Том 9. Мастер и Маргарита

Картина первая

Сцена исключения.

Ректор. <...>

Сталин. Аминь!

Молчание.

Ректор. Это к чему же...

Сталин. Я сказал «аминь» машинально. Потому что привык, что речь всегда кончается этим словом.

Ректор. Мы ожидали услышать от него слова сокрушения сердечного, раскаяния, и вместо сего — выходка.

Голос. Истинно овца паршивая...

Сталин. Зачем же ругаться в таком парадном случае?

Голос. Дерзослов!

Ректор. Прошу покинуть зал. Иван Петрович, выдайте господину социалисту билет.

Все покидают зал, кроме одного из слета.

[Семинарист]. Получите и распишитесь.

Сталин. Писать: волчий билет получил?

<...> Оставьте дерзкие выходки. Пишите: свидетельство об исключении получил — Джугашвили.

Сталин (пишет). Джугашвили... (Принимает билет.) Покорнейше вас благодарю.

<...> (удаляясь). Лучше бы подумали о том, что вас ждет. Дадут знать о вас полиции...

Сталин. Наверное, уже дали? (Остается один, закуривает.)

Крадучись, входит семинарист.

Семинарист. Во история! С аминем-то? А? Матвей побагровел. Я думал, что его тут же кондрашка стукнет. Однако что же ты теперь, Чижик Иванович, делать будешь? Эх... Все-таки положение твое довольно сложное.

Сталин. Как-нибудь проживем...

Семинарист. Как-нибудь-то как-нибудь, а деньги у тебя есть?

Сталин (пошарив в кармане). Нет, как будто нету.

Семинарист. Я тебе могу дать рубль взаймы. Только ты через неделю отдай.

Сталин. Нет, погоди... у тебя у самого нету... Ну что по гривенникам собирать будем... как на паперти. У меня есть другой, более серьезный план.

Комаров[6]. Какой там план? Где ты обедать будешь, вот что мне интересно?

Сталин. Обед — это неважно, насчет обеда у меня есть твердая надежда на одно место. Тут есть более существенные вопросы. (Шарит в карманах машинально.)

Комаров. Ты чего по карманам хлопаешь?

Сталин. Был у меня рубль... Ах, да, ведь я же его только что загубил.

Комаров. Как — загубил?

Сталин. Да когда сюда шел на эту процедуру, встретилась цыганка. Дай погадаю, дай погадаю... прямо не пропускает. Ну я согласился. И она очень хорошо так погадала... Все, оказывается, исполнится, как я думаю, сбудется до последней капельки. И что путешествия будут, и все в том же роде. (Ну я ей рубль отдал.) Большой будешь человек. Стоит рубль заплатить.

Комаров. Нет, брат ты мой. Пропал твой рубль даром. Все наврала эта цыганка. Судя по сегодняшнему, не так все славно получается, как бы хотелось.

Сталин. Кто его знает...

Комаров. Жаль, жаль мне тебя, Иосиф. По-товарищески тебе говорю.

Сталин. Ну, спасибо. Да, кстати: у меня к тебе просьба... Ты знаешь Герасима в пятом классе, приятеля моего?

Комаров. Знаю.

Сталин. Я уж его не увижу... Передай ему, пожалуйста, письмо. В собственные руки, по секрету.

Комаров. Ну, давай, давай.

Сталин. Сам можешь прочитать. Письмо открытое. (Подает несколько листков Комарову.)

Комаров (заглянув осторожно в листки). Забирай обратно свое письмо. Ну тебя к Богу! (Дает листки Сталину.) Слушай, Иосиф, серьезно тебе говорю, брось с прокламациями возиться, погибнешь!

Сталин. Что ж теперь отказываешься?

Комаров. Спасибо тебе! Я вовсе не желаю, чтобы меня тоже по шее попросили. Я в университет переходить собираюсь. Да ты спрячь, спрячь.

Сталин. Какой риск для тебя? По коридору пройти, отдать ему. И ничего говорить не надо. Он знает. Скажи — от Иосифа, и всё.

Комаров. Бессмыслица это все, вот что.

Сталин. А, нет, постой, постой, тогда выслушай. Я тебя давно знаю: что можно о тебе сказать? Подумаем. Первое, что ты человек порядочный. Загибай один палец. И конечно, если бы было не так, я бы не стал тебя просить. Второе: ты человек, безусловно, развитой, даже я бы сказал на редкость развитой...

Комаров. Ишь ты как...

Сталин. И наконец, последний палец, третий: ты начитанный человек, что очень ценно. Итак: неужели при этих твоих блестящих качествах не понимаешь, что долг каждого честного человека в стране всеми мерами, хотя бы слишком скромными мерами, бороться с тем гнусным явлением, благодаря которому задавлена под гнетом, живет в бесправии многомиллионная страна, в которой зверским образом душат и эксплуатируют рабочих? Как имя этому явлению? Ему имя — самодержавие. И вот на этих листках и горят в конце простые, но значительные слова — долой самодержавие.

Комаров. Аминь! Прячь листки, передавать не буду.

Сталин. Так. В этом разговоре выяснилось еще одно твое качество — ты человек упорный. Кроме того, ты может быть, подумал, что я тебя агитирую? Ни в коем случае. И прошу тебя еще выслушать вот что. Я забыл сказать, что ты хороший товарищ. Ведь ты должен сообразить, что я сейчас с Герасимом видеться ни в коем случае не должен и вообще я исчезаю с горизонта. А дело спешное, дело срочное. Что же тебе стоит помочь в этом случае?

Комаров. Много их?

Сталин. Десять штук всего.

Комаров. Хорошо письмецо!

Сталин. Они на тонкой бумаге напечатаны.

Комаров. Давай! Герасим-то меня не подведет?

Сталин. Мне веришь?

Комаров. Верю.

Сталин. Головой отвечаю за Герасима. (Ну, позволь мне сказать тебе благодарственное слово.) Да он знает, я ему сказал, что через тебя передам.

Комаров. Здравствуйте! Это ловко!

Сталин. Ничего мудреного. Не по почте же их посылать или через служителя. Ясное дело, через кого-нибудь из товарищей.

Комаров. Ну и ну.

Сталин. Ну, позволь мне сказать тебе слово благодарности.

Комаров. Не нужно мне речей больше!

Сталин. Ты думаешь, что я тебе вторую пачку всучу? Нет, нет. А вот что я хотел тебе сказать. Шесть лет мы протирали штаны на одной парте. И теперь настало время расстаться. Так желаю тебе всего хорошего в жизни. И по-моему, нечего тебе сидеть в этой поповской лавчонке... Уходи в университет...

Послышались шаги.

Ну-ка уходи, уходи...

Комаров тихонько убегает.

Прощай!

Входит служитель. Он слегка выпивши. В руках у него пальто.

Служитель. Извольте получить ваше пальто, господин Джугашвили. В одном кармане носовой платок. В другом карандаш. Прошу проверить. Все цело.

Сталин. Я вам доверяю безусловно.

Служитель. С вас бы на полбутылки, господин Джугашвили, по случаю праздника и печального события. Потому что вы теперь вольный казак, все пути для вас закрыты. Надо бы выпить.

Сталин. Я с удовольствием, но, понимаете, ни копейки нету. Верите?

Служитель. Верю. Папироски нету ли?

Сталин. Папироску пожалуйста. Вот полдесятка на память.

Служитель. Покорнейше благодарю. И, господин Джугашвили, извините, велено мне передать, чтобы вы помещение семинарии немедленно покинули. Отец Ректор уж очень раздражен.

Сталин. Да сидеть здесь, собственно, незачем. Прощайте, Варсонофий!

Служитель. Счастливого пути! (Уходит.)

Сталин один, стоит некоторое время в задумчивости, потом уходит.

Занавес

Служитель. Как это вы его аминем резанули! А?.. Двадцать лет служу в семинарии, но, истинный Бог, ничего еще подобного не видел. Да... Ну за то, конечно, и вам — аминь. Куда ж с такой бумагой, как вам выдали, деваться?

Сталин (вынув билет). Стало быть, это вредная бумага?

Служитель. Хуже трудно выдумать.

Сталин. Значит надо ее разорвать.

Занавес

Картина вторая

Ноябрьская ночь. Ненастье.

Невестка. Чего грустить, Порфирий?

Порфирий. Нож сломался. Вот горе. Вычли (три рубля) один рубль. И все мне в жизни неудача да неудача!

Невестка. Рубль? Ай, ай! Бедный. Хочешь поесть?

Порфирий. Человек всегда хочет есть. А я такой несчастный, что мне и есть не хочется. Рубль... Чего на рубль не сделаешь. Большая сумма — рубль.

Невестка уходит. Стук.

Кто там?

Сильвестр. Это я. Открой.

Входит Сталин в башлыке[7].

Входите, входите... Идите в эту комнату, отдохните. Ты чего такой грустный?

Порфирий. А с чего мне танцевать?

Сильвестр. Зачем так зло отвечаешь? Грубишь? Я к тебе с добром, а ты...

Порфирий. Ну, оштрафовали! Ножик сломал...

Сильвестр. Пополам?

Порфирий. Кончик...

Сильвестр. Сколько вычли?

Порфирий. Рубль...

Сильвестр. С кем не бывало!

Порфирий. Мне рубль нужен.

Сильвестр. Кому не нужен!.. Вот что, Порфирий... Тут важное дело... Тут ко мне пришел знакомый...

Порфирий. Я не слепой... Видел...

Сильвестр. А почему ты не спросил, кто он такой?

Порфирий. А зачем я буду вмешиваться в чужие дела? Вижу, пришел тайно, мне ничего ты не говоришь, я и не вмешиваюсь.

Сильвестр. Почему говоришь — тайно? Мой знакомый, навестил меня...

Порфирий. Тайно пришел. Не хотел лицо показывать.

Сильвестр. Ну, хорошо, брат мой Порфирий! Ты прав. Он пришел тайно, но принять его нужно хорошо. Он человек образованный.

Порфирий. А зачем он приехал к нам?

Сильвестр. Ну, хорошо, брат мой. Ты честный человек, я это знаю и доверю тебе тайну. Ты помнишь, как худо нам жилось в деревне. Разве не издевался на отцом проклятый Такаишвили?

Порфирий. Он над всеми издевался.

Сильвестр. Вспомнить не могу без боли — рубль, один рубль задолжала ему наша семья, и за это он отнял у нас последний котел! А в нем мать пищу варила детям! Разве такие вещи может вспомнить человек без того, чтоб у него не вздрогнуло сердце? Разве вообще может человек такую обиду забыть?

Порфирий. Наша семья плохо жила. Обижали нас все.

Сильвестр. Всем беднякам плохо жилось и плохо живется, потому что власть в руках помещиков-дворян. И пьют они кровь из бедняков, и остановить их никто не может. Да чего там в деревне? А рабочим у нас на заводе у Ротшильда хорошо живется?

Порфирий. Вайнштейн — зверь.

Сильвестр. А Тер-Акопов у Манташова не зверь? Эх, Порфирий! Худо, худо живется беднякам на нашем болоте. Истязают рабочего все хозяева, а при них как цепные собаки приказчики. Штрафами в могилу загонят. Беззаконие, беззаконие властвует над нами, брат мой!

Порфирий. За кончик ножа — взяли кровный мой рубль! Я подставил деревяшку, иначе мне бы руку отрезало. Неужели рубль дороже моей руки?

Сильвестр. Так всегда было и будет, пока сами не восстанем против помещиков, заводчиков и царя!

Порфирий. Ты смотри — тише говори...

Сильвестр. Да... да... так вот — человек этот приехал из Тбилиси для того, чтобы всех объединить на борьбу...

Порфирий. Против царя?..

Сильвестр. ...и мы ему должны помочь. Знай, он победит! Но молчи обо всем, что я тебе сказал и скажу. Поклянись!

Порфирий. Клянусь!

Сильвестр. Жена! А жена!

Невестка. Я здесь, чего тебе?

Сильвестр. Ко мне знакомый приехал из [Тбилиси] Тифлиса. Надо его хорошо принять. Он погостит у нас.

Невестка. А кто он такой?

Сильвестр. Он... человек образованный. Много учился... Ты его получше устрой...

Невестка. А где же ему спать устроим?

Сильвестр. В маленькой.

Невестка. С Порфирием?

Сильвестр. Нет... Ему бы отдельно надо... Ему заниматься надо.

Порфирий. Я здесь могу...

Сильвестр. Хорошо.

Невестка. А как его звать?

Сильвестр. Сосо... ты его зови Сосо... И знаешь... не надо соседям рассказывать, что он приехал.

Невестка. А почему?

Порфирий. Это — тайна!

Сильвестр. Тайна не тайна... А не надо. Он скоро уедет.

Невестка. Жене не доверяешь... А я все понимаю... А беды не будет?

Сильвестр. Беднякам беды не будет. (В дверь.) Товарищ Сосо.

Сталин выходит.

Будьте знакомы...

Невестка. Милости просим...

Сильвестр. А это, я вам говорил, товарищ Сосо, вот это Порфирий, мой брат...

Невестка. Погостите у нас...

Сталин. Стеснять я вас буду.

Невестка. Нет, что вы, что вы... Сильвестр говорит — приятель придет... я обрадовалась.

Порфирий. Вы человек образованный... В эту комнату вас положим, а я здесь на стульях буду спать...

Сталин. Зачем же из-за образованного человека бока на стульях ломать... Мы сидеть на стульях будем, а спать на полу можно.

Сильвестр. Кушетку Порфирию поставим.

Сталин. Которая в коридорчике? Она без ноги... Ее на пенсию пора... Не будем ее тревожить, а я лягу на полу.

Сильвестр. Устроим всем, устроим... (Невестке.) Ты приготовь нам поесть... Сейчас еще Коция придет и еще один товарищ... Мы посидим...

Невестка. Сейчас, сейчас... (Уходит.)

Сильвестр. Я за ними сейчас схожу. (Уходит.)

Сталин. Закурим...

Порфирий. Я некурящий...

Сталин. Это хорошо... Врачи говорят — здоровье портит... У Ротшильда работаете?

Порфирий. Да.

Сталин. В каком цехе?

Порфирий. В распилочном.

Сталин. Ага. Я тебе «ты» буду говорить, я на «вы» не люблю разговаривать, и ты мне «ты» говори.

Порфирий. Вы человек образованный... Я «вы» буду говорить.

Сталин. Как желаешь, препятствовать тебе не буду в этом.

Порфирий. Вежливо считается...

