Глава VII

Стереть в мозгу начертанную смуту…

Очистить грудь от пагубного груза,

Давящего на сердце.

«Макбет»

Дрожа не то от холода, не то от страха, несчастный, насквозь промокший ризничий стоял перед настоятелем, опираясь на дружескую руку мельника, и едва мог выговорить слово.

После нескольких неудачных попыток он все же произнес довольно отчетливо:

– «Плывем мы весело, блещет луна…»

– Как «плывем мы весело»! – воскликнул в негодовании аббат. – Веселую же ночку ты выбрал для плавания, и достойно приветствуешь ты своего настоятеля!

– Брат наш, видно, не в себе, – заметил Евстафий. – Скажите, отец Филипп, что с вами?

– «Счастливо удить!» – продолжал ризничий, делая безнадежную попытку уловить мотив песни своей таинственной спутницы.

– «Счастливо удить»? – повторил за ним аббат со все возрастающим удивлением и неудовольствием. – Клянусь святой обителью, он совсем пьян и смеет в нашем присутствии орать свои непристойные песни! Ежели только это сумасшествие можно излечить, посадив несчастного на хлеб и воду…

– Прошу извинить меня, ваше преподобие, – сказал отец Евстафий, – но воды брат наш наглотался через край. И, мне думается, его дикий взгляд – это, скорее всего, следствие ужаса, и ничего недостойного тут нет. Где ты его нашел, Хоб-мельник?

– Ваше преподобие, я шел запереть мельничные шлюзы, и как я подошел к ним, вдруг слышу – кто-то стонет поблизости. Я было решил, что это боров Джайлса Флетчера, потому что он, извините, никогда своих свиней не запирает, и я замахнулся ломом и хотел было, да простит мне Пресвятая Богородица, двинуть его как следует, как вдруг слышу – святые угодники! – кто-то стонет человечьим голосом. Тут я кликнул своих парней, и мы с ними нашли отца ризничего – он лежал без чувств под самой стенкой известковой печи, мокрым-мокрехонек. Как только он немножко очухался, он стал просить, чтобы мы доставили его к вашему преподобию, но по дороге нес такую околесицу, что, надо думать, он помешался. Вот только сейчас стал говорить что-то понятное.

– Ну что же, – сказал отец Евстафий. – Молодец, Хоб-мельник. А теперь ступай, но только в другой раз помни – сначала подумай, а потом уж бей, и в особенности в темноте.

– Само собой, ваше преподобие, мне это будет наукой, – отвечал мельник. – Никогда, до конца дней своих, я уже не спутаю честного инока с боровом. – И, поклонившись низко, с глубоким смирением, мельник удалился.

– Ну, отец Филипп, раз теперь этот мужлан ушел, – обратился к ризничему Евстафий, – может быть, ты расскажешь нашему высокочтимому настоятелю, что же с тобой приключилось? Может быть, ты vino gravatus?[35] Если так, мы велим отнести тебя в келью.

– Водой, водой, а не вином, – пробормотал обессиленный ризничий.

– Ну! – воскликнул монах. – Ежели ты заболел от воды, может быть, вино тебя вылечит? – И с этими словами он протянул ему чарку, которую пострадавший выпил с явной для себя пользой.

– А теперь, – заметил аббат, – пусть пойдет переодеться, или пусть его лучше отведут в лазарет, а то, если он в таком виде начнет рассказывать, мы еще простудимся – от него несет такой сыростью, точно с гнилого болота.

– Я расспрошу его обо всем и доложу вам, ваше преподобие, – заявил Евстафий и пошел провожать ризничего в келью. Примерно через полчаса он вернулся к настоятелю.

– Как себя чувствует отец Филипп? – спросил аббат. – И что же с ним приключилось?

– Он вернулся из Глендеарга, досточтимый владыка, – отвечал Евстафий, – а что до остального, то он нарассказал мне таких чудес, каких никто здесь, в монастыре, и не слыхивал. – И он в общих чертах поведал аббату о приключениях ризничего на пути домой и при этом добавил, что, видимо, ум у него повредился: он и пел, и смеялся, и плакал – все сразу.

– Удивительное дело! – воскликнул аббат. – Как это сатане удалось наложить свою лапу на одного из наших честных иноков?

– Ваша правда, – согласился отец Евстафий. – Но у каждого текста есть свое толкование. У меня подозрение, что если это дьявол чуть не потопил отца Филиппа, то все же тут не обошлось и без его собственной вины.

– Как так? Я не поверю, чтобы у тебя были сомнения в том, что в прежние времена сатане дано было искушать святых и угодников Божьих, хотя бы, например, праведного Иова{101}.

