Торквемада

8

В эту ночь Хуан Помас не спал. Он шел в темноте, ведя своего коня под уздцы. Потом привязал его к сухому дереву, а сам сел на камень, размышлял, проклинал себя и даже плакал. И так просидел несколько часов кряду, пока не услышал крик петуха, — только тогда он сел на коня и поскакал во тьму. Ближе к рассвету тьма постепенно рассеялась, вдали зазвонили монастырские колокола. Хуан Помас направил коня прямо на этот звон.

Торквемада видел, как Хуан подъезжает к монастырю. Он тоже провел ночь без сна; впрочем, он часто бодрствовал ночью. Вечером Торквемада закрывал дверь своей маленькой, похожей на клетку кельи и вел битву с дьяволом. Иногда Торквемада скидывал одежду, призывал монаха, и тот хлестал его плетью до тех пор, пока все тело не покрывалось багрово-синими полосами. Эти следы в его битве с дьяволом служили доспехами. В этой битве Торквемада не всегда одерживал победу. Были ночи, когда победа оставалась за ним, но бывали и ночи, когда торжествовал дьявол. Однако Торквемада каждый вечер снова бился с дьяволом. Он почти не сомневался в том, кто в конце концов победит.

Теперь, когда колокола возвестили, что наступило утро, Торквемада приступил к неспешному обходу монастыря, и каждый его шаг, казалось, совпадал с мерным ударом колоколов. Торквемада не остановился, когда увидел, что Хуан въезжает в монастырский сад и, спешившись, привязывает коня у большого древнего камня.

Хуан думал, что Торквемада не заметил его, но такова уж была особенность Торквемады: он научился замечать, не замечая, видеть, не видя, и даже осуждать, не осуждая. Хуан подошел к монастырю и встал в тени — дожидался, пока Торквемада совершит очередной круг. Возвращаясь с обхода, Торквемада остановился в нескольких шагах от Хуана — стоял не двигаясь. Густая тень от стен монастыря не позволяла Хуану понять, смотрит ли на него Торквемада, как он оценивает его появление и нет ли в глазах приора немого вопроса. Он не различал ни глаз, ни даже лица Торквемады, видел только фигуру в черном облачении с куколем.

Так они молча стояли, пока окружавшая их тьма не стала серой, потом светло-серой. Наконец Торквемада произнес, и голос его звучал ласково:

— В это время, в такое раннее утро, мой сын, плоть может быть одета, но душа обнажена. Она открыта Богу. Она стоит перед Ним в наготе своей, потому что ее не могут скрыть ни одежды, ни плоть.

Слова Торквемады прозвучали ни как вопрос, ни как утверждение. Хуан не знал, что сказать, и стоял, в страхе ожидая, что за этим последует. Торквемада продолжал:

— Ночь — время сна. Почему же ты не спал, сын мой?

Хуан Помас тупо покачал головой. Ему было страшно; он понимал, что должен ответить на вопрос Торквемады, но не мог вымолвить ни слова, только качал головой.

— Ты боишься меня, сын мой? — спросил Торквемада. — Но тебе нечего бояться. Мы слуги Господа. Христовы дети. Как можешь ты бояться меня? Может быть, тебе сказали, что раньше Торквемада был человеком, а теперь стал чудовищем? Но разве чудовища служат Господу? Этот вопрос ты должен задать себе и сам на него ответить. Так скажи мне, разве чудовища служат Богу?

— Не знаю, — пробормотал Хуан.

Теперь все вокруг заливал свет, яркий утренний свет — первые лучи солнца коснулись плоских башен монастыря. Хуан уже мог видеть Торквемаду; его сутана стала обычным черным облачением из домотканого сукна; под куколем было видно худое, смуглое лицо со скошенным костлявым подбородком, но глаз по-прежнему нельзя было различить. Нависающий куколь отбрасывал на них тень.

— Ты хочешь служить Богу? — спросил Торквемада. — Хочешь служить Испании? Хочешь служить своей бессмертной душе?

