Тот, кто не спит

5

Предрассветная мгла вязка и непроглядна. Никакой мистики — закатился месяц, а звезды что? пыль, дребезги. Горел бы какой никакой фонарь, но нет, затлеет разве вишнево огонек вдали, знать, караульщик цигаркой затянулся, а спустя вечность долетает: кхе, кхе! Крепкая махорка, за версту слышна, зело вонюча.

Петров крался тихо, осторожно. Не хватает счастья ногу подвернуть либо в канаву свалиться. Жмурки — хорошая игра, но не до смерти же, судырь ты мой!

Окошки правления, что сигнал потерпевшему кораблекрушение: два желтых и один зеленоватый, ЖЗ — 1.4х. Наверное, абажур на лампе.

Часовой продолжал хороводиться. Охрана по периметру из одного человека, нахождение часового в нужном месте описывается головоломным уравнением Шредингера. Там еще буковка смешная есть, но какая — забыл напрочь. Иначе стал бы ночью по деревне бирюком шастать, жди! Все медведи спят, один я не сплю, все хожу, ищу… Верни, мужик, мою отрезанную лапу!

Петров скользнул в приоткрытую дверь. Висевшая на крюке «летучая мышь» экономно прикрученным фитилем едва освещала спавшего за столом дежурного — по крайней мере, на красной повязке, косо сидевшей на правой руке, виднелись белые буквы «журн». Журналист, разве?

Миновав соню, Петров толкнул дверь в кабинет. Обивка дерматин, войлок выбивался из прорех. Два стола, составленные «твердо», а в кресле, в углу — широком, кожаном с валиками по бокам, — спал хозяин. И форма поновее, и лицо сытое, гладкое. Первое сытое лицо после Глушиц.

— Эй, землячок, просыпайся! — Петров похлопал спавшего по плечу. — Просыпайся, мил человек!

— А? Что? — гладкий встрепенулся, открыл глаза и вскочил, вытягиваясь. — Мы вас только поутру ждали. Как долетели, нормально?

— Я не летел. Пешком пришел.

— Как — пешком? — капельки гноя скопились в уголках глаз, но — субординация, руки по швам.

— Ножками. Топ-топ, — Петров пальцами изобразил шагающего человечка. — Нет ничего лучше пеших походов. Знакомишься с родным краем подошвами, подробности открываются поразительные!

— Вы не… не… — гладкий напрягся, порываясь подняться над полом, будто поддетый сверлом бормашины за чувствительный зуб.

— Я не, я человек смирный, — Петров отодвинул стул от стола, поставил напротив кресла. — Пистолет в кобуре так, для фасона. Посидим, покалякаем, скучно одному ночь коротать, а за разговорами, глядишь, и утро скорее наступит. Да ты садись, садись. Гостей ждем?

Кресло и не скрипнуло — гладкий опускался осторожно, как на ежа.

— Что урожай, богатый? Хватит на всех?

— А-га…

— Приятно. Надоели, понимаешь, талоны свинячьи, а валюты нет. До слез, бывает, доходит — кушать хочется отчаянно, а не укупишь. Авось, с урожаем полегче станет. Так кого ждем, мил человек?

— У… Уполномоченного.

— На вертолете, небось, прилетит? Лимузины сюда не проедут. Как думаешь, меня захватят?

— Нне… Не знаю…

— Не возьмут. Спесьевата новая власть. Старая хоть для вида снизойти могла, а эти… Послушай, а ты что здесь делаешь ночью-то?

— Положено, — глаза гладкого смотрели мимо Петрова.

— Дисциплина? Уважаю. Кроме сони в коридоре, есть еще тут кто?

— Есть, — голос усталый, ни торжества, ни злорадства.

Петров оглянулся. В дверях Нина Ивановна, скромная сельская учительница. В ее руке пистолет «ТТ» смотрелся непомерно большим, тяжелым.

— Вас-то, Нина Ивановна, каким ветром сюда занесло?

