Третий источник

1

— Так, бляха-муха. Значит, одной лярвы вам показалось мало. Теперь, значит, за мной приехали. На предмет вскрытия? Или артефакт наконец понадобился? — Говоря так, Толяныч прикрывал один глаз, дабы хоть как-то навести резкость. Сказывался почти трехдневный загул. И главное — его упорно не оставляло ощущение, что ситуация, в которой он пробудился от тяжкого сна уже имела место быть. Где-то на краю сознания дребезжало недоброе предчувствие.

Танюха все еще дрыхла — на животе, совершенно бессовестно раскинувшись и сбросив простыню на пол. Нет, когда-то я уже точно был в подобной ситуации — подумал Толяныч, мысленно позевывая. В последнее время дежавю набрасывалось на него особенно активно. Словно проживаешь жизнь, а может и не одну, а целую череду жизней далеко не по первому разу, а события просто бегут по замкнутому кругу. Как там Пастор-то говорил — «Круги Вечного Возвращения»? Вот-вот, КВВ — почти как старый добрый дореконструкторский коньяк. И нынешняя ситуация отнюдь не оригинальна, и такое тоже уже бывало. Но, впрочем, это сейчас не важно.

Не важно. Вот голова готова лопнуть — это да.

«А еще говорят, что если голова болит — значит она есть.» — ехидно вклинился отравленный духовной составляющей Фантик.

Сашок-крепышок нависал, что твоя Пизанская башня невзирая даже на свой небольшой рост. Толяныч развалился на малютке и фигурально выражаясь поплевывал себе в потолок. Шевелиться было обломно — мешало скаральное число «три», фигурирующее во временных интервалах, количестве людей в комнате, и даже в количестве лампочек в облезлой люстре.

— Скажи-ка мне, приятель, как ты в квартиру умудрился попасть? Может я тебе ключ давал? Я вообще-то смотрю — у меня уже не хата, а так, подворотня какая-то. Любой может зайти поссать. — Лениво вещал Толяныч, уставя глаза на люстру. Сердиться не хватало ни сил ни желания. Хрустальные искорки резвились в воздухе. — Вот, бляха-муха, жизнь! Ни минуты покоя. Чего теперь надо?

Он уже заранее предчувствовал, что день не задастся. Дребезг в сознании явно неспроста. Ходят тут всякие, ходят, а потом — раз! И день коту под хвост.

Крепышок мялся, явно не зная, с чего начать. Это хорошо. Пусть помнется — нечего шастать без приглашения.

— Слушай… Фант. — Это имя далось ему с явным трудом. Ясное дело — он же не из числа старых друзей. И тем не менее смущение Крепышка смягчило огрубевшее от алкоголя сердце:

— Да, слушаю… Знаешь, когда мне было лет четырнадцать с небольшим, одна подруга назвала меня Фантомасом. Вот как увидела, так и назвала. Правда, я здорово на него был тогда похож, морда красная такая, шелушится вся, глазки маленькие… Аллергия, одно слово. Так вот. А через час мы уже оказались в койке. Я, правда, не помню ни хрена — пьян был, как стелька так что, как и чего, не скажу, не знаю… Да… Кошелка была первостатейная!

Он оперся щекой на руку:

— Так вот… Мнение свое она, кстати сказать, потом изменила, втрескалась в меня по самые уши. Прикинь, она была старше аж на тринадцать лет! — Толяныч мечтательно закатил глаза к потолку и тут же откатил назад, а то ведь могут и не вернуться. — Ну да слово — не воробей, вылетит… Сам понимаешь… Кликуха примерзла намертво. Вот с тех пор и повелось — Фант да Фант. Некоторые даже по имени и не знают. Так что валяй, чего уж там. Не стесняйся. Что стряслось-то?

— Пастор в реанимации…

Так.

Первые пару минут Толяныч абсолютно не въезжал в ситуацию, трескучая муть в голове мешала зрению. Мир ненавязчиво двоился, словно сбой коррекции приобрел более глобальный масштаб. Он прижмурил один глаз, наблюдая за Матреной, с обычной тщательностью приводившей себя в порядок в прихожей. Нога ее была вытянута вверх под странным углом.

— Чего он там делает? Запытал мою герцогиню?

— Он умирает. — Лицо Крепышка оставалось совершенно непроницаемым.

— Так… — Матрена принялась за хвост, для верности придерживая его лапой.

Толяныч открыл второй глаз — изображение неожиданно стало четким и контрастным. Он не спеша стал натягивать джинсы, благо валялись они в считанных сантиметрах от малютки. Мысль о трусах почему-то не пришла ему в голову совершенно. И конечно дрожащей рукой застегивая молнию, чуть не прищемил себе самое дорогое. Черт! Теперь-то уж переодеваться поздно. И так сойдет.

— Умирает? Так! — Изображение удвоило контрастность. — Дай-ка, парень, мне сигарету. Там, на подоконнике. И пузырь прихвати. — Водка на солнышке изрядно нагрелась и пробирала аж до исподнего, которого нет, но это даже к лучшему. — Какой сегодня день?

— Понедельник. — Крепышок по прежнему топтался возле малютки, как медведь возле улья. Танька во сне поджала под себя ногу, от чего ее поза стала просто вызывающей.

Толяныч зачем-то вдел ноги в тапки, шаркнув по полу — щчик-щчик — и опустился на стул. Чиркнул зажигалкой — щчик! — некоторое время пялился, пытаясь в ярчайшем солнечном свете углядеть почти прозрачный огонек. Углядел, наклонил сигарету, пыхнул раз-другой и жадно заглотил горькие продукты горения якобы виргинского табака. Солнце прошивало комнату насквозь, играя клубами табачного дыма. Умирает… Еще раз приложился к бутылке, учетверив тем самым контрастность:

— Сядь, не мельтеши. Лучше выпей. — Сашок отказался, помотал головой. Когда?

— Сегодня ночью. На работе.

Толяныч тоже помотал головой, волнами впуская в уши скупые подробности: был один… множественное повреждение внутренних органов… рваные раны, в основном проникающие… разорвано горло… потеря крови почти пятьдесят процентов. Его что, собаки загрызли?!!

— Кто? Кто это может быть?!! Бербер?

— Возможно, что он…

— Пастор звонил Берберу?

— Пока не известно. Говорить он не может — глубокая кома, комп уничтожен, а вместе с ним и данные последних сеансов связи. Сейчас мы выясняем через провайдера. Подопечная пропала…

— А мой эм-дюк?

— Не нашли.

— Ясно… — Ничегошеньки не ясно, но все же Толяныч остался абсолютно спокоен. Обнуление казалось неминуемым, и это ему не нравилось. БЕРБЕР!!! вот что было написано где-то в мысленном пространстве огромными буквами.

Он вскочил, еще не зная, что будет делать, но тело просило действия. Хоть какого.

— Тачка есть? — При этом Толяныч чуть не выбил Крепышку глаз своим носом. Если бы не дикий сушняк, то наверняка бы еще и слюнями забрызгал.

— У подъезда. Там Володя…

— Зови! Быстро! Крот, сучара, подъем!!! — Заорал Толяныч в маленькую комнату, шаря в аптечке в поисках хоть какого стимулятора. Нашел, заглотил и запил водкой — стало совсем хорошо — зашел к Сереге.

Крот оторвал мятую физиономию от подушки:

— Чего орешь, как больной слон? Танька не дала?

— Вставай, дело есть! Ты, помниться, хотел от Бербера работу поиметь… Есть такая маза. Вставай, сучий потрох!

Кротельник нехотя слез с кровати. Обе Танюхи тоже проснулись и пялили заспанные глаза на мечущегося по квартире Толяныча. Он в двух словах поведал Сереге о случившемся.

— А почему ты уверен, что это твой Бобер, тьфу, Бербер?

— Не знаю, вот он — Толяныч кивнул на Крепышка, — говорит, что, возможно, это Бербер. Выясняют. Но я-то чувствую — он это, больше некому. Опять же Пастор говорил, что у них с Бербером… Что у них нелады. Он даже решил тогда, что я от Бербера. А этот черт ведь звонил мне вчера или позавчера… Ну, или когда он там звонил. — Сморщил щеки Толяныч, словно лимон откусил. Во рту было кисло. — Да и всю прошлую неделю трезвонил, пока мы в Параминово прохлаждались.

— А может это не по нашему профилю, а, Фант? Может это их дела? — Крот не выглядел горящим большим желанием, хотя расклад почти как две капли воды повторяет недавнюю ситуацию с Мурзиком, и наверное это заставило Толяныча взбелениться:

— Кой черт их! Рыжая пропала и мой эм-дюк, который я от той старухи получил, тоже. Все в цвет выходит, а значит, следующие — мы с тобой и Леший. Въезжаешь? Рука им нужна! Короче, другой зацепки все равно нет.

— Ага. — Крот запустил обе пятерни в наголо бритый затылок. Звук получился похожим на вой перегорающего кулера. — Сам сделаю, сам сделаю… Довольно похоже передразнил он пасторову интонацию. — Я только, понимаешь, намылился отдохнуть денек-другой… А здоровья не осталось совсем. Я уж про твое комарье молчу. Просто звери. Всю кровушку выпили. И что интересно — с утра обратно похмеляться лезут.

Злиться на Серегу больше минуты было просто невозможно, особенно если глянуть на его лукавую ряху, и Толяныч оттаял:

— Это не комары, братуха, это спирохеты. Развел здесь бордель, бляха-муха!

— Чего?

— Ладно, не гунди, одевайся быстрее и бегом вызывай Лешего. Да, и пусть попробует пробить данные по Берберу, если чего-нибудь на него есть. Девчонки, подъем! Сообразите чего-нибудь поесть.

И Толяныч направился в маленькую комнату к тайнику. Приподнял линолеум и, примостившись рядом на полу, вынул промасленный сверток. ТТ отложил пока в сторону — все равно оба взять придется. Ага, вот и Старичок. Отщелкнул барабан, и на подставленную ладонь посыпались латунные цилиндрики с белесыми головками.

— Эх, маслятки вы мои серебряные… — пробормотал Толяныч. — Тань, принеси, пожалуйста, сигареты. — Крикнул, прислонившись затылком к прохладной стене и слушая, как Крот бубнит в домоком что-то вроде: «Да, по полной программе… Не знаю… Давай, ждем тебя через час… Да не знаю, говорю…»

Вот и пригодятся перстеньки да бирюлки-то. Эх, Пастор, Пастор. Как в воду глядел, да сам не уберегся. Только бы найти этих гадов, только бы найти. И только бы это оказался…

— Где мы встречаемся? — Крикнул Крот.

— Здесь. Пусть тачку возьмет.

Закурил с отвращением и принялся заново снаряжать барабан — щчик, щчик. С глазами уже все в порядке, а вот с реальностью что-то происходит непонятное. Дробится реальность-то.

Щчик… Щчик… Щчик…

Щчик. Сработало реле времени.

День… Танька… Та, первая — самая-самая… Сигарета в пепельнице дымит… Пиво… Губы, сладкие, как… Не знаю, как что… И шелк кожи… И все замечательно…

Щчик. Ночь… Толчок в бок… Фантик пытается уйти полуоборотом и… не успевает… Кровь. Боли пока нет, только холод, проникший в бедро… Ноги делай! Ноги, дружище… И воздух упруго упирается в лицо, навстречу. Быстрее! Темно, и никого вокруг, а по бедру уже течет… Теплая, липкая, бляха-муха!!! Противно дрожат колени…

Щчик-щчик… Фантик бьет кулаком не целясь. И… увернуться уже не успевает. Мир взрывается тысячью радуг…

Щчик… Опять Танька… Снова вечер…

Щчик, щчик, щчик. Руки… Держат, суки, заломали… Удар! И боль разливается по всему животу. И еще!.. И еще… Ржут, сволочи… Рванулся!.. Еще кто-то повис на плечах… Рывок, хрустит плечо… Боль… «Не рыпайся, мальчик… А девочку твою мы потом…» — и ногами, ногами… СУКИ… УБЬЮ, СУКИ!!! И боль… Боль.

Щчик… Григорьич… Хочешь попробовать всерьез?

Щчик-щчик. Бербер. Улыбается — сразимся? А плечо все еще болит… Нет, не сейчас, спасибо… А может рискнешь?… Это вызов, но сейчас Фантик слаб, как младенец. Только из больницы… Давай через два месяца… Два и прошло… И снова Бербер… Разбитая бровь, и кровь капает на кимоно… Вывихнутая рука, боль и… Победа…

Щчик, щчик, щчик… Танька: «Фант, мне угрожают. Да, те самые…»

А потом… Ночь. Мир распадается на кадры. Башни домов резко отбрасывают звук, и дважды отдача вверх… И «этот» падает очень медленно… Фантик выбегает из двора, плюхается на заднее сидение, и Бербер лихо рвет с места… Москва-река чуть морщась глотает улики, а руки все равно пахнут порохом… И Бербер… Улыбается… Опять улыбается — молодец, Фант. Уважаю. Так и надо. А руки спиртом протри…

Щчик, щчик… Стол отлетает в сторону. Фантик падает и сшибает спиной какую-то этажерку… Бербер! Сзади! Попытка встать… Блеск ножа… БЕРБЕР!!! Рукоять сама влипает в ладонь… Фантик бьет, в последний момент изменив направление удара, чтоб не на смерть, и кровь брызжет прямо на руки, на лицо… Вот ведь бляха-муха!!! Уходим… Молодец Фант! Спасибо — Бербер, как ни в чем не бывало, хлопает по плечу. Улыбается…

Щчик… Учебка… Строевая, ФИЗО, марш-броски, караулы, жара…

Автомат, как эпилептик, бьется в руках, и кровь, кровь… Так и брызжет из дырок на дверце броневика, а ведь там, внутри, их было четверо… Сладковатый запах. И тошнота — совсем чуть-чуть… Пошли посмотрим?

Щчик. Казарма, умывальник, и… В челюсть, в душу… В челюсть, в душу!.. Кухня. Наряд. И снова к стенке спиной, а чучмеков трое… И пряжка поет, выписывая перед глазами замысловатую кривую — границу его территории… И холодная злость, злость… Злость…

Щчик-щчик-щчик… Резче руку!!!.. Резче! Не успевает… И штык-нож вспарывает рукав, а заодно и запястье… Кровь… И в челюсть… Резче! Злость…

И…

И здесь провал. Блоки, словно кирпичики уложены. Не пройти, не добраться. Не вспомнить. Да и не надо! Дальше!

Дембель… Позади полтора года проглоченного ужаса, проглоченного, переваренного и загнанного в самые темные закоулки. Все!!! Хватит… Но там, дома тоже ждут. Должок за тобой, Фант. Или нет?

Дембель… Москва!!! Друзья, девочки, институт… Танька вышла замуж… И Бербер — крутой, и тачка крутая. Поднялся.

Щчик… Все-таки ждали…

Щчик-щчик. Снова Бербер:

— Слушай, Фант, это серьезные бабки, я дам конечно, но… Как расплатишься?

— Расплатимся. Отработаю…

Щчик-щчик…

Григорьич… Тренировки, тренировки, тренировки… Время все медленнее, все гуще… Давай, Фант, соглашайся. Выступишь… — Нет! — Зря ты отказываешься, это ведь первенство Москвы. Это неплохие деньги…

Щчик, щчик, щчик. Пустырь… Братеево… Пластиковый пакет с наличными чипами… Спокойнее. Спокуха. Не спеши… Внутри все дрожит… Передал пакет и назад. Спокуха! Они тоже боятся… Не бежать, а то — хана… Напряженное лицо Бербера… Плечистые мальчики… Ну вот и все, как договаривались… Поехали, Фант — и Бербер разряжает автомат…

Щчик.

— Ну, Фантик, ты свое отработал… Хочешь, переходи ко мне на постоянку…

— Нет!!!

— А зря. Ладно. Будут проблемы — обращайся…

— И что? Опять отрабатывать?

Диплом. Работа. Друзья… Танька разводится!!! И все заново, и губы сладкие, как… И вечера… И ночи. — Нет, Таня, все. Я так больше не могу. Хватит!!!

Щчик… Удар, и стул — вдребезги… Сука!!! Придушу! Всех не завалю, а тебя уж точно…

— Фант, ты что!!! — Кто-то бьет по голове, кто-то пытается разжать сведенные пальцы. И опять хрустит плечо. Рвутся связки…

Коррекция. А еще — Наталья, и весь мир, кажется, в кармане…

Друзья, Параминово, водка… Щчик-щчик-щчик…

Нож с волнистым лезвием взблескивает змейкой… На пол! И с колена… КРАК, КРАК, КРАК…

Стоп, стоп — это уже…

Щелкает время, выстреливая все новое и новое, которое хорошо забытое старое, а руки привычно и компактно укладывают все по местам…

КВВ… Круги, круги, круги…

Все плотнее.

Щчик-щчик…

Толяныч огляделся, с трудом узнавая родную квартиру. В голове гудело, словно там незримый басист настраивал свой инструмент перед концертом. Ничего подобного он не испытывал с тех самых пор, как зашел в «Золотые Своды» и вышел оттуда совсем другим человеком. Впечатление такое, что прорвалась сама ткань реальности. Что все тщательно и казалось бы навсегда зарытые глубоко в подсознании, надежно придавленные блокировкой воспоминания вот-вот разорвут мозг на тысячи мельчайших кусков. Память захлестнула его словно мутный поток, так бывает, если прорвет канализационную трубу. Все печати были мгновенно сорваны, однако коррекция, как ни странно, продолжала действовать, поглощая лишние воспоминания и напитывая ими Фантика. «Совесть в кармане», виртуальное детище корпорации «Золотые Своды» продолжало исполнять свои функции, хотя сейчас это было сродни попытке укрыться за фиговым листом.

Толяныч почувствовал мгновенную слабость. Однако реальность заставляла действовать. Он встал, механически засунул наган за пояс, затянул потуже ремень. Надо действовать. Приладил подмышку кобуру с ТТ. Действовать. А совесть припрятать подальше. В карман, где ей самое место.

Жизнь, как во время драки распалась на отдельные кадры, тянущиеся мимо обнаженного сознания бесконечной чередой, а значит возвращаются в свое время воспитанные Григоричем навыки.

После первого звоночка, что звякнул, когда Толяныч снял сам того не ведая часть блоков коррекции с помощью лехиного М-диска, он уже перестал этому удивляться. Лишь иногда внутри пробегала смятенная дрожь — он успел привыкнуть к смягченным реакциям психики на события. Но сейчас, когда они с Фантиком стали параллельны, Толяныч чувствовал, что с него словно бы содрали кожу, и пожалел, что ввязался в эту паршивую историю. И в то же время слияние обоих сознаний сделало его в два раза сильнее, переполнило пониманием собственной силы.

Толяныч чувствовал, что от его зрачков сейчас наверное можно прикуривать.

Потом ощущение притупилось, осталось только заметно повышенная чувствительность нервных окончаний, да словно бы в два раза возросла тактовая частота мышления.

Он напялил очки, запустил обнуление и в очередной раз реальность поднесла мощный облом — «обнуление не требуется» — подло сообщил покетбук устами колотого софта, словно бы так и надо. Ну что ж, обратимся к насущным делам:

— Серега! Собираемся! — Крикнул Толяныч и засунул покетбук в сумку.

2

Бордовая капелька микроавтобуса Митсубиси, изящно заложив вираж на Даниловской развязке, влилась в непрерывный поток машин на втором ярусе Варшавского шоссе и совершенно в нем затерялась. Толяныч глянул в окно, потом на лежащий рядом на сидении пластиковый пакет с сисястыми барышнями на борту, хлопнул Володю по плечу:

— Не забудь, Терминатор, возле Ногатинской налево. Они от нас никуда не денутся, так что не гони. Не стоит привлекать внимание. — Вова клюнул своим расплющенным носом, показывая, что все понял. Рядом с ним на переднем сидении устроился Сашок, и Толяныч, не зная как унять охватившее напряжение, переключился на него. — Ну что, Сашок-крепышок! Говорил я тебе, что день сегодня не задастся?!

Конечно на самом деле ничего такого он не говорил, а лишь поделился наблюдением с «соседом» про себя и получил полное согласие.

Четвертой в микрухе нахохлилась мрачная девица в короткой черной куртке и черных же джинсах в обтяг, чем-то неуловимо напоминавшая ворону. Вот только волосы… Еще утром, садясь в машину, первое, что увидел Фантик, была буйная копна медно-рыжих волос, заставившая его вздрогнуть от нелепого, как показалось, предчувствия? Совпадения? Разбираться в природе ощущения не было ни времени, ни желания. Не трудно догадаться, что притянуло взгляд во вторую очередь — конечно же грудь! Да нет, ничего особенно выдающегося. Куртка основательно скрывала подробности, но тем не менее.

Естественно, что Толяныч тут же поинтересовался, что за девица, мол, бляха-муха, и что она тут делает. И получил от Сашка неожиданный ответ:

— Это наш куратор, Фант, а заодно и прикрытие… Ничего не поделаешь, правила надо выполнять. — Знакомить их Крепышок почему-то не счел нужным.

Фантика конечно заинтересовали неведомые правила, однако общение с Пастором показало, что прямого ответа все равно не дождешься. Значит, остается делать вид, что все в порядке. Толяныч решил, что при случае непременно наплюет на эти самые правила и сделает все по-своему. Надоело, в самом деле, выступать в роли кролика и плестись на поводу событий и других игроков, глотая готовую вот-вот прорваться злобу, словно горькую пыль. Толяныч сплюнул на асфальт, а коррекция вступила в свои права, загоняя злобу внутрь, но неглубоко, так, чтоб она была под рукой.

Под рукой же, в пластиковом пакете с сисястыми барышнями на борту уютно устроился дюралевый армейский котелок. Со всей своей мерзкой начинкой, естественно. Еще утром Толяныч забрал его с кладбища, влекомый не совсем ясным предчувствием, которому он по обычаю решил довериться, хоть и не хотелось. Не хотелось ворошить уже похороненную… Ну, скажем так, плоть. Но не последнюю роль сыграло то, что перед лицом грядущих событий неплохо бы иметь все оружие под рукой. Авось пригодится.

«Сосед» горел каким-то своим возбужденным жаром, и общаться с ним членораздельно было затруднительно. Особенно сейчас, когда он — в смысле Фантик — отделился и, такое ощущение, что болтается над крышей микроавтобуса, как бледно-зеленый призрачный вымпел, рассматривая летящий впереди белый BMW, где за зеркальными стеклами и бронированными дверцами сидел сам Бербер, еще не знающий, как хотелось бы думать, о приготовленном сюрпризе.

Да, Бербер стал совсем крут, его рекламное бюро процветало, хотя и не являлось основным источником доходов. А почему, собственно в прошедшем времени? Оно и сейчас процветает, прямо в данный момент. Но это все присказка, сказку ждем с минуты на минуту.

К новой способности видеть в четыре глаза и видеть то, чего видеть нельзя, Толяныч пока никак не мог привыкнуть.

Фантика передернуло, будто что-то скользкое и холодное коснулось, будто лизнул лягушачий язык — брр! Ощущение такое, словно холодные, липкие пальцы слепого нащупывают что-то на столе. Его, Фантика, нащупывают. И он нырнул внутрь и повис у Толяныча под мышкой, тем самым вызвав желание поправить сползшую кобуру.

— Не сворачивай, проезжай дальше… — Видя, как BMW выруливает на Ногатинскую эстакаду, Толяныч толкнул Володю в плечо, ругнулся сквозь зубы и включил токин. — Леший… Они повернули к вам. Будут минут через семь. Белый БМВ-Универсал, шестнадцатая модель…

— Понял. — Послышалось в ответ.

Хоть аура недоброго предчувствия рассеялась, но след ее еще хранился, подрагивал на краю сознания, и неведомое холодное прикосновение заставило его вновь ворохнуться.

— …Вот теперь разворачивайся. — Это Толяныч вновь вписался в поток реальности, а развязка осталась метров на сто пятьдесят позади, и Володя усиленно заламывает джойстик, выплясывая на педалях, как заправский гонщик. — Теперь за ними. Все всё помнят?

Крепышок кивнул, не повернув головы качан, деваха тоже кивнула, хотя ей-то как раз ничего делать и не придется. Ее вообще изначально не планировалось.

— Вот и славно…

Запульсировал у горла токин:

— Фант, первый есть. — Голос Лешего не выдавал никаких эмоций, но Толяныч представлял в общих чертах, что там сейчас происходило.

Обычно Бербер высаживал у подъезда одного из своих подручных, и тот проверял подход к дому и подъезд. Машина тем временем делала круг по микрорайону и после сигнала подъезжала, а охранник встречал перед парадным, контролируя прилегающую территорию. Хоть «Паруса» — элитный жилой массив, не в пример Чертаново, но Бербер всегда был предельно осторожен. Кроту и Лешему нужно было повязать первого охранника и заставить его дать нужный сигнал.

Это не проблема, беззаботно сказал утром Леха, все будет тип-топ.

— Хорошо, понял тебя. Мы на подходе. Помни, они там все вооружены. Толяныч отключился. — Так, наша задача — водила. Кличут Магой, опасен, хороший боец. Этого гаврика я хорошо знаю, значит мне и делать.

В свое время Мага засветился у Григорича, (привел его кстати Бербер), но долго в клубе не задержался — уж больно жесток. А когда Толяныч потом встретил его у Бербера в подручных, то был поражен окончательно звериной повадкой. От Маги веяло чем-то жутким.

— Вова, высадишь меня немного не доезжая, там как раз гаражи подходящие. Сами не вылезайте, у Маги чутье, как у крысы. Можем все испортить. Просто смотрите по сторонам, и если что — сразу уходите. Все.

А вот и Ногатинская набережная и небоскребы «Парусов» ступеньками, как пьедестал почета. Мицубиси остановилась на эстакаде, окружавшей микрорайон, Лестница во двор оказалась буквально в паре метров. Удачно.

Толяныч выскочил из микрухи, поправляя на ходу бронежилет под курткой, и посмотрел сверху на подъезд. Все в порядке — машина у самых ступенек. Дылда, его Толяныч тоже знавал раньше, стоит себе на крыльце и в ус не дует. Лыбится. «Так, похоже поспели тютелька в тютельку» — мелькнула мысль при виде того, как Бербер и еще один детина, рыхлый и абсолютно незнакомый, заруливают в парадное, а Дылда услужливо придерживает дверь перед хозяином. Пора! Толяныч стал спускаться под прикрытием коробки технического здания, чувствуя в себе не то чтобы силу недюжинную, но вполне такой бодрый настрой на удачу. Азарт.

«А утречком-то говорил, что день не задался…»

Задний бампер BMW отливал золотым… Толяныч вывернул во двор, последний раз огляделся — ни души, но наверняка где-нибудь камеры установлены — проверил на виске чип-маску пассивной защиты, делавшую его черты лица анонимными для любого видеоустройства, и сконцентрировался на предстоящем: Мага серьезный противник. И тут же увидел, как Крепышок вывернул из-за угла и вразвалочку направился по тротуару прямо к машине.

«Идиот! Я ж говорил, что с Магой лучше не шутить — враз почувствует. Тьфу, бляха-муха, вот неймется ему!» — Толяныч рванул со всей мочи к белой красавице-тачке, не дожидаясь, когда жизнь обретет дискретность и стараясь зайти со стороны водителя. Благо, что расстояние было так себе — метров десять. Пистолет уже грелся в ладони.

Окно с левой стороны было открыто, но если Мага что и увидел в зеркале заднего вида, так это ему уже помочь не могло.

— Руки на руль, гнида! — Что-то до боли знакомое отзывается в таком обращении: «Где же это было? Видимо в каком-нибудь дешевом боевике. Это уже моветон, друг Толяныч. И ствол в ухо суешь, прямо как шериф какой занюханый…»

«Отвянь, Фант!!! Не до тебя. Лучше по сторонам смотри.»

Тем временем Сашок-крепышок вполне так по хозяйски открыл правую дверцу и сел рядом с водителем, с Магой, то бишь. В руке пасторова помощника таился ствол. Ай да Мага, вот так лопухнулся! Даже двери не блокировал. Взяли можно сказать тепленьким посреди бела дня. Обалдеть можно, чистое кино!

— Наручники на него надень. — И Толяныч, стараясь не смотреть в налитой кровью глаз, распахнул дверцу со своей стороны и тут же резко ударил Магу рукоятью пистолета в висок. А через долю секунды, когда голова пострадавшего откинулась вправо и стала заваливаться вниз — еще раз, за ухо, для чего ему пришлось слегка присесть. Чертовы иномарки…

Во двор уже въезжал темно-красный Мицубиси с тонированными стеклами, а из подъезда радостно скалился Леший. Получилось, но наглеж полный!

Толяныч осмотрелся по сторонам — вроде бы все спокойно, теперь главное не торопиться, дабы не привлечь ненароком ничьего внимание. Взлетел по ступенькам:

— Леший, ты им все объяснил? — Леший кивнул, вернее кивнула его голова, имеющая вместо лица набросок. Понять, в каком настроении пребывает Леший, было совершенно невозможно. — Тогда давай по одному.

Первым вышел Дылда, улыбаясь, как дурак — рот до ушей. Следом здоровенный раскормленный детина, который незнакомый. Розовая ряшка, мутные глаза и слоновья шея. Ну, и жир конечно. Толстым слоем. Толяныча всегда удивляло, как парни в двадцать лет могут разъедаться до таких размеров, не сохраняя даже намека на мускулатуру, а просто — гора мяса с прослойкой жира и бритый затылок. Челобан — он и есть челобан.

Оба послушно, без возражений и резких напрягов, сели в микруху, а когда появился сам Бербер, Фантик почувствовал, как басовая струна, гудевшая от затылка до пупка с самого утра, изменила тональность, как будто незримый басист взял новый аккорд. Он напрягся. Несмотря на инъекцию от Бербера исходила просто сногсшибательная волна опасности. Вот черт, и даже лехина дрянь не взяла!

Чуть сзади шел Крот, пряча пистолет под полой куртки, готовый выстрелить при первом же подозрительном движении подопечного.

Взгляд Бербера, несколько рассеянный, на короткое время сфокусировался на Толяныче, но тут же убежал куда-то в сторону, а может внутрь себя, черт его знает. Нет, все же эта сыворотка действует пока безотказно, не зря Леший ее так нахваливал.

Серега чуть задержался на крыльце:

— Слушай, Фант, вы езжайте, а мы еще в квартирку зайдем. Я ему тут одну штуку вколол, дополнительно. Чтоб он нам поведал, ну, что где лежит. Короче, мы догоним. Только скажи — где вас искать.

— На сорок втором километре Каширки, там где… Ну сам знаешь. На подъезде ты по токину мне вякни что-нибудь, я подскажу куда дальше. Особо долго не возитесь и маски не снимайте — у него там должен быть глазок. Да, и еще… Тачку отгоните куда-нибудь во двор по соседству. Здесь иномарок полно кругом, так что в любой соседний ставьте. Давай, Серега, удачи!

Они обменялись крепким рукопожатием.

«Что-то мы последнее время а не разговариваем, а как топором рубим…» — подумал, было, Толяныч, как тут неожиданно проявила себя внеплановая деваха — подходит к Кроту и протягивает ему какую-то штуку на цепочке. Мол, на шею наденьте, дополнительная защита. Серега с вялым интересом осмотрел ее с ног до шеи — выше не полез. Девица явно была не в его вкусе, слишком поджара. Толяныч же отметил про себя гибкую грацию походки.

— Обязательно, подруга. — И он нырнул в подъезд вслед за Лешим.

Толяныч посмотрел по сторонам еще раз и сел в микруху:

— Поехали…

Вроде как само собой получилось, что он принял командование, а это не радует. Да кой тут «это»! Много чего не радует, не говоря уж о том, что Крот с Лешим поперлись в квартиру. Это ж чистый грабеж! То же мне омоновцы, мать их так и так!

Толяныч понимал, что просто заводит себя, чтоб на этом запале закончить начатое, а то если в причины вдаваться начнешь — руки опускаются и никакая коррекция тут не поможет. Хреново дело. Однако, раз взялся, деваться некуда — сделай и не питюкай, а там будь, что будет.

3

Толяныч мрачно глазел на дорогу, послушно ложащуюся под днище микроавтобуса, пытаясь сорвать с виска чип-маску, но гелиевая подложка, служившая одновременно присоской, никак не хотела отлипать, словно пиявка, впившаяся в кожу. Теперь он занимал переднее сидение, а Сашок-крепышок держал под наблюдением пленников, которым предварительно всадили еще по дозе чудесного спецсредства. Наконец Толяныч оторвал упрямый чип и бросил его в бардачок. Гудение вдоль позвоночного столба не унималось, не вызывая должного оптимизма, и чтобы отвлечься хоть как-то, он бросил взгляд в зеркало заднего вида. Куда ж еще смотреть-то как не на женщин, верно? Вот и смотрел.

Рыжая видимо почувствовала его оценивающий взгляд, потому как слегка свела ноги, туго обтянутые черными джинсами, до того привольно раскиданные по салону, и принялась теребить кулон из молочно-зеленоватого камня приличных размеров. Волнуется, видать. Это понятно, сейчас пост проезжаем, тут разволнуешься — а ну как тормознут, а тут полный набор: оружие, заложники, да еще эта мертвечина в котелке. Правда Сашок заверил, что маячок на микрухе зарегистрирован на Гордуму, таких не досматривают. Ну-ну…

Однако Южный терминал миновали без проблем, и от сердца слегка отлегло на мгновение, осталось еще полчаса, и… А что, собственно, «и»? Заварилась каша — только расхлебывай. Девица эта еще, мать ее!

— Давай по местной. — Вова кивнул и не сбрасывая скорость вырулил на развязку.

Шоссе резко шло под уклон, кресло чуть изменило угол наклона спинки. Щелкнул автоматический ремень безопасности, и Толяныч почувствовал себя неуютно, словно его уже спеленали при аресте. Чтобы отвлечься, он вновь бросил взгляд в зеркало на девицу. Рыжая. Глаза серые, лет примерно до тридцати, поджарая. Чувствуется в ней этакая тренированность, даже где-то жесткость. Да и рука, которой она теребит свой кулон, крепостью пальцев наводит на мысли о спортивной гимнастике или что-то в этом роде. Несколько мрачновата, да и подбородок тяжеловат… А так — очень даже ничего.

«Это ж рыжая! Опять?! — предсказание старой цыганки пахло горелым мясом. — Все-то никак не угомонишься? Кстати, а зачем она нам здесь? Дельце-то явно предстоит горячее, лишние глаза ох как ни к чему. И что это, мать ее, за прикрытие такое?!!»

«А черт ее знает. Может партнеры Пастора своего человека выставили.»

«Интересно, что ты будешь делать, если окажется, что Бербер-то не при делах?»

«Отпущу…»

«Хорошая мысль. Вот только потом ты уж точно не жилец. Бербер — он таких шуток не прощает и на прошлую дружбу скидки не сделает.»

Они помолчали, потом Фантик осторожно поинтересовался:

«А что, и Магу отпустишь? — Пауза стала еще длиннее. — Вот то-то. А кровушку лить ох как паскудно…»

Мутная пелена опять начинала сгущаться по мере приближения к намеченному месту, внутренняя струна уже несколько раз меняла тональность звучания, и это раздражало.

«Не, я не понял, ты коррекцией занимаешься, или совсем решил меня в депрессуху вогнать?!!» — Возмутился Толяныч, и чтобы перебить оскомину внутреннего диалога, обратился к девице:

— Слушай, милая, а зовут-то тебя как? — Машину изрядно потряхивало на разбитом шоссе. Негромко поругивался сквозь зубы Вова, доверив управление автошоферу.

— А что? — «Милая» даже не удосужилась посмотреть на него, только вздернула подбородок и с удвоенной силой принялась теребить многострадальный кулон. Фантик предположил, что в него может быть встроен какой-нибудь хитрый прибор для… Чего? А черт его знает, но ведь может. Для чего угодно.

— Ну как что? — Толяныч даже слегка опешил, а про себя с «соседом» согласился. Одно успокаивает — Пастору воздействовать на него не удалось, и если эта рыжая грымза тоже хочет попробовать, то флаг ей в руки. Однако заносчива, ишь как нос задирает. — Все ж таки мы вроде как в одной упряжке. Хотелось бы знать — как тебя звать-величать…

— Обойдешься… — А голос такой сухой и холодный, аж сродни падали в котелке. Тоже мне конспирация. Тоже мне прикрытие! Он возмутился подобной беспардонностью, что вновь отозвалось вибрацией под затылочную кость. Толяныч развернулся к ней вместе с креслом:

— Ты что, деточка, не в настроении сегодня? Я ж не спрашиваю тебя даешь ли ты, или так, плюшками балуешься. — Некоторое время они мерялись взглядами.

— Кхм-кхм, ты это, Фант, не очень. Лиза… не надо с ней так. В общем, ты не приставай к ней… — Вова-Терминатор потер перебитый нос и опять положил руку на джойстик.

«Вот так! Он тут хамит всяким рыжим стервам, а меня потом еще осаживают!» — обиженно разорался Фантик. Хорошо, что этого никто не слышал остальное было абсолютно непечатным.

Толяныч счел за лучшее не накалять и без того напряженную обстановку:

— Ладно. Только пусть не лезет.

До места оставалось совсем немного, пора бы узнать — как там у Крота с Лешим дела. Однако через токин ни тот ни другой не ответили. Абонент временно недоступен, вот и все, чего удалось добиться. Собственное напряжение нарастало катастрофически. Эх, снять бы…

Он уже несколько по другому покосился на Лизу, которую по ходу Вова очень ненавязчиво представил.

«Бойся рыжих!!!» — завопил внутренний зануда, но дело свое сделал, напомнил, гад, слова старой ведьмы. Нет, все сегодня не в жилу, абсолютно все!

Недобрые предчувствия горьким осадком осели в душе: что делать с Бербером, а главное с Магой, если они действительно не причем, совершенно непонятно. И вопроса этого никто отменить не в силах, а самое главное — его и НЕВОЗМОЖНО отменить. Импровизации не проходят, и Толяныч признался себе и «соседу», что сегодня утром в запале позабыл об этом. А теперь пеняй — не пеняй на сбой в коррекции, на раздвоение личности и все прочее, не поможет. Ясно, что дело — труба. И если тебя, дружок, заметут, то ребята из «Сводов» вмиг докажут, что ты находился в здравом уме и доброй памяти, и коррекция здесь не при чем. Потом вскроется несанкционированное обнуление и отдуваться придется по полной. Ну а если за тебя возьмется Бербер, тогда вообще никакие отговорки не подействуют. Придется идти до конца, каким бы он не был. Вот так-то…

— Сейчас увидишь щербатый столб, а за ним сразу будет поворот на проселок. Смотри, не прозевай. — Ткнул Толяныч Володю в плече и потер змею на перстне.

Здесь шоссе делала плавный поворот, обходя Домодедово, но им туда было просто ни к чему. Вова вновь взялся за джойстик — микроавтобус послушно скользнул по развязке и через пару минут закачался на ухабах проселочной дороги, представлявшей собой чуть намеченную зарослями пыльного подорожника колею.

— Где тормознуть, я тебе покажу, а пока рули вон к тому овражку. Место самое подходящее. С трассы не видно, а вертолеты здесь не летают — аэропорт рядом, запретная зона. Понятно? Полянка там за кустами подходящая.

Часы на панели показывали начало пятого, солнце и не думало садится. Струна внутри натягивалась все туже и туже, и грозила лопнуть в самый неподходящий момент, раскраивая внутренности. Личному клону тоже кляп не вобьешь. Ясно, что исход дела уже предопределен, хоть ты лопни и тресни по всем швам, хоть упрямо гони прочь мысли о том, что скоро придется сделать БЕСПОЛЕЗНО.

Толяныч сунул руку за пазуху и взял в ладонь болтающуюся на шее бирюзу, просто так, чтоб было за что подержаться. По словам Пастора бирюза — камень смелых. Ну-ну…

— А лопату никто из вас взять не удосужился? — Стараясь казаться как можно равнодушнее, осведомился он в попытке хоть как-то разрушить ощутимо повисшую напряженность или хотя бы подколоть гопничков-помощничков.

Но не тут-то было. Оказалось, что предусмотрительность пасторовых подручных простиралась настолько, что кроме лопаты имелся в наличии еще и лом, и рулон упаковочного пластика подходящей ширины. Видать, не первый раз люди на дело ходят, гробокопатели, мать их, бляха-муха. В довесок крепышок вынул из багажника объемистую канистру и обращался с ней, как с гремучим нитроглицерином.

— Ну-с, начнем, помолясь? — Толяныч потер руки, но не от нетерпения. Просто на миг стало зябко.

Отстегнувшись от кресла и освободившись от проклятого бронежилета, он чувствовал себя гораздо комфортнее, да и Крот сообщил, что они на подходе, будут здесь с минуты на минуту. Все прошло без сучка и задоринки — радостно сообщил токин серегиным голосом. Но напряжение никак не желало убираться. Толяныч посмотрел на мрачную девицу — спокойна, невозмутима… И на Володю, который стоял возле микрухи с абсолютно неподвижным лицом, как никогда похожий на кибера-убийцу с перебитым носом. Потом Толяныч потянулся, широко зевая, и незваная кураторша глянула на него с явным неодобрением, не сказать бы большего. Вот ведь ведьма!

Однако, следующее слово было за ней:

— Еще не время. Надо подождать… — она бросила взгляд на часы, — сорок семь минут. А пока мне надо подготовиться, так что не мешайте.

