Тот момент

После. 1. Финн

Лежу на кровати и смотрю на подаренный отцом светильник в форме пчелы. Он синий, что довольно глупо, ведь синих пчел не бывает, но папа сказал, были только синие и розовые. Маме бы не понравилось, она всегда злится, когда видит голубые вещи для мальчиков и розовые для девочек, потому что все цвета хороши для всех. Много лет назад мальчиков спокойно одевали в розовое, а это все маркетинговые уловки, чтобы выкачать из родителей побольше денег.

Впрочем, папе я ее мнение не пересказывал, ведь он хотел как лучше, а мама говорит, что надо радоваться любому подарку, ведь главное – внимание.

В любом случае какая разница, мама все равно светильник не увидит. Однако каждый раз я невольно представляю ее реакцию.

Моя школьная форма висит на дверце шкафа – отглаженная, на брюках стрелки, чего отродясь не бывало. Оказывается, папа лучше гладит вещи, чем мама, просто молчит об этом.

У меня немного болит живот. Думаю, к утру станет хуже. Вообще не хочу видеть никого из одноклассников, только Лотти, но с ней мы встречались неделю спустя после собрания, а потом я забегал к ней на чай, так что мы, считай, совсем недавно расстались.

Раздаются стук в дверь и голос папы:

– Эй, Финн, это я.

Знаю, что он, в нашем доме теперь, кроме нас двоих, больше никто не живет, но, может, папа тоже иногда, как я, об этом забывает.

Отзываюсь, и он открывает дверь. В его бороде с каждым разом все больше седых волосков. Наверное, из-за всего, что произошло. Отец заходит в комнату и закрывает за собой дверь. Кажется, опасается, что я все еще на него сержусь. Так и есть. Кричать я больше не стану, но злость никуда не делась, просто затаилась где-то глубоко внутри и не выходит.

Только сев, я замечаю, что папа что-то принес.

– Купил тебе, – говорит он, протягивая большой сверток.

Беру и заглядываю внутрь. Там рюкзак. Черный, с синими языками пламени и полосами. Никаких пчел.

– Надеюсь, тебе нравится. Честно говоря, сложно было найти что-то без футбольной тематики.

Киваю в ответ. Хочу поблагодарить, но так стараюсь не расплакаться, что не в силах открыть рот.

– Подойдет для новой школы в сентябре. Я просто подумал, ты захочешь что-то более взрослое.

Не выдерживаю и даю волю слезам. Я так старался не думать, что станет с прежним ранцем. Мама права. Папа никогда не умеет вовремя замолчать. Он гладит меня по плечу:

– Эй, прости. Я не хотел тебя расстраивать.

Будь он чуть внимательнее, заметил бы, что я постоянно расстроен все три последние недели. Что мне не хватает мамы так, будто у меня отняли ногу.

Что не надо покупать мне всякую всячину, будто это исправит ситуацию. Я просто хочу, чтобы все стало как прежде. Чтобы мы все были вместе. Пусть бы они даже ругались. Я бы и это вытерпел.

Папа так и держит меня за плечо. Несколько минут спустя я успокаиваюсь, а он вытирает мне слезы.

– Не хочешь назад в школу?

Киваю и хлюпаю носом.

– Я говорил с миссис Рэтклифф и миссис Керриган. Попросил их делать все, как ты скажешь, без лишних слов. Остальным ребятам сказали, что ты до каникул в специальном академическом отпуске.

– Но они же все знают! Будут пялиться на меня и перешептываться.

Папа хмурится. У него теперь почти всегда это выражение. Если бы мне задали нарисовать отца, я бы так его и изобразил – хмурым и явно не знающим, что сказать. Это если бы я рисовать умел, конечно.

Так что моя картинка вовсе не походила бы на папу. Просто какой-то мужчина, если повезет. С пяти лет я лучше рисовать не стал. Когда я однажды упомянул это при маме, она не согласилась и указала на автопортрет из продуктов, который я сделал пару лет назад, а она повесила на холодильник. Для своих волос я использовал оранжевые макароны, и мама сочла это отличной задумкой. Но такая поделка – это не картина. Просто кучка выкрашенных в оранжевый цвет макарон. Невозможно же продолжать в том же духе вечно.

– Брось, – уговаривает папа. – Снова увидишься с друзьями, это же хорошо.

– Нет у меня друзей.

– Нет, есть. Как же Лотти?

– Ага, только она одна. А ее я видел на прошлой неделе. Мне не надо ради нее идти в школу. Остальных я терпеть не могу.

Папа убирает ладонь с моего плеча и начинает гладить по руке.

