Томек в Гран-Чако

II Встреча с пумой

Солнце клонилось к западу, окрашивая серебром белые шапки вечных снегов и ледники на вершинах величественных гор. На склонах все еще царил день, но в глубине ущелья уже сгустились сумерки.

Высокий плечистый мужчина уверенно шагал по обрывистой горной тропе. На первый взгляд его можно было принять за индейца. Густые, непокорные, коротко остриженные волосы, медно-красный оттенок кожи – ни дать ни взять местный житель. И все-таки им оказался белый человек. В отличие от индейцев, обычно ходивших полуголыми, мужчина был одет в сорочку и видавшие виды штаны, на ногах – высокие башмаки. Походка выдавала в нем моряка – ведь капитан Новицкий и был моряком. Мужчина явно спешил, уже представляя себе пышную зелень на дне ущелья, резко контрастировавшую с голыми скалистыми склонами.

Новицкий не любил горы. Он считал, что не ему, с его фигурой Геркулеса, уподобляться ламам, которые легко взбирались на любую отвесную скалу. Однако от изменчивой судьбы приходилось то и дело ждать подвоха. Вот и теперь его занесло в эту перуанскую глушь на восточных склонах Анд – самой протяженной в мире горной цепи, высотой уступавшей лишь Гималаям.

Немного устав, Новицкий остановился у одного из валунов и присел передохнуть. Прищурившись, посмотрел на запад. Сверкающие ледники, словно зеркала, отражали отблески заходящего солнца. Новицкий нахмурился и перевел взгляд на север, где высился огромный вулкан. Вздохнув, капитан недовольно пробормотал:

– А, чтоб тебя кит проглотил! Там слепнешь от этого ледника, а тут для разнообразия торчит перед глазами вулкан! Куда ни глянь, повсюду эти горы, горы, черт бы их побрал! Вот досада! И ведь это ж надо, чтобы такого мирового парня, как Смуга, вечно заносило в дыры хуже некуда. Одни неприятности с ним… То в Африке мулат пырнул его отравленным ножом, то он в Тибете сгинул без следа, то затащил нас к этим охотникам за головами, а теперь делает вид, что повелевает краснокожими дикарями, а сам у них в плену. Такую кашу заварил, а мне с ним ее расхлебывать!

Но как бы ни ворчал Новицкий на Смугу, на самом деле он был готов идти за друга в огонь и в воду. Он безмерно уважал этого незаурядного путешественника, восхищался им и любил как брата. Вот и сейчас, вслух сетуя на неугомонного друга, он ни на мгновение не почувствовал раздражения на то, что именно из-за Смуги они угодили в такую ситуацию. Новицкий и сам обожал приключения и чувствовал себя в них словно рыба в воде. Отважного моряка с берегов Вислы нимало не заботила собственная безопасность, но его очень тревожила судьба дорогих ему людей – Томека Вильмовского и его бесстрашной жены Салли.

Побег Томека и его друзей был обнаружен спустя два дня. Смуга и Новицкий оставались в селении кампа, терпеливо выжидая удобного момента, чтобы скрыться. Но ничего не предвещало, что такой момент скоро настанет. По словам Смуги, загадочное исчезновение пленников и появление Новицкого произошли по воле богов. Кампа, похоже, поверили зверолову, но бдительность тем не менее усилили. Друзья с тревогой наблюдали, как вооруженные группы индейцев отправились к юго-западу, и с нетерпением ожидали их возвращения. И когда кампа вернулись ни с чем, вздохнули с облегчением.

Миновало три недели, время поджимало. Как поступит Томек, не дождавшись друзей на боливийской границе? Скорее всего, вернется за ними в затерянное в ущельях Анд тайное поселение индейцев. Допустить это Смуга и Новицкий никак не могли.

Сидя на валуне, Новицкий напряженно размышлял, то и дело вздыхая. Он отлично понимал: если они со Смугой не хотят, чтобы Томек вновь угодил в плен, бежать следует немедленно.

