Торквато Тассо

Вторично по желанью твоему

Я Тассо посетил, я — от него.

Настойчиво его я убеждал,

Но он не оставляет прежних мыслей

И страстно просит, чтоб уехать в Рим

Ты на короткий срок ему позволил.

Досадно мне тебе сознаться в этом,

Но лучше это мне тебе сказать,

Чем скрытностью усиливать досаду.

Он хочет ехать — хорошо, его

Я не держу, он хочет в Рим — пускай!

Но только б у меня его не взял

Лукавый Медичи или Гонзага!

Что сделало Италию великой,

За что сосед с своим соседом спорит,

Есть обладанье лучшими людьми.

Вождем без войска кажется мне князь,

Который не собрал к себе таланты,

И кто не внемлет голосу поэтов,

Тот только варвар, кем бы ни был он.

Я этого нашел, избрал себе,

И я горжусь им, как моим слугой.

И раз я много сделал для него,

Его утратить было бы мне больно.

В смущенье я, ведь все ж лежит на мне

Вина за то, что нынче здесь случилось,

В моем грехе признаться я хочу,

И дело милости твоей — простить,

Но если бы ты думал, что не все

Использовал я средства к примиренью,

Я был бы безутешен. О, скажи

Мне ласковое слово, чтоб я снова

Пришел в себя и доверял себе!

Антонио, ты можешь быть спокоен,

Я здесь не нахожу твоей вины,

Я знаю хорошо его характер

И слишком знаю то, что сделал я,

Как пощадил его, как все забыл,

Что от него, по правде говоря,

Я мог бы требовать. Ведь человек

Господствует над многим, дух его

Ни времени, ни горю не подвластен.

Коль многие хлопочут об одном,

То не мешало б и ему подумать

О том, чтоб пользу принести другим.

Кто так усовершенствовал свой дух,

Кто знаниями всеми овладел,

Которые позволено постигнуть,

Не вдвое ли обязан над собой

Господствовать? Он думает об этом?

Должны мы никогда не знать покоя!

Когда мы мним отдаться наслажденью,

Для храбрости нам дан бывает враг

И друг для упражнения в терпенье.

А первый человека долг — разумно

Себе питье и пищу выбирать

(Ведь этим и отличен он от зверя) —

Он исполняет? Нет, но, как дитя,

Он любит все приятное для вкуса.

Когда водой он разбавлял вино?

Но пряности и крепкие напитки

Глотает он одно вслед за другим

И жалуется после на тоску,

Горячность крови, бурный свой характер

И лишь бранит природу и судьбу.

Я видел часто, как он безрассудно

И злобно спорит с лекарем своим.

Ведь это — смех, коли смеяться можно

Над тем, что мучит и его и всех.

«Мне больно здесь, — он говорит с испугом. —

Коль хвалитесь своим искусством вы,

То помогите!» Отвечает врач:

«Не делайте того-то». — «Не могу».

«Питье примите». — «Нет, оно противно,

Моя природа им возмущена».

«Так выпейте воды». — «О, никогда!

Боюсь воды, как бешеный!» — «Итак,

Я не могу помочь вам». — «Почему?»

«Одна болезнь усилится другими,

И если вас они не умертвят,

То будут больше мучить с каждым днем».

«Прекрасно. Для чего ж ты врач? Ты знаешь

Мою болезнь и должен средства знать

Приятные, чтоб не страдал я вновь,

От прежнего страданья избавляясь»,

Смеешься ты, но это правда все,

Из уст его ты, верно, это слышал.

Я часто это слышал и прощал.

Конечно, неумеренная жизнь

Нам посылает тягостные сны

И в ясный день нас заставляет грезить.

Не греза ль — подозрительность его?

Он думает, что окружен врагами,

Куда б ни шел. Его талант никто

Без зависти не может видеть, зависть

Родит преследованье и вражду.

Так жалобами докучал он часто.

Ведь взломы, перехваченные письма,

Кинжал и яд мерещатся ему.

Ты это все исследовать велел

И что ж нашел? Ни тени, ни следа,

Он не спокоен под охраной князя,

Не радостен на дружеской груди.

И ты ему покоя, счастья хочешь

И радости желаешь от него?