Сталин. Как когда, как когда... Я знал одного вежливого жандарма, всем «вы» говорил... Садитесь, пожалуйста, будьте так добры... одному арестованному все время «вы» говорил... и даже когда его на эшафот вели, и тогда жандарм вежливость не утратил. Поменьше бы таких вежливых.

Порфирий. Это верно.

Сталин. Приказчик у вас симпатичный?

Порфирий. Нет... он — сволочь... Извините.

Сталин. Ничего... Ты не стесняйся.

Стук.

Порфирий. Кто там?

Сильвестр. Свои. (Входит с двумя рабочими.) Вот он товарищ Сосо. (Порфирию.) Иди, держи караул...

Порфирий. Будь покоен... (Уходит.)

Сталин. Хороший у тебя брат. Первое впечатление очень приятное.

Сильвестр. Ничего... (В дверь.) Дай-ка нам чайку!

Сталин. Ну что же, товарищи... Тифлисские рабочие послали меня к вам. И вот я приехал...

Вбегает Порфирий.

Порфирий. Молчите... К нам городовой идет...

Сильвестр. Э...

Сталин. Ишь какие они у вас проворные, а говорили — в Батуме все спит мертвым сном... Когда постучит, не спрашивайте кто. А прямо открывайте... (Уходит.)

Входит городовой.

Городовой. Здравствуй, Ломджария.

Сильвестр. Здравствуйте.

Городовой. Проходил мимо... Дай зайду к приятелю... Вижу, лампа горит... А у тебя как раз гости!

Сильвестр. Садитесь... Садитесь... Сейчас чай пить будем...

Городовой. А это кто же — Коция?.. Ты широко живешь, Ломджария. Всегда у тебя гости...

Сильвестр. Приятели...

Входит невестка; увидев городового роняет чашку.

Вот тебе и попили чайку!..

Невестка. Споткнулась!..

Порфирий. Ай-яй-яй...

Городовой. Ну, мне пора...

Сильвестр. Посидите... Она сейчас новый заварит.

Городовой. Некогда мне... В другой раз... Дворы замусорены у вас... Давно я не был.

Сильвестр. Болото. Живем на болоте...

Городовой уходит.

Смотри опять.

Порфирий уходит. Сталин появляется.

Сталин. Ушел?

Сильвестр. Ушел.

Сталин. Товарищи! Тифлисские рабочие послали меня к вам, чтобы поднять вас на борьбу...

Темно.

Картина третья

Ночь. У Сильвестра. Празднично убрано. На круглом столе ствол орешника, украшенный конфетами и яблоками. Большой стол уставлен яствами. Цветы. В комнате невестка, Сильвестр, Наташа и несколько рабочих.

Сильвестр (входящему). Входите, входите, милости просим...

Первый. Вот скромное мое вино...

Невестка. Милости просим... За угощение не взыщите...

Первый. Угощение прекрасное... Такого пира и у Ротшильда не найдешь...

Сильвестр. Пожалуй, правда... Садись, садись, будь весел... (Второму входящему.) Входи, входи, друг...

Второй. С Новым годом. (Невестке.) Вот вам подкрепление. (Подает сверток.)

Сильвестр. И так всего не съедим. Знакомьтесь, здесь все свои.

Невестка у стола хлопочет, устанавливает тарелки.

Первый (рассматривая торт с флажком). Ишь, здорово!

Невестка. Порфирий делал...

Третий и четвертый (подходят, читают). ...Да сгинет самодержавие, да здравствует пролетариат.

Сильвестр. Не бойтесь... никто не подслушает. Порфирий на страже стоит... (Входящему.) Входи, Миха, входи, Теофил...

Теофил. Его еще нету?

Сильвестр. Не беспокойся, будет вовремя... Сказал, что будет без пяти двенадцать, значит, так и будет... Незачем ему раньше на улице показываться...

Миха. Правда...

Сильвестр. Да вы, товарищи, что же замолкли? Кто же встречает Новый год с серьезным лицом, с нахмуренным лбом? А что же скажут соседи... Скажут — скучно встречали Новый год у Сильвестра... Нужно попеть, пошуметь.

Теофил. Понимаем, понимаем!

Сильвестр. Наташа, ты бы спела нам...

Наташа. Я стесняюсь...

Сильвестр. Нет, ты спой...

Теофил. Надо, надо спеть...

Пятый и шестой. Просим, просим.

Наташа (поет). Луна, луна! Надежда угнетенных... Осмелюсь я, луна моя златая, спеть о страданиях моих!

Третий. Ишь, стеснялась, а голос ласковый, как шелк.

Наташа. Плыви сквозь облако, луна, свети, свети...

Сильвестр (входящему). Все в порядке, входи!

Теофил. Никогда такого Нового года в Батуме не было...

Коция (осторожно заглянул). Все в порядке?

Сильвестр. Все в порядке... Входи.

Наташа кончила петь.

Рабочие. Молодец, Наташа... Молодец...

Сильвестр. Зови, хозяйка, к столу...

Невестка. Милости просим... Наташа, иди сюда...

Сталин (входит, снимает башлык). Приветствую товарищей! Ну что же, не будем терять времени!

Сильвестр. Мы и не теряем... Хозяйка...

Невестка вносит суп.

Третий. Вот это кстати...

Сильвестр. Постойте, товарищи... Надо сменить Порфирия. Он давно уже томится во дворе. Кто пойдет?

Восьмой. Я пойду. Только дайте мне стакан вина.

Сильвестр. Получай стакан вина и кусок сыру. Поздравляю тебя с Новым годом. А чокнешься ты с нами позже.

Девятый (из внутренней двери). И мне стакан.

Сильвестр. Получай. И стереги. Теперь садимся... В тесноте, как говорится, и не в обиде...

Садятся.

Какой же стол без тамады?

Рабочие. Тулумбаша выбрать! Кто тамада?

Сильвестр. Предлагаю Миха избрать тамадой.

Миха. Нет, Сильвестр!

Сильвестр. Меня нельзя... Мне, друзья, нужно поглядывать, хлопотать...

Рабочие. Правильно, Миха, Миха!

Миха. Глас народа — глас Божий. Налейте же, братья, бокалы. Гляди, Сильвестр, на часы...

Сильвестр. Без трех минут двенадцать...

В это время вдали послышалось глухо «Мравалжамиер», и входит Порфирий. Ему невестка дает стакан с вином.

Слышите? Новый год уже пришел к соседям... Идет он и к нам...

Миха. Слушайте меня! Вот он летит к нам на крыльях ночи — Новый год. Мы его встречаем в рабочей семье. Что дал нам старый год, мы хорошо знаем. Пожелаем же друг другу, чтобы тысяча девятьсот второй принес счастье...

Сильвестр. Пришел!

Миха. Мравалжамиер!

Все запели «Мравалжамиер!..»

Миха. До дна! Чтобы ни одной старой капли не осталось в бокалах!

Коция (Сталину). Ну что же... все налицо... Начинай... (Делает знак Михе.)

Миха. Слово для тоста предоставляется товарищу Сосо...

Сталин. Ну что же — тост так тост. Вот и пришел Новый год... Пьем за него! Уходит старый год навеки, и в этот момент мне хочется, чтобы мы оглянулись вокруг. Что видим мы кругом себя? Несметные богатства, товарищи. Там, в порту, на причалах стоят корабли, близ нас звезды, звезды... Богатство! Богатство! В порту пароходы, и чрево их налито бесценной нефтью... Но кроме нефти в них есть и кое-что другое, и это другое — человеческий пот и кровь! Кому же принадлежит все это? Нефть принадлежит богачам Монташеву и Ротшильду, а пот и кровь — ваши. В самом деле: кто создал все, что мы видим вокруг нас?.. Это создал ты... и ты... и ты... все это сделано руками рабочих. И что же, пользуется плодами своего безмерного труда рабочий? Нет! Пользуются этим другие, а он за свой непомерный труд не получает порой и корки хлеба! Он не живет, он влачит свою жизнь, как каторжник влачит свои цепи. Почему же создался такой странный порядок? Почему это отдельные жалкие единицы — капиталисты присваивают себе то, что создал рабочий? Ведь их немного, а этих подъяремных рабочих тысячи, десятки тысяч! Причина одна — они не объединены! И не одни они. Пойдемте в село. Что мы увидим там? Там плодоносная земля, и вся она принадлежит помещику, но обрабатывает ее крестьянин. Он работает как вол и за это платит помещику подати, платит подати попам, платит государству налог. И этих платящих и работающих мужиков там целая армия идет, склоняясь над плугом, а бездельников малая горсть! Почему же такой порядок и там?.. (Послышались ему тихие голоса.)

Рабочий (дежуривший, быстро появляется). Чужие идут, чужие! (Скрывается.)

Рабочий (появляется из внутренних дверей). Кто-то идет!.. (Скрывается.)

Порфирий припадает к окну...

Сильвестр. Молчи!.. (Рабочим.) Здоровье Михи... Здоровье тамады! Алла верды!

Теофил. Да здравствует Новый год!

Наташа (тронула струны). Мравалжамиер!

Все запели «Мравалжамиер!»

Рабочий (входит). Прошли... все спокойно!

«Мравалжамиер» прекращается.

Сильвестр. Сменяй его!

На смену уходит один из рабочих.

Сталин. Такой порядок там потому, что крестьяне, так же как и рабочие, не объединены. И пока они не объединятся, тьма будет беспросветной, а положение безысходным. Пусть отдельные группы рабочих попробуют не подчиниться воле Ротшильдов и Манташевых, пусть крестьянин откажется принести свою подать помещику, он не добьется успеха, потому что заступится за помещиков и заводчиков злая сила — правительство Николая. Произойдет это потому, что царь сам крупный помещик, он сам капиталист, а правительство его — приказчик помещиков и капиталистов. И этот приказчик раздавит необъединенных рабочих! Но без боя с самодержавием нам не жить, без боя нам не увидеть жизни. И этот бой ему придется дать. Кто победит в этом бою? В нем неизбежно победит рабочий класс, лишь только объединится великая сила, лишь только явятся организация, единение и дисциплина. Тогда затрещит самодержавие в руках этой силы и рухнет, и увидит рабочий и крестьянин свет настоящей жизни! Я пью за этот день, товарищи! Вот вам мой новогодний тост!

Грянул аплодисмент.

Рабочий. Здоровье того, кто нам принес эти слова, здоровье товарища...

Канделаки. Не надо называть, не надо...

Сталин. Нет, нет, погоди... Эй, тамада, тост за хозяйку!

Миха. Прошу прощения, наш пир немного необычен, а то мы выпили бы за вас, как полагается, в первую очередь. Да здравствует человек, не оставляющий нас ни в горе, ни в радости! Да здравствует боевая женщина, женщина-товарищ! Да здравствует наша хозяйка!

Невестка. Спасибо за честь.

Все: «Мравалжамиер!»

Порфирий (Сталину). Ты не хотел, чтобы пили за твое здоровье, а мне никто не воспрепятствует выпить... Скажи мне, где был ты раньше? Где ты был, наш пастырь? Они говорили, что батумские рабочие темные, отсталые...

Миха. Штрафую Порфирия! Неподчинение тамаде!

Все: «Неподчинение тамаде!»

Сильвестр. Тише!

Сталин. Будут жертвы... Это знайте... Но нам придется принести их, чтобы не было жертв худших... и больших. Но если кто-нибудь падет в борьбе с тьмой, унижением, бесправием, грабительством, он падет с сознанием, что миллионам людей он помог подняться с тернистого пути, помог трудовому народу, подобно Прометею, разорвать вековые цепи и выйти к солнцу!

Миха. Не хочу отныне после твоих слов умереть в постели! Не хочу!

Сильвестр. Сменяй его!

Смена.

Рабочий. Эх, пастырь наш пастырь! Не рано ли собрались мы сбросить венец с царя?.. Эх, если бы сбылось это!

Сталин. Ты доживешь.

Порфирий. Я верю в это, верю!

Рабочий. Тише! Тише! Силибистро! Порядок!

Сталин. Он скоро упадет. Венец его упадет в прах. Ты это увидишь. А если я доживу, ты выпьешь со мною стакан вина. Согласен?

Рабочий. Согласен!

Сталин (Михе). Дай мне слово, тамада!

Миха. Даю.

Сталин. Товарищи представители рабочих нелегальных социал-демократических кружков... Мы все здесь в сборе?

Канделаки. Все...

Сталин. Итак, я предлагаю вам, собравшимся на эту конференцию, приступить к нашей организации. Организация должна иметь руководящий центр. Нам необходимо мужество, но также необходимы осторожность и большая конспирация, чтобы не погубить дело. В руководящий этот центр должны войти лучшие, надежнейшие, отборнейшие товарищи. Этот центр будет называться комитетом Батумской организации российской социал-демократической рабочей партии и является руководителем нашей начинающейся борьбы. Он будет того направления, о котором я вам уже говорил — он будет ленинского направления.

Аплодисменты.

Называйте имена.

Сильвестр. Тихо, тихо... Наташа, поиграй, запой... и вы запойте...

Миха. Сосо...

Канделаки. Сосо...

Миха. Силибистро...

Рабочий. Канделаки.

Наташа (и некоторые). Мравалжамиер... Мравалжамиер!..

Сильвестр (тихо). Итак, да здравствует батумский комитет и его руководитель, наш дорогой учитель!..

Рабочий. Да здравствует... (Запели.)

Сильвестр. Тише, тише...

Сталин. Мы сделали сегодня все, что могли, так запоем же... будем пировать и петь Хасан-Бегура...

Все запели «Хасан-Бегура».

Сильвестр. Пришел новый год, он несет нам битвы, и он же несет нам новую жизнь... Ты правду сказал, Порфирий... Он пастырь... и пойдем за ним туда, куда он поведет.

В окне далеко зарево, несколько времени его не замечают и пьют. Потом послышались смутные голоса снаружи...

Наташа. Зарево! Постойте...

Миха. Где-то пожар!..

Рабочий (вбегая). Пожар у Ротшильда!.. (Убегает.)

Невестка. Боже! Пожар!

Канделаки. Где? Где? У Ротшильда?

Послышался конский топот. Во дворе кто-то крикнул: «Пожар!»

Невестка. Растет, растет...

Канделаки. Надо бежать на пожар!

Невестка. Горе! Горе нам!

Миха. Туда надо бежать. Помогать тушить!

Вдали послышался смутно колокол.

Рабочий. Чего его тушить!

Порфирий. Зачем его тушить? Пусть горит кровопийское добро! Туда ему и путь и дорога!

Рабочий. Что плетешь? Без куска хлеба останемся!

