Трасса "Юг". Парни из 90-х

Эпизод 7 - 10

Эпизод 7.

– А ты не думай, – устало сказал Шериф. – Не бери в голову.

Шериф крепко пожал мне руку и собрался уходить.

– В больницу, – пояснил он.

– Вместе пойдем?

– Не надо, Пит. Чего тебе на это смотреть. Мне-то не в первый раз.

Как я вам уже рассказывал, к Раилю Шарафутдинову само собой приросло прозвище «Шериф». Его определили в нашу школу в девятом классе, в середине года. Он выглядел хмурым, даже угрюмым, вдобавок был почти на год старше нас. Но назвать его тупым или тормозным никто бы не решился. Каким, к черту, тупым: ему легко давались все предметы, кроме литературы (тут мы были непохожи). Мне он показался скорее задумчивым, хотя его мысли не так ясно отражались на лице, как наши. Всё это меня заинтересовало.

Мы с Максом долго присматривались к Шерифу. А он к нам. И он знал, что мы к нему присматриваемся. Его это не волновало.

Но как-то раз он сказал нам:

– У меня были два друга в Бугульме. Совсем как вы с Максом. Хорошие.

Мы удивились:

– Как это – были?

Шериф помрачнел.

– Я уехал. А их убили.

Мы похолодели.

– Что делать. Но мы-то живем, – сказал я тогда.

– Плохо мы живем, – произнес Шериф спокойно и мягко.

– Кто же нам жизнь другую придумает, – грустно сказал Макс.

Да, жизнь в этот раз была придумана так себе. Данияр мало-помалу начал всерьез увлекаться тяжелыми вещами, и в скором времени общаться с ним стало так же тяжело. Но Шериф держался. Может быть, и потому, что ценил нашу компанию.

Каким он был другом? Молчаливым. Да, пожалуй, так. Он не отличался чуткостью, в его дружбе не было и тени ухаживания, как это принято в упадочной европейской традиции. Так иногда дружат взрослые уличные псы, которые щенками играли в одном дворе. Или волки в стае – пожалуй, это было даже точнее.

Зато, получив как-то по случаю в морду от нашего местного гопника, я был поражен тем, что с ним сталось на следующий день. И тем, как он шарахнулся, завидев меня (единственным оставшимся в строю глазом). Шериф в ответ на мой вопрос просто пожал плечами, но я все понял.

Мы расстались на улице. Поблизости жил Макс, и я отправился к нему. Макс был дома: он сидел на диване в обнимку с электрогитарой. Это был недорогой корейский телекастер, купленный года два назад в Питере – еще в те времена, когда Макс пытался собрать свою группу.

– Как нос? – спросил я.

Макс отложил гитару, потрогал нос пальцем и ухмыльнулся.

– Нормально. Только чешется теперь постоянно.

Похоже, его не особенно волновало, зачем менты нас поймали, за что врезали ему по шее, почему потом отпустили и кто заварил всю эту кашу.

«Всё верно, – подумал я. – Это мои дела. Докопаемся сами. Макса в эту тему втравливать незачем. Меньше знаешь – крепче спишь».

– Но вот что, Пит, если ты решил, что я из-за этих дебилов передумаю ехать, так ты даже не надейся, – продолжал Макс. – Я тебе говорил: надо валить поскорее. На все лето. Меня уже весь этот город достал. Еще немного, я тут сожгу что-нибудь. Или взорву.

Он взял гитару за гриф и поставил на пол, как винтовку. Самодельный усилитель («комбик», – называл его Макс) угрожающе зарычал. Макс повернул на гитаре ручку, и комбик притих.

– Мне денег прислать должны, – сказал я.

– Фигня. Костика разведем. Пусть мать потрясет. Интересно, как она его вообще с нами отпустила?

Я-то как раз знал, как все произошло.

Мать Костика хотела, чтобы он поступил в университет, причем непременно на экономический факультет. Рисование, пиво и общение с друзьями перспективным не признавалось, а Макса с Шерифом она вообще считала бандитами и хулиганами (здесь маскарад Макса сработал вполне). Со мной мать Костика общалась охотнее и видела во мне достойного старшего товарища, способного вытянуть ее сына из мутных волн богемы.