Ты был бы прав, Антонио, когда б

Я в нем искал моей ближайшей пользы!

Но польза для меня и в том, что я

Не жду прямых и безусловных выгод.

Ведь все не одинаково нам служит:

Кто пользуется многими, тот каждым

Владеет на особый образец.

Так научил нас Медичи пример,

И это сами папы показали.

Как снисходительно, с каким вельможным

Терпением они переносили

Великие таланты, что, казалось,

В их щедрой благостыне не нуждались!

Кто этого не знает? Только опыт

Ценить нас учит блага этой жизни.

Он слишком рано многого достиг,

Чтобы уметь довольно наслаждаться,

О, если б он в борьбе приобретал

То, что обильно щедрыми руками

Ему дарят, он силы бы напряг

И делался счастливей с каждым шагом.

Ведь бедный дворянин уже достиг

Своих желаний цели, если князь

Его избрал, позволил быть, как другу,

С ним при дворе и кроткою рукой

Из бедности извлек. И если он

Ему дарит доверие и милость

И на войне, в беседе иль в делах

Его перед другими возвышает,

То думаю, что скромный человек

Здесь мог бы счастлив быть и благодарен.

Сверх этого всего у Тассо есть

Прекраснейшее счастье: на него

Уже глядит с надеждою отчизна.

О, верь мне: мрачные его причуды

Почиют на большой подушке счастья.

Но он идет, будь милостив к нему,

Пусть ищет он в Неаполе и в Риме

Того, чего не замечает здесь

И что лишь здесь опять найти он может.

Заедет он в Феррару на пути?

Еще побыть он хочет в Бельригуардо!

Необходимейшие из вещей

Ему послать он другу поручает.

Доволен я. Моя сестра с подругой

Вернутся скоро, я же буду дома

Скорее их, поехавши верхом.

Ты также, позаботившись о нем,

Последуешь за ними. Кастеляну

Скажи, что может, сколько хочет, он

Остаться в этом замке, до тех пор,

Пока друзья пришлют ему пожитки

И я ему отправлю письма в Рим

Для передачи. Он идет! Прощай!

Передо мной сегодня в новом свете

Явилось милосердие твое:

Ты мне простил, что я перед тобой

Так безрассудно, дерзко поступил,

Ты примирил противника со мной,

Ты позволяешь на короткий срок

Уехать мне и милости твои

Желаешь сохранить великодушно.

Я расстаюсь, исполнен упованья,

Надеясь исцелиться в краткий срок

Ото всего, чем удручен теперь.

Мой дух по-новому воспрянуть должен,

И на пути, которым шел я смело,

Твоим приветным взором ободрен,

Я буду вновь твоих щедрот достоин.

Тебе желаю счастия в пути,

Надеюсь я, что весел и здоров

Ты возвратишься и тогда вдвойне

За каждый час, который отнимаешь

Теперь у нас, достойно наградишь.

К моим друзьям, которых много в Риме,

Я письма дам тебе, и я хочу,

Чтобы ты мог доверчиво везде

Себя держать с моими, я тебя

И в отдалении моим считаю.

Ты осыпаешь милостями, князь,

Того, кто недостоин, кто не смеет

Тебя сейчас за них благодарить.

Не благодарность выслушай, а просьбу!

Моя поэма у меня на сердце.

Я поработал много, не берег

Труда и сил, но много остается

Доделать мне. Я мог бы там, где дух

Мужей великих до сих пор парит,

И действенно парит, там мог бы в школу

Я снова поступить, чтобы достойной

Твоих похвал моя явилась песнь.

Дай мне назад листы, в твоих руках

Незрелый труд, которого мне стыдно!

Ты у меня сегодня не отнимешь

То, что сегодня только преподнес?

Дай меж тобою и твоим трудом

Мне быть посредником! Остерегись

Сухой работой оскорбить природу,

Которая живет в твоих стихах,

И не внимай со всех сторон советам!

Ведь отзывы бесчисленные многих

Людей различных, что друг другу все

Противоречат в мнениях и в жизни,

Поэт в одно соединяет, не страшась,

Что многим он не угодит, чтоб многим

Тем больше угодить. Не говорю,

Что ты не должен скромно кое-где

Отшлифовать свое произведенье;

Я обещаю тотчас, в краткий срок

Тебе вручить с твоей поэмы список.

