, пастьба на опушках и в луговых кустах… Потом отобрали корову, повезли из прифронтовой полосы в эвакуацию — километров за двадцать на хутора, все голоднее, но еще была картошка; повезли еще дальше — за восемьдесят верст, чужие подводы, снега, равнина, поземка и на постой к незнакомой учительнице, она первые дни подкармливала, потом выдохлась, тогда мать забрала сестру, пошла за шестьдесят верст обратно на прошлый хутор — там мешок проса оставался; ушла, и нет матери, неделя, вторая, учителка взвыла — чужих детей не прокормить, отвела к председателю: так и так — мать бросила детей, делайте с ними, что можете… Мать вернулась — приволокла просо пешком, на детских саночках, через снежную степь, сверху сестренка приторочена; намолотили просо, съели быстро, мать решила возвращаться домой — помирать, так у себя, да дома закопана картошка была — три мешка и зерна, утащенного с мельницы, мешок. Председатель был чужой, но добрый, дал лошадь, только она оказалась с норовом, поняла, что женщина без сил и ребятишки слабые, не слушалась, бросилась на встречную машину, сломала оглоблю… Была у них одна ценность — гамак, который спер он в детском туберкулезном санатории, этот гамак и в эвакуации с собой таскали; тут сделали из него постромки вместо оглобли, а лошадь не дает подойти, бьет задними ногами, только снег в лицо… Мужик встретился в чистом поле, попросил подвезти, уразумел, что лошадь над слабыми издевается, отметелил ее вожжами, и побежала лошадь как из конюшни — почуяла, поняла силу, и он тогда понял и запомнил, что животное уважает силу, навсегда этот вывод уразумел… Дом оказался разбит бомбой, забрались в чужой, как раз начали наши форсировать Средний Дон по льду, осталось на этом льду полторы-две тысячи убитых и замерзших, страшные морозы стояли, погибших свезли к кладбищу, сложили в штабеля, укрыли штабеля брезентом, так стояли эти штабеля до марта, местные резали с них брезент на свои нужды, оставались торчать раздетые трупы, к ним, конечно, привыкли, их не боялись, «Вий» оказался страшнее жизни, его и до сей поры вспоминать неприятно… А потом погнали уже других умирающих — пленных итальянцев, венгров, их трупы на дорогах глодали собаки, и все недосуг было свалить эти трупы в ближний окоп, пока мать не заставила, и голод, голод, голод. Голод в холоде.

В сорок третьем перешел в шестой класс. Семья бедствовала. Попытался устроиться в авторемонтные мастерские слесарем. Оказался слишком хил, худ, слаб. Не взяли. Открылась вакансия в школу речных юнг. Туда принимали в первую очередь детей погибших солдат. При Павловских судоремонтных мастерских началось первое знакомство с плавающими по воде предметами. Была предварительная практика: грузили уголь на развалины — речные пароходы, носилками, ясное дело. После шестого класса пришлось закончить и седьмой, но считался уже приписанным к юнгам. В Ростове выдали форму, ленточки, бескозырки… Сама одежда была пошита из материала американских подарков. Надевать ее было удивительно. Поражала сама мысль, что люди могут носить такие замечательные, чистые, удобные вещи. На родине последний раз был в шестьдесят втором году — приезжал, чтобы вывезти на восток мать. Никаких сентиментальных чувств родина не вызвала — город меняется мало, так и не вышел к железнодорожной магистрали. Искусственный сосновый бор, здоровый климат, дешевые овощи и фрукты — такое он видел и в других местах планеты достаточно. Из детства вспомнилась в последний приезд только лошадь, которая отбилась от беженцев в сорок первом, и он ездил на ней пасти ту корову, которую почему-то не сразу реквизировали у них…

1

14 августа после внесения залога в сумме 1250 тысяч канадских долларов судно «Сергей Есенин» от ареста было освобождено и последовало в другие порты Канады для дальнейшей погрузки. Для продолжения расследования в порту Ванкувер были оставлены: капитан, 3-й помощник капитана, 2-й механик, начальник рации, боцман и рулевой.

Результаты предварительного расследования Министерством транспорта Канады были в нашу пользу: документами и свидетельскими показаниями членов экипажа т/х «Сергей Есенин» были подтверждены правильность всех принятых на судне мер, а также четкая организация службы: на подходе к проливу на мостике находились все три помощника капитана, в машине старший и второй механик, на баке впередсмотрящий боцман, машина работала средним ходом в маневренном режиме. При обнаружении парома были предприняты самые экстренные меры: машине был дан аварийный полный ход назад.

Паром находился на своей правой стороне фарватера, следовал обычными курсами, но вышел в рейс с опозданием на 8 минут. После обнаружения встречного судна командование парома неправильно оценило обстановку и не приняло экстренных мер по предотвращению столкновения. По показаниям капитана Поллока выяснилось, что после обнаружения встречного судна была уменьшена скорость, изменен курс вправо. Старший помощник парома не проявил беспокойства по этому поводу, полный назад они дали за 15 секунд до столкновения. Часть их показаний противоречила первичным показаниям, данным полиции в день столкновения. Радиолокатор, карты для определения местоположения судна использовались редко, а в день столкновения вообще не использовались. Не была найдена и представлена рабочая карта пролива Актив-Пасс. Несмотря на то что Актив-Пасс является наиболее сложным участком пути, где должен управлять судном капитан, судном командовал старший помощник. Капитан принял управление судном только за две минуты до столкновения. Судно следовало в проливе полным ходом со скоростью 17 узлов.

На предварительном расследовании было заслушано пятнадцать свидетелей, приглашенных министерством транспорта, и три свидетеля, приглашенных со стороны парома.

Одним из первых давал показания заместитель генерального прокурора Британской Колумбии мистер Кеннеди, находившийся во время столкновения в проливе Актив-Пасс. Не зная основ судовождения и не имея никакого судоводительского образования и опыта, Кеннеди совершенно безответственно чертил наши курсы и их изменения по карте, но в конце концов в своих показаниях смешался и запутался. Аналогичные неквалифицированные показания дали и две старушки домохозяйки, наблюдавшие столкновение из окон своих домой, и рыбаки, находившиеся в заливе.

