Трагикомедия бродяги любви

… Снимите маску с великого венецианского авантюриста, и вы поймёте, что под маской страстного и бессовестного любовника-альфонса, любителя азартных игр и денежных афёр скрывался настрадавшийся человек с искалеченной душой и жизнью, которому нужна была помощь той, одной единственной, что даст ему шанс снять маску…

Вступление

И снова здравствуйте, дорогие любимые мои читатели, ваш незабвенный автор, как всегда приготовил для вас увлекательное произведение литературного искусства, мы с вами снова будем путешествовать в другие страны и эпохи благодаря мастерству моего писательского пера. В этот раз я предложу вам снова вернуться в галантный 18 век, во времена помпезного роскошного восхитительного барокко, в Италию, в шикарную Венецию. Я предлагаю вам улечься чтением истории авантюрных похождений самого отчаянного авантюриста в истории Венеции, Джовано Казанова! Он прославился, как один из самых отчаянных путешественников, ловких игроков на деньги, грамотный образованный человек, обладающий пытливым умом и очень большим для своего времени багажом знаний и умений, оставивший нам много переводов и книг своего авторства, как художественных, так и медицинских. А ещё как бессовестный авантюрист, который бесстрашно бросался в омут авантюр и любых денежных мошенничеств, согласный разными нечестными путями зарабатывать себе на жизнь и, конечно, в первую очередь, как известнейший любовник, его имя даже стало нарицательным, «Казановой» называют умелого дамского угодника и соблазнителя. Его секреты обольщения и галантного обхождения с дамами, а так же медицинские знания о том, как подержать своё мужское здоровье в самой лучшей форме, чтобы доставить своей пассии удовольствие ночи любви, сделали из него известного любовника-альфонса, настоящего куртизана, за любовь которого дамы были готовы платить большие деньги. «Но как так?! – удивитесь, наверняка, вы, дорогие и любимые мои читатели – Как такой падший мошенник и куртизан мог стать главным героем, причём положительным персонажем, нового произведения такой светлой, нежной и чистой молодой писательницы, как Людмила Федорова, с её возвышенными нравами-то?».

А вы никогда не задумывались, почему с некоторыми людьми случаются такие падения? Вы никогда не задавались вопросом о том, что же его заставило пуститься во все тяжкие, кто своей чёрствостью сломал жизнь Джовано и на долгие годы оставил тяжёлую травму души? Что есть такие вещи и тайны в его жизни, в его настрадавшейся душе, которые оправдывают его поведение?..

Именно поэтому и увлекательна история бродяги любви Джовано Казановы, что помимо пикантных, но смешных любовных злоключений и разных забавных и курьезных жульничеств и интриг в ней есть очень глубокий смысл: она учит не осуждать, а сочувствовать чужой беде. А так же тому, что каждый падший человек заслуживает шанса исправиться, если сам того хочет…

Его жизнь и впрямь стала трагикомедией…

Ну, что ж, дорогие мои любимые читатели, позвольте мне уже окунуть вас в эти трогательные и смешные события бароккальной Венеции и познакомить с Джовано Казанова…

Глава «Джовано покидает родительский дом или детство кончилось…»

… И так, сейчас мы с вами оказались в 18 веке в Италии, в бедных районах Венеции, в старом неуютном маленьком доме Джузеппе Казанова и его жены Дзанетты, признаться честно, далеко не благородных и неблагопристойных людей. Джузеппе, отец семейства, суровый неразговорчивый и грубый человек преклонных лет, который зарабатывал на хлеб себе и детям тем, что играл мелкие эпизодические роли в местном небольшом театре. А ещё Джузеппе был известен, как знатный картёжник, шулер в азартные игры и пьяница. Выиграв удачно деньги, он любил потешить себя вином. Надо признать, что молчаливого скрытного и часто пьяного Джузеппе никто из соседей не уважал, его часто осуждали:

– Да что за человек беспутный такой?! Всё, что на семью заработает, ведь не на детей, а на вино истратит, пьяница! Как актёр, бездарен, норовит заработать нечестно, сжульничать в карты, семью забросил! Ну, кто он после этого?!

– Да что говорить? У него жена – куртизанка беспутная, подстать мужу! Это ж надо какой легкодоступной женщиной быть, чтобы шесть детей родить, и только старший, Джовано, от мужа, а все остальные дети от разных ухажёров!

– Да я вообще их семью не уважаю, ни стыда, ни совести, что у Джузеппе, что у Дзанетты, мне только искренно жалко их старшего, Джовано! Такой хороший добрый милый мальчик, а они из него настоящего слугу в доме сделали, издеваются всячески, потому что семья-то бедная, уже давно Дзанетта мечтает избавиться от нелюбимого сына, а жаль, ведь такой умный способный к наукам милый мальчик…

– Да, я с вами согласна, мне тоже жаль Джованни…

Дзанетта, молодая жена сурового грубияна Джузеппе, была красивой смуглой большеглазой женщиной тридцати пяти лет, она тоже работала актрисой, и успешней, чем муж, но денег на семью из-за пьянства и азартных игр Джузеппе никогда не хватало, при такой красоте актрисе приходилось подрабатывать куртизанкой. Такой красивой блуднице щедро платили, и те пятеро детей, что она родила от богатых и знатных возлюбленных, приносили тоже очень большой доход: их отцы платили Дзанетте большие деньги, чтобы их внебрачные дети жили в сносных условиях…

…Так вот крупно не повезло Джовано с детства: он был старшим и единственным рождённым в браке ребёнком этой большой странноватой семьи. Ему на начало всех этих событий исполнилось одиннадцать лет. Он и впрямь был чудесным мальчиком, соседи не зря так отзывались о нём. Милый и внешне большими карими глазами нежным детским личиком, хрупкой фигуркой и красивыми тёмно-русыми кудряшками, послушный во всём родителям, трудолюбив по дому в хозяйстве, и в уроках. О таком сыне мечтали бы любые другие родители, но только не Джузеппе и Дзанетта. Ведь Джовано надо было на что-то содержать, на других детей им шёл доход, Джовано вышел в семье только лишним ртом…

И, самое печальное, что маленький одиннадцатилетний Джовано чувствовал разницу между собой и младшими братиками и сестричками, Фаутиной, Франчесско, Батистом, Стеллой, Гаэтаном, и даже уже услышал от соседей причину разницы, но всё равно пытался угодить родителям в тщетной надежде: «Быть может, если я буду во всём слушаться маму и папу, помогать по хозяйству дома, и в учёбе буду прилежным, буду образцовым сыном, они меня полюбят…».

Так в одиннадцать лет он стал настоящей прислугой в родительском доме и «козлом отпущения». Поэтому и этот ужасный для маленького Джовано Казановы день начался, как и все предыдущие. С утра Джовано встал раньше всех в доме, наварил побольше картошки, потом всё семейство собралось за завтраком, а после окончания завтрака малыши бежали играть своими игрушками в детскую, а Джовано убирал со стола и слушал наказ матери:

– Так, Джовано, мы с отцом уходим до вечера, тебе, как всегда, сделать уроки, подмести полы, сварить кашу и накормить братиков и сестричек обедом, потом прибрать посуду, ещё в корзинке кое-какие грязные вещи малышей, постираешь во дворе в тазу и повесишь на верёвочку сушиться. Всё понял?

Джовано с искренней любовью и преданностью в огромных карих очах ответил:

– Да, конечно, мама, папа, всё выполню. А во сколько вас ждать? И, я надеюсь, с чем-то существенным на ужин…

Дзанетта тут приняла такой рассерженный вид, её напудренное, украшенное мушкой и алой помадой на губах, красивое благородными чертами лицо исказилось гневом, и она крикнула на сына:

– Так, Джовано, это ещё что за речи, а, пустоголовый мальчишка?! Знай свои обязанности и молчи! Между прочим, мы идём с отцом заработать денег на эту же картошку и крупы для каш, радуйся, что ешь вместе с братиками и сёстрами два раза, а уж ужин получится нам сегодня заработать – будет, не получится – хватит с тебя и картошки на завтрак, да каши в обед! И ты знаешь, мы сами не знаем во сколько сможем сегодня прийти, и сможем ли прийти сегодня, не спрашивай таких вещей!!! Я сейчас понятно объяснила?!!

Джовано стыдливо опустил взгляд в пол, спрятал ручки за спинку и, смущённо глядя не на мать, а на ножку, которой шаркал по полу, тихо ответил:

– Да, всё понятно, прости, мама, больше таких вопросов не будет, все свои обязанности помню…

– Теперь другое дело! – с ухмылкой закончила разговор Дзанетта, поверх пышного, украшенного яркими бантами платья и высокой напудренной причёски накинула кружевное полотно, на лицо маску «очки», и пошла из дома, так как Джузеппе ушёл сразу после завтрака ещё полчаса назад…

…Джовано ещё чуть-чуть постоял, всхлипнул носиком пару раз с чувством непонятно детской обиды на родителей, тяжко вздохнул, мысленно сетуя на чувство одиночества и заброшенности, и занялся обязанностями.

… Сначала мальчик взял тетради, чернильницу и перья и решил сделать уроки, пока малыши заняты игрой и не мешают ему. Как мальчишка сметливого и развитого не по годам ума, он быстро уладил это дело. За час в тетради по математике были решены все примеры, за следующие полчаса в тетради по итальянскому языку выполнено письменное упражнение, а потом ещё за полчаса в тетради по латыни и богословию были красиво прописаны важные церковные слова на латыни. Расправившись с уроками, Джовано решил браться за стирку, самое нелюбимое его занятие, потому что оно было физически тяжеловатым мальчику одиннадцати лет. Мысленно ругаясь на жизнь последними словами, пыхтя, он вытащил во двор этот тяжёлый медный таз, мыло, корзинку детскими грязными вещами, натаскал воды и принялся за работу, ворча:

– Терпеть не могу стирку, этот таз тяжеленный, попробуй, управься с ним, заразой…

Соседка семейства Казанова, Козетта, пожилая женщина в чепце, увидела мальчика и через забор дружелюбно крикнула:

– Добрый день, Джованни, что, родители опять нагрузили работой, а сами ушли?

– Да, тётя Козетта, – с тяжёлым вздохом протянул Джовано, – Как всегда, ушли, а я вожусь по дому, а когда придут – непонятно, спрашивал раньше такие вещи у папы, тот без слов указывает мне на метёлку, мол, работай, а не глупостями занимайся, спросил у мамы – та, вообще, скандал мне устроила. А ведь страшно, когда они по два-три дня дома не появляются, хорошо, когда отец трезвый, тогда они приходят с ужином…

– Ой, милый, жалко тебя… – с искренним сочувствием протянула полная Козетта в чепце, – Но ты не бойся, если не придут ночевать, прибегай вместе со всеми братиками и сестрёнками ко мне, у нас только один сын и тот взрослый, отдельно живёт, всем ужин и место переночевать найду…

– Спасибо большое, тётя Козетта! – радостно воскликнул мальчик, а потом со слезами грусти в печальных больших карих очах робко спросил ,– Скажите, тётя Козетта, а почему мама и папа меня недолюбливают? Неужели только из-за денег, как сказала тётя Маргарет? Разве ж я какой-то плохой, недостаточно послушный и исполнительный сын? Или так относятся ко всем детям, это обыкновенно, а мне просто кажется, что меня не любят, а они просто не говорят о том, что любят, потому что я уже большой мальчик?

Козетта вытерла слёзы, настолько её тронули слова мальчишки, она не знала, что ответить о таких взрослых проблемах одиннадцатилетнему Джованни…

– Знаешь, милый, наверное, ты уже заметил по другим ребятам и друзьям, соседским мальчишкам и девчонкам, и братикам, сёстрам, что любящие родители не ведут себя так, как твои, но поверь мне, милое дитя, в этом нет ни капельки твоей вины, ты – чудесный сын, хороший мальчик, не вздумай искать причину в себе. Просто знай, что твои родители нищие люди без гроша за душой, и они так грубы к тебе, просто потому что обозлились на свою жизнь и не знают, как прокормить детей. Им просто не на что содержать тебя, и всё. Это их вина, никак уж не твоя, ты не огорчайся, и особого внимания от них не жди, лучше, если нужна помощь, прибегай ко мне… – просто и честно попыталась объяснить ситуацию Козетта.

– Что ж, спасибо, тётя Козетта… – ответил Джовано, развешивая постиранные вещи, когда увидел, как соседский мальчишка на год-два старше Джовано подбежал к своей матери, и та нежно погладила сына по макушке.

… У Джовано вся душа вскипела в этот момент! Он никак не мог смириться, и всё думал: «Ну почему, почему родители так со мной, я ведь очень их люблю, а они на меня внимания не обращают! Хоть добрая тётя Козетта и пыталась сейчас утешить меня, а я всё равно не верю, что так бывает, я так хочу завоевать их любовь…».

Закончив со стиркой, Джовано поставил большой котёл с водой, чтобы наварить каши, а сам, пока варится каша, взялся подметать полы метлой с большим черенком и тихо ворчать:

– Вон, у других ребят родители, как родители, бедная, не бедная ли семья, всё равно детей любят, кто мягкий, воспитывает ласково, всё прощает и балует, кто строгий, читают нравоучения, заботятся об учёбе, наказывают розгами. Всякие бывают родители. А мои родители странные какие-то, вообще, никакого внимания! Будто я не сын им, а прислуга. Как будто бы я не родной ребёнок, а чужой человек в доме. Говорят строгие люди, что «бьют – значит, любят», так мои, раз по-доброму не умеют общаться, хоть бы выпороли разок за провинность…

Мальчик, подметая кухню и размышляя над своей жизнью, не заметил, как задумался и черенком метлы задел красивый большой расписной кувшин, что сразу упал и разбился на мелкие осколки.

