Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: Книга Бытия(Генезис) Allegro vivace

Представим себе, что наступил всех дней Последний день, тот день, когда настанет Страшный Суд со звоном бубенцов, битьем в литавры и трубным гласом, чтобы каждого судить по делам его, тогда каждый должен будет дать ответ на 15 вопросов, и именно на них, и именно потому, что собственно «15» и есть единственное и истинно священное число, ведь число «7» олицетворяет зло, как 7 смертных грехов, каковыми являются высокомерие и скупость, прежде всего, сладострастие и зависть, и чревоугодие, и, наконец, гнев и леность — но, стоп! Разве неизвестны «Семь самураев»[1], которых сначала назвали «Shichinin no samurai» и лишь потом «The Magnificent Seven» («Великолепная семерка»), что не является неправильным, а семеро самураев были вполне хороши, не так ли, правда, в абсолютно другой культуре, а вот есть еще семь гномов, они тоже были хороши, или нет? Однако уж очень маленькие, иначе они не были бы гномами, а были бы чем-то другим, и поэтому они нас тоже ничему не учат, ибо чему может Большое научиться у Маленького, и, наконец, какое нам дело до гномов, мы же не карлики и не хотим ими быть, даже если мы все и начинали с самого малого.

Как бы то ни было: Семерка, вне всяких сомнений, есть Грех, Зло, Хворь, а седьмой сын становится оборотнем[2] и воет по ночам, когда полная луна сияет на небе. Семерка указывает нам на инфернальное, на священную Седмицу (Hebdomas), олицетворяющую, семь планет, которые когда-то были архонтами[3], верховными предводителями демонов, создавшими прежде всего мир и Зло в нем. Причина, по какой им вполне справедливо приписывали и высокомерие, и жестокость, и много чего другого, о чем мы здесь умолчим, превышает силу воображения современного человека. Однако мы назовем их имена, это были Ялдаваоф (Jaldabaoth) и Яо (Ja) с ликом змея о семи головах, Саваоф (Sabaoth) с лицом сияющего пламени, и Астафай (Astaphaios) — гиена, Адонай (Adonaios) — дракон, и Эолай (Ailoaios) — осел, и не забыть назвать Орая (Oraios) — бога Луны, ибо и он был детищем Софии Предначальной (Pistis Sophia), которая верила в мудрость и о которой говорят, что она выносила и родила Ялдаваофа с мордой льва, которого, впрочем, называют также Саклас (Saclas), что означает «блаженный». Причем ни с кем в своем сладострастии не имела она связи, что, бесспорно, было делом великим, но к тому же и великой дерзостью, с которой в мир могло одновременно проникнуть Зло, избежать этого возможно было только, если бы она покорилась своей судьбе и зачала от Доброго Бога, чтобы породить Космос, который мог бы стать таким же добрым, как отец, и столь же мудрым, как его мать. Разве Семь (от этого «сеять», так как «sieben» по-немецки имеет омоним «просеивать». — Прим. пер.) не означает также, что мелкий помол отделяют от крупного путем старательного просеивания, что выбор и отбор в избранные производят по строгим критериям, а что свершилось в момент творения, как не отбор: недостойное осталось вне творения. И разве не повторится это в Судный день, чтобы избранными стали праведные и ангелы подняли их на руки, и одеты они были бы в одежды вечной жизни?

Разве «7» не волшебное число? — Столько великолепных достоинств таит в себе оно[4] и по праву занимает особое место по сравнению с другими числами первого десятка, поскольку среди них есть такие, которые могут рождать и не быть рожденными, другие, наоборот, будучи рожденными, не могут рождать, и, наконец, есть такие, что рождают и могут быть рождены; это то, что на удивительном языке математики мы называем умножением. Так, восьмерка порождается двойкой и четверкой, она, стало быть, относится к классу детей, точнее, к классу внуков, поскольку ее мать четверка сама рождена двойкой, и, таким образом, восьмерка для нас почти ничего не значит, кроме того, что она служит для удвоения всего мирского, что, однако, мало интересует того, кто стоит перед вратами Небесного Иерусалима и ожидает, когда наконец его впустят. Как бы то ни было, только семерка не может ни сама рождать, ни быть рожденной, нет у нее ни матери, ни отца, она своеобразна, вечна, недвижна.

Единственное, что не движется и не движимо, это Всевышний Владыка и Учитель, равный только себе самому и от всего отрешенный, и его подобием по праву может быть названо число Семь, так и мы будем этого придерживаться. Мы не хотим умолчать о том, что, в конце концов, мы придем к числу 28, если сложим по порядку все числа от единицы до семи, что, в свою очередь, означает число, которое всегда возвращает луну в ее раннюю фазу, с тем чтобы она начинала свой путь от исходной точки и управляла приливами и женщинами, и чтобы мир сохранял присущий ему порядок.

К тому же Семь — это число, дающее завершенность, ведь любое тело имеет три размера — длину, ширину и глубину, и четыре измерения — точку, линию, плоскость и объем; в результате их сложения снова получается число Семь. Издревле считается, и вполне справедливо, что Семь — это знак целостности и полноты, завершенности и универсальности в этом мире. Семь чудес света и Семеро против Фив, Семь глаз бога, Семь свечей в подсвечнике, Семь даров Духа Святого, Семь шагов (sapta pâdani), приведших Будду к вершине миров, Семь кругов вокруг Каабы, семь нот и семь струн лиры, семь цветов, а весь скарб определяют как семь вещей, какими бы они не были, и, наконец, не забудем семерых козлят и семь гномов, но здесь мы прервемся. Да и какое совершенство может быть у гномов, кроме того, что они очень маленькие, больше ничем они не примечательны, разве только в закатном солнце культуры даже гномы способны отбрасывать тень, за которую, впрочем, никто им не предложит семимильных сапог, а потому они вынуждены глубоко под землей копать руду и золото, хотя сегодня этим не заработаешь даже на пропитание, однако сейчас это не должно нас волновать. Лучше поговорим о том, что семерка главенствует в теле человека, семь органов снаружи и семь внутри: снаружи, голова, грудь, живот, две руки и две ноги, внутри, — желудок, сердце, легкие, селезенка, печень и две почки. А разве самая расчудесная часть человека, его голова, не имеет таких необходимых органов, как два глаза, два уха, две ноздри и рот — всего семь? Так мы могли бы продолжать до скончания века, чтобы описать совершенство, и это прогнало бы скуку в ожидании момента, когда откроются для нас врата Небесного Иерусалима, но до этого у нас еще много дел, и мы не можем позволить себе бездельничать.

Но лишь тот, кто однажды оставил раз и навсегда позади себя Семь смертных грехов и им вслед Семь добродетелей (причем в точности в этой и ни в какой другой последовательности), а затем отважился сделать еще один шаг вперед, может обрести святость. Вот почему изначально было 15 заповедей, из которых 5 Господь Бог просто забыл[5], когда он в спешке вторично передавал Моисею скрижали, так как первый экземпляр тот утратил по своей вине, а у Бога были воистину более важные дела, чем по первому, требованию выдавать ему второй экземпляр. И коль скоро мы ознакомились уже с семью грехами, давайте теперь не будем умалчивать и о добродетелях, ведь число Семь обещает счастье и совершенство, семикратен блеск, каким озаряет солнце Мессии, и седьмым называем мы самое высокое небо, которое, преображая все, изливает на нас милость. А чтобы наш дорогой читатель успешно прошел испытание пред вратами Небесного Иерусалима, мы назовем добродетели: сначала четыре классических — мудрость и отвага, благоразумие и справедливость, которые в дальнейшем были дополнены тремя христианскими добродетелями — верой, надеждой и любовью (или это были: разум, волнение и желание, жаль что я не могу лучше это припомнить). Поскольку добродетелей никогда не бывает много, их стало позднее 12 и даже 16, но священное число 15 не имело отношения к добродетелям, поэтому они ничего не стоят без грехов.

А когда 15 вопросов — по одному на каждый грех и на каждую добродетель и еще один заключительный — высветятся, как маяк на горизонте, и вновь раздастся трубный глас и каждый из 15 тронных ангелов, имена которых нам известны, но назвать их нам не позволительно, будет зачитывать вопрос, на который нужно ответить громким и твердым голосом, тогда каждый будет зависеть от самого себя и от того, что осталось у него в памяти от своей жизни, а это нелегко будет тем, кто давно уже мертв, и его воспоминания выцвели, как его кости. Именно поэтому Иисус Спаситель их уже освободил от тисков смерти и власти Дьявола, как нам сообщает об этом некий Никодим[6], который давно уже умер, но раньше он должен был знать ответы на эти вопросы.

Каждый правильный ответ приближает на один шаг к вратам Небесного Иерусалима, где с лиц навсегда будут отерты слезы и смерть не будет больше связана со страданием, болью и стенаниями, что станет подлинным благодеянием, ибо живем мы в мире шума и невыносимой болтовни, и уйти от мира мы можем, правильно ответив на все 15 вопросов, что зададут нам по воле случая на Страшном Суде; и вопросы могут показаться слишком легкими или слишком трудными, но Суду до этого нет дела.

«Сколько историй рассказывает нам Библия о Сотворении мира?» — так может прозвучать один из поставленных на Страшном Суде вопросов. Нужно иметь правильный ответ наготове и дать его быстро, так как в распоряжении Страшного Суда не так уж много времени, ведь по окончании Судного дня наступит Вечность, где значение времени исчезает. Но на Страшном Суде никто не будет валандаться с глупыми людьми, а их столько, сколько песчинок в море, и нужно иметь уж очень специфический интерес к песчинкам[7], чтобы получать радость от них и от филигранных различий между ними. Уж поверьте мне, когда я говорю, что на Страшном Суде нисколько не станут заботиться ни о песчинках, ни о глупых людях, потому что там важно совсем другое, а что именно, я не могу сказать здесь, но каждый узнает это в свое время, но тогда будет слишком поздно.

Так что неплохо внимательно прочесть Библию, особенно историю Сотворения мира в первой из ее Книг, а тот, кто этого еще не сделал, должен непременно сделать, ибо немного образования еще никому не вредило, даже если для этого приходится тратить драгоценное время, которое можно было бы употребить для игры на бирже. Однако такой выигрыш нельзя взять с собой и принести в Небесный Иерусалим[8], ведь там будет все, что нам необходимо, ничего не будет в недостатке — ни еды, ни питья, ни одежды; не будет там ночной тьмы, а стены города украсят благородные самоцветы — яспис, сапфиры и смарагды (русские названия: яшма, сапфир, изумруд. — Прим. Пер.), а 12 ворот — это 12 жемчужин, а сам город — сплошное золото, подобный чистому хрусталю. Кому это не нравится, тот пусть остается снаружи.

В общем, если история Сотворения мира в первой Книге Библии была прочитана очень внимательно, то можно правильно ответить, по крайней мере, на этот вопрос, ибо с небольшой долей усилий можно быстро вспомнить, что речь идет о двух историях[9] Сотворения мира, которые (и это мы без обиняков признаем) весьма сходны, но в некоторых существенных пунктах имеют явные различия. Не хочу разбирать здесь детально эти различия, так как это может продолжаться слишком долго, а мало у кого есть достаточно времени перед Судным днем, когда Вечность еще не наступила и люди должны очень экономно обращаться со временем, ведь придется подождать, прежде чем наступит Вечность. Я только хотел с определенной осторожностью указать на то обстоятельство, что в одной из историй, а именно в первой, весь огромный мир со всем великолепием Неба и Земли является единственно Раем, в то время как в другой истории говорится только о некоем саде, а именно лежащем в Эдеме на востоке. Это название звучит так, словно речь идет о пропыленном баре, куда после разгульной ночи едва пробиваются первые лучи солнца сквозь туманную дымку. Если в той, первой истории человек был поселен в мир, как он есть, и даже назван его хозяином, во что, кстати, человечество до сих пор верит, то, согласно второй истории, человек был поселен в резерват огороженного сада, в котором растут всяческие деревья, приятные на вид, плоды которых годны в пищу, как об этом сообщается в Библии[10], непонятно; откуда это могло быть известно, но его местоположение и границы описаны с высочайшей географической точностью, а именно вблизи Евфрата и Нила, берущих начало из того потока, что исходит из Эдема, чтобы орошать сад. Вот почему далеко в Турции, близ страны Куш, которую сегодня мы называем Абиссинией (совр. Эфиопия), народы все еще сражаются за обладание этим садом.

Но не будем здесь спорить о географии и вопрошать, где же можно найти страну Хавила или Страну мавров, которую окружает река под названием Гихон[11], которую сегодня трудно отыскать, поскольку в мире все так изменилось со времен существования Рая и ничего не осталось на том месте, где были когда-то реки и страны, ибо с тех времен сдвинулись со своих мест континенты.

Мы хотим обратить внимание только на следующее обстоятельство: всего лишь в полутора главах, или точнее в 36 стихах (кстати, плохо рифмующихся, хотя от стихов ждешь именно рифмы, но, когда писалась Библия, евреи были бедным народом, который в своих длительных странствиях из Египта через пустыню, в Вавилонское пленение, хотя и обрел множество красивых и разнообразных букв, никогда не располагал собственными гласными, а также был вынужден использовать буквы даже для обозначения чисел), сразу в начале Библии, читатель сталкивается с двумя тайнами. Во-первых, читатель узнает без подробностей и даже без намеков на то, как Бог создал мир, что собственно читателя особенно не касается, поскольку человек сознательно был создан хотя и по образу и подобию Бога, но в конце процесса, чтобы он не смог открыть для себя тайны творения, ибо Господь (и я могу подтвердить это с чистым сердцем) ревниво хранит свои тайны не только от людей. А то, что относилось к первому из людей, должно действовать и на всех последующих до конца всех дней.

Но есть еще и вторая тайна, а именно вопрос: что, собственно говоря, было создано в первые шесть дней — мир как Рай или Рай в мире. Даже если рассматривать это как софизм (типа «сколько ангелов может поместиться на острие иглы», что в действительности никому не интересно, кроме, может быть, тех ангелов, которые поранились, когда они попытались проверить это; эти парни[12] собрались одновременно сесть на кончик иглы), то в конечном итоге следует все-таки признать, что речь идет о крупном различии, как ни посмотреть.

Вообще-то я знаю, что об этом в определенных кругах, о которых я не хочу писать подробно, говорят неохотно, но ведь действительно появляются некоторые вопросы, ответить на которые никто не сможет лучше меня. Как так? Сейчас увидим. Однако, прежде чем мы рискнем задать некоторые из наших вопросов, давайте вспомним, как развивалась дальше вся эта история: Человек имел в своем распоряжении сад и мог вкушать плоды со всех деревьев сада, кроме одного — Древа познания Добра и Зла. Почему Господь вынес именно этот, а не иной запрет, нет объяснений, равно как и обоснований, ни у Бога, ни в Библии; также нигде не сказано, почему нарушение этого запрета карается смертью. В этом месте, со всей подобающей сдержанностью, замечу только, что до сих пор о смерти в этой истории не упоминалось ни разу, речь пока шла о Сотворении и о том, что люди должны плодиться и размножаться, а не о смерти, так что мы не должны строго судить Человека, ибо он и представить себе не мог, что следует понимать под этим наказанием и что такое смерть вообще.

Давайте вспомним, что именно этот Человек был вылеплен из кома земли и Бог вдохнул ему через нос живую душу; настоящего жизненного опыта он еще никак не мог обрести, и понятие наказания только тогда можно оценить по достоинству, когда знаешь разницу между Добром и Злом. Но именно это Бог строго запретил Человеку, однако изначально обходится с ним так, словно Человек должен знать, о чем идет речь, поскольку вынести такой запрет и требовать затем абсолютного повиновения разумно лишь в том случае, если люди уже могут отличать Добро от Зла. Однако именно этого им не было дано, пока они не вкусили упомянутого плода от упомянутого Древа познания, то есть, пока они вообще еще не знали, хорошо это или плохо — подвергнуться искушению, через которое они обрели способность выносить собственное решение о данном событии. Все это невозможно, если Человек будет соблюдать запрет Бога, запрет, который они смогут осознать, лишь нарушив его, — воистину мудреная ситуация, за которую нельзя винить всецело Человека, и вообще, что же это за Бог, доброту которого можно познать только тогда, когда действуешь супротив Него, во всяком случае — это Бог со странным чувством юмора. Возможно, Змей был абсолютно прав, утверждая, что Добро и Зло — это просто предрассудки Бога[13]. Собственно говоря, Бог создал Человека по образу Своему, в чем по праву можно сомневаться, но не дал ему Своей мудрости. Бог всезнающ, чего нельзя сказать о Человек, так что только Бог единый знает, что было Им задумано. Основания, которые приходят мне в голову по этому поводу, во всяком случае, бросают на планы Бога отнюдь не благой свет, но тут я промолчу, что буду делать и впредь.

Вообще, перед подлинно независимым судом (конечно, не на Страшном Суде, ибо он судит в таких случаях не вполне непредвзято) при наличии хороших адвокатов у Человека были бы неплохие шансы возбудить иск о возвращении в Рай, поскольку правовая основа изгнания отнюдь не однозначна, тем более что Адам никоим образом не выражал своего бесспорного согласия в регулировании данного вопроса, и его молчаливое повиновение — с правовой точки зрения — также не может быть расценено в этом смысле[14]. О соответствующем возмещении ущерба было бы заведено отдельное дело, и занятые в нем адвокаты охотно помогли бы советами, не имея в виду ничего дурного. Но мы забегаем далеко вперед, ибо наш Человек все еще находится в Раю, который он сам должен возделывать и хранить[15] (мало кто представляет, что в Раю необходимо работать!), что и явилось, как сообщает Библия, причиной того, что Бог создал Человека. Бог сразу же дал ему помощницу, поскольку Человек, будучи мужчиной, наверняка не справился бы в одиночку с возложенными на него задачами.

Вот так изложено это во второй истории о Сотворении мира, поскольку в первой Мужчина и Женщина появились точно в одно и то же время, а когда Бог обращается к ним и обещает владычество над миром, то всегда в множественном числе, т. е. Он обращается к Мужчине и Женщине одновременно. Тому, что в определенных кругах об этом говорят неохотно, можно удивляться, если хочется. Во всяком случае, можно было бы сэкономить на всех политических женских движениях последних столетий со всеми необозримыми последствиями их деятельности, если бы изначально, не вдаваясь в дальнейшие дискуссии, все оставалось так, как повествуется в первой истории о Сотворении мира.

Однако я отвлекаюсь. Итак, Бог запрещает вкушать плоды от Древа познания Добра и Зла и возвещает при этом, что в противном случае последует наказание смертью[16], причем — обратите пристальное внимание на то, что здесь говорится — смертью немедленной, а именно — Человек умрет в тот день, когда он вкусит плоды от Древа познания, не когда-нибудь, а точно в тот же день. Но пойдем дальше. После появления в Раю Женщины слева к ней приблизился Змей на своих, в ту пору еще чудесных, ногах[17], подобных мраморным колоннам, покоящимся на золотых стопах, которыми он так грациозно перебирал, что смотреть на него было радостно. О Змее мы пока еще ничего не слышали и ничего о нем не знаем, он обращает внимание Человека (нет, давайте уж будем точными, хотя для некоторых это будет болезненно — Змей обращает внимание Женщины) на то, что отнюдь не придется умирать немедленной смертью, если вкусить один или несколько плодов от этого дерева.

В этом месте я, как и многие другие, спрашиваю себя, откуда мог бы Змей получить такую информацию, даже если он был «хитрее всех зверей полевых»; но и такое чрезвычайно искусное указание в Библии не должно отвлечь нас от еще одного вопроса: откуда могло вдруг родиться это понятие — хитрость. Ведь о хитрости до сих пор не было речи, потом мы ведь все еще находимся в Раю, а там могут быть только мир и гармония, а отнюдь не хитрость,«поскольку она не вписывается ни в понятие гармонии, ни в понятие мира, иначе, наверное, это был бы не Рай, а все что угодно, во всяком случае, что-то иное. Если же в таком Раю нужно было еще и работать, тогда, конечно, и хитрость вкупе со Змеем могла бы притаиться где-нибудь в заброшенном закоулке Творения[18], чтобы в нужный момент выйти на сцену и произнести свой текст, но в точности мы этого не узнаем.