— Все в правлении дежурят, по графику, чем я лучше?

— Да, действительно. Позвольте стул предложить, право, неудобно — два мужика сидят, а дама…

— Не подходите, — зрачок пистолета смотрел прямо в лицо. Школьный кошмар — педагогическая хунта захватила власть.

— Странные вы какие-то. Пришел человек, пусть и незнакомый, а вы — облавы устраиваете, шпионом обзываете.

— Военное время, — пожала плечами учительница. — Разберутся. Не виноват — выпустят.

— Военное время? О чем это вы?

— Как — о чем? — озадаченная Нина Ивановна забыла про пистолет. Или притворилась, что забыла?

— Слава Богу, с сорок пятого года у нас официальный мир. Не без урода, но будем считать — мир.

— Ах, мир? — учительница вновь прицелилась. — Нет войны, говорите? Нам только кажется? И похоронки — обман? И бомбу на нас не бросали?

— Бомбу? Какую бомбу?

— Такую! Атомную, семнадцатого июля одна тысяча пятьдесят второго года, — она подошла ближе, глаза полыхнули желтым огнем… — Два села исчезли, испарились, из тысячи сто выжило.

Пора. Петров качнулся на стуле назад, упал шумно, громко, но не громче пистолетного выстрела. Пуля прошла выше, годы есть годы, а повторить не придется.

Он выбил «ТТ» из руки учительницы, выскочил в коридор и, мимо ошеломленного дежурного — на улицу.

Небо на востоке светлеет, но на земле — потемки.

Он перешел на быстрый шаг, позади запоздало хлестали винтовочные выстрелы, часовому для отчета. На сереньком фоне показались стойки ворот. Ограда — проволока на кольях. Отделение МТС, машинно-тракторная станция. Сеялки, веялки, жатки. Пахло ржавым железом, старой прогорклой смазкой. Чу! Бензином потянуло!

Он подошел ближе. Спецмашина, за кабиной — цистерна, массивная, толстостенная. Хочешь — ядохимикаты разбрызгивай, хочешь — удобрения, аммиак. Все можно. Исключительно практичное устройство.

Он приоткрыл дверцу кабины. Поедем, нет? Мотор завелся сразу, будто ждал.

Дорога тряская, не разгонишься. Он попробовал включить фары. Не вышло. Пустяки, сейчас солнце взойдет.

От медленной, почти наощупь, езды машина скрипела. Старушка, работящая непраздная старушка. Расходится — удержу не будет. И солнышко краем показалось.

В зеркале заднего вида — мутном, со сколотым уголком, показались всадники. Погоня? Могут и нагнать, машину в галоп не отправишь. Могут, но не хотят, держатся поодаль. Пять-шесть человек, не разобрать. Не стреляют, зачем свое добро дырявить.

Дорога повеселела, ухабы затянулись, и Петров прибавил скорости. Ходу, ходу, сюда я больше не ездок. Бензина только на донышке.

Дорога шла посреди поля, всадники потерялись в пыли. Начихаются вволю.

Высокое, до свербежа зубов, дребезжание стекол перекрыл тяжелый рокот. В груди заныло, защемило. Что за музычка?

Он притормозил, выглянул. Над полем завис вертолет — давешний, с красной звездой. Плохо. Шуточки кончились. Одной рукой удерживая руль, Петров выворотил зеркало, пытаясь поймать отражение вертолета. Мотор перегревался, скоро вода закипит.

Едут и смеются, пряники жуют!

Лесополоса приближалась, но вертолет рос на глазах. Десять километров и проехали, если спидометр не врет.

Машина подъехала к проходу в посадке, и тут же полыхнуло сверху. СНРС, самонаводящийся реактивный снаряд.

Петров выпрыгнул из кабины сжавшись, чтобы ничего наружу не торчало, но земля — что рашпиль, я колобок, колобок, рядом грохнуло, сквозь зажмуренные веки коротко вспыхнуло, а дальше — тьма.