Джовано увидел осколочки и застыл в жутком испуге и округлившимися до монет карими глазами, полными страха перед розгами. Мальчик сильно испугался, потому что его ещё родители ни разу не пороли, держали без наказаний как рабочую силу в доме, чтобы он был всегда в форме для хозяйственной работы, но он слышал, как это ужасно больно от своего младшего братика Франчесско, которого Джузеппе периодически сёк за проказы.

Расстроенный и жутко перепуганный Джовано не выдержал и расплакался с мыслью: «Ну, вот, начирикал сам себе…».

Тут на кухне появилась Фаутина, милая девочка девяти лет с забавными буклями с синими бантиками.

– Ой, Джовано, а что случилось? Ты почему плачешь? – с детской наивностью удивилась девочка.

– Да, вон, разбил случайно тот красивый расписной кувшин, что маме подарили на бенефисе в театре, как она радостно говорила, хоть что-то в дом красивое, вот и расстроился, боюсь, что сегодня в первый раз мне достанется здорово. Вон, как сильно тогда досталось от отца Франчесско, когда он взял гулять во двор и испачкал любимую папину треуголку. Он, бедный, конечно, покричал, поплакал, повизжал, видно, сегодня будет уже моя очередь… – пожаловался сестрёнке Джовано, маленькими кулачками вытер слезы, да взялся подметать осколки кувшина.

Фаутине, как девочке по-детски чистой, наивной, доброй, стало очень жалко старшего братика. С детской непосредственностью она от жалости сама чуть не заплакала, наблюдая, как Джовано варит кашу, ту же по дому подметает, а его ещё и накажут, как в мыслях пронеслось в головке девочки: «…всего лишь из-за какого-то вредного кувшина, из-за такой мелочи!». Ей очень хотелось помочь братику, и тогда девочка сказала:

– Джовано, не расстраивайся, может, родители и не заметят, а если заметят и спросят, кто разбил кувшин, я скажу, что я нечаянно разбила, меня, конечно, заругают, но я же девочка, меня сечь точно родители не будут…

– Ой, Фаутина, спасибо тебе, выручила! Удивительно добрая ты всё-таки! – уже без слёз ответил сестрёнке Джовано и принялся дальше за свои обязанности.

Пока Джовано помёл пол во всех комнатах, уже сварилась каша, мальчик собрал за столом братиков и сестрёнок для обеда, когда все, а сам Джовано последним, покушали, Джовано ловко и умело прибрался на столе и помыл посуду…

… Мальчик после этого посмотрел на старые массивные деревянные часы на каминной полке, и понял, что до вечера ещё далеко, а это значит, пока его братики и сестрички играют своими игрушками на коврике в детской, он опять предоставлен скучать в ожидании возращения непутёвых родителей.

Джовано тогда достал из своих скромных пожиток в сундучке свою любимую книжку о путешественниках, мечтательно сел за стол и радостно увлёкся чтением. Он любил перечитывать по сотому разу историю храбрых путешественников, их верных друзей и возлюбленных, прекрасных принцесс, где всё обязательно кончалось всеобщим счастьем и свадьбой главного героя и его принцессы-избранницы…

…Так и не заметил мальчик за грёзами и чтением, что уже начало темнеть. Только тогда он закрыл книгу и выглянул в окно…

… А там было видно шикарную богатую Венецию, разнаряженых дам, господ и их детишек, красивые расписные позолоченные кареты, яркие фонари вдоль алей и у гондольеров…

«Эх, – мечтательно подумал Джовано, – Как, наверное, их дети счастливы, как, наверняка жизнь там красива, интересна. А у меня один день на другой похож. В отчем доме хорошо тем, что любимые родители рядом, но они меня не любят, не уделяют мне внимания, поэтому мне здесь скучно, а там, наверняка, весёлая жизнь. Ничего, когда я вырасту, я обязательно выучусь и буду уважаемым человеком, начну жить по-настоящему, интересно, и папа с мамой будут мной гордиться…».

… Потом мальчик взглянул на те массивные деревянные часы на каминной полке, а стрелочки уже показывали одиннадцать вечера.

«Мдаа… – разочарованно подумал Джовано, – Видно, сегодня ужина не будет, родители опять не придут домой ночевать. А, может, это и к лучшему сегодня, пойду к доброй тёте Козетте, напрошусь поужинать хотя бы…».

… Вдруг дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появились еле плетущий ноги Джузеппе и вся красивая с напудренной прической в пышном ярком платье с бантами и кружевами с корзиной еды в руках Дзанетта.

Все дети, в том числе и Джовано, с ликованием бросились обнимать родителей, а Дзанетта сняла маску «очки», поправила причёску, и дала указ старшему сыну:

– Давай, Джовано, не виси на мне, а пойдём, поможешь мне сейчас ужин накрыть…

Когда же они зашли на кухню, красивое изящное личико Дзанетты исказилось гневом, она вскрикнула недовольно:

– Так, малышня, это что за безобразие?! Кто уже созорничал, бессовестный, и разбил тот красивый и дорогой кувшин, что мне на бенефисе в театре подарили?!!

Джовано с ужасом в больших карих глазах и испуганно закусил губку, сжался, взял всё, что нужно для ужина и прошмыгнул, молча, на кухню, а Фаутина, разрумянившаяся от волнения, обняла мать за пышные юбки из красного и голубого атласа и робко промямлила:

– Мама, не сердись, пожалуйста, я не озорничала. Я случайно разбила кувшин, я… я… просто взяла посмотреть красивую роспись павлинами на этом кувшине, и не удержала в ручках…

Дзанетта удивилась, она никак не ожидала такого от своей самой послушной и примерной дочки, Фаутины, но красавица не успела и слова сказать, как на кухню забежал с ехидной ухмылкой Франчесско со словами:

– Не слушай, мама, Фаутину, она сочиняет, это Джовано разбил кувшин и испугался, что отец его выпорет, а Фаутина его выгораживает, они меня не заметили, а я слышал, как они на кухне говорили это! Хи-хи!

Джовано, как услышал этот разговор с кухни, за голову схватился в ужасе, подумав: «Ну, всё, теперь точно выпорют…».

… А Джузеппе сидел с остальными детишками, Батистом, Стеллой, Гаэтаном и прибежавшим сразу к столу после ябедничества Франчесско и ужинал вкусным мясным рагу и запеченной рыбой и сыром. Дзанетта с гневом на красивом напудренном личике подошла к Джовано и крикнула:

– Так, это правда, что сейчас Франчесско рассказал?!! Джузеппе, ты слышал, что вытворили дети?!

Джовано с тяжёлым вздохом и огромными карими глазами, полными слёз с повинным выражением на нежном личике робко ответил:

– Мама, прости, пожалуйста, я не хотел, так вышло случайно, когда я убирался на кухне, такого больше не повториться, не ругай, пожалуйста, Фаутину. Она солгала, просто потому что увидела мой испуг и пожалела меня, она ведь знала, что я случайно, совершенно не из-за озорства…

После этих слов мальчик боязливо сжался и зажмурил глаза в ожидании реакции родителей…

Тут Джузеппе из-за стола протянул пьяным голосом, уминая запеченную рыбу и сыр:

– А что ты хочешь, жена? Фаутина ещё малая, чтобы что-то смыслить здраво, а Джовано я не буду пороть, ещё свои силы тратить, потому что это бесполезно, из него ничего путного не вырастит, хоть секи, хоть не секи, ума не прибавиться…

Дзанетта высокомерно ухмыльнулась и промолвила:

– Да, ты прав, поздно уже его воспитывать, из такой бестолочи путный человек никак не выйдет, так что Джовано, давай, садись за стол со всеми, да будь благодарен, что тебе разрешили…

…Джовано словно кипятком от таких обидных слов родителей ошпарили, удар в спину внезапно сделали, в душу плюнули они ему сейчас. Если раньше он боялся порки, что будет больно физически, то сейчас он жалел, что его не наказали. Такие унизительные слова родителей, это бесчувственная надменность родителей, этот «ожог на душе» был намного больнее и обиднее просто боли спины от розг. От этого у Джовано тихо потекли слёзы по нежному личику…

Мальчик, плача, сел за стол, стал ужинать мясным рагу и сыром, а сам не смог выдержать, когда после ужина благодарил родителей, разрыдался и убежал в свою коморку…

… Фаутина тихо зашла в коморку братика с детским наивным недоумением спросила:

– Джовано, а ты что же так расстроился? Ведь тебя не наказали, даже поужинать со всеми разрешили, что же ты плачешь?

Джовано взглянул на свою миловидную сестричку с забавными ленточками в буклях и со слезами шёпотом ответил:

– Фаутина, не обижайся, но ты ещё маленькая, тебе не понять, как обидно слышать от родителей упрёк, что из меня никто путный не вырастит. Ну, почему они сразу так жестоко решили? Чем я хуже других таких же ребят? Разве ж я настолько глупый, что не смогу освоить какую-то работу?

Фаутина не поняла обиды Джовано на родителей, лишь пожала плечиками и убежала, а мальчик долго не спал, всё думал о случившимся и мечтал: «Вот, когда я вырасту, у меня будет хорошая и интересная работа, быть может, я буду скрипачом, ведь музыка – это красиво, быть может, писателем, это очень увлекательно, сочинять что-то новое. Или, если вдруг у меня не хватит способностей быть писателем, то я буду библиотекарем, а может, даже врачом или юристом, что очень почётно, родители признают, что я стал всё-таки путным человеком. И полюбят меня, и попросят прощения, а я их с радостью прощу, и буду помогать деньгами, ведь я же люблю маму и папу…».

… Джовано не знал, что это день был не самый печальный в его жизни день, как ему показалось, что на следующее утро случится то, что расстроит его намного сильнее жестоких упрёков…

В это утро Джовано, как и обычно, встал раньше всех, наварил картошки, потом всё семейство собралось за завтраком, а после окончания завтрака малыши поспешили к своим игрушкам на ковре, а Джовано убирал со стола, мыл посуду, и как обычно, спросил:

– Мама, папа, какие сегодня будут мне в уроках задания и какие приказы будут по домашним хозяйственным делам?

Дзанетта, что стояла в невероятно пышном платье из вишнёвого шёлка с жёлтыми бантами и кружевами с высокой напудренной причёской с пером и кружевной накидкой, с прохладной надменностью в голосе ответила:

– Джовано, сегодня ты освобождаешься от всех обязанностей, потому что вчера мы пришли с ужином уже поздно и в суете не успели сказать очень важную новость. Ты покинешь родительский дом, мы вчера нашли мецената-благодетеля, очень умного благочестивого христианина аббата Гоцци, который из милосердия бесплатно даёт образование и содержит способных мальчиков из бедных семей. И сейчас у него нет воспитанника, и, к великому счастью, он согласился взять на содержание и обучение тебя! Так что ты сейчас отправляешься собирать свои вещички в сундук дорожный, потому что в пять вечера сам аббат Гоцци приедет за тобой. А что касается варки каши на обед, подметания полов и пыль протереть, всё сделает Фаутина, ничего, что мала, девочка, пусть привыкает… – тут Дзанетта сурово взглянула на дочку и скомандовала, – Так, Фаутина, я не поняла, ты что, не слышала приказа?! Чтобы кашу на обед сварила, после обеда всю посуду помыла, пыль протёрла и пол подмела!

Фаутина, смешная девчушка, всхлипнула носиком, поняв, кто теперь займёт место прислуги в доме, когда Джовано уедет к аббату, и, испугавшись чем-нибудь не угодить родителям, скорее взялась за метлу.

… А Джовано стоял с таким огорошенным растерянным выражением лица, будто ему сейчас страшилку-небылицу рассказали, он никак не мог поверить в такое предательство родителей. Конечно, он не понимал всей выгоды своей жизни у мецената аббата Гоцци, просто потому что был ещё мал, ему совершенно не хотелось расставаться с семьёй, его пугала перспектива жизни у незнакомого ему чужого человека, далеко от родительского дома. Обычная реакция ребёнка для одиннадцати лет.

«Как так?! – не мог принять эту новость мальчик, – Мои родители с такой лёгкостью меня сейчас отдадут совершенно постороннему чужому человеку на обучение, и им всё равно, что я буду скучать по ним, что, каким бы образованным и добрым не был аббат Гоцци, всё равно там я буду чужой. Что мне даже просто страшно уехать непонятно к кому и куда?!».

Тут Джовано догадался об истинной причине такой радости родителей, и с обидой прищурив большие карие глаза, спросил:

– Значит, так вы решили сплавить меня, лишний рот в семье, да?

Дзанетта с гневом крикнула:

– Замолчи, Джовано!!! Глупый мальчишка, ты не понимаешь, как тебе повезло! Всё, мы с отцом пошли, придём в пять вечера проводить тебя, а ты собирай вещи!