Хуан пытался ответить, но не мог выговорить ни слова. Ему хотелось убежать, но он понимал, что это невозможно. Ему хотелось пасть на колени и молить о пощаде, но и это было невозможно.

— Ты тоже думаешь, что Бог забыл Испанию? — продолжал Торквемада. — Если так, тогда я должен спросить себя, почему у тебя такие мысли. Я должен задать себе вопрос, почему Божье дитя и дитя Испании думает, что Бог забыл его родину. Я должен открыть тебе мое сердце и дать ответы — иначе какой же я приор? Поэтому говорю тебе, сын мой: Бог не забыл Испанию. Он только отвратил свой взор от евреев. За все время от сотворения мира и до наших дней Бог забыл одних только евреев. Но…

Он подошел ближе к Хуану, настолько близко, что юноша мог наконец видеть его глаза — черные дыры на обтянутом кожей лице.

— Но еврея, ставшего христианином, — такого еврея Господь помнит. Потому что такой еврей обретает бессмертную душу, а бессмертную душу Господь не забудет никогда.

Он протянул руку и дотронулся до плеча Хуана:

— Пойдем.

Хуан пошел рядом с приором — они двинулись вокруг монастыря и молча шли до конца колоннады. Оттуда Торквемада повернул назад.

— Что привело тебя сюда, Хуан Помас? — возобновил разговор Торквемада. — Сюда мало кто приходит по собственной воле. Люди обычно оказываются здесь, когда их приводят солдаты инквизиции, солдаты Святой матери церкви. Но за тобой солдат не посылали, и все же ты здесь.

Торквемада протянул руку и коснулся шеи Хуана. Его палец очертил линию вокруг шеи молодого человека — тот вздрогнул и отпрянул. Торквемада прошептал:

— Что за медальон носит на шее дон Альваро?

Торквемада продолжал идти дальше — ждал, что ответит ему Хуан. Тот молчал, шел рядом, не отвечая на вопрос и не вдаваясь в объяснения. Дойдя до конца колоннады, Торквемада опять повернулся и пошел назад.

— Инквизиция свята. Она свята — как Отец, Сын и Дух Святой. И суд ее свят. Ты знаешь, что такое святая инквизиция, сын мой?

Торквемада обнял Хуана за плечи. Неожиданно Хуан вырвался.

— Клянусь Богородицей, — закричал он, — потому что я христианин! Я клянусь, клянусь вам, отец Томас, что дон Альваро — христианин!

Спокойно, невозмутимо Торквемада, понизив голос, сказал:

— Ты слишком много клянешься. Зачем ты подвергаешь опасности свою бессмертную душу? Бог ненавидит божбу. Разве я просил тебя клясться? Просил?

— Дон Альваро — христианин!

— Ты отвечаешь на вопрос, которого я не задавал, — сказал Торквемада. — Это ответ, но где же вопрос, Хуан Помас? В твоем сердце, в твоей душе, или это вопрошает Бог? Я не спрашивал тебя, христианин ли дон Альваро. Я спрашивал тебя, что в медальоне, который он носит на шее?

— Заклятие, — выпалил Хуан.

— Что за заклятие?

— Еврейское заклятие.

— Скажи мне, Хуан Помас, что такое еврейское заклятие? Ты знаешь?

— Я слышал, как дон Альваро произносил его.

— Что?

— Я уже говорил. Я слышал, как дон Альваро произносил еврейское заклятие.

Торквемада кивнул и двинулся дальше. Хуан следовал за ним, как будто невидимая сила приковала его к приору. Наконец Торквемада сказал:

— Произнеси это заклятие сейчас, Хуан Помас.

Они сделали еще шесть шагов. Хуан хранил молчание, и тогда Торквемада крикнул громко и повелительно:

— Я отпускаю тебе грехи. Говори! Я приказываю! Не гневи меня, отвечай!

Хуан остановился, повернулся к приору и, глядя ему в лицо, произнес умоляющим тоном: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всей душою твоею и всеми силами твоими».

И тут вновь зазвонили колокола. Их звон отдавался в голове Хуана — ему казалось, что их громоподобный звук разорвет его череп, лишит его разума.