Что-то такое прозвучало в ее словах. Сила? Власть? Привычка приказывать? И что еще за сорок семь минут? Где это она нахваталась таких непреклонно-уверенных замашек? Непонятно. Но струна тут же вновь изменила звучание, болезненно толкнувшись в виски. Посему Толяныч немедленно взбеленился:

— Что за базар?!!! Время — деньги. Может еще и секунды начнем вычислять, бляха-муха?! Раньше сядем — раньше выйдем! Вова, давай сюда Бербера! — Мрачный взгляд из-под медной челки подействовал как красная тряпка, и упрямство немедленно принялось рыть копытом, подзуживая боднуть эту командиршу. — Давай, длинный, не стой столбом!

— Не время!!! — Отрезала рыжая стервь, зыркнув на Терминатора глазами, горячими, как пока еще серые от покрывшей их золы, угли. Но стоит золу сдуть, и… Володя покорно замер, причем весь и сразу, словно нажали невидимую кнопку. Фантик понимал, что не прав, ему не хотелось сейчас смотреть ей в глаза. — Принимающий вот поторопился, и где он теперь? — Мягче сказала рыжая.

— Какой еще принимающий? Че ты несешь?!! — Копыто приостановило свой зудящий труд.

— Тот, которого ты называешь Пастором. Он слишком беспечно понадеялся на личную силу.

Пастор. Толяныч опять разинул, было рот, но аргумент оказался весомым. Он машинально глянул через стекло на приборную доску микроавтобуса оставалось сорок шесть минут.

— Ладно, уела. — Сказал, несколько охолонув.

— Не сердись, брат, это на тебя действует артефакт. — Она мотнула головой в сторону пакета с котелком, отошла в сторону и уселась прямо в траву, опустив голову и сжав свой камень обоими руками.

«Тоже мне, брата нашла…» — чтобы хоть как-то убить время Фантик попытался понять, почему именно «сорок семь». И ничегошеньки толкового на ум не пришло. Небось опять мистическая чепуха, нумерология какая-нибудь.

Саша опять нырнул в микруху, и через открытую дверь послышалась возня. Видимо он готовил клиентов, но как-то чересчур активно — машина даже покачивалась на рессорах. Толяныч глянул на Терминатора, но его лицо не изменило выражения, разве что глаза совсем опустели, всякая мысль отлила из них куда-то вглубь. Не самое, надо сказать, приятное зрелище представлял собой сейчас Вова.

«Этот приготовился ко всему…» — подумал Толяныч и вновь передернул плечами, отводя глаза.

Вова, словно бы прочитав его мысли, сказал:

— Все будет нормально, Фант. У них блокировка сознания рассчитана на десять часов, это максимум, что можно себе позволить без ущерба для мозговой деятельности. Пять утром и пять ближе к ночи. Через сорок семь минут как раз срок ограничений истекает, тогда и начнем допрос. — И опять замер.

Толяныч пожал плечами:

— И как вы это узнали? — Ага! Число сорок семь все же имеет под собой реальную основу. Эта Лиза, стало быть, знает что делает.

Пришла очередь Терминатора пожимать плечом:

— Ну, мы же стараемся иметь информацию на своих врагов. Насколько возможно, естественно. Так что про блокировку мы знали давно. Ну, а Лиза очень хороший психоаналитик, она по дороге просчитала интервалы.

Чтобы не выглядеть полным лохом, Толянычу оставалось только кивнуть. Наконец сверху послышался шум мотора, и в овраг съехал жигуленок Крота, похожий на огромную жабу. Толяныч двинулся ему навстречу.

4

Толяныч расположился на траве, наблюдая за Лизой, неподвижно сидевшей в стороне от всех прямо на траве со своим кулоном у лба. Он пытался понять, с чего это вдруг посчитал ее ведьмой. Сбивал с толку молодой возраст, совсем не то, что у Галины, и отсутствие широко известных атрибутов типа помела. Но стереотипы из детских сказок имеют еще некую силу, признал он про себя и себе же напомнил — никакой мистики, слышишь! Хороший психоаналитик и все. Лиза заинтересовала его еще и тем явным почтением, которое ей оказывали пасторовы подручные. Ишь ты — прикрытие.

Крот над ухом заливался соловьем, хвастаясь добычей, как павлин в зоопарке своим оперением, совал в руку очередную стопочку чипов. Леший спокойно покуривал, оперевшись на капот Копейки. Толяныч рассеянно поглядывал на часы и беспрестанно потирал руки, вызывая уже знакомое щчик-щчик.

— Время! — Наконец хрипловато сказала рыжая, этот почти вороний по тембру звук неожиданно четко разнесся по полянке. И все пришли в движение.

Толяныч вскочил, чтобы быть поближе к центру событий. Видимо процедура была отработана до мелочей: явных указаний Лиза не давала, однако «сотруднички» и сами знали, что кому делать. Володя выудил из недр микрухи первого пациента — это был молодой чел с бритым затылком — и принялся производить над ним странные с некоторого расстояния манипуляции.

— Пойдем, глянем. — Предложил Леший. — Я Володе сыворотку еще утром отдал. Должно быть интересно.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что Вова, не снимая с толстяка наручников, аккуратно разрезает на нем шелковую рубашку, причем делает это со сноровкой, выдающей добротный навык в подобных делах. Короче, обращается с ним, как уже с верным покойником. То, что кабанчик еще двигается, вертит башкой во все стороны, лупает глазами и пускает слюни, не имело ровным счетом никакого значения.

«А ведь он и правда легко вскроет парнишку живьем и «ох» не скажет…» — мелькнуло у Фантика.

Лиза тем временем расстелила на траве цветастый платок и раскладывала на нем разные причиндалы: какие-то флаконы, узкий стилет, чашу темного металла, жгуты, инъекторы и тэдэ и тэпэ. Занятный наборчик для психоаналитика, да? Это уж скорее для ведьмы.

Леший, поигрывая укороченным автоматом, с интересом наблюдал за ее действиями, причем позицию выбрал так, чтобы контролировать двери микроавтобуса, а Терминатор старался не перекрывать Лехе линию огня. Толянычу оставалось порадоваться такой молчаливой слаженности действий.

— Пойду-ка я, окрестности огляжу. — Сказа вдруг сдувшийся Крот и принялся карабкаться по откосу оврага. Толяныч лишь кивнул ему вслед.

Началось…

Он как-то не имел большого желания рассматривать подробности происходящего, и пока прикуривал, Лиза уже успела усадить кабанчика на траву и сделала ему несколько тонких надрезов на щеках и лбу, сразу превратив в пародию на папуаса, и теперь производила над его головой странные манипуляции, оставив кулон вольно болтаться на пальцах левой руки. На лбу челобана пристроилась сложная конструкция, не позволяющая ему закрыть глаза.

— Чего это она? — Шепотом спросил Толяныч Володю.

Тишина стояла такая, будто он находились в полном вакууме, казалось, что даже трава забыла шуршать, как это положено под действием воздушных потоков. Если они были, конечно.

— Проверяет, насколько блокирован мозг. Здесь нельзя ошибиться. Если применить неправильный метод, то интересующая нас информация из сознания сотрется, либо попытка считывания приведет к смерти объекта. Это тоже не нужно — с мертвого считать информацию куда труднее. — Тоже потихоньку ответил тот, наблюдая за ведьмой. «Но можно….» — отметил Фантик. Теперь он в своем интуитивном определении не сомневался. Видно было, что Лиза проделывает все это далеко не в первый раз.

— Ты хочешь сказать, что они зомбированы?

Терминатор глянул на него с таким превосходством, словно чемпион по боксу на осмелившегося в грубой форме бросить ему вызов слаборазрядника. Махнул рукой в сторону Лизы — смотри, мол, лох, может и въедешь в суть.

В армии Толяныч слышал смутные разговоры о пси-кодировании, но это касалось подразделений спецназа, лишь маленьких групп, выполнявших особо важные задания. В строевых частях, типа той, где отслужил Толяныч, обходились примитивным подавлением страха и препаратами отсроченной смерти, что, естественно, тоже не сахар. Далеко не сахар!

— Мы готовы были сделать дело у нас в Склифе. Там есть все, что нужно и гипноизлучатель, и кракеры, декодерные софты, да какие! Но ведь ты хотел именно так, верно?

«Надо же, — осенился Фантик, — а ведь они решили, что ты знаешь, что делаешь, а, брат! С чего это вдруг такое доверие? Ну как тут Галину не вспомнить в стотысячный раз. Так для чего же ты подходишь?»

— Смотри, она определилась, сейчас пойдет считывание.

Тем временем Лиза снарядила инъектор каким-то зельем из ярко-синей ампулы, ловко наложила на руку толстяка жгут и охлопывала ему локтевой сгиб, готовясь ввести иглу. Чел все больше походил на поросенка, готового к приготовлению, только пучка петрушки во рту и не хватает. Игла вошла легко и непринужденно, он дернулся, было, но тут же затих, а когда Лиза жгут распустила, буквально за считанные секунды ряшка его расслабилась, и губа начала отвисать.

Лиза откинула упрямые волосы со лба и пристально уставилась в заплывшие глазки кабанчика, твердо удерживая голову ладонями за виски. Да еще при этом она старалась не запачкаться сочащейся из надрезов кровью.

Над полянкой повисла тишина…

— Этот нам не интересен. Ничего не знает. Планктон. — Отрывисто бросила она через некоторое время, не отпуская толстяка. Потом ее взгляд стал более сосредоточенным. — Ты, — она кивнула Лешему, — рой яму. Вот там, за кустами. Автомат отдай ему. — Следующий кивок предназначен был Толянычу.

Завороженные происходящим, они послушно произвели требуемые манипуляции — Леший взял лопату и направился за кусты, а Толяныч, уже с автоматом, занял его место. Вова бесстрастно взял толстяка за плечо, и отведя немного в сторону, кошачьим движением ударил в подбородок. Толяныч оценил силу и точность удара, поскольку тот мигом улегся в предназначенном для него месте, лишь лапками подергивал. Нокаут полный.

С Дылдой тоже долго возиться никто не стал, и скоро он мирно улегся рядом с товарищем. Красиво работают, бляха-муха, слаженно! — признал Толяныч.

— Прервемся. — Сказала Лиза, видимо подчиняясь лишь ей одной ведомому расписанию, и только тут Толяныч понял, что можно перевести дух, что он тут же благополучно и сделал.

Оказалось, что все действие заняло по времени около полутора часов, пролетевших, как одна минута, ну может быть две. Лоб Лизы блестел от пота, даже рыжие волосы у висков потемнели и утратили свой вызывающе-яркий цвет, зато глаза налились пронзительной зеленью. Она улыбнулась Толянычу одними губами:

— Качественные блоки. С теми двумя будет посложнее, может не хватить времени до захода солнца.

Толянычу вдруг захотелось ее приободрить:

— Нормально. Успеем! — преувеличенно энергично ляпнул он, но шварканье лопаты за кустом, где трудился Леший, настолько противоречило этому показному оптимизму, что Толяныч почел бы за лучшее свалить куда-нибудь. Не навсегда, нет. Просто ему вдруг стало здесь неуютно. Опять нахлынули отложенные мысли — а что потом? Вот если б можно было просто отойти от них в сторонку, если бы все было так просто…

Где-то под ложечкой стремительно нарастал ледяной ком.

Толяныч поднялся к Кроту и присел рядом. Над поляной ощущалось нечто тревожное, неуловимое, заставляющее то ерзать, то замирать на месте.

Солнце наконец-то засобиралось на посадку.

— Ну что они там? — Серега жадно досмаливал последние затяжки, а в животе у него слышалось урчание, похожее на звук работающего невдалеке бульдозера. — Долго эта баба собирается нас тут мурыжить? А то уж так все гладко выходит, что прям куда деваться. Того и гляди сюда нагрянет кто-нибудь…

Еще и этого ободрять, что ли? Это уж слишком. Где же ты, Серега, потерял свой знаменитый оптимизм?

— Не бжи, Родригес! — Отозвался Толяныч с фальшивой бодростью, пытаясь незаметно сглотнуть. — Все будет ништяк. А по мне, так потрясти бы Бербера и хорош.

— Да я жрать хочу, как собака! — Кротельник потянулся к толянычевой сигарете. — Оставь… — Глубоко затянулся и аристократически длинно сплюнул в заросли мать-и-мачехи. — Так я чего говорю… Этих-то, — он мотнул головой в сторону микроавтобуса, — их-то куда? В расход?

— А что с ними еще делать?

Вот бляха-муха! Все же вынудили заглянуть в конец! А как не хотелось. И кто вынудил-то — Серега, друг сердешный и закадычный! Вновь басовито зазудело в позвоночнике. Пришлось не столько Крота, сколько себя успокаивать:

— Я ведь имел удовольствие поработать с Бербером, так что представляю, что это за люди. Если так вообще можно сказать. Один Мага, водила его, чего стоит… Таких уродов надо лечить при рождении. Тем более, что жить спокойно они нам теперь не дадут. Правильно Леший яму копает. Нам УГРО еще спасибо должны сказать.

— Кому оно на хер нужно — твое спасибо? Менты за яйца как возьмут, тут тебе и спасибо будет и пожалуйста. Только держись.

— Ладно-ладно. По дереву постучи. — И Толяныч постучал себя по лбу. «Можно подумать, сам не мент…» — неожиданно с раздражением подумал он. Какое-то время посидели молча. — Ладно, не скучай, пойду вниз.

Леший тоже подтянулся и перекуривал, бросив лопату на землю. На отполированном штыке среди приставшей земли извивался перерубленный червяк.

— Ну, кто у нас следующий? — Спросил Толяныч.

Лиза задумалась, свела брови, и вдруг почесала свои растрепанные волосы всей пятерней. Толяныч посмотрел на нее с интересом — таким непосредственным был этот жест:

— Наверное этот, чернявый… Да. Наверное он. Вообще-то в обоих есть… — и она неопределенно пошевелила пальцами, — нечто… Владимир, давай черного сюда!

— С этим поосторожнее. — Сказал Толяныч, направляясь к микроавтобусу вместе с ломоносым Терминатором.

По пути он вернул Лешему автомат.

Мага вынырнул из чрева микрухи, имея на лице сходное с предыдущими клиентами выражение полного безразличия к происходящему.

«Ай да сыворотка!» — подумалось Толянычу, он слегка расслабился, и был не прав — резко, не толкаясь, ну или почти не толкаясь от земли, Мага прыгнул вперед прямо на Лизу. Руки его были скованы наручниками спереди, и он мог пустить их в дело. Еще как мог!!! Уж это Толяныч знал точно.

Остальное произошло настолько быстро, что Фантик умудрился остаться сторонним наблюдателем. Время просто не успело стать дискретным. В один прыжок достигнуть цели Маге не удалось, а сбоку рванулся Леший, делая выпад стволом автомата… Резкий поворот, и Леший, не успев попасть, получает ногой в скулу и отлетает в сторону. Тут же Мага пружинит и бьет ногой с полуоборотом назад, отбрасывая Вову. Терминатор, оказывается, соображал неплохо и успел блокировать, но сила удара все же остановила его, заставив отпрянуть. А Мага продолжил движение, завершая круг…

Каким образом Толяныч смог в падении ударить Магу по опорной ноге ножницами — это осталось для него полной загадкой, но сухой треск лопнувшей кости стреножил берберова водилу. Удачно получилось, и дальше все было просто: Вова навалился на гада сверху, а Леший, которого одним ударом вообще не удивишь, резво приложил ему прикладом куда-то в основание черепа. Да видно погорячился — звонкий хруст был ему ответом. Мага дернулся и…

И все. Вова крутил руки трупу, или уже почти трупу, что, впрочем, не имеет особого значения.

«Вот е-мое…» — единственная серегина реплика донеслась с откоса и выразила всеобщее мнение.

Лиза, до того спокойно наблюдавшая всю сцену, резко дернулась к своему платочку, схватила какой-то флакон и метнулась к неподвижно лежащему Маге. Уж не помощь ли оказывать? Сильно нажав на челюсти, она раскрыла ему рот и влила туда добрую толику содержимого флакона. Тело бывшего водителя, а ныне почти что бесчувственная падаль, дернулось в конвульсиях раз и другой, а потом вдруг стало выгибаться крутым мостом, пока не замерло, касаясь земли пятками и затылком. И мелко задрожало, словно принадлежащее эпилептику. Щелкнул вибронож, и Володя резко, одним махом вспорол на Маге рубашку, а за одно и грудину. Без особого усилия, зато от горла до пупка.

«Бляха-муха, хорошо, что ел давно…» — с облегчением подумалось Фантику, но глаз в сторону он отвести не смог.

Рыжая, не чинясь и не стесняясь, сунула руки прямо разверстую грудную клетку и что-то сильно сжала там, посреди внутренностей и крови. Фантик сильно подозревал, что это что-то было сердце. Вой, изданный мертвым уже на все сто процентов Магой был очень схож с вибрацией струны, с самого утра преследующей Толяныча. Он быстро стрельнул глазами по сторонам и мимоходом отметил выпученные глаза Лешего, который гулко глотал с неравномерными интервалами, Вову с расширенными зрачками, но тем не менее невозмутимого, и взгляд его опять намертво прилип к рукам рыжей. Вот ведь точно, что ведьма!!!

Лиза затянула монотонный напев, пробирающий буквально до костей, проникающий во все закоулки тела, резонирующий в каждой отдельной клетке и готовый, кажется, буквально разорвать каждую клетку на куски, отделить ее ядро от плазмы, нарушить само строение. Наверное таким звуком и должны звучать трубы апокалипсиса, поднимающие мертвых. Это было… Противоестественно! Такой звук не должно исторгать человеческое горло. Прошло несчитаное количество времени, прежде чем она судорожным движением, как будто отрывала змее голову, выдернула руки из нутра покойного, и вой прервался. Отшвырнула в сторону скользкий красный ошметок, который тут же подобрал Вова и аккуратно завернул в кусок пластика.

Тело Маги так и окостенело в своем ненормальном положении. Но и это было еще не все — теперь она вцепилась руками покойнику в виски, опять играя голосом, и замерла перегнувшись и почти лежа на нем, прямо на разверстой грудине.

Это уже не противоестественно, это вообще прямое извращение!

Толяныч почти физически почувствовал, как в сгустившемся напряжении, произошло нечто неопределимое и фантастическое, чего быть не должно. Не могло этого быть. И если бы не коррекция, он бы наверное уже бежал бы прочь сломя голову.

— Пошло считывание. — Слова Вовы-Терминатора были лишние и неуместны сейчас, а спокойный голос звучал полной ересью. Считывание! Фантику казалось, что она не что-то там считывает, а просто пьет через глазницы мозги выгнувшегося крутой дугой трупа.

«А не блевануть ли мне все-таки?» — мысль была ленивая, и пока она ворочалась в голове, ведьма, а в этом Фантик был теперь абсолютно уверен, ослабила хватку. Чмок — ее ладони отлепились от белого лица покойника, оставив на щеках две кровавые пятерни. Лиза подняла голову, и Фантик все бы отдал, лишь бы не встретится с ней взглядом. Так быть не может… Не должно… Но есть!!!

Он стал закуривать, но сигаретой в рот попал не сразу. И не потому, что руки тряслись — просто на время забыл, где рот находится.

5

Рот со временем конечно обнаружился — Толяныч нащупал его, тыкая сигаретой куда попало, но ее тут же пришлось отбросить:

— Следующего!!! — Ведьма перевела двустволку глаз на Вову, лишь мимоходом задев Толяныча, и так-то пребывавшего в славном ступоре, а тут и вовсе… Ему показалось, что над самым ухом пролетел реактивный снаряд. Волосы на голове зашевелились.

«Спокойней, братуха. Свистят они, как ПТУРСы у виска…» — Толянычу было не до шуток, и он двинулся к микроавтобусу навстречу пружинисто выпрыгнувшему Сашку-крепышку. Бербер уже вылезал следом, довольно неуклюже пытаясь удержать равновесие. Взгляд его был мрачен, но сосредоточен никакого балдежа; руки предусмотрительно скованы за спиной. И смотрел он прямо на Толяныча.

— Не так я думал с тобой увидеться, Фант, совсем не так… Сблочи браслеты — разговор есть. И сявкам своим скажи, чтоб отвалили подальше.

— И у меня к тебе разговор есть, так что извини, просьбу твою мы пока отложим. На потом.

Толяныч понимал, что не зря Бербер взял блатной тон — просто он пытался прощупать, кто перед ним. Менты и братва удивительно схожи в манере поведения, повадках, не говоря уж о внешнем виде — такова, видать, специфика этих смежных по большому счету профессии. Ни Лешего, ни Крота Бербер не знал, а их вид явно говорил о принадлежности либо к тем, либо к другим. Если за Толянычем стоит братва, то он может не волноваться — понятия никто не отменял. А если это просто лохи или милиция, можно попробовать развести, напугать, откупиться на худой конец до поры. В общем, Бербер воспринимал происходящее, как обычную разборку.

Но Толянычу было на это глубоко плевать. У него был свой интерес:

— Хочу от тебя про Пастора услышать, а там поглядим…

— А… Вон ты про что. — Бербер окинул Толяныча презрительным взглядом, не пропустив ни перстней, ни выглядывающей из-под полы куртки рукояти пистолета. — Гошины бирюльки? Да они со своей традиционной магией и всякими техно-штучками задолбали уже. Они смешны, понимаешь? Мне смешны! А ты что, веришь в это фуфло? Тогда тебе сразу скажу, что вляпался ты, дурачок, по самые помидоры, и только я могу тебя из этого говна вытянуть. Да и то не обещаю. Все эти пассивные генераторы и прочая дребедень годиться только на то, чтобы напугать такого же лоха, как ты сам. Небось Гоша тебе все мозги засрал — реальность и виртуальность, значение символов, верно? А про самое главное небось ничего не сказал.

Толяныч сморгнул какую-то назойливую соринку, мешавшуюся на ресницах, и это Бербер расценил как согласие:

— Значит, не сказал. Ха! Он и не собирался. Ему, думаешь, артефакт не пригодился бы? Еще как пригодился, вот только Гоша все хотел твоими руками сделать. Да не успел. Ты — отработанный материал, Фант. Ты просто не представляешь себе, с чем столкнулся, на кого пасть раззявил! А фуфлыжники твои… Считай их уже покойниками. Эти пукалки здесь не пляшут. — Однако Бербер шарил глазами по сторонам, пока его взгляд прилип к телу Маги, лежащего себе спокойненько в сторонке, похваляясь внутренностями. — Ага, вот значит как?

Толяныч посмотрел в ту же сторону:

— Именно так… — И он якобы грустно вздохнул. — А ты чего ждал? Что Мага просто поссать отошел?

— Ладно… А такое слово — Утрэ — тебе ничего не говорит? — Дыхание Бербера участилось, зрачки стали медленно расширяться.

«Все-таки мерзкая у него харя.» — мелькнуло у Толяныча. Такое слово не говорило ему ровным счетом ничего.

Фантик увидел, как Бербер как бы изнутри наливается красным; багровое свечение медленно окутывает его, начиная со лба и стекает вниз, к земле. Он помотал головой — свечение виделось ирреальным, словно бы воспринимаемое не глазами а непосредственно мозгом.

«Вот бляха-муха! Ведь ему же должны были тоже дозу вколоть…» — но тут вмешалась Лиза, и в глазах ее копилась ответный сумрак.

У Фантика сложилось полное впечатление, что он одел шлем виртуальности, вот только странное дело — шлем был прозрачен, и он как бы одновременно видел два плохо совмещенных изображения. В одном была полянка, фигуры присутствующих, распростертый крестом Мага с белым лицом и кровавыми отпечатками ладоней поверх контрастной небритости. И одновременно видел черную, ровную как стол поверхность, где были только Бербер и Лиза. Несмотря на полную тишину и могильную неподвижность воздуха в этой — другой реальности, волосы ведьмы развевались словно бы сами по себе. Или ветер был, но существовал только для нее.

Сам же Фантик присутствовал на черной плоскости, словно бесплотный дух. Но он и был бесплотен — виртуальный клон! Материальное тело носителя, их общее с Толянычем тело, замерло в стороне, на залитой багровым солнцем полянке вместе со всеми. И все же словно бы в считанных метрах от черной плоскости. Все происходило как в сбойных снах, но в этой созданной противостоянием Бербера и Лизы реальности сознание Толяныча было здесь же, теперь Толяныч стоял за его плечом. Что это? Сбой сбоя? Коррекция в коррекции? И Фантик удивился, что даже в такой момент, когда напряжение достигло почти апогея, когда он перенесен неведомо куда, он все же сохранил способность анализировать вещи, не имеющие отношение к текущему моменту. Он должен удержаться, не дать этому безумию разнести сознание его базового… Нет, Толяныч — больше, чем базовый тип. Он друг, брат, самое дорогое, что есть на свете!

Что это? Чувства? Откуда они могут быть у виртуального клона? Но они есть!

И все же…

Ощущение виртуальности происходящего пронзило Фантика гигантской иглой. Не ирреальности, а именно виртуального события. Он-то отлично знал, что виртуальщина бывает ох как реальнее жизни. Вот как сейчас, когда это было словно бы наведенная и направленная галлюцинация, созданная борением воли Бербера и рыжей ведьмы.

Бойся рыжих!

Но сейчас нужно было бояться и багрового свечения, излучаемого Бербером. Фантик не испугался, он просто не успел этого сделать, захваченный происходящими событиями.

Лиза протянула руки к голове Бербера, камень болтался на левой, наливаясь молочным светом. Фантику показалось, что берберово свечение затрепыхалось и стало гаснуть, словно камень вбирал его в себя.

— Ты не Утре… — Проговорила она сквозь стиснутые зубы, — ты скорее всего… Нет, даже не Мастер… Ты Кукловод, да и то не из лучших. И ты будешь делать то, что я тебе скажу!!!

Некоторое время ничего не происходило, если не считать цветовых пульсаций молочно-зеленого и багрового, которым окампанировало басовое гудение, отдающееся в сознании Фантика и одновременно в его материальном теле. Происходящее становилось откровенно опасным и непонятным. Наконец, когда цвета смешались в некую мглистую субстанцию, окружившую пятачок, на котором они стояли, а остальные фигуры утратили четкость очертаний, Бербер сдулся и в изнеможении опустил голову.

И все же…

Все же это происходило наяву. Толяныч не смог бы объяснить этого ощущения, но уверенность его не нуждалась ни в малейшем подтверждении. Фантик же был временно выбит из круга событий, пытаясь помочь своему носителю переварить происходящее. Ему было жарко, пришлось рвануть рубаху, не жалея пуговиц, и подставить грудь легкому ветерку. Бирюза на цепочке качнулась, постукивая по груди.

— Ты подготовился лучше, чем можно было ожидать, Фант… Даже ведьму с собой приволок. Теперь я понимаю, как вы Магу уделали, хотя и на ковре ты всегда был получше его. — Проговорил Бербер с придыханием. — И видимо теперь думаешь, что все это тебе поможет отделаться легким испугом. А зря…

Бербер дунул вверх, пытаясь сдуть пот, обильно выступивший над верхней губой и продолжал:

— Могу предположить, что тебе от меня надо. Хочешь знать, кто Пастора завалил, и как их найти? Да об этом твоя рыжая подружка знает достаточно много! Что ж ты ее не спросишь? Или твоего умишка хватает лишь на пару палок?

— Ты имеешь в виду Альбу? Я ее с тех пор не видел.

— И ты до сих пор еще здесь? Хотя понимаю… — Он выразительно посмотрел на Лизу. Грудь его бурно вздымалась. — Мне с самого начала было странно, что Альба тебя не подмяла. Мы-то еще грешным делом думали, что запала на тебя, ты ведь всегда нравился бабам. Вот и Танька тогда… А ты, оказывается, просто ведьму нанял! Этого мы не просчитали. Так вот. Я тебе ничего не скажу, и ваши поганые инъекции на меня не подействуют. А по старой дружбе тебе советую — отдай, чего они просят, тогда может останешься, а я постараюсь тебя поотмазать, хотя не обещаю. Но по старой дружбе попробую. Я ж тебя не зря к себе столько раз звал… Сейчас ты бы такими делами ворочал! Дурак!!! Я ведь у Григорича про тебя все узнал. Мы со Сварщиком… — «Тьфу, бляха-муха, Таньку приплел — это ладно. А этот-то маньяк здесь причем?! Тогда дело еще хуже, чем я поначалу думал!» — …к нему наведались… Упустил ты шанс, да… Упустил… У них же Сила!!! Я ведь теперь, как апостол при…

Бербер вдруг заткнулся, и Толяныч удовлетворенно отметил, что «поганые» инъекции все же действуют, что бы он там не говорил вместе со всеми своими понтами.

— Ладно, Берберушка, не гони пургу. Все что ты тут наболтал — наплевать и забыть. Нюх я топтал этих твоих… Утре! Никто меня ни о чем не просил. Мне нужно пока только знать, кто Пастора покалечил. Кстати он жив, а вещица эта, из-за которой весь сыр-бор разгорелся… У Пастора ее никогда и не было. Она и сейчас при мне, и ты ее сподобишься увидеть, если не будешь умным. Понял?! — Про вещицу Толяныч ляпнул просто по наитию.

— Да ты что!!! Ты что, охренел?!! Да ты хоть знаешь, чем тебе это грозит? Нет. Это ты на пушку берешь… О черт! — Бербер остекленел глазами, вперив взгляд в какую-то точку на теле Толяныча. — Анти-страх! Фант, не делай этого, не верь им! Не верь…

Интересно, куда это он так уставился, как будто конец света увидел?

Толяныч прикинув про себя направление понял, что Бербер увидел бирюзу у него на груди и явно напрягся. Все как Пастор и обещал. Верят они там где-то в символы. Верят. Анти-страх?.. Ладно, сейчас это не имеет значения подсказала коррекция устами «соседа». Признание Бербера фактически получено, осталось добиться от него информации про тех, кого он так неосмотрительно назвал «мы» и «они».

— Не веришь? Может, замажем на сто чипов, а?

По подбородку Бербера потекла струйка слюны, глаза забегали, но одновременно по ногам его тонкой змейкой вновь заструился багрянец (так младенец писает в штанишки), почти незаметный в свете заходящего солнца.

Толяныч заставил себя помотать головой: «Ты видишь, братан?!!» воззвал он мысленно к «соседу», пытаясь разогнать тяжесть, давившую на мозги, попутно с удивлением отметив, что чертова струна, донимавшая его с самого утра, наконец умолкла. Фантик подтвердил — да, вижу.

Багрянец добрался до подошвы берберовского ботинка, и вдруг забился, как пойманный мотылек, свиваясь спиралью внутри невидимого сачка.

— Я не дам тебе уйти!!! Именем Темной Матери!!! Нижние миры закрыты для тебя! — Рявкнула Лиза так, что Толяныч аж подпрыгнул, и тряхнула своим амулетом. — Смотри сюда!

Фантик тоже посмотрел в камень, вдруг обретший глубину, и в этой глубине он усмотрел трепещущее нечто — уродливый силуэт, беззвучно открывающее рот существо, а из середки его выпучивались какие-то слизистые шланги, похожие на пучки протухших колбасных изделий, которые он когда-то видел, когда подрабатывал разнорабочим на мясокомбинате.

— Вожатая!!! — В голосе Бербера послышалось отчаянье, и он шлепнулся на задницу. Багрянец опять пропал.

— Александр, инъектор! — Приказ ведьмы, теперь вдобавок оказавшейся еще какой-то Вожатой, заставил Сашка метнуться к ней с трехкубовой машинкой и очередной синей ампулой. — Давай! — И она затянула на обмякшей руке Бербера жгут.

«Такие повороты не для моего джойстика…» — и снова Фантик не дал себе отвести глаз. А было от чего: мертвый Мага с его воплем — это цветочки, а вот ягодки похоже только начинались. Схватив Бербера за виски, ведьма вперилась в его глаза, и конвульсии сотрясали обоих. Реальность опять пошла волнами, двоясь и разделяясь. Фантик видел, что пелена, обволакивающая их завертелась тройной спиралью, и звук, родившийся в сердцевине был подобен визгу циркулярной пилы, наткнувшейся на гвоздь. Монотонный речитатив ведьмы почти растворился в нем, и спираль вращалась все быстрее.

Странные образы рождало это вращение, словно диск циркулярной пилы вгрызался прямо в мозг.

Массивная туша на последней стадии разделки подвешена под потолок, а глаза живые и совсем человечьи…

Темная фигура в островерхом колпаке или капюшоне, с перевернутой фиолетовой звездой, заносит кривой нож над распростертым телом девушки…

А вот их уже много — этих фигур в сомкнутом строю, и они надвигаются, надвигаются. Лиц нет, только мрак под капюшонами…

Вот ярко желтая нить вплелась в спираль, оплетая голову Бербера, и потянулась ко лбу ведьмы. Потом еще две, и еще, и скоро целый клубок шевелящихся нитей оплетал борющихся, и невесть откуда взявшийся Сашок рубит их ножом, пока наконец не рассекает Берберу лоб, но темный багрянец уже заливает все вокруг, и в нем рождались полчища совершенно безголовых существ.

Фантика не оставляло ощущение, что он участвует в какой-то чудовищной виртуальной игре. Когда допрос снимали с рядовых челобанов, такого пробоя сознания не произошло…

В середине орды безголовых скрючилась пылающая жаба, прячась за черные спины. Исчезли Бербер, Лиза и Сашок. Кружит ворон, черный дракон встает на задние лапы и всей тушей рушится на безголовых, давя и разрывая их когтями, и добирается наконец до жабы…

И яркая черная вспышка… Словно черные стрелы, языки пламени устремляются ввысь.

Это конец, это агония «капюшонов», но ворон опалил себе крылья и камнем рухнул вниз, так и не достигнув цели. А дракон мечется бестолково вокруг, не в силах противостоять огню.

Фантик видел, как Лиза прочертила трижды косой крест, широко обводя его кругом прямо перед глазами Бербера, визг невидимой циркулярки достиг запредельных высот, и все скрыла мгла, но в ней Фантик видел, как Леший, размытый и неясный, отвернулся, закуривая, а Вова спокойно сел на траву. Оба словно бы и не подозревали о кипящей здесь схватке. И еще Фантик очень отчетливо различил пульсацию их сердец, словно обрел рентгеновское зрение.

И реальности опять совместились.

Бербер тяжело откинулся на бок. Видно хотел бы на спину, да руки в наручниках мешали. Лиза сидела на траве напротив него и тоже выглядела так себе. Некоторое время Толяныч потратил на ориентировку в пространстве, к тому же чувствовал себя немногим лучше поединщиков и лупал глазами, как новорожденный телок, щурясь от последних отсветов заката. Но после всей свистопляски они показались ослепительными перегруженному зрению.

— Что, сука, словила? — Голос Бербера был слаб, но в нем играло торжество. Из раны на лбу сочилась быстро густеющая кровь, она скапливалась в ямке на подбородке. — Рот я твой имел, ясно?

Толянычу было ясно одно — они, похоже, проиграли. Но как и почему, он пока не понимал.

— Ясно… — На всякий случай сказал он Берберу, и в ту же секунду мысок его кроссовка врезался тому в подбородок. Бербер с размаху стукнулся затылком о землю, его голова подскочила, как мячик.

— Не груби девушке. — Так Толяныч прокомментировал свои действия.

— Он блокирован слишком уж замысловато. — Устало произнесла ведьма, отирая потное лицо. — Я не могу ничего сделать, по крайней мере пока. А к ночи его возможности возрастут, когда блокировка вновь вступит в полном объеме. Я лишь смогу удерживать его здесь. Луна неудачна. Нужно ждать утра.

— Валяй, прошмандовка… — Вытирая кровь о плечо, Бербер опять принял полусидячее положение. — Подожди до завтра, может чего и дождешься. Даже если ты и Вожатая… И Пастора по моей наводке разделали. И я там был и кое-что прихватил, но вам-то этого не откопать. Верно? Все данные затерты, сервер сгорел, ха-ха…

— Не шуми, приятель, а то я уже начинаю сомневаться в твоей крутизне. Если Бербер имел ввиду материалы с эм-дюка, то значит там было что-то ценное. А Пастор либо не нашел, либо промолчал. О последнем думать не хотелось. — Лучше расскажи про своих… Хозяев.

Бербер оживился:

— Они не хозяева, Фант, они круче. Ты же ничего не знаешь. Развяжи меня и поговорим, как деловые люди. Все мои предложения остаются в силе. Магу ты завалил, это ничего. Ты мне его заменишь. Нам нужны такие, как ты — твердые, без соплей и сомнений.

«Это ты-то без сомнений, брат?» — ехидно прокомментировал Фантик. Пришлось парировать: «По крайней мере без соплей, это точно…»

— Я слышал, ты коррекцию сделал, но вижу, что это все туфта. Договоримся, и я тебе гарантирую, что через год ты будешь в полном шоколаде, Фант. Да через десять лет вся Москва под нами будет, а там и весь мир! Живые боги. На нас молиться станут. Да уже сейчас… Эх, ты не представляешь, что такое настоящая власть! За артефакт тебе дадут настоящую цену, они не поскупятся, правда, Фант.

— Без соплей, говоришь? Ну-ну… Нет, не буду я с тобой договариваться, Бербер. Ни за что не буду.

— Значит они тебя все же перекупили. Не верь Посредникам, Фант, они тебя сдадут сразу же. Для них ведь люди что пешки. Пыль! Посмотри на нее, Фант, посмотри. Она даже сейчас не видит в тебе человека, а только инструмент. Даже если ты ее дерешь, все равно ты — инструмент, просто функций у тебя немного побольше…

Рыжая шагнула вперед и сделала рукой резкий жест, Бербер поперхнулся и закашлялся, на подбородке выступила кровавая пена. Но он не замолчал:

— Видишь, ей не нравится. Правда не нравится, вот и пытается мне рот заткнуть. Чтобы я не сказал тебе чего лишнего. — Толяныч оставался безучастен к этому монологу, Бербер с его смутными бреднями постепенно начинал раздражать. И тот понял, что не убедил, что просчитался, и заговорил сумбурно и яростно:

— Да Пастор сдал тебя, неужели ты не понимаешь! Сдал! Он же звонил мне сразу после вашего разговора…

Толяныч резко нагнулся и схватил его за грудки:

— Ну и что? Что ты гонишь?!! Он мне сам обещал тебе позвонить.

— Да! И позвонил. А откуда ты думаешь я знаю, что ты ездил к нему в Склиф? Он, он мне сам это сказал. И про пассивный генератор тоже. И про твой эм-дюк… — Кровавая слюна набегала ему на подбородок, и Толянычу на миг стало брезгливо. Он оттолкнул Бербера, но заставить замолчать не пытался. Пусть говорит, авось что-нибудь толковое скажет. — А когда мы пришли, ох, как он юлил! Да он готов был мне ноги лизать, и сдавал всех подряд. Своих, чужих, всех, лишь бы спасти свою поганую шкуру. Да он жопу свою готов был подставить, только чтоб мы его пощадили!

Толяныч вспомнил Пастора, снова как бы услышал, что Сашок рассказал ему сегодня утром. Нет, Пастор не мог так вот. Врет все эта гнида! У него руки чесались, но сдержался, дал Берберу продолжить.

А тот все больше распалялся:

— А Альба знаешь, для чего ему понадобилась? — Воспоминание мгновенно и остро кольнуло пониже пупка, словно комплексная прививка. Толяныч дернулся и оторвал взгляд от расхристанного обезумевшего окончательно Бербера. Леший с автоматом под мышкой с совершенно безучастным видом покуривал, поглядывая по сторонам. Крот по прежнему сидел на откосе. А вот Вова и Сашок подошли поближе, и их взгляды не сулили Берберу ничего хорошего. Своей бледностью они оба могли потягаться с мертвым выпотрошенным Магой. — Тебе-то он небось сказал, что исследовать, допросить, да? Сказа-а-ал… Да он ее отымел в своей разделочной, извращенец чертов, как и трупы имел!

— Ах ты пидарюга!!! — Все же не стерпев, заорал Толяныч и врезал Берберу в подбородок ногой уже от всей души. И мгновенно успокоился, словно бы разрядился внутренний конденсатор. Только руки дрожали мелко и противно. Оценив результат, он повернулся к девушке. — Ждать мы не можем, а то все остальные на дно залягут. А их достать нужно. Обязательно достать. Так что нам остается последнее — самый гвоздь программы…

«Не слишком ли ты уверен в победе нашего оружия, брат Толяныч?» прорезался «сосед», демонстрируя завидную осторожность.

«Плевать!» — и больше не оглядываясь на поверженного злодея, Толяныч метнулся к микроавтобусу, схватил с сидения пакет с сисястыми барышнями на борту и ринулся назад, на ходу извлекая котелок. Действовал он по тому же наитию, которое в свое время толкнуло похоронить артефакт на кладбище а сегодня взять с собой.

Уверенность в успехе ничуть не уменьшилась, а скорее наоборот. У Толяныча в который раз уже создалось впечатление, что он в этом действе лишь сторонний наблюдатель. Восприятие его и Фантика уже переплелось настолько тесно, что он уже не различал, где его память, а где буфер виртуального клона. А раз так, то пусть так и будет. Плевать! Потом обмозгуем, сейчас прежде всего дело.

Один из них отделился от тела, отвалил чуть вверх и предался созерцательству…

Ведьма стояла на пути, раскинув руки в стороны, а слипшиеся от пота тяжелыми крупными прядями волосы разметались по плечам. Словно бы этим его можно было сейчас остановить.

— Остановись!!! Я не имею желания тебе приказывать, но то, что ты хочешь сделать — запретно. Боюсь, ты даже не представляешь себе всех последствий. И так уже Посредники…

— Прочь! Это не твое дело! — Толяныч был зол, и даже, наверное готов ударить ее, если не отстанет.

