Трактат о научном познании для умов молодых, пытливых и критических

Что есть истина?

Евангельское предание гласит, что вопрос, стоящий в заглавии, был задан наместником римского императора Понтием Пилатом, когда к нему привели по обвинению в подстрекательстве и нарушении порядка бродячего проповедника, прозванного Иисусом Хридтом. Обвинители утверждали, что этот оборванный и никому не известный человек повсюду сеет смуту, говоря, будто ему известна высшая истина о смысле жизни и бытия. Именно тогда Понтий Пилат и задал свой знаменитый вопрос, ставший с тех пор символом скептического неверия в то, что истина вообще существует, что она достижима.

Таким он и изображен на известной картине русского художника Н. Н. Ге «Что есть истина?»: высокомерный образованный римский чиновник, с презрением глядящий на бродячего проповедника, полагающего, что ему известна истина.

Оставим, однако, евангельские предания и заметим, что вопрос о том, что такое истина, существует ли она и, если существует, чем и как проверяется и доказывается, представляет для нас чрезвычайную важность, ибо он является центральным для всякой науки. Здесь проходит водораздел между наукой и религией. Первая стремится к объективной общезначимой истине, вторая опирается на веру, на внутреннее религиозное чувство, расходящееся с разумными доказательствами. Недаром знаменитый апологет раннего христианства Тертуллиан говорил: «Верую, потому что абсурдно».

Что же такое истина вообще, научная истина в частности? Слово «истина», как и многие другие слова, перешедшие в науку из повседневного разговорного языка, многозначно. Оно имеет много различных смысловых оттенков. Часто говорят об истинной любви, истинной красоте, истинной поэзии и т. д. Во всех подобных случаях слова «истина», «истинный» употребляются как эпитеты, подчеркивающие исключительную силу того или иного чувства, важность, значимость того или иного явления, переживания и т. п. Однако в науке понятие «истина» служит для оценки соответствия наших знаний действительности, окружающему нас миру, оно показывает, в какой степени явления и процессы, существующие и происходящие во внешнем материальном мире, отражены нашими знаниями.

И тут сразу же возникают несколько сложных вопросов.

Во-первых, что значит, что те или иные явления отражены в наших знаниях; во-вторых, все ли виды знания отражают действительность одинаковым способом; в-третьих, все ли они относятся к окружающей нас действительности и, наконец, что дает нам уверенность в том, что наши знания действительно точно, верно отражают окружающий мир?

Займемся обсуждением этих вопросов. Прежде всего давайте рассмотрим несколько утверждений.

1. Бойцы отражают нападение врага. 2. В зеркале отражается лицо девушки. 3. Картина Левитана «Над вечным покоем» отражает русскую природу. 4. Шестая симфония Чайковского отражает мир внутренних переживаний и чувств композитора. 5. Закон всемирного тяготения отражает необходимые и постоянные внутренние связи и взаимодействия тел в природе.

Если сравнить эти предложения, то сразу же становится ясно, что понятия «отражение» во всех этих примерах имеют разное значение. Смысл первого предложения в том, что одна группа вооруженных людей оказывает сопротивление другой, но было бы бессмысленно сказать, что зеркало оказывает сопротивление лицу девушки или картина Левитана сопротивляется русской природе, а тем более закон всемирного тяготения сопротивляется объективным процессам взаимодействия тел.

Во втором предложении понятие «отражение» имеет, по-видимому, тот смысл, что мы можем, сравнивая наши зрительные впечатления, установить сходство между лицом девушки и его видимым изображением в зеркале. Сходный смысл понятия «отражение» имеется и в третьем примере, с той оговоркой, что изображение девичьего лица в зеркале исчезает сразу же, как только девушка отходит от зеркала, тогда как картина Левитана представляет собой типичный образ природы, сохраняющийся даже в отсутствие запечатленного в нем пейзажа. Зато для четвертого и пятого примеров этот смысл понятия «отражение» совершенно не пригоден. Говоря о том, что симфония отражает внутренние переживания композитора, слушатель может испытывать подъем, радостное волнение, чувство трагичности и другие психологические состояния, которые, по-видимому, испытывались композитором, выразившим их в музыке. Таким образом, возникает известное «совпадение» или «соответствие» чувственного, психологического состояния, в котором через посредство музыки слушатель как бы отражает внутренний мир ее автора. Напротив, никакого чувственного сходства между математической или словесной записью закона всемирного тяготения и чувственным впечатлением, возникающим при наблюдении за падающими предметами на Земле, вращением Луны или другими взаимнопритягивающимися телами, не обнаруживается. Понятие «отражение», встречающееся в 4-м и 5-м примерах, имеет различное значение.

Вполне возможно, что, сделав свое открытие, Ньютон, как и большинство ученых в подобной ситуации, испытал огромную радость, подъем творческих сил, необыкновенный прилив энергии, но закон в его математической формулировке отражает не эти чувства, а объективные связи и отношения между предметами самой материальной действительности. Поэтому, говоря о том, что наши знания отражают действительность, мы будем употреблять понятие «отражение» в том смысле и с тем значением, в каком оно употребляется в последнем, пятом, из только что приведенных примеров.

Наше рассуждение имеет и еще одну полезную сторону. Оно показывает, что в науке необходимо точно определять смысл и значение слов и понятий. Перекочевав в науку из языка повседневного общения, многие слова «захватили» с собой присущую им неясность и многозначность, которая на первых порах часто порождает много недоразумений. Поэтому одна из центральных задач анализа науки заключается в том, чтобы устранить неясность и многозначность слов, терминов, понятий, которые встречаются в языке науки. Это как раз и позволяет сделать язык науки наиболее точным, определенным и понятным, хотя многим людям, привыкшим к многозначности разговорного языка, эта строгость кажется утомительной и излишней.

Итак, говоря о том, что знание, и в первую очередь научное знание, отражает действительность, мы вкладываем в понятие «отражение» совсем особый смысл, иной, чем в тех случаях, когда речь идет о музыкальных, художественных или литературных произведениях или об отражении в мире физических явлений. Теперь нам следует задуматься над тем, всегда ли наши знания отражают действительность верно, всегда ли то, что мы называем знанием, дает нам точную информацию о явлениях и процессах, совершающихся вокруг нас.

Прежде чем ответить на этот вопрос, я хочу обратить ваше внимание на то, что отнюдь не все наши знания вообще относятся к внешнему миру, отнюдь не все являются отражением совершающихся в нем процессов и явлений. Чтобы развеять сомнения, которые могут у вас возникнуть, позвольте мне пояснить это утверждение несколькими примерами.

Предположим, что вы переходите улицу, по которой с большой скоростью двигается поток городского транспорта: автомашины, автобусы, троллейбусы, автофургоны и т. д. Чтобы не вызвать дорожной катастрофы и самому не стать жертвой городского транспорта, вы должны знать определенные правила дорожного движения, скажем, основы цветовой сигнализации, разрешающей или запрещающей движение транспорта и пешеходов. Правила дорожного движения условны: возможно, что в одном городе существует правостороннее движение транспорта, в другом — левостороннее.

В известных границах условны и многие другие правила, которыми люди пользуются в быту, на производстве и т. д. Например, правила хорошего тона запрещают есть рыбу ножом, правила шахматной игры запрещают шахматному слону двигаться по вертикальным и горизонтальным линиям, футбольные правила запрещают одновременно играть двадцатью двумя футбольными мячами (как вы помните, именно такое правило попытался ввести в футбол знаменитый старик Хоттабыч) и т. д.

Очень многие правила, существующие в нашей жизни, можно легко изменить, не нарушая сколько-нибудь значительно привычного течения событий. Если в шахматах появится новое правило, разрешающее рокировку не только короля, но и королевы, то в этой игре наметятся неожиданные комбинационные возможности и многие новые варианты шахматных решений; однако я надеюсь, что это нововведение не поколеблет окружающий нас мир и общественный порядок.

Многие обычаи, привычки и нормы поведения, по существу, являются не чем иным, как правилами, регулирующими совместную деятельность людей в обществе, на работе, в быту, во время отдыха или во время коллективных развлечений. Одни из этих норм, привычек и правил вырабатывались столетиями, другие были введены относительно недавно. Одни явились результатом стихийной, бессознательной деятельности людей, другие устанавливались сознательно и продуманно. Одни приняты в больших общественных коллективах (это касается, например, правил бытового поведения, скажем, требование уступать пожилым людям место в общественном транспорте и т. д.), другие касаются лишь небольших, относительно замкнутых групп людей, например, среди ученых принято в каждой статье по данному вопросу ссылаться на труды своих предшественников, тогда как представители художественной литературы, иногда использующие сходные сюжеты, таких ссылок не делают.

Несмотря на все эти различия, правила устанавливаются людьми и могут ими же более или менее существенно изменяться. Нельзя поэтому сказать, что одни правила являются истинными, другие ложными. Нелепо было бы утверждать, что движение шахматного слона по диагонали истинно, в то время как движение по горизонтальным и вертикальным линиям ложно. Точно так же бессмысленно говорить о том, что истинны или ложны правила уличного движения или запрещение есть рыбу ножом и т. п. Просто все эти правила необходимо знать и следовать им при выполнении определенных совместных коллективных действий, особенно если эти правила касаются общественно значимой деятельности, Например производственной, учебной или спортивной.

Знание различных правил чрезвычайно важно, но для нас сейчас существенно то, что оно не может оцениваться с точки зрения их истинности или ложности. Так как правила устанавливаются для того, чтобы регулировать нашу деятельность, необходимую для достижения тех или иных целей, то их следует оценивать с точки зрения того, насколько они целесообразны. В тех случаях, когда мы в состоянии предложить правила, больше соответствующие данным целям, лучше управляющие нашими действиями, мы в состоянии заменить старые правила новыми.

