Том второй Стихи, проза - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Евгения Баранова (Начало книги) #1

Евгения "Джен" Баранова

Том 2-ой

г. Севастополь

НПЦ «ЭКОСИ-Гидрофизика»

2012

РпСев

Б24

Баранова Евгения

Б24

Том 2-ой. Стихи, проза. – Севастополь: НПЦ «ЭКОСИ - Гидрофизика», 2012. – 130 с.

ISBN 978-966-442-072-0

В данный сборник известного ялтинского поэта Евгении Барановой вошли поэтические и прозаические произведения 2006–2010 гг. Авангардная направленность представленных текстов целиком отображает мировоззрение автора.

РпСев

У цей збірник відомого ялтинського поета Євгенії Баранової увійшли поетичні і прозаїчні твори 2006-2010 рр. Авангардний напрямок представлених текстів цілком відображую світогляд автора.

ISBN 978-966-442-072-0

(об авторе)

Имя: Евгения Баранова.

Ник: Джен.

Род деятельности: поэт, прозаик.

Дата рождения: 26 марта 1987.

Образование: магистр информационных управляющих систем и технологий (СевНТУ).

Родной город: Ялта.

Среди прочего:

финалист Международного лит. конкурса «Илья-премия» 2006; победитель Международного лит. конкурса «Серебряный стрелец» 2008 (Поэзия, 2-ая премия);

победитель Международного лит. конкурса «Согласование времен» 2010 (Поэзия, 3 место);

победитель Международного конкурса короткой прозы «СТОСЛОВИЕ» 2010 (Проза, 2-ая премия).

Побеждала:

«Альгамбра» 2003 (Симферополь);

«Подкова Пегаса» 2006 (Винница);

«Синани-Фест» 2008 (Ялта);

«Фокуc» 2010 (Харьков).

Выступала:

Киев, Симферополь, Донецк, Днепропетровск, Херсон, Ялта, Севастополь, Евпатория, Харьков, Винница, Коктебель (и собираюсь продолжать).

Публиковали:

"Новая реальность", "Каштановый дом", "Байкал", "Крылья", "Дети Ра", "Южное сияние", "Новая Литература", "45-параллель", "Пролог", "Илья-Премия", "Аркуш", "Арт-шум", "Склянка Часу", "Отражение", "Окно", "Лава", "Сила Ветра" и так далее.

Действую:

ЛГ СТАН, модератор портала ЛитФест.

Запомнилось:

Авторский вечер в «Диване» (Киев, 2011).

Книги:

Зеленый Отсчет (2009).

Том 2-ой (2012).

«Прощается человек – и губы его легки…»

Человек, у которого есть четкая жизненная позиция, человек, обладающий стойкими принципами, к тому же, умеющий грамотно их отстаивать, не разменивать на фальшивые лозунги, способен вызвать уважение. Если же этому человеку 25 лет, то он вызывает уважение вдвойне. По крайней мере, у меня.

Таким человеком является Евгения Баранова, молодой поэт из Ялты. Данная книга, при наличии достаточно большого багажа выступлений, публикаций, фестивалей, дипломов – первая в её творческой биографии.

Как человек проявляет свои жизненные принципы? Обычно – самой своей жизнью, повседневной деятельностью. Однако это долго и не сразу и не всем заметно. Поэту этого мало. Ему нужно "здесь и сейчас". К тому же, творчество поэта – это и есть его деятельность, его повседневная жизнь. Если, конечно, он – Поэт.

Я не люблю разговаривать с поэтами о стихах. Об этом с ними и так все говорят. "О, вы поэт! А о чем вы пишите? А в каком жанре? А как это у вас получается?.. " И началось… С поэтами нужно говорить о жизни. О том, где болит. О том, какого цвета море. О том, почему слушаешь Дягилеву. Тогда как раз и раскрывается огромный мир, уже не умещающийся в слова.

"То, что я чувствую, это уже не стихи" , – признается Евгения. Именно так. Без понимания всей глубины внутреннего мира автора ты никогда не поймёшь, не прочувствуешь в полной мере его творчество.

Здесь каждый вправе задать вопрос: а нужна ли нам личность автора ? Может, достаточно его стихов? Я считаю – Личность нужна всегда. Потому в моём сознании так резонируют стихи Евгении. В её поэзии – эпиграф из Егора Летова, размышления о прочтении Толстого, обращение к Волошину. Ей нужны и интересны личности. Значит, именно через этот срез можно попытаться понять и её саму.

Говоря о принципах, я имел в виду в первую очередь неподверженность влиянию чужих идей. Например, Евгении не раз нарекали за чрезмерную краткость, дескать, мысль глубока, а ты её так немногословно излагаешь. Баранова каждый раз настойчиво повторяет: мысль должна быть ёмкой, но сжатой. Тем более, в поэзии. И продолжает писать кратко. Здесь дело не в знаменитом чеховском постулате. Скорее, мысли и чувства самой Евгении находятся в чрезвычайно концентрированном состоянии.

Чашку разбили.

Локтем.

Нечаянно.

Долго осколки мечтали склеиться.

Плакал фарфор.

Даже розы чайные

Ныли от мелкой такой безделицы.

Казалось бы – что у человека может болеть при виде разбитой чашки? А вот может.

Острота восприятия боли окружающего мира – это и есть Поэзия.

Шлак сгорает – металл закаляется. Так и с болью. Людей слабых она делает либо безвольными, затравленными, либо озлобившимися, циничными. Сильных она приводит к состраданию. Очень хочется верить, что Баранова – сильный человек. По крайней мере, после слов "Моё поколение слишком себя жалеет".

Внутренний мир поэта, выходящий – а в случае с Евгенией рвущийся – наружу, требует живого отклика. Хочется быть не только услышанной, но и понятой.

Господи, что происходит?

Скажи мне:

– Что же?

Меня не читают.

Или не так читают.

Вскрывают стихи.

Берут перочинный ножик…

Кому-либо приходило в голову, что чувствует автор, когда его стихи «вскрывают» перочинным ножом – грубо, бесцеремонно, разбирая на запчасти, да ещё при этом вульгарно истолковывая высказанные мысли? Стихи ответить – не могут. Стихи – просто ждут своего часа.

Час приходит – рано или поздно. Эта книга – тому свидетельство.

К слову о времени. Некоторые считают, что настойчивость Евгении в отстаивании своих взглядов, бескомпромиссность, порой безапелляционность – свойство возраста. Помню, как на одном из фестивалей Баранова предлагала засидевшимся допоздна товарищам по перу: «Давайте я прочитаю вам свою "Революцию"!» Именно так. Есть революция вообще – а есть своя, личная. И делают её, как известно, романтики, зачастую – именно в молодости.

Тем не менее, в ее деятельности чётко прослеживаются принципы, которые к возрасту привязать сложно. Например, эта книга выходит целиком в авторской редакции.

Ещё одна деталь возраста – в стихах Евгении очень много вопросов: в 25 хочется докопаться до глубин, до основ, до истоков. Поиск смысла жизни, смысла творчества, смысла в широком понимании. Глубокие философские обобщения, по-видимому, ещё впереди, бытийность пока что воспринимается зачастую лишь на эмоциональном уровне. Зато ответы, уже найденные автором, действительно достойны внимания.

Сделаю выбор.

А выбор закончит меня.

Встречается человек – как будто из пены создан.

Прощается человек – и губы его легки.

Эта предельная лёгкость, не-боязнь расставания, радость от того, что этот момент был – и пусть он никогда не повторится, но память запечатлела его навсегда – что это, как не осознание бренности бытия, но вместе с тем – вечности духа? Прощается – не потому, что уходит, просто у него свой путь, так же, как у любого из нас, и как здорово, что хотя бы на время ваши пути пересеклись.

Отдельного разговора заслуживает проза Евгении. Не стану на этом подробно останавливаться, скажу лишь, что если в поэзии автор уже достиг достаточно высокого уровня, то прозу правильнее было бы рассматривать как освоение новых горизонтов. Скорее всего, перед нами – своего рода поиск авторской индивидуальности, авторского лица. Тем не менее Барановой-поэту вполне по силам окунуться в прозу глубже. Что ж, всему своё время.

Собственно, первая книга – это ещё и попытка проверить себя на восприятие читателем. У каждого произведения – своя судьба. Что ожидает в будущем этот сборник? Зная, насколько тщательно Евгения Баранова подошла к созданию данной книги, хочется верить, что и читатель отнесётся к этому так же: вдумчиво, искренне, с теплотой.

Я часть волны, я бережная глина,

Случайно обожжённая пожаром.

Так автор говорит о себе. Да, однажды её коснулся пожар – в её сознание вошла поэзия. Евгения приняла её как должное – и теперь живёт с этим. Частица этого пожара – перед вами. И не бойтесь обжечься – её пожар согревает. Нужно только бережно с ним обращаться.

Виталий Ковальчук,

поэт, культуролог,

Харьков.

Государство – это он

Господин государство!

Мне кажется, я старею.

Мне больше не хочется вас и себя менять.

Не хочется плакать.

Не хочется лезть на шею.

Не хочется пере-,

и про-,

и вообще -живать.

Господин государство,

мне хочется быть кораллом.

Скромным, послушным

– и строить со всеми риф.

Многие мне говорили, что я устала:

– верю

– не верю

– ищу отпускные рифм.

Многие мне говорили, что я растрачу

сны до копейки,

себя не одев в броню.

Только подумайте:

сколько живой удачи:

веку на блюде быть поданным как меню.

Только подумайте:

подданство без границы,

а не до паспортных смен и кредитных нор

………………………………………………

– Господин государство!

Вы будете очень злиться,

если я временно выставлю вас в игнор?

«День был обычный, спокойный и хмурый»

День был обычный,

спокойный и хмурый.

Такой нормальный,

что даже тошнит.

Вдруг вышел Закат,

разложил партитуры

и начал играть свою пьесу навзрыд.

И всё зарыдало.

Рыдало.

Рыдало,

пока от росы не остыла трава.

И прямо по телу Живого Журнала

опять проступили живые слова.

И страх был казнен,

по-английски,

как Кромвель.

И ты доверял свои губы моим.

Закат доиграл и ушел к себе в номер,

оставив коньяк и сюжеты другим.

«Читаю Толстого. Раньше – казался скучным»

Читаю Толстого.

Раньше – казался скучным.

Поставила Linux.

Варю понемногу щи.

Знаешь, котенок, любовь – это меч двуручный,

поэтому глупо ее одному тащить.

Попробуй понять:

я не стала любить больнее.

Просто понятие боли теряет вид.

Соседская девочка слушает группу "Звери".

И все, что ее касается, – предстоит.

Мое поколение слишком себя жалеет.

А тем, кто нас младше, сюда уже не пройти.

Читаю Толстого:

– смотрюсь,

– становлюсь,

– старею

и перечисляю возможности не-пути.

«То, что я чувствую, это уже не стихи»

То, что я чувствую, это уже не стихи.

Это уже не слова, объяснимые сразу.

Холод под пальцами.

Скрытый за дверью архив.

Шелест и шелк

мимолетно не пойманной фразы.