После чего Джузеппе и его жена ушли из дома, а Джовано со слезами обиды пошёл к себе в каморку и начал собирать свои скудные пожитки в сундук, думая: «Хм, что ж, быть может, это и, правда, к лучшему, они меня никогда особо не любили, относились равнодушно, быть может, этот аббат Гоцци хоть и не будет меня тоже особо любить, но обучит всяким наукам, и моя мечта об интересной увлекательной настоящей жизни сбудется…».

… Вечером, и впрямь, к дому Джузеппе Казановы подъехала шикарная позолоченная карета, из неё вышел пожилой морщинистый мужчина в напудренном модном парике и в церковной одежде аббата. Дзанетта сама вывела сына к нему по той причине, что Джузеппе сейчас спал у себя пьяный, и почтительно обратилась к пожилому аббату:

– Моё почтение, по-христиански благодарю вас за вашу милосердную помощь, позвольте передать вам вашего ученика, моего сына Джовано Казанова, поверьте, он смышлёный и послушный мальчик…

Джовано с явной робостью со своим сундучком в подрагивающих ручках подошёл к Гоцци, мальчик побаивался нового, и, как ему показалось сначала, строгого учителя, но тут Гоцци заметил робость и подавленность мальчика и растопил сердце Джовано.

На морщинистом сухом от возраста лице Гоцци появилась доброжелательная мягкая естественная улыбка и выражение приветливости, и пожилой аббат благожелательно изрёк:

– Мой милый Джованни, а почему же ты такой расстроенный и испуганный? Я понимаю, тебе не хочется покидать родительский дом и тебя пугает неизвестность, я сочувствую тебе. Но поверь, мой мальчик, я так милосердно, как христианин-меценат, вырастил у себя, дал образование и выпустил в самостоятельную жизнь уже взрослыми людьми ни одного мальчика из бедных семей. И ещё никто из них ни живя у меня, ни став взрослым самостоятельным человеком, ни разу не жаловался, чтобы я был каким-то строгим, чрезмерно взыскательным учителем, чтоб я как-то наказал ученика, причинил обиду или чтобы я плохо содержал. Все были вполне довольны тем, как учились у меня, и все стали хорошими людьми. Вот ты бы кем хотел стать, когда вырастешь?

Джовано сразу повеселел, боязнь отступила, а в детском нежном сердечке мальчика сразу появился тёплый отклик на добрые слова аббата Гоцци, он улыбнулся в ответ и уважительным тоном ответил:

– Благодарю вас за вашу доброту, я бы хотел стать врачом…

Гоцци с тем же доброжелательным видом промолвил:

– Что ж, похвально, быть врачом – это благородно, я помогу тебе в этом. Так что, милый мой Джованни, не будем бояться, садимся в карету и едем ко мне, будем знакомиться с новым домом и местом учёбы? Я покажу тебе твою комнатку и мою большую библиотеку, из которой тебе будет разрешено брать и читать любые книги…

Джовано так любил читать, а дома у него было всего несколько книг, поэтому как только мальчик услышал о библиотеке, то радостно воскликнул:

– Спасибо вам, я не знаю, как благодарить вас и постараюсь оправдать ваши надежды!

… Так в тот день и началась новая жизнь для Джовано, он рано и печально расстался с не самым благополучным детством, но неплохо и быстро привык к жизни без родителей и братиков с сёстрами в доме аббата Гоцци.

Глава «Жизнь у Аббата Гоцци или коварная Гертруда»

… И, надо отметить, Гоцци ни капли не жалел, что взял под своё покровительство Джовано Казанову, мальчик был умён, трудолюбив, некапризен, исполнителен. Быстро и ловко он постигал латынь и богословие, светскую художественную литературу и грамотное письмо, математику, физику, химию, биологию, манеры, игру на скрипке и бальные танцы, весь его день был расписан по минутам.

Гоцци был доволен таким ответственным и умным ученика, часто хвалил Джовано за старания, а ещё Гоцци никак в первое время не мог привыкнуть, что Джовано приводили в восторг и в бурную благодарность в сторону покровителя тёплая уютная комнатка и вкусная хорошая еда.

… Гоцци не понимал, что то, что ему кажется привычным и естественным в быту, Джовано никогда в отчем доме не видел. Он привык, что жил у себя дома в коморке, носил старьё и часто ложился голодным, чего никогда с ним не было в доме Гоцци.

Надо сказать, у аббата Гоцци и его юного воспитанника Джовано Казановы сложились очень даже взаимно уважительные и дружелюбные отношения, они неплохо сдружились. Джовано безукоризненно выполнял все учебные задания Гоцци, а тот его хвалил, поощрял прогулками и сладкими десертами. В общем, Гоцци был добрым милосердным человеком, который обеспечил сейчас Джованни и хорошее образование, доброжелательное отношение и сытую удобную жизнь дворянина, а не слуги. Джовано не уставал беспрестанно благодарить аббата, но только лишь одно печалило мальчика: он так и не познал родительской любви и ласки. Какими бы приятными и милыми не были их дружеские отношения с аббатом Гоцци, всё равно это были лишь отношения безмерно благодарного и ответственного ученика и доброго снисходительного учителя, той родственной сильнейшей привязанности и настоящей любви отца и сына у них не было…

Гоцци был милосердный щедрый меценат, добродушный учитель, неплохой друг, но чем-то больше он так и не стал для Джовано. А мальчику, не знавшему и капли любви от родных родителей, так хотелось почувствовать это от Гоцци…

… Бывало иногда, что целый день Джовано занят делами, занимается с Гоцци сначала гуманитарными науками, потом точными, затем музыкой, дальше Гоцци даёт воспитаннику свободное время, а счастливый Джованни бежит скорее в библиотеку, почитать свои любимые приключенческие романы о доблестных рыцарях, коварных разбойниках и прекрасных принцессах, потом погулять весело в саду…

… И только, когда наступало время вечерней молитвы и отхода ко сну, на Джовано находила настоящая горькая неприятно кислая тоска. После молитвы Джовано переодевался в красивую кружевную ночную сорочку цвета морской волны, прятался в своей кровати с расписным изголовьем и сиреневым балдахином, вспоминал жизнь в родительском доме, здесь, в имении Гоцци, и начинал горько плакать.

Плакать до полночи, пока темнота ночи и наглухо задёрнутый сиреневый балдахин скрывали его слёзы детских обид ото всех, чтобы с утра никто в имени Гоцци не заметил следов ночных слёз…

Однажды Гоцци всё-таки заметил этот ночной инцидент. В тот вечер пожилой аббат никак не мог уснуть, и решил пойти и выпить немножко бромных капель, проходя мимо дверей в комнату Джовано, он услышал эти рыдания и сильно удивился: «Что же случилось у милого Джованни, что он сейчас не спит, а так горько плачет? Надо бы спросить у него причину, может, я могу чем-то помочь, или, может, он заболел, нужны врач и отдых?».

Гоцци постучался, слегка приоткрыл деревянную резную дверь за позолоченную ручку и тихо спросил:

– Джованни, можно зайти к тебе? Тебе точно не нужна помощь?

Джовано испуганно вздрогнул от неожиданности, во-первых, слишком внезапным было сейчас появление аббата, а во-вторых, мальчик испугался, что может сейчас получить хороший выговор за неблагодарность, но решил говорить честно. Быстро для приличия накинул поверх ночной рубашки цвета морской волны халат, встал, тогда уже зашёл Гоцци.

– Мальчик мой, – доброжелательно спросил Гоцци, – я случайно проходил мимо твоей комнаты и услышал плач. У тебя что-то случилось? В чём причина?

Джовано стыдливо опустил взгляд своих огромных карих глаз и с несчастным заплаканным личиком ответил:

– Прошу прощения за этот инцидент, сеньор Гоцци, я вовсе не хотел чем-либо обидеть вас или показаться неблагодарным после всех тех благодеяний, что вы сделали для меня. Просто иногда я вспоминаю своих родителей, как тяжело жилось мне в родной семье, а я всё равно так их любил, так старался заслужить их одобрение и любовь, а они так легко и равнодушно отдали меня из дома. И уже прошло три года, а они не только не приехали спросить обо мне, я даже письма из двух строчек за всё это время от них не получил, настолько им безразлично, где и как я. От этого сейчас иногда мне становиться одиноко, и я, конечно, плачу, когда никто не видит. Извините, такого больше не повториться…

Аббат Гоцци с простосердечной улыбкой и искренним сочувствием на морщинистом лице и в голосе промолвил:

– Мальчик мой, не проси прощения за это, я сочувствую тебе всем сердцем, что у тебя были такие тяжёлые отношения с родителями и неблагополучная семья, но поверь мне, что разлука с родителями для тебя будет лишь полезной в будущем. Твои родители, Джузеппе Казанова и Дзанетта были людьми бедными, вели блудный, неправедный образ жизни, у них ты бы не научился ничему хорошему, а тебе они не выражали свою любовь, потому что такие чёрствые люди не способны на это. А у меня ты всегда сыт и одет, получишь хорошее образование юриста или врача, и сможешь обеспечить себя взрослым. Это всё-таки лучше, чем прозябать с пьяным отцом и легкомысленной матерью-кукушкой. И не бойся, я понимаю твои переживания и не осуждаю тебя за слёзы. Давай я тебя благословлю на сон, ты так лучше уснёшь, не будешь лежать и переживать…

Джовано сразу стало как-то светлее и веселее на душе, мальчик мило улыбнулся и ответил с благодарностью:

– Спасибо вам, сеньор, за понимание, для меня это очень ценно…

Гоцци по-доброму ласковым жестом потрепал длинные красивые тёмно-русые кудри мальчика, благословил его на сон и ушёл, а Джовано сразу быстро и приятно уснул…

… Так Джовано Казанова и вырос за три года из милого мальчишки в красивого мальчика-отрока четырнадцати лет. В свои отроческие юные годы Джовано превратился в редкого красавца. Его миниатюрная фигурка была ещё по-детски худощавой, но вытянутой и изящной. На таких фигурках особенно изысканно сидят такие сложные красивые вещи, модные в восемнадцатом веке как рубашки с кружевами и белоснежными манишками, приталенные камзолы, кюлоты и белоснежные чулки в обтяжку, и яркие шёлковые кафтаны-жюстокоры с красивыми поясами, а Гоцци не жалел денег на любимого ученика. Личико же отрока Джовано было ещё нежным, он ещё не совсем перерос детскую мягкость, черты имели кукольную изящность и тонкость, а цвет лица был слегка аристократично-бледный, из-за чего его большие карие глаза казались ещё красивее и выразительнее. На плечо же отрока изящно, как волны, спускались тёмно-русые вьющиеся волосы, собранные в хвост зелёной ленточкой. При такой красоте, высокой грамотности и изысканных манерах и одежде Джовано выглядел чуть старше своих четырнадцати лет…

В прочем, все уже за три года из обитателей имения Гоцци крепко привыкли к тому, что Джовано – постоянный житель этого имения. А обитателями-то имения были многочисленные слуги, горничные, сам Гоцци и его младшая любимая сестра Гертруда…

Самому пожилому Аббату Гоцци было уже пятьдесят лет, а его младшей сестре Гертруде двадцать. Вы спросить, как же так получилось? Дело с том, что родители Гоцци когда-то из жалости подобрали в свой дом маленькую девочку, что подкинули им под порог, рядом с малышкой не было ничего, кроме записки с именем: «Гертруда». Так, собственно у родителей Гоцци появилась приёмная дочь, которую они растили в любви, как родную, пока были живы, а у Гоцци – младшая сестра, которой оставили её имя Гертруда. Как ушли в жизнь вечную их родители, заботу о любимой сестре взял на себя сам Гоцци, составить ей хорошее приданое, дать достойное образование, найти подходящую выгодную партию…

…Надо отметить, что в свои двадцать лет Гертруда была высокой красивой девушкой с женственной фигурой среднего телосложения, нежным бархатным личиком с лисьими раскосыми глазами и красивыми блондинистыми волосами, которые она то собирала в модные высокие причёски, то делала кудри и обильно пудрила. Её наряд всегда состоял из изысканных дорогих модных платьев из атласа и парчи с бантами, Голанскими тонкими кружевами, а образ дополняли изящные туфельки и изысканные драгоценности: сапфиры, изумруды, топазы в колье на шею и разных серёжках и браслетах.

… Конечно, до этого рокового бедового для Джовано дня, Гертруда и Джовано знали о том, кто как появился в этом доме, приятельски мимоходом за обедом в шикарной позолоченной столовой могли пообщаться…

… Но в этот день всё изменилось. После долгих уроков четырнадцатилетний Джовано вышел нарядный с мороженым в сад, просто прогуляться и отдохнуть от изучения наук, а Гертруда стояла, спрятавшись за большой позолоченной клеткой с белыми домашними голубями, чтобы юноша не заметил её. Шурша золотой парчой своего пышного платья с голландскими кружевами и вставками из малинового атласа, она нервно поправляла свою высокую напудренную причёску с кружевной лёгкой накидкой, которую развевал ветер…

… Сердце Гертруды трепетало сильней, чем у голубей в клетке, потому что она вдруг поняла для себя, что влюбилась в Джовано…

… Чем дольше девушка стояла, искоса поглядывая лисьими глазами из-за красивой золотой клетки с декоративными голубями на красивого отрока, чем сильней и сильней в ней разжигался нехороший огонь страсти, всё явнее и явнее в ней доминировали не благородные чувства настоящей любви, а опаляющее любовное влечение. И вдруг Гертруда оскалилась самодовольно, прищурила лисьи глаза и сладострастно подумала: « Та-а-к, сегодня мой старший брат уедет надолго по церковным делам из имения, в большой церковной библиотеке он всегда надолго пропадает, он никак не сможет узнать, чем я тут занималась в его отсутствие, так что Джованни никуда не денется, будет моим…».