Совсем иначе обстоит дело с истинными знаниями, относящимися к объективному миру. Не исключено, что настанет момент, когда, исчерпав почти все возможные шахматные комбинации, шахматисты примут решение о том, что рокировка допускается для королевы так же, как для короля; возможно, что футбольные авторитеты разрешат бить штрафной удар (пенальти) не с одиннадцати-, а с пятнадцати- или шестиметрового расстояния от ворот; возможно даже, что найдутся смельчаки, способные ввести правила, разрешающие есть рыбу ножом.

Во всех этих случаях мы, по-видимому, смогли бы приноровиться к новым правилам, поступившись теми или иными старыми привычками.

Совсем иное дело, если бы кто-нибудь попытался видоизменить закон всемирного тяготения, сформулировать его так:

F=g(5m₁·5m₁/r²).

В такой записи закон не просто обрел бы другую математическую формулировку, но стал бы ложным. Далеко не все и не всякие правила можно произвольно или по взаимному согласованию видоизменять или отменять. Существуют правила, так сказать, «сцепленные», тесно связанные с нашими знаниями об окружающем мире, то есть со знаниями, которые бывают истинными или ложными. Такие правила непосредственно зависят от того, насколько истинны знания об объективном мире. И об этих правилах, и о том, как они «сцеплены» с истинными знаниями, у нас пойдет особый разговор, поскольку от связи определенных правил с истинными знаниями зависит само понимание истинности.

Вернемся теперь к вопросу об истине.

В. И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм» писал, что объективная истина — это такое содержание наших представлений, которое не зависит ни от человека, ни от человечества. Здесь слово «представление» обозначает самый широкий круг человеческих знаний от непосредственных наблюдений до законов природы и общественного развития. От чего же в таком случае зависит объективная истина, если она не зависит ни от человека, ни от человечества?

Приведенные выше слова Ленина обозначают четкую грань между двумя типами или, лучше сказать, слоями знания, а именно такими знаниями или таким содержанием знаний, которое зависит от отдельных людей, и такими, которые не зависят. После того, что мы с вами уже здесь выяснили, мы увидели, что различные правила деятельности, привычки и нормы поведения в большей или меньшей степени зависят от отдельных людей или человечества в целом, формируются и складываются в зависимости от тех или иных исторических условий и с их изменением приобретают новые значения или лишаются его совсем.

Иное дело объективная истина. Те или иные законы природы и общества или научно установленные факты открываются, обнаруживаются, формулируются тоже в определенных условиях. Но, будучи раз сформулированными или открытыми, они уже не зависят ни от открывших их людей, ни от человечества в целом.

От чего же в таком случае они зависят? В самом 88 общем виде ответ таков: от того, какие явления и процессы отражают в объективном мире данные знания, и от того, насколько велика степень соответствия этих знаний данным явлениям и процессам. Если мы захотели бы с вами выразить эту мысль более педантично и аккуратно, что очень часто бывает не только полезно, но просто необходимо для серьезного обсуждения, то мы могли бы сформулировать ее следующим образом.

Пусть А — некоторое утверждение, выраженное в предложении на каком-нибудь языке; пусть В — какое-нибудь явление или процесс либо совокупность явлений или процессов объективного мира. Тогда выражение «А есть истинное значение или объективная истина, относящаяся к В» означает: 1. А отражает В и 2. А соответствует Б. Оба пункта, содержащихся в этом определении, нуждаются в пояснении. Первый из них говорит, что А может называться истинным лишь в случае, если оно отражает и относится именно к процессам или явлениям Б, но не к другим каким-либо явлениям и процессам, хотя бы и сходным с Б в том или ином отношении.

Закон всемирного тяготения является объективной истиной или истинным знанием о процессах взаимного притяжения между твердыми телами в определенных условиях. Но этот же самый закон перестает быть истинным знанием, если мы пытаемся применить его, например, к взаимодействию между людьми или животными,живущими и действующими совсем в иных условиях. Подобным же образом, объективной истиной являются знания о «механизме» передачи наследственных, устойчивых, сохраняющихся признаков у живых организмов, открытых Уотсоном и Криком, но эти знания были бы ложными, если бы мы попытались их перенести на совсем другие, например общественные, явления.

Первый пункт определения, следовательно, показывает, что истинные знания должны относиться не ко всем и не к любым, а к некоторым конкретным, выделенным и более или менее точно ограниченным явлениям. Именно это и имел в виду В. И. Ленин, когда говорил, что истина всегда конкретна.

Второй пункт определения подчеркивает ту мысль, что А может рассматриваться как объективная истина не просто потому, что А отражает В, но потому, что А соответствует В. Очевидно, что понятия «отражение» и «соответствие» хотя и связаны друг с другом, но не совпадают полностью и отмечают, так сказать, тесно переплетающиеся, но различные стороны дела.

Я уже говорил раньше, что понятие «отражение» многозначно, и на ряде примеров пытался доказать вам, что отражение в научном познании имеет совсем иной смысл, нежели в случаях, когда речь идет о других видах деятельности. Однако выявить различия еще не значит точно определить смысл данного понятия.

Теперь наступил момент, когда мы, как я надеюсь, сможем решить и эту задачу. Только для этого нам понадобится рассмотреть вместе понятия «соответствие» и «отражение».

Чтобы установить соответствие двух каких-либо предметов, необходимо выделить один или несколько признаков, по отношению к которым имеет смысл говорить о соответствии. Мы можем сравнить два металлических стержня, выделив в качестве основного признака их длину. Приложив стержни друг к другу и заметив, что концы в точности совпадают, мы вправе утверждать, что эти стержни соответствуют друг другу по длине. Стержни разной длины могут соответствовать друг другу по своему химическому составу. Чтобы установить это, следует проделать химический анализ, и, если в результате мы обнаружим, что оба стержня сделаны из одного и того же металла, мы можем сказать, что они соответствуют друг другу по химическому составу. Стержни могут отличаться длиной, химическим составом, диаметром, формой и т. д., но соответствовать друг другу по весу.

Если перчатка плотно облегает руку, можно сказать, что она соответствует руке.

Из этих примеров следует, что для установления соответствия нескольких предметов необходимо, во-первых, указать признак или набор признаков, по отношению к которым устанавливается соответствие, и, во-вторых, те или иные действия, позволяющие установить наличие интересующих нас признаков. Установить соответствие тех или иных предметов по данному набору признаков относительно легко. Несравненно труднее установить соответствие между предложением, заключающим в себе знания о предметах, и самими этими предметами.

Обратимся снова к списку предложений, помещенных в начале первой главы.

Каким образом можно сравнить, сопоставить, соотнести их с объектами и явлениями, о которых они говорят? Предложение 7 нельзя приложить к Останкинской башне, через предложение 4 нельзя пропустить электрический ток, как через медную обмотку полой деревянной катушки, предложение 3 нельзя «натянуть» на математические операции, как перчатку на руку.

Знания, как вы помните, выражаются в предложениях того или иного языка, а явления, к которым они относятся, принадлежат объективному миру, миру материальных вещей и процессов. Разумеется, сами предложения материальны в том смысле, что звуки или письменные знаки, посредством которых они обозначаются, могут быть восприняты нашими органами чувств. Но можно ли установить какое-либо разумное соответствие между звуками или буквенными значками, с помощью которых выражены знания об Останкинской башне, с самой этой башней, сделанной из стали и бетона?

Можно ли установить совпадение, соответствие между звуковой или графической формой предложения, говорящего о песке и глине, и самими минеральными образованиями? По-видимому, такое сравнение или соответствие лишено всякого смысла и даже попросту невозможно.

Как же тогда можно говорить об истинности наших знаний, то есть о том, что они отражают объективную действительность и соответствуют ей? Чтобы установить, например, соответствие предложения «Высота Останкинской телевизионной башни от ее основания до кончика шпиля равна 536 метрам» действительному положению дел, нам следует, во-первых, знать, какие предметы или свойства и количественные характеристики предметов обозначаются словами «Останкинская телевизионная башня», «шпиль», «основание», «536 метров», «равняется» и т. п. А во-вторых, нам нужно знать, что связь между этими словами, являющимися наименованиями предметов или понятиями о тех или иных множествах предметов, свойств и отношений, соответствует некоторой объективной связи между вещами и их свойствами в самой объективной действительности.

Вот здесь-то мы и подходим к существу дела. Оно заключается в том, что слова, выступающие в качестве имен и понятий, обозначают те или иные явления и процессы, а также связанные с ними чувственные образы и в этом смысле отражают их. Это значит, что, услышав или прочитав то или иное выражение, состоящее из одного или нескольких слов, мы можем более или менее точно указать, к каким предметам или совокупности предметов и процессов эти выражения относятся, что они обозначают, о чем с их помощью мы можем говорить.

С другой стороны, мы подразумеваем, что, столкнувшись с теми или иными явлениями в окружающем мире, мы знаем, какими языковыми выражениями они обозначаются.

Таким образом, отношение обозначения, имеющее место между нашими языковыми выражениями, то есть именами и понятиями, с одной стороны, и объектами материального мира — с другой, есть средство или способ, при помощи которого достигается отражение внешнего мира в нашем сознании. Этого, однако, недостаточно, ибо наше знание отражает не просто разрозненные явления, события и процессы, но ту или иную связь, зависимость и взаимодействие между ними, между предметами, их свойствами и взаимоотношениями. Мало знать, какой предмет обозначен именем «Останкинская телевизионная башня», что представляет собой количественная характеристика «536 метров», какое математическое отношение обозначено словом «равняется» и т. д. Необходимо уметь установить соответствие между действительной связью и наличием тех или иных свойств у данных предметов и тем, что говорится, что зафиксировано в наших предложениях, несущих знания об этих предметах. Для этого мы должны уметь осуществлять определенные действия с предметами. Справедливость сведений о высоте Останкинской башни устанавливается с помощью измерений и вычислений, проводимых по определенным правилам; справедливость утверждения о том, что данный минерал глина, а не песок, устанавливается с помощью таких действии, как размачивание материала, создание клейкого теста, обжиг изготовленного сосуда в печи и т. д.