Рабочий. Тушить! Бежим помогать...

Рабочий. Да ну его!..

Стук в окно, окно открывают, в окне — голова рабочего.

Рабочий. Пируете, братцы? Вот те с Новым годом, с новым счастьем! Ротшильд, язви его душу, горит! Лесопильный цех! Все слизнет! Народ зовут тушить! (Исчезает.)

Рабочий. Тушить?

Сталин. Товарищи! Слушайте меня: тушить! Тушить, всеми мерами тушить! Слушай, Сильбисро. Сейчас все равно тушить позовут! Но только потребуйте от хозяина вознаграждение...

Рабочие. Тушить!

Конский топот во дворе.

Рабочий (вбегает). Сосо! Приказчик!

Сталин. Легок на помине. Я же говорил. (Уходит внутрь.)

Приказчик. Братцы! Не видите, что ли?! Лесопильный цех на нашем заводе горит! Беда! Беда! Братцы, бросайте все, бегите на завод, помогите!.. Наш же завод горит.

Порфирий. Чем он наш? Горит, да не наш...

Сильвестр. Мы же не пожарные...

Приказчик. Платить директор будет! Платить будет щедрой рукой! Спасайте завод, рабочие!

Сильвестр. Ну что же, бежим, айда!

Убегает, за ним рабочие.

Приказчик (оставшимся). А вы что же, братья! Аль не жалко завода?

Оставшиеся: «Мы — типографские...»

Приказчик. Независимо! Независимо! Платить будет. Платить! До копеечки. Чистоганом. Всех сзывает директор!

Сталин. Платить? Ой ли! По списку?

Приказчик. Икону сниму — по списку!

Оставшиеся: «Ну, люди!» Уходят.

Приказчик. Вот беда! Ай беда! Мать пресвятая! Куда кинуться-то еще? (Убегает.)

Невестка. Ай, ай! Ай! Что же есть-то будем? А! Горе, горе, горе!

Остается один Канделаки. Выходит Сталин в пальто, в башлыке.

Канделаки. Что же ты показался ему?

Сталин. Не беспокойся. Он сейчас от страху ничего не понимает. Он сам себя не узнает в зеркале.

Канделаки. Ты куда, Сосо?

Сталин. На пожар!

Канделаки. Ой, смотри, Сосо, полиция вся будет на пожаре.

Сталин. Ничего они в суматохе не разберут. Идем!

Выходят.

Конец 3-й картины

Картина четвертая

Кабинет кутаисского военного губернатора. Губернатор сидит за столом, читает «Новое время» и, судя по всему, прочитанным недоволен.

Адъютант (входит). Срочная депеша, ваше превосходительство.

Губернатор. Нуте-с?

Адъютант (читает). «Его превосходительству кутаисскому военному губернатору. Секретно. Доношу о небывало беспокойном поведении рабочих на заводе Ротшильда. Батумский полицеймейстер Ловен».

Губернатор. Пожалуйста! Опять. Ах, да. Ведь это на другом заводе тогда пакость произошла?.. У меня уже путается в голове из-за батумских сюрпризов.

Адъютант. Тогда, ваше превосходительство, на манташевском бастовали.

Губернатор. Безобразие! И притом форменное безобразие. (Читает телеграмму, барабанит пальцами, свистит.) И притом хороша манера телеграфировать! Вот я, например, сижу, перед вами, вообразите — Соломон Мудрый — ничего не разберу! Что это значит — «беспокойное поведение»? Беспокойное поведение может принимать различные формы, что подтвердит нам любой врач. Можно, например, вскрикивать и заламывать руки. Но если, предположим, я вас укушу или, скажем, начну бить в кабинете стекла, это другой вид беспокойства. Как вы полагаете?

Адъютант. Я полагаю, ваше превосходительство, что они забастовку хотят устроить.

Губернатор. Безобразие! Так так и надо телеграфировать: они хотят... и это... как его... устроить... А то он своими телеграммами только сеет во мне тревогу. Он нервирует. И что такое случилось с Батумом? Было очаровательное место. Тихое, безопасное, а теперь черт знает что началось! «Небывало беспокойное...» Темно, воля ваша. Темно. Пишет вот вроде этого. (Указывает на газету.) «...Время, которое мы переживаем, исполнено глубочайшего смысла». И все. Спрашивается, какого рода смысла оно исполнено. Что это за смысл?.. Прямо на карту не могу смотреть. Как увижу Батум, так и хочется, простите за выражение, плюнуть! Нервы напряжены как струны!

Пауза.

Адъютант. Что прикажете ответить полицеймейстеру, ваше превосходительство?

Губернатор. Прежде всего, чтобы он телеграфировал внятно. Внятно-с.

Адъютант. Подробности?

Губернатор. Ну да... э... нет, нет! Только, Бога ради, без этого слова «подробности». Я знаю, он пришлет мне семь страниц самых омерзительных подробностей. Просто: внятно. Что и как?

Адъютант. Слушаю. (Выходит.)

Губернатор (над газетой). Но какой смысл? Вот в чем весь вопрос и штука.

Адъютант (входит). Телеграмма, ваше превосходительство.

Губернатор. Пожалуйста.

Адъютант. «Вайнштедт уволил на Ротшильде триста семьдесят пять человек. Полицеймейстер Ловен».

Губернатор. Сколько?

Адъютант. Триста семьдесят пять.

Губернатор. И опять — не угодно ли! Уволил! А почему уволил? Зачем? Ведь он целую, так сказать, роту уволил. Позвольте, этот Вайнштейн... это... э... директор?

Адъютант. Так точно. Вайнштедт.

Губернатор. Это безразлично! А важно — причина и опять-таки смысл увольнения... Смысл! Запросите!

Адъютант. Слушаю. (Выходит. Через некоторое время возвращается.) Телеграмма срочная.

Губернатор. Да, да.

Адъютант (читает). «Следствие падения спроса на керосин жестянках заводе Ротшильда Вайнштейном уволено триста девяносто человек». Подпись: корпуса жандармов ротмистр Бобровский.

Губернатор. По крайней мере ясная телеграмма! Толково. Неприятная, но отчетливая телеграмма. Но позвольте: тут уже появился какой-то Вайнштейн?

Адъютант. Просто опечатка, ваше превосходительство.

Губернатор. Но в какой из телеграмм?

Адъютант. Это трудно сказать.

Губернатор. Ну конечно, это безразлично... А важно вот что... «падения»... Ротмистр телеграфирует — триста девяносто, там — триста семьдесят пять... а, впрочем, и это неважно! А важно... э... Вторую телеграмму, пожалуйста.

Адъютант (читает). «На Сидеридисе неспокойно. Умоляю обратить внимание Сидеридис».

Губернатор. Так. Прежде всего и раньше всего: кто такой этот... Сидери...

Адъютант. Сидеридис, ваше превосходительство...

Губернатор. Позвольте: завод?

Адъютант. Гм... Да... Так точно.

Губернатор. Керосин, конечно?

Адъютант. Так точно.

Губернатор. И обратите внимание на стиль: Сидеридис... Сидеридисе... О Сидеридисе! И конечно, это противное «неспокойно»! Что это они взяли за пошлую манеру так телеграфировать! Не всякая краткость хороша! Он умоляет меня! Вместо того, чтобы умолять, он бы лучше толком сообщил, что там такое! Дайте сюда... (Пишет на телеграмме.) Объяснения запросите.

Адъютант. А на телеграмму Бобровского?

Губернатор. А что же на телеграмму Бобровского? Что-с? Падения... Что я могу поделать? Я же не могу закупить у него керосин! Законы экономики... э... Губернатор не бог! Вообразите: вот я сижу перед вами — Зевс всемогущий! К сведению!

Адъютант. Слушаю. (Выходит. Возвращается.) Полковник Трейниц.

Губернатор. А! Просите! (Трейницу.) Очень рад, Владимир Эдуардович!

Трейниц. Здравия желаю, ваше превосходительство.

Губернатор. Прошу садиться, полковник. Очень, очень рад. Я пригласил вас специально, чтобы... э... серьезно побеседовать о... этом... Батуме.

Трейниц. Понимаю.

Губернатор. В течение самого короткого времени этот прелестнейший, можно сказать, уголок земного шара превратился... черт знает во что.

Трейниц. Да, в Батуме нехорошо.

Губернатор. Ну вот видите!.. Сегодня меня буквально завалили телеграммами одна неприятнее другой. Вопит этот... э... Сидеридис!

Трейниц. У него, к сожалению, есть основание вопить.

Губернатор. Ну вот видите!.. Это какое-то непрерывное напряжение... Я уж сегодня говорил... как струны... вибрация... Нужно уяснить причины этого. Ведь всякое явление, согласитесь, должно иметь причину... э... корень.

Трейниц. Корни батумских явлений мне лично ясны.

Губернатор. Ну вот видите! Прошу вас поставить меня в курс дела.

Трейниц. Слушаю. В Батуме, ваше превосходительство, работает, по моим предположениям, одно лицо, а может быть, и несколько лиц, являющихся опытными пропагандистами. Все последние события, вне сомнений, представляют плоды именно этой работы.

Губернатор. Ну вот видите! Я полагаю, что у вас есть и более точные сведения.

Трейниц. Точными, ваше превосходительство, я, к сожалению, их назвать не могу. Скорее это именно неточные пока сведения. Но я уже знаю, с кем имею дело в батумской истории.

Губернатор. С кем же?

Трейниц. Агентура подтвердила вчера, что в Батуме Пастырь.

Губернатор. Это еще кто?!

Трейниц. Это некий Иосиф Джугашвили.

Губернатор. Ай-яй-яй...

Трейниц. Слыхали, ваше превосходительство?

Губернатор. Нет. Джугашвили... Кто же это такой?

Трейниц. Года три назад его, ваше превосходительство, исключили из Тифлисской семинарии. После этого он некоторое время работал в Тифлисе же, в обсерватории, причем вскоре уже сказались первые, так сказать, плоды его деятельности. Организация социал-демократического кружка на заводе Карапетова в Тифлисе, группа, которая провела в главных железнодорожных мастерских забастовки, работала под его руководством. Прошлогодняя первомайская демонстрация в Тифлисе и так далее. Забастовка на фабрике Бозеджянца, на конке у Карапетова, наконец, печатание.

Губернатор. Я не могу понять, простите, как же тифлисский... э... розыск не ликвидировал этого музыканта сразу?

Трейниц. Почему музыканта?

Губернатор. Вы же сказали: служил в консерватории?

Трейниц. Обсерватории.

Губернатор. Да, да... Но это безразлично... А как же они так?.. Э... не обезвредили?..

Трейниц. Ваше превосходительство, наша тифлисская охранка уже не раз покрывала себя бессмертной славой. Они, конечно, потеряли его.

Губернатор. Ай-яй-яй! Как же так?.. Они же должны были... э...

Трейниц. Ну, формально они сделали, что полагается. Обыск, который, конечно, ничего подозрительного не дал. Они отнеслись неряшливо к этому лицу, плохо взяли его в проследку, и он ушел в подполье.

Губернатор. Ай-яй-яй! Как же теперь?...

Трейниц. Да теперь будет значительно труднее. Не раскусили... Да вот, не угодно ли... я запрашивал их недавно. Вот ответы... На мою телеграмму о приметах они отвечают буквально: «Джугашвили. Телосложение среднее... голова обыкновенная... голос баритональный. На левом ухе родинка». Все.

Губернатор. Ну, скажите. У меня ведь тоже обыкновенная голова! Вообще все эти приметы совершенно подходят ко мне... Да позвольте! Да, да! Ведь у меня тоже родинка на левом ухе! Ну да! (Подходит к зеркалу.) Положительно это я.

Трейниц. Ну, не совсем так, ваше превосходительство... Дальше — телеграфирую — сообщите впечатление, которое производит его наружность. Не угодно ли — ответ: «Секретно... Наружность упомянутого лица никакого впечатления не производит».

Губернатор. Ну, скажите! Действительно... это ... э... я не понимаю, что нужно для того, чтобы... ну, скажем, чтобы я произвел на них впечатление? Неужели чтобы у меня из ноздрей валил дым и пламя! Но, однако, придется заняться этим э... семинаристом серьезно.

Трейниц. Он теперь уже не семинарист, он с прошлого ноября член тифлисского комитета РСДРП...

Губернатор. Виноват?..

Трейниц. Российской социал-демократический рабочей партии.

Губернатор. Так это, стало быть, э... важное лицо?

Трейниц. Да, это опасный человек.

Губернатор. И по вашим сведениям, он в Батуме?

Трейниц. Да. Должен предупредить, ваше превосходительство, что движение там пойдет на подъем.

Губернатор. Да, это неприятно... Что же теперь вы намерены предпринять?

Трейниц. Через час я, ваше превосходительство, уезжаю в Батум. В два двадцать пять.

Губернатор. Очень, очень хорошо. Желаю вам полного успеха.

Трейниц. Честь имею кланяться, ваше превосходительство. (Выходит.)

Губернатор подходит к зеркалу, рассматривает ухо, потом садится. Скрипнула дверь.

Губернатор (вздрогнув). Телеграмма?

Адъютант. Нет, ваше превосходительство. К вам господин Вайншед.

Губернатор. Тот самый? Сам приехал? Что такое! Просите его.

Адъютант. Прошу вас... (Выходит.)

Входит Вайншейдт. В руках у него измятый котелок. Он в пальто.

Ваншейдт. Ваше превосходительство...

Губернатор. Прошу садиться. Очень рад. Вы из Батума?

Ваншейдт. Из Батума, ваше превосходительство.

Губернатор. Вы директор ротшильдовского завода?

Ваншейдт. Директор, ваше превосходительство.

Губернатор. Да, простите, как собственно, точно ваша фамилия... Вайнштейн или Вайнштед?..

Ваншейдт. Ваншейдт, ваше превосходительство.

Губернатор. Те де?

Ваншейдт. Де те.

Губернатор. А, ну, вот видите. Ну, это уже совсем по-новому... Но что же вы так официально?.. Э?.. в верхней одежде? Не угодно ли вам снять пальто?..

Ваншейдт. Я извиняюсь: у меня рукав в пиджаке с корнем оторван... Я прямо с завода, не заезжая на квартиру, кинулся в поезд и к вам. (Снимает пальто. Правый рукав пиджака оторван.)

Ваншейдт идет к вешалке, вешает пальто.

Губернатор. Что же случилось?.. На вас лица нет...

Ваншейдт. Ваше превосходительство! Ужас, ужас, ужас... На заводе полный бунт! Пришлось уволить триста восемьдесят девять человек.