«А вдруг не получится?» – мрачно подумал Новицкий и буркнул:

– Чтоб их бешеная акула сожрала, этих ненормальных дикарей! Сколько мы уже от них натерпелись!

Хоть он и назвал кампа дикарями, но на самом деле относился к ним по-доброму. Когда-то в Аризоне, на границе между Соединенными Штатами и Мексикой, они с Томеком встретили североамериканских индейцев[7], а сейчас он находился среди южноамериканских. Не раз он убеждался, что индейцы ничем не отличаются от обычных жителей Земли. Среди них попадались и благородные, и подлые, и доброжелательные, и злобные. А ненависть коренного населения Америки к белым была вызвана поведением алчных и жестоких завоевателей из Европы.

Новицкий сочувствовал индейцам в их бедах. Ведь и его любимая родина находилась под властью трех ненавистных поработителей[8]. Он сознавал, что вместе с друзьями без приглашения вторгся на принадлежавшие кампа земли, поэтому индейцы вполне могли считать их завоевателями. Тем не менее кампа уважительно относились к Смуге, считая его не только вождем, но и талисманом племени, и ничего дурного не делали самому Новицкому. Им нравились его недюжинная сила и отвага, а также дружелюбие. Со Смуги кампа глаз не спускали, а Новицкому разрешали побродить в одиночестве по окрестностям и даже вернули ему охотничий нож, чтобы не оставлять совсем безоружным. Видимо, индейцы понимали, что без Смуги он никуда не убежит.

И Новицкий вовсю пользовался предоставленной ему свободой. При любом удобном случае отправлялся в горы, изучал тропы, отлично понимая, что в случае побега знание местности будет необходимо. Вот и сейчас он отдыхал после продолжительной прогулки на юго-восток. Дыхание его стало ровным, и он снова посмотрел на запад. Солнце уже почти касалось белоснежных сверкающих вершин.

– Что-то я сегодня припозднился… – вполголоса проговорил он.

И, поднявшись с валуна, стал быстро спускаться в ущелье. До развалин древнего города было недалеко, вот только в этих местах ночь наступала внезапно. Вскоре Новицкий очутился на выступе скалы. Чуть ниже буйно зеленели деревья и кусты, между которыми извивалась плотно утоптанная широкая тропинка. Он присел, собираясь спрыгнуть на нее, но неожиданное зрелище приковало его к месту.

На тропе стояла Агуа, самая младшая жена шамана племени. Женщина замерла как вкопанная, и лишь слегка подрагивали ее вытянутые вперед руки. В глазах индианки застыл ужас.

Новицкий моментально понял, в чем дело. В двух шагах от оцепеневшей женщины маленький мальчик, наклонившись, крепко держал вырывающегося детеныша пумы. А у него за спиной уже готовилась к прыжку серебристо-рыжая мать детеныша. Злобно оскалившись, пума яростно молотила хвостом. Видимо, хищница отправилась на вечернюю охоту, а котенок увязался за матерью и случайно встретился с индианкой и мальчиком. Ребенок и не подозревал, в какой ужасной ситуации оказался. Американские львы, или пумы, редко нападают на человека – только в случае опасности для них или их детенышей. И в этот момент ее драгоценному малышу что-то угрожало, а пумы – очень заботливые мамаши…

«Оба сейчас погибнут – и женщина, и ребенок!» – мелькнуло в голове у Новицкого.

Он не колебался ни мгновения. Подавшись вперед, стал крадучись, шаг за шагом, продвигаться к выступу скалы. Оказавшись посередине между ребенком и разъяренной пумой и не отрывая взгляда от зверя, Новицкий сдвинул ножны на правый бок.

