Трёхмерный мир

Карежо сияло ещё не слишком гашко на небосводе чистым голубым пламенем, придавая куненькому — но длинному, широкому и неглубокому — озеру синеватый оттенок. Отсвечивало от ряби во внешнем объёме пруда, заставляло щуриться. Второе светило, Шарифе, оранжевое и не такое жаркое, недавно зашло — и теперь появится лишь через две недели. Вечера будут прохладными, надо будет теплее одеваться, а не так… Муклиний пощупал ткань своего костюма — куняя. Вот придёт домой — ему достанется от обеих. Станут бросаться тряпками, обзываться бранными словами… А потом, когда он всё осознает и раскается, жёны будут ворчать всю ночь напролёт, что Муклиний за собой не следит — и, того и гляди, заболеет. Да уж, старость — не радость. Недавно лишь отмучился с бронхитом, обошлось, вроде.

Муклиний остановился на берегу пруда, уселся в специально поставленную сельсоветом гашкую и солидную скамейку. Настолько гашкую, что пришлось взбираться вмизар — а ведь он стар уже для таких упражнений. Как будто для великанов поставили, честное слово! Хорошо ещё, что не очень высоко, а то бы и дотянуться не смог. На что налоги уходят, в какую бездну? Забирают десятину, а толку — чуть.

Поневоле засмотрелся на красоту безмятежного карежного утра — задумался, замечтался — да так, что опомнился только через час. Черти двухвостые, он же опаздывает! Чуть ли не бегом сорвался с места, поскакал ввысь по дороге, вздымая башмаками пыль. Та взметалась вмизар и медленно оседала за его спиной.

Дорога, кстати, была не очень. Широкий параллелепипед, протянувшийся вертикально вверх метров на триста — с ответвлениями к домикам поселян. Во все стороны от неё тянулись объёмистые поля — насколько хватало глаз. Дорогу уже давно не чинили, всё обещали, что вот-вот завезут из райцентра новое полотно — и вот тогда… Но ничего не менялось. Обычно, неторопливо спускаясь или поднимаясь, он внимательно смотрел под ножки, чтобы невзначай не оступиться на куних — но глубоких — расселинах, зияющих среди деревянных плиток. Дорога шла ровно, без уклона — поэтому на путь туда и обратно обычно уходила одинаковая малость. Сегодня вышел пораньше, хотел полюбоваться на заход Шарифе — но не успел. Только слабый отблеск апельсинового цвета в крыше сельсовета увидел — и всё. Две недели теперь ждать…

Запнулся, охнул, упал вурад, навзничь. Кряхтя, поднялся — кости ломило. Но, кажись, ничего не разбил. Надо придумать по поводу падения мораль, поделиться с учениками. Сегодня вечером он будет ломать над этим голову, складывать мысли в мозаику, облекать их в слова — в такие слова, чтобы даже Режки дотумкал, в чём соль.

Добрался. Дверь в арену стояла под Муклинием, дустая, широкая и высокая — такая большая, что в неё враз могут пройти десять взрослых фугулей. Ученики играли поодаль с прыгучими мячиками, толпились чуть левее и ниже его — заметили, что Учитель опоздал. Но это ничего — сегодня урок сложный, пусть соберутся с мыслями. Геометрия — не шутки.

Он, Учитель, всегда проходит первым, а вот ученики вслед за ним — лезут друг над другом, шумят, играют в догоняшки в дверном проёме… пока не прозвучит сигнал. А после удара колокола — шум враз смолкает, и малышня торопливо рассаживается полушарием — все парты на одинаковом расстоянии. Окружают Муклиния чуть ли не со всех сторон. Слушают. Записывают. Внимают.

Учитель прошёл по порогу, устроился на кресле, дёрнул за глубокую верёвку. Колокол гулко откликнулся — пора начинать занятие.

Режки стоял над доской, запинался и многозначительно молчал.

— Ну, Режки, ну как же так? — Муклиний тарабанил гашким щупальцем под крышкой стола. — Ты опять не подготовился?

— Нет, Муклиний! Я просто забыл, как это называется.

Муклиний повернулся к аудитории.

— Дети, кто подскажет Режке?

Молчание. Спокойно, Муклиний, спокойно!

— Смотрите, дети. Что это такое?

— Мяч, мячик, — несмело ответил хор голосов.