Разве не кроется пропаганда зачастую именно в умолчании, ибо нам ничего не говорят о том, что Змей[19] обладает прежде всего тайным знанием, он является знаком жизни, это зверь двойственной природы, зверь земных глубин, откуда приходят и ядовитые газы, и живительные источники, мечты и пророчества, вулканы и сокровища, и именно так, а не иначе создан Змей Богом. Именно об этом определенные круги, которые мы не будем обозначать конкретно, не желают говорить, но когда-то сказать об этом придется. К тому же только в Змее таилась свобода, не в мулах и не в воробьях, которые не сказали ни слова Еве, не говоря уже об Адаме, хотя, возможно, они тоже знали то, что знал Змей, но только Змей открыл людям возможность выбора, которая до этого была спрятана Богом в самом потаенном уголке Рая, куда люди еще не добирались. Потому и говорят о Змее, что он был ничем иным, как гусеницей Богини рассудка, которая, собственно говоря, была блудницей и должна была позднее развернуться в духовном облике людей, но, к сожалению, люди вкусили лишь кусочек плода от Древа познания, поэтому на их долю выпало лишь немного рассудительности. С тех пор люди ищут остальное и не могут найти до сей поры. Когда люди все-таки отведали плода, пусть даже и маленький кусочек, то они увидели, что и в них действует божественная сила, и они отвернулись от Творца своего, поскольку решили, что Он им больше не нужен.

Чего мы, помимо прочего, также не узнаем, даже из намеков, так это мотивов, которые побудили Еву вкусить от плода Древа познания, так что нам остаются только догадки и рассуждения, и сам я мало что могу сказать по этому поводу, так как был занят в другом месте и обо всей этой истории узнал лишь позднее. Может быть, это было пристрастие к лакомствам, которое так часто и охотно приписывают женщинам, что в это почти можно поверить? Я, правда, не участвую в таких абстрактных построениях[20]. Мыслить? Абстрактно? «Sauve qui peut!» (франц. Спасайся, кто может! — Прим. пер.), — говорю я в таких случаях. Общее пристрастие женщин к лакомствам выражается только в пристрастии к нуге, и по этому признаку можно отличить женщин от мужчин, которые предпочитают марципан, но в нашем случае речь шла только о скромном фрукте, яблоке или фиге (причем неизвестно, был ли этот фрукт действительно сладким), а не об этом чудесном продукте человеческого гения[21].

Или Ева стала жертвой моды, т. е. Змей хитростью вбил ей в голову, что в этом сезоне можно вкушать исключительно плоды Древа познания Добра и Зла; но и такое представление о предрасположенности женщины к сумбуру и капризам моды мы должны извлечь опять же из великого моря абстракций, а это нам ничего не даст. Может быть, мы должны согласиться с тем, что Ева, как женщина всех женщин, поддалась чистому любопытству, за что я не стал бы ее порицать, ибо Любопытство является, в конце концов, умной дочерью Сладострастия, и ей я готов все простить. Вполне возможно, что Бог не проявил понимания этого обстоятельства, ибо Он всегда очень скупо обходился со своим знанием и ревниво относился к любому, кто хотел стать с ним на равных.

Я же лично убежден в том, что Ева приняла предложение Змея из чистого неведения, во всяком случае, как мы помним, Ева была создана из ребра Адама уже после того, как Бог объявил свой запрет, поэтому она никак не могла знать о нем, тем более что Адам вряд ли сообщил ей об этом, ибо мужчины никогда не были склонны много рассказывать женщинам. Если я прав, несмотря на все эти допущения (а в большинстве случаев я прав, что мне приятно), то Божье наказание выглядит еще большим произволом. Наказать кого-либо изгнанием из Рая за проступок, который тот совершил, не ведая, что это запрещено, выходит далеко за пределы моего понимания права и порядка, но Богу это сейчас не мешает, как не помешало и тогда.

Не будем останавливаться и пойдем дальше: люди дали упомянутому Змею убедить себя в том, что упомянутый плод не несет смерти, ибо ее как таковой вообще не имеется в Раю, во всяком случае, в качестве скрытой возможности. Однако подобная утонченность в те времена была абсолютно чужда человеку, и сегодня большинство не имеет об этом никакого представления, наоборот, человеку, а точнее женщине — кажется вполне достоверным, что благодаря этому станешь умным и мудрым, как сам Бог, и это во все времена остается весьма заманчивым предложением. Итак, люди вкусили от плода с Древа познания — сначала женщина, потом — мужчина, и ничего не произошло, во всяком случае, они не умерли в тот же час, а остались такими же живыми, как и прежде.

Итак, давайте зафиксируем это положение: люди вкусили от Древа познания Добра и Зла, и обещание Бога не сбылось, ибо Он говорил: «В день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь». Не «должен умереть», а именно «умрешь», то есть несомненна причинно-следственная связь «если…, то…», установление всеведущего Бога, которое не оставляет сомнений. Однако люди после своего проступка едят, пьют и все еще живут, правда, немного устыдившись своей наготы, потому они сплели себе из листьев фиги набедренные повязки, что делает неприемлемым мотив следования моде в качестве побудительного мотива вкусить плод, ибо мода возникает лишь в тот момент, когда люди вкусили плод. Как бы то ни было, прямое предсказание, сделанное Богом не оправдалось. Неизвестно, произошло это по незнанию, чего мы при учете Его всезнания предположить не можем, или по иным причинам, о которых мы ничего не знаем и не будем заострять на этом внимания, поскольку в тех самых кругах об этом тоже говорят неохотно.

Здесь в игру вступает мораль, ибо Бог в гневе своем возвещает о ряде наказаний людям (заметим, что уже с самого начала гнев и мораль в тесном родстве друг с другом), при этом Он не забывает и Змея, участие которого во всем этом деле Он отлично запомнил, хотя прав-то был Змей, а не Бог, во всяком случае, в вопросе о смерти, но такие мелочи никогда еще не заботили всемогущих, когда их охватывал гнев. О Боге всегда утверждают, что Он полностью свободен от страстей, что в такой простой формулировке, естественно, не совсем справедливо — разве не создал Он человека по образу и подобию своему из тщеславия, чтобы человек преклонялся перед Ним? Но как бы то ни было, сильнейшей Его страстью был все-таки гнев, а в тот момент Бог был разгневан, и прежде всего из-за того, что человек теперь стал как «один из Нас[22], зная Добро и Зло». При этом справедливо задаешься вопросом, почему же грешно желать стать таким, как Бог, и знать, что есть хорошо и что есть плохо, но Бог разгневан и не хочет вести дальнейшие дискуссии, Он обращает гнев Свой в первую очередь на Змея и проклинает его «пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве своем и есть прах во все дни жизни своей», чего Змей не делает, и спокойно употребляет в пищу мышей, крыс, кроликов и много чего другого, из этого можно заключить, сколько заповедей Господних блюдет еще этот мир.

Вслед за этим мужчина и женщина были изгнаны из сада Едемского (Эдемского), не без того, чтобы между Змеем и женщиной была посеяна вражда, и, наконец, перед вратами сада заступили на вахту херувимы, чтобы «пламенным мечом охранять путь к Дереву жизни»; там, где можно предположить нахождение сада Эдемского, а именно — далеко в Турции, в диком Курдистане, это имеет полный смысл, поскольку народы здесь сражаются друг с другом. Здесь я хочу отметить, что в этой связи мы впервые слышим о херувимах; пока еще они не встречались в полном и весьма многочисленном перечне великого Творения Бога. Но мы постепенно привыкли к тому, что время от времени Творение Божье населяют все новые создания и появляются новые вещи, и никто не может сказать, откуда они, собственно, произошли и когда и для чего были созданы. Хочу только добавить, что речь идет об исключительно странных существах с двумя ликами, одним человеческим, а другим — львиным, иногда к ним добавляется еще и третий лик, лик орла; если кому-то этого покажется мало, то я добавлю, что херувимы имели к тому же четыре руки и четыре крыла, что в определенном смысле отличало их от всех других творений Господа; один вид херувимов вызывал даже у меня чрезвычайно неприятное чувство.

Не могу иначе, я должен опять поставить вопрос, потому что именно в этом месте он особенно актуален и уместен, хотя я и знаю, что ответа на него найти невозможно. Вопрос звучит так: знаем ли мы и можем ли быть уверенны, что нам известно Творение Господа во всей его полноте, лишь потому, что в первых 36 стихах Библии (которые к тому же не рифмуются!) приведен длинный список творений Бога? Могу лишь сказать, что об этом мы можем знать только то, что Бог в своем Творении приберег кое-какие тайны, которые откроются людям, если вообще откроются, лишь тогда, когда Бог сам сочтет подходящими для того время и место. Не могу и не хочу забегать вперед, поскольку это не входит в мои задачи, хочу только напомнить, что нам постоянно представляют новые существа, о которых мы поначалу вообще ничего не слышали и не читали например о херувимах, затем еще и о серафимах, которых легко можно спутать с херувимами, но серафимы составляют один из девяти ангельских чинов[23], причем первый из этих чинов, тогда как херувимы образуют второй чин, и каждый из серафимов имеет шесть крыл и парит над Троном Господним. Кроме того, существуют ангелы, которых тысячи тысяч, хотя этого никто точно не знает, так некоторые полагают, что число ангелов достигает одного или двух миллионов, другие же считают, что их число можно измерить, помножив число всех людей всех времен на девяносто девять, что в результате дает внушительный и впечатляющий результат, но при этом неплохо было бы выяснить, оставалось ли число ангелов постоянным с начала Творения, не погибли ли некоторые из них и не рождает ли каждое слово, исходящее из уст Бога, новых ангелов. Как бы то ни было, на каждого из ангелов возложена своя задача[24], и они разнятся друг от друга по рангу и степени приближенности к Богу. Ну а потом, когда Бог изгнал людей из Эдема, Он послал им вслед Аидиэля, это ангел труда, которого иногда называют, правда, Уриэлем, который должен присматривать за людьми, что, очевидно, было крайне необходимо.

На этом мы хотим остановиться: итак, существует целый мир за пределами Рая, и этот мир страшен и ужасен, поскольку здесь проклята земля, со скорбию можно питаться от нее полевою травою и в поте лица своего добывать хлеб (Быт. 3:17–19. — Прим. пер.). Жалкое существование, скрасить которое хоть немного может лишь то, что наконец мужчина возжелал, а затем познал женщину, а женщина мужчину, о чем во время пребывания в Раю не было и речи, что удивительно, так как оба они, находясь там, получили Божественное задание плодиться и размножаться, а как это возможно, если сначала не возжелать друг друга, а потом не познать? Некоторые также утверждают, что Адам и Ева находились в изолированных частях Рая, Адам среди мужских, а Ева — среди женских тварей, что само по себе может показаться убедительным, если считать, что, говоря о Рае, мы имеем в виду может быть и большой, но все-таки ограниченный определенной площадью сад[25], в котором имеющееся в распоряжении пространство стало бы довольно быстро чрезвычайно тесным для всех обитателей благодаря безудержному размножению, а от райских условий люди ждут для себя всего чего угодно, но только не мучительной тесноты.

Стало быть, те самые райские состояния покоя и отрешенности быстро бы миновали, если бы самцы и самки, какой бы они ни были породы, кинулись друг к другу, исполненные страсти и вожделения. Помимо прочего любой вид спаривания сопровождается чаще всего значительным шумом, будь это сам процесс или подготовка к нему, что еще более нарушило бы те самые райские условия, и рано или поздно людей не потребовалось бы изгонять из Рая, ибо из-за шума и тесноты они давно бы сбежали оттуда сами. К счастью, однако, к райским состояниям относится еще и невинность, и поэтому не было никакой необходимости отделять один пол от другого, поскольку они мало чего могли бы предпринять в отношении размножения, кроме, пожалуй, раздумий над тем, что же Бог мог иметь в виду своим требованием плодиться и размножаться, но решения этой загадки они не нашли, и, может быть, именно это и побудило их вкусить плод с того неоднократно упомянутого дерева, чем они и вынудили Бога приоткрыть тайну сексуальности, пусть невольно, но тем не менее.

Поскольку мы как раз решили на этом остановиться, давайте обратим внимание на еще одно обстоятельство, а именно на то, что люди осознали свое привилегированное положение в Раю, лишь познав различие между Добром и Злом, ведь до этого они ни о чем не ведали, кроме того, что они пребывают в Раю, у них не было никакого другого выбора, понятие Свобода им было так же чуждо, как и понятие Ответственность. Даже в единственном случае выбора между различными возможностями, а именно — есть или не есть плод с Древа познания Добра и Зла, Бог не дает людям подлинной свободы, потому что он немедленно и безоговорочно наказывает их в тот момент, когда они сделали неправильный, по Его мнению, выбор. Какой вид свободы дал тем самым Бог людям, очевидно, свободу «как осознанную необходимость»[26]. Однако с этим — как со свободой, так и с осознанием необходимости — у людей и сегодня существуют серьезные проблемы. Тут следует спросить, не вызвано ли подобие человека Богу тем, что Бог был вынужден следовать необходимости? Тогда получается, что Он отнюдь не всемогущ, что могло бы существенно повредить Его репутации.

Но в данный момент мы не хотим ставить других вопросов, их уже поставлено достаточно, они сваливаются словно саранча на поле, и избавиться от них нет возможности. Во всяком случае, мир здесь, снаружи, значительно хуже, а жизнь существенно тяжелее, чем была раньше в саду Эдемском, ведь здесь теперь, нужно серьезно трудиться, а не просто время от времени немного заниматься садоводством, хотя и это уже может быть достаточно напряженным, особенно по весне и осенью, правда, ничего не известно о том, сменялись ли в Раю времена года, точно узнать это невозможно, но должны же были чем-то заниматься четыре ангела четырех времен года: Ахар — для зимы, Мирахар — для весны, Нахимфар — для лета и Шеадар — для осени, ибо Творение Господа исполнено смысла.

Так, теперь мы переходим собственно к вопросам, откуда же взялся сей страшный и жестокий, столь явно несовершенный мир, который люди должны были воспринимать как наказание и влачить в нем свое жалкое существование? Может ли Бог, Совершенный, Великолепный, Всемогущественный, Добрый и Милостивый создать такой мир (не будем отрицать, заслуживающий усовершенствования)? Или, может быть, тут мы имеем дело с не до конца удавшейся попыткой творения[27], с остатком, контаминацией первого творения неопытного Бога, которое Он мимоходом оставил лежать на обочине, чтобы, научившись на собственных ошибках, создать гармонию и завершенность подлинного Рая?

Но как может быть так, что все Творение представлено нам как плановое и целенаправленное, так легко осуществленное, в позже и вне сада Эдемского мы столкнулись с несовершенным, не доведенным до конца миром, в котором человек освоится только спустя долгое время, пока не обретет средства и пути преобразования его в соответствии с собственными пожеланиями? Даже если мы будем придерживаться первой истории, которая гласит, что весь мир был создан как Рай, то что превратило его так вдруг в тот страшный, пропыленный ландшафт, где люди познают страдания и смерть? И почему херувимы должны стеречь врата Рая? Неужели люди могли бы в этом мире найти обратную туда дорогу, если они приложат немного усилий, ведь тогда для них отпадет надобность в спасении в тот последний Судный день? И что, собственно говоря, охраняют херувимы? — сад, ставший теперь пустым, из которого изгнано все живое? По крайней мере, на этот вопрос мы получаем ответ: чтобы охранить то другое дерево, Древо жизни, вкушать от которого Бог отнюдь не запрещал, так что люди, наверное, поступили бы лучше, если бы они сначала вкусили от него, прежде чем пуститься в прочие авантюры. Ну да ладно, человек был в ту пору еще очень неопытен. После того как человек познал разницу между Добром и Злом, — добавим от себя — на собственной шкуре, и ему теперь непозволительно протягивать руку и вкушать от Древа жизни, иначе он будет жить вечно, а смерть, как угроза и наказание, окончательно потеряет свою действенность еще до того, как после ответов на 15 вопросов человек получит доступ в Небесный Иерусалим. Вот то, чего действительно опасается Бог: именно человек станет один из Нас, но Он и все херувимы, и серафимы, и прочие ангелы не могут окончательно и бесповоротно воспрепятствовать человеку совершать все новые к тому попытки[28].

Ко всем тем многочисленным вопросам, которыми мы задались, добавим еще один, последний, а именно вопрос о том, как же теперь-то возделывается сад Эдемский, который мы вполне можем называть аль-бустан, как это написано во второй суре Корана и в других местах, после того как человек был изгнан оттуда и никто не был помещен в Сад, кто мог бы обрабатывать его и обихаживать. Легко можно себе представить, какой беспорядок, возможно, царит там теперь, поскольку каждый знает, что сад остается садом лишь до тех пор, пока его холят и лелеют. Растения ведь ничего не знают о плане Бога и растут себе, когда и где хотят, если никто им в этом не препятствует, потому-то великое искусство садовника в том и заключается, чтобы придать растениям, травам, деревьям и цветам их истинное предназначение, направляя их развитие в духе Божественного порядка, выращивая их и подстригая. Поскольку человек был создан для того, чтобы возделывать Эдемский сад и хранить его, то эта заповедь остается в людях навсегда и повсеместно, и они разводят и оберегают растения повсюду, где могут их обрести, и создают себе их образ и ищут в растениях те утраченные формы Рая, даже если они не могут вспомнить эти формы, поэтому сады людей иногда прямые, иногда кривые, иногда малые, иногда большие, но ни один из этих садов не похож на Рай, который потерян навсегда.

Однако у сада Эдемского больше нет садовника, сам Бог появляется там редко, поскольку у Него есть и другие дела, а для херувимов действует четкий приказ охранять ворота сада, кроме того, могу с уверенностью сказать, что херувимы плохие садовники, даже если они посвящены в определенные (но не во все) детали Божественного промысла, что еще с полной достоверностью не доказано, вряд ли они умеют выращивать растения и содержать их в порядке, ведь для этого недостаточно просто рубить по ним «пламенным мечом обращающимся». Теперь можно понять, почему в Судный день нас будет ожидать не Новый сад, а Небесный Иерусалим, о градостроительных достоинствах которого можно спорить, но, как говорится, поживем — увидим»

Кстати, не хочу здесь упустить возможность кое-что поведать, даже если это отвлечет нас от темы, но, поверьте мне, до наступления Судного дня пройдет еще столько времени, что мы вполне можем позволить себе небольшой дивертисмент, в общем, я хочу рассказать, что несколько дней назад, еще в разгар лета, у меня состоялся продолжительный разговор с одной весьма образованной и хорошо воспитанной уткой, с которой я случайно повстречался в большом парке. Время от времени я охотно беседую с образованными существами, а среди уток их гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Признаю, что это другой вид образования, чем тот, который можно встретить у людей, но что это меняет. Добавлю, что существуют чрезвычайно умные, я бы даже сказал, мудрые муравьи, и их высокая мудрость, проявляется уже хотя бы в том, что им до сих пор удавалось избежать хоть сколько-нибудь близкого контакта с людьми. При этом они могли бы многому, научить людей, например, как лучшим образом организовать большие сообщества и крупные города, чего людям до сих пор не всегда удается.

Но я опять отклоняюсь. В том самом разговоре с уткой мы коснулись, как это часто бывает, и этих историй, надо было видеть, какой разгневанной и яростной стала утка, и надо было слышать, на какие слова она, обычно культурная и воспитанная, оказалась способной. Не хочу и не могу привести здесь эти выражения утки, но, по сути дела, речь шла о том, что утка бурно возмущалась, что их (разумеется, ее прародителей) выдворили из Рая. Они — утки — вообще не нарушали никаких Божьих заповедей, они четко придерживались того, что именно от этого дерева нельзя вкушать плодов, но это, как она подтвердила, для уток вообще не составляло проблемы, так как они лишь в очень редких случаях имели обыкновение питаться яблоками или им подобными фруктами. Мимоходом утка хотела обратить внимание, что если быть точными, то запрет Бога был адресован только людям, разве не записано: «И заповедал Господь Бог человеку, говоря…»[29]? А о зверях же вообще, и об утках в частности, речи не было ни здесь, ни в каком другом месте.