Губернатор. Триста восемьдесят девять! Большое количество! Вследствие падения спроса?

Ваншейдт. Вы угадали, ваше превосходительство. Полное падение. И они, рабочие, устроили ад!

Губернатор. Чего же они хотят?

Ваншейдт. Они, конечно, хотят, ваше превосходительство, чтобы их обратно приняли.

Губернатор. Так, так, так...

Ваншейдт. Но этого мало, ваше превосходительство, они требования выставили...

Губернатор. Требования? А... мы разобрались уже и этом вопросе. Конечно, агитаторы?

Ваншейдт. Ваше превосходительство! Там куча агитаторов! Вы не можете себе представить, ваше превосходительство, что там делается!

Губернатор. Вы пробовали повлиять на них?

Ваншейдт. Вчера, ваше превосходительство, пробовал.

Губернатор. Ну-с?..

Ваншейдт. Они меня кровопийцей назвали!

Губернатор. Что такое? Что же вы?

Ваншейдт. Что же... не на дуэль же мне их вызывать. Я еле из конторы выскочил, хватали за пиджак!.. Угрожали лишить жизни, ваше превосходительство!

Губернатор. Что потом?

Ваншейдт. Не помню! Только помню, что в поезд попал, а как попал... ужас. Стынет в жилах кровь.

Губернатор. Но это чудовищно же! Безобразие. Вы в список этих уволенных поместили, я надеюсь, самых беспокойных?

Ваншейдт. Само собой разумеется. Я захватил список, ваше превосходительство. Вы увидите, какие это люди. (Роется в карманах, лицо его начинает выражать недоумение. Вытаскивает листок, впадает в смятение.) Это уже прямо чудеса! Как же это так...

Губернатор. Что такое?

Ваншейдт. Ваше превосходительство. (Подает листок.) Читайте сами...

Губернатор. Но позвольте... Это же прокламация?!

Ваншейдт. Конечно прокламация, ваше превосходительство.

Губернатор. Какая наглость... э...

Ваншейдт. А где же список? Списка нет... (Идет к вешалке, шарит в карманах, вытаскивает другой листок.) Пожалуйста, ваше превосходительство, еще одна.

Губернатор. Каким же образом... э... это к вам попало?

Ваншейдт. Не знаю, ваше превосходительство. (Вспоминает.) Вот так: я зашел в контору... повесил пальто...

Губернатор. Да... я вижу, что у вас дело зашло далеко...

Ваншейдт. Прошу войска на завод, ваше превосходительство.

Губернатор. Гм... сколько же вам нужно войск на завод?

Ваншейдт. Два батальона.

Губернатор. Помилуйте, господин Вайнштейн!..

Ваншейдт. Меньше нельзя, ваше превосходительство.

Губернатор. Господин Ваштед... Два батальона! У вас сколько в Батуме заводов?

Ваншейдт. Одиннадцать.

Губернатор. Ну вот-с!.. Ведь это... Ведь это двадцать два батальона, а двадцать два батальона, господин Вайнштедт, это пять с лишним полков, больше дивизии! А если к этой дивизии придать, как полагается, конный дивизион артиллерии, а госпиталя, интендантство? Я понимаю серьезность вашего положения и, конечно, дам вам стражников...

Ваншейдт. Сколько дадите, ваше превосходительство?

Губернатор. Пять человек.

Ваншейдт. Дайте сорок.

Губернатор. Шесть...

Ваншейдт. Ваше превосходительство, тридцать пять!

Губернатор. Помилуйте, господин Ваншейдт, мне не жаль стражников. Но... ну семь...

Ваншейдт. Ваше превосходительство, пятнадцать...

Губернатор. Господин Вайнштейн!

Адъютант. Срочная, ваше превосходительство.

Губернатор. Ну-с?

Адъютант (читает). «Кутаисскому военному губернатору. Копия: жандармское управление, полковнику Трейницу. Батуме забастовал ротшильдовский завод. Полностью стали все цеха. Ожидаю беспорядков Батуме. Ротмистр Бобровский».

Губернатор. Что?!

Ваншейдт. Вот, ваше превосходительство!

Губернатор. Сколь... времени? Э...

Адъютант. Половина третьего.

Губернатор. Ушел! Казака сейчас же на вокзал! Вагон с паровозом мне экстренно! Я еду в Батум... И это... дайте срочную командиру седьмого кавказского батальона...

Адъютант (уходя). Слушаю!

Ваншейдт. Я с вами, ваше превосходительство!

Губернатор. Что?! Да, да...

Адъютант (входя). Срочная...

Губернатор. Ну!

Адъютант. «Панайота побили на Сидеридисе. Сидеридис».

Губернатор. Что же это такое?! Я вас спрашиваю... Это еще что?.. Какой Панайот... Что это значит?.. Почему побили? Телеграфируйте этому Сидеридису, чтобы он перестал телеграфировать глупости... Кто это Панайот?

Ваншейдт. Панайот, ваше превосходительство, это главный приказчик у Сидеридиса.

Губернатор. Так... черт... так... телеграфируй — почему побили?! Шинель мне!..

Вбегает курьер с шинелью. Ваншейдт бросается к своему пальто. Губернатор надевает пальто.

Зачем побили? Ведь, если побили, значит есть же какой-нибудь смысл в этом избиении! Какой смысл в этом избиении, подкладка... цель... Смысл!

Уходит поспешно, и Ваншейдт бросается за ним.

[Картина пятая]

Ночь ветреная и дождливая. Кладбище. Из-под земли слабый свет. В свежей, только что вырытой могиле сидит с фонарем Илларион, доканчивая работу. Показывается Канделаки. Подходит к могиле, свистит. Из ямы свист. Показывается голова Иллариона.

Канделаки. Здравствуй, Илларион.

Илларион. Здорово. Не боишься ночью ходить по кладбищу? А вдруг тебя покойник схватит?

Канделаки. Здорово. А ты все копаешь?

Илларион. Каждый работает по своей специальности. Мне судьба такую специальность послала, я и зарабатываю хлеб.

Канделаки. А чего ночью работаешь?

Илларион. Завтра утром хоронить будут. Должно быть все готово заблаговременно. Красивые похороны будут. Учитель помер один.

Канделаки. Ты все не того, кого надо, хоронишь...

Илларион. А я этим не распоряжаюсь. Кого присылают, того я и хороню.

Канделаки. Похоронил бы ты нашего губернатора.

Илларион. Пожалуйста, пожалуйста. Присылайте, я по первому разряду ему могилу вырою. Могу и полицеймейстера, и околоточного. Мест свободных сколько угодно. А что губернатор тебе так надоел?

Канделаки. Завтра приезжает.

Илларион. К Ротшильду, конечно?

Канделаки. Ну да.

Илларион. Значит, он ваш беспорядок будет приводить в порядок. Завтра у Ротшильда будет большая дискуссия. А что ты от меня хочешь? Ведь он живой губернатор? Значит, не по моему ведомству.

Канделаки. На кладбище больше никого нет?

Илларион. Я и (указывает на памятники) они.

Канделаки. Меня командировал комитет к тебе сообщить, что сейчас будет здесь экстренное собрание.

Илларион (вылез из ямы, смотрит в небо). Хорошо. Надо, чтобы дождик опять пошел. Следующие требования с моей стороны: первое — очень недолго.

Канделаки. Это почему так?

Илларион. Позавчера был городовой.

Канделаки. Ну... э... может, совсем нельзя...

Илларион. Он подозрительного ничего не нашел. Но, понимаешь, на меня смотрел с отвращением.

Канделаки. Гм... ну ладно.

Илларион. Второе: попрошу не курить.

Канделаки. Ну ладно, ладно. Ну я скажу, что можно входить. (Уходит.)

Илларион уходит к себе в сторожку. Через некоторое время к могиле пробирается Теофил... За ним Герасим, потом появляется Сталин и другие. Илларион с метлой, его игра.

Сталин. Здравствуй, товарищ.

Илларион. Здравствуй.

Сталин. Ты сторож?

Илларион. Видишь — метла. (Уходит.)

Сталин (Теофилу). Проверенный человек?

Теофил. А он производит на тебя плохое впечатление?

Сталин. Нет, скорее, напротив.

Канделаки. Экстренное заседание батумского комитета объявляю открытым. В порядке дня: вопрос о предъявлении наших требований губернатору. Предупреждаю, что собрание до́лжно закончить как можно скорее, поэтому прошу быть краткими.

Сталин. Прошу...

Илларион. Прошу мне слово...

Канделаки. Ну...

Илларион. Попрошу не курить!

Теофил. Почему? Тут никого нет на две версты кругом.

Илларион. А я прошу не курить!

Сталин. Он совершенно прав. Будем дисциплинированны.

Илларион уходит.

Сталин. Я попрошу слова. Итак, завтра скромный Батум осветит лучами своего величия господин губернатор. С чем он приедет? Я вам скажу заранее, товарищи. Он приедет с тем, чтобы доказать вам, что слуга самодержавия действует в тесной связи с капиталистами. И он докажет вам это. Но что-то должны доказать ему и рабочие...

Порфирий. И они это ему докажут.

Канделаки. Погоди!..

Сталин. Они должны доказать ему, что сплоченная рабочая масса непобедима. Мы должны знать, что для нас уже нет шагов назад и не может быть, потому что если мы сдадимся, сделаем этот роковой шаг отступления, это будет непоправимой ошибкой. От своих требований не отступать.

Голоса. Правильно!

Сталин. Теперь о завтрашнем дне: первое, что нужно сделать... (Осторожно закуривает.)

Илларион (появляется из-за памятника). Кто говорил про дисциплину? Кто? А ты сам первый ее нарушаешь... Я говорил Канделаки, что был городовой! А если полиция спросит: что, у тебя покойники курят? Посетители не курят. Кто курит?

Сталин. Я окурок в карман положу...

Илларион. Не надо мне карман! Вы огонь зажигаете на кладбище ночью!

Сталин. Извини, пожалуйста, ты прав... Первое, что нужно сделать, это точно назначить, кто будет завтра и о чем говорить, потому что, конечно, всем он вам кричать не даст, да этот крик и бесполезен. Но зрелище, которое он увидит, ему должно быть полезно. До утра надо принять все меры, чтобы завод пришел весь до последнего человека. Это пусть он увидит. Это ему полезно.

Голоса. Верно!

Канделаки. Это мы сделаем.

Сталин. Итак, первое требование, как известно, заключается в том, чтобы вернули на завод всех триста восемьдесят девять уволенных. До единого человека. И конечно, всем им уплатили бы за прогул. Кто же будет говорить по этому вопросу?

Порфирий. Я предлагаю Теофила.

Канделаки. Кто-нибудь против этого есть?

Голоса. Нету.

Сталин. Следующее требование — сбавить штрафы. Кто по этому вопросу?[8]

Канделаки. Все пункты.

Сталин. Нет, я предлагаю еще один пункт. Вот какой: когда рабочие работают...

Голоса. Что? Что работы нет, а жалованье идет?!

Теофил. Помилуй, Сосо, что ты говоришь! Да ни за что в жизни они не примут такое требование...

Пошел дождь.

Сталин. И я знаю, что такое требование они не примут. Но все-таки нужно, чтобы оно было предъявлено. И вот почему. Ведь это же право всякого животного. И надо, чтобы вы показали им, что рабочие это понимают. Скажите им, что когда лошади стоят в конюшне, их все-таки кормят. А вы им скажите, что вы люди!

Теофил. Я скажу!

Илларион. Пора вам расходиться. Мне эта ночь не нравится. Лучше от греха расходитесь. Все сказали?

Сталин. Все. Ну, товарищи, пожелаем же друг другу, чтобы мы победили в этих грядущих боях.

Канделаки. Расходитесь.

Расходятся.

Сталин (Иллариону). До свидания, товарищ. Очень приятно было познакомиться. Скажи, ты, наверное, сам некурящий?

Илларион. Некурящий.

Сталин. Так я и думал. А я, понимаешь ли, никак не могу отвыкнуть. Прямо не могу работать без папироски. Говорят, что конфеты надо есть...

Илларион. И конфеты нельзя есть, потому что бумажками насорят и следы все равно будут.

Сталин. Я в данном случае не про кладбище говорю, а вообще про курение.

Илларион. А вообще кури сколько угодно!

Сталин. До свидания.

Илларион. До свидания.

Илларион один на кладбище. Идет в сторожку, там вспыхнула на короткое время свечка. Потом погасла. Дождь то накрапывает, то прекращается. Потом вспыхнул электрический фонарь, погас. Наконец показывается околоточный и городовые. Околоточный стучит в сторожку.

Илларион. Кто там? Что тебе нужно ночью?

Околоточный. Ну, открывай, открывай! Нечего!

Илларион (выходит, кутаясь в одеяло). Что случилось? Кто помер?

Околоточный. Ты что же это, спишь?

Илларион. Конечно сплю. Все люди ночью снят.

Околоточный. Пусти-ка! (Зажигает фонарь, входит с городовым в сторожку.)

Илларион. Что такое? Я не понимаю!

Околоточный. А то, что караулишь плохо! Вот что!

Илларион. Я караулю плохо? Пожалуйста, пересчитайте: все на месте! Никто не воскрес, ни одного не украли. Я не понимаю, что вы хотите? Почему будите меня?

Околоточный. Ты смотри у меня! У тебя ходят тут по ночам!

Илларион. Этого не может быть! В такой компании живу, где один я могу ходить. Остальные не способны. Что вы меня под дождем держите! (Поворачивается и уходит в сторожку, хлопнув дверью.)

Околоточный. Дурак!..

Занавес

Картина шестая

Полусгоревший цех на заводе Ротшильда. Толпа рабочих. Отдельно полицеймейстер, Трейниц, Ваншейдт, околоточный и Кякива.

Губернатор (Смагин). Здравствуйте, господа!

Полицмейстер (Ловен). Здравия желаю, ваше превосходительство!

Губернатор. Это что же? Целая толпа, как я вижу?..

Полицеймейстер вздыхает.

Губернатор. Безобразие... Здравствуйте, рабочие!

Молчание.

Безобразие! (Увидев Кякиву.) Это кто такой?

Трейниц. Переводчик при жандармском управлении, ваше превосходительство.

Кякива. Кякива, ваше превосходительство.

Смагин. Безобра... А, хорошо!.. Вы будете им... это... будешь, любезный, им... вы будете переводить... Ну-с, выпустите вперед главных!