Но рукопись твоя должна остаться

В моих руках, чтоб с сестрами моими

Я радовался ей, а если ты

Ее усовершенствуешь, мы больше

Получим радости и, как друзья,

На слабые места тебе укажем.

Я лишь смущенно повторяю просьбу:

Скорее дай мне копию, теперь

Я всей душой в моем произведенье.

Пусть станет тем оно, чем может стать.

Я одобряю твой порыв! Однако,

Мой добрый Тассо, было б хорошо

Тебе свободной жизнью насладиться

На краткий срок, немного поразвлечься,

Улучшить кровь лечением. Тогда

Гармония восстановленных сил

Тебе в готовом виде даст все то,

Что ты напрасно ищешь смутным чувством.

Так кажется, мой князь, но я здоров,

Когда могу отдать себя труду,

И труд здоровым делает меня.

Меня ты видел долго, не люблю

Я роскоши свободной, и покой

Не отдых для меня. Моя душа

Не для того назначена природой,

Чтоб на ладье веселых, мирных дней

В простор времен безбрежный уноситься.

Ты всеми мыслями влечешься в глубь

Своей души. Хоть окружает нас

Большая бездна, вырытая роком,

Но глубже та, что скрыта в нашем сердце,

И кинуться в нее бывает сладко,

О, оторвись от самого себя!

И пусть поэт уступит человеку.

Напрасно я смиряю мой порыв

И день и ночь в груди попеременно.

Когда я не могу слагать стихи

Иль размышлять, мне больше жизнь — не в жизнь.

Кто шелковичному червю пред смертью

Прясти его одежду запретит?

Он выпряжает дорогую ткань

Из недр своих и бросит труд не прежде,

Чем заключит себя в своей гробнице,

О, пусть и нам дарует добрый бог

Завидный жребий этого червя,

Чтоб радостно и быстро развернуть

Крыла в долине солнечной!

Послушай!

Двойное наслажденье жизнью ты

Даруешь многим, научись же сам

Знать цену жизни, пользуешься ею

Ты в десять раз богаче их. Прощай!

И чем скорей вернешься ты назад,

Тем более тебе мы будем рады.

Ты поступаешь правильно, крепись,

Моя душа, хоть было тяжело

Учиться мне притворству в первый раз!

Ты здесь услышал не его слова

И чувства. Мне казалось, что опять

Антонио я различаю голос.

Будь осторожен! Ты со всех сторон

Теперь его услышишь. Лишь крепись!

Притворствовать осталось только миг.

Кто поздно в жизни притворяться стал,

Того считают честным наперед.

Пойдет на лад, лишь упражняйся с ними.

Ты слишком рано стал торжествовать!

Она идет, прекрасная княжна!

О, что со мной! Она идет, и в сердце

Все подозренья разрешились в скорбь.

Ты хочешь нас покинуть иль еще

Останешься немного в Бельригуардо

И лишь тогда от нас уедешь, Тассо?

Надеюсь я, что на короткий срок

Ты едешь в Рим?

Я направляю путь

Туда сначала. Если благосклонно

Меня друзья там примут, как могу

Надеяться, с терпеньем и стараньем

Я, может быть, закончу труд мой там,

Где люди собрались, учителями

Слывущие во всех родах искусств.

И разве же в столице мировой

Не говорит нам громко каждый камень?

Там манят нас в своем величье строгом

Не тысячи ль немых учителей?

И если там не кончу я поэму,

То никогда не кончу. Ах, уже

Я чувствую, мне счастья нет ни в чем!

Я изменить могу, но не закончить,

Я чувствую, великое искусство,

Что всех питает и здоровый дух

Крепит и освежает, беспощадно

Меня погубит. Я уеду прочь!

Скорей в Неаполь!

Ты дерзнешь на это?

Ведь в силе приговор, что на изгнанье

Обрек тебя и твоего отца.

Уж я об этом думал, ты права.

Но я переоденусь пилигримом

Иль буду в бедном платье пастуха.

Я проберусь чрез город, где движенье

Народных тысяч скроет одного.