То, что я чувствую, это уже не тоска.

Первая осень прошла, ничего не нарушив.

Это –

Вселенная вжалась в размер потолка.

Это –

гора оказалась горою подушек.

То, что я чувствую, это уже не борьба.

Это попытка представить себя непохожей.

Высохнут реки.

Вздохнут и остынут хлеба.

А между нами останется то же – и то же.

Все корабли

Все корабли уходили в воздух,

все чудеса оказались былью.

Мир для тебя был, конечно, создан,

только его подарить забыли.

Ешь ананасы. Кури "кроссовки".

Переживай несчастливый случай.

Жадный хомяк изучал духовку,

не дожидаясь, пока отключат.

Вот и живи. Зарывай, как знамя.

Как Мураками зарыл в себе же.

Делай, что хочешь. Мы оба знаем:

всякий покой для тебя _избежен.

Девочка

В тумбочке –

бисер и маска от первых морщин.

Чувствуешь –

как стареешь и что придется.

Каждое утро

в одном из соседних мужчин

учишься видеть сообщника детоводства.

Больше не куришь.

Меньше пружинишь кровать.

Пьешь – кока-колу.

Думаешь – о бейсболе.

Взрослая девочка,

как тяжело выбирать,

между мечтами, битлами и пергидролем.

Буду жестокой.

Я знаю, о чем пишу.

Только мне легче от вымысла в половину.

Так же влюбляюсь,

стесняюсь,

боюсь,

дышу,

так же вверяю чужим горячо любимых.

Сколько крестилась,

а кажется – ты во всех.

С развитым телом,

с умом, безусловно, длинным.

Как хорошо –

ты не знаешь других помех,

кроме борьбы с нарождающейся морщиной.

Зачем?

Зачем?

Ну, зачем ты мне делаешь больно – и снова больно?!

Не нужно тебя.

Не нужно!

Ты не ослышался.

Читаешь – Лукьяненко.

Смотришь – "Звездные войны".

Ты путаешь Курта Кобейна и Сида Вишеса.

– Никогда не курил;

– Называешь друзей занудами;

– Пророчишь мне СПИД;

– Не выносишь духов и лаков.

Однажды в подарок купила пакет с верблюдами.

Так ты обижался и, кажется, даже плакал.

Зачем?

Ну зачем ты

кричишь,

улыбаешься,

ходишь по полу?

Зачем оставляешь под чашками круглые лужи?

Герой.

Героиня.

Истерика в стиле Копполы.

Зачем?

Ну, зачем ты мне больше

– уже! –

не нужен?!

«Сделаю выбор. А выбор закончит меня»

Сделаю выбор.

А выбор закончит меня.

Выпьет.

Закурит,

не вытерев нож о портьеры.

Выйдет на публику.

Громко попросит:

– Коня!

бросив меня подыхать при отсутствии веры.

Выбор – счастливый.

Он снова меня доконал.

Может, не я – а меня в этот раз выбирали?

Лайнер "Мечта" бортовой потеряет журнал.

Выбор найдёт и слегка переправит детали.

Выбор – наивный.

Он думает, это спасет

тех,

кто тела заплетает друг другом в канаты.

Есть только руки, и плечи, и кожа, и пот –

все остальные бессмысленны – и виноваты.

Господи, что происходит?

Господи, что происходит?

Скажи мне:

– Что же?

Меня не читают.

Или не так читают.

Вскрывают стихи.

Берут перочинный ножик

и тоненько-тоненько рифмы себе срезают.

Везде расписание:

– в морге,

– в любви,

– в маршрутке.

Ты смотришь в глаза мне, а видишь масонские ложи.

Мы знаем, как вылечить страх.

Или боль в желудке.

А вылечить смерть почему-то никак не можем.

Ссоры, соринки и sorry метут из дому.

Скрещение судеб давно превратилось в узел.

– Ладно, Господь,

мне пора.

передай другому

вечную память моих пожилых иллюзий.

Себе, с грустью, посвящается

Плюшевый мишутка шел войною прямо на Берлин...

Егор Летов

А мой плюшевый мишка устал умирать,

у него появились живые дела.

Батарейка не греет чужую кровать.

У горелых идей облетает зола.

А мой плюшевый мишка молчит в темноте.

От игрушечной шерсти запахло дымком.

Тот же стол.

Та же Янка.

Все те – и не те.

А привычку летать – засушить на потом.

Засучить рукава.

Перевымыть бельё.

Перепрятать еду, чтоб сосед не догрыз.

А мой плюшевый мишка опять за своё.

Ему слишком противно сообщество крыс.

А мой плюшевый мишка – свирепый медведь:

из фальшивых клыков и прозрачной души.

Он опять разделяет на "сметь" и "не сметь".

Он опять подставляет себя под ушиб.

Янке Дягилевой

От гранитного лба –

проколачивать стены.

От большого ума –

вниз лицом по реке.

Здесь на выставке душ стекленеет измена.

Здесь любовь предлагают в живом уголке.

У колодца нет дна.

У вины – виноватых.

– Смерть идет по следам.

– Так следи веселей.

Из фарфора и льна,

из картона и ваты

создадим антураж гуттаперчевых дней.

И не нужно прощать.

И не нужно прощаться.

Каждый может лететь – ровно десять секунд.

А когда мы умрем –

чередой декораций

дорогие рекламы

спокойно пройдут.

От большого ума…

Без особого шума…

Нас спасает "Тефаль" от излишества бед.

– Не болеть.

– Не жалеть.

– Не влюбляться.

– Не думать.

Продавая себя за шмотьё и обед.

Максу Волошину – от меня

Тети.

Дяди.

Бляди.

Дети.

Чайхана чадит кофейней.

– Макс, пожалуйста, не верьте.

Это место коктебельней

даже сотни "Коктебелей"

Сердолик приклеен к шее,

как линолеум к прихожей.

Нео-

недо-

пере-рожи

в диалогах:

"…Я потею…"

"…Двести баксов за неделю…"

"…Сколько стоит ваша дама ?… "

"…Эй, козел, уйди с дивана…"

"…Елы-палы! Дайте спичек "

"…Щас бы пару медсестричек…"

Разлетелись!

Слишком долго

отдыхают скал копыта.

– Макс,

хотите,

я двустволку

подарю вам для защиты?!

Герр-маника

У меня был знакомый по имени Отто Бисмарк.

Он носил меховые тапочки.

Плавал по воскресеньям.

Любил попугаев.

Ругался с женой до визга.

И никогда не ездил в страну Рас-с-сею.

Я ему говорила:

Mein Lieber!

my Darling Отто,

ну бросьте вы к черту свою малокровную Frau!

А он отвечал мне, что нужно любить кого-то,

включал мп3 и прощал под напевы НАУ.

И так было больно смотреть на него, влюбленной.

Вбивая под кожу раствор из породы камфор.

Я век умирала, а после другой знакомый

в любви признавался цитатами Mein Kampf'a.

Ирреландия

Видишь вокзал,

на котором можно в Индию Духа купить билет?

Н.В.Гумилев

Вспомню Ирландию.

Буду гадать на трилистник.

Потчевать Джойса своим интернет-переводом.

В городе А. не рождаются люди и виснет

каждое слово, как ниточка водопровода.

В городе Б будут лица привычно томиться,

В городе В будут чуда ждать или трамвая.

Вспомню Ирландию.

Недопостигнув Улисса.

Может, поэтому лучше его понимая.

Выдумав жизнь, как песок в человеческих лапах,

Бог перепишет сюжет в корневой директорий.

Вспомню Ирландию.

Цвет её, форму и запах.

Не повстречав ни одну из её территорий.

«Я человек с двадцатилетним стажем»

Я человек с двадцатилетним стажем.

Да будет Бог к писателям пристрастен!

Моих ошибок путь многоэтажен,

поэтому особенно прекрасен.

Многоэтажен, но немногословен.

Мой путь – он мой, каким бы ни был он.

Среди чудес мобильных колоколен

и жидкокристаллических икон

спешит.

Хрипит,

прокладывая шпалы.

Ползёт неопалимой целиной.

Мой путь один: других путей немало.

Мой путь один – поэтому он мой.

Был вечер

Был вечер как холодный виноград.

Плыл разговор в расставленные ровно…

Ты не был ни смущен, ни виноват,

но лучше бы ты чувствовал виновным.

Был вечер как примятый апельсин.

Как теплоход, застуканный отливом.

Мне сложно находиться на один…

И привыкать.

И выглядеть красивой.

Мне сложно.

Из незапертых дверей

глядит туман.

И память привирает.

– Не приручай ни женщин, ни зверей.

От этого обычно умирают.

«Из тишины превращаясь в чужую вину»

Из тишины превращаясь в чужую вину.

Из темноты выпрямляясь в подобие Бога.

Чаще и чаще мне кажется, что не пойму,

в нынешний раз куда выведет эта дорога.

Резала пальцы и прятала кровь в рукаве.

Мятым стеклом по рецепту талантливой группы.

Поиск себя только Rambler'у будет внове.

Мне же учиться искать по-хорошему глупо.

В данном контексте "хорошее" – жертва всего: жатву души Комбайнер совершает по кругу.

Каждый в другом убивает себя самого:

два близнеца, ненавидящих сходство друг друга.

«Как вы осиротели: люди, книги»

Как вы осиротели: люди, книги,

меня по недосмотру не добив.

Кармен гадала глупому Цуниге,

а Гончаров дописывал "Обрыв".

Белел туман, застенчивый, как парус.

Волхвы бутыль делили на троих.

Своей судьбы ни капли не осталось.

Осталось жить приметами других.

Живут часы. И степь. И лист больничный.

На шеях нив живой дрожит ледок.

Душа ушла не пойманной с поличным,

но был побег ей, видимо, не впрок.

На жизнь поэтов

Нет у поэта ни пола, ни пола.

Первый – животный.

Второй – не помыли.

В вечность сползают стихи-приговоры,

не замечая, что этим убили.

Гибнут друзья, превращаясь в знакомых

или в живущих в Сети астронавтов.

Гибнет любовь под воздействием сонных,

старых и плохо вменяемых фактов.

Жизнь погибает!

Всеместно!

Всечасно!

Жизнь подменили движением ловким.

Нет у поэта ни горя, ни счастья.

Есть только томик в посмертной трактовке.

«Мне нравится, что ты темноволос»

Д.Д.

Мне нравится, что ты темноволос.

Теряешь всех, включая дни недели.

Мне нравится, что кукольный Христос

распят в твоем – почти красивом – теле.

Распят – вдвоем.

В театре простыней.

Кому ты врешь, что мир твой совершенен?

Мне нравится свою ладонь к твоей

прижать-примять, как голову к коленям.

Мне нравится твоя хмельная дрожь.

И ревность. И пропахшая футболка.

Я знаю – никуда ты не уйдешь.

А если и уйдешь – то не надолго.

Плюс-минус (человек)

Внутри твоих снов, твоих мыслей, желаний и дел

рождается боль и живет, как простой подорожник.

И ты понимаешь, что снова нащупал предел,

пройдя сквозь который вернуться уже невозможно.