– Ты просто расстроен.

– Да, но я так сказал не поэтому, а потому что так и есть.

Папа вздыхает и прячет лицо в ладонях. В последнее время он часто так делает.

– Послушай, я знаю, что тебе приходится нелегко, но поверь: сейчас вернуться в школу – лучший вариант. Вот пройдет первый день, и тебе станет легче.

Очередная взрослая глупость. Не станет после первого дня лучше, только хуже. Я проведу ужасный день и буду знать, что мне предстоит повторять это снова и снова. Вспоминаю лесную школу, что устроила мне мама. То была лучшая школа на свете, а из мамы получилась лучшая учительница. Она все организовала специально для меня. И теперь мне больше всего хочется вернуться в ту школу, в палатку, к маме, но какой смысл об этом говорить, все равно же не сбудется.

– Мне стало бы легче, если бы разрешили никогда больше не ходить в школу, – отвечаю я.

– Ну же, Финн, все через это проходили. Осталось совсем немного. А миссис Керриган пообещала, что запланировала для вас много всего интересного.

– Награды тем, кто хорошо напишет контрольные. А меня к ним не допустят.

– Конечно же, допустят. Не оставит же тебя миссис Керриган за бортом.

– Миссис Рэтклифф ее заставит. Она все еще злится на меня из-за мамы.

Папа вздыхает и качает головой. Знаю, он старается, но в таких делах не силен. Не сравнить с мамой.

– Финн, никто в школе на тебя не злится. Они лишь хотят помочь.

– Ты так говоришь, просто чтобы я туда пошел. А вот мама бы меня не заставляла. Она знала, как я ненавижу школу.

Отец моргает и отворачивается. Да, вышло грубо, но я сказал чистую правду. Он никогда этим всем не занимался. Подобные вопросы решала мама. Папа умеет чинить вещи, ездить на велосипеде и разбираться в законах. Он не умеет меня успокоить. А жаль, ведь именно это мне сейчас нужно.

– Финн, я стараюсь, – говорит он, по-прежнему не глядя на меня. – Нам просто надо пройти через это вместе.

Папа снова поворачивается ко мне. У него блестят глаза. На миг кажется – вот сейчас он меня обнимет, но нет, отец просто ерошит мне волосы и уходит.

На следующее утро он отвозит меня к Лотти. Об этом договорилась ее мама на прошлой неделе. Лотти говорит, Рэйчел тоже до сих пор злится на моего папу, но ради меня притворяется, будто все хорошо. Думаю, она же и решила, что сама подбросит меня завтра в школу, а не он, но, похоже, папа совсем не в обиде. Наверное, боится, что если я поеду с ним, то закачу истерику.

Папа кладет руку мне на плечо:

– Все будет хорошо.

Легко ему говорить. Он пойдет на работу, к людям, которые ему нравятся, а не потащится в ненавистную школу, где все вечно пялятся и перешептываются за спиной.

Мама Лотти открывает дверь и машет нам. Вернее, только мне, а не папе, он ей никогда особо не нравился, даже еще до развода. Я это знаю, потому что мама иногда тихонько обсуждала папу с Рэйчел, когда думала, будто я не слышу, а та часто кивала, сочувственно смотрела и что-то так же тихонько отвечала.

Отец машет ей, а я отстегиваю ремень безопасности.

– Хорошего тебе дня, – говорит папа слегка дрогнувшим голосом. Явно подозревает, что ничего хорошего меня не ждет, но сказать об этом не может. Я беру сумку с книгами и рюкзак со сменкой на физкультуру и вылезаю из машины.

– Привет, Финн. Как дела? – Рэйчел с такой силой сжимает меня в объятиях, что на миг я не могу дышать, не то что говорить. Пожалуй, это и к лучшему, ведь я до сих пор не придумал, что отвечать на этот вопрос.

– Зайди на секунду, – предлагает она. – Лотти еще не готова, ты же ее знаешь. Ума не приложу, в кого она пошла.

Рэйчел улыбается собственной шутке и ведет меня в дом. В нем всего четыре комнаты, две наверху, две внизу, если не считать ванной, но она такая крохотная, что можно и не считать.

Лотти стремглав сбегает по лестнице.

– Привет, Финн. Рэйчел, я испачкала зубной пастой школьные брюки.

Лотти всегда зовет свою маму по имени. Начала еще лет в семь, когда хотела казаться взрослее. Как по мне, ничего взрослого тут нет, просто странно как-то. Словно Лотти забыла, кто она. Но впервые в жизни я рад ее привычке, потому что слово «мама» навевает грусть.