Пума еще не заметила человека, затаившегося на нависшем над тропой выступе скалы. Зверь полностью сосредоточился на своем попискивающем от страха детеныше. Злобный блеск зорких прищуренных глаз, белый оскал смертоносных клыков, тело хищника напряглось… Глухо зарычав, пума пружинисто прыгнула вперед. Но в этот момент прямо на спину ей рухнул Новицкий и всем телом пригвоздил хищницу к земле. Просунув левую руку под голову зверя, он едва уловимым движением притиснул ее к своей груди. Железное объятие! Из разинутой пасти послышался хрип. Тело пумы изогнулось дугой, но Новицкий был готов к схватке. Его ноги будто стальными клещами стиснули разъяренную пуму, не позволяя ей скинуть его со спины. Он понимал, что стоит этой зверюге опрокинуть его на землю и она немедленно перегрызет ему горло.

Между человеком и хищником разыгралась борьба не на жизнь, а на смерть. Сплетенные в клубок, Новицкий и пума, человек и зверь катались по земле, и невозможно было угадать, кто кого одолеет. У Новицкого на руках напряглись жилы, по лицу струился пот. Острые когти пумы полоснули по его левому бедру. Единоборство принимало опасный оборот. Новицкий еще сильнее сдавил шею зверя одной рукой, а другой потянулся к ножу за поясом. И вот стальное острие воткнулось в сопротивляющееся тело, а потом снова и снова… Казалось, еще пара секунд – и ослепленное болью и злобой животное сбросит человека на землю, но в этот момент клинок вонзился в сердце пумы. Тело большой кошки обмякло, движения ослабели, и наконец хищник замер навсегда.

Обессилевший Новицкий еще долго лежал на земле, не отпуская прижатую к груди голову пумы. Убедившись, что зверь не шевелится, он понял – борьба окончена. Отпихнув от себя тушу, капитан сел. Тяжело дыша, огляделся, ища индианку и ее ребенка. Молодая женщина, присев на корточки, прижимала к груди перепуганного насмерть мальчишку. Новицкий, улыбнувшись, заговорил с ними на забавной смеси языков аравак, кечуа и испанского[9]:

– Все! Можешь не бояться! Иди домой!

Новицкий попытался встать, но его пронзила острая боль в левом бедре. Он покосился на ногу. Через разодранную штанину виднелась длинная кровоточащая полоса.

– Чтоб тебе сто издохших китов в зубы! – пробурчал охотник. – Вот так царапнула, зверюга! Надо остановить кровь…

Недолго думая, он стянул с себя рубашку, ножом отрезал рукава. Быстро и умело перевязал импровизированными бинтами ногу, после чего поднялся и, пошатываясь, подошел к тем, кому только что спас жизнь. Взял ребенка на руки. Мальчуган, доверчиво прижавшись к мужчине, обнял его за шею.

– Ну-ну, братишка, не бойся, нечего теперь бояться, – успокоил его Новицкий. – На счастье, я вовремя подоспел. Агуа, собирайся, надо идти, пока не стемнело.

Но женщина так и сидела на земле, изумленно и не без восхищения глядя на Новицкого. Индейцы всегда очень высоко ценили мужество и силу мужчины, но индианку изумила не только безграничная отвага Новицкого. Этот почти безоружный, если не считать ножа, белый пленник рисковал жизнью ради спасения своих недругов.

А Новицкий и предположить не мог, что происходило в душе этой красивой молодой индианки. Всю жизнь он был уверен: долг сильного – выручать и спасать слабых, тем более женщин и детей. Он просто поступил так, как должен был, и ничего больше. Реакция индианки начала его раздражать.

– Ну чего ты на меня уставилась? – рявкнул Новицкий. – Не видала мужика в драных штанах? Ну, может, и правда не видала. Сами-то голышом расхаживаете, тебе и штаны в диковинку… Ладно, хорошего понемножку. Пошли, а то в животе от голода уже бурчит.

После этих слов индианка совсем перестала что-либо понимать. Выходит, белый человек считает свой поступок чем-то обычным. Она поднялась, так толком и не сообразив, что к чему.

– Тебя поранила пума. Сам дойдешь? – спросила женщина.

– Дойду не дойду, а надо идти. И поскорее, – напомнил Новицкий. – Когти у зверя грязные, надо промыть рану, чтобы не загноилась.