Зато весьма ценные показания дал лоцман, который был на борту парома в качестве пассажира, наблюдал всю картину столкновения и оказал помощь капитану в установлении связи с т/х «Сергей Есенин». Он полностью подтвердил, что паром находился на неправильной стороне фарватера, и с его стороны были ошибки по расхождению с «Сергеем Есениным».

Во время столкновения любителями-фотографами было снято три фильма, один из которых был снят непосредственно с носа парома и показывал, что видел капитан Поллок за две минуты до столкновения, остальные фильмы показывали столкновение с других направлений, но так как фильмы были сняты с движущихся объектов, определить положение судов в проливе на основе этих фильмов было невозможно. Но фильмы ясно показали работу двигателя аварийным полным ходом назад, взаимные повороты судов до столкновения и после него.

Также расследованию была предъявлена целая серия фотографий, сделанная тремя фотографами-любителями с берега. Один из фотографов — Аллан Остин — утверждал на расследовании, что его фотографии были сделаны через четыре секунды после столкновения. По этим фотографиям эксперт установил место и курс «Сергея Есенина» и момент фотографирования, которые отличались от определенных курсографом и радиолокатором в момент столкновения.

Эксперт для исследования курсограмм нашего теплохода, приглашенный министерством транспорта, оказался малоопытным и был судьей отклонен, других специалистов, могущих провести эту работу, в Канаде не нашлось. Предложение пригласить экспертом по курсограмме любого капитана с советского судна, стоящего в Ванкувере, не было принято.

После предварительного расследования был назначен суд.

2

Тринадцатого августа прилетел из Москвы председатель в/о «Совинфлот» Георгий Александрович Маслов, замечательный юрист. Свешников аттестовал этого человека в самых лестных эпитетах. «Этот не из тех, кто по заграницам командировочные собирает», — сказал Гена.

Маслов остановился в гостинице «Джорджия».

Маслов сразу решил пригласить второго адвоката, потому что два адвоката имелись у противной стороны. Там был адвокат Камерон, защищавший капитана Поллока, и адвокат Дж. Берд, защищавший компанию «Ферри». При перекрестном допросе наличие двух адвокатов дает выигрыш во времени. Кроме того, определенную роль играет обыкновенная утомляемость.

Выбор Маслова пал на одного из директоров адвокатской компании.

— У него самая распространенная здесь фамилия Смит. Это респектабельный, хладнокровный и вежливый англичанин, старательно соблюдающий последние веяния моды, вернее, современности во внешнем виде — длинные волосы, яркий широкий галстук, свободный костюм. Он не любит шутить и не очень склонен понимать юмор. Высокого роста. Специализировался только в области морского права. Тысяча девятьсот тридцать второго года рождения. Находится в начале хорошей карьеры. Его контора выглядит беднее конторы Стивса, но это только тактика. У него некрасивая жена и четыре дочери. Сын члена Верховного суда Канады. Аналитический ум. Талант к вынуждению опрашиваемого произнести ответ на вопрос в такой формулировке, которая лишена двусмысленности и просто понятна суду.

При первом знакомстве Смит сказал:

— Ваше дело, мистер Хаустов, мне представляется хорошим. Суд начнется двадцатого сентября. Я уверен в благоприятном для вас решении суда. Вероятно, я не стал бы работать на вас, если бы не был настроен оптимистически. Хотел бы объяснить вам, что в Канаде защита имеет две стороны, два смысла, две цели. Мы будем защищать вашу честь и карман пароходной компании. Мы будем защищать вас как перед Финансовым судом Канады, так и перед управляющим вашей компании. Но, капитан, мне надо убедиться в правдивости всех ваших показаний и показаний ваших подчиненных. Сегодня на яхте Боба Энебола, которую он любезно предоставляет нам, мы отправимся с вами в пролив Актив-Пасс и проследуем через него теми курсами, которые записаны вашей курсограммой. Мы возьмем с собой всех ваших свидетелей. Каждый из них расскажет мне наедине о том, что он говорил и делал в соответствующие моменты перед столкновением.

Адвокаты не доверяли математическим выкладкам. Их мышление было юридическим, то есть гуманитарным в своей основе. Они ставили во главу угла показания живых свидетелей, верили в эффект живых показаний, в эмоциональность живой логики, а не отвлеченной. Потому они отвергали схемы, предложенные капитаном. Они без всякого энтузиазма относились к раскадровке кинокадров любительского фильма Джонсона, представленного к расследованию. На этой раскадровке ясно видны были по створу «Л»-образных мачт «Есенина» его поворот влево и разворот потом вправо. Но достаточно было судье указать на подвижность точки, с которой Джонсон производил съемку, а он производил ее с лодки, как адвокаты утратили интерес к этим кадрам. Быть может, они уже устали. Им следовало, очевидно, добиться доказательств неподвижности лодки, которая, по свидетельству Джонсона, находилась между камней, а они не потребовали таких доказательств.

В субботу на яхте Боба Энебола — основателя компании «Феско Пасифик Интернейшнл Фрейтлайнерз», миллионера, настоящего канадца по происхождению, они вышли из Ванкувера в Актив-Пасс. Официальной целью поездки был объявлен обыкновенный отдых от дел. Попутно предполагалось посетить автора фотографий столкновения Аллана Остина, жившего на острове Галиано в своем коттедже.

Погода была ветреная, немного покачивало. Шли под мотором.

Вблизи остров Галиано выглядел сплошным цветником. Отдельные коттеджи и частные дома отдыха. Цветы, мир, покой.

Смит молчал. Стивс болтал. Ему нравилось быть циничным. Он отлично знал книгу Элвина Москоу «Столкновение в океане». Больше всего ему нравилось высказывание Москоу о подоплеке капитанского благородства и самопожертвования.

— Скажите, капитан, в чем смысл того риска, который сопутствует традиции покидания судна капитаном в последнюю очередь? Вы думали об этом?

— Нет, — сказал Хаустов. — О таких традициях, мне кажется, не следует задумываться. Их следует знать, помнить и исполнять. И пускай тогда в них ищут и находят смысл другие.

— Браво! — сказал Смит.