И Лиза — как все-таки ее имя не вяжется с тем, что тут вытворяла, какое-то оно коровье — поняла это намеренье, потому что в ее голосе послышалось ехидство:

— Можно подумать, что ты знаешь, что с этим делать…

Так. Толяныч задумался на несколько микросекунд: к материалам на бабкином М-диске он отнесся несерьезно, но кое-что все же прочел, кроме того виртуалок сколько прошел в свое время, мама дорогая! А там можно найти указания по применению чего угодно, не то что какого-то там куска дохлятины, будь он хоть тысячу раз Рукой Славы. То есть теоретически он был вполне подкован, однако достоверность этого знания находится сильно под вопросом. Даже если артефакт — оружие, то как бы не пальнуть самому себе в лоб по незнанию. Ведь непонятно даже, в какую сторону эта штука стреляет и как заставить ее выстрелить. Оставалось понадеяться, что до этого не дойдет, что Бербер просто испугается и сам все выложит. Даже отсюда по его затравленному взгляду ясно, как он боится этой штуки до поноса, и само предвкушение опасного эксперимента наполняло Толяныча пенистым азартом.

Он с самоуверенным видом сделал отстраняющий жест: отойди, женщина, мол, твое дело — кухня.

Над Бербером склонился Сашек, ощупывая его челюсть:

— Сложный перелом. — Констатировал он с уважением глядя на Толяныча. Жить будет, а вот говорить не сможет. У него кусок кости проник в ротовую полость. Язык поврежден. Мягче надо быть, брат. Мягче.

Так, Бербер ничего сам не выложит — надежда оказалась жидковата. Толяныч сплюнул:

— Говно тоже мягкое! Ладно. Как он там говорить будет — это ваши проблемы. А пока просто приведи его в чувство, а ты, — Он повернулся к Лизе, — готовься, сейчас мы из него будем информацию отхлебывать… Слушай, давай, я буду звать тебя — Лиз? Или Бетти, на худой конец. А то окликаю, как буренку колхозную. Я не то, чтобы наезжаю, но все таки…

Она лишь ошарашено пожала плечами, явно не готовая к такому интимно-наглому предложению.

Азарт пузырился внутри, как бокал шампанского, выпитый на голодный желудок, забираясь в подмышки и ероша волосы на затылке. Ни о какой опасности он и не задумывался.

«Что нас ждет, а, Фант? Тебе там сверху не видать?»

«Пожуем — увидим…»

Обоими овладело ледяное спокойствие, а азарт наподобие наркоза напрочь отметал малейшие сомнения в успехе.

— Ну-с, приступим…

— Подожди, Фант, — ее враз побледневшее лицо, блеск в глазах, суетливые движения рук никак не вязались с тем образом, который сформировался у Толяныча, и явно выдавали нешуточное смятение. Толяныч приостановился. — Как только ты откроешь котелок, как тут же все, кто ищет этот артефакт, узнают, что он активирован. Эта штука может нарушить информационные поля на довольно приличном расстоянии, а слабые искажения распространятся на несколько десятков километров. Так что засечь наше местоположение будет довольно просто. И они все постараются оказаться поближе к месту событий. Даже очень близко. Здесь может стать тесновато. А уж тем более они постараются завладеть артефактом, а значит — станет совсем горячо.

«А ведь она знает про эту штуку не больше моего! — осенило Толяныча. Просто она знает что-то о ее назначении и то только в теории. Она хочет, чтобы я попробовал! Она хочет убедиться… В чем?» — он решил, что не стоит демонстрировать свое невежество, по крайней мере пока.

— Короче, из этого следует, что уж если будем использовать эту граблю, — нарочито грубо прервал он излияния Лиз, — наша задача состоит в том, чтобы убраться отсюда потом как можно быстрее. Ну так командуй, Вожатая.

Она согласно кивнула, бросив на него странный мимолетный взгляд, и принялась отдавать распоряжения помощничкам — что делать дальше. И вот уже споро поволокли тела к яме, выкопанной Лешим; за кустами развернулась бурная деятельность, очень напоминающая работу мясников, но Толяныча она не сильно интересовала — первый запал прошел, и он уже не чувствовал полной уверенности в правильности своих действий. Но отступать, как говориться, некуда — позади Москва, да и впереди тоже. Толяныч почувствовал, как спазм сжимает ему желудок, а через мгновение горечь желчи растеклась во рту.

— Лиз! Мне нужна та славная настойка, — обратился он к ведьме решительным тоном. Она поморщилась, но стерпела. Ничего, пускай привыкает, которую использует Пастор для своих экспериментов. И еще: ты будешь меня страховать, но по возможности постарайся не вмешиваться. — Он помолчал и добавил. — Тебе, как я понимаю, еще придется заметать наши следы.

Она еще раз молча кивнула и поглядела на Толяныча уже с интересом:

— Я никак не могу понять — ты действительно из Знающих, или только ловко придуриваешься? Но тогда почему я о тебе ничего не слыхала? — И протянула ему знакомую уже фляжку.

Толяныч не спеша отвинтил крышку и сделал долгий глоток. Крякнул, утирая выступившие слезы, и глотнул еще раз:

— И к какому выводу пришла высокая комиссия?

— А вот это — секрет.

— Пора. Ладно, потом расскажешь… — Толяныч почувствовал, как по телу разливается тепло и умиротворение, не расслабляющее, а очень легкое, бодрящее. Решение принято, и прочь сомнения! И напоследок пошутил, уже раскрывая котелок. — А вот эта штука поможет. — И увидел как и без того бледное ее лицо становится еще бледнее.

Серая мгла тут же отрезала мир, и он не испытал отвращения, держа в руке мумифицированную плоть когда-то живого человека только потому, что пальцы тут же онемели, словно кровь перестала в них циркулировать. Толяныч держал артефакт голой, ничем не защищенной ладонью — леденящее, надо сказать, прикосновение. Главное было не думать об этом. Для верности он взялся за артефакт еще и левой рукой.

Дальше все было просто: не обращая внимание на онемение пальцев, Толяныч просто навел свое орудие кольцом прямо Берберу в лоб, как это делал против Альбы в том сне и как это пытался сделать покойный Циклоп, прищурил левый глаз, словно бы прицеливаясь. Бербер сразу же пришел в себя и судорожно пытался что-то сказать, но распухшая челюсть уже не подчинялась. Толяныч никогда раньше не мог понять, как это выглядит: «в его взгляде читалось отчаянье…» И вот теперь мог воочию убедится в справедливости таких слов. Во взгляде Бербера читалось именно это самое. Все понты улетучились разом. Он силился отстраниться, отползти жалко дергая головой и суча ногами по траве. Правда Толяныча мало интересовало, что еще Бербер может сообщить — он был отчего-то твердо уверен, что через пару секунд возьмет все сам. Чип за сто.

«Что-то связано у них с этой бирюзой…» — только и успел подумать он, когда почувствовал, как сбойнула коррекция, выпуская Фантика вперед, и он словно бы скользнул вдоль своих рук ближе к артефакту, к клубящейся мглистой субстанции.

Лиза, стоя за спиной, положила прохладные ладони ему на виски. Бирюза чуть холодила середину груди, точненько в районе известной чакры.

Руки, казалось, непомерно удлинились и приобрели призрачность струй дыма, и Фантик легонько сжал ими глотку Бербера — я не хочу от тебя ничего слышать, ясно? — проникая внутрь его сознания все глубже и глубже, разрывая паутину мыслей и безошибочно находя путь среди мозговых извилин. Миновал и черную плоскость, бывшую ареной поединка. Монстры в капюшонах еще бестолково толпились здесь.

«Ага, Лиз пыталась проникнуть в его сознание, — отметил он походя новую и наверное важную для себя информацию. — Ну да, это она и собиралась сделать. Это и было считывание. А толпа монстров, та жаба — это виртуальные блоки… Но как я-то все это смог увидеть?»

Мысли отвлекали, а концентрацию терять сейчас было опасно — это он чувствовал и сосредоточился на действиях, к которым подталкивал артефакт. Виртуальные конечности продолжали удлиняться и без труда проходили сквозь толпу. Более того, твари послушно расступались, стараясь избежать контакта с клубящейся субстанцией. Конечности жили своей жизнью — сами искали встречи, и все, к чему они прикасались, становилось струйками серого дыма, тут же поглощаемого, помогая им удлиняться еще больше, наливаться призрачной силой.

Фантик продолжил скольжение, чувствуя присутствие ведьмы за плечом. Сейчас она как бы стояла между ним и Толянычем.

Но и Толяныч чувствовал материальное присутствие Лиз за спиной, ее руки плотно обхватили его виски, а в лопатку упиралось нечто теплое и податливое. Он мог бы классифицировать это как ее грудь, если бы все внимание не поглощалось артефактом. Ему начинало казаться, что он держит огромную сосульку, от которой индевели пальцы; скоро Толяныч совсем перестал их ощущать.

Движение вперед, сквозь лабиринт берберского сознания, продолжалось без малейшего усилия. Он просматривал по пути вереницы образов, пропускал сквозь пальцы песок воспоминаний и ручейки ассоциаций, дат и событий. Иногда задерживался. Тогда Лиз толкала его дальше: «Не то! Вперед! У нас мало времени!»

Фантик отмахивался, но послушно шел, слабо представляя себе — что они ищут, и где это искать. Пришлось доверяться ведьме, а она подталкивала все дальше и дальше вглубь.

В конце концов Фантику перестала нравиться такая настойчивость — помни бабкины слова, брат — но ничего другого не оставалось…

Поле недавней схватки, черное пятно там, где жаба столкнулась с драконом и вороном — совершенно выжженное место… Дальше!

Вот комната, игрушки, письменный стол, и ребенок склонил голову что-то прилежно рисует… Это еще не Бербер, а просто — мальчик Сережа… Дальше!

Подворотня, двор… Ребята курят, играет магнитофон… Дальше! Быстрее!

Ведьма все время подталкивает его в плечо… Чем? Руки-то она держит у него на висках. Грудью?…

Дальше!

Ага, вот наконец и грудь… Это что — чуток порнушки, что ли?

И вот тут-то Фантик стал как вкопанный — прямо на него глазела Танька! Та первая, самая-самая. Сладкая. И не просто глазела, а одновременно жадно спаривалась с каким-то уродливым существом, в котором он мгновенно опознал Бербера. Замер, заворожено наблюдая замысловатые позиции, которые партнеры меняли с ловкостью акробатов, как бы перетекая телами, немыслимо выворачивая суставы и отчаянно гримасничая. Она была с Бербером!!! Холодок пополз по лопаткам, когда он увидел на месте Бербера себя. И снова Бербера! Она совмещала…

Это был удар, предательство, шок…

Ведьма настойчиво толкала его дальше, и он подчинился, уже краем глаза заметив, что на месте Бербера опять он сам. Дальше, бляха-муха!!! Прочь отсюда.

Вот опять Толяныч… Прыгает в тачку… Татами, их поединок… Пустырь, автомат в руках Бербера… Надо же, тоже помнит… Вперед!

Чья-то разбитая рожа… Мага… Пьяные шлюхи… Все не то! Дальше.

А впереди уже толпа в черных капюшонах, а в круге неистово пляшет обнаженная женщина, и это опять — Танька… Какого черта?!!

Распяленное тело со вскрытой грудиной, и чьи-то руки копаются во внутренностях… «Тебе, Великий, приносим…» Дальше неразборчивый хор. Уже теплее…

— Здесь!!! — Шипит за плечом Лиза и резко направляет их общее движение куда-то в сторону. Знакомое место маячит впереди, и призрачными руками Фантик тянется туда, но странная фраза со многими шипящими вползает в ухо, словно дохлая змея. Блок? И тут же он срывается в водоворот образов, мелькает и кружится вокруг целый калейдоскоп улиц, домов, каких-то деревьев и лиц.

Фантик полностью утрачивает ориентировку, это опасно, очень опасно…

— Назад! Сейчас схлопнется! — Ага. Значит она углядела то, что нужно.

Знакомый уже путь, но намного быстрее, почти бегом, и вот показалась толпа черных монстров. Стоп, не сразу, еще кое-что надо сделать. Призрачная рука послушно метнулась в сторону, и несколько стражей — уже дым, но рука отдергивается, не давая им слиться с собой. И эти беспризорные струйки беспорядочно мечутся, расталкивая толпу, превращая в дым, и так все быстрее и быстрее, словно огромный серый ластик по цветной картинке, оставляя за собой лишь грязные разводы…

И они вынырнули под звезды.

Бербер распростерся на земле, и в глазах его клубится серая муть, а на подбородок стекает темная от крови слюна. Толяныч чуть не рухнул рядом, не чуя под собой ног, зато ведьма метнулась к Берберу, и камень в ее руках уже полыхал молочно зелеными сполохами.

6

Очухался полностью Толяныч уже в машине, ехавшей куда-то в ночь. Лиз сидела на месте водителя — ему видны были только растрепанные рыжие волосы и сухощавая, уверенная рука на джойстике — и что-то не то напевала, не то бормотала. Первой мыслью было застонать, но ее Толяныч отмел с негодованием. Голова, легкая и пустая, походила на монгольфьер, заполненный чуть теплым воздухом примерно на четверть. Проще всего представлялось закурить, и он начал шарить вокруг в поисках сигареты. Лиз развернулась вместе с сидением и мягко взяла его за руку, вложила в нее фляжку. Толяныч глотнул — какая гадость, но крепка зараза…

— Как ты? — В голосе ее было сочувствие. За лобовым стеклом на фоне ночного неба маячил инфернально черный горб Москвы, отороченный сигнальными огнями. Знакомо вырывалось в небо узкое пламя мусорожогов. И ночь. Глубокая ночь.

— С пивком покатит… — Голова теперь больше напоминала пустую водочную тару в руках не совсем опохмеленного человека. Он выпил еще. — Уже лучше. Похоже, я слегка отрубился…

— Ну, типа того… Так бывает, когда с ЭТИМ сталкивается неподготовленный человек. Так что считай, что тебе повезло.

«Ну что ж, будем считать, что пока мне везет…» — вяло согласился про себя Толяныч и поводил глазами из стороны в сторону, пока наконец не обнаружил сисястый пакет у себя в ногах. Лиза уловив это движение усмехнулась, впрочем он не разобрал, что же крылось за этой улыбкой.

— Я постаралась провести Обряд как можно тщательнее, но нам надо было спешить. Завтра я проведу еще один, более основательный.

— Ну да. Больше обрядов, хороших и разных. Это ладно… — Он все-таки нащупал в кармане сигареты и с наслаждением закурил. Потом глотнул еще из волшебной фляжки — уж больно хорошо мозги прочищает. Лиза наблюдала за его манипуляциями с легкой, но удивительно теплой улыбкой, и Толяныч не мог не воспользоваться моментом:

— Слушай, а ведь ты должна была помешать мне использовать артефакт, верно?

— Да.

— И почему не помешала?

— Знаешь, Фант, вокруг тебя атмосфера такая… — Она пощелкала пальцами, — с чуминкой такая, вот! И это как инфекция передается.

«Каким же, интересно, путем?» — чуть было не спросил он, но прикусил язык на вовремя подвернувшемся под колесо микрухи ухабчике. Проглотив заодно и отдающее солоноватой личной кровью матерное слово, сказал:

— Ага. Кстати, Вожатая, а ты не хочешь рассказать о вашей пионерии?

— Нет. — Сразу поскучнела она.

— У меня есть подозрительное ощущение, что меня и моих друзей используют втемную, а это плохо. Это очень плохо. К тому же я сегодня целый день с похмелья слушаю какую-то хрень про всяких там посредников, принимающих, знающих и прочих отправляющих… Да, вот еще два чудесных слова — Утре и Вожатая.

— Надо говорить «УТРЭ». С твердым окончанием. Это французская транскрипция, понимаешь?

— Ага. Транскрипция. Это понятно. Интересно было бы услышать насчет Бербера. Твое объяснение. Я уж не говорю про всякие обряды. Что это за обряд с расчленением уже мертвого человека? Я бы сказал, что это натуральное извращение. Короче, сама понимаешь — вопросов полно. И я бы хотел получить на них ответы.

Последняя фраза произнеслась уже в несколько повышенном тоне. Толяныч смутно помнил, как отработанный материал, точнее сказать тела Бербера с компанией, Вова расчленял на куски, а Сашок споро закатывал в целлофан, предварительно спрыснув какой-то ядовито-вонючей жидкостью. Такого зрелища даже Фантик-клон не смог полностью переварить, и оставалось только клясть последними словами «Золотые Своды», сбойную коррекцию и свою невезучую судьбу. И еще пытаться хоть что-то понять из потока событий, чтобы попробовать выжить.

Судя по основательности действий пасторовых подручных, шансов на выживание было минимум — уголовный розыск еще никто не отменял. Но Толяныч вовсе не собирался сдаваться, он привык доводить дела до логического конца.

— А для тебя это так важно? — Лиз глянула на таймер, потом бросила взгляд на надвигающуюся Москву.

— Да.

— У нас маловато времени. Про Пастора он врал, ты это сам знаешь… Она тронула свой кулон, разбросав по салону россыпь бликов. — Может, мы отложим разговор?

Она мило улыбнулась, и Фантик почему-то вспомнил податливое тепло на своей лопатке. Она знала привлекательность своего тела и умела этим пользоваться не хуже Альбы. Вот сука!

Лиз вернула кресло в первоначальное положение, и в уютном полумраке комфортабельного салона, устроившись поудобнее, он мог видеть только ее профиль, слегка подсвеченный от приборной панели.

— Хорошо. Тогда ответь мне на один вопрос, последний… — Толяныч медлил, стараясь тщательно отобрать именно то, что сразу же прояснит для него положение дел. Бербер, возможно, врал, но интуиция подсказывала, что он врал не во всем. — Анти-страх. Что так напрягло нашего пациента?

Повисла пауза.

«Попал!» — подумал, было Фантик, не испытывая впрочем особой радости. Это было то самое, что он усилием воли и коррекции отодвинул на время вглубь себя, на потом оставил, хотя само слово не мог не знать.

— Ну как тебе сказать…

— Как есть. — Твердо сказал он, холодея внутренне от нахлынувшего предчувствия. В затылок вновь отдался басовый аккорд, и, ища опору, Толяныч вцепился в висящую на шее бирюзу.

— В твой кулон встроен такой прибор… Нормализатор эмоций… Короче говоря, эта штука действует, как слаботочный суггестивный излучатель… — По мере того, как она мямлила, что, кстати, совсем не вязалось с холодным ведьмачьим образом, Толяныч все больше покрывался потом. — Он сглаживает импульсы регрессивных эмоций, возникшие в сознании под действием возможных, подчеркиваю, ВОЗМОЖНЫХ событий. Небольшая коррекция, брат…

Бирюза! В нее вделана такая штука, которая…

Которая…

Фантик чувствовал, что задыхается. Он никогда раньше не имел доступа к докоррекционной памяти носителя, но колотый лехин софт дал ему эту возможность. И теперь он судорожно рылся в памяти, как в пыльном чулане, пытаясь найти, понять, а может наоборот — забыть, закопать это знание поглубже…

Бирюза! Синее с черными прожилками. Синее и плоское небо, и прожилки смрадного дыма. Там горят бронетранспортеры…

Анти-страх!

Солнце. Раскаленное, как ствол автомата после атаки. Зыбучий песок, барханы и постоянная жажда. И миражи!

Нет, это не миражи!

Это реальность! Реальность…

Гниющие заживо люди. Солдаты. Бойцы. Пушечное мясо! Ковыляют в атаку. Они уже свое получили по полной — и Зарин-4А, и СиЭс, и протонный дождь. Но живы! Они живы, потому что надо выполнять боевую задачу. Надо наступать. И они наступают, не чувствуя, как отстает от костей мясо, как вываливаются небрежно подвязанные и разлагающиеся внутренности. Они выхаркивают куски легких. И идут в атаку. Так надо! Такова задача!

Живые зомби, мертвяки, но не навсегда, ведь отсроченная смерть не может длиться долго. Всего три-пять дней, а при адской жаре и того меньше. Потом тело утрачивает моторные реакции.

А рядом с ними… Те, кому это еще предстоит, может уже в следующем бою, может завтра. А может и сейчас. Но они живы и видят свою судьбу воочию. И не бояться ее!

«Все мы мертвяки, только отсроченные…» — так говорят они друг другу с кривыми застывшими улыбками, больше похожими на оскал мертвецов. Отсроченная жизнь… Разве можно назвать это жизнью?

Анти-страх! Препарат, способный отменить все инстинкты, снять с психики человека все барьеры и предохранители. Отменить страх — значит, отменить самосохранение. И они получают этого вдоволь. Сколько хочешь! С едой, в инъекциях, при переливании крови и прививках, они перенасыщены адреналином, но это направлено только в одну сторону — боевая задача!

И самое ужасное: они все понимают, но не бояться. Кто-то пытался отказаться, но солдаты получают анти-страх даже с водой. С водой! А в пустыне без нее нельзя. Все можно — не есть, не принимать витаминов, не ходить в медчасть.

Но не пить нельзя!!!

Стоп. Коррекция.

Фантик теперь знает все — его носитель пошел на коррекцию, вернувшись из ада. Отмененный страх хлынул, накопившись, словно цунами, и он сделал коррекцию, чтобы просто жить. Чтобы отсрочить страх еще на немного.

Коррекция. Это плотина между страхом и сознанием. Между жизнью и НЕ-жизнью.

Толяныч почувствовал во рту горький вкус собственной крови. Нет, приказал он себе. Эта сука, что так спокойно говорит о том, чего не знает и знать не может в своем высокомерии и холености, она не должна заметить ничего. Но Пастор… Это было больно, чертовски больно. Грудь, казалось, разорвется, как заряд шрапнели, но он лишь сильнее прикусил нижнюю губу. Огляделся — вроде не вырубался, вроде она ничего не заметила.

— …для твоей же пользы. Он лишь хотел снизить, совсем немного смягчить воздействие эмоционального заряда… — «Ну да, и загрести самый жар моими руками. Да за кого она меня принимает?!!» — А бирюза… Это только дань традиции, Фант. Бирюза — благородный камень, знак того, что воин готов бороться за правое дело. Бирюзой отделывали ножны самых прославленных клинков древности.

— Ну да, естественно, благородное дело. Только почему-то он забыл меня спросить, готов ли я за него бороться. И я теперь сомневаюсь — такое ли оно благородное, что за него надо бороться вслепую.

— А что, собственно, противоречит твоим принципам? — Теперь ее тон стал холоден, как плоть артефакта, и Фантик понял что подошел к запретной черте. Дальше ей говорить неприятно, может она сама сомневается в справедливости своих слов, может еще что. — Те, с которыми ты вступил в борьбу, они же не совсем люди. В этом ты убедился сам.

— Это верно. Но есть еще свобода выбора, так почему же у меня ее попытались отнять?!

— Не стоит сейчас копаться в причинно-следственных связях. У нас и так мало времени. Так что не задавай пожалуйста пока больше вопросов.

Толяныч сглотнул кровавую слюну. Мало времени — то же самое говорил и Пастор. Тоже мне, прославленный клинок нашли.

— Ладно… — Не стал он спорить и приладил токин. — Леший, пересядь к нам, поговорим.

Жигуленок метрах в двадцати впереди помигал стоп-сигналами и приткнулся к обочине. Лиз припарковалась рядом. В свете фар фигура Лешего выглядела еще более внушительно, полное впечатление, что в микруху влезает легендарный снежный человек.

Микроавтобус ощутимо качнулся на рессорах.

— Как твоя коррекция, Фант? — В голосе Лехи было неподдельное участие. Толянычу стало даже уютнее.

— Семь-восемь… — Поморщился он. Не станешь же говорить, тем более при этой… благородной, что его клон, похоже, обретает душу. — Сбоит, падла.

Лиз резко обернулась вместе с креслом, вперив в Толяныча пристальный взгляд:

— Пастор не докладывал, что ты подвергнут коррекции! Тогда бы мы действовали по другому.

Толяныч испытал некоторое удовлетворение от одной мысли, которую не преминул высказать вслух:

— Значит, Пастор не все говорил не только мне. — И по лбу эта вожатая читать не умеет в отличие от Галины. — Ты заводи, давай, у нас мало времени. Ехать надо. — И сопроводил свои слова небрежным взмахом руки, словно бы приказывал таксисту. Лиз скорчила мимолетную гримаску, но все же нажала кнопку стартера.

На мгновение он устыдился собственного злорадства. Ведь Пастор еще неизвестно, выживет или нет, а у него семья и многие годы дружбы давно связали их с Толянычем крепкими узами. Но цепочка выстраивается такая: Бербер говорит о Посредниках, эту рыжую нахалку явно причисляет к ним, она тоже говорит «мы». Значит с одной стороны Утрэ и Бербер. Был Бербер. С другой не менее подозрительные Посредники и Пастор. Тьфу, бляха-муха, был Пастор! И обоих выбывших Толяныч хорошо знает. Или знал? И еще Галина и Мурзик — логично предположить, что это какая-то третья сторона. А Пастор еще говорил, что за артефактом охотятся как минимум две команды. Как минимум. Ну и раскладец, просто голова идет кругом. Но Пастор-то каков! Мог бы по старой дружбе просветить-то, а он, такой-сякой, вместо этого анти-страх подсунул…

«Ты же всего не знаешь! — подбавил пару Фантик. — Может, он и правда хотел, как лучше.»

От обнаглевшего «соседа», окончательно отбившегося от рук за буквально за последние часы, так просто уже не отмахнешься, он стремительно обретает собственное сознание. «Обнулю скотину!» — привычно решил Толяныч, но тут же получил напоминание, что все последние попытки успехом не увенчались. Может, конечно, дело в том, что лехин софт колот неудачно, но все равно — не в Сеть же лезть с таким-то багажом. Проще уж сразу явку с повинной оформить.

Вот, это и есть жизнь — сказал он Серегины слова самому себе, а заодно и клону. Хватит от нее бегать и прятать голову, как страус под подушкой. Потом разберемся, а пока есть дела поважнее. По любой логике выходит, что раз уж разворошил гнездо, так его надо уничтожить, иначе житья не дадут.

— Наши планы? — Спросил Толяныч, когда машина вновь тронулась.

Леший не спеша закурил:

— Сначала едем ко мне домой, подготовимся… Это много времени не займет. Ну а потом — на адрес. Где, ты говоришь, это находится? — Обратился он к Лиз, выводя на дисплей карту автопилота.

— На Садовом, почти напротив ресторана «Пхеньян». Где Купол собираются закладывать. Там целый квартал домов под снос. — Лиза ткнула пальчиком в экран, блеснул ухоженный ноготь. Автопилот мигнул дисплеем и вывел указанный район подробнее. — Психосканирование редко позволяет считать точные координаты. Обычно можно лишь увидеть общие приметы, примерное месторасположение…

Толяныч всмотрелся:

— Это ж совсем рядом со Склифом! Они что, прямо у Пастора под боком окопались? — И тут же пожалел о вырвавшихся словах, но не воробей ведь. Не стоит демонстрировать ведьме свою неосведомленность, напомнил себе. Однако количество совпадений не то что настораживает, оно напрягает по полной, а времени, чтоб разобраться, нет. И достаточной информации тоже нет. Что-то назойливо толкает вперед и вперед, словно по пятам гонятся; события так закружили в свой водоворот, что сил сопротивляться не хватает катастрофически. Может бросить все к чертовой бабушке?

Но твердый с прищуром взгляд Лешего не оставлял пути для отступления:

— Хорошо. Я знаю, где это. Кстати, Фант, по твоей наколке.

Толяныч почесал в затылке:

— Да? Что-то не припомню…

— А помнишь телефончик, который тебе Альба оставила? Меня же Крот попросил пробить адресок. Во-от он, — Леший указал на дисплее, и план стал еще подробнее.

Толяныч перехватил в обзорном зеркале странно недобрый взгляд Лизы, проигнорировал, хлопнул себя по лбу в озарении:

— Точно, бляха-муха!

— Вот отсюда и начнем, Фант. Запрос на обстановку я сейчас сделаю, полный расклад будем иметь — схему помещения, подходы, все пироги. Особого какого-то плана не нужно — просто входим и месим всех подряд. Неплохо бы взять языка и допросить, или, как вы выражаетесь, считать. Тогда можно вычислить и остальных. Короче, больше сдадим — меньше припаяют. — Леший был предельно конкретен, и такая конкретика Толянычу не пришлась по душе, хотя он отлично понимал, что позволяет себе слабость. — В запасе накрайняк еще остается Крякшино…

— Что еще за Крякшино? Не помню такого, хоть убей… Хм… — После разборки с Бербером и особенно после применения артефакта Толяныч чувствовал сосущую пустоту внутри, словно бы обнулилось до самого донышка не только содержимое клона, но и реальное личное сознание. В этом обрушившемся ворохе событий Толяныч уже почти не различал реальное и виртуальное внутри себя самого. Слава яйцам, что басист наконец заткнулся и не полосует больше мир на дискретные отрезки.

— Что-то в Подмосковье, — Леший глянул на подозрительно молчаливую Лизу. — Ты ничего не скажешь?

Она почесала в дебрях своих потрясных волос:

— Это по моему какая-то усадьба или дача… Сейчас задам поиск. — Она отвернулась к дисплею.

Так, она все же высмотрела у Бербера то, что надо. Даже Леший уже в курсе, пока ты, брат, сначала в отрубе валялся, потом был занят гнилыми переживаниями. Неподготовленный, одно слово. Да к такому и не подготовишься.

Танька! С Бербером! Щемящая боль вернулась на миг, но Толяныч взял себя в кулак, заставляя слушать Лешего:

— …Времени у нас будет немного. Обычно в пределах Садового кольца дежурная группа прибывает на место примерно в течении двадцати минут. Леший водил сигаретой, словно бы читал свои слова с какого-то невидимого остальным дисплея. — Еще десять, пока все три яруса оцепят и прочешут. Поэтому действовать будем быстро. Как у тебя на Пражской, Фант. Есть вероятность, что времени будет больше. Там ведь сплошной бомжатник, так что вызывать патруль вряд ли кто станет, кроме, конечно, наших клиентов. Вот ее, — ткнул Леха сигаретой в Лизу, она покосилась, но промолчала, — на всякий случай выставим на стрем. Дадим токин, будет слушать дежурную волну. У меня еще есть десяток гранат, возьмем «Разрез». Ну а остальное, как фишка ляжет. Главное — внезапность. Ну, а дачка… Что там, нашла? — Лиза молча вывела результат поиска. Леший глянул. — Ага, есть такое дело. Отлично. Ну, об этом говорить еще рано, запрос я сейчас отправлю. У тебя же бук с собой? Вот туда и пришлют. Все вроде…

Леший затушил бычок в пепельнице.

Фантик смотрел на него и думал, что действительно влип основательно, и вот прямо сейчас они спокойно обсуждают очередную бойню. Но если уж начал, то как остановиться, если врагов много, они сильны, и он о них практически ничего не знает. Спрашивать эту рыжую сосульку? Нет, фигушки! Она, Пастор, Бербер, даже Галина… Все виляют, у всех свои цели и планы, в которых Толянычу явно отведена роль пешки. Так что уж лучше попробовать сделать вид, что не пешка, что как минимум фигура, попробовать сделать свою игру. Все ж не так обидно будет… «Больше сдадим — меньше припаяют» Вот именно, бляха-муха! А ведь еще пару недель назад подобные мысли даже и не пришли бы в голову. Пусть коррекция сбоила, но она была! Была, и жизнь казалась проще и спокойнее, что ли…

«Бросить все, говоришь? А Леха, а Крот? Может им все это — привычное дело, но они же тоже увязли по самое не балуйся, просто смотрят на вещи по другому — сделал дело и гуляй, насколько храбрость позволит. Так что забудь, брат, это слово — бросить. Плохо, что придется положиться на рыжую ведьму вместе со всеми ее Посредниками. Ну ни малейшего доверия к ней нет. И кулон у нее такой подозрительный, тоже наверняка всякими примочками напичкан. Да и вообще, откуда она взялась, что тут распоряжается?!! Тоже мне, Вожатая, бляха-муха. Не забыть бы Вову спросить на этот счет. И про эм-дюк стоит все-таки поинтересоваться…»

— Знаешь, Леха, мне очень неприятно, что пришлось втянуть тебя в это дело… — Толяныч ясно понимал, что без Лешего не обойтись, но… Он должен был это сказать, бляха-муха!

— Да ладно, брат, все будет ништяк. Не переживай зря. Давай лучше по глотку из твоей посуды.

Толяныч заметил, что до сих пор держит в руках фляжку, и протянул ее Лешему.

— Будем… А-а-а, крепка, зараза! — Леха поспешно закурил новую сигарету и вернул настойку Толянычу.

— Будем.

Оставшуюся дорогу они молча курили. Настоечка чем-то напоминала по вкусу «Охотничью особую», но выжимала слезы из глаз. Голова стала совсем ясной и легкой и как-то вдруг наполнилась неким содержанием, проанализировать которое Фантик пока не мог.

7

Экипировка не заняла много времени: они даже не стали заходить к Лехе в квартиру, а просто загнали микруху к нему в гараж. Леший спрыгнул в смотровую яму, повозился там с полчаса, гремя какими-то железками, и вытолкнул наверх два объемистых баула и несколько бронежилетов.

Толяныч надел свой, уже привычный, с распоротым плечом, броник и оправляя его, спросил девушку:

— Тебе нужен? — И встряхнул в руке другую увесистую одежку.

Рыжая отрицательно покачала головой. Фантик никак не мог уловить причину того, отчего Лиза упрямо ассоциировалась у него с Альбой? Вроде никакой прямой аналогии, за исключением цвета волос, но… Пряные воспоминания потекли, было, от мозга вниз к животу, зацепляясь за бляшку с руной Фреира, но Толяныч волевым усилием прекратил этот процесс. Все они одним миром мазаны. Бойся Рыжих, бляха-муха!

Он вызвал по токину свою квартиру — очень захотелось узнать, как там Матрена поживает, да и матрешки-близняшки:

— Але! — Голосок одной из «матрешек» звонким колокольчиком кольнул в ухо.

— Тань, — сказал Толяныч. — Мы задержимся. Так что не ждите нас сегодня. Будем под утро. Матрену покормите там.

— Уже.

— Это хорошо. Ну как она? Не хулиганит?

— Нет, что ты! Она прелесть, такая лапочка.

— Это она может. Ну ладно. Из дома особо не выходите — неспокойно у нас ночами-то. Там, в шкафу, на нижней полке у меня заначка есть, вполне приличный коньячок. Можете пользоваться. Ну все, не скучайте. Пока, целую в ушко.

— Чао, Фант.

Сашок с товарищем не принимали в подготовке деятельного участия — у них оказался в наличии свой собственный арсенал, даже армейские токины. Настройка абонентов прошла за считанные секунды. Пользуясь моментом, Толяныч ухватил под локоток Володю:

— Слышь, а она что, — кивнул он в сторону задумчивой ведьмы, сосредоточенно созерцающей свой кристалл, — так и будет за нами таскаться?

Вова почесал перебитую переносицу:

— Так положено, Фант. У нас беспредельщиков не жалуют. Вот Посредники и приставляют своего эмиссара, ну, чтоб все было по закону.

— Да что это, бляха-муха, за Посредники такие?

— Поехали! Раньше сядем — раньше выйдем. — Крот, до того непривычно молчаливый, наконец-то оказавшись в своей стихии приплясывал у микрухи в нетерпении.

— Ладно, Вова, потом договорим.

Вновь разместились в микроавтобусе, и Сашок вырулил из гаража. Леший загнал на его место кротовский Жигуль и запер ворота.

— А ну-ка, ребята, давайте-ка обновим ваши амулеты. — Когда микруха нырнула в пневмотрассу и уши чуть заложило, Лиз достала коробочку с уже знакомыми фигульками на цепочках.

— Чем ты нас все пичкаешь? Опять Анти-страх?

— Нет, Фант. Просто ваши маски — не самая надежная маскировка. А это, как бы это сказать… Ну, для того, чтобы вас потом не нашли по особым приметам. Впрочем, тебе это не надо — тебе Принимающий отличную защиту обеспечил.

«Да уж, одна бирюза, мать ее, чего стоит.» — подумал Фантик, разглядывая перстни на руке. Спорить было бесполезно. Ишь ты, она еще вдобавок эмиссар, оказывается. Глядишь к утру президентом станет или социальным министром.

Крот заинтересованно подался вперед:

— По каким еще таким приметам?

— Ну, в общем, это можно назвать биополем. Правда, мы чаще используем слово «отражения». Так что надевайте, и давайте не пререкаться. Только утренние надо вернуть.

— Под расписку? — съехидничал Крот.

Они говорили еще чего-то, слышались серегины матерки. Толяныч закрыл глаза и проделал серию глубоких вдохов. Главное — быть уверенным в правильности своих действий, можно взять пример с друзей. Он задержал дыхание: А ты уверен? Медленный выдох… Да. Расслабься — вдох… Еще выдох… Медленнее — вдох… Еще — выдох… Нет — вдох… Ничего — выдох… Есть…..дело… которое надо… сделать.

Ради Пастора, ради себя, ради всех.

Время размазывалось, норовя распасться на отдельные кванты, за окном опять замелькали фонари. Приехали!!! Микроавтобус припарковался на первом ярусе на бесплатной стоянке, которой давно уже никто не пользовался. Толяныч вперился в окно: гулкий свод теряется в слабом свечении галогенов, мелкий мусор хрустит под колесами. Словно здесь пролегает полоса отчуждения кругом ни души, выбитые стекла домов напоминают толпу слепых, прям хоть милостыню подавай. Эстакада верхнего яруса угрожающе ощетинилась кусками бетона, держащимися только на ржавой арматуре и честном слове. Район под снос…

Плавно ушла в стенку дверца — подхватили сумки со снаряжением и вперед! По выщербленной лестнице вниз, на нулевку. Леший сверяется с планшетом покетбука — он ведет группу. Сырые станы, облуплена штукатурка, кучи мусора. Обычное дело: город растет вширь и ввысь, а в один прекрасный момент выясняется, что нутро города уже гнилое. Гнойное такое нутро.

Ну и запахи тут…

Машинально Толяныч глянул на часы — время за полночь. Редкие полушария светильников еле-еле справлялись со скопившимся здесь смрадным сумраком, казалось, что воняет даже испускаемый ими свет. Окна домов заложены грязным кирпичом, где-то по соседству тонко лает собака. Надо же, и ведь бомжи не съели!

Осторожно, стараясь не споткнуться, они обошли наваленные доски вперемешку с битым кирпичом и другим мусором, дальше оставалось пройти триста с чем-то там метров до нужного квартала по тоннелю, больше смахивающему на толстый кишечник дряхлого дракона.

— Стоп! — Леший вскинул кулак. Толяныч заглянул ему через плечо — на планшете тоннель был помечен чуть красноватыми линиями и имел три изгиба. Бледные точки — токины позиционируют владельцев — сгрудились возле первого изгиба. — Пора бы снарядиться. Тоннель надо проверить, могут быть датчики дальнего обнаружения…

— Я сделаю. — Вмешалась Лиза, берясь за свой кулон.

— А ты почему в машине не осталась?! — Спросил Толяныч довольно суровым тоном.

— Не твое дело! — Гонору ей конечно было не занимать, но не ругаться же здесь, в тоннеле. И так акустика невероятная — каждый кап-кап словно колоколом отдается. — Отойдите все назад метров на двадцать.

Толяныч с Лешим переглянулись, Крот смачно сплюнул, только пасторовы подручные беспрекословно выполнили приказ и принялись копаться в своем бауле. Ничего не оставалось, как только последовать их примеру и надеяться, что это не подстава какая-нибудь, и ведьма знает, что делает.

Она скорее всего знала: опустив голову так, что подбородок почти что касается груди и занавесившись рыжими патлами, Лиз осторожно пошла в тоннель. Фантик чуть не сорвался за ней следом, но удержался, лишь отделился от Толяныча, несколько расширяя их общий обзор. Ведьма остановилась возле первого поворота, куда уже почти не доставал свет фонаря, и замерла. Зеленоватое свечение стало нарастать, четко вырисовывая ее силуэт на фоне мрачной стены, и Толяныч почти против воли отметил плавные обводы фигуры. Потом блики задрожали, искажая ее очертания, басово отдалась струна вдоль позвоночника, и одновременно последовала ослепительно-зеленая вспышка. Волосы Лиз наэлектрилизованно вздыбились, и тут же опали, а Фантик почти физически почувствовал, как по тоннелю прокатилось нечто неосязаемое, но от этого не менее жуткое. А Лиз повернулась и быстро, почти бегом, вернулась к ним.

Толяныч не мог отвести взгляда от ее лица, все еще чуть подсвеченного зеленым; ему казалось, что время перестало двигаться совсем. Из ступора его вывел очередной смачный серегин плевок с поминанием конкретной матери.

Сашок подошел к Лизе и с низким поклоном поцеловал руку. Так, это еще что за поклонение?

— Все, у вас одиннадцать минут. Торопитесь! — голос ведьмы выдавал колоссальную усталость…

— Фант. Не похоже, что тут кто-нибудь живет. — шепнул в самое ухо токин голосом Лешего.

Пришлось выключить фонари, впрочем поляризующие очки обеспечивали вполне качественную видимость. «Дальность 14,8 метра» — подсказывал встроенный дальномер. Зев подъезда никак не выдавал даже намека на обжитость, лишь по отсутствию пыли или жидкой грязи на пороге можно было хоть как-то это заподозрить.

— Акустика, мать ее… Ладно, пошли!!! — Толяныч сделал знак рукой внимание. Очки давали ощущение виртуальной игрушки, вот «Ночной охоты» например. — Лиз… — Обернулся он к ведьме.

Рыжая заметно передернулась, хотя адрес ее токина был именно таким еще одно очко нашу пользу — но промолчала. Толяныч довольно улыбнулся, поправил очки и со вкусом повторил еще раз:

— Лиз… Ты возвращаешься к машине, будешь на шухере. Подгони тачку прямо к лестнице и смотри по сторонам. Если что — дашь сигнал через токин. Сашок тебя проводит.