А бабочка-совесть продолжит кружить и болтать.

И белыми крыльями не защищая от света,

твой раненый ангел оставит тебя подыхать,

и ты ему будешь почти благодарен за это.

И тонкие дни, прорастая стена за стеной,

Легонько задушат в своей паутинной пустыне.

И ты понимаешь, что вечность не станет иной

Плюс-минус гореть

все равно что

плюс-минус остынуть.

музЫчность

На самом деле муза длинношеяя,

Как Белла Ахмадуллина.

Извне

слова приходят в виде приглашения,

как пропуск к нескончаемой весне.

Давно бытует музы двуязычие:

слова-музей – и музыка из слов.

И жжет, и ржет,

довольна неприличием,

как маечка с нашивками fuck off.

Есть что-то в ней от древней бухгалтерии:

проступки и прозрения в кредит.

С процентами оправдывать доверие

приходит бронзы звон или гранит.

И тем вдвойне поэты виноватее,

когда подделки замуж выдают.

Пусть пишут хрестоматии предатели.

К ним музы все равно не подойдут.

«Сложно быть упрямым самолетом»

Сложно быть упрямым самолетом,

неуклонно в гору стервенея.

Уходить в себя как на работу.

Закрывать перед собою двери.

Сложно быть блестящим и холодным.

Сложно для души достать запчасти,

Самого себя считая годным

для чего угодно, кроме счастья.

Сложно по ночам в свою кабину

приводить молчание и осень.

Молча гнуть летательную спину,

самолетность подвигов забросив.

А потом, проснувшись перед казнью,

улыбаться – призрачно и мнимо.

Жизнь для самолета – это праздник,

постоянно проходящий мимо.

Встречи по субботам

Четырнадцать граммов простых поцелуев.

И руко-творений.

И руко-скольжений.

Четырнадцать граммов – две маленьких пули.

Короткие игры прицела с мишенью.

Короткие правды – до ручки подъезда.

Короткие лжи – по нечетным неделям.

Держи меня чаще – мне это полезно.

Держи меня – еле

(Держи меня) – еле…

Твой дом-одиночка построен без лифта.

На взлетных полосках и звездных пружинках.

Как жаль!

Ты не путаешь дедушку Свифта…

Как жаль…

Ты не ловишь ладошкой снежинки.

Как жаль, ты не ездил к Лягушке-Царевне.

Не шел на дракона.

Не вел караваны.

Люблю тебя просто, как дети печенье,

Люблю тебя – остро, люблю тебя – странно.

Люблю тебя!

…лютебя…

ливнем

накрою глаза твои

волосы

кожу.

Попытка "останься" – попытка "погибнем".

Люблю тебя больше, чем это возможно.

Реминисценции. Февраль.

В такие дни – выпрыгивать из окон

и небо лить в фаянсовые блюдца.

И быть дождем – и от дождя промокнуть.

и камнем быть – и камнем же вернуться.

В такие дни – ворочаться в постели.

не спать, не спать, не веря валерьяне.

Достать чернил и плакать в "Англетере", писать письмо Есениной Татьяне.

В такие дни – болтать как рыба, править

стекло души холодными руками.

И чувствовать, как память убивает,

как время умирает вместе с нами.

Кофе. Чай.

Я хожу босиком по кухне

Я пытаюсь поставить чайник.

Понимаю, что ты мне дорог.

Драгоценней дорог любых.

Я хожу босиком по кухне.

Чай налит.

Разговор случаен.

Понимаю, что вёсен сорок

прожила я за нас двоих

Я хожу босиком по кухне.

Бьется сердце в районе ног.

Я люблю тебя больше песен.

Я люблю тебя больше писем.

Я держу, как горячий бисер

на ладони твой каждый вдох.

Я хо-

жу.

Мне

до

жу-

ти

жарко.

Я дрожу, но уже реша…

– Кофе? Чаю?

– Души не жалко!

разреши мне тобой дышать.

Под колпаком

Нечитанной Сильвии Плат

Я под стеклянным колпаком.

Внутри (снаружи)

звери (люди)

переставляют на потом

попытки слов и пытки судеб.

Я под стеклом.

На мне колпак.

Я дел копировальных мастер.

Пишу – не то.

Живу – не так.

Не тот формат не тех причастий.

Кто –

тычет пальцами:

– Смотри!

Как нас смешно изображает!

Нет, ей не больно.

Изнутри

в нее зашит воздушный шарик.

Другие –

жалуют – сплеча:

(так голубей зовут к балкону)

Учись терпеть.

Учись молчать.

Ведь ты не более чем клоун.

Я под стеклянным колпаком.

Как звон пощечин свеж и хлесток!

Ну разобью…

А что потом?

Кому нужна я вне подмостков?!

Танжер

Мы уедем в Танжер

в это качество ливня

в этот выпивший день, утонувший в росе.

Мы уедем в Танжер

Его здания – бивни

ни на что не похожи.

– Похожи на все!

Я куплю тебе мир и хорошие берцы

и, наверно, позволю курить коноплю.

Мы уедем в Танжер

Мы захлопнули сердце

Ненадежное сердце в режиме "люблю"

Мы уедем в Танжер!

Я оформила паспорт!

Почему ты молчишь?

Ты еще не готов?

Телефон.

Электричка.

Пакеты.

Лекарства.

И холодная пыль телефонных гудков.

«Природа чемодана, сна, угла»

Природа чемодана так проста!

Бенька

Природа чемодана, сна, угла.

Природа жизни, вышитой с изнанки.

Природа зла, точнее, недобра,

как губы в трещинах, как специи на ранку.

Природа мстит, как глупая жена,

по глупости ушедшая к другому.

Меняя души, джинсы, имена,

идем к себе, не выходя из дому.

Но не дойдем.

Поскольку за предел

своей физиологии не выйти.

Природа сна! Природа полудел!

Предательская чувственность событий!

Стихотворение о нас

Медленно – жизнь превращая в смерть –

медленно – смерть превращая в сводню –

я разрешаю себе – стареть.

я разрешаю тебя – сегодня.

я растворяю,

как в море боль,

губы твои и в загаре руки.

мальчик.

ребенок.

зайчонок злой.

с пылу и с жару,

в мукЕ и в мУке,

мною творимый

– как свежий хлеб! –

свежий коньяк по дубовым бочкам.

Я провожаю того, кто слеп,

снегом ли, солнцем – в одной сорочке.

Я создаю

– хоть шаром кати! –

мир для твоих романтичных сценок.

медленно – жизнь растеряв в пути –

медленно – смерть отведя в застенок

Мой двадцать второй апрель!

Красивый печальный зверь.

Усталый упрямый дом

бессмысленности – вдвоем.

Мой двадцать второй – залог.

Мой двадцать второй – замок.

Свобода с оскалом лжи!

Апрель, дурачок, держи

себя – не в руках, так хоть

в перчатках.

– Не вое-

водь,

на воду не вой. Держись.

Чужая подруга –

Жизнь.

Автопортрет

Я часть эфира, времени, пространства.

Я голос – торопливый и утешный.

Я Петербург глазами иностранца.

Я царедворец брошенной одежды.

Я управитель- (или даже -ница)

всего того, что музыкой не станет.

Мне ничего не стоит Вам присниться.

Мне ничего не стоит Вас оставить.

Мне ничего не стоит строчки спину

переломить единственным ударом.

Я часть волны, я бережная глина,

случайно обожженная пожаром.

Талантливым

Талантливым быть.

Тяжело.

Тя-же-ло.

Не верите – можете сами решиться.

Все та же зола, приносящая зло.

Все та же заря у зимы-продавщицы.

Талантливым быть – расстоянием быть,

для каждой рубахи смирительным вздохом.

И левую руку для правой рубить.

Талантливым быть – удивительно плохо.

Тащить свои скорби в игрушечный горб.

Бродить по пустыне под тяжестью жеста.

Талантливым быть – бесконечный укор.

И горечь, и праздность, и даже блаженство.

Талантливым быть – до распахнутых звезд.

Быть скрипкой – немного, решительно, нервно.

Талантливым быть – гениальный вопрос.

Быть первым во всем. Одиночество первых.

Когда мой человек...

Когда мой человек превращается в лифт,

он становится слишком печалеподъемен.

Он хранит свою жизнь в расширении *.gif.

С расширением *.tif он почти не съедобен.

В расширении *.doc он меняет шрифты.

И молчит, и молчит, увлеченный шрифтами.

С ним реклама в жж переходит на "ты",

не решаясь пройти между глупыми нами.

Когда мой человек превращается в нефть,

он горит, как звезда в новогоднем экране.

Его аська боится за ним не успеть.

Между смайлами, скобками – и временами.

Когда мой человек обижает меня...

Обижается сам. Пустяком. Троекратно.

Я пытаюсь уйти. Я пытаюсь понять.

Я – маршрутный автобус "Туда и Обратно".

На север от

Совсем ничего не знать.

(не знать никаких желаний)

Отправиться на Юкон, в лососе искать икру.

Встречается человек – приходит октябрь ранний.

Прощается человек – и кажется, что умру.

На поезд, на самолет – по локти, по плечи снега.

Настолько святее дух – куда до него линять!

Встречается человек – рождается ломтик неба.

Прощается человек – и больно его прощать.

И лучше совсем не знать,

и лучше снаружи мерзнуть,

чем снова глядеть и злить и краскою в пол-щеки.

Встречается человек – как будто из пены создан.

Прощается человек – и губы его легки.

Полторы комнаты. Днепропетровск.

Полтора десятка мертвых кукол.

Полтора десятка свежих спален.

Этот город, вросший в репродуктор,

был уже не так орнаментален.

Этот город к вечности приставлен –

разбивать фабричные коленки.

Здесь гранитный и ревнивый Сталин

превратился в сходного Шевченко.

От Петра-Днепра не слишком много.

Много снов и доменных печей.

Этот город выпросил у Бога

право состоять из мелочей.

И когда смотрю, в привычках роясь,

штаб-квартиру Нестора Махно,

этот город – медленная повесть,

от которой страшно и смешно.

Хорошо!

Сколько ни корми собаку

волком во поле не пасть.

Без труда не вылезть в драку.

Без зубов не выбить пасть.

От любви растает масло.

От бензина вспыхнет шёлк.

– Я пришёл.

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй.

Значит – будет хорошо!

"Я пришёл", – какая прелесть:

лепестковый снег пришёл.

Значит, есть весна!

Апрель есть!

Значит – будет хорошо.

– Я ждала...

– Неправда.

– Правда.

Время – лучший часовой.

Боль взлетела, как петарда

и ушла по осевой.

Сколько дней,

проклятий,

шторма. –

а не стоит ни гроша.

У любви другая норма.

Называется – душа.

«Есть люди, которым не нужно меня»

Есть люди, которым не нужно меня.

Есть люди, которых не нужно менять,

Рождаться,

нырять в этот мраморный мир,

бродить по пластмассовой каше квартир.

Есть люди, в которых избыток тоски.

Есть люди-альбомы, есть люди-мазки.

У каждого дома, в любой из природ,

есть люди, простые, как громоотвод.