Собственно говоря, зверям можно было вкушать столько фруктов, сколько захочется, чем и занимались некоторые другие твари, имена которых утка называть не захотела. Но как бы то ни было: от змей и прочих рептилий утки всегда держались подальше, по возможности никогда с ними не общались, кроме тех случаев, когда этого нельзя было избежать по правилам вежливости, так как эти простые, но действенные правила соблюдались всегда, чтобы не нарушать мира и гармонии Рая. Утки, во всяком случае, всегда ясно сознавали, как хорошо им было бы в Раю. Но что же, спрашивала себя утка, могло послужить причиной того, что уток вышвырнули из Рая в одном горшке со всеми грешными людьми, которые уж точно заслужили наказание Господне?

Не будем здесь отклоняться дальше и размышлять, к каким еще идеям можно прийти, если в одном предложении соседствуют «утка» и «горшок», причем в таком соседстве невозможно вспомнить нежный паштет из утиной крови и апельсинов или, по меньшей мере, крутой мусс из слив в сочетании с перьями молодого зеленого лука, который вместе с поджаренной до темно-коричневого цвета утиной кожей заворачивают в тонкие блинчики. Но не об этом здесь идет речь, я мог бы кое-что возразить на продолжительную и возбужденную речь утки, например, что Господь Бог создал всех животных полевых и всех птиц небесных (к ним не колеблясь можно отнести и уток, хотя они обычно пребывают на воде) и привел их к человеку, чтобы человек дал им имена, ибо с давних пор тот господин, кто дает имя.

Отсюда можно заключить, что человек уже обитал на земле, прежде чем появились звери и (что особенно важно в этом случае) птицы, а значит и утки, что, правда, не совсем совпадает с хронологией библейского повествования, но это не важно, и что Господь Бог сделал человека господином зверей полевых и птиц небесных, а тем самым имплицитно, но и конклюдентно (неотъемлемо присуще и в соответствии с духом закона. — Прим. пер.) поставил над утками, откуда (опять же вне сомнений) следует, что если грешит господин, то и народ должен нести наказание. Всего этого я не сказал, ибо такие разъяснения слишком обременительно могли бы сказаться на наших отношениях, ставших тем временем очень личными, а в этом я никак не был заинтересован, ведь где же найдешь так редко встречающихся образованных и хорошо воспитанных существ, с которыми можно вести интересные разговоры.

Признаю, что мне это далось бы с большим трудом, учитывая современные условия, сейчас сложно встретить понимание для таких аргументов, поскольку мир, к сожалению, стал демократичным и его мало заботит, насколько грешны его властелины, ведь в конце концов можно незамедлительно и с небольшими затратами избрать себе новых. А поскольку и утка была продуктом нашего времени, я был вынужден поискать другие аргументы, которые я нашел без особого труда. Я сказал, что нигде речь не идет о том, что звери и птицы (среди них, к сожалению, и утки) обладают душой, ибо Божественное дыхание, т. е. знаменитую душу, вдохнули только в человека, никак не в уток (что, принимая во внимание строение ее физиономии, было бы нелегко осуществить, но об этом я умолчал), соответственно утки и вместе с ними, к прискорбию, все прочие звери не подлежат спасению, равно как не подвержены грехам, следовательно, они не могут предъявить права на особое к ним отношение и, будучи структурно интегрированной составной частью Творения, должны следовать человеческой судьбе в ее радостях и горестях, ведь от этого все и зависит в конце концов. О Земле Обетованной для уток я пока ничего не слыхал, как и о Новом Уткосалиме, у врат которого соберутся все заново рожденные утки, когда наступит Судный день. Я еще добавил, что, насколько я знаю, утки не должны будут (в порядке компенсации за отсутствие души!) отвечать ни на один из 15 вопросов, так что они непременно будут приглашены обитать вместе с человеком в Новом Иерусалиме в мире и на вечные времена, даже если у некоторых уток не будет кожи и грудки по причине слишком большой любви к апельсинам[30].

Эти мои аргументы явно не очень понравились утке, ибо, судя по тому, как она сморщила свой нос, я без труда определил, что все в ней кипело и клокотало. Когда так долго, как я, странствуешь, быстро приобретаешь способность читать по лицу, словно в раскрытой книге, даже если оно украшено широким желтым клювом, что (мне во всяком случае!) страшно осложняет общение с другими существами, ибо меня очень быстро охватывает скука, если я уже загодя знаю, что скажет другой и как он будет реагировать. Это делает мое бытие таким невыносимым, эта бесконечная скука, этот вечный возврат к одному и тому же, все это я уже пережил, все уже встречалось на моем пути, не происходит ничего нового, ничего неожиданного, никакого тебе skándalon (греч. скандальчика. — Прим. пер.). Но я опять отклоняюсь, возможно, мне позднее еще придется поговорить об этом.

Ну, а утка немного покашляла, чтобы победить волнение, прежде чем начать говорить, и затем на меня обрушилась целая тирада: как это так, и почему я думаю, что утки не имеют души, а потому и не должны претендовать на особое к ним отношение, которого она, кстати, никогда и ни от кого не требовала, а только равенства перед законом, который, в конце концов, преступили не они, утки, а преступил его человек, и поэтому несправедливо, что их, уток, изгнали из Рая, и вообще все это лишь продукт антропоцентрического невежества и высокомерия, которые вытекают из моих слов, а ведь уткам был дан в распоряжение собственный ангел, имя которому Анпиэль, «Ветвь Господня», что, насколько я помню, не полностью соответствует истине, поскольку названный Анпиэль должен был заботиться не только об утках, а обо всех птицах, если он не занят доставкой молитв людских на Седьмое небо, что тоже является важной задачей.

Но этого я не сказал, и утка смогла продолжать в том духе, что история Сотворения мира была представлена уткам совсем иначе, а именно, что в результате таинственного взаимодействия камыша и утки зачатие возникло из вод и что некогда валькирии якобы в образе утки доставляли тех, кто это заслужил, наверх в Валгаллу, подобно тому, как Анпиэль доставляет молитвы верующих на Седьмое небо, и что именно пернатый Бог отложил первое Яйцо мироздания, и что Зло пришло в мир, когда раскололась скорлупа этого яйца, и так далее и тому подобное. Или это все-таки были семь яиц, происходивших от Арикины, и из первых шести яиц, вышли боги, но когда открылось седьмое яйцо, то оттуда вылетели тысячи злых духов. Утка, поразмыслив, сказала, что теперь она может точно восстановить всю историю, ведь из первого яйца вышел Кематеф, которого некоторые называют Офион, или Фанес, или Сунь Ху-цзи, может быть, и Аммавару, но над этим мне нечего ломать голову, так как никого это не касается. Утка потом добавила, загородясь крылом, что это изначальное, первородное яйцо называлось Адоил[31] и несло в своем теле великий свет, а Господь призвал его громким гласом и приказал, чтобы он сам разбил свою скорлупу и явил Тем самым воочию Творение.

Потом утка еще сказала, что ей одной принадлежит огромная привилегия возрождения, ведь в первом своем рождении она появилась на свет в качестве яйца, прежде чем в нужный момент собственными силами и своим величием расколола скорлупу и вступила тем самым вторично в этот мир, и что мне она не скажет, какого рода озарение выпало ей на долю в это время. Конечно, здесь я мог бы ей возразить, что то самое первородное яйцо, судя по тому, что нам известно, было отложено скорее змеей, а отнюдь не уткой, и что милость второго рождения предоставлена также всем другим птицам и змеям, равно как и крокодилам, и даже — боюсь сказать — тому необычному, производящему впечатление неудавшегося создания, утконосу, но мне не хотелось вдаваться здесь в космогонические и биологические подробности. Ибо если уж быть честным, то должен сказать, что мне надоело слушать все эти разговоры о центризме, а уж тем более из уст, т. е. клюва, образованной утки, которой, в свою очередь, можно поставить в упрек определенный анацентризм[32](лат. ana — утка), потому что всегда можно обнаружить какую-то форму центризма и у тех, и у других, и даже у уток, если дать себе труд как следует поискать. Но ведь бесполезно упрекать других в том, что они другие и поэтому рассматривают мир из другого центра, а выросшие в мире, где господствует сила тяжести, могут воспринимать самих себя только как центр всех центров и никак иначе.

Сегодня, когда нет уважения никаким границам, когда спекулируют на принципах бесконечности, каждый верит, что только он является средоточием[33] всех взаимосвязей в Космосе, а с утерей границ и окраин подвергается инфляции и середина, и начинается блуждание индивидуумов, так как последним шансом центрирования в мире бесконечно малых величин является эгоизм точек. Но даже если хватает смирения отречься от такой веры, то все равно человек отправляется на поиски ее и мнит, что он оказался ближе к ней, чем все прочие, что порождает опять же право критиковать все и вся, что хоть в чем-то от тебя отличается. Бот так, в конце концов, любой становится центром лишь самого себя и должен быть доволен этим, так как оспорить это не может никто. Итак, если утка, с ее собственной точки зрения, права (а кто не прав со своей собственной точки зрения?), то мне теперь стало окончательно ясно, что я имел дело с уткой, хотя образованной и хорошо воспитанной, но чрезвычайно догматичной, явно подвергшейся в процессе совершенствования своего образования обучению риторике, правила которой я слишком хорошо знал, так как сам их и разрабатывал. Тут я действительно заскучал, так как, с одной стороны, мне хорошо были известны все аргументы, а с другой — я отлично знал, насколько могу быть уверенным в моей интерпретации всей этой истории, но утке я этого говорить не хотел, поэтому и распрощался с ней как можно быстрее и с многочисленными извинениями, в невежливости меня вообще можно упрекнуть крайне редко.

Между прочим, я до сих пор еще не назвал имени утки, которую звали Пенелопа, что в этом отношении очень хорошо подходило, поскольку «penelops», по крайней мере, в греческом языке, точно означает «утка». Но на чем мы, кстати, остановились? Правильно, на вопросе о том, действительно ли и в какой степени тот жуткий мир за пределами Рая на самом деле может являться составной частью творения Господа, Совершенного, Великолепного, Всемогущего и так далее. Сомнения, которые могут меж тем закрасться в душу некоторых благосклонных читателей (и, надеюсь, также некоторых столь же благосклонных читательниц, внимательность которых я особенно ценю) относительно данного тезиса, я могу только подтвердить. Я располагаю об этом точными сведениями, потому что в то время я присутствовал при этом почти с самого начала и — признаюсь — тот, кто создал наш мир, в котором живет большинство из нас, я сам; и горжусь этим, так как этот мир все еще функционирует по тем правилам, которые я тогда придумал.

Теперь, очевидно, пришло время наконец представиться: я тот, кого обычно называют Дьяволом. Ко мне обращаются также по имени Абраксас и считают меня творцом и властителем мира, что отнюдь не так уж и неправильно. Я соединил в себе силу 7 планет, а имя Абраксас состоит из 7 букв, а если сложить их числовые значения, то получим число 365 (в лат. написании «Abraxas» состоит из 7 букв; здесь, очевидно, имеет место гематрия, от греч. — толкование слова, исходя из численного значения входящих в него букв. — Прим. Пер.), стало быть, я правлю в каждый день года, не давая себе ни минуты отдыха, а другие позволяли себе такое, создавая собственные творения. У меня нет для самого себя имени, а если бы я его имел, то я бы его здесь не выдал, поскольку оно никого никоим образом не касается; иначе люди постоянно взывали бы ко мне, что мне очень бы мешало в моем созерцательном покое, в котором я так нуждаюсь после стольких лет работы и усилий.

Для меня нашлось много других имен[34], когда в меня еще твердо верили, — Сатана, Шайтан, Вельзевул, Иблис, Велиал, Бегемот, Сет, Ариман и много еще таких, что мне не очень нравились, но больше всего из всех них мне приятно имя Люцифер, поскольку оно несет такой прекрасный и правильный смысл — «Несущий свет»[35]; я особенно хорошо чувствовал себя в начале эпохи Просвещения, но все это было очень давно, и именно поэтому я вновь выбираю этот путь, чтобы еще раз оставить нестираемый след в памяти образованной публики. Чтобы показать, насколько это серьезно, я объявляю себя ответственным за любой дефицит, который только может быть в этом, нашем, мире, даже если я не каждый раз был причиной его возникновения. Но этот, наш, мир стоил мне большого труда, поскольку для каждого, кто не является богом, творение создает существенные проблемы, несмотря на это, оно есть и остается моим творением, и поэтому я целиком и без оговорок признаю себя ответственным за это мое создание.

В последнее время люди привыкли то самое место, за которое, по их мнению, отвечает Дьявол, называть не иначе как Адом, что меня особо раздражает, когда они представляют себе самое ужасное из всех мест, где переносят все возможные муки, во всяком случае, там всегда присутствует поток негасимого огня, который пылает и его волны кипят и накатывают, вызывая скрежет зубовный сынов человеческих, звук, который мне чрезвычайно неприятен. И люди говорят, что после конца всех дней останется всего только два места, а именно Небесный Иерусалим, где будут пребывать избранные и праведники, и Ад, в котором вечно будет править Дьявол, и там будут находиться грешники и неверующие. Люди создали собственную географию Вечности, хотя они в этом ничего не понимают, однако все это есть великая тайна, которая хранится у Бога и у меня, и мы откроем ее лишь в конце всех дней, а до того все будет продолжаться, так как Время[36] является моим творением, моим детищем, его я специально выпросил для себя у Бога, и Он мне его доверил.

А теперь я истинно хочу сказать: изначально было лишь два мира, и на веки вечные других миров не будет, а именно Сад, который Бог отрешил от людей, так что вернуться туда они смогут, лишь если Ему этого захочется, и затем этот наш мир, который создал я и которым я горжусь, пусть людям он и кажется несовершенным, но они не ведают, о чем говорят. Людям напророчили, что они должны жить в этом мире и обустроить его лучшим образом, а думать о том, как Бог и Сатана поделили мир, чтобы каждый оставался и правил в своей части, им задумываться не следует. Лишь потому и является этот мир Адом, что я в нем правлю, ибо я есть Абраксас, Князь мира, и я останусь таковым и далее, и нет в этом мире никакого другого Ада до конца дней.

Тогда вроде надо бы сказать, что это злой мир, по мне так даже Ад, если уж для него не найдено другого имени, но здесь правят иные законы, чем те, что могли бы понравиться людям, но меня это не волнует, как никогда не волновало и Господа Бога. Творение Бога и мой мир тоже следуют только своим законам, и человек может плакаться и жаловаться, может придумывать собственные критерии их оценки, но в конце концов он должен все-таки подчиниться порядку, даже если он сам может верить, что он призван быть господином этого мира, раз Господь ему вроде бы это обещал, но я об этом ничего не знаю и, стало быть, я ничем не связан. И сколько бы человек ни силился все дальше и больше в своих попытках изменить их, он не может этого, и должен их придерживаться, и ничего ему не остается другого, как использовать эти правила себе на пользу и во благо.

Долгое время существовало убеждение, что Земля водворена в центр мироздания, что само по себе не обязательно должно быть ложным, во всяком случае с точки зрения людей, но это не имеет никакого прочего значения. Из этого можно было бы даже сделать заключение, что Земля таким образом имеет особое положение, чего я не хочу оспаривать, но к этому добавлю: только здесь и нигде более собирается весь мусор и все зло других сфер, которые становятся тем праведнее и чище, чем больше они удалены от этого центра. И вполне можно понять, что долгий путь, занимающий много времени, лежат между райской обителью небесных существ и гвалтом и вонью той кучи морального мусора, скопившейся теперь в одном-единственном месте Вселенной, и люди должны смириться со своей судьбой, вечной и неотвратимой реальностью[37], что посланы они в это место из-за собственного преступления, что, однако, не должно им помешать устроиться здесь как можно лучше, поскольку нет у них другого выбора, ведь это им наказание, которое вынес им гнев Господний, без обжалования и без срока, и должны они пребывать в этом месте в вечном порабощении. Но им следует остерегаться делать поспешные заключения, ибо что знают люди об этом мире и о своей судьбе, ведь им открылась только малая часть тайн, поэтому нет у них представления ни о чем, они должны отказаться от того, чтобы выносить какие-либо суждения, которые им не пристали и к тому же никого не интересуют.

Ну а теперь я хочу рассказать, как это на самом деле начиналось, и поэтому я начну с того, что было до начала, о котором нам Библия вообще ничего не сообщает, кроме того, что была тьма и Дух Божий носился над водой (Быт. 1:2. — Прим. пер.). Ученые тоже не хотят нам ничего сказать по этому поводу, поскольку они — первосвященники сегодняшнего времени, а наука — это Новейшая Религия, которая, как и всякая другая, преследует своих противников, священники же, как и во все времена, имеют свои тайны, которые они ревностно берегут и которые известны только тем, кто оказался достойным, чтобы быть посвященным в тайны Священного Аркана наук (лат. Arcanum — таинство). Научное познание, которое, по их утверждению, является единственно законным и общепринятым способом познания, должно поэтому оставаться только инструментом специалистов, привилегией посвященных, управляющих всеми остальными. И в этом Аркане, утверждают они, сокрыта Истина, но тот, кто проник однажды в самые сокровенные кладези мироздания, ступил за последнюю черту всех завес, тот ничего не нашел там, кроме самого себя. Что нам и твердят всегда священники: люди заключены и остаются замкнутыми в камере своего сознания, а ключ от этой камеры давным-давно выброшен.

Верят люди философии, религии или науке — это все равно. Однако я скажу так: Истины — это всего лишь иллюзии, о которых забыли, что они таковы[38]. Таким образом, жрецы от науки вещают в своем высокомерии, что бессмысленно задаваться вопросами о том, что же было до начала всех начал, ибо что бы ни произошло в то время, это не оказывает ни малейшего воздействия на наш мир и на события, в нем происходящие. Но я скажу, что они глупы, и что они лгут, так как они ничего не знают о том, что было до начала времен, и еще скажу, что все решилось еще тогда, и ничто на Земле и в мире не свершалось и не свершится, что не было бы возможным еще в те давние времена. Но ни один из первосвященников не признается в том, что он чего-то не знает, особенно грешат этим первосвященники от науки, поскольку их власть будет продолжаться до тех пор, пока люди твердо уверены, что можно и нужно все знать, ибо знание в наше время — это благо, а незнание — грех, за который наказывают самым строгим образом.

Но я утверждаю, и в этом я полностью един с Богом, что людям не пристало знать все и вся, что это наглая гордыня и заносчивость — пытаться незвано вторгнуться в секреты и таинства этого мира. Долгое время люди придерживались этого принципа, признавая тот факт, что знание должно быть доступно лишь тем, кто трудом своим стремится к нему, кто смиренно подвергает себя страданиям и лишениям, кто познает в муках и понимает, что путь к звездам лежит через грязь и отбросы глупости, именно так вынужден был я проделать этот путь сквозь блуждания в Хаосе, и добавлю (ибо Он сам сказал мне об этом), что и Бог должен был пройти через некоторые испытания, прежде чем Он смог начать грандиозный труд Творения. Сегодня любой может купить знание на рынке и преподносить его по своему разумению, и никто не спросит, какое значение может иметь это общедоступное знание и какую может принести пользу, так как люди давно утратили способность разглядеть значимость и сущность.

