Тренер Култи

Глава 4

Следующие несколько дней пролетели незаметно, насыщенные привычными будничными делами. По утрам мы с командой собирались, чтобы пройти медосмотр и снять мерки для новой формы. Потом я шла на работу, где Марк донимал меня просьбами взять у Култи автограф. По вечерам, в зависимости от того, насколько устала за день, я шла на йогу, в бассейн или в зал. А когда возвращалась домой – болтала с отцом и смотрела телевизор.

Всем интересно узнать про Райнера Култи, но мне нечего было рассказывать. Он приходил к нам, занимал первый подвернувшийся угол и просто смотрел. Ни с кем не разговаривал и не общался. Вообще ничего не делал.

Так что… приходилось разочаровывать любопытствующих.

Даже удивительно, как его, статую хренову, до сих пор птицы не облюбовали. Ему бы на Таймс-сквер, подрабатывать живым изваянием – там таких много ходило. Выкрашивались в металлические цвета и приставали к туристам, фотографируясь с ними за деньги. Все равно ему на все пофиг.

Зато никто не упоминал адскую конференцию, не поднимал проблемы Эрика с Култи и не спрашивал меня про национальную сборную. В общем, жаловаться не приходилось. Я даже сохраняла достоинство и вела себя как адекватный человек, а не заикающаяся идиотка, влюбленная в популярного мужика.

Вот и чего тут страдать?

Утро индивидуальной фотосессии началось с интервью, траекторию которого стоило бы предугадать заранее: в момент, когда журналист неправильно произнес мое имя. «Саломея!» – крикнул он и продолжил называть так, даже когда я его поправила. Ничего страшного, подумала я; давно ведь привыкла, что люди постоянно коверкают мое имя.

Саломея. Саломи́я. Самолея. Салями. Саламандра. Солома. Сало. Сол. Сэлли. Саманта.

Или дурында, но только для брата.

Или овца – для младшей сестры.

Неважно; если человек не в состоянии запомнить имя после того, как его поправляют… это знак. В данном случае – знак, что журналист окажется конченым идиотом.

Я пыталась сбежать от него. Обычно мне удавалось улизнуть, но в последнее время их стало так много, что эта возможность оказалась недостижимой. Желудок скрутило, стоило мне заметить пасущихся у поля телевизионщиков. Я могла щеголять перед людьми в одном спортивном лифчике, спокойно играть на глазах тысяч людей, но как только в поле зрения появлялась хоть одна камера…

Только не это. Нет-нет-нет.

В общем, только я их заметила – сразу попыталась обойти широкой дугой. Пусть докапываются до остальных девушек. Самая дальняя от входа компания уже перехватила Грейс, нашего капитана. Господи, спасибо тебе. Еще одни набросились на Харлоу, и я выдохнула с облегчением.

Оставалось пройти всего пять метров. Каких-то пять метров, и меня бы не тронули. Даже сердце забилось быстрее, и я уставилась прямо перед собой. Нельзя смотреть им в глаза.

Три метра. Господи, ну пожалуйста…

– Саломея!

Вот ведь!..

Обернувшись, я с превеликим облегчением обнаружила, что к журналисту не прилагалось ни камеры, ни отдельного оператора. Блогер, как пить дать. Я была готова его расцеловать.

Начал он с нормальных вопросов. Чем я занималась в межсезонье. Как продвигались тренировки. Кого я считала нашим главным соперником.

Я как раз отвечала на последний вопрос, мысленно готовясь с ним распрощаться, когда репортеры за спиной вдруг оживились. Опять же, ничего такого. Но у журналиста забегали глазки: он уже не слушал, что я говорила, а выслеживал новую жертву. А ведь обычно репортеры появлялись перед тренировками только во время плей-оффа. По крайней мере, пока в команде не завелась немецкая суперзвезда мирового масштаба.

Такое ощущение, что они чуяли его появление. И по выражению лица журналиста я быстро догадалась, на кого же он смотрит.

Тем временем его взгляд переместился обратно на меня… и снова в сторону.

Мимо прошел Култи, отмахиваясь сразу от трех репортеров, лезущих к нему с камерами и вопросами, и я проводила его взглядом, полным одновременно злости и ужаса. Ему, значит, можно себя так вести, а мне нет?

– Напомните, ваш брат ведь тоже профессионально играет? – медленно спросил блогер.

Сглотнув, я искренне понадеялась, что он клонит не к тому, о чем я подумала. Но в душе прекрасно все понимала.

– Да. Он центральный защитник. – Или, как я его называла, центральный лошпед. – Обычно играет за «Сакраменто», но сейчас ушел в европейскую команду на правах аренды. – И только поэтому до сих пор не позвонил мне поныть про Култи. Может, не знал? Да нет, наверняка знал. Просто не хотел тратить деньги, жлоб, ждал традиционного воскресного созвона, который мы устраивали два раза в месяц.