Толпа (на грузинском и русском языках): «У нас нету главных! Мы все тут главные, все одинаково терпим! Все!»

Кякива (губернатору). Они, ваше превосходительство, говорят, что нету главных... Все одинаково, говорят...

Губернатор. Что это значит — одинаково?

Кякива. Что значит?! (Кричит по-грузински.)

Губернатор. Не могут же объясняться сразу полторы тысячи человек!

[Кякива. Не могут, ваше превосходительство].

Губернатор. Так пусть выпустят вперед тех, кто изложит их желания.

Кякива переводит толпе эти слова. Выходят Геронтий и Порфирий.

Губернатор. Попробую воздействовать на них мерами кротости.

Полицеймейстер вздыхает.

Губернатор. Ну вот так-то лучше. Потолкуем, разберемся в ваших нуждах...

Кякива. Так лучше. Да.

Губернатор (Геронтию). Ну говори, что у вас тут? Чем это вы недовольны? И я приму все меры... э... Поставь нас, так сказать, в курс событий, объясни суть дела[9].

Геронтий. Первое, чтобы всех уволенных обратно. Второе: плохо живем, очень плохо живем. Мучаемся.

Кякива. Очень плохо, говорит, живут.

Губернатор. Я понимаю...

Толпа: «Живем плохо, плохо живем. Плохо живем!»

Полицмейстер. Тише вы! Один будет говорить.

Геронтий. Из сил мы выбились. Не может человек работать по шестнадцать часов в сутки!..

Смагин. Но, позволь... сколько же времени вы хотели бы работать? Э...

Геронтий. Десять часов.

Толпа: «Десять часов» Гул.

Губернатор. Как это десять?

Кякива (по-грузински). Как это так десять? (По-русски.) Почему десять?

Губернатор. Но впрочем, дальше, излагай ваши требо... желания.

Геронтий вынимает бумагу. Трейниц внимательно косится на эту бумагу.

Геронтий. Накануне праздничных дней работу заканчивать в четыре часа пополудни...

Губернатор. Гм...

Геронтий. Всем поденным рабочим прибавить двадцать копеек.

Ваншейдт (полицеймейстеру). Вы слышали — двадцать копеек!

Полицмейстер вздыхает.

Геронтий. Не штрафовать без разбору. Штрафуют! Штрафы не должны превышать трети жалованья!

Кякива переводит.

Толпа: «Замучили штрафами! Замучили!»

Полицмейстер. Тише!

Ваншейдт. Это неправда, ваше превосходительство.

Шум в толпе.

Геронтий. И мы требуем, чтобы с нами обращались как с людьми!.. Ругают нас и бьют нас!

Губернатор. То есть как? (Ваншейдту.) Э...

Ваншейдт. Я никогда не видел!.. Этого не может быть! Клевета!

Русский рабочий. Не может быть? А вы посмотрите!

Из толпы выбегает рабочий-грузин, сбрасывает башлык с головы, показывает лицо в кровоподтеках и ссадинах, что-то выкрикивает по-грузински, потом по-русски.

Избитый. Палкой, палкой!

Губернатор (Ваншейдту). Э...

Ваншейдт. В первый раз вижу... Может быть, он что-нибудь украл?

Русский рабочий. Он щепку взял на растопку... Цена этой растопке одна копейка на базаре. Били сторожа́, как ломовую лошадь... Все свидетели! Били!

Толпа: «Били! Видели мы! Били!» Гул.

Ваншейдт. Я же, ваше превосходительство, не могу ответить... Сторожа могу уволить...

Русский рабочий (Ваншейдту). Кровопийца!

Толпа: «Кровопийца!»

Ваншейдт. Вот, ваше превосходительство, в точности так, как я и говорил: я — кровопийца! Как вам это понравится?!

Губернатор. Прекратить это безобразие!

Полицмейстер. Тише!

Послышались полицейские свистки.

Смагин (Терентию). Все?

Порфирий. Нет, есть еще последнее требование: когда мы работаем, получаем полную плату, но если на заводе временно не будет работы, чтобы устроить смену и чтобы смена не работающая получала бы половину платы[10].

Смагин. Что?

Молчание.

Я спрашиваю: что такое? Я ослышался или ты, дружок, угорел? Переведи ему!

Кякива вертит укоризненно пальцами перед лбом, показывая, что Порфирий угорел.

Губернатор. Где же это видано, чтобы рабочий не работал, а деньги получал? Я просто... э... не понимаю... я к здравому смыслу обращаюсь!

Порфирий раздельно и внятно начинает говорить по-грузински. Толпа затихла.

Губернатор (Кякиве). Переведи!

Кякива. Он, я извиняюсь, ваше превосходительство, говорит про ваших лошадей...

Губернатор. Ничего не понимаю! Каких таких лошадей?

Кякива. Он говорит, что вы, ваше превосходительство, когда на лошадях ездите, кормите их, а когда они в конюшне стоят, тоже ведь кормите. А то иначе, говорит, околеют и вам не на чем будет ездить. А разве, говорит, человек недостоин, чтобы его кормили? Разве он хуже лошади?

Молчание.

Трейниц (тихо, полицмейстеру). Ну, понятно, чья это выдумка. Не будет добра в Батуме!..

Полицеймейстер вздыхает, качает головой.

Губернатор. Это что-то... нелогичное совершенно... Возрази ему, то есть переведи... лошади лошадями, а люди это совсем другой, так сказать, предмет. (Порфирию, укоризненно.) Драгоценнейший дружок!.. Переведи!

Кякива. Драгоценнейший дружок!..

Губернатор. Что же ты, черт тебя возьми? Разве так переводят?

Кякива. Он понимает, ваше превосходительство! «Драгоценнейший дружок» так и будет на всех языках — драгоценнейший дружок!..

Губернатор. Пошел вон!

Кякива скрывается.

Губернатор. Что такое?! (Трейницу.) Я не совсем понимаю, полковник... это какой-то идиот! Неужели жандармское управление не могло найти другого? Это попугай!

Трейниц. До сих пор он, ваше превосходительство, работал толково...

Губернатор. Непонимаю-с! (Рабочим.) Нет-с, друзья мои... Это невиданно и неслыханно!

Русский рабочий. А Путиловский?

Губернатор. Что Путиловский?.. Э?..

Русский рабочий. Когда Путиловский сгорел, пока новый отстроили, рабочие получали половину жалованья...

Губернатор. Это... Путиловский это... Путиловский... а тут это совершенно невозможно! Да-с! Нет, друзья мои, я вижу, что вас кто-то смутил, пользуясь вашей доверчивостью, и э... требования ваши чрезмерны, чудовищны и нелепы... Насчет побитого будет проведено строжайшее расследование, и все, конечно, виновный понесет заслуженную кару... А требования ваши... нет... Куда он девался, черт его возьми? (Кякиве.) Что ты стоишь как истукан? Переведи!

Кякива кричит толпе по-грузински. Гул.

Что это они?

Кякива. Они не хотят...

Губернатор. Друзья мои! Как отец, обращаюсь к вам, и притом отец родной: прекратите забастовку и станьте на работу! Любя вас всей душой и жалея, говорю!

Кякива переводит. Гул, шум.

Русский рабочий. Не станем на работу, если требования не удовлетворят!

Толпа: «Не станем на работу!» Шум. Свистки.

Губернатор. Ах так?.. Ну так вот что: предупреждаю, что если завтра, как дадут гудок, не станете на работу, я вас... по этапу... в Сибирь!

Трейниц. Давно бы так...

Кякива (толпе). Сибирь!

Порфирий. Не станем на работу!

Шум, свист.

Губернатор. Ах вот как?! Бунт? (Указывая полицмейстеру на Порфирия, Геронтия и русского рабочего.) Арестовать зачинщиков. Арестовать!

Полицмейстер (городовым). Берите их!

Городовые устремляются вперед.

Русский рабочий. Вон оно что! Выманил вперед, говорит — поговорим, а потом брать?! Товарищи! Полюбуйтесь на отца родного губернатора!

Толпа вскричала: «Берите и нас! Берите!»

Губернатор. Эй, стражников сюда!

Выбегают стражники, хватают выбежавших.

Полицмейстер. И этого бери! И этого!

Ваншейдт убегает.

Губернатор. Убрать толпу! Очистить двор!

Рабочие. Берите! Берите!

Порфирий. Сажайте всех!

Губернатор. Лошадей мне!!

Занавес.

Картина седьмая

Утро мартовское. Площадь перед зданием пересыльной казармы. Большие ворота, забор. В окнах казарм смутно мелькают лица за решетками. Иногда доносится из казармы песня, обрывается. Временами гул. На площади перед казармами Ловен, околоточный, жидкая группа городовых; Ловен и околоточный хмуры, поглядывают вдаль. Издали сперва чуть слышный, а потом нарастающий гул очень большой приближающейся толпы. Она подходит с песнями и трудно различимыми выкриками. Ловен проявляет беспокойство. В казарме услышали приближение. Гул. Полицейский свисток за воротами. Голос: «Отойди от окна». С другой стороны послышался стук подлетевших фаэтонов. Ловен подтягивается, берет под козырек. Поспешно выходят Дрягин, Зейдлиц, два жандарма, Кадиков[11].

Дрягин. Идут?

Ловен. Так точно. Идут. (Вздыхает.)

Дрягин. Много их?

Ловен. Тысяч до двух...

Дрягин. Черт знает что такое... (Оглядывается, подзывает жандарма.) Беги к капитану Антадзе, скажи, чтобы вел роту сюда.

Жандарм. Слушаюсь, ваше превосходительство! (Убегает.)

Зейдлиц (вынув бинокль, буравит глазами приближающуюся толпу. Лицо его вспыхивает радостью. Он обращается к жандарму). Смотри-ка... рядом с вожаками... в башлыке... Видишь?

Жандарм. Ника... Так точно. Вижу.

Зейдлиц. Чужой? Или ротшильдовский?

Жандарм. Кажись... Так не помню... Кажись, чужой...

Зейдлиц (Кадикову). Башлык чужой?

Кадиков. Чужой башлык... так точно.

Зейдлиц. Кто флаг несет?

Кадиков. Хиримьянц... ротшильдовский...

Зейдлиц. Так, так... (Прячет бинокль, обращается к Ловену.) Вот она, птица! Видите, полковник?.. Вон рядом с флагом... Теперь все понятно...

Ловен вздыхает.

Зейдлиц. Надо будет потеснить толпу, полковник, и когда начнется кутерьма, этого взять непременно. Это он и есть...

Ловен. Может, из рабочих...

Зейдлиц. Положитесь на мой глаз. Еще не обманывал ни разу. Я хорошо знаю этих господ. Надо отрезать его и взять...

Ловен. Толпа велика...

Зейдлиц. Надо, надо, полковник... (Жандарму.) Руководи городовыми, брать, брать этого в башлыке, рядом с флагом...

Шум разрастается неимоверно. Толпа вышла... Впереди идут Хиримьянц с красным флагом, Сталин, Теофил, Наталия и другие.

Дрягин. Остановиться!

Околоточный засвистел, толпа ответила криком и свистом. Стихло.

Остановиться!

Сталин. А нам больше и некуда идти... Мы пришли куда нужно. (Поднимается на камень у забора казармы, кричит, обращаясь к окнам казармы.) Братья! Здравствуйте! Вас не забыли! Мы пришли, чтобы вас освободить!

Казарма отвечает на это криками. Из окон машут руками. Околоточный залился свистом... Стихает.

Дрягин. Что это значит? Замолчать! Бунт? Да вы знаете, чем это пахнет! Кадиков!

Кадиков кричит по-грузински.

Теофил. Молчи, шпион!

Толпа разразилась свистом.

Кадиков (Дрягину). Говорит, шпион...

Дрягин. Без вас слышу! (Толпе.) Что означает это беззаконное появление?

Хиримьянц. Мы пришли требовать, чтобы освободили наших братьев, ни в чем не повинных!

Толпа: «Освободите их! Освободите их!»

Дрягин. Они арестованы за подстрекательство к беспорядкам и выпущены быть не могут без приказания из Кутаиса. Приказываю разойтись. Толпа, разойдись!

Сталин. Нет, толпа не разойдется!

Дрягин. Смотрите! Разойдитесь! (Ловену.) Оттеснить толпу!

Зейдлиц (жандарму). Действуй!

Ловен. Городовые! Тесните толпу!

Цепь городовых бросается вперед, жандарм ввинчивается <...> пробирается к Сталину, но толпа смыкается.

Каладзе. Назад, Сосо, назад!

Сталин. Ничего, ничего...

Городовые пытаются пустить в ход шашки в ножнах, но толпа их отбрасывает, так же как и жандарма.

Зейдлиц (Дрягину). Надо солдат, солдат, Михаил Николаевич!

Дрягин. Идут!

Послышался топот подходящей роты и стук барабанов.

Теофил. Зачем на безоружных бросаете солдат? А?

Толпа: «Войско идет? Солдаты! Солдаты!»

Сталин. Не бойтесь их! Не бойтесь и стойте твердо.

Гул в казарме.

Теофил. Они стрелять не будут! Они не могут стрелять!

Антадзе (за сценой). Рота, стой! Первый взвод вперед, винтовки на руку, за мной! (Выбегает на сцену.) Теснить толпу прикладами!

Взвод солдат идет за Антадзе, толпа встречает солдат свистом. Солдаты пускают в ход приклады. Тогда полетели камни... Толпа наваливается на солдат. Камень попадает в голову Антадзе, тот выхватывает револьвер, ударяет одного из рабочих рукояткой...

Ловен. Эх...

Антадзе. Ах ты сволочь! Взвод, назад!

Солдаты начинают отступать, скрываются, Антадзе исчезает за кулисами.

Рота!..

Глухо его команды, затем тоскливый рожок. Голос в толпе: «Стрелять будут!»

Теофил. Они не смеют стрелять в безоружных!

Вдруг ворота начинают трещать под напором толпы заключенных во дворе казармы, ворота распахиваются, первым выбегает без фуражки растерянный полицейский, затем Порфирий и несколько рабочих.

Порфирий. Братья!

Зейдлиц. Михаил Николаевич, скорей отсюда, мы на мушке прицела!

Первый убегает, за ним кинулись куда попало городовые. Убегают Дрягин, Кадиков, Ловен, околоточный. Рожок.

Антадзе (глухо, за сценой). Рота!..

Глухо его команды. Затем залп за сценой.

Теофил. Стойте твердо! Это холостые.

