Том 8. Фабрика литературы

Преображение

Она была темна и неустроена, покрыта мраком и лесами и морями без края, уходившими волнами к небу.

Ветер трепал заросли невиданных трав, выл в нагроможденных острых отвесных горах, бродил степью, уходил и не возвращался…

Будто из земли рождались звери, дети тех далеких темных времен, когда и солнце, и весь мир были иными. Они рождались и исчезали миллионами, в ужасе уничтожая в ревущих пастях один другого.

Они исчезли навсегда.

Вверху было живо солнце, и мир сам сглаживался и переустраивался от его света и тепла. Впитывал в себя безобразное и дикое, рождая доброе.

Ибо земля с первого мига своей жизни была вся – порыв, вся – любовь и устремление к создавшему ее солнцу.

Кругом была бесконечность и звезды. И не могло тут быть злого и ужасного. И земля в святом материнском страдании производила и уничтожала, рождала и умерщвляла…

Чтобы сотворить наконец из зверя – человека, свое любимейшее и последнее дитя, и пустить его к небу, в бесконечность, в вольное нескончаемое странствие, к победам, творящим восторг в груди победителя.

В человеке темное и ужасное ушедшей вечности нашло свою последнюю могилу.

Зверь больше не воскреснет на земле.

Через тьму, хаос, зверя из земных глубей пронесся огонь чистого желания и вспыхнул непогасающим светом в душе последнего создания – человека. Вспыхнул со страшною разрушающей мощью, ибо человек – великий творец. Он одинаково радуется и при разрушении, и при созидании: ведь разрушение – начало творения, а в конце творения уже оживает семя разрушения…

Огонь пронесся из мрака бушующего мира, и очистился миллионами веков прошедшего, и утвердился в человеке высоким рвущимся пламенем.

Земля от человека стала таким же небом, что и вверху, на которое тысячу веков назад смотрел зверь и, еще не понимая, уже желал его.

В человеческой душе вырастают крылья от синих просторов. И он преобразил землю, чтобы так же было здесь свободно и прекрасно, как в далекой небесной мечте о рае.

Человек первый научился труду, и им познал всё и вознесся надо всем. Покорил своим терпением все непокорные, враждебные силы.

В этот день весны преображенного мира, день утверждения всечеловеческой радости, день веры в преображающую, пламенную силу человека – выше стоит над нами старое солнце, дальше открыта светлая бесконечность и быстрей мчится в синюю бездну новый, огненный мир, пущенный смелой рукой…

Ремонт земли

Что такое земля?

Земля – это весь мир, с пашнями, цветами, людьми, реками, облаками. Земля – это то, откуда мы вышли и куда мы уйдем, где мы живем, радуемся и боремся. Так думает народ. И это правильно. Но что такое земля в нашем смысле, в крестьянском?

Это средство для производства хлеба, кормовых трав для скота и пр. То есть та же машина, но только вырабатывающая продукты питания человека, как, например, ткацкий станок вырабатывает ткани для одежды.

Как всякая машина, земля требует ремонта, исправления, возобновления свежими силами, которые она отдает на производство растений.

Тысячи лет человек напитывает землю своим трудом, и она возвращает его с большим излишком, благодаря чему только и процветает жизнь на земле, растут и совершенствуются силы человека.

Но за эти тысячи лет земля страшно истощилась, обеднела живительными силами, ведь соки тянут из нее из года в год.

Из промышленных машин тоже беспрерывно выкачиваются силы, но они немедленно же пополняются.

Земные силы никто не пополняет (разве только небо, но на него надежда плоха), и наши нивы что ни год все меньше и меньше дают хлеба.

То же есть и за границей, в других странах, но там за землей ухаживают усерднее и не допускают падения урожайности. Несмотря на их буржуазный лад жизни, у них и наука, и все общество помогают землепашцу в его борьбе за хлеб с природой.

У нас до сих пор крестьянин был брошен один, без знаний, без поддержки, темный и несчастный: крутись как хочешь, а хлеба давай каждую осень.

Теперь – другое дело. Крестьянин и рабочий – первые люди, все в их власти.

Если земля устала, истощилась – поправим ее, отремонтируем, насытим новыми силами.

Средства для этого есть, и они вполне в руках крестьянина.

Средство это – знание, наука о земледелии.

Когда крестьянин будет обладать им, ничто не будет ему страшно. Голод будет навсегда изгнан со света.

Наукой уже найдены прекрасные способы восстановления сил земли и даже увеличения их. Знанием человек обращает пустыни в хлебородные благословенные нивы, а нашу-то русскую и без того хорошую почву крестьянин, вооруженный наукой, обратит в великий источник питания человека, а через это и в источник всечеловеческой культуры, социалистической, которая нарождена нашей революцией.

Для будущей богатой, напряженной, красивой жизни нужно много хлеба, много всего, что дает земля.

Его дает нам земля, оплодотворенная знанием.

Нивы – станки, крестьяне – рабочие.

Отремонтируем их, пустим в ход с невиданной скоростью, пусть побегут с них великие силы, достойные великого человека.

Обновим дряхлую, изможденную пашню, пусть и она станет юной и мощной, какими стали мы.

Христос и мы

Мертвые молитвы бормочут в храмах служители мертвого Бога.

В позолоте и роскоши утопают каменные храмы среди голого, нищего русского народа. Одурманенный, он спит в невежестве. И стыд горит в сердцах его лучших сыновей; стыд и возмущение господством мертвого над живым, прошлого над будущим.

Христа, великого пророка гнева и надежды, его служители превратили в проповедника покорности слепому миру и озверевшим насильникам.

Плесенью зарастает земля от господства золотых церквей. Души людей помертвели, и руки опустились у всех от ожидания веками царства Бога.

И забыт главный завет Христа: царство божие усилием берется.

Усилием, борьбой, страданием и кровью, а не покорностью, не тихим созерцанием зла.

Бичом выгнал Христос торгующих из храма, рассыпал по полу их наторгованные гроши.

Свинцом, пулеметами, пушками выметаем из храма жизни насильников и торгашей мы.

Земля гнила, не жила, а мучилась под навалившимся на нее зверем. Мы этого зверя задушим, спихнем с тронов и седалищ.

Не покорность, не мечтательная радость и молитвы упования изменят мир, приблизят царство Христово, а пламенный гнев, восстание, горящая тоска о невозможности любви. Тут зло, но это зло так велико, что оно выходит из своих пределов и переходит в любовь – ту любовь, ту единственную силу, творящую жизнь, о которой всю свою жизнь говорил Христос и за которую пошел на крест.

Не вялая, бессильная, бескровная любовь погибающих, а любовь-мощь, любовь-пламя, любовь-надежда, вышедшая из пропасти зла и мрака, – вот какая любовь переустроит, изменит, сожжет мир и душу человека.

Пролетариат, сын отчаяния, полон гнева и огня мщения. И этот гнев выше всякой небесной любви, ибо только он родит царство Христа на земле.

Наши пулеметы на фронтах выше евангельских слов. Красный солдат выше святого.

Ибо то, о чем они только думали, мы делаем.

Люди видели в Христе бога, мы знаем его как своего друга.

Не ваш он, храмы и жрецы, а наш. Он давно мертв, но мы делаем его дело – и он жив в нас.

Да святится имя твое

Наши дедушки и прадедушки проклинали труд. Они верили, что Бог наказал их им за грех любви Адама и Евы.

В них устало сочилась кровь по узким дряблым жилам. Их животы пухли, и сами они были великанами из глины. Они не знали восторга работы и хорошо понимали праздники – дни законной торжествующей лени.

Земля плохо движется. Только великое пламенное солнце заставляет ее мчаться в струях и водопадах миллиардов звезд. Из ее мертвых глыб произошла жизнь и человек. И этот человек стал достойнейшим сыном своей матери – окаменел и замер. И долго был за это рабом всего.

Пока не оборвалось что-то в душе его, пока он не увидел во все глаза перед собою гибель и смерть – вечных спутников человеческого испуга и бессилия. Пока не родился среди людей Христос, сильнейший из детей земли, силою своей уверенности и радости подмявший смерть под себя, и тем остановил бешеный поток времени, хоронящего человека навеки под пеленой своею.

Человек рванулся и заработал. В первый раз он почувствовал себя всемогущим и единственным повелителем сил вселенной; в первый раз прошли через него страшные, разрушающие, вольные стихии мира, и он познал их мощь, он познал радость их покорения и увидел, что они не только не страшны, но ничтожны, если изучить их.

Человек и труд овладели друг другом. И с этого момента мир стал обреченным на уничтожение, а человек начал впитывать в себя все явления, каждое дрожание и изменение мира, и превращать во что желает – на усиление, на обессмертнивание своей жизни. Человек обрек себя на царство бесконечности и бессмертия, на царство свободы и победы.

Первый камень, которым первый человек раздолбил дерево для своих нужд, – был концом природы и началом человека.

Первая вспышка гнева и мести за нечаянную смерть ребенка или жены – начало бессмертия.

Уловленная бессознательно зависимость между повалившимся дубом в болоте и повышением водяной черты болота – послужила решающим толчком для рождения мысли и науки.

Но как назвать все это: гнев, мысль, надежда, изменение природных форм и приспособление их к себе?

Это – труд, с которым обручился человек, когда победил в себе темного испуганного зверя.

Труд – единственный друг человека, ибо он – душа его, то, что всегда наполняет его деятельное существо.

Труд стал смыслом жизни вселенной, когда стал смыслом человека.

Есть машина. Что она такое? Это чудо, первое и последнее, чудо работы человека.

Машина трудом создана и труд производит. Она не только брат наш – она равна человеку, она его живой удивительный и точный образ. Часто машина даже выше человека, так как она не знает утомленности, перебоев работы (а скоро забудет и износ), этих чисто природных признаков, доказательств ее немощи и падения пред человеком.

Человек и труд – одно. Теперь он сознал это и заковывает себя в железо неустанности и силы – одежду труда, который один только свободен и непобедим.

Труд есть молитва человека самому себе, своим утренним надеждам.

Труд есть основа всего – ось мира, его самое высокое, самое пламенное солнце.

Труд – истинная мать жизни.

Да святится же имя Его!

Душа мира

Женщина и мужчина – два лица одного существа – человека; ребенок же является их общею вечной надеждой.

Некому, кроме ребенка, передавать человеку свои мечты и стремления; некому отдать для конечного завершения свою обрывающуюся великую жизнь. Некому – кроме ребенка. И потому дитя – владыка человечества, ибо в жизни всегда господствует грядущее, ожидаемое, еще не рожденная чистая мысль, трепет которой мы чувствуем в груди, сила которой заставляет кипеть нашу жизнь.

Женщина осуществляет ребенка своею кровью и плотью, она питает человечество. Она сводит небо на землю, совершенствуя человека, поднимая его, очищая сменой поколений его горящую жаждущую душу.

Если дитя – владыка мира, то женщина – мать этого владыки, и смысл ее существования – в сыне, в своей радостной надежде, творимой сыном. То есть смысл ее жизни такой же, как и у всего человечества, – в будущем, в приближении родного и желаемого. И потому в женщине живет высшая форма человеческого сознания – сознание непригодности существующей вселенной, влюбленность в далекий образ совершенного существа – сына которого нет, но который будет, которого она уже носит в себе, зачатою совестью погибающего мира, виновного и кающегося.

Женщина перегоняет через свою кровь безобразие и ужас земли. Своею пламенной любовью, которой она и сама никогда не понимала и не ценила, своим никогда не утихающим сердцем она в вечном труде творчества тайной идущей жизни, в вечном рождении, в вечной страсти материнства – и в этом ее высшее сознание, сознание всеобщности своей жизни, сознание необходимости делать то, что уже делает, сознание ценности себя и окружающего – любовь.

Но что такое женщина? Она есть живое, действенное воплощение сознания миром своего греха и преступности.

Она есть его покаяние и жертва, его страдание и искупление. Кровавый крест мира с смеющейся, прекрасной жертвой. Это женщина, это ее тайное, сокровенное существо. Она улыбается, истекая кровью, кричит от боли, когда рождает человека, а после любит без конца то, что ее мучило. Ее ребенок – высокий взлет ее мощной, творческой, сияющей души, проломленный путь в бесконечность, живая, теплая надежда, которую женщина держит в своих материнских радостных руках.

Женщина – искупление безумия вселенной. Она – проснувшаяся совесть всего что есть. И эта мука совести с судорожной страстью гонит и гонит человечество вперед по пути к оправданию и искуплению. И в первом ряду человечества – его любовь и сердце – женщина, с стойкостью вождя пробивающаяся вперед через горы греха и преступлений, с испуганными, наивными глазами ребенка, которые страшнее всякого страха своей затаенной упорностью и неизменностью; перед этим взором улыбающейся матери отступает и бежит зверь.

Страсть тела, двигающая человека ближе к женщине, не то, что думают. Это не только наслаждение, но и молитва, тайный истинный труд жизни во имя надежды и возрождения, во имя пришествия света в страдающую, распятую жизнь, во имя побед человека. Открытая нежность, живущая в приближении к женщине, – это прорыв каменных стен мировой косности и враждебности. Это величайший момент, когда всех черных змей земли накрывает лед смерти. В тишине засветившейся нежности матери-женщины погибают миры со всеми солнцами. Восходит новый, тихий свет единения и любви слившихся потоков всех жизней, всех просветившихся существ.

Безмолвие любви – последнее познание двух душ, что одно. И женщина знает, что мир, и небо, и она – одно, что она родила все, оттого у нее нет личности, оттого она такая неуловимая и непонятная, потому что отдалась всему, приобрела сердцем каждое дыхание.

Познав себя, женщина познала вселенную. Познав вселенную, она стала душой ее, возлюбленной мира, гордой, гранитной надеждой. Она доведет страдающую жизнь до конца пути.

Женщина – тогда женщина, когда в ней живет вся совесть темного мира, его надежда стать совершенным, его смертная тоска.

Женщина тогда живет, когда желание муки и смерти в ней выше желания жизни. Ибо только ее смертью дышит, движется и зеленеет земля.

Не увидеть рай, а упасть мертвой у врат его – вот смысл женщины, а с нею и человечества.

Последний ребенок женщины – ее Великий Сын искупит мир и себя.

Мыслитель Отто Вейнингер, вышедший из недр буржуазии, в своей книге «Пол и характер» проклял женщину.

«Мужчина, представляющий собою олицетворение низости, стоит бесконечно выше наиболее возвышенной из женщин», – написал он и, развивая мысль, утверждал, что существование женщины одна случайность и насмешка, и доказал это распространенностью сводничества среди женщин. Мужчинам Вейнингер отдал все, что отнял у женщины, но забыл, что если женщины – сводницы, то тогда мужчины – снохачи.

Я мог бы опровергнуть его книгу от начала до конца, но сделаю это в другом месте. Нас эта книга интересует только как вопль погибающего, ибо, вынув душу из мира – женщину, Вейнингер зашатался и исчез в вихре безумия (он убил себя юношей). Прощение честному!

Революция отдала в руки женщины все силы жизни, главенство над ее ростом и расцветом. Нет ничего в мире выше женщины, кроме ее ребенка. Это она знает и сама.

Ибо, в конце концов, женщина лишь подготовляет искупление вселенной. Совершит же это искупление ее дитя, рожденное совестью мира и кровью материнского сердца.

