Трагедии

Глухая ночь меня ужасной крыла тьмой;

Се мать, Иезавель, предстала мне в виденье,

В богатом, как была в день смерти, облаченье;

Над бедством гордостью души вознесена;

Румянцем, белизной подложными красна,

Случалось коими ей старостью тягчимой

Изглаживать годов позор неизгладимой.

«Вострепещи», рекла, "достойная мне дщерь;

Злый Бог Еврей твою готовит казнь теперь.

Шалею, зря тебя в руках его несчастну,

О, дочь моя!" едва скончала речь ужасну,

И наклонилась тень на одр к главе моей;

А я объятия уж простирала к ней;

Но безобразну смесь лишь обрела со страхом

И плоти и костей, покрытых гнусным прахом,

В крови отрывки жил и кожи и власов,

И спорилась о них несытых стая псов.

Когда мы вышли из Трезенских врат,

Он сел на колесницу, окруженный

Своею, как он сам, безмолвной стражей.

Микенскою дорогой ехал он,

Отдав коням в раздумии бразды.

Сии живые, пламенные кони,

Столь гордые в обычном их пылу,

Днесь, с головой поникшей, мрачны, тихи,

Казалося, согласовались с ним.

Вдруг из морских пучин исшедший крик

Смутил вокруг воздушное молчанье,

И в ту ж минуту страшный некий голос

Из-под земли ответствует стенаньем.

В груди у всех оледенела кровь,

И дыбом стала чутких тварей грива.

Но вот, белея над равниной влажной,

Подъялся вал, как снежная гора, —

Возрос, приближился, о брег расшибся

И выкинул чудовищного зверя.

Чело его ополчено рогами,

Хребет покрыт желтистой чешуей.

Ужасный вол, неистовый дракон,

В бесчисленных изгибах вышел он.

Брег, зыблясь, стонет от его рыканья;

День, негодуя, светит на него;

Земля подвиглась; вал, его извергший,

Как бы объятый страхом, хлынул вспять.

Все скрылося, ища спасенья в бегстве, —

Лишь Ипполит, героя истый сын,

Лишь Ипполит, боязни недоступный,

Остановил коней, схватил копье

И, меткою направив сталь рукою,

Глубокой язвой зверя поразил.

Взревело чудо, боль копья почуя,

Беснуясь, пало под ноги коням

И, роя землю, из кровавой пасти

Их обдало и смрадом и огнем!

Страх обуял коней — они помчались,

Не слушаясь ни гласа, ни вожжей, —

Напрасно с ними борется возница,

Они летят, багря удила пеной:

Бог некий, говорят, своим трезубцем

Их подстрекал в дымящиеся бедра...

Летят по камням, дебрям... ось трещит

И лопнула... Бесстрашный Ипполит

С изломанной, разбитой колесницы

На землю пал, опутанный вожжами, —

Прости слезам моим!.. сей вид плачевный

Бессмертных слез причиной будет мне!

Я зрел, увы! как сына твоего

Влекли, в крови, им вскормленные кони!

Он кличет их... но их пугает клик —

Бегут, летят с истерзанным возницей.

За ним вослед стремлюся я со стражей, —

Кровь свежая стезю нам указует.

На камнях кровь... на терниях колючих

Клоки волос кровавые повисли...

Наш дикий вопль равнину оглашает!

Но наконец неистовых коней

Смирился пыл... они остановились

Вблизи тех мест, где прадедов твоих

Прах царственный в гробах почиет древних!..

Я прибежал, зову... с усильем тяжким

Он, вежды приподняв, мне подал руку:

"Всевышних власть мой век во цвете губит.

Друг, не оставь Ариции моей!

Когда ж настанет день, что мой родитель,

Рассеяв мрак ужасной клеветы,

В невинности сыновней убедится,

О, в утешенье сетующей тени,

Да облегчит он узнице своей

Удел ее!.. Да возвратит он ей..."

При сих словах героя жизнь угасла,

И на руках моих, его державших,

Остался труп, свирепо искаженный,

Как знаменье богов ужасной кары,

Не распознаемый и для отцовских глаз!

"Решенье принято, час перемены пробил,

Узор Трезенских стен всегда меня коробил,

В смертельной праздности, на медленном огне,

Я до корней волос краснею в тишине, —

Шесть месяцев терплю отцовское безвестье,

И дальше для меня тревога и бесчестье —

Не знать урочища, где он окончил путь".

— "Куда же, государь, намерены взглянуть?

Я первый поспешил унять ваш страх законный

И переплыл залив, Коринфом рассеченный.

Тезея требовал у жителей холмов,

Где глохнет Ахерон в жилище мертвецов.

Эвлиду посетил, не мешкал на Тенаре,

Мне рассказала зыбь о рухнувшем Икаре.

Надежду ль новой луч укажет вам тропы

В блаженный край, куда направил он стопы?

Быть может, государь свое решенье взвесил

И с умыслом уход свой тайной занавесил,

И между тем как мы следим его побег,

Сей хладнокровный муж, искатель новых нег,

Ждет лишь любовницы, что, тая и робея..."

— «Довольно, Терамен, не оскорбляй Тезея...»