Есть люди-цилиндры: включают мотор!

Но чаще других – человек-монитор.

Смотрюсь в умывальник, полтела вместив:

к какому подклассу себя отнести?!

«Странное дело: ждать – не хочется»

Д.Д.

Странное дело:

ждать – не хочется.

Точнее, хочется. Но не ждать.

Что-то под рёбрами бьёт, топорщится

и заставляет меня дрожать.

Что-то под рёбрами

жидким оловом

душу сжигает и вкривь и вкось.

Хочется выпалить:

больно!здорово!

и прошептать потом:

больно!брось!

Хочется выдумать что-то пошлое.

С пылу, и с солью, и сгоряча.

После признаться.

Прижаться к прошлому.

Носом уткнуться в тепло плеча.

И превращать все обиды в колышки.

(Их потом легче отдать на снос)

И повторять тебе:

детка!солнышко!

как хорошо, что опять сбылось!

Мир первый: ящерица

Я превращаюсь в ящерицу.

Ползу

мимо бумажных змеев,

улиток,

улиц.

Золотом брюшка слизывая росу.

Под мимолетом тела слегка сутулясь.

Я превращаюсь в ящерицу.

Геккон.

Странной расцветки.

Вычурный.

Неприятный.

Тонкие лапки втравливая в бетон,

не оставляю права вернуть обратно.

Я превращаюсь в ящерицу – дела.

Красные люди.

Вечер.

Огонь.

Пустыня.

Не объясняй мне!

я_НЕ_понимаю зла.

Я только животное, раненное другими.

Творчество: музыкант

Ни доходный дом, ни аллея лип.

Ни хороший врач – тот, который лечит.

твое дело – звон.

твое дело – скрип.

твое дело – скрипки босые плечи.

Твое дело – звон.

Твое дело – звук.

Твое дело – рук не согреть любимой.

Остается – бег. Остается – круг.

Остается музыки сердцевина.

Остается звук – как пшена посев.

Остается звон – по дороге дольней.

А тебя не ждут:

Позабыли – все!

Исключая тех, кто вообще не помнил.

Письмо полковнику, которому не пишут

Еl coronel…

no tienе…

le escriba…

Сезон дождей.

Костюм не по погоде.

Он ждет чудес от каждого прилива,

не зная, что их не было в природе.

Колумбия. Перевороты. Сырость.

Голодный кофе на обед и завтрак.

И почтальона жжет его настырность:

– Вам писем нет.

не приходите завтра!

Но он придет, свободен и зависим

от вечности и петушиной бойни.

– Хоть вам никто не отправляет писем,

вы все равно дождетесь их, Полковник.

*el coronel no tiene quien le escribа –

Полковнику никто не пишет (Г.Г. Маркес)

Умер Егор Летов

Ровно сегодня погибла эпоха.

Смелый ведущий успел приобщиться.

Из телевизора

новеньким вздохом

смерть разлетелась по блогам и лицам.

В праздничность сайтов.

В рекламы.

В рингтоны.

Смирная новость – не жжет и не жалит.

Люди,

скажите,

а стыдно потом вам?

Или вам стыдно вообще не бывает?

Несколько суток – и будут делиться:

в залах суда

и в дерьме мемуарном.

Сколько их будет

друзей-очевидцев

– Ни одного!

исключая гитару.

Таня – Че: монолог

Я помнила ваши песни,

я резала с вами воздух,

дрожала под вашей кожей,

тонула в чужой реке.

Майор, уходить на север

неправильно, но не поздно.

Полгода дожди и сельва

и выстрелов турникет

(и ваш огонек сигарный

и ямочки вдоль улыбки)

Оставим, майор, оставим...

Не плакать и не просить.

Ах, были бы вы бездарны,

какой бы тогда ошибкой,

насколько тогда бы проще,

простительней

вас любить.

Я помнила ваши песни!

как вы становились гимном,

как пятна на темном фоне

всё ширились и росли.

Прощайте, майор, прощайте.

Мне так не хотелось гибнуть.

Мне так не хотелось в спину

последней моей земли.

Лиличка: монолог

В моей голове – сады и песни.

В моей голове – хрусталь и холод.

Мой Маяковский с какой-то Пресни

пишет стихи, несмотря на голод.

Мой Маяковский играет в куклы.

Даже машинки ко мне приносит.

Утро в Берлине со вкусом клюквы.

Писем – не пишет, когда попросят.

Вместе не можем: темно и тесно.

Мой Маяковский – в своем уме ли?

Странно, душа не находит места.

Вечер. Тринадцатое апреля.*

*В 10:15 утра, 14 апреля 1930 –

Владимир Маяковский застрелился.

Лирика

Я обнял эти плечи и взглянул...

И.А. Бродский

Ты обнял эти плечи и затих.

А я считала звезды в покрывале

и думала о тысячах других,

которые меня не обнимали.

Не засыпали под моей рукой,

не удивлялись хрупкости предплечий.

От их незнаний делалось легко,

как от счастливо найденных наречий.

Ты обнял эти плечи.

Добрый дождь

усиливал мурлыканье кошачье.

И маленькая, праздничная ложь

утратила свою многозадачность.

И тих был кот,

и зимняя капель

не кончилась ни завтра, ни сегодня.

Дышать, и жить, и чувствовать теперь

мне становилось всё правдоподобней.

Поэт в провинции

А вот нефиг – сидеть в дыре.

А вот нефиг – читать в стакан.

Между стёклышками (тире)

одобрение Дур и Дам.

Между сказками прямо в лоб,

между модой на рок и rock.

ты (один на один) флешмоб,

ты (один на один) курок.

Ты (один на один) финал:

пить да пить…

мама-папа…

спать…

Ты себя у себя украл

и не смог никому продать.

Смотритель

Буду смотрителем маяка.

Буду готовить ружье и маску,

Дышать

на мертвые облака,

мечтать

о подвигах водолазских.

Купить нетбук,

запасной фонарь,

маслины,

сыр

– и немного к чаю.

Смотреть – в себя,

удивляться – вдаль

и думать – кто-нибудь вспоминает.

Буду смотрителем.

В тишину

выйду,

укутанный,

как в сметану.

Не объявлять никому войну.

Не бинтовать никакие раны.

Только – гасить по утрам маяк,

только – сигналы ловить укромно.

Буду смотрителем.

Только так.

я,

тишина

и большие волны.

Волчий дым

Я не стану уже собой.

Я не стану никем другим.

Моей памяти волчий вой

превращается в волчий дым.

И горит на боках земля,

брызжет искрами рыжий глаз.

Волк,

мы были с тобою зря.

нас никто не сберег – не спас.

Греет шерсть – поднеси огонь.

Зреет шерсть – вырастает дом.

Волк,

в какой-нибудь из погонь

обязательно доживем.

Значит –

умные взяли след.

Значит –

верные им под стать.

В середине больших побед

кто-то вынужден умирать.

Ромовые сумерки

Ромовые сумерки роняют

радугу

на Ромовый Дневник.

Мы с тобой когда-нибудь слиняем

долгими примерами из книг.

Мы сыграем в покер,а не в ящик

с мало примечательной судьбой.

Выживем в Огромной, Настоящей,

Суетной, Блестящей и Пустой.

Не –

истратив славы погремушек,

не –

испортив фейсом новостей,

съедем с обывательских катушек

в сторону Всемирных Одиссей.

И,

держась за поручни вокзала,

иностранной

солнечной зимой

ты заметишь:

– солнышко устало?

я отвечу:

– хочется домой.

Мой монолог

...Но,

дорогой мой,

если не о любви,

о чем же тогда прикажете говорить?

От литра вина остается сухое "ви",

поскольку мы "но" умудрились уже допить.

И мне хорошо с вами жить полтора часа.

В среднем выходит

где-то

неделю в год.

За эту неделю

вырастут небеса,

а гордость,

как и положено,

заживет.

Вырастет новая палуба

– кораблю.

И сдастся кому-нибудь в руки щенок-Потсдам.

И мне все равно,

потому что я вас – люблю,

И мне все равно,

потому что я вас – предам.

И мне б не хотелось вас предавать,

но фронт

слишком запутался в сеточках стен и вен.

На этом прощаюсь.

Не забывайте зонт!

Ваша

– подруга

– знакомая

– девушка

Джен.

Определение: душа

"Как это всё не-пе-ре-носимо!" –

думал больной аниме Мисима,

не попадая не просто мимо,

а прямо в шиферный свой живот.

Время достаточно износилось,

но не меняя миры на милость,

сам понимаешь, что зря приснилось

то, что ни капельки не живет.

То, что не колет, не жжет, не греет,

не забывает, не разумеет,

не прикрывает, как дамский веер,

а только – рыскает не спеша.

То, что слова превращает в пулю.

То, что – украв! – навсегда вернули.

Несколько граммов духов и дури!

Вольноотпущенница – душа.

Уйди-Уйди

Собственно,

я говорила тебе – Замри!

Радуйся снегу. И случаю. И – блядям.

Собирай анекдоты,

слухи,

смени тариф.

Не вспоминай меня по часам и дням.

Собственно,

я говорила тебе – Алле!

Заводи себе дом, тараканов, жену, детей.

Не улыбайся ласточкам – в феврале.

Пользуйся бритвой, Contex'ом, не потей.

Собственно,

долгое танго "Уйди-Уйди"

имеет обратный,

не слишком приятный вкус.

_Исповедимы, Господи, все пути.

Я через месяц снова к нему вернусь.

Собачий блюз

А жизнь пройдет – Америкой в Ираке.

Когда умру,

то вместо/вместе с вами

меня проводят стройные собаки

с блестящими семитскими глазами.

Собачий блонд естественен и светел,

собачий хвост полезнее шиньона.

Их проводы в отличие от сплетен

почти ненаказуемы законом.

Их тишина наполнит мостовую.

Четыре. Пять. Изысканный конвой.

Ни к слабостям, ни к славе не ревнуя,

меня запомнят мертвой – и живой.

«Что же ты замолчал, мой беспокойный бог»

Что же ты замолчал, мой беспокойный бог,

то ли молва мила, то ли глаза в пыли.

Три тридевятых сна мнутся росой у ног,

три тридевятых сна – и ни одной любви.

За родником – река, за паровозом – smog,

а у меня с тобой – свойство ценить на слух.

Три тридевятых зла, не называя срок,

шли ко спине впритык и не теряли нюх.

Вот и стоим теперь. Два обветшалых дня,

два пожелтевших пня, росших не в том Крыму.

Мой терпеливый бог. Не прогоняй меня!

Ведь у тебя внутри холодно одному.

Остаёмся!

Крысы бегут с корабля на бал.

Скромный король поправляет хвост.

Он торопился –

Он опоздал!

Мы остаемся –

до самых звезд.

Мы остаемся!

Дари поклон

каждому дереву и –

строке.

Если запойно считать ворон,

совесть

уходит

рывком

в пике.

Если дражайшим назвать цемент,

вряд ли получится сон-вода.

Милый,

смотри,

за десяток "нет"

в банке дают

броневое "да".

