Топор

Глава 6

Карелла и Хейз перестали и думать о деле Лассера, как вдруг в пятницу к ним в отдел позвонил Хромой Дэнни и предложил Карелле с ним встретиться. До этой минуты они по отдельности; занимались всякими неотложными делами, возникшими в течение недели.

Был, например, на их участке мужчина, который названивал разным незнакомым дамам, объясняя, как ему хотелось бы с ними поступить, причем таким непристойным образом, что даже самые храбрые из них не решались повторить его слов в полиции. За короткий период со вторника до пятницы Карелла выслушал жалобы четырнадцати женщин, оскорбленных этими телефонными звонками. В то же время он откликнулся на двадцать две мольбы о помощи, выезжая на место происшествий вместе с Хейзом, к которому взывали двадцать семь раз. В число таких идиотских случаев входили, например, драка между мужем и женой (между прочим, не такая уж идиотская для жены, которой и вправду здорово досталось, но вызывающая лишь досаду у детектива, которому предстояло раскрыть убийство), квартирные кражи, несанкционированное сборище, грабежи, проституция (хотя для этого существовала полиция нравов), угон автомашин (хотя опять же для этого существовал свой отдел) и даже история с кошкой, которая взобралась на телевизионную антенну и ни за что не желала спуститься (патрульный попробовал ее снять, за что она ему порядком расцарапала лицо и правую руку), и еще много разных, порой приятных, но больше неприятных происшествий.

Одним из приятных происшествий был случай с девушкой, которая разделась в студеный январский день и, оставшись в, бюстгальтере и штанишках, решила выкупаться в озере в Гровер-парке. Поскольку озеро оказалось на территории 87-го участка и поскольку собравшаяся толпа стала угрожать патрульному, который пытался задержать полуголую девушку, когда она вылезла из воды, позвонили в участок, вот Карелле и довелось полюбоваться хорошенькой девушкой, дрожавшей от холода в мокром нижнем белье.

А из неприятных происшествий – была драка между двумя уличными бандами, что случается в январе крайне редко. Большинство банд откладывает урегулирование своих разногласий до теплых дней лета, когда нрав легче воспламеняется, чему в немалой степени способствует и запах, исходящий от разгоряченных тел. На мостовой остался лежать семнадцатилетний подросток, который истекал кровью, пытаясь запихнуть в порез на животе вывалившиеся внутренности и смущаясь при этом, потому что на него глазела толпа, и в том числе та самая девчонка, которая послужила предметом ссоры. Санитар укрыл его простыней, на которой тотчас проступили кровавые пятна, а потом желтая, похожая на гной слизь, от чего Кареллу чуть не вырвало. Что и говорить, зрелище не из приятных.

Хейз оказался свидетелем смерти человека: он предпринял попытку выяснить, кто его убил, но человек этот молчал, заливая кровью подушку, ибо в груди у него были четыре дырки от такой штуки, чем колют лед, а потом вдруг сел, уставился на Хейза и, сказав: «Папа, папа», прижал Хейза к себе, пачкая кровью его спортивного покроя пиджак. Хейз смывал кровь в кухне маленькой квартирки, наблюдая, как ребята из лаборатории ищут отпечатки пальцев.

А часом позже он допрашивал сбитого с толку и перепутанного ювелира по имени Морис Сигел, у которого последние двадцать лет был магазин на Эйнсли-авеню и которого регулярно грабили три раза в год. На этот раз грабитель явился в половине первого дня, засунул все, что мог, в большую матерчатую сумку, которую принес с собой, а потом ему, видимо, не приглянулось, как сидит у Сигела на плечах голова, и он так дал ему по ней пистолетом, что Хейзу пришлось разговаривать с человеком, на носу у которого криво сидели разбитые очки, а слезы текли по щекам вперемешку с кровью.

Явился он и на вызов, когда человек упал на рельсы в метро на углу Семнадцатой и Гаррис, потом приехал по требованию владельца кафе-мороженого, который утверждал, что кто-то сорвал у него со стены телефон-автомат и убежал с ним; участвовал в розыске троих детей и попытался успокоить человека, который истерически кричал: «Моя жена в постели с другим мужчиной! Моя жена в постели с другим мужчиной!» Работы в эти дни было невпроворот.