— Во все времена фактической подоплекой традиции, согласно которой капитаны не покидали своих тонувших судов до самого последнего момента, являлась боязнь утраты прав на судно, — назидательно сказал Стивс. — Судно без экипажа и капитана, согласно международному морскому праву, является призом первого, кто поднимется на его борт. Вот страх перед этим первым и есть основа эффективного капитанского мужества.

— Мне кажется, присутствие капитана на судне вынуждает экипаж бороться за живучесть судна до последнего. Не так уж много моряков на свете, которые с легкой душой броcaют капитана в полном одиночестве на мостике гибнущего корабля, — сказал Хаустов.

— Вы намекаете на поведение Ван Сикла? — спросил Смит.

Капитан не собирался намекать. Просто тема разговора оказалась слишком щекотливой.

— В нашем случае ирония и насмешка над традиционными принципами старинного мореплавания — я имею в виду знаменитое: «Спасайте женщин и детей!» — достигла апогея. Именно ребенок и две женщины оказались жертвами. Бог выбрал из семисот человек именно их. Если когда-нибудь сочтут нужным поставить памятник жертвам современных морских катастроф, на постаменте следовало бы изобразить именно женщину и ребенка. Сегодня суда редко погибают от стихийных сил. Если «Титаник» столкнулся с айсбергом, а «Дориа» и «Стокгольм» столкнулись в тумане, то ваш случай вообще свободен от действия стихийных сил природы. Главная угроза для человека в море — другой человек. Главная угроза для судна — другое судно. Помните мертвую женщину на носу «Стокгольма»? Какой-то отчаянный моряк добрался к ней по искореженному железу. Они же не знали, что она мертва. Сидит женщина среди металлического хаоса, среди обломков стали. И весь нос судна вместе с ней готов вот-вот обрушиться в волны… Смелый моряк пробирается к женщине и хватает ее за руку. И ее рука отделяется от тела. И он швыряет ее руку в волны и хватает женщину за волосы. И волосы остаются в его руке. Он дико орет и выбирается обратно, а нос судна вместе с телом женщины рушится в волны. Вот такую женскую фигуру — без волос и без руки — я вырубил бы из белого мрамора и поставил на куче металла, если бы был скульптором и делал памятник всем погибшим в морских столкновениях…

— Сегодня реализм не в моде, — сказал Смит. — Если вспоминать случай с «Дориа» и «Стокгольмом», я отметил бы страх капитана Каламаи перед пассажирами, перед толпой, перед паникой. Он так и не набрался смелости информировать людей о происходящем. Он предпочел погрузить людей в пучину безвестности, он лишил людей информации о происходящем, считая, что таким путем он меньше рискует вызвать панику. Жестокое решение. Самое интересное, что капитан Поллок полностью повторил в этом вопросе капитана Каламаи. Самое интересное в современном мире — страх перед необходимостью сообщать людям правду. Ложь умолчанием — вот заповедь века.

Стивс засмеялся.

— Позволю себе вернуться к женщинам, — сказал он. — С психологической стороны меня заинтересовало поведение обнаженных леди на «Дориа». Я, черт побери, много лет вел дела об изнасилованиях. Защищал мужчин, обвиняемых в этом преступлении. Нельзя сказать, чтобы мой опыт подтвердил мнение о женщинах, как о стыдливых существах. Наоборот, стыд, по моим наблюдениям, этим существам совсем не свойствен, если есть шанс получить десять тысяч долларов с насильника. Они готовы привести и продемонстрировать любые доказательства и вспомнить любые подробности. Но вот что забавно. На «Дориа», после столкновения, в забитых людьми коридорах, на подламывающихся трапах, часто в темноте, перемазанные в мазуте, женщины вдруг вспоминали, что они выскакивали из кровати обнаженными, возвращались обратно в каюты, дико отбивались от мужчин, которые стремились вытащить их на палубу гибнущего судна, накидывали на себя халатик или даже полностью одевались и только тогда бросались к выходам! Я восхищен этими леди! Они отказывались бороться за жизнь в голом виде. Они готовы были погибнуть, запутавшись в паутине правил поведения, придуманных людьми. А три наши жертвы пали в результате нарушения правил, установленных людьми для предупреждения столкновения судов в море.

— Вы запутались, Стивс, — сказал Смит. — Как только дело касается женщин, так ваша блистательная логика тускнеет. Мне не понятно, к чему вы клоните?

— Мистер Хаустов! — обратился Стивс к капитану. — Вы помните мой старый английский совет?

— Да, — сказал капитан. — «Чтобы вы ни сказали, это может обернуться против вас, поэтому — молчите, молчите и еще раз молчите!» И вы сейчас, мистер Стивс, нарушили ваш собственный принцип.

В такой болтовне прошло около часа. И яхта ошвартовалась у маленького причала на острове Галиано.

Нарциссы росли у самой воды. Дорожка к коттеджу Аллана Остина была посыпана ярким песком. Пахло нагретой солнцем травой. По проливу Актив-Пасс игриво бежали мелкие волны. В легкой дымке синели на противоположной стороне пролива берега острова Мэйн, маяк на мысе Элен и темные строения индейского поселка. Ничто здесь не напоминало о недавнем прошлом. Вода не хранит следов катастроф.

Остина они застали на веранде. Он писал натюрморт: георгины в черном эмалированном ведре.

— Привет, Аллан! — сказал Стивс в своей свободной манере. — Мы на десять минут. Надо посмотреть место, с которого вы фотографировали. Ваши фото чертовски хороши! Цвет! Глубина перспективы! Сразу ясно, что вы художник!

Остин поставил свой натюрморт лицом к стене, позвал жену, представил ее и предложил пиво. Он держался с достоинством и производил впечатление человека, который рад служить истине, кому бы она ни была выгодна.

3

19 сентября около восьми часов утра на судно приехал Маслов. Это был первый день суда, и он должен был лично присутствовать.

Георгий Александрович был оживлен и полон задора. Чтобы отвлечь капитана, не давать ему раньше времени расходовать мозговую энергию, председатель Совинфлота вспоминал детские годы в Англии, сыпал английскими поговорками и американскими анекдотами, о судебных делах не говорил.

