Маргарет Барнс Торжество на час

«Нет, лучше в нищете родиться

И скромно, но достойно жизнь прожить,

Чем вознестись в блистающее горе

И облачиться в золотую скорбь».

Анна Болейн. «Король Генрих VIII» В. Шекспир

Посвящается моему супругу

Глава 1

— Нэн! Нэн! Идите же примерьте новое платье, в котором вы явитесь ко двору!

— Нэн! Напишите же ответ на письмо отца!

— Нэн, детка, не стойте в саду как статуя. Настал наконец и ваш черед.

Резкий голос француженки Симонетты слышался то из одного, то из другого раскрытого окна по мере того, как она суетливо расхаживала по замку, будоража всех приготовлениями к выпуску своей ученицы в большую жизнь, полную заманчивых возможностей. Симонетта была в доме Болейнов просто идеальной гувернанткой. Сегодня она торжествовала: годы стараний были потрачены не зря. Слезы будут потом, а сейчас настало время, когда она с гордостью может представить свету свою воспитанницу.

Девушка, которую она звала, все еще медлила на террасе, наблюдая головокружительный танец бабочек над затейливо разбитым садом. Для нее, как и для них, наступал веселый праздник жизни. Праздник такой же яркий, как их цветные крылышки, и такой же пьянящий, как аромат цветов. Праздник, полный больших ожиданий, но такой же мимолетный, как короткая летняя ночь.

Все это чувствовала сейчас Анна Болейн, будущее казалось ей таким заманчивым, что захватывало дух, но, будучи девушкой разумной и по-детски чувствительной, она предпочла этим непредсказуемым ожиданиям наслаждение прошлым и настоящим. Счастливым и невинным, так мудро заполненным радостью и познанием прекрасного.

И прежде чем ее закружит и очарует своим блеском жизнь при дворе, она должна насмотреться на этот сад в родном Кенте, чтобы навсегда запечатлеть его в своем сердце. Эти милые лужайки, где она играла с братом и сестрой. Эти величественные деревья, под кронами которых гулял ее отец. Эти увитые зеленью беседки — приют уединения, где кузен Томас Уайетт читал ей свои стихи и объяснялся в любви.

Эти сады Хевера значили для Анны гораздо больше, чем все красоты родового гнезда — Бликлинг Холла или поместья ее покойной матери. Мысль о них будет согревать и поддерживать ее в предстоящем путешествии в неведомое. Эти милые сердцу места, куда она всегда может вернуться. Она будет вспоминать о них во Франции.

Анна была теперь твердо уверена, что поедет во Францию, хотя отец в своем письме из Лондона этого не обещал. Он просто потребовал ее ко двору, говоря, что королева Екатерина будет рада принять ее. Но когда он приезжал последний раз домой, то намекнул, что прилагает все старания, чтобы ей была оказана честь находиться в свите тех, кто будет сопровождать в Париж сестру короля, помолвленную с Людовиком XII. В то, что это удастся, было трудно поверить, ведь ей всего семнадцать лет. Но сэр Томас Болейн, посол Генриха Тюдора при французском дворе, был честолюбив и имел относительно своих детей далеко идущие планы, и особое место в его сердце занимала любимица Анна.

Подгоняемая требовательным голосом гувернантки, Анна наконец повернула к дому. Ее темные глаза блестели от возбуждения, а правая рука прижимала к груди письмо отца. Левая же рука покоилась в складках зеленого платья.

Когда она поднималась по широким ступеням и проходила через главный зал, старые слуги, глядя на нее, понимающе улыбались. Приготовления к отъезду шли полным ходом: туда-сюда сновали люди с сундуками и узлами. Отогнав от себя свору собак, брат Анны, Джордж Болейн, обнял ее за плечи.

— Настал и твой черед наконец! — ликовал он под стать Симонетте. — А я буду сопровождать тебя в Лондон.

В этом была для Анны особая радость. Не надо будет сразу расставаться со всеми, кто окружал ее в детстве, она не будет чувствовать себя такой одинокой. Из всех людей на свете старший брат, почти ровесник, был для нее самым дорогим человеком. Это его смех и заразительная веселость так будоражили кружок их благовоспитанных друзей, которые теперь соберутся вместе, но не в садах Хевера, а в Гринвиче, Виндзоре или Вестминстере. Они не расстанутся, и это прекрасно, ведь их многое объединяет: быстрый ум, любовь к музыке и поэзии, танцы и бесконечные беседы. Рядом с нею будут Томас Уайетт, Джордж и их друзья, которые уже служат королю, а также сестра Уайетта — Маргарэт и сестра Анны — Мэри, слишком спокойная, но зато самая красивая.