Я поспешу на берег, там найду

Челнок с людьми, что ездили на рынок,

Теперь же возвращаются домой

С крестьянами из моего Сорренто.

Ведь надо мне в Сорренто поспешать,

Там у меня сестра, она со мною

Утехою родителей была

В их горестях. Я буду плыть безмолвно,

Вступлю на берег, тихо я пойду

Родной тропой и у ворот спрошу:

«Где здесь живет Корнелия? Скажите!

Корнелия Серзале?» Благосклонно

Прядильщица мне улицу укажет

И дом ее. Я дальше поднимусь.

Вот выбегают дети, с изумленьем

На трепаного, мрачного пришельца

Они глядят. Вот у порога я.

Открыты двери, я вступаю в дом…

Опомнись, Тассо! Что ты говоришь?

Пойми, в какую ты зашел опасность!

Щажу тебя, иначе бы сказала:

Ужель ты благородно говоришь?

Ужели благородно думать только

Лишь о себе и огорчать друзей?

Иль от тебя сокрыто, как мой брат,

Как мы с сестрой тебя ценить умеем?

Ты это не почувствовал? Не знал?

Ужели все мгновенно изменилось?

О Тассо! Если хочешь ты уйти,

Не оставляй нам скорби и кручины.

Как утешительно бывает другу,

Что уезжает на короткий срок,

Подарок сделать маленький, будь это

Оружье только или новый плащ!

Но ничего дарить тебе нельзя:

Ты все бросаешь прочь, чем обладаешь.

Ты черный плащ и посох пилигрима

Избрал и добровольным бедняком

Идешь в свой путь, лишая нас того,

Чем только с нами мог бы наслаждаться.

Меня совсем ты оттолкнуть не хочешь?

О, утешенья сладкие слова! Храни меня!

Возьми под свой покров!

Здесь, в Бельригуардо, ты оставь меня,

Отправь в Консондоли, куда захочешь!

У князя много чудных замков есть

И много есть садов, что целый год

Стоят пустыми, разве только на день

Вы ездите туда, на час, быть может.

Да, выбери мне самый дальний, где

Вы не были годами, что теперь

В пренебреженье, может быть, заглох.

Туда меня пошлите! Как хочу

Я о твоих заботиться деревьях!

По осени закутывать лимоны

Тесинами и вязью тростниковой.

Пускай цветы прекрасные на грядах

Свой корень пустят; чисты и красивы

Пусть будут все местечки и тропы.

Мне предоставь и о дворце заботу!

Я своевременно раскрою окна,

Чтобы картин не повредила сырость;

Со стен, украшенных изящной лепкой,

Я осторожно буду пыль стряхать.

Должны полы блестеть светло и чисто,

На месте быть кирпич и каждый камень,

Нигде травинка не пробьется в щелях!

Я в сердце не могу найти совета

И утешенья для тебя и… нас.

Смотрю кругом, ища, чтоб некий бог

Нам помощь оказал, открыл бы мне

Целительное зелье иль напиток,

Что принесли бы мир тебе и нам.

Не действуют уж более — увы! —

Слова, с моих слетающие уст.

Тебя должна оставить я, но сердце

Тебя не может бросить.

Боги! Боги!

Она ль с тобой так нежно говорит?

Ты в сердце благородном сомневался?

Возможно ль, чтоб в присутствии ее

Ты был унынием порабощен?

Нет, это ты! Я стал самим собою.

О, продолжай и дай мне услыхать

Из уст твоих целительное слово!

О, говори! Что должен делать я,

Чтоб мог простить меня твой брат, чтоб ты

Сама меня простила, чтобы вашим

Могли меня по-прежнему считать

Вы с радостью? Ответь же мне, скажи!

Мы от тебя немногого желаем,

И все ж великим кажется оно.

Ты сам нам должен дружески отдаться.

Не надо нам, чтобы ты стал другим,

Когда в согласье ты с самим собой.

Мы радуемся радостью твоей,

Нам грустно, если ты ее бежишь,

И если мы с тобой нетерпеливы,

То это оттого, что мы желаем

Тебе помочь, но этого нельзя,

Когда ты сам отталкиваешь руку,

Протянутую с ласкою к тебе.

Ты — та ж, какой явилась в первый раз

Небесным ангелом навстречу мне!