Второй залп. Падает Порфирий, Каладзе... начинают падать убитые... Послышались крики женщин... Начинается смятение, Наталия в ужасе закрывает лицо руками. Третий залп... Толпа побежала. В ворота казармы обратно бросаются выбежавшие под огонь. Порфирий поднимается, держится за раненую руку, прижимается к забору.

Порфирий. Сгорите вы, сгорите!.. (Отступает, скрывается.)

Рабочий (пошатнувшись). Это мне? Еще давай, еще давай! (Разрывает на груди рубаху, падает.)

Наталия отбегает к забору, кричит. Еще несколько отдельных выстрелов. Стрельба прекращается.

Сталин (грозит кулаком вдаль). Вспомните, вспомните вы этот день!.. (Наклоняется к раненому Геронтию.) Геронтий! Геронтий...

Геронтий. Воды...

Сталин (поднимает Геронтия, закидывает его здоровую руку себе за шею, ведет его).

Выбегает Наталия, в ужасе оглядывается.

Поднимай другого, поднимай, Наташа, они больше стрелять не будут...

Послышался глухой голос Антадзе и топот отходящей роты. Потом тишина. Наталия склоняется к раненому.

Наталия. Берись за шею, берись...

Крадучись, выбегает околоточный, оглядывается, хватается за голову. Выбегает Вера...

Вера (околоточному). Ах ты, волк. Ах ты, волк... Волк! (Бросается на околоточного, срывает с него погоны, рвет на нем воротник.)

Околоточный. Я не убивал... я не убивал... Это Антадзе!..

Занавес

Картина восьмая

Сцена ареста[12].

Ночь в квартире Дариспана. За столом сидит Сталин, что-то пишет на клочке бумаги. Лампа. Потом стук. Сталин прислушивается. Появляется голова Дариспана в дверях.

Дариспан. Это [Коция] Константин...

Сталин. Ага...

Дариспан уходит. Входит Коция.

Сталин. Ну что?

Константин. Фу, устал. Прямо руки оттянул. Тяжелые.

Сталин. Закопал?

Коция. Похоронил. Наш могильщик похоронил в кукурузе. Он хороший специалист... Но, понимаешь, Сосо, я клянусь Богом, в жизни не видел таких беспокойных людей, как эти жандармы. Такие вредные люди, прямо невозможно работать. Они за моим фаэтоном ударились.

Сталин. Когда на кладбище везли?

Коция. Нет, когда обратно ехал. Вообще они такую суету вызвали в нашей жизни, что немыслимо.

Сталин. Надо и в их положение входить, им тоже надо посочувствовать. (Пишет.) Жалованье получают за это, пускай работают.

Коция. У меня последнее время даже какие-то предчувствия появились мрачные.

Сталин. Предчувствия иногда обманывают. Они не всегда верные.

Пауза.

Коция. Сосо, опять тебе надо завтра квартиру менять. Они теперь за тобой, как за зверем, будут идти, ни за что не успокоятся.

Сталин. Завтра переменим. Самое главное, что типография на месте.

Коция. Надо, Сосо, надо менять место. Не нравится мне Кединский переулок.

Сталин. Завтра подумаем.

Коция. Я пойду в кухню поесть. (Уходит.)

Пауза. Потом стук. Смутно голос.

Дариспан. К тебе какой-то старик пришел, говорит, что твой хороший знакомый...

Сталин. Как его зовут? А, да. Его можно пустить. Я его знаю.

Дариспан (в двери). Он дома. Входи, пожалуйста.

Входит Реджеб.

Сталин. Здравствуй, Реджеб!

Реджеб. Здравствуй. Я к тебе пришел.

Сталин. Ну, тогда садись, будь гостем.

Реджеб садится. Молчит.

Что скажешь приятного?

Реджеб молчит.

Помолчать со мной пришел?

Молчание.

Ну помолчи еще.

Молчание.

Ты так, старик, вздыхаешь, что я заплакать могу. Скажи хоть слово! Зачем меня мучаешь? Для чего пришел? Какое горе тебя терзает?

Реджеб. Я вчера важный сон видел.

Сталин. Какой сон?

Реджеб. Понимаешь, будто бы в Зеленый Мыс к нам приехал царь Николай.

Сталин. Зачем?

Реджеб. На дачу, конечно. И, понимаешь, стал купаться. Снял мундир, брюки, сапоги, все положил на берегу, намылился и полез в море. А мы сидим с тобой на берегу и смотрим, и ты говоришь: «Он хорошо плавает», а я говорю: «Как он голый пойдет, если кто-нибудь его мундир украдет?», а он, понимаешь, поплыл и утонул. Мы с тобой побежали, кричим всем, что царь потонул, и весь народ обрадовался.

Сталин. Хороший сон. Так ты для того из Салибаура шел в Батум, чтобы мне сон рассказать?

Реджеб. Нарочно для этого и шел.

Молчание.

Сталин. Хороший сон. А чтобы он такое значил, я не понимаю.

Реджеб. Значит, царя не будет, ты всю Абхазию освободишь.

Молчание.

Я тебе скажу, что никакого сна я не видел.

Сталин. Я же знаю, что ты не видел.

Реджеб. Я потому сон рассказывать стал, что не знаю, что тебе сказать, сижу, а выговорить не могу. Меня к тебе старики послали, чтобы ты одну тайну объяснил.

Сталин. Какую?

Реджеб. Слушай меня, Сосо. Я старик, и ты на меня не обижайся. Все тебя уважают. Рабочие любят, говорят — мадзгвари. Мы, абхазцы, бедные и знаем, что ты нам хочешь помочь. Мы знаем, что ты по ночам печатаешь. Ведь печатаешь?

Сталин. Да.

Реджеб. А когда ты их в ход пустишь?

Сталин. Что?

Реджеб. Фальшивые деньги. У нас долго ломали голову старики: что человек тайно печатает по ночам? Один старик догадался — фальшивые деньги. И мы все смутились. Говорят, хороший человек, но, понимаешь, мы ему деньги помогать печатать не можем. Меня послали, говорят, он тебя знает. Ты найди его в городе и непременно узнай, зачем печатает. Что, он будет раздавать их народу? Когда будет раздавать?..

Сталин. Коция!..

Коция. Что?

Сталин. У тебя есть с собой хоть одна прокламация?

Коция. Один листок есть.

Сталин. Дай-ка его мне.

Коция отдает листок, выходит.

Вот видишь: эти листки печатаем. Краски нет. Это не деньги. Приходится печатать вот зачем. Народу живется очень худо, и чтобы его поднять против царя, нужно, чтобы все знали, что худо. Ну, если мы начнем по дворам ходить и говорить «худо живется, худо живется», они меня, понимаешь ли, в цепи закуют. А так мы разговариваем со всеми[13]... Вот... И всё. А деньги мы не печатаем. Это народу не поможет.

Реджеб (поднимаясь). До свидания. Прости за то, что я тебе заниматься помешал. Ц... ц...

Сталин. А ты сделай мне одолжение, покажи эту бумажку вашим и объясни.

Реджеб. Хорошо, хорошо, хорошо. (Качает головой, вздыхает.) Ц... ц... (Идет к дверям, останавливается.) Одно жалко, что ты не мусульманин!

Сталин. А почему?

Реджеб. Ты прими обязательно. Я тебе советую. Если примешь, я за тебя выдам семь красавиц. Ты человек бедный, ты даже таких не видел. Одна лучше другой!

Сталин. Мне сейчас, знаешь ли, некогда жениться, много дела есть.

Реджеб. Потом, когда все устроишь, тогда женим. Прими мусульманство.

Сталин. Подумать надо.

Реджеб. Обязательно подумай... Прощай. Ц... ц... фальшивые деньги... Аллах, Аллах... Ой, как неприятно! (Уходит.)

Сталин садится к столу, читает.

Коция. Этот гимназист пришел... которого ты звал.

Сталин. Очень хорошо...

Коция. Вот товарищ Сосо...

Вано. Я думал, что вы пожилой..

Сталин. Я тебя тоже не знал, но знал, что ты молодой... гимназист... Ты в шестом классе?

Вано. В шестом.

Сталин. Садись, пожалуйста... папироску закури... Я тоже был в шестом классе, но у нас в семинарии, понимаешь, другое разделение... Кроме того, в силу некоторых причин, я не кончил курс. Работает кружок?

Вано. Работает.

Сталин. Сколько вас человек?

Вано. Десять человек. Старшие классы.

Сталин. Ну конечно, не приготовишки. Те упорно от занятий политикой отлынивают. Впрочем, они еще наверстают. Время у них есть. У вас, конечно, месаме-дасисты работали раньше?

Вано. Да.

Сталин. Ну, это потеря времени. Кабинетные люди. Можно в ступе воду толочь, получится тот же результат. Ты читал статью Ноя Жорджания в «Квали»?

Вано. Читал.

Сталин. Ну к чему будет годен человек, воспитанный такой литературой!.. Ты, как человек умный, понимаешь это, конечно...

Дариспан (внезапно вбежав). Пастырь, беги!..

Константин. Сюда?..

Сталин (приподнявшись, поглядев в окно). Поздно... (Надевает пальто, садится.)

Вано. Лампу, может быть, потушить?

Сталин. Что ты! Ни за что! Сиди спокойно, спокойно, слышишь? Меня ты видел в первый раз здесь, не знаешь, как зовут. Я безработный, пришел уроки просить, а тебя Канделаки привел...

[Появляются двое городовых через другую дверь.]

Стук во все двери. Дариспан открывает в кухне. Константин — наружный вход. Городовые, жандармы, затем околоточный и Ловен, Кадиков.

Ловен. Оставайтесь на местах.

Входит Зейдлиц, кладет портфель на стол, садится.

3ейдлиц[14] (Ловену). Прошу, полковник, приступать к обыску. Сколько комнат в квартире?

Околоточный. Три и галерейка.

Ловен. Начинайте. (Уходит в соседнюю комнату.)

Начинается обыск.

3ейдлиц. Кто хозяин квартиры?

Дариспан. Я.

3ейдлиц. Обыщите его.

Дариспан. Я ничего не украл. Зачем в карманах шарите?

Кадиков говорит по-грузински Дариспану. Дариспан отвечает по-грузински.

3ейдлиц (Кадикову). Переведите.

Сталин. Я могу перевести. Он говорит, что не хочет разговаривать с этим шпионом.

3ейдлиц (пристально и долго смотрит на Сталина, обращается к Дариспану). Кто такой?

Дариспан. Паяльщик на заводе Манташева.

3ейдлиц. Имя?

Дариспан. Дариспан Дерахвелидзе.

Кадиков. Он — Дерахвелидзе.

3ейдлиц. Паспорт. (Обращается к Канделаки.) Ваше имя?

Канделаки. Константин Виссарионович Канделаки.

3ейдлиц. Ваш паспорт.

Канделаки. Не захватил с собой документ.

3ейдлиц. Напрасно. Впрочем, мы кое-что о вас уже слышали.

Канделаки. Не знаю, что.

Зейдлиц. С течением времени узнаете. (Вано.) А вы, молодой человек?

Вано. Я Вано Ромишвили.

Зейдлиц. Чем занимаетесь?

Вано. Ученик шестого класса батумской гимназии.

Зейдлиц. Скажите! Никак нельзя этого подумать, глядя на вас. Что же вам, надо думать, не нравится императорская форма, присвоенная воспитанникам средних учебных заведений? Или выгнали?

Вано. Нет, не выгнали.

3ейдлиц. Ну, это не уйдет. Скоро выгонят. Ваш билет.

Вано подает билет.

3ейдлиц. Надо полагать, что вы делаете большие успехи в науках, по всему видно. Утешение родителям будете.

Сталин. Я сперва вас принял за жандармского офицера, но вы, по-видимому, классный наставник?

3ейдлиц (пристально и долго поглядел на Сталина, обращается к Вано). Как на сходку сюда попал?

Вано. Какая сходка?.. Я не понимаю.

Канделаки. Сходка?

3ейдлиц (Вано). Не валяй дурака. Зачем пошел в эту квартиру? Шел, шел и зашел? С хозяином знаком?

Вано. Нет, я в первый раз здесь...

3ейдлиц. Страннейшая история! Незнакомая квартира на окраине... На огонек, что ли, к незнакомому человеку?

Канделаки. Я его привел...

Городовой осматривая буфет, уронил и разбил тарелку.

Сталин (в это время Канделаки). Я безработный, уроков ищу.

3ейдлиц (Ловену). Нельзя ли, полковник, чтобы люди поаккуратней работали?

Ловен (городовому). На трое суток! Орясина!

3ейдлиц (Канделаки). Зачем?

Канделаки. Вот приехал без работы, ищет уроков...

3ейдлиц. А, интеллигентный человек!.. Это приятно.

Ловен (городовому). Печку осмотри!

3ейдлиц (Вано). Почему в цивильном платье?

Вано. Я пальто распорол под мышкой...

3ейдлиц. Надо было маме сказать. Она бы зашила. Чье пальто?

Вано. Брата моего Иосифа Ромишвили.

3ейдлиц. Так. (Пишет.)

Ловен (городовому). Пепел есть?

Городовой. Никак нет, ваше высокоблагородие!

Ловен (рассматривая книжку, взятую со стула, Дариспану). Твоя книжка?

Дариспан. Нет.

Сталин (Трейницу). Это моя книжка. «Философия природы». Перевод Чижова.

Ловен. Гегель. (Подает книжку Трейницу.)

3ейдлиц (Сталину). Изучением философии занимаетесь? (Ловену.) Смешанное общество в Кединском переулке. Манташевский паяльщик (указывая на Канделаки), один без определенных занятий, подозрительный гимназист и философ... (Сталину.) Ну-с, итак, с кем имею удовольствие разговаривать?

Сталин. Должен сказать, что у меня этого удовольствия нету.

Кадиков (внезапно, Зейдлицу). Ваше высокоблагородие, покорнейше вас прошу, чтобы я с ним не разговаривал. Убедительно прошу.

3ейдлиц. Что это значит?

Кадиков. Он ругатель. Язык у него. Он что-нибудь мне такое скажет... Я человек тихий.

3ейдлиц. Это глупости! (Сталину.) Имейте в виду, что мы вас выучим разговаривать. В тюрьме научу!

Сталин. Если я за что-нибудь попал бы в тюрьму, я и совсем неразговорчивым, может быть, стал бы...

3ейдлиц. Чаще бывает наоборот... Паспорт!

Сталин. Я, к сожалению, потерял паспорт.

3ейдлиц. О, это неосторожно! Очень, очень неосторожно. Как же мы теперь узнаем, кто вы такой! Ай-яй-яй! Но раньше этого вот что: вы были девятого марта у здания казарм в толпе, произведшей беспорядки?