— Почему Мэри уехала первой, ведь она моложе? — спросил Джордж, как бы продолжая ее невысказанные мысли.

Анна пожала плечами. Она знала, что этот же вопрос мучил Симонетту все последние месяцы их неторопливых приготовлений к отъезду. Но теперь, сегодня, это уже не имело никакого значения.

— Мэри уехала первой, — ответила она. — Но зато я, может статься, достигну большего.

— Это ты о поездке с принцессой-невестой во Францию?

— О, мне ничего такого не обещали, — весело засмеялась Анна, пытаясь уйти от прямого ответа из-за боязни, что ее надежды могут и не сбыться.

Глаза брата и сестры встретились, и в них царило полное взаимопонимание. Молодой человек первым отвел взгляд, и его лицо тут же приобрело озабоченное выражение.

— Мэри там просто расцвела. Ее заметили при дворе, — сказал он смущенно.

Но мысли Анны были сосредоточены на своей собственной судьбе, и она не обратила внимание на ту излишнюю серьезность, которая прозвучала в словах брата.

— Ничего удивительного, ведь наша мама слыла одной из первых красавиц в то время, когда королева приехала первый раз из Арагона, — напомнила она нарочито беспечно, а, может, и с некоторой завистью, потому что, хотя из двух дочерей посла Анна и обладала гораздо большими достоинствами, но признанной красавицей все же считалась Мэри.

У себя в комнате, где проходили ее обычные занятия, Анна развернула письмо, которое так внезапно изменило ее тихую жизнь.

— Можно я сама на него отвечу, Симонетта? — спросила она стоящую над ней гувернантку.

— Bien sur, ma chere[1].

— По-французски или по-английски?

— Говорят, принцесса Мэри, еще совсем малышка, пишет одинаково хорошо как по-английски, так и по-французски и испански. Тюдоры ценят в своих женщинах образованность. И вы же знаете, что предпочел бы его превосходительство, ваш отец.

Анна поняла, что письмо может сослужить ей хорошую службу, если при случае будет показано в высшем свете.

— Вы думаете, мой французский достаточно хорош? — спросила она с волнением.

Высокая, расчетливая и проницательная женщина, стоящая рядом, улыбнулась, торжествуя: она была довольна и ученицей, и собой.

— Я уверена в ваших способностях, Нэн, и кто знает, может статься, вам придется однажды писать к самым важным персонам!

Ловким движением правой руки Анна придвинула к себе чистый лист пергамента и взяла перо. Низко склонив освещенную солнцем голову, она принялась писать, выражая на письме всю свою дочернюю преданность. Только теперь она полностью осознала, почему сэр Томас и Симонетта так настойчиво заставляли ее учиться музыке и языкам.

В письме она горячо благодарила за оказываемую честь быть принятой самой королевой Арагонской. И, будучи наслышанной о соблазнах, которые ожидают молодую девушку в высшем свете, она дала своему отцу добровольное обещание: «Я буду вести себя как ангел и поступать только так, как вам будет угодно, — писала она. — Право, моя любовь к вам так крепка, что ничто и никогда не сможет заставить меня изменить ей».

Ей и в голову не могло прийти, что ему может быть от нее угодно и какие силы могут встать на пути этой дочерней любви. Как мало знала она жизнь, когда ее перо выводило наивные слова утешения для любящего человека, запутавшегося в сетях своих собственных честолюбивых замыслов, человека, который уже испытывал неясную тревогу за судьбу своей младшей дочери.

Когда письмо было скреплено печатью и отправлено, Анна навестила, наконец, говорливых портных. Уже были выкроены и сметаны платья из таких красивых материй, каких ей еще никогда не доводилось носить. Парча и бархат были с соответствующей торжественностью извлечены из сундуков с приданым и скроены согласно новой моде на пышные одежды.