Да приблизится царство сына (будущего человечества) страдающей матери и засветится светом сына погибающая в муке родов душа ее.

Герои труда. Кузнец, слесарь и литейщик

Жизнь рабочего до революции – это жертвоприношение во имя врага своего. Это черная длинная лента, как глист, в которой не вспомнишь ни одного дня – все одинаково тяжелы и невыносимы, все безмолвны и тихи, как сон. И будто не ты живешь, а тот упорный дядя, который в тебе.

Но нам дорого и прошлое, нам дороги те упорные могучие люди, которые и раньше могли жить и радоваться, думать и ждать.

Те люди, о которых я буду говорить, люди старые, даже религиозные, глубоко привязанные к семье, к старым пережиткам, почти темные, но с прекрасными дальнозоркими глазами, светлыми головами и сердцами революционеров, хотя и никогда они не ораторствовали. Они революционеры особенные, вроде Ленина, который любит русскую старину и славянские письмена; склонны к тихой думе, покою и ужину, склонны ко всем вещам, какие есть на свете, одарены твердой, неутомляющейся любовью, и эта любовь у них становится в повседневной жизни волей к благу и счастью. Эта же любовь ко всему и к каждому (пусть не они, а я, их сын, сказал это за них), эта любовь держит их у станков голодными и раздетыми и все-таки сквозь шепот и ненависть заставляет надеяться на успех нашей революции и работать на нее день за днем.

Буржуазия наслаждалась искусством и награждала работников его. Артисты, поэты, композиторы – это ведь герои мира, рыцари красоты и вообще немного сродни небу. Эта поразительная слепость, эта дубовая, чугуннолитейная глупость уже от нас далека. Пролетариат – сын сознания, и ложь, слепость – его худшие враги.

Довольно! Нет искусства и нет работы. Они одно и то же. Отлить, выверить и проточить цилиндр для паровоза требует такого же напряжения высших сил человека, как и танец балерины.

Блуза и воздушная юбка равноценны. Вот среди нас жили десятки лет великие герои, мученики и гении терпения и труда, а о них никто не знал, их держали, как зверей, на окраинах города в черноте тела, в темном безумии полусонной, сжатой жизни, их томили в тисках нищеты и безнадежности.

Мы знаем Шаляпина, Горького, Гельцер и здесь, в Воронеже, Нину Кирсанову, Нестеренко, но никто не догадывался, что есть кузнец Неведров, жизнь которого есть кровоточие ада, а труд – высшее мастерство и беспредельное упорство. Если Гельцер танцует, как птица, то Неведров, кузнец воронежских железнодорожных мастерских, выштамповывает под огромным паровым молотом дышла и рамы для паровозов, как художник-творец. И ворочает накаленный металл, как великий артист железа. Те же легкость, мастерство и уверенность. А над ним прыгает молот, прыгает годами и уродует тело.

Это неграмотный кузнец Алексей Филатыч Неведров. Ему уже за пятьдесят лет, он изувечен, без живого места, и лет пять ходил горбатым от тяжелых подъемов. Он и сейчас работает на большом паровом молоте в кузнице, на самых ответственных вещах – делает рамы и дышла для паровозов, и это от него осаживается в Крым Врангель, от него мы едим хлеб, поем и любуемся. Во всем виноват Алексей Филатыч. Но только немногие из нас «виноваты» перед ним.

Он более двадцати пяти лет работает на самой тяжелой кузнечной работе, и это его дышлами вращают колеса паровозы. И он никогда не попытался ворваться на сцену Большого театра и плюнуть с наслаждением в рожу хоть половине публики. Это она его уродовала двадцать пять лет, искалечила и забыла, сделала темным и терпеливым, торопливым, пугающимся старичком, услужливым и покорным до крайности, до жалости и муки.

И Алексей Неведров никогда не знал и не узнает, что он лучше многих умных и нарядных, а будущие люди будут гордиться им и наслаждаться памятью о нем, как лучшим образцом прошлого…

Платон Фирсович Климентов, или просто Фирсыч, Фир-саныч, слесарь гидравлического пресса колесного цеха тех же мастерских. Проработал 25 лет, получил грыжу, потерял зрение и почти оглох. Его работа еще более высшее мастерство, чем труд Неведрова. Она требует внимания, сосредоточенности и аккуратности. Заключается она в насадке и выдавливании под прессом паровозных пальцев, кривошипов и осей. Малейшая неточность – и вещь испорчена. Требуется математический расчет и миллиметровая тщательность.

Паровозные пальцы срабатываются, Климентов их выдавливает и вставляет новые, и ни разу не было, чтобы они преждевременно ослабли, были не так вставлены, а на новых паровозах (т. е. еще не ремонтированных, заводских) такие штуки бывают часто. Работа его заключается в ежедневной бдительности, внимании и математическом расчете. Туг геройство и упорство распылено на длинные годы, и его уловить нельзя поэтому в одном выдающемся дне. Все дни выдающиеся, все необыкновенны, каждый день это схватка, явление художественного мастерства и битва со сталью и железом за техническую, точную, прекрасную форму.

Климентов с товарищем по работе Терентьевым (теперь уже умершим человеком) изобрели особый прибор для определения угла опережения при насадке паровозных кривошипов. Он страшно облегчил и ускорил им работу. А главное, увеличил точность ее и сберег от преждевременной порчи не одну паровозную машину. Раньше же этот угол определяли линейкой и угольником, и до желаемой точности надо было каждый раз домучиваться, т. к. точность очень велика, кажется, 1-2 миллиметра. Линейке и угольнику до нее далеко.

Теперь Климентов еще более усовершенствовал этот прибор и сейчас делает его снова. Он работает еще на эксцентриковых муфтах, где требуются изящная точность и высшая бдительность.

Слесарь Климентов ездил несколько самых суровых снежных зим, год-два назад, со снегоочистителем. Эта работа требует геройства и терпения в огромных размерах и сопряжена с прямой смертельной опасностью.

Особый вагон, снабженный аппаратом для очистки рельсов от снега, цепляется к паровозу, и тот развивает огромную скорость, так как очистка при этом совершенней. Вагон врезается в сугробы и сбрасывает их крыльями далеко в стороны. При сравнительной легкости вагона опасность схода с рельсов на полном ходу очень велика.

Сама работа в мороз и вьюгу и бесконечность ее во времени, ибо при сильных заносах снегоочиститель работает беспрерывно, пока не очистит своего участка. Необходимо уметь не спать и напряженно без понижения работать, так как переезды вагон проскакивает без работы и надо вовремя, по команде, поднимать ножи, иначе можно наткнуться на переезд и быть сброшенным под откос.

В этой борьбе со снегом за чистый путь были удивительные случаи рабочей выдержки и упорства, здесь их не передашь. И это слесарь Климентов в зимние вьюги пробивал сугробы своей машиной, чтобы пускать за собою вслед воинские эшелоны на Деникина. По десяти суток он не выходил из машины и почти не спал, не раз наскакивал на неодолимые снежные горы и их заносило до крыши.

Теперь он опять каждый день марширует по гудку из цеха да в цех. И тянется его жизнь, как нераспутанная нить, и живет он, как чужой. Никому до него нет дела, только ему есть до всех.

И есть еще человек, который сделал свою работу смыслом своей жизни. Это литейщик Федор Степанович Андрианов, помощник мастера литейного цеха. Работает тридцать лет на одном деле и в литейном деле великий артист и уверенный, твердый мастер. Но труд – это битва, и Федор Степаныч так же изувечен и замучен этой битвой, как и его описанные товарищи. Он глух, весь в ожогах и не ходит, а бродит, и еще давно начал ходить потихоньку, когда был помоложе (а теперь ему лет пятьдесят пять).

Работа в литейной самая тяжелая, хуже, чем в кузнице. При удушливых, разрушающих тело газах плавящегося металла, при постоянной опасности выжечь глаза, быть насмерть сожженным фыркающим жидким чугуном, и требует особого навыка, уменья, высокого мастерства при формовке и отливке. Желвак, червоточина делают вещь негодной, и ее возвратят из токарной.

Андрианов все это превозмог и поднялся в работе до художественного совершенства. Он знает металл по цвету, может быть, по запаху; изучил, как никто из литейщиков, формовку, землю, самый такт, приемы работы. И его любят и слушают за то «свинорои» (так называют рабочие других цехов литейщиков за их копанье в земле). Андрианов не портит вещей, он их любит и знает. Может быть, кроме них он не знает ничего и знать не хочет.

Теперь он, ставши помощником мастера, только учит работать молодых и показывает им иногда свое мастерство. И как его любят и уважают все. Мастер в человеке есть необходимое условие уважения к нему всех остальных людей. Будь он разбойник, но раз он еще и мастер – кончено, все равно его любят.

Андрианов же лучший товарищ и прекрасный простой человек.

Тридцать лет героического труда искалечили, наполовину убили его, но в нем же эти тридцать лет сотворили новое, невиданное существо чудесной силы и гениального мастерства в работе. Это от таких пойдет поколение в будущие времена, и ими подымется мир из грязи и вони в небесную чистоту совершенных точных форм. Не раз бывало, что только благодаря одному Андрианову литейная не останавливалась и продолжала лить паровозные цилиндры и вся дорога от Андрианова оправлялась.

Может быть, было время, когда мир держали и украшали Пушкины, Бетховены, Толстые, Шаляпины, Скрябины… Теперь держат мир и сами живут его лучшими цветами – Не-ведровы, Климентовы и Андриановы.

С мастером неразделим и человек: всех этих великих рабочих очень любят и уважают все ихние товарищи по работе, и они их тоже любят и живут всегда вместе, в ногу, одною душой.

Знамена грядущего

Дети из очага при Доме Коммунистов несколько раз сыграли сказку Андерсена «Свинопас».

Играют дети бесконечно хорошо, гораздо лучше больших людей, это надо открыто признать.

Главная сущность детского театра – чудесность, светлое обаяние сказочной, далекой жизни и совершенное преображение детей в героев золотой сказки.

В театре же старых людей всегда много мертвых действительных вещей, настоящей, наглядной, твердой жизни, которой в нашем детском, солнечном, смеющемся мире по правде нет.

Дети – неполные сосуды, и потому туда может влиться многое из этого мира. Дети не имеют строгого, твердого своего лица, и потому они легко и радостно преображаются во многие лики.

И те девочки, которые играли в сказке Андерсена принцесс Розу и Маргариту, на самом деле были принцессами – в этом им верили все, а сами они больше всех.

Как живые пламенные знамена грядущего трепетали дети в восторге игры на сцене. И тайный стыд охватывал всех больших: почему мы такие плохие и ничтожные, а наши дети – такие радостные и вольные.

Большие только предтечи, а дети – спасители вселенной.

Их «дядя Костя», из живых самый живой человек, потому что друг всех маленьких, знает, кто такие дети, и поэтому отдается им и служит им, как редкие из больших.

Кто видел детей в эти дни на сцене, тот теперь знает, что коммунистическая Россия есть единственная обитель детей на земле и все большие должны пасть жертвой за эту обитель грядущего.

Клуб-школа

По почину руководителей детского клуба при Доме Коммунистов этот клуб расширяется до школы, т. е. дети от игры переводятся к знанию. И оба эти понятия (игра – знание) совмещаются, и одно естественно рождается другим.

Это чудесный путь воспитания и, может быть, единственно правильный. От игры, радости, легкого неорганизованного труда по выбору переходить к системе, организации, скопленному труду всего прошлого – знанию.

Знание произошло из игры и свободного, нечаянного наблюдения далеких от нас существ, на заре зарождения сознания в мире. На той пограничной резкой черте, где мощные чувства, страсти животных по необходимости произвели сознание – новую силу вселенной, носителем которой в полной мере явится впоследствии человечество.

В ребенке сосредоточено все прошлое жизни, и в этом прошлом чуть очерчены контуры будущего, хрупкие фигуры еще не бывшего, но возможного.

И в первые дни-годы жизни ребенок переживает давно пережитое: он бывает зверьком и быстрыми шагами проходит всю историю общей жизни, которая сосредоточилась и в нем. Ребенок и есть отпечаток всего прошлого. Только он миллионы веков проходит в дни и короткие годы. А искусственным воспитанием этот процесс роста усиливается, ускоряется – и ребенок быстро насильственно поднимается до современного уровня человечества. Но воспитание надо начинать не прямо с высокого искусственного уровня, к какому близок большой человек – воспитатель, а следовать за естественным, физиологическим процессом маленького организма, т. е. начинать воспитание с самого низшего, примитивного, наипростейших инстинктивных жизненных функций. Иначе говоря, чтобы создать человека, надо по примеру природы начать с животного и с того, что было раньше животного, – с бессознательной, рефлективной, механической жизни первобытных организмов.

Ибо ребенок – это человек вначале, т. е. еще животное.

А воспитание есть работа за природу, но та же работа природы. И воспитание есть только великая имитация природы, и пусть оно будет им. Это его единственный, истинный смысл.

Воспитатель же, педагог должен только идти в ногу с ребенком и не перебивать, не путать его, а поспевать за ним.

А знать воспитатель должен только одну науку: каким образом протекает этот процесс переформирования инстинктов в сознание в самой своей естественной форме в ребенке, и способствовать этому. В этом все.

Самый хороший, самый разумный и сильный человек вышел бы тогда, если бы ребенка выкормила волчица в лесу, а когда он подрос и ушел бы от нее, то построил бы курень на реке, ел бы траву, а потом стал охотником, а потом пришел в города и одолел все книги и всякое человеческое знание, т. е. стал бы сам человеком, развил бы до конца ту возможность, которую он имеет по рождению от отца – человека.

Но искусственное воспитание должно только создать такие условия и дать свободу кипению органических и исторических сил в ребенке при росте.

Создание из клуба школы есть самый хороший и короткий путь. Тут отчасти выдерживается такой принцип исследовательской естественной, органической педагогии. Клуб и школа должны совмещаться не только временно, потому что школа произошла из клуба. Дальше школа должна очищаться, и все меньше становиться клубом, и все больше быть школой. Знание все меньше должно становиться игрой, радостным случайным опытом, и все больше системой, организованным познающим усилием, нарочным целесообразным опытом.

Перед устройством такой чисто коммунистической школы, какая будет в Доме Коммунистов, совет воспитателей должен произвести огромную работу: все должно быть пересмотрено и подвергнуто критике.

Но детский клуб училищем не станет, а превратится в школу, и бывшие учителя туда не проберутся. Он станет зародышем красной культуры, культуры сознания. Предстоит очень большой труд, его надо проделать самим, ибо никакая инструкция Наркомпроса не поможет. Надо пересмотреть все области знания, самую их сущность, и изменить их, ибо между арифметикой гимназической и арифметикой марксистской широкая глубина, а история Иловайского и коммунистическая история (я везде разумею разницу точек зрения) есть православие и наука – несовместимые вещи.

Клуб-школа при Доме Коммунистов должна стать самой коммунистической школой в губернии, началом великого перерождения педагогии, отрядом Октября культуры.

«Чтобы стать гением будущего…»

Чтобы стать гением будущего, надо быть академиком прошлого.

Чтобы чуять бурю, надо иметь в себе знание тишины.

Задача ученика – постичь учителя и вырасти выше его на одну голову.

Учитель – орудие ученика. Буржуазия – орудие обучения пролетариата.

Учитель всех – прошлое.

Прошлое – фундамент будущего. Отрицание его – дурость и мелководие.