И вот с неделю назад она позвонила мне и строго спросила, про какую еще поездку только что проговорился ее сын? Я не стал врать и, как обычно, позволил себе только легкую вольность: я объяснил, что мы решили подработать летом, чтобы меньше зависеть от родителей, и для этого завербовались в археологическую экспедицию. Там мы сможем найти новых друзей и окрепнуть физически, – добавил я, и совершенно напрасно: услыхав про новых друзей, костикова мамаша не на шутку забеспокоилась. По счастью, мне удалось уверить ее, что девочки и мальчики, которые увлекаются историей, совершенно безвредны, а наш руководитель – тот и вовсе святой человек, подвижник. В ответ на вопрос: а кто же он такой? – я без зазрения совести нарисовал ей детальный портрет старого друга нашей семьи, доктора Бориса Аркадьевича Лившица.

– Я, короче, его матери наплел, что мы едем в археологическую экспедицию, – сообщил я Максу.

– И чего? Клад поедем искать?

Я засмеялся.

Макс между тем добыл из-под кровати довольно подробную карту автомобильных дорог[1] и показал мне.

– Нам бы хотя бы километров за двести по трассе отъехать. Оторваться. А то мне иногда кажется, что мы тут как будто под колпаком живем. И воздуха становится всё меньше…

Он пошуршал картой и снова взглянул на меня:

– Помнишь, был фильм такой? Парень живет в городе, семья у него, все такое, каждый день на работу ходит… Но каждый раз, как собирается из города уехать, что-то ему все время мешает. То пробки на дорогах, то мать заболеет. А потом оказывается, что все это – телешоу, и родился он в телешоу, и прожил там все двадцать пять лет, все время перед скрытыми камерами… И никуда тебе не деться, ни тебе, ни детям твоим…

Конечно, я помнил этот трогательный фильм[2]. Там вокруг города было море, а за морем стена, вроде экрана, на котором показывали небо – волю, одним словом. Доплывешь до горизонта и как раз упрешься рогом в экран. Неописуемое чувство, – думал я.

Сегодня утром, глядя со Светкой на небо, я размышлял примерно о том же. «[…] тебе, […]», вычерчивал на голубом экране самолет – лично для меня. Этот иероглиф я распознавал даже с закрытыми глазами.

– Макс, – сказал я. – Все равно прорвемся. Поедем путешествовать. На всё лето. Никто нас не остановит, ни менты, ни пробки, ни бутылки. Ты мне веришь?

– Прорвемся, – подтвердил Макс. – Дай мне ключ, я съезжу, тормоза сделаю. Вечером все равно на дне рождения встретимся. Хотя, сдается мне, там на самом деле только одного человека ждут. Зато сразу двое. Разве нет?

Эпизод 8.

– Я тебе говорю, ты бы слилась в туман, а? – сквозь плеск воды было слышно, как Светка сердится. – Ну что тебе, пойти не к кому?

– Не хочу никуда идти, – говорила Марьянка. – Чего это я должна уходить.

– Вот сучка. Получить хочешь, да? Сейчас получишь.

Тут мне надоело слушать, и я дернул ручку двери. Возня в ванной прекратилась, но задвижку открывать не спешили.

– Ну, кто там? – раздался светкин голос.

– Это я.

После паузы дверь распахнулась. Встрепанная Марьянка сидела на бортике ванны и поглядывала на меня, хлопая ресницами. Ее старшая сестра смотрела на нее с ненавистью.

– Погодите, девчонки, – решил я прикинуться чайником. – Вы тут, кажется, ссоритесь?

– Ничего не ссоримся.

– Вы когда идете куда-нибудь, трубку с собой берите. Там, в ванную или еще куда. Очень удобно. Вон, смотрите: одной рукой в носу ковыряешь, другой говоришь.