В пятницу утром, 10 января, позвонил Хромой Дэнни, попросив к телефону Стива Кареллу, который чуть не ушел на очередной вызов, на этот раз из литературного агентства, где украли две пишущие машинки, затем на звонок женщины, которая пожаловалась, что за ней подсматривают, а заодно и проверить жалобу управляющего супермаркетом, который считал, что кто-то присваивает часть их выручки.

– По-моему, я кое-что нащупал, – сказал Дэнни.

– Сейчас можешь со мной встретиться? – спросил Карелла.

– Я еще не встал.

– В таком случае когда?

– Во второй половине дня.

– В какое время?

– В четыре, – назначил Дэнни, – на углу Пятнадцатой и Уоррен.

В 9. 27 Карелла вышел из участка, чтобы ответить на поступившие вызовы и надеясь к четырем освободиться. Он попрощался с Хейзом, который решил нанести визит семейному врачу Лассеров в Нью-Эссексе и в эту минуту доказывал по телефону Дэйву Мерчисону у пульта внизу, что ему необходима служебная машина.

– Эй, – окликнул его Карелла. – Я сказал «до свидания».

– Пока.

– Будем надеяться, что Дэнни притащит что-либо существенное.

– Будем, – отозвался Хейз и помахал вслед Карелле рукой, пока тот, пройдя через дверь в решетчатой перегородке, не исчез из виду, а затем снова вернулся к телефону и снова принялся кричать на Мерчисона. Но на Мерчисона это впечатления не производило. Хейз объяснял ему, что его собственная машина в гараже, ей надо делать центровку, а Мерчисон, в свою очередь, упрямо твердил, что все машины участка либо уже в это утро задействованы, либо расписаны и что он не смог бы выделить Хейзу машину, даже если бы ему позвонил комиссар полиции или сам мэр. Хейз послал его ко всем чертям. Когда он выходил из участка, направляясь к железнодорожной станции, он умышленно прошел мимо Мерчисона, не повернув в его сторону головы. А Мерчисон, занятый коммутатором, и не заметил, как мимо прошагал Хейз.

Доктор Фердинанд Мэтьюсон был пожилым человеком с львиной гривой седых волос, длинным носом и бархатным голосом, струившимся из-за поджатых губ. Одетый в черный костюм, он сидел в большом кожаном кресле и, сложив покрытые старческими пятнами руки домиком у себя перед лицом, напряженно и недоверчиво вглядывался в Хейза.

– Как давно больна миссис Лассер? – спросил Хейз.

– С 1939 года, – ответил Мэтьюсон.

– А поточнее?

– С сентября 1939 года.

– Как называется ее нынешнее состояние?

– Параноидальная шизофрения.

– Вам не кажется, сэр, что миссис Лассер следовало бы поместить в психиатрическую лечебницу?

– Ни в коем случае, – ответил Мэтьюсон.

– Несмотря на то, что она страдает шизофренией с 1939 года?

– Она не представляет опасности ни для себя, ни для других людей. Поэтому незачем класть ее в лечебницу.

– А была ли она когда-либо в лечебнице?

– Да.

– Когда?

– В 1939 году.

– Сколько она там пробыла? Снова Мэтьюсон ответил не сразу.

– Так сколько же, сэр?

– Три года.

– Где?

– Не знаю.

– Вы их семейный врач, не так ли?

– Да.

– Можете вы мне сказать, где же она была госпитализирована?

– Я не хочу в этом участвовать, сэр, – вдруг произнес Мэтьюсон. – Не хочу участвовать в том, что вы намерены сделать.

– Я намерен расследовать убийство, – сказал Хейз.

– Нет, сэр. Вы намерены запрятать старую женщину обратно в сумасшедший дом, и я вам в этом не помощник. Нет, сэр. В жизни Лассеров и так слишком много горя. Я не стану помогать вам сделать эту жизнь еще хуже. Нет, сэр.

– Доктор Мэтьюсон, уверяю вас, я...

– Зачем вы это делаете? – стоял на своем Мэтьюсон. – Почему не хотите дать возможность старой больной женщине дожить оставшиеся ей дни в мире и покое под защитой человека, который ее любит?

– Извините, доктор Мэтьюсон, я был бы рад дать возможность всем без исключения доживать свои дни в мире и покое, но кто-то лишил этой возможности Джорджа Лассера.

– Эстель Лассер не убивала своего мужа, если вы это предполагаете.

– Никто и не утверждает, что это сделала она.