Чувствуй!

Решайся!

Линкором лент!

Поездом снега!

Зонтом!

А то,

может, последнюю из комет

держишь за ломкий рукав пальто!

«Я к тебе не чувствую… Прости»

Я к тебе не чувствую… Прости.

А когда-то чувствовать хотела.

За любовью ездить на такси.

Рисовать ресничные прицелы.

Я к тебе не чувствую. Ударь.

Так тебе, пожалуй, будет проще

видеть, как линяет календарь

на рассветом раненую площадь.

Я к тебе не чувствую. Гори!

То ли тишина случилась, то ли

мы остались времени внутри,

мы остались шрамами на горле.

TheEnd

Все эти книги

никто

не купит.

Все эти вены

никто

не взрежет.

Жизнь,

идеальна,

как Гэри Купер,

не оставляет живым надежды.

Красная карточка

– выход с поля.

Черная карточка

– вход наружу.

Между последней и первой болью

каждый

другому

ничуть

не нужен.

Жизнь занимает в партере кресло.

Части души

и осколки речи

кружатся, кружатся в танце тесном,

не понимая по-человечьи.

Хочется крикнуть:

– Постойте, твари!

Море сбежало

– осталась пена!

Это не я!

Вы меня украли

прямо в безумную ночь Гогена!

«Не брать ни прикуп, ни кофейник»

Не брать ни прикуп, ни кофейник.

Другому радовать висок.

Так обрывается последний

нас завязавший волосок.

Достать вина на долгий ужин.

Настроить барышне wi-fi.

Так и становится ненужным

меланхоличнейший трамвай.

Не ехать в пятницу, не греться,

о взгляды ногти не слоить…

Так останавливалось сердце

и не хотело уходить.

Ко мне приходили ангелы

Ко мне приходили ангелы.

Один – в простыне из шелка,

другой одевался правильно, но улыбался глупо.

Один говорил – Любимая,

другой говорил – Пошел ты.

Сидели втроем на кухне

и пили зеленый Туборг.

Один говорил – случается,

и стены идут в атаку.

Другой говорил – скучаем тут,

лишь просьбы да облака.

Хотелось послать их к матери,

хотелось найти Итаку,

увидеть большую радугу

и больше не отпускать.

ко мне приходили ангелы

ко мне приходили сны.

Графомания: зоопарк

Если быть честной – то мне надоели все.

Проэты, прозайки и прочая агентура.

Кошки на крыше, белки на колесе.

Странные звери средней литературы.

Каждый знакомый прячется в Интернет,

каждый четвертый плавает в нем упорно.

Если быть честной – не начинайте тред.

Выпейте яду или черкните формул.

Если быть честной – бросьте стонать про секс.

Или про бога – с гордым стальным укором.

Новый красивый тираннозавр рекс

смоет вас в реку правильным термидором.

Смоет!

Но вы же вернетесь.

Вас всех не смыть.

Быстро притащитесь фразой из "Ста Сочинений".

Мальчики-девочки!

Не начинайте жить!

Каждый второй убежден, что "я тоже гений".

Больно и тщательно

Больно и тщательно

(мыльной водой в носу)

я выживаю из памяти бледный лик.

Чтобы не помнить –

день в молодом лесу.

Странные-странные майские напрямик.

Больно и тщательно стеклышко стеклорез

делает многочисленней и слабей.

Чтобы не помнить –

город на букву С.

Его херсонесов, бункеров, лебедей.

Больно и тщательно –

мелочно, жадно, зло.

В старых кроссовках, в берцах, на каблуках.

Так разделяет тоненькое сверло

камень на до и после.

На лепестках

не оживают пчелы.

Так Млечный Путь

движение кисти свёртывает в тупик.

Больно и тщательно!

То есть – куда-нибудь.

В недосягаемость всех телефонных книг!

В невозвращаемость!

В нЕкуда!

В никудА!

Чтобы не помнить! Чтобы совсем не знать!

Рой твоих родинок, мыслей твоих вода.

Как это больно

(и тщательно) отдавать!

Снегурочка

Мне в других не хватает роста.

Это остро, глумливо, просто,

как продажная папироса

ожидаемо с чем внутри.

Мне тревог не хватает ложных.

И безвредных, и невозможных.

И пропитанных, как заложник,

скрипом пола, окна, двери.

Мне в себе не хватает сцены,

не хватает билетов в Вену,

не хватает в глазу полена,

а соломинкам – давний счет.

Мне в любви не хватает вуду,

но, конечно, я вместе буду.

Чай запарю, сварю посуду

и увижу тебя вот-вот.

И выходит – всего хватает.

И выходит – почти не таю

над огнем, что уже детали

и не стоит грустить Салье-

ри-

-торической горкой снега,

Реставрацией в стиле Lego.

Не используя рифму "мега",

нежно любящая вас Е.

Некоторым людям

Вы мне не нравитесь. Ваши лица

напоминают мне сны о море,

в которых нельзя и нельзя разбиться,

нельзя приехать, нельзя повздорить.

Вы мне не нравитесь. Писем счастье

не накрывает слезами веки.

И голова рыболовной снастью

рвется на части, бруски, парсеки.

Вы мне не нравитесь. Я – подросток.

Я говорю только то, что помню.

Помню любовь свою в рифмах постных,

помню, как могут потеть ладони.

Вы мне не нравитесь.

Не звоните.

Я – эстетически годный Будда.

Сложно найти для себя эпитет.

Поэтому больше искать не буду.

Монолог Джима Моррисона

Боль засыпает.

Рядом с желудком.

Где-то,

где невозможно прочесть ее или вспомнить.

У тебя были бусы, дым в волосах, браслеты.

А у меня был – живородящий полдень.

Комплекс Эдипов, шлюхи, душа, пустыня.

Sorry my darling, мне не хотелось с ними.

А у меня был полдень, девочка.

Я изучен.

Готический стиль и демоны под рубашкой.

Мне хорошо, хорошо до таких излучин,

что прикасаться к живым оказалось тяжко.

Мне улыбаются кладбищем из наличных!

Жалко, посредственно – и потому типично.

Детка, ты помнишь – я ненавидел детство?

Сейчас я уверен,

ненависть – это окна.

Мне хорошо, здесь не тянет уже раздеться,

не тянет напиться и даже не тянет сдохнуть.

Словом, пребудь с героином такой же смелой,

детка, подруга, невеста, жена – Памела.

Мужчине

Ты видел Испанию.

Это, конечно, звонко.

Расскажешь при случае, как там проводят вечер.

А я не вернулась в землю,

не родила ребенка,

да и живу не то чтобы безупречно,

скорее интуитивно,

что так же плохо.

А ветер у нас в июле такой же рыжий.

Еще мне кажется,

я потихоньку глохну.

Не слышу вопросов.

Или меня не слышат.

Все так же путаю слоги.

И бедный Либкнехт

за сложность фамилии был бы давно повешен.

И если мой мир от чего-нибудь и погибнет,

то явно не от избытка любви, my precious.

Вот и брожу в интернетах, как хоббит вольный,

Печатаю тексты, не проверяю "мыло".

Ты видел Испанию…

Это совсем не больно –

Было когда-то больно, но я забыла.

Владу Клёну

Я знаю, ты станешь глазами во всех,

сверчком, подоконником, веткой, водой.

И солнышком в каждой девичьей косе,

и легким дыханьем, и песней любой.

Ты станешь котами (пушистыми лишь).

Ты станешь рекой в окружении льда.

А мне не хватает, как ты говоришь.

И больше не хватит. Совсем. Никогда.

Я помню, как нервно и жил и курил.

Пришел бы ты в гости. Дождем, например.

Наверное, там тебе хватит чернил,

а здесь не хватает.

Здесь жалок и сер

герой, обыватель, поэт и купец.

Такие дела, мой взыскательный друг.

Тебя не хватает.

Пойми наконец,

как много тебя не хватает вокруг!

Дуэль

– И как же мне, милый, не стать тобой,

– не застрелиться и не придти.

– Гордо звучать в темноте литой,

– не прислоняясь?

– Один-Один.

– И как же мне, дура, тебя сберечь.

– После потоп. Не расти трава.

– Видишь учебник "Родная Речь"?

– Жизнь – это азбука.

– Два-Два.

– И как же мне жить, одеваться, есть,

– не избегая смотрин-витрин?

– Зная, что ты, между прочим, здесь.

– Зная, что помнишь меня.

– Три-Три.

– Тем и живи.

– Пересуды, дом.

– Я научился, хотя не ждал.

– Мы бы не справились, нам вдвоем

– было бы тесно.

– Прости.

– (Финал).

BadTrip

Мы стали другими,

настолько другими,

что скоро привыкнем держаться за имя.

Руками держать его теплую шею.

Мы стали другими. Вы тоже хотели?

Мы стали сплошным городским кислородом.

Вы тоже хотите? такой же породы?

На мелкие деньги, на мелкие шашни

вы тоже хотите упиться вчерашним?

И Travel-каналом, и Animal Planet.

Смотреть, как другие хватают полено,

находят Арманд и несчастную Фанни,

на свой броневик залезают с ногами?

Стоять в стороне, наедаться готовым.

Мы стали "другими" – похабное слово!

Ищите, ныряйте, ползите улиткой!

Но только не ждите у кухонной плитки.

Во имя любви и других ожиданий

мы стали другими.

– Не следуй за нами!

Ломай свои копья (и колья, и осень)

Ломай свои копья (и колья, и осень).

Мне так хорошо, что не ты меня бросил.

Мне так хорошо, что не ты меня вырос.

Оставь себе Веру, и Надю, и сырость.

Цеди наши судьбы на блюдечко злое.

Не жди понапрасну – от того воют.

Ищи картотеки, играй пантомимы:

мы оба не будем до гроба любимы.

мне так хорошо, что не лезешь из кожи…

ты больше не любишь. И я тебя тоже.

Cabaret

Жизнь – кабаре.

От этого смелей.

…"свинцом в груди"…

…"крестьянин, торжествуя"…

Осталось довыравнивать людей,

чтоб не гонять обойму вхолостую.

Жизнь – кабаре.

Реликтовый порок.

Дрожанье ног, и ножек, и ужимки.

Душа звенит под строчками сапог,

на сердце передергивая льдинки.

– Любовь для всех!

– Успех не запретишь.

– Добро не сотворишь из капли крови.

Жизнь – кабаре.

И с легкостью афиш

переходить с голов на поголовье.

Хмелеет ночь, и девушки визжат.

Хрустят бокалы, греются коленки.

Жизнь – кабаре, в котором лягушат

не подают без музыки клиенту.

Появляешься

Ты появляешься.

Саечкой за испуг.

Кроликом из берета.

Дырой в горсти.

Я задыхаюсь:

мне же не хватит рук!

мне же не хватит сердца тебя спасти!

Мне же не хватит дурости, счастья, зла.

Мне же не хватит храбрости замолчать.

Ты появляешься,

губы твои – смола.

Ты появляешься,

губы твои – печать.

Смотрю на тебя и думаю:

– не смотреть!

Ревнуешь меня к поэзии? Больше ври!