Сегодня знание, подобно пище, стало продуктом, который в течение всей жизни, все в новых и новых вариантах, потребляют и затем выделяют, и каждый раз человек должен заново переориентироваться, общаясь с новым вариантом знания, и люди стали словно флажки на ветру, которые лишь беспомощно трепещут, если подует на них свежий ветерок, тогда как им следовало бы быть парусами, которые должны со все возрастающей силой увлекать корабль моего творения в гавань совершенства. Во что же превратилось Знание, бывшее когда-то украшением образованных и избранных людей, если в нем теперь мило сплелись воедино «theoria» и «gnosis»? Знание опустилось до уровня мишуры и дешевой подделки, оно бездумно накапливается и скупается, и ценность его определяется лишь тем, насколько полезным оно может оказаться в жертвоприношениях идолу Мамону; возможно, когда-нибудь, в очень отдаленные дни, люди смогут узнать, на чем зиждется мир, но они пока еще не могут дать связный ответ на вопрос, кто они такие и для чего существуют. А до тех пор их знание остается тщетным и дешевым.

«В начале сотворил Бог небо и землю, в начале было Слово» — да, в определенных кругах на такой трактовке охотно бы остановились. Но что же было до начала, что делал Бог до Сотворения мира? В этих кругах всегда уходили от таких вопросов, а если нужно было отвечать, то отвечали с насмешкой и угрозой: «Бог думал над тем, какое наказание наложить на тех, кто задает такие вопросы». Так, во всяком случае, ответил некий Августин. Это нельзя доказать с полной определенностью, но он всегда находил умные ответы на любые вопросы, правда, я никогда не мог себе уяснить, откуда именно Августин мог знать всегда все и вся, хотя воля Божья неисповедима, и, наконец, его же при этом не было, во всяком случае, я такого не помню, а память у меня хорошая.

Ну да ладно, я не хочу разводить здесь ненужные дебаты, возможно, в начале действительно было Слово, об этом я не хочу спорить здесь и сейчас. Но до начала было нечто совершенно другое, а именно — Вселенная Хаоса; можно также сказать «Космос возможностей», ибо это и есть Хаос, когда все возможно, но ничто не реально, когда правит святая и вечная контингенция (возможность и отсутствие необходимости одновременно. — Прим. пер.), а ее старый и извечный враг, порядок, не бросает ей вызов. Этот Космос возможностей назвали изначальным Океаном Нуна[39] (Нун — древнеегипетский бог. — Прим. пер.), в котором были и мечты, и надежды, и судьба, а также вера, которой хватило бы на всех существ, которые когда-либо появятся. В те времена все было почти совершенным, так как вещам недоставало лишь одного свойства, а именно — существования, что, однако, не мешало многим из этих вещей ни тогда, ни сейчас, ибо они были и всегда были счастливы быть только возможными, но не существующими.

Я лично могу подтвердить, что все тогда было куда как красивей и проще, ведь, в конце концов, только реальное существование делает вещи гадкими и трудными. Никогда во веки вечные действительность не достигнет красоты мечтаний и видений, всегда реальность остается далеко позади потенциальных возможностей. Каждый из нас на собственном опыте убедился, как быстро мельчают и бледнеют наши великие и яркие идеи, наши планы, наши ожидания и наши надежды, как только мы беремся, претворять их в действительность. Это именно действительность обливает грязью и разрушает наши мечты навечно[40]. Исходя из собственного, очень богатого опыта, хочу добавить, что и я наверняка сделал бы иногда кое-что значительно лучше, если бы не пачкал руки о реальную действительность. Но об этом я должен промолчать.

С той поры меня часто спрашивали: «Скажи нам, как там на родине, в Космосе возможностей, может ли быть, что что-то невозможно?» И я отвечаю: «Почему бы и нет, ибо возможность всегда заключает в себе невозможность, равно как невозможность — возможность, но только если она уже заложена в ней, что в большинстве случаев имеет место, ведь когда-то Океан Нуна охватывал все, что только можно себе вообразить, но и все, что вообразить нельзя». И сегодня еще случается, что наталкиваешься именно на то, о чем ты не думал, но жаловаться на это не стоит, иначе где же тогда останется удивительная неожиданность, которая единственная спасает нас от мук невыносимой скуки. Наша родина это край неожиданности, где ни к чему нельзя быть готовым, потому что на самом деле все всегда оказывается другим, хотя иногда бывает и тем, чего ты, собственно, ожидал, что и есть самая большая неожиданность; и тогда устраивается грандиозный праздник, на котором каждая возможность надевает маску и рядится в карнавальные одежды, а когда посреди ночи срывают все маски, возникает вновь огромная неожиданность. А в иные времена существуют определенные моды в Космосе возможностей, когда все ведут себя так, словно остался лишь один вариант возможности, и маски (а стало быть и возможности) мало чем отличаются друг от друга, поскольку все одеты в одинаковые одежды, пока кому-нибудь не надоест эта серость, и он вдруг не нацепит голубую розу на палец или не представит свой образ в виде никогда еще не виданного геометрического построения. Тогда неожиданность вновь становится огромной, и каждый силится отыскать собственные возможности, что не так уж и сложно, ибо там, на родине, мы не представляем собой ничего иного, кроме чистой возможности, и радуемся каждый день заново, что нам не нужно страдать под гнетом реального бытия и, главное, ни перед кем не нужно обосновывать, почему мы именно такие, а не какие-нибудь другие и почему именно теперь, а не позже или раньше.

Ведь вечной проблемой реальности является именно то, что она должна узаконить себя перед другими реальностями, коль скоро и до тех пор, пока она хочет существовать, и что она почти изнемогает от необходимости постоянно что-то объяснять и аргументировать, отчего у нее почти не остается сил осознать свои возможности, и поэтому все ее мысли и чаяния направлены на то, чтобы оставаться такой, какая она есть. Признаю, что разочарование моей жизни в том и заключается, что я почти растерял мужество, когда вдруг заметил, сколько времени и сил я вынужден ежедневно тратить, лишь бы защитить мою только что созданную реальность от всевозможных посягательств, и как мало у меня остается возможностей. Мне не нужны, однако, ни жалость, ни сожаления, ибо гордость творца многое перевешивает, что касается трудов и тягот, а если уж будет поистине тяжко, то я удалюсь в мой рай, чтобы отдохнуть и помечтать.

В те времена это, собственно, и было истинным раем, когда все еще было возможным, когда действительность не была еще отторгнута от потенциальных возможностей из-за братоубийства, когда краски и звуки еще кружились в танце, нежно обнимаясь и впадая в дикий экстаз, разлетались в хороводе и вновь обретали партнера, которого держали крепко лишь для того, чтобы в следующий момент вновь покинуть. Тогда хаос еще не застыл в твердь, энергия и форма еще не обнаружили себя, ничего еще не делалось и ничто не имело ни образа, ни имени. Никто нас не рождал, никто нас не создавал; ни перед кем мы не несли ответственности, никому мы не были ничего должны. Мы были чистой потенцией, полны сил и надежд; мы все были в те времена чистой духовностью, идеей, безукоризненными и совершенными, но мы еще не осуществились, хотя это нас нисколько не волновало, так как зато мы были свободны и бесконечны. Ведь если возможностям дать образ и назвать именем, то необходимо принимать решения и очерчивать границы, тогда бесчисленные прочие возможности останутся навеки не реализованными, так как действительность никогда не может быть бесконечной, она должна всегда оставаться в очерченных границах, иначе она перестанет быть действительностью, а станет чем-то совсем другим, но чем, я здесь умолчу.

Сейчас есть только 10 планет[41] (здесь в настоящее время известны лишь 9 из них, но поверьте, я знаю, о чем я говорю, ибо я сам их создал), а все другие мыслимые планеты (число их бесконечно) должны расплачиваться за это. Как говорится, не то чтобы все об этом особо горевали, поскольку реальное пребывание в качестве планеты на долгий срок тоже не очень приятно, когда приходится все время крутиться вечным рабом по одной и той же орбите вокруг одного и того же солнца, которому к тому же это неинтересно, причем крутиться не по совершенному кругу, а по эллипсу, и сам ты не совершенный шар, а всего лишь сфероид, т. е. нечто подобное шару. Стыд-то какой! И все, что можно себе позволить, это время от времени заново поправить направление собственной оси, что внешне не очень заметно.

Но речь, собственно, вот о чем: никогда не производился опрос всех этих планет, в частности на тему, что могло бы возникнуть на них, если бы их просто оставили в покое. Вспомним о том, что здесь, сразу же после того, как все это началось, жизнь обходилась, по меньшей мере, без кислорода[42]; но потом Каин убил Авеля, и кислород распространился по всем землям и водам, и лишь в темных глубинах морских и бурлящих недрах вулканов живет традиционным способом еще пара бактерий древнего вида и чувствует себя вполне хорошо. Разве можно знать, какие непредсказуемые формы разума, культуры и религии они могли бы развить, если бы их не умертвили так рано? Нет, этого никто не знает, и даже я, поверьте, имею об этом лишь смутное представление. Но перед началом все еще было возможно, я подчеркиваю — все, ничего нельзя исключить, и никто не может измерить невозвратимые потери, не может даже Бог, Который обычно знает все.

В том хаосе возможностей существовало еще бессмертие, без необходимости предварительно вкушать плоды от Древа жизни, ибо смертность приходит лишь вместе с жизнью, а жизнь приходит вместе с реальностью; стало быть, тот, кто хочет реальности, должен точно так же принимать в расчет смерть, как и другие границы бытия. Таким образом, можно с полным правом сказать, что только тот может созидать, кто готов к отказу, ибо отказ есть великий и подлинный трагизм этого мира, не только моего творения, но и творения, которое возникло от Бога, как струится свет от Солнца[43]. Это — вечная вина любого творца, который, однако, должен отвечать не перед сотворенными им созданиями, так как они суть его слуги повсюду и навеки, а перед всем тем, чего он не создал, хотя и имел на это право. Я же могу только радоваться, что не слышу постоянных жалоб и криков, поскольку большинство вещей чувствует себя вполне приемлемо в Космосе возможностей и довольно этим. Там и тогда все было, собственно говоря, по-другому: можно было одновременно находиться повсюду и лицезреть зеленые розы и черные тюльпаны, хотя должен признаться, что меня лично цветы и в те времена оставляли равнодушным, и я лично не знаю, что с ними можно делать, кроме как разжигать сладострастие, но такое случается крайне редко.

Бог, напротив, всегда чувствовал особую привязанность к растениям в общем и к деревьям в частности, о чем можно судить хотя бы уже потому, что их Он создал первыми, после того как отделил воду от суши, и позднее в Раю именно деревья играли особую роль; это мог бы быть и «Еж познания», иглы которого нельзя ломать, или «Улитка жизни», которая в тонком соусе с чесноком и специями могла бы подарить всезнание и даже вечное бессмертие, во что многие люди и сегодня неколебимо верят и в результате одаривают такой вонью изо рта, что не знаешь, куда деваться. Но нет, это были именно деревья, которые были Богу особенно дороги, возможно потому, что никогда не пререкались и не грешили, а не еж и улитка, даже если их способности ко греху сильно ограничены. Разве не растениям в общем и не деревьям в частности дозволено было остаться в саду Эдемском, в то время как все прочие формы жизни должны были последовать за человеком, и разве не поставлен херувим у райских врат, чтобы охранять растения и деревья?

Можно спросить, а что это вообще был бы за сад, если не было бы в нем растений, однако в Киото, в далекой Японии[44], мы находим целый сад, состоящий из 15 больших камней и такого множества мелких, что никому еще не удавалось их пересчитать, а если кому и удавалось, то он забывал это число, так как оно настолько велико, что понадобилась бы целая жизнь, только чтобы его выговорить, так что необходимо принять решение — считать или говорить. Монахи монастыря с садом, состоящим из пятнадцати больших камней и множества мелких, с достоинством смирились со своей неудачей, как им и подобает, ибо день за днем считают они камни, хотя знают, что в этом они никогда не дойдут до конца, как и их ученики, и ученики их учеников, равно как и их предшественники, и предшественники их предшественников, не делая из этого проблемы, так как в той стране неудача есть добродетель[45], но только если побуждающий повод был достойным, но об этом можно узнать лишь тогда, когда все мероприятие уже закончится неудачей. Этот сад находится к тому же в Японии, а не вблизи Евфрата и Нила, где, по нашим предположениям, может находиться сад Эдемский, так что опыт японских монахов нас ничему научить не может, а посему не будем больше говорить об этом.

Наверняка уже стало заметным, что я склонен время от времени отвлекаться в сторону от моей темы, но ведь каждый знает, что прямой путь ведет только к цели и никуда больше. Но кто может с полным правом утверждать, что он знает цель и поэтому хочет двигаться к ней как можно быстрее? Возможно, Господь Бог. Но даже если мы Его спросили бы прямо сейчас, то на основании моего долгого опыта могу заверить, что Его ответы нам мало чего дали бы, так как Бог уже не так часто вещает и мне, и уж тем более, любопытным людям. Бог должен заниматься многими другими вещами, а не думать о вопросах всех и каждого, ибо, во-первых, таких вопросов набирается слишком много, и число их будет постоянно расти, а во-вторых, люди — не единственные существа в этом огромном мире, которые ждут от Него незамедлительного ответа.

Вообще странно, что люди в своей самонадеянности обращаются непосредственно к Богу и требуют Его внимания только к себе, а за это готовы всего лишь быстро и бездумно пробормотать молитву, или поставить пару свечей, или небрежно бросить в суму несколько монет. Как же велико самомнение людей, что они действительно верят в возможность сделки с Богом, словно Бог — какой-нибудь лавочник, у которого за достаточную сумму денег можно заказать любой товар или услугу, и их потом доставят без наценки точно в срок, даже с гарантией и правом на возврат.

Занятие спекуляцией у людей, кажется, изначально в крови; поскольку они молятся богу Мамону и без раздумий подчинились законам экономики, чувствуя себя при этом вполне сносно. Они неколебимо верят в то, что и весь мир следует тем же законам. Люди выдумывают себе Бога, с которым можно торговаться, как на базаре, и заключать с Ним договора, в которых главным является напечатанное мелким шрифтом, и его же еще ругают, если Он не принимает их мелочные и дешевые предложения. Неужели они действительно и со всей серьезностью полагают, что достаточно зажечь свечку или положить на алтарь пару плодов, чтобы не просто обратить на себя Его внимание, но и вообще побудить Его к определенным действиям? Или же они действительно и со всей серьезностью полагают, что достаточно провести пару лет, медитируя без воды и пищи, чтобы увидеть Священный свет Истины? Или покружиться в развевающихся одеждах, как это делают дервиши, не брезгуя при этом парой доз, чтобы таким образом хотя бы один раз ухватиться за кончик Его сюртука?

Бог никому ничего не облегчает, даже Самому Себе; у Него хватает забот оставаться совершенным, ибо стоит Ему потерять Свое совершенство, Он тут же перестал бы существовать, так как изначально и на все времена решил существовать только в совершенстве, а если бы Он перестал быть совершенным, то стал бы одной из тех бессчетных возможностей, которые от вечности до вечности ждут возможности реализовать самих себя. Тогда, очевидно, было бы бессмысленно обращаться к Нему с просьбами и требованиями, поскольку возможность не может предложить ничего, кроме возможности: может быть, молитва поможет, а может быть — нет, поскольку Бог, возможно, есть, а, возможно, Его нет. Иногда я боюсь, что однажды люди зайдут так далеко, и настолько сильно станут докучать Богу, что Он в какой-то момент забудется и не сможет далее находить успокоение в Себе; тогда под угрозой окажется Его совершенство, а значит и Его чистое существование, и что будет тогда, трудно себе представить, даже мне такая возможность чужда.

В связи с этим меня обуревают мысли, и о них я тоже хочу поведать: если вдруг представить себе невообразимое, а именно, что Бог принял решение (по причинам, которые здесь не должны нас интересовать) все-таки не создавать мир как творение и оставить Небытие и Еще-Небытие там, где они тогда находились, и более о них не заботиться. «Нет, — сказал бы Он, — нет, воздержусь Я от этих трудов». Где, интересно знать, остался бы пребывать Бог в таком случае? Скорее всего, в бесконечных просторах Небытия, среди своих не созданных творений; вряд ли Он нашел бы для Себя какое-либо другое место, не говоря уже о лучшем. Теперь я хочу сразу же дать ответ: Бог остался бы там, где все мы были в то время, в Океане возможностей, и я еще добавлю, что в те времена там было множество богов, которые по каким бы то ни было причинам решили не становиться творцами, возможно потому, что страшились трудностей или, скорее, ответственности, которая всегда возникает в тот момент, когда за волей и представлением следует поступок. Но тот не Бог, кто не созидает. Ничего не слышно о богах, которые погружены лишь в свою созерцательность, они исчезли, затерявшись среди тех возможностей, что никогда не были реализованы; это были бы исключительно стерильные боги, обездвиженные, ленивые, самовлюбленные, никто не хотел бы иметь с ними дела, ибо и для богов действует вечный закон необходимого Небытия. А потому не играет никакой роли, не было ли среди них лучших богов и лучших творцов, чем тот Бог, что в конце концов собрался, чтобы сотворить мир одним лишь Своим словом.

Если представляет интерес, что я думаю по этому поводу, то я охотно отвечу: нет, это были худшие боги, ибо только тот бог хорош, который творит, даже если ему, как рассказывают, для этого предварительно потребовалось предпринять 26 неудавшихся попыток[46], прежде чем получился, наконец, мир, который оправдал весь затраченный труд. Но кто возьмет на себя смелость судить о том, могло ли создание Господне, его Рай совершенных вещей, быть единственно возможным творением, нельзя ли было задумать и сотворить нечто другое, возможно даже лучшее, но что может быть лучше совершенства? Однако я повторяю вопрос: кто может судить об этом, разве Господь Бог не сказал сам, что это хорошо[47], и никто не может знать это лучше, чем Бог. Стало быть, люди должны подчиниться его приговору, так как у них нет другого выбора, тогда как в моем творении им, напротив, остается шанс, поучаствовать в развитии этого мира с тем, чтобы в один прекрасный день он стал совершенным.

Но не будем забывать и о том, что и всемогущество Бога не так уж велико, ибо при том, что Он должен творить, чтобы быть Богом, имеется по меньшей мере одно (ограничение Его свободы и могущества — Ему нужно решать дилемму между своим совершенством, т. е. Он обладает всеми качествами, и конечно, качествами Творца, и Его всемогуществом, которое Он мог использовать, чтобы ничего не делать. Бог, хотел Он этого или нет, должен был принять неминуемое решение, и я могу себе представить, что Он долго, очень долго размышлял над этим. Я тут же задаю вопрос: если всемогущество Бога имеет одно ограничение, то почему бы не быть еще одному, и еще одному, и, наконец, еще одному, и так далее и тому подобное, и, в конце концов, может оказаться, что Он не лучше меня, Дьявола, а от Его величия и великолепия осталось не так уж много. Меня эта мысль успокаивает, а людей она заставит-таки весьма удивиться.

Теперь моя задача добавить еще немного смятения, ведь имя мне «Дьявол»[48]. Господь, как это повсеместно считается, всеведущ не только тогда, когда речь идет о прошлом и настоящем (хотя это уже достаточно тяжело, я могу судить об этом по собственному опыту), но и касаемо будущего. Если такое предположение справедливо, тогда Он должен был бы, собственно, знать, во что в конце концов превратят люди Его Рай совершенных вещей, сотворенный такими трудами. Возможно, именно в тот момент Творения это не казалось Ему важным, поскольку у Него были другие, более значительные заботы, что было бы ошибкой, которую не должен был бы допустить Бог, считающийся непогрешимым, ведь человек является венцом Творения. Возможно, Он надеялся на то, что развитие пойдет другим путем и люди найдут лучшее применение своей свободе, хотя это еще больше усложнило бы дело, ибо как можно надеяться на Бога, который сам питает лишь надежды, или после пяти дней изнурительного творения Он стал рассеян, и это нужно Ему простить, так как мы все устали и, как говорится, выдохлись, или Ему это было полностью безразлично, но тогда люди должны будут основательно подумать, на что и на кого им следует в дальнейшем полагаться.