Искусство – познание чувствами, оно есть логика чистого, абсолютного чувства.

Кто ничего не знает и не умеет думать, тот великий художник. А тот, кто ненавидит искусство, выше художника.

Прошлое – потенциальное будущее, как в минуте – все времена. Секунда – причина вечности.

В мире столько вещей, сколько концов в бесконечности, и каждая вещь ищет нашего познания.

Мы довольные, потому что можем делать, что захотим.

Кто придет раньше, кто придет позже, но все встретятся.

От родившегося ничего не требуется, кроме радости. Вселенная тянется к нам, а мы ее оттолкнем.

Все вещи смеются.

Душа мира – удивление.

Товарищ, нам пора перестать говорить: мы все понимаем.

Слово – знак бессилия, как и действие. Наша судьба – безмолвное знание. Но и через знание мы должны переступить.

Лучше всего быть ничем, тогда через тебя может протекать все. Пустота не имеет сопротивления, и вся вселенная – в пустоте.

Мы ищем возлюбленную – последнюю истину. Ее не надо ни искать, ни желать, тогда она придет сама.

Вечное отречение, быть нищим у нищих – это мы.

Если вселенная – невеста, поющая звезда, то мы выше ее – она вся в нас, и у нас еще осталось много места.

Душа человека – неприличное животное

1. Рассуждение о СУТИ дела

Фельетон – это, в сущности, маленький манифест только что рожденного не по своей воле бандита, а по воле своих свах и бабушек: «исторической необходимости», «естественного хода вещей», «действительности» и прочих старых блудниц и гоморрщиц. Причем иногда, и чаще всего коммунист, вдруг ощущает себя как бандита и в сердце его радостно и свободно начинает выть справедливый чудесный зверь. Такой «коммунист» кажется всем неприличным: у него оголилась душа, он начинает смеяться, надевает обыкновенные штаны и уходит «домой» – в цех.

– Товарищ! – говорят ему. – Надо жить только в гостиных и залах души. А ты живешь в клозете. Опомнись, брат. Не смотри чертом… Не собирай нищих за городом. Ты думаешь, они способны направить революцию. Нет, брат, оставь; не тряси штанами нищими, мы и брюки видали…

И они замолчали. Другой, что говорил, ушел. Остался один, у кого в сердце зверь и душа свободна от белья и сапогов приличий. Он видел остро и радостно. Его тело скрипело под напором крови и горело, как огнедышащий вулкан. В голове танцевали четкие фигуры развратных мыслей. Он был один, один – с неисчислимыми массами неведомых, идущих к нему товарищей, решивших взорвать мир без определенной цели, без программ и политики, а ради самих себя, ради своей страсти к невозможному…

Он увидел весь мир во всем его приличии и свою душу во всем ее неприличии. Первое дело он снял шляпу жизни – жену – и отпустил ее домой, в деревню. Пусть песни вечером поёт. Он и песню для неё сочинил и посвятил её ей.

Теперь он глядел на старую жабу – действительность, – и от её мелочей у него нутро затихало.

Он же был динамитом действительности и радовался своей справедливости.

Подойдет его время. Пока же он и спит, и обедает в клозете жизни – своей душе.

Он знал одно: эти мелочи – вся истина жизни. Идеал, дух и прочие юбки старых дев – это суть только заблуждающаяся материя.

2. Революционер в полном облачении

Площадь. Красные войска, рабочие, женщины, дети. После дождя вся земля под стеклом. Гремит и движется под солнцем живая революция. Никто не верит, что есть невозможное.

Парад. Черные чертики – фотографы – снимают пролетариат. Люди в полном облачении, т. е. галифе, нагане, коже и т. д., устанавливают порядок, чтобы было приличное лицо у революции.

К суетящейся хохочущей толпе, повторившей на квадратной сажени Октябрь, подскакивает официальный революционер, бритый и даже слегка напудренный. Так чуть-чуть, чтобы нос не блестел

– Осади, осади назад – говорят вам.

Рабочие и женщины осадили. Они вполне поняли, революция затихла. Галифе скакнуло дальше.

Революция сменилась «порядком» и парадом.

3. Мертвые ДУШИ в советской бричке

Едет советская бричка. В ней солидный мужчина, разбрюзгшая на ворованных харчах барыня, кучер и кобелек.

Это едут по всем мостовым, улицам и переулкам мертвые души в советских бричках. Едут и едут, никак не доедут. А ведь, доедут – придет время. Доедут до рабочего ада, и им там воткнут железный шток сквозь пупок. Мечутся мертвые тени в живых городах и ждут они страшного суда, рабочей расправы.

4. Необъяснимые чудеса

Чудеса эти – беременные мужчины, которые идут домой с мельниц. Стражи у ворот следят.

– Ты куда?

– Домой, кончил.

– Ага, кончил. Открой рот… Ну, проходи.

Или там.

– Даешь?

– Берешь.

– Проходишь.

В селе Лупцеватом объявилась икона божьей матери-троеручицы.

А у нас чудеса еще почище – мельники, солидные приличные мужчины, по вечерам беременеют и еле доходят с работы домой, где и опоражниваются.

5. Резюме

Один рабочий объяснил это слово так:

– Режь умней.

А другой ему ответил:

– Ничего, глотай без ножа. Суй пальцем.

Жизнь до конца

Отчаяние, мука и смерть – вот истинные причины человеческой героической деятельности и мощные моторы истории. Мы должны мучиться, миллионами умирать, падать от неистощимой любви, чтобы обрести в себе способность работать. Настоящий труд есть утоление нашей вечной скорби, в нем затихает боль и не слышно сердца.

Настоящей жизни на земле не было, и не скоро она будет. Была гибель, и мы рыли могилы и опускали туда брата, сестру и невесту. В каждом рано умершем, в каждом погибшем человечество теряет своего спасителя. Как много хочется сказать и как не нужно говорить, потому что сейчас нужны бойцы, а не мечтатели. Но много скопилось в душе динамита.

Что такое голод? Я не знаю. Одна мать была беременна, она долго не ела, только редко жевала цветы от растений в своей комнате. И вот ребенок ее затомился и истлел в ней, она перестала быть беременной, живот ее стал могилой ее сына. Мать ослепла, свесила голову с койки и умерла. Ее закопали поздно вечером сытые соседи, когда узнали по духу из комнаты.

Великие видения, правду об этом мире мы видим во сне. Что сейчас делается в Поволжье? Это трудно вообразить днем, когда кругом светло и видим простые, скучные причины хода явлений. Это можно увидеть только во сне, когда заторможены нервные трезвые центры – и ты свободен от своего рассудка, который всегда похож на спекулянта и стервеца.

Но какая скука только писать о томящихся миллионах, когда можно действовать и кормить их. Большое слово не тронет голодного человека, а от вида хлеба он заплачет, как от музыки, от которой он уже никогда не заплачет.

Отныне наша жалость и кипение души будут остывать не в форме искусства, а в форме работы, преобразующей материю, скручивающей мир, закабаляя и охлаждая враждебные силы, которые могут стать нашей волей, нашими помощниками и товарищами по жизни в одной вселенной.

Наши песни – наши руки, а не жидкие слова и не веселые театры, где люди гасят безумное бешенство своих сытых кровей. Нам также не нужна музыка: в нас есть лучшие песни, но они стыдливы, потому что слишком прекрасны. Самое прекрасное на всем свете безмолвно и темно и не требует выражения дневного огня и любви. Жизнь пока печальна и пустынна. Это хорошо. Но жизнь еще и голодна, и затомлена в смертном застенке. И ее красота – хлеб и еще немного жизни. И все лучшие песни на земле пели всегда голодные и умирающие, этим они отвлекали себя от хлеба. А более сильные и, значит, еще лучшие не пели, но добывали хлеб и тяжело работали; от них даже смерть и сон отступали. Пока жив человек – есть у него надежда сделать все, одолеть невозможное. Потому – прожить, вытерпеть, удержаться на этой звезде – важное дело. А скрутить, победить, переделать эту планету, чтобы стала она, как станок, – значит обнадежить вселенную, что она будет когда-нибудь спасена. Вселенная есть потому, что ее никто еще не спас.

После спасителя-человечества ее не станет, будет другое, где ни одна птица не полетит вечером за мошкой и не будет любви и мысли.

Я хотел написать о жизни, которая не хочет своего конца или хочет одного конца – бессмертия. Но сейчас жизнь хочет не бессмертия, а умереть завтра вместо сегодня. Поэтому отвечу на вопросы, заданные товарищами по поводу статьи «Ги-дрофикация». Вы понимаете, что сейчас и в будущем судьба революции зависит от количества хлеба, а хлеб – от орошения.

В ближайшие годы небо будет полно зноя. Нам надо трудиться над каждым колосом, нам надо поливать и выхаживать каждый кустик. Нам, вероятно, придется перейти от полевой к огородной системе и от огородной дальше, к системе индивидуальной культуры растения, чтобы при минимуме почвы и влаги из одного куста картофеля добывать то, что добывается теперь с десятины.

Об этой индивидуальной культуре, которая придет на смену огородной, надо еще много подумать, поговорить и попробовать. Идет новая земледельческая эпоха, когда человек будет изучать каждое отдельное растение и даже частицу растения, а не целые виды их, когда он будет давать имя каждому листу, знать характер, душу, потребности, болезни и настроение каждого колоса и знать отличие его от другого такого же колоса. Сейчас считают, что рожь есть рожь, все колосья приблизительно одинаковы. Тогда узнают, что один ржаной колос и другой такой же имеют большую разницу, совсем не одинаковые души и требуют не равного света и не равной пищи для своей полной жизни и полного плода. В те идущие времена при индивидуальной культуре растений человек будет выращивать себе хлеб в цветочной плошке.

Об этом мы еще подробно поговорим. Теперь отвечаю на вопросы по гидрофикации. Прежде всего, напечатанная статья слишком сжата, обрублена, чтобы быть ясной и понятной.

Проекты деталей гидрофикационной системы там опущены: это слишком специальные области. Например, как же строить стены-баррикады речного коридора, как строить водоснабжающие галереи – про это почти не сказано было ничего. Что строить их надо из глины, этого мало и это не обязательно: строить их можно и из другого подходящего материала, какой легче можно достать на месте, – от простых насыпей вплоть до такой роскоши, как бетон. Можно делать их и из больших каменных глыб, спаянных цементом, и из мелкого щебня, и из различных комбинаций, вроде каменных слоев, связанных цементом, с глиняной сердцевиной – для речного коридора, и просто из слоев сцементированного камня – для водоснабжающих галерей. Можно оставить и глину с каменной окладкой со стороны воды для предохранения от истачивания и разрыва глины водой. Можно применять еще кирпич, бревна, топочный шлак и т. д. Плетни для глины плести надо наклонно, небольшим углом, вершиной кверху. Вообще, такие строительные детали могут быть выяснены только спецами, а заранее их выяснить нельзя: стройте из чего можно, приспособляйтесь к условиям почвы, соображайте, когда будете стоять на самой работе. Я против теории: практика сама вам подскажет, как лучше и экономней делать. Теория рождается непониманием практики. Понятая практика (а процесс ее понимания есть момент работы) не нуждается в объяснениях. Сознательный труд не нуждается в организующей его идеологии. Гидрофикация меньше всего нуждается в предварительном проекте: она нуждается в осуществлении. Перебрать все планы, как строить стены-баррикады для речного коридора и водоснабжающих галерей, нельзя – их невероятное множество; в зависимости от местных условий строить эти стены можно по-разному, до бесконечности.

Устройство плотины тоже сложная и специальная штука, она у нас будет выдерживать колоссальные напоры воды. Этот напор мы, конечно, используем через турбину и динамо для перекачки воды в верхние (вторичные, третичные) гидрофикационные системы. Стены водоснабжающих галерей верхних систем можно строить очень низкие, независимо от крутого наклона почвы. Как строить плотину – дело известное в гидротехнике, но нам придется и в этом кое-что изменить, добавить, усовершенствовать. Теперь: не будут ли гидрофикационные системы размываться половодьем. Нет, потому что половодий не будет, снеговая вода не будет допускаться до реки, а будет оставаться на месте: ее будут задерживать стены-баррикады верхних гидрофикационных систем. То же самое с дождевой водой. Получится то, что называется террасировкой. Террасировку и будут осуществлять гидрофикационные системы.

Но это только их свойство. Высокие гидрофикационные системы, например, на водоразделах, на крутых склонах, да и нижние системы у всех водоснабжающих галерей будут идти поперек ската и во всех направлениях, в целях лучшего и удобного орошения и приспособления к рельефу почвы для преодоления наклонов, поэтому весенние воды все останутся на полях. Конечно, ремонт и восстановление гидрофикационных сооружений потребуется, но больших и периодических разрушений не будет. Каждую верхнюю систему можно, так сказать, террасировать, т. е. построить уступами, чем достигается малая высота стен водоснабжающих галерей. Только тогда немного усложнится перекачка воды.

Вопросов будет очень много. Для разрешения их есть два способа: 1) обдумывание, проникновение не в то, что написано, а в обстановку и цели работы, инициатива в планах и 2) диктовка практики. Этим и надо руководствоваться прежде, чем спрашивать. И пора переходить к труду. Помните, гидрофикация и вообще устройство какой-либо системы орошения – есть работа экстренная, сверхурочная; от осуществления этого замысла зависит жизнь миллионов, и твоя, и моя.

Великая работа

Рабочие массы изнурены, обессилены, и огромное количество рабочих уничтожено гражданской войной, голодом и десятилетиями бессменного труда при капитале.

Массы дошли до полного равнодушия ко всему, у них уничтожается, отмирает то, что называется душой человека.

Россию революции, ту Россию, какова она на самом деле, сколько она выстрадала и сколько она способна выстрадать еще, мало кто знает.

Революция ранена – железная птица упала на землю и ползет. У революции нет хлеба.

Если хлеба долго не будет, то революция будет заморена и уничтожена.

В рабочих массах хранятся неизмеримые силы, но эти силы заморожены голодом.

Чтобы победила революция, чтобы коммунизм был наконец осуществлен в людях и в материи, надо хлеба, как можно больше хлеба, горы хлеба, чтобы тысячу раз накормить всех досыта, обновить побуревшую, прокисшую кровь в жилах, напружинить мышцы каждого работника, капитально отремонтировать хлебом тела пролетариев и еще оставить в запасе миллиарды пудов.

Голод сшибал голову не одной революции. Буржуазию легко разбить, труднее победить собственную дезорганизованность и усилить хозяйственный аппарат прошлого.

Исправная капиталистическая хозяйственная система не сможет никогда удовлетворить насущных потребностей масс, когда они захотят досыта наесться.

Капитализм никогда не кормил всего человечества досыта.

Как же нам сделать хлеб? Какую построить машину, чтобы она делала хлеб?

Машина эта называется гидрофикацией. Если хочешь быть сытым, без гидрофикации не обойдешься. Она победит засуху, и ты освободишься от капризного неба.

Гидрофикация – спасение рабочих масс от смерти, спасение революции и коммунизма.

Как строить гидрофикацию – об этом мы много и подробно будем говорить. План ее готов и после проверки спецами будет опубликован.

Промедление с гидрофикацией – предательство и измена нам, нашим детям, нашим женам, всему великому бессмертному будущему человечеству.