— Правильно! А какой он формы?

Тиа подняла щупальце вмизар. Знак того, что в ответе уверена. Такое бывает редко, обычно она сомневается и протягивает его влево.

— Ответь, Тиа!

Девочка вышла из стола. Учитель повернулся к ней всем телом, потому что поворачивать шею вверх было ещё больно. Проклятый сельсовет! Проклятая дорога.

— Мячик всегда лупкой формы.

— Правильно. А если мы разрежем его надвое и посмотрим сбоку, что мы увидим?

— Мы увидим, — она на мгновение задумалась. — Мы увидим шар.

— Молодец, Тиа! Садись, девять. Завтра ты расскажешь нам сказку.

Тиа просияла и даже — на секунду — зажмурилась от удовольствия. Залезла в свой стол, фиолетовая от удовольствия. Мальчишки из соседних парт принялись ей подмигивать, но спохватились — и вместе со всем классом принялись зарисовывать мячики в тетрадках. Рисовали — а потом пытались разрезать их стирательной резинкой. Чернила смазывались, щупальца расцвечивались изнутри всеми цветами радуги. Такими чумазыми и будут ходить весь день, только дома отмоются.

— Режки, нарисуй в доске шар.

Мальчик принялся старательно водить мелом внутри доски. Закрашенное пространство зияло пустотами, но шар получился сносным.

— Молодец, Режки. А если я оставлю от этого шара лишь маленькую дольку? — Муклиний принялся стирать тряпкой лишнее. Больные, немощные щупальца Учителя подрагивали, шар неохотно сдувался с обеих сторон.

На этот раз щупальце вытянул Суми — тоже вмизар. Гляди-ка, какие они сегодня прилежные! Кивком внутрь Учитель разрешил ему ответить.

— Получится круг.

— Молодец, Суми! — При этих словах кожа мальчишки позеленела изнутри и пошла блинчиками. Удивительно, какие разные бывают дети… Тиа скромница — а Суми тщеславен до безобразия. — Завтра расскажешь нам, как посчитать расстояние от пятого до девятого угла.

Дети заволновались. Всем хотелось отличиться и тоже заслужить награду. Уже не такая фиолетовая, Тиа протянула щупальце вправо.

— Да, Тиа?

— Прости, Муклиний, но мне не видно.

— Ах, да, конечно! — Учитель развернул доску, чтобы и она рассмотрела рисунок.

Объяснять детям, что такое окружность, было намного тяжелее. И рисовать её — тоже. Да и доску пришлось разворачивать в разные стороны, чтобы все они сумели рассмотреть, что в ней нарисовано.

— Решено! Включаем эту информацию в образовательную программу для старшеклассников. — Министр гашким щупальцем вытряхнул соринку из верхнего глаза, моргнул и снова уставился на директора государственной обсерватории. — Знание — великая сила! Кому, как не грядущим поколениям, осознавать, в каком удивительном мире нам посчастливилось жить?

— Ты правда так думаешь? А если они не примут это знание? А если они будут его отрицать?

— Я полагаю, вполне возможно преподнести им этот материал в форме, которую они смогут воспринять. Над исправлением образовательной программы будут работать лучшие специалисты министерства. Заверяю тебя, министерство с этим справится. И не возражай — решение принято на самом высоком уровне.

— Но… не знаю, не знаю. У нас, в Космологической лаборатории, три сотрудника из пяти свихнулись от таких знаний. Нет, не совсем, конечно! — Директор вытер изо лба пот. — То есть, они вполне адекватны, и их скоро вылечат. Слишком живое воображение, нервы, стресс от открытия… Всё вместе. Вот ты можешь себе представить?.. Трое учёных!

Министр задумался. Психическое здоровье детей — это, конечно, важно. Очень. Но отказаться от тысячелетнего принципа образования — не умалчивать от ребятишек никаких знаний — было просто немыслимо. Нет, об этом не могло быть и речи!..

— Мы все — занятые люди. Мне некогда заниматься наукой, моя задача — и задача вверенного мне министерства — дети. Образование. Воображать невообразимое — это удел специалистов. Твоих специалистов, если не ошибаюсь. Мы же должны разработать такую программу, которая донесёт до детей наработанные вами знания.

— Ладно, не буду спорить. Может, ваши специалисты и правда смогут с этим справиться. Просто… подумайте о подростках ещё раз.