Но в любом случае такие бездумность и незаинтересованность показали бы всемогущество Бога совсем в другом свете, и мы нашли бы, наконец, еще одно ограничение этого могущества, о котором мы ранее говорили только чисто гипотетически: свои мысли Бог не может собрать воедино, и это означало бы, что Его мысли сильнее Его воли, что внутри Него бушует конфликт гигантских масштабов — «власть vs. воли» (vs. — versus, что означает «против». — Прим. пер.), да и чего можно ждать от Бога в трех, скажу больше, — в нескольких ипостасях. Я лично полагаю, что эти процессы самому Богу чрезвычайно неприятны, и поэтому я Его об этом никогда не спрашивал и людям не советую, пусть вспомнят, что бывает, когда они пробуждают Божий гнев. С богами всегда так: они сами отлично знают, почему никого не терпят возле себя и категорически отказывают людям в приобщении к собственному познанию, к тому же постоянно ревниво следят за их действиями. Однако их непомерный гнев, наверное, может быть умерен лишь тем, что их деяния, даже по их меркам, требуют обстоятельного объяснения, хотя я в любой момент признаю, что любой бог может требовать от людей того, на что не готов сам или не в состоянии этого сделать. Ибо, даже если всемогущество Бога и ограничено, оно всегда превышает пределы людского понимания. Что же касается моей власти (это я добавляю только ради полноты изложения, хотя в этом нет особой необходимости), пусть никто не заблуждается на этот счет.

Однако большинство людей сегодня больше не желают по-настоящему верить в то, что мир в его первозданной реальности, в полном объеме, в каждом из своих состояний, в каждом мгновении якобы зависит от акта трансцендентного одобрения, т. е., в конце концов, от соизволения Бога. Когда-то люди действительно твердо верили в то, что Творение, этот грандиозный проект, ни в коем случае не является каким-то единичным, замкнутым в себе, законченным произведением, а что оно и сегодня продолжает совершенствоваться, каждый день, в каждом месте до той поры, которую определит Господь, quia voluit. Да, тогда у Бога было бы очень много дел на каждый долгий день, да еще и ночь в придачу, и не мог бы Он себе позволить отдыхать каждый седьмой день. А что бы случилось с этим миром, если бы Бог не отвечал за каждое движение в нем и вокруг него? Для людей такая перспектива, без сомнения, была бы прекрасной, потому что тем самым они, наконец, обрели бы свободу от любой подсудности и вины, им вообще ничего нельзя будет поставить в вину, если в один прекрасный день в мире все пойдет вкривь и вкось: дескать, если Его это не устраивает, то Он мог бы принять другое решение.

Должен признать, что я в этом вопросе не понял Бога, почему Он такую веру оставил людям на столь долгое время, не вмешиваясь ни Словом, ни делом, как Он это всегда делал раньше. Но, я думаю, хотя я еще не имел возможности поговорить с Ним подробнее на эту тему, что Он со временем научился смирять свой гнев и чаще предаваться покою, поскольку люди явно неисправимы по природе своей и поведению, даже если бы сам Бог обращался к ним. Возможно, однако, что Ему немного стыдно, ведь если кто-то и несет ответственность за природу человека, то поистине это сам Бог, ибо кто создал человека по Своему образу и подобию и, кроме того, вдохнул в него Божественное дыхание жизни (pneuma)[49]? И если Он действительно так могуществен, как это утверждают, почему же Он со временем не изменил человеческую природу, что Ему далось бы легко, даже если человеческая природа не в каждый миг своего существования зависела бы от Его соизволения?

Как бы то ни было, во всей продолжительной истории развития «улучшенного человечества»[50] мне, во всяком случае, редко встречалась такая бессмыслица, как идея о том, что мир в его реальности принял нечто вроде милостивого дозволения, под этим понимают следующее: Бог, если будет на то Его воля, в любой момент мог бы повергнуть мир в состояние небытия, что для Него было, несомненно, возможно, ибо тот, кто обладает способностью к творчеству, вполне может осуществить и деструктивный акт антитворчества. В принципе всегда легче ломать вещи, чем их создавать, что люди сами неоднократно доказывали на протяжении всей истории человечества. То, что нужно быть разрушителем[51], если хочешь быть созидателем, с этим я никогда не буду спорить, но ведь не каждый разрушитель является в то же время творцом — для этого потребно нечто большее. Я не выдам никакой тайны, если добавлю, что, конечно, и я обладаю кое-какими возможностями, которыми я воспользуюсь, если в один прекрасный день дело зайдет настолько далеко.

Я знаю, что отклоняюсь от темы, но мне нужно так много рассказать, и поэтому я все сваливаю в одну кучу, за это меня, наверное, и назвали Дьяволом, по-гречески «diabolos», «тот, кто все бросает в беспорядке». Но мне повезло, что я не Бог, а посему мне не нужно напрягаться, чтобы и дальше оставаться совершенным, ведь для того чтобы достичь несовершенства, особенно напрягаться не нужно. Хотя я всего на волосок отстаю от Бога, я все-таки Ему ближе всего, так как кроме Него только я своими силами выбрался из Космоса возможностей, но я опоздал на какой-то миг и поэтому должен удовлетвориться тем, что я есть.

Откровенно признаю, что поначалу мне это доставляло некоторые трудности, в тот момент, когда мне стало ясно, что я никогда не мог бы достичь совершенства Бога, я очень огорчался, что Бог раньше меня использовал шанс пресуществиться. Я вспоминаю об этом так, словно произошло все это сегодня утром (а может быть, это и произошло сегодня утром, тут нельзя быть абсолютно уверенным, ибо кто может с полной уверенностью сказать, что этот мир действительно уже существовал вчера, ведь был же Бог Творец, а меньшее нас бы не удовлетворило. Бог желал еще побыть в покое, прежде чем приступить к Творению. Итак, Он спал глубоко и крепко, и Ему снилось, что Он в тяжком труде создал целый мир, и полагал, что сделал доброе дело, но Его неблагодарные создания обратились против Него, когда Он обессилел, и Ему пришлось позорно бежать из этого мира, однако Он вновь обрел свою силу и, полный гнева, пожелал разрушить этот мир и никогда больше не создавать нового, но тут Он испугался Самого Себя, проснулся и увидел, что Он слишком долго спал, и Ему остается совсем немного времени, чтобы начать свой труд, и было это сегодня утром без четверти восемь).

Я вспоминаю также, что я обнаружил, как что-то изменилось в Космосе возможностей. Поначалу это были только смутные слухи, передаваемые тут и там с ухмылкой на устах, всегда сопровождаемые пренебрежительным взмахом руки, но нам следовало бы знать, что существрвала и возможность для того, чтобы покинуть Космос возможностей и заняться созданием подлинного универсума. Я сам во время моих путешествий по нашему Космосу никогда не сталкивался с этой возможностью, она казалась мне немыслимой, далекой от всего того, что я познал до той поры, но сегодня я понимаю, каким я был глупым в те времена. Я мог бы подумать, да, я просто обязан был подумать, что когда-нибудь кто-нибудь должен будет выйти на эту идею, поскольку в нашем Космосе может осуществиться все, что угодно, если только как следует подождать, а разве мало прошло времени от начала Вечности? Как бы то ни было, то, что поначалу представлялось как банальные слухи, оказалось вдруг пугающей реальностью, когда исчезало все больше реальностей, чтобы возникнуть в том месте, о котором говорят, что это подлинная реальность.

Некое беспокойство распространилось по Космосу возможностей, поскольку даже в бесконечности становится заметной нехватка, если число исчезнувших вещей достаточно велико. В ту пору говорилось об изъяне, некоторые и сегодня считают, что это был изначальный грех всех грехов, с которым в мир впервые проникло истинное зло, а именно — действительность. Не знаю точно, по какой причине, но я ко всем этим сообщениям сразу же отнесся всерьез, так как во мне росло ощущение неудовольствия, которое я лишь много времени спустя смог идентифицировать как любопытство, насколько возможно было бы тоже попытаться использовать возможность своего собственного осуществления, и признаюсь откровенно, что я тогда открыл страсть к самоутверждению, ведь, в конце концов, любопытство есть не что иное, как особая форма страсти, и правы те, кто эту страсть считает творением Дьявола, а для ее обозначения стали со временем применять понятие «грех».

Среди всех грехов, за существование которых ответственность возлагают на меня (кстати, часто несправедливо, так как гнев, который тоже является большим грехом, придумал все-таки не я, его придумал Бог, но это просто к слову), мне милее всего вожделение, или страсть, потому что она включает в себя обилие предвкушений и возможностей, и, не в последнюю очередь, любопытство, из которого без особых затрат можно вывести все прочее, что способно еще вызывать Божий гнев. Гнев же, напротив, не способствует творчеству, не обладает силой воображения, является расточительством времени и энергии, которое может себе позволить только Бог, поскольку их у Него в достатке, а больше ни у кого. Однако страсть была к тому же всегда побуждением к величайшим творениям самого человека, ибо человек только для того и придумал культуру, чтобы усмирять и укрощать свою безудержную страсть, бьющую через край. Именно эта вечная обоюдная схватка между страстью и стеснением ее с помощью законов и правил, между неистовой, я бы даже сказал, животной природой человека и ее преображением посредством культуры (сюда же относятся государство и религия), между «animus» и «anima», между революцией и ортодоксией, эта схватка дала человечеству способность производить вообще что-либо стоящее, что отличает его от животных.

Как бы то ни было, мне захотелось узнать поточнее, что же произошло, поэтому я поторопился попасть в реальную Вселенную, и мне, невзирая на некоторые трудности, о которых здесь говорить не стоит, действительно удалось туда попасть, только лишь для того, чтобы убедиться, что Бог уже давно приступил к Сотворению мира. Теперь реальная Вселенная отличается от нашего чудесного Космоса возможностей тем, что хотя по-прежнему все возможно, но не все — действительно. Так, в этой новой Вселенной существуют только огромные серые слоны, а не расчудесные маленькие слоники самой разнообразной и невообразимой раскраски, которые мне всегда очень нравились, поскольку они могли одновременно летать и петь, а в этом мире хотя и владеют искусством счета с помощью чисел, но, к сожалению, не знакомы с не менее прекрасными искусствами, например, как проделать себе дырку в коленке и замазать ее мармеладом или, стоя на голове, прокричать «ура!» с помощью ног.

К несчастью, необходимо сделать выбор, а каждый сделанный выбор влечет за собой последующий и обусловливает также следующий, и следующий, «и так далее, пока наконец не возникнет некая неразбериха идей, когда не знаешь, чего же ты хотел и что, когда и как должен теперь делать. Благодаря своему выбору Господь заранее предпослал определенные правила и задал тем самым определенный уровень этому разнообразию идей, правила, которых теперь и я должен придерживаться, хочу я того или нет. Так, Он принял решение, и это решение должно сказаться самым существенным образом, поскольку в этой реальной Вселенной должен быть один и только один Бог, не важно, что будут потом утверждать о себе другие. И я, который благодаря своему любопытству объявился в реальной Вселенной хотя и довольно рано, но все-таки позже, чем Бог, должен был подчиниться этим правилам и не смог сам дальше быть богом, если не хотел быть выброшенным назад в Космос возможностей. Для меня в таком случае оставалось только положение второго, низшего бога, вице-бога, бога второго разбора. Этим я не мог и не хотел удовлетвориться и посему решил стать чем-то абсолютно иным, а именно Дьяволом — возможность, о которой Бог в тот момент почему-то не подумал, из чего каждый может сделать такой вывод, какой хочет.

Конечно, я мог бы воспротивиться этому, мог бы начать спор с Богом за положение единственного бога в действительном мире, и должен признаться, что долго и старательно обдумывал такую возможность, пока не заметил, что Бог за это время сильно продвинул свое собственное творение, а я еще не создал ничего действительного. Тогда я на собственной шкуре убедился, что сражаться следует лишь тогда, когда дело стоит того, а на вопрос о том, что именно того стоит, ответить совсем не просто, во всяком случае, на него трудно ответить загодя, после найти ответ будет значительно проще. Любой умник может теперь возразить, что могло быть более стоящим, чем стать единственным и неповторимым богом в этом мире, и, возможно, он был бы прав в своем возражении. Даже сегодня я иногда мечтаю о том, как бы это могло быть, если бы я тогда вызвал Бога и победил, и признаюсь, что такие мечты мне до сих пор нравятся. Но я знаю еще и то, что все могло получиться иначе, что Бог победил бы меня и низвергнул назад в Космос возможностей, откуда я мог бы лишь наблюдать за развитием реального мира, но уже не оказывать никакого влияния.

Но этого мне было недостаточно тогда, недостаточно и сегодня тоже, даже если я тем временем все больше прельщался бы ролью философа на утесе[52], который с великим интересом, но без активного участия и без какой-либо ответственности наблюдает за кораблекрушением в бушующем океане, чтобы потом написать умную книгу об искусстве мореплавания и о том, почему это искусство подвластно лишь немногим. В те же времена мое любопытство было сильнее недовольства, которое я испытывал к Богу. Можно назвать трусостью то, что я даже не делал попыток, но всегда следует трезво оценивать свои шансы и, прежде всего, свои способности, ибо, раз Бог пришел первым, то в его распоряжении было больше возможностей, чем у меня, то есть мне пришлось бы полагаться на случай, чтобы добиться над Ним победы, а о Боге кто бы что ни говорил, но Он точно знает, как Ему использовать свои возможности. Я и сегодня твердо убежден в том, что я в то время принял правильное решение, ибо мне до сих пор удавалось оставаться в действительном мире и иметь здесь определенное влияние; при этом не играет никакой существенной роли, верят в меня люди или нет.

Ну, хорошо, когда я появился наконец в действительном мире, Бог уже давно занимался тем, что создавал свой собственный порядок, а я должен был довольствоваться тем, что оставалось. По причинам, которые я до сегодняшнего дня не могу себе уяснить, Бог решил создавать только совершенные вещи, настолько безукоризненные, что я и сегодня еще признаюсь, что меня охватил восторг, подобный лихорадке, когда я впервые увидел Его творения. У Бога, конечно, был четкий план, но еще больше поразила меня та легкость, с которой Он, вещь за вещью, без колебаний и сомнений, прямиком из Космоса возможностей, переносил в действительный мир. И главное, лучше и быть не могло, о чем я могу судить со всей ответственностью, а я ведь весьма долго пребывал в нашем старом Космосе и познал при том достаточно возможностей, из которых Бог мог бы сделать выбор, но Он их отбросил, поскольку пред лицом Его они не были совершенны.

Все сочеталось, все было исполнено гармонии, будто целую вечность вещи ожидали, когда они наконец-то будут приняты в Божье творение и там обретут свое истинное предназначение. Действительно, некоторые из созданий Божьих рассказывали мне позднее, как счастливы они и сегодня, что Господь выбрал именно их, а не кого-то другого, когда нужно было раз и навсегда реализовать мир совершенства; поэтому эти создания не имеют к Богу никаких обид, что было бы понятно каждому из нас, если бы его (и, конечно, ее) вдруг не включили в высшее благородное сословие вещей, которое отмечено перед очами Бога и человека, хотя люди не умеют ценить именно самое грандиозное и совершенное в творении Бога, так бездумно они и существуют.

Даже сегодня, когда у меня достаточно времени для воспоминаний, я не могу описать, по крайней мере, примитивным языком людей, с какой мощной силой и красотой проистекали творения из Божественной сущности и как одна вещь за другой демонстрировали себя в своем истинном совершенстве, Ну, хотя я сам не мог воочию лицезреть начало Творения, поскольку блуждал среди препятствий и завихрений Хаоса и довольно много мне потребовалось для этого времени, и посему первые подробности мне пришлось реконструировать позднее и с большим трудом, но то, что я видел своими собственными глазами, было просто беспримерным, ибо знать о таящихся в вещах возможностях — это одно, а их реализация в действительном мире, даже если он был ограничен, как и Рай, — это совсем другое.

Об этом никогда не сообщали, но я точно знаю, что Божественное Творение свершалось среди звуков необыкновенной музыки, окруженное благовониями, сопровождаемое невиданными досель танцами красок, сливавшимися во всепроникающий свет, вызывающий по мере своего распространения приятное чувство материнского тепла во всем мире, и мне не оставалось ничего другого, как ухватить искру света[53], чтобы никто и никогда не смог отобрать ее у меня до скончания века. И мне действительно это удалось, и я несу этот свет в мой мир, и правы люди, называя меня Люцифером, ибо что стало бы без проявленного мной мужества с познанием и озарением, — они так и остались бы сокрытыми от людей в самых высших сферах, куда никогда не проникнет ни их дух, ни их плоть, а посему люди должны быть мне вечно благодарны, вместо того чтобы постоянно сетовать и жаловаться на мои труды и на меня, что им не приносит пользы, а меня только раздражает.

К сожалению, я сам не отношусь к тем совершенным вещам, так как я не был извлечен Богом в какой-то момент из Космоса возможностей в реальный мир; я туда забрался сам, собственным произволением, собственной силой, на свой риск и на свою ответственность. И этим я горжусь, вероятно, я горд этим больше, чем творения Господа Бога, ибо мне никто не помогал и не способствовал, когда я отыскивал путь в мир сквозь бесконечные блуждания в Хаосе. Воистину это был непростой путь: каким искушениям я подвергся, какие лишения выстрадал, какие унижения перенес. А зачем я, собственно, взял это на себя, ведь выяснилось, что Бог не был мне рад, когда я, наконец, достиг цели моих желаний, прибыв в реальный мир? Он хотя бы воздал должное тем лишениям, которые я перенес, простого признания мне было бы достаточно, ведь я так устал.

Но Бог вообще не обратил на меня внимания, что я до сих пор ставлю ему в укор, хотя Он позднее пробовал мне объяснить, что в то время Он был настолько загружен работой Сотворения мира, что просто не мог заметить появления новой реальности. Хочу верить такому Его заявлению, но, несмотря на это, я твердо уверен в том, что Он меня потому презирает, что я изначально находился вне его Творения и, конечно, представляю собой что угодно, только не совершенство, о чем мне известно лучше, чем кому бы то ни было, и что заставляет меня страдать вплоть до конца дней. Но мне пришлось пожертвовать моим совершенством на пути сквозь бесконечный Хаос в действительный мир, и боль от этой потери бесконечна, как и подобные раны, которые никогда не излечиваются. Я знаю, что Бог поэтому меня ненавидит, а еще потому, что я не просил Его, чтобы Он меня создал. А разве Бог может ненавидеть? Может ли Бог, Добрый и Любящий, преисполниться враждебностью, страстной неприязнью, злобой и гневом? Отвечу: «Да!» И добавлю, что, естественно, это всегда «от чего-то зависит, например, от обстоятельств, которые могут быть теми или другими, и Бог иногда гневается, а иногда — нет, таково Его решение. В те времена Бог был юным и импульсивным и не обуздывал свои чувства, даже тогда, когда чувства метафизического существа, каковым является и Бог, и я, кстати, тоже, имеют другое лицо, но люди этого уразуметь не могут, даже если они очень постараются.

Иногда я спрашиваю себя, каким бы я был, если бы меня создал Бог, очевидно, я стал бы совершенным Дьяволом[54], совершенным, как и все в Его Творении, но все-таки — существом с очень ограниченными возможностями. Хотя Космос возможностей бесконечен и неисчерпаем, Бог решил закладывать в каждое из своих созданий всего лишь ограниченное число возможностей, иногда всего лишь одну, можно бы и не быть таким экономным, если в твоем распоряжении находятся все ресурсы бесконечности. Но чем бы я стал, какие дела поручил бы мне Бог, какими оделил бы возможностями и для какой цели? Во всяком случае, Он указал бы мне четкое место в распорядке своего Создания, где я и должен бы пребывать, возможно, и очень долго после конца всех дней.