Даже в тебе есть неба хотя бы треть,

даже у свалки право на пустыри.

Даже у вора веры на кошелек.

Даже тюремщику снится далекий друг.

Я засыпаю. Мыслями наутек.

Ты появляешься. Саечкой за испуг.

Длинные мысли

И это страшно.

Страшно.

Ты понимаешь?

Лопнет пружина.

Винт соскользнет.

Живой

станет прозрачным.

Время сотрет, как Vanish,

каждое пятнышко, сброшенное тобой.

И это грустно.

Вряд ли ты был живее,

чем фотография.

Вряд ли уметь хотел.

Что-нибудь чистое.

Яркое, как Гилея.

Что-нибудь честное.

Горькое, как Бодлер.

Весь этот полдень-мир

с детородной спесью,

с бомбами,

бабами,

клубами

(все дела)

стоит гораздо меньше твоих депрессий.

Нет никакой поэзии.

Умерла.

Телефонограмм

Телефонные баллады одинаковы.

Я пролистываю память: то ли? так ли?

Всё спасенное похоже на Иакова.

Всё погибшее похоже на спектакль.

(Вместо эпиграфа)

(переговорный)

Я листаю тебя. Листаю!

Так листают – слова и листья.

Так листают – листы и дали.

Так по снегу походкой лисьей

отпечатывают печали.

– Ты любила меня?

– Едва ли.

– Ты простила меня?

– Не слышу.

Телефонная трубка:

Тише!

Ты не смей выдавать обиды,

Ты не смей говорить…

– ...А Лида

поменяла уже восьмого… (*)

(Ненавижу все это!)

– …Рома,

а когда ты приедешь к маме?… (**)

– Замолчите!

– Молчите сами!

Посредине гудков и будок,

каблуков,

кошельков,

покупок,

посреди чужеродной пыли

я листаю тебя – навылет!

(мобильный)

– Почему ты молчишь?

– Так… Просто…

– Ты не хочешь…

(Словами льёт.

а внутри – ледяная россыпь:

почему,

почему – её?)

– Почему?

– Я ошибся...

– Хватит!

– Я люблю тебя. Я – твоё.

Тишина.

И по трубке каплет

надоевшее всем враньё.

(домашний)

Перезванивает.

– Простите,

можно Женю?

– Уже нельзя.

Посреди телефонных нитей

потерялась.

– А если я…

– Перестаньте звонить! Мне больно.

Больно!

– А мы могли б…

– Убирайся.

Я всем довольна.

И короткое:

пииииип

(послезвоние)

Звонки – закончились.

Стихи – закончатся.

Осталась память

и оди-

ночество.

Осталась память

и ожи-

дание.

– Не надо…

– Надо!

Привычка давняя.

– Не-надо!

– Надо!

привычка древняя!

Единым адом

в едино-

временье!

Единой нитью

навеки связаны.

Звонки – звоните!

Стихи приказаны!

Около 14 января 2006 года

Примечания.

(*) – голос из кабинки 7.

(**) – голос из кабинки 9.

Маленькая трагедия

Д.Д.

* * *

Ничего уже жизнь не лечит.

Вместо вывиха новый сгиб.

Знаю, снимет другой Предтеча

с головы моей ржавый нимб.

Я останусь лежать обломком

в обветшалом сыром бреду.

Нагулявшись по края кромке,

я когда-нибудь в рай сойду.

И земли ледяное платье

натянув на судьбы костер,

я пойму, что не знала братьев,

как не знаю теперь сестер.

Шестое февраля. Вокзал.

А ты не заметил, меня уже нет.

Иду потихоньку, как дождь или снег.

А рядом

английский,

ангина

и запах

Chanel' и,

шинелей

и в елочных лапах

остатки тепла и остатки комет.

А ты не заметил, меня уже нет.

А в сердце

печаль

обвенчать

не успели.

Так странно,

так радостно

пахнут метели.

– Так дымно гореть в кожуре сигарет…

А ты не заметил, меня уже нет.

А возле

морозным

распяты узором

все небыли,

были,

какие-то ссоры…

И все притворялось. – Один турникет

по-прежнему знал, что меня уже нет

* * *

Жду.

Дожидаюсь.

Минутами как

лезвием

сердце лижет.

По лестничной клетке ползет сквозняк.

Думает,

я не вижу.

Пальчики.

Пол.

Половина часа.

Ты уже где-то близко.

В глазах зажигалась и гасла гроза

компактней

компактного диска.

В глазах зажигалась и гасла жара.

Без – правильно. Без – утомимо.

Ждала – дожидалась.

Ждала – жила.

А все остальное – мимо.

* * *

Помнишь ли, вечер был душен и ал.

Помнишь ли, рук не скрестили двое.

Ты ничего, ничего не сказал.

Это уже начиналось горе.

Глупое горе, простое, как плед,

как тишина или слово "или".

Горе, ненужное, как обед,

если тебя перед ним убили.

Помнишь ли, душу в ладонях держал.

Помнишь ли, гладил губами спину.

– Горькое горе солило кинжал,

не успевая из раны вынуть.

То ли мне глобус вдруг сделался мал.

То ли земля превратилась в море.

Ты ничего, ничего не сказал.

Это уже говорило горе.

* * *

Включаю мобильник.

Он больше не плачет.

Совсем как ребенок, больной лейкемией.

Он больше не нужен.

Он больше не значит,

но хочется, чтобы

его не забыли.

Я еду на запад.

И больше не в моде

Рембо,

дневники

и породистый виски.

Я еду на запах.

Высокоугоден

любой,

не деливший молчанием миску.

Я еду на запад.

Печаль амплитудна,

как "Поиск сети" или в легкое снизу.

Мобильник молчит, отдавая секундам

тепло,

не ушедшее

на

перевызов.

* * *

Любовь – это чувство, которое не или недопроходит.

Похоже на страх. Или будто тебя обокрали.

Ты мне не звонишь. И твое отражение вроде

пятна

расплывается в каждом моем Зазеркалье.

Любовь – это боль, у которой не ищут открытий.

Настолько банально, что хочется плакать на скорость.

Ты мне не звонишь. И вступивший в реакцию литий

ничто по сравнению с ночью, разменянной порознь.

И капельки пота. И взглядом прохожих касаясь,

Ловлю осуждение мало и вряд ли знакомых.

Ты мне не звонишь. – Но я месяц уже просыпаюсь

от каждого скрипа внутри моего телефона.

* * *

Мертвое сердце стоит дороже.

Мертвое сердце – мертвая кожа.

Ороговело – и овдовело.

Сколько мишеней

снилось прицелу!

Сколько лишений,

дел неотложных…

Мертвое сердце:

мертвый

не

должен:

– не вспоминать, встретившись утром;

– не забивать стрелок кому-то;

– не целовать щек под предлогом.

(Мертвого – там – ранить не могут!)

Мертвому –

жить.

В полдень –

ложиться.

В розовость губ –

привкус больницы.

Вместо ушей—

куст вермишели.

(Мертвому – здесь – выжить дешевле!)

И в аккурат – к сердцу – платочек!

чтобы

не знать,

как

кровоточит!

* * *

И я засыпаю. И я забываю Имя.

Мне снится Дантес и его пробивная меткость.

И хочется выпить. – Точнее, запить другими

твое неналичие или свою нелепость.

От этого тошно:

от мыслей, разлитых мимо,

от глупых таблеток,

от сна,

от плохого чая.

И хочется вымыть. – Точнее, отмыть от грима

последнюю душу, которой уже не чаю.

Иллюзия выжить похожа на смену дома.

На старую обувь.

На пластырь, когда упала.

…И я засыпаю.

И кажется не_знакомой

двуспальная площадь остывшего одеяла.

* * *

Чашку разбили.

Локтем.

Нечаянно.

Долго осколки мечтали склеиться.

Плакал фарфор.

Даже розы чайные

ныли от мелкой такой безделицы.

Чашку – разбили.

Купили – новую.

Красными маками в желтом кружеве.

Новую чашку внесли в столовую.

Весело чаем ее утюжили.

Новую чашку ласкали-нежили.

Но не любили.

Хотя – лелеяли.

Ей не хватало той старой трещины

чашки, которую не заклеили.

2006

Автопилот

maxi-single

Настоящая любовь между двумя

людьми всегда в конце концов включа-

ет в себя множество способов причи-

нить настоящие страдания.

Урсула Ле Гуин – «Левая рука тьмы»

* * *

Поговори со мной.

Мне очень плохо.

От Горького,

От эха за спиной.

От вечности, от вечера, от вдоха,

От выдоха и от себя самой.

Поговори со мной,

мне слишком мало

уже перенесённых разберих.

не выбрала, поскольку выбирала

не для того, не тех и не таких.

Поговори со мной!

Скажи хоть что-то.

Какой-нибудь привет» или «пока».

Дрожу.

Дышу.

Подсчитываю льготы

на право предпоследнего звонка.

* * *

Ходит по кухне и говорит мне:

"Не умирай. Это так не модно"

По телевизору стонет Бритни,

на мониторе повисли "Окна".

– Хочется выть…

– Так повой, лапуля.

Хочется бросить – с балкона в осень.

После поймать.

От избытка дури

долго лечить, чтобы снова бросить.

Каждая ночь

как начало рая.

Все остальное – спагетти-вестерн.

Не отпускаю.

Не отпускает.

– Честно не будешь?

– Конечно, честно.

* * *

Задохнись от наркотиков.

Или от скуки.

Все равно не найдёшь свой потерянный мир.

Я смотрю на твои волокнистые руки

и уже не пугаюсь наличию дыр.

Я смотрю на глаза,

дорогие до смерти.

Каждый отблеск огня по-особому лжив.

Я уйду.

Ты уйдёшь.

И кого пожалеть мне,

если каждый из нас одинаково жив?!

Я не буду жалеть. – Тем не менее, жалко.

Мне тебя не спасти.

Ты меня не простил.

Я смотрю, как ты плавишь себя зажигалкой,

и тихонько реву от отсутствия сил.

* * *

Погонов тишины погонным метром

зима коснулась будто невзначай.

Природы торопливый архитектор

неслышно форматировал печаль.

…И падал снег.

На небо и на крышу.

По витражам зазубренных домов.

Не приходи. – Я больше не услышу.

Все голоса изучены давно.

Не приходи.

От ёлочных объятий

осталась пыль.

От чёлки – бигуди.

Ни писем, ни прощаний, ни распятий

не надо…

ничего…

Не приходи!

* * *

Я знаю, ты вернёшься насовсем.

Придёшь с утра, застенчивый сначала.

И в праздничность намыленных вокзалов.

И в преданность распахнутых арен.

Я знаю, ты вернёшься насовсем.

Я знаю, я предчувствую шаги.

Обратный бег всё по тому же спуску.

Бессилен бред любовного искусства,

но как его предательства горьки.

Я знаю, я предчувствую шаги.

Мне нужно ждать. – Поэтому я жду.

Как ждет шахтер в полузавале шахтном.

Как ждёт моряк, свою проспавший вахту.

На утро ждет последнюю звезду.