– Ну переодеваться уже некогда, – отвечает Рэйчел. – Мы же не хотим, чтобы Финн из-за нас опоздал.

Лотти смотрит на меня, словно внезапно вспоминает, почему я вообще здесь, и подхватывает ранец.

– Ладно, пошли, – заявляет она, вытирая еще влажную пасту рукой, отчего пятно становится еще хуже.

– Сменка, – напоминаю я.

– Точно, – спохватывается Лотти и бежит наверх.

– Что бы она без тебя делала? – улыбается Рэйчел, а мне снова становится грустно.

В сентябре мы с Лотти будем в разных школах, и у меня вообще не останется друзей. Папа говорит, я заведу новых, но не понимает, что с такими, как я, мальчики не водятся. Лотти моя подруга лишь потому, что не похожа на прочих девочек. И каковы шансы, что в новой школе найдется такая же? Да нулевые.

Лотти возвращается со сменкой, и мы загружаемся на заднее сиденье машины ее мамы.

– Мне нравится твой новый рюкзак, – сообщает подруга.

– А мне – нет. Его папа купил.

Замечаю, как Рэйчел смотрит на меня в зеркало заднего вида.

– Ну и ладно, – отвечает Лотти. – Ты терпеть не можешь физкультуру, чего б не носить сменку к ней в рюкзаке, который тебе не нравится?

Я слегка улыбаюсь. Впервые за долгое время.

Приезжаем мы перед самым звонком. Миссис Керриган стоит у ворот, улыбается мне и говорит: «Доброе утро, Финн, так здорово снова тебя видеть», только голос у нее какой-то странный, и слово «тебя» получилось едва слышным, но, кажется, именно его она пыталась сказать.

Все дети на меня пялятся, как я и предполагал, но, что странно, обычных гадостей никто не говорит. Райан Дэнжерфилд смотрит на меня… и отводит глаза. Джейден Мак-Гриви не сияет привычной ухмылкой. Даже Тайлер Джонсон не пытается сочинить какую-нибудь пакость. Это меня добивает. Все вокруг становится размытым. Лотти встает рядом со мной, в конце ряда девочек, берет меня за руку и тянет в нужном направлении. Словно я слепой, но собаку-поводыря мне еще пока не выделили.

Так проходит все утро. Никто не дразнится, не корчит рожи, пока учительница не видит. И мне тошно, потому что я постоянно вспоминаю, отчего же случилась такая перемена.

На перемене подходит миссис Рэтклифф, сияя улыбкой и звеня браслетами.

– Здравствуй, Финн. Миссис Керриган говорит, ты сегодня утром отлично себя показал. Думаю, к концу недели сможешь завоевать награду.

Смотрю на нее, на эту глупую улыбку и дурацкие браслеты. Как она не понимает: худшее, что может со мной произойти, – это если на очередном собрании меня опять вызовут стоять перед всем классом.

После ланча мы переодеваемся на физкультуру. Никто не смеется над моими бледными тощими ногами, не шлет в раздевалку к девочкам, потому что мне явно место там. Я столько времени мечтал, чтобы меня перестали дразнить, но стало только хуже.

По плану у нас командные игры. Терпеть их не могу, потому что не умею бегать, прыгать, пинать или ловить мяч – в общем, все то, что нужно делать в процессе. Обычно все стонут, если я попадаю в их команду, но сегодня никто не издает ни звука.

Через несколько минут после начала игры я оказываюсь на полу в нейтральной зоне, а остальные на скамейках запасных, и Льюис Р. на секунду забывается и специально бросает мяч прямо в меня. Тот сильно бьет меня по руке, ребята начинают смеяться, но потом спохватываются и замолкают, хотя миссис Керриган даже ничего не говорит. И я ненавижу их молчание даже больше, чем когда-то ненавидел их смех.

Едва сев в машину к папе, я задаю вопрос. Много о ней думал. О том, как она была ко мне добра. Иногда я до сих пор ощущаю ее объятия.

– Можно повидаться с овечьей дамой?

Папа непонимающе хмурится.

– С кем?

– С дамой в овечьем фартуке. Той, что присматривала за мной, пока ты туда не приехал.

Он вспоминает.

– Серьезно? Ты уверен?

– Да. Можно она придет к нам на чай? Она же дала тебе свой номер на случай, если еще когда-нибудь понадобится помощь.

На миг отец задумывается. Обычно он бы отказал. Но ничего обычного в нашей жизни больше нет. И мы оба это знаем.

– Давай я ей позвоню и спрошу, – отвечает он.