Чтобы установить соответствие двух стержней по тому или иному признаку, нужно произвести определенные действия: приложить их друг к другу, произвести химический анализ или взвесить. Установление соответствия руки и перчатки связано с надеванием перчатки на руку. А чтобы установить соответствие наших знаний с теми или иными объективными явлениями и процессами, чтобы установить действительное наличие или отсутствие тех или иных свойств у определенных предметов, необходимо осуществить сложную последовательность действий, в ходе которых мы зачастую не просто манипулируем с предметами, но и видоизменяем их.

Особенно хорошо это заметно, когда речь идет о знаниях, относящихся к большим совокупностям предметов, выражающим глубокие внутренние связи, скрытые от поверхностного наблюдателя.

И здесь мы подходим, пожалуй, к самому важному пункту теории познания вообще, теории научного познания в особенности.

О том, что истинным является знание, соответствующее объективной действительности, ученые и философы догадывались, и говорили давно. Еще знаменитый древнегреческий философ Аристотель (384— 322 гг. до н. э.) писал: «Истину говорят те, кто называет соединенное соединенным, разъединенное же — разъединенным. Ошибочно же утверждают говорящие противное». Этим он хотел сказать, что то или иное утверждение может быть истинным, лишь если его содержание соответствует действительному положению дел, но при этом оставался открытым вопрос, каким образом может быть установлено и проверено соответствие знании действительности. Ведь знание нельзя приложить к действительности, как прикладывают друг к другу два стержня, нельзя установить соответствие знаний действительности путем химического анализа того и другого, нельзя сделать это и путем уравновешивания их на весах и т. д.

Вот почему вокруг вопроса о природе истинного знания и способах проверки соответствия знаний действительности на протяжении многих столетий шли ожесточенные споры. Одни утверждали, что критерием, то есть мерилом, такого соответствия может быть только наблюдение, основанное на чувственных впечатлениях, другие уверяли, что главный признак истинности заключается во внутренней непротиворечивости знаний, третьи считали, что «внутреннее зрение», интуиция, догадка мыслителя служат гарантией истинности, четвертые полагали, что только бог дает такую гарантию, и, наконец, пятые, убедившись, что каждая из предыдущих позиций уязвима, вообще приходили к выводу о том, что истины не существует.

Великая историческая заслуга К. Маркса и Ф. Энгельса состоит в том, что они впервые перенесли все эти споры в совершенно другую плоскость. Маркс в своих знаменитых «Тезисах о Фейербахе» заметил, что мощь и предметная истинность наших знаний устанавливается в практике, в общественно-производственной преобразующей революционной деятельности, которую он понимал чрезвычайно широко, включая в нее деятельность по преобразованию материальных предметов и общественных отношений.

Развивая мысль Маркса, Энгельс говорил, что познать вещь, и притом познать верно, истинно, — значит прежде всего уметь ее сделать.

В самом деле, лучшим подтверждением того, что мы познали законы строения атомов и притом познали истинно, является, например, синтез трансурановых элементов, таких, как курчатовий (№ 104 в таблице Менделеева), осуществленный под руководством академика Г. Н. Флерова. Это понимание практики как основы и критерия истины нуждается в пояснении.

Картины звездного неба, наблюдаемые с Земли невооруженным глазом и с помощью оптического или радиотелескопа, чрезвычайно отличаются друг от друга.

Еще больше отличается от них картина, которую видит космонавт, находящийся в кабине искусственного спутника Земли, но и она не совпадает с тем, что видит космонавт, облетающий Луну. Нечего и говорить, что то, что увидят космонавты, находящиеся за пределами Солнечной системы, будет еще больше отличаться от наблюдаемого с Земли. Эти различные картины Земли, планет и звездного неба объясняются различной системой деятельности: наблюдением с Земли, с околоземного или окололунного спутника, из лаборатории, вышедшей за пределы Солнечной системы, и т. п. Несмотря на несовпадение наглядных образов Вселенной, получаемых различными способами, все они несут в себе известные «доли и порции» истинного знания. На основании этих знаний мы можем предпринимать новые действия, новые виды деятельности, результаты которых дают практическое мерило того, насколько полна и объективна каждая из полученных картин. Дело, следовательно, заключается не в том, чтобы просто противопоставить одну картину Солнечной системы или Вселенной другой, не в том, чтобы предпочесть то или иное астрономическое представление о мире, а в том, чтобы обнаружить их связь с определенными видами деятельности и более или менее точно показать, чему и в каких условиях соответствуют эти картины и представления, по каким законам и правилам они создаются.

Но пойдем дальше. Говоря об истине, особенно важно иметь в виду, что это понятие необходимо для установления соответствия не столько между чувственными образами и объективными вещами, сколько между этими последними и знаниями, выраженными в языковой, условной, символической форме, что особенно характерно для науки. Мы не можем с помощью органов чувств наблюдать процессы, совершающиеся в атомах или атомных ядрах, даже наше воображение, даже интуиция самых изощренных и изобретательных умов не в состоянии дать образное представление о том, что происходит в мире микрочастиц. Происходящие там процессы и реакции ученые в состоянии выразить лишь с помощью абстрактных математических символов, уравнений. То, что эти уравнения дают нам истинные знания о действительных физических процессах, доказывается тем, что с помощью основанных на этих уравнениях расчетов мы в состоянии получать атомную энергию, осуществлять управляемые термоядерные реакции и т. д.

Но если практика есть основа и критерий объективной истины и определяет степень соответствия наших знаний действительности, то как быть с нашими знаниями, относящимися к прошлому или будущему, с которыми мы не можем практически взаимодействовать? Как быть со знаниями, которые еще не подверглись проверке? Всегда ли практика позволяет определить истину раз и навсегда, во всей полноте?

Все ли виды знаний и в науке и в повседневной жизни нуждаются в сложной практической, экспериментальной проверке или иногда мы можем ограничиться простыми пассивными наблюдениями? Как, наконец, создаются понятия и суждения, истинность которых мы должны установить с помощью практики?

Пока мы не обсудим и хотя бы частично не разрешим эти вопросы, нам будет трудно преодолеть скептическое и недоверчивое отношение к истине, так отчетливо сформулированное в знаменитых словах Понтия Пилата.

Чувственные образы и абстракции

Если бы пчела, ночная бабочка, летучая мышь и человек могли разговаривать на одинаково понятном им языке или решились бы обсудить вопрос о том, как окрашены цветок и листья освещенной солнечным светом розы, то их разговор выглядел бы примерно так:

Пчела: «Мне кажется, что цветок и листья имеют совершенно одинаковую окраску».

Человек: «Я вижу, что цветок розы красный, тогда как листья зеленые».

Ночная бабочка: «Я вообще ничего не вижу при таком освещении. В темноте же они мне кажутся окрашенными одинаково».

Летучая мышь: «Я присоединяюсь к ночной бабочке. Я тоже сейчас не могу ничего сказать об этом предмете. В ночное же время я в состоянии определить его местонахождение, форму и расстояние между цветком и листьями, а также между цветком и другими предметами».

Кто прав из участников этой беседы, на чьей стороне истина? Каждый в подтверждение своей правоты с равным основанием может ссылаться на те чувственные впечатления и образы, которыми он располагает в данный момент. Известно, и это доказано экспериментально, что пчелы в силу особого устройства их органов зрения не различают красный и зеленый цвета. Ночные бабочки видят все в инфракрасном свете и поэтому почти не воспринимают предметы при дневном освещении. Что касается летучих мышей, то они предпочитают пользоваться во всех, так сказать, спорных случаях органами слуха. Летучая мышь, совершающая свои охотничьи набеги в ночное время в темном лесу или в подземной пещере, посылает в разные стороны пучки ультразвука и, ловя его отражение с помощью своего рода «эхолокатора», точно определяет расположение предметов, их форму и направление движения.

Таким образом, чувственные образы предметов, на которые ссылаются в подтверждение своей позиции наши спорщики, зависят от целого ряда обстоятельств. Во-первых, они зависят от характера предмета, в данном случае цветка и листьев розы. Во-вторых, от условий его освещенности, в которых происходит чувственное восприятие, наконец, в-треть-их, от устройства органов восприятия. И поскольку эти последние у всех спорщиков устроены по-разному, то в одних и тех же условиях они позволяют получить различные впечатления. Можно ли при таких обстоятельствах вообще ставить вопрос об объективной истине, о существовании какого-то содержания наших знаний или представлений, не зависящих ни от человека, ни от человечества?

Чтобы ответить на этот вопрос, давайте хотя бы очень схематично познакомимся с процессом получения зрительных, чувственных образов человеком.

Зрение является главным источником наших сведений об окружающем мире. Оно, по подсчетам специалистов, дает до девяти десятых всей чувственной информации, которой мы располагаем. Когда солнечный свет падает на лепестки розы, часть солнечных лучей поглощается поверхностью цветка, а часть отражается, попадает в глаз наблюдателя и вызывает строго определенные преобразования в молекулах светочувствительного химического вещества родопсина, находящегося в так называемых «колбочках» и «палочках» — особых световоспринимающих клетках, покрывающих сетчатую оболочку глаза. То есть световой луч, прежде чем вызвать у нас определенное ощущение, претерпевает ряд качественных преобразований.

Мы можем сказать поэтому, что ощущение есть превращение энергии внешнего раздражения в факт сознания. Будучи «фактом сознания», ощущение зависит не только от объективных свойств предмета (роза) и условий (характер освещения), но и от устройства воспринимающего аппарата (зрительная система человека). Поэтому зрительный образ, построенный на ощущениях, содержит в себе, так сказать, в «смеси», в «растворе», во взаимном переплетении как сведения об объективном мире, так и сведения о состоянии воспринимающего организма, то есть субъекта. В силу этого В. И. Ленин подчеркивал, что «ощущение есть субъективный образ объективного мира».