Она тряхнула своей гривой, камень разбрызгал россыпь зеленых брызг, как бы разделяя раздражение хозяйки:

— Я и сама могу за себя постоять, Фант! — Прошипела ведьма, вызвав у Толяныча дополнительную улыбку — этак, глядишь, и совсем оботрется.

— Отлично. Иди и будь осторожна. Бегом! — Она даже изобразила подобие трусцы. Толяныч отвернулся. — Так. Все помните — у нас максимум пятнадцать минут на все про все. Проверить все внутренние помещения — ищем любую информацию… — «На тему?» — перебил Фантик. Толяныч запнулся: а действительно, чего ищем-то? Ему совсем не улыбалось посвятить жизнь борьбе с какими-то Утре. — Делаем быстро и уходим. — Свернул он спич. — Приготовить оружие. Пошли!

Подъезд травмировал восприятие Толяныча убойным запахом мочи и ватной тишиной. Может здесь и не живут давно, но как сортир используют регулярно, а значит какие-то люди поблизости все же есть. Интересно, почему хозяева не возражают, неужели им по фигу?

Леший уже был под нужной дверью, смотревшейся роялем на помойке. Глазок широкого обзора уже знакомо залеплен жвачкой. Фонарь Леха пристроил надо лбом, на груди болтается стетоскоп, но на врача все равно не очень похоже. Он посмотрел на Толяныча и, приложив руку к уху, покачал головой — мол, ничего не слышно.

«А здорова дверища, чистый сейф…» — подумал Фантик, оглядывая предстоящее поле деятельности. Старичок удобно устроился в ладони: между серебряными пулями и убойной силой, выбор пал все же на серебро.

На площадку выходили еще две двери, но квартиры если и были обитаемы, то ничем этого не обнаруживали — одна двери не имела вовсе, другая, хвалясь клочьями обивки, оказалась чуть приоткрыта. Толяныч заглянул в проем и наткнулся на кирпичную кладку в глубине довольно большого холла. Квартира была замурована.

Остальные рассыпались, стараясь не шуметь. Крот взбежал на этаж выше, и перегнувшись через перила, энергично потряс головой — никого. Вова со странным, почти игрушечным, автоматиком в руках, в который он превратил металлическую коробку типа барсетки, оттерев Толяныча скользнул в приоткрытую дверь. Сашок остался контролировал вход в подъезд. Леший уже возился у этой чертовой железяки, прикрепляя толстый черный шнур.

Толяныч остался на площадке один. Абсолютно бесшумно, как тень, появился Вова.

— Вова. Что там? — Леший не обернулся, словно почувствовал его спиной.

— Пусто.

— Тогда туда. Щас рванет! — Леший поджег шнур и метнулся вслед за ними в квартиру. — Лестница должна выдержать, — сказал он, прикрывая за собой дверь, — но напротив двери лучше не стоять.

Снаружи тихонько прошелестели кроссовки Крота — Серега предпочел покинуть подъезд — и практически тут же неожиданно тихо грохнул взрыв. Началось… Дверь распахнуло взрывной волной, она влепилась в стену; с треском лопнула одна петля. Следом ворвалось облако пыли и дыма, и Толяныч метнулся в мутную пелену, видя перед собой широкую спину Лешего — тот успел выскочить раньше. Прямо в затылок жарко дышал Вова. Впереди раздался жуткий грохот — Леший выбил болтающийся на соплях стальной лист и ввалился внутрь, тут же свернув направо в узкий, как кишка, коридор.

— Сашок! Ты с Кротом у двери! Вова, мы — прямо!

Дук-дук-дук!!! Где-то впереди плевался пулями АКСУ Лешего, расчищая дорогу от еще невидимого противника. Коридор оказался огромен до такой степени, что при желании в нем можно прокатиться на велосипеде, и такое желание у Фантика возникло мимолетно, и тут же, еще не поняв до конца зачем, он упал на четвереньки, а вспышки в другом конце коридора Вова оборвал щедрой очередью.

«Стреляют, гады!!!» — Фантик приподнялся на одно колено, видя, как в глубине коридора кто-то тяжело оседает на пол.

— Там еще один! — а палец сам уже нажимал на курок раз, другой, третий. «Был один…» — поправил сам себя и бросился вперед, чувствуя наполняющий тело азарт.

С разбегу он ударил плечом в какую-то дверь, успев сгруппироваться, и ввалился в комнату. То ли разбег был силен, то ли дверь не заперта, но пролетел Толяныч аж до самого окна и, уловив боковым зрением движение, извернулся в ту сторону стволом револьвера. Какой-то небритый мужик возился с перезарядкой, имея в руках крупнокалиберный обрез. Но медленно, очень медленно…

«Крак, крак, крак» — сказал Старичок — мимо, мимо, есть! Третья пуля попала мужику точно в скулу, и мозги небритого оказались на стене а частично — на дверном косяке. «Это называется забить косяк.» — плосковато пошутил Фантик, наблюдая плоды труда двенадцатиграммового комочка в серебряной оболочке, мгновенно ставшего лепешкой при соприкосновении с костями черепа.

Шутка могла кончиться плохо — пистолет вдруг вырвался из руки и возмущенно задребезжал по полу. Делая полуоборот, он левой отбил нож и сразу прыгнул в сторону, нашаривая за пазухой Мышонка. В дверном проеме показался Вова, и Толяныч плашмя упал на пол. Очередь, и второй гад рухнул, как подкошенный, забрызгав его кровью.

— На фиг — на фиг!!! — Бормотал Толяныч, на четвереньках подбираясь к своему нагану. Отщелкнул барабан — посыпались гильзы — и еще подрагивающей рукой загнал в гнезда новую порцию серебряных масляток. — Здоровье дороже, бляха-муха…

Мимоходом обратил внимание на нож на полу, как две капли похожий на крис, отданный Пастору. Ага, все в цвет пока…

Вова обходил комнату по периметру, методично заглядывая в шкафы и ящики. Выпуклые окуляры поляризующих очков делали его окончательно похожим на боевого робота.

— Спасибо!!! — Сказал Толяныч, наконец поднимаясь с пола.

Громкий треск заставил его крутнуться. Несколько секунд Толяныч тупо пялился на изрешеченный очередью компьютер, безуспешно пытавшиеся поддержать изображения на четырех мониторах. Понять что на двух из них было невозможно, третий демонстрировал тоннель, по которому они сюда шли, на четвертом какой-то бомж на куче мусора силился поднести бутылку ко рту. Картинка чуть подрагивала, словно поставленная на паузу. Из нутра компьютера валил сизый дым, трещали и искрили кабели питания.

— Лизина работа… — Кивнул Вова на мониторы.

— Что, комп вдребезги?

— Нет. Датчики зависли. А технику я очередью зацепил.

— Ага, система обнаружения! — смекнул Толяныч и осмотрелся более осмысленно. — А мы отсюда ничего не можем прихватить? Ну, данные, базу, или что там у них…

Вова ковырнул стволом закопченные останки:

— Нет, вряд ли, хотя сервер у них конечно где-то есть. Может Сашок чего найдет.

— Тогда пошли дальше! — Толяныч сдернул чеку с гранаты, решив больше не ковбойствовать, одновременно с Вовой выскочил в коридор. Осмотрелся. Впереди коридор изгибался углом, по плану там должна быть кухня. — А ну стой!

Толяныч аккуратно катнул гранату за угол, вжимаясь в стену и приоткрыв рот. БАБАХ!!! Уши все равно заложило, и долю секунды он созерцал сквозь дым и пыль иссеченную осколками стену коридора. Потом швырнул вторую, для верности, стараясь забросить ее поглубже. Еще один взрыв и…

Вова оказался впереди, пустив длинную очередь.

Когда Толяныч выскочил из-за угла, Терминатор уже был у двери в кухню, которой, впрочем, уже не было — вырванная взрывом из косяка, она валялась за порогом. Толяныч заглянул в проем через его плечо, подсвечивая фонариком. На кухню это мало похоже: просторная комната выкрашена в черный цвет и расписана темно-красной краской. Знаки показались Фантику смутно знакомыми, но не это привлекло сперва его внимание: в комнате вповалку лежали истерзанные осколками тела, опознать половую принадлежность уже не представлялось возможным. Впрочем Фантику этого и не шибко хотелось. Все четверо более всего походили на небрежно брошенные рваные мешки, обильно залитые багровой кашицей. Пятого буквально размазало по стене.

«Кровищи многовато…» — и тут один из мешков зашевелился. Вова отреагировал очень быстро, вспоров голову лежащего из своего игрушечного автомата. Звякнул об пол отработанный магазин, и лязгнул, ложась на его место новый. И все это единым движением. Красиво работает!

Толяныч повертел в руках своего Старичка, тоже пока не подводившего.

В глубине комнаты висели иссеченные осколками черные бархатные портьеры. Схема помещений, предоставленная Лешим, была довольно подробной здесь должна быть темная комната типа кладовки. Он пошарил по стене, ища выключатель, нашел и, стараясь не наступать на кровь на полу, двинулся к портьерам. Резко сорвал их вместе с карнизом, заглянул, не опуская нагана какая интересная кладовка! На стене напротив входа в круге было что-то нарисовано. Хоть осколки изрядно и подпортили изображение, но более всего это напоминало старый герб. Вписанная в земной шар перевернутая пентаграмма, вот только Антарктида почему-то оказалась наверху…

Его не покидало ощущение, что это все — лишь декорация. Не настоящее это все!

Фантик подошел поближе, и, ощущение такое, что оказался внутри огромного виртуального шлема. Как бы чей-то взгляд уставился на него вполне беспардонно. Он шагнул назад и ощущение исчезло. Пришлось тряхнуть головой, отбрасывая наваждение. Так-так-так, пси-сфера и какая большая! Фантик внимательно осмотрел черные стены кладовки, но ни одного проектора не увидел, да и черта с два их увидишь, не зная схему компановки. Это что же, домашняя часовня? Но если и так, если здесь мистика затесалась, то очень щедро приправленная виртуалкой. Уж не про это ли Пастор говорил?

Путем проб и ошибок Фантик смог нащупать границы виртуальной сферы между ней и стеной был узенький промежуток, по которому можно подойти к гербу. Уж не там ли прячутся проекторы? Он протиснулся поближе. Под изображением герба на комодике стоял подсвечник с девятью черными свечами. Интересно… Примерно такие описаны на бабкином эм-дюке, они якобы усиливают эффективность Руки Славы. Преодолевая брезгливость, он потянулся и взял ту, что в центре — очень жирная на ощупь. Попробовал открыть ящики комода, но ни один не поддался. Заперто. Тогда он выщелкнул нож и шагнул еще ближе…

— Не наступи на круг!!! — Резкий голос Терминатора вывел его из задумчивости.

Фантик опустил глаза и действительно обнаружил на полу еще один круг проекцию герба. По внешней его стороне располагались огарки таких же свечей и полустертые, а потому не очень разборчивые символы. Ага, зона наибольшего воздействия…

— А что, еб… — Начал было он, поворачиваясь к Вове и остолбенел. — Вы что, бляха-муха, каждого так обрабатываете?!!

На что Вова, не прекращая колупаться внутри одного из «мешков» обоими руками, спокойно ответствовал, что нет, мол, не всех, а лишь некоторых, но поскольку времени на Обряд нету, то придется взять кое-что с собой. При этом он извлек из нутра «мешка» какие-то его части и положил в пластиковый пакет, уже полный примерно на треть, являя всем своим видом удачливого грибника в красных, по локоть, перчатках. Рядом, в другом пакете проглядывали некие округлые предметы. Головы у убитых отсутствовали…

«Пора бы и на воздух…» — Фантик, сглатывая набежавшую слюну, посмотрел на таймер — время еще как не странно было. Но про комодик и проекторы он и думать забыл:

— Да на хрена ж вам это все надо?

— А вот у Вожатой спроси, она тебе все объяснит, если захочет. — И Вова вскрыл очередной «мешок».

Фантик подумал, что если не выйти, то можно оставить здесь свои следы, и не какие-то там долбаные отражения или биополя, а совершенно конкретную блевотину. А говорят, что человек ко всему привыкает, тем более с пси-коррекцией…

Картина, представшая мутному от накатившей тошноты взору Толяныча в коридоре, являла собой чуть ли не подлинную идиллию: у входной двери, точнее — у ее останков — стояли Крот и Леший. Непринужденно облокотившись на косяк с двух сторон, они мирно беседовали, как будто в их распоряжении не четыре с половиной минуты, а по крайней мере года полтора. Толяныч прислушался — на лестнице было тихо. Канистры с бензином аккуратно стояли в углу прихожей.

— …Я ж и говорю, основное преимущество старых домов — это толстый слой штукатурки, который не дает рикошета… — Лениво цедил Леший, зыркнув на Толяныча, и рука его сжала автомат, но тут же расслабилась, а Кротельник солидно кивал головой, периодически делая глубокие затяжки. — А то бы нас пришлось вместе с ними по стенкам отскребать. Прикинь, пара таких вот яблочек, — он подбросил на ладони овальную гранатку, — и отделения нет… Ну как у вас? Все Окей?

— Да. А у вас?

— У нас все ОБИ. — Сказал Крот. — Семеро, как с куста… Там Сашок орудует. Ну и помощничков ты себе надыбал, братан. Чистые маньяки!

Толяныч трудно двинул кадыком, глотая, и обратил внимание, что оба основательно забрызганы кровью. Леший посасывал разбитые губы. Ранены? Не похоже… Но на всякий случай он спросил:

— Ранены? Почему кровь?

— Да нет, это Леший перестарался — как маханул одного по горлу, так мы все трое и умылись…

— А губу я прикусил, когда дверь вышибал.

— Ладно. Сашок пусть препарирует, это им надо. А вы сейчас меняете девицу на стреме, только бегом, а ее — сюда. Если что, вам отмазываться. Да, и приведите себя в порядок. По возможности… Лиз. Как там у тебя?

— Все в порядке. Тишина. — Голос ведьмы был абсолютно спокоен, и даже не лишен музыкальности. — Поторопитесь, сейчас камеры заработают.

— …Прикинь, тыква раз и пополам! — Оказывается, Крот усердно ему что-то впаривал тем временем.

— Ладно, ладно, иди… — Толяныч стал подталкивать его вслед за Лешим. — Лиз. Сейчас тебя сменят. Бегом сюда, посмотришь — что к чему. Может, обряд нужен. Да, и прихвати пакет, не оставляй. Все, отбой. Вова, зайди-ка глянь — может камеры заработали.

В коридор вышел довольный как слон Сашок, имея в руках два вместительных пакета для мусора, в которых отчетливо бугрилось. Толяныч испытал очередной приступ отвращения, но проглотил и его.

— Вы что, эту гадость с собой везти собираетесь? А если нас тормознут?

— Лиза сделает все, что надо. Не переживай. — И Сашок взялся за канистру, Толяныч нагнулся за другой, заткнув Старичка за пояс.

«Да бляха-муха, как же, не переживай! Тоже мне Гудини в юбке!..» — и тут раздался приглушенный хлопок выстрела. Еще один! Канистра с глухим звоном стукнулась об пол. Тело само рванулось туда, наружу, нащупывая на ходу последнюю гранату. Но в руках был какой-то предмет, он мешал, и Толяныч машинально сунул его в карман куртки.

Бах! Бах! Опять во дворе, и тут же в ответ короткое Дук-дук-дук… Прям война!

Толяныч замер у последнего поворота тоннеля, пригнувшись выглянул. «Ночная охота», уровень два! Тело действовало само, знало даже — куда в следующий момент ногу поставить, как двинуться…

Сперва Толянычу показалось, что очки запотели, но нет. Почему-то он мог различить лишь смутные тени. В воздухе плавала белесая взвесь. Откуда она взялась? Ага! Вот они, у кучи мусора. Но бросать гранату неудобно — мешает неряшливый штабель досок. И автомат молчит… Где же Крот? Где Леший? Где эта хренова ведьма? Ладно, пока за доски, а там разберемся…

Толяныч прыгнул почти наугад — навстречу кто-то бежал, и он бросился незнакомцу в ноги, подбил плечом. Легкое тело рыбкой махнуло через него… Подмять! Он схватил человека за волосы — длинные… И, бля буду, рыжие. Не сопротивляется. Отрубилась? Какой-то шорох метрах в десяти, за кучей мусора, другой — совсем рядом. Толяныч поднял Старичка на уровень груди.

— Крот, ты?

— Я, я… — бормотнул токин. — Очки сними, они деполяр распылили…

Толяныч сдвинул очки на лоб и усмотрел силуэт на фоне стены, передвигающийся к мусорной куче, следом второй… А, суки!!! Лязг затвора… Быстрее!!! Рядом материализовался Крот. А где Леший?

— Ложись, суки!!! — заорал Толяныч, и граната по плавной дуге ушла к цели. Взрыв…

И тишина…

Теперь вперед!!!

Бросаясь из стороны в сторону, он в три прыжка достиг мусорки. Оступился, присел, стараясь привыкнуть к сумраку — никакой пыли, никакой мути. Еле светит ртутный фонарь…

Ага, вон там лежат! Одним броском он достиг соседней кучи. Так, посмотрим… Пульс? У этого нет. А у этого? О, что-то есть…

Подошел Крот.

— Серега, где Леший?

— Я его за те ящики отволок. Он ранен.

— А это кто?

— А хрен его знает! Одного Леха завалил…

— Вроде больше никого нет… — Толяныч отодвинулся чуть в сторону, направил пистолет в голову лежавшему и нажал курок. Крак! — руку дернуло вверх. Он повторил операцию. На этот раз тошно не было.

— Серега, давай быстро в тачку! Вова, Сашок, сюда мухой!

— Угу… — Крот побежал к лестнице.

Толяныч вернулся к Лизе, оглушено мотавшей головой:

— Цела? — Она лишь охнула в ответ.

Из тоннеля осторожно выглянул кто-то, судя по круглой голове — Сашок, и сразу же присел. Толяныч повернулся к нему. Даже мысли не возникло, что надо поспешать, но тут в углу двора, там где дымился мусор, раздалось — дук, дук, дук — одиночными и шепот Крота в токине:

— Фант, нормаль. Он затаился, гад. Я пошел.

Из подъезда выскочил Вова:

— Что тут у вас? — Он потер стекла очков. — Почему туман?

— Очки сними. Деполяр!

Толяныч склонился к Лешему. Сашок светил. Е-мое!!! Весь правый бок Лехи был залит кровью, и разобраться что здесь к чему не представлялось возможным.

— Берись! — Кивнул Фантик Вове. — Осторожно… Он тяжелый… — Тяжелый, это еще мягко сказано. Кряхтя, они подняли Лешего. Он застонал. — Ничего, Леха. Ща все будет… Крот уже подъезжает… — Из тоннеля потянуло дымком, Леший снова застонал. — Вова, ты еще и подпалить там все успел?

Вова кивнул, чего Фантик в сумраке конечно не увидел, но угадал. Они поволокли Лешего вверх по лестнице.

8

Лешего уложили на пол в салоне микроавтобуса, раздвинув кресла.

— Твою мать!!! — Вырвалось у Толяныча, когда он увидел кровавые лохмотья, в которые превратилась куртка на правом плече и груди. Крот уже вкатил Лехе инъекцию прямо сквозь ткань и сноровисто разрезал остатки рукава, пытаясь добраться до раны. Армированная ткань подавалась неохотно. Голова Лешего моталась из стороны в сторону, словно бы небрежно пришитая. Крот, он не того?

Глупее вопрос придумать оказалось сложно, Толяныч просто ляпнул первое, что пришло в голову. Он чувствовал себя голым — развеялась та аура неприкасаемости, которая возникает вокруг, когда не думаешь о последствиях. Сам факт, что в любой момент любого из них могли убить, это открытие поставило Толяныча на грань шока, как не неприятно в этом признаваться самому себе. Руки дрожали мелкой поганой дрожью, и коррекция не помогала совсем.

— Твою мать! — В свою очередь сказал Крот, распахивая вспоротый наконец рукав. — Десерт.

— Игл? — Сашок перегнулся с переднего сидения и заглянул через серегино плечо. — Похоже. Дрянь дело, слишком близко к голове. Тут к Доктору надо. Вова, жми к пневматику! — И стал набирать номер.

Мягко заурчал движок, и микроавтобус резво взял с места.

Лиза молча наблюдала за Кротом, а тот невнятно матерился, сдирая с Лешего куртку, бронежилет, сбрую снаряжения. Потом коршуном набросился на аптечку, извлек пакет, рванул оболочку, да слишком сильно. Что-то посыпалось на пол, но Серега не обратил на это ни малейшего внимания — он торопливо начал обкладывать пульсирующую рану черными небольшими горошинами, мгновенно прилипавшими к коже.

— На шею клади! — Лиза протянула ему второй пакет.

Крот коротко кивнул, а она приладила Лешему на запястье аптечку. Сработал датчик пульса, и в салоне разнеслось тоскливое, тонкое «Пиип-пиип-пиип» — сердце Лешего работало ровно и четко, хоть и очень слабо. Жив, бродяга!

Толяныч чувствовал себя здесь лишним, что за десерт схлопотал Леший, он даже не представлял, но характер ранения и без того говорил, что дело дрянь. И Крот, и Лиза, и Сашок отлично знали, что нужно делать, ему же оставалось только пассивно наблюдать и грызть свою душу, как плесневый сухарик. Толяныч мог сейчас только пассивно наблюдать за действиями товарищей. Фантик пытался отделиться, но ему это никак не удавалось, и укусы совести они делил на двоих по честному. Это было больно. Так больно, словно бы рана кровоточила у него в душе.

Крот уже поливал плечо Лехи быстро застывающим биопластиком из баллончика. Кровь перестала идти.

— Порядок, Доктор сегодня принимает! Уже ждет. — Довольно воскликнул Сашок, когда пневмо-магнитная магистраль дала о себе знать тонким посвистыванием.

— Сколько ехать? — Лиза поддерживала голову Лешего под затылок, водя над его головой своим кулоном. Молочно-зеленое сияние не делало в салоне светлее, но вносило некое умиротворение.

— Двадцать… Нет, тридцать две минуты. — Сашок сверился с автопилотом. Экранчик тоже пульсировал зеленым, указывая оптимальный маршрут к точке, где видимо и «принимает» пресловутый Доктор. — Успеем?

Она нахмурилась, вглядываясь в недра своего кристалла:

— Можем, не успеть. Слишком близко к мозгу. Надо останавливать…

Крот вскинул голову:

— Я тебе, блядь, дам «не успеем»!

— Ничего, все будет в порядке, — она успокоительно положила свою руку на мясистую серегину ладонь, уже тянувшуюся к оружию. Голос стал низким и плавным. Серега почти мгновенно расслабился. — Придется остановить сердце, иначе иглы током крови донесутся до мозга, и тогда мы уже ничем не сможем помочь. Не мешай мне две минуты. Саша, подготовь консерватор, и приступаем.

Сашок развернул кресло в салон и стал набирать бледно-голубой раствор в шприц такого размера, что Толяныча даже взяла оторопь. Этой дозы хватило бы и слону среднего размера. Консерватор… Еще одно слово из прошлого, которое хотел бы забыть, да грехи не пускают. Консерватор… Это что же? Глядя не на пульсирующий кулон, а прямо в глаза Лиз, он с трудом разлепил враз пересохшие губы:

— Что за консерватор? — Слова неохотно покидали рот. — Что за консерватор, Лиз? И прекрати тут нас гипнотизировать!

Она все поняла мгновенно и заговорила очень быстро, почти речитативом:

— Спокойно, Фант. Если мы не остановим сердце, то Алексей погибнет. Магнитная блокада ничего не решит, а так у него есть шанс, что иглы не попадут в мозг. Нам еще надо его довезти. Поэтому мы введем хладагент напрямую в мозг, чтобы избежать необратимых последствий. Алексею ничего не грозит. Ничего. Но это нужно сделать, и чем скорее, тем лучше. Тебе придется мне доверять, Фант. Придется. Так что постарайся не отвлекать меня…

Она отвернулась, потерла ладони, понадежнее перемотав ремешок с кулоном вокруг левого запястья:

— Александр, даю отсчет… Раз. — Сашок изготовил шприц, Лиза положила правую ладонь Лешему на грудь слева, точно на то место, где у него синела небольшая татуировка — патрон и штрих-код с мед-данными. — Два… — Лиза замерла, а Толяныч увидел, как на конце иглы рождается бледно-голубая капля. — Три… — Ее лицо напряглось, на виске вдруг запульсировала жилка. Четыре… Пять! — Зуммер, отмечающий лехин пульс, мгновенно замолчал. Есть!

Сашок ввел иглу в набухшую артерию на шее Лешего, защелкал микронасос, закачивая жидкость, но когда поршень шприца достиг конца, насос не прекратил щелканья, разгоняя хладагент по мозгу — именно так, очень зримо и рельефно представилось Фантику, словно бы он смотрел визио — как рубиновая кровь выдавливается из кровеносной системы Лешего, из его мозга, заменяясь нечеловеческим консервантом.

Это было отвратительно и противоестественно, его передернуло. Но ничего не остается — придется все же довериться ей. А потом он понял и иное: ведьма остановила сердце Лехи, просто приложив ладонь к его груди!

Толяныч откинулся на спинку сидения, чувствуя, как взмокли подмышки и смотрел на Лиз со сложным чувством. Восхищение мешалось с отвращением и неприязнью, но рождавшаяся смесь была чем-то иным. Уважением? Может быть…

Может быть.

— Круто. — Только и сказал Крот. — Круто, мать вашу.

— Теперь успеем. — Сашок отключил насос и укладывал инструменты в несессер. — Доктор его подлатает, через недельку будет, как новенький. Все в порядке, Фант!

Странно, но его неубывающий оптимизм вызывал у Толяныча тошноту.

И усталость…

Необходимо было принимать какое-то решение, Толяныч почувствовал, как наваливается дикая, просто безнадежная апатия, вздохнул и полез за сигаретами.

Полезть-то он полез, но сигареты сразу обнаружить не удалось. Под руку попадалось все что угодно: то Старичок, то Мышонок, то фонарь, а то и вообще какая-то липкая хренотень совершенно фаллической формы. Наконец рука его ухватила болтающийся на шее кулон из голубой бирюзы — Анти-страх? Пусть будет Анти-страх, может это даже к лучшему. Толяныч некоторое время посидел молча, сжимая его вялой ладонью и лениво слушая, как Крот ведет нескончаемый монолог о доблести Лешего и своей собственной. Смысл речи терялся, Фантик ловил лишь отдельные матерные слова, обильно усыпавшие серегину речь и дивился собственной избирательности.

Словесный понос.

Такое бывает после горячего дела, особенно, если кого-то уделали аккурат рядом с тобой, а ты сам остался цел и невредим. Толянычу это было хорошо знакомо со времен действительной службы — тогда он не раз чувствовал, как внутри пенится девятый вал эмоций, жаждущих прорваться наружу, и уже облеченных в слова настолько, что смысл глубоко похоронен под их ворохом. А они все сыплются и сыплются. Грехом это он никогда не считал. А сейчас с этим знакомился и Фантик.

В очередной раз попытавшись нащупать сигареты, Толяныч опять наткнулся на теплый и чуть липкий предмет фаллических очертаний. «Это конец. Но где же сигареты?» — вспомнил он бородатый анекдот и разразился бурным смехом. Перевозбужденная психика требовала разрядки, а надежда на коррекцию таяла, как летний снег — не долетая до земли. Но решение пришло само собой. А когда он рассмотрел, что держит в руках черную свечу, то понял, что решение к тому же еще и единственно возможное.

Продолжая смеяться, он сунул черную свечку опять за пазуху.

Все повернулись к нему, и такое глуповатое удивление было на лицах, что Толяныч зашелся пуще прежнего. Первым опомнился Крот, и действовал как всегда весьма эффективно: в микроавтобусе качественно не размахнешься, но кулак-то у него дай боже, так что мир перед Фантиком слегка раздвоился на мгновение, но тут же встал на место.

— Спасибо, братуха… — Толяныч потер подбородок и помотал головой. Что Рука действует — известно точно, теперь пришло время проверить другое. Очень может быть, что Галина не такой уж бред несла. — Всегда знал, что на тебя можно положиться. Я тут отвлекся слегка, но ты очень даже помог… Скажи-ка мне, Сашок, можно ли оставить Леху у этого вашего Доктора? Место надежное?

— Конечно. Ему и так придется там побыть дней пять.

— Хорошо. — Толяныч не стал ждать продолжения. — Значит так, Леха останется там. Это решено. — Говорить при Лешем так, как будто он и не присутствует вовсе, было не слишком приятно. Толяныч вынул из заднего кармана джинсов пачку чипов, отсчитал пять соток, остальное сунул Лешему в карман. — Здесь две тонны — надеюсь на лечение хватит… Крот, ты сейчас вылезаешь, бери тачку и давай ко мне домой. Забери кошку, девчонок и идите ночевать к Мурзику. У него тоже неприятности, но теть Маша примет. Отдашь ей штуку евриков — может понадобиться Мурзику на откуп или еще на что. А с утра дуйте куда-нибудь. Лучше всего, если бабы отправятся по домам, а ты куда-нибудь еще дальше. Да! Дайте ж мне наконец сигарету!

Серега, как единственно курящий из всей честной компании, протянул мятую пачку.

— Вова, останови пожалуйста… — Сделав пару затяжек, попросил Толяныч. Володя притормозил. — Ты прямо сейчас ловишь тачку, и дуй к Пастору. Только порознь с Кротом… — И прерывая возможные возражения: — Пастору сейчас может прийтись туго, так что будь рядом с ним постоянно. Пожалуйста.

— Да там и так полно народу…

— Это неважно. Я их не знаю, а тебя я видел в деле. — Он затянулся. Да уж, видел, и ничего приятного в этом нет, тем более когда некоторые из покойников — плод твоих собственных усилий. По большому счету Сашок ничем не хуже… или не лучше, но его деятельность Толяныч воочию не наблюдал, а это уже чисто моральный плюс. — То, что мы Бербера закрыли вместе с его ближними — ничего не значит. У него, насколько я знаю, еще должна остаться неслабая команда, а Пастор — первый кандидат. Так что давай, не спорь! Завтра мы с тобой свяжемся ближе к вечеру. Но без нас ни шагу!!! Все, пока.

Крот вылез из микрухи вслед за Вовой, порылся по карманам, вытянул наконец чипы и протянул сколько-то — мол, это Лешему — и они отчалили.

Теперь напротив сидела только Лиз и ожидала продолжения. Толяныч порылся в пачке и выудил новую сигарету. Бирюза на шее болталась в такт покачивающегося на рессорах микроавтобуса.

— Теперь про нас… А мы, братья-кролики, отправимся на прогулку в Крякшино. На эту самую дачку. — Радостно сообщил он. — Вот только Лешего завезем, и вперед!

Они помолчали, переваривая. Толяныч тем временем с удовольствием курил, ожидая, когда его покетбук всосет с лехиного информацию о пресловутой дачке. Ее оказалось не так уж и мало, был даже подробный план дома. Надо же, это даже не дача, а частное имение, площадь аж три гектара, а хозяин-то Бербер!

— А ты не думаешь, какие это может иметь последствия? — Прорезалась наконец ведьма.

— Думай как ветер — дуновением… — Вполне серьезно изрек вдруг Фантик. — Догоняешь, что бы это могло значить?

— Послушай меня, брат. Неужели ты еще не заметил, что у вас все подозрительно гладко выходит? И если вам удалось… — Толяныч в первую очередь заметил про себя это повторное «вам», то есть себя она как бы ставила в стороне, — …без особого труда убить десяток-другой практически непричастных людей, это еще ничего не значит. И твоя эйфория абсолютно беспочвенна. Ты просто еще не столкнулся с настоящими Кукловодами. Их нахрапом не возьмешь!

«Не возьмешь, не возьмешь… Как будто я сам не понимаю, что нам везет просто фантастически. Но рано или поздно мы действительно влипнем окончательно. Но до тех пор нужно сделать по максимуму. Авось прокатит на шару.» — А вслух ответил пришедшим из глубин памяти рефреном:

— Наш Бербер конечно крут, но крутые тоже мрут, как показала практика. Поживем — увидим.

— Пойми, тебе же нечего им противопоставить. Только подставишь нас, и все. — Страха не было в ее голосе, это Толяныч почувствовал, но не преминул подколоть:

— Боишься?

— Ты меня на слабо не бери! Я надеюсь все же отговорить тебя от этого. Месть — очень глупая и опасная вещь, и идти этим путем не стоит.

— Погляди-ка сюда, — Толяныч, скорее для проверки, чем для бравады, демонстративно извлек из-за пазухи свечу, повертел так и этак, бросил в пакет с котелком и брезгливо вытер руки прямо об обивку сидения. Лиза покосилась с отлично читаемым осуждением, а ее рука, вцепившаяся в кулон, забелела костяшками. Ага, знает — что это за штука. И боится. Стал быть, на бабкином Эм-дюке оказалась стоящая информация. Неужто сведения про Руку Славы, которые он наметил вот так играючи проверить, и впрямь имеют реальную основу? И Лиза об этом знает. Знает!

— Значит, — наконец-то промямлила она, облизывая пересохшие губы, значит ты все-таки из Знающих?

— На этот счет ты можешь думать все, что тебе угодно. А чего это тебя так перекорежило? — В очередной раз не удержался от подколки Толяныч, ощущая, как кураж играет в крови. Он чувствовал себя готовым ко всему, ну или почти ко всему, а с таким настроем думать о последствиях просто смешно. — У нас сейчас все не просто так, дорогуша. Да и вот еще что… Думаю, что вы мне особо не понадобитесь, так что не волнуйся — не подставлю, по любому успеете свалить, если твои ненаглядные кукловоды нагрянут. Непроизвольно Толяныч продолжал улыбаться, но ухмылка выходила так себе. Нехорошая такая, оскалистая.

— Ты знаешь хоть, чем это все для тебя может кончиться?

— Не знаю. Ну и что такого? Времени у нас как раз днем будет достаточно, так что можешь попробовать меня отговорить. А теперь все, не мешай мне думать.

Лиза плотно, до ниточного состояния, сжала губы и больше не произнесла ни слова. Ну и черт с ней!

Микроавтобус замер возле какого-то сквера. Толяныч глянул в ночь за окном и места не опознал, чем остался очень доволен. Меньше знаешь — меньше считают. Теперь он допускал даже такую возможность применительно к себе. Попасть в руки этих «кукловодов» не так уж невозможно. Не хотелось бы конечно, но вариант просчитывается вполне определенно, и если перефразировать слова Пастора насчет красного оккультизма: если у нас есть своя Вожатая, способная считать информацию даже с мертвеца и остановить сердце одним прикосновением, то у противной (во всех отношениях) стороны, думаешь, нет? Думаю, есть — честно отозвался «сосед». Тоже мне, утешил, называется.

— Приехали?

— Да. Давай выносить. Мы его сейчас вон на этой лавочке посадим и отчаливаем.

— Ты серьезно?

— Да. Док поблизости, мы с ним в контакте. Просто у него манера такая. Как только мы отъедем, он Леху подберет. Не любит, когда его кто-то видит.

— Разумно. — Согласился Толяныч, но про себя подумал, что наверняка этот доктор похож на Франкенштейна или еще кого-нибудь из легендарных, и оторопь вереницей мурашек побежала по спине. Отдавать Лешего в такие руки совсем не климатит, но, как верно заметила Лиз, придется довериться, другого выхода нет.

— Ладно. Ну, Леший, бывай!!! Удачи! — шепнул он.

9

— А скажи, зачем ты все это делаешь?

— Что — это? — Толяныч растянулся на траве, наблюдая, как по небу бегут облака.

Рыжая ведьма сидела рядом, оперевшись руками о землю, и тоже отдыхала.

— Ну… К чему тебе риск, кровь и прочая гадость?

— А ты считаешь, что мне это нравится, или я такой любитель приключений, что без них никуда? А может ты думаешь, что я — патологический маньяк?

— Я вот и не могу этого понять. Иногда мне кажется, что ты имеешь некую цель, но не понимаю — какую. Но чаще кажется, что ты просто плывешь по течению и все… И до сих пор не могу понять все-таки — ты Знающий, или просто тебе везет?

— Ну и прощупала бы.

— А я пробовала. — Без малейшего смущения заявила она.

— И что?

— Ничего…

Толянычу сразу вспомнилось, как Пастор в свое время говорил, что пытался его прощупать, и тоже безрезультатно. Эх, поспать бы… Это он произнес вслух.

— Так что мешает? — Зевнула девушка.

— Да понимаешь, мне частенько в последнее время всякая ерунда сниться.

Толяныч не ожидал, что это сообщение ее заинтересует.

— А что снится? — Она даже подалась к нему поближе.

— А… Один урод, странный такой, руку назад требует. Грозится по всякому, гад. Так, всякая лабуда… — Толяныч старался говорить безразлично. — Это как раз началось после той рыжей подруги по имени Альба. Пастор называл ее не то люилой, не то суккубом.

— Да, да, я знаю. И что? — «Ха, знает она. Интересно откуда? Хотя наверное от Пастора, докладывал ведь.»

— А ничего. Снятся сны и снятся. Смотрю…

— А скажи, как ты себя ощущаешь после того, как перестал видеться с этой Альбой?

— В смысле?

— Ну разные там ощущения — тоска, неуверенность в себе, плохое самочувствие?

— Да вроде пока все нормально…

Девушка с недоверием посмотрела на него:

— Ты знаешь, что тобой заинтересовались Утрэ?

— Представляю примерно. — «Если это слово мне теперь говорит больше чем раньше, так только оттого, что его уже упоминал Бербер, ныне покойный…» И чего?

— А то, что ты еще здесь и жив! Удивительно! Потрясающе! И без всякой видимой защиты. О таком я раньше не слышала.

— Не хочу я привлекать к себе ни чьего внимания, ну разве что красивых женщин типа тебя! — Сказал Толяныч грубовато и перевернулся на бок. — А может я сам Утрэ?

— Нет, этого не может быть. — Категорически заявила Лиза.

Может Фантику и показалось, а может и нет, но нагло-прямолинейная лесть (сам-то он точно знал, что лесть) угодила в десятку — Лиз на мгновение стрельнула глазами, но тут же приняла обычный надменно-отстраненный вид.

— Откуда ты это знаешь? — Толяныча забавлял разговор, да и время до ночи надо же хоть чем-то занять. Глядишь, и услышишь что-нибудь интересное, проясняющее. Но сам вопросов он задавать не собирался — чем дольше Лиза будет в неведении относительно его статуса, тем лучше. А заодно с ней и ее хозяева, или кто там есть. Посредники? Утрэ? Не важно, но уж больно похоже, что противоборство их мнимое, а на самом деле одна шарашка.

— Знаю! — Отрезала она. — Лучше скажи мне, чего же ты хочешь добиться в этой ситуации?

— А ничего… — Теперь зевнул Толяныч.

— Совсем?

— Ну не совсем, конечно. Но в общем, практически ничего. Покоя.

— Покоя? Покоя?!! Тогда зачем ты делаешь все это? Зачем ты лезешь не в свое дело?! Какого рожна ты влез в дело, в котором, как сам говоришь, ничегошеньки не понимаешь. И при этом утверждаешь, что тебе ничего не надо!

«Опять двадцать пять! Политику не хаваем…» — раздраженно подумалось Фантику, но что-то в ее голосе, а может в ней самой, заставило ответить если не совсем прямо, то по крайней мере искренне:

— Видишь ли, трудно объяснить это связно… Ну, короче, я просто чувствую, что так быть не должно, ну, все вот это… — Он неопределенно повел вокруг рукой.

— А ты знаешь, как должно быть?

— Нет. Но я знаю, как быть не должно! И потом, почему ты считаешь, что это не мое дело?! Задели не только Пастора, но и меня.

— А откуда у тебя взялось право решать, кто прав, а кто и в чем виноват?

— Да не решаю я этого! Пусть Пастор кругом не прав, ну и что? Он мой друг, и втянул его в это дерьмо я! Пусть даже это он меня подставил. Не верю я в это! Не верю и все. А обгладывать чью бы то не было руку, пусть даже ее владелец — самый распоследний урод и маньяк, а уж тем более какой-то там долбанный Утрэ — так быть не должно!!! Это я тебе и без всякого права скажу! И без лева тоже. — Толяныч перевел дух и продолжил уже гораздо спокойнее. А уж бить по лицу лишь за то, что человек подошел просто посмотреть на машину, как и убивать лишь за набитую морду — это по твоему нормально? Нет! Нельзя просто так вознестись над всеми и издеваться с этой высоты. Ведь руку у кого-то они отчикали? Отчикали. Обглодали? Обглодали. И за это надо лечить по полной, и точка! В этом я тоже уверен. И все!!! В конце концов можешь считать, что просто одноглазый этот мне не понравился… Думаю, и мне скоро надо лечиться будет. — Зачем-то добавил он.

— Хорошо, что ты это понимаешь. — И так серьезно у нее получилось, что даже возразить нет никакой возможности. Вернее, есть конечно, но что-то не хочется.

Он припомнил, какой у Лиз был взгляд, когда она «считывала» Магу, и дернул плечами:

— А-а-а… — И махнул рукой.

— Смотрю я на тебя, — проникновенно начала Лиза, — и думаю — неужели именно тебе предначертано владеть таким могучим артефактом? Ведь ты даже не знаешь, как мне кажется, для чего он предназначен. Или знаешь? — Она прищурено посмотрела Толянычу прямо в глаза.

— Ну, не обещаю, что всю жизнь посвящу изучению свойств этой штуки, от которой вы все шарахаетесь… — Слова давались с некоторым усилием. — Я ведь вижу, как и ты и Сашок облизываетесь на этот «артефакт», но ведь ты вполне могла бы его у меня забрать. Что, нет? По крайней мере попытаться. С твоими-то возможностями. Ну там, как Магу… Или того проще — когда мы по трущобам лазили, вполне могла бы потихонечку уехать, а?