На день рождения я подарил Светке отличную вещь: домашний радиотелефон с двумя трубками. Несколько таких аппаратов мы позаимствовали в бывшем отцовском офисе, и один я сегодня утащил потихоньку от матери. Пользуясь двумя трубками, можно было переговариваться между собой дома, а можно было даже выйти во двор и делать вид, будто у тебя мобильный телефон. Это было весело. И к тому же получалось, что это подарок обеим сестрам: я счел это удачным решением. Хотя одну из двух трубок весь вечер таскал с собой.

– Мы без телефона уже поговорили, – сказала Светка. – Петь, ты чего хотел? Помыться? Сейчас я мелкую выгоню.

– А я и сама уйду, – сказала Марьянка, поднялась и прошла в дверь мимо меня, выразительно глянув мне в глаза. Я скрипнул зубами.

– Иди сюда, – тихонько сказала мне Светка. – Ты утром опять не ответил…

Задвижка щелкнула.

Перед этим мы часа на два завалились на дискотеку в «Прибой». «Прибоем» называлось несуразное здание красного кирпича, выстроенное недалеко от нас еще в советские годы. Больше всего оно походило на небольшой крематорий. Однако сперва там был кинотеатр (с тем же многозначительным названием), а теперь какие-то ушлые люди организовали местный центр развлечений. Кино там тоже показывали, но днем. А по ночам в фойе устраивали танцпол, врубали музыку, стробоскопы... В общем, всё как положено. Так вот: начав еще на дне рождения, мы всей компанией переместились в «Прибой» и танцевали, пока нас окончательно не прибило, как обычно. После чего, потеряв в дороге Костика и многих других, мы вернулись в Светкину квартиру – Макс, Светка и я. Надо сказать, что Макса почти что и не было: он еле шел, его тошнило, и было ясно, что в таком виде появляться дома ему незачем. Мы уложили его в задней комнате и надолго о нем забыли.

До тех самых пор, пока он не начал скрестись в дверь ванной.

– Да что же это такое, – ужаснулся я. Было понятно, что если ему не открыть, случится страшное. – Подожди минуту.

Светка выскользнула. Макс ввалился в ванную, нащупал кран и включил горячую воду. Сразу после этого… словом, через минуту он опустил голову под струю и сидел так, мокрый и беспомощный, и выглядел настолько жалким, что я даже перестал злиться.

– Пит, – сказал вдруг он. – Я прошу тебя, давай свалим отсюда. Я не

могу больше. Мне так хреново.

Я ухватил его за волосы и повернул мокрой мордой к себе.

– Макс, всем хреново. Кому теперь легко. Посиди тут. Может, тебе пепси-колы принести?

– Я сдохну здесь, – упрямо продолжал он, глядя куда-то в сторону. – Чего я умею? Ничего. Кому я нужен? Нихрена никому. Ленка на дачу уехала, а я ведь говорил ей: останься, пожалуйста, мы на день рождения… на день рождения пойдем, я с тобой вместе, как раньше, а она… она тогда мне сказала, что я…

Тут он умолк и опять сунул голову под кран. Чуть не захлебнулся. Я вытащил его из воды и услышал продолжение:

– Она сказала, что вот мне уже восемнадцать, а мне ничего не светит вообще. Ты, говорит, осенью в армию пойдешь, а потом всю жизнь будешь камаз вонючий водить. Это она потому, что я… что я ей говорил, как мы поедем… столько раз рассказывал… а ей это неинтересно…

– Да и пускай идет лесом, – обиделся я за Макса. – Ей неинтересно! Пусть дальше с этими своими… уродами гуляет. Ты знаешь, что она с ними гуляет?

– Я… тогда не знал… какая теперь разница… а я-то ей песни на гитаре играл…

Он закрыл лицо руками. Потом внятно произнес:

– Знаешь, чего я хочу? Сжечь тут что-нибудь. И сразу сдохнуть. Без мучений.

– Слушай меня, Макс, – сказал я, дергая его за плечо. – Хватит уже с ума сходить из-за ерунды. Мы с тобой оба никому нахрен не нужны. И никто никому не нужен. Всё это только видимость, и любовь, и все такое… Но лучше, когда у тебя эта видимость есть, чем когда ничего нет. Только ты сам решай, кого слушать, в какую иллюзию верить… Кто тут тебе поможет?