Журналист снова посмотрел на меня, томно прикрыв глаза, и я поняла: все, конец.

– Он же когда-то сломал себе ногу?

Точнее, левые берцовую и малоберцовую кости. У меня самой заболела голень, стоило об этом подумать, и я ограничилась кивком. Чем меньше буду говорить, тем меньше будет шансов сболтнуть какую-нибудь глупость.

– Десять лет назад.

– Во время игры? – спросил он, как будто не знал ответ. Говнюк.

Я что, на дуру похожа? Нет уж, не буду я выставлять себя идиоткой. Недаром в университете спортсменов учили публичным выступлениям. Я, конечно, чуть не завалила экзамен, зато усвоила главный урок: интервью нужно держать под контролем.

– Ага. Десять лет назад игрок «Тайгере» ударил его по ноге во время борьбы за свободный мяч. – У журналиста дернулся глаз. – Он восстанавливался полгода.

– Игрок получил желтую карточку, я правильно помню?

Ну вот, понеслась. С каких это пор спортивные блогеры начали выискивать скандалы на пустом месте, как мелкие подлые говнюки?

Нацепив на лицо улыбку, я смерила его красноречивым взглядом. Этот урод что, решил, что я не догадалась, к чему он клонит?

– Да, но сейчас он в полном порядке. Ничего страшного не случилось. – Ну, неправда, но пофиг. Улыбнувшись шире, я сделала шаг назад. По природе я была человеком неконфликтным и не любила хамить, но и подставляться не собиралась. Гарднер и так популярно нам разъяснил, что в интервью Култи – тема запретная, что уж говорить про его ситуацию с Эриком… – Мне пора идти. Или у вас остались вопросы о тренировках?

Журналист покосился в сторону, где скрылись Култи и его преследователи.

– Нет, мне все ясно. Спасибо за интервью.

– Обращайтесь. – Только не ко мне.

Я сделала еще шаг назад, подхватила сумку с земли и пошла в сторону поля. Еще нужно забрать форму, в которой нас должны фотографировать. На краю поля кто-то из сотрудников уже соорудил два тента: один закрытый, где можно относительно спокойно переодеться, а другой простой, без полога, – там выдавали форму.

– Сэл! Иди забери вещи! – донесся изнутри чей-то голос.

Я направилась туда, попутно оглядываясь в поисках тех, кто пережил схватку с прессой, а заодно приветствуя людей, попадавшихся на глаза. Под тентом, куда нужно попасть до фото-сессии, стояло несколько человек: две сотрудницы, выдающие форму, двое игроков и трое работников тренерского состава.

Среди которых стоял Култи.

«Он срет».

Вот и замечательно.

– Доброе утро, – поприветствовала я собравшихся, вытирая потные ладони о ткань штанов.

«Он срет, срет, срет, срет, срет. Он срет».

– Доброе утро, – нестройным хором отозвались они, даже древняя ведьма, принявшая личину нашего фитнес-тренера, которая опять стояла рядом с бывшим выдающимся немецким спортсменом.

Спортсменом, который теперь был буквально в паре шагов от меня.

Однажды, много лет назад, мне довелось побывать в Лувре. Отстояв многочасовую очередь, я пошла посмотреть «Мону Лизу» – и жутко разочаровалась. Она оказалась куда меньше, чем я ожидала, и на мой непрофессиональный взгляд, в ней не было ничего особенного. Картина как картина. Старая и знаменитая, вот и все.

Стоять рядом с человеком, который выигрывал чемпионат за чемпионатом… так непривычно и странно. Как будто мне снился сон. Очень странный сон.

Сон о мужчине, который в свои тридцать девять выглядел ну слишком уж хорошо.

– Касильяс? Твоя очередь, солнце. Иди сюда, сейчас я тебе все выдам, – с улыбкой обратилась ко мне женщина за стойкой.

Моргнув, я улыбнулась ей в ответ, смущенная тем, что она заметила, как я замечталась.

– Извините. – Обойдя тренеров, я забрала у нее сверток в пластиковой упаковке. – Подписать что-нибудь нужно?

Кивнув, она протянула планшет.

– Какой у тебя размер обуви? Не могу разобраться, тридцать девятый или тридцать восьмой.

– Тридцать восьмой, – ответила я, поставив подпись напротив своего имени.

– Секунду, сейчас выдам тебе носки. – Отвернувшись, она принялась рыться в контейнере.

– Мистер Култи, вам полагается футболка М и штаны L, все верно? – тем временем с придыханием спросила другая сотрудница, прижав руки к груди. В ее глазах сиял едва сдерживаемый восторг.

– Да, – ответил он низким, глубоким голосом. Он говорил четко, но с легким акцентом, который успел стать размытым за годы, проведенные в других странах.