Наши спорщики не смогли прийти к соглашению относительно окраски цветка розы и ее листьев, потому что они подчеркивали главным образом субъективную сторону своего чувственного восприятия объективного предмета.

Сделаем еще более фантастическое предположение и допустим, что пчела, человек, ночная бабочка и летучая мышь не только обмениваются мнениями и спорят на одном и том же языке, но и обладают необходимым запасом современных научных знаний, например из области физики, а так же, что они умеют пользоваться физическими измерительными приборами и вычислительной математикой. Возможно ли при этом условии устранить возникшее разногласие? Я думаю, что теперь нам следует дать утвердительный ответ. В самом деле, представьте себе, что>отложив бесплодный спор, наши новоявленные физики вооружились приборами и, зная, как измеряется частота колебаний и энергия электромагнитных волн, экспериментально изучили состав света, отражаемого поверхностью цветка и листьев розы.

Такая информация на этот раз будет иметь форму объективной истины, ибо ее содержание не будет зависеть от чувственных впечатлений участников спора. Разумеется, и здесь наши чувственные впечатления не могут быть устранены полностью, но их роль принципиально меняется. Удельный вес субъективного фактора становится несравненно меньше благодаря тому, что мы можем воспользоваться любыми приемлемыми для нас приборами.

Смысл полученной информации в этом случае совершенно не зависит от того, какими органами чувств мы пользуемся. Слепой может выслушать какой-либо рассказ на слух в дикторском исполнении, он может прочитать его на ощупь, с помощью особого выпуклого шрифта, зрячий человек познакомится с рассказом в обычном типографском исполнении.

Говоря терминами современной науки, содержание рассказа инвариантно, то есть остается неизменным и не зависит от способа, которым оно выражено и воспринято. В этом же самом смысле и объективная истина инвариантна по отношению к ощущениям и чувственным образам.

Ощущения, как вы помните, представляют собой субъективный образ объективного мира. Напротив, истина представляет его объективный образ. Но для того чтобы перейти от субъективного образа мира к его объективному образу, необходимо пройти сложный путь, путь познания действительности. На этом пути встречается, как мы видели, много трудностей, связанных с созданием специального познавательного аппарата, предназначенного для выражения и фиксирования объективных знаний — истин, максимально верно воспроизводящих свойства, характеристики и отношения, существующие в самом объективном мире.

Следует, однако, иметь в виду, что понятия, которыми пользуются в повседневной жизнедеятельности, и понятия, которыми пользуются в науке, существенно отличаются друг от друга. Мы видели, что пока наши спорщики пользовались понятиями обычного здравого смысла, они не могли прийти к соглашению и тем более установить объективную истину. Для этого понадобились понятия современной науки.

Так как характер научных истин и прежде всего законов науки в значительной степени также зависит от методов конструирования, то нам следует заняться сейчас выяснением того, как создаются понятия вообще и научные понятия в особенности.

Обычно процесс создания понятий называют абстрагированием (от греческого abstragiro — отвлечение, выделение, обобщение), а сами понятия, возникающие в результате этого процесса, часто называют абстракциями. Подчеркивая важную роль абстракций в познании, Ленин говорил, что любое слово есть абстракция. Этим он хотел подчеркнуть, что абстракции, то есть понятия, неразрывно связаны с языком.

С другой стороны, он настоятельно подчеркивал, что научные абстракции отражают мир глубже, вернее, полнее, чем понятия здравого смысла.

Самым простым способом конструирования понятий является так называемая процедура обобщения. Она больше всего соответствует исходному смыслу термина «абстрагирование» и «абстракция».

Первый этап этой процедуры — группировка предметов. Он заключается в том, что люди фактически или в воображении, как иногда говорят школьники — «в уме», выделяют из гигантского многообразия окружающих явлений те, которые либо представляют для них особый интерес, часто встречаются в производственной деятельности, важны для достижения политических целей, либо, наоборот, чрезвычайно редки и в силу этого привлекают к себе внимание. Выделенные таким образом предметы объединяются в одну исходную группировку. По своей природе они могут быть весьма различными. Например, в группировку могут входить зрелый помидор, цветок розы, разрезанный спелый арбуз, пионерский галстук, пылающий костер, колба с кровью донора и т. д.

Второй этап составляет операция отождествления и отвлечения. Эта операция состоит как бы из двух звеньев: первое заключается в обнаружении некоторого общего свойства, присущего всем предметам группировки в большей или меньшей степени. Второе предполагает фактическое или воображаемое отвлечение от всех остальных свойств, которыми члены группировки отличаются друг от друга. В нашем случае им всем присуще одно _чобщее свойство — вызывать в нас в условиях нормальной дневной освещенности одно и то же зрительное цветовое ощущение. Остальные свойства: физико-химический состав, геометрическая форма, способ использования, происхождение или создание отличаются у всех попарно взятых членов группировки. Мы поэтому в данной ситуации отвлекаемся от подобных свойств.

Третий этап составляет операция вербализации (от латинского слова verbalis — словесный). Сущность этой операции заключается в том, что мы обозначаем выделенное свойство с помощью того или иного слова или словосочетания. Неважно, какими мотивами руководствуются люди, подбирая то или иное выражение для обозначения какого-либо свойства. Существенно то, что любое такое выражение, взятое само по себе, не имеет ничего сходного, ничего общего с обозначаемым свойством. Можно воспользоваться с равным успехом словами «тру-ля-ля», «add», «бир-лям-бом», «rot» или «красный цвет» для обозначения свойства различных предметов нашей группировки, вызывающего у нас одно и то же цветовое ощущение.

Начиная с определенного момента, когда такое словоупотребление для всех членов данного языкового коллектива, говорящих, например, на русском языке, станет привычным и общепринятым, избранное слово, скажем «красный цвет», начнет выполнять роль понятия — символа или знака, используемого для обозначения данного объективного свойства вещей.

Несколько иначе выглядит процедура построения понятия «абсолютно твердое тело», находящего применение в современной теоретической физике. Как и в процедуре обобщения, мы начинаем с группировки предметов. Сравнивая между собой кусочек воска, графитовый карандашный стержень, свинцовую пулю, мраморный и гранитный кубики, острие алмазного резца, мы можем заметить, что они обладают, несмотря на различие химического состава и геометрической формы, некоторым общим свойством—способностью в тех или иных обстоятельствах сохранять первоначальную геометрическую форму.

Однако, сравнивая между собой эти предметы, мы можем расположить их по нарастающей степени данного свойства. Принято считать, что из двух тел тверже то, которое при сильном нажиме оставляет царапину на другом. При равных условиях каждое из тел только что составленной группировки по порядку их перечисления будет тверже предыдущего. Твердость нарастает от воска к алмазу, но при изменении условий даже алмаз может оказаться нетвердым, например, при очень высоком давлении или температуре. Природа как бы устанавливает предел твердости. Однако мы можем в нашем воображении как бы продолжить тенденцию нарастания твердости за этот предел, вообразить существование тела, которое не меняет своей геометрической формы ни при каких условиях. Такое тело в физике называют «абсолютно твердым» и говорят, что оно обладает тем свойством, что расстояние между двумя любыми его точками не меняется ни при каких перемещениях или действиях. «Абсолютно твердое тело» есть, следовательно, понятие, отражающее неизменность геометрической формы тел. Так как этим свойством не обладает ни одно реальное физическое тело, то оно не является общим ни для одной группы тел, и поэтому неверно говорить, что это понятие возникает как результат процедуры обобщения. Обобщение — есть часть новой процедуры, называемой «предельным переходом» или идеализацией. При идеализации физическим телам зачастую приписываются такие свойства, которые в природе просто невозможны. Например, физики говорят об идеальных газах, молекулы которых обладают абсолютной упругостью, представляют собой шарики исчезающе малых размеров, и во всех взаимодействиях между ними не проявляется потенциальная энергия. В природе таких газов нет, но в молекулярной физике понятие «идеальный газ» необходимо, чтобы сформулировать некоторые наиболее важные законы, которые затем с более или менее существенными поправками и уточнениями могут быть применены к реальным газам. Подобным же образом понятие «абсолютно твердое тело» необходимо для построения ряда физических теорий и формулирования законов, в частности связанных со специальной теорией относительности. Прежде чем подвести итог, рассмотрим два примера построения понятий, показывающих, что процедурами обобщения и предельного перехода способы выработки абстракции отнюдь не исчерпываются. Первое из этих понятий — «электромагнитное поле». Поставив ряд оригинальных опытов, Майкл Фарадей так же, как и некоторые его предшественники и современники, заметил ряд особенностей, связанных с движением того, что он назвал электрическим током. В частности, Фарадей установил, что движение постоянного тока по одному проводнику вызывает так называемый индуктивный ток в параллельном проводнике. Он заметил также, что движение электрического тока приводит к тому, что пространство вокруг проводника проявляет магнитные свойства, в частности, было обнаружено, что металлические опилки, находящиеся в плоскости, перпендикулярной проводнику с проходящим током, располагаются по силовым линиям так же, как они расположились бы под влиянием обычного магнита. Было установлено также, что ток, проходящий по намотанному на полую деревянную катушку проводнику, заставляет железный сердечник втягиваться в отверстие катушки и т. д. Однако никакого прямого видимого механического взаимодействия между различными проводниками, проводником и железным сердечником и т. д. не было.

Пришлось допустить, что существует некоторое особое явление, недоступное прямому наблюдению, но тем не менее способное влиять на те или иные физические процессы и вызывать магнетизм. Это «нечто» Максвелл назвал «электромагнитным полем». В своем знаменитом трактате он писал: «Теория, которую я предлагаю, названа теорией электромагнитного поля, потому что она имеет дело с пространством, окружающим электрические или магнитные тела, и она может быть названа также динамической теорией, поскольку она допускает, что в этом пространстве имеется материя, находящаяся в движении, посредством которой и производятся наблюдаемые электромагнитные явления».