Лиза поморщилась, тряхнула головой, и Фантик смягчился, не желая наступать ей на явно больную мозоль. Может ей в ее «пионерской организации» за это клизма из битого стекла предстоит. С патефонными иголками. И он постарался свернуть с темы:

— Кстати, а почему Пастор не понял, что это за штука?

— А с чего ты решил, что он не понял?

— Ну, как-то он не горел желанием забрать этот, как вы все говорите, артефакт. Вот нож-крис забрал, а его не стал. А ведь я ему сразу предложил. Вот это мне непонятно.

— Принимающий был очень осторожен, и правильно делал. Все должно быть, как предназначено.

— Предназначено, говоришь? Ну-ну… — Толяныч, враз соскучившись, медленно поднялся и пошел к микроавтобусу за сигаретами.

Время шло к обеду. Крепышок еще не вернулся — с утра отправился в недалекий поселок Крякшино понюхать что к чему вокруг берберова имения.

Толяныч закурил и прошелся вдоль машины, потягиваясь и разминая затекшие мускулы. Особой усталости он не чувствовал даже после бессонной ночи, но не хотел, чтобы всякие там Вожатые, ведьмы и прочие телепаты лезли к нему с дурацкими вопросами. Поэтому-то и прохаживался не спеша, но рыжая наблюдала все же исподтишка, и он это чувствовал. Словно прохладные пальцы легонько касались шеи чуть ниже основания черепа. Это раздражало, кстати еще и потому, что не далее как вчера несколько раз он тоже ощущал нечто подобное.

«Ага, так вот что это было! Интересно, и кто же за мной следил? И как? Да нет, вру, совсем не интересно. Но встречу — непременно рыло начищу!» Мысли лениво плавали, как сомлевшие рыбки. Вспомнилась Матрена — как она там, забрал ли ее Крот? Жарко… Ну ладно, осталось еще одно дельце. Пойду-ка, порасспрошу эту рыжую…

Но спрашивать о чем-либо мрачном ему расхотелось раньше, чем успел подойти, то есть очень быстро. Просто посмотрел на Лизу, устроившуюся с поджатыми ногами на траве — ветер и солнце играли ее волосами. Куртку она сняла наконец-то, рубашка облегала довольно плотно, и Толяныч поймал себя на мысли, что…

Нет, прочь всякую глупость. Не до жиру — быть бы живу.

Но расспрашивать все же расхотелось.

Толяныч опять растянулся на траве в непосредственной и неожиданно волнующей близости от ее коленок, туго обтянутых черной джинсой, довольно остро ощущая отсутствие нижнего белья, и от того улыбаясь. Почему-то ему представилось, как он полезет вечером через забор, а штаны тут возьми да и порвись по шву. Вот будет хохма — бегать по поместью с голой задницей!

Лиза поглядела на него и улыбнулась в ответ, зажав свой кулон в кулаке. Глаза их встретились, и отсутствие трусов неожиданно стало еще острее. Сразу вспомнилось предупреждение Пастора о побочном эффекте от руны Фреира. Если верить восточной традиции, то примерно здесь на четыре пальца ниже пупка находится центр сексуальной энергии Хара.

Ему стало жарко, а точно в указанном месте запульсировала пресловутая чакра.

С полминуты они играли в гляделки, а Толяныч тем временем пытался все-таки изгнать непристойность из мыслей, или хоть не выпячивать ее так откровенно. Трусов не хватало катастрофически!

«А если…»

«Не надо!»

«А может…»

«Не стоит!!!» — Фантик, как всегда, стоял на страже их общей, а так же общественной нравственности, и небезуспешно.

Конечно Толяныч огрызнулся, по привычке помянув обнуление, но первый запал прошел, и он отвел-таки глаза, задержав их на мгновение на… Эх, жизнь!

А Лиза, словно прочитав его мысли, подрасстегнула парочку лишних пуговиц на рубашке, и отвернуться оказалось совсем не так просто, как тут ракообразным не позавидуешь — у них глаза выдвижные…

Похоже, на лице Толяныча можно было читать, точно на рекламном щите, поскольку улыбка ее стала несколько неопределенной, а от того — более заманчивой. Даже показалось, что зеленый кулон, который с таким эффектом она использовала во время своих магических манипуляций, запульсировал в такт подрунному пространству. Нет, это скорее всего просто игра солнечного света…

«Да она же со мной просто забавляется!!! — осенился Фантик и предостерег скрипучем голосом Галины. — Бойся Рыжих во всех видах!»

— Н-да-а… — Промычал Толяныч, разминая сигарету и чувствуя, что искорка между ними все ж проскочила, а это уже нехорошо — не сейчас и не при таком раскладе. Будь все в порядке, он бы не преминул бы к такой яркой девице подъехать, а так… И как бы извиняясь, сорвал росшую в пределах досягаемости ромашку и протянул ее Лизе. Жест получился не слишком ловкий, поскольку Толяныч лежал на животе, но это не столь важно: как говорится, дар — благословение дающему.

— Спасибо. — Она чертовски здорово смотрелась с этой ромашкой в руке и с рыжими волосами, в которых запуталось солнце.

«Н-да-а… Не увлекайся, романтик хренов!» — последним усилием напомнил ему клон, тоже ощущая настойчивое притяжение, зов, идущий от ведьмы. Сопротивляться с каждой секундой становилось все труднее.

— А скажи, Фант, что все-таки ты собрался делать? — Сказала она чуть хрипловато и очень заводяще, но парадоксально разрушила вопросом собственное же очарование. Она была на службе, а он-то губищи раскатал…

«Ну вот, сама все испортила! Рыжая, одно слово.» — Фантик досадливо поморщился внутри, и мысли сами свернули в нужную сторону: «А правда, может стоит ей рассказать, чтоб не держать в неведении?»

Все же он решил, что не стоит:

— Увидишь. Я еще сам до конца не решил. Вот пусть Сашок вернется, послушаем, что он скажет, тогда и посмотрим…

Толяныч перевернулся на спину и закурил, глядя на облака, лениво плывущие в небе. Говорить не хотелось, думать тоже. Скорее даже напротив хотелось освободиться от всяческих мыслей. А для этого просто необходимо выпить волшебной настойки, из чего бы она там не была сделана.

Вот непруха, так и не спросил Пастора, из чего он делает свое ядреное пойло. Ясно только то, что основа — спирт…

Облака выстроились все так же бесконечной чередой, и скоро Фантику стало казаться, что это не они плывут по небу; напротив, он — Фантик движется куда-то вниз и в сторону под этими неподвижными хаотических очертаний нагромождениями загадочной субстанции, сродни кому сахарной ваты в бадье усатого грузина из детства.

И постепенно его движение срывается в медленный штопор…

Вот уже он просто падает вниз, раскинув руки и ноги, похожий на маленькую звездочку в необъятном НЕЧТО, и одновременно видя себя как бы сверху — маленькую фигурку, стремительно уменьшающуюся в размерах, и наконец превратившуюся в еле заметную точку…

Солнце клонилось к закату, хотя Фантик не замечал течения времени. Перед ним распахнулось совсем чужое черное небо с режущим глаз светилом в зените, а трава была зеленее ведьминых глаз. Он вообще перестал замечать окружающий мир, блуждая по равнине, и все никак не доходя до края, загибающегося к горизонту наподобие гигантской чаши, и там сливающейся с небесной чернотой.

А Толяныч, тем временем ощущавший себя сейчас лишь бренной оболочкой, бездумно пялился на нескончаемую смену декораций в небе…

Наконец процесс принял обратное направление — Фантик проявлялся, но уже не похожий на звезду, а скорее на морское животное, всплывающее на поверхность. И по мере этого проявления Толяныча медленно заполняла уверенность в том, что ночью он пойдет и сделает то, что нужно, а о последствиях думать необязательно. То есть они конечно будут — последствия эти, но это не важно.

Не важно…

Подобное чувство посещало его всего несколько раз в жизни. Последний раз, когда Толяныч, тогда еще младший сержант, подошел к прапорщику Пятигорцу, фамилия которого была точным эквивалентом телесному объему, и дал ему в рыло. Просто потому, что знал, что больше этого сделать некому. А когда он оклемался через сутки, они всю ночь квасили с этим самым Пятигорцем, земля ему пухом. Так-то вот…

Наконец-то Фантик занял свое место. Кстати, Толяныча в последнее время уже не удивляло, что он как-то органично носит в себе сбойного клона, как вторую натуру, как личное персонифицированное альтер эго и без всяких последствий собственной психики. Более того, даже живет с ним в некотором подобии гармонии. Уверенность, свивая тугие кольца чуть ниже диафрагмы, приняла уже определенные очертания, а до полной завершенности ему не хватало лишь самого малого — неких крох информации, которую принесет с собой Крепышок.

А вот, кстати, и он…

Появление разведчика не вывело Толяныча из полудремотного состояния, а лишь заставило ловить краем уха принесенные новости, которые Сашок принялся излагать рыжей, посматривая однако при этом на Толяныча. Мол, для тебя говорю:

— …Человек двадцать… Четыре машины во дворе… Пока все вроде спокойно… Ля-ля-тополя… Да, такой, небольшого роста, накаченный… Здесь, на щеке шрам. Так посмотрел в мою сторону, словно рентгеном просветил. Ну я уж решил, что все — вычислили — и свалил от греха. Чтоб не светиться… Я его не знаю, но очень опасный тип. Слышишь, Фант?

— Слышу. Это Сварщик, тот еще придурок. Цепью амбарной классно работает. — Толяныч рывком сел. — Полный отморозок. Он у Бербера был правой рукой, но я думал, что он теперь далече. Прошел год назад слушок, что он в розыске за несколько садистских убийств. Очень хорошо, что он тоже здесь. А то как бы комплект неполный выходит.

— Знаешь ли ты, что на него не действуют наши методы? — Ведьма посмотрела Толянычу прямо в глаза.

— Что, если голову отчикать, ему это тоже по фигу?

— Фант, не строй из себя дурака! Дело серьезное. Я говорю, что не смогу тебя поддержать. На него не подействует мой кристалл.

— На Сварщика-то? Догадываюсь… На такого маньяка вообще ни хрена не подействует. Кроме пули, и то не факт. А ты знаешь, откуда у него это прозвище? — На душе у Толяныча было легко и спокойно, хотя Сварщик — это конечно серьезно, но говорил он без малейшего волнения. Уверенность свилась кольцами внутри, как готовая к броску песчаная гадюка, которых ему доводилось встречать во время Южного конфликта. И наличие Сварщика, даже не взирая на его черный пояс по каратэ и очень высокий болевой порог, никак не могло помешать намеренью Толяныча наведаться в имение. — Так вот, у него взгляд такой, что аж до задницы пробирает. Говорили, что он реально занимался гипнозом или еще чем-то подобным. Чертовщиной какой-то одним словом.

— Да, и к тому же он неплохой Кукловод… — Прорезалась вновь Лиза.

— А ты-то откуда знаешь?

— Да Посредники… — Тут она осеклась, и Толянычу стало даже слегка интересно, с чего это она все время не договаривает, при этом постоянно пробалтываясь?

Ну это сейчас тоже не существенно: он осмотрелся, и с удивлением заметил, что на небе уже проклюнулись звезды, а значит — скоро пора. Долго же провалялся!

— Ладно, я пройдусь немного, а вы тут покалякайте. — Фантик, зачем-то разувшись, направился вглубь леска, на опушке которого они устроились.

Он продирался сквозь молодую поросль, абсолютно не реагируя на хлещущие по лицу ветки. Почему-то казалось, что на вытянутых рука он несет полную чашку воды, и одновременно эта чашка была в самом центре его существа. И не в коем случае нельзя пролить ни капли драгоценной влаги, а вот почему она, собственно, такая драгоценная?

Этого его программированное сознание не могло оценить.

Тем не менее Фантик тщательно оберегал ее, продвигаясь сквозь лесок, пока не выбрался на небольшую продолговатую полянку, о существовании которой раньше не подозревал, но именно она являлась целью похода. Нет, ничего особенного в ней конечно не было. Просто это было удобное место. Для чего? Фантик не знал, но его сейчас не интересовали подобные мелочи — что-то более важное должно было произойти буквально вот-вот…

Чувствуя себя словно бы подключенным к некой незримой и нематериальной, как и он сам, Сети, откуда можно черпать информацию напрямую, Фантик вышел на середину полянки и замер, запрокинув голову и вытянув руки с чашкой перед собой и в тоже время внутри себя.

«Уф, не пролил…» — эта мысль доставила ему удовольствие.

В просвет между деревьями проглядывала, подмигивая, одинокая тусклая звездочка, и свет ее Фантик почувствовал на своих губах. Свет словно пролился внутрь и оказался на дне чашки. Фантик ощутил себя участником некоего ритуала, смысла которого до конца не ясен, да и не требовалось сейчас ему понимание. Сейчас вообще не могло быть ничего важнее такого вот стояния под крошечным лоскутком неба наедине с одной единственной звездочкой. И в этом уединении неспешно проявлялась суть, а может и не суть, а Необходимость…

Просто сделай, что должно — шепнула ему звезда.

Так он простоял довольно долго.

Ветер шумел листвой, и в этом шелесте Фантику чудился знакомый напев, который он вроде бы слышал когда-то, не то во сне, а может быть и вообще не в этой жизни. Да и вообще, как он мог его слышать когда-то, если клон лишен собственной памяти?! Значит его слышал Толяныч. Мотив без мелодии, без слов, лишь пульсирующий свет звезды задавал ритм, вливаясь в него весенней капелью. И он стал един с поляной, с ночью и ветром. Он был един с этим миром, со своим прототипом, молчаливо присутствующем тут же, и огромное холодное спокойствие постепенно наполняло их обоих изнутри и все равно как бы извне. В ответ ледяной змей уверенности еще туже свернул свои кольца. И Фантик стал пуст, лишь вода чуть колебалась в чашке, и звезда лежала на дне, пролившись туда по капле.

Это было, как сама реальность. Внушенная? Наведенная? Псевдо? Нет! Эта была единственная и самая настоящая реальность, и его не оставляло ощущение, что он сам ее создает.

Фантик медленно опустился на колени, и дивные цветы виделись в траве, неотличимые от звезд, и кружили, раскрывая небу и ему свои игольчатые лепестки, в медленном танце, и кололи его этими мерцающими лепестками…

Реальности его и Толяныча, их жизни, сливались в одно, сплавляясь в крепкий и пластичный сплав полного единения и заменяемости.

И это было прекрасно.

Он свел руки к груди, делая долгий выдох, и это тоже было частью ритуала, бирюза сама легла в правую ладонь — он сжал ее — левую руку опустил к земле ладонью вниз. Змея подмигнула с перстня граненым глазом. Сейчас это были не облаченные в корпуса технические устройства. Нет, сейчас они несли свою первичную сущность — символы. И бирюза, и серебряная змейка, и агат. Это подтверждала участившаяся пульсация пониже пупка, прямо там, где рунический знак, укрытый от постороннего взгляда под серебряной бляшкой, застыл на ремне каплями его крови. Реальной крови.

Реальность. Ему открылась сама сердцевина — просто сделай, что должно.

…И огромные, неохватные сосны расступились, впуская трехлетнего Фантика-Толяныча под полог леса…

…И соленое море мягко обвило волной его ноги. И камни на пляже гладкие и теплые…

…Как Танькины губы, и она, улыбаясь, подносит ко рту бутылку пива…

…И метеоритный дождь прямо в лицо с августовского неба, а шею забавно щекочет солома…

…И Матрена шершаво лижет его ладонь…

…И он пожимает нарядному Кроту руку. Свадьба у него, Крота-то…

…И Юрка, крестник, дергает за рукав: «Туда, туда…» и тянет крошечную ручонку в сторону…

…В сторону имения, отсюда невидимого, но существующего там, за леском…

Пора!!! Дальше был лишь тонкий пунктир сквозь пространство их объединенного сознания.

Фантик вернулся…

Сашок и Лиза все так же сидели на траве, и когда ветки бесшумно раздвинулись, пропуская Толяныча на опушку леса, смотрели на его плавное движение заворожено и даже с некоторым трепетом. Чутье Толяныча сейчас было обострено настолько, что, казалось, захоти, и он сможет напрямую читать их мысли.

Но Толяныч не стал этого делать. Сейчас были дела поважнее.

— Огня!

— Огня? — переспросил Крепышок, бросив быстрый взгляд на Лизу.

— Он все же решился! — отрывисто бросила она, откидывая волосы со лба.

Она поняла все сразу, и даже не стала отговаривать, тряхнула головой, словно отгоняя непрошеные мысли. А может просто рассмотрела в нем только что происшедшие изменения.

Фантик был ей благодарен.

Он старался поточнее припомнить инструкции с бабкиного эм-диска; жаль, что тогда не придал этому большого значения и просмотрел информацию очень приблизительно. Наверное надо разжечь какой-то особый костер, набросать в него всякие там ингредиенты, но Фантик счел это излишним, к тому же все равно не имел ни малейшего понятия о том, что и как надо сделать. Можно бы получить нужную информацию от Лизы, но спрашивать не имелось ни малейшего желания. Он ей сейчас не доверял еще больше, чем вчера, и немалую толику в котел этого недоверия подлила она сама, когда попыталась воздействовать через свой камень. Так что предпочтительнее обойтись без помощи. К тому же Толяныч был уверен, что никакие ингредиенты не имеют решающего значения и все зависит только от настроя: насколько он окажется тверд и уверен в себе, настолько и сработает артефакт.

Короче, сойдет и так, решил он и просто сорвал пучок сухой травы, какая подвернулась под руку.

— Ты знаешь, чем заплатишь за это?

— Насрать! Давай, зажигай. — Он извлек из пакета черную свечу, прикосновение к которой не доставило ни малейшего удовольствия, ну да ничего, перетопчемся…

Трик-трик-трик… Да, именно так, даже не спичками — Сашок чиркал кремнем по кресалу с ловкостью первобытного человека. Пук травы вспыхнул, выхватывая из уже сгустившихся сумерек сблизившиеся лица. Очень близкие, очень… Неожиданный порыв ветра швырнул Толянычу в лицо горький дым, от которого тут же засвербило в носу. Терпи! Он поднес свечу к пламени, и смрадный, по другому и не скажешь, дым взвился маленьким облачком.

Свеча коптила немилосердно. Толяныч осторожно опустил ее на землю, прислонил к какому-то сорному кустику, чтоб не опрокинуть.

— По-моему, ты что-то делаешь не совсем правильно…

— Не важно. Надо торопиться. — И Толяныч раскрыл котелок. — Надо сделать, что должно.

Привычный уже холод сковал левую руку, казалось, что змея на перстне аж подернулась инеем. Это ничего, это терпимо…

Он стал сгибать пальцы артефакта, их мертвую плоть, долженствующую уже утратить всякую подвижность, в некое подобие подсвечника… Смотри-ка, не утратила… Как будто в пальцах каркас из очень жесткой стальной проволоки. И, преодолевая сопротивление, он согнул-таки их нужным образом и вставил чадящую свечу, и…

Пелена закрыла окружающий мир, словно бы упал пыльный занавес, отрезая от привычных вещей, перенося в иную, удушливую и неживую реальность, и основной задачей было не раствориться, не сдаться, не быть поглощенным и обращенным, не утратить связи с миром.

Но их было двое.

Огромное мутное НИЧТО давящей пустотой обрушилось, стремясь сжаться и схлопнуться в себя самое, но была ей небольшая помеха — маленькая фигурка, жалкий клочок мыслей и плоти, сжимавшая в руке обычную чашку с водой, на дне которой отражалась лишь одна единственная слабая звездочка. С неба, которого уже нет, или по крайней мере не видно отсюда…

И все это Фантик в короткий миг увидел с небывалого расстояния, и охватил одним взглядом — и незавершенную сферу пустоты, никак не могущую реализоваться в точку, пронизанную нездешним холодом, и крохотную свою фигурку в ней. И лишь этот миг он и мог удержаться на краю, мог сопротивляться этому НИЧТО, замыкающемуся в самую себя, увлекая его в…

Бездна уже приветливо и жадно распахнула пасть навстречу. Толяныч чуть не выронил артефакт, и наверное был бы рад это сделать, понимая, что держать его — чистое самоубийство. Но правая рука сама по себе, без его всякого сознательного участия, уже метнулась к камню на шее — камень оказался бирюзой, — и сжала его, грозя раздавить в пыль. Так цепляешься за любую опору, чтоб не сорваться…

Коптяще занялись от свечки сухие мертвые пальцы, все пять разом, ярче разжигая огонек. Давление возросло, взмыло до небес, и сдержать его уже, кажется нет никакой возможности, аж крошатся зубы…

Фантик увидел, как серебряная змейка, обвившая его пальцы, стремительно расплела свои кольца и впилась в пустоту, прорывая крошечную брешь, но ее достало для хоть одного полновесного глотка воздуха. В этом была поддержка, и Фантик, не раздумывая больше, нырнул в чашку с единственной звездочкой на дне…

Он пошатнулся, чувствуя, что земля уходит из-под ног, услышал предостерегающий крик ведьмы: «Не трогай его!!!..», и, отшатнувшись от Сашка, видимо пытавшегося его поддержать. Чудом обрел опять опору, располагая тело вокруг нового центра тяжести — чашки с водой и одновременно погружаясь в нее. А навстречу уже неслись потоки, теплые, родные и такие знакомые: море, пиво, губы, руки, небо и звезды и много, много, много всего… И в этом потоке всплывал Фантик, устремляясь через край чашки, прямо навстречу уже почти замкнувшейся мутной удушливой сфере, и ее разъедало подобно кислоте, рвало в клочья, превращая просто в ничто, но и этого ничто было все-таки слишком много…

Толяныч ощутил, как в глубине его тела? Оболочки? В нем рождается еще что-то, учуявшее угрозу своему существованию. Это была сила неизмеримо чуждая его естеству, и руна вспыхнула на ремне, вгрызаясь тысячей лазерно-тонких лучей в живот, проникая, выжигая свой контур, кажется, прямо на коже, наливаясь нестерпимо жарким золотым светом солнца, утраиваясь сама от себя. Ледяной змей — уверенность — не спеша разворачивал тугие кольца, подпирая диафрагму и заставляя сердце биться четче. Четче. Еще четче.

И не было вражды между этими полярными силами, как нет ее между солнцем и вековечными ледниками на горных вершинах…

Прорыв в реальность был столь неожиданным, что Фантик почувствовал, что прямо сейчас разорвется на части, но в мозгу билось: «туда, туда…» и маленькая ручка указывала ему дорогу. И качнувшись, он двинулся туда, лишь успев сказать: «Ваше дело — другой выход. Остальному, думаю, вас учить не нужно…»

Он шел вперед.

Толяныч словно бы отделился от своей материальной оболочки, словно бы видел ее со стороны.

Или это Фантик отделился? Вообще-то это его манера…

Не важно.

Они сейчас ощущали друг друга, вместе одолевшие обрушившуюся пустоту и обретшие силу повелевать ею. И это не сбой, это просто было. Было реальнее, чем все остальное. Они оба видели…

Вот идет по улице человек. Ночь.

А в руках у человека свеча в подсвечнике необычной формы, и светит она слабым оранжевым огоньком, давая много копоти. И странно, что человек не бережет этот слабенький огонек от ветра, не прикрывает его перстнястой рукой. Напротив — держит руку у горла, сжимая цепочку, что сбегает в кулак. И странен подсвечник. Если присмотреться внимательно, то окажется, что он больше всего напоминает сморщенную кисть руки другого человека. А если смотреть еще внимательнее, то обнаружится, что это действительно мумифицированная человеческая рука. Пылает свеча и кончики пальцев, разбрасывая вокруг на немалое расстояние паутинки копоти и удушливую вонь.

Владелец этого странного подсвечника бос и одет в запиленные джинсы и старую армейскую куртку на голое тело, в рукаве которой живет стальная пружина, а за поясом джинсов притулился потертый наган-мутант с длинным глушителем, а под подмышкой еще и пистолет ТТ, тоже парень железный.

Или так…

Идет по дороге голый человек и несет в руках чашку с водой и с одной единственной звездочкой на дне. А еще держит он подозрительно похожий на отрубленную кисть руки предмет, и светит эта кисть недобрым багровым светом, и облачка копоти срываются с кончиков скрюченных пальцев. Но если приглядеться внимательно, то не покажется светильник никакой не частью человеческого тела, а скорее воронкой странной формы, изливающей вокруг клубящееся мутное Ничто, окутывающее человека и стремящееся его сжать, скомкать, и самой сжаться в точку и исчезнуть, уйти в никуда. Но человек идет, медленно и трудно, раздвигая пустоту, направляя ее вперед, неся ее перед собой, и смотрит в чашку, а серебристая змейка, обвившая его пальцы, кусает пустоту. И пряжка ремня блестит желтым, но почему-то ярче, чем должна бы безлунной ночью. И всегда равнодушные к пешим каменные заборы роскошных вилл со всех сторон смотрят ему меж залитых потом лопаток.

Или…

Движется в пространстве Змей, мерцая похожим на лед серебром чешуи, а на голове Змея блестит корона, а на спине несет Змей маленькую чашку с водой с единственной маленькой звездочкой на дне. И держит он в пасти странный багровый с черным клубок, светящийся изнутри. И стремится этот клубок объять чашку, да и самого Змея, пожрать, скомкать их в себе. Но если приглядеться, то увидишь, что не может багровая мгла сделать этого, поскольку слишком велик Змей и ярка его корона, и мгла копится вокруг чашки, но разлетается от нее прочь клочьями. И клубок стремится вперед, прочь от чашки, но не оставляет свои попытки. А если смотреть совсем уж внимательно, то видно, что не только звездочка живет в чашке — рождаются в ней некие образы, бурлят, выплескиваются через край и вновь и вновь рвут багровую мглу. Хлещут ее, подгоняя вперед, разбрасывают по сторонам в виде тончайших нитей. И Змей крепче сжимает челюсти. Что ему холод этого сгустка, он сам — вечный лед, и не корона у него на голове, а странный знак сияет, как осколок солнца.

Многое можно было разглядеть в ту темную безлунную ночь неподалеку от поселка Крякшино, если бы было кому смотреть…

На самом-то деле все гораздо проще — просто идет человек, чтоб сделать что должно.

10

Когда Толяныч наконец-то полностью осознал себя и определился с местоположением во времени и пространстве, то с удивлением обнаружил, что он уже на подходе к огромным стальным воротам берберовой усадьбы. Он теперь мог отвлечься от борьбы с пустотой, которая уже не норовила пожрать целиком, и хоть и не прекратила своих попыток. Он уже твердо знал, что может управлять процессом.

Борьба перешла на иной уровень, накал снизился, и можно было проанализировать мимоходом положение дел. Артефакт действовал! Более того, со свечой он действовал гораздо мощнее. Это можно было определить даже по внешним признакам — например по тому, что первый раз не было этого всепоглощающего вала пустоты, не было попыток со стороны Руки подчинить его себе, растворить и уничтожить. Не было у падали этакого виртуального желудочного сока.

«Соседа» Толяныч тоже ощущал очень отчетливо, но их стремления совпадали полностью и устремлены были к этому месту и тому, что здесь могло находиться. Операционки сознания скоординировались полностью, одновременно разделив функции таким образом, чтобы не пересекаться, не мешать, а дополнять друг друга.

Чувства были обострены до предела.

Свечка воняла, но горела ровно невзирая на довольно ощутимый ночной ветерок, давала очень много копоти и чуть потрескивала. Наверное от этого призрачные туманные конечности, которые он ожидал увидеть, превратились в некую аморфную субстанцию, и Толяныч знал, что может управлять формой этой субстанции по своему разумению. Кроме того ощущал, что эта же субстанция в довольно значительной концентрации распылена в виде огромного конуса на участке в три гектара, ограниченном высоким забором — на даче заклятого приятеля, Бербера — которая являлось теперь его целью.

Он двинулся прямо к воротам, где стоял на стреме вполне уместный здоровенный бугай и водил жалом вдоль улицы туда-сюда. Рядом распахнутая настежь железная калитка. Светит голубовато и ярко галлогеновый фонарь над входом.

Толяныч со всеми своими причиндалами — горящим артефактом, чашкой, ложкой… (нет, ложки конечно не было), направился в наглую прямо к охраннику, одновременно пытаясь залезть в душу громилы с помощью пары отростков, которые отделил от общей клубящейся массы пустоты и копоти. И это ему удалось сделать на удивление легко, но внутри он не обнаружил ничего. Абсолютно ничего!!! Как будто кто-то успел раньше.

И тут Фантик понял, что успел он сам.

Он подошел вплотную.

Глаза охранника скользнули по нему, и неприятно напомнили глаза Бербера после сеанса «считывания» — в них тоже плавали клочья серого тумана. Взгляд скользнул и убежал куда-то внутрь себя, на Толяныча бугай больше не смотрел. В общем, у калитки стояло растение — живое, крепкое, но абсолютно никчемное. Со стороны это выглядело, как будто вышел мужик за калитку и забыл — зачем.

«А может они там на участке уже все такие? Возможно. А поскольку лишь практика — критерий, подтверждающий теорию, значит нам туда дорога. Но ведь этого олуха так не оставишь…»

Толяныч потянулся, было, к поясу бугая, где в сильно декольтированной кобуре лежал пистолет, и, преодолев мгновенное отвращение при касании, извлек его. Потом на всякий случай оборвал проводок коммуникатора, тянущегося от клипсы наушника к поясу. А вдруг охранник с самого начала был таков, а им управляют извне оператор, который сейчас с интересом наблюдает за происходящим с некоторого удаления?! Тот же Сварщик к примеру.

Мысль конечно неприятная, но чутье подсказывает, что это маловероятно.

Толяныч прихватил охранника за горло своим призрачным придатком и потащил за собой, зашвырнув пистолет в ближайшие кусты. Пока что теория не опровергалась, и когда Толяныч зашел в сторожку, то выяснил, что там действительно прижились еще два растения, к которым он присовокупил и свое третье — дописывайте пулю, ребята… Огляделся: так, тяжеляк из колонок, стаканы и карты на столе, пульт с мониторами в углу, сервер, управляющий системой внешней сигнализации, сюда же пишется изображение от следящей системы.

Толяныч достал из бокса М-диск с визиозаписью и положил его на стол, решив прихватить на обратном пути.

Теперь дальше, но осторожно, а то здесь еще и собаки где-то должны быть…

Толяныч принялся обходить участок по периметру, постепенно сужая круги к центру. По данным Лешего в усадьбе содержалось с полдюжины стаффорширских модифицированных терьеров, но в непосредственной близости их что-то не видно и не слышно. В поселке, расположенном примерно за километр, собаки выли во всю ивановскую, не иначе как чуя работу артефакта, а эти ни гу-гу. Может модифицированные менее восприимчивы?

Подстраховки ради он выпустил еще несколько отростков в разные стороны и вторым зрением видел себя со стороны сущим дикобразом.

Участок был почти правильной пятиугольной формы, а в центре этаким огромным знаком качества высился трехэтажный особняк, к которому-то и двигался Толяныч по замысловатой траектории. Сразу видно, что имение свое Бербер холил и лелеял: заделал некое подобие дикого сада, с клумбами, каскадами водопадиков, дорожками и прочими делами. Толянычу приходилось непросто пробираться через все эти навороты в полной темноте, а надеяться на второе, обманчивое зрение — к этому надо еще привыкнуть. Спасали лишь фонари, свет которых пробивался сквозь листву, ну и пожалуй чутье.

По пути он периодически обнаруживал еще и еще «овощи», причем позиции были иногда весьма и весьма живописны. К примеру группа «растений» на восемьдесят процентов состоящая из здоровенных и частично раздетых мужиков в разных позах у рдеющего углями мангала. Отвратительно воняло подгоревшим мясом, а на пятачке лениво двигали бедрами несколько фигур обоего пола, явно потерявшие нить танца, хоть колонки исправно выдавали что-то медленно-задушевное. Или парочка на скамейке, которую накрыло в момент довольно пикантный, причем они еще продолжали нехотя двигаться. Женщина была сверху. Да и по дорожкам блуждало еще несколько сомнамбул…

«Однако, либо они все на улице, либо Сашок здорово обсчитался» мелькнуло у Толяныча, когда счет «овощей» достиг примерно двадцати пяти. Он уже крался вдоль стены особняка, на всякий случай пригибаясь минуя окна.

Ага. А вот и вход.

Обстановочка в доме тоже оказалась дай боже, но Фантика это сейчас не интересовало. Гораздо интереснее, куда подевался Сварщик. Этот маньяк может вылезти в любой момент, так что ухо держи в остро. Убежденность, что Сварщика вот так легко не заделаешь, как это бычье, и так-то не богатое мозгами, не покидала его не на секунду. Что, собственно, требуется разыскать, он не очень-то представлял, особенно после виденного во садочке. В принципе можно, конечно, возвращаться, но вот это ощущение незавершенности…

Ладно.

Толяныч остановился в гостиной второго этажа, в задумчивости рассматривая очередную парочку, без всякого задора занимавшуюся на диване чем-то очень похожим на скотоложство. На обоих партнерах были виртуальные шлемы.

«А девочка ничего так, — отстранено подумал он. — Девочек жалко. Занесла их нелегкая в неурочный час…»

Толяныч подошел к парочке и, чтобы удостовериться, снял с девушки шлем — все то же самое, серая мгла, и глаза, словно перегоревшие предохранители.

«Так. Ну это все лирика, а меня сейчас занимают две вещи: первое — где этот долбаный Сварщик с его любимой цепью? Может тоже где-нибудь дозревает? Хотя сдается, я его еще повстречаю, недаром же о нем всякое болтали.»

И второе: берберушкино личное капище. Должно быть непременно святилище по типу того, на Колхозной. С алтарем, свечами и виртуалкой. Еще надо найти серверную комнату и попробовать разжиться информацией. А где искать? Он припоминал план имения: в доме явно нет. В погребе? Хм, это бункер какой-то, а не погреб, так вот — там тоже ничего нет. Разве что гараж. А это пожалуй идея! Ну, не скучайте тут, ребята…

В гараж!

Но с места не двинулся — чего-то еще не хватает… А! Ну да! Еще Пастор советовал… И он повернул перстни на левой руке камнями вовнутрь, задержав внимание на белом агате — вампиров, говоришь, отгоняет? Ну-ну…

«Сварщик, Сварщик, где ты бродишь всю ночь одиноко, что ж ты Фантику спать не даешь…» — Толяныч пребывал в уверенности, что как только найдет подпольную (в смысле, находящуюся в подвале) часовню, как тут же обнаружит и Сварщика, а может и раньше. А может и не только его, а еще пару-тройку Кукловодов. Как он понял из разговора с Лизой, Кукловоды — это покруче обычной братвы будут. А еще круче Мастера. Ну и Утрэ, конечно. Эти, видать, самые крутые.

Он максимально распустил призрачные щупальца во все возможные стороны и шел по освещенной фонарями асфальтовой дорожке по направлению к гаражу, размышляя о персональном берберовом маньяке — Сварщике.

За последние почти три года, которые они не встречались, Сварщик наверняка изрядно продвинулся по бойцовской дорожке. Да он и всегда-то был фанатом по части всяких там рукопашных дел и накачивания мускулов, чего о тебе, брат Толяныч, и не скажешь. Припомнился и взгляд, давший ему прозвище. Толяныч вдруг пожалел, что рядом нет Лизы, но тут же себя одернул — все-то у тебя лишь бабы, да водка на уме. Ну да, Сварщика-то женщины лишь с одной стороны интересуют, извращенной — уж больно он любит цепью да ножом работать. Будем надеяться, что и погорит на этом.

Уже показалось из-за поворота приземистое здание гаража, а гараж себе Бербер отгрохал на славу. Зачем это все ему теперь?

— Так, так, так…

Толяныч чуть не подпрыгнул от неожиданности — вспомни дурака, он и появится — и повернулся на голос к подстриженным кустам справа от дорожки, потянувшись туда своими щупальцами. Перед его взором предстал лишь темный силуэт, нет, даже только контур человеческой фигуры. И все!!! Словно Сварщик больше не состоит из плоти и крови.

— Чем ты там меня щекочешь? — Голос был с подколкой.

Фантик усилил нажим, но это не возымело никакого эффекта, разве что показалось, что щупальца коснулись чего-то родственного им по природе, и слились с этим. Между ним и Сварщиком возникла некоторая связь, подобная натянутой струне.

«А ведь и правда не действует, бляха-муха! Понятно, почему я его сразу не почуял, а может еще и сам на себя навел…» — и он с усилием прервал контакт, чувствуя, что еще немного, и связь станет непомерно крепкой, и просто так тогда уже не отделаешься.

— Покажись, Сварщик, где ты там? Давненько я тебя не видел. Чуть было не соскучился. — Принимая предложенный тон, громко произнес Толяныч.

Кусты даже не шелохнулись, когда приземистая, но широкая фигура перемахнула через них. Приземлился, гад, практически бесшумно.

— Здорово! — Искренне восхитился Толяныч.

— Ба!!! А я-то думаю, что за чертовщина у нас твориться? Все прям как с ума посходили. Кто это, думаю, к нам пожаловал? Не иначе конкурирующая фирма нагрянула, а то Бербер все только обещает настоящую работенку. А это оказывается братуха — Фант собственной персоной! Ну здравствуй… — И Сварщик изобразил стремление пожать Толянычу руку.

— Извини, Сварщик. У меня видишь ли руки заняты. — Толяныч сделал два шага назад, сохраняя прежнюю дистанцию. Стоит соблюдать осторожность, особенно теперь, когда убедился в действительно превосходной физической форме берберового подручного.

— У-у-у, какая у тебя забавная вещица! Слыхал я про такую. Так значит это и правда ты Циклопа завалил? Интересно… — И Сварщик потер переносицу. — Значит ты теперь и есть Утрэ? А не похож.

— А я и не Утрэ. — Сказал Толяныч, стараясь, чтобы это прозвучало безразлично: вот наконец и про Утрэ что-то всплывает.

— Ну раз ты не Утрэ, значит будешь. — Сварщик не стал развивать тему. Дай-ка мне ее посмотреть.

— Нет, Сварщик, этого я сделать не могу. Это не моя…

— Дай. — Голос Сварщика прямо-таки налился свинцом. И глаза начали разгораться наподобие кошачьих. В рассеянном свете галлогеновых фонарей, накладывающих на кожу синюшный оттенок, это выглядело отвратительно, но впечатляло. Сварщик сделал шаг вперед. — Дай сюда.

Толяныч ощутил довольно сильное давление на виски и понял, что ускориться не удастся. Жизнь не рассыпалась на кадры. Тогда он просто отступил на шаг:

— Извини, Сварщик… — «Черт!!! В какой же руке у него цепь?»

Толяныч уже видел начало движения противника — обманчиво неуклюжий прыжок, и очень быстрый выпад, взблеск… Ладно… Шаг вправо, поворот свеча в Руке взвизгнула пламенем, но не погасла — шаг назад… Все как в балете. И вот она — спина противника, и — ногой в затылок! Резче!!! Григорьич был бы доволен, но Сварщик уходит на шаг в сторону… Цепь, как змея снова мелькает перед глазами, с неприятным шуршанием скользит почти вплотную к виску… Толяныч отпрянул. И между ними опять все те же четыре шага…

Начнем заново.

— Неплохо, Фант, совсем неплохо. Держишь себя в форме, молоток. Но меня уж больно интересует эта твоя игрушка. И ты мне ее отдашь!

— Хрен тебе! — процитировал Толяныч из лизиного репертуара.

— Грубый ты, Фант. И забавный… Что-то в тебе такое есть, чего в других нет. Чувствую в тебе силу. Тем интересней тебя будет убить.

«Да уж, это ты, конечно, умеешь. Да только мне твой драный гипноз по хрену — меня не придушишь просто так, как поддатых девиц…»

— По настоящему?

В какой-то мере Толяныч бахвалился, подбадривая себя — голова оставалась тяжеловатой, а плавные текучие движения Сварщика очень трудно было отслеживать, лишь его глаза поблескивали, как капельки смолы. И еще что-то темное блестело на подбородке.

— Где это ты так измазался, а, Сварщик? — Тяжесть в голове медленно нарастала. Гад опять воспользовался своим знаменитым взглядом.

Сварщик провел по подбородку тыльной стороной ладони, внимательно ее рассмотрел и облизал.

— А, это… Так я тут кровушки попил, знаешь ли… Я ведь теперь кровушку пью. Для здоровья полезно, и вообще… Самая сила в ней. Вот и приложился — не пропадать же добру… А уж твоя-то небось самый смак, да? Эх, отопью скоро силушки…

«Ах Пастор! Не зря он мне этот агат подсунул, ох не зря. Может, проверял свои теории, бляха-муха? Знал, ведь наверняка знал, что этот маньяк тоже здесь замешан. И не предупредил, некромант хренов…»

Левой рукой Фантик нащупал бирюзу и сжал в ладони. Камни перстней черный и белый — соприкоснулись с голубым, и вдруг показалось, что он держит в руке что-то живое, пульсирующее. А может быть, это было просто биение крови? Может и так, но на виски-то уже почти не давит, и то вперед.

— Чем ты там меня щекочешь, Сварщик? — Передразнил он оппонента.

В глазах убийцы что-то неуловимо изменилось, и тут Фантик вдруг рассмотрел то, на что раньше не обратил внимания: на уровне глаз Сварщика дрожит и переливается почти неуловимая серая мгла, прям как перед ним самим, только очень слабая! Вот где Утрэ-то порылись. Ах ты ж гад!!!

— Да, все-таки действительно жаль, Фант, что придется тебя отправить. — Произнес Сварщик, не прекращая своих гипнотических упражнений, которые однако заметно ослабли.

«На тот свет что ли?» — Толяныч сжал зубы, не позволяя себе вступать в полемику и отвлекаться.