По спине пробежала дрожь; я до сих пор помнила интервью, которые он давал после игр. «Так. Он какает. Пукает. Может, у него вообще геморрой. Держи себя в руках, Сэл».

Я тяжело сглотнула, пытаясь переварить, насколько же он изменился. Пока я следила за его жизнью, он перебрал все возможные прически – от окрашенных кончиков до ирокеза. А сейчас коротко постригся и просто стоял, спокойно опустив руки и выпрямив спину. Из-под рукава выглядывала татуировка в виде тамплиерского креста с расширяющимися от центра концами. Насколько я помнила, не особо большая, сантиметров десять на десять, и набил он ее очень давно. В детстве я приходила от нее в восторг, а сейчас… ну, такое себе. Мне нравились татуировки на мужчинах, но большие и целостные, а не натыканные как попало малютки.

Ой, да какая разница, кого вообще мое мнение волновало?

– Держи, Сэл, я нашла, – сказала сотрудница, протягивая мне второй запечатанный сверток. – Остальную экипировку выдадим позже.

– Хорошо. Спасибо, Шелли. – Зажав форму под мышкой, я еще разок взглянула на Култи, который упорно смотрел вперед, и поборола затеплившееся в груди предвкушение. Ноги не двигались, а глупые глаза словно прилипли. В детстве я даже представить не могла, что когда-нибудь окажусь с ним рядом. Никак. Ни разу.

Но после секунды неловкой заминки в надежде получить от него хоть взгляд или единое слово я поняла, что можно не ждать. Он смотрел вперед, погрузившись в мысли; может быть, хотел, чтобы его оставили в покое, или просто не хотел тратить время на разговоры со мной.

Эта мысль вонзилась в грудь острым ножом. Я ощутила себя девочкой-подростком, которая мечтала, чтобы парень постарше обратил на нее внимание, хотя тот даже не знал о ее существовании. Надежда, ожидание и последующее разочарование – это отстой. Полнейший.

Он не собирался обращать на меня внимание. Ясно как божий день.

Ну и ладно. Я, конечно, не Дженни, которая могла подружиться с кем угодно, но мне нравилось быть дружелюбной с людьми. Култи же медаль за любезность явно не светила, раз он не удосужился даже посмотреть на человека, стоящего в двух шагах от него.

И ничего. Мне совсем не обидно. И сердце вовсе не разбито. Фигня.

А потом я вспомнила сегодняшнего журналиста и подумала о том, как на меня может повлиять такое внимание. Я ведь изо всех сил пыталась держаться в тени. Просто хотела играть в футбол, и только.

В последний раз быстро взглянув на безучастно стоящего мужчину, я забрала вещи и пошла переодеваться. Нужен мне этот Райнер Култи! Раньше без него обходилась – и сейчас обойдусь.

Если до этого я хоть на секунду могла допустить, что со временем присутствие Култи приестся и шумиха спадет, то я заблуждалась.

Ничего подобного.

Каждый день у поля или у штаб-квартиры нас подкарауливали репортеры. Ходили за нами хвостом: куда мы, туда и они. От нервов я чуть ли не до крови расцарапала шею – постоянно чесалась, пока шла к месту встречи.

От журналистов я старалась держаться подальше.

От нашего нового тренера тоже.

Стоит признать, сделать это оказалось несложно. Он вечно торчал один, окопавшись в собственном уголке вселенной, и общался только с Гарднером, Грейс и злобной крысой, работавшей у нас фитнес-тренером. А так – просто стоял и смотрел. Иногда отходил в сторону и стоял и смотрел на другом месте.

– Мы как будто животные в зоопарке, – шепнула мне Дженни как-то раз в перерыве. Мы отошли в уборную, только выбравшись с очередного собрания, где два часа обсуждали командное расписание. Под конец мне хотелось воткнуть себе ручку в глаз – я ненавидела сидеть без дела.

К счастью, мои молитвы были услышаны: нам дали десять минут передышки, чтобы сходить в туалет и попить.

Я посмотрела на нее в зеркало и округлила глаза. Что, не я одна заметила статую, стоящую у стены со скрещенными руками?

– Есть такое, согласись?

Она угрюмо кивнула, будто ее это расстраивало.

– Он же ни слова не сказал, Сэл. Тебя это не смущает? Даже Филлис – старая злобная фитнес-тренерша – иногда подает голос. – Она высоко подняла плечи. – Это странно.

– Очень странно, – согласилась я. – Но нельзя же…

Дверь открылась, и в уборную, перешучиваясь, вошли три новенькие девушки.

Дженни красноречиво поглядела на меня в зеркало. Нельзя обрываться на полуслове, когда мимо проходят другие люди: сразу же поймут, что вы обсуждали что-то нехорошее. Поэтому я выпалила первое, что пришло в голову:

– …прийти и сказать, что специально просила не класть лук в бургер. Все сразу решат, что ты конченая.