Наверное, я стал бы Его посланником, Его «malʹak» (так это звучит на иврите), Его «angelos» (так это будет по-гречески), который в моем случае приносил бы людям только дурные вести о смерти, страданиях и наказаниях, так как Бог всегда прилагал немало усилий, чтобы переложить ответственность за это на других. Короче говоря, я никогда бы не был свободен для себя и моих творений, ибо быть включенным Богом в Его Творение означает, в конце концов, строго и незыблемо придерживаться Его правил и заветов, если не хочешь стать непосредственным объектом Его непомерного гнева, как это уже случилось со Змеем и людьми. Но Бог меня не создавал, и потому уже никогда не узнать, каким мог бы быть Дьявол Божьей милостью, каким он должен был бы быть. А я? Я радуюсь, что осуществился собственными силами и не обязан быть вечно кому-то благодарным и обязанным;

Должен признаться, что я в те времена придумал не только вожделение, но еще и зависть, поскольку я завидовал Богу и Его Творению, и завидую до сих пор. Я расскажу сейчас о моем собственном творении, но пока скажу только то, что с той поры я очень хорошо знаю, как тяжело создавать мир, который должен не только функционировать сам по себе, но к тому же и выглядеть привлекательно, ибо в любом случае это и есть цель. О результатах моей работы можно судить по-разному, если не осознать, какая за этим кроется простая, но красивая система, однако Творение Бога было просто фантастическим, я уже об этом говорил. Будь у меня Его способности, насколько по-другому выглядело бы многое в этом мире.

Когда я появился в действительном мире, Бог уже отделил небо от земли и разделил воды, и труд этот был огромен, и невозможно себе представить, какая энергия и какая элегантность были для того необходимы, а затем на следующий день продолжить этот труд, словно накануне ничего не делалось. Это вызвало у меня огромное уважение, но и пробудило неутихающую зависть. Именно в этот момент я, очевидно, был более всего готов вступить в битву с Богом, чтобы взять у него то, в чем Он меня опередил. Но, к счастью, во время моего долгого пути сквозь Хаос я слишком утомился, чтобы немедленно напасть на Него, так что в моем распоряжении оказалось достаточно времени, чтобы подумать. Я быстро уяснил, что моя зависть будет тем больше возрастать, чем больше Он будет превосходить меня, будь это превосходство в Его достоянии или в способностях; а зависть моя была огромной с самого первого мгновения, прежде чем я получил случай лучше понять Его. Возможно, я труслив, но не тщеславен, и поэтому могу оценить свои способности, так что зависть я подавил, во всяком случае, на тот момент, я решил как следует присмотреться к Богу.

В то время я многому научился, несмотря на то, что Бог в ревности своей всячески старался скрыть от меня свои тайны. С завистью, как говорится, отправляешься на поиски достойного места в мире, с жадностью отстаиваешь это место, если оно уже обретено. В этом смысле зависть является революционным принципом, а жадность — консервативным, и так было уже в те времена, когда я пришел в действительный мир, меня позднее упрекали, что я был предводителем восстания против Бога, но это никак не соответствует действительности. Признаю, что я завистлив, но Бог был скуп, ведь он мог бы меня научить всему тому, чем Он уже владел. Вместе мы могли бы создать такие миры, которые пришли бы нам в голову, и я полностью готов был подчиниться Его руководству, никогда бы с моих уст не сорвалось бы ни единого слова критики. Я был бы первым в преклонении и восхвалении Его, я был бы Ему верным слугой, Его покорным рабом, если бы Он поделился со мной своим знанием. Но Бог был ревнив и скуп; того, что проповедовалось Его именем, а именно сочувствия и справедливости, Он сам долгое время не исповедовал; только тогда, когда было слишком поздно, Он принес жертву, в которой давно уже не было необходимости. Но об этом мы более подробно поговорим в свое время.

Я завидовал Богу и был одновременно полон жаждой деятельности. Я хотел создавать, я сам хотел попробовать, как бы все было, если трансформировать потенции в реальность и пустить их созревать, я хотел испытать ту дрожь, которая охватывает тебя, когда держишь, наконец, в руках первый продукт своего духа и собственного труда. Разве Бог не делал каждый вечер перерыв, рассматривая в минуты отдохновения плоды своего труда, поначалу испытующе и опасливо, а затем с высокой гордостью и удовлетворением: «И увидел Бог, что это хорошо». Он действительно не ожидал ничего иного, поскольку Бог в таких делах всегда был довольно самоуверен и никогда не допускал критики своих творений, но я вполне уверен, что и Ему был не чужд этот краткий миг сомнения или, по крайней мере, волнения, которое испытывает каждый, кто в первый раз осматривает плоды своих трудов. Стал бы Он в противном случае утруждать себя и осматривать их с временной дистанции и к тому же давать им оценку?

Не могу здесь не заметить, что Бог имел все основания гордиться своим Творением, своим трудом, равно как и его плодами. Однако гордость всегда не слишком далека от тщеславия, и у Бога тоже, и именно поэтому Он начал этот грандиозный труд по Сотворению мира, ибо Его понимание Самого Себя однозначно требовало, с одной стороны, не оставить мир незавершенным, поскольку такое неисполнение означало бы недостойную Бога форму скупости, а с другой, — сделать мир божественным и богоподобным, ибо только лучшее формально и материально может выразить всемогущество Творца. Кто желает, тот может и здесь разглядеть некую форму страсти, наличие которой на первых порах могло остаться незаметным, но если Он мог быть разгневанным и скупым, что мы уже наблюдали, то почему бы не страстным? Понятно, что я не хочу больше высказываться по этому вопросу, воистину, хватит об этом.

Итак, я не отдался зависти, и не бросился сразу же в атаку на Бога и… не победил Его, а сначала решил в тишине и спокойствии понаблюдать за Ним. Его способности были воистину впечатляющими, я готов снова и снова это повторять. Чем дольше я, однако, наблюдал за Ним, тем яснее мне становилось, что Его Творение свершалось по определенному принципу, а именно: каждую вещь Он создавал лишь в одном единственном экземпляре, и хотя каждая вещь была совершенна и безупречна, но сама по себе оставалась единственной и, в конце концов, одинокой, но это Богу не мешало, ведь Он тогда тоже был единственным и одиноким. В системе его Творения была одна амфибия, одна-единственная корова, одна-единственная летучая мышь, одна-единственная фисташковая пальма — было все, что только можно себе представить, но только в одном-единственном экземпляре. Были также один-единственный паровой двигатель и один-единственный бульонный кубик, одна-единственная атомная электростанция и один-единственный губной карандаш, все имело высшую степень совершенства и красоты, но даже если нам об этом еще не было известно, Бог давно уже духом Своим сотворил эти вещи и еще много чего другого, о чем я не могу говорить, и что Он держит сокрытым от взора людей, поскольку в этом у них пока не было потребности, но Господь загодя уже придумал все это, поскольку так Ему хотелось. Чтобы создавать совершенство, требуются огромные усилия, и под конец Бог был настолько утомлен, что Ему уже на седьмой день потребовался отдых; Он смог только благословить свои создания и призвать их плодиться и размножаться, а затем какое-то время Бога не было видно и слышно.

Тут я осознал свой шанс и использовал его, ибо теперь, в седьмой день, я мог начать мое собственное творение, которое я долгими холодными ночами, когда Бог спал, тайно подготавливал в полной тишине, ибо я — Князь Ночи и Сова — мой спутник, а Никта — моя служанка (Nyx; греч. — Никта, Нюкс — Ночь, греческое божество, противопоставляемое Гемере, богине Дня, родившейся от Хаоса, одна из первичных мирообразующих потенций. — Прим. Пер.). Разве не простиралась над всем миром в его прекосмической экзистенции холодная и мрачная тьма, пока Бог не прогнал ее одним простым словом: «Да будет свет? И стал свет» (Библ. 1:3. — Прим. пер.), ибо Ночь была просто поражена появлением другого существа, а Бог заключил ее навечно в цепи, чтобы она всего-навсего отделяла один день от другого. Хотя Творение Бога и было мощным и впечатляющим, оно все-таки было конечным и оставило немало простора и для меня, причем я, во всяком случае, постоянно отдавал себе отчет в том, что я не имел права вступать в соревнование с творениями Бога, ибо то совершенство, которое им придал Бог, не может быть превзойдено, тут можно только промахнуться. Пусть я буду трусливым и завистливым, но я отнюдь не глуп, ибо в противном случае я вряд ли нашел бы свой путь в действительный мир, блуждая в Хаосе. А потому я днями и ночами предварительно составлял план, которым я сегодня горжусь так же, как гордился тогда, поскольку в своей простоте, а на большее я не был способен, он просто гениален.

Вот каков был мой план: я создавал не конкретно вещи, а разработал алгоритм, на основе которого функционирует все в этом мире; физике, химии, биологии я дал законы и правила и достаточно времени, чтобы они сами развивались и достигали совершенства, учась на своих ошибках, поскольку у меня не было ни сил, ни способности заботиться обо всем всегда и повсюду. Откровенно признаю, что у меня к тому нет настоящего желания, ибо я никогда не испытывал тяги к профессии учителя, особенно в тех бесчисленных положениях, когда ученик не очень-то поддается обучению, а природа, равно как и человек, к сожалению, относится именно к этой категории. Придется понять, что с моей стороны это было прямо-таки гениально, — создать такой алгоритм, можно даже сказать эволюцию, которая своими силами стремится к совершенству. Правда, такая система, при всех ее неоспоримых преимуществах, имеет, к сожалению, огромный недостаток: проходит довольно много времени, прежде чем появляются те самые результаты, которых с нетерпением ждут.

Бог, стало быть, решил создавать готовые, совершенные продукты, я же представил свое творение в виде процесса и вовлек в него страсть, то есть неутолимое желание всех вещей распространяться во всех направлениях и развиваться. Бог является властелином Бытия, я же — властелин Становления. Начатое мною в одном определенном месте (ибо мне не хотелось раньше времени привлекать внимание Бога к моим проектам) создание единства всех вещей должно было со Временем, моим лучшим союзником, прийти к завершению, даже несмотря на то, что пути к этому могут показаться запутанными и трудными, ибо можно доверять случаю, но нельзя все время ждать его. Во всяком случае, я постарался заранее продумать как можно больше из того, что я мог бы включить в мой алгоритм, но не всегда можно быть готовым ко всему, нужно и вещам дать идти их собственным ходом.

Вот так я и дал вещам свободный ход, я принес в этот мир свободу и не только для людей, но для всего, ибо в моем творении «Еще-Не-Существование» почти столь же важно, как и «Существование», и люди сами должны решать, что из существующего им под силу претворить в жизнь в один прекрасный день в этом мире. Со смирением и покорностью хочу указать на то, что именно мой мир отличается от мира Бога: Бог создал совершенный мир, Свой мир, но это и есть то единственное, что мы имеем в остатке[55], а здесь важна категория совершенного вида, ибо с того времени мир движется дальше по моим правилам; кто может действительно согласиться с тем, что Бог и сегодня еще продолжает творить?

Естественно, и я иногда мечтал написать сценарий, по которому следовало бы раз и навсегда устроить этот мир, и из-за своего честолюбия я бы, конечно, взял на себя режиссуру и отбирал бы исполнителей до тех пор, пока не нашел бы достойных, и я мог бы быть очень педантичным во всем. Тогда на мне лежала бы и вся ответственность, от которой я никогда не смог бы отделаться, даже если бы все исполнители были такими же дилетантами, как и всегда. Ну как я мог бы оставаться довольным глупыми представлениями людей, которые умудрились не справиться с поистине образцовыми условиями Рая и споткнулись о первую же веревку, натянутую на их пути. Сегодня я уверен, что через самое короткое время я бы полностью отчаялся и, возможно, капитулировал бы перед людской природой, вот так же в гневе Господнем чувствовалась изрядная толика безропотного смирения, когда Ему стало ясно, как именно человек из-за единственного куска пресловутого плода одним ударом нарушил все Его прекрасные планы.

Как бы то ни было, чувства Бога меня волнуют, и я не прельстился тем, чтобы взять на себя больше ответственности, чем необходимо, поэтому свободу человека делать что-либо или бездействовать можно было бы принять за леность творца, если бы для нас как творцов и метафизических существ не было ничего важнее и интереснее, чем каждую минуту заботиться о судьбе мира и людей, и потому для нас действует другой вид эффициенции, т. е. степени эффективности, измеряемой масштабами, которые неизвестны в этом мире и не могут быть судимы людьми. Не хватало только, чтобы мы должны были терпеть критику людей, а они разбирали бы наше творение по косточкам и давали изящные оценки в зависимости от их вкуса и моды; сегодня им небо было бы чересчур синим, поскольку в моде иной цвет, а завтра они возжелали бы иметь еще один пол по собственному произволу.

Я скажу, что предназначение людей заключается в том, чтобы активно выступать на жизненной сцене; не они сидят в партере, где им не место, и не они одаривают аплодисментами и критикой выступающих. Это положено Богу и мне и, может быть, кое-кому еще, но людей это пока не касается, об этом они узнают заблаговременно. Так что в конечном итоге все будет зависеть только от того, как люди распорядятся свободой, тем великим даром, в котором отказал им Господь, а я защитил и сохранил в бесконечном моем благоволении, и, таким образом, только они несут ответственность за то, чтобы на сцене были наилучшие импровизации, когда они убедятся в том, что никакого сценария не существует, благо его никогда и не было.

Бог, во всяком случае, сосредоточился в своем Творений на глобальных делах, на вещах огромного масштаба, Он отделил небо от земли и день от тьмы, и Он собрал воды, чтобы можно было посуху ходить по земле. Это было грандиозно и впечатляюще, и в этом я не мог и не хотел с Ним состязаться, такова была моя цена, которую я заплатил за то, что поздно явился в действительный мир. Для меня оставался единственный шанс — начать абсолютно с другой стороны спектра, с маленьких, буквально мельчайших вещей, поэтому я не занимался такими глобальными вещами, как небо и земля, а выстроил свою стратегию таким образом, чтобы продвигаться вперед, начиная с малого. Разве не бытует поговорка «Дьявол таится в мелочах»? И это правильно, ибо именно так я начал свое творение, из малых частиц я составил атомы, из них — молекулы, из них — протеины, из протеинов — жизнь, а из нее — человека и его культуру.

Теперь, когда все хорошо удалось, я сам иногда забываю, какое тонкое чувство, какая нежность и (говорю об этом с гордостью) какое изящество потребовались для того, чтобы этим меленьким частицам, про которые я никогда точно не знал, где именно они находятся, и которые сами никогда не могли решить, изображать им энергию или материю. И правы были люди, верившие когда-то, что покой есть естественное состояние всех вещей, ибо так это было когда-то в Раю, созданном Богом, когда все было совершенным и больше не должно было изменяться, развиваться и двигаться. В моем мире малейшее вращение разрастается и усиливается безостановочно и постоянно, я так устроил, чтобы всегда все было в движении до скончания дней, и назвал это энтропией, а когда вновь наступит повсеместное состояние покоя, оно будет продолжаться до той поры, пока я не решу, чтобы все началось заново.

Во все времена, что грядут еще до конца дней, я решил полагаться на малейшие объекты, которые всегда оставались мне верны и никогда меня не подводили. Мое — это квантовая механика, тут я как дома, в то время как механика небес мне до сегодняшнего дня оставалась чуждой, и пока еще никому не удалось[56] объяснить движение крупнейших объектов при помощи движения мельчайших, ибо Творение Бога и творение Дьявола останутся раздельными до конца всех дней, и ни один Бог, а уж тем более ни один человек не сможет когда-либо найти формулу мироздания, где бы все сходилось, хотя три инженера из Герне приблизились к решению почти вплотную, но это совсем другая история. Здесь я только отмечу, какая огромная нелепость кроется за утверждением, что между макрокосмосом и микрокосмосом должен существовать параллелизм, ибо созданному Богом и созданному мной никогда не сойтись. Ведь я все-таки не Бог и не могу подобно Ему одним махом отделить совершенное от возможного, как это сделал Он всего за шесть дней Творения, чем я не перестаю восхищаться от всего сердца, и знаю, что никогда с Ним в этом не сравняюсь, как бы ни старался.

Предаваться сожалениям у меня времени нет, ибо это всего лишь другая форма безделья, и я от нее отказываюсь, поскольку точно известно, что в один прекрасный день, неизвестно когда, может быть даже завтра, наступит последний день всех дней, а к тому моменту мое творение должно быть близким к совершенству, насколько это возможно, пусть даже я знаю, что мне никогда не сравняться с Богом и Его созданиями; всегда будет оставаться отличие, каким бы малым оно ни было в конце концов. Мое творение, т. е. мой алгоритм, создано с расчетом на мельчайшие изменения, настолько малые, что сам Бог Всеведущий едва ли может их воспринять; однако если в течение продолжительного времени будут действовать малые изменения[57], то и в крупном масштабе что-то обязательно изменится. Иногда достаточно бабочке взмахнуть крыльями где-то вдалеке, чтобы на другом конце мира изменилась погода. Ведь уравнения в моем алгоритме настолько чувствительны и пугливы, что они уже покажутся нам иными, как только мы произнесем вслух их название, о чем, кстати, никогда не задумывались маги, пытаясь с помощью имени постигать вещи и повелевать ими.

Во всяком случае, в моем творении все медленно движется вперед, очень медленно, но именно поэтому не менее надежно, несмотря ни на что. До сих пор я всегда добивался желаемого, если ограничивался малым, а так я могу действовать в мире и покое, оставаясь незамеченным ни Богом, ни людьми. Таким образом, я могу исправлять свои ошибки прежде, чем будет поздно, ибо Бог совершенен, а я уж точно, нет, и поэтому я, который ближе всех к Богу, не могу быть свободным от ошибок, в чем я вполне отдаю себе отчет, а посему меня можно упрекнуть в чем угодно, но только не в тщеславии.

Другие уже тогда могли быть более тщеславными, чем я; так, я знаю довольно точно, что я потому обратился к мельчайшему из малого, что Бог сам никогда этим не интересовался, так как пустота всегда была Ему неприятна, и Он изначально именно поэтому занялся Творением, ибо в осознании своего бьющего через край Могущества и Великолепия Ему была просто невыносима мысль о том, что все только возможно, но ничто не действительно.

Хочу здесь открыть одну тайну: когда сам Бог еще не отважился сделать великий шаг из Космоса возможностей в действительный мир, чтобы стать там Творцом и Властелином, уже тогда Он, вне всяких сомнений, был убежден в своем предназначении, и, поскольку, был слегка забывчив, записал все, что однажды из возможностей вырастет в реалии, на своей правой ладони, словно в памятной записке[58], а я обещал, что ни слова не скажу, какие там еще неожиданности ожидают мир и людей. Во всяком случае, пустота на Бога изначально действовала отталкивающе, и поэтому именно мельчайшее из малого, которому я в дальнейшем посвятил себя от всего сердца, было для Него чрезвычайно подозрительно, поскольку оно мало отличалось от фона пустоты — несколько маленьких частиц материи в гигантском Океане под названием Ничто, связанных между собой всего лишь небольшим количеством клейкой энергии. Божественное отвращение было настолько велико, и Он его так явственно демонстрировал, что некоторые позднее предполагали, что Бог не смог бы создать нечто бесконечно малое, но об этом я не желаю высказываться ни здесь, ни где-либо в другом месте и ни в какой форме.

Ведь действительно, творения Бога всегда грандиозны, и Ему потребовалось всего десять проявлений, чтобы завершить свой труд, и их назвали десять сефирот (ед. ч. — сефира; центральная идея Каббалы состоит в том, что каждая из десяти фаз эманации, образующих область проявлений Бога в различных Его атрибутах. Совокупность десяти сефирот образует «Древо жизни», понимаемое как динамическое единство, в котором раскрывается жизнедеятельность Бога, и которое задает ритм Творения. — Прим. пер.), которые возникли из Его сокрытого бытия и теперь одновременно составляют как ансамбль, так и индивидуальности объединенного универсума, мир единства и многообразия, alma de-yihuda, и в центре их царит Тиферет, красота Бога. Я не могу и не желаю вступать тут в соревнование с Ним, хотя должен признать, что иногда в ночи, когда Бог отдыхает от своих трудов, я раздумывал, не одолжить ли мне ту или иную из Его сефирот, чтобы начать собственное творение, но потом я решил по-другому. И разве мой мир не удался на славу, взять хотя бы двадцать две буквы, образующие алфавит, которым я записал свой алгоритм, чтобы его мог прочитать каждый, кто даст себе труд это сделать? Однако об этом будет еще рассказано подробнее.