Каждая сооруженная гидрофикационная галерея, каждая стена, каждый сделанный насос есть удар по смерти, есть наступление жизни, есть наше освобождение от голода.

Мы соберем все свои человеческие силы, всю железную энергию, настойчивость, все сознание, изобретательность, организованность и будем строить гидрофикационные системы, пока не замкнем в них все красные пашни.

Мы убьем голод и остановим растущую сейчас злобу от голода.

Гидрофикация не просто труд. Это – бой, кровавая война.

Не один мозг будет иссушен, не один мускул лопнет от перенапряжения, пока вся земля наполнится морями полевых хлебных колосьев и все насытятся. Мы сознаем необходимость бесчисленных жертв и с радостью готовы на них.

Реввоенсовет Земли

Зло новой человеческой души в том, что ослабляется спайка, единение, чуткость человека с природой.

Новый, городской, машинный человек все менее и менее чувствует себя родным миру, все более ему непонятна книга вселенной: человек разучился ее читать, он сделался глухим к ветру, слепым к звездам. Сказанное мною подтверждается коровьим равнодушием большинства людей к великой, смертельной катастрофе, к которой подкатывает нас время, – к засухе будущего 1922 года и следующих годов (может быть, только с маленькими влажными перебоями).

Кто живет заодно с природой, тому земля говорит про себя и снимает для него свою одежду – время. Надо родиться с большой любовью в сердце ко всему. Любящий же человек – сын каждой женщины, каждой травинки и гость на всякой дороге. Как же любящий может не знать и не видеть, когда сердце есть самый большой и ясный глаз.

И когда заволновалось, заболело что-то в мире, народ тоже заболел думой о будущем.

Зимы стали плохими, малоснежными, трава начала расти не как в прошлые годы. Что-то дрогнуло и оборвалось в мире, где-то он ранен – ив ответ открылась рана и боль в человеке.

Засуха этого года была нами предсказана весной.

Не я говорил о ней, а мир отзывался во мне.

Но никто тогда не поверил; кто слушал, тот был сыт и равнодушен, черт с ним!

Подошло лето, и загорелась рожь в Поволжье и у нас на юге в большей части губернии.

Горе пошло по России, томление и смерть.

Тогда была найдена и обдумана гидрофикация как борьба с засухой за жизнь, т. е. за хлеб. После долгого словесного звона в газетах отозвался наконец центр – Москва. Там согласились с нами, нашлись люди одинаково думающие, и вот теперь там борются за создание революционного сельскохозяйственного совета, боевого, ударного штаба против зноя, против плохого крестьянского хозяйства, против голода – за хлеб и сытость рабочих и крестьян, за спасение революции от поражения и людей от истребления.

Засуху и можно победить только так, как побеждали мы Колчака и Врангеля, – всем напряжением, жертвами, талантом великих вождей труда и изобретательности.

Ревсовет земли будет, наверное, создан на днях, и тогда закипит великая смертельная борьба человека с силами природы.

Мы чуем великую катастрофу, но мы имеем мозг и силу в крови, мы знаем как делать орудия против природы, чтобы укрощать и сковывать ее.

Мы организуем миллионные армии работников и бросим их в поля и степи и мастерские – к плугу, насосам, плотинам, моторам, станкам.

Мы объявляем генеральный бой зною и голоду.

Да здравствует революционный совет земли!

Да здравствует сознание и машина человека!

Равенство в страдании

Есть в душе человека позорная черта: неспособность к долгому пребыванию на высотах страдания и радости. Человека постигает смертельное страдание или пламенная радость – и вот душа его, привыкшая, сросшаяся с обыденностью, с «нормальностью», с ровным тихим потреблением дней, душа его отбрасывается назад – к тихим дням тихой работы, к тесному дому, к уютной замкнутой, враждебной людям и земле жизни.

Душа человека – реакционное существо, дезертир кровавого поля жизни, предатель героя – действительности.

Вот был и есть голод, это безумие кишок, эта веселая пляска изнемогающей крови, когда каждый атом живого мяса делается нищим, попрошайкой и бандитом ко всему большому, скудеющему от внутренней борьбы телу.

Вот голод. И кто же, кто из нас, неголодных, бьется с ним, кто, одолевая пространства, страдает от голода? Можно быть сытым, но через сознание и сердце проходит внутрь человека голод, и так же он, сытый, бьется судорожно со смертью, воет по ночам в пустом злобном сытом городе, и тысячи мыслей вихрятся у него – геройских, великих мыслей, мостящих дороги к спасению.

Долой сострадание, жалкое кипящее сердце, долой человека, признающего себя дробью и пылинкой, самой по себе!

Человечество – одно дыхание, одно живое, теплое существо. Больно одному – больно всем. Умирает один – мертвеют все.

Долой человечество-пыль, да здравствует человечество-организм.

Долой благотворительность голодным. Да здравствует законодательство, сознание и беспощадность к сытым.

Надо провести железные пролетарские законы о борьбе с голодом. Надо показать миру, как борются с голодом коммунисты. А то мы только копировали до сих пор буржуазию.

Беспощадность, сознание, распыление волжского страдания по всей России, наложение на каждого человека, от Ленина до грузчика, камня голода – пусть каждый несет и не гнется, – вот что надо. Довольно равнодушия, спекулянтских миллионов, заграничных кусочков и корочек, довольно тихой сапы и неспешной бюрократической организации, довольно всего! Довольно сочувствия и жертвы от избытка. Нужен долг, закон и сознание. Нужна математика. Нужен великий числовой пролетарский разум. Поволжье – один из станков России-мастерской. Он стал и в буйном крушении рвет наши трансмиссии и контакты. Он должен быть исправлен, чтобы установилось равновесие работы и не полетела к черту вся мастерская.

Будем героями в работе, в мысли и борьбе. Будем человечеством, а не человеками в действительности.

Земчека

Земля сейчас темна, бесплодна и неустроена, и мысль человека-организатора, еще не сознавшая всей своей мощи, веет над нею. Но мысль человека не должна больше веять, как дух, она должна впиться, вгрызться в землю и перестроить ее.

Сознание, видение близкой, неминуемой общей гибели должно пробудить дремлющий гений народа, должно заставить его неспешащую, полусонную мысль отдаться бешеному, неудержимому материальному творчеству, оплодотворению трудом и знанием бесплодных, нищих равнин, – под страхом гибели.

И мы уже подходим, подошли к тому времени, когда мысль не будет, как раньше, не находить своего материального воплощения и сухо замирать в мечте или в слове, а будет вонзаться в самый мир, в твердую, сопротивляющуюся, непокорную материю – и изменять и побеждать ее. Человечество – художник, а глина для его творчества – вселенная. Эта легенда стала и все больше становится былью.

Пролетариат и крестьянство мобилизуются и приводятся в боевую готовность для сопротивления наступающей враждебной природе и ответного наступления на нее – для окончательной или на долгий срок победы над ней.

Два дня назад Губпланом принято предложение одного из докладчиков об учреждении губернского земельного чрезвычайного органа с широкими полномочиями для экстренной организации обороны наступающей засухе и для доведения темпа работ по восстановлению и развитию сельского хозяйства в губернии до высшего напряжения.

Мы хотим революционизировать труд крестьянина и тихую, постепенную работу наших земорганов. Мы хотим привить им всем, и крестьянину в первую очередь, микроба энергии, сознание смертельной опасности, чтобы труд земледельца, – при нашей действительной и материальной помощи знаниями, людьми, орудиями, всякими средствами, организацией, – стал боем с природой за хлеб и всегда бы оканчивался победой, т. е. сытостью всех.

Чрезвычайными мерами многим покажется диким восстановление сельского хозяйства, эта экстренная организация сопротивления засухе агрикультурно-техническими средствами, срочное внедрение сельскохозяйственных знаний в гущу крестьянства, бешеная пропаганда руками и словами (руками, главным образом) генерального боя природе на сельскохозяйственном фронте и другие свирепые вещи, которые мы задумали сделать. Многим это покажется и диким, и странным, и неосуществимым. Но дики не мы, а дика та действительность, в которой мы существуем, дика вся природа, терзающая человека, – и только такое же и сильнейшее, дикое и свирепое сопротивление человека может восстановить равновесие человека и действительности и сохранить человеку жизнь.

Губернская чрезвычайная комиссия по восстановлению и развитию сельского хозяйства и по борьбе с засухой – орган не только революционно-организационный, но, главным образом, агрикультурно-технический и педагогический. Она будет располагать громадными полномочиями, авторитетом и средствами. Надо знать, надо помнить, что идет враг в тысячи раз сильнее всяких белогвардейцев и – на войне как на войне – Земчеке должны беспрекословно, всеми силами и средствами помогать все органы советской власти губернии, а в некоторых случаях – и подчиняться, исполнять приказания Земчеки.

Земчека – губернский боевой штаб сельскохозяйственного фронта, созданного против расплясавшихся смертельно опасных стихий, грозящих сплошным истреблением русского народа и революции.

Но, разумеется, Земчека чудес не наделает: ее работа не может прыгнуть сверх тех материальных ресурсов, которые имеются в губернии, а ресурсы эти – медный пятак, всякому известно.

Но все-таки Земчека должна из души три души сделать. Мы не постесняемся взять за глотку спекулянтов, отнять пайки от кого-либо и отдать их сельскохозяйственным курсам и школам, провести ряд мобилизаций и снять с работ, где бы они ни были, гидротехников, электриков, землеустроителей, опытников, самоучек и т. д., не говоря об агрономах и инженерах. Последние, какой бы специальности они ни были, обязательно должны участвовать в обороне губернии от засухи, хотя бы преподаванием в сельскохозяйственной школе – это в крайнем случае.

Мы всех и всё поставим на ноги и заставим биться за хлеб.

Коллегия Земчеки будет тем изобретателем и организатором, который, припадая к земле, учитывая силы и средства населения, края и свои и особенности местности, будет осуществлять в каждом участке губернии ту сеть мероприятий и улучшений, которую единственно можно там осуществить, сообразуясь с хозяйственным состоянием этого угла губернии, природными условиями и имеющимися установками (мельниц обоих родов, электростанций), которые можно использовать.

Сейчас изобретены простейшие водоподъемные машины – деревянные гидравлические тараны, которые можно сделать в любой деревне.

Они очень дешевы, и обращаться с ними сможет любой крестьянин.

Земчека начнет, примерно, с того, что устроит здесь в Воронеже мастерскую по массовому изготовлению этих гидравлических таранов и снабдит ими сельские общества, где имеются плотины, запруды и их можно легко пустить в дело.

Неимоверно много будет лежать работы на Земчеке. Всего преждевременно, в статье, не обнять.

Надо только в Земчеку посадить свежих, горящих и зажигающих энергией, инициативой и смелостью людей – это половина успеха. В самом ходе работы они найдут направление и программу дальнейшей своей деятельности. Не надо обременять их инструкциями. Их единственная инструкция – страшная действительность плюс собственное сознание; из спайки действительности с сознанием и родится их творчество, борьба и победа на огненном фронте зноя и пустых, нищенских мужицких дворов.

Крестьянский двор – этот первый и основной кирпич РСФСР – должен быть восстановлен, исправлен и наполнен добром – хлебом и скотом. Вот в чем конечная цель Земчеки.

Земчека должна относиться к природе, как к белогвардейцу, – вот что должно сделать деятельность Земчеки неистовой и до крайней степени напряженной.

Природа ведет наступление на Россию. Природа – белогвардеец.

Да здравствует Земчека – кулак, штык и машина человека-революционера против природы, не вмещающей человека, против рассвирепевших, сбесившихся, нахлынувших на нас стихий зноя!

<По родимому краю>

Интернационал есть также право жить и работать в родном краю, в стране сердечной привязанности, и не быть насильственно перемещаемым из конца в конец по земному шару. У человека имеются, в виде привеска к образующей его экономике, еще сильные этнические и расовые черты, на человеке запечатлелись фигура, флора и фауна его родной местности; и кто живет и действует не в царстве голых идей, а в цветущей живой действительности – должен с этим неминуемо считаться. Наш мужик мыслим только в братстве с лошадью, коровой, рожью; и если мы хотим (и он сам бессознательно хочет того же) побратать его с электричеством, то встретимся с мощной инерцией его экономики (лошадью, коровой…) – это раз, это главное, и еще встретимся с его расовой инерцией – психическими и физическими окаменелостями, получившимися от хозяйничанья с лошадью (а не с электромотором) и жизни в данной природе (ржи и берез, а не пальм и маиса).

Едешь по тяжелому песчаному полю, все горизонты далеки, время идет медленно, зной и тоска в душе. И тогда ясно мне: пространство, время, душа – все это вопросы техники, промышленности, а не философии. Истинный философ современности – это механик, электротехник, архитектор. Он действительно решает вопросы вселенной, потому что действует самым совершенным методом – работой, руками, вцепившимися в материю, а не оркестром призрачных понятий.

Человечество движется по линии наименьшего сопротивления, конечно. Вот сейчас оно перестраивает само себя, а не поверхность земли, не природу, потому что первое легче и выгоднее второго. Но будет скоро время, когда опять центр работы и внимания человека перенесется из общества в материю, так как только до известного предела можно реконструируя общество повышать его производительность, а потом опять надо пробивать в земле новые молочные ключи и прорывать новые туннели в неизвестном и неиспользованном. Но если б нашелся техник-чудотворец, который отомкнул бы природу для человека, и земля облилась бы теплом, влагой и хлебом – всюду и навсегда, мы не услышали бы больше имен Ллойд Джорджа, Пуанкаре, Пилсудского, а навеки утвердилось бы и проросло в земле звучное имя простого человека – Ивана.

Вот мы подъехали к совхозу «Зеленому Яру». На том берегу Дона сена больше, чем в американских пампасах! Дон тут особенно тих и глубок, берега его в белом нежном песке, и течет в его берегах не вода, а влага – холодная тягучая слеза.

В «Зеленом Яру» – материнская благодать земли. Туг в глухих балках сочатся и бьют фонтанами ключи с редкою водой – ее можно пить без жажды, а для удовольствия и здоровья. Две бутылки ее мы привезли в город для анализа – может быть, этой водой можно будет лечить людей. Но там этой водой мелют муку на совхозовской мельнице. А потом она из-под наливного колеса идет по канавке среди капусты. Если эту водопроводную канавку запрудить, то уровень воды в ней будет выше огородной площади, следовательно, тут налицо наивыгоднейшие условия для орошения. Честь и заслуга совхоза «Зеленого Яра», что он это орошение производил в этом году, правда, довольно неумело и скудно – на площади не более одной десятины. Но это потому, что у него и без того много важных дел, а штат малочисленный. У совхоза около двадцати десятин тучного, плодоноснейшего сада. Молоком плодов течет тут земля. Низко нависли деревья, рыпят и ломаются. Земля устлана розовым ковром яблок, и люди живут на подножном корму, как некий белый скот.

Задача нашей поездки (представителей Отделений гидро-фикации и мелиорации) заключалась в том, чтобы разработать засоренные ключи в балках – увеличить количество воды для мельницы и орошения, осушить заболачивающийся луг и устроить транспорт фруктов в город на моторной лодке по рекам Дону и Воронежу. Все это делается и будет сделано. Тысячи пудов яблок, груш, бергамот, арбузов, дынь, хлеба достигнут желудка рабочего и служащего, и самая плодоносность «Зеленого Яра» от орошения в будущем году увеличится. Задача всякого учреждения не только использовать рациональнейшим образом имеющееся, растущее, но и увеличить плодоносность того, что имеется и растет.