Понятие «электромагнитное поле» содержит в себе ряд признаков или характеристик обозначаемого объек та, таких, как напряженность и т. п. По мнению Максвелла и других представителей классической электродинамики, должен существовать некоторый материальный объект, свойства которого как раз и отображаются в признаках этого понятия. Нетрудно заметить, что понятия «красный цвет», «абсолютно твердое тело», «электромагнитное поле» сконструированы при помощи различных процедур. Первое из них возникло в результате процедуры обобщения на основе выделения общих свойств цветовых ощущений. Второе связано с процедурой предельного перехода, позволяющей в воображении как бы перешагнуть действительные пределы, установленные законами физики, и вообразить такие физические объекты, которые не существуют в действительности.

Наконец понятия, подобные понятию «электромагнитное поле», вводятся не путем обобщения чувственных впечатлений или образов (ибо мы просто не получаем прямых чувственных впечатлений от объективного материального электромагнитного поля) и не путем предельного перехода, так как здесь нет и речи о степенях нарастающего объективного свойства, но особым способом.

Замечая следы, оставленные человеком-невидим-кой, но не имея возможности наблюдать его самого, персонажи знаменитого романа Герберта Уэллса «Человек-невидимка» вынуждены были предположить, вообразить, сконструировать образ того, кто оставлял замеченные ими следы. Подобным же путем идет физик, когда конструирует понятия, объединяющие в себе признаки некоторого явления, «следы» которого он обнаруживает в тех или иных физических экспериментах, но не в состоянии непосредственно обнаружить с помощью органов чувств. Поэтому такие понятия и называются «теоретическими или гипотетическими конструктами».

Каждый раз, когда в физике, астрономии, биологии или другой науке приходится вводить искусственно сконструированные понятия, возникает вопрос, соответствует ли им что-либо в самой действительности и как это можно установить с помощью экспериментальной, предметно-практической деятельности. То, что понятие «электромагнитное поле» отражает физическую реальность и соответствует ее объективным свойствам, было проверено не только в опытах с электричеством и магнетизмом, но и в опытах со светом. Оказалось, что это понятие может с успехом использоваться в законах и теориях, дающих нам информацию о свете и о различных оптических явлениях.

Чтобы лучше понять, как создаются и зачем нужны особые научные понятия, стоит рассмотреть еще один важный пример, связанный с введением в физику понятия «кванта энергии» или «кванта действия».

В конце XIX века внимание многих физиков было привлечено к вопросу об излучении так называемого «абсолютно черного тела». Чтобы представить себе некоторое подобие такого тела, не существующего в природе, следует вообразить полый стальной шарик с крохотным отверстием, через которое и происходит излучение.

Еще в 70-х годах XIX века Кирхгоф сформулировал закон теплового излучения, согласно которому отношение «лучеиспускательной» способности нагретого тела к его «поглощательной» способности не зависит от природы тела, а является одинаковой для всех тел функцией частоты излучения и температуры. Не говоря уже о том, что долгое время не удавалось найти формулу, пригодную для выражения этой функции: законы классической физики приводили к выводу, что нагретое тело и особенно «абсолютно черное тело», независимо от температуры, должно излучать в ультрафиолетовой части спектра бесконечно большую энергию.

Этот вывод получил название «ультрафиолетовой катастрофы», так как подрывал многие фундаментальные принципы классической физики. Стремясь сохранить эти принципы, Макс Планк сделал предположение, носившее по существу революционный характер, чего сам он первоначально не предполагал. Вопреки убеждениям всей классической физики, унаследовавшей от древних мыслителей веру в то, что «природа не делает скачков», Планк выдвинул смелую идею, что лучеиспускание, прежде всего тепловое, происходит не непрерывно, а крохотными порциями — квантами (от немецкого Quantum — количество, масса).

Согласно гипотезе Планка, мельчайшие частицы, из которых сделана материя, поглощают и излучают энергию пропорционально некоторой постоянной величине h и частоте колебаний ν, то есть энергия Е = hν. Величина h — квант действия или квант энергии — явилась совершенно новым для физики понятием и была впервые обнародована Планком 14 декабря 1900 года на заседании в Берлинском физическом обществе.

Уже на следующее утро молодой физик Генрих Рубенс, присутствовавший на докладе Планка, сообщил, что формула, предложенная Планком для теплового излучения, прекрасно согласуется с экспериментальными данными.

Спустя несколько лет Альберт Эйнштейн (1905) применил понятие «квант» к свету, а в 1913 году Нильс Бор воспользовался им для разработки теории атома водорода.

Начиная с этого времени понятие «квант» вторгается во все разделы физики и в конце концов вызывает революционный переворот, завершающийся созданием квантовой механики.

Введение в физику нового понятия «кванта» интересно для нас в том отношении, что демонстрирует еще один способ создания научных понятий. «Квант» не является результатом обобщения чувственных образов, не возникает в ходе идеализации или предельного перехода. Новое понятие «изобретается» специально для того, чтобы решить определенную познавательную задачу — построить формулу для выражения закона теплового излучения, согласующегося с экспериментальными данными и ранее установленными принципами физики. В конечном счете и это понятие можно соотнести с некоторыми материальными процессами, отраженными в наших ощущениях,— положением стрелки на шкале прибора, вспышками на люминесцирующем экране и т. д. Но знание, выраженное в нем, относится не к этим предметам, а к тому, что скрывается за ними и недоступно нашему восприятию. Создание подобных понятий «продиктовано» не непосредственно экспериментом и наблюдением, а потребностями их теоретического объяснения. Они предназначаются для того, чтобы заполнить пробел в системе уже существующих понятий, без чего теоретическое объяснение и предвидение новых явлений было бы невозможно.

Теперь мы можем сделать некоторые выводы.

1. Понятия или абстракции представляют собой форму знания, отражающую отдельные свойства, особенности, характеристики (включая количественные) окружающих нас явлений и процессов.

2. Понятия создаются посредством различных процедур, обобщения, предельного перехода, теоретического конструирования и т. д. Ни один из этих способов не является исчерпывающим или единственно возможным. Кроме них, существует множество других, более сложных и поэтому не рассмотренных здесь способов конструирования понятий.

3. Понятия, как и все виды знания, есть результат решения определенных познавательных задач. Понятия обычного здравого смысла возникают в ходе решения задач, связанных с повседневной деятельностью, и помогают ориентироваться в обычных предметах и процессах, встречающихся в повседневной жизни. Понятия научные, как правило, создаются для выработки точных, преимущественно количественных, то есть выраженных в числовой форме, описаний или для формулирования законов науки. В силу этого понятия здравого смысла чаще всего являются обобщениями чувственно-наглядных образов, возникающих в обычной предметно-практической деятельности. Понятия же науки могут быть как обобщениями чувственных образов, возникающих в эксперименте и целенаправленном научном наблюдении, так и конструкциями, специально созданными «под диктовку» математического аппарата, необходимого для формулирования законов той или иной научной теории.

4. Понятия могут рассматриваться как копии или образы вещей, но не в том смысле, что между понятиями и вещами существует некоторое подобие геометрической формы, окраски, способа деятельности, поведения, физико-химического строения и т. п. Отнюдь нет, ибо понятия — это определенные словесные выражения, соотнесенные, или связанные, или, если угодно, отражающие свойства и отношения между вещами, и не имеют никакой окраски, геометрической формы и т. п.

Говоря о том, что понятия есть образы или копии предметов и процессов в объективном мире, мы имеем в виду, что знание признаков, содержащихся в определении того или иного понятия, позволяют нам распознать, обнаружить соответствующие свойства тех или иных предметов.

Научные понятия, выражающие скрытые от чувственного восприятия свойства вещей, и притом в количественной форме (например, понятие «электромагнитное поле», «квант» и т. п.), отражают внешний мир, по словам Ленина, «глубже, вернее и полнее», чем понятия здравого смысла.

У научных абстракций есть вместе с тем и свои слабые стороны: они отражают и фиксируют лишь отдельные, разрозненные свойства интересующих нас явлений. А между тем и предметы повседневной практики, и объекты, изучаемые в научных лабораториях, многогранны и представляют собой единство, совокупность фактически бесконечного числа свойств. Разумеется, охватить и выразить их все в каком бы то ни было понятии невозможно, ибо любое понятие включает в себя лишь конечное число признаков, каждый из которых отражает отдельные свойства.

Есть, однако, способ преодолеть эту трудность. Он заключается в том, что, соединяя определенным образом отдельные абстракции, отражающие с предельной глубиной те или иные стороны предмета, мы можем построить новые, конкретные понятия.

Конкретные понятия дают более всесторонние, полные, точные и в силу этого более полезные знания. Процедура построения конкретных понятий из абстракций называется методом восхождения от абстрактного к конкретному. Применение этой процедуры требует тщательного отбора абстракций, строго последовательного их соединения, причем такого, при котором их взаимная связь соответствует связи свойств в отражаемых объективных предметах. Понятие обычного здравого смысла, попадая в научный обиход, становится конкретнее, глубже.

Мы можем теперь с уверенностью сказать, что понятия, являющиеся обобщениями наших ощущений и чувственных образов, которыми мы, как правило, пользуемся в повседневной жизни, гораздо более абстрактны, поскольку они выражают отдельные свойства объектов, к тому же лишь те свойства, которые непосредственно вызывают у нас те или иные субъективные ощущения. Понятия же, которыми пользуется наука, значительно более конкретны.

Вы помните, что знание представляет собой результат решения определенных познавательных задач. Знания и понятия, которые встречаются в повседневной жизни и образуют костяк здравого смысла, как правило, создаются для того, чтобы человек мог ориентироваться и действовать в окружающей его среде в привычных, бытовых и производственных условиях. Этим последним свойственна относительная простота, они изменяются сравнительно редко. Поэтому понятия здравого смысла вполне пригодны для отражения предметно-ориентировочных связей. С помощью таких понятий можно сформулировать простые и ограниченные временем, местом и другими обстоятельствами истины. Характер этих истин будет зависеть не только от отраженных в них особенностей объектов, но и в значительной степени от индивидуальных навыков людей, уровня культуры данного коллектива и общества и других исторически преходящих условий.