– Упаси боже, чтобы я в этом сомневался, – заявил монах, осеняя себя крестным знамением. – Но если есть возможность найти другое, менее чудесное объяснение для его приключения, надо, по-моему, этим воспользоваться, не решая, конечно, ничего окончательно. Теперь послушайте: у этого Хоба-мельника есть смазливая дочка. Предположим – я говорю только предположим, – что наш ризничий повстречался с ней у брода, когда она возвращалась от своего дяди, что живет по ту сторону реки (а она нынче вечером была у дяди). И вот предположим, что из любезности и чтобы избавить ее от необходимости разуваться и стаскивать чулки, ризничий посадил ее на седло позади себя, и предположим еще, что он простер свою любезность несколько далее, чем девица могла позволить, и тогда можно легко себе представить, святой отче, что купание явилось следствием этих событий.

– И он выдумал все эти сказки, чтобы обмануть нас! – воскликнул настоятель, багровея от гнева. – Но мы расследуем это дело самым подробнейшим, самым внимательным образом. Пусть не рассчитывает, что ему так легко удастся нас провести, приписав следствия своих собственных беззаконий деяниям сатаны. Призови завтра эту девчонку, чтобы она предстала перед нами: мы разберемся во всем и покараем виновного.

– Прошу простить меня, ваше преподобие, – возразил Евстафий, – но мне кажется, что это было бы неблагоразумно. По нынешним временам еретики рады всякой сплетне для того, чтобы возвести поклеп на наше духовенство. Для борьбы со злом надо не только укреплять дисциплину, но и подавлять соблазны. Если мои догадки справедливы, дочь мельника будет сама молчать обо всем, а вашему преподобию нетрудно будет своим веским словом заставить молчать и ее отца и ризничего. В случае же, если он снова даст повод к нападкам на наш орден, тогда уже его можно будет наказать со всей строгостью, однако втайне. Ибо что написано о сем в декреталиях?{102} «Facinora ostendi duni punientur, flagitia autem abscondi debent»[36].

Латинские цитаты, как Евстафий уже имел случай убедиться, часто оказывали на аббата сильное действие – в латыни он был не очень силен, а признаться в своем невежестве стыдился. На этом их разговор окончился, и они разошлись на ночь.

На следующий день аббат Бонифаций с особой строгостью принялся допрашивать Филиппа об истинной причине несчастья, которое произошло с ним прошедшей ночью. Но ризничий твердо стоял на своем. Он ни в единой мелочи не уклонился от своего прежнего рассказа, хотя его ответы были порой довольно бессвязны; нет-нет да они перемежались отрывками песни загадочной девы, песни, которая, видимо, произвела на него такое сильное впечатление, что он не мог не напевать ее во время допроса.

Аббат сжалился над ризничим, непритворный испуг которого был, по-видимому, действительно вызван чем-то сверхъестественным. В конце концов он пришел к убеждению, что более естественное толкование событий, предложенное отцом Евстафием, хоть и правдоподобно, но не заключает в себе истины. Однако, с другой стороны, мы должны добавить (хотя мы изложили всю эту историю в точности так, как она записана в рукописи), что случай этот вызвал раскол в монастыре, так как некоторые иноки имели, по их словам, основательные причины подозревать, что дело все-таки не обошлось без черноглазой дочки мельника. Но, как бы то ни было, в конечном итоге все сошлись на том, что история эта несет в себе такой соблазн, что разглашать ее отнюдь не следует, а посему ризничего обетом послушания обязали не болтать лишнего о своем ночном купании. Нетрудно себе представить, что он с великой радостью подчинился такому предписанию, поскольку уже облегчил себе душу подробным рассказом.

Когда отец Евстафий слушал чудесную повесть ризничего, внимание его было гораздо больше привлечено упоминанием о книге, которую тот привез из башни Глендеарг, чем его приключениями. Экземпляр Священного Писания в переводе на народный язык, как оказалось, проник даже на церковную территорию и был внезапно обнаружен в одном из самых отдаленных и глухих уголков владений монастыря Святой Марии.

Отец Евстафий настойчиво требовал, чтобы ему принесли эту книгу. Но ризничий никак не мог удовлетворить его желание, так как он ее потерял, насколько он мог припомнить, в тот самый момент, когда сверхъестественное существо (каковым он почитал деву) его покинуло. Отец Евстафий самолично отправился на место происшествия, чтобы отыскать книгу, и произвел там самые тщательные розыски, но безуспешно. Он возвратился к настоятелю и доложил ему, что книга, по всей вероятности, упала в реку или в мельничный проток.

– Ибо едва ли можно себе представить, – добавил он, – чтобы певунья – приятельница отца Филиппа – могла улетучиться с экземпляром Священного Писания.

– Но, принимая во внимание, – возразил аббат, – что это еретический перевод, возможно, власть сатаны на него и распространилась.

– Да! – откликнулся отец Евстафий. – Конечно, одно из самых сильных орудий дьявола – подстрекательство дерзновенных и самоуверенных людей к высказыванию собственных мнений и заключений о Святом Писании. Но, при всех возможных кривотолках, Писание все же остается источником нашего спасения и никак не лишается святости из-за тех или иных опрометчивых о нем суждений. Таким же образом сильнодействующее лекарство могло бы быть признано негодным или ядовитым только потому, что безрассудные и невежественные лекари употребляли его во вред больным. Однако, с разрешения вашего преподобия, мне хотелось бы разобраться в этом деле более подробно. Я сам хочу отправиться, не медля ни минуты, в башню Глендеарг, и тогда посмотрим, посмеет ли какое-либо привидение или злонамеренная Белая дама воспрепятствовать моей поездке туда или обратно. Даете ли вы мне на это ваше пастырское разрешение и благословение? – спросил он, но таким тоном, как будто особого значения для него это не имело.