… А милый красавец-отрок Джовано Казанова, совершенно не подозревая, какая опасность сейчас повисла над ним, сидел на расписной мраморной скамейке, любовался садом, кушал с довольным видом ещё невиннейшего ребёнка мороженое, мечтал…

… Вдруг Джовано стало скучно в саду, и он решил: «Как-то без дела на птичек в саду глядеть надоело, пойду лучше в свою комнату, Гоцци же вчера дал мне почитать очень увлекательную научную книгу о самых редких опытах по физике и химии, дочитаю её…».

… И Джовано отправился к себе в комнату, с радостью погрузившись с головой в любимое занятие: чтение, тем более он знал, что Гоцци сейчас уедет надолго и никто ему не помешает читать, сколько душе угодно. Комната Гертруды с красивыми цветочными узорами на стенах, зелёными атласными балдахином и шторами вышитыми золотой нитью, где, помимо шкафа с нарядами и изысканного трельяжа, да полки, где стояли французские любовные романы (легкомысленная Гертруда считала другую литературу скучной) и золотых подсвечников украшала красивая картина-пейзаж в массивной бронзовой раме, уже была приготовлена девушкой к любовной встрече…

… Гертруда тем временем, вся пылая в своём любовном влечении, сидела на окне в своей комнате, стыдливо прикрывая лицо кружевной накидкой на высокой напудренной прическе, с нетерпением ждала, когда Гоцци уже уедет…

… И тут Гертруда увидела, что карета её старшего приёмного брата, аббата Гоцци с грохотом тронулась, она весело соскочила с подоконника, закрыла окно, и поспешила в комнату Джовано.

… Мальчик-отрок сидел за массивным дубовым столом с витыми бронзовыми ножками, обложившись разными любимыми книгами, и увлечённо читая ту самую увлекательную книгу по физике и химии, его вьющиеся локоны тёмных волос, собранных лентой цвета морской волны, спускались красиво на плечи. Он вальяжно сидел за столом, и был одет весьма со вкусом: белоснежные чулки с ботинками, синие кюлоты и украшенную белыми кружевами рубашку цвета морской волны. Тут резко дверь в комнату Джовано открылась со скрипом, и в комнату зашла Гертруда, шурша невероятно пышным подолом своего абрикосового платья с золотой вышивкой, парчовой верхней юбкой, зелёными бантами и кружевами на лифе, а на шее у неё сверкало изумрудное колье.

… Джовано поднял взгляд на гостью и без труда, конечно, узнал Гертруду, ведь они видятся каждый день, живя в одном-то имении.

– О, моё почтение, Гертруда. А что ты пришла ко мне, вся такая нарядная и вошла без стука? С чего такая таинственность? У тебя какое ко мне дело? – приветливо промолвил без всяких подозрений или нехороших мыслей Джовано Казанова.

Гертруда же на это только высокомерно оскалилась, игриво стрельнула взглядом лисьих глаз, полюбовалась Джовано со словами:

– Джованни, а тебе не кажется, что нет никакой таинственности в моём поведении? Всё логично. Послушай мой намёк и догадайся сам, что я хочу предложить тебе. Привлекательная девушка приходит к хорошенькому молодому человеку нарядная, как раз в тот момент, когда старший наставник, в нашем с тобой случае мой братец Гоцци, уехал из дома и все слуги заняты, никто не видит, и явно заигрывает с ним. Ну, что, догадался? Ты же умный юноша, не ребёнок, я думаю, тебе не нужно объяснять, что такое интимная близость…

Тут Джовано прекрасно понял цель Гертруды, его сразу осенило, что будет дальше и что его главного защитника, аббата Гоцци нет дома, от когтей Гертруды его некому сейчас выручить, от ужаса у него закружилась голова, а по телу пробежал неприятный холодок.

«А-а-а! Что дела-а-ать?! Как спасаться? Как сейчас бы отвязаться от Гертруды, этой глупой разнаряженой напудренной мартышки, которую я боюсь?! Не хочу я ещё никакой близости с ней, я не готов, мне ещё это совершенно не нужно, хочется, чтобы она просто сейчас отстала! Эх, как не вовремя уехал Гоцци! Какая досада! Что делать? Попробую просто отказать Гертруде, а если не сработает, крикну, может, кто из слуг придёт и спугнёт её…» – подумал отрок и с кислым растерянным видом ответил:

– Хм, Гертруда, я, конечно, не ребёнок, прекрасно понял, что я тебе понравился, и что ты предлагаешь, мне, конечно, понятно выражение «интимная близость», но я совершенно не хочу этого, меня это не заинтересовало, да и Гоцци, если узнает, что мы сошлись за его спиной, устоит нам обоим знатную головомойку. И, вообще, жили мы каждый своей жизнью, и было хорошо, давай и не будем ничего менять, займёмся каждый своими делами. Тебя устаивает ответ «нет»?

Гертруда же игриво спросила:

– Что это с тобой, Джованни? Испугался, как мальчишка? И, неужели тебе не хочется провести время со мной, красавицей, разве твоему мужскому самолюбию нисколько не прельщает, не польстило внимание такой шикарной девушки?

Джовано совсем стало не по себе, его сильно заколотило от испуга, он с трудом ответил:

– Гертруда, я, конечно, признаю, что ты – редкая красавица, но пока меня твоё внимание не прельщает, а пугает, и всё. Ты сопоставь свой рост и вес и мой рост и вес, заметила, что я мельче тебя буду? Странная из нас, несуразная будет пара, мальчик-отрок и взрослая девица двадцати лет, боюсь, у нас в постели ничего не выйдет ровным счётом. Я просто опозорюсь перед взрослой женщиной. Лучше поищи себе достойного кавалера среди своих ровесников, и не надо на меня смотреть, как удав на кролика…

Гертруде этот ответ не понравился, у неё вызвало раздражение боязнь Джовано, ей казалось, что он сильно преувеличивает об их разнице в росте и весе, что не настолько он меньше её, чем пытается выставить сейчас, у неё не возникало никакого желания, кроме заполучить желанное удовольствие.

Поэтому она без слов грубо схватила юного Джовано за плечо, потянула на себя и взялась за одежду на отроке…

… Скоро на полу уже лежали красивая лента цвета морской волны из волос Джовано, рубашка это же красивого цвета с кружевами тоже уже лежала на полу, а кружева были изрядно порваны.

Джовано знобило от ужаса, к такому он ещё не был готов, но потом он собрался с духом и подумал: «Так, а почему я терплю это? Если у меня не хватает физической силы защитить себя, нужно попробовать словами поставить её на место. Просто соберусь с духом и уверенно скажу, что не буду это делать, если не отстанет, буду звать на помощь. Может решительность, и строгость голоса урезонят Гертруду?».

– Гертруда, – постарался как можно увереннее и строже сказать миловидный отрок, – отстань! Отстань сейчас же! Я же сказал «нет», значит «нет»! Если не прекратишь, я буду кричать и звать на помощь, чтобы все слуги сбежались, а потом всё расскажем о тебе Гоцци! Не надо!!! Не хочу, не надо!!!

Гертруда же на это больно вцепилась в плечи Джовано и грубо прошипела:

– Так, Джованни, не смей сейчас мне даже пискнуть! Учти, что если откажешь мне или на свою беду сейчас закричишь, и кто-то из слуг прибежит, или проболтаешься о случившемся Гоцци, да я же так всё подстрою, такого Гоцци насочиняю про тебя, столько подстав тебе устрою, что Гоцци выгонит тебя отсюда на улицу. Если сам не сбежишь, потому что я тебе житья не дам! Так что не хочешь голодать в подворотне, делай, как я сказала и не смей рассказать кому-нибудь!

У Джовано внутри всё похолодело от ужаса, всё тело лихорадило с большой силой, он смирился, и подрагивающими руками стал раздеваться дальше с мыслью: «Ужас! Ну, ничего, лучше сдержать испуг и согласиться на любовь с этой ненавистной Гертрудой, у которой пудры на причёске больше чем ума в голове, но остаться дальше в доме аббата Гоцци, чем нажить себе проблем. Если она выполнит свои угрозы, я ведь на улице пропаду просто от голода, а здесь поживу до семнадцати лет, потерплю, чтобы образование получить, да и всё…».

…Собственно через полчаса уже всё кончилось. Гертруда, очень даже довольная полученным удовольствием, встала, кокетливо прикрывшись одеялом, и стала приводить себя в должный вид: расчесала разлохмаченные волосы, одела сначала все нижние пышные юбки и корсет, а потом само шикарное платье и украшения, затем стрельнула в адрес Джовано своими лисьими глазками и промолвила:

– Что ж, было очень приятно, я жду, что когда Гоцци уедет надолго в следующий раз, мы повторим нашу романтичную встречу…

…Джовано же лежал в своей кровати в любимой ночной рубашке цвета морской волны с кружевами и синими ленточками, изображая, будто бы ничего не случилось, но самочувствие мальчика-отрока оставляло желать лучшего. Он весь закутался в тёплое одеяло, так его знобило от переживаний, от температуры слегка покрасневший, с закрытыми глазами он лежал, задёрнув сиреневый балдахин с мыслью: «У-у, ненавижу Гертруду, тоже мне, выискалась липовая «самка богомола»! Ничего, я это терплю только чтобы до окончания учёбы продержаться, не оказаться на улице из-за неё, а потом буду самостоятельным человеком и забуду о ней. Эх, мама-мама, папа-папа, что же вы так легко забыли обо мне, мне бы сейчас так пригодилась ваша помощь, хоть какая…».

… Уже поздним вечером в имение вернулся Гоцци, ничего не подозревая, переоделся в домашнее, помыл руки и спросил у служанки:

– Я сегодня задержался почти на весь день, всё ли в прорядке в доме, не случилось ли каких-либо происшествий без меня? Не жаловались ли на что-нибудь моя сестра Гертруда и мой воспитанник Джовано Казанова?

– Сеньор Гоцци, – ответила скромно служанка, – Все указания по хозяйству в имении, что вы дали слугам, выполнены, сеньора Гертруда, как и обычно, у себя, а новость только одна, увы, сеньор, печальная: Джовано сейчас лежит с лихорадкой и жаром в постели, у него сегодня резко ухудшилось самочувствие. Ваш уважаемый воспитанник Казанова сказал, что простудился, но вы сами разберётесь, если скажите, мы тут же пойдём за врачом…

Гоцци и удивился, и расстроился, подумав: «Бедный милый Джованни, что же случилось? Может, правда, простыл? Странно всё как-то, слишком резко у него жар поднялся для обычной простуды. Нужно подняться к нему и, если всё так, как мне сейчас сказала служанка, нужно будет звать врача…».

… Аббат осторожно вошёл в комнату Джовано, и сердце его заболело от жалости, когда он приподнял сиреневый балдахин и увидел отрока Джованни в таком болезненном состоянии.

– Мальчик мой, – с сочувствием протянул Гоцци, пощупав его лоб – Ты же болен, вон, как тебя, бедняжку, лихорадит и жар поднялся, не волнуйся, отдыхай, учёба пока подождёт, а я сейчас же пошлю за доктором…

Джовано же смотрел на Гоцци своими огромными карими глазами, полными боли и тоскливой печали, словно пытался сказать Гоцци своим видом: «Нет, это не простуда, со мной случилось что-то более для меня неприятное, пожалуйста, заметь это, заметь, пожалуйста, догадайся сам о том, что я тебе боюсь рассказать, помоги, умоляю, мне страшно…».

… Но Гоцци не понял мольбы во взгляде, только послал скорее за врачом, а мрачный сухощавый врач средних лет осмотрел Джовано, достал из мягкого саквояжа две бутылочки и подал их Гоцци со словами:

– Поверьте мне, господин, ничего страшного, это лёгкая простуда, угрозы для жизни нет, он быстро поправится, вот, увидите, господин Гоцци, что дней через пять-шесть он уже выздоровеет и снова сможет приступить к учёбе. Я вот, выписал ему две микстуры, будете давать пять дней, одна жаропонижающая, а вторая травяная из шалфея от кашля и насморка, так же эти дни пусть отдыхает, никакой нагрузки, побольше пьёт и хорошо кушает, и за эти пять дней он как новенький будет…

Гоцци с большой радостью расплатился с врачом за микстуры и осмотр и со счастливым облечением ответил:

– Спасибо вам, доктор, что так всё объяснили хорошо, я так разволновался, не было бы что-нибудь похуже, опасного для здоровья или жизни, а раз вы говорите, что при лечении и постельном режиме он так быстро поправится, мне сразу легче стало, выполню всё, как должно…

… Так ни добрый учитель Гоцци, ни хладнокровный врач не поняли, что на самом деле случилось с мальчиком, и пять дней Джовано лежал у себя, терпел совершенно бесполезные микстуры, со скукой одиноко ждал, пока Гоцци или кто-то из слуг придут к нему с едой, лекарством или пьём. Чтобы не было грустно и скучно, Джовано взялся читать в кровати какую-то комичную художественную книжку о приключениях авантюриста. И, надо сказать, на пятый день отрок Джованни уже оправился от жизненного удара, и на следующий день вернулся к прежней жизни и урокам с Гоцци.