О ликвидации катастроф сельского хозяйства

Чтобы победить голод навсегда (или, по крайней мере, на очень долгий срок, на десятки лет), для этого надо ввести новую систему земледелия – в части, касающейся снабжения влагой культурных площадей. Снабжение влагой полей и интенсивных угодий окончательно должно перейти из рук природы в руки человека.

Отделом гидрофикации ГЗУ в настоящее время разрабатывается план искусственного орошения и увлажнения некоторых районов Воронежской губернии, который войдет частью в генеральный план указанных работ для всей культурной сельскохозяйственной площади Воронежской губернии.

В общих чертах план этот таков. В приречных районах, по береговым полосам, а также при всяких других естественных водоемах организуются интенсивные угодья с искусственным орошением. К массовой, на больших площадях, организации огородов именно вблизи рек, озер, прудов идет и само крестьянство, подгоняемое засухами, как бывшими, так и в предчувствии грядущих. Распашка лугов под огородные культуры стала не редкостью. Наступающий период жесточайших засух, первая из которых грядет, примерно, в 1925 году, окончательно закрепит такое распространение угодий интенсивного пользования.

Эти-то угодья интенсивного пользования и должны быть, и будут искусственно орошены. Каким же способом и за счет какой силы? Какая сила обеспечит наибольшую дешевизну искусственного орошения и, следовательно, наибольшую выгодность огородного хозяйства? Это так называемый «зеленый уголь», сила наших медленно текущих немноговодных речек. Ибо для подачи воды на небольшую высоту (огороды расположены в прибрежных же полосах) не требуется много силы. На каждой реке устраиваются одна, две, три и более (смотря какая река) гидроэлектрические станции (в большинстве их придется строить на колесах, за дороговизной турбин), которые и будут питать электронасосные районные станции, орошающие участки в десятки и сотни десятин. Смотря по условиям рельефа. Каждая гидроэлектрическая станция тянет от пяти до пятнадцати электронасосных установок, которые подают воду по деревянным гидропередачам (лоткам) на орошаемые площади. Для орошения всей прибрежной полосы, сплошь, интенсивно обрабатываемой, скажем, р. Воронежа, требуется воды максимум 10 процентов от количества воды несомой рекой (если расход воды в р. Воронеже мы примем за 0,5 куб. сажени в секунду, что близко к действительному расходу или, скорее, преуменьшено). Следовательно, максимум на 10 процентов будет ослаблена мощность наших гидроэлектрических установок. Но оросительная вода частично опять будет возвращаться из почвы в реку, и, кроме того, сплошь, до последнего квадратного сантиметра закультивирована береговая полоса не будет. Кроме того, мы брали самые большие оросительные нормы и «береговую полосу» понимали очень широко. Практически тратить на орошение мы будем не более 1/40 части воды данной реки. Кроме того, ведь электромотор-насосы, питаемые от данной гидроэлектрической станции на реке, будут нагнетать воду не только из реки, но и из озер и прудов, которые чаще всего встречаются у нас вблизи же береговой полосы, так что работа почти не повлияет на количество воды в реке.

Средняя стоимость киловатт-часа такой мелкой гидроэлектрической станции будет 2 коп. золотом. Стоимость орошения одной десятины при такой системе (принимая в расчет все расходы по эксплуатации как гидроэлектрической станции, так и электронасосных станций с электрическими линиями, гидропередачами и оросительными сетями) будет в среднем 3 руб. 20 коп. золотом, каковая дешевизна не достигнута и американскими оросительными компаниями.

В местностях, удаленных от естественных водоемов, на водоразделах, должно быть применено не искусственное орошение, а увлажнение. По проекту отделения гидрофи-кации самое действительное увлажнение есть реконструкция рельефа почвы, дающая в результате почти полную ликвидацию поверхностного стока, который не только бесполезен, но и разрушителен, истощающе действует на почву и совершенно недопустим. Реконструкция рельефа почвы взрывным способом обходится в среднем для района Воронежской губернии в 10–12 руб. золотом на одну десятину. Влаги безрезультатно стекает со склонов у нас около 40 процентов ото всех (зимних и летних) осадков, и особенно дорогая весенняя влага уходит почти вся (80–85 процентов).

Следовательно, если у нас хорошим годом считается, когда естественные осадки близки к 500 мм, то на самом деле почвой усвояется, по условиям рельефа, только 60 процентов, или 300 мм, 200 мм пропадает. Плохой год (засуха), когда осадков бывает 200–250 мм. Из них, благодаря естественному рельефу, влаги используется, значит, 120–150 мм.

При реконструкции рельефа безрезультатный сток понижается до 10 процентов и менее от всех выпадающих осадков. По-нашему, в тех вышеуказанных 40 процентах и сокрыта проблема благоденствия, сытости и одоления голода для всего юго-востока России в широком смысле. Ибо благополучие – это значит 300 мм осадков в почве. В годы относительной засухи (какая у нас преимущественно и бывает) у нас выпадает 200–250 мм. При реконструированном рельефе у нас потеря выражается в 10 процентах, т. е. в почве остается в засушливый год 180–185 мм, что составляет около 2/3 от благополучного года (300 мм), иначе говоря – ив засушливый год будет обеспечен средний урожай благодаря реконструкции рельефа (образованию особых влагозадерживающих и снегозадерживающих террас по горизонталям).

Понятно, работы по искусственному орошению и по реконструкции рельефа будут географически связаны, т. е. реконструкция рельефа должна производиться в местностях, лежащих выше орошаемой прибрежной полосы. И это обязательно, ибо мы тогда урегулируем питание рек и других водоемов, т. е. сократим период половодья, а среди жаркого лета расход воды в реках не так будет резко падать. Все это имеет колоссальное значение для более правильной работы гидроэлектрических установок.

Гидроэлектрические же станции, кроме своего специального назначения – орошения, будут служить и для общей электрификации сельского хозяйства в прилегающих к ним районах.

Кроме этих работ в генеральный план гидрофикации Воронежской губернии входит работа по замыканию оврагов (взрывным способом) для превращения их в водоемы, с облесением их и с устройством водоотводной канавки (взрывным же способом то и другое).

Если этот план не будет осуществлен хотя бы наполовину, сельское хозяйство нашей губернии разрушат засухи ближайших лет, а с катастрофой сельского хозяйства содрогнутся и города.

Огни Волховстроя

Для работ по регулированию стоков рек в Воронежской губернии Губземуправлению потребовались экскаваторы (землечерпательные снаряды). Дело это новое, поэтому для ознакомления с работой экскаваторов я поехал предварительно на Волховстрой, а оттуда на заводы Ленинграда для заключения договора на изготовление экскаватора.

От Ленинграда до станции «Волховстрой» (через Званку) идет специальный вагон управления строительства. Не доезжая Званки уже видно огромное зарево на низких зимних тучах. В вагоне едут инженеры, охотно рассказывающие историю этих неимоверных работ. 11 часов ночи. Мы переезжаем мост через р. Волхов. Направо – океан огня, свист пара, узкоколейки с бегающими паровозиками почти посредине реки (в котловане шлюза), долгие тревожные гудки и неясный шум борьбы человека и механизмов с материей.

Работы идут круглые сутки – и не менее 16 часов при свете электричества. Район работ обнесен высоким забором, проходы охраняются военными караулами.

Проходим главные ворота. Идем по главной улице города Волховстроя – по Волховскому проспекту. Этот город выстроен в 2–3 года. Он прекрасно распланирован, ярчайше освещен, имеет театры, кино, клубы, бани, больницы, водопровод, центральное отопление, ЦРК, пожарные команды, мостовые, тротуары, садики и прочее. В нем около 12 ООО населения: администраторы, техники, рабочие строительства. Раньше тут было болото, теперь – проспекты, улицы, следы летних цветов, пение и грохот работы.

Далее, экономя место, я буду оперировать исключительно цифрами.

Для производства основных работ потребовалось гражданских вспомогательных сооружений 34 600 куб. саженей.

Река Волхов вытекает из озера Ильмень и впадает в Ладожское озеро. Длина реки 222 километра. Волхов судоходен по всему течению, за исключением Пчевских и Волховских (Петропавловских) порогов, где проход судов сильно затруднен. Волховские сооружения имеют двоякую цель: силовое использование подпертого течения р. Волхова и коренное улучшение водного пути, соединяющего Ленинград с бассейном озера Ильменя, посредством перекрытия порогов. Для силового использования подпертого течения сооружается глухая водосливная плотина длиною 210 метров. Правое плечо плотины сопряжено в так называемом «узле сооружений», где соединены все основные сооружения установки: ледозащитная стенка, которая пропускает воду в так называемую аванкамеру, отцеживая ее ото льда, и главное здание с машинным залом. Общая длина ледозащитной стенки 249,30 метра. Силовое здание имеет длину 193 метра и ширину по обрезам фундамента – 39 метров. По высоте силовая станция вдвое выше самого высокого здания в Ленинграде.

В машинном зале будет установлено восемь электрических генераторов, преобразующих механическую энергию падающего речного потока посредством турбин в электрическую. Кроме восьми больших агрегатов (турбогенераторов) будут установлены два малых – для возбуждения и для нужд самой станции.

Однокамерный шлюз имеет длину камеры 149 метров и ширину около 17 метров. Осадка судов допустима до 2,134 метра в среднюю воду. Тяга судов будет производиться электрическими кабестанами.

Установленная мощность Волховской гидроэлектрической силовой станции равна 80 000 лошадиных сил (по 10 000 л. с. на каждый генератор). При больших колебаниях расхода воды в р. Волхове средняя годовая мощность может быть принята за 40 000 л. с. Приняв это, Ленинград будет в год получать энергии 240 000 000 киловатт-часов по цене в 2,28 коп. за каждый отпущенный киловатт-час. Теперь же стоимость 1 кВт.-ч. в Ленинграде около 20 коп. Разница серьезная, и работать стоит из-за нее.

Высота подпора воды плотиной равна 10,5 метра. Большей высоты нельзя было допустить, т. к. озеро Ильмень тогда вышло бы из берегов. Однако изыскания по Ильменю сейчас ведутся с целью выяснения возможности создания из Ильменя мощного водохранилища-регулятора, чтобы, регулируя водоспусками в истоках р. Волхова расход последнего, достигнуть постоянной работы установленной мощностью (80 ООО л. с), а не средней (40 ООО л. с).

Расход же воды в Волхове крайне неравномерен: он колеблется от 100 до 2400 куб. метров в секунду.

Напряжение на борнах генераторов будет 11 000 вольт, трансформацией на станции это напряжение повышается до 110 000 вольт и отдается в линию передачи на Ленинград; понижающая подстанция в Ленинграде принимает напряжение в 100 000 вольт (10 000 утрачивается на преодоление сопротивления линии), это напряжение подстанция понижает до 35 000 вольт и в такой форме отдает ток на подстанции Ленинградской сети.

Полная стоимость Волховской гидроэлектрической силовой установки (от реки до потребителя) исчисляется в 54,8 млн руб. (не считая стоимости шлюза).

На производство такого же количества энергии, сколько дает Волховская установка (240 млн кВт.-ч. в год), паровым станциям потребовалось бы угля 20 000 000 пудов высшего качества, стоимостью около 7 000 000 руб. Для доставки такого количества угля из Донбасса потребуется в год 38 250 000 вагоно-верст.

Для сооружения Волховской установки и шлюза потребуется около 14 млн рабочих дней, вынуть 750 000 куб. метров грунта, заготовить и употребить в дело 300 000 куб. метров камня, 200 000 куб. метров песку, 74 000 тонны цемента, 7500 тонн железа, 112 200 куб. метров леса, затем потребовалось различное вспомогательное оборудование (узкоколейки, суда, временные электрические станции, паровозы, экскаваторы, топливо и многое другое).

Цифры говорят без жалких слов за неимоверность и величие этой мировой работы. Открытие Волховской станции – это будет второе мировое событие после Октября 17 года в истории человечества за последние десять лет.

Страна бедняков (Очерки Черноземной области)

Мы ехали по чистому русскому черноземному полю, кругом была пустота как в межпланетном пространстве. Гулкая осенняя дорога уводила нас вглубь незаселенных мест, где была одна древняя природа – потерянная, задумавшаяся душа.

Тишина, поле и добродушный человек – это вещи, которые скоро жить перестанут, поэтому я в них вглядывался.

Последние годы моей жизни – это езда и нескончаемая работа ради расхода и утешения души, борьба с человеческим добродушием и неспешностью, борьба с разлегшейся бесформенной коровьей землей, которую сносит из года в год вода в океаны, борьба за прочную человеческую судьбу, которую не колышет случай и смерть. Я был мелиоратором, и я воевал, поелику мог, с природой за сохранение дара плодородия в почве.

Поэтому я и теперь ехал…

Самый милый скот – лошади. Самые мудрые люди – ямщики. Все дороги в России – дальние, глядеть нечего, кругом – ветхость и пустошь, поэтому ямщики привыкли думать. Каждый из них живет не из любви к жене и не из средостения к имуществу на своем дворе, а из глубокой сердечной думы, которую он зря никому не поведает. Если спросишь, он скажет:

– Живу, как следует быть, ем еду и вожу людей по сурьезным делам, – и дернет вожжи, – нно, тяни – не удручай, потягивай – не скучай.

Ехал со мной в этот раз один скучный человек, не уроженец черноземного края. Все время он говорил о разной, мало питательной, ерунде. Такие люди в революцию боялись умереть с голоду и копили сухари вперед на десятки лет.

Однако доняла нас дорога, и продолжительность времени, даже тоска по родным взяла. Кругом все одинаково. Ни зверя, ни человека, как будто все попрятались и занимаются основным делом жизни – размножением. Я сказал об этом нашему кучеру.

– Нет тебе ни дьявола, ни какого удовольствия, – сказал кучер, – а баба – дело приятное и протяжное. Расходу душе нет – вот почему. А мужик сам на это не падок. Ежели б душевность какая иная промеж людей была, баба давно ослобонилась и заскорбела бы.

– А я люблю, я могу, – сказал человек, едущий с нами и говоривший все время одну скуку. – Бывало, наденешь котелок, возьмешь трость, прыщи попудришь – и пошел. В саду – музыка. Найдешь барышню, – а все они, я официально удостоверяю, дурочки, но это только хорошо. Рассказываешь что-нибудь ей приятное, как сочинитель, и сам себя слушаешь, ведешь за мякоть руки, оно сразу как-то поблажеет на душе. А все они от дурости пухлые, беспокойства никакого днем не имеют, и забота в голове не держится, там для заботы места мало. А потом спишь, как землекоп. Молодость была.

– Жить с бабой сладко, а жизнь пройдет гадко, – вставил ни к чему кучер, должно быть, думавший сам по себе, и задергал вожжей. – До чего ж лошади стали праличи, двадцати верст <не> отъехали и уже окорачиваются.

Вдруг поднялся из-за дальних земель месяц. В пустынном воздухе, над порожней землей, он не спеша и мудро пошел выше, без суеты и наверняка зная, что дорога ему открыта и встретиться не с кем. Я был всегда уверен, что человек рожден для необычайного дела и даже до месяца у него есть касательство и когда-нибудь месяц встретит человека на своей глухой проселочной дороге.