Одна из девушек улыбнулась мне, а остальные не обратили внимания и просто разошлись по кабинкам.

– Да, толком и не пожалуешься… – Закусив губу, Дженни дождалась, пока они уйдут, а потом одними губами добавила: «Это что такое?»

«Что придумала, то и сказала!» – беззвучно ответила я, пожав плечами.

Дженни сжала переносицу, краснея от смеха.

– Ага, реально. – Я развела руки в стороны, как бы спрашивая, что еще я должна сказать, хотя Дженни все равно на меня не смотрела: она изо всех сил старалась не ржать. Блин, лучше бы помогла что-нибудь выдумать. – Я же ясно сказала: не надо мне лука. Ну ладно, пофиг. Все равно аллергии у меня нет.

Дженни к этому времени уже прижималась лбом к стойке, согнувшись пополам от сдерживаемого хохота.

Я легонько пнула ее по колену, и тут из кабинки раздался звук смыва. Она подняла голову, и я одними губами шепнула: «Заканчивай». Ага, как же. Закончит она.

Нет, пора прекращать этот фарс, а то все бы увидели, как Дженни ржет из-за лука. Боже, я совсем не умела врать.

Я вытолкнула ее из уборной, и вовремя: в кабинке как раз щелкнул замок.

– Ходят слухи, что вы планируете вернуться в сборную. Что вы можете об этом сказать?

Наступил первый официальный день тренировок, и у меня от нетерпения буквально чесались ноги. Я же полгода только и делала, что самостоятельно тренировалась и играла в футбол с семьей и друзьями, – и вот, дорвалась.

И, разумеется, нарвалась. На журналиста из «Трейнинг Инкорпорейтед» – популярного интернет-журнала.

Пока он задал два вопроса, полет нормальный.

Но это еще не означало, что сейчас я выдам ему все свои тайны. «Отвечай уклончиво, Сэл. Никогда ничего не подтверждай и не отрицай».

– Пока ничего. Моя лодыжка до сих пор не восстановилась, и в данный момент у меня иные приоритеты.

Ну, вроде неплохо.

– Правда? – Он приподнял бровь. – Например?

– Например, работа с подростками.

Остальные детали насчет своей жизни я предпочла опустить: в них нет ничего эффектного и они не связаны с футболом. Никого не интересовала мизерная зарплата, из-за которой нам приходилось подрабатывать, – это не укладывалось в представление людей о большом профессиональном спорте.

И уж тем более никого не интересовал ландшафтный дизайн, которым я занималась после тренировок. Я не стеснялась своей работы, отнюдь. Она мне нравилась, и я даже отучилась на ландшафтного дизайнера. В ней не было престижа и лоска, но я не собиралась слушать, как кто-то ругает меня за выбранную профессию. Папа всю жизнь содержал семью «подстригая газоны» и «подметая дворы» – он за все брался, лишь бы нас обеспечить. Они с мамой с самого детства учили меня, что в тяжелом труде нет ничего постыдного, потому что тогда я обижалась на чужие подколки. Надо мной смеялись и тыкали пальцем, когда папа приезжал за мной с газонокосилкой в кузове побитого грузовика, в дурацкой шляпе и потной одежде, видавшей лучшие времена.

Но разве я могла злиться на папу, который забирал меня из школы, чтобы отвезти на тренировку по футболу? Иногда он даже брал меня с собой на работу, если уроки заканчивались слишком рано. Он любил нас и делал все, лишь бы отдать нас с Эриком в хорошие команды с их бешеными взносами и дорогой формой. Если бы он не работал без продыха, мы бы ничего не добились.

С возрастом люди находили только больше поводов для придирок и издевательств. Называли меня лицемеркой, выскочкой, сукой, лесбухой и мужиком столько раз, что я сбилась со счета. А все потому, что я играла в футбол и относилась к нему серьезно.

А потом, уже в молодежной сборной, я поссорилась с девочками из команды: отказалась идти с ними тусоваться, потому что хотела вернуться домой и отдохнуть, и один из тренеров это заметил. Он отвел меня в сторону и сказал:

– Всем не угодишь, Сэл, как ни старайся. Не слушай, что тебе говорят, потому что это твоя жизнь и только тебе решать, что с ней делать. Никто не будет отвечать за тебя.

Легче сказать, чем сделать, но я старалась придерживаться его совета, и вот – добилась того, к чему стремилась. Значит, старалась не зря.

Вот постарею, перестану профессионально играть в футбол – тогда и потусуюсь. Мне посчастливилось найти занятие, которое я любила и которое приносило мне деньги, но только до определенного возраста. И я не собиралась упускать этот шанс.