Сталин. Девятого марта?.. А... Это когда солдаты убили четырнадцать ни в чем не повинных рабочих, а пятьдесят ранили. Нет, я не был и этого гнусного зрелища не видел.

3ейдлиц. Не извращайте факты. Толпа, подстрекаемая агитаторами, бросилась на солдат, и те были вынуждены пустить в ход оружие.

Сталин. Кому в голову из безоружных рабочих придет на вас броситься? Вы сами бросаетесь на людей — невооруженных. Они пришли просить освободить их арестованных товарищей, ни в чем не повинных и взятых только за то, что они защищали свое человеческое право на скудную жизнь, а вы их перебили живодерски как собак... Нет, я не был при этом.

3ейдлиц. Здесь не митинг. Прекратите агитацию? Так не были? А где же вы были девятого марта?

Сталин. Я вовсе не был в Батуме в это время.

3ейдлиц. Да что вы! А вас, между прочим, видели. (Кадикову.) Видел? Он вас видел!

Сталин. Зачем вы ему верите? Он же какой-то кривой на один глаз, этот сыщик.

Кадиков (грустно улыбнувшись). Я — кривой...

3ейдлиц. Берегитесь! Ой, берегитесь! Не сметь так разговаривать. Сильно поплатитесь! Когда же вы приехали в Батум?

Сталин. Пятнадцатого марта.

3ейдлиц. Ах так? А до пятнадцатого где были?

Сталин. В Гори.

3ейдлиц. Ага, ага... Так кто же вы такой?

Сталин. Сперва позвольте узнать, кто вы такой?

3ейдлиц. Извольте-с. Отдельного корпуса жандармов ротмистр Зейдлиц.

Сталин. Дело не в фамилии, а я хочу знать, чем вызвано это вторжение вооруженных в мирную рабочую квартиру, где нет никаких преступников?

Зейдлиц. Наружность часто бывает обманчива.

Сталин. Да, но бывает и так, что наружность совершенно соответствует внутреннему содержанию...

Кадиков. Сейчас про меня что-нибудь скажет! Обязательно.

Сталин. Нет, не только про вас...

Зейдлиц. Я рад, что вы разговорились. Видно птицу по полету. Ну что же, у нас найдется место и для такого. И очень далеко отсюда. (Вано.) Как его зовут?

Вано. Я этого человека в первый раз вижу.

Зейдлиц. А хотел уроки ему дать. Хорош, наверное, преподаватель. (Сталину.) Где вы остановились в Батуме?

Канделаки. Он у меня остановился.

Зейдлиц. Я вас не спрашиваю. Где проживаете? На Пушкинской улице без прописки?

Канделаки. Как его пропишу? Он паспорт потерял. Работы нет. Я приютил...

Зейдлиц (Дариспану). Ты знаешь его?

Дариспан. Нет. Он в первый раз пришел... безработный...

Зейдлиц. Правительство его величества найдет ему работу. В Сибири ее много. Ну, мне это надоело. (Сталину.) Кто вы такой?

Сталин. Что вы на меня кричите? Я отвечать не буду!

Зейдлиц. Ответы ваши больше не нужны. Три месяца ищем вас, господин Джугашвили. Ввиду того, что у вас отшибло память, могу вам сказать и откуда вы. Из города Гори. И зовут вас Иосиф Виссарионович. (Ловену.) Все, полковник?

Ловен. Все.

Зейдлиц. Все арестованы. (Указывая ни Сталина.) К нему казаков. (Жандарму.) Глаз не спускать!

Сталин. Гегеля тоже арестовали? К нему надо целый полк казаков приставить, а то убежит...

Кадиков. Ах, язык какой!.. Ах...

Вбегает жена Дариспана, бросается к нему, что-то говорит по-грузински.

Ловен. Отойди, отойди, матушка!..

Зейдлиц. Убрать ее. Что говорила?

Кадиков. Волнуется.

Сталин. Когда вас видят, все волнуются.

Зейдлиц. Еще одну дерзость скажете, велю связать!

Сталин. Нет. Беззаконие. Не оказываю сопротивления, не имеете права.

Зейдлиц. Марш.

Арестованных выводят.

Занавес

Картина в тюрьме (девятая)

Двор тюрьмы. Подворотня. И вход в контору. Окна. Скамейки. Появляются несколько уголовных с метлами и с ними надзиратель.

Надзиратель. Подметайте, сволочи.

Уголовный. Слушаем, ваше плодородие.

Надзиратель. Что? Что? Как ты меня назвал?

Уголовный. Я ничего... Ваше высоко...

Надзиратель. Я тебя смажу по рылу, да еще в карцере побываешь. Я из тебя веселье это вышибу!

Уголовный. Чего вы серчаете, ваше высокоблагородие?.. Я...

Надзиратель. Чтобы у меня соринки не было, а то вы у меня это языком вылижете!

Уголовный. Как паркет будет!

Надзиратель проходит.

Пошел ты к чертовой матери! (Бросает метлу, садится на скамейку, свистит, делает затяжку, передает окурок другому уголовнику.)

Сталин (появляется в окне за решеткой). Здорово!

Уголовный. А! И вам мое почтение!

Сталин. Просьба есть.

Уголовный. Беспокойные вы господа, политические, ей-богу! Не можете прилично сидеть. То у вас просьба, то заявление, то газеты вам подавай. А у нас правило: сел — сиди!

Сталин. За что сидишь?

Уголовный (декламирует). А скажи-ка мне, голубчик, кто за что же здесь сидит? Это барин трудно помнить! Есть и вор здесь, и бандит! Ширмогалы мы, например.

Сталин. Письмо на волю надо передать...

Уголовный. Сегодня что хохоту у нас в камере было: курить хочется, но курить нечего!

Сталин. Лови... (Выбрасывает во двор пачку папирос.)

Уголовный. Ну-ка от окна отходи! (Схватывает метлу, подметает.)

Проходит надзиратель, скрывается.

Письмо в пачке?

Сталин. Ну конечно, в пачке.

Уголовный. Письмо вредное? Нашего брата истязают за подобного рода письма.

Сталин. Не вредное письмо. Письмо к матери моей. Хочу узнать, как она живет и не больна ли.

Уголовный (хлопнув кулаком по ладони). Марка. Штемпель. Пошло!

Сталин. Еще вопрос. В женском отделении в отдельной камере сидит... Наташа по имени... волосы пышные, из Батума в апреле переведена.

Уголовный. Волосы пышные? Понимаем!

Сталин. Тут и понимать нечего. Сидит женщина в тюрьме и все. Как себя чувствует?

Уголовный. Плакать стала.

Сталин. Плакать?

Пауза.

Ты, я вижу, человек остроумный...

Уголовный. Не заливай, не заливай, мы не горим!

Сталин. Я не заливаю, я слышал, как ты с этим негодяем тюремщиком разговаривал... Сейчас их поведут на прогулку, так ты бы научил, чтобы она прошлась здесь, а то она в том конце ходит... А ты чем-нибудь займи надзирателя. Понимаешь?

Уголовный делается грустным, свистит.

Сталин. Лови! (Бросает папиросы.)

Уголовный. Отойди от окна!.. (Уходит.)

Надзиратель. А что ж вы, бестии, не поливаете?

Появляются три женщины, среди них Наташа.

Здесь ходите! (Уходит.)

Уголовный (с лейкой, Наташе). Вы, барышня, здесь погуляйте... У того окошка вам будет интересно. Вас ваш главный спрашивал. Мадзгвари.

Наташа. Кто главный? Никакого я главного не знаю. Отойдите.

Уголовный. Вы в тюрьме в первый раз, а я восемь раз сидел. Наседками ширмагалы не бывают. Наше дело с фомкой замки проверять. (Проходит.)

Наташа. Шпион проклятый.

Надзиратель. Что же вы, сукины дети, крыльцо поливаете, чтобы губернатор поскользнулся? (Устремляется вон.)

Сталин (в окне). Что значит, орлица, твои слезы? Неужели тюрьма сломила тебя?

Наташа. Сосо!

Сталин. Не называй.

Наташа. Ты здесь? Ты... я думала, что ты в Сибири... Ты... Ты, говорят...

Сталин. Второй год пошел... Плачешь? А? Наташа?

Наташа. Плачу, плачу, сознаюсь... Тоска меня затерзала... Плачу.

Сталин. Когда началось?

Наташа. Неделю.

Сталин. Перестань, не плачь, они тебя сожрут... погибнешь... что хочешь делай в тюрьме, но не плачь!..

Наташа. Повеситься я хотела...

Сталин. Стыдись! Что ты! Ты не говорила этих слов, а я не слыхал. Зачем? Слушай меня внимательно... Смотри! Ты скоро будешь на свободе... Только помни, если спросят, знаешь ли Елисобедина... стойко держись, не знаю! Больше ничего не будет. И теперь ты сейчас перестанешь плакать, знаю-таки слово — и Сильвестр, и Порфирий...

Наташа. Что? Выпустили?.. Правда? (Заплакала.)

Сталин. Ты смешная... Я же тебе радость сообщил. Больше слез не показывай. Будь тысячу раз тверда, верь мне!

Уголовный (появляется). Эй, эй!..

Надзиратель (как коршун влетает за ним, Уголовному). Я тебе покажу! Ты куда, стерва, где дорогу режешь! (Подбегает к Наташе.) Это что такое? (Ударяет Наташу ножнами шашки.)

Уголовный. Эх... Сгорели!

Наташа. Мерзавец! Не смей! Не смей! Он бьет меня!

Сталин. Эй, товарищ, слушай, сосед! Женщину тюремщик бьет! Женщину тюремщик бьет!

Канделаки (в соседнем окне). Протестуйте, товарищи, женщину бьют! (Начинают стучать кружкой по решетке.)

Послышался дальний крик: «Женщину бьют!», начался шум.

Уголовный. Пошло!..

Надзиратель (Сталину). Долой с окна! Долой с окна!

2-й надзиратель выбегает, схватывает Наташу за руку.

Наташа. Не смей меня касаться! (Вырывается.)

2-й надзиратель. Ах, ведьма! Ах, ведьма!

Сталин. Оставь руку, собака!

Канделаки. Женщину избивают! (Выбрасывает из окна кружку.)

Сталин выбрасывает в окно кружку.

Уголовный. Так, так, так...

1-й надзиратель. Слезай! Стрелять буду! (Выхватывает револьвер.)

Сталин. Стреляй!..

1-й надзиратель растерян, стреляет в воздух. Тотчас же шум разрастается. Вся тюрьма кричит, грохочет. Двери конторы распахиваются. Выбегает начальник тюрьмы, за ним надзиратели.

Сталин. Стреляй в окно! За убийство судить будут. Стреляй!

Наташа. Убивают.

2-й надзиратель. Я тебя не трогаю!

Начальник. Что такое? Прекратить!

1-й надзиратель (указывает на окно Сталина). Вот, ваше высокоблагородие...

Где-то нестройно запели: «Отречемся от старого мира...» Послышались свистки.

Начальник. Эту уведите!

Двое надзирателей увлекают Наташу.

Наташа. Помогите!

Сбегаются уголовные, которые подметали двор.

Начальник. За мною! (Убегает с надзирателями.)

Уголовный. Пошло, ребята! А ну-ка, чтобы веселей было! (Оглядывается и исподтишка пускает обломок кирпича в подвальное стекло.)

Губная гармоника:

Уголовные (подхватывают).

В подворотне испуганно шарахнулся надзиратель, вытянулся. Появляется губернатор, адъютант, два казака. Уголовный выстраивает в шеренгу своих.

Губернатор (в полном смятении). Это что же такое?

Уголовный. Бунт происходит, ваше высокопревосходительство!

Губернатор. Что?.. Что такое? Бунт в тюрьме?..

Уголовный. Так точно!

Адъютант. Действительно, ваше превосходительство...

Губернатор. Вызвать казаков!

Адъютант. Слушаюсь, ваше превосходительство. (Уходит.)

Губернатор. А это что за люди?

Уголовный. Подметалы, ваше высокопревосходительство! (Декламирует с чувством.)

Губернатор. Молодцы! Это... Стихи мне сказал какие-то? Вы политические?

Уголовный. Помилуйте, ваше высокопревосходительство, ничего такого за нами нету! Рецидивисты мы! Домушники мы, ширмагалы, мойщики. Я, например, как учинивший кражу в обитаемом строении с отомкнутием на преградах замков посредством отмычек согласно собранию узаконений!

Губернатор. Черт знает что такое!

Уголовный почтительно подает засаленную бумагу губернатору.

Губернатор. А это?.. э... Что за бумага?

Уголовный. Курева нет, ваше высокопревосходительство. Припадаем [к вам]. Обратите ваш великодушный взор!

Губернатор. Гм... Черт... дай сюда! (Прячет бумагу в карман.)

В это время выбегает взволнованный начальник тюрьмы, столбенеет при виде губернатора.

Что у вас происходит? Объясните мне! Это бунт у вас?

Начальник. Ваше превосходительство, хоть под суд отдавайте, но спасите от демона. Житья нет в тюрьме!

Губернатор. Что такое?!

Возвращается адъютант.

Адъютант. Вызвана четвертая сотня хоперского конного полка.

Губернатор. А? Хорошо... (Начальнику.) Я повторяю: что происходит? В тюремном замке поют, полное безначалие... меня встречает неизвестный... рапортует почему-то стихами!

Начальник (обратив зверский взор уголовным). По камерам...

Губернатор. И должен сказать, единственный человек со светлой головой — этот рецидивист, который толково очертил положение...

Начальник (смягчается). По камерам!

Уголовный. Кругом марш!

Уголовные уходят.

1-й надзиратель (провожая уголовного). Если ты, стервец, не перестанешь стихами говорить, я тебя в карцер на месяц закопаю!

Уголовный. Его превосходительство благодарность вынесли подметалам, а вы гневаетесь. (Скрывается.)

Послышались голоса, выбегает из тюрьмы надзиратель, за ним двое выводят Сталина.

Сталин. Оставь руку, а то не пойду.

При появлении этой группы тюрьма опять зазвучала, но Сталин поднимает руку — тогда стихает.

Губернатор. Что это такое? Что это значит? Кто это такой?

Начальник. Вот... этот самый Иосиф Джугашвили.

Губернатор. Как? Это... вот это... этот самый?

Начальник. Так точно!

Губернатор. Гм... (Сталину.) Это что же значит? А? Я спрашиваю вас! Что все это означает? В чем дело? Каковы причины этого безобразия? Что здесь происходит? Вы сознаете, где вы?