– Тогда почему вас интересует ее состояние? Она ничего не соображает с сентября 1939 года, когда Тони уехал... – Мэтьюсон резко оборвал самого себя. – Не имеет значения, – сказал он. – Уходите, сэр. Прошу вас мне не мешать.

Хейз спокойно продолжал сидеть напротив Мэтьюсона.

– Доктор Мэтьюсон, – тихо сказал он, – мы расследуем дело об убийстве.

– Меня не интересует, чем вы...

– Мы можем предъявить вам обвинение в том, что вы препятствуете расследованию, но я предпочел бы не делать этого, сэр. Я просто говорю вам, что миссис Лассер была вполне способна убить своего мужа. Равно, как и Энтони Лассер был вполне способен...

– Оба ваших предположения совершенно абсурдны, – перебил его Мэтьюсон.

– Если они настолько абсурдны, сэр, то, быть может, вы объясните мне почему.

– Потому что Эстель с сентября 1939 года перестала узнавать своего мужа или кого-либо другого. И Тони Лассер ни разу не выходил из дома на Уэстерфилд-стрит с тех пор, как вернулся домой из Виргинии в июне 1942 года. Вот почему. Вы имеете дело здесь с исключительно деликатным симбиозом, мистер Хейз, и если вы его нарушите, вы будете виновны в гибели двух людей, которым и так довелось испытать в своей жизни достаточно горя.

– Расскажите мне, что вам известно, сэр, – сказал Хейз.

– Я уже рассказал вам то, что считаю нужным. Больше я ничем не могу вам помочь. Я умоляю вас оставить этих людей в покое. Они не могут иметь никакого отношения к убийству Джорджа Лассера. Если вы поднимете этот камень, мистер Хейз, то найдете под ним всего лишь слепых альбиносов, в панике бегущих от солнечного света. Прошу вас этого не делать.

– Спасибо, доктор Мэтьюсон, – поблагодарил его Хейз и ушел.

Хейз не очень верил в старинные поговорки, но тем не менее, припомнив, что дыма без огня не бывает, подумал, что густой дым валит из дома, в котором живут Эстель Лассер и ее сын Тони. Прежде всего, решил Хейз, необходимо проверить, не упекли ли Эстель в лечебницу в 1939 году по чьей-либо злой инициативе. Поэтому он добрался до нью-эссекской полиции, представился и попросил разрешения посмотреть их архивы за 1939 год. Нью-эссекская полиция всегда была готова сотрудничать с детективами из большого города, ему охотно выдали все дела, и Хейз на целых полтора часа погрузился в чтение страниц, на которых были зафиксированы мелкие кражи и мошеннические сделки – бедствие этого райского уголка в те далекие счастливые дни. К сожалению, за миссис Лассер не числилось ни мелкой кражи, ни обвинения в мошенничестве. Никакой официальной жалобы против нее не подавалось. Хейз поблагодарил полицейских и отправился в нью-эссекскую больницу, где также попросил разрешения покопаться в их пухлых историях болезни.

Вечером 11 сентября 1939 года к дому мистера Джорджа Лассера по адресу Уэстерфилд, 1529, была вызвана «скорая помощь». В 8. 27 миссис Лассер доставили в местную больницу, откуда 13 сентября 1939 года перевели в «Буэна Виста» для дальнейших обследований. Хейз пошел обратно на станцию, съел в буфете сосиски, выпил стакан апельсинового сока и на поезде в 12. 14 отбыл в город. В поезде он трижды менял место, переходя из вагона в вагон, – кому-то на железной дороге пришло в голову включить кондиционеры, наверное, по причине того, что раз они плохо функционировали в течение июля и августа, то сейчас, в январе, самое время их проверить. Вот и пришлось ему трижды пересаживаться в поисках тепла и, наконец, утешиться тем, что у него появилась возможность до самого конца поездки любоваться скрещенными ножками какой-то рыжеволосой девицы.

Психиатр, с которым он беседовал в «Буэна Виста», оказался довольно молодым человеком, который проработал там не больше пяти лет и потому, разумеется, не мог помнить Эстель Лассер. Без судебного ордера или разрешения самого больного он решительно не хотел показывать историю болезни, но Хейз объяснил, что ищет сведения, которые могут оказаться весьма существенными в деле об убийстве, и что не сомневается в возможности получения ордера, стоит ему лишь съездить за ним. Психиатр без большого энтузиазма решился отыскать историю болезни Эстель Лассер, потому что боялся, как он сказал, что она может подать на него в суд за разглашение врачебной тайны. Однако Хейз сумел убедить его, что миссис Лассер больна и вряд ли в состоянии судиться с кем-либо. Бормоча что-то про себя и неодобрительно покачивая головой, психиатр все же разыскал историю болезни миссис Лассер и подтвердил, что действительно в течение сентября 1939 года миссис Лассер прошла серию психиатрических тестов. Тут доктор оторвался от записей и, подняв глаза, заметил, что примерно в то же время Гитлер вторгся в Польшу. Мир и вправду тесен, кивнул Хейз.