Анне казалось, что в этих платьях она выглядит еще выше, а талия — еще тоньше. Они придавали ее облику чопорную величественность, удачно оттеняя роскошные иссиня черные волосы, нежно очерченные высокие скулы и матовую белизну кожи. Но она знала, что стоит ей заговорить или рассмеяться, и от этой чопорности не останется и следа; красавица оживет, ее бледное овальное лицо озарится внутренним светом, а в миндалевидных глазах зажжется тот огонек, который Томас Уайетт называл колдовским.

Портнихи продолжали работать уже при свечах, а Анну, видя ее усталый вид, Симонетта услала спать. Когда горничная постелила постель и стала снимать с нее вышитую сорочку, Анна как будто первый раз увидела себя нагой и вдруг поняла, что в таком виде, с ее алебастровым телом, наполовину скрытым за черными как ночь волосами, она была прекраснее, чем в самом роскошном наряде.

Только теперь ей некуда было прятать свою левую руку. Анна невольно остановила на ней свой взгляд. На ее мизинце рос второй ноготь, даже не ноготь, а еще один палец — «подарок», которым наградила ее природа и о котором она постоянно помнила. И эта память сидела в ней как заноза, причиняя неутихающую боль и накладывая свой отпечаток на все ее чувства и поступки, делая ее порой резкой, насмешливой.

Чувство неполноценности отдаляло ее от других детей, но это же чувство подсказывало ей, как компенсировать свой физический недостаток. Она старалась быть во всем первой, превзойти всех. Она терпеть не могла, когда кто-нибудь говорил о ее злополучном пальце.

Здесь, дома, все об этом знали и относились с пониманием и сочувствием. Но теперь, когда она выедет в большой свет, ей нужно обдумать, как себя вести. Она не позволит никаких насмешек своих новых знакомых. Такая способная и умная, разве может она допустить, что из-за какого-то пальца ей не найдется достойное место при дворе или в любви…

Анна помедлила перед высоким металлическим зеркалом, оценивая отражение своего нагого тела. Благодарение Всевышнему, красота ее не оставит равнодушным даже самого придирчивого ценителя. Она была рада, что ее родители в силу каких-то причуд или честолюбия не нашли ей жениха и не помолвили с ним еще в колыбели. В этом было ее преимущество перед подругами и сестрой. Анна была свободна. Свободна сама выбрать себе любимого.

Она легла в постель и натянула одеяло до самого подбородка. Рассеянно пожелала спокойной ночи розовощекой горничной и стала смотреть, как та задувает свечи. Но и в темноте, при бледном свете заглядывающей в комнату луны, не спалось. Хотелось мечтать — молодости это так свойственно!

Она думала о предстоящей поездке и о нем. Может, она встретит любимого во Франции, и все случится так неожиданно, а может, все произойдет по-другому. Просто однажды она как всегда проснется, оденется, выйдет гулять и вдруг увидит его, идущим ей навстречу, — уж его-то, свою судьбу, она сразу узнает. Конечно, он будет высоким блондином как Джордж или, может, темноволосым как Томас Уайетт? Конечно, таким же обаятельным как Джордж или милым как Уайетт никто другой быть не может, но зато он будет сильнее и уверенней в себе, чем они. Может, он будет на военной службе. Настоящий мужчина, который не будет тратить время на сочинение сонетов о красоте глаз, а просто заключит любимую в объятия и остановит все протесты поцелуем. Это обязательно случится. А что до цвета волос… Господи, как хочется знать, каким же он будет?

Дверь отворилась, и в тихую спальню вошла мачеха Анны со свечой в руках. В ее облике все было такое домашнее, уютное и привычное, что романтические мечты девушки тотчас рассеялись. И только сейчас, при виде мачехи Анна до конца осознала, что через день-другой она покинет этот дом и все, что ей дорого в нем.

В жилах мачехи Анны — Джокунды Болейн — не текла голубая кровь, в этом ей было далеко до покойной матери Анны. Дочь простого сельского дворянина, на которой женился сэр Томас, как и подобало вдовцу с детьми, Джокунда никогда не бывала при дворе, не вращалась в кругах высшей знати и на фоне остальных членов семьи выглядела простушкой, но именно она и только она, Джокунда Болейн, превратила замок Хевер в уютное гнездышко, в теплый отчий дом, который не забудешь.

Она поставила свечу, подошла и села на край постели. Анна бросилась ей на шею.

— Спасите меня! Боже, мне совсем не хочется уезжать! Я и не подумала о том, что вы не поедете со мной! — причитала она, запинаясь из-за неожиданных слез.

