Тонущие

6

Так я потерпел поражение, побежденный решимостью и твердостью этих зеленых глаз. Можете не сомневаться, я принял свое поражение очень близко к сердцу и переживал его на протяжении нескольких дней, последовавших за вечеринкой на Честер-сквер. Но мои романтические представления при этом не поколебались, зато мысли об Элле и том затруднительном положении, в каком она оказалась, вернулись ко мне с новой силой.

Мне казалось, я правильно поступил в тот дождливый день, когда состоялось торжество по случаю их помолвки; я чувствовал, что связь между нами укрепилась каким-то трудноопределимым, но вполне конкретным образом, несмотря на очевидность обратного. Юности свойствен оптимизм, и в нем она находит отраду. А я терпеливо ждал, предоставив событиям развиваться своим естественным чередом, если, конечно, им вообще суждено было развиваться.

При этом мне не хватало нахальства предположить, что Элла не сможет устоять перед искушением снова увидеться со мной. Зато я подозревал, что она не сможет долго бороться с искушением иного рода: захочет получить возможность оправдаться более основательно, чем это удалось ей в день приема по поводу помолвки. Так что я просто решил ждать.

Свадьба Стэнхоупа и Эллы Харкорт была назначена на май, до нее оставалось еще семь месяцев. После приема у Харкортов прошла неделя, и я утешался мыслью, что время пока на моей стороне. Я предполагал, что Элла — гордая девушка, и крепко держался за это предположение, потому что оно объясняло ее затянувшееся молчание. Я сказал себе: глупо караулить ее у дома на Честер-сквер. Случайных встреч с другими представителями семейства Харкорт тоже больше не происходило, хотя я высматривал их с прежним энтузиазмом. Неделю я ждал, не получая никаких подтверждений правильности избранной тактики.

На восьмой день я получил от Эллы письмо. Я и сейчас храню его у себя, вместе со всеми остальными письмами, которые она мне присылала. Разглядывая этот неровный, прерывистый почерк, плотную бумагу, коричневатые чернила, я думаю о девушке, написавшей его, и мысленно желаю, подобно многим другим, желавшим того же самого до меня, чтобы прошлое стало более проницаемым и можно было вернуться в него, и не только по дороге воспоминаний, а в тот давний день, когда письмо Эллы оказалось на коврике в прихожей дома моих родителей.

Оно датировано субботой, и еще можно разобрать небрежно начертанный адрес: Лондон, Юго-Запад, Честер-сквер, 23.

Никаких проявлений нежности, ничего личного, кроме имени.

Я, конечно, пошел на эту встречу. А кто бы на моем месте не пошел? И отправлялся я туда с радостным сердцем, а душа была полна музыки.

Элла стояла под расписанием вокзала Паддингтон, маленькая, потерянная в толпе. Она очень сильно отличалась от той женщины, которая неделю назад столь спокойно рассуждала о подарках на помолвку и о свадебных планах, — просто не узнать.

— Здравствуйте, Джеймс, — произнесла она, увидев меня.

— Здравствуйте, Элла.

Мы посмотрели друг на друга.

— Спасибо, что пришли.

— Не стоит меня благодарить.

Она сама купила билеты и при этом, как бы извиняясь, сказала мне:

— Боюсь, поездка будет долгой. Но могу пообещать вам отличную еду, когда мы доберемся до места назначения. В деревне есть замечательный постоялый двор, уверена, вам понравится. А до тех пор придется довольствоваться стандартными сэндвичами, которые предлагают в поезде.

И, взяв меня за руку, повела по платформе к Корнуоллскому экспрессу.

Я помню, как она выглядела в том поезде. Помню зеленый шерстяной свитер, подчеркивавший кремовый оттенок ее кожи, помню, как она встряхивала свежевымытыми волосами, и запах ее мыла. Там передо мной была Элла без прикрас: не трагическая фигурка в парке, не нарядная гостья на вечеринке Камиллы Бодмен, не маленькая девочка, будто вышедшая из эпохи короля Эдуарда на приеме, организованном ее мачехой.