Сопутствовавший мне человек опять начал говорить разную суету – о домашних делах, молодых женщинах и целительности степей, – так, что можно было проломить ему голову.

– Штой-то ты все одни скушные слова говоришь? – сказал кучер и протяжно вздохнул как заключенный в тюрьму.

Кто-то мне говорил: вы богаты не почвой, не солнцем, а латнинской глиной и не другим природным инвентарем, а людьми.

Неправда! Человек, подвешенный в эфире, – ничто. Только в сочетании с родиной и миром, он – властелин своей судьбы и гроза будущего.

Родина, еще никто не постиг твоей прелести, ты – незамужняя!

Недра твои немы и плотны. Степи целостны и объяты вечным ветром, и редко в твоем пространстве дыхание человека.

Хутора трудятся над почвой, но труд их – не бой, а ветхий завет и похож на полевой колокольный звон.

Как льдина, выброшенная весенним потоком в овраг и тающая в мае, моя родина – остров прошлого, рядом с нею и над нею уже давно звенит зной будущего и распускается лето промышленности, царство недр, геологии и металлического социализма.

Родина, еще не выслушана до конца вечерняя песенка твоей мошки, а уже стелется каменноугольный дым по траве и начинает буйствовать ярый труд – новая стихия земли, решающая судьбу и ветра, и воды, и метелей, и всех других стихий, действующих с начала мира или немного позже.

Родина, так осталась ты не рассказанной и не запечатленной, – и образ твой скоро забудется, – а мне было некогда.

Задолго до революции Центрально-Черноземная область (Воронежская, Курская, Тамбовская, Орловская губ. и частично Тульская и Пензенская) уже нищала.

Область расположена в глубинах континента, она страшно бедна естественными открытыми водоемами. Кроме Дона, главной водной артерии области, почти все реки заболочены и служат очагами малярийной заразы. Малярийная эпидемия – разрушительнейшее бедствие области.

Гидрологическая бедность обусловила собою способ заселения области. Села расположились и разрослись в древних долинах рек – у природной воды. Огромное большинство населения живет в многодворных поселениях, где число дворов достигает 1000 и выше. Стало быть, у большинства земледельцев, живущих в таких селениях, земля отстоит от хозяйственной базы – двора за 5–10–20 и даже 30 верст. При таких «холостых» расстояниях прогрессивное земледелие совершенно невозможно. Возможно лишь некоторое мертвое статистическое состояние – скудное прокормление, и то не год в год, что по отношению к общему темпу роста производительных сил страны представляет регресс. Если земля от двора за 10–15 верст, то на ней может гнездиться только трехполье, самая дикая и отсталая форма земледелия.

Агрономически рациональные поселки не должны превышать 40–50 дворов. Стало быть, создание сети искусственных водоемов и источников, затем расселение крупных сел к этой искусственно добытой воде – одна из главных дорог к победе над бедностью. Главное горе наше (а также и типичного засушливого юго-востока) в том, что ни мужик, ни даже агроном не знают природы области, в которой они действуют. Россия, как известно, заселялась с северо-запада. Заселение нашей области кончилось сравнительно недавно. Поселенцы, пришедшие в Черноземную область из районов устойчивого, достаточного и даже избыточного увлажнения, принесли с собой и земледельческую культуру своей родины. А наша область – зона неустойчивого увлажнения, влаги часто нехватка, а хозяйство ведется таким способом и с такой техникой, как будто влаги всегда достаточно – по-западному. Это наследство, которое крестьянин черноземного края никак не может отдать в приданое своей нищете. Нам нужна специфическая черноземная организация с. х., соответствующая естественным условиям нашего района.

Области нужна промышленность, компенсирующая ее нехватки в годы невзгод и стабилизирующая активную половину ее баланса.

Есть ли для развития промышленности в области благоприятные естественные условия? Да, они велики.

У нас есть огромные запасы агрономических руд – фосфориты (сырье для удобрения).

У нас есть цементные мергеля, по химическому составу выше знаменитых новороссийских. Причем, благодаря природным отличным качествам, возможно даже кустарное производство цемента. Вблизи только ст. Подгорная ЮВЖД (Воронежская губ.) цементных мергелей залегает сотни миллионов тонн. Здесь возможно крупнейшее производство цемента, и он будет дешевле новороссийского и вольского цемента потому, что его производство будет ближе к промышленным центрам республики. У нас есть глины (напр., знаменитая латнинская глина). У нас возможно крупное сахарное производство, и к этому область уже переходит, с каждым годом увеличивая площадь посева свеклы и пуская старые заводы. Есть торф. Вообще, у нас неисчислимо много добра в земле.

Почва у нас хороша, но то, что под почвой, – еще лучше. Вот, занимаясь не только почвой, но и «подпочвой», найдя правильное, оптимальное соотношение между с. х. и промышленностью, можно не только вывести область из ее дикого, нищего, заколдованного состояния, но и пустить впереди бури растущих производительных сил республики.

Черноземная область как район возможной промышленности еще малооткрытая страна. Но ясно, для фундамента ее роста и благополучия одна почва тонка, нужны недра. Почвы у нас разъедают овраги, умерщвляет суховей (в область уже просунулся язык пустыни из юго-востока), застилают кислые болота и завоевывает слегка песок. Под действием таких противоположных активных сил природы находится у нас почва. Видно, какое крайне ненадежное дело заниматься одним лишь сельским хозяйством, несмотря на одаренность почвы плодородием. Чтобы лишь немного сделать сельское хозяйство устойчивым, к нему надо прибавить массу техники и организации. Но было бы ошибкой стоять на одном сельском хозяйстве.

Сочетание агрономии с геологией – вот в чем весь вопрос черноземной области. Страна без промышленности – незамужняя жена.

Об уже идущем восстановлении черноземной области и о ее людях – в следующем очерке.

Питомник нового человека

У одного советского писателя есть очень странная и очень красивая легенда: смертельно утомленный большевик видит неясный сон. Идеи, волновавшие большевика, конечно, получили свое начало в действительной жизни. Во сне лишь продолжалась дневная работа мозга, только в более бесформенном и чувственном виде. Утром большевик восстановил сновидение. Получилось следующее:

«Изумрудная земля. Волнующая бесстрашная жизнь человечества. Природа более огромна и более сложна, чем наяву. Но она не губит людей, а полна обаяния для них. Работа природы возбуждает людей, так же, как ритмический гром мощной отличной машины. Но природа не машина – она живая, поэтому от нее исходит тревожное обаяние, как любовь. Людей на земле не два миллиарда, как нынче, а в тысячи раз больше, но нет бедствий и тесноты. Жизнь хороша до разрыва сердца, человек напряжен до крайности, но нет блаженной скотской гармонии.

Потом – ливень, потоп, черное солнце, ревущая судорога вселенной – и земной шар из изумрудной звезды стал комком мокрой глины. Остались разрозненные бродячие кучки бывшего мощного человечества. Природа продолжала резко меняться. Она являлась каждый день новой, а человек, сотворивший некогда из темной звезды изумруд, увидел, что его архитектура погибла. Надо было снова изучить в корне изменившийся мир, чтобы когда-нибудь снова превратить его в зеленый изумруд. Но человек, оставшийся от изумрудного мира, ничего не мог понять в новой природе. Он знал старый мир – до катастрофы, – у того были другие законы движения; человек был настроен на те, старые, явления и только ими мог командовать. Теперь же мир изменился принципиально, поэтому голова человека, сердце человека, чувства человека стали недействительными, ибо они были воспитаны вчерашним изумрудным днем. Человек растерялся, и в этом была причина его массовой гибели. Потребовался новый человек, потребовались эпохи работы и лабиринты тоски, чтобы переделать все свое человеческое оборудование и превозмочь сместившуюся природу: тогда вновь земля будет изумрудом, а человечество его цветом. Одним словом, человек и природа должны восстановить порванные добрые отношения. Порвала их природа, но человек должен сам измениться и изменить природу – так, чтобы добрые отношения восстановились».

Герой рассказа твердо знает, что в том изумрудном мире, приснившемся ему, не было чувства времени. После всемирной катастрофы это чувство появилось. Это значит, что появилась история. Появилась! Значит, она может и кончиться? Да, может, когда земля усилиями человека превратится в большую обитель созревшего человека, прокаленного адом борьбы, смерти, мысли и работы. Тогда история есть промежуток между потерянным и возвращенным изумрудным миром. Да – и этот путь надо пройти, сжав зубы, сдирая кожу со своего живого тела.

Быть может, в потерянном роскошном мире жил не человек, а лучшее существо. Лучшее существо, как более нежное, погибло, родив из себя грубого терпеливого выродка – человека, тварь эпохи бедствий. Человек есть специально, так сказать, рабочий истории. Он должен переродить себя, перемесить всю природу, соответственно своей цели, и в последний день своей жизни, у конца истории, – когда все будет готово, – родить существо, подобное по гибшему в изумрудном мире. Накануне той великой звездной эпохи человек будет выключен из жизни – он превозмог все страдания, но износился и больше негоден. Его арена – история – свернулась навсегда.

Большевику – герою рассказа – было радостно в тот день. Он знал имя изумрудному земному шару – коммунизм. Он перевел в чувство свои помыслы и политические вожделения, он засмеялся, отдохнул в одну ночь и бросился в гущу терпеливого ежедневного труда.

Герой рассказа почерпнул в фантастическом сонном видении удовлетворение своей философской умонастроенности. Он забыл, что та мгновенная космическая катастрофа, разрушившая изумрудный мир, не всем памятное дело и поэтому она мечта. Но писатель имел в виду чувства своего героя, а не науку, поэтому писатель имел право толковать природу с точки зрения отдельного человека. Искусство – не наука: у него каждое явление жизни имеет адрес и фамилию. А наука работает над безличными огромными суммами однородных явлений и выводит среднее, равнодействующее, оставляя за бортом личные отличия фактов и живых существ. Наука ищет однообразия во многом, а искусство – своеобразия в отдельном.

Сон большевика мы привели потому, чтобы пользоваться им дальше, как средством разъяснения. Наша тема заключается в объяснении будущего типа человека, который должен сменить ныне живущий тип. Постараемся это сделать совершенно объективно.

Современная эпоха имеет одну странную аномалию, то есть неравномерное развитие. Науки о природе достигли страшной высоты. Мы не будем на этом задерживаться. Скажем, что, если бы осуществить все современные научные открытия, человечество было бы материально счастливо. Исторические же науки и социология, наоборот, безнадежно отстали от наук о природе. В самом деле, с точки зрения естественного строения земли, распределения ее производительных сил, способа их наилучшей эксплуатации, с точки зрения производства самой же науки – производства насквозь социального, так сказать, беспрерывно всемирного – капитализм есть чушь и дикость. При высоте современного естествознания, пользоваться капитализмом, как формой производства и общежития, так же глупо и невыгодно, как посылать телеграмму на подводе при наличии радио.

На самом деле между социологией и естествознанием в голове человека и в живой действительности произошел разрыв. Разве не смешно, что один и тот же человек открывает и называет вещество, из которого построена вселенная, раскалывает на части атом и одновременно верит в бога и в небесное помазанничество короля своего отечества? Так именно поступает один английский ученый.

Правда, все это рассуждение для советского читателя недействительно. Октябрьская революция на месте провала социологических знаний и фактов возвела гору социальной революции. Этим событием социология догнала технику и естествознание. Если аэроплан может лететь со скоростью 400 верст в час и требует, чтобы земной шар был сплошным аэродромом, то этому соответствует социализм. Эфир и электричество также требуют для своего использования социализма. Это всем ясно. Капитализму же соответствовал самое большее – паровоз.

Но в капиталистических странах разрыв между естествознанием (в широком смысле) и социальной действительностью есть. И этот разрыв ведет к тому, что рост самого естествознания и связанной с ним техники приостанавливается. Это опять-таки понятно: сложный процесс современной науки требует для себя всемирных масштабов, а не территорий и диких условностей буржуазного государства. Вот почему американский писатель Вудворт говорит, что надо предавать казни изобретателей и исследователей – Америке не нужны технические открытия, Америке необходимо изменить свой социальный строй, иначе она выродится в толпу идиотов. Вудворт боится, что если вовремя не подравнять уровень социального устройства с уровнем науки, то исчезнет и сама наука. Поэтому он предлагает приостановить пока науку, чтобы успеть дотянуть до нее социальные отношения.

Вышло, что человек, трудясь над переделкой мира, забывал параллельно переделывать себя. Поэтому великое естествознание шло человеку не в пользу и в спасение, а в погибель. Пример этому – война 1914 года.

«Завет изумрудного мира» – об одновременной работе над миром и над собой – был забыт.

Начало нового человека положено в Советской России. Потому что в Советской России изменяется среда, которая питает и образует человека, то есть общественное устройство. Что же это за новый человек?

«Изумрудный человек» погиб оттого, что не перенес всемирной естественной катастрофы, хотя в свое время он создал «из темной звезды изумрудный мир». Просто человек – существо, преобразующее неряшливый катастрофический мир, – выжил оттого, что родил в себе и пустил в действие новый жизненный орган тела – мозг. Этот мозг дал человеку волшебную силу для сопротивления всем ревущим смертоносным стихиям. Мозг рос на протяжении неисчислимых эпох, и им ныне освещена почти вся природа. Мозг человека есть обеспечение его конечной победы над всем миром. Но одновременно в человеке существуют десятки чувств и страстей, зовущих его предаться наслаждениям и забыть свою человеческую историческую работу. Человек любит есть, любит женщину, ищет покоя, желает личного смысла жизни и так далее. Каждая из этих страстей, доведенная до предельного напряжения, способна разрушить, рассосать силу сознающего мозга. Мозг беспрерывно откупается от этих страстей. Он выдумывает средства, чтобы человек наслаждался, но чтобы от этих наслаждений не разрушалось его тело. Для мозговой силы нужно цепкое здоровье, и в распутном теле не может родиться большая мысль. В сущности, мозг все время хочет стать диктатором человеческого тела – он желает мобилизовать все силы организма только для своего питания. Это ему не удается – отсюда трагедия личности и быта.

Вероятно, мозг в конце концов откупится: он изобретет тысячи предохранений для человеческого тела, чтобы оно могло предаваться всем своим страстям, но не иссякать преждевременно и добросовестно питать голову кровью. Это будет как игрушки большого человека для маленького ребенка.

Советский Союз представляет собой для мозга сосущий рынок. В самом деле, постройка социалистического общества – это предприятие невиданного масштаба. Социализм включает в себя почти немедленную реализацию всех достижений науки, и, больше того, он предъявляет спрос на новые открытия. Вспомним, что социализму пришлось экстренно и заново изучать территорию и народы Союза, пересмотреть недра, создавать центры энергии, поправлять природу для устройства путей сообщения и вести тонкую дипломатию с внешним капитализмом, перешить всю микроскопическую ткань человеческих отношений, создать практическую философию и многое другое.

Если вспомнить открытие хребта Черского в Северо-Восточной Сибири, Волхов, Днепр, Свирь, Волго-Дон, авиационные успехи, кристаллический аккумулятор Иоффе, ветродвигатель Уфимцева, массовое рабочее изобретательство и прочее, то слова о постройке социализма получат, так сказать, конкретные местоимения.