Я чувствовал, что и сам начинаю нести какую-то чушь. Но Макс – я знал – слушал внимательно.

– Я сегодня видел, как Димка Шарафутдинов чуть не скопытился от своего героина. Понял? Он чуть не сдох. Тоже, наверно, думал, что ничего вокруг не осталось, только он один. Ты тоже так хочешь? Так я тебе не дам сдохнуть. Лично я. Вот хочешь верь, хочешь нет. Кто вместо тебя машину поведет?

Макс уперся руками в белый фаянс и засмеялся сквозь слезы.

– Я сильно не в форме? – спросил он потом.

– Есть такое дело.

– А мне кажется, не сильно. Я бы за руль сел. Хочешь, покатаемся? Реально, по дворам чуть-чуть, и сразу обратно?

– Ты мне лучше, Макс, скажи, пока я не забыл: зачем ты к Марьянке приставал?

– Я приставал? – Макс нахмурился. – Да нет, просто поговорили. А чего к ней приставать. Один хрен, она только на тебя смотрит. Пит, почему у тебя в жизни все получается? А? С восьмого класса? Нет, ты объясни. Почему, когда мне девчонка нравится, она все равно тебе достается?

– Это потому, что тебе нравятся те же самые, – сказал я.

– Ну… вроде того… – тут Макс опять засмеялся. – И все равно это неправильно. Я ведь сейчас откровенно говорю с тобой?

– Откровенно, ну и что?

– Так вот. Когда я у тебя отобью кого-нибудь, ты не будешь на меня гнать?

– Не понял.

– Ну, если она сама меня выберет, а? Скажи правду. Это важно.

– Хорошо. Я постараюсь, – ответил я серьезно.

– Забились.

И он снова сунул голову под струю горячей воды.

Затем поднялся с места, пятерней откинул со лба мокрые рыжие волосы и посмотрел на меня, улыбаясь.

– Поехали кататься, – сказал он.

– Ну, поехали. Что с тобой поделаешь. Девчонок не возьмем?

– А ну их.

Макс вытер лицо самым лучшим махровым полотенцем и твердым шагом вышел из ванной, а я вслед за ним.

Девчонки сидели в большой комнате и, кажется, смотрели телевизор. Уж не знаю, помирились они или нет. Мы с Максом, стараясь не шуметь, выбрались на лестничную площадку и осторожно прикрыли за собой дверь.

Стояла глухая ночь – не темная, а скорее бесцветная, как обычно бывает в наших краях в июне. Фонари плясали в тумане. Мы пошли напрямик мимо помоек, несколько раз вписавшись в грязь (Макс чуть не упал), миновали одну серую пятиэтажку, затем другую и, свернув за угол, оказались возле моего дома.

Наш автобус дожидался нас там. Макс нащупал в кармане ключ, открыл дверцу и уселся за руль.

– Мы недолго, – успокоил он сам себя и воткнул ключ в замок зажигания. Мотор недовольно фыркал и не заводился. «А, черт, забыл», – выругался Макс и вытянул на себя ручку воздушной заслонки. Снова заскрежетал стартер, и двигатель взревел на весь двор. Кто-то в доме напротив проснулся и включил свет.

– Слушай, что-то ты тормозишь, – сказал я Максу. – Может, я поведу?

– Не-ет, – помотал головой Макс. – Всё под контролем. Сейчас фары включим. Во, смотри, как хорошо. Всё видно.

Подождав пару минут, он задвинул ручку обратно, вывернул руль влево, и автобус тронулся. Мы пробрались по узкой дорожке мимо припаркованных машин, чудом никого не зацепив, и наконец выползли в широкий проезд. Макс поддал газу, и автобус покатился бодрее. Я следил за ним: его глаза блестели нездоровым блеском, но он действительно управлялся с машиной неплохо, лучше меня. Мы проехали мимо злосчастного магазина, где Максу разбили нос, и тут он процедил сквозь зубы:

– С-суки. Ненавижу это всё. Пит, ты слышишь? Ненавижу.