– Можете ли вы сказать мне, какие факты сопутствовали ее госпитализации? – спросил он.

– Да, конечно. 11 сентября 1939 года, через неделю после того, как ее сына отправили в школу, миссис Лассер...

– Там говорится, что это за школа?

– Да. «Сомс-акедеми» в Ричмонде, штат Виргиния.

– Это частное учебное заведение, не так ли?

– Да.

– Продолжайте, – попросил Хейз.

– Миссис Лассер попыталась покончить с собой, вот и все, сказал психиатр.

– Понятно.

– Оказалось, что это уже ее третья попытка суицида после отъезда сына в школу. На этот раз ее муж всерьез встревожился и вызвал «скорую помощь». Ее отвезли в нью-эссекскую больницу. Там ее осмотрели и направили к нам. У нас в психиатрии работают опытные специалисты.

– Понятно. И какой же диагноз поставили ей, доктор?

– Параноидальная шизофрения, – ответил врач.

– И что было предложено?

– Мы сказали мистеру Лассеру, что его жена нуждается в длительной госпитализации и серьезной медицинской помощи, и рекомендовали ему поместить ее в специальное психиатрическое заведение. Он отказался, по-видимому, по совету своего семейного врача. Тогда мы потребовали судебно-медицинской экспертизы.

– А в чем ее смысл?

– Видите ли, если человек госпитализирован на основании экспертизы, то он может покинуть психиатрическое заведение только с разрешения его директора.

– Для чего следует предварительно обратиться в суд?

– Необязательно, если этому не сопутствует обвинение в уголовном преступлении. В данном случае такового не имелось. – Он еще раз взглянул в историю болезни. – Нет, такового нет. А значит, на выход из заведения требовалось только разрешение директора.

– И куда же миссис Лассер направили? В больницу штата?

– Нет, сэр. Мистер Лассер попросил разрешения поместить ее в частное лечебное учреждение. Просьба была удовлетворена через суд.

– Через суд? Но вы же, по-моему, только что сказали...

– Да, мистер Хейз, через суд. Обвинения в уголовном преступлении не имелось, но решение судебно-медицинской экспертизы может быть обговорено только в суде. По закону в верховном суде штата. Причем документы о госпитализации должны быть подписаны двумя квалифицированными психиатрами.

– Разве пребывание в подобном частном заведении не очень дорого стоит? – спросил Хейз.

– Что?

– Пребывание в частном лечебном заведении. Разве?..

– Да, очень дорого.

– Сколько?

– Пребывание в хорошем заведении стоит от двухсот до трехсот долларов в неделю.

– А миссис Лассер поместили в хорошее?

– Да, сэр. Ее отправили в мерсеровский санаторий, который находится здесь в городе. Заведение с превосходной репутацией.

– Понятно, – отозвался Хейз. – Большое спасибо, доктор. Вы мне очень помогли.

Мерсеровский санаторий располагался на обсаженной деревьями улице в Риверхеде, в противоположном конце города. Хейз, уйдя утром из участка, уже побывал в Нью-Эссексе, который находился в пятнадцати милях к востоку от Риверхеда, затем в «Буэна Висте» в пятнадцати милях к западу от Риверхеда, а теперь снова очутился в верхней части города, где стояло огромное белое здание, выстроенное в колониальном стиле эпохи Георгов, обнесенное невысокой чугунной оградой, которую вполне мог перепрыгнуть и ребенок. Никакой вывески, не видно было и одетых в белые халаты санитаров или сестер. На окнах, выходящих на улицу, ни решетки, ни даже проволочной сетки. Короче, ничто, кроме того факта, что здание занимало целый квартал, не свидетельствовало о том, что это больница для умалишенных.