— Я смотрю, мы похожи, можно сказать, как братья…

«На фиг, на фиг таких братьев!»

— Но, я так понимаю, ты здесь за Пастора выступаешь… За то, что я его…

«Так. Вот картинка и сложилась полностью, вот откуда такая потеря крови и рваные раны. Ну, гнида, зря ты это сказал!!!»

А Сварщик монотонно продолжал спич, словно бы пребывая в трансе:

— … Да мы бы с тобой таких дел наворочали, да еще с этой твоей игрушкой…

— Что-то в последнее время меня все в компаньоны зовут. — Не удержался Толяныч. Напряжение было слишком трудно выносимо. — Вот и Бербер недавно тоже, да вот не повезло ему. — «Эй, чего расхвастался? Он тебе зубы заговаривает, а ты и рад. Вон уже в кустах трещит — продирается медведь сквозь густой валежник.»

В кустах действительно трещало и трещало крепко. Эге! А медведь-то не один! При этом Толяныч явственно ощущал связь между теми, кто шли сюда и Сварщиком. Другие Кукловоды? Надо посмотреть, и он потянулся щупальцем, но кроме клочьев серого тумана он ничего не нащупал. «Овощи» что ли?

На дорожку с двух сторон вылезали два здоровых бугая из овощной тусовки. Фантик проверил их своими отростками — точно овощи. Движения их были еще более неестественны, чем прежде, видимо Сварщик каким-то образом управлял обоими. Они довольно-таки целеустремленно направились к Толянычу, заходя с боков и растопырив окорокастые ухватистые ручищи. Сварщик с интересом наблюдал. Толяныч не двигался — вот он, Кукловод в действии. Ну что ж, кое-что начинает проясняться, кстати, и насчет Лизы тоже.

Быки остановились в паре шагов от него. Горло и грудь у обоих были залиты чем-то темным. Кровь? Похоже. Вот на ком, оказывается, поправлял свое здоровье этот маньяк. Что-то сродни отсроченной смерти? Вот ведь, бляха-муха, как все повторяется!

И Толяныч ясно понял, что очень ему хочется здоровье Сварщика подпортить. Совсем.

— Да… Я ж говорю, что ты интересный человек, Фант. Другой бы полные штаны наложил, а ты вот стоишь, и все… — Маньяк явно развлекался.

«Товарищ не понимает, придется объяснить…»

Толяныч выжидал, чтобы объяснение выглядело как-нибудь поэффектнее. Быки опять тронулись, разводя мощные руки, словно намеревались обняться со старым другом; двигались они очень медленно и неуклюже. Толяныч не сводил глаз со Сварщика. И тут змей, о существовании которого он уже успел подзабыть, наконец развернул свою пружину, заставив Фантика, как голодного хамелеона, хватающего добычу, захватить могучие шеи быков своими призрачными отростками, накопившими копоть и смрад свечи и заметно поздоровевшими. И тут же сдавил их. Быки синхронно ухватились за горло обоими руками, и со стороны это выглядело, как будто они пытаются задушить сами себя. Короткая агония. Хруст… И вот уже два трупа с вывернутыми головами валятся на асфальт. Очень впечатляюще должно быть.

Фантик остался полностью неподвижен, безучастно наблюдая весь процесс. Сварщик тоже не пошевелился, но на него представление произвело некоторое впечатление — он заметно вспотел.

— Какая классная игрушка… — Медленно проговорил он спустя несколько секунд, и его низкий голос отдался вибрацией Толянычу вдоль позвоночника басист опять взялся за свое. — Теперь я хочу ее еще больше. Наверное, это моя мечта, и ты принес ее мне на блюдечке, да с золотой каемочкой, Фантик… спасибо. Тебя я убью быстро, а твою руку забальзамирую на память…

Сварщик сглотнул слюну — уульк — видимо, до сих пор был уверен, что одолеет. Толяныч демонстративно сплюнул ему под ноги, невзирая на все предупреждения Пастора насчет техники безопасности:

— А почему ты думаешь, что я отдам ее тебе, а не придушу тебя таким же вот образом? — «Да и помогла ли техника безопасности самому Пастору? Вот то-то…»

— Мне нравится твоя наглость. — Проводив взглядом фантиков плевок, проговорил Сварщик. — И почему-то мне кажется, что меня тебе так не угрохать… Иначе, я уже был бы как они все. — Он мотнул головой в сторону дома. — Как ты думаешь, а?

Такое суждение приходится признать логичным, хотя Толяныч был уверен, что при определенном усилии он мог бы уделать Сварщика с помощью Руки. Может, не так легко, как остальных, может, пришлось бы повозиться, но это было реально. Вот только делать этого ох как не хотелось, даже ради Пастора, а уж ради себя — и подавно… Нет, он конечно хотел, и знал, что должен победить Сварщика. Но не так.

Они помолчали.

Потом Толяныч медленно разжал кулак, выпуская бирюзу, и ощутил последний толчок в ладонь. Осторожно, двумя пальцами, он снял пламя со свечи — кончики пальцев артефакта тут же угасли сами собой, лишь чуть потрескивали — и сделал движение, как бы отбрасывая щелчком в кусты воображаемый окурок. Мгла рассеивалась буквально по крупице, и не до конца. Не до конца… Взамен пришла брезгливость, и он отбросил артефакт, как отбрасывают грязную вонючую тряпку — одним движением. Она с деревянным стуком упала на асфальт между ними. А Толяныч так и остался стоять, держа руки слегка на отлете, словно они были испачканы.

Артефакт упал с глухим стуком, свечка выскочила из пальцев и прокатилась по асфальту, оставляя за собой отчетливо видный маслянистый след, словно большой слизняк прополз.

— Бери. Мне это дерьмо не нужно… Я отрекаюсь от него!!! Отрекаюсь от этой Силы! — И чашка с одной единственной звездочкой на дне одобрительно качнулась внутри. — Бери, если сможешь.

Чуть заметно Толяныч перенес вес тела на левую ногу, но это «чуть» заметил Сварщик. Криво ухмыльнулся — ну что же, давай! — и они пошли по кругу, примерно зная возможности друг друга, а посредине лежал на асфальте небольшой кусочек мумифицированной плоти. Безобидный с виду, но страшненький, ибо давал владельцу огромные возможности.

Фантик знал, что только что он отрекся от чего-то такого, давшего бы ему в будущем огромную мощь. Может именно это понадобится, чтобы выжить. Знал, но не хотел этой мощи. Ни сейчас, ни потом.

Да и не было никакого «потом», вообще ничего не было, кроме скользящей в окружающем сумраке приземистой фигуры противника. Было только СЕЙЧАС.

А свет фонарей сквозь листву накладывал на обоих бойцов затейливый камуфляжный узор, да рефери почему-то лежали, следя за ними выпученными глазами и вывалив языки. Видать, от большого старания…

Сварщик был явно сильнее, но поселившаяся внутри уверенность, что делает он то, что должно, по прежнему свивала тугие кольца, готовясь к броску, заставляя и Толяныча и Фантика слиться, собраться, фиксируя все движения противника. А Сварщик очень хотел эту штуку, что притаилась паучком на асфальте, это желание должно было в конце концов пересилить осторожность. Только бы выдержать первый натиск, только бы не отступить. Главное, чтоб этот упырь не добрался до артефакта.

Толяныч спокойно ждал своего шанса, ждал и дождался неожиданно быстро значит везение еще его не покинуло: Сварщик прыгнул вперед, делая выпад очень низко, пытаясь захватить его ногу цепью и опрокинуть, а заодно прихватить вожделенную игрушку — двух зайцев сразу убить пытается, гад! А так вот не хочешь?!! Шаг навстречу, и бедром он блокирует руку Сварщика… правую лодыжку как кипятком ошпарило — достал-таки! Но это уже не могло его остановить. Раз! — колено врезалось Сварщику в плечо, откидывая назад… Два! — правая рука Толяныча резко выпрямляется, и Мышонок, радостно гудя пружиной, сам прыгает вперед, и остается только направить его инерцию вниз, на спину Сварщика, и увернутся тот уже не успевает… Три! — стальной шарик с хрустом врезается в лопатку, одновременно Сварщик делает резкий рывок, и земля уходит из-под ног Толяныча.

Сварщик упал ниц, Толяныч — навзничь. Сварщик перекатом ушел в сторону, Толяныч — кувырком назад.

Оба вскочили одновременно. Черный паук на асфальте так и остался лежать, разделяя противников, но чуть ближе к Толянычу.

Все сначала…

Они пошли по кругу. Толяныч заметно прихрамывал. У Сварщика правая рука беспомощно висела плетью, а из ободранного Мышонком плеча текла кровь.

— Что ты на это скажешь? — Спросил Фантик, стараясь контролировать дыхание.

Сварщик молчал. Он понимал, что поторопился, пожадничал, и теперь остается последняя возможность — воспользоваться своими способностями. Атмосфера вокруг него заметно сгустилась, он издавал чуть слышные подвывающие звуки, и Толяныч ощутил ломоту в висках. Терпимо, но все же.

— За соломинку хватаешься, сволочь! Но силы-то у тебя уже не те, Утре ты недоделанный.

И тут остатками призрачной своей силы вдруг Фантик почувствовал, что расклады опять меняются — от гаража к ним шел еще кто-то. Так, бляха-муха, тут уже не до благородства! Он, отбросив Мышонка в траву, выдернул наган из-за пояса:

— Знаешь, Сварщик, я пожалуй передумал. — Сказал Толяныч и трижды выстрелил ему в грудь.

Сварщик закричал. Его качнуло назад, но он удержался на ногах. И тут словно дубинка обрушилась Толянычу на макушку, он временно ослеп и выронил Старичка — маньяк вложил в последний удар всю силу своего гипноза. Однако Змей заставил тело доделать начатое: прыжок, и Толяныч пяткой врезал Сварщику в солнечное сплетение, опрокидывая на землю.

Все.

Толяныч замер, пошатываясь: «Перекурить бы, но не время… — медленно поднял наган, целясь лежащему Сварщику в лоб. — На пенсии перекурим.» — с этой мыслью он выпустил контрольную серебряную пулю. Перед глазами плыли фиолетовые круги. Такие же фиолетовые, как морды быков на асфальте в свете галлогеновых фонарей.

Быстро нагнувшись и вытащив из кармана носовой платок — уж больно не хотелось опять брать в руки эту дрянь, — Толяныч подхватил артефакт и метнулся в сторону, продрался сквозь кусты, не так бесшумно, как Сварщик, но сойдет для сельской-то местности. Затаился, перестав даже дышать. Сердце колотилось о ребра. Если это собаки, знаменитые модифицированные терьеры Бербера, то хана — сил отбиватся не осталось, а перезарядить наган не позволят трясущиеся руки.

Но это были не собаки. Зеленоватые блики легли на листья и траву, и Толяныч решил, что можно все-таки выдохнуть.

— Фант, вылезай, у нас мало времени!

— Сейчас, — стараясь не показать, свалившегося на него облегчения, выдавил он из себя. — Вот только Мышонка найду. Я его обронил тут где-то…

Он сел на траву. Ноги противно дрожали, а правую лодыжку жгло прямо-таки адским пламенем, словно Сварщик раскалил цепь своим желанием заполучить артефакт.

— Сигарету бы…

— Вылезай, черт тебя подери! — Лиза аж топнула ногой, и этот звук казалось бы прорвал кокон бессилия, окутавший его с головы до ног.

«Надену шляпу черную…» — сообщил издалека голос из колонок. Тусовка у мангала продолжалась. Над головой шелестели листья, ощутимо хрустела трава под задницей, и всевозможные запахи витали в ночи. И еще был тихий, тишайший плеск воды в чашке с одной единственной звездочкой на дне.

Некоторое время Толяныч с удовольствием вслушивался в этот скромный, но теплый и уютный звук, но вот Змей внутри шевельнулся, и пришлось вставать на ноги.

— Не дают старику мне покоя… — Пробормотал он, обошел куст, и…

Фантик остолбенело вылупился на происходящее: по поляне расхаживала крупная черная птица, и одно крыло ее было явно подпалено. Но птицу это ничуть не смущало. Ворона. Важно расхаживала между кучками золы, и глаз ее горел зеленым, как огонек последнего такси на планете. Иногда она копалась в этих кучках, вылавливая из них нечто неразличимое, но, видимо очень важное, поскольку находки хозяйственно складывала под крыло. Странная выпуклость на затылке птицы напоминала гребень.

Или нет…

По поляне осторожно перемещалась обнаженная девушка, утопая по щиколотку в траве. Вся ее одежда состояла из странной, а-ля тюрбан, повязки на голове. Надо лбом переливался молочно-зеленым светом крупный камень неправильной формы. Она двигалась в равностороннем треугольнике, образованном тремя… Холмиками? Валунами? Изредка девушка наклонялась то к одному, то к другому и замирала, бормоча что-то неразборчивое и касаясь его рукой. Вот волосы ее шевельнулись, и Фантик обнаружил, что никакая это не повязка — огромный мохнатый паук устроился у нее на затылке, вцепившись в волосы суставчатыми лапами! Он-то и держал рассыпающий нестерпимо зеленые блики камень…

Фантик потер глаза — их жгло, словно под веки насыпался песок — и вновь вылупился, впитывая происходящее. Наверное это длилось не дольше, чем сморгнуть пару раз набежавшую от рези слезу, но ему показалось, что прошло несколько часов, прежде чем Лиз повернулась к нему, и блики от амулета, болтавшегося на левой руке, упали ему на лицо.

— Надо спешить… — Загадочно сказала ведьма, противореча собственным действиям. Снова наклонилась к Сварщику и замерла. Фантик обратил внимание на странной формы заколку у нее на затылке. Одежда на Лизе присутствовала в ассортименте, но в памяти уже впечатался несколько другой образ, и, успев за столь же краткий миг вызвать его пару-тройку раз, Фантик обнаружил, что у него отчего-то дух захватывает.

Та-ак, гормоны зашевелились. Только этого еще не хватало…

— Чего делать-то? — Спросил он, подсвечивая в траве зажигалкой.

— Александр объяснит. — Бросила ведьма через плечо и переместилась к очередному трупу, а он опять сморгнул наваждение.

11

— Я им там славный сюрприз приготовил! — С видом мальчиша-плохиша азартно говорил Сашок, направляя садовую тележку, на которой кучей ботвы лежало расчлененное тело Сварщика, к гаражу. Толяныч угрюмо пыхтел рядом, обвешанный оружием, как новогодняя елка. Ему было муторно, и назойливо ныла нога. — Вот это будет фейерверк! Ты прикинь, они там такой арсенал устроили — батальон вооружить можно. Все что твоей душе угодно вплоть до энергоружей!

Толянычевой душе — Фантику — было угодно выпить и лечь, но до этого еще как до Китая пешком.

— …Вот чего я не пойму, так это того, почему у них на хате, ну, на Колхозной, оружие было не ахти? Что ж, здесь все, что хочешь, а там что же?

— Думаю, не ждали они нас. — Мрачно сказал Толяныч. — Сам знаешь, энергоружья просто так по Москве не потаскаешь — враз вычислят. И посадят.

«Да уж, бляха-муха, сюрприз мы им устроили…» — перед глазами еще были обезглавленные тела вокруг мангала, да и в сторожке тоже… Б-р-р! Представить страшно, что в новостях распишут. Колоссальную работу Крепышок проделал в одиночку, ведьма-то тем временем совсем другим была занята.

Оказалось, что пока Толяныч по участку лазал да со Сварщиком разбирался, Сашок с ведьмой не сидели без дела — успели забраться в гараж и нашли подпольную часовню, а заодно и склад оружия. И им — хоть бы хны. Ни свеча на них не действует, ни какая другая фигня. Не говоря уж о том, что теперь данные с берберова сервера если и будут читать, то эти, как их там… Посредники. Просить информацию у Лиз Толяныч считал неправильным. А то разочаруется в моих способностях — пояснил он Фантику и получил полное одобрение. А с другой стороны меньше знаешь — лучше спишь!

Он посмотрел на часы. По расчетам Лиз, скоро здесь такое начнется, что хоть святых выноси. Да только где ж их взять — святых-то? Короче, мол, прибудет некая группа Мастеров, и их всех накроют примерно минут через двадцать пять — тридцать.

И хотя в прибытие каких-то там Мастеров верилось с трудом, но что могут нагрянуть берберовы коллеги или, скажем лучше, их остатки — ну в натуре, не армия же у него в подчинении! — вот в это Толяныч верил охотно. Опять же, лучше один раз перестраховаться, чем потом всю жизнь лечиться. Тут в любую чертовщину поверишь, особенно, если своими глазами видел, как эта дрянь из котелка убойно действует. Ясный пень, что эта штука многим могла бы пригодиться. А при таких раскладах легко без ушей можно остаться.

Уши свои Толяныч любил как-то особенно трогательно.

А Фантика все круче разбирало любопытство о происхождении этого артефакта, но пока имеются более насущные проблемы, любопытство придется проглотить. Слышь, Фант?

«Угу. Да и от нашей непрошеной рыжей союзницы нехило бы подстраховаться, а то ведь как прохавает, что мы с тобой последние профаны, заиграет втемную. Или того хуже — что-нибудь типа того как с Магой учинит. Так что лучше и нам затемнить бы…» — Толяныч согласно кивал головой, смахивая с век видение рыжей ведьмы в неглиже, и дивился тому, как клон живенько раскопал в их общей памяти почти позабытый сленг, и шпарит на нем не хуже заправской шпаны.

— …Да ты их особо-то не жалей. Они бы тебя не пожалели, если что… Оказалось, Крепышок уже некоторое время трет что-то свое. Отвечать Толяныч не стал, а про себя подумал: «Ха, уверен, что не пожалеют, будь спок.» Знаешь, как они делают?

— Да уж представляю примерно. Пример-то — вот он, на тележке прохлаждается.

— Не… Вешают человека за ребра на такой специальный крюк и потрошат, как свинью на бойне.

Толяныч опять сглотнул, но не какое-то там мысленное любопытство, а вполне конкретный рвотный позыв. И тут же память услужливо преподнесла кое-что из виденного в берберовом мозгу. Да и в собственных снах. Тьфу, бляха-муха! «Не мог бы ты заткнуться, а, Сашок!!!» — подумал он, однако слушать продолжал, пытаясь уловить крохи информации и не выдать собственной неосведомленности. Похоже пасторов подручный принимал Толяныча за одно из своих, Знающих то есть.

— А из этих… — Сашок кивнул головой в сторону дома. — Из них с твоей подачи теперь первоклассные упыри получились бы. Хейворки! Вот и пришлось им сухожилия на ногах и руках подрезать, чтоб не ходили, да еще кое-чего похуже не делали. Ну и головы, само собой. Тут уж ничего не поделаешь — традиция…

«Ты бы им вообще все причиндалы поотрезал-бы, чтоб не вышло чего. Традиция у него, бляха-муха!»

— Да! Ты котелок-то не потерял?

— Нет. Он мне уже всю жопу отбил. Слушай, а если его тоже обложить пластитом, и того?

— Ты что! — Если бы у Крепышка были свободны руки, он замахал бы ими как воробей во время случки. — Не дай бог!!! Источник это тебе, брат, не шутка!

— Источник? — Заинтересовался, было, Фантик, но тут они подошли к гаражу, и он наконец увидел собак у стены. Это пожалуй самые безобидные стаффоры из всех модифицированых на всем белом свете. Они были разрублены пополам. — Так, бляха-муха. А они-то вам чем помешали?

— Это не те собаки… — Туманно ответил Сашок и продолжал, как ни в чем не бывало. — Да. Источник. Третий Источник. Название конечно не совсем точное. Правильнее было бы сказать — Проводник Тьмы, но так уж исторически сложилось. Не забивай голову. Лучше помоги-ка…

Они сгрузили останки Сварщика у двери в подвал. Странно, но прикасаться к останкам было менее противно, чем на них глядеть.

«Проводник Тьмы… Ты бы еще сказал — Конденсатор Пустоты! Или Мультиплексор Бездны. Электронщик фигов…» — надо сказать, что Толяныч работал техником по компьютерам уже довольно приличное время — с самого окончания института, и мысль его потекла сразу по этому руслу: «Это же целый мистический комп можно собрать! Надо будет подумать на досуге, а то уж больно я сейчас притомился…»

И тут его осенило. Нет, даже ослепила дикая, но вполне реальная идея: Сердце, Голова, Рука!!! Рука! Виртуальность и реальность. Ай да бабка! Вот ведь что значило «Задействуйте Третий Источник…»! Источник, или как Сашок выразился — Проводник… Е-мое! В пору было схватиться за голову, насколько усложнялась ситуация — это ж тебе не с гопниками разбираться, пусть и уровня Бербера.

Открытие настолько поглотило его своей опустошающей простотой, что следующие слова Крепышка чуть было не миновали сознание:

— Спасибо, дальше я сам… А ты покури, сейчас Лиза подойдет, и вы идите к машине. А я догоню.

— Давай. — Словно подстреленный своим озарением Толяныч медленно опустился на землю прислонившись к стене на расстоянии вытянутой руки от бывших собак.

Фантик настойчиво напоминал о необходимости собраться — еще ничего не кончилось, еще отсюда надо будет выбраться. Лучшим способом очнуться он избрал злость: «Намек понял. — Подумал вслед Сашку. — Это значит — в гараж не ходи. Короче, тебе там, парень, делать нечего. Да и не больно-то хотелось. Вон Пастор тоже обещался сам все сделать, и хули с того?»

Потом Толяныч закурил: Рука… А что если и правда есть где-то еще Голова и Сердце? Что, такие же сушеные? Так. Спокуха. Он посмотрел на ладони и обнаружил на них пятна крови. От Сварщика осталось? Сорвал пучок травы и потер руки. В воздухе ощутимо запахло зеленью. Затянулся — ох, хорошо, еще пивка бы… Закрыл глаза, и тут как тут сразу же волнительный образ рыжей ведьмы. Тьфу ты, черт, сгинь, Лиз, твою мать!

Но стоило открыть глаза, как на тебе — Лиз собственной персоной стоит рядом и снизу похожа на диковинную птицу, сложившую крылья перед собой. Ее сплетенные пальцы изнутри были подсвечены зеленым, и на лице — зеленоватая же тревога.

— Надо уходить. — Сообщила она через секунду, прислушиваясь к чему-то внутри себя и не отводя глаз от кристалла. — Скоро здесь станет очень неуютно. Они уже рядом…

«Опять двадцать пять! Покой нам только снится.»

— Далеко? Ты можешь определить, сколько их? — Лишь бы что-то сказать, спросил Толяныч.

— Я пытаюсь, — и она опять вперилась в свой камень. — Три машины… Один… Нет, два Кукловода… Ого!!! Вот это честь! Все-таки Мастера!!! Целых два. — Она заорала вниз, в подвал. — Александр! Скорее! Мы уходим!!!

Толяныча еще успел удивиться, что даже в такой момент она обращается к Крепышку полным именем, ну, да это ее дело. Из подвала выскочил Сашок с сумкой в руках и довольный как слон — вот это нервы у чувака! Стальные канаты. А может он просто дурак?

Ведьма что-то быстро бормотала своему камню, и Фантик мог бы поклясться, что от камня периодически отделяются облачка призрачного тумана, и этот туман окутывает место, где они стояли.

— Ну, пошли! — Сашок первым побежал через ворота, а за ним помчались Толяныч с Лизой.

Хотя помчались — это к Толянычу имело лишь отдаленное отношение. Апатия стопудово придавила плечи, а правой ноги он просто не чувствовал. Неровности почвы отдавались во всем теле ноющей болью, и он каждую секунду ждал, что вот-вот упадет.

Бабах!!! Бабах!!! Бах!

Сильный толчок горячего ветра в спину, и Толяныч, не успев сгруппироваться, полетел вверх тормашками. Земля оказалось удивительно жесткой, и дыхание прервалось. А взрывы продолжали греметь, в небе расцветал диковинный оранжево-черный цветок — крепышков сюрприз в действии. Толяныч понял, что вставать не станет, ну нет у него такого желания. А просто закроет сейчас глаза и уснет. При этом чувствовал, как ноет каждая жилка его тела, каждое нервное окончание. Все…

— Фанта накрыло!!! — Услышал он сквозь окутывающий его туман, больше похожий на плотный войлок. Похоже, кричит Крепышок… — Вставай Фант, вставай!!! Котелок!..

…А шли бы вы все на фиг…

…Жестковато здесь…

…Что-то живот печет…

…Ранили что ли? Вроде не должны…

…Или правда зацепило? Или накрыло?…

Ну и ладно, вяло решил он, но живот пронзила такая боль, что лежать на нем стало просто невыносимо, словно упал на ржавый гвоздь. Вот ведь, бляха-муха!

Фантик уже поднимался — эта боль странным образом заставляла… бороться, что ли?

Так, стеная и матерясь, он все же доковылял до машины, держась обеими руками за живот, плюхнулся на сидение — поехали — и потребовал себе волшебной настойки, к которой успел пристраститься. Долго пил, утробно урча и отирая слезы…

«Ушли? И не накрыло? Или вот-вот накроет? И чем? Или что? Контакт прерван…» — вопросы рикошетили по мозгу, метались туда-сюда. Взять бы их обоих за яйца прямо сейчас, да и поспрошать — во что, мол, я такое вляпался?!! Точнее за яйца можно взять только Сашка, а эта ведьма… Ну ее тоже можно кое за что подержать.

Ладно, вопросов тьма, а сигаретка она, милая, всего одна. Главное ушли.

12

Злой и усталый Толяныч, ощутимо прихрамывая и помахивая ненавистным пакетом с сисястыми девицами на борту, шел по пешеходной галерее второго торгового — уровня улицы Люсиновская и искренне не понимал, чего собственно его сюда занесло? Бо-о-ольшой вопрос, короче, но вот вдруг что-то разонравилось ему общество Лиз, и в особенности Крепышка. Если до набега на Крякшино он еще хоть как-то мог терпеть его присутствие, то после «приборки территории» Берберова имения стойкая неприязнь и отвращение к неунывающему подручному настырно поселились внутри. Ну не хотелось видеть его радостно скалящуюся физиономию, как незадолго перед этим опротивел ломоносый Терминатор Вова. И как только добрались до Москвы, Толяныч быстренько распрощался и покинул спутников возле ближайшего метро, а теперь вот идет вдоль по улице и с отвращением глотает теплую минералку — и зачем только ее купил?

Вялость, навалившаяся еще под утро во время бегства от неясных Мастеров, только усиливалась под действием прямых солнечных лучей, да добавилась к ней смутная тревога, и это отравляет настроение еще больше… Эх, закатиться бы сейчас в Параминово, да с Пичкой, вот это было бы здорово! Надо будет ей позвонить, хотя бы извиниться за прошлый раз. Поскольку токин Толяныч оставил со всем прочим снаряжением в микроавтобусе, то он уже начал было рыскать по карманам, пытаясь вспомнить куда дел персональную карту.

Но стоп, сначала закончим с делами — проводник-источник требует перезахоронения. А то, понимаешь, сначала похоронил, вроде бы даже по нормальному, почти по человечески, а потом сам же и выкопал назад. Неправильно это. Зато сам убедился в силе артефакта и в том, что за ним уже очередь выстраивается; уж и непонятно — что вообще с ним делать, да и отказался от него вроде бы.

В какой-то момент Толяныч уже готов был просто отдать Руку ведьме и плюнуть на все — пусть сами разбираются, но что-то его остановило. И покопавшись в себе Толяныч понял что это «что-то» не больше, не меньше, как хваленое его упрямство: вот еще, я за этот Источник уже не одного гада положил, а теперь отдать тепленьким на блюдечке неизвестно кому? Хрена!

Но он отлично понимал, что взялся за дело себе не по силам.

А может просто сбросить котелок в мусоросборник и порядок — уже к вечеру его отправят на сожжение высокочастотным разрядом? Но вот сказанное Крепышком по поводу уничтожения артефакта… Как бы пол-Москвы не разнесло. И ведь в это теперь вполне можно поверить!

Кстати, теперь, когда кое-что прояснилось, стоило бы переговорить с Галиной…

«Давай-ка, брат, лучше о чем-нибудь приятном — вот, к примеру, как придешь домой, а там…» — попытался перекинуть мысли на другое «сосед».

Но от коррекции осталось лишь воспоминание, так что уловка не удалась: «Нет, об этом лучше не стоит… Мало ли, кто там дома уже дожидается. Вот хоть бы те же Мастера. Эка, Лиз-то перепугалась в Крякшино, как узнала, что Мастера вот-вот пожалуют. Прямо полные подгузники…»

«А у тебя?»

«А у меня — нет. Я этих Мастеров не видел пока, как и Утрэ. Плевать! Мало что ли мы с тобой влипали? И ничего, дышим пока что…»

«Это ты меня убеждаешь, или сам успокаиваешься?»

«А ты — это не я?»

«Сложный вопрос.»

Толяныч припомнил, с каким интересом следила за ним Лиз сегодня утром, когда они остановились у небольшого озерца. Толяныч, растянувшись на солнышке после купания, блаженно жмурился, а потом обнаружил болезненную припухлость на четыре пальца ниже пупка. Вроде бы ожег, но откуда? Ответ пришел сам собой, когда, влезая в джинсы, он обнаружил прожженный ремень, буквально развалившийся пополам при попытке его застегнуть. Ладонь перепачкалась бурым порошком — все, что осталось от бляхи, подаренной Пастором.

— Шагнул! Надо же, Вожатая, шагнул. Сам! И в такой-то момент! — С придыханием забормотал Крепышок, но Толяныч проигнорировал его слова — стоит ли забивать голову по пустякам? И без того всяких предчувствий полон рот: вот, к примеру, вновь объявилось напряжение, шкрябает басово внутренняя тревога. Значит, опасность? И еще отчетливое желание залезть под стол и затаиться под плотной бахромой скатерти, а еще лучше было бы забиться под диван. Словно смотрит некто в затылок. Нехорошо так смотрит, неласково…

Толяныч огляделся — ни дивана, ни стола, зато есть личный мини-арсенал, покетбук и нескольких эм-дюков, которые зацепил на берберовой даче. И естественно артефакт, мать его. Он зашел в первый попавшийся коммерческий магазинчик, не за диваном и не с целью укрыться от неизвестной опасности, а просто купить какую-нибудь сумку, чтоб было куда это имущество сложить. А то ничего кроме легкой тошноты и желания поскорее избавиться оно не вызывает.

Продавщица, смазливая девчонка, посмотрела на Толяныча странно и несколько напряженно — ни охраны ни видеокамеры рядом не наблюдалось, а последовавший пасторовым рекомендациям Толяныч начисто эпилировал голову и теперь изрядно смахивал на откинувшегося по амнистии зека.

Дабы сгладить впечатление, он улыбнулся продавщице и с легкой торжественностью извлек чип с серебряным обрезом:

— Дорогая, валюту берем?

Оказалось, что да, берем, и он прикупил небольшой кожаный рюкзачок, взял сдачу эл-рублями и покинул магазинчик. Освободившись в подвернувшемся и еще пустом скверике от железок и куртки Толяныч почувствовал себя значительно лучше, и мир уже не был так плох, но… но теперь пора на кладбище.

«Боюсь, братан, ты скоро точно окажешься на каком-нибудь из них. И это, заметь, в лучшем случае.»

«Что-то ты мрачно шутишь, брат Фантик…»

«Так с тобой вообще шутить перестанешь. То, понимаешь на кладбище, то с кладбища. То на кладбище, то с кладбище. Этак и упырем стать не долго. Этим, как его там? Хейворком, во!»

«Ладно, ладно, разорался. Что-то я раньше не замечал в тебе такого занудства.»

«Как же! Да меня уже достали твои приключения за ради всяких идиотов!»

«Это Пастор-то идиот?!! Ну знаешь, брат…»

Так, в приятной беседе с «соседом» коротал Толяныч время. На Даниловское он решил не заходить, чтобы не повторяться, да и хватит уже бомжей гонять. Он знал еще одно подходящее местечко — на Третьем Дорожном проезде тоже есть кладбище, только старое, заброшенное, если его, конечно, еще не застроили. А то приедешь, а там таможенный терминал к примеру. Но с такой штукой, как артефакт, не стоит по одному месту топтаться слишком уж часто.

Действуя по апробированному способу, Толяныч завернул к попутной церкви, причем чувствовал себя уже этаким закоренелым техно-магом, что немало его забавляло — крутеем, мол, помаленьку. Улыбаясь собственной крутости и наивности, он зашел в иконную лавку, где и затоварился всем необходимым.

Уф, перекур!!!

Солнце жарит, как очумелое, да и ночка была по настоящему горячая. От остановки маршрутного такси Толяныч пешком отмахал уже около километра, да не просто так, а все по пересеченной местности. Сам 3-ий дорожный проезд остался далеко позади. Масштабы окружающей разрухи всегда впечатляли, а уж после двух бессонных суток особенно: расстилающиеся вокруг кучи битого кирпича, бессмысленные нагромождения железобетонных конструкций и железные строения непонятного назначения — то ли ангары, то ли шагающие экскаваторы, а может и летающие тарелки. По крайней мере, глядя вокруг, вполне можно допустить даже такой вариант. Все это напоминало пейзаж из фантастической виртуалки, и Толяныч чувствовал себя этаким затерянным на чужой планете.

Он уселся на крошечном лоскутке тени, которую отбрасывал полуобвалившийся пролет ведущий в никуда эстакады. Нагретый шероховатый бетон был довольно жестким сидением, но это не капли не смущало. Поерзал, устраиваясь поудобнее, снял рюкзак и отвалился на спину. Очень жарко. Самое дело сейчас на пляж махнуть: «Все, сейчас еще один рывок, заскочу домой, и в Сер-Бор…»

Мысли текли лениво и шевелился Толяныч подстать им. Попыхал сигаретой… Покатал ее во рту… Почесал живот, особенно нежно прикасаясь к ожогу, имевшему отчетливо рунические очертания… Чтобы там не было, а пасторова примочка отработала на все сто, оставив после себя ожег в виде фрагмента древнего орнамента — утроенной руны Фреира — на четыре пальца ниже пупка. Почему-то Толяныч вспомнил о том, как раньше клеймили скот.

Краем глаза он видел вдалеке приземистый стеклянный кубик «Швеймаша», и отчетливо предстали в памяти довольно-таки уже давние события: как они резвились, когда Андрюха работал здесь в охране, вспомнились девочки из ОТК — почему-то все они были из Подольска родом, то есть абсолютно все. Эх, времечко было…

«Ну все, хватит разлеживаться — пора двигать!» — неугомонный сосед подстегивал, словно боялся не успеть. Куда?

Последние метры дистанции Толяныч преодолел очень быстро потрескавшаяся асфальтовая дорога выводила точно за ржавые ворота. Вот ведь сюр какой: в буквально в шаге от ворот дорога обрывалась, уперевшись в ствол старой, в обхват, покривившейся липы, за которой уже начинались могильные холмики. Но что интересно, дальше, за узкой полоской кладбища, вернее того, что от него осталось (каких-нибудь десятка три могил, несколько деревьев и чахлый кустарник), вот там-то и гнездился главный сюр — с трех других сторон кладбище окружали высоченные бетонные заборы, а за ними сразу начинались рельсы! Старые, ржавые пути, тоже ведущие из ниоткуда в никуда.

Неплохая иллюстрация к текущему отрезку жизни, верно, сосед?

Какие поезда тут ходили, как и на каких машинах собирались ездить по этому асфальту — совершенно не ясно. Разве что на тех же летающих тарелках.

Подобные мысли посещали Толяныча еще тогда, когда Тайка, или Тайна, как он ее называл за то, что никак не хотела обозначить свой возраст, привела его сюда в первый раз. «Пойдем, я покажу тебе кое-что интересное…» сказала она, но Толяныча, тогда только недавно вернувшегося с действительной службы, интересовало совсем другое, и они жадно любились между могильными холмиками. Крестов, как впрочем и оградок, на большинстве из них уже не осталось, но он точно помнил, что свидетелем соития была некая Ольга Овчинникова, глазевшая на их упражнения двумя полустертыми заглавными «О». 2008–2038. А когда на обратном пути Тайка слегка протрезвела, глаза ее приобрели очертания этих самых «О»:

— Ой!!! Это мы, значит, на кладбище…

— Угу, — вяло произнес Толяныч, безуспешно пытаясь прикурить от горелой спички. Почему-то ему хорошо запомнилось, что спичка была горелой. — Ща выпьем и опять пойдем.

— Ну ты и черт!!! — Она ощутимо трахнула его кулаком между лопаток, но тут же смягчилась. — Лучше уж в подсобке…

А Кротельник, неизменный участник швеймашевских посиделок, констатировал факт: «Опять еблись!». На что Толяныч вяло реагировал — «На себя посмотри» — что Крота конечно ничуть не смутило, даже не взирая на девицу, упорно шарящую в недрах его штанов: «А кому сейчас легко?» — весело заржал Серега и налил Толянычу водки — жамани, мол, братуха граммульку, расслабься.

Н-да… Но это к делу не относится.

Толяныч еще некоторое время смотрел на полустертую надпись: «Ольга Овчинникова. 2008–2038». Случайность это или совпадение?

Место показалось вполне подходящим, надо приступать. Хотя островок зелени среди бетонной разрухи на пару квадратных километров окрест смотрелся довольно дико, Толяныч решил, что именно здесь и прикопает опасный трофей.

— Ну, живых-то свидетелей кроме меня нет. — Напомнил неугомонный «сосед», на что Толяныч среагировал вяло:

— Смотри, допросишься, и тебя прикопаю. — Больше он в полемику не вступал.

Место как место, и если его не застроили в последние пятнадцать лет Реконструкции, то с какой стати волноваться, а по ходу, если эту дрянь в бетон укатают, никому хуже не станет. Толяныч, по крайней мере, горевать при таком раскладе не собирался.

Он извлек из рюкзака большой складной нож с ручкой в виде бегущей белки и опустился на колени: срезал дерн и осторожно принялся рыхлить землю и отгребать ее руками. Не покидало ощущение, что вот-вот лезвие провалится в пустоту разрытой могилы и костлявая рука ухватит… Он отмахнул дурацкие мысли, потом достал из рюкзака пакет и положил его как есть — вместе с котелком и свечкой — в ямку. Артефакт внутри был завернут еще в тяжелую ткань с пропущенной металлической нитью, которую дала Лиз: якобы эта ткань должна бы экранировать какие-то там тонкие вибрации. Присыпал слоем земли, поверх положил серебряный крестик и окончательно засыпал землей. Утрамбовал. И наконец уложил сверху дерн и полил могилку святой водой. Вроде все?

Но с колен подниматься Толяныч не торопился — огляделся…

Несколько жалких и пыльных деревьев шелестели листвой.

Как-то вдруг сразу решившись, Фантик как бы одним движением сгреб все это — холмики могил, деревья, забор и солнце в зените, и, покатав немного в руках, осторожно опустил на дно чашки, вновь объявившейся внутри. Мимоходом подивился таившемуся в ней прохладному полумраку и звездочке, мерцавшей сквозь рябую поверхность воды. Ах, как не хотелось этого делать, но сделал. А следом туда же легли дорога от Тульской, маршрутка, бордовая капелька Митсубиси, Крот, Леший, Мурзик и все, все, все остальное…

А руки сами уже копали ямку поодаль у другой могилки — и когда только успел переместиться? — и осторожно укладывали туда свеже купленный рюкзак со Старичком, Мышонком и покетбуком, эмдюки, а так же чип-карты с «евриками». Пистолет он после недолгого колебания решил все же оставить при себе. И куртку тоже.

И это тоже он сгреб и бросил в чашку:

Лиз… Вова… Сашок…

Ощущение, надо сказать не из приятных, словно бы по доброй воле плевал себе в душу, или осквернял святыню, но он был уверен, что поступает правильно — просто иначе нельзя. И звездочки на дне уже не было видно сквозь замутившуюся воду.

Стоп, стоп…

Стоп!!!

Фантик вдруг ясно понял, что переварить все случившееся за эти безумные дни на раз ему не удастся, помянул с ностальгией почившее в бозе обнуление и тронулся в обратный путь через разрушенный инопланетный город мимо летающих тарелок, унося в себе весь этот грязный ком. Вот теперь бы водкой продезинфицировать, пивком залить, и можно в Бор, на климатический курорт, где даже Москва-река течет чистая и прозрачная. Дороговато, но оттянуться не помешает. И уж сам бог велел закатиться туда сейчас, когда рублевых чипов навалом, а настроение — дерьмо.

Маршрутка приехала быстро, просто невероятно быстро.

13

«Русский йогурт» показался теплым и на удивление противным. Толяныч громко выругался, чем привлек внимание группы абстенентных подростков, клубившихся у палатки, изыскивая какой-нибудь источник средств. Больше у палатки никого не было — день-то рабочий.

Похоже, Толяныч им приглянулся.

Он выплюнул водку, обрызгав рукав куртки, растоптал пустой стаканчик и направился к соседней палатке в надежде, что здесь ему повезет больше. Подобную процедуру он проделывал уже дважды на своем тернистом пути домой, но, как известно, Бог троицу любит. Посмотрим…

— Э, чувак, дай-ка сигарету! — Судя по голосу, обращался уверенный в себе наглец. Знать, не в первый раз.

Толяныч не спеша обернулся и оценил силы. Их было шестеро, да плюс девица лет четырнадцать-пятнадцать. Эх, надо было Мышонка прихватить — не шмалять же средь бела дня. Тем более, что это лишний шанс засветиться, а Толяныч уже настроился на отдых. Может сами отстанут? Сынки, но наглые, видать еще не нарывались.

Он шагнул вперед, сокращая дистанцию, и почти без замаха въехал ближайшему в подбородок, и тут же второму ногой в колено — раз-два — и на «три» плавно отступил назад, выходя из полукруга, которым эти придурки пытались его окружить.