– Их нет, Макс, – сказал я.

– Они не дадут нам уехать. Мы катаемся по кругу. Как в цирке.

Я промолчал.

– Как лошади в цирке. А они все на нас смотрят из окон. И ждут, пока кто-то споткнется. Только этого и ждут.

– Макс, на дорогу смотри.

– А кто споткнется, того пристреливают. Да и то, Пит, я думаю: лучше бы сразу. Правда?

Ручаюсь, я точно запомнил его слова.

Мы свернули с улицы обратно во двор, спугнули кошачью парочку, расположившуюся прямо на нашем пути, проехали мимо очередной чадящей помойки и снова оказались возле Светкиного дома. Здесь Макс резко нажал на тормоз, и машина встала, как вкопанная, прямо перед бампером какого-то старого опеля. Двигатель заглох.

– Вот, видишь… а ты боялся… покатались, и отлично, – пробормотал Макс и уронил голову на баранку.

– Ну ты красавец, – отозвался я. Ответа не последовало.

Я улыбнулся. А потом вдруг подумал: ведь и правда, мы ездим по кругу среди этих пятиэтажных помоек, пьем пиво и все собираемся куда-то, и строим бесконечные планы. Что же должно произойти, чтобы мы решились?

Вдруг в кармане куртки что-то громко запело и запиликало. «Телефон», – вспомнил я и полез за пазуху. Наконец нашел трубку и поскорее нажал на кнопку ответа.

– Петя, это ты? – раздался Марьянкин голос.

– Ну да, конечно. Я трубку вашу утащил, – сказал я.

– Ты хитрый. Тут тебя Светка ищет. Сейчас трубку дам. Целую.

Я даже не успел ничего ответить.

– Вы что, в машине? – взволнованным голосом говорила Светка. – Я вас в окно вижу. Вы с ума сошли. Не уезжай никуда, слышишь?

– Я сейчас приду, – сказал я.

Тут Макс пошевелился, сполз с сиденья, взглянул на меня, чему-то улыбнулся и отрубился снова. Я все еще сжимал в руке телефонную трубку, когда увидел, что мимо нашего автобуса медленно проезжает белая пятерка-жигули с включенной мигалкой. Проезжает и останавливается.

Стекло поползло вниз. Милиционер по кличке Стас окинул меня внимательным взглядом, показал пальцем: ну-ка, открой. Я положил трубку на сиденье, нащупал ручку стеклоподъемника, покрутил, выглянул.

– Сидим? – неприязненно спросил Стас.

– Вроде того, – подтвердил я.

– Ты мне это брось, Раевский. Чтоб дома у меня ночевал, понял?

– У вас?

– Пошути еще, козел малолетний.

Похоже, он опять был под газом: вневедомственная охрана, как-никак. Охрана вне вашего ведома. Работа нервная.

– Да чего я вам сделал?

– Ты, […], еще ничего не сделал. И не сделаешь. Потому что – сидеть тихо. Шаг влево, шаг вправо… – Стас прочистил горло и длинно харкнул в мою сторону. Меня чуть не стошнило, как Макса в ванной. – Твое счастье, что Петрович тут не сильно наследил. А то бы ответил по полной.

Ему что-то сказал напарник, он отмахнулся.

– Меня по ходу не... колышет, парень, твоя личная жизнь, – продолжал он. – Мне надо, чтобы все было под контролем… Да ладно тебе (это он сказал невидимому второму). Потом у нас в армию пойдешь, и все. А до тех пор…

– Что до тех пор?

– Покойнику никто не пишет, – непонятно сказал Стас и загоготал. Тут лязгнула дверца жигулей, и его напарник выбрался на свет. Похоже, он все-таки был у них за старшего. Он встал, опершись на белую крышу с вертящейся мигалкой: я глядел на его лицо – то белое, то синее, – и думал, что если уж кто и похож на покойника, так вот он, передо мной.