В приемной Хейз представился дежурной сестре в белоснежном халате, сказав ей, что он детектив, и предъявив свое удостоверение. Дежурная осталась почему-то на удивление равнодушной к его появлению. Она попросила Хейза присесть, а сама на несколько минут исчезла за огромной дверью красного дерева. Вернувшись, она поинтересовалась, не возражает ли Хейз подождать еще немного, на что он ответил, что не возражает, и затем посмотрел на часы. Была пятница, начало уик-энда, и его ждал ужин с Кристиной.

В конце, казалось, получаса, но на самом деле прошло минут десять, не больше, дверь красного дерева отворилась, и в приемную вошла очень красивая женщина лет сорока пяти в отлично сшитом голубом костюме. Ее каштановые волосы были сзади высоко подняты и заколоты в строгий пучок, а на лице играла приветливая улыбка.

– Детектив Хейз? – спросила она. Хейз поднялся со скамьи. – Да, – сказал он и протянул руку. – Добрый день, мэм.

– Добрый день, – откликнулась женщина, пожимая ему руку. – Я миссис Мерсер. Не угодно ли войти?

Он вошел вслед за миссис Мерсер в кабинет, отделанный панелями из того же красного дерева. Она указала ему на обитое пестрой тканью кресло с высокой спинкой, которое стояло перед очень большим письменным столом, покрытым стеклом толщиной в полдюйма. На столе лежали груды, как предположил Хейз, историй болезни в потрепанных голубых обложках. Заключенный в рамочку диплом на стене над креслом самой миссис Мерсер гласил, что некая Джералдайн Портер (наверное, так звали миссис Мерсер до замужества, решил он) получила степень бакалавра естественных наук в Бостонском университете. Второй такой же документ свидетельствовал, что Джералдайн Портер Мерсер (он оказался прав насчет девичьей фамилии) получила степень магистра на факультете психологии Корнельского университета. Стену украшали еще с десяток документов, в основном благодарности и награды от самых различных организаций и ассоциаций за превосходную лечебную работу и отличное обслуживание со стороны медицинских работников мерсеровского санатория и лично миссис Мерсер.

– Итак, детектив Хейз, чем могу быть вам полезна? – спросила она. В разговоре у нее проглядывал акцент северо-западных штатов, который почти исчез после многих лет жизни в Риверхеде. Хейз улыбнулся своей догадке, и она улыбнулась ему в ответ.

– Бостон, – ответил он одним словом.

– Почти. Вест-Ньютон.

– Это одно и то же.

– Возможно, – согласилась миссис Мерсер и снова улыбнулась. – Вы еще не объяснили мне причину своего появления у нас.

– Вчера днем был убит человек по имени Джордж Лассер, сказал Хейз, не сводя глаз с ее лица. Но взгляд ее голубых глаз остался равнодушным, и полные губы не дрогнули. Она терпеливо и молча ждала. – Его жену зовут Эстель Вэлентайн Лассер, – добавил Хейз.

– Ясно, – откликнулась миссис Мерсер.

– Ее имя говорит вам о чем-нибудь?

– Да. Она у нас лечилась.

– Совершенно верно.

– Я помню. С тех пор прошло немало лет, мистер Хейз. – Она улыбнулась. – Вас следует называть мистер Хейз или детектив Хейз? А то я в растерянности.

– Как хотите, – улыбнулся в ответ Хейз.

– Тогда мистер Хейз, – сказала она. – Миссис Лассер лечилась у нас вскоре после нашего открытия, так сказать. Мой муж открыл больницу в 1935 году, и она, по-моему, была здесь в те годы.

– Миссис Лассер поступила к вам в 1939 году, – сказал Хейз.

– Да, правильно.

– Можете ли вы об этом мне рассказать?

– О чем именно?

– Сколько она платила?

– Что?

– Ведь это частная лечебница, – сказал Хейз. – Сколько миссис Лассер платила за лечение в 1939 году?

– Не могу сказать вам точно. Придется поднять наши счета. Хотя сомневаюсь, сохранились ли они.

– Ваши финансовые документы, имеете вы в виду?

– Да. Наши медицинские архивы сохранены полностью.

– Тогда попробуйте вспомнить, хотя бы приблизительно, сколько стоило лечение в 1939 году?

– Пожалуй, сто долларов в неделю. Или сто двадцать пять. Не больше, я уверена.

– И мистер Лассер согласился нести такие расходы?

– Наверное. Его жена лечилась у нас, значит, он...

– Регулярно ли он платил?

– Не знаю, мистер Хейз. Если это важно, я попрошу выяснить, не сохранились ли счета. Но я...