— Ну, кто здесь курящий? — Спросил он, демонстративно закуривая.

То ли они заметили кобуру под полой куртки, то ли больше никто из них не курил, кроме отдыхающего на асфальте и прыгавшего на одной ножке, но мальчики дружно промолчали, потупив взоры. Их движения сразу утратили целеустремленность, девчонка напротив посмотрела на Толяныча с явной симпатией.

Толяныч подмигнул ей, повернулся и пошел к последней в ряду палатке:

— Хозяюшка, бутылочку холодного пива, пожалуйста.

Девушка за стеклом видела всю предшествующую сцену, но бутылку подала без суеты, и это Фантику понравилось:

«А ты в последнее время какой-то нервный стал, брат Толяныч. Подумаешь, сигарету у него невежливо попросили, так и что — сразу надо морды бить? Все-то тебе не слава богу — день жаркий, водка теплая, еще скажешь небось, что бабы потные…»

«Да пошел ты!»

Толяныч действительно был очень раздражен. Сказывалось напряжение последних дней, а может, навалилась усталость, но этот инцидент лишь подлил масла в огонь. И ведь желание перестрелять начинающих рэкетиров было вполне конкретным! Давай-ка немного пешочком прогуляемся — решил он — развеяться надо. И бороться со своим раздражением, бороться. Стресс снимать…

Толяныч принялся бороться самым доступным в данный текущий момент из известных ему способов — залпом выпил примерно полпузыря пива, и тронулся к очередному ларьку, видневшемуся метрах в ста впереди, уже на повороте с Варшавки к метро Пражская. Это что у нас? «Отборный»? Давай попробуем. Милая, мне бутылочку коньяка и шоколадку… Спасибо. Сделал глоток — Фу-у водка все ж таки частично усвоилась через слизистую рта, а иначе с чего бы сей легкий хмелек — однако коньячок омыл ротовую полость, разбежался легким и веселым огоньком по рецепторам. Толяныч локтем оперся о прилавок, перебросился с продавщицей парой ничего незначащих слов. Улыбка девушки вызывала симпатию. В иное время он бы непременно тормознулся бы возле приятной продавщицы, тем более, что и она не прочь пообщаться.

Но не сейчас — напомнил «сосед», заставляя оторваться от намечавшегося знакомства. Толяныч устремился к остановке, а поскольку борьба с самим собой требовала немедленных и решительных действий, поэтому очередные сто грамм «Отборного» были приняты тут же и прошли, как к себе домой. Изрядно потесненный этим вторжением Фантик по привычке предался медитативному созерцанию окружающей реальности.

Так и добрались они до самой Пражской пешком и в обществе товарища Отборного, но Толяныч не стал торопиться домой, хотя конечно можно поймать тачку и через пять минут быть уже на месте. Вместо этого он прикупил бутылочку тоника и обосновался на полированном подножии памятника. Сверху нависали два сильно смахивающие на педиков мужика в скафандрах, уверенно шагающих по космическому пространству нежно обнявшись. Активировал микрочип новостей, прикупленный по ходу: криминальная хроника была чиста, вернее в ней конечно присутствовали в ассортименте убийства, грабежи и прочий ежедневный букет, но о бойне в Крякшино и на Колхозной ничего не сообщалось.

И то вперед, решил Толяныч, но полностью из окружающей жизни не выключался, хотя ограничился малым — периодически не забывал прикладываться к бутылке и покуривал сигарету. Приятная расслабленность распространялась по телу с каждым глоточком, и Фантик чувствовал, что пустота внутри медленно заполняется янтарным напитком и солнцем. Домой не хотелось, там все равно никого нет — Матрену Крот должен был увезти с собой, девиц тоже. Так что и торопиться не стоит. А Бор? Бор подождет.

Толяныч блаженно улыбнулся, прогоняя блоки спортивных новостей.

— Смотри-ка, молодой просвещается. — Раздался явно хмельной голос где-то над ухом. Уж не межпланетные ли гомосеки спустились с небес?

Толяныч чуть приподнял бровь, а за ней и взгляд и обнаружил нависающую троицу — ну не дают старику мне покоя! — мордоворотов, под завязку налитых пивом.

«Эти уже похмелились… — Поставил диагноз Фантик, и его пробило на лекцию, не иначе как сказался Отборный. — Что же мы наблюдаем, товарищи? А наблюдаем мы процесс, и, прошу заметить, процесс в развитии. Сначала похмелье, затем опохмеление, которое, как известно ведет к запоям. Стало быть, следующим этапом будет просто откровенное пьянство. Константой же, можно сказать, красной нитью бытия, проходит лишь мордобой, являющийся непременным условием функционирования всей системы. Это видать наш общий с тобой крест, брат.»

— Чего ты там смеялся, а молодой? Покажи, может и мы посмеемся.

Толяныч осознал, что на лице все еще блуждает довольно глупая улыбка, вызванная расслабухой и хорошей погодой. Он окончательно поднял глаза навстречу гнусному голосу и, не переставая улыбаться, с расстановкой произнес:

— А пошли бы вы на хрен, уроды.

Что-то закипело внутри, выбираясь из-под коньячного удовлетворения, мягко и горячо ворохнулся свежий рунический шрам на четыре пальца ниже пупка, словно говоря — давай, действуй! И мясистая клешня, потянувшаяся было к его уже почти пустой бутылочке, замерла; и другая, с траурной каймой ногтей — траур, траур, всюду траур — не добралась до сигаретной пачки, беспечно брошенной на полированные плиты подножия памятника. Багровые рожи отразили некое удивление, быстро сменившееся удовлетворением — вот, мол, ты чувак и налетел, мы, мол, по хорошему, а ты… — но еще не до конца ясная им помеха встала на пути реализации оного удовлетворения. Проще говоря, что-то помешало сразу набить ему морду.

Толяныч стряхнул пепел с сигареты и закинул ногу на ногу — он даже не потрудился подняться. Знакомая серая дымка стала заволакивать яркий день. Краски, выжимаемые солнцем из окружающего мира меркли, а в этой дымке бродили десятка три бесформенных фигур, натыкались на кусты, на мебель, спаривались с бессмысленным видом… И они же валялись повсюду, как выпотрошенные туши… Овощи. Крякшино. Бойня.

Бойня!!!

Толянычу показалось, что Источник и сейчас леденит ему ладонь, что потянись, и мутные струйки обретут силу. Он проецировал то, что видел на даче Бербера прямо в их отравленные мозги, легко проникая в сознание. И все трое уже не различали где солнечный день здесь на Пражской, а где темная пропитанная страхом и безумием ночь. Как он мог это делать, Толяныча не интересовало, он мог и все. Сейчас он мог сделать с ними все, что угодно. Они — куклы, и он мог запросто приказать им умереть, или превратиться в овощи. А мог приказать убить друг друга, и они сделали бы это.

Они были КУКЛАМИ.

Толяныч мог приказать все, что угодно, и убоявшись своей безграничной власти, оттолкнул их от себя.

Троица попятилась, силясь отвести глаза, вырваться из беспощадных ледяных тисков. Они отступали все дальше и дальше, а вслед полыхнуло багрово-черным, и вот они уже откровенно побежали, а в спины толкало мягко и обжигающе… И тот, гнусавый, вдруг споткнулся и полетел кувырком, но тут же вскочил. Вся троица буквально перелетела через проезжую часть, не обращая внимания на автомобили, и исчезла из вида.

«Эх, надо было все же проверить до конца!» — мелькнула исчезающе быстрая, но склизкая мыслишка. А ведь теперь понятно, почему Циклоп не собирался оружием пользоваться — на Источник понадеялся, и надо признать, что было, на что надеяться. Эта штука, оказывается, сохраняет свое действие, а, может, заряжает внутри какой-то темный аккумулятор. Ладно, разберемся, а тебе, брат, циклопья участь должна стать хорошим уроком, не более того.

Какое-то время Толяныч был уверен, что уж ему-то этот урок обязательно пойдет на пользу. Но уверенность длилась всего долю секунды, а потом пришел ужас, замутивший сознание.

Туман рассеялся, и Толяныч обнаружил, что его правая рука сжимает татошину рукоять под курткой — еще немного, и… Фу-у… По сравнению с ЭТИМ все, чему учил его Григорич, все, что он видел в армии — полное и ничтожное фуфло. Есть от чего испугаться. Особенно отвратительна показалась собственная нежданная способность упиваться безоговорочной властью, и то почти мгновенно мелькнувшее сожаление, что не воспользовался этой способностью до конца.

Он отбросил сигарету. Ладони были мокрыми от пота. Все! Хватит!!! Надо рвать когти — на пляж, в Бор, к черту и его матери!

«А черт твой и так в тебе, если помнишь. — Напомнил не менее напряженный «сосед». — Тут разве что Пичка поможет…»

Мысль показалось спасительной. Это — то, что надо. Толяныч рванул к входу в метро и увидел 225-й автобус, игриво подмигивающий ему от перекрестка. Похоже, что в очередной раз фишка ложилась домой. Фантик сильно подивился такому транспортному везению. То ждешь, не дождешься, а тут все сразу — словно события специально построены так, чтобы он быстрее оказался возле дома.

Ну и ладно.

Усевшись на жесткое пластиковое сидение, Толяныч с удовлетворением констатировал, что в суматохе своих мгновенных порывов он, тем не менее не забыл ни тоник, ни новости, и уж тем более остатки «Отборного», которые тут же одним глотком отправил к месту их последнего успокоения, то бишь — в себя. Поставил бутылку под сидение, огляделся.

Прямо таки наваждение какое-то — тот же детский почерк, и тоже карандашом на стене! То про норку, теперь вот про спорт. Что это, замкнулся очередной круг? Или жизнь делает новый виток? Мысли сбились в кучу, словно сознание, напуганное объявившимися способностями, резко замешало причинно-следственные связи так, выделить что-либо связное и полезное сейчас не представлялось возможным. Ясно одно — он изменился благодаря использованию Источника. Возможно, что изменения необратимы, но насколько они велики — сказать пока невозможно. Да и копаться в себе пока не хотелось.

Тогда он просто вышел из автобуса и похромал к дому, закуривая на ходу. Нога болела довольно сильно — чертов Сварщик! — но вновь навалившиеся усталость и апатия действовали обезболивающе. Да и коньяк опять же. И все-таки, отчего так хреново на душе? Предчувствие какое-то…

Предчувствие его не обмануло, понял Толяныч, как только завернул, нет, даже когда еще только начал заворачивать во двор — прямо у его собственного подъезда не скрываясь стоял темно-синий фургончик Фольксваген, а на лавочке спокойно курили два молодца, поглядывая вдоль дома прямиком в его сторону.

У Толяныча дрогнуло внутри. Спокуха. Спокуха!

Он остановился, закрутил головой по сторонам. Вроде бы все нормально ну сидят два амбала, да мало ли кто где сидит. Ну курят, ну на него смотрят. Так что же теперь от всех шарахаться?

И все же он не спешил двигаться дальше…

— Извините пожалуйста… — Толяныч чуть не подпрыгнул, но сдержался и повернулся на вежливый голос, уже держа, пока еще мысленно, руку на рукояти пистолета. — Можно у вас прикурить?

Щуплый паренек лет двадцати с чем-то, с сигаретой в руке, вполне вежливо обращался именно к нему. Толяныч слегка расслабился, даже довольный, что путь по двору на время откладывается, но не выпуская из виду молодцов на лавочке:

— Конечно. — Он привычно охлопал свои карманы, пытаясь определить, в каком из них зажигалка. Ага, в левом! Сунул туда руку, одновременно возвращая свою сигарету в зубы…

Резкая боль пронзила живот, он почувствовал, как толстая игла входит в тело чуть ниже пупка.

Ах, сука!!!

Толяныч отпрыгнул назад, нащупывая пистолет, но в глаза ему ударила едкая струя. Слезоточивый газ? Только не моргать!

Толяныч рванул из-за пазухи Татошу, а его уже накрывало большое пыльное одеяло, и дышать стало нечем. И все же…

Сука!!!

Он выстрелил наугад трижды, поводя стволом из стороны в сторону, пытаясь нащупать врага.

А одеяло становилось все толще и тяжелее. И темно. И страшно. Сжимается, окутывает…

Он широко распахнул глаза — ну хоть немного света. Хоть немного воздуха!

Каруселью закружился двор, заборы, собаки, птицы и деревья, и он закружился на этой карусели, сжимаясь в комок — ну хоть чуть-чуть пространства бы между собой и этим, что наползает, поглощает, пожирает, волочет его. Вот и обещанные Мастера вмешались. Или это Посредники? Или Утрэ?

А сзади шум мотора…

Фургончик!!!

И он поддался карусели, вращаясь в одном водовороте в одеялом, курткой, Татошей, сигаретой…

Ну хоть одного-то… Суки-и-и…

Бах! Бах!

Рычал и бился в руках Татоша, а он все жал на курок и кружился. Жал и кружился, и не было уже ничего вокруг…

Левой рукой размазывая по лицу слезы пополам с соплями, Толяныч все отпихивал от себя это проклятое одеяло — ну хоть немного места, ну… И мутно увидел подъезд и стену дома. И кусты, и выкатывающуюся из-за угла большую черную машину. И услышал мягкие быстрые шаги за спиной… А он все жал курок до самого последнего щелчка — Татоша успел выстрелить еще дважды, и, как ему показалось, попал прямо в тонированное лобовое стекло.

Что-то зазвенело, рассыпаясь…

Потом был щелчок, свет погас совсем, и тьма накрыла его мутным валом. Удара по затылку Толяныч уже не почувствовал.

Стугун-стугун-стугун…

Черный свод… Это небо.

Зеленая равнина… Это трава.

Неестественно яркая зеленая трава под неестественно ярким черным небом…

Или — под одеялом?

Стугун-стугун-стугун…

Это в висках.

Белый конь… Черный конь… Белый конь, черный конь… Белый. Черный. Несутся…

Куда?

Фантик полежал минуту-другую, оглядываясь. Черные кони уносились по равнине, сливались с небесны куполом и растворялись в нем. Белые — уносились и сливались с равниной, терялись в зеленой траве…

Стугун-стугун-стугун…

Фантик изловчился и ухватился за коня… Попался черный… Выбирать не приходится!.. Вцепился в гриву, и конь поволок его за собой… мгновенное ощущение раздвоенности… Как будто выпрыгиваешь сам из себя…

Щчик! Черная машина въезжает во двор… Первый пошел… Щчик! Вспухает багрово-черное облако… Второй… Щчик! Разрубленные собаки в свете фонаря… Третий… Щчик! Сварщик с окровавленным подбородком… Четвертый… Щчик! Еще один…

И еще. И еще. Щчик-щчик!

И вот уже целая вереница Толянычей тянется через равнину, взмывает за конем вверх, растягиваясь, словно Мышонок на излете. И каждый мертвой хваткой вцепился в предыдущего, а он сам непостижимым образом ощущает себя лежащим на дне неправдоподобной гигантской зеленой чаши…

Стугун-стугун-стугун…

Конь растворяется в черноте…

Щчик-щчик! Он вернулся в свое тело, и возвращение мучительно, и душный полог рвется над головой…

Щчик! Он выныривает… Потолок низко… И луна… Одна луна, две луны, три… Целых пять лун…

И разговор…

— Видал, как он Рубику влепил? Наповал! Вот гад!

«Это обо мне что ли?» — он повернул голову в сторону стугун-стугун-стугун — все-таки это гудит в висках.

Толяныча отчетливо тошнило, что-то внутри так и просилось наружу… «Отборный»?

— Очухался, смотри-ка. Глазки задвигались!

«Кто это говорит?» — Он приоткрыл глаз, и сразу же зрачок резанула острая боль. Глаз заслезился, и сквозь эти слезы неявно различалось неопознанное джинсовое колено. Чье?..

Он дернул головой, и это что-то вырвалось, изверглось наружу струей черной желчи.

— Ах ты ж сволочь!!! — И резкая боль пронзает низ живота. Еще и еще… — Будем пиздить, пока не обоссышься!!!

«Ну и черт с вами! Плевать…» — после той дряни, которую ему брызнули в лицо, нестерпимо жгло кожу, а пересохшие слизистые глаз казались посыпанными толченым стеклом, так что еще одно неудобство ничего не решает.

Толяныч попытался пошевелить хоть одной какой-нибудь конечностью, но даже не определил, есть ли они у него — то ли он парализован, то ли связан так, что всякое кровообращение в теле прекратилось. Очень хотелось пить.

— Извиняйте, мужики… Это у меня будильник… сработал… Как вас увидел, так затошнило… Не удержался, понял? — Говорить было чертовски трудно, язык распух, как у повешенного, но вышло более-менее членораздельно.

— Ты глянь, эта сволочь обоссатая еще и хохмит! Ну ничего — недолго тебе осталось. Гришаня, ну чего ты возишься?!! — Толяныч шевельнулся, и тут же получил чем-то твердым по бедру. — Лежи, сука, не рыпайся!!!

Удар был болезненным, ага, стало быть, не парализован, что и требовалось доказать. Это уже хорошо.

А одна из лун продолжала говорить кому-то в глубине салона:

— Ну давай, Гришаня, давай! — И луна повернулась к нему, продолжая назойливо бухтеть. — Сейчас мы тебя еще одной славной штучкой угостим, то-то похохмишь…

Звук, исходящий от луны — бух, бух, бух — словно молотилкой пробежалось по мозгам туда-сюда обратно, вызывая раздражение, зудящее под черепом. Толяныч изогнулся словно выброшенная на берег рыба, напря-а-а-ягся, и его ноги влепились точно в назойливую луну. Затылком он врезался в пол и отрубился от резкой боли — удар по голове, которого он во дворе не почувствовал, теперь сказался. И опять нырнул в благословенную тьму и не успел оценить арсенал приемов, примененных к нему по полной программе…

Очередной раз он вынырнул тоже от боли, но где — не понял. Над ним лютовали двое, тритий их урезонивал:

— Тише, пацаны, тише. А то ведь не довезем. Да тише вы!!!

— Ну да, эта сволочь живучая! — Хрипел один с окровавленным лицом. — Он же мне скулу своротил! А Рубика вообще…

«Ага, значит хоть в одного я тогда все же попал. — вяло, но с отчетливым удовлетворением подумал Толяныч. — Это хорошо…»

Боли он уже практически не чувствовал, а сознание потерял просто что б не видеть эти омерзительные рожи.

— …Достаточно! — Прямо на него смотрел огромный круглый глаз. Смотрел не мигая, и в нем Фантик отчетливо увидел отражение себя, крошечного и жалкого. — Отключи капельницу.

«Так я в больнице!» — смекнул Фантик, но ничего врачебного, даже отдаленно относящегося к медицине в этом глазе не было. Он холодно скользил, не фокусируясь, словно опутывал липкими щупальцами. Так мог смотреть какой-нибудь спрут, и взгляд его внушал безотчетное отвращение.

Отвращение и ужас.

Фантик, зажмурившись, лишь бы не видеть этого зрачка, забился в объятиях холодных щупалец, пытаясь вырваться, но не очень-то это получилось. Наконец застыл, обессилев. Замер. Замерз. Умер перед этим зрачком, черным, как колодец ночью.

А глаз вдруг стал отдаляться и далекий холодный голос произнес:

— Он многократно блокирован, но блоки не очень сложные. Думаю, вдвоем мы распутаем их за пару часов. А вот коррекция… Это будет посложнее, хотя, думаю, наш томограф с ней справится.

И чудовищный взгляд снова вцепился в Фантика, он чувствовал это даже сквозь плотно сжатые веки. Всей кожей почувствовал, слизистыми, внутренностями, и некуда было спрятаться. Но щупальца все же разжались, и он с облегчением и даже с благодарностью рухнул с километровой высоты, и падал, падал, падал, пока не достиг своего жесткого ложа. А глаз отдалившись далеко-далеко, обрел наконец лицо с крючковатым носом и недобрым прищуром нормальных, человеческих глаз.

Рядом плавало в пространстве еще одно лицо, на удивление простоватое.

Эти два огромных лица нависали над маленьким, сжавшимся голым Фантиком, он корчился под взглядами, ощущая почти физическое страдание. Что они делают? В нем что-то неожиданно сократилось, будто конвульсия прошла сквозь сознание, крошечный призрачно-серый маленький комочек выстрелил наружу и угодил точно меж бровей крючконосому. Фантик даже вроде бы услышал легкий чмок, когда пущенный им снаряд слился со лбом мучителя. Такой реакции от себя он не ожидал, зато представлял примерно, что произойдет теперь с этим человеком.

Крючконосый страшно заорал, и опрокинулся на спину, исчезнув из поля зрения, но по его выкрикам Фантик понял, что получилось — теперь зарядец пойдет гулять рикошетами по извилинам и, будем надеяться, доберется до поганого чудовища в самой его сердцевине, грязной половой тряпкой стирая сознание и подсознание и черт его знает что еще. Но тут на его лицо легла маска, и второй, простоватый на вид, кричал кому-то невидимому:

— Одного придется изолировать! Одного изолировать!

Бедняга и не подозревал, что Фантик уже пуст, как яичная скорлупа, и что снарядик-то был единственным, и вообще все получилось случайно. Внутренний аккумулятор разрядился полностью.

Но тут он сделал вдох, и увидел, как опускается сверху огромное зеркало и скрывает собою мир, прижимает к поверхности ложа и прессует в эту поверхность, выдавливая орущего от боли Толяныча наверх, и тот захлебываясь своей болью тоже вдыхает и прессуется. А Фантик, уже совсем раздавленный, выныривает наверх, и глотает, ныряет и выталкивает Толяныча. И ныряет, и выталкивает, и ныряет. Словно гигантский молот колотил их, поочередно вбивая друг в друга…

И так бесконечно долго, пока наверху не остался лишь жалкий дрожащий Толяныч со всей своей болью и головокружением, а Фантик погрузился в летаргию, в анабиоз, окончательно раздавленный дьявольским прессом. Это продолжалось немыслимо долго и наконец закончилось. И он опять отрубился, лишь услышав что-то вроде:

— Постарайтесь обойтись без явных увечий. Это важно…

В очередной раз Толяныч вынырнул из забытья от неясных прикосновений к телу. Над ним склонился какой-то парень и осторожными движениями удалял волосы с тела. Толяныч не возражал, не подавая вида, что он опять здесь, пока не увидел, чем его бреют: огромный, лазерной заточки нож. И работа спорилась. Брадобрей уже перешел к обработке паха.

Толяныч шевельнулся, на что парень прореагировал тем, что отскочил, выставив перед собой секатор. Он явно боялся повторения судьбы крючконосого. Толяныч довольно улыбнулся, однако губы онемели и сложились в кривую гримасу.

— Не бойся, он сейчас безопасен. — Это было сказано академически-спокойным голосом где-то над ухом, а поскольку Толяныч головой вертеть не мог — кстати почему? — то оставалось лишь гадать, какое еще чудовище глубин вынырнет, чтобы схватить его. Он невольно поежился.

— Надеюсь, что вы меня слышите. — Все тот же спокойный голос, но чувствуется, что человек привык к подчинению окружающих своей воле. — Для вас будет лучше, если мы договоримся полюбовно. В противном случае вам предстоит немало неприятных минут. Ясно?

Толяныч с трудом шевельнул затекшей шеей, что было истолковано, как знак согласия.

— Вот и прекрасно. Сейчас вам введут некий состав, который облегчит контакт между нами, и вы ответите на интересующие нас вопросы. Если да — то вам не будет плохо, если же нет — пеняйте на себя. На свою блокировку не надейтесь. Мы ее сняли, а если попробуете восстановить — я вам не завидую.

Толяныч разлепил пересохшие губы и произнес что-то вроде:

— А-а-а-ш-о-о-п-у-у-е-е-п-оо-оом?

— Понимаю. Вас интересует, что будет потом. Отвечаю — ничего. Потом вас принесут в жертву Хозяевам. Эта большая честь в такой-то день!

Какой такой день? Что-то в сознании предостерегло его от очередного вопроса.

Толяныч покопался в памяти, но из ближайших дат в памяти вертелся лишь кусок старой военной песни: «двадцать второго июня, ровно в четыре часа…» Впрочем, он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он здесь очутился, и промычал нечто вообще уж нечленораздельное.

— Ну тут я ничего сделать не смогу. — С сожалением произнес голос. Хотя поисследовать такой интересный объект было бы очень занимательно. Так что сейчас мой помощник закончит подготовительные процедуры, и приступим.

Помощник метнулся доканчивать, а голосов вдруг стало два:

— Обратите внимание, Мастер, на интересную татуировку у него на животе.

— Это не татуировка, а скорее клеймо. Обрати внимание — точно напротив центра Хара… Что ж, возможно он из слуг Золоторогого, хотя вряд ли. Клеймо еще слишком свежее.

— А вы не допускаете, что он из новых Посвященных?

— Это маловероятно. Мне кажется, я знаю всех Посвященных столь высокого ранга, если бы они провели инициацию столь высокого уровня, нас бы поставили в известность. К тому же нет других признаков. Однако Дикие крепко стоят друг за друга, в отличие, кстати, от нас…

Разбирать даже такую отчетливую речь было невероятно трудно, а они разговаривали, совершенно не беспокоясь, что он их услышит. Значит, уже списали в расход. Суки! Ну это мы еще будем посмотреть.

— …Но мы попробуем выяснить — возможно он из Невступивших. Глан уже работает в этом направлении, но это тоже маловероятно. Тогда бы мы уже имели некоторые неприятности.

«Ага, Дикие, Невступившие… Надо запомнить. Кстати о Мастере… Ведь так обратились к этому, бляха-муха, академику. Стало быть, свиделись…»

И тут его лежбище задвигалось, принимая почти вертикальное положение.

«Похоже, начинается.» — мелькнуло у Толяныча, когда игла вошла в вену на левой руке. Начинается…

Толяныч почувствовал, как на него нахлынула мощная волна облегчения и радости. Мир оказался нежданно прекрасен, и нахождение висящим на ремнях в вертикальном положении не вызывало неудобств, а наоборот — нравилось. Оно его забавляло.

Наконец движение лежбища остановилось, и Толяныч увидел перед собой сначала лишь блики света, но потом разобрал, что отбрасывают их два больших хрустальных, а может стеклянных, шара, вращающиеся на подставках на уровне его глаз. И это вращение завораживало, как бы парализовало тело, лишь зрачки могли двигаться в безнадежной попытке угнаться за ускользающими бликами.

Сбоку, из-за кадра появилась рука, влажной губкой смочив ему рот. Толяныч благодарно шевельнул глазами — ах, какие замечательные люди! Дали освежиться, а теперь можно поболтать за жизнь.

Что это там, за этими прекрасными шарами? Зеркала? Странно, но я не вижу в них себя. Ах, не надо, ну что ж, я не возражаю…

Его взгляд устремился в бесконечный зеркальный коридор, пока не уперся в черные, как пистолетные дула, зрачки в другом его конце. Эти зрачки не сулили ничего хорошего. Легкое облачко тревоги Толяныч нетерпеливо отогнал от себя — мешает видеть глаза. Какая тревога, какая опасность? Мы же все здесь друзья, не так ли?

И он чуть не расплакался от избытка чувств, получив подтверждение.

Какая еще девушка? Ах, Лиза!!! Да, очень красива, очень даже! Она мне понравилась, нет, не сразу, но когда я увидел ее голую там, на поляне, то… Да на поляне, среди деревьев. Это было ночью… Или днем? Или под вечер… Не помню, но когда увидел…

Да, она очень хороша, Лиза. Я не прочь перепихнуться с ней разок-другой! Можно было бы и прямо там, на полянке. Но по серьезному — ни за что, это уж слишком. Уж больно она воображает о себе… Где она сейчас? Не знаю… Она сказала, что сама найдет меня. Вот и жду…

Кто? Ах, Пастор!!! Так это мой друг с самого детства. Нет, ничем таким мы ним не занимались… Просто он забрал от меня еще одну мою приятельницу… Ее звали, представьте себе, Альба!!! Знаете, был такой знаменитый герцог? Очень, очень ценный кадр! Не герцог, конечно. Альба! Видели бы ее буфера! Да, я имею в виду конечно же грудь. Или вам более понятно слова «чакры»? А уж в постели…

Да нет, никаких таких средств я не использовал. Она — да. Какие-то виртуальные стимуляторы. У нее, знаете, такой порт за ухом вживлен. У меня такой на действительной был… Вот туда она нан-чип и вставляет. А я — нет. Нет… Просто когда мы расстались при довольно трагических обстоятельствах, мне потом снились некоторое время странные сны… Да, приходил кто-то, чего-то требовал. И она конечно же тоже снилась…

Да, это мне Пастор дал эти перстни. Там в них еще вделаны разные хитрые штучки. Да, вот эти самые… они даже действуют. И кулон… Простите, это ведь настоящая бирюза? Да, это тот самый кулон… Анти-страх.

Ах, Серега, Бербер-то?.. Ну Бербера-то я знаю очень давно. Еще вместе в секции занимались… У одного сансея. Василий Григорьевич. Да, хороший, очень хороший человек, просто замечательный. И прекрасный учитель. А потом у нас вышла ссора, и я его убил… Не сансея, конечно же, а Бербера. Да, и в землю закопал, и надпись написал, что у попа… Ах, дальше вы сами знаете… Да, могу показать… Ах не нужно, вы и сами видите… Прекрасно! Да, и Магу тоже я… И Сварщика… Очень это все неприятные люди… А вот Альба, та ну прям герцогиня… Сейчас я расскажу, как мы с ней…

Да! И Лиза, должно быть, тоже ничего, но с ней я не пробовал. А неплохо бы, а?..

Тут Толяныча стало заносить на второй круг, потом, уже по приколу — на третий, и в вену ему опять полилась какая-то дрянь, но уже явно другая насколько изменились ощущения: Свернуться!!! Свернуться в комок, а то эта боль, она просто разорвет меня на куски. Зажать ее в себе…

Ремни натянулись, впиваясь в кожу. А-а-а, суки!!!

— Где ты надыбал эту наколку, пидор?!! — Орал с остервенением в ухо кто-то сорванным голосом, тыкая пальцем ему в живот.

Блики света перед глазами участились настолько, что казалось, что каждый из них проникает тонкой иглой до самого дна глазных яблок.

— А-а-а!!! А этот, гад, смотрит… И смотрит… Да он сожрет меня своим взглядом… Наколки? Так у нас у всех такие! — Толяныч орал как резаный. Интересно вам, сукам?!! Когда я вас всех за яйца подвешу, вот тогда и поинтересуетесь!!! Уберите свет!!! Уберите. Козлы, сволочи!!! Я рот ваш!!! А-а-а-а… — Он бы с радостью отрубился, но эти глаза в конце тоннеля… Они не отпускают!!! — Убери глаза! Я вырву их и сожру, понял!!! Развяжите меня!!!

— …Куда дел Источник, сволочь?!!

— А, это ты. Мало я тебе автобусе приложил! Ох, сволочь!!! Я тебе ударю, сука!..

Толяныч то терялся в дебрях зеркального коридора, то выныривал вновь к этим страшным глазам, то вновь терялся. Сколько же это может продолжаться? Он что-то кричал, ругался, умолял, просил, но все было бесполезно. Потом его захлестнуло желание, нет, просто-таки мечта уйти на ту зеленую равнину, туда, где кони, где яркое светило и только три цвета — черный, белый, зеленый.

Уйти…

И он попробовал, но ничего не вышло. Потом он уже не помнил ничего. Лишь иногда выныривал из пыльной мглы, покрывавшей сознание.

А Фантик был недоступен.

— Сосед!!! Где ж ты?! Бросил меня, сука, бросил!!! Гнида казематная, козел вонючий, даос сраный! Бросил!!! «Своды», бляха-муха! Вот ведь подстава… Где ж коррекция? Где Фантик?..

— …К кому это он обращается, Мастер? Мы же сняли коррекцию. К клону?!! К виртуальному клону?..

— Пометь, персонификация пси-коррекции, это очень интересно. Редкая аномалия…

Потом Толянычу уже стало все равно:

— …Наколка? Эта точка такая специальная… Чтоб баб трахать, понял? Так, как тебе и не снилось, козел драный! Да еще таких уродов мочить. Да, как ты и Мастер твой гребанный… Проводник? Какой такой проводник-источник? Может транзистор, а? Или мультиплексор… Да пошли вы!!! Лиз? Да, деваха то, что надо, только холодная очень. Прям снежная королева…

Потом он начал ломаться, начал рушиться, обваливаться, осыпаться внутрь самого себя, погребаясь под обломками, под очистками, под огрызками, под… Знаком?

Знаки?!!!

Знаки. Знаки. Знаки. Сколько же их… Как давят на голову… Как иглы света пронзают мозг… Ну все, хватит!

Хватит…

Он уже готов был умолять их, чтоб только прекратилось это безумие, и готов был раздавить свою гортань, только бы ни кусочка мольбы не просочилось наружу. И ухватился за последнее, что у него осталось — за чашку, простую белую чашку с единственной звездочкой на дне. Но нырнуть уже не было сил. Толяныч становился мал, меньше своей чашки. Не было сил перевалиться через край… Сейчас они ее увидят… Сейчас возьмут и расколют. И все найдут, и все узнают, и все…

И он уже видел, как чашка дала трещину, как побежала, зазмеилась она по гладкому, такому совершенному краю, и возмутилась вода на дне…

Лопается чашка, взрывается!

Толяныч пытался поймать самое дорогое, что у него еще оставалось маленькую звездочку, и уже ловил ее, а сверху он все осыпался, погребая сам себя, и…

— Ладно, довольно. Пора прекратить допрос, больше он ничего не даст, только испортим тонкое тело. Можно готовить его к Радению.

— Но ведь мы практически ничего не узнали! И Источник…

— Все, от него уже ничего не добиться. Этот материал отработан. У него оказалась внутренняя блокировка, которую проглядели аналитики. Сознание должно разрушиться в ближайшее время. А Источник мы найдем сами — ведь некоторые зацепки он нам все-таки дал, да и Посредники… Хм… Очень возможно, что придется вступить с ними в контакт.

Толяныч подхватил звездочку, и прижал к груди, баюкая.

Вот все, что осталось. Все…

А Фантик все это время был отгорожен от него непреодолимой стеной. Он был заживо замурованный в своей летаргии, изолирован от базового типа, от информации, от течения жизни. Он мог и должен был умереть.

14

Толяныча отвязали от кресла и поволокли по коридорам и лестницам, как тащат мешок с опилками. Сам он идти не мог — тело не слушалось, сознание мерцало, ощущая рядом неживой холод чужеродной перегородки, рассекшей сознание, разрушившей единое информационное пространство его мозга. За перегородкой медленно угасал Фантик.

Он угасал тогда, когда Толяныча бросили на железный стол и принялись массировать, возвращая телу гибкость и способность двигаться самостоятельно. Угасал и тогда, когда с него смывали нечистоты и его собственные испражнения, обтирали пахучими разогревающими жидкостями, втирали в кожу составы со смутно знакомым запахом и делали инъекции.

Толяныч пребывал в прострации, он превратился в почти что овощ, раздавленный под зеркалами, утративший всякое чувство окружающим миром. Собственное тело казалось громадным, в недрах которого так легко затеряться, и тончайшие нити, еще связывающие его с реальностью готовы были вот-вот оборваться окончательно. Он ничего не замечал вокруг. В глазах еще мелькали световые блики, и темные провалы зрачков висели в воздухе прямо перед ним, гипнотизируя и не давая нырнуть. И звездочка подевалась куда-то туда, где ее уже не достанешь. Не разыщешь.

Фантик угасал и тогда, когда в рот ему залили чашу обжигающе пряной жидкости, и Толяныч на время погрузился во тьму, а когда вынырнул, то ощутил свое тело, не скованное больше никакими узами и полностью ему послушное. Вот только апатия была так сильна, что он равнодушно принял известие о том, что уже пора. Даже не видел того, кто ему это сказал…

Вокруг мелькали безликие фигуры в модной нынче полувоенной одежде черные футболки на мускулистых торсах, черные береты с перевернутой звездой, высокие ботинки. Сплошные Че Гевары, бляха-муха. Он даже не воспринимал их, как цельные тела, а именно так — голова, руки, туловище, ноги. И вот его подхватили с двух сторон и повели какими-то полутемными коридорами, живо отдающими виртуалкой.

«Интересно, где это я?» — снулой рыбкой заплыло в голову. По коридору его вели четверо — двое спереди, двое сзади. Руки свободны, ну и что? Опоенный и полураздавленый, он не был способен ни на какое сопротивление. Ему казалось, что жизнь остановилась. Кончилась…

Нестройный шум голосов впереди за массивной дверью. Визг, циркулярной пилой разрезающий апатию, ввинтился в виски, — «Кто же это так орет?» — и он заворочался где-то в глубине себя, внутри своего огромного тела. В яме своего забвения. И Фантик слабо стукнул в перегородку, говоря, что еще жив. Так стучат в переборку аварийной подлодки, когда кислород на исходе.

Зал… Низкий, отделанный диким камнем потолок… Люди, много… Свет факелов пляшет на стенах… Где это я?..

Мы! Фант, слышишь?! Мы…

Не слышит. Потом снова тихое шкрябанье и еле слышное «Да…»

Перед ними все расступаются, и он вместе со своими стражами вклинивается в толпу, в эту колышущуюся массу, и вот — свободное пространство… Большой круг.

Толяныча посетило ощущение, что он очутился внутри огромного виртуального шлема, где сложную систему сенсоров и датчиков заменяла окружающая толпа. Он осмотрелся: «Знакомая картина… Где я все это видел круг людей в черных капюшонах, похожих на шапки-богатырки, алтарь посредине, и тело на крюке у стены, вспоротое от горла до паха? Где?.. Да и знак на стене — опрокинутый земной шар, накрытый пятиконечной звездой… В другой виртуалке? Во сне? Где-то наяву?»

Бум, бум, бум — монотонный ритм зазвучал, гулко пробегая под сводом потолка, и фигуры задвигались, плотнее сдвигая круг. Лишь вокруг Толяныча образовалось пустое пространство. Стражи отступили назад и в стороны, а в мерный ритм вплетался новый звук — этакое мычание. Человек на крюке вдруг дернулся, и Толяныч понял, что тот еще жив. Проекция круга на полу была окружена чадящими черными свечами, и это место — он понял, почувствовал предназначалось для него…

Один из капюшонов, но в красном, приблизился к висящему, шагая в одном ритме с барабанами — Толяныч четко это видел — и одним резким движением волнистого лезвия вспорол бедняге бедро… Вновь визг, близкий к запредельному, заставил Фантика заворочаться за перегородкой.

«Просто от боли так не кричат…»

Позвякивание каких-то железок добавилось к мелодии, делая ее более оформленной. Тот же капюшон поднес плоскую чашу и принял в нее густеющую кровь жертвы:

— Тебе, Великий… — Затянул он басом, и сразу же мычание воспряло вверх. Тихое притоптывание десятков ног, еще какие-то ударные вплелись в дикий напев…

Фантик толкался в перегородку, подчиняясь общему ритму.

Толяныч стоял в одной из вершин квадрата, образуемого, кроме него гербом, человеком на крюке и алтарем. Квадрат же был вписан в круг из черных фигур. Вот такая мрачная выходит геометрия. И когда мелодия, нарастая, поднялась до почти нескончаемого визга жертвы, в круг впрыгнула девушка. Ее волосы были цвета меди!

Рыжая!!!

Волосы падали ей на лицо, тонкая черная накидка свободно спадала с плеч и колыхалась в такт шагам, а ноги двигались в такт барабану. Что-то неуловимо-знакомое присутствует в ее походке, движениях, фигуре… Но вот что? Этого Толяныч вспомнить не смог, хотя воспоминание занозой засело в мозгу. Кажется, что только напрягись чуть-чуть, и это всплывет, окажется на поверхности. Да вот беда — напрягаться не хочется.

Девушка, извиваясь всем телом, медленно пошла по кругу, держа в руках знакомой формы кинжал. Волнистое лезвие рассыпало световые змейки.

Теперь уже все помогали напеву как могли, и Толяныч оказался захвачен общим безумием, что почти зримо присутствовало здесь и представлялась ему некой багровой пульсирующей тучей, заполнившей зал и подбиравшейся к нему уже вплотную.

Хозяева?..

Девушка в круге?..

Она тряхнула головой, обожгла его безумным заревом глаз, и Толяныч не мог ее не узнать даже в нынешней апатии: Танька! Та самая! Рыжая и совсем чужая. ТАНЬКА!!! Почему она рыжая? Ее он видел трахающейся с Бербером, ее он когда-то любил. И вот она зажигает на этом сборище, где готовятся принести жертву. Его. Фантика. Их обоих.

Вот так круг! Вот так заворот!

Толяныч широко открыл глаза, словно прозрел. Впитывая дикий напев, поднял голову, медленно расправляя тело. И змей, свивая тугие морозные кольца где-то внизу живота, уже вставал на хвост. Его присутствие было добрым знаком. Нестерпимый жар входил в тело на четыре пальца ниже пупка, где жадно пульсировало клеймо. Он пил мелодию по мере ее нарастания, как терпкое густое вино, и торопливо впитывал выпитое, точно огромный конденсатор. Не отрываясь смотрел на Таньку, все ускорявшую танец, а тело само раскачивалось в такт, но ни покорности, ни апатии не было в этом движении. Так кот готовиться прыгнуть на мышь, перенося вес с лапы на лапу. Так бык роет копытом, высекая искры. Так змея покачивается на хвосте перед броском.

Холодная уверенность постепенно заполняла его — что-то здесь не правильно: какая-то вычурная ненатуральность присутствует, что-то раздражает. Какая-то фальшь…

Мелодия уже приобрела поистине бешеный темп, а время становилось все медленнее, и Толяныч скользил, проваливался меж секунд. Мозг фиксировал лишь отдельные кадры.