— Ну же, глупышка! Ты просто устала после такого суматошного дня.

С этими словами Джокунда прижала молодое девичье тело к своей так никогда и не вскормившей своего собственного ребенка груди.

— Зачем так терзаться? Да ты просто создана для чего-то особенного! Подумать только, ты будешь служить самой королеве!

Хозяйка Хевера тщетно пыталась найти какое-нибудь оправдание ожидавшему ее одиночеству.

— Она богобоязненная женщина, наша королева. — Анна села в постели, все еще потерянно всхлипывая. — Всем понравится твое пение, и отец подыщет тебе блестящую партию, — успокаивала ее Джокунда. — Только я никак не могу отказаться от мечты, что…

— Вы хотите, чтобы я вышла замуж за Томаса Уайетта, не так ли, мое доброе сердце?

Анна улыбнулась, растирая слезы по лицу сразу двумя руками; только перед этой женщиной, с детства заменившей ей мать и нежно любящей ее, она не стеснялась своей левой руки.

— Да во всем мире не сыскать юноши лучше, — уверяла Джокунда.

— Я знаю.

— Вы поселились бы в Эллингтоне, всего в нескольких милях отсюда, и нам не пришлось бы расставаться.

— Но я не люблю Томаса, — возразила Анна. — Один Господь Бог знает, как мне будет его недоставать, но замуж за него я не хочу.

— Ты в этом уверена, Нэн?

— Совершенно.

Джокунда в задумчивости смотрела на нее. Почему-то из-за отъезда этой девочки у нее в душе было больше беспокойства, чем относительно двух других детей.

— В браке с этим человеком тебе было бы так спокойно, ты бы не знала ни сомнений, ни тревог.

— Если я в чем и уверена, так это в том, что меня как раз и не прельщает скучная жизнь без сомнений и тревог, — отрезала Анна решительно, как только она одна умела. — Стихи и любезные речи хороши как оправа к драгоценному камню, но это не сам камень. Иногда я просто устаю, когда со мной обращаются, как с хрупкой бесценной статуэткой. Мне хочется чего-то другого, захватывающего. Каких-то преград, трудностей, может, даже и чуточку опасностей.

Молодая горячая кровь ударила ей в лицо, оживив его еще больше. В мерцающем свете свечи ее глаза выглядели почти зелеными, и она засмеялась, сверкнув ими из-под полуприкрытых век, обрамленных густыми ресницами. Ее мачеха никогда не одобряла этого очаровательно-дерзкого взгляда.

— Когда я полюблю, дорогая вы моя, то полюблю до последнего вздоха и буду готова разделить с ним и горе, и грех, и опасность.

— Нэн!

Вторая леди Болейн часто смущалась, слушая детей своей предшественницы. Но Анна в ответ только упрямо тряхнула головой. Сейчас она, а не мачеха со своими сомнениями, казалась старшей из них двоих.

— Вот увидите, мадам, сейчас, когда пришло мое время, я встречу своего суженого — здесь или во Франции. И это будет брак по любви, но жених, конечно, будет богат и властен, чтобы я могла наслаждаться музыкой и носить красивые платья и драгоценности. И за все это мне надо благодарить моего любимого отца!

Джокунда встала и беспокойно заходила по комнате.

— Я в этом не уверена, — ответила она, расправляя в руках ворох лент и булавок. Затем с горечью добавила, как будто пытаясь облегчить душу: — Я бы все время благодарила Бога, если б это было так.

Из-под полога кровати Анна с интересом наблюдала за внезапным возбуждением мачехи. Обычно такая спокойная, Джокунда редко говорила с таким чувством.

— А кого же мне тогда благодарить, мадам? — спросила Анна, широко раскрыв глаза от удивления.

— Боюсь, что в этом случае вашу сестру Мэри, — ответила та, не поворачиваясь.

— Мэри? Невероятно! Она же моложе меня!

— Но очень красива. И это заметили при дворе.

— И Джордж об этом говорил. Как это прекрасно, мадам! Все женщины из рода Говардов красивы, не так ли? И все же мне непонятно…

— Прекрасно — да, но опасно.

Джокунда отложила в сторону простенький гребень Анны, который она от волнения теребила в руках, подошла и встала у кровати. Вид у нее был озабоченный и болезненный, как если бы она страдала от бессонницы.