– Ты, молодой, Стаса послушай, – сказал сине-белый. – Он иногда дело говорит. Тебе надо, короче, сидеть ниже плинтуса. И матери тоже. Вами серьезные люди интересуются. Будете себя правильно вести – так и без вас разберутся. Мы и сами ждем – не дождемся. Нам тут по району других забот дополна. Понял?

Я зажмурился. Цветомузыка продолжалась. Я снова открыл глаза.

– Значит, понял, – заключил командир. – А в общем… Живи, не кашляй. Зенит – чемпион.

Он убрался на свое место. Стас, задумчиво ковырявший в носу, прекратил свои изыскания, взялся за рычаг и тронул пятерку вперед, на ходу поднимая стекло. Красные фонари удалялись; вот машина свернула за угол и скрылась из виду. Телефонная трубка в руке еле слышно пищала. Я нажал на кнопку. Стало тихо.

Мой отец не любил, когда его зовут по отчеству, любил, когда по имени, Николаем. А Петровичем на моей памяти его так звал один человек – Владимир, исполнительный директор. Что, впрочем, ничего не объясняет.

Несколько минут я сидел в кабине, смотрел на темные окна домов и размышлял. Зажигание все еще было включено, фары горели. Я вылез, обошел автобус, взял за шиворот упирающегося Макса и поволок по лестнице на второй этаж, не забыв запереть дверцу на ключ.

Потом все было хорошо.

Эпизод 9. Кадры мелькают и сменяют друг друга, а я не в силах ничего изменить. Мне хочется всё вспомнить и нарисовать картинки получше; но моя мысль спешит, и вот уже вижу я совсем другую ночь, и другое имя повторяют мои губы – это имя девушки, но вы ее все равно не знаете.

Как мне рассказать вам о ней? Мгновенная фотография, сделанная на южном вокзале раздолбанным «полароидом», и та откроет больше. Вот она, эта фотография, у меня на ладони. Полгода назад я попробовал оцифровать ее и поставить заставкой рабочего стола, но потом убрал и вообще стер этот файл. Почему? Я объясню вам.

Девушка на фотографии улыбается для меня. Только для меня. Я помню: пока внутри «полароида» шел патентованный химический процесс, мы заглядывали фотографу через плечо, смеялись и ждали. А вот мой новый японский сканер Minolta (дорогой, с хорошим разрешением) никогда не слышал твоего дыхания. В этом все дело. Можно называть это навязчивым состоянием или паранойей, но почему-то я верю только собственным фотографиям. Ну, или когда сам стоишь у фотографа за спиной, делаешь ему рожки или еще чего похлеще, дожидаясь, когда ты зафыркаешь от смеха, а фотограф сердито скажет – не мешайте работать, молодой человек, как будто я не вижу, чем вы там занимаетесь.

Вот сейчас я набираю эти строки, вглядываясь в клавиши своего замечательного нотбука (я не умею писать вслепую), а пока я смотрю на эти клавиши, кто знает, что творится вокруг? Может быть, мои друзья уже ждут за дверью, а может, стоят сзади и заглядывают через плечо, – и Макс, и Костик, и другие, – и читают мою повесть, и узнают себя, и смеются?

Хотя вряд ли. Откуда им здесь взяться. То, что я пишу сейчас, в чужом доме, где из окна виден скучный регулярный парк с глупыми рыжими белками, – это и есть единственная реальность, которую я создал сам, а никакой другой не существует – по крайней мере, за пределами экрана и моей памяти.

Вот только хреновый из меня демиург. Ведь я даже не знаю, что происходит с моими героями, когда компьютер выключен. Может быть, с ними вообще ничего не происходит, и история останавливается?

Самое обидное, что там-то и происходит всё самое интересное, а ты этого не видишь. Мало того. Жизнь проходит за твоей спиной, и ей наплевать, обернешься ты или нет. А попробуй-ка обернись, когда ты почти не встаешь с постели.

Все-таки чертовски неудобная эта клавиатура. Пальцы ноют. Я продолжу утром.

Эпизод 10.

Утром в воскресенье – а точнее, около двух – я наконец возвратился домой и обнаружил на автоответчике сообщение:

«Пит, как вернешься, позвони мне срочно. Костя».