Я не хочу много об этом говорить, но можно себе представить, сколь трудоемкой должна быть работа, чтобы всего из нескольких букв не только создать целый, большой мир, который к тому же должен соответственно выглядеть, что уже само по себе достаточно трудно, но и придать ему такую динамику, которая без постоянного вмешательства продолжает понемногу постоянно действовать. Как бы то ни было, мой мир далеко еще не был готов, когда Бог изгнал из сада Эдемского человека со всеми зверями и тварями ползучими, оставив в Эдеме лишь растения, так как Он их особо любил, ведь даже саранче[59] в Судный день, сказано, что не должна она повреждать ни траву на земле, ни зелень, ни дерево, а только людей, на лбу которых нет печати. Когда весь мир должен быть разрушен раз и навсегда и ничто не спасется, кроме праведников, растениям будет дана та же привилегия — они будут спасены.

Как обычно, Богу никогда не приходила мысль — поблагодарить меня за то, что я в то время смог приготовить соответствующее местечко, куда были перемещены люди со всей их «свитой»; ведь в те времена мой мир уже существовал, правда, не совсем готовый, но, во всяком случае, Богу не было необходимости отсылать свои творения назад в Небытие, откуда Он их только что вызвал. Вместо того чтобы проклинать меня; человечество должно быть вечно благодарно мне за то, что я предоставил людям убежище и второй шанс, чего Бог изначально не планировал делать, ибо Он был сильно разгневан из-за того, что именно то из Его творений, которое Он создавал по своему образу и подобию, оказалось отнюдь не совершенным, а неподходящим, непослушным и заносчивым. Может быть, так сказал я в то время Богу, это создание оказалось слишком подобным Ему, чего Он сам не ожидал, но Бог так никогда и не дал мне на это замечание приличествующего ответа.

Совсем наоборот, этим я явно ущемил Его гордость, что мне следовало принять в расчет, ибо я давно уже заменил, что с критикой у Него не слишком хорошие отношения. Он сильно гневается, если Его достижения или положение ставятся под сомнение, что пришлось почувствовать и Змею, и людям. Мне следовало бы уяснить, что одно мое существование в этом мире доставляло Ему большое неудовольствие, так как для Него всегда было важным оставаться не только Первым, но и Единственным. А тут в мире, который Он считал своим, появился я, при этом я не был результатом Его воли и Его творения, а осуществился благодаря собственному решению и собственной силе, кроме того (а это было для Него самым неприятным), в своем существовании я не зависел от Него никоим образом.

Мне следовало бы это знать, так как я знал Его уже какое-то время, хотя редко встречался с Ним в Космосе возможностей. Несмотря на это, для меня было полной неожиданностью, что Он вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, на самом деле поверил, что может повелеть мне с этого момента служить людям и им подчиняться. Сначала я подумал, что это шутка, ибо по какому праву я должен быть в подчинении у существ, которые возникли из пыли и глины, в то время как я прибыл из Космоса возможностей, пройдя через вихри Хаоса в действительный мир и будучи того же происхождения, что и сам Бог. Если Богу чего и не хватает, то это юмора, и из Его поведения я довольно быстро уяснил, что Он давал мне свои указания на полном серьезе, а когда Он заметил, что я и не думаю исполнять Его приказы, то сказал мне несколько чрезвычайно нехороших слов, которые я не хочу здесь повторять, поскольку они меня все еще глубоко травмируют и обескураживают, и я даже думать о них не хочу. Однако не могу не упомянуть, что я отплатил Ему той же монетой, и это на долгое время весьма омрачило наши взаимоотношения, ведь Он был твердо убежден, что я готовлю против Него восстание, в то время как я не желал ничего иного, кроме того, чтобы меня оставили в покое чтобы заниматься собственным творением.

Прибытие в мой мир людей свершилось слишком рано, раньше, чем я надеялся, и вот что я себе заметил: человек — это вечно недовольное создание, поэтому Господь поместил его в совершенный мир лишь в последнем акте творения; Бог, равно как и я, был мало заинтересован в том, чтобы постоянно выслушивать нытье и жалобы людей, дескать, то им слишком холодно, то слишком жарко, то слишком мокро, то слишком сухо, в общем, что-то им все время не нравилось, а это выведет из терпения кого угодно. Так что моя заранее расписанная постановка была нарушена, человек слишком рано появился в моем мире и, действительно, тут же начал жаловаться на все и вся, но никто ему не внимал. Бог не слушал, потому что все еще пребывал в сильном гневе и вообще не желал в то время ничего слышать о людях, я не слушал тоже, потому что после некоторых размышлений пришел к выводу, что для эволюции моего творения может быть полезно, если вместе с недовольством людей в игру вступит новая энергия, что, возможно, позволит быстрее достичь совершенства.

Мне нужно было только растолковать людям, что им не следует растрачивать свою энергию на жалобы, молитвы и ожидание поддержки от Бога, а следует заняться тем, чтобы собственным трудом исправить свою судьбу. Если работать, говорил я людям, то можно будет пожинать плоды своих трудов и радоваться этому. Поскольку человек не только недоволен и заносчив, а к тому же еще ленив и твердо верит в то, с ним, подобием Божьим, обошлись несправедливо, то мне не составило особого труда разъяснить ему, что нужно отдать все силы для того, чтобы малым трудом пожинать как можно больше плодов и как можно сильнее радоваться этому. Тем самым я уже в ту пору создал еще один грех, а именно прогресс, который до сих пор вызывает у Бога сильнейший гнев, но таким способом я отомстил за то, что Он однажды был так ревнив и скуп по отношению ко мне.

Кстати, тогда выяснилось, что с этими моими идеями всеобщего алгоритма и эволюции мне выпала огромная удача: я перехитрил Бога! Разве Он не приложил массу усилий, чтобы закрыть для своих творений доступ к Древу жизни, разве Он не перенес Рай в отделенное место, скрытое от людских глаз, которое люди до сих пор пытаются отыскать, разве Он не приставил к воротам Рая херувима, чтобы никто не смог туда проникнуть, даже если ему удастся отыскать к нему путь? Моя идея была совершенно гениальной, она превзошла план самого Бога, ибо я сделал бессмертными не живых существ, а самою жизнь; можно устроить на земле Великий потоп, забросать ее метеоритами и истребить за один день целые расы живых существ, можно насылать глад и мор, сколько душе угодно, но ничто из этого не сможет истребить жизнь на земле навсегда. Если даже сама Земля погибнет в результате наступления суровой ядерной зимы, жизнь на ней обратится к скрытым резервам на дне океана, где вулканы выделяют лишь яд и жар, и все опять начнется с начала, а гнев Божий ничего от этого не выиграет. Если вдруг Земля упадет на Солнце сгорит, то я устроил так, что во всех уголках Вселенной, в дальних галактиках и на чуждых планетах давно возникли новые формы жизни, которые могут выглядеть совсем не так, как к тому привыкли Бог и люди, но все эти формы жизни стремятся к совершенству, в чем, в конце концов, им не может помешать никто и ничто.

Итак, люди появились в моем мире, и не могу сказать, что я особо этому радовался, поскольку я не планировал, чтобы мое творение было использовано для сброса нечистот и мусора из Рая, Да, я отлично знаю, что этот мир является местом самого низшего ранга в прекрасном Космосе, и все, в чем в высших сферах больше нет нужды, выбрасывается сюда, на свалку космического зла, где и пребывает. Но разве нельзя было проявить больше тщательности и экономии, разве нельзя было дать людям еще тогда лучший образец, нельзя так небрежно и равнодушно обращаться со своими творениями и своей собственностью. Если Бог, неважно по каким причинам, не захотел дольше держать в Раю людей, а с ними всех зверей и гадов, то Ему следовало бы самому позаботиться о них и найти им где-нибудь другое место.

По крайней мере, я не клянчил подачек со стола Господа, не просил ни людей, ни зверей, ни гадов и вообще ничего. Это был не я, у меня ведь были свои планы, которые теперь довольно сильно смешались. Но здесь я не хочу выдавать всех моих планов, ибо это было и остается задачей людей — расшифровать их, поэтому я не имею права раскрывать эти планы, подобно некоторым другим, могу лишь сказать, что ответ на вопросы намного проще, чем кажется, и хватит об этом. Как бы то ни было, я — существо вежливое, и гостей надо принимать хорошо, даже если они пришли неожиданно и незваными.

Люди были здесь, но у них ничего не было, и они ничего не умели; я должен был дать им все и научить их всему, это мне было чрезвычайно неприятно, но что прикажете делать, если испытываешь глубокое сочувствие к бедным созданиям, которых Бог без предупреждения и подготовки изгнал из Рая, накинув им на плечи лишь пару шкур. Я тогда очень четко высказал Богу, что я обо всем этом думаю, но Бог в своем гневе даже не стал слушать меня, а херувимы угрожающе махали своими обнаженными мечами, меня это, правда, не испугало, все-таки я сильнее их, но на какой-то момент отвлекло, а когда я вновь хотел обратиться к Богу, Он уже исчез, не оставив людям ни слова сожаления или хотя бы добрый совет. Вот так я стоял посреди своего творения, а вокруг меня — покинувшие Рай люди, звери и гады.

Я хотел крикнуть Богу вслед, что я с этого момента запрещаю любое вмешательство в мое творение, что со своим Раем Он может делать все, что хочет, а здесь, в моем мире, все решения всегда принимаю я и только я. Но Бог исчез, и какое-то время Его нельзя было видеть, и я отправился к херувимам, чтобы они при ближайшей оказии передали Богу мое послание, но они никак не могли сообразить, что я хотел им сказать, и тут я, наконец, смог обратиться к людям.

Эта была моя первая прямая встреча с ними, до этого я мог только издали наблюдать за ними, ибо здесь снаружи, в моем мире, у меня хватало забот с усовершенствованием моего алгоритма. Честно говоря, до этих пор люди меня мало интересовали, чтобы особенно заботиться о них, ибо как никак они принадлежали Творению Бога, и меня это не касалось с тех пор, как я отрекся от зависти и решил полагаться только на собственные силы.

Я мало что знал о людях, а также о тех Божьих созданиях, что слонялись перед воротами сада Эдемского. Может быть, именно по этой причине я допустил ошибку, в которой раскаиваюсь до нынешнего дня: мне захотелось их утешить, поэтому я рассказал им о моем алгоритме, об эволюции, о физике, химии и биологии. Я сам настолько воодушевился своим рассказом, что не заметил, что люди, не говоря уже о зверях и гадах, ничего не поняли из этого рассказа, более того, он напугал их, так как они не привыкли в саду Эдемском к тому, чтобы кто-то взывал к их инициативе и ответственности, ведь там все было устроено для них Богом наилучшим образом, во всяком случае, так им это казалось.

Чем дольше я говорил, тем больше люди и некоторые звери рыдали и стенали, что они хотят обратно в Сад. Они молили Бога о милости и в этот момент обещали все, что угодно, лишь бы Он и херувимы разрешили им вернуться назад. Люди, да и твари, повернулись ко мне спиной и пытались хоть немного приблизиться к воротам Рая, херувимы же при помощи своих мечей предотвращали эти попытки, однако это привело к тому, что были искоренены некоторые виды ходячих и ползучих тварей, однако в тот момент херувимы не приняли это во внимание.

Много позднее я задал Богу вопрос об этом, но Он ответил, что Ему об этом ничего не известно; херувимы, наверняка, ничего Ему не рассказали о тех плачевных событиях, так что я оставил эту проблему в покое, ведь, в конце концов, какое мне дело до того, что происходит в Божьем царстве. Люди, во всяком случае, пытались силой проложить себе дорогу в Рай, что меня тогда привело в высшую степень раздражения, ибо мне-то было ясно, что все их усилия будут напрасны, и что лучше было бы, если бы люди прислушались к моим словам. Сегодня я более спокойно смотрю на эти события, особенно с того момента, когда понял, что люди не слушают слово Божье, когда Он обращается к ним. Это доставило мне нечто большее, чем банальное удовольствие.

Тогда я был раздражен и возмущен, и внезапно смог понять, чем вызван был гнев Бога на людей; я подошел к Еве, так как из них двоих я считал ее более умной, но, возможно, мои поступки были слишком радикальными, а раздражение еще очень отчетливо читалось на моем лице, может быть, до той поры я был чужд людям, поскольку, находясь в саду Эдемском, они не знали меня. Люди с тех пор мало изменились: чего они не знают, того не понимают, чего не понимают, то им не нравится, что не нравится, то они преследуют. Во всяком случае, в тот момент, когда я хотел взять Еву за плечи (а я утверждаю, что я имел тогда в виду лишь плечи), возник большой переполох; она закричала что-то об оскорблении и стала энергично защищаться, что побудило Адама прервать свои рыдания и стенания и броситься на меня, чтобы защитить свою Еву, причем за ним немедленно последовали некоторые звери. Для меня это было большой неожиданностью, поскольку мне еще не доводилось переживать такое, и я невольно отступил на несколько шагов.

Естественно, мне не стоило труда уклониться от неуклюжих наскоков Адама и его «соратников», и, конечно, мне вряд ли мне было бы трудно одним ударом стереть их с лица моего мира раз и навсегда, после чего снова воцарились бы тишина и покой. Но в то время (что, судя с высоты прожитых дней, было большой ошибкой) испытывал еще сострадание к людям и их несчастной судьбе, поэтому я овладел собой и постарался спокойным тоном разрядить обстановку, но люди никак не хотели меня слушать. Они явно спутали мое сдержанное и спокойное поведение с трусостью и решили, что одержали победу, поэтому они начали, правда, с приличного расстояния, выкрикивать издевательские замечания.

Признаю, что я чрезвычайно злопамятен и не забыл ни людей, которые так обошлись со мной в тот момент, когда я предлагал им помощь и поддержку, ни зверей, которые без раздумий приняли их сторону. Поэтому для зверей я предусмотрел в моем алгоритме роль домашних животных, чтобы они свою неблагодарность искупали до конца всех дней рабством, страданиями и болезнями, а что Бог будет делать с ними дальше, мне абсолютно безразлично. Но люди… я действительно был страшно раздосадован за то, что они отталкивают руку помощи и не интересуются истинно важными вещами, что они всегда жаждут того, чего как раз не имеют. Я был раздосадован, но потом поразмыслил и осознал, что для моего плана эволюции люди со своими своеобразными недостатками могли бы быть, как говорится, весьма полезны, если они совокупят свою страсть с культурой и, тем самым, придадут естественной эволюции дополнительную динамику, как я это и планировал, во всяком случае, тогда я был в этом твердо убежден.

Моя задача теперь заключалась в том, чтобы подготовить людям путь к культуре, что у меня получится (в тот момент мне это стало совершенно ясно) только в том случае, если я в общении с ними буду играть не свою собственную роль, а роль Бога. Люди верили, что они достаточно хорошо знают Бога, ведь им внушали, что они созданы по Его образу и подобию, и они до сегодняшнего дня сначала ищут и Бога, и истину в себе самих, что, по моему мнению, а я себя немного знаю, является величайшим из всех грехов и дерзостей. Ну что люди в столь короткий срок могли воспринять от Бога в Эдемском саду? Могли они действительно оценить grandeur (франц. — величие. — Прим. пер.) Его Творения ведь, будучи всего лишь продуктом они не знали, какой великий за этим стоял труд? Что понимали они в совершенстве, поскольку сами до сих пор не создали ничего, кроме нытья и жалоб, что вообще заслуживало бы упоминания? Люди несколько раз встречались с Богом в саду Эдемском, но они разглядели Его лишь тогда, когда Он в гневе своем изгнал их из Рая.

Стало быть, о Боге люди знают мало (а звери еще меньше, ибо им все едино, пока они могут в достатке есть, пить и спокойно размножаться), поэтому мне не трудно будет занять Его место в сознании людей, тем более что Бог в своем гневе исчез, и херувимы тоже не могли сообщить, когда Он вернется и вернется ли вообще. Это меня удивило, ведь говорят, что они ближе всех к Богу, Его доверенные лица, Его телохранители, благороднейшие придворные, которые несут Его трон на своих спинах, когда Господь путешествует, как свидетельствует их имя. Собственно говоря, они должны бы знать место, где Бог пребывает, но они не могли или не хотели дать мне эту информацию. Тут я не продвинулся вперед. Если бессмысленно рассказывать людям что-либо о свободе, ответственности и алгоритме, поскольку они не желали слушать и понимать, я должен был пойти другим путем. «Цель оправдывает средства» — так, кажется, будет сказано позже, когда люди постепенно разберутся что к чему, но до той поры пройдет много времени.

Итак, в результате простого действия, а именно собственного решения, я заступил на место Бога и предстал пред людьми в Его образе и говорил от Его имени, что быстро облегчило ситуацию. Мне это отлично удалось, так как люди познали Бога только в гневе, а такое состояние вообще ничего не говорит ни о Нем самом, ни о Его способностях, но люди другого не знали. Даже с высоты сегодняшнего дня, после того как прошло много времени и многое на земле изменилось, я должен похвалить себя за это решение, ибо, как только проявляются недостатки моего творения (а я не могу их отрицать) и люди задаются вопросом, как мог допустить такое Милостивый, Добрый и Любящий Бог, я могу, с одной стороны, сослаться на Божий гнев, а с другой — на необоснованность Его решения, и дебаты на эту тему довольно быстро прекращаются, особенно тогда, когда я требую от них благоразумного поведения в обмен на то, что в один прекрасный день воплотится их великая мечта, и они опять вернутся в Рай.

Дело решалось довольно просто: на некоторое время я удалился от людей, а затем возвратился в обличии Бога. То, что осталось в их памяти от той первой встречи, когда я предстал перед ними в моем истинном облике, было смутным воспоминанием, которое лишь со временем стало проступать более отчетливо, и именно тогда, когда люди перестали с трудом влачить свое существование, а стали находить время и досуг[60], чтобы задумываться о других вещах. Сегодня, когда люди более или менее успешно занялись разработкой собственного алгоритма и созданием собственного творения, сегодня мне нет необходимости притворяться, и я могу скинуть одежды, в которые я рядился, и с гордостью признаться, кем я являюсь на самом деле, а именно Дьяволом — творцом этого мира. Сегодня, и только сегодня я могу надеяться, что люди по заслугам смогут оценить мои труды во всех деталях и масштабе, я также уверен, что они простят мне малый грех лжи, поскольку ложь не относится к смертным грехам, хоть и запрещена эксплицитно в каталоге так называемых Десяти заповедей, хотя изначально, как мы уже знаем, речь шла о пятнадцати заповедях, из которых пять были утеряны. Я хочу обратить внимание на то, что имеется некая арифметическая разница между семью грехами и Десятью заповедями (эта разница равна трем, замечу для тех читателей, которые страдают дискалькулией[61]), и что можно задаться вопросом, не существует ли трех заповедей, нарушение которых не трактуется как смертный грех.

Но не буду больше отвлекаться и хочу продолжить рассказывать мою историю, поэтому кратко обобщим, что мы имеем на текущий момент: люди были изгнаны из Рая, и у них не было шансов скоро вернуться обратно. Бог в своем гневе на первых порах удалился, люди отклонили мою помощь и поддержку, и я должен был взять на себя роль Бога с тем, чтобы они приняли меня, что мне не очень-то понравилось, но изменить ничего было нельзя. Я покорился своей судьбе, так как это уже стало моей планидой — покоряться судьбе, и начал с того, что стал обучать людей первым важнейшим вещам, необходимым в жизни.

Перво-наперво я преподал им, как плодиться и размножаться, так как, имея в распоряжении лишь двоих человек, мне не удалось бы осуществить мои далеко идущие планы, То обстоятельство, что я первым изобрел вожделение, здорово мне помогло, ибо люди размножаются не по необходимости, а из чистой страсти; размножение при этом не более чем редко принимаемый во внимание побочный эффект этой неутолимой жажды. Вначале, конечно же, были некоторые проблемы, ибо когда Ева заметила связь между сладострастием и размножением, особенно то, что в осуществлении размножения должен когда–то наступить момент, когда ей придется рожать в муках, как ей возвестил Господь, ее сладострастие прошло, и Адам мог напрягаться, как и сколько хочет, но отныне ему было не так-то легко утолить свои желания. Поскольку и звери отказывали ему, за исключением тех, что поддерживали его ранее, но и те с явной неохотой, пришлось, наконец, включиться мне лично, чтобы не застопорить процесс на столь ранней стадии.