… Увы, жизнь Джовано от этого легче не стала, от домогательств Гертруды он так и не избавился, и четыре месяца каждый раз, когда аббат Гоцци уезжал на целый день, Гертруда упрямо с тем же настоящим костром любовной страсти ждала Джовано у себя в спальне, чтобы интимно и романтично провести время. Джовано же терпел необходимость быть возлюбленным Гертруды, скрипя зубами, но уже совершенно без страха, просто с чувством брезгливости и презрения, мысленно ругая её «глупой болванкой для парика», «пустоголовой куклой с буклями и пудрой», «медузой Горгоной» и «стервой».

… Их странный роман уже затянулся уже на четыре месяца, когда всё изменилось.В тот день, как и обычно, аббат Гоцци с утра нарядился и сообщил обитателям имения, что сегодня его не будет до обеда.

Гертруда, довольная, как и обычно поспешила в свою спальню приготовить «ложе любви», а Джовано сразу стало немного кисло при мыслях о его обязанности перед Гертрудой.

…Конечно, отрок Джовано побоялся сейчас что-то сказать против Гертруды и решил потерпеть «объятия этой медузы Горгоны», и как Гоцци уехал в карете, Джованни и Гертруда снова оказались в одной постели за любовными утехами…

…Они не знали, что Гоцци сегодня очень торопился на важный приём и забыл очень важную для себя вещь: при его слабом здоровье пожилой аббат, когда уезжал далеко, брал с собой нюхательную соль, в душных помещениях у него иногда начинались головокружения. Вот и сейчас, заметив, что поехал на приём без столь важной для него вещи, он решил, пока успевает вернуться за ней домой, когда же приехал и взял нюхательную соль, он заметил, что горничные Гертруды, увидев его, пришли в явный ужас.

Гоцци заподозрил подвох, забыл сразу о приёме и строго спросил:

– Так, а что это у вас за испуг и замешательство? Что случилось такое в доме, что вас так вогнало в краску? Где моя сестра сеньора Гертруда?

Горничные растерялись ещё больше, чем ещё сильнее насторожили и рассердили Гоцци, и кое-как промямлили:

– Господин, сеньора Гертруда у себя в спальне и она попросила нас посмотреть, чтобы её не тревожили, она… вы, пожалуйста, не сердитесь на неё сильно…

Тут Гоцци догадался, что пытаются срыть смущённые горничные: у Гертруды сейчас в спальне какой-то кавалер!

«Ах, какая подлость! Ну, сестра, я от тебя такого не ожидал, как родители наши отошли ко Господу, я ж всё для тебя, хотел тебе выгодный брак и счастье, а ты!!! Опозорила нашу семью! Родители наши были образцом добродетели, я сам соблюдаю нравственность, являюсь аббатом, примером своему приходу, а ты, Гертруда, значит, уже до греха блуда докатилась?! Какой позор и в свет, и перед паствой теперь! Ну, я сейчас заскочу и тебе, и твоему ухажёру, не знаю, кто он, но он в любом случае тоже получит, такую головомойку устрою!!!» – решил в гневе для себя Гоцци, с разозленным перекошенным лицом быстро без стука открыл за золотую ручку, позолоченную расписанную бордовыми розами дверь…

… И увидел, что вся одежда этой парочки висит на красивой расшитой цветами шторке, зелёный атласный расшитый золотой ниткой балдахин распахнут, а в постели Гертруда и Джовано Казанова. Когда Гертруда и Джованни сейчас так внезапно увидели разгневанного Гоцци, оба испугались, правда Гертруда намного сильнее, ведь они-то знали, что Джовано невиновен, что она вынудила шантажом его на отношения. Гертруда от испуга завизжала и укуталась стыдливо в одеяло, а Джовано, весь раскрасневшийся от стыда быстрей ветра проскочил за шторку и быстро стал там одеваться во весь свой сложный модный наряд и приводить в порядок разлохмаченные волнистые тёмно-русые волосы с мыслью: «Просто катастрофа! А-а-а! Какой позор, стыд! Что делать? Как сейчас оправдываться перед Гоцци? Ну, ладно, попробую не паниковать, а как-то спокойно объяснить, что я невиновен, она меня вынудила, что я недобровольно в этих отношениях, а эта напудренная кукла пусть за себя потом сама отвечает, домогалась меня, раз Гоцци узнал, я правду ему расскажу, пусть она сама со своими проблемами разбирается…».

Гоцци же разъяренно подскочил сначала к Гертруде и прокричал гневную тираду:

– Сестра, значит, так мы благодарим старшего брата за заботу?!! Опозорила меня перед всеми!!! Я же аббат, причём уважаемый своей паствой за благочестивый образ жизни, а что теперь?!! Теперь все смеяться над нашей семьёй будут, мол, сами молятся, а ничего не соблюдают, вон, Гертруда уже потеряла невинность, согрешила!!! А я тебе такое шикарное приданое собирал, хотел тебя замуж хорошо выдать, чтобы у тебя стоящая семья потом была, а теперь тебя конюх даже замуж не возьмёт!!! А наши родители возлагали ещё на нас такие надежды!!!

Напуганная Гертруда кое-как промямлила в ответ:

– Гоцци, брат, не расходись так сильно, пожалуйста, прости, я понимаю, как я виновата, но пойми…

Гоцци прервал её криком:

– Слышать от тебя сейчас ничего не хочу, позорище!!! Вставай, одевайся, да я тебе в первую очередь выпорю розгами знатно, побольней, чтобы неповадно было!!! Ни я, ни родители тебя не наказывали, а сейчас я точно тебя высеку!!!

Испуганная Гертруда, побелев от испуга, стала просить:

– Ой, Гоцци, брат, не надо, пожалуйста…

Но Гоцци её не слушал, уже крикнул горничной ведро с розгами сделать и принести, потом посмотрел с гневом на шторку, за которой спрятался Джовано. Заметив, что отрок уже оделся и снизу в белоснежные чулочки, ботинки и синие кюлоты, и сверху и белую рубашку с манишкой, и тёмно-синий камзол, и бежевый кафтан-жюстокор, и привёл себя в должный вид, даже волосы уже лентой в хвостик собрал, крикнул на него:

– Джованни, оделся, позорище неблагодарное моё?! Тогда что стоишь?!! Марш к себе в комнату, я с сестрой разберусь, потом с тобой разговаривать буду, свинья неблагодарная!!!

Смущённый и испуганный Джовано выскочил из комнаты Гертруды, прибежал к себе и притих, будто мышонок, уткнувшись в книжку, чтобы как-то отвлечься от того неприятного холодка по телу, что у него был сейчас и в тот день, когда Гертруда в первый раз домогалась его…

… Из комнаты Гертруды какое-то время, чуть меньше часа, слышались визжание поросёнка, вой, рыдания и крики:

– Ой, больно!!! Ой, больше не могу, так больно-о-о-о!!! Гоцци, брат, хватит, пощади-и-и!!!

Когда же крики кончились, Гоцци с гневным и пренебрежительным выражением лица появился на пороге комнаты отрока Джовано. У Джованни от боязни ручки затряслись, но мальчик-отрок набрался храбрости и хотел начать объяснение:

– Сеньор Гоцци, я тысячу раз прошу прощения за произошедший постыдный случай, мне, правда стыдно, что после всех ваших благодеяний я невольно, совершенно не желая того так подставил вас, но, я умоляю, дайте мне шанс. Я объясню с самого начала как вышел такой неприятный конфуз, что я не хотел этих отношений, я сам пострадал…

Но, увы, в первый раз в жизни Гоцци проявил жестокосердие и равнодушие, он не стал слушать рассказ Джовано о домогательствах Гертруды, потому что сейчас уже не верил отроку, очень быстро восхищение и благосклонность Гоцци в адрес Джовано сменились ненавистью…

… А жаль, если бы он послушал, как издевалась его сестра над отроком, когда самого аббат не было дома, сколько боли и унижения причинила своим принуждениями, он бы понял Джовано и вместо скандала, мальчик получил бы понимание и поддержку…

Но, увы, нет, Гоцци не хотел слушать оправданий, не верил Казанове и только крикнул на него:

– Замолчи!!! Замочи, нахал!!! Тоже мне Ромео и Джульетта нашлись!!! Я возлагал на тебя, как на самого умного из учеников такие надежды, вложил в тебя столько заботы, внимания и денег, а ты принёс в мой дом позор, устроив с моей глупой, такой же, как и ты, легкомысленной, сестрицей роман! Видеть тебя, бесстыжего, после этого не желаю! Всё, ты больше не мой ученик и не живёшь на моём содержании, раз такой «умный» ищи работу сам! Иди, собирай вещи, у тебя два часа на сборы, а потом шагай в Венецию куда хочешь!!!

… Джованни стоял после этого в оцепенении, будто бы его ледяной водой облили, а в огромных карих глазах с разочарованным взглядом застыли слёзы, в голове вертелись мысли: «Как так?! Как мой уважаемый любимый замечательный милосердный учитель Гоцци сейчас не дал мне и слова в своё оправдание сказать, ничего не спросил, не дал объясниться, просто совершенно равнодушно, как три года назад родители меня отдали Гоцци, теперь он выгоняет меня на улицу! Как я буду выживать?! Я же пропаду! И, главное, Гоцци не дал мне шанса поговорить. Объяснить, что этот роман случился не по взаимной любви, что я согласился, потому что она напугала меня и физической силой, и шантажом, угрозами. Мне четырнадцать, а ей двадцать лет, я её испугался, просто терпел, какая тут любовь? В чём моя вина? Неужели Гоцци не понял этого, когда я болел после первого раза? Неужели ему всё равно, что я могу погибнуть на улице? Эх, мама-мама, папа-папа, хоть я и был слугой в вашем доме, хоть и жил не шикарно, как тут у Гоцци, хоть и голодным спать ложился, но вы мне были родными, почему вы меня так легко отдали три года назад и сразу же забыли обо мне?.. Неужели не любили, неужели я был только лишним ртом, как все соседи говорили?..».

Так думал Джовано, но вслух ничего не сказал, а отправился собирать вещи.Несчастный отрок складывал в большой сундук книги, одежду и просто рыдал, не скрывая слёз обиды. Его предали второй раз в жизни…

За два часа, что отвел ему Гоцци, Казанова уже собрал свой сундук с многочисленными книгами и кое-какой основной одеждой, и Гоцци указал мальчику-отроку, что украдкой смахивал слёзы обиды, на дверь…

… Было ещё время около полудня, Джованни сел на свой сундук и разрыдался, и в таком состоянии полного отчаяния просидел часа два, а потом подумал, чем же он может заработать себе на хлеб, и решил попробовать наняться в театр скрипачом.

… И, правда, в одном небольшом театре, владельцем и директором которого был господин Бруни, толстый мужчина средних лет в шикарном напудренном парике, вышитым драгоценностями кафтане жюстокоре и дорогими перстями на руках, Джовано Казанову взяли музыкантом-скрипачом с маленьким жалованием и предоставили для проживания скромную комнатушку-коморку…

Глава «Скрипач в театре и тюрьма или начало злоключений Джовано Казановы»

… Так незаметно пролетело ещё два года, Джовано Казанова из четырнадцатилетнего отрока подрос до шестнадцатилетнего юноши. В свои совсем юные шестнадцать лет Джовано был хорошим скрипачом, ответственно походящим к своей работе, и выглядел красивым молодым человеком. Он любил спортивные занятия, поэтому его фигурка перестала быть несуразно-нескладной отроческой, а, хоть он и был стройным, но из-за мышечных плеч казался чуть старше своих лет, а вот черты лица не изменились, оставаясь по-мальчишечьи мягкими. Волнистые собранные лентой в хвост волосы же, которые немного выцвели и стали из тёмно-русых просто русыми, стали её длиннее.

… Всё это время Джовано работал скрипачом в театре господина Бруни за несправедливо маленькое жалование и жил в той комнатушке, что отдал ему надменный директор театра.

Его соратники по театру уважали Казанову за ответственное отношение к работе и, если у них заходила в беседе речь о Джовано, обычно о нём они говорили так:

– А согласитесь, наш скрипач парнишка Джовано неплохой человек: скоромный, ответственный, репетиций и выступлений не пропускает, не опаздывает, да и в общении приятный…

– Ну, да, я соглашусь с вашим мнением, только у меня он вызывает больше вопросов, чем приятных впечатлений. Я не понимаю, где его родители, почему он уже с четырнадцати лет живёт один, сам зарабатывает себе на хлеб. Где он мог научиться играть на скрипке, и, вообще, стать таким образованным читающим человеком, если он говорит, что из бедной семьи? Кто его родители и где? Осиротел что ли? И меня раздражает немного его замкнутость, будто он всех боится и дичится…

– У меня тоже возникают все эти вопросы, но я, скажу вам, сочувствую юноше: я вижу, как тяжело ему одному, как он у господина Бруни больше всех музыкантов старается, лишь бы эти несчастные монетки на хлеб заработать, как он вертится, чтобы дополнительный заработок найти. Даже ходит в азартные игры на деньги играть, потому что ему ведь не хватает этой мелочи, что платит жадный господин Бруни. Как не спросишь Джованни, будет он кушать со всеми или сытый, он всегда такой голодный, прямо с такой жадностью ест, что жалко на мальца смотреть…

– Ха-ха, тут я с вами согласен, директор нашего театра господин Бруни такой скупердяй и скряга, каких ещё свет не видел! Он может дать такое маленькое жалование, что поневоле полуголодным жить будешь! И я тоже не могу жить на такое мизерное жалование, тоже зарабатываю помимо театра тем, что выигрываю какие-то суммы денег в азартные игры, в того же фараона, Джованни тут такой пострадавший от жадности господина Бруни не один!