В банкетном зале при капитанской каюте собрались оба адвоката, агент, переводчик. Говорили о главной задаче сегодняшнего человечества: выбить из человека романтику, выбить ее, подлую, во что бы то ни стало для его же, человека, пользы. И не детскую, юношескую, книжную, дурацкую романтику выбивать надо из людей, а и мужскую, взрослую, подспудную, профессиональную, чтобы моряка не моряком можно было бы называть, а специалистом по мокрым делам.

Уже встали, чтобы идти к машинам, когда выяснилось, что у главного действующего лица нет портфеля для документов. Переводчик смотался в контору за своим портфелем-чемоданчиком. Пока он ездил, Стивс успел изложить теорию канадского профессора Маклюэна о природе эксплуатации человека человеком; о том, что вынужденное подчинение одних людей другим объясняется просто-напросто разным уровнем информированности классов и социальных групп, а по мере того, как развитие средств массовой информации, происходящее помимо воли любых начальников, дает людям возможность все обо всем знать, они, люди, беспрерывно совершенствуются, приобщаются ко всему человечеству и обретут в конце концов полнейшую свободу внутреннего выбора. Стивс издевался над своим соотечественником Маклюэном, ибо вся жизнь Стивса как раз и проходила в стремлении получить нужную его клиентам информацию и утаить от всего мира ту информацию, которая клиентам не нравилась.

Тем временем «Сергей Есенин» закончил разгрузку и высоко поднялся над причалом. У судна, освобожденного от традиционного, но нелепого ареста, был спокойный вид. Никаких следов столкновения заметить уже было нельзя. На дырки и вмятины в носовой части поставили изнутри цементные ящики, снаружи все было подкрашено, якорь, взятый напрокат с теплохода «Ола», занял положенное место в клюзе.

Отправляясь в суд, капитан оглянулся на судно и остался доволен им.

Судебный процесс начинался в здании Федерального суда на четырнадцатом этаже. В обширном холле перед помещением для заседаний лежали ковры, стояла модерновая легкая мебель, было много воздуха и искусственного света — в холле отсутствовали окна. Здесь уже толпился народ. Корреспонденты проявили неожиданную чуткость: не сбивались вокруг, не лепили импровизированных вопросов. Поснимали, конечно. И выбрали для печати потом снимок, на котором капитан стоит один, грустный, поникший, как бы сознающий свою вину и раскаивающийся.

Ждали около тридцати минут.

Было время подумать.

Адвокат Смит наставлял капитана Хаустова.

— Берд, адвокат компании «Ферри», — предупредил его Смит ровным, бесстрастным голосом, — лучший, пожалуй, адвокат Ванкувера. Постарайтесь запомнить. Когда мистер Берд чмокает губами — это означает, что ваши показания попадают в точку, то есть наносят вред его стороне. Если же мистер Берд начинает протирать очки, это означает, что он видит противоречия в ваших показаниях, и вы что-то путаете, то есть льете воду на их мельницу. Запомнили?

— Да.

— Обычно мистер Берд готовит все вопросы для перекрестного допроса заранее. Он заготавливает их впрок. Очень много. Очень. Его стиль — задавать вопросы изнуряюще долго. Он будет интересоваться вашим нравственным обликом, вашим общим и специальным образованием. Он может спросить у вас, что такое миля или почему узел называется узлом. И только после всего этого он перейдет к главным вопросам.

— Вы нарисовали жуткую картину, — сказал Хаустов.

— Она и будет жуткой, — невозмутимо сказал Смит. — И еще. При каждом вопросе он будет говорить: «Не смотрите на мистера Смита!»

— Я предпочел бы десять раз подряд пройти испытание баржой, — сказал капитан, — вместо десяти минут такого допроса.

— Что значит «испытание баржой»?

— Это значит находиться на самоходной барже-танковозе, когда ее поднимают с воды на борт судна при штормовом ветре и волне на открытом рейде где-нибудь у побережья Чукотки или Камчатки. Такие баржи у нас на Дальнем Востоке в свое время назывались «Зиганшин». За борт опускаются тяжеловески весом в семьсот пятьдесят килограммов — две стальные серьги. Танковоз входит в эти серьги своим ходом, прыгая метров по пять то вверх, то вниз. Два моряка стоят на танковозе и направляют серьги под брюхо. Их, эти серьги, еще распутать и раскрутить надо. Они ведь от перегрузок растянуты, а иногда и закручены. Ты в них вцепишься, танковоз вниз ухнет. Потом ты их опустишь, танковоз вверх летит, и ты морда в морду с гаком встречаешься. Видеть ничего толком не видишь, потому что глаза в соленых брызгах… Я, когда молодым капитаном был, пропускал «сквозь баржу» всех помощников, включая старшего… Я молодым много на свои плечи брал лишней ответственности. Сам и подъемом тяжеловесов руководил. И даже удовольствие от этого получал.

4

Ровно в десять секретарь суда не без торжественности пригласил в зал заседаний. В окна зала виден был порт и часть города. Крыши блестели от первого осеннего дождя.

Для свидетелей и публики отводилось рядов пять стульев, напротив располагался стол судей и возвышение для опрашиваемых. На стенах висели гербы канадских провинций.

Все расселись согласно расставленным заранее табличкам.

И встали по традиционному возгласу: «Встать! Суд идет!»

Вошли судья Стюарт и два его присяжных поверенных, оба пенсионеры, не юристы, а капитаны, капитан Эдди, в прошлом глава лоцманской ассоциации Западного побережья Канады, и капитан Маклиш.

Процесс начался с приведения к присяге технического персонала — секретарей, стенографисток, машинисток. Затем поклялся на Библии сам судья. Все это происходило без аффектации, по-деловому, но достаточно внушительно.

В 10.20 был вызван первый свидетель. Им оказался полицейский капрал-фотограф. Он вызвал некоторое оживление в зале, когда выяснилось, что полицейский, делавший снимки пролива Актив-Пасс, знать не знает, зачем и почему ему приказали их сделать.

С обычной аккуратностью капитан начал вести собственную сокращенную стенограмму процесса. Он и не заметил, что уже ведет запись вопросов и ответов в капитанской «морфлотовской» книжке. Он учился в школе без учебников и потому привык вести конспект. Он и в училище конспектировал все лекции.