Мне нужно ждать, поэтому я жду.

зима 2006-2007.

(одна вторая)

Д.Д.

Я хочу превратиться в тебя.

Ты опять превращаешься в воздух.

Или в звезды,

что тоже обидно.

Прокричавши которое "гибну",

мир простыл,

мир контужен морозом.

Мир на розы и розги был роздан.

Я хочу превратиться – в тебя.

– Помешай мне, пожалуйста, в этом!

Не меняйся билетом

на этот

безнадежно просроченный скорый.

Раз-говоры и недо-говоры.

Я хочу. Превратиться. В тебя.

Не волнуйся,

я долго училась.

Твоих слов подростковая сырость

не нужна,

не видна,

как волна

волнорезом разбитая раньше.

Я хочу превратиться…

– Что дальше?

Люби меня. Пожалуйста. Люби.

Люби мои любые проявленья.

И мелочность невсяческих обид,

и всяческие беды вдохновенья.

Люби меня:

без горечи

без слов

без праздности и правды неумытой.

Люби меня, как любит часослов

вечерние, неслышные молитвы.

Люби меня!

Как чаша.

Как змея.

Скрепленные отравой или травлей.

Люби меня.

Пожалуйста.

А я

не выдам, не отдам и не оставлю.

– Привет.

………………………

Готовьтесь к худшему!

Раз-

Рез.

Рес-

ницы задрожали.

Хватаюсь всем – руками, ручками

и миллиметрами печали.

Раз-

рез.

За-

жим.

Сжи-

маю истины

стальной комок.

– Подайте жгут!

Как много в жизни было пристаней,

которые уже не ждут.

…А если ждут, то не случаются.

Не вымолишь: не суесловь.

Как жаль!

Опять не поправляется

больной по имени Любовь.

Я хочу от тебя умереть.

Умирает же бомж от метила?!

Ты – моя рукотворная бредь,

Ты – моё дождевое светило.

Ты – все то, без чего обойдусь,

потому что не жду повторений.

Ты – моя недалекая Русь,

застудившая где-то колени.

Ты – вся жизнь.

Ты – чужое пальто,

перешитое мне за небрежность.

Мой любимый.

Бессмысленный.

Тот,

для которого я – неизбежность.

Сентябрь 2006

Человек, которого не было

в лицах:

– действующих

– бездействующих

и действующих –

временами.

Человек, которого не было,

– единица

с разнокалиберными нулями.

Человек, которого не было, –

Повесть

без формулы,

цвета,

запаха,

вкуса.

Человек, которого не было, –

поезд,

которому поздно уже вернуться.

Боль номер ноль.

Начинаем с люстры.

Темно-зеленой.

Made in UA.

Шея как шея.

На шее бусы.

Девушка смотрит в бельмо стекла.

Девушка курит.

И лет ей – средне.

Она умеет:

– стихи решать

– плакать

– ругаться

– курить в передней

– думать

– задумываться

– дышать.

Девушка курит.

Под ней два стула:

каждый уверен, что лучше – нет.

Скрипнула дверь – огонек задуло.

Холодно в мире

Без

сигарет!

Девушка вышла.

Помыла чашки.

Люстра осталась сама с собой.

В комнате душно, как будто кашель

горло зарезал по осевой.

Вышла –

вернулась:

на веках – влажно.

Полночь с работы ушла домой.

– Господи — хватит.

– Господи — страшно.

– Господи — сжалься ты надо мной!

Выключу свет – он приходит,

смелый.

(Нервы звенят, как дверной звонок).

Мела милее, белее мела,

страшно увидеть его у ног.

Страшно дотронуться

(к ливню — снится).

– … это не я…

– … это ты всё сам

Девушка спит.

И его ресницы

медленно мнятся ее глазам.

Первая часть –

он проходит мимо.

N-ная часть –

Он решил бежать.

Неповторимо – непоправимо:

Незачем, незачем продолжать…

Утро.

Весна.

Прихотливым ворсом

солнце стирает бессонниц грим.

Девушка спит.

И ей снится способ

снова представить его живым.

Боль номер раз

(из записок психа)

"Мама! мне больно!

Мне больно, мам.

Снова туда, где весна крольчихой

перемножается по углам?

Снова туда? к этим бабам? Бабкам?

Их забивающим молоткам?

Снова туда, где любовь прилавкам

передарили,

как небу храм?

К лицам, проспавшим

свои рассветы?

К быту,

поросшему небыльём?

Мама, мне больно!

Прости мне это.

Мама, позволь мне забрать своё"

Боль номер два

Говорил – и сделал.

Внуков не станет – лишил лица.

Выбрал веревку:

ее пределы

были изучены до конца.

– сделал-что-мог?

– ничего-не-сделал!

Сделал из не – негатив всего.

Жизнь проскочила в партер пантерой.

Жизнь за семестр прошла его.

Жизнь поживает – а он изучен

амфитеатром врачей – расстриг.

Жизнь зачеркнула короткий случай,

ради которого он возник.

Боль номер три

Перемотка кадра.

Лампа.

Зеленая.

Десять лет.

Муж.

Телевизор.

Детей эскадра.

А между книгами сжат портрет.

Мало кто помнит…

Она глядела:

Раньше – под вечер.

Теперь – раз в год.

Раз и в земле не осталось тела,

кто фотографией будет горд?!

И не осталось…

осталась – старость.

И ностальгия – напиться в дым.

Как это просто:

– разрезать парус

– выкинуть шмотки

– запить другим.

Как это просто:

– забыть

– забыться

Выпрыгнуть замуж на всем ходу.

И дорогому свето-убийце

красных цветов приносить руду.

Как это просто:

прийти к могиле

долго молчать

уходя,

спросить:

– Милый, зачем ты…

– зачем ты, милый…

– Просто оставил меня не-жить.

18.30-21.20 2 июня 2007

Моя революция

(летопись со вступлением, сном и двумя голосами)

(Вступление)

"Души прекрасные порывы..."

Души их, будь они неладны.

От макрослез до микровзрыва!

От кладбища – и до казармы!

Кому нужна, скажите ради...

твоей духовности эмблема:

зачем в отбеленной палате

неврастения в стиле эмо?!

Для статистического уха –

реклама порно или "мыла".

– В стране, где желудей до брюха,

ничто не вечно, кроме рыла.

(Сон)

"И скучно, и грустно, и некому ру... "-жья отмыть

от пота ладоней,

от запаха мертвых низовий.

Как это просто:

– найти

– навести

– удалить

выпачкав буфер обмена случайной кровью.

– Не спать на квартирах

– На кухнях готовить напалм

(Троцкий, Нечаев и прочие скальной породы).

Скучно и грустно.

Мечта превращается в спам.

Снятся

и снятся

ее переводы.

Твой страх расширяется в венах уже по часам.

Складки на лбу

как билет в проходную Харона.

Можешь помочь –

помоги неживым небесам.

Можешь стрелять –

застрели себя первым патроном.

(Внешний голос)

Чем ни заводят речь,

речь производит стресс.

Мысли бегут навстреч...

нищих и поэтесс.

То, что сегодня тлен,

копоть, потеха, хлам,

завтра сдается в плен

умным профессорам.

Вечность в доспехах кож

снова пошла на лад.

Вечность кидает в дрожь.

Где же ее Де Сад?

Вечность играет в мат.

Стоит ли жить медле…?

Каждому – автомат.

Каждому – по петле.

(Внутренний голос)

"…Прости, я не верю в детские автоматы,

не верю в героев, умеющих их собирать.

Если взорвать гексаген у витрины Prada,

люди не станут от этого не умирать.

Люди не станут от этого лучше (хуже?)

Твоя революция кончится в день суда.

Просто живи.

Обходи чудеса и лужи.

Правда не стоит...

Правда не стоит?

Да?"

декабрь 2007

Жил-был динозавр

Вот все говорят – динозавр. А вы подумайте, как тяжело им быть. Просыпаешься утром, идешь в ванную, смотришь в зекрало и понимаешь – динозавр. И симпатичный вроде бы – чешуя зеленая, ноздри серебристые, а все равно что-то смущает.

Моего динозавра звали Митя. Лично мне нравится. Но ему абсолютно не нравилось – динозавра следует называть, гордо, пафосно – Рекс, Стаут, Макс, Линдер или в крайнем случае Дуглас. Но звали его все-таки Митя, его будильник срабатывал в 6 утра, на обед он ел еду с кефиром, на завтрак – кофе с молоком. Неважно, кем он работал и на что у него не хватало воли. Важно лишь то, что ему было страшно одиноко. Очень-Очень. И страшно и одиноко. И даже больше страшно, чем одиноко.

Время ползло, ноздри серебрились. И он уже начал подумывать, задумывать, задумываться.

И купил себе друга.

Поскольку Митя был не очень состоятельным динозавром, то и друг у него приобрелся не слишком новый. Можно сказать, несколько поношенный, но все-таки друг. К сожалению, обыкновенные динозавры так устроены – вечно им чего-нибудь недостает. То мобильника, то витаминов, то видеокарты. После покупки друга Мите захотелось любви. Конечно, иногда ему удавалось достать немного любви, но не больше полутора килограмм. Деньги заканчивались, любовь не обновлялась – и это наводило Митю на неприятные ассоциации. Нет мартини, нет вечеринки.

А Мите хотелось, чтобы его любили – даже тогда, когда он плохо пахнет, даже тогда, когда к нему приезжают родственники…

Вот такой рассказ получается. Очевидный.

Вечерами Митя наливал себе чаю, забирался на подоконник, рассматривал город.

Он и сейчас так делает.

Ему все еще кажется, что там, за этими огоньками, прячется и пьет чай еще один динозавр, с такими же чешуйками, с такими же, с такою же, с таким же.

И тысячи, тысячи динозавров смотрят на Митю из других огоньков.

Крупные брызги

В этот день ничего не случилось.

Тысячи лет горел кафель на солнце, медленно-медленно ждали деревья.

Двести восемнадцать километров к югу.

Маленькая площадь, маленький бар.

Маленькая гостиница морского стиля. Канаты вдоль кроватей, деревянные полочки, узкий вход. Скрипящие половицы. В таких местах хорошо встречать старость. Или умирать в последний день перед пенсией.

В одной из одиннадцати комнат третьего этажа скромно наслаждался своим существованием малоизвестный писатель, а в комнате 311 – немного на запад от центра – стоял человек. Стоял и смотрел.

Ему хотелось говорить.

Говорить было не с кем.

Полчаса назад ему звонили. У него просили денег. Человек отказал. Краснея и заикаясь. Ему было неприятно отказывать, тем более что деньги у него были. Но он отказал.

Теперь ему хотелось объясниться. Хорошо было бы кому-нибудь рассказать.

О себе, о своей интересной жене, о достатке, нажитом и справедливом.

О дурацкой наркотической юности, из которой он выбрался.

Он подошел к кровати, вытащил что-то из объемистого чемодана, потом это что-то завертелось у него в руках, устроилось поудобнее и оказалось нетбуком, безукоризненно чистым к тому же.