… Как реагировал на такие разговоры о себе сам юноша? Никак. Он старался избежать слишком дружелюбного или враждебного общения с кем-либо, был затюканный и недоверчивый к людям. Ну, конечно, это были последствия такой судьбы, не от хорошей жизни юный Джовано стал таким недоверчивым и малообщительным. Хотя, иногда жизнь всё же удивляла юношу и приятно.

… Так случилось и в тот, совершенно обычный будничный день Джовано. Как и обычно, юный Джовано никак не мог заставить себя встать с постели, он был любителем поспать, утро было самым нелюбимым временем юного скрипача, вот они и ворочался ещё полчаса с мыслью: «Эх, утро, зачем ты наступило, так сладко спалось! Ну, ещё урву пять минут, тогда встану…».

Потом юноша всё-таки встал, умылся, оделся в свою привычную простенькую одежду: белые чулочки, ботинки, белая простая рубашка и тёмно-синие кюлоты из дешёвой ткани. Потом стал у зеркала и сам же пошутил над собой:

– Да, Джованни, ну и вид у тебя потасканный! Давай, дружище, хоть волосы во что-то приличное расчеши из пакли…

…Тут же он взял деревянный гребешок расчесал русые волны волос и собрал в хвост ленточкой со словами:

– Вот так уже получше будет! Та-а-к, у меня ещё до репетиции в театре два часа, неплохо было что-то сейчас раздобыть на завтрак себе…

Джованни посмотрел в свой мешочек, где хранил деньги, и застыл с расстроенным и насупленным от досады лицом: там было пусто, ни одной монеты. Джованни со стыдом вспомнил, как вчера у него оставалось жалких пять центов, на которые кроме крынки молока да куска хлеба ничего не купишь, а до жалования ещё неделя, и отчаянный юноша решил подзаработать, выиграв что-нибудь в азартную игру на деньги «фараон», поставил на кон эти пять центов и проиграл. Ему не на что сейчас было купить даже хлеба.

«Какая досада! Ладно, всё равно я бы прожил на жалкие пять центов день, не больше, никак уж на неделю до жалования мне их не хватило. Что же делать? – поразмышлял расстроенный Джовано, – Эх, как это ни низко, придётся видно мне залезть в чью-нибудь гримёрку и стырить немножко! О, Господи, прости, до чего ж, правда, противно быть воришкой, но у меня нет выхода, мне нужно на что-то кушать…».

… Джовано накинул суконный плащик и тихо пошёл в пустой театр, заметил гримерку уважаемого актёра Бенволио Фатум и решил залезть к нему через окно…

… У юноши запрыгнуть в окно получилось легко, и он сразу же стал искать себе «добычу» по всем расписным позолоченным шкафам и трельяжу, нашёл целый мешочек золотых монет, и только собрался ретироваться с ним в окно…

… Тут сзади кто-то очень крепкий и высокий схватил Джовано больно за руку и выкрутил назад со словами:

– Ах, ты, хитрюга, уже умудрился ко мне в гримёрку залезть, не иначе, как стащить что-то хотел! До чего докатился, а?!! И тебе, Джовано, не стыдно, только честно?!

– Если честно, то нет… – нехотя протянул Джовано в ответ на возмущения Бенволио Фатума, которого без труда узнал по голосу и силе в крепкой руке, – Бенволио, ну, больно же, пусти руку, пожалуйста, я верну сейчас всё, что стырил у тебя в гримёрке. Не надо звать стражу сразу, прошу, позволь мне всё объяснить…

Бенволио, крепкий и высокий красивый мужчина средних лет в напудренном парике после этого отпустил руку Джовано, юноша же сразу вернул артисту его мешочек с деньгами, тихо с пристыженным видом промолвив:

– Вот и всё, что я стырить-то хотел…

Сам же с несчастным видом подумал: «Ну, всё, полное фиаско, если даже Бенволио пожалеет меня и не позовёт стражу, всё равно, ведь скажет господину Бруни, и я вылечу с грохотом и скандалом отсюда опять на улицу. Ох, Господи, прости грехи мои, никак не пойму, за что мне такая бурная на злоключения, беспокойная жизнь, когда я же спокойствие какое-то найду?».

Бенволио с хмурым видом же, заметив пристыженность и несчастный вид Джовано, уже не таким сердитым тоном спросил:

– Ну, что, хитрюга бесстыжий, ты что-то хотел сказать в своё оправдание? Говори, я тебя слушаю, как видишь, даю возможность оправдаться, не зову стражу…

– Спасибо, что проявили сочувствие, просто я же не случайно ответил на ваш вопрос, не стыдно ли мне «нет», потому что, когда голоден, забываешь всякую стыдливость. Я сейчас на мели, и мне не на что было купить покушать, вот я уже и оставил совестливость до лучших времён и полез. Пожалуйста, войдите в моё положение. Моё жалование скрипача в театре господина Бруни всего каких-то жалких сорок пять центов! Всего! И это за такую усердную работу! Вы вот давно на рынок за едой ходили, вы цены на молоко, сыр, хлеб видели, не говоря уж о других продуктах? Как, скажите, можно прожить месяц на эти жалкие сорок пять центов, если большая буханка хлеба стоит шесть центов, маленькая – три цента?! Я не говорю уж про остальное. Я не знаю, почему господин Бруни положил мне такое маленькое жалование, но он сам человек богатый и одет дорого, и с таким, очень заметным лишним весом, видно, что он точно сам рынок не посещает, ему кухарки и купят, и наготовят, что ему не понять таких вещей. И, по-моему, ему вообще всё равно, как живут его подчинённые, я попробовал попросить один раз повысить мне жалование центов на двадцать, так он на меня так накричал, что я больше тему эту не поднимал. Вот и хожу вечно полуголодный, мне на самое главное, на еду не хватает, всё-таки юноша шестнадцати лет. Я пытался подработать слугой, меня не берут никуда, потому что, мол, малой ещё, ничто не умеет, говорят. Уволиться из театра господина Бруни и устроиться в театр, где бы больше платили, я не могу по той же причине, что и подрабатывать слугой. И у меня жалование через неделю, а оставалось всего пять центов! На кусок хлеба только с молоком, на раз покушать, и я так надеялся выручить себя заработать на недельку, выиграв что-нибудь в азартные игры на деньги, сел в кабаке сыграть в фараона, я так пару раз спасал себя от голода. Но в этот раз мне не повезло, и я проиграл даже эти пять центов, и сейчас я голодный, вот и полез в окно. А что мне оставалось делать? – закончил свою тираду Джовано со слезами в огромных нечастых карих глазах.

Бенволио же слушал это уже без тени рассерженность или обиды, наоборот, его тронули за душу честные и простые слова юноши, ему стало искренно жалко мальца, поэтому бывалый артист задумался…

… И вдруг протянул Джовано тот мешочек с золотыми монетами со словами дружелюбным тоном:

– Эй, Джованни Казанова, держи. Да, говорю тебе, держи, не стесняйся, ты их не стырил, я их тебе просто дарю безвозмездно, мне, правда жаль тебя, ты ведь неплохой парень, я понимаю, как тебе туго приходится полуголодным жить тут, при театре. И не переживай, всё осталось между нами, ни стража, ни этот заносчивый толстяк господин Бруни не узнают, но, раз у нас зашёл такой откровенный разговор, может, ты расскажешь, как так вышло, что ты живёшь с четырнадцати лет один и сам зарабатываешь на жизнь? А где же твои родители? Ты сирота?..

Джовано смущённо улыбнулся и слегка зарумянился, ему стало необъяснимо и тепло, радостно, и до слёз больно от доброты Бенволио. Радостно, что простил, и даже помог деньгами, что, оказывается, мир не без добрых людей, больно от воспоминаний, что аббат Гоцци когда-то тоже был добр к Джованни, но потом, когда вмешалась коварная Гертруда, Гоцци равнодушно, будто забыл о своей доброте, выставил отрока на улицу на погибель.

– Так получилось, что я сам не знаю, осиротел я ещё или нет, потому что мои родители отдали меня на обучение меценату-благодетелю аббату Гоцци в одиннадцать лет, и с того дня я не только не видел их, но не получил от них ни одного письма или маленькой записки, им было всё равно. Семья была очень бедная, я, как старший из шестерых детей, лишний рот только, вот так и вычеркнули меня из своей жизни…

Бенволио с большим интересом приподнял бровь и уточнил:

– На обучение аббату? А, теперь мне понятно откуда ты такой грамотный, так любишь читать, а ещё знаешь этикет и обучен игре на скрипке. А почему ты тогда не у того аббата?

– Да… – стыдливо и нехотя протянул Джовано – выгнал меня на улицу аббат Гоцци, когда мне было четырнадцать лет. Просто тогда два года назад случилась очень неприятная для меня ситуация с его младшей сестрой, девицей двадцати лет, … не хотелось бы вспоминать, сразу больно становится, унизительная история, после которой аббат Гоцци равнодушно выгнал меня на улицу. Вот так, без разговора и без разборок, хотя мог бы и выслушать меня, что я не виноват, логически сам рассудить, что она здоровая взрослая девица, а был мальчишка ещё тогда, конечно, испугался её, да и он был не слеп, если бы захотел, давно бы мог синяки у меня заметить…

Тут от воспоминаний у юноши потекла слеза, но он быстро вытер её (а Бенволио растрогался ещё больше, потому что Джовано не видел, что статный крепкий актёр заметил эту слезу) и подрагивающим голосом закончил разговор:

– Огромное вам спасибо, просто от всего сердца благодарю за всё, и за то, что выслушали, простили, не стали звать стражу, жаловаться господину Бруни. Спасибо вам, и за то, что проявили такое милосердие, дали мне эти деньги, они ведь мне так нужны, для вас это незначительная сумма, а для меня это просто спасение! Я же на эти деньги буду сытым месяца три, а то и четыре, и мне не будет нужды, чтобы не голодать бежать после работы играть в эти ненавистные мне азартные игры на деньги! И огромное спасибо вам за вашу человечность, что просто по душам поговорили, я хоть кому-то свою боль рассказал…

А Бенволио и слова сказать не может, стоит как громом поражённый от того, что сегодня узнал о Джовано: оказывается, он остался без родителей в одиннадцать лет, в отрочестве пережил домогательства, и сейчас один карабкается по жизни!!!

– Джовано-Джовано, славный парень, не благодари за милосердие, милосердие должно быть в каждом человеке, я сочувствую тебе, жаль, что больше ничем не могу помочь, кроме, как денег дать, ничего, я верю, что у тебя ещё вся наладится, ещё вся жизнь впереди, а пока иди, купи себе покушать. Увидимся на репетиции через час…

Джовано, растроганный, молча, поцеловал Бенволио руку и пошёл на рынок, купил там хорошей еды, потом покушал у себя в комнатушке и запеченной говядины картошкой, и сыра с приятной мыслью: «Вот, спасибо Господу всё-таки за то, что мир не без добрых людей, сразу так как-то веселее стало от доброты Бенволио, видно, что у него христианская душа. Жаль, что таких людей слишком мало…».

Ну, а потом в театре Казанова потрудился на славу скрипачом, и был сегодня, всем на удивление, в первый раз на репетиции в приподнятом настроении, а Бенволио, зная причину этого, смотрел на юношу со слезами в глазах, так ему было жалко Джовано. Ну, а вечером, Джовано, довольный, что сегодня ему не придётся, чтобы заработать, идти в кабак и играть на деньги в азартные игры, которые он терпеть не мог, уютно устроился в своей комнатушке за чтением интересной книги по географии…

… Действительно, четыре месяца юный Джовано Казанова прожил без всяких проблем, но потом опять вернулась тот же вопрос: жалования на еду не хватает, где взять ещё заработок?

… Джовано долго мучился над решением этой головоломки, а потом ему повернулась под руки книга о разных ремёслах, в том числе упоминалось ремесло стекольщика, который делает разную стеклянную посуду…

…Джовано читал это и с хитренькой улыбкой и с блеском в больших карих глазах подумал: «О, как всё тут понятно и хорошо описано, весь процесс выдувания и создания стекольного раствора, а я ведь разбираюсь в химии, у Гоцци изучал эту науку, а что если использовать это для одной махинации?..».

Ну, и взялся юноша за воплощение своей, как ему казалось, шикарной идеи. Сделал из разноцветного стекла разные сложные геометрические фигуры, потом натёр хорошенько эти разноцветные стекляшки растительным жиром и вышел на дальнюю улицу в Венеции продавать их за большие деньги, обманывая людей, что это драгоценные камни: алмазы, рубины, изумруды и розовый кварц…

Конечно, не сказать, что Джовано совсем не переживал, зарабатывая таким нечестным путём, муки совести давали о себе периодически знать и портили юноше настроение, но Казанова успокаивал себя: «Это ненадолго, я просто пошёл на этот стыдный поступок, чтобы заработать определённую большую сумму денег, а потом, когда я накоплю эти деньги, бросить театр господина Бруни и уехать в Рим учиться на хорошую профессию…».