Каждый из адвокатов обеих сторон имел традиционное право подвергать свидетелей перекрестному допросу и заявлять протесты по поводу вопросов, задаваемых другими адвокатами. Интересы адвокатов сталкивались. Характеры проступали сквозь тонкие костюмы кольчугой воли. Количество и качество воли выяснялось быстро через степень наглости и агрессивности.

Суть вопроса, связанного с фото Аллана Остина, заключалась в следующем. При взгляде на фото столкнувшихся судов простым взглядом всем делалось ясно, что столкнувшиеся суда находились очень близко от фотографа. Берег же острова Мэйн, маяк на мысе Элен и домишки индейского поселка — весь фон столкнувшихся судов — выглядели далекими. Так как фотографировал Остин с берега острова Галиано, от своего коттеджа, то из фотографии следовало: столкновение произошло на северной стороне пролива Актив-Пасс. На этот оптический, или фотографический, или иллюзорный эффект попадались все. И судья Стюарт, который сразу решил закрепить фотосвидетельство графической экспертизой, и капитан Хаустов, который здорово повесил нос, когда увидел фото, и оба адвоката капитана. Трудно было предположить, что математический и графический анализ даст координаты места столкновения не у северного берега пролива, а точно в середине его. Обратная же прокладка пути парома от точки столкновения в середине пролива полностью проходила по южной стороне. И деться судье Стюарту от этих данных было уже некуда. Он сам назначил аналитика и принял фото Остина в виде одного из самых решающих объективных доказательств.

Аналитик рассчитал координаты и курс «Есенина» при столкновении по фото Остина. Курс получился 40–70 градусов. Это совпадало с курсограммой «Есенина».

Таким образом, нашу сторону устраивало все, что можно было выдавить из фото Остина, кроме его утверждения, что фото он сделал ровно через четыре секунды после столкновения. Уже тридцать секунд нас устраивали. Ибо относили истинную точку встречи судов на другую сторону пролива. Подтверждением того, что фото Остина сделано не через четыре секунды, а через тридцать, являлись буруны под бортом парома, которые означали наличие значительного движения парома бортом к воде, а такое движение паром не мог приобрести за четыре секунды после того, как «Есенин» начал всаживать свой форштевень в противоположный борт парома. «Есенин» должен был вспороть три палубы парома, сплющить автомобили и упереться в жесткий корпус «Королевы Виктории», чтобы сообщить парому заметное перемещение по направлению удара.

Остин же категорически настаивал на четырехсекундном временном интервале между моментом столкновения, замеченным им по облачку пыли над судами и звуку, и моментом, когда он вскинул к глазам аппарат и щелкнул затвором.

5

Во время перерыва к капитану Хаустову подошел старпом «Королевы Виктории» Киронн.

Николай Гаврилович заговорил первым.

— Вы когда-нибудь берете лоцманов? — спросил у Киронна.

— Мы сами лоцманы. О, поверьте, Николай Гаврилович, — сказал Киронн, — рано-поздно у нас, моряков, исчезает последний детский романтизм и последнее честолюбие. И мы делаемся готовы работать в любой луже на пароме, чтобы только видеть чаще свою семью и иметь твердый заработок. И к вам придет такое время.

— К чему вы это?

— А вот слушаю ваши эффектные слова о даче аварийного хода… Краббе дал средний назад. Вы — три раза телеграф… Но мы-то с вами, мистер Хаустов, понимаем, что можно дать малый назад, можно аварийный, но результат один. Ведь слишком мало секунд было для того, чтобы двигатель среверсировал и развил полные задние обороты. Если бы вы не дали аварийный ход, его потом, после реверса, при наличии времени, дал бы и сам Краббе. Услышал бы и увидел, что машина начинает забирать назад, и опустил рукояти телеграфа назад до конца. Я прав?

— Может быть, вы и правы, но аварийный телеграф подстегивает механика, прибавляет ему…

— …торопливости, — закончил Киронн. — А торопливость, как у вас говорят, полезна при ловле блох. Когда судно идет в узкости, самый недисциплинированный механик отработает неожиданный задний ход со всей возможной для него скоростью и четкостью. Его подгонять только вредно и, если хотите, даже опасно.

— Сколько процентов правды в том, что говорит мистер Киронн, Николай Гаврилович? — спросил Маслов, когда они остались одни.

— Сто, — сказал Хаустов.

— Черт бы вас, моряков, побрал! — сказал Маслов и засмеялся. — Иногда кажется, что понимаешь в ситуации уже абсолютно все, и вдруг оказывается, что ни черта не понимаешь.

— Ваш главный козырь в том, что вы не боитесь в этом признаться, — сказал Хаустов.

— Но ведь и вы не стали спорить с Киселевым-Киронном!

Беседу капитана и Маслова прервал редактор «Сан-Франсиско хроникл» Фотеригэм. Шумную трепотню канадского редактора и капитану и послу не раз доводилось читать. И хотя журналист был любезен, Хаустов предпочел уйти от разговора с ним в сторону.

— Не могу сказать, мистер Фотеригэм, что канадская пресса вызывает мое восхищение, — сказал Маслов журналисту, отлично зная, что его фамилия не Фотеригэм, а Галушкин; украинец, по-русски говорит отлично; через два часа после столкновения уже тиснул колонку о том, как большевики раздавили канадский паром, убили двух женщин и новорожденного ребенка, а теперь собирают вещи, чтобы отправляться в Сибирь…

— О! Только не пугайте, пожалуйста, прессу моими репортажами! — воскликнул мистер Фотеригэм. — Одной из самых ужасных сторон репортерской работы является возможность угодить в ад еще при жизни, мистер Маслов! И, угодив в ад, еще давать оттуда репортаж. Я имею в виду бесконечные судебные процессы, когда дело выходит за рамки обычного. Да, да, мистер Маслов, однажды вы окидываете взглядом свой офис и вспоминаете, что не видели, например, Флаэрти уже полтора месяца. И мелькает мысль: не удрал ли он, в конце концов, с машинисткой? Нет, говорят вам, он облекает в удобопонятную и изящную форму стенограммы судебных заседаний. И каждый добрый человек вздохнет в знак глубокого сочувствия, когда услышит об этом.