— Ее заметил сам король, — добавила она.

— Король? Генрих VIII, король Англии, и Мэри Болейн, нетитулованная девушка из провинции! Подумать только! — На какой-то миг у Анны просто дух захватило. — Но, конечно же, королева Екатерина… — пыталась Анна внести ясность, путаясь в словах и недоговаривая от смятения чувств.

— Королева больна вот уже несколько месяцев, с тех пор как родила мертвого сына — наследника, — вздохнула Джокунда. — Нас, Болейнов, сейчас в Лондоне очень почитают. Ваш отец еще никогда не пользовался такой высочайшей благосклонностью. Ему оказано высокое доверие — ведение всех переговоров во Франции о предстоящей свадьбе. Для всех вас — Джорджа, тебя и друзей есть места при дворе. Но что касается меня… О, я знаю, что я всего лишь простая женщина из Норфолка, и не мое это дело давать советы. Но, Нэн, Нэн, как все это нехорошо! Король или не король, все равно это грех. И твоя сестра ведь почти обручена с сэром Уильямом Кэари.

Глаза Анны стали совсем круглыми.

— Вы хотите сказать, что моя сестра Мэри — любовница короля? — спросила она с детской прямотой.

— Нет еще, и я молюсь всем святым… Но как это предотвратить?

— Но, конечно же, мой отец…

— Что он может сделать, Нэн? — возразила Джокунда, защищая супруга. — Мы ведь всем обязаны Тюдорам — и положением, и всем остальным. Все, что мы сейчас имеем, может быть отобрано у нас.

— Вы хотите сказать, что он продаст ее?

Эта чудовищная мысль просто никак не вязалась с изысканными манерами сэра Томаса Болейна и тем усердием, с которым он, бывало, занимался их религиозным образованием.

Джокунда стояла печальная, скрестив руки на груди.

— При дворе ты узнаешь, дитя, что люди и живут, и умирают по воле короля.

— Тогда почему Мэри сама…

И все что было в Анне чистого, взлелеянного в этом доме, где о любви говорили не иначе как высоким слогом, все было враз грубо попрано.

— Но ведь она-то, она может отказать? — выкрикнула Анна.

Но не будучи искушенной в светских манерах, Джокунда хорошо знала человеческую натуру.

— Вероятно, это вскружило ей голову. Говорят, он разыскал ее и осыпал драгоценностями. Это считается большой честью, — ответила она.

— Честью? — повторила Анна с недоумением.

— Прошу тебя, не суди ее так поспешно, Нэн! Даже если она останется невинной… Ты ведь знаешь, каков король Генрих.

Конечно, Анна знала, каков был король. Это знали все. Даже такие, как она, никогда его не видевшие. Все говорили о нем, а в главном зале внизу висел его портрет, копия кисти Ван Клифа. Величественный рыжеволосый богатырь приятной наружности и роскошно одетый. Полубог, самодовольно прожигающий жизнь, бросая вызов всем и вся от борцов до музыкантов. И побеждая всех. И повелевая всеми.

— Кто осмелится отказать? — тревожно вздохнула хозяйка Хевера.

— Я смогла бы, — ответила Анна, вложив в эти слова всю гордость не подвергнутой испытаниям молодости.

Джокунда снисходительно улыбнулась и нагнулась поцеловать ее на ночь.

— Видит Бог, мне не следовало говорить с тобой об этом, ты ведь совсем еще ребенок, — упрекнула она себя. — Но при дворе ты все равно скоро все узнаешь. И на твоем месте я бы прикусила свой острый язычок, чтобы не сболтнуть чего лишнего и не прибавить переживаний вашему бедному отцу.

С этими словами она аккуратно задернула полог, расшитый геральдическими соколами, над головой своей падчерицы.

— Выспись как следует перед отъездом, Нэн, — сказала она напоследок, взяла свечу и вышла.

Но еще долго после того, как шаги затихли в галерее, Анна лежала без сна, в темноте думая о своей сестре Мэри.

Мэри, которая, бывало, любила украшать себя на лугу венком из маргариток, но так и не научилась спрягать латинские глаголы. Мэри, похожая на склоненного в молитве золотоволосого ангела со стеклянного витража. И пыталась представить ее в постели Тюдора.

Загрузка...