Напротив, научные абстракции и сконструированные из них конкретные понятия науки приспособлены к отражению более глубоких внутренних, необходимых и устойчивых связей и явлений. Они создаются для познания интересующих нас явлений во всей их сложности. К тому же многие из этих явлений вообще недоступны нашим ощущениям и могут быть изучены лишь опосредованно, с помощью приборов и экспериментальных устройств, таких, как радиотелескопы, ускорители элементарных частиц, лазерные установки и т. п. С помощью таких понятий, как электромагнитное поле, абсолютно твердое тело и т. д., обычно формулируются не знания, применяемые в повседневной жизни, а законы науки. Законы науки в силу этого обладают истинностью высшего порядка, они гораздо объективнее, устойчивее и общезначимее, чем истины, которыми приходится пользоваться в повседневной жизни.

Иногда говорят: чтобы убедиться в истинности того или иного утверждения, нужно самому увидеть, пощупать или услышать то или иное явление. Я надеюсь, что теперь вы согласитесь со мной в том, что это утверждение по меньшей мере сомнительно. Спора нет, что для решения простых проблем наши ощущения дают достаточно верную информацию. Там же, где мы затрагиваем более сложные вопросы, более глубокие, устойчивые и постоянные связи, особенно между явлениями микромира или космоса, обращение к непосредственным чувственным образам может либо ввести нас в заблуждение, либо окажется вообще невозможным. Это, конечно, не значит, что между понятиями здравого смысла и науки существует непроходимая пропасть. Отнюдь нет. При соответствующих условиях даже привычные нам понятия здравого смысла могут приобрести достоинство научных понятий.

И все же мы знаем теперь, что для формулирования научных истин нам необходимо знать, как строятся научные понятия, каковы создающие их процедуры, ибо только с помощью научных понятий можно достичь главную цель любой науки — выработать объективную истину.

Модели, гипотезы, истины

Что представляет собой поверхность Луны? Этот вопрос очень занимал Незнайку и его друзей, решивших отправиться в путешествие к нашему естественному спутнику. Знайка, самый образованный и начитанный из всей компании, высказал догадку о том, что наблюдаемые в телескопы гигантские лунные кратеры возникли так же, как и дырочки на блинах, которые любила готовить его бабушка. Подобно тому, как на блинах появляются вздутия, которые, лопнув, образуют «блинные кратеры», так и на огромном диске Луны, по форме напоминающем гигантский блин, возникли в свое время действительные лунные кратеры.

Вспоминая теперь эти рассуждения из книги Н. Носова «Незнайка на Луне», вы можете снисходительно улыбнуться. Вам, современникам первых космических путешествий, наверно, уже известно, что кратеры Луны имеют иное происхождение. Но не торопитесь улыбаться. Многие научные открытия возникли из догадок. В форме предположения или гипотезы первоначально были выдвинуты и учение Коперника, и учение Ньютона о том, что свет состоит из потока частиц, и противоположная гипотеза, согласно которой свет представлял собой волновые колебания эфира. В форме гипотезы появилась на свет классическая электродинамика Максвелла, квантовая механика и специальная общая теория относительности Эйнштейна. Подчеркивая исключительно важную роль гипотез в развитии научного познания, Энгельс отмечал, что гипотеза является важнейшей формой развития науки.

Но почему ученые не могут сразу открывать законы природы и новые, ранее неизвестные факты? Зачем вообще необходимы гипотезы?

Представьте себе, что вы собираетесь отыскать какую-либо вещь ночью, в полной темноте. Хорошо еще, если вы заранее знаете, что' именно вы хотите найти. Часто, однако, бывает так, что поиски ведутся наугад, что задача сформулирована не очень четко и вы стремитесь просто обнаружить какой-либо новый, вам неизвестный предмет. Если область поиска невелика, например комната, ограниченная четырьмя стенами, то ваши поиски не займут много времени. Перебрав находящиеся в комнате предметы, вы с большей или меньшей точностью в конце концов сможете установить, что' в ней находится и какие из обнаруженных предметов не были вам знакомы ранее.

В случае, когда поиск нужно вести не в комнате, а в огромном лесу или бескрайнем поле, решить вашу задачу совсем не так легко. Вряд ли кто-нибудь станет спорить, что мощный электрический прожектор очень облегчил бы вашу работу. В науке роль такого прожектора, определяющего направление поиска, отбор необходимых фактов и экспериментов, форму организации исследований и т. д., как раз и выполняют гипотезы. Вместо того чтобы вслепую вести научный поиск, ученые предпочитают выдвинуть целую серию гипотез, которые с наибольшей полнотой охватывали бы все наиболее перспективные возможности и направления поисков. Такие гипотезы располагаются по степени правдоподобия или вероятности и затем, последовательно или одновременно, подвергаются проверке и испытанию. Очень часто гипотезы строятся так, что одни исключают другие. Тогда подтверждение или опровержение одной гипотезы почти автоматически доказывает ложность или повышает правдоподобность других гипотез. За гипотезами, которые получают очень высокую степень достоверности, и закрепляется почетный титул закона науки или научной истины. Вот почему вопрос об истинности наших знаний так тесно связан с вопросом о роли гипотез в научном познании. Как же возникают гипотезы?

Можно, конечно, высказывать те или иные предположения наугад. Но даже в повседневной жизни, где почти не приходится сталкиваться с проблемами чрезвычайной сложности или требующими очень высокой точности, такой способ мышления редко оказывается полезным. В науке гипотеза заслуживает серьезного внимания лишь после того, как выдвинувший ее ученый приводит основания, серьезные доводы в ее пользу. В противном случае никто не возьмется за ее проверку. В этом случае она не будет иметь никакого шанса со временем превратиться в закон науки. Даже «блинная» гипотеза Знайки была не просто вздорным вымыслом. Чтобы выдвинуть такую гипотезу, Знайка действительно должен был обладать некоторой наблюдательностью, способностью сравнивать различные по своему характеру явления, догадываться о том, что помимо зримых, видимых общих черт у различающихся между собой явлений могут быть другие — невидимые и незримые. Его гипотеза о «блинных кратерах» не так уж и нелепа, хотя высказана, разумеется, в очень наивной, детской форме. Ученые — астрономы, астрофизики, астрогеологи, астрогеографы и т. д. — до сих пор спорят об особенностях лунной поверхности, происхождении гор, морей и кратеров и о том, как вообще возникла Луна. Ни на один из этих вопросов нет окончательного ответа. Впрочем, следует сказать, что в науке вообще редко встречаются окончательные ответы.

Попробуем теперь разобраться, как возникают гипотезы. Самый простой способ построения гипотез опирается на эмпирические обобщения, построенные на сопоставлении и сравнении результатов наблюдения. Типичным примером подобного рода являются утверждения: «все лебеди белые», «Земля — плоская», «Луна представляет собой плоский диск», «зайцы принадлежат к отряду грызунов», «тяжелые предметы, лишенные опоры, всегда падают на Землю, причем чем тяжелее предмет, тем быстрее он падает», и т. д. На первый взгляд кажется, что нет ничего надежнее, чем обобщение, построенное на многократно повторяющихся наблюдениях, но то, что на первый взгляд кажется бесспорным, очень часто оказывается шатким и сомнительным. Когда вдруг в Австралии были обнаружены черные лебеди, первое из упомянутых выше предложений оказалось ложным; путешествие Магеллана опровергло второе; тщательное наблюдение за Луной, проведенное из разных точек земной поверхности, расчеты, опирающиеся на небесную механику, созданную Ньютоном, давно опровергли представление о дискообразном строении Луны. Опыты Галилея показали, что скорость падения тел вблизи земной поверхности не зависит от их массы и т. д.

Поэтому-то гипотезы, опирающиеся на эмпирические наблюдения, хотя и остаются до сегодняшнего дня важным инструментом научного познания, несут на себе печать ограниченности, они слишком тесно привязаны к месту и времени наблюдения, слишком обусловлены случайными, преходящими обстоятельствами.

Может быть, в таком случае нам следует отказаться от эмпирических обобщений и отдать предпочтение воображению, творческому произволу, разрешающему создавать любые, самые фантастические гипотезы?

Не следует, однако, увлекаться крайностями. Творческое воображение играет выдающуюся роль в развитии науки. Рассказывают, что, когда знаменитому немецкому математику Давиду Гильберту (1862—1943) сказали, что один из его учеников занялся поэтической деятельностью, Гильберт воскликнул: «Для математики у него не хватало воображения!»

Так это или не так, но ясно одно, что воображение необходимо даже для самой строгой и педантичной науки — математики. Существует, однако, принципиальная разница между воображением, на основе которого возникают мифы, легенды и волшебные сказки, и воображением, на основе которого выдвигаются научные гипотезы. В фундаменте даже самых фантастических и необычных на первый взгляд научных гипотез лежит точное знание объективных фактов и ранее установленных законов природы.

Древние греки создали миф о кентаврах — существах с туловищем лошади, головой и торсом человека. В русских волшебных сказках рассказывается о бабе-яге, передвигающейся в ступе или верхом на метле, о кощее, о царевне-лягушке и т. д. Легко заметить, что сами образы, предметы, из которых «склеены» эти фантастические персонажи, заимствованы из повседневной жизни. В ней вы находите и лошадей, и людей, и старух с подозрительным и зловещим взглядом, и ступку, в которой толкут зерно, и метлу, и лягушку, если вам повезет, можете встретить даже царевну. Однако в сказке эти предметы соединены между собой так, как они не могут быть соединены по законам природы, действуют и поступают они также вопреки объективным законам природы и общества.