Молчание. В это время во двор тюрьмы входит Трейниц, останавливается возле губернатора.

А, полковник! Вот-с... Джугашвили.

Трейниц. Я его хорошо знаю.

Губернатор. Не молчать, когда задают вопросы! Что вы скажете?

Сталин. К сожалению, ничего в защиту вашу я сказать не могу.

Губернатор. Что? В какую защиту? Что такое? Это даже любопытно! Гм... вы слышите, полковник?

Трейниц. Слышу, ваше превосходительство.

Губернатор. Это как понимать?

Сталин. Ваши подчиненные явились причиной беспорядков в тюрьме.

Начальник. Ваше превосходительство!

Сталин. Они своим зверским обращением с заключенными истощили терпение.

Губернатор. То есть как? Как это вы смеете так говорить про администрацию губернской тюрьмы? Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

Сталин. Отдаю. И я от имени заключенных требую, чтобы устранили вот этого человека, который сегодня избил заключенную.

Губернатор. То есть кто требует?.. Вы требуете?.. Это курьезно... Гм... Вы слышите, полковник?

Трейниц. Слышу.

Губернатор. Это мило... Вот я, например, стою перед вами... э... может быть, вы потребуете, чтобы и меня... э... устранили?

Трейниц бросает тяжелый взгляд на губернатора, но ничего не говорит.

Сталин. Нет.

Губернатор. Почему же-с?

Сталин. Зачем сотрясать воздух требованиями преждевременными и неисполнимыми?

Губернатор. Что? Преждевременными?.. Да вы понимаете ли, что я могу вас в кандалы заковать?

Сталин. Не можете меня заковать в кандалы, потому что я не вор и не убийца. Если совершится это новое беззаконие, тюрьма будет протестовать.

Губернатор. Что? Тюрьма? Как это может тюрьма протестовать? Что такое?

Сталин. Тюрьма не просто коробка, она живая, она полна людьми, и она поднимает свой голос в защиту справедливости.

Трейниц (тихо, губернатору). Ваше превосходительство, не стоит раздувать конфликт. Расследование по делу Джугашвили закончено. Было бы хорошо перевести его из этой тюрьмы в другую, а затем останется подождать только высочайшего повеления. Что касается надзирателя, то я полагал бы, что его действительно лучше отстранить сейчас и дело его разобрать. Это скорее всего приведет к успокоению.

Губернатор. Гм... Вы полагаете? (Сталину.) Прекратите немедленно безобразные разговоры насчет протестов тюрьмы! Мы без вас разберем дело надзирателя! (Начальнику.) Разобрать дело надзирателя. В чем там суть!.. И отстраните его от службы впредь до выяснения!

Начальник. Слушаю, ваше превосходительство...

1-й надзиратель. Ваше превосходительство!

Губернатор. Молчать! (Сталину.) Дело надзирателя будет рассмотрено...

Сталин. У заключенных есть еще одно требование...

Губернатор. Что?.. Вы что же это... Эго просто... У них не может быть требований... а только прошения...

Сталин. Заключенные требуют, чтобы им была дана возможность купить на свои деньги тюфяки. Люди спят на холодном полу, болеют и мучаются.

Трейниц (сквозь зубы). Эту претензию можно удовлетворить...

Губернатор (начальнику). Удовлетворить претензию... разрешить им приобрести... э... на рынке за свой счет... тюфяки. И это... ну, словом, разрешить!

Сталин. Товарищи! Администрация приняла требования...

Гул в тюрьме.

Губернатор. Попрошу не делать никаких оповещений! Это не ваше дело!

Сталин. Они должны знать.

Губернатор. Они ничего не должны!.. И вот-с...

Трейниц (начальнику). Сделайте распоряжение, чтобы его вещи срочно вынесли сюда.

Начальник (2-му надзирателю). Вещи Джугашвили сюда!

2-й надзиратель. Слушаю... (Убегает.)

Губернатор. А вот-с... вот-с, словом, оповещаю вас: расследование по вашему делу закончено! Словом, оно закончено. Окончательно... Вас переводят в другую тюрьму, где вы будете пребывать до тех пор, пока не придет решение... из Петербурга...

2-й надзиратель выносит сундучок с вещами.

Губернатор. Вот это... вещи. (Трейницу.) Полковник, я еду... Вы возьмете на себя э... осуществить э... перевод.

Послышалось стрекотание подъезжающей сотни.

Трейниц. Конечно, ваше превосходительство.

Губернатор (начальнику тюрьмы). А вам ставлю на вид, что я застал в тюремном замке полное безобразие... растерянность и безобразие... Моя ревизия показала, что... словом...

Начальник. Ваше превосходительство..

Губернатор. Попрошу вас не возражать! (Трейницу.) До свидания, Владимир Эдуардович.

Трейниц идет провожать губернатора.

Э... как с казаками?

Трейниц. Я прошу сотню отпустить, оставив один взвод мне для конвоя ему.

Губернатор. Очень хорошо... Но это, это... Как бы я желал, чтобы сюда пожаловал ректор Тифлисской семинарии... Полюбовался бы, каких воспитанников он выпускает... (Скрывается.)

Трейниц. Дали сокровище в губернию. (Возвращается, говоря начальнику.) Прошу... Это вам для тюремного управления... приказ о переводе... а его к фаэтону сдать казакам.

Начальник. Слушаю...

Трейниц (Сталину). Вы переводитесь в батумский тюремный замок, как вам уже объявил господин губернатор, а далее с вами будет поступлено в соответствии с высочайшим повелением. Можете следовать.

Надзиратель выбегает в подворотню... Двое становятся возле Сталина, с револьверами.

Сталин (взяв сундучок). Прощайте, товарищи! Меня переводят!

В тюрьме гул... Потом крики: «Прощай! Прощай!»

Трейниц. Опять демонстрируете?

Сталин. Это не демонстрация. Мы попрощались. (Идет.)

Группа надзирателей вытягивается цепочкой в подворотне, из которой не виден двор. Начальник тюрьмы прибежал в камеру с бумагой, что-то объясняет своему помощнику, указывая на бумагу. Трейниц медленно идет к подворотне. Когда Сталин равняется с первым надзирателем, лицо того искажается.

1-й надзиратель. Вот же тебе! (Ударяет ножнами шашки Сталина.)

2-й надзиратель ударяет Сталина ножнами шашки. Сталин отбрасывает сундучок, скрещивает руки так, чтобы оградить голову от ударов, идет. Надзиратели, с которыми равняется Сталин, бьют его, первый успевает ударить несколько раз. Трейниц появляется в подворотне, делает вид, что смотрит в небо.

Сталин (доходит до ворот, поворачивается, кричит). Прощайте, товарищи!

Тюрьма молчит.

Трейниц. Вещи подобрать!

1-й надзиратель поднимает сундучок, бежит к воротам.

Сталин (встречается взглядом с Трейницем, поднимает руку, кричит Трейницу). До свидания!

Занавес

Конец 3-го действия.

Картина десятая (эпилог)

Та же комната у Сильвестра. Вечер. В печке огонь. У печки сидит, задумавшись, Наташа.

Порфирий (входит). Опять думаешь? Что ты все время думаешь, я не понимаю? Это ни к чему! Ты бы лучше книжку взяла. Ты после тюрьмы слишком много размышляешь. Ну о чем?

Наташа. Ни о чем.

Порфирий. Видишь, как ты отвечаешь! Я к тебе по-человечески, с сочувствием... Помнишь, кто говорил эти слова? Когда я тебе нагрубил?

Наташа. Ах, да, да. Помню... А ты чего, собственно, возле меня ходишь? Сам бы занялся чем-нибудь!

Порфирий. Ничем я заниматься сейчас не намерен. Мой рабочий день закончен, я живой человек, имею право отдыхать, а тем более под Новый год. Я нуждаюсь в общении с людьми. И уж конечно не буду сидеть надувшись как мышь.

Наташа. Ну, пойди в кофейню.

Порфирий. Куда — пойди в кофейню? Ты слышишь, что на улице делается? Чего я не видел в кофейне? Желаю встречать Новый год с тобой и с Сильвестром.

Пауза.

Не понимаю такой молчаливости. Я не только сидел в тюрьме, но я был ранен в первом большом бою, чем горжусь. Но я сжался от всего, что перенесено, в комок, стал бесстрашен, и мысли у меня отточенные как ножи, и, конечно, я не могу, повесив голову, смотреть в огонь. И, конечно, громы залпов мне кажутся гораздо важнее хотя бы воспоминаний о (нрзб) механике, тем более что он умер.

Наташа. Ничего нельзя понять, что ты говоришь!

Порфирий (присаживаясь у огня). Говорю, как идут воспоминания в голову и одно цепляется за другое. Ведь я не речь сейчас произношу. Ту конечно, я построил бы складно.

Наташа. Оратор ты не первоклассный, были, которые говорили лучше, чем ты.

Порфирий. Безусловно. Но я себя для трибуны и не предназначал. Но ты не можешь отрицать того, что во всей организации среди живых и мертвых, павших, погибших и тех, кто существуют, я был одним из самых боевых и буду, когда разгромленная организация встанет опять.

Наташа. Скажем так.

Порфирий. Одного я не могу сказать — когда она опять встанет.

Наташа. Это будет.

Порфирий. Вот ты сегодня говорила... Нет... Смотри правде в глаза — его мы больше не увидим никогда.

Наташа. Зачем ты мне это говоришь? Тем более что никто этого не знает...

Порфирий. Зачем зарывать голову в песок подобно страусу? Они знают прекрасно, кого куда пристроить, и некоторых погребают в земле, а некоторых в снегах. У него слабая грудь, он не выберется из снега никогда.

Пауза.

Как странно. Каждый год встречаем по-разному... прошлый — в тюрьме, а этот — в одиночестве у огня...

Наташа. Помолчи ты хоть одну минуту.

Порфирий. Какая ты неприветливая. Ведь я хотел повернуть твое расположение духа к лучшему...

Послышался осторожный стук.

Этот стук мне не нравится. Никто не должен прийти, кроме Сильвестра.

Наташа (осторожно заглянув в окно). Чужой...

Порфирий. Погоди, погоди. (Бросает какие-то бумажки в огонь.)

Наташа. Солдат не солда...

Порфирий. Что нужно? Кто там?

Сталин (глухо). Пустите. Это я.

Наташа. Нет. Кто это?

Порфирий. Не слышу я, ветер мешает...

Сталин (глухо). Наташу позовите...

Порфирий. Наташи нет, она уехала в деревню...

Сталин. Ну тогда Сильвестра или Порфирия.

Порфирий. Никого нет...

Голос Сталина умолкает, послышались шаги.

Наташа (внезапно). Да что ты делаешь. Что ты делаешь! (Срывается с места, убегает.)

Брякнул крючок, стукнула дверь. Наташин голос глухо во дворе.

Вернись! Вернись!

Порфирий. Что ты? Наташа! (Заглядывает в окно, идет к дверям.)

Вбегает Наташа.

Наташа. Смотри, смотри!..

Входит Сталин. Он в солдатской шинели и фуражке.

Порфирий (отступая). Этого не может быть! Не может быть! Или я сошел с ума! Так не бывает!

Сталин. Ты меня поверг в отчаяние! Ни одного адреса! Куда пойдешь?

Порфирий. Этого не бывает! Этого не бывает!

Сталин. Двери ты закрыла?

Наташа. Да снимай же шинель! Закрыла! Снимай шинель!

Порфирий. Нет! Не снимай! Не снимай, пока не скажешь только одно слово — как?! Одно слово!

Сталин. Бежал. (Снимает шинель.)

Порфирий. Из Сибири?! Ну, это... это... Я хотел бы, чтобы его видел только один человек — полковник Трейниц! Показать! Через месяц сбежал! Из Сибири! Это что же такое? Трейницу показать!

Сталин. Не надо... нет... он примет это за хвастовство. Обидится.

Порфирий. Нет! За что же?!

Наташа. Ты самый боевой в организации. Чего удивляешься?

Порфирий. Как не удивляться?! Одному хотел бы его показать сейчас — Сильвестру! Сильвестр чтоб видел. Впрочем, я знал! Я знал! Я это предчувствовал!

Наташа. Ах, ты!.. Ему можешь, а мне что ты лжешь в лицо? (Сталину.) Хоронил, хоронил тебя только что! У печки хоронил, выворачивал душу мне!

Порфирий. У него слабая грудь! Конечно, какой у него шанс?

Сталин (идет к огню). У меня совершенно здоровая грудь и кашель прекратился... Я, понимаете, провалился в прорубь, обледенел, вылез и так шел двенадцать верст. И думал, что я теперь умру непременно, потому что лучший доктор мне сказал... грудь, говорит.

Порфирий. Какой лучший доктор?

Сталин. В Гори у нас был хороший доктор... старик...

Порфирий. Ну?

Сталин. Дошел до ночлега, снял одежду... Повалился и думаю, как я буду сейчас умирать. И заснул, и спал пятнадцать часов, и проснулся, и с тех пор не кашлянул ни разу... Наташа, начистоту: можно ночевать?

Наташа. Что ты спрашиваешь?

Порфирий. Как же ты спрашиваешь!..

Сталин. Одно слово: дай поесть чего-нибудь...

Наташа. Сейчас, сейчас! (Бежит к буфету.)

Порфирий тоже.

Порфирий (с вином). Пей!

Сталин (пьет). Дай сыру... (Ест.) Оказывается, цыганка... верно нагадала...

Наташа. Что ты говоришь?..

Сталин. Чепуха... это давно было... Гадала и говорила, что в путешествии очень удача будет... Конечно, удача: обледенел и болезнь погибла... погибла в Сибири!.. Рубль я ей заплатил за предсказание... (Умолкает и засыпает, положив голову на скамейку.)

Наташа. Сосо! Что ты? Очнись!

Сталин. Не могу... я четверо суток ехал, не спал ни одной минуты... нельзя было... поймать могли... не могу!

Порфирий. Иди, ложись... Поднимись.

Сталин. Нет, ни за что... убей... не пойду... от огня... (Засыпает.)

Наташа. Оставь! Оставь его! Придет Сильвестр. Вы его перенесете.

Стук.

Вот он!

Порфирий. Нет, нет! Стой здесь! Я открою! Я! (Идет, открывает.)

Входит Сильвестр.

Порфирий. Смотри!

Сильвестр. Что?! Вернулся?!

Порфирий. Вернулся.

Занавес

Конец

1939 г.