Элла Харкорт была многогранной женщиной. Ни в ком другом я не встречал такого таланта к внешним переменам. В тусклом свете железнодорожного вагона второго класса она казалась мне столь же привлекательной, как на скамейке в парке и в полумраке комнатки, уставленной книгами. Глядя на нее и пытаясь объяснить, почему так происходит, я открыл для себя, что истинная красота все время ускользает и не поддается описанию. Словами можно описать обычную внешнюю красоту, нарядную привлекательность, но истинная красота — это что-то более глубокое и совершенно особое. Элла была красива истинной красотой.

А еще в тот день она охотно говорила. Стоило лишь немного подтолкнуть ее, и она вкратце рассказала всю свою жизнь.

— Если вы действительно хотите это знать, — начала она, — я родилась в Лондоне в туманный ноябрьский день почти двадцать четыре года назад. Родители гордились мной и считали удивительным ребенком, хотя в действительности я была некрасивым младенцем с дурным характером, безволосым, но со здоровыми легкими. Уж и кричала же я!

Я засмеялся, Элла улыбнулась в ответ.

Закурив сигарету, она продолжила:

— Мне было девять, когда моя мать, милая и респектабельная англичанка, позволила себе вольность погибнуть в железнодорожной катастрофе. Это была настоящая трагедия. Для нее самой и для моего отца, который ее очень любил, но главным образом для остальных членов нашей семьи. Не в силах чем-либо помочь, они наблюдали, как несчастный Александр, подавленный горем, собрав пожитки, переехал в Америку, надеясь начать там все с нуля и вновь обрести счастье. Все считали, что это очень дурной тон — вот так поддаваться эмоциям. А хуже всего другое: он настоял на том, чтобы взять с собой свою маленькую девочку, и она, под влиянием варваров-колонистов, как все и опасались, усвоила злосчастные повадки, и по сей день свойственные ей. Все чувствовали — хоть, конечно, вслух о таких вещах не говорят, — что она способна лишь опорочить свое родовое имя.

Когда бедный Александр совершил самое страшное предательство, девять лет спустя вернувшись в Лондон с новой женой-американкой, — продолжала Элла, и ее лицо при этом скривилось в холодную гримасу неодобрения, — семья пришла в отчаяние. Но самое ужасное: его дочь перешла на сторону врага. Гласные в ее речи утратили былую округлость, манеры, никогда не бывшие отменными, окончательно испортились. Ясно было, что необходимо что-то предпринять. Однако в свои восемнадцать лет она проявляла большое упрямство и не желала прислушиваться к добрым советам. Неблагодарный ребенок. Но при этом она по-прежнему оставалась одной из Харкортов, и, судя по всему, ей предстояло оставаться таковой неопределенно долгое время. Поэтому жизненно важно было срочно научить ее вести себя, как подобает девушке, носящей это имя. — Элла с задумчивым видом затянулась. — Вопрос о том, как перекроить ее на правильный манер, оставался открытым. После того как она завершила свое образование и приобрела навыки светской беседы, ее представили бесконечному количеству нужных людей, многие взяли ее под свое крыло, она обрела немало друзей на всю жизнь. К тому моменту, как ей исполнилось двадцать три, она была знакома с такими персонажами, как Камилла Бодмен, непревзойденный знаток всего самого лучшего в современной Англии, и обручена с очень милым молодым человеком. И даже выговор ее, хоть и оставался далеким от совершенства, все же стал много лучше. Наконец-то ее можно было не стыдясь выдать замуж.

— А тем милым молодым человеком был Чарльз Стэнхоуп?

— Да.

— Ясно…

— Как вам моя история? — спросила Элла. — Понравилась? Так вы себе все представляли?