– Успеем проверить это позже, – сказал Хейз. – Не можете ли вы сказать мне, сколько времени миссис Лассер пробыла здесь?

– Ее выпустили в июне 1942 года по рекомендации моего мужа.

– Был ли ваш муж убежден в то время, что миссис Лассер можно было по закону считать способной отвечать за свои действия?

– То есть дееспособной? – спросила миссис Мерсер. – По-моему, это выражение не имеет смысла. Нам, психиатрам, оно было навязано представителями судебных органов. Если вы хотите спросить, считал ли мой муж, что миссис Лассер способна жить в кругу своей семьи, да, мой муж так считал. Если вы спрашиваете, был ли он уверен, что миссис Лассер не предпримет новой попытки причинить себе или кому-нибудь другому вред, да, мой муж был в этом уверен. Более того, момент был наиболее благоприятным для ее возвращения домой. Ее болезнь, как вам, возможно, известно, началась с отъезда ее сына в школу. Или, по крайней мере, в эту пору болезнь себя проявила. А в июне 1942 года сыну было уже восемнадцать, и он должен был вернуться домой. Мой муж все это тщательно рассчитал. Естественно, он не мог предвидеть того, что произойдет с Тони.

– А что произошло, миссис Мерсер?

– Видите ли... Вы его видели?

– Да.

– У него появилась боязнь внешнего мира, – сказала миссис Мерсер.

– То есть?

– То есть он не выходит из дома.

– Не выходит или не может выйти?

– Не может, если вас так больше устраивает.

– Я спрашиваю, миссис Мерсер, может ли он при желании выйти из дома или он не в силах на это решиться?

– Насколько мне известно, мистер Хейз, а мы с 1945 года перестали быть в контакте с миссис Лассер, насколько мне известно, Тони Лассер по возвращении из школы в июне 1942 года ни разу не выходил из их дома в Нью-Эссексе. С тех пор прошло много времени, мистер Хейз. Вы знакомы с природой фобических реакций?

– Нет, не совсем.

– Фобия – это... Как бы вам объяснить?.. Это – сочетание страха с тревогой. Как только тревога погашена...

– А что такое тревога? – спросил Хейз.

– Неужели в двадцатом веке можно отыскать человека, который не знает, что такое тревога? – изумилась миссис Мерсер и улыбнулась.

– Разве это плохо?

– Если вы никогда не испытывали этого состояния, то это хорошо, – ответила она. – Тревога – это состояние подавленности или психического напряжения, которое обнаруживается в большинстве форм психических расстройств. В случае с Тони Лассером он сублимирует свою тревогу нежеланием выходить из дома.

– Но почему он не хочет выходить из дома? – спросил Хейз.

– Потому что ему это физически тяжело.

– Чем именно?

– Он может начать дрожать или потеть, может испытывать учащенное сердцебиение, оказаться в полуобморочном состоянии, а то и в самом деле потерять сознание, у него может схватить живот... – Миссис Мерсер пожала плечами. – Другими словами, у него возникает острая тревога.

– Но, несмотря на все это, он может выйти из дома, если ему понадобится?

– Видите ли...

– Например, если в доме пожар, он ведь попытается выбежать из дома, не так ли?

– Наверное. В зависимости от того, насколько интенсивно его фобическое расстройство. Вообще-то говоря, можно утверждать, что реальный страх перед пожаром при виде огня может оказаться сильнее, нежели фобическая реакция в таком человеке.

– Значит, Лассер мог выйти из дома? – настаивал Хейз. – Он мог убить своего отца?

– Не знаю, – пожала плечами миссис Мерсер. – Возможно. В этом случае желание убить должно быть исключительно сильным, оно должно заставить его преодолеть собственную боязнь.

– Благодарю вас, миссис Мерсер.

– Думаю, что он мог выйти из дома, мистер Хейз. Хотя, с другой стороны, подобная акция весьма сомнительна. Тони Лассер у нас не лечится, поэтому я мало что знаю о происхождении и течении его заболевания. Но мне известно, что, когда он в последний раз покидал дом в 1939 году, его мать пыталась наложить на себя руки. Поэтому весьма сомнительно, что он рискнет это сделать вторично.

– Вы хотите сказать, он боится, что она может снова попытаться покончить с собой?