Социализм, как известно, задался целью догнать и перегнать капитализм во всех его областях – в производстве, в культуре, в формах общежития. Это возможно только тогда, когда в Советском Союзе действует более высокий тип человека, чем в капиталистических странах. Что значит более высокий тип человека? Это значит более энергичный, более напряженный, более одаренный и продуктивный в мозговом отношении. Ведь ничего нельзя сделать, не сознавая. Что заставит советского человека, и уже заставляет, стать более разумным? Доброе желание? Нет: угроза гибели. Эта причина толкнет советского человека на шаг к своему внутреннему преобразованию. Этим шагом он опередит тип капиталистического человека. Понятно, что новый человек сам не осознает и не оценит своего перерождения – оно появится как бы бессознательно и незаметно. Вся мощь объективных непререкаемых условий ляжет на человека и зарядит его мозг острой силой.

Нельзя же опередить капитализм, не имея самого главного инструмента для этого опережения – человека. Если мы хотим вырасти выше капитализма, то наш человек должен быть биологически лучше оборудован, чем человек капитализма. То есть он должен иметь лучший мозг. И притом лучший мозг в непосредственном физиологическом смысле. Марксизм знает, как податлив человек, даже биологически, под влиянием социальных и экономических условий. Сейчас мировые и исторические условия для человека советских стран таковы, что ему нужно подаваться в сторону выращивания своего мозга или быть растертым капитализмом. В этом – внутренне-биологическое последствие Октябрьской революции. Последствие, на которое прямого расчета не было. Но это так. Если капитализм произвел условия, в которых пролетарий превращался в идиота, то социализм перевернул эти условия так, что пролетарий превращается в одаренного человека. Это физиологические органические выводы различных социальных порядков. Это очень ясно.

Социализм есть теплый дождь на почву сознания. Социализм есть спрос на мозговую продукцию. Из этого спроса вырастает предложение. Все вместе создает почву для умственного обогащения человека. Этой почвы в капитализме не имеется – там люди отстают.

В ближайшие же годы мы будем свидетелями, как капитализм начнет приглашать людей искусства и науки со стороны, то есть из социалистических стран. Америка это уже делает сейчас. Причина такого явления – в иссякании творческих сил капиталистического общества. С советской точки зрения искусство нынешних Европы и Америки есть сплошная халтура. Доказательств не требуется – они общеизвестны.

Дальше и последнее. Растущее сознание социалистического человека незаметно, так сказать, демобилизует порочные страсти тела. Сила, которая шла на питание этих страстей, всасывается вверх для мозговой деятельности, оставляя внизу пустое место. Таким образом разрубаются и решаются вопросы пола, быта, искусства, неразрешимые при капитализме.

Социалистическое общество открыло шлюзы для потока сознания – этого достаточно для сотворения нового человека. Сознание в камеру шлюза пройдет, а пороки защемятся и отвалятся в верхнем плессе.

Новый человек – это не явное «сошествие Св. Духа». Это органическое, медленное и потому неэффективное явление. Новый человек уже живет, фантастическое существо будущего уже действует, но глупо было бы указывать его адрес и фамилию.

Что объективно характеризует нового, социалистического, человека? Несомненно, мозговой прирост, то есть изменение в мозгу, в сторону его усиления, и связанные с этим органические перемещения.

К изумрудной звезде, приснившейся утомленному большевику, сделан крупный шаг. История «проходится». Земное тесто будет превращено в кристалл, и человек станет его зеленым цветом – цветом надежды на действительное овладение вселенной.

<1926>

О первой социалистической трагедии

Надо не высовываться и не упиваться жизнью: наше время лучше и серьезней, чем блаженное наслаждение. Всякий упивающийся обязательно попадает и гибнет, как мышонок, который лезет в мышеловку, чтобы «упиться» салом на приманке. Кругом нас много сала, но каждый кусок на приманке. Надо быть в рядах обыкновенных людей терпеливой социалистической работы, больше ничего.

Этому настроению и сознанию соответствует устройство природы. Она не велика и не обильна. Или так жестко устроена, что свое обилие и величие не отдавала еще никому. Это и хорошо, иначе – в историческом времени – всю природу давно бы разворовали, растратили, проели, упились бы ею до самых ее костей: аппетита всегда хватило бы. Достаточно, чтобы физический мир не имел одного своего закона, правда, основного закона – диалектики, и в самые немногие века мир был бы уничтожен людьми начисто. Больше того, и без людей в таком случае природа истребилась бы сама по себе вдребезги. Диалектика наверно есть выражение скупости, трудно оборимой жесткости конструкции природы, и лишь благодаря этому стало возможно историческое воспитание человечества. А то бы все давно кончилось на земле, как игра ребенка с конфетами, которые растаяли в его руках, и он не успел их даже съесть.

В чем же истина современной нам исторической картины?

Конечно, эта картина трагична, – уже потому, что действительная историческая работа совершается не на всей земле, а только на меньшей ее части с огромной перегрузкой.

Истина, по-моему, в том, что «техника… решает все». Техника это и есть сюжет современной исторической трагедии, понимая под техникой не один комплекс искусственных орудий производства, а и организацию общества, обоснованную техникой производства, и даже идеологию. Идеология, между прочим, находится не в надстройке, не на «высоте», а внутри, в середине общественного чувства общества. Точнее говоря, в технику надо включить и самого техника – человека, чтобы не получилось чугунного понимания вопроса.

Между техникой и природой трагическая ситуация. Цель техники – «дайте мне точку опоры, я переверну мир». А конструкция природы такова, что она не любит, когда ее обыгрывают: мир перевернуть можно, подобрав нужные моменты рычага, однако надо проиграть в пути и во времени хода длинного рычага столько, что практически победа будет бесполезной. Это элементарный эпизод диалектики. Возьмем современный факт: расщепление атомного ядра. То же самое. Настанет всемирный час, когда мы, затратив на разрушение атома П – количество энергии, получим в результате П+1 и этим убогим добавком будем так довольны, потому что он, абсолютный выигрыш, получен в результате как бы искусственного изменения самого принципа природы, т. е. диалектики. Природа держится замкнуто, она способна работать лишь так на так, даже с надбавкой в свою пользу, а техника напрягается сделать наоборот. Внешний мир защищен против нас диалектикой. Поэтому, пусть это кажется парадоксом: диалектика природы есть наибольшее сопротивление для техники и враг человечества. Техника задумана и работает в опровержение или в смягчение диалектики. Удается ей пока это скромно, и поэтому мир для нас добрым быть еще не может.

Одновременно лишь диалектика является единственным нашим наставником и средством против ранней, бессмысленной гибели в детском наслаждении. Так же, как она же явилась силой, создавшей всю технику.

В социологии, в любви, в глубине человека диалектика действует столь же неизменно. Мужчина, имевший десятилетнего сына, оставил его с матерью, а сам женился на красавице. Ребенок затосковал по отцу и терпеливо, неумело повесился. Грамм наслаждения на одном конце уравновесился тонной могильной земли на другом. Отец взял с шеи ребенка бечеву и вскоре ушел за ним вслед, в могилу. Он хотел упиться невинной красавицей, он любовь хотел нести не как повинность с одной женой, а как удовольствие. Не упивайся – или умирай.

Некоторые наивные могут возразить: современный кризис производства опровергает такую точку зрения. Ничего не опровергает. Представьте сложнейшую арматуру общества современного империализма и фашизма, истощающее измождение, уничтожение тамошнего человека, и станет ясно, за счет чего достигнуто увеличение производительных сил. Самоистребление в фашизме, война государств – есть потери высокого производства и отмщение за него. Трагический узел разрубается, не разрешаясь. В классическом смысле трагедии даже не получается. Мир без СССР несомненно уничтожился бы сам собою в течение одного ближайшего века.

Трагедия человека, вооруженного машиной и сердцем, и диалектикой природы, должна разрешиться в нашей стране путем социализма. Но надо понимать, что это задание очень серьезно. Древняя жизнь на «поверхности» природы еще могла добывать себе необходимое из отходов и извержений стихийных сил и веществ. Но мы лезем внутрь мира, а он давит нас в ответ с равнозначной силой.

Горячая Арктика

Туркменский народ далеко еще не овладел своей родиной: он живет лишь по «берегам» песчаного океана. Южный берег – это прикопетдагская полоса ахалтекинского оазиса, Тедженский оазис, Мервский культурный район и Чар-джуй. Затем культурная линия земель спускается вниз по Аму-Дарье, в направлении Ташауза и Куня-Ургенча: это восточный «берег» пустыни.

Таким образом, лишь южный и восточный «берега» Туркмении заняты людьми. На остальном пространстве великой страны, за редкими исключениями, лежит взволнованное ветром море безлюдных песков. Блуждающие русла рек Памира, Парапамиза и Копет-Дага, их беспокойные дельты, оставившие перемытые минеральные остатки от некогда девственных плодоносных земель, плюс смертельное влияние походов Тимура и Александра Македонского, – все это помогло образоваться Кара-Кумам, и потоки воды надолго умолкли на параллели Копет-Дага, Теджена, Мерва, Чарджуя, в узкой долине Аму-Дарьи, предоставив сухое пространство ветрам и векам.

Искусственные холмы Тимура, древнеазиатские и греческие городища все еще покрывают обитаемые места Туркмении. Поэтому нынешняя Туркмения представляет собою кладбище дотуркменских народов. Эти кладбища городов напоминают не только о поражении, но и о героизме, о торжестве культур, теперь поникших в глиняных развалинах.

Мы сегодня не претендуем на то, чтобы унаследовать эти глиняные развалины, хотя и не отказываем им в своем уважении.

Задача социалистической туркменской культуры заключается, однако, не в уважении к глиняным развалинам древнего мощного мира и не в изучении их – хотя эта задача также занимает наше внимание, – наша задача заключается в полном промышленном и сельскохозяйственном освоении Кара-Кумов, в создании великого туркменистанского оазиса на одном из самых печальных мест нашей планеты.

Возможно ли это? Нет ли здесь утопической задачи, скрывающей в себе лишь ложно-героическое пустословие и обещание сделать сегодня то, что возможно лишь завтра?

Нет, это не ложная, не завтрашняя, не непосильная задача. Другая советская республика – РСФСР, – обращенная лицом к не менее пустой и тяжкой пустыне – к Арктическому океану – сумела воодушевить, вооружить и поднять дело овладения Арктикой тысячи своих наиболее мужественных и одаренных людей, и образцы их деятельности запечатлены теперь навсегда в памяти всех людей советских'народов.

Разве дело овладения Кара-Кумами менее почетное, менее важное и более трудное, чем завоевание Арктики? Нет, не менее важное и не более трудное. Ни одна пустыня до социализма еще не была освоена под человеческое обитание. Разве Кара-Кумы менее опасны, менее полезны, чем Ледовитый океан, или не хватает в Туркмении и в Советском Союзе мужества и техники для ликвидации пустыни? Нет, Кара-Кумы столь же мучительны и опасны, как самые гибельные пространства земли, они наверняка способны погубить сотни пионеров и прокормить, обогатить, поднять на высоту социалистического достоинства десять-двадцать миллионов трудящихся, а мужества, техники и работоспособности хватит в Туркмении, а чего не достанет, тем поможет Советский Союз.

Кара-Кумы для Туркмении – это даже больше, чем Арктика для Советского Союза.

В Кара-Кумах лежит будущее туркменского размноженного народа, – они станут местом социализма и дальнейшего исторического развития.

Чрезвычайно важно мобилизовать волю и воодушевление всего туркменского народа – особенно молодежи – на завоевание Кара-Кумов, чтобы пустыня стала героической школой социалистического творчества, подобно тому, как Арктика служит такой же школой для русских и северных народов.

Сейчас Кара-Кумы нуждаются в своих челюскинцах, и среди туркмен найдутся свои Шмидты и Воронины, способные подготовить пустыню для счастливого существования новых поколений. Кара-Кумы – это не только географическое пространство, это гигантское поприще для энтузиазма молодого Туркменистана, это сборник тем для туркменской литературы и искусства. Ведь покорение среднеазиатской «горячей Арктики» потребует не только большой техники и большого труда, но и «большой души». Пусть подумают над этим туркменские и русские писатели – инженеры социалистического чувства и сознания.

Можно подумать, что такое «чрезвычайное» отношение к Кара-Кумам потребует особого финансирования работ по завоеванию пустыни. Это неверно. Работы по завоеванию пустыни уже идут, уже финансируются, но смысл этих работ далеко не всеми понимается. Не создано подъема, ответственности, радости и напряжения вокруг этой деятельности, не дано обобщающей ясной идеи. Разве хорошо, героически, как следует ведется дело на Серных Буграх, в Нефтедаге, в Эрбенте или на других аванпостах пустыни? Разве это рядовые операции?

Далее того. Почему нет заботы о таких простых, относительно дешевых, доступных вещах, как восстановление старых такырных колодцев, постройка новых, организация государственной службы технического надзора за ними? Колодцы ведь не только базы животноводства, они создают пунктирные трассы путей для проникновения в пустыню,

Но колодцы такырного стока или грунтового питания пользуются лишь пресной водой. Основные же запасы каракумской воды засолены. Однако и минерализованную воду можно включать в хозяйственный оборот. Ташкентским изобретателем К. Г. Трофимовым уже предложены дешевые портативные опреснители, работающие на лучистой энергии солнца; им же создана конструкция насоса, работающего на небольшой разности температур; кроме того, мировая техника располагает водоподъемниками, подходящими для наших целей (например, «Бессонэ-фавор» и др.). Почему бы не испытать широко эти механизмы и не пустить затем их в эксплуатацию взамен ветхого снаряжения из блока, веревки и кожаного мешка? Мы иногда тратим лишние деньги на очень далекие перспективы, забывая овладеть близкими.

Работы т. Федосеева по искусственному дождю также должно отнести к самым ближайшим перспективам. Работы М. П. Петрова и его сотрудников на Репетекской песчаной станции хлопководов из института в Байрам-Али и многих других доказывают, во-первых, что в Туркмении уже есть кадры «челюскинцев пустыни», во-вторых, что пустыни может и не быть, она не обязательна при социализме. Нам приходилось ходить в саксауловых рощах Репетека на сыпучих барханах, где пустыни уже не чувствуется вовсе.

Маленький Репетек одним из первых отрядов перешел в активное наступление на Кара-Кумы, потому что современная техника растениеводства, умноженная на творческое искусство советских работников, позволяет зарастить пески, создать на них мощную кормовую базу для животноводства, широко поставить дело лесного саксаульного хозяйства и организовать химическую промышленность из растительного сырья.

Древняя поверхность пустыни вполне пригодна для культурного, высокорентабельного социалистического хозяйства. И вот – всячески поддерживая, и вдохновляя наступление на пустыню по ее, так сказать, поверхности, мы, однако, решаемся заявить, что ключ к полному завоеванию «жаркой Арктики» лежит в ее недрах.

Теперь ведь ясно, что Кара-Кумы (по крайней мере на своих окраинах) это – цистерны с нефтью, ящики с углем, мешки с серой и так далее. Природа противоречива: под убогой наружностью пустыни она скрывает наше будущее достояние, более драгоценное, чем если бы на ней росли буковые рощи. И нам кажется, что пески можно преодолеть, лишь углубившись под их залегание. Нефть, газы, сера, уголь, минералы, химические руды заставят покрыть мертвое пространство Кара-Кумов живой промышленностью и возвысить труд, культуру, благосостояние и душу туркменского народа до такого уровня, на каком не была ни одна культура древности.