Но, увы, планам юноши не удалось сбыться. Один раз Джовано стоял рядом с очередным покупателем подделки, расписывая молодому дворянину «всю красоту этих драгоценных камней, что достались мне от матери, когда я осиротел».

Молодой дворянин же, что был одет в дорогой вышитый золотой ниткой кафтан-жюстокор из лилового атласа и белоснежную богатую манишку с бриллиантовой брошкой, слушал речи Джовано, когда внезапно из-за угла появились стражники, двое крепких солдат со шпагами и треуголками. Ой, как несчастный Джовано испугался! В переполнявшей до лёгкой дрожи в руках панике, юный Казанова стал способ сбежать но не увидел такой возможности, и понял, что сейчас попался. Его нежное юностью лицо перекосилось от ужаса, карие глаза расширились как два красивых больших камушка, а длинные волнистые русые волосы, собранные лентой в хвост неопрятно растрепались по плечам. Он застыл в ожидании полного фиаско, как замороженный. Два солдата же подошли к Джованни и молодому дворянину и тот, что был постарше, гаркнул:

– Так, молодой господин, а вы думаете, за что платите деньги? Извините, господин, вы разве не видите, что не драгоценности, а стекло обыкновенное покупаете? Извините меня, знатный дворянин, а попались на удочку этому мелкому жулику? Вы знаете, что у нас уже три жалобы от знатных богатых людей разного титула, этот юноша продавал стекляшки за большие деньги под предлогом что это, яко бы драгоценности?

– Эм, нет, извините, я и подумать не мог, парень выглядит прилично… – растерянно пробормотал молодой дворянин.

… Джовано с ужасом схватился за голову и подумал: «О, Господи, за какой же из моих тяжких грехов ты решил меня так наказать?».

Второй же солдат, моложе и с длинными волосами сказал своему старшему соратнику:

– Да ладно тебе уже разборки устраивать, надо у этого мошенника его поделки забрать да под арест брать. И, слушай, по-моему, паренёк сильно испугался, так что давай осторожней…

– Хорошо, жалостливый ты наш, давай, делай, как сказал… – со смехом ответил старший солдат – Ты у нас добродушный, я так вот не умею…

После этого молодой солдат с длинными волосами подошёл вплотную к Джовано и промолвил:

– Так, паренёк, сейчас пытаться от нас сбежать уже бесполезно, но, если будешь делать всё по-хорошему, ничего ужасного не случится, так что не надо так пугаться, давай лучше, отдавай сюда стекляшки свои, да, если не хочешь проблем, протягивай руки, я перевяжу, и поведём в камеру. Не дрейфь, ничего не терпимового там нет, обычная сухая камера, да ещё и покормят, да я уверен, что такому молодняку судья даст небольшой срок…

Джовано немного успокоился, отдал солдату свой мешочек с поддельными драгоценностями, протянул руки и тихо попросил:

– Только без грубости, только без рук, пожалуйста, я всё выполню, что скажете…

– Вот, другое дело! – сказал солдат, перевязал руки юноши верёвкой, и несчастный Джовано поникшим видом пошёл покорно со стражей…

… Спустя час юного горе-авантюриста привели в камеру, развязали руки, и солдат весело прикрикнул, прежде, чем оставить его одного:

– Ну, я ж, говорил, что в камере ничего ужасного нет, ни крыс, ни сырости, обычная камера, давай, привыкай, да не вздумай рыпаться отсюда и пытать сбежать, тебе же хуже будет!

… Джовано же остался один с грохотом закрытой камере, испуганно осмотрелся…

… Пустая тихая комнатушка с выкрашенными в бежевый цвет стенами, с окном с железной решёткой, деревянная, застеленная простынкой, то ли лавка, то ли кровать да стол со стулом. И полная тишина, которая немного напугала Джованни. Он приютился на своём деревянном месте для сна с тоской и слезами, мысленно отчитал себя: «Ну, вот, хотел, как лучше, а получилось, как всегда! Ведь знал, что эта денежная афёра и подсудное дело, и, вообще, нечестный постыдный поступок, но ведь нет, всё равно авантюрист-неудачник, полез! Так уж мне просто хотелось заработать деньги, да бросить театр этого вредины и жадины господина Бруни, поступить учиться на хорошую профессию. Так уж мне хотелось получить достойную профессию и начать полноценно жить, но опять ничего не вышло! И денег на учёбу не успел скопить, и сейчас после такого и работу скрипача в театре Бруни точно потеряю, он мне быстро замену найдёт! А всё из-за легкомыслия, раньше надо было думать! И тут так тоскливо, одиноко, хоть бы кто-то из стражи заглянул…».

За такими мыслями несчастный Джовано сидел, скрючившийся с взлохмаченными русыми волосами, напуганный, а одна слезинка всё-таки побежала по личику, и слегка пошмыгивал носом…

… Тут, и впрямь в камеру к Джовано скрипнула дверь, и на пороге появились два пожилых седых стражника, один из них прохрипел:

– Эй, малец, что-то ты сидишь такой тихий и нечастный, что аж жалко тебя. Ты чего так испугался? И как такой молоденький умудрился уже тюрьму попасть? Тебе хоть сколько лет?

– Шестнадцать лет мне. Как умудрился в тюрьму попасть? Заработать на жизнь хотел, я сам себя содержу четырнадцати лет. Надоело ходить полуголодным, вот и на одной афёре думал заработать. Напугался, да потому что в первый раз в тюрьму угодил, а здесь так что-то тихо и одиноко… – честно рассказал Джовано, не меняя своей позы сжавшегося комочка, обрадованный тем, что тишину прервали разговором.

А второй стражник прохрипел в ответ:

– А, всё ясно с тобой малец, ладно не бойся, бедолага, давай, пойдём в нашу комнату, у нас там вино, колбаска, ещё кое-какая еда, мы тебя подкормим, а то на такой пайке, как у всех, ты совсем дойдёшь, молодежи надо лучше кушать…

Обрадованный Джовано пошёл за ними, поблагодарив за приглашение, и скоро сидел в их комнате конвоиров, где были ещё двое седых пожилых солдат.

… Солдаты угостили Джовано и колбаской, и жареной говядиной, и сыром с хлебом. Сами же пожилые солдаты тоже ели и пили вино, и быстро все опьянели. А Джовано заметил их состояние, потом заметил, где висит связка запасных ключей от всех камер и тут его осенило, как отсюда можно сбежать…

Когда они все были пьяны, юноша очень осторожно и тихо стащил и спрятал под рубашкой эту запанную связку ключей, а потом, ближе к вечеру пьяные солдаты вернули Джовано в камеру, закрыли, а сами легки спать. Сам юный Джованни дождался, чтобы стало тихо, они точно уснули, а потом аккуратно, тихо, чтобы не разбудить стражу, открыл дверь камеры, потом так же главную дверь тюрьмы и оказался на воле!

Очень быстро и тихо Джовано сел в первую попавшуюся гондолу и поспешил как можно дальше уплыть от этого мета, и только, когда был уже недалеко от театра господина Бруни, с радостью вздохнул и крикнул, ликуя:

– А-а! Да, у меня это получилось, я на свободе!!! Как же это здорово, спасибо, господи, что помог!!! Ох, как я переволновался, но получилось, я на воле!

Но следующее же событие, что последовало после этого, сразу стёрло из души юного Казановы всякую радость и вогнало в ещё большее уныние.

Когда Джовано пришёл в театр в свою комнатушку, там его ждали новый молоденький скрипач и толстый одетый в дорогой кафтан-жюстокор с самоцветами и перстни господин Бруни и заплаканный Бенволио Фатум…

– Я вас прошу, господин Бруни, не будьте столь категоричны, ведь юноша так исправен и трудолюбив, как скрипач, дайте, пожалуйста, ему шанс объясниться, выслушайте его… – со слезами умолял господина Бруни Бенволио, с большим сочувствием поглядывая на юношу…

– Нет, уймитесь, Бенволио Фатум, я уже всё решил! – высокомерно крикнул на статного красивого, но плачущего актёра господин Бруни, а потом обратился к Джовано, – Так, Казанова! Я и так был к тебе слишком снисходительным, но после того, как ты всё-таки загремел в тюрьму так позорно, я тебя не оставлю в театре ни на одну минуту!!! Всё, ты уволен, вон, уже все твои вещи и книги, что лежали в комнате, скиданы в тот большой сундук, бери его и иди куда хочешь, я уже и замену тебе подобрал! Мне не нужен вор и тюремщик в моём театре, я не хочу, чтобы страдала репутация моего театра! Всё, выметайся, Джовано Казанова!

В висках у юного Казановы появилась резкая сильная боль, предательский комок подкатил к горлу, но он послушно взял сундук и протянул:

– Что ж, господин Бруни, раз вы мне не дали и слова сказать, а уже сундук даже мой вышвырнули, мне ничего не остаётся, как уйти…

После этого разочарованный обессиленный Джовано забрал свой сундук, идти ему было некуда, а силы были на исходе, поэтому юноша нашёл для первого ночлега укромное место под мостом и на сундуке тихо задремал, решив решать проблемы с новой работой и ночлегом уже завтра…

Глава «Джовано знакомиться с куртизаном Ромео и начинает карьеру куртизана и любовника-альфонса»

… На следующее утро Джованни проснулся под мостом в ужасно растрёпанном и грязном виде, головой мирно расположившись на сундуке, а сам лёжа прямо на гранитной мостовой и укрывшись простым суконным плащом.

После вчерашних потрясений у юноши не было никаких сил, и, когда над Венецией поднялось и заполнило всё собой яркое тёплое Солнце, будто напоминая, что начался новый день, Джовано совершенно не хотелось вставать, усталые веки никак не отпускали дремоту и он подумал: «Эх, ну, утро, почему ты всегда так быстро и не вовремя наступаешь, так ещё поспать хочется, почему обязательно нужно уже соскакивать и решать все проблемы?! Ещё чуть-чуть полежу…».

Но потом Джовано всё-таки преодолел физическое недомогание, встал, собрал длинные русые волнистые разлохмаченные волосы кое-как ленточкой в смешной хвост-метёлку, глянул на своё отражение в воде канала и подшутил сам над собой:

– Ну, Джовано, у тебя сейчас такой вид, что даже крокодил будет симпатичней тебя! Докатился вчера, конечно, ладно, что сетовать, думать дальше надо…

После этого Джовано постоял, поразмышлял, какие у него есть варианты дальше, а потом решил: «Ладно, раз на пустой желудок сейчас всё равно ничего путного не могу придумать, пойду, заработаю немножко денег, выиграв что-нибудь в азартные игры…».

Джовано покопался в сундуке и среди множества книг нашёл одну-единственную дорогую вещь красивую, с кожаной обложкой и гравюрами книгу «История древнего Рима», которая досталась юноше ещё от Гоцци, и Джовано решил, что поставит сейчас на кон её. Больше у него ценных вещей не было, если выиграет, так замечательно же, а проиграет, тоже уже нечего бояться, только книгу эту потеряет, не беда. И с этой книжкой в руках Джовано пошёл в один маленький переулок возле кабака, где простой народ играли в азартные игры…

– Ребята! – крикнул Джовано с блеском в огромных карих глазах на нежном, но уставшем личике – Тоже буду играть! Ставлю от себя эту дорогую книгу! Говорите, во что играем!

– Давай, присоединяйся, играем в кости, спортивные эстафеты и в фараона!

… Местные молодые люди поставили от себя деньги, и состязания начались. Спортивные эстафеты Джовано выиграл легко при своей спортивной подготовке, мускулатуре рук и лёгком весе, потом пошёл следующий этап, теперь ему нужно было выиграть в кости…

… Юноше деньги были нужны, как воздух, и он решил идти за победой до конца и сжульничать, чтобы победить, ведь потом останется выиграть в фараона, а это легче, и такие большие деньги будут его…

… И тут кто-то из пёстрой большой толпы кто-то гневно крикнул:

– Казанова жульничал! Смухлевал! Я видел!!! Бейте, ребята его, чтобы неповадно было!!!

В ужасе Казанова перекосил своё нежное личико и хотел уже ловко прыгнуть на ближайшую карету, убежать от опасности, но не успел: его со всей силы схватили за плечи, и завязалась потасовка, и каким бы спортивным Джовано не был, у него не было шансов выжить. Молодые люди из толпы игроков и зрителей были, конечно, сильнее и старше, вдобавок, они кинулись со всей яростью на юношу целой толпой, да так крепко, что Джованни не смог вырваться, они были готовы затоптать беднягу, который уже потерял сознание…

… Он не видел, как его ловко отбил от толпы крепкий молодой мужчина двадцати пяти лет и отнёс избитого, но живого Джованни в свою комнату, где проживал, смазал юноше мазью синяки и положил на большой мягкий с литыми витиеватыми ножками диван…

… Очнулся Джовано только через два часа, с трудом распахнул карие глазки и очень удивился: он жив и лежит в совершенно незнакомом месте, а рядом стоит незнакомый молодой человек!

…Юноша стал с настороженностью и удивлением осматривать то место, где очнулся.