Прости печальным взорам смертного,

Коль он не узнает тебя на миг.

Он вновь узнал! Открылась вся душа,

Чтоб лишь одну тебя любить навеки.

Сейчас все сердце полно нежностью…

Что чувствую! Она передо мной!

Безумие ль влечет меня к тебе?

Иль в первый раз высокая мечта

Чистейшую охватывает правду?

Да, это чувство, что меня одно

Счастливым может сделать на земле

И жалким сделало, когда ему

Сопротивлялся я, хотел из сердца

Его изгнать. Я думал эту страсть

Преодолеть, боролся с самой глубью

Моей души, и дерзко разрушал

Я суть свою, с которой ты слита…

Когда тебя должна я слушать, Тассо,

Умерь свой пыл, пугающий меня.

Как может кубок удержать вино,

Когда оно чрез край клокочет в пене?

Ты каждым словом множишь мой восторг,

И все светлей твои глаза сияют!

Я весь до дна души преобразился,

Избавился от всех моих мучений,

Через тебя свободен я, как бог!

Владеют мной с невыразимой силой

Твои уста; ты сделала меня

Всего твоим, и не принадлежит

Мне ничего из собственного «я».

Мой взор померк в блаженстве и в лучах,

Колеблется мой ум. Едва стою,

Меня к тебе влечет неодолимо,

Неудержимо рвусь к тебе душой.

Ты сделала меня твоим навеки,

Итак, прими все существо мое!

Прочь!

Что случилось? Тассо! Тассо!

Боже!

Держите крепче! Он сошел с ума.

Стой здесь твой враг, — ты думаешь всегда,

Что окружен кольцом врагов, — о, как бы

Теперь он мог торжествовать! Несчастный!

Едва-едва я прихожу в себя!

Когда нежданное случится с нами

И необычное увидит взор,

Наш дух немеет на одно мгновенье,

И с этим ничего нельзя сравнить.

Исполни же обязанность свою!

Я вижу, это ты! Доверье князя

Ты заслужил, так истязуй меня,

Раз я обезоружен, истязуй

Медлительно, до смерти! Острие

Вонзай мне в грудь, дай чувствовать железо,

Что рвет мне плоть!

Ты — верное орудие тирана;

Его тюремщик, будь же палачом!

О, как к лицу тебе то и другое!

Иди, тиран! Ты до конца не мог

Притворства выдержать, так торжествуй же!

Ты хорошо умел сковать раба

Для медленных, изысканных мучений,

Тебя я ненавижу, уходи!

Какое мне внушает отвращенье

Твой беззаконный, дерзкий произвол!

Итак, себя я вижу под конец

Отвергнутым и проклятым, как нищий:

Меня украсили и увенчали,

Чтобы вести, как жертву, к алтарю.

Единственную собственность мою,

Мою поэму льстивыми словами

Они сумели выманить и держат!

У вас в руках — единственный мой клад,

Что придавал мне цену: ведь поэмой

Я мог себя от голода спасти!

Вот почему я должен праздным быть.

Здесь заговор, и ты его глава.

Чтоб песнь моя неконченной осталась,

Замолкла слава, сотни недостатков

Могли найти завистники мои,

Чтоб, наконец, меня совсем забыли, —

Вот для чего советуют мне праздность,

Вот для чего себя беречь я должен.

О, верная заботливость и дружба!

Мне гнусным представлялся заговор,

Сплетавшийся незримо вкруг меня,

Но он еще гнуснее, чем я думал.

А ты, сирена, что влекла меня

С такой небесной нежностью, теперь

Тебя я вижу всю! Зачем так поздно!

Ах, любим мы обманывать себя,

Порочных чтить в ответ на их почтенье,

Ведь людям знать друг друга не дано,

Друг друга знают лишь рабы галер,

Что чахнут на одной скамье в оковах;

Где ни потребовать никто не может,

Ни потерять, друг друга знают там,

Где каждый плутом чувствует себя

И может всех других считать за плута.

Но мы других не узнаем учтиво,

Чтоб и они не узнавали нас.

Как долго закрывал священный образ

Прелестницу ничтожную! Теперь

Упала маска: вижу я Армиду,

Утратившую чары. Вот кто ты!