— Вероятно, капитан Хаустов не будет вздыхать, — ответил Маслов. — Хотя его трудно назвать злым.

— Вы меня не так поняли, мистер Маслов! Я говорю вообще о судьбе репортера на затянувшемся судебном процессе. Где-то на восемьдесят третьей корреспонденции бедняга начинает все чаще задумываться: а действительно ли публика еще интересуется марафонским делом? И от страха перед заскучавшей публикой репортер начинает подпускать в репортажи всякую клубничку…

— В нашем случае вы с нее начинали, не правда ли?

— Мы печатали рискованные заявления официальных лиц, но воздерживались от собственных комментариев, мистер Маслов! А вообще этот процесс для нас явился феноменом! Вы видите, что у публики не замечается никакой усталости от процесса? Не правда ли? Мой коллега Барри Броудфут говорит, что за двадцать два года различных расследований убийств, судов и допросов он никогда еще не сталкивался с таким постоянным и глубоким интересом со стороны общества. Повсюду, куда бы он ни шел в городе, из него выжимают сведения: «Что вы узнали еще о расследовании?», «Кто прав?», «Кто выиграет дело?», «Кому, вы думаете, достанется?» Его останавливают на улицах и в ресторане, мистер Маслов! Ему звонят домой по ночам и спрашивают его мнение, да-да, по ночам! И незнакомцы! Конечно, везде есть циники и циничная пресса. Пусть простит меня Бог, но «Торонто глоуб» и «Мэйл» — это циничные газетки: они дают свои безграмотные комментарии, вместо того чтобы давать факты. Они сделали на этой трагедии хорошую игру, пусть простит их Всевышний! Даже какой-то репортер французского радио неожиданно появился на сцене в роли дающего какие-то показания…

— Скажите, пожалуйста, мистер Фотеригэм, как относятся юристы, специализирующиеся в морском праве, к такому широкому интересу публики и неспециалистов к сложному и специфическому с технической стороны делу?

— Они поражены!

— Чем вы сами объясняете такой интерес? Тем, что в дело вовлечены мы, русские?

— Конечно, мистер Маслов, вы-то убеждены именно в таком объяснении, но я не согласен! Да-да, не согласен! Знаете, здесь, в приморском городе, каждый читатель воображает себя моряком и экспертом в мореплавании. И не только воображает, черт возьми! Они и кое-что понимают! И знаете, что выходит по предварительному голосованию тех, кто пристает к Броудфуту?

— Конечно, не знаю, мистер Фотеригэм.

— По предварительному голосованию тех, кто по ночам звонит к коллеге Броудфуту, — здесь толстяк Фотеригэм перешел на шепот, — наш паром виновен больше!

— А что думает сам Броудфут? — этак невинно интересуется Маслов.

— Как хороший репортер, он держит свое мнение при себе. Вы от меня ничего не услышите, кроме того, что я неплохо знаю двух нервных кабинет-министров, которые были слишком голословны в своих суждениях о столкновении в проливе Актив-Пасс, когда совали эти суждения в газетные передовицы. Сегодня мои друзья, несомненно, жалеют, что сделали это…

6

Времена морского братства прошли вместе с необходимостью длительных совместных физических усилий в борьбе со стихией. Особенное чувство единения возникало на палубах, мачтах и мостиках тогда, когда спасение завоевывалось в опасной, даже отчаянной работе при соприкосновении локтями в прямом смысле этого слова. Физический контакт человеческих организмов, маленькой кучки человеческих организмов, отъединенной от остального человечества водой, льдом, огнем или иной чертовщиной.

Сантьяго Хеновес, профессор университета в Мехико, участник плаваний на «Ра» вместе с Ю. Сенкевичем, изучал на собственной шкуре особые ощущения, возникающие у членов изолированной группы людей в Атлантике.

Вот его выводы:

1. Совместный (тяжкий) труд — более надежный способ узнать друг друга, нежели словесное общение.

2. Культурный уровень во взаимоотношениях людей значит много больше, чем лингвистические, национальные, политические, религиозные и другие различия.

3. Расовые, национальные и прочие биологические отличия в их экспедициях не имели никакого значения.

4. Не возникало никаких конфликтных ситуаций из-за разницы в возрасте (он колебался от 29 до 57 лет).

Когда люди глубоко узнают друг друга, когда суровые обстоятельства заставляют их сбросить привычную маску, которую они носят в обычной жизни, то такой непосредственный, тесный контакт между людьми ведет порой к конфликтам. Но зато между этими людьми устанавливаются особые, нерасторжимые связи, вроде тех, что существовали между членами человеческих сообществ в далекие времена напряженной борьбы за жизнь. Подобного вида связи, распадающиеся и исчезающие в наше время, стоят того, чтобы ради них пойти на почти невыносимые испытания.

Сегодняшний флот перестал быть подходящим бульоном для выращивания микроба особых отношений.

Канадский литературовед Роберт Филмус озарился идеей сложить из наиболее занятных черт характеров ученых — героев литературных произведений «модель» современного Фауста, то есть ученого, который в поисках демонической власти над внешним миром освобождает заключенные в нем сатанинские импульсы и передает затем свою собственную судьбу в распоряжение дьяволу. Главное достоинство работы, сделанной Филмусом, заключается в том, что он прослеживает четко наметившуюся в современной литературе тенденцию — НЕ изображать ученого традиционным рассеянным гением-ребенком, который всецело погружен в свои умозрительные наблюдения и близоруко и добродушно щурится на каверзы окружающей действительности. Из литературы почти изгнан образ Паганеля. От него в лучшем случае осталась оболочка, маскирующая бесстрастного наблюдателя, расчетливого, как компьютер, негодяя и антигуманного рационалиста.