Оказывается, он звонил поздно ночью. Как раз пока я беседовал с ментами. Я тут же набрал его номер.

– С добрым утром, – послышалось в трубке.

– Кончай прикалываться. Что случилось?

– Я тут ночью все думал… И кое-что придумал. Не хотелось вас обламывать, поэтому…

– Я же говорю, заканчивай.

– Письмо. Я знаю, что это, – сказал он так, что я похолодел.

– Погоди, – сказал я ему. – Скоро буду.

Костик расхаживал по квартире в футболке с надписью «5UCK MY D1CK». Это могло означать только одно: матери нет дома. Поэтому мы без стеснения забрались к ней в бар, в котором нашлась бутылка бренди «Наполеон» – для гостей, – а затем, в компании с Наполеоном, завалились в Костикову комнату, где на столе стоял новенький компьютер. Он был включен.

– Чего ты мне хотел показать? – спросил я.

– Кажется, я догадался, – сказал Костик взволнованно. – Ты помнишь текст?

– Помню.

– «Зайди на гор. почту, на Ленина, 35». Гор. почта. Горячая почта. Хотмэйл. Он так и сделал.

– Хотмэйл?

– Это почтовый сервер. Он так и сделал, как говорил. Завел на нем ящик. На Ленина, 35 – это, наверно, просто адрес такой. Lenin-35. Или что-то в этом роде. Теперь смотри… Либо я совсем дурак, либо не совсем…

Костик со второй попытки подключился к интернету и набрал адрес: hotmail.com. На экране возникла заставка почтовой службы. Затем он вписал в нужное окошечко адрес ящика – lenin-35.

– Надо ввести пароль, – тупо сказал я.

– А ты вспомни. Пароль вы оба должны знать. Password. Он же так и пишет: даю слово!

– И что?

– Перед этим что он написал? «Ты видишь, я еще помню, когда твой день рождения».

– День рождения! Но ты же знаешь, когда у меня день рождения. Ты уже пробовал?

– Нет, Пит. Так нельзя. Я хотел тебя дождаться.

Я подсел к столу и двумя дрожащими пальцами набрал число из восьми цифр. Прошло несколько секунд, пока модем отсылал положенную порцию информации на сервер, и еще несколько, пока по старым медным проводам до нас дошел ответ: в вашем почтовом ящике одно непрочитанное письмо.

– Костик. Это просто офигительно, – сказал я. Голова у меня шла кругом. – Ты знаешь, что ты сейчас сделал? Ты разгадал какую-то очень важную вещь. Важную для меня. Я теперь для тебя что хочешь сделаю. Что попросишь.

– Да ладно, расслабься, – проговорил Костик, явно польщенный. – То ли еще будет. Мы с тобой прямо детектив пишем.

И ведь как в воду глядел!

Он вытащил пробку и предложил мне глотнуть. Меня не нужно было уговаривать. «Если потом долить чаю, то никто и не заметит, – подумал я. – К тому же мы готовимся к археологической экспедиции». Вслед за этим я нажал клавишу enter.

«Милый мой Петр! – писал мне отец. – Если ты это читаешь, значит, я все сделал правильно. Извини, что мне пришлось говорить с тобой загадками. Но ты ведь у меня понятливый парень, правда?»

«Ну да, понятливый, – думал я. – Только с задержкой в понятиях».

Пока я читал письмо, Костик деликатно смотрел в сторону, потом и вовсе встал с кресла и улегся на диван (на стене над ним был прикреплен болезненно-красный, как горло больного ангиной, постер с Энди Уорхоллом).

Отец писал:

«Если бы ты знал, как я сейчас волнуюсь за вас, ты бы простил мне то, что пришлось скрываться так долго. Я ведь и верно собирался перевести все дела в Москву, открыть реальную сеть магазинов, не чета нашей. Но тамошние партнеры захотели владеть всеми долями. И по-тихому решили меня слить. А ты знаешь, как у нас сливают? Ставят в такие условия, в которых сам все отдашь, да еще спасибо скажешь, что живой остался.