… Большая просторная комната была покрашена краской нежно-голубого цвета, на полках стояли книги, посуда, чугунные изящные подсвечники, на большом окне висела шторка из зелёного лёгкого шифона. Возле того дивана, на котором лежал Джовано, стоял маленький столик с красной розой в фарфоровой вазе и мягкое кресло. В другом же углу стояли большая кровать с плотным бархатным синим балдахином и резной деревянный комод, а у окна стол с двумя стульями. А на столе была поставлена и так приятно аппетитно пахла, что у голодного Джованни в желудке всё заболело, разная еда: овощное рагу запеченная рыба, сыр, хлеб, ароматный чай и сладкие булочки к чаю. За столом же сидел тот молодой человек.

… Молодой мужчина с грубоватыми чертами лица, забавно зачесанными в маленький хвостик с неопрятно выпавшими прядями, каштановыми волосами и в опрятной белой рубашке со светло-коричневым камзолом и большим, ярко-красным рубиновым перстнем на руке очень внимательно тоже смотрел на Джовано, и в его взгляде чувствовалось сопереживание юноше.

– Эй, – приветливым тоном вдруг позвал Джовано молодой мужчина, – Ты как, паренёк, живой? Не повредили эти бездушные глупцы тебе ничего? Оклемался, не нужно звать врача? Может, сядешь за стол, поешь, да поговорим, познакомимся. Как тебя зовут?

Юноша несказанно обрадовался предложению пообедать и, хотя ещё относился к этому доброму незнакомцу с небольшим недоверием, радостно воскликнул:

– Ой, спасибо вам большое за доброту, я голодный, с радостью приму предложение покушать, тем более, что у меня сейчас ни цента, я совсем на мели, так что, когда повезёт покушать в следующий раз, не знаю. Меня зовут Джовано, Джовано Казанова, боль уже утихла, спасибо, что подобрали меня, только я не совсем понял, зачем и как у вас получилось вытащить меня живым, но вы спасли мне жизнь, спасибо…

Джовано сел за стол и стал кушать, а молодой человек по-доброму рассмеялся:

– Джовано, а ты, видно забавный парень! Перестать обращаться ко мне на «вы», мне всего лишь двадцать пять лет, меня зовут Ромео. И не благодари за то, что жизнь спас, ты был уже без сознания, конечно, не видел, как ловко я разогнал этих нахалов, они оказались ещё и трусы, у а потом я принёс тебя к себе, помазал синяки, и вот, ждал, пока ты очнёшься. Боялся, чтобы не было повреждений похуже синяков, но, раз соскочил так прытко за стол, значит, зря боялся, ты у меня живучим оказался! И меня удивил вопрос «зачем». В каком смысле? Мне жалко просто стало тебя, такого молоденького и хорошенького, ведь прибили бы, а ты совсем молодой, вырвал тебя у них, потому что хотел помочь, не волнуйся, ты мне ничего не должен, я хотел просто помочь. Так что тут уместней «почему», а не «зачем». И, поверь, за добрые поступки благодарности не ждут. Ты мне лучше, Джовано, скажи, сколько тебе лет, и где твои маменька и папенька, почему тебя отпустили на эти азартные игры жизнью рисковать, почему ты один? Почему, говоришь, что нам мели и не знаешь, когда у тебя будет ещё возможность покушать?

Джовано хорошо покушал и слегка смущённо нехотя ответил Ромео:

– Ох, Ромео, большое спасибо за помощь, но опять я слышу этот глупый и надоевший мне вопрос о «маменьке и папеньке». Меня родители отдали из отчего дома на обучение к известному меценату аббату Гоцци, когда я был одиннадцатилетним мальчиком, и всё, пропали из моей жизни, я весточки от них не получал уже пять лет! И, да, не удивляйся, мне шестнадцать лет, и я сам зарабатываю себе на жизнь, а вчера я потерял работу, я служил два года скрипачом в небольшом театре в Венеции у одного знатного господина Бруни, а вчера случился постыдный инцидент, и меня выгнали без единой монетки. А ты, Ромео, думаешь, что я от хорошей жизни пошёл в азартные игры баловаться? Нет, я просто заработать хотел на хлеб и жильё…

– Хм, – с вытянутым от растерявшегося состояния лицом протянул Ромео, – Во-первых, я думал, что ты чуть старше, что тебе семнадцать-восемнадцать лет примерно. Во-вторых, что-то мне твоя история не совсем понятна. Если ты, конечно, хочешь поделиться, не скрываешь, то, может, расскажешь, если тебя отдали на обучение аббату, то как вышло, что ты сейчас не у своего учителя-благодетеля, а уже два года сам по себе? И что такого могло случиться постыдного, что тебя уволили из театра? И, если ты сейчас без денег и жилья, где ты ночевал?

У Джовано сразу взгляд несчастный стал, в огромных карих глазах слёзы застыли очень заметно, а на личике появился стыдливый румянец:

– Хм, Ромео, ты, конечно, такие вопросы задал, что мне будет неловко отвечать, я старался как-то скрывать о себе такие вещи, а мы знакомы первый день, но, знаешь, почему я всё-таки хочу рассказать правду? Во-первых, ты покорил меня своей добротой, ты всё-таки мне жизнь спас, поэтому, я думаю, не будешь осуждать за доверчивость, а во-вторых, я чувствую себя таким одиноким, что мне иногда очень хочется довериться, пойти с кем-то на откровенный разговор, лишь бы ощутить поддержку. Дело в том, что аббат Гоцци выгнал меня на улицу, когда мне было четырнадцать лет из-за его младшей сестры Гертруды, девицы двадцати лет. Так вышло, что я выглядел старше своих лет, как ты и сейчас заметил, и приглянулся этой змеюке, и она вынудила меня быть её возлюбленным. Да, сейчас звучит смешно «вынудила», а, между прочим, мне было всего четырнадцать лет, а ей двадцать, представляешь, насколько она была выше, крепче и сильней меня? Между прочим, это очень больно, даже синяки оставались, но я тогда был мальчишка, боялся кому-либо пожаловаться, а когда Гоцци застал нас, то я же ещё и виноватым оказался, вышвырнул меня на улицу на погибель. Обидно было, ведь до инцидента Гертрудой у нас с Гоцци были тёплые милые отношения заботливого опекуна и послушного воспитанника, он постоянно проявлял доброту ко мне, и даже так мечталось, что он мне заменит родителей, но, нет, он вышвырнул меня с моими бедами, как ненужную вещь. Но я неплохо играл на скрипке и устроился в театр скрипачом, даже комнатушку дали. Но мне моего жалования на еду никак не хватало. И я вот придумал такую удачную афёру, не честный, конечно, зато безотказный способ заработать хорошие деньги и на еду, и на учёбу, чтобы приобрети хорошую профессию: я наделал ярких стеклянных фигурок, намазал растительным жиром и продавал как драгоценные камни! Но обман раскрылся, и я угодил в тюрьму вчера, откуда мне повезло сбежать, но, конечно, директор театра господин Бруни сразу же выгнал меня, мол, я позорю его театр. Вот, я и ночевал… под мостом просто-напросто. Ну, вот, скажи, как ещё я должен был сейчас выживать, если не азартными играми? Так я и оказался тебя. А собственно, где мы?

Ромео же слушал эту историю нового друга в странном состоянии оцепенения и похолодевших рук, молодого мужчину поражала стойкость юного Джовано, он искренне посочувствовал ему, словно та боль, с которой говорил юноша, сейчас эхом отозвалась в сердце Ромео.

–Хм, – протянул в ответ тихо Ромео, когда снова собрался с мыслями для разговора – Слушай, Джовано, дружище, ты меня, конечно, удивляешь, но ещё больше меня поражают люди, о которых ты рассказал, я сочувствую такому тотальному невезению на людей. Во-первых, родители твои проявили верх безответственности! Как так?! Пять лет не интересоваться сыном! Во-вторых, эту бы распутную преступницу Гертруду за такое бы в тюрьму бы, да срок бы большой! Да и с театром история… хм… видно, опять ты на равнодушного богатея наткнулся просто. Конечно, эти афёры с поддельными камнями и ночёвка под мостом – не дело, нужно это исправлять. Короче, я тебя научу сейчас, чем можно тебе будет заработать. И, кстати, ты разве не понял, что эта комната, в которой я живу – комната в… борделе! Ну, а я работаю здесь, культурно выражаясь, «куртизаном»! Разве не заметил рубинового перстня, отличительного знака всех куртизанок и куртизанов? Работа прибыльная, комнату дают каждому хорошую, посмотри, вон, как я тут устроился, так что давай Джовано, я поговорю с хозяином борделя, и тебя пристрою!

Юный Джовано Казанова, как услышал эти слова, так стыдливо покраснел, а от отвращения к такой доле для себя у него началось головокружение, а в желудке стало кисло, бедняжка аж чаем поперхнулся и вскрикнул возмущённо:

– Ромео! Ты что мне такое предлагаешь?!! Я, конечно, всё понимаю, но постыднее такой работы, по-моему, ещё нет в Венеции! Это ж такой позор: пойти разрабатывать грехом блуда! Пойти на панель! Нет, даже не предлагай мне таких вещей! Это только ты красиво назвал «куртизан», а на деле все будут осуждать, что «падший, блудник грешный», «жигало, альфонс»! Я не знаю, как кто бы отнёся к такому, но я не смогу, я со стыда сгорю просто!!! Нет, лучше вернусь под мост обратно, к своему сундуку с книжками!!!

Ромео тяжело вздохнул, убрал с лица неопрятно выпавшие из хвостика и падающие на глаза пряди каштановых волос и тихо ответил:

– Так, Джовано, друг, давай прекращай краснеть стыдливо, как красивая девочка отроческого возраста, переставай быть мечтательным мальчиком, который тоскует по родителям, подумай здраво головой, как взрослый, на что ты себя обрекаешь, если сейчас не примешь моё предложение. Во-первых, голод. Неужели ты наивно думаешь, шестнадцатилетний мальчишка, что тебя возьмут на путную работу? Образования у тебя нет, ремеслом ты никаким не владеешь, устроиться слугой в дом богатого человека у тебя не получиться, просто потому что тебя по возрасту не возьмут, им нужен работник, они тебя слушать не будут, да ещё, если ты придёшь наниматься такой чумазый, как сейчас сидишь. То есть, ты остаёшься без единой монетки с одной честью, а честью сыт не будешь, и что потом? Какая-нибудь афёра или просто воровство, и ты снова в тюрьме? Во-вторых, бездомность. У тебя нет денег, чтобы снять себе жильё, а под мостом жить, думаешь, так уж безопасно? Вот! А здесь и деньги заработаешь, и комната сразу, и, главное, ты ведь будешь пользоваться большим спросом у дам, баснословные суммы за тебя платить ведь будут, потому что ты такой юноша красивый, как раз дамы любят таких. Ты будто создан для такой работы. Красивые волосы, нежное аристократичное лицо с выразительными карими глазами, высокий, поджарый, с узкой талией, плечи широкие, мужественные! А насчёт угрызений жестокосердные люди и осудят таких, как мы, но Господь знает, что нас толкнуло на такое падение, поэтому не осудит никогда. Я ведь не далеко от тебя ушёл, в своё время сталкивался с похожими проблемами, по сути, такой же молодой человек из бедных слоёв общества, как и ты, только мне выпало как-то поменьше испытаний, чем тебе. Вот ты тяжело расстался родителями в одиннадцать лет, а я своих родителей не помню даже, я попал в сиротский приют в два года. Как мне воспитательницы говорили, мои родители были любящими порядочными добрыми людьми из одной деревни, но там началась чума. Они, спасая мою жизнь, быстро привезли меня в Венецию и отдали в сиротский приют. Через три месяца пришла из их деревни записка от соседей, что мои родители скончались от чумы. Так что я о них только слышал. В приюте меня дорастили в спартанских условиях до семнадцати лет и просто указали на дверь. Ну, я тоже пытался найти работу то слугой, то ещё по мелочам подзаработать, но никакого образования или особого навыка у меня не было, и я маялся с места на место два года, пока в девятнадцать лет не стал работать и жить здесь, в борделе. Сначала тоже стыдился и стеснялся, но потом понял, что это не так уж ужасно, как кажется на первый взгляд, и привык. Просто такие богатые и избалованные люди, как этот Гоцци или господин Бруни, а таких людей хватает в жизни, никогда не поймут нас, сытый голодного не разумеет. Ну, так что, будешь всё равно настаивать на своём, или я прошу хозяина борделя взять тебя на работу, дать комнату и рубиновый перстень, мы перетаскиваем туда твой этот сундук с вещами, что оставил под тем мостом, да завтра отдохнёшь, а потом совести, я тебе знаешь, что скажу? Быть может, наведём тебе марафет и пойдём пассий искать?

… Джовано с тяжёлым камнем на душе, горя от стыда, тяжело вздохнул, закрыл карие глаза с мыслью: «Ромео, как это ни цинично, прав, я так долго не протяну, да и в тюрьму больше не хочется, а здесь всё-таки заработок и жильё, пусть даже таким постыдным путём, но мне сейчас не приходится, увы, выбирать, у меня нет альтернативы на данный момент. Всё, придётся попрощаться с отроческими мечтами о профессии врача, юриста или писателя, и просто начать зарабатывать. Ужас, до чего докатился, но не вижу иного выхода…».