Предугадал тебя в моей я песне!

А хитрая посредница ее!

Как унижалась предо мной она!

Я слышу шелест вкрадчивой походки,

Я знаю цель, куда она ползла.

Я всех вас знаю! Будет! Пусть несчастье

Меня всего лишает, все ж ему

Я радуюсь: оно научит правде.

Я с изумленьем слушаю тебя.

Я знаю, Тассо, как твой быстрый дух

Колеблется в две стороны. Опомнись

И яростью безумной овладей!

Ты произносишь резкие слова,

Что можно бы простить твоим скорбям.

Но сам себе ты их простить не можешь.

Не говори мне кротким языком,

Разумных слов я не желаю слышать!

Оставь глухое счастье мне, чтоб я,

Опамятовавшись, не сошел с ума.

Я раздроблен до глубины костей,

Живу, чтоб это чувствовать, охвачен

Отчаяньем, и в вихре адских мук,

Которые меня уничтожают,

Моя хула лишь слабый боли стон.

Я прочь хочу! И если честен ты,

То помоги мне выбраться отсюда!

Тебя я в этом горе не покину.

И если ты не властен над собой,

То я не ослабел в моем терпенье.

Итак, тебе я должен в плен отдаться?

Я отдаюсь, и это решено.

Я не противлюсь, лучше будет так —

И повторяю я себе со скорбью:

Прекрасно было то, что ты утратил.

Они уехали — о, боже! Вижу

Я пыль от экипажей, впереди

Несутся всадники… Их нет, их нет!

Они умчались! Если бы я мог

За ними вслед! Они умчались в гневе.

О, если бы я мог припасть хоть раз

К его руке, проститься пред разлукой,

Хоть раз сказать: «Простите!» И услышать

Еще хоть раз: «Иди, все прощено!»

Но никогда я это не услышу…

О, я уйду! Лишь дайте мне проститься,

Проститься! Дайте снова хоть на миг

Увидеть вас, и, может быть, тогда

Я выздоровлю вновь. Нет, я отвергнут,

Я изгнан, и себя изгнал я сам.

Я не услышу больше этот голос

И этот взор уж больше никогда

Не повстречаю…

Пускай тебя ободрит голос мужа,

Что близ тебя растроганный стоит!

Не так несчастен ты, как представляешь.

Мужайся же! Не уступай себе.

А так ли я несчастен, как кажуся?

И так ли слаб, как пред тобой являюсь?

Ужели все я потерял и скорбь

Уж превратила, как землетрясенье,

Весь дом лишь в груду мусора и пыли?

Иль не осталось у меня таланта,

Чтоб поддержать меня и дать забвенье?

И неужель угасла сила вся

В моей груди? Ужель я стал теперь

Совсем ничтожным?

Нет, это так, и я теперь — ничто,

Ее утратив, я себя утратил!

Когда всего себя ты потерял,

Сравни себя с другим! Познай себя!

Ты вовремя об этом мне напомнил!

Поможет ли истории пример?

Могу ль себе представить человека,

Что более, чем я, перестрадал,

Чтоб, с ним сравнив, я овладел собою?

Нет, все ушло! Осталось лишь одно:

Нам слез ручьи природа даровала

И скорби крик, когда уже терпеть

Не может человек. А мне в придачу

Она дала мелодиями песен

Оплакивать всю горя глубину:

И если человек в страданьях нем,

Мне бог дает поведать, как я стражду.

Стоишь ты твердо, благородный муж,

А я — волна, колеблемая бурей,

Но силою своею не кичись!

Та самая могучая природа,

Что создала незыблемый утес,

Дала волне мятежное движенье.

Пошлет природа бурю, и волна

Бежит, вздымается и гнется в пене.

В ней отражались солнце и лазурь

Прекрасные, и звезды почивали

В ее так нежно зыблющемся лоне.

Но блеск исчез, и убежал покой.

Я более себя не узнаю

И не стыжусь себе признаться в ртом.

Разломан руль, и мой корабль трещит

Со всех сторон. Рассевшееся дно

Уходит из-под ног моих! Тебя

Обеими руками обнимаю!

Так корабельщик крепко за утес

Цепляется, где должен был разбиться.