Профессор-фотоаналитик, американский швейцарец, математик, прилетевший из США по приглашению адвоката Стивса, полностью подходил под модель Роберта Филмуса. Получая по тысяче долларов в сутки за попытки проанализировать фотографии столкновения с целью установить курс и координаты судов в момент аварии, профессор очень далеко отошел от образа Паганеля. На второй день по прибытии в Ванкувер ученый встретил в отеле очаровательную красотку. Пятидесятилетняя душа профессора, проданная дьяволу, полностью сохранила юношескую страстность. Ученый аналитик запил горькую и закрутил командировочную любовь на полную катушку. Однако попытку анализа фотографии он все-таки успел предпринять…

Курсограмма была сфотографирована и увеличена в пятьдесят, двадцать пять, десять раз. Правда, линия, оставленная самописцем, увеличивалась в соответственное количество раз, и потому особого эффекта наглядности такое увеличение не принесло. Стивс, войдя в азарт, хотел потребовать фотографии в каких-нибудь особых лучах, которые не реагировали бы на чернила самописцев, а только на след механического повреждения бумаги курсограммы кончиком пера. Но хладнокровный Смит отсоветовал тратить лишние деньги.

Капитан согласился со Стивсом.

Когда-то он был, может быть, человеком и моряком, у которого чувство эксперимента было сильнее чувства опасности и интуитивного стремления к риску, но это было в ранней молодости. И давно прошло. Осталось умение угадывать эти черты в других, особенно в подчиненных, и тогда опасаться всех тех, кто способен не опасаться. Он отчетливо сознавал, что по-настоящему проник в профессию только к концу четвертого десятка и двадцатичетырехлетнего близкого знакомства с морской работой. С удивлением и даже запоздалым страхом он оборачивался к своим прежним решениям, которые, как он уверен был теперь, не приводили к катастрофам только из-за невероятно удачного стечения обстоятельств.

7

В один из дней суда среди зрителей почудилось знакомое лицо. Оказался Юра Солоницын. На процесс часто заходили советские моряки с тех судов, которые оказывались в Ванкувере. Солоницын командовал теплоходом «Новиков-Прибой». «Новикова» в Югославии принимал на верфи в Пуле Хаустов. «Есенин» и «Новиков» были систер-шипами.

Юра Солоницын был маленького роста, очень толст, рыж и обычно весел.

В перерыве они встретились. Солоницын выглядел плохо. Шутить не стал. Выразил сожаление и сразу сообщил, что сам только что столкнулся с японцем в Симоносекском проливе. Столкновение скользящее, убытки чепуховые, но факт есть факт, его, конечно, снимут с капитанства, ну а талон проткнут — это уж как пить дать.

Хаустов знал этот пролив, ходил там много раз. Весь пролив следовало проходить на главной циркуляции, держа руль десять градусов лево; нет ни одной секунды, когда судно могло бы выровняться и полежать на прямой…

Хаустов представил Солоницына своим адвокатам, сказал, что «Новиков» и «Есенин» систер-шипы и раньше он командовал «Новиковым».

Смит и Стивс переглянулись.

— Когда и куда отправляется мистер Солоницын из Ванкувера? — спросил Смит.

«Новиков» через несколько часов снимался на Нью-Вестминстер, там должен был грузиться целлюлозой и следовать обратно в Японию. Адвокаты спросили, можно ли им дойти до Нью-Вестминстера на «Новикове». Они хотели проиграть на систер-шипе курсы и повороты, которыми следовал через пролив Актив-Пасс «Есенин», и снять копию его курсограммы.

И Стивсу и Смиту не занимать было энергии, тщательности и даже дотошности в исполнении своих обязанностей.

Юра Солоницын не смог скрыть отсутствия радости по поводу предстоящего: чужие люди на судне, лишние хлопоты, лишнее напряжение. Но он отвел Хаустова в сторонку и сказал, что у него на судне нет ни капли спиртного. Покормить гостей он сможет хорошо, но выпивки нет, и это позорно перед канадцами.

Хаустов заказал через агентов пару ящиков пива и несколько бутылок виски. И около семнадцати часов они приехали на судно к Солоницыну. А на следующий день утром «Новиков» вышел из порта Ванкувер в пролив Джорджия. Здесь адвокаты попросили следовать через Актив-Пасс. Оба капитана — и Солоницын, и Хаустов — категорически запротестовали. Солоницын не хотел приходить в Нью-Вестминстер в темное время, Хаустов не испытывал никакого желания лезть в Актив-Пасс на «Новикове».

— Господа, — сказал Хаустов адвокатам. — Говорят, что преступника тянет на место преступления. Явным подтверждением того, что я не преступник, является то, что меня никак не тянет в Актив-Пасс.

Они прокрутили повороты и курсы «Есенина» в широком месте пролива Джорджия. Капитан «Новикова» нервничал и даже перестал скрывать это. Маленький и толстый, он пыхтел на мостике и все время напоминал о приближении сумерек. В сумерки входить в Нью-Вестминстер паршиво — порта там фактически нет, есть только ряд причалов, построенных в устье реки.

Адвокаты дотошничали. Они настояли на пятикратном повторении маневров «Есенина». Пять раз «Новиков-Прибой» ложился на курс «Есенина», давал средний ход, отворачивал влево на пять градусов, потом клал руль десять, потом двадцать градусов правого борта, потом давал полный назад. На пятый раз Хаустов понял, что адвокаты проверяли его честность, а не добывали важные для суда доказательства.

Запись курсографа каждый раз отличалась от других, незначительно, но отличалась.

В Нью-Вестминстер «Новиков» пришел засветло, и Юра Солоницын успокоился. Весь день Хаустов утешал его тем же способом, каким его самого утешала Щетинина: сравнивал неприятность Солоницына, пережитую в японском проливе, со своей аварией, при которой погибли люди и сам он угодил под суд. Юра пыхтел, ерошил рыжие волосы, сочувствовал от всей души, но не утешался.

— Ты наставник, ты выкрутишься, — говорил Юра. — А меня Бянкин не любит, он всех рыжих не любит…

Юра пить не хотел, но они уговорили его, чтобы развеять, и все вместе они немного выпили на борту «Новикова», поблагодарили Юру и, распрощавшись, поехали обратно в Ванкувер на такси.

Нью-Вестминстер — крохотный то ли городок, то ли поселок — уже спал. Шоссе поднималось в гору среди леса. Внизу долго был виден залитый палубными огнями «Новиков-Прибой». И вспомнилась Югославия, теплая Пула…

Хаустов чувствовал, что адвокаты довольны поездкой, хотя она и не давала им ничего конкретного и выигрышного. Просто они убедились в том, что в версии капитана правды было больше, нежели невольной лжи.