– Онари разбирается в снадобьях, он тебе поможет, – заверила его Агуа.

– Помню-помню, твой уважаемый муженек колдует с травами и ядами, как та ведьма с Лысой горы или аптекарь, – шутливо отозвался Новицкий. – Бери своего сынка, а я возьму этого котеночка. Одному ему по зарослям рановато бегать. Раз уж я прикончил его мамку, придется мне быть за отца.

– Дай мне пуму, она моя, моя! – захныкал мальчик.

– Твоя, братишка, твоя! – не стал перечить Новицкий. – Знаю, вы обожаете держать зверье у себя в хибарах. Только гляди, чтобы она не слопала твоих обезьянок и попугаев[10].

С этими словами Новицкий подхватил жалобно мяукавшего детеныша пумы и, прихрамывая, зашагал к селению. Быстро темнело. Агуа прибавила шагу – индейцы побаиваются ночных прогулок в джунглях. Новицкий это знал, но едва поспевал за ней – давала о себе знать рана на бедре. Постепенно тропа становилась все шире, и наконец они вышли в широкую холмистую долину, окаймленную горами. Слева на крутом скалистом выступе смутно белели в темноте руины древнего города, за которыми в небо вздымался вулкан со срезанной вершиной. По правую сторону внизу были видны жилища воинственных и свободолюбивых кампа.

Селение состояло из трех десятков многосемейных и односемейных хижин, на языке кампа они нызывались «пангоче». Это были типичные для местных индейцев постройки. Фундаментом служили массивные, врытые в землю столбы из твердых пород деревьев, благодаря которым хижины были защищены от сырости и потоков воды во время тропических ливней. На определенной высоте сваи соединялись более легкими балками и брусьями, связанными гибкими лианами, а иногда это были просто открытые со всех сторон надземные веранды. Многосемейные дома имели большие круглые соломенные крыши, односемейные – остроконечные из пальмовых листьев. Внутри большие дома разделялись перегородками из бамбука[11].

Многосемейные дома стояли в некотором отдалении друг от друга. В них проживали семьи одного рода, подчинявшиеся старейшине. На окраине селения размещались односемейные хижины. В них обитали те, кто чем-то не устраивал старейшину, либо те, кто по своей воле не пожелал жить в громадном общежитии.

Шаман Онари занимал отдельный просторный дом, поскольку не хотел ни с кем делиться тайными знаниями о магии и свойствах лекарственных растений. Агуа с ребенком на руках первой ступила на веранду дома супруга. Ее тут же стала осыпать сварливыми упреками старшая жена шамана, стряпавшая еду на костре.

Агуа повернулась к Новицкому:

– Обожди здесь, я сейчас вернусь, – и исчезла в глубине дома.

Новицкий грузно опустился на высокий порог веранды. Детеныш пумы, которого капитан все еще держал под мышкой, стал вырываться и задними лапами задел ему бедро. Прижав к ноге ладонь, Новицкий зашипел от боли. Импровизированная повязка пропиталась теплой липкой кровью. И без того острая боль усилилась.

Тем временем из дома донеслись громкие голоса мужчины и нескольких женщин. Новицкий прислушался, но тут заговорили тише, и он уже не смог разобрать слов. Вскоре из дома вышла старшая жена шамана.

– Идем, могущественный Онари займется тобой! – позвала она.

Новицкий с трудом поднялся на веранду. Заметив это, индианка подставила ему крепкое плечо и провела в отделенное перегородкой помещение.