— Да, — сказал я, радуясь тому, что теории, которые я строил все это время, оказались верны.

— Беда в том, — продолжала она, — что рассказанное мной есть лишь часть истории. А никоим образом не вся история целиком.

— Что вы имеете в виду? — осведомился я, пораженный происшедшей в ней переменой.

— Ну… помните мое письмо?

Я кивнул.

— Мои слова о том, что есть множество маленьких причин, которые в совокупности могут объяснить, почему все произошло так, как произошло?

Я снова кивнул.

— То, что вы сейчас услышали, — лишь одна из тех маленьких причин. Вероятно, самая последняя.

— А другие какие?

— На самом деле их не так уж много. Я преувеличила. В действительности причина только одна. — Элла глубоко вздохнула. — И в общем-то, она немного мрачнее, чем та, которую я вам только что описала. — Она сделала паузу и подняла на меня глаза. — Конечно, эти две причины связаны, но, по сути, они очень различны. Та, которой вы не знаете, несколько более… жестокая.

Элла взглянула на меня твердо, в глазах ее читался вызов.

Я молча принял его.

— Продолжайте, — сказал я.

— Вы уверены, что хотите этого? — Она прикурила следующую сигарету и глубоко затянулась, с силой выдохнув дым через ноздри.

Я ощутил звон в ушах и головокружение, словно стоял на лезвии ножа.

— Продолжайте.

— Ну хорошо. Но вам придется подождать, пока мы не доберемся. — Элла улыбнулась, и плечи ее расслабились. — Хочу вам кое-что показать, увиденное гораздо более красноречиво объяснит ситуацию, чем это может получиться у меня.

Именно это мгновение нашей поездки (позднее я повторил ее бессчетное количество раз) я считаю началом всего, отправной точкой.

Да, правда, я был очарован Эллой еще в Лондоне, но основывалось это на романтических представлениях о беде, в которую она попала, и о возможности спасти ее. Элла заполняла мои мысли — но скорее как принцесса из сказки, чем как человек из плоти и крови. Она казалась мне неким неземным существом, перед чарами которого я, смертный, не смог устоять. Однако она не подпускала меня к себе и всячески пренебрегала мною. Та близость, что родилась между нами, возникла случайно и не всерьез, исключительно по прихоти судьбы, вследствие совпадений. А теперь я прошел испытание, суть которого сам понимал довольно смутно, зато значение его вполне оценил. Я пообещал ей себя, а взамен получил право чего-то от нее требовать. Я с трудом представлял себе, что именно могу потребовать, но, во всяком случае, уже перестал быть ей посторонним человеком.

Эта загадочная женщина с переменчивыми глазами и неторопливой улыбкой на губах вырвала меня из моей собственной жизни, чтобы увезти в шестичасовую поездку и рассказать о том, чего я мог и вовсе не понять. Из всех, кого она знала, именно меня она выбрала своим конфидентом. Именно мне решила объяснить запутанные причины своих поступков и рассказать о той ошибке, которая привела ее к этой помолвке, ко мне она взывала о помощи из той глубины, куда ее утянуло, с просьбой спасти ее. Из той стаи рыб, что поблескивала чешуйками перед нею, она выбрала меня, чтобы я плыл с ней рядом, бросая вызов течениям, приливам и океану.

Метафора Эллы крепко засела у меня в голове, сталкиваясь, соединяясь и перемешиваясь с моими собственными романтическими мечтами о страсти и доблести. Я был мечтателем, каюсь. Находясь во власти грез, я глядел на ее гладкую белую шею и чувствовал: я сделаю что угодно, лишь бы оправдать ее доверие.

Остаток пути мы почти не говорили, рассматривали из окна вагона неясные очертания проплывавших мимо городов, позволяя мерному ритму поезда убаюкать нас, навеять на нас дремоту. Элла много курила, а я рассматривал ее пальцы, когда она щелкала зажигалкой и тушила окурки.