– Нет, не так все это просто, мистер Хейз. Если бы на этот вопрос было так легко ответить, то нам незачем было бы рассуждать о фобической реакции. Я бы предположила, что он скорей был бы рад, если бы она предприняла такую попытку.

– Я вас не понимаю.

– Вполне возможно, он хочет, чтобы его мать умерла. Но он знает, что, если он уйдет из дома, она попытается покончить с собой. Его тайное желание свершится, и вот это-то осуществление желания так его пугает и настолько его тревожит, что отсюда и проистекает его собственная фобия.

– Что-то очень уж сложно, – вздохнул Хейз.

– Человек – существо сложное, мистер Хейз. Даже тот, кто хорошо приспособлен к этой жизни.

– Наверное, – улыбнулся Хейз. Он встал и протянул руку:

– Большое вам спасибо, миссис Мерсер, за то, что вы пожелали потратить на меня столько времени. Я знаю, вы очень заняты.

– Может, останетесь? – вдруг спросила она. – Мой муж сейчас заседает с врачами, но они вот-вот закончат. Мы обычно в четыре пьем чай. – Она улыбнулась. – Старая бостонская привычка, знаете ли.

– Да, я слышал об этом, – ответил Хейз.

– Останетесь? – У нас в семье любили пить чай, – ответил Хейз.

– Значит, решено. Я почему-то чувствую себя ужасно виноватой. По-моему, все мои объяснения мало чем вам помогли.

– Может, моему напарнику больше повезло, – отозвался Хейз. – Во всяком случае, я с удовольствием выпью чай с вами и вашим мужем.

А Хромому Дэнни, наоборот, не сиделось дома.

Карелла вовсе не был против встреч на свежем воздухе, ему только хотелось, чтобы Дэнни был более осмотрителен при выборе места встречи.

– На пересечении Пятнадцатой и Уоррен, – сказал Дэнни, несомненно выбрав именно этот угол, потому что он находился в нескольких милях от участка. Возможно, он не знал, а может, и не потрудился задуматься над тем, что правый угол, образуемый этими улицами, приходится на пустырь, продуваемый всеми январскими ветрами. Карелла, подняв воротник пальто как можно выше и засунув туда голову на манер черепахи ушей своих он уже не чувствовал, – стоял, держа руки в карманах пальто, полы которого били ему по ногам, проклинал Хромого Дэнни и никак не мог понять, зачем его отец в свое время покинул Италию. В Италии, когда carabinieri встречаются с осведомителем, то происходит это, по всей вероятности, за столиком, вынесенным на тротуар под горячие лучи солнца. «Buon giorno, tenente, – скажет осведомитель. – Vuole un piccolo bucchiere di vino»[3].

– Привет, Стив, – прошептал кто-то у него за спиной.

Он узнал Дэнни и тотчас обернулся. На Дэнни было зимнее пальто из толстого ирландского твида с огромным воротником, прикрывавшим весь затылок. Кроме того, на нем был шерстяной шарф, клетчатая кепка и ярко-желтые наушники. Выглядел он веселым, отдохнувшим, а главное, ему было тепло.

– Уйдем куда-нибудь с этого холода, – простучал зубами Карелла. – Что с тобой, Дэнни? Я помню времена, когда мы встречались, как цивилизованные люди, в ресторанах и барах. К чему вдруг эта насквозь промерзшая тундра?

– Тебе холодно? – удивился Дэнни.

– Я стою здесь на углу уже пятнадцать минут. Послушай, как гудит ветер. Прямо как на Северном полюсе.

– Смотри-ка, а мне тепло, – сказал Дэнни.

– Вон там подальше кафетерий. Пойдем туда, – предложил Карелла. И уже на ходу спросил:

– Разузнал что-нибудь для меня?

– Разузнал насчет игры. Не знаю, какая тебе от этого польза, но кое-какие подробности прорезались.

– Выкладывай.

– Во-первых, игра ведется нерегулярно, как ты считал. Играют, когда охота. Иногда два-три раза в неделю, а порой и раз в месяц, понятно?

– Понятно, – отозвался Карелла. – Входи.

Он вошел в кафетерий сквозь вращающиеся двери. Дэнни последовал за ним.

– Я всю жизнь боюсь вращающихся дверей, – заметил Дэнни.

– Почему?

– Ребенком меня один раз прищемило.

– Кофе будешь?

– Конечно.

Они подошли к стойке, взяли две чашки кофе и нашли пустой столик в глубине зала. Прежде чем сесть, Дэнни внимательно огляделся.