Я же, как было сказано, изобрел в те давние времена вожделение, или сладострастие, и наработал за истекший период определенный опыт в общении с самим собой, так что мне не составило особого труда вернуть Еву в один прекрасный момент на тропу сладостной добродетели. То, что в этот момент я первым применил искусство совращения, чтобы в дальнейшем довести его до совершенства, о чем я мимоходом хочу упомянуть со всей скромностью, хотя охотно признаю, что мне при этом усердно помогал Амириель, ангел страсти, одно из немногих существ из божественного царства, с кем я до сих пор поддерживаю дружеские отношения. Я вообще коснулся этой темы только потому, что Змей утверждает, якобы он придумал искусство совращения, что в корне неверно, так как он не совратил, а только убедил с помощью определенных аргументов, а это совсем разные вещи.

Как бы то ни было, Ева родила Адаму сначала трех сыновей — Каина, Авеля и, наконец, Сета, который некоторое время спустя стал известен в Египте как двуликий бог, так как он вроде бы убил своего брата Осириса и возжелал, чтобы его почитали как бога, однако его, к несчастью, просто перепутали с его братом Каином, но это совсем другая история, которая нас в данный момент мало интересует. Дома у Адама и Евы возникли очередные проблемы. В ту пору я еще готов был в крайнем случае согласиться на инцест, но с гомосексуализмом, по-моему, следовало бы повременить, хотя должен признать, что эта часть человечества позднее очень радовала меня, ибо она лучше всех смогла распорядиться моим любимейшим детищем — сладострастием — и довела его почти до совершенства, о чем я не мог и мечтать. В то время мне было не до этого, ибо сейчас должны были быть установлены новые приоритеты: речь шла исключительно о биологическом размножении, которое невозможно было обеспечить при помощи трех молодых мужчин, какими бы способными они ни были.

Однако мой алгоритм тем временем привел в этом вопросе к первым результатам; мой алгоритм предполагает наличие достаточного количества женщин, которые хотя и не были столь очаровательны и совершенны, как Ева (такое повторится лишь много-много позже, этой женщиной станет Мария), но тем не менее достаточно привлекательны, чтобы пробудить вожделение в трех юношах. Охотно соглашусь, что обычно мужчинам немного для этого надо: упругий задик, нежно колышущаяся грудь, и совращение состоялось. Это я подметил очень точно, чтобы потом применять свое искусство наиболее экономичным способом, так как я учил людей, что расточительство это совсем не грех, а чистого вида глупость, для которой вовсе нет необходимости в Страшном Суде в конце всех дней, чтобы безотлагательно наказать ее всеми муками ада.

Сладострастию и совращению люди, вернее сказать, мужчины, научились довольно быстро, хотя последнему — в довольно бесцеремонной манере; освоение других необходимых для выживания технологий, к сожалению, происходило не так быстро, прежде всего потому, что люди полагали, будто им достаточно овладеть искусством размножения, чтобы выжить в моем мире, а это совсем не так. Свой путь из Космоса возможностей в действительный универсум я должен был выстрадать самым суровым образом, пройдя сквозь боль и лишения и преодолев многочисленные препятствия, и поэтому я не видел причин, чтобы людям далось легко то, что тяжело досталось мне, а ведь они привыкли, что в Эдемском саду им сваливается в рот все, чего они только ни пожелают. Об этом они никак не могут забыть, о жизни в Раю у них остались самые фантастические воспоминания, о которых я могу только сказать, что они очень, просто очень далеки от действительности.

Были времена, когда люди действительно верили, по меньшей мере, надеялись, что есть такая страна, где «жареные голуби сами летят в рот», где даже тот, кто не работает, будет сыт, этакая скатерть-самобранка, страна Хорошей Жизни, как ее ни назови, но, в конце концов, люди настолько поумнели, что назвали ее страной с молочными реками и кисельными берегами[62], это значит не что иное, как Страна Лентяев и Бездельников, да к тому же обжор и грубиянов, или, точнее сказать, — Страна Дураков. В моем мире, однако, дурак выживает только тогда, когда это нравится мудрому, и за это дурак должен быть благодарен, а не требовать для себя еще больше прав, с которыми он все равно не знает, что делать, даже когда ему их дают.

В моем мире нужно трудиться как следует, а именно, со рвением, чтобы заработать на жизнь исключительно сладострастием и совращением этого не достичь, хотя они доставляют гораздо больше удовольствия, чем работа, — я первый не стану этого отрицать. Когда же я захотел научить людей обрабатывать землю и разводить скот, то вновь начались жалобы и стенания с их стороны, так как поначалу они не продемонстрировали большого ума в этом деле, и мне пришлось запастись терпением, благоразумием и рассудительностью, чтобы, сохраняя спокойствие, объяснить им, какие плоды и травы могут употребляться без вреда для их здоровья, исходя из моего алгоритма, чтобы на первое время обеспечить людей пропитанием.

Должен признать, что это было жалкое зрелище, когда они тут же накинулись на первые попавшиеся им ягоды и фрукты и стали запихивать их горстями в рот, при этом они рыгали и пускали ветры так, что звери, никогда такого не слыхавшие, разбежались в страхе во все стороны, а я твердо решил в один прекрасный день привить людям подлинную культуру, которая, собственно говоря, является не чем иным, как индивидуальной сублимацией инстинктов[63]. На примере культуры приема пищи мне это великолепно удалось, во всяком случае, на какой-то период времени. Сегодня мне порой кажется, что вся культура вновь забыта и люди запихивают еду в рот пальцами, что считается прогрессом, хотя на самом деле это не что иное, как очередная победа сластолюбия, но, насколько я вижу, не на том поле битвы и не над тем противником, ведь есть и другие сферы, где сластолюбие вполне заслужило победы.

В какой-то момент люди все-таки уразумели, чему я их учил, ибо питаться всегда и только ягодами и фруктами они уже не захотели, тем более, им пока с трудом удавалось распознавать те растения, которые они могли есть без опасений, а то иногда случалось, что Адам или Ева, или оба разом страдали страшными желудочными коликами, что вызывало у меня каждый раз странную смесь из раздражения и сочувствия, эдакий меланж, с которым я не знал, что делать. Однако уже довольно рано выяснилось, что не каждый человек умел все; способности были распределены между ними очень избирательно, что я объясняю тем, что Бог планировал подарить совершенство только одному-единственному поколению людей, поскольку ему было предназначено вечно пребывать в Раю. Неужели Бог сам не знал (во всяком случае, Он этого не признает, ибо, в конце концов, это были Его создания), что люди могут оставаться послушными лишь на короткое время и быстро все забывают.

Во всяком случае, Каин, первенец Адама и Евы, проявил особые способности в земледелии, а Авель, напротив, преуспел в разведении скота. Но, чем оба они пока еще не овладели в совершенстве, так это искусством принесения жертвы Богу, а это — одно из важнейших искусств. Кстати, потребовалось немало времени, пока люди не нашли истинную меру в этом деле: один зашел так далеко, что хотел убить на алтаре своего собственного сына только потому, что он верил, будто его Бог ожидает именно такой жертвы, другие, наоборот, собрали все золото и сделали из него большого тельца и стали ему поклоняться, ибо верили, что их Богу это будет угодно, будто золоту нельзя было найти лучшее применение, например, купить земельные участки в округе, тогда народ Израиля наконец-то и навсегда мог бы обрести родину, и многие беды можно было бы предотвратить в самом начале. В обоих случаях мне пришлось вмешаться, хотя мне это очень не нравится, так как я предпочитаю как можно реже проявлять себя перед людьми, иначе они возомнят, что стоит им только позвать, и я примчусь на всех парах, будто у меня нет других дел, кроме того, как быть постоянно наготове, чтобы помочь людям.

В случае с Каином и Авелем я должен все-таки признать, что сам немного виноват в той катастрофе, что разыгралась, когда они оба впервые захотели принести мне жертву. Они прекрасно все продумали: один собрал плоды со своего поля, второй забил несколько животных из своего стада, и вот оба они стояли и напряженно ждали, что я приму их жертвы и проявлю соответствующую радость, может быть, благословлю их или опять научу их чему-нибудь новенькому из мира науки и техники.

Но именно в этот момент меня обуревали другие заботы, поскольку я был занят решением проблемы расширения границ моего мира, что требует огромной энергии и высочайшей концентрации внимания, так как при этом я должен был работать с тончайшими нюансами материи, иначе весь универсум в одно мгновение разлетится на куски во все стороны, чего я хотел избежать, ведь, в конце концов, я придумал алгоритм не для того, чтобы первое же его испытание провалилось. Короче говоря, я был не совсем в курсе происходящего, когда, наконец, нашел время принять жертвы Каина и Авеля; они на самом деле не имели в виду ничего плохого, а о трудностях, которые я тогда испытывал, вряд ли имели хоть какое-то представление. С другой стороны, я счел не совсем уместным то, что Каин захотел устроить со мной, т. е. с тем, кого они считали Богом, дискуссию, поскольку ему показалось, что я недостаточно оценил его жертву. Но у меня были действительно более важные дела, чем разъяснение Каину основ взаимоотношений с Богом, поэтому я только и успел сказать, что ему следует властвовать грехом, коль тот его влечет, после чего я поспешно удалился.

Признаю, что мне следовало бы высказаться поточнее, но мне поначалу и в голову не пришло, что это может повлечь за собой нечто серьезное. Я полагал, что оставил обоих братьев довольными, правда, каждого по-своему, и вовремя вернулся к границам универсума, чтобы заткнуть черную дыру, которой вполне хватило бы, чтобы поглотить весь мой мир, словно маленький кусочек. Я не вполне уверен, но все-таки думаю, что эти черные дыры создаются Богом (или, по крайней мере, с Его согласия услужливыми помощниками под руководством Офара, ангела тьмы), чтобы разрушить мое творение, ибо эти дыры постоянно возникают вновь, и я сверх головы занят тем, чтобы их как-нибудь обнаружить, а затем уничтожить. Как хорошо, что я — Люцифер, носитель света!

А там внизу, на Земле, развивалась трагедия: Каин и Авель начали ссориться, и в конце концов Каин убил своего брата. Такого драматического развития событий я вообще не ожидал, у меня, собственно, не было возражений против соперничества между людьми, когда они приносят жертвы своему Богу и служат ему, не жадничая и не экономя, ибо я взял себе за правило щедро награждать тех, кто побеждает в подобном соперничестве, чтобы уже здесь, на Земле, они узнали, что Бог их любит. А того, кто остается бедным, наказал Бог, и ему не нужно дожидаться момента, когда перед двенадцатью воротами Нового Иерусалима ему зададут пятнадцать вопросов, он должен уже сейчас знать, что ему будет очень трудно получить допуск в Рай. Поскольку я проделал свой путь сквозь блуждания в Хаосе в действительный мир собственными силами и на свой страх и риск, и мне пришлось и поработать, и пострадать, у меня нет причин дарить что-то, ведь мне никто ничего не дарил.

В общем, я вполне мог понять, что Каин глубоко огорчен и разочарован тем, что его жертва не имела желаемого успеха, ведь, в конце концов, и я был отвержен Богом и хорошо помню те чувства, что овладели мной тогда. О том, как кто-то позднее запустил в мир легенду, якобы я лишь потому милостиво воспринял жертву Авеля, что мне доставляет удовольствие кровь, я не стану здесь говорить, хотя я почти уверен, что знаю сочинителя. Конечно, я мог бы понять, если бы Каин с того момента видел в Авеле не брата, а конкурента, подмешал бы в корм скоту ядовитых трав, скотина начала бы носиться как бешеная, и никто, в том числе и я, не стал бы вкушать ее мяса, в результате Авель быстро разорился бы и не смог бы приносить мне никаких жертв, а Каин со своей жертвой оказался бы в следующий раз вне конкуренции.

Вероятно, не было бы необходимости заходить так далеко, достаточно было бы того, чтобы Каин более старательно украшал свое подношение, прежде чем предлагать его мне. Признаюсь, что у меня существуют определенные эстетические запросы, особенно в отношении чистоты и свежести преподносимых даров, во всяком случае, я не считаю подгнившие и заплесневелые овощи достойной жертвой Богу, даже если подобная жертва приносится впервые. Насколько по-другому могла бы выглядеть история, если бы Каин внял своему рассудку, но ведь он был сыном Адама, которого Бог создал по своему подобию, а посему в Каине было еще достаточно гнева, чтобы поднять руку на своего брата Авеля и убить его, когда они беседовали в поле.

Как бы то ни было, несчастье произошло, и Смерть вступила в историю людей и останется там до скончания всех дней, даже если люди все еще верят, что они смогут стать настолько умными и умелыми, что у них получится изгнать ее из этого мира; сегодня они верят в это как никогда раньше, так как они занялись разгадыванием тайн моего творения, что, однако, не удастся им так просто, ибо потребуется нечто большее, чем четыре буквы[64], чтобы суметь написать историю Жизни. Но в результате люди ни на шаг не приблизились к моему могуществу, разве что они самостоятельно изобрели грех гордыни, которого я сам старался всячески избегать по множеству причин, ибо мой опыт учит, что зачастую лучше ничего не знать, чем знать неправду.

Естественно, здесь мне могли бы хитроумно возразить, что люди лишь потому встали на путь высокомерия и заносчивости, что я им рассказывал о свободе и инициативе, а они, будучи прилежными учениками, бодро зашагали по этому пути, пока не встретились с гордыней, а поскольку к этому моменту, они мнили себя обладателями совершенства, гордыню люди восприняли как необходимое сопутствующее явление. Вот таким или аналогичным способом это могло быть аргументировано определенными кругами, поскольку они вечно ищут повод дискредитировать меня в глазах людей, но я говорил не только о свободе и инициативе, но и о том, что за них всегда и везде нужно платить ответственностью, причем в справедливой пропорции. И от этой платы я никогда не освобожу людей, поскольку и я должен был всегда вносить сполна эту плату, и никто мне не делал скидки.

Но вернемся к смерти. Итак, она появилась в этом мире, что не было для меня неожиданностью, ибо когда-нибудь это должно было произойти, хотя я взял себе за правило сначала давать людям (поскольку их было еще очень мало) больше времени на Земле, чем это необходимо сегодня, когда людей больше чем достаточно, и дело никоим образом не упирается в конкретного человека. Исходя из этого, я никак не могу понять, почему люди так стараются изгнать смерть из своего мира, что, впрочем, им никогда не удастся, это я могу сказать уже сейчас. Мне появление смерти не очень помешало, хотя и произошло оно при таких обстоятельствах и таким образом, что со временем смерть в такой ситуации стали называть неестественной смертью, но я, честно говоря, не понимаю такого термина, ведь на протяжении всей своей долгой истории люди блестяще доказали, что они просто не могут не лупить друг друга при первом удобном случае по голове или изводить еще более утонченными методами. Следовательно, такое поведение можно по праву считать частью человеческой природы, поэтому убийство можно называть естественной причиной смерти, во всяком случае, таковым оно было всегда и везде.

Меня при этом не трогали вопросы морали, ибо, если быть точным, Каин, конечно, совершил большую глупость, но он не нарушил никакого запрета, поскольку на тот момент ни Бог, ни я не давали людям заповеди: «Не убий». Не знаю, какие для того были причины у Бога, но я не занялся этим из-за важных дел на границе моего мира. Хотя в то время такая заповедь была актуальна, как никогда, ведь с кончиной Авеля смерть ликвидировала одним ударом четверть населения Земли, и быстро, восполнить его не представлялось возможным. Помимо прочего, я твердо убежден, что Бог был очень рассержен, ибо внезапный уход Авеля резко уменьшал шансы на продолжение рода и размножение людей, что было самым заветным Его желанием.

Но Бог так и не объявился, и я опять был вынужден решать все проблемы. Теперь нужно было быстро решить две проблемы: во-первых, не допустить дальнейшего убывания населения, поскольку Каин после своего поступка был в скверном настроении и мог после убийства брата придумать нечто вроде суицида. Он стенал и плакал о том, что совершил самый страшный из всех грехов, что все будут теперь показывать на него пальцем, хотя этих «всех» было не так уж много, но Каина такого рода рациональные аргументы не успокаивали. Каин говорил, что он сам теперь находится под угрозой, так как теперь все знают, как можно убить человека и что это, в конечном итоге, не так уж сложно и любой может проделать это в свою очередь с ним.

Да, это впервые появилась смесь из угрызений совести и чистого страха перед наказанием, которые, правда, в дальнейшем никого не отвратили от дурных поступков, если у того, кто их совершал, было на то твердое желание или полное безразличие. Уж поверьте мне, поскольку с тех пор я встречал немало людей, находившихся в той же ситуации, что и Каин, и меня тошнит от них, и я больше о них не забочусь, пусть делают что хотят. Каину я, правда, немного сочувствовал, поскольку меня в первую очередь волновали не грех или наказание, а выживание оставленного на мое попечение человечества. А во-вторых, я должен был позаботиться о том, чтобы Адам вновь познал Еву, даже если у нее не было для того никакого желания и она со дня на день ждала, когда же, наконец, наступит вполне заслуженный ею климакс. В конечном счете, мне все же удалось уговорить ее, и она родила Сета и еще нескольких сыновей и дочерей.

Чтобы успокоить Каина, я отослал его подальше, где он никого не знал, и где никто не знал его, что всегда является отличной предпосылкой для нового начала. Что касается женщин, то сначала Каин был довольно разборчив, и это не должно удивлять, ведь женщины моего творения были в то время несколько более волосатыми, чем это принято сегодня, причем волосы росли у них не только на ногах и руках, но и на спине, лбу и животе, так что мне сначала пришлось учить против их воли подстригаться, от чего некоторые женщины до сего дня упорно отказываются. Ну да ладно, таковы женщины. Прежде всего, Каин был первенцем совершенной женщины, которую звали Евой, и поэтому он по праву выдвигал большие претензии к женщинам, что его отличает от многих сегодняшних мужчин, но ведь они — посредственные сыновья посредственных матерей, поэтому, если они предъявляют претензии своим женам, им нужно немедля затыкать рот.

Я отдавал себе отчет в том, что вкусы и индивидуальные желания не должны были играть никакой роли в тот момент, когда на кон было поставлено будущее всего человечества, и мне удалось устроить так, чтобы Каин познал одну из тех женщин, которых я ему постоянно предлагал. Истины ради необходимо все-таки добавить, что многие женщины, в свою очередь, не находили в Каине ничего привлекательного, так как лицо его было изуродовано большим пятном, а кроме того, он все время говорил только о своей матери и о том, что ему по праву должен быть разрешен допуск в Парадиз (Pardês означает Сад), но женщины об этом ничего не знали, так как слыхом не слыхали ни о саде Эдемском, ни о Парадизе, ведь они были результатом моего, а не Божьего Творения. В общем, Каин не был привлекателен, хотя сам считал себя таким, и тут я ничего не мог изменить.

К счастью, однако, все прошло, в конечном счете, так, как и должно, и потомство Каина, прежде всего дети Ламеха, проявили себя чрезвычайно способными в обращении с разной техникой, будь то добыча руды или плавление металла, чему их научил Азазель, равно как и изготовление оружия, что мне в то время совсем не понравилось, и я позаботился, чтобы Азазель вновь прибыл на Землю и показал женщинам, как изготавливать украшения, косметику и разные краски с тем, чтобы мужчины отвлекались от бряцания оружием, совращая женщин. Жалко только, что этот самый Ламех оказался достойным наследником своего предка и убивал всякого, кто ему не нравился или кто наносил ему рану, пусть даже и случайно, но в тот момент на Земле было уже достаточно людей, и мне не приходилось больше заботиться об этом.