В отель капитан добрался около двух ночи, принял душ и лег спать.

В восемь утра его разбудил звонок агента.

Около трех часов утра на борту «Новикова-Прибоя» умер капитан Юрий Солоницын. Агент спрашивал, что делать с телом.

Солоницын почувствовал себя плохо около трех ночи. По дурацкой русской привычке врачу звонить не стал. Позвонил старшему помощнику. Тот пришел, увидел, что капитан задыхается, поднял почему-то стармеха. Стармех побежал за врачом, разбудил его. Врач вызвал «скорую» с берега. Какая «скорая» на прибрежном лесопильном заводике? Она пришла только через сорок минут. Уколы врача не помогли. Юра Солоницын умер еще до прихода «скорой».

— Тело надо доставить во Владивосток, — сказал Хаустов агенту.

— Кремировать? Это самый дешевый вариант, — сказал агент. — Урна и все остальное не больше ста долларов.

— А что вы можете еще предложить? — спросил Хаустов.

— Вот тут передо мной прейскурант, — сказал агент. — Можно бальзамировать только голову. Ну, видны будут и ноги. То есть в гробу будет как бы все тело. Это триста долларов.

— Сколько по высшему разряду?

— Тысяча долларов. Бальзамируется все тело. Удаляются только внутренности. Два гроба. Внешний металлический и со стеклянной крышкой внутренний.

— Делайте все по высшему разряду, — сказал Хаустов. — Он был капитан. Он, черт возьми, на это имеет право.

— О'кей, — сказал агент. — Как транспортировать? Прямо на Владивосток из Канады нет авиалиний. Мы сможем отправить только через Москву.

— Нет, через Москву не надо, — сказал Хаустов. Он понимал, что этот путь может оказаться очень долгим. А он видел, что получается из трупа, когда путь трупа домой долог. Один старпом умер на его глазах и был свезен в Кейптаун. Там тело залили парафином и отправили во Владивосток в цинковом гробу. Жена покойного потребовала открыть гроб — она все не верила, что там истинно ее супруг. Когда первый раз ударили по гробу, оттуда пошла такая вонища, что никто не мог потом войти в комнату без противогаза.

— Мы можем отправить через Японию, — сказал агент.

— Давайте через Японию, если это быстрее, — сказал Хаустов. Он превышал все свои полномочия, распоряжаясь государственными деньгами. Такие дела должны решать консул или представители торгпредства. У него могли выйти неприятности с валютным отделом пароходства, когда туда поступит счет. Но он вспомнил, как на отходе из Ванкувера в рулевую рубку «Новикова-Прибоя» залетела бабочка и закружилась вокруг рулевого, а потом вокруг Юры. И Юра заорал на вахтенного штурмана: «Выгоните ее, черт возьми! Чего вы рот открыли!» Вахтенный штурман поймал бабочку в горсть. «Только не убивайте, — сказал Юра. — Пустите ее с подветренного борта!» Тогда Хаустов подумал: «У него плохо с нервами». И еще отметил про себя: «Я держусь хорошо». Действительно, чего-чего, но умирать он не собирался и на нервы пожаловаться не мог.

8

Вред книжных представлений о работе современного летчика. Отчуждение от дела, которое предстоит работать всю жизнь, ибо это реальное дело ежеминутно и ежечасно не соответствует внутренней модели, заложенной еще в детстве устаревшими книгами, а потом закрепленной лживыми книгами-компиляциями на прежние образы.

Так и у моряка.

Продолжает развитие в современности только тот, кто способен легко расставаться с нажитыми и одомашненными в душе традиционными представлениями, то есть тот, кто спокойно может существовать без сказки.

С такой способностью — существовать без сказки — нужно родиться. Эта способность не возникает от самотренинга и самоподавления.

К счастью для капитана Хаустова, он никогда не сожалел об утрате романтизма, даже если этот романтизм в нем когда-нибудь и был. Но скорее, его и вовсе не было.

Он был современным мужчиной.

Ему тяжко и гнетуще было читать в рецензии на «морскую» книгу что-нибудь вроде: «…герои повести одержимы морем. Они и сами люди сильных, безудержных характеров, страстных порывов, лишенные холодной расчетливости в своих поступках». Безудержность, страсть, порывы — все это ничего общего с сегодняшним морем не имеет. Наоборот — холодная расчетливость в делах, службе, судовождении, процессе самообразования, в изучении и использовании людей — вот (хочешь или не хочешь) обязательное и главное.

В результате шестнадцатидневного расследования столкновения судья Стюарт приостановил действие лицензии лоцмана Краббе, капитан Джеймс Поллок был освобожден от исполнения обязанностей капитана.

Стюарт заявил, что он обнаружил «неправильные действия или упущения со стороны капитана Поллока и капитана Краббе» и что они были достаточно преступны, если исходить из морского законодательства Канады.

Суд заслушал аргументацию адвокатов сторон и после вторичного перерыва, необходимого комиссии для подготовки, задал пятнадцать вопросов. Эти вопросы касались причин столкновения и мер, предпринятых для ограждения безопасности пассажиров парома. Судом также было принято решение, касающееся лишений или ограничений судоводительских дипломов и лоцманских лицензий у лиц, причастных и виновных в этой аварии, для лиц советского судна в этом отношении была дана только рекомендация.

Неоценимую помощь в подготовке и решении всех этих вопросов оказал Г. А. Маслов. Его знания как юриста, увязанные с безукоризненным знанием языка и дипломатическим подходом к людям, предрешили правильность решений и тактики наших юристов и адвокатов лоцмана по расстановке свидетелей и предъявлению технической документации, подтверждающей действия «Сергея Есенина».

Им была оказана большая помощь экипажу по разъяснению канадской юрисдикции, правильному поведению на суде и построению четких ответов, особенно важно это оказалось при перекрестном допросе. С его помощью были проведены подробные анализы возможных ошибок как со стороны парома, так и «Сергея Есенина», определены уязвимые места нападения и защиты.

При подготовке к заключительным выступлениям с нашими адвокатами была согласована генеральная линия аргументов, основой которых должны служить технические документы (курсограмма, карты, журналы и прочее).