Напротив, научные гипотезы, то есть предположения и допущения относительно возможных, еще неизвестных фактов, или формулировки, претендующие на то, чтобы стать новыми законами науки (в случае, если они получают экспериментальное подтверждение), могут казаться совершенно фантастическими как с точки зрения здравого смысла, так и ранее установленных фактов и законов.

Существует несколько взаимоисключающих гипотез о происхождении Луны.

Первая из них опирается на теорию академика О. Ю. Шмидта, согласно которой наша Солнечная система возникла из своего рода гигантского космического газо-пылевого облака. Из этого облака и образовавшихся в нем комочков межпланетного вещества, возможно, возникли и Земля и Луна.

Вторая гипотеза исходит из того, что Луна была «вырвана» из тела, пролетавшего мимо нашей планеты несколько миллиардов лет назад.

Третья, напротив, отводит роль возмутителя спокойствия Земле, которая сама, возможно, «вырвала» гигантский сгусток материи из другого космического тела и «захватила» этот сгусток на околоземную орбиту, превратив его в свой естественный спутник.

Как бы ни были удивительны и странны с первого взгляда эти гипотезы, все они не просто являются досужими догадками астрономов, но и подтверждаются знаниями законов физики, механики, химии и т. д. Каждая из этих гипотез распадается на целую серию подгипотез, отличающихся друг от друга деталями и нюансами. Но все они подтверждены более или менее точными расчетами и обосновываются теми или иными законами науки.

Чтобы окончательно выбрать подлинную гипотезу, которая сможет считаться законом развития и формирования Луны, нужно провести экспериментальную проверку каждой из них. Но всегда ли мы можем произвести необходимый для этого эксперимент? Бывают ведь случаи, когда гипотеза касается далекого и притом неповторимого прошлого, как, например, в случае с Луной, или относится к далекому будущему, сведения о котором, быть может, удастся проверить через десятки, сотни, а иногда и миллионы лет? Вот тут-то нам и понадобится еще одно новое понятие, имеющее самое прямое отношение к научнрму познанию. Это понятие «модель».

Слово «модель» происходит от французского modelle и означает «образец». Однако в современной науке первоначальный смысл этого слова изменился. Чтобы упростить нашу задачу, я познакомлю вас лишь с четырьмя основными значениями понятия «модель», наиболее распространенными и часто применяемыми в научной литературе.

1. Материальные модели. Материальными моделями являются некоторые объекты, предметы, которыми мы пользуемся при изучении других, непосредственно интересующих нас объектов и предметов. Модель, понимаемая в этом смысле, выступает как объект-заместитель интересующего нас явления или процесса. Примером материальной модели может служить макет Останкинской телевизионной башни, первоначально созданный архитекторами и конструкторами для того, чтобы проверить правильность своих расчетов и некоторые особенности будущей эксплуатации настоящей телебашни. Как правило, подобные макеты создаются при строительстве самолетов, кораблей, заводов, электростанций и многих других сооружений. Будучи гораздо меньшими по размеру, более дешевыми, более простыми, часто изготавливаемыми из других материалов, такие объекты-заместители, или модели, позволяют изучить целый ряд особенностей будущих сооружений. Полученные во время экспериментов с моделями знания затем с соответствующими поправками могут быть перенесены на объекты-оригиналы или прототипы, как иногда называют основные исследуемые учеными или инженерами явления и процессы.

2. Второй тип или класс моделей — это так называемые воображаемые модели. Ученые часто придумывают, воображают некоторые объекты в чувственной, наглядной форме, причем такой, что в ней сохранены лишь существенные и наиболее важные черты, свойства и особенности реальных объектов, учет и исследование которых необходимы для решения определенных познавательных задач. Часто в самой действительности объекты подобного рода не существуют и даже не могут по тем или иным причинам существовать. Поэтому воображаемые наглядные образы вещей, выступающие в качестве объектов-заместителей действительных явлений и процессов, не могут быть воплощены в виде макетов или технических, физических, химических или биологических явлений, относящихся к моделям первого рода. Воображаемые модели позволяют отвлечься от второстепенных особенностей действительных объектов и представить таким образом их наиболее существенные черты и особенности как бы в увеличенном виде под объективом «умственного микроскопа» ученого.

Прекрасный пример воображаемых моделей мы находим у Максвелла. Стремясь связать в рамках единой теории явления электричества и магнетизма, экспериментально обнаруженные Фарадеем и другими исследователями, Максвелл попытался представить электрический ток в виде особой, несжимаемой жидкости, текущей по проводнику так же, как обычная жидкость течет по трубке. При этом напряжение и силу электрического тока он сравнивал с давлением, которое испытывает жидкость в разных точках трубки, и количеством жидкости, проходящим через поперечное сечение трубки за единицу времени. «Электрическая» жидкость Максвелла не обладала вязкостью. Ее частицы не взаимодействовали между собой, подобно молекулам воды или другой жидкости. В этом смысле она резко отличалась от обычных жидкостей и не могла быть фактически создана даже в экспериментальных условиях.

Зачем же понадобилась такая воображаемая жидкость великому английскому физику? Дело в том, что электрическая «жидкость» Максвелла позволяла применить к изучению электрических процессов уравнение гидродинамики — раздела механики и физики, хорошо разработанного к этому времени и выраженному в развитой математической форме, что позволяло получать точные количественные характеристики изучаемых процессов и проверять их в эксперименте с большой надежностью.

Таким образом, воображаемая «жидкохггь» Максвелла была моделью реального электрического тока, разумеется, моделью приближенной, в достаточной степени условной, но все же обладающей сходством с реальным физическим явлением, по крайней мере в наиболее важных и существенных для исследования чертах. Это и позволило перенести в область электродинамики целый ряд уравнений и методов, разработанных в гидродинамике.

Однако в той мере, в какой модель является лишь условным приближенным подобием реального процесса, теория, полученная на основе модели, также является приближенной теорией действительного физического явления. Более того, в электродинамике возникает целый ряд новых явлений, вообще не существующих в гидродинамике. К их числу относятся, например, электромагнитные поля, появляющиеся при прохождении электрического тока по проводнику. Поэтому Максвеллу пришлось видоизменить, уточнить и усложнить исходную модель. Это позволило создать ряд новых уравнений, выражавших в математической форме наиболее глубокие связи между магнитными и электрическими явлениями. Они получили название уравнений Максвелла или уравнений классической электродинамики.

Другим примером воображаемых моделей может служить модель атома, разработанная физиком Нильсом Бором. Бор предложил рассматривать атом как крохотную Солнечную систему, Солнцем которой является атомное ядро, а планетами электроны, вращающиеся по эллиптическим орбитам вокруг ядра. Прототипом такой модели или образцом для ее создания была гелиоцентрическая модель, разработанная для реальной Солнечной системы Коперником, Кеплером, Ньютоном и другими представителями классической астрономии и физики. Однако и здесь сходство или подобие модели и реального физического явления были частичными или условными. В самом деле, в уравнениях, описывавших движения планет Солнечной системы, все величины, изменяясь непрерывно, плавно, последовательно принимают все допустимые числовые значения. Напротив, уравнения, характеризующие движение электронов в атоме, содержали в себе дискретные, как говорят, квантующиеся величины, кратные постоянной Планка h и изменявшиеся в силу этого скачкообразно. Модель Бора была вследствие этого внутренне противоречива, так как строилась одновременно на классических и квантовых предположениях, зачастую полностью исключавших друг друга. Но результаты, полученные на основании математических расчетов, неплохо согласовывались с экспериментальными данными, объясняли их, позволяли предсказывать новые и давали основания считать, что противоречивая во многом модель, предложенная Бором, отражает действительную сложную и внутренне противоречивую природу самих атомов.

Воображаемые модели часто используются учеными не только для того, чтобы создать чувственно-наглядный образ явления, позволяющий им в упрощенной форме представить наиболее важные из изучаемых процессов. Они часто используются для того, чтобы спланировать эксперимент, вообразить возможное его протекание, построить математическое описание будущих экспериментальных действий и наблюдений, спроектировать предполагаемые, ожидаемые результаты. В этом случае воображаемые модели часто называют умственным экспериментом.

3. Третий тип моделей — математические модели. К этому типу относятся некоторые формулы или уравнения, описывающие или выражающие те или иные закономерности или особенности поведения и строения изучаемых объектов. Термин «модель» применяется к некоторым математическим выражениям, чтобы подчеркнуть их связь с объективной действительностью, к которой они относятся. Чаще всего при этом имеют в виду то, что числовые значения, полученные с помощью таких формул и уравнений, хорошо согласуются с числовыми значениями (или могут и должны, по мнению исследователя, хорошо согласовываться), получаемыми в ходе экспериментов при измерении соответствующих объектов и процессов.

4. Наконец, последний тип модели — это так называемые теоретические модели. В большинстве точных или математизированных наук, например в физике, механике, астрономии и т. д., законы и теории формулируются с помощью математических выражений, содержащих переменные величины. Чтобы результаты математических преобразований и вычислений можно было, сравнивать с экспериментальными данными, полученными в процессе наблюдений и измерений, переменным величинам необходимо придать определенный физический, механический или астрономический смысл, позволяющий тем или иным путем устанавливать связь этих величин с наблюдаемыми явлениями. Это можно сделать с помощью некоторого набора множества понятий и утверждений, таких, как «масса», «скорость», «красный», «кислый», «магнитные силовые линии вызываются электромагнитным полем» и т. д. Набор понятий и утверждений подобного рода часто и называется теоретической моделью той или иной научной теории. Особенности научного познания, связанные с моделями, рассмотренными в пунктах 3 и 4, мы с вами обсудим в следующей главе. Здесь же нам предстоит иметь дело только с моделями двух первых типов.

Перед тем как начать разговор о моделях, я задал вопрос: «Всегда ли можно экспериментально, практически проверить выдвинутые гипотезы?» Теперь мы, пожалуй, в состоянии на него ответить. Часто случается так, что гипотеза, относящаяся к отдаленному прошлому или будущему, к отсутствующим, труднодоступным или дорогостоящим объектам, не поддается проверке в прямом эксперименте на основе непосредственного наблюдения. В подобных случаях как раз и следует воспользоваться той или иной моделью.