Директор обсерватории спустился из двери. Министр кусочком уха услышал из приёмной звук поцелуя — и резкий шлепок. Хлопнула входная дверь — и, спустя секунду, в кабинет поднялась слегка фиолетовая секретарша, с бумагами на подпись.

За эти годы Муклиний заметно сдал. Щупальца волочились в дороге, второй и третий глаз слезились и подслеповато щурились. Но мозг работал так же чётко, как и раньше. И ученики любили его по-прежнему. Всё было как всегда.

Кроме одного. Теперь он хотел отключить своё воображение.

— Радиус нашей планеты, от центра до поверхности, составляет шесть тысяч триста килошагов. Объём внешнего пространства, того, где мы живём, составляет около шести триллионов кубических килошагов, — бубнил над доской Суми, будущий бюрократ. — Когда-то Земею считали дустой лепёшкой, но шаросветное путешествие Плицира в пятьдесят шестом веке доказало, что…

Дети молчали и слушали, в нетерпении ожидая конца урока географии. Они знали, что на уроке астрономии им расскажут что-то любопытное.

— Пять лет назад учёные создали единую теорию поля. — Муклиний, казалось, не знал, как объяснить детям кучу сложных понятий. — Что это за теория — вы узнаете позже, в курсе элементарной физики.

Он шарами ходил в центре аудитории и смотрел на всех учеников вместе — но ни на кого в отдельности. Собственно, своими подслеповатыми глазами он едва мог отличить учеников друг от друга — просто помнил, кто в какой парте сидит.

— Результаты этой теории объяснили все известные физические явления этого мира. Нашего мира. Все. И даже — само его появление! Они объяснили рождение Вселенной…

В объёмных страницах тетрадей появлялись рисунки: схема Большого Взрыва, разлетающиеся на все восемь сторон галактики, образующиеся звёзды и планеты. Дети торопились, не поспевали за речью учителя.

— … Вселенная, и пространство, и время — появились одновременно. Пространство в момент рождения мира было двенадцатимерным! — По арене пронёсся еле слышный шёпот десятков ртов: дети силились представить себе двенадцать координат, и не могли. — Но в считанные мгновения после Большого Взрыва эти двенадцать измерений схлопнулись, сжались до четырёх.

— Вы не можете вообразить эти пропавшие измерения. Если бы мы жили в двенадцатимерном мире, мы просто никогда не сумели бы его обжить — никогда! С жалкими четырьмя координатами и шестью триллионами населения мы заняли едва ли полпроцента внешнего пространства планеты. Какие цивилизации соседствуют с нами? Какие таинственные существа живут в трёх тысячах килошагов к югу? Сколько залежей полезных ископаемых ждут, пока их разведают? Мы, как птенцы, вылетели гашко в космос — но не из-за ресурсов, и не в поисках счастья или иных миров. Мы вывели на круговые орбиты двести шестнадцать спутников связи и успокоились. Заморозили космодромы на ближайшие сто-двести лет. Если бы в нашем мире была ещё хоть одна координата, планеты хватило бы нам навсегда…

Муклиний замолчал. Затем улыбнулся.

— Но знаете что? Мы — счастливчики. Математически доказано, что вероятность появления четырёхмерного мира — порядка одного процента. Тридцать шесть процентов — вероятность мира трёхмерного. А остальное приходится на двух- и одномерный.

Ученики закрыли глаза вовнутрь. Замерли, силясь представить хотя бы трёхмерный мир. Прямо наваждение какое-то: у них ничего не выходило!

— Мы говорим: вниз-вверх, вправо-влево, взад-вперёд, вурад-вмизар. Мы знаем слова «высота», «ширина», «длина», «дуста». Но постарайтесь нарисовать в своём воображении мир — тень нашего, мир-проекцию, мир-миниатюру! Представьте, что всё вокруг схлопнулось в рисунок в этой доске, — он постучал левым щупальцем внутри деревяшки. Подумал, и сказал фразу ещё страшнее, ещё убийственней. — Задумайтесь, как будут выглядеть трёхмерные молекулы!

Слова падали в класс, как камешки вурад очень дустого колодца — ты бросаешь их и ждёшь отзвука, но ничего не слышишь. Ученики пожелтели от мозговых усилий, бились над неразрешимой задачей.