Моряк впервые переступил порог дома шамана. Новицкий знал, что индеец с явным подозрением относится к двум белым пленникам и все время настраивает против них своих сородичей. Онари был племянником предыдущего шамана, которого убил Смуга, когда тот пытался столкнуть в пропасть Салли и Наташу. Большинство кампа поверили Смуге, обвинившему шамана в намерении прервать обряд, однако Онари был не из их числа. Он подозревал, что Смуга коварно убил дядю в собственных целях и обманул доверчивых кампа. Оба пленника ощущали исходившую от этого смекалистого шамана враждебность и предпочитали держаться от него подальше. Именно поэтому Новицкий не без волнения переступил порог его загадочного дома. Едва войдя, он увидел Онари – тот стоял в глубине комнаты, склонившись над подвешенными над тлеющим огнем сосудами. Как и большинство своих сородичей группы амаценге, Онари ходил полуголым. Лишь низ живота прикрывал передник, подвязанный тонким шнурком. Грязное тело и лицо шамана были раскрашены магическим узором. По индейскому поверью, он оберегает от злых духов, порчи, сглаза и укусов ядовитых змей. На голове красовался венец, сплетенный из пальмовых волокон и расцвеченный яркими перьями попугаев, со свисавшим сзади диковинным хвостом из пучка крохотных засушенных колибри. На локтях и щиколотках шаман носил плетеные повязки.

Онари, подняв голову от дымившихся сосудов, взглянул на Новицкого с детенышем пумы в руках. Медленно выпрямившись, он вперил взор в пленника. Хлопнул в ладоши. На звук из-за перегородки тут же вышла Агуа.

– Забери пуму! – велел Онари, даже не удостоив взглядом любимую жену.

Когда они остались вдвоем, Онари приблизился к Новицкому. С минуту оба сверлили друг друга изучающими взглядами, после чего Онари произнес:

– Снимай штаны, виракоча[12], и положи их здесь, – и показал рукой на узкий, сплетенный из тростника и обвязанный лианами топчан. Новицкий молча повиновался. Онари неторопливо подошел к полке, тоже сплетенной из прутьев, со стоявшими на ней выдолбленными из тыквы сосудами. Налил из одного в деревянный кубок густую жидкость, после чего подошел к Новицкому. – Вот. Сперва выпей это, а затем я осмотрю твою рану.

– Шаман, ты усыпить меня вздумал? Это еще что за дрянь? – насторожился Новицкий. – Ничего, перебьюсь и так. Как-нибудь смогу выздороветь.

– И без тебя знаю, что ты способен заглянуть в глаза гибели, – отрезал Онари. – Но у всех нас есть своя тайна. Поэтому не упрямься и выпей!

Новицкий раздумывал, в упор глядя на шамана, чье лицо так и оставалось непроницаемым. Онари, догадавшись, что на уме у пленника, произнес:

– Ненавижу белых, и тебе это известно. Но ты, рискуя жизнью, спас от смерти моих жену и сына. Никакой это не яд, выпей!

– Хорошо, пусть будет по-твоему! – уступил Новицкий, усмехнувшись про себя проницательности шамана. Взяв из его рук кубок, он выпил тягучее зелье.

Шаман снова подошел к очагу и под шепот заклинаний и заунывное пение занялся приготовлением снадобий.

Новицкий лежал неподвижно, блуждая взглядом по жилищу шамана.

По углам суетились пестрые попугаи с подрезанными крыльями. У некоторых в хвостах недоставало перьев, – видимо, кампа выдрал их для украшений. За птицами гонялась мартышка, хватала их за хвосты и повизгивала от удовольствия, когда, кудахча, словно куры, попугаи неуклюже пытались убежать или же пускали в ход изогнутые массивные клювы.

Новицкому надоело наблюдать за их забавами. Боль ушла, а размышлять было лень. Минуту или две он созерцал развешенные на балках кукурузные початки, гроздья бананов, пучки каких-то трав, испускавших одурманивающие запахи, связки прутиков для изготовления стрел.

Веки отяжелели. Потолок стал мерно раскачиваться, словно корабль на волнах, и расплываться. Новицкому вдруг почудилось, что он слышит доносящиеся невесть откуда мерные удары в бубен, бренчание погремушек, тревожное пение. И тут увидел пуму… Животное не отводило от него горящих глаз, а шерстистой лапой пыталось содрать повязку с бедра. Иногда голова хищника преображалась в голову шамана, увенчанную короной из перьев, а потом Новицкий погрузился в окутавший его мрак.