– В этих открытых круглые сутки кафетериях обычно гужуются наркоманы, – сказал он. – Не хватало, чтобы кто-нибудь из знакомых увидел меня с тобой.

– Давай, – сказал Карелла, – рассказывай про игру.

– Я уже сказал тебе, что ты ошибаешься: игра там ведется нерегулярно, так?

– Да. Что еще?

– Во-вторых, ты прав насчет того, что играют они в одном и том же месте. Но, Стив, размах этой игры не заслуживает внимания.

– Ты имеешь в виду число игроков или ставки?

– И то и другое. Если каждый раз набирается десять человек, считай, что им повезло.

– Это не так уж мало, – заметил Карелла.

– Да нет, ерунда. Я видел, как вокруг стола сидит двадцать человек.

– Ладно, а как насчет ставок?

– По малой. Лимита нет, но ставка не больше доллара-двух, от силы пятерки.

– А что насчет Лассера? Имел он что-нибудь с этого?

– Нет.

– Тогда зачем рисковать, позволяя у себя в подвале играть?

– Не знаю, Стив.

– Да, не очень понятно.

– Непонятно и насчет игроков.

– А кто там играл, Дэнни?

– Каждый раз другие, большей частью мелочь всякая. Постоянных было только двое, насколько мне удалось выяснить.

– И кто это?

– Один – Акула Эли Спедино, слыхал про такого?

– Что про него известно?

– Почти ничего, – ответил Дэнни. – По-моему, он сидел, и не раз, в Каслвью. За что – не знаю.

– А кто второй?

– Его зовут Зигги Рер. Слыхал про такого?

– Нет.

– Я тоже. Во всяком случае, игра была на уровне детсадовской. Деньги небольшие, да и про игроков никто ничего не знает.

– Были такие, кто выиграл порядочно?

– Как можно выиграть порядочно, если ставят по мелочи? Кроме того, если Лассер не был банкометом, с чего это кому-то затаить против него злобу, выиграл ты или проиграл?

– Да, верно. Я ничего что-то не понимаю, Дэнни.

– Одно я понимаю, – ответил Дэнни. – По какой бы причине Лассер ни позволял им пользоваться его подвалом, во всяком случае, не потому, что ему за это платили.

– А он сам вкладывал деньги?

– Ты о чем?

– Сам он играл? – спросил Карелла.

– Нет. Иногда смотрел, как играют. Но большую часть времени сидел в другой стороне подвала, читал газету или раскладывал пасьянс.

– Кто тебе об этом рассказал, Дэнни?

– Малый, который участвовал в нескольких играх, а потом понял, что зря теряет время.

– Не понимаю, – покачал головой Карелла. – Ей-богу, не понимаю.

– Чего ты не понимаешь?

– Лассер должен был зарабатывать на этих играх. Так, по крайней мере, объяснили мне его приятели.

– Приятели не всегда знают, – пожал плечами Дэнни. – Я говорю тебе то, что узнал, Стив. Играли по маленькой. Лассер с того ничего не имел.

– Может, кто-то из них платил ему постоянно за право играть? Сотни две долларов, как ты думаешь?

– Стив, это же не игра, а слезы, понятно? Доллар-два, вот и все. Кто же будет платить Лассеру за это две сотни, можешь ты объяснить? Банк-то у них был пустяковым.

– Ладно, не две сотни, а четвертную или что-то вроде этого.

– Это ближе к истине, только я не пойму зачем.

– За меньшие деньги он не стал бы рисковать, – отозвался Карелла.

– Рисковать? Послушай, Стив, из того, что мне стало известно, я понял, что об этой игре знают все патрульные на том участке. А это значит, что им платили, верно? Поэтому чем рисковал Лассер? Никакого риска не было. Он позволял им пользоваться подвалом, а сам оставался чистым.

– Значит, просто делал одолжение? – спросил Карелла.

– Почему бы и нет? Давал ребятам возможность поиграть. Почему в это так трудно поверить?

– Ни почему, – ответил Карелла. – Я верю.

– Тогда в чем проблема?

– Мне хотелось бы знать, каким образом Джордж Лассер, который жил на такой респектабельной улице в Нью-Эссексе, познакомился с подонками, которым захотелось поиграть в кости в его подвале.

– Почему бы не спросить об этом самих подонков? – усмехнулся Дэнни.

– Именно это я и собираюсь сделать, – ответил Карелла.