– Даю и то и другое, брат мой, – отозвался аббат. Но стоило только Евстафию удалиться из комнаты, как настоятель в присутствии внимавшего ему ризничего не смог удержаться от выражения искреннего пожелания, чтобы любой дух – черный, белый или серый – проучил отца Евстафия как следует, раз навсегда излечив его от уверенности, что он умнее всех в обители.

– Я, со своей стороны, ничего особенно плохого ему не желаю, – добавил ризничий. – Пускай бы только он поплыл себе беззаботно вниз по течению, а привидение сидело бы у него за плечами, и пускай бы ночные вороны, русалки и болотные змеи только ждали, как бы его схватить:

Плывем мы весело, блещет луна!

Счастливо удить! А кого же ты ждешь?

– Брат Филипп! – воскликнул аббат. – Мы призываем тебя прочесть молитву, взять себя в руки и выкинуть наконец это дурацкое пение из головы. Это просто дьявольское наваждение.

– Постараюсь, высокочтимый отец, – отвечал ризничий, – но эти напевы застряли у меня в памяти, как колючки застревают в отрепьях нищего. Напевы эти звучат для меня теперь даже в пении псалмов; более того – монастырские колокола как будто повторяют их слова и вызванивают мотив. Да если бы вы приговорили меня сию минуту к смерти, я и тут бы продолжал петь: «Плывем мы весело…» Это, видимо, и на самом деле наваждение.

И он снова завел свое:

Счастливо удить!..

Но затем, сделав над собой усилие, он перестал петь и воскликнул:

– Нет, дело ясное – конец пришел моему священству! «Плывем мы весело…» Я стану петь это даже во время обедни. Горе мне! Я буду теперь петь до конца моих дней, и притом вечно одно и то же!

Почтенный аббат на это заметил, что ангелы тоже поют вечно и, по всей вероятности, одно и то же, и заключил это высказывание громким «ха-ха-ха!», ибо его преподобие (как читатель, вероятно, уже успел заметить) принадлежал к числу тех недалеких людей, которые питают пристрастие к плоским остротам.

Ризничий, хорошо знакомый с остроумием своего настоятеля, хотел было присоединиться к его смеху, но тут вдруг злополучный мотив вновь зазвучал у него в ушах и, вырвавшись наружу, прервал его отклик на начальническую шутку.

– Замолчи ты, Христа ради, брат Филипп! – воскликнул аббат в сильнейшем раздражении. – Ты становишься просто невыносим! Я убежден, что подобные чары не могли бы долго влиять на человека благочестивого, да еще в доме благочестия. Иное дело, если у этого человека на совести смертный грех. Посему изволь прочесть семь покаянных псалмов, прибегни к усердному бичеванию плоти и облачись во власяницу, воздержись три дня от всякой пищи, кроме хлеба и воды. Я сам буду тебя исповедовать, и тогда посмотрим, не удастся ли нам изгнать из тебя этого поющего беса. Мне думается, что лучшего способа, чтобы заклясть дьявола, не придумал бы и сам отец Евстафий.

Ризничий испустил тяжелый вздох, но понял, что сопротивление бесполезно. Он удалился в свою келью, чтобы проверить, насколько псалмы способны изгнать из его очарованной памяти бесовские напевы.

Между тем отец Евстафий, направляясь к одинокой долине Глендеарг, добрался до подъемного моста. В короткой беседе с грубияном сторожем ему весьма ловко удалось склонить своего собеседника к большей сговорчивости в отношении его претензий к монастырю. Он напомнил сторожу, что его отец был вассалом обители, что его брат бездетен и что, таким образом, наследственный лен после смерти брата перейдет к церкви. Лен этот может быть пожалован ему, сторожу, но может быть пожалован и кому-нибудь другому, кто заслужит большее расположение аббата. Все будет зависеть от отношения данного человека к монастырю. Помощник приора намекнул сторожу, что выгоды его должности будут в значительной степени зависеть от того, смогут ли они в дальнейшем сочетаться с монастырскими интересами. С кротким терпением выслушал отец Евстафий грубую брань – то был ответ сторожа. Но, твердо продолжая гнуть свою линию, он с удовлетворением отметил, что Питер постепенно стал сбавлять тон и, наконец, согласился вплоть до самого Троицына дня даром пропускать через мост всех пеших паломников, с тем, однако, что едущие верхом или в повозках по-прежнему будут уплачивать причитающуюся пошлину.

Уладив таким образом весьма удачно дело, в котором монастырь был кровно заинтересован, отец Евстафий отправился в дальнейший путь.

Загрузка...