Если, например, астрофизик утверждает, что при определенных условиях на каком-то космическом теле может произойти определенная реакция, скажем, при температуре 6000° (температура поверхности Солнца), то вряд ли автор гипотезы сумеет проверить ее на месте. Тем не менее в лабораторных условиях мы в состоянии провести эксперимент, моделирующий предполагаемые гипотезой условия. Если предсказанная реакция осуществима в модельном эксперименте, то весьма правдоподобно, что она имеет место и в реальном объекте и, стало быть, гипотеза верна.

Модели используются и для проверки гипотез, относящихся к далекому будущему. Выдвинув, скажем, гипотезу о том, что человек может без риска для жизни длительное время переносить условия невесомости, ученые в качестве модели воспользовались собаками, обладающими рядом характерных черт, присущих всем млекопитающим, включая и человека. Лишь после эксперимента, проведенного на живых моделях и подтвердившего эту гипотезу, стал возможным космический полет человека.

Вы, наверное, уже заметили, что не только гипотеза, но и модели носят в значительной степени условный характер, ибо они применимы и могут оказаться истинными лишь при определенных условиях, обстоятельствах и ограничениях. В этом, однако, не следует усматривать слабость научных гипотез и моделей. Одно из самых серьезных различий между обывателем, ограничивающимся одним лишь здравым смыслом, и ученым в том и состоит, что первый считает, будто его знания абсолютны, то есть верны всегда, везде и при любых условиях, тогда как второй не сомневается в том, что научные истины, гипотезы и модели справедливы лишь при определенных условиях и обстоятельствах.

Я знал одну старушку, которая была убеждена, что «правое» находится там, где ее правая рука, а «левое» там, где левая. «Пойдешь направо от моего дома, — говорила она, — и как раз подойдешь к продовольственному магазину». — «То есть налево»,— сказал я, так как стоял в этот момент лицом к ней, и протянул в том же направлении свою левую руку. «Не путай меня, милок, — возразила старушка уверенно,—там правая сторона». — И она указала в ту же сторону правой рукой.

Условность научных гипотез, законов и моделей связана с их высокой конкретностью, с тем, что они применимы к определенным интересующим нас явлениям и процессам. Так как в окружающем мире таких явлений и процессов бесконечное множество, то бесконечно велико число возможных гипотез, моделей и истинных законов, а следовательно, безграничен процесс познания. В этом смысле условность, то есть связь с определенными условиями и обстоятельствами, не слабая, а сильная сторона научного познания. Здравый смысл, впрочем, так же условен, хотя пользующиеся им люди, вроде моей старушки, редко это осознают. Более того, даже такие, казалось бы, безусловные истины, как правила и теоремы (законы) математики, справедливы при определенных условиях и ограничениях.

Даже бесспорные математические истины, как 2+2=4, несут на себе отпечаток условности. Если рассматривать их не как простые правила манипулирования числами, а как некоторое утверждение о свойствах действительных вещей, то мы вправе спросить, о каких парах предметов идет речь? Когда двух баранов соединяют в одно стадо с двумя другими баранами, то в стаде оказывается на некоторое время четыре барана; когда два камня сваливают в одну кучу с двумя другими, то в куче тоже на определенное время оказывается четыре камня. В этом смысле 2 -(-2 = 4 — объективная истина, и правило арифметики, лежащее в основе этой формулы, получает практическое подтверждение. Однако достаточно соединить вместе две капли ртути с двумя другими каплями ртути и слегка потрясти их, чтобы мы получили одну большую каплю. Такая процедура нуждается в новой арифметике, в которой истинным будет утверждение: 2 -f- 2 4. Если в клетку к двум львам впустить двух баранов, то результат пересчета, произведенный на следующий день, вероятнее всего, будет соответствовать формуле 2 + 2=2.

Я совсем не собираюсь реформировать или отменить существующее правило арифметики. Моя цель заключается в том, чтобы показать, как определенного рода гипотезы и допущения относительно свойств и особенностей различных предметов и процессов деятельности с ними влияют на построение соответствующих этим гипотезам моделей. В свою очередь, выбор модели в большой степени предопределяет характер соответствующих им законов или правил. В процессе научного познания, целью которого является выработка объективных истин, чаще всего встречаются три следующих типа взаимосвязи и взаимодействия моделей и гипотез.

1. Если, исследуя то или иное явление на основе ранее разработанных моделей, ученые обнаружили новые данные, не поддающиеся объяснению с помощью бесспорных и истинных законов, принятых для данных моделей, то обычно выдвигаются гипотезы, цель которых внести те или иные уточнения в модель, не изменяющие ее по существу. Такие гипотезы обычно могут использоваться и для предсказания новых фактов. Они чаще всего являются следствиями принятых законов и позволяют получить в случае их экспериментального подтверждения новые истинные знания о тех или иных фактах.

Прекрасной иллюстрацией этого типа взаимодействия моделей, гипотез и законов является открытие планеты Нептун (1846).

Французский астроном Жан Жозеф Леверье, составляя таблицы движения планет, заметил отклонение Урана от орбиты, которое не соответствовало вычислениям, произведенным на основе небесной механики Ньютона — Кеплера, опиравшейся на гелиоцентрическую модель Солнечной системы. Стремясь сохранить эту модель и не допуская мысли об ошибочности законов, Леверье высказал гипотезу о том, что отклонение Урана вызвано влиянием неизвестной до тех пор планеты. Он вычислил предполагаемую орбиту и возможное местонахождение новой планеты. Берлинский астроном И. Галле, получивший письмо от Леверье, направил телескоп на соответствующий участок неба и действительно открыл неизвестную планету, получившую название Нептун.

Так гипотеза Леверье превратилась в истинное знание о новой планете Солнечной системы. Она содействовала уточнению планетарной модели, не подвергавшейся существенным изменениям со времен Кеплера.

2. Довольно часто в научных исследованиях, особенно эмпирического характера, модели строятся для проверки ранее выдвинутых гипотез. Изучая строение поверхности Луны, астрономы пришли к выводу, что Луна покрыта так называемым реголитовым слоем, то есть слоем космической пыли и зернистых структур, образованных в результате многочисленных соударений Луны с теми или иными космическими телами. Эта гипотеза приобрела практическое значение перед отправкой на Луну автоматических станций, луноходов и людей. Для того чтобы рассчитать конструкции приборов, наиболее удобные для мягкой посадки, были построены механические модели лунной поверхности, на которых проводились испытания луноходов и других устройств. Эксперименты с высадкой на Луну человека и самодвижущихся советских станций подтвердили правильность модели, построенной на основе предварительно выдвинутой гипотезы. Предположение о реголитовом слое превратилось в научную истину.

3. Особый интерес представляют гипотезы о новых законах, управляющих теми или иными явлениями. Прекрасный пример этого рода дают планетарная модель и гипотеза о строении и внутреннем устройстве атома водорода, предложенные Нильсом Бором (1883—1962). Согласно этой гипотезе, электрон внутри водорода переходит с одной орбиты на другую (или, лучше сказать, с одного энергетического уровня на другой) в результате поглощения или испускания кванта энергии. Это предположение, противоречившее законам классической механики и электродинамики, тем не менее позволило дать объяснение ранее открытому распределению спектральных линий излучения атома водорода. Таким образом была нащупана первая приближенная формулировка закономерности, подвергшаяся в дальнейшем известным уточнениям.

Чтобы законы, открытые в результате проверки и подтверждения тех или иных гипотез, можно было применять к объективной реальности, к действительным объектам и процессам, в них необходимо внести определенные уточнения и поправки. Насколько велики эти поправки, зависит от того, в какой мере модель, для которой полностью справедлив данный закон или группа законов, отличается от реального объекта. Так как тип строения и детали модели, а следовательно, и содержание законов зависят не только от свойств объективных явлений и процессов, но и от типа познавательной задачи и вида экспериментально-практической деятельности, используемой для проверки гипотез и уточнения соответствия между объектами и моделями, то «перенос знаний с модели на объекты» представляет собой нелегкое дело.

В процессе научного исследования законы и модели постоянно видоизменяются и уточняются. Существуют, по крайней мере, три фактора, не дающие этому процессу остановиться.

Во-первых, сами объективные явления постоянно развиваются и изменяются. У них появляются новые свойства и особенности, «не учтенные» в ранее построенных моделях и не отраженные в ранее сформулированных законах науки.

Во-вторых, изменяется сама наша практика главным образом под воздействием новых орудий, инструментов, приборов и технических установок, позволяющих получить новые сведения, подняться на новый уровень наблюдения.

В-третьих, постоянно развиваются и изменяются наши знания и их «внутреннее» взаимодействие часто позволяет выдвинуть неожиданные гипотезы или предложить принципиально новые модели объективных явлений.

Наша практика, как подчеркивал Ленин, является достаточно четким критерием, позволяющим отличать материализм от идеализма, но она сама изменчива и подвижна настолько, чтобы не дать нашим знаниям застыть, окостенеть, остановиться. Поэтому теория научного познания, развиваемая философией диалектического материализма, считает, что объективно-истинные законы науки не дают исчерпывающего, окончательного, всестороннего знания об изучаемых ими явлениях, то есть не являются абсолютными, завершенными истинами. Будучи объективными, законы науки вместе с тем, как уже говорилось, являются в известной мере условными, относительными и постоянно подвергаются уточнению, ограничению и проверке.

В этом, пожалуй, одна из наиболее замечательных отличительных черт научного знания.

Познание истины нелегкое дело, но оно по плечу современной науке. В широком смысле это не акт, а процесс, не шаг, а переход от одних положений к другим, более глубоким, лучше проверенным, объясняющим и предсказывающим более широкий круг явлений, позволяющих совершить более фундаментальные и целесообразные преобразования в окружающем нас мире.