Спустя две минуты четырнадцать секунд обитатель 311 номера лежал на кровати, не сняв покрывала и обуви, и пытался уйти в интернет.

История поиска господина N.

В Контакте | Друзья | Личные сообщения БЕСПЛАТНЫЕ ОНЛАЙН ИГРЫ, blog:)stanis.ru | хлофиллипт - Поиск в Google Хлорофиллипт :: Инструкция :: аквариум - Поиск в Google автолюкс - Поиск в Google акварель - Поиск в Google Акварель — Википедия Краски|Материалы|Рисование масляными красками|BrainArt АКВАРЕЛЬ (Живопись) акварель потеки крупные брызги - Поиск в Google Российский сайт художников : Акварель url Акварельные портреты от Molly. акварель потеки - Поиск в Google Современная живопись :: Акварель search Уроки акварелью : Изобразительное искусство, уроки живописи и рисунка on-line, галерея картин современных художников Краски|Материалы |BrainArt Краски|Материалы |BrainArt Рисование |BrainArt

Вечер постоялец – 311 провел в маленьком баре, где пил короткими стопками то, что приносил ему свежий официант, и бормотал: понимаешь крупные красиво красиво ведь надя помнишь бля художником надя брызги а есть еще подтеки акварель вода с краской смешанная стиль русский надя на природе бля хорошо бы или дома с бумагой надя он ведь был ведь был у меня талант талант у меня был

Основная особенность акварели (от латинского aqua – вода) –прозрачность ее красок. Отсюда ясно, что акварель, в отличие от масла или темперы, практически не допускает переделок…

Я хочу, чтобы ты отражалась

1 февраля 2011 года.

Вот уже третий день я не могу подняться. Точнее, подняться могу, а идти без опоры не очень. Магда мурлычет внутри пододеяльника и не собирается, по-видимому, выходить. Завтра будет День Сурка. Если вообще будет. Чувствую себя еще хуже. В больницу идти нет ни малейшего желания. Белое на грязном, неопрятные девушки, кашель, запах нездоровья. Тем более, что театр все равно закрывают. Так что – выздоровею я или нет – работать мне не придется. Впрочем, кто его знает.

2 февраля 2011 года. 12-07

37,9.

Это неприятно. Но приятнее, чем просто 37. Как теплое-теплое море по ощущениям. И руки не так дрожат. Выползла на балкон. Молочная зима. Сурок все-таки видел свою тень.

2 февраля 2011 года. 15-27

Честно говоря, мне давно нужно было вести блог. Так многие делают. Но у меня совсем, абсолютно, совершенно не выходит. Звонил телефон – дважды. Нужно его выключить. Раздражает. Не думаю, чтобы это был Павлов. Он и в лучшее время почти не звонил.

2 февраля 2011, 23-04

Нужно что-нибудь придумать. Думать. Думать. Думать. Зря я не вышла замуж. Могла ведь. Сейчас бы кто-нибудь сходил бы за продуктами. Осталась только вермишель и пару банок сардин. Не вариант. Блин, ну вот почему, когда приходит в голову нестандартная мысль, никогда нет возможности ее записать. А когда начинаешь записывать – тебя упорно преследует невнятная хрень типа недавних сардин.

3 февраля 2011

Звонили в дверь. Разумеется, не открыла. Температура держится. Если я не сдохну до конца месяца – придется платить за квартиру.

Печальная перспектива. Нужно что-нибудь сделать.

Помыла посуду. Ненавижу.

Господи, ну почему, почему прекратилось рабство! Я бы не отказалась от симпатичного и послушного раба.

С другой стороны любовь никто не отменял.

4 февраля 2011

Уже четвертое февраля.

Блин.

Судя по всему, придется просить. Закончилось все. Когда я говорю, что закончилось все, это значит, что нет вообще нифига, а не только зубной пасты. Звонила Лике. Она обещала зайти. Жду.

4 февраля 2011 14-02

Вот сучка! Не берет трубку. Это же надо быть такой сволочью. Явится завтра вечером и будет рассказывать, как все у нее зашибись. Что она учит английский, что ее пригласили на съемки. Что новый цвет ей идет. А я буду улыбаться и ждать, когда она наконец скипнет. Fuck! если бы у меня были деньги, я бы не подпустила никого к моему дому на пушечный выстрел! На два выстрела!

4 февраля 2011 17-09

У Магды кончился корм. Она злится и не хочет со мной сидеть. Предательница. Если что – кто ее возьмет, кому она, дура, нужна. Но Магда думает, что она прелесть, а дура как раз я, раз не желаю ее кормить.

Включился-таки комп. Удивительно. Нужно почистить от мусора. Сто лет не чистила.

Да и вообще навести порядок. Задыхаюсь от гребанной пыли.

4 февраля 2011 21-45

Нашла огромный архив! Лет пять, не меньше. Спасибо TheBat. Это же надо – если бы все эти письма были написаны на бумаге, они бы заняли всю комнату! черт!

…………………………………………………………………………………………………………

Когда Лика Н., актриса Молодежного театра на Большой

Морской, явилась с благотворительной целью к своей при-

ятельнице Жанне К., перед ее глазами возникла пренепри-

ятнейшая картина.

Жанна К., в одной футболке, с заметным синяком на

левом бедре сидела посередине комнаты и плакала. Вокруг

нее стайками, лениво оседая на пол, кружились черно-

белые распечатки.

Растерянная Лика поймала за крыло одну из стаи и не

менее растерянно прочла.

…………………………………………………………………………………………………………

Любовь моя, жизнь моя.

У меня начнется истерика, если ты опять не возьмешь трубку.

Видела бы ты, как у меня руки дрожат.

Солнышко, если бы ты только знала, насколько _сильно_ я тебя

люблю. Всю тебя, целиком, от лодыжек до шеи. Никогда, слышишь, никогда я от тебя не отрекусь. Даже не говори об этом. Да, я знаю, что ты думаешь. Но я _действительно_ хочу быть с тобой, всегда с

тобой, в горе и в радости.

Любовь моя! Пожалуйста, перезвони мне!

Чтобы ни произошло, чтобы не случилось в этом отвратительном

мире, я всегда буду рядом. Рядом. Клянусь. Всегда.

Я хочу, чтобы ты во мне – отражалась.

Диллинджер

(Норма Джин)

А мне он нравится. Очень. Всем. Во-первых, мне всего восемь лет, а, во-вторых, у меня нет матери. Ну, если говорить правду, то лет мне девять и мать у меня есть – но лучше бы у меня был отец. Или дом. Или еще что-нибудь. Мне надоело, что она приходит, смотрит на меня и уходит. Вон та рыжая женщина. Разве не подло?

А если бы я была взрослой – он бы на мне женился. И купил бы мне шубу. В ней вообще бы не было холодно. Вообще. Так что можно было бы только шубу, ничего остального.

А я бы звала его Джек.

По-моему, Джек – это очень красивое имя.

А еще я приятно пою.

И зовут меня так же, как Норму Десмонд.

Так что если бы его не убили – он бы обязательно меня полюбил.

В 1933 году в США каждый день совершалось в среднем два нападения на банки. В том же году американские статистики насчитали свыше 1 300 000 тяжких преступлений, ограблений и убийств, две трети из которых остались не раскрытыми.

(Елизавета Александра Мария)

К сожалению, я не имею чести о нем слышать. По желанию моих дорогих родителей я получаю классическое образование. Несмотря на мой юный возраст, осмелюсь предположить, что любой преступник должен понести заслуженное наказание. В особенности подрывающий государственные устои. Вы со мной не согласны?

Адвокат Диллинджера Луис Пике с помощью подкупа тайно переправил оружие своему подзащитному. Правда, позднее Диллинджер утверждал, что он смастерил копию пистолета из дерева и покрасил ее гуталином.

(из частного письма)

«Я отец Джона Диллинджера и я чувствую, что Джона надо простить за все, что он сделал. К тому же я не думаю, что он сделал так много, как ему приписывают. Но я полагаю, что если бы ему дали шанс, то он бы исправился в лоне семьи, мы и говорили об этом в воскресенье за обедом. Когда мы готовились сесть за стол, то мы не знали, что Джон приедет, он свалился как снег на голову.»

...Тогда один из агентов выстрелил в гангстера почти в упор без предупреждения. Пуля вошла в голову под правым глазом, однако Диллинджер побежал в аллею. Раздались выстрелы, и еще две пули попали в бандита. Он рухнул на землю. Тело Диллинджера доставили в окружной морг, а на асфальте осталась лужа крови, в которой зеваки спешили смочить носовые платки...

И зачем мне в легком душа-дыра

Помню, было мне почти восемнадцать. Просыпалась и думала. Тепло думала, вкусно. И ветер был, и "Парфюмер", и Праздник, который всегда. И странно было слышать – дышит, ворочается, колется подбородком. И невозможно от него, колючего, отодвинуться. Молчала и думала – вот она вечность, правильность. И ветер пройдет, и вселенная, и душа. А мы будем поживать-жить. А потом снова жить. А потом опять поживать. Потому что – вообще. Скорее, ветер... Или здание. Или реклама. Или моря однажды не будет. Просто не будет, без дополнительного повода. Море не сможет, исчезнет, станет оранжевым – едва мы расколемся надвое.

…А Море осталось прежним.

Вертинский

До сих пор ее ненавижу. Взяла послушать и не вернула. Не возражаешь, если я буду курить? Я всегда курю, когда думаю о Вертинском. Понимаешь, это все-таки слишком. Ах Джимми, вы могли бы быть пиратом. Или ладан и пальцы. Или еще что-то. Фотография. Образ. Руки извиваются. Здорово. И все-таки не могу. Понимаешь, она отняла у меня мужа. Как ленивую плюшевую дрянь. Ходила, чай пила, рассказывала свою ролевую хренотень. А у него глаза как полторы бабочки: хлоп-хлоп! А тут – Вертинский, литература, амбиции. Конечно, ему было с ней понятней. И черт с ним. Но Вертинский! Неужели она не могла отправить мне диск?

Ночью они существуют

Когда последний солнечный солдатик скатывается в камин, они оживают. Сначала усиками поводят. Потом фарами. То правую проверят, то левую. Чтобы красиво, чтобы кокетничать. В конце концов – такие же звери. Краснеть. Соприкасаться рукавами. Романтика. Нежность. Наивные, механические, с гладкими шелковыми боками. Как старушка Ирландия. Джойс!

Зверинец. Звери.

Многие думают, что они едят электричество. Это не так. На самом на деле едят они траву. Не обязательно у дома. Особенную. Говорят, что ночами она вкуснее. Вот и сбиваются в бесшумные стайки, находят заманчивый парк, хрустят. И грустят тоже. И никого-никого не тревожат. Подвешивают к звездам желания.

А вы говорите – троллейбусы.

Литературне-художню видання

Баранова Євгенія

Том 2-ий

Російською мовою

Комп'ютерна верстка - М. Капкін

Дизайн, концепція, підбір матеріалів - Є. Баранова

Художні матеріали - М. Миролюбова, Анрі Матісс, Пабло Пікассо

Литературно-художественное издание

Баранова Евгения

Том 2-ой

На русском языке