Не стану тебя особо загружать. Скажу только, что мою фирму они получили. Но чистую. На счетах – ноль. Основную часть средств я обналичил через одну дружественную контору. С потерями, конечно, но тут уж выбирать не приходилось.

И вот мои расчудесные друзья стали искать деньги. Весь офис разнесли, подняли все документы, но не нашли ничего.

Между прочим, речь идет о довольно большой сумме. Это такой тяжелый чемоданчик. В самолет не возьмешь, через таможню не пронесешь. Поэтому я спрятал его так надежно, как только смог.

К несчастью, они что-то почуяли. Они уверены, что вернуться незаметно у меня не получится. Думают, я выжду момент, выйду на связь и скажу вам, где надо искать. Так что, я уверен, за вами следят. Причем очень многие».

Я вспомнил про ментов. И про вскрытые письма. Всё складывалось одно к одному, как бетонные блоки в невидимой стене, выстроенной вокруг нашего города.

«Поэтому надо вести себя очень осторожно. Но, если все пойдет как надо, ты сумеешь найти эти деньги. Это будет твой приз за сообразительность… И тогда уже от тебя будет зависеть, когда и как мы встретимся в следующий раз. И чем потом займемся.

Теперь о том, как нам действовать. Ты ведь можешь уехать, не возбудив ничьих подозрений? Скажем, как бы в лагерь. В южном направлении. Через Волгореченск. Пока это всё, что я могу тебе рассказать. Я не могу подставлять людей, которым доверяю, как тебе. Они мне не чужие. Поэтому надо сохранять полнейшую секретность. Напиши ответ, я каждый день смотрю почту. Как только ответишь, я расскажу тебе, как добраться до места и как отыскать тайник».

«Не хватает только карты острова», – подумал я. Неумело прокрутив текст вверх, я обнаружил внизу еще несколько строк:

«И еще просьба. Когда будешь писать ответ, дай мне знать, что ты – это ты. Ну, скажем, напиши о том, что знаем только мы двое… Ты же хитрый, у тебя все получится».

Дальше было еще немного о личном.

Впрочем, я уже начал понимать шифр: чтобы попытаться провернуть наше дело и прикрыть тылы, мать нужно было на время поселить в безопасном месте. Отец имел в виду один лечебный курорт недалеко от Петербурга. Там главным врачом был его приятель, Борис Аркадьевич Лившиц. Я помнил эти места с детства. Корпуса были построены прямо на берегу залива. Далеко в море уходила коса, на которой были расставлены скамеечки: отдыхающие могли прогуливаться и загорать. Я бы сдох там со скуки, но именно поэтому место подходило как нельзя лучше.

– Спасибо, Костик. Я прочитал. А как ответить? – спросил я. Костик показал, как. Я ненадолго задумался.

«Привет, папа. Мы с мамой тоже очень беспокоились за тебя. Чтоб ты знал: она по-прежнему работает бухгалтером в бывшем нашем магазине...

Я подумал и удалил эти слова.

Извини, что не сразу догадался насчет твоего квеста. Ты все так зашифровал, хорошо еще, что мне помогли друзья…

Тут я остановился. И удалил эту строчку тоже.

Насчет того, что за нами следят – похоже, ты прав. Но я обязательно что-нибудь придумаю. Напиши мне, куда ехать, я жду.

А вот тебе доказательство, что я – это я: помнишь, я с тобой ездил в Москву, и ты меня познакомил с исполнительным директором, с Владимиром? Я сидел в машине и ждал тебя. Так вот. После того, как ты вернулся, ты несколько минут не включал мотор. И молчал. А потом мы засели в «Четырех комнатах» и слушали какую-то питерскую группу, и первый раз вместе нажрались – я с тобой за компанию. Ночью, я помню, мы стояли у реки и смотрели на Кремль. Потом, когда мы поехали на квартиру спать, тебя остановил ДПС и снял 200 долларов. А меня стошнило прямо в машине. Но ты об этом узнал только утром».

[1] Вот как мучились парни без спутниковых навигаторов!

[2] «Шоу Трумана» с Джимом Керри в главной роли.