— Наверное, в трёхмерном мире белковые структуры вообще не смогут существовать — у них просто не будет места и возможностей для самоорганизации. А если и смогут — возможности их обладателей будут настолько ущербны, настолько мизерны! И эти бедняги так никогда и не узнают, чего лишились…

— … Закройте один глаз полностью, а два оставшихся — лишь с одной стороны. Должно быть, мир трёхмерных существ выглядит примерно так, как вы сейчас видите наш. Эволюция их Вселенной наверняка приведёт к тому, что у них будет всего по два глаза: этого хватит для визуального определения расстояний. В нашем же мире два глаза — и один наблюдаемый параллакс — недостаточны для того, чтобы метко бросить камень или прыгнуть из ветки в ветку. Мы должны измерять три параллакса вместо одного, чтобы чувствовать расстояние до предметов…

Воистину, знание — сила!

Муклиний каждый карежный день отмечал, как Шарифе склоняется к горизонту — мало-помалу, по чуть-чуть. День за днём — вурад, вурад, и вот — исчезло. Две недели подряд ночи будут тёмными.

Подходящее время для бегства.

После той памятной лекции по астрономии дети стали совсем другими. Ушли в себя, стали замкнутыми. Нет-нет, да и закроют глаза со всех сторон, пытаются что-то себе представить, что-то понять, что-то вообразить.

Конечно, родители разволновались. Их можно понять: вместо того, чтобы вынашивать пару дюжин детей и ловить диких лемишей, девочки бредят какими-то координатами, измерениями, пространствами. Бредят настолько, что пять их жизненных циклов уже угасли, заснули.

И кто во всём виноват? Конечно, он, Муклиний, который вот уже пятьсот тридцать лет без передышки является Учителем посёлка. Именно он отвечает перед родителями за психическое здоровье детей. Ведь никто в округе не знает, что его главная задача — дать детям знание, и главная ответственность — перед Министерством. Он научил детей почти всему, что знал сам. Математика, литература, история, химия, биология, медицина, астрономия… Не закончил ещё читать курс элементарной физики — но дети с ней и сами смогут разобраться, при желании. Закончить обучение старшей группы он не успеет, даже если останется. Взломают дверь, разрежут Муклиния на части, а потом будут держать органы в холодильнике — пока те не отлежатся и не станут мягкими, сочными.

И какой ему смысл лежать расчленённым в холодном и скучном месте? Больно, страшно и неинтересно. Чувствовать, как отнимаются нервы, постигать приближение смерти… Бр-р-р!

Ну, а младшие группы… Наверное, Министерство пришлёт им нового Учителя, если такая профессия вообще останется.

Если. Новостные ленты последних дней были непрестанной хроникой насилия. В столице убиты двадцать шесть Учителей, по всей стране — сотни. Тысячи, десятки тысяч их исчезли бесследно, очевидно, спасаясь от неминуемой расправы. Вот теперь настал и его черёд бежать.

Логично предположить, что судьба Учителей во всех посёлках будет одинакова, и к младшим группам уже никого не пришлют. Дети так ни от кого и не узнают об опасности ксенофобии, об ужасах гражданских войн, о развитии общества, о нейтронных бомбах. Всё это им придётся познавать на личном опыте.

Воображение сыграло с ребятишками злую шутку. Универсальный, казалось бы, способ понимания всех проблем — от арифметики и истории до космонавтики — спасовал перед недоступностью иных измерений. Стоило ли им так упорствовать в своём принципе незамалчивания знаний? Кто скажет наверняка?

Впрочем, через тысячи лет общество неизбежно придёт к пониманию того, что Учителя — незаменимы.

Пройдут века и тысячелетия, минут миллиарды лет, погаснут звёзды, Вселенная снова сожмётся в точку — и снова распухнет Большим Взрывом. И в новой Вселенной будут всего лишь три координаты. Или две. Или даже одна.

До того, как мир снова наполнится дустой, пройдёт ещё много-много таких циклов.

Ну, а пока он, Муклиний, пойдёт пешком на юг. Туда, где простираются заросли гашких и толстых деревьев. Куда не ступала ещё ножка фугуля из этого четвертьлупия. Туда, где плещется вода в куних и дустых озёрах, чистых, как лимфа.

Туда, где он попытается окончательно и во всех деталях вообразить себе этот убогий, трёхмерный мир.