Могучие средства промышленности поведут за собою хлопок, животноводство, транспорт, водоснабжение, сельское хозяйство в таких темпах, каких эти отрасли еще не знали. Машина обеспечит другую скорость роста и другую надежность плодоношения растению и животному в пустыне. Прекрасные внутренние качества туркменского народа – проницательный, иронический ум, способность к точному математическому знанию, страстная преданность социалистической родине – лучше всего могут развиваться в наиболее совершенной форме труда – в промышленности. Однако трудно будет начать широкое завоевание Кара-Кумов промышленностью, если вперед не будет достигнуто резких успехов по хлопку, по овцеводству, по кормовым и хлебным культурам. Именно отсюда главным образом должны начать свой поход «челюскинцы песков», чтобы повысить наступательную силу народного хозяйства Туркмении. Пустыня достаточно обильна и позволяет произвести ее завоевание на самоокупаемости и саморасчете.

Мы желаем, чтобы сегодня весь социалистический Туркменистан понял «Черные пески» как будущую страну своих детей и чтобы это сознание проникло в его волю и сердце.

Преодоление злодейства

Чтобы изменить рабочему классу, надо быть подлецом. Поэтому для всякого изменника существует роковая, необратимая судьба. Перефразируя известную мысль, можно сказать – социализм и злодейство – две вещи несовместимые…

Самым жестоким видом злодейства сейчас является троцкизм.

Этот фильтрующийся вирус фашизма пытался проникнуть до самого сердца советского народа, чтобы одним ударом умертвить его нацело.

Конечно, это не удастся никогда и никому. Фашизм не способен понять, кого он имеет против себя. Фашизм способен лишь производить все более зловещих, все более «усовершенствованных» уродов, т. е. таких людей, которые еще никогда не существовали на земле и которые существовать не могут.

Разве в «душе» Радека, Пятакова и прочих преступников есть какое-либо органическое, теплотворное начало, – разве они могут называться людьми хотя бы в элементарном смысле?

Нет, это уже нечто неорганическое, хотя и смертельно ядовитое, как трупный яд из чудовища. Как они выносят самих себя? Один, правда, не вынес – Томский. Уничтожение этих особых злодеев является естественным, жизненным делом.

Жизнь рабочего человека в Советском Союзе священна, и кто ее умерщвляет, тому больше не придется дышать.

Нигде нет большего ощущения связи и родства людей между собою, как у нас. Больше того, у нас, у нескольких советских поколений, есть общий отец – в глубоком, в проникновенном и принципиальном смысле. Мы идем вслед за ним.

С ним мы выросли и стали тем, чем мы есть, и будем теми, кем мы хотим быть, – творческим, воодушевленным, счастливым народом. Это чувство принадлежит к основным чувствам нашей жизни. Оно исчезнет лишь вместе с нашим сердцем.

Неужели же можно было рассчитывать, что удастся погубить это великое новое родство людей, которое называется Советским Союзом? Очевидно, рассчитывали, что – удастся. Только размышляла не голова человека, а отросток фильтрующегося вируса.

Могли ли мы, литераторы, в наших книгах предугадать появление или просто разглядеть столь «запакованных» злодеев, как троцкисты? Да, могли, потому что уже довольно давно И. В. Сталин определял их как передовой отряд контрреволюционной буржуазии. А передовой отряд контрреволюции пойдет, и пошел, на любое преступление против рабочего класса. Потому он и передовой отряд.

И чем преступление будет более беспримерным, тем для контрреволюции лучше.

В частности, советская литература не выполнила своего долга в этом отношении. «Душа Радека» – в свободном, «типическом», так сказать, виде – поддается изображению. Ведь нет уверенности, что мы никогда в будущем не встретимся с еще более уродливыми фашистскими чудовищами, хотя и трудно представить более безобразные существа, чем эти подсудимые.

Но враг не сдается, он будет заострять свое оружие против нас.

Поэтому надо попытаться осветить точным светом искусства самую «середину тьмы», – тогда мы будем иметь еще один способ предвидения наиболее опасных врагов, а оружие для встречи их у нас имеется.

Для этой работы необходимо обладать очень сильным собственным светом в своем источнике, чтобы проникнуть до самого «адова дна» фашистской «души», где «таятся во мгле» ее будущие дела и намерения.

Короче говоря, нам нужна большая антифашистская литература как оборонное вооружение.

Это – одно из важных решений, которое следует принять теперь же с тем, чтобы практически и быстро его осуществить.

Страхование урожая от недорода

Для всякого человека ясно, что обеспечение ежегодного урожая в нашей стране и забота о реальном росте урожая из года в год есть дело первостепенной жизненной и государственной важности.

В 1922-23 годах в одной черноземной губернии среди местных земельных работников возникла идея страхования урожая от недорода.

Идея страхования урожая в первоначальные годы советской власти обсуждалась среди земельных и страховых работников (например, в газете «Воронежская коммуна»), но получить свое осуществление она не могла. В те годы не было условий – ни в советском крестьянстве, ни в советском государстве – для осуществления проекта страхования урожая.

Теперь есть все условия для такого страхования урожая и поэтому снова должна быть обсуждена старая идея, – с тем, чтобы затем возможно было осуществить ее.

Идея страхования урожая родилась из необходимости найти практически годное, мощное средство для борьбы, главным образом, с засухой. Понятно, самый объем такой задачи требует организации всенародных усилий; такая организация всенародного труда и заключается в идее страхования урожая от недорода. Далее будет ясно, что страхование урожая есть дело своеобразное, оно совсем не равнозначно, например, страхованию жизни или имущества. Организация страхования урожая от недорода – это одновременно и всенародная школа для обучения всех мастерству высоких урожаев и превращения всех наших земель в мастерскую, где эти урожаи практически производятся. Причем действенность этой школы-мастерской должна быть основана на самом действенном принципе – единодушной экономической заинтересованности отдельного колхозника, целого колхоза, всего народа и всего государства.

В самом кратком очерке идея страхования может быть изложена таким образом.

Учреждается общество по страхованию урожая от недорода (акционерное, паевое, кооперативное или организация другого, государственного, устройства: например, главное управление, комитет). В это общество как учредители входят или могут войти: заинтересованные министерства, профсоюзы, производственные и потребительские кооперативы, колхозы, совхозы, заводы, научные учреждения и другие организации.

Суть деятельности общества состоит в следующем. – Первые четыре-пять лет работы общества, вероятно, будут иметь опытный характер. Так оно и должно быть, потому что в таком деле допустить крупных ошибок нельзя, а научиться правильному ведению дела тоже нельзя, не начав работать. В эти первые годы страхование должно охватить лишь сравнительно небольшую часть посевных площадей (10–20%); это будут зерновые культуры, а также кормовые травы и главные технические культуры. В дальнейшем деятельность общества, на основе собственной практики, расширяется, и в идеале она охватывает все посевные площади и все главные продовольственные, кормовые и технические культуры.

В чем же заключается смысл и процесс страхования? – Возьмем простейший пример. Колхоз желает застраховать сто гектаров ржи. Правление колхоза заявляет об этом местному агенту Общества. Местный агент заключает с колхозом соглашение о страховании и выдает колхозу страховой полис. В соглашении Страховым Обществом (через своего местного агента и районного инспектора) устанавливаются определенные и точные агрономические нормы, согласно которым должна быть произведена обработка почвы, подготовка семян, введение удобрений, посев, уход за посевом, уборка, и учитываются все прочие элементы работы, а также материальные средства колхоза. Колхоз берет на себя обязательство эти условия полностью и в точные сроки выполнить, а инспектор и агент Общества должны наблюдать за выполнением колхозом своих обязательств. С другой стороны, Общество берет на себя ответственность: при выполнении колхозом взятых им на себя обязательств гарантировать урожай ржи, скажем, по 70 пудов с гектара; если фактический урожай будет ниже этой величины, – скажем, 50 пудов, – то недостающие 20 пудов с каждого гектара Общество поставляет натурой колхозу из своих фондов; эти 20 пудов на гектар и являются тем, что называется страховой премией; если же фактический урожай составил, скажем, 90 пудов с гектара, то «излишек» – 20 пудов с каждого гектара – поступает в пользу Общества: это является страховым платежом. При неполном, частичном выполнении колхозом своих обязательств гарантированный Обществом сбор урожая резко снижается; это обстоятельство особо оговаривается в страховом полисе.

Ясно, что как установление «агрономических норм», так и установление гарантированного объема урожая является делом чрезвычайно трудным; это дело потребует большого искусства как от страховых, так и от всех местных работников, оно потребует большого знания всех местных условий: качества почвы, уровня общей агрономической культуры в районе, машинного оборудования, статистических данных, точных сведений о реальном запасе рабочей силы в колхозе и много другого.

Накопляемый Обществом чистый доход должен распределяться в следующем, примерно, порядке: во-первых, Общество увеличивает свой риск, то есть постепенно увеличивает гарантированный сбор урожая (тогда как в первые годы своей деятельности Общество не должно допускать большого риска в этом отношении, чтобы не расточить своего капитала и не исчезнуть безрезультатно); во-вторых, Общество дополнительно финансирует МТС, семеноводческие хозяйства, опытные станции, мелиоративные работы, снабжает своих клиентов оборудованием для поливных установок, удобрениями и т. д., – одним словом, Общество материально помогает всем организациям, способным серьезно воздействовать на повышение урожая; в-третьих, Общество отчисляет в пользу государства известную часть своей прибыли; в-четвертых, Общество увеличивает свой запасный капитал на случай, допустим, засухи, когда потребуется массовая выплата страховых премий, и – наконец – Общество затрачивает часть дохода по выплате процентов на капитал, дивиденды для членов и на собственные расходы.

В первые годы отношения между Обществом и его клиентами будут натурные, то есть и страховой платеж, и страховая премия оплачиваются натурой. В будущем эти отношения могут стать денежными.

Срок страхования может включать как один полный сельскохозяйственный цикл одной культуры, так и несколько циклов той же культуры; дело будет зависеть от желания страхователя и всей совокупности местных условий, которые должны быть известны агенту Общества во всей их конкретности.

Колхозное крестьянство быстро поймет свою кровную выгоду от страхования урожая, потому что одним из важнейших результатов страхования явится устойчивость бюджета крестьянской колхозной семьи. Трудодень и при самых неблагоприятных естественных условиях, вследствие корректирующего действия страхования, всегда будет иметь достаточную экономическую ценность. Известная норма оплаты труда колхозника, ниже которой его доходы не могут быть, гарантируется страхованием. Одного этого обстоятельства достаточно для доказательства необходимости организации страхования урожая. Как и всегда, дело здесь имеет не только экономический смысл, но и политический. Стабилизируя и постепенно, из года в год, повышая доход работающего колхозника, мы уравниваем его экономическое положение с положением высококвалифицированного промышленного рабочего и интеллигента. Это имеет первостепенное значение.

Нам могут заявить, что именно таково и есть содержание нашей политики в сельском хозяйстве; мы стремимся всеми средствами – экономическими, агрикультурными, техническими, организационными – вести дело на повышение урожайности, на постоянное увеличение реальной ценности трудодня, и ведем его в этом направлении. Это верно. Однако, если включить в дело прогресса советского сельского хозяйства еще один дополнительный мощный механизм, которым может стать страхование от недорода, то страна лишь получит дополнительную пользу в виде добавочного хлеба от ускорения роста урожайности.

Допустим, однако, что возникнет такое опасение: не явится ли, дескать, страхование некоторым сдерживающим тормозом для беспредельного развития урожайности земель, поскольку, дескать, страхование гарантирует вначале лишь нижние и средние нормы урожая? – Нет, страхование не может и не будет обладать таким вредным свойством. Оно, страхование, подобно так называемому обратному клапану в механизмах, который пропускает ток воды или воздуха лишь в одном направлении. Страхование предохраняет сельское хозяйство от падения урожайности – ив эту сторону, вниз, оно представляет как бы запорный клапан. И, наоборот, вверх, в сторону повышения урожайности, страхование открывает неограниченные благоприятные возможности. Для этого достаточно ввести в правила страхования такие, примерно, условия. – Страховой платеж не должен превышать 50% гарантированного урожая; иначе говоря, урожай, превысивший гарантированный уровень более чем на 50%, не входит в страховой платеж. Если же фактический урожай превышает застрахованный в два раза и более чем в два раза, тогда страховой платеж не производится вовсе. Ясно, что по районам эти количественные понятия (50%, «в два раза») могут изменяться. Такие условия страхования имеют целью обеспечить возрастающую выгодность страхования, то есть страхование тем выгоднее, чем более развиваются производительные силы сельского хозяйства. В общегосударственном отношении страхование выгодно и тем, что оно заставляет материальные продовольственные резервы служить средством производства, и, нисколько не нарушая ни одного прогрессивного элемента социалистического сельского хозяйства, страхование продолжает, усиливает и дополняет их все и соединяет их как бы в более высшей композиции.

Полный свой эффект страхование даст при массовом развитии, когда им будет охвачено не менее половины посевов основных с. х. культур. Нет никаких причин опасаться, что развитие страхования задержится: в нем одинаково экономически заинтересованы и отдельный крестьянин, и отдельный колхоз, и все государство. Можно предположить, что срок для массового охвата посевов страхованием будет исчисляться семью-восемью годами, и не больше. Если же суметь хорошо организовать страховой аппарат, то есть составить этот аппарат из людей работоспособных, честных, понимающих порученное им дело не как обычную службу, а как долг, как творческий подвиг, к чему их должно вдохновлять самое существо их труда и цель его, тогда успех массового страхования может быть достигнут в еще более короткий срок.

Вдохновляющий смысл работы по страхованию урожая заключается в том, что страхование есть новая, чрезвычайно действенная форма организации всенародного культурного сельскохозяйственного труда. При этом действенность страхования достигается почти исключительно экономическими средствами и все дело строится на добровольных началах. Страхование урожая своеобразно. Оно является, собственно, агрикультурным мероприятием в масштабе целой страны, где страховым платежом считается труд крестьянина, осуществляемый по конкретному агрикультурному плану, а страховой премией – гарантированный уровень урожая, выраженный наперед в точной цифре, в пудах; страховым же доходом общества будет являться «излишек» урожая сверх гарантированного его количества. Под агрикультурой мы здесь понимаем самую широкую и разнообразную комбинацию агрономических, технических и мелиоративных средств, практически применяемую в зависимости от ресурсов страхователя, его запаса рабочей силы и естественной обстановки того региона, где производится страхование урожая.

В заключение же скажем, что основной расчет, которым с избытком перекрывается риск страхования урожая, состоит в том, что правильное сочетание труда миллионов людей и науки, оживленное экономическим интересом, позволит надежно преодолеть недород хлебов.

И еще одно соображение. – Страхование урожая – на тех принципах, которые здесь изложены, – явится, как мы убеждены, столь мощным фактором массового, всеобщего преобразования и дальнейшего развития советского сельского хозяйства, что его воздействие допустимо сравнить лишь с воздействием системы МТС, с тою лишь разницей, что работа системы МТС по своему характеру есть работа организационно-техническая, а действие страхования – организационно-экономическая. Но оба эти фактора – равно политические и прогрессивные.

Сельское хозяйство без страховой системы подобно механизму, работающему без регулятора. Всякому человеку понятно, что работа какого бы то ни было механизма без регулятора трудна, неэкономична и опасна.