Фантик пробудился, напитываясь темной и злобной силой, готовый вот-вот перелиться через инородную перегородку, готовый вырваться на волю. Никто этого не замечал — все смотрели туда, в круг, и багрянец накапливался, густел, приближался вплотную; Танька в неистовстве размахивала ножом, приближаясь к висящему на крюке, а тот тоже подчинился общему трансу, мотая головой.

Что-то вот-вот должно произойти, выйти из этого багрянца…

Толяныч видел, что все доступные ему лица устремлены к человеку на крюке и непристойно извивавшейся плясунье. Их глаза заполняла багровая мгла. Они видели что-то другое! Совсем не то, что происходит на самом деле, не то что видел Толяныч. Да, это ВИРТУАЛКА!

А они все… Они… КУКЛЫ!

Толяныч почуял время, и время было его.

Хоп!!!

Пружина распрямилась, бросая тело вперед. Охранник среагировал, но медленно, слишком медленно и не достал — Толяныч вильнул меж секундами, и вот он уже в центре круга. Прочь с дороги!!! Танька отлетает никчемной тряпкой, а Толяныч уже возле того в красном, с ножом. Пальцы, сминая ткань капюшона, впиваются под челюсть — резать любишь, да? Рывок! На себя и вверх… Хрип… Хруст… Толяныч, не разжимая пальцев, резко разворачивается почти танцевальным движением, и дубинка другого охранника рушится на красный капюшон… Шаг в сторону — секунды послушно расступаются, вспархивают стаей мотыльков… — и его пятка точно находит почку охранника. На, сука!!!

Все поднялось в нем в этот миг — и боль, и радость, и уверенность, и свобода…

Он взревел, как бык, чуя битву. Круг распался. Люди мечутся, а Толяныч уже пустился в пляс, каждым движением исправляя ту фальшь, что присутствовала здесь изначально, исправляя виртуалку. И мелодия теперь его собственная, настоящая…

Раз — и хрустает чья-то коленная чашка, полуоборот — напружиненные пальцы точно попадают в налитой глаз, и брызги во все стороны, как от перезрелого помидора… Перехват и в прыжке коленом — хрясь! — стрельнул чей-то локтевой сустав. И пронзительный крик!..

Фантик упивается танцем, и нет вокруг людей. Только жертвы!!! КУКЛЫ.

Куклы. Так вот в чем неправильность!!! Здесь все — одна сплошная мистификация. Виртуалка. Она скрывает собой реальность. Толяныч чувствовал дрожание невидимых потоков вокруг себя, попробовал ухватить хоть один, и…

Получилось! Мощная подпитка бурно устремилась в его сознание, смывая все и всяческие препоны. Перегородка не устояла, мгновенно снесенная, и Фантик обрел наконец свободу. Полную. Он напитался энергией, замкнул ее на себя, он был и внутри, и снаружи, бледно-зеленой спиралью, огромным архимедовым винтом, захватывая попавшихся на пути кукол, притягивая, перемалывая и отбрасывая уже отработанный мусор.

Жертвы!!!

Он не чувствовал встречных ударов, даже не знал, а были ли они вообще. Одно знал точно — свобода. Свобода и радость.

Ого! Ну давай в снабаш! Лоб в лоб!!! Оседает…

Еще чья-то челюсть хрустнула под ударом ноги…

Бах, бах, бах… Кто-то открыл стрельбу, кто-то с криком упал. Круг распался, окончательно превращаясь в толпу. Все кинулись врассыпную. Но даже если бы пули настигли Фантика сейчас, он бы этого не заметил — он плясал! Он уже не чувствовал ни боли, ни усталости, ни страха — ничего. Сейчас он не заметил бы даже смерти. И змей смотрел на мир сквозь его солнечное сплетение холодными, как лед глазами, а руна на животе опаляла огнем. В глазах Фантика уже не было жизни, и все избегали его взгляда…

Здоровый мужик обхватывает его ручищами и сжимает, скривив рожу от натуги, Толяныч улыбается не спеша, а секунды такие дли-и-инные, и впивается зубами ему в плечо, ощущая с внезапным наслаждением, как послушно расступается плоть… Рывок головы, и с треском рвется материя, а за ней кожа, мясо и кровь! Кровь!!!..

А-А-А!!!

Он сплюнул клочок ткани. Здоровяк отпрянул и тут же огреб коленом в промежность…

Толяныч плясал, хрустели кости, жертвы падали, расползались… Жертвы. Куклы. Смотрите, ничтожные! Вот она, реальность. Вот правда!!! Смотрите!

Возбуждение достигло, кажется, последнего предела, но продолжало нарастать. Так. Куклы. Где-то же должны быть и кукловоды! Он на мгновение замер, окидывая зал даже не взглядом, а просто пытаясь уловить перераспределение информационных потоков. Сейчас он воспринимал мир всем телом, обнаженными нервами и мозгом напрямую.

Ага!

Вон в углу трое красных, шепчут, вздевая руки. Туда!!!

И его колено плющит мошонку первого. Второй дернулся, было, в сторону, но кулак Толяныча разбивает ему гортань. Последний падает на колени, выпучившись Толянычу куда-то ниже пояса, и визжит совсем по свинячьи непонятное: «Маду! Маду!»

Крик мечется под потолком, дробясь и отражаясь, подхваченный многоголосо этот крик, разбегаются черные тени, но Фантик не думает делает…

Он сбил красного на пол и обрушился локтем ему на спину. Хрустнул позвоночник, а он снова на ногах… Не выбиваясь, не теряя ритм.

Пляска ведет его. Пляска Смерти!!!

Боль! В бок входит клинок, лезвие скребет по ребрам под самым сердцем. Фантик разворачивается, перехватывает руку, другая сама собой ложится на пояс нападавшего… Рвет на себя, буквально насаживая врага на колено. И тут же — лбом в переносицу!

Оседает…

Танька! Это она ткнула его ножом, и, неумелая, попалась на жесткий прием. Толяныч шагнул назад и вбок, отвернулся. Боли он не чувствовал. А нож, мокрый от крови, остался в руке…

Она хотела меня убить. Пусть. Это же виртуалка!

Толяныч осторожно коснулся языком холодного лезвия, ощутив соленый вкус крови — своей крови, — и засмеялся. Вскинул руки вверх, взгляд его уперся в низкий камень потолка и сквозь смех прорывается:

— О-о-о…!!! — Крик распирает гортань соленой карамелью.

«Дин-дин-дин…» — отозвался где-то внутри далекий колокол.

И снова смех ширился в нем подобно половодью.

— Я здесь!!! — Ревет он и опять оказывается в гуще свалки.

И вдруг, в один миг вокруг стало очень просторно. Толяныч стоял один в пустом зале — руки воздеты вверх — и ждал. Но в зале никого не осталось, кроме распростертых тел. И тогда нерастраченный жар охватил его целиком, и дикой силы энергия, что накопилась, мощной молнией бьет сквозь его тело, сквозь змея, сквозь предназначенный именно для этого канал.

Толяныч в изнеможении упал на колени.

Обвинять себя во всевозможных залетах уже настолько надоело, что Толяныч лишь сдавленно матерился. К тому же это отнимало массу сил из и без того отощавшего запаса. Толяныч решил силы экономить, отчетливо понимая, что ничего еще не закончилось. Одно дело — вырваться из этого страшного подвала, и совсем другое — добраться куда бы то ни было, не имея при себе абсолютно ничего: ни денег, ни оружия, ни возможности позвонить (да и кому?), не имея даже банальной одежки срам прикрыть.

В общем дело — швах.

Он ковылял вниз по растрескавшемуся асфальту, чувствуя сырость и плесень босыми ступнями. Редкие пыльные фонари никак не облегчали задачи ориентирования. Он мог определить лишь, что это Москва, а низкий сводчатый потолок и мощные бетонные опоры подтверждали, что это нулевой уровень. Нулевка! А значит ко всем напастям в любой момент могут добавиться еще десятки других, не менее острых. А у него с собой только трофейный крис, на котором начала подсыхать его собственная кровь. И все.

Толяныч не мог вспомнить, как и когда он выбрался из этого чертова логова, лишь слепое желание убраться подольше отсюда холодным пальцем толкало между лопаток, и он подчинялся, хромал и хромал по шершавому асфальту. Ноги, похоже, стер до крови, но проверять не хотелось — тут не упасть бы. К тому же он изрядно замерз. Чертовски трудно оказалось шастать по нулевке голышом, пусть даже и летом. Да еще после такого…

Оставалось только материться сквозь зубы, сдерживать озноб и терпеть, а боль металась внутри, как пуля со смещенным центром тяжести.

Так, бляха-муха, только этого еще не хватало! — Толяныч услышал за спиной быстрые шаги. Нагоняют. Еще немного, и они упрутся в твою голую задницу, братан!

Они?

Толяныч прислушался, и действительно — шаги двоились, или нет, даже троились. Горохом скакали между стен, бывших когда-то фасадами особнячков, составляющих улицу. Толяныч оглянулся, но в темноте, которую совсем не рассеивали фонари, ничего не разглядел, зато тут же сильно ушиб большой палец на ноге и зашипел от боли.

Надо прятаться, а не-то — писец котенку! — и отчетливо понял он. Хотя если догоняют «эти», капюшоны, то прятаться беспонтово… Какой к черту «если»?!! Кому тут еще быть-то? «А вдруг это менты?!» — сверкнуло безумной надеждой лишь на миг, но тут же потухло. С ментами встречаться ненамного лучше, если даже не хуже.

Толяныч, насколько позволяло тело, побежал к открывшемуся впереди темному зеву подворотни. Забежал — тупик! — оперся рукой о стену, почти сгибаясь пополам от боли в груди: «Фу, кажись, успел, авось не заметят…»

Подворотня имела глубину метров в десять и оканчивалась грубо сложенной стенкой, справа на фоне облупившейся но более светлой штукатурки вырисовывался бывший дверной проем, тоже заложенный почерневшим кирпичом. Спрятаться было негде.

Шаги за спиной приближались, и тогда он ухватился за свисающий обрезок покрытого паутиной кабеля, чтоб иметь более-менее вертикальное положение и хоть какую возможность обороняться. В висках боксерской перчаткой билась кровь, и сердце, похоже, превратилось в еще одну пулю. Как бы не в разрывную…

«Еще пара пробежек, и в тебе будет вся обойма…»

Толяныч осторожно отпустил кабель, и стал распрямляться. Когда вертикальное положение уже казалось достигнуто, его вновь скрутило — похоже, ребро сломано. И он вновь повис, вцепившись за шершавую, в руку толщиной, кишку. Глаза постепенно адаптировались к сумраку, и предметы потихоньку обретали пусть призрачные, но все же очертания. Он поднял глаза к близкому своду, и вдруг отчетливо нарисовалась картина, которую увидят те, кто вот уже подходят к этому переулочку: голый чувак стоит раком, уцепившись в грязный кабель, и не понятно, то ли блюет, то ли что-то потерял и высматривает на земле. А вокруг кромешная темнота…

А вот и они, вывернули из-за угла, и все это в натуре увидели, и тут Толяныч расхохотался от всей души, правда тут же поперхнулся от боли в боку, но смеяться не перестал — кхе-кхе-кхе…

Неизвестные преследователи остановились, всматриваясь в сумрак подворотни, и медленно, но уверенно направились прямиком к Толянычу. Он стал выпрямляться и даже принял стойку, слегка скосолапив ступни для вящей устойчивости. Разбитые кулаки сжались, и тут он с удивлением обнаружил, что все еще держит в руке волнистый нож. Поднес вплотную к глазам, силясь рассмотреть, и его опять здорово качнуло. Снова вцепился в привычную опору, и перед глазами все закружилось.

Ну как тут не рассмеяться?

Трое остановились прямо перед ним. В слабом свете далекого фонаря Толяныч различал только темные силуэты без лиц. Фигуры выглядели внушительно. Толяныч вновь придал себе подобие боевой стойки, подавляя желание просто рухнуть на спину. Сердце явно собиралось выпрыгнуть наружу.

Сердце, тебе не хочется покоя? Сердце заверило в том, что покой ему жизненно необходим: «Эх, сейчас бы завалиться на Малютку, да с книжечкой, да с сигареткой… — сказало ему сердце. — Да пивка бы бутылочку, да музычку какую-нибудь полегче. И чтоб Матрена под боком… Да Пичка под другим… Да чего там мелочиться-то — пусть и Лиза под третьим. Да с Таньками сверху. Обоими. Да еще…»

«А это кто говорит? Точно не сердце. Фантик, Фант! Ты?»

Фантик вяло болтался где-то внутри, как старческая мошонка. Давешний всплеск исчерпал его полностью, стало быть, ни на помощь, ни на коррекцию надеяться не стоит.

Подошедшие стояли молча, их лица постепенно проступали, сначала набором теней, потом подобием черт. Отблеском глаз…

Наконец Толянычу надоело играть в молчанку:

— Ну? — Сказал он и покрепче сжал рукоять криса. Разбитые костяшки тут же уведомили — мол, непорядок в хозяйстве. — Давайте!

Ему уже было до лампочки все, что за этим последует. Хотелось только, чтоб все кончилось побыстрее. Его даже не удивило то, что действительно за этим последовало:

— Простите, Мастер, но мы не можем принять столь высокую честь. Сказал стоящий немного ближе других. Все трое склонили головы, приложив сжатый кулак к груди.

«Драки не будет!» — мелькнуло у Толяныча с бурным облегчением и даже немного с досадой. Честно говоря, он уже приготовился подыхать. Ан нет! Фиолетовые круги перенапряжения закружились перед глазами. Самым сильным было желание сесть, нет, даже плюхнуться голой задницей прямо на асфальт и закурить.

«Рановато ты братан раскуривать собрался, да и нечего, опять же. Одернул он сам себя. — Коль эти такую честь от тебя принять не могут, так хоть держи себя солидно.»

Он принялся выбираться из полуприседа, и выбирался, выбирался, сдерживая менжу в коленях, стараясь не поддаваться слабости, стопудово сгибавшей в три погибели — надо отвечать, сказать что-нибудь этакое, подходящее к случаю. Да вот беда — ответной речи он как-то не подготовил. Ну не рассчитывал он держать ответную речь!

Толяныч облизал сухие губы — пить! Нет, курить! Нет, все же пить! Водки…

Лады, вот тогда вам другая честь:

— Штаны. Мне нужны штаны! — Вот и все, что ему удалось сказать. И очень удивился, когда двое беспрекословно сорвались с места и умчались в темноту. Третий, тот что говорил, остался стоять.

— Курить есть? — Эта была уже вторая фраза, и надо сказать далась она уже с меньшим трудом. Звериные инстинкты исчерпались еще в подвале, и он словно заново учился говорить.

Человек не торопясь, не сводя с Толяныча глаз, полез в карман жилета-разгрузки и извлек сигареты. Протянул открытую пачку. Как вытащить из нее сигарету, Толяныч не представлял — руки почти не слушались, мешал нож, который некуда было сунуть, разве что себе в бочину. Или вот ему…

— Прикури мне.

Незваный гость, не смутившись, прикурил, на мгновение высветив половину лица и мощный бицепс, и вставил сигарету Толянычу в зубы.

Голова слегка закружилась после первой, такой желанной, затяжки. Толяныч расслабился и привалился спиной к стене. Еще пара затяжек…

Он переложил нож в левую руку, взял сигарету изо рта, с трудом оторвав ее от пересохшей губы:

— Кто вас послал?

— Никто. Закон Воина. Вот. — И чувак протянул ему что-то на ладони.

Толяныч посмотрел, но было недостаточно светло, чтобы понять, чего там такое у него в руке. Правда мелькнуло предположение, что это его собственный двойной перстень в виде змеи, но откуда бы ему тут взяться? Да и зачем он теперь нужен?

— Оставь себе. На память. — Чувак кивнул и ничего не сказал. Положил это что-то в нагрудный карман. Потом тоже закурил. — Вы должны меня грохнуть?

— Нет. Да мы бы и не стали этого делать, Мастер.

— Почему?

— Я, и они тоже, были сегодня там, — он кивнул головой куда-то в сторону. — Я сам стрелял в тебя четыре раза.

«Ох, до чего парень вежливый…» — поразился про себя Толяныч, но почувствовал уважение к человеку, который вот так спокойно сообщает, что буквально только что старался тебя же убить.

— Мне повезло. — Сказал он, и, похоже, громиле это польстило, так как он медленно наклонил голову. Но тем не менее промолчал. — Приятно было бы посидеть как-нибудь, выпить. За жизнь поговорить.

Толяныч представил себе их сейчас со стороны — картина получалась совершенно безумная. Он вздохнул:

— Хорошо, запомни мой номер…

Пока суть да дело — Толяныч докурил сигарету — в руках его вдруг оказались штаны, на ощупь вроде джинсы. Откуда их взяли эти двое, его не интересовало, ясный пень, что не купили. Но предусмотрительные ребятки принесли еще и кроссовки. Все конечно не новое, ну да на безрыбье и сам того…

Он поблагодарил кивком головы. Пауза затягивалась: «Надо что-то сказать этакое, а вот что? Ну ты ж хотел объяснить «этим», чего ты хочешь! Ну, чтоб оставили в покое и все такое. Вот и объясни, тем более, что второй возможности может и не представиться…»

Толяныч откашлялся:

— Так. Спасибо за помощь. Передайте своим Кукловодам… — Они переглянулись как бы недоуменно. — Или как их там у вас называют, меня это мало волнует, так вот… Скажите им, что я хочу только одного. Чтобы меня оставили в покое! Это касается так же и моих друзей. Иначе я буду убивать, убивать столько, сколько понадобиться. А если возникнут вопросы, вы знаете, где меня найти.

Бурные аплодисменты. Аплодировал видимо Фантик, оживший на время перед лицом общей угрозы. Больше некому.

«Ну ты даешь, брат! Прям Цицерон! А теперь скажи что-нибудь этакое только для них. И жест рукой нужен, жест! Надо произвести впечатление. Ха-ха-ха…»

«Чего ж еще-то? А, вот»:

— Теперь идите, и да не угаснут ваши Облики!!! — Аплодисменты, переходящие в овацию, все встают… Шутка.

Пришельцы выслушали, приложив правый кулак к сердцу, и неожиданно резко синхронно выбросили раскрытые ладони вперед и вверх. Не опирайся Толяныч спиной о стену, он бы неминуемо упал: «Фу, бляха-муха. Чуть не испугался. Да вы свалите когда-нибудь или нет!»

Они ушли, словно эта мысль обрела звучание.

Толяныч дождался, когда шаги черной троицы окончательно затеряются, и все же сел голой задницей на асфальт: «Господи, в которого я не верю, как мне хреново!!!» Прошло несколько минут, и золотой рыбкой в голову вплыла мысль, что неплохо бы все же одеться, что он и сделал, кряхтя и ругаясь.

Встречи с «левоохренительными», как сострил как-то Крот, органами избежать не удалось. И как и большинство предыдущих, она не принесла никаких девидентов.

Когда Толяныч, шаркая и охая на все лады все же добрался до металлической лестницы, ведущей на верхние уровни и дополз до первого рабочего, на что ушло по ощущениям не менее часа, то обнаружил, что эскалатор еще не работает. Выругавшись от всей души, Толяныч зато сориентировался во времени — значит не больше трех утра, и то вперед. Передохнув минуту он продолжил восхождение и вырулил наконец на свет божий, вернее искусственный, огляделся и с удивлением обнаружил, что это Гоголя убегают ему за спину, а впереди выситься гриб Христа Спасителя. А еще ближе — разверстая пасть входа в метро. Кропоткинская. А… Да, в непосредственной близости располагалось самое неприятное: буквально в метре два постовых дымили сигаретами, и видок обоих не сулили ничего хорошего подгулявшему ханыге, а именно так Толяныч выглядел в грязных джинсах и кроссах на размера два больше, чем надо. Другой одежды на нем не было. Уходить назад в тень уже не осталось ни времени, ни смысла. Хорошо хоть нож оставил под лестницей на нулевке. Подсохшая рана на ребрах естественно тоже не украшала.

— Ты. — Констатировал высокий мент с желтушным в свете фонарей лицом и сержантскими лычками, обежав Толяныча цепким взглядом. Дубинка уткнулась Толянычу в бок, угодив точнехонько в рану, которая не замедлила закровоточить. Специально, гад! Только бы шокером не трахнули, тогда совсем хана… — Кто такой? Документы.

Притворяться Толянычу даже не пришлось — зашипев как заливаемый костер, он перекосился, но промолчал.

— Чего молчишь? — Вступил второй. — Немой?

Оба оттенком лиц сильно походили на восставших из гроба мертвецов, вознамерившихся отпить живой кровушки, с такими лучше не связываться, не имея личной карты и лишних чипов.

— Товарищ сержант! Меня ограбили подчистую, вот, ножом пырнули, видите! Как дали по башке. Так я всю ночь на нулевке провалялся. Чудом жив остался. Все забрали! Я как вас увидел, так сразу, эта… К вам, значит… — Заныл Толяныч, здоровым глазом наблюдая за их реакцией — не дай бог загребут. Была охота сгинуть в обезьяннике: говорят, там годами парятся ни за что.

Сержант задумчиво поковырялся у него в боку дубинкой, от чего Толяныч так и облился потом, задумчиво оглядел плоды своего труда, потом Толяныча с головы до ног, и так же задумчиво произнес:

— Значит, ограбили?

— Ограбили, ограбили… — Он истово закивал головой.

— Ах ты ж пьянь обоссатая! — Дубинка врезалась Толянычу в плечо. Плечо тут же онемело. — Я тебе покажу «ограбили», падаль! А ну вали отсюда, пока мы тебе сами люлей не понакидали! — И хлоп дубинкой по животу, сволочь.

— Постой, постой, он, кажись, в натуре ранен, — вступился второй. «Кажись! А то ты не видишь…» — Чуть не заорал Толяныч, но вовремя поперхнулся от нового удара. — Может скорую вызовем?

— Да пошел он! Возиться тут со всякой рванью! У него документов наверняка нема.

— А… — Это Толяныч.

— Пошел, говорю! А то и правда отведем.

— Ты где живешь-то? — Вновь пристал «сердобольный», вынуждая задержаться, давясь матюками.

— Да рядом здесь, на Новокузнецкой… Мне ж только через мост… Может, подвезете? — Толяныч уже бочком-бочком отходил от них.

— Не, блин, ты, урод, мертвого достанешь! — Подтвердил первоначальное впечатление Толяныча желтушный сержант. — Вали, я сказал! Проспись.

Смачный пинок придал Толянычу дополнительное ускорение, и он побежал, мотаясь из стороны в сторону и на всякий случай поскуливая, как побитый пес. Менты заржали вслед.

«Фу, кажись, обошлось… Ну, блин, непруха — живого места уже не осталось! Интересно, а что бы я делал без штанов?»

Зажимая кровоточащий бок, Толяныч бормотал себе под нос: «Ах суки, сволочи, сучьи суки» и так до бесконечности до самой Москвы-реки. К боли он постепенно притерпелся, а вот жажда…

На набережной выстроились торговые автоматы. А может в трофейных штанцах хоть пара чипов завалялось? В самом деле, ведь не свои же ему отдали. Толянычу представились хитрющие враги, зашившие в шов засаленных джинсов маячок, либо пропитавшие штанины медленно действующим ядом, и прочая паранойя. Да нет — туфта это все. Наверняка стрясли с кого-нибудь.

Скривившись от боли в разбитых костяшках, на всякий случай Толяныч полез в карман — пусто. А в другом? Ничего. А чего бы ты хотел? Ну с кого можно стрясти одежду в три часа ночи, да еще на нулевке?! Об этом лучше даже не думать. Ладно, дареным штанам в карманы не смотрят. Да, не везет, так не везет. Вот гады, войны эти долбанные! Честь, честь… А сами бросили без копейки посреди столицы на съедение этим сукам. А ведь еще через весь город чапать! Кроссовки велики, курить нечего.

Толяныч свесился через перила и с тоской посмотрел на черную масляную воду далеко внизу — сколько воды изгадили, сволочи. Тут ему стало совсем кисло, хоть и вправду сигай с набережной. А это кстати идея — хоть попить вдоволь напоследок… Или до фонтанов потерпеть?

До Репинского парка Толяныч добрался довольно быстро, благополучно миновав еще один пост на Каменном мосту, и сразу же, на ходу срывая джинсы, не забывая шипеть и материться, плюхнулся в фонтан — холодная!!! Ух, хорошо! Тело тут же онемело, и боль потихоньку отпускала, словно он окунулся в новокаин. Минуты две Толяныч блаженствовал, хотя каждая ссадина на теле горела огнем, но это же совсем другое дело: Жив! Жив!!! Вода!

Имитаторы дневного света еще не работали, а козырек над VIP-галереями не давал солнцу толком заглянуть в парк. Но косые, многократно отраженные от зеркальных высоток Балчуга и Якиманки солнечные лучи все же задевали парковые кудрявые липы, и сквозь их кроны, как сквозь дуршлаг, нет-нет да лезли ярко оранжевые макароны. Толяныч встал — вода доходила до середины бедер — подставил руки под струю падающей воды, набирал полные пригоршни и плескал себе на лицо. Ему казалось, что это первое омовение в его жизни и что внутри сейчас размокает, размягчается, отваливается пластами какая-то мерзкая короста…

— Ну, кекс круто подмывается! — Послышалось с противоположной стороны фонтана, и рассыпался звонкий женский смех. Говорил, однако, мужской голос.

«Эге! Так мы тут не одни!» — осознал Толяныч и не спеша принялся выбираться из фонтана, а сидящие на лавке с интересом наблюдали, как он, светя голым задом (оскорбление нравственности и нарушение общественного порядка путем обнажения частей тела — месяц принуд-работ) вылез, и, кряхтя и ругаясь принялся натягивать джинсы на мокрое тело. Дело шло туго, но он справился. Купание освежило, и настроение заметно поднялось. «А не разжиться ли мне сигареткой?» — вбивая ноги в кроссовки и набираясь наглости, подумал Толяныч и так же не спеша направился вокруг фонтана.

На лавочке расположились два молодчика, по виду — явные бандюки, — и девушка в вечернем макияже и прикиде от кутюр. Отдыхают люди после трудной ночи, натурально выпивают-закусывают. Тут же остывает богатый японский «Универсал». Все нормально.

— Есть проблемы? — Таким вопросом его приветствовали с лавочки.

Толяныч почувствовал скрытое предупреждение: мол, иди, парень, своей дорогой… «Везет мне на быков» — подумал он, разглядывая стандартную экипировку. Шелковые рубашки, слаксы, бритые затылки, дорогие токины и естественно увесистые драгметаллы. А вот девочка ничего…

— Да нет… Можно попросить у вас сигарету? — Рана опять кровоточила и бок щипало довольно сильно.

И они это тоже заметили. Выражение лиц несколько изменилось:

— У тебя юшка течет, братан. — Совершенно спокойно проинформировал его один из отдыхающих, со шрамом на щеке. Деваха глядела на Толяныча, раскрыв большой, красиво очерченный яркой помадой рот.

Он убрал ладонь и посмотрел на рану:

— А черт, опять открылась. — Отошел к фонтану и сполоснул руку.

— Ща поправим, — шрамоносец достал из-под лавки початую бутылку со знакомой джинной этикеткой. — Надо продезинфицировать. Слышь, Суслик, тащи аптечку.

Он щелкнул в сторону тачки пультом, на что джип приветственно мигнул фарами и убрал двери, а сам налил джина в пластиковый стаканчик:

— Значит, проблем никаких? — «Приятно, когда люди сидят так вот вальяжно, уверены в себе, спокойны…» — порадовался про себя Толяныч, провожая девицу взглядом. — А это ты просто упал, так?

— Почти. — Толяныч ухмыльнулся и попытался взять стаканчик. Пальцы по прежнему слушались плохо. Молодчики рассматривали его разбитые кулаки, и в глазах у них стремительно нарастало снисходительное дружелюбие. — Сначала перо сунули, шмотье забрали, а потом органы привязались… — И он залпом выпил, занюхал ладонью. — Ох, хорошо!

Подоспела девчонка с аптечкой и засуетилась вокруг него, как юла. Толяныча быстренько подлатали, облили дезинфекцией и покрыли где надо биопластиком, а в заключении набросили кожаный клифт на плечи и дали наконец сигарету. Полный отпад.

— Я ваш должник, братва. — Серьезно сказал Толяныч, кутаясь в заемный кожан и прихлебывая неразбавленный джин.

— Все там будем, братуха, — ответствовал ему молчавший до сих пор бугай со шрамом через бровь. — Может тебя в больничку подбросить? Или домой?

— Да я в Чертаново…

— Вот и поехали. А хочешь, мы тебе Суслика оставим? Она у нас того, типа сестра милосердия. — Оба дружно заржали, уже садясь в машину.

В другое время Толяныч бы от такого предложения, может, и не отказался бы, но как только устроился на заднем сидении, он понял, что прямо сейчас отрубится просто потому, что все уже позади. Он еле успел сказать адрес…

15

Шершавый матренин язык — вот что вызвало из небытия: «Я что, уже в Параминово? Или сплю?»

Девочка наступила ему на грудь всеми лапами и яростно вылизывала лицо, аж постанывая от переполнявших чувств. Толяныч приоткрыл один глаз, Матрена тут же метко лизнула и его.

Глаз заслезился.

— Ах ты моя маленькая, мягкая, теплая, сладкая кошка!!! — Толяныч подхватил Матрену и вознес над собой на вытянутых руках. — Как ты тут оказалась?

Он осмотрелся, начиная узнавать обстановку, приподнялся и сел, уже привычно матернувшись в ответ на боль в боку. Малютка приветливо скрипнула под его весом.

— Сейчас, сейчас моя хорошая, сейчас моя татошая… — Бормотал Толяныч, сползая на пол. — Сейчас я тебя накормлю, напою, почешу и спать уложу.

Матрена, задрав хвост, помчалась на кухню, и мяуканье ее было столь кровожадно, что человек менее осведомленный уже улепетывал бы во все лопатки. Толяныч улепетывать не стал — сейчас его больше интересовало, а есть ли чем кормить нежданно объявившуюся животину. Ведь Крот же должен был ее забрать с собой. Не случилось ли чего с Серегой? Ладно, разобраться еще успеется.

Хромая и матерясь он поплелся на кухню, по ходу отметив, что запах в квартире несомненно кошачий, значит Матрена здесь далеко не первый день. Хорошо еще, что кран на кухне подтекает, так что от жажды она бы не умерла… Тьфу, что за мысли! Ты дома, напомнил он себе, и этого достаточно. Пока.

«Господи, в которого я не верю, как надоело это «хромая и матерясь!» но попробовав не хромать на небольшом отрезке пути через прихожую, Толяныч выматерился более основательно, и больше экспериментов решил пока не производить. Организм к экспериментам был еще не готов.

Холодильник явил взыскующему взору хозяина полупустое нутро. А запах… Толяныча качнуло, к горлу подступила легкая тошнота:

— Бляха-муха! Сколько же меня не было? Ладно, это потом. Разберемся. Ага, вот и сухой корм. Отлично! Кушай моя сладкая, кушай-кушай, никого не слушай. — Матрешка немедленно зарылась в миску.

На подоконнике лежала початая пачка сигарет.

Толяныч закурил, решил, что пора бы заняться оценкой личного состояния, и направился в ванную. Глянул в зеркало и усмехнулся — на него смотрело лицо, прихотливо разрисованное разводами разных оттенков от синего до черного. Удавленник, бляха-муха, ей-ей удавленник! — дал он свое экспертное заключение. Да плюс разбитая бровь, следы ногтей через всю щетинистую щеку, и здоровенная шишка на лбу. Список можно было продолжать утомительно долго, поэтому Толяныч просто любовался собой некоторое время, в течение которого веселье его неудержимо росло и множилось, словно подопытные мухи-дрозофилы. С таким лицом можно только выпить, если конечно есть чего.

Он побрел назад к холодильнику, стараясь не наступить на Матрену, которая так бурно выражала свою радость, что чуть не сбивала с ног в попытках потереться.

Водка в холодильнике оставалась, и, что характерно — эта была «Звезда Севера». Вот так. Да еще почти полная бутылка!

Ну что ж, еще один виток, еще один круг замкнулся — подытожил Толяныч есть много, друг Горацио, такого, за что надо выпить. Ну раз надо, значит надо — с готовностью согласился удавленник в зеркале прихожей и подмигнул заплывшим глазом — за тебя, дружище! И уж в первую очередь за то, что вообще жив остался. Будь здоров! Эй, Фантик, третьим будешь?

Отзыва не последовало. Толяныч сделал первый мощный глоток, прямо здесь, не отходя от кассы. Потом выудил из недр холодильника зачерствевшую шпротину — фу, гадость какая! Судя по всему, прошло не меньше пяти дней. А это еще что такое? А… Братан Тропикл! Вот приятная встреча. И новый круг бытия, стало быть. Но от замешивания коктейля Толяныч решил воздержаться во избежание дальнейшего травматизма, памятуя о прошлом разе. Он решил прихватить бутылку с собой, но подзадержался, осмотрев входную дверь: замок был вырван буквально с мясом, с косяка свисали обрывки проводов.

«Как же я так умудрился?» — несколько раз вопросил себя, глядя на треснувший косяк, и не получил ответа. А может это поможет? — он глотнул Звезды Севера прямо из горлышка. Так, так, так… Напрягся, вспоминая, как попал домой, но вспомнить ничего не удалось. Лишь смутно проступили в памяти два здоровенных братка, одного вроде бы звали Сергей, а второго… Шульц? Точно, Шульц! И вроде бы какая-то девушка… Похоже, выпили… Ага, джин!!!

Через какое-то неопределимое время, шитое пунктиром стонов и матюгов, дверь удалось водворить на место, и даже прикрыть кое-как. Впрочем, расклад предполагает, что никакие двери не удержат гипотетических Мастеров-Кукловодов, если те решат нагрянуть.

Звонок коммуникатора стукнул по уху, но несильно. Толяныч подпрыгнул и замер, напряженно вслушиваясь, что скажет определитель. Предчувствие его не обмануло — номер неизвестен. Кто бы это мог?

Он нехотя снял трубку:

— Привет, братан! Как здоровье? Оклемался?

— Ну в общем да… — Голос казался смутно знакомым.

— Не признал? Это Шульц! — Сказано так, будто кореша навеки.

— А, Шульц… А я-то гадаю, кто это звонит. — С облегчением сказал Толяныч. Надо же! С чего бы это браток объявился? Ну подвез, ну помог, и что? — Я тут слегка еще плаваю. А так ничего. Спасибо.

— Это хорошо, братуха, если в натуре ничего. За дверь-то извини, ключа у тебя не было, вот и пришлось ее маленько того… Уже починил? Ну бывай, как-нибудь заедем к тебе. Привет от Суслика.

Ту-ту-ту…

Ну стало быть, за Суслика! Толяныч глотнул, но вкуса не почувствовал. Надо же, какие-то бандюки, а ты смотри — заботятся, а вот родная милиция…

— Глаз опух, в боку жжет — моя милиция меня бережет. Это жизнь, братан!!! — Громко процитировал он и повалился на Малютку, не выпуская бутылку из рук, дотянулся до определителя и прослушал список входящих звонков. Ни одного знакомого, естественно.

«А все-таки мы им там хорошо дали» — не без гордости подумал Толяныч, но тут же помрачнел от такого уже привычного «мы». Клон по прежнему пребывал в своей виртуальной коме, но ощущение умирания от этого менее реальным не становилось. Вспышка активности в подвале оказалась для Фантика мимолетной.

Чтоб перебороть холодок в груди, Толяныч совершил финальный глоток. Бутылка пересохла.

— Эх, Матрешка-картошка, одна ты у меня осталась. — сказал он и погладил кошкину спину, почесал ее за ухом. — Как, интересно знать, ты здесь оказалась, а?

Девочка тут же замурчала, а Толяныч уставился в потолок и закурил, а потом ему стало все равно. Он послюнявил пальцы и погасил сигарету. Матрена устроилась у него под мышкой — Толяныч ощущал локтем ее тепло.

Он уснул: зеленая равнина обхватила его, сжала со всех сторон, и черные кони носились вокруг… Черные?

— Ур-р-р-я-у-у!!!

Черный силуэт горбится в темноте, лишь горячие угли глаз, и на грудь давит так, что ни вздохнуть, ни… Толяныч рванулся, и почувствовал шершавое прикосновение к щеке — Матрена.

— Фу-у. Ну и напугала ты меня, девочка. — Она лизнула ему руку. Шерсть на загривке неохотно укладывалась под ладонью. — Умница моя, сон охраняешь. Спасибо.

И опять провалился…

В течение ночи кошка будила Толяныча еще раз десять, и наконец под утро он забылся все-таки без всяких видений, а когда проснулся, солнце уже шпарило вовсю, а Матрена требовала жрачки. Его наполняла уверенность, что-то вот-вот должно случиться. Поэтому, выполнив положенные утренние обряды кормление животного, умывание, ну и еще кое-что по мелочи, Толяныч устроился полулежа и принялся ждать. В нем шла какая-то неясная до конца работа, и, казалось, что грядет некое событие, грандиозное? Фатальное? Черт его знает… Впрочем в черта он тоже не верил.

Матрена подошла и уселась напротив, глядя ему прямо в глаза. Тревога в ее взгляде была совсем человеческая.

Время превратилось в липкую патоку. Толяныч не испытывал голода, лишь иногда пил воду, пребывая в полусне-полуяви, и ждал, ждал, но ничего не происходило. Бреда своего он не помнил, лишь иногда казалось, что вот вроде поймался какой-то смысл, вот уже видно его, еще немного и все станет окончательно ясно, но девочка каждый раз с мявом принималась лизать ему лицо, вставала на грудь мягкими лапами, ощутимо теребило за ухо. В общем делала все, чтобы вызвать назад. И ЭТО отступало, и смысл уходил, и Толяныч выныривал в убогую реальность своей двухкомнатной малометражки.

И все повторялось снова и снова…

Входная дверь медленно открылась, протяжно скрипнув, и на пороге возникла копна рыжих волос, нос с горбинкой, и яркие блики зеленого и белого запрыгали по комнате, а Толяныч с кошкой являли собой скульптурную группу «ожидание» в весьма авангардной трактовке: Толяныч, не утруждавший себя одеванием и разрисованный синяками, как деловар на тропе войны, развалился на подушках, а Матрена опиралась ему на плечо передними лапами и не отводила своего тревожно-янтарного взгляда. Так они и предстали перед глазами публики, хотя народу на выставку пришло, прямо скажем, всего ничего.

На Лизу сначала не обратили ни малейшего внимания.

— Здравствуй. Что случилось с твоей дверью? — Спросила ведьма с неподдельной тревогой.

«Ах ты ж заботливая какая…» — Толяныч скосил глаза, пробежался взглядом по стройной фигурке, опять упакованной во все черное. Однако уступая летнему солнцу, ее водолазки еле-еле хватало на то, чтоб только прикрыть пупок, а куртка из черной кожи отсутствовала напрочь. Чуть обозначившийся сосок не вызвал сперва ни малейшего интереса.

— Ключи потерял… — Сказал Толяныч. И наконец-то повернул к ней голову. Лицо удавленника произвело должное впечатление.

— Ого!!! Что это? — Похоже, она была просто поражена, а может не ожидала такого совсем уж экстремального вида.

— Ключи? Это такие металлические предметы, которые прикладывают к замку и он открывается. — Шутить не хотелось, но статус обязывает.

— Нет, я про лицо!

Стало быть шутка пропала зазря. Жаль. Обычная надменность ей изменила, и это доставило Толянычу пусть и небольшое, но все же удовольствие. Он не спеша привстал, потянулся и картинно закурил:

— Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся — вот, — говорил он размахивая сигаретой и демонстрируя разбитые костяшки пальцев. — А почему это вас интересует, Мастер?

— А почему ты называешь меня Мастером? — Она уже, было, двинулась к нему, но последняя фраза будто бы уперлась ей в грудь. Точно промежду сосков. В чакру.

— А почему меня называют Мастером?

— Кто?!!

— Да есть такие… — Ушел Толяныч от прямого ответа и вновь завалился на Малютку. Интересно было бы послушать, что она скажет. Но Лиза молча подошла и уселась рядом с ним и осторожно провела пальцами по едва подсохшему рубцу на ребрах.

— Великая Матерь, что они с тобой сделали… — Так печально это у нее получилось, что наверное выдавило бы слезу у стороннего человека. Толяныч же только поджался и ощетинился.

— Только не говори мне, что жив я благодаря твоим Посредникам! Там, где я был, мне тоже довелось услышать это «магическое» слово.

Некоторое время она внимательно, прям как Матрена, смотрела ему в глаза, а кошка, кстати сказать, тут же удалилась в прихожую и заняла привычную позицию перед зеркалом. Толяныч краем глаза видел, как она там умывается.

— Я понимаю, ты зол и ранен… — Неподдельное сочувствие, вот что ранило гораздо сильнее: «Где ж ты раньше была со своим дерьмовым сочувствием, когда из меня там пыль выбивали? Или вы все это сами и спланировали?» — Можно мне осмотреть твои повреждения?

И Толяныч, уже готовый послать ее куда подальше, вновь на мгновение мысленно вернулся на ту полянку, на солнышко, искорка тогдашнего тепла мелькнула…

— Видишь ли, моя милая, — она поморщилась, но стерпела. — Что значат мои повреждения по сравнению с ранами, что наносят твои зеленые глаза, которые… — Он осторожно взял ее за руку и потянул к себе. — Что я покорен. Пленен, можно сказать, тобой навеки… Я повержен, разбит, но тем не менее, прошу тебя быть дамой моего сердца, пусть хотя бы на этот день… Ибо… Ибо… Заклинило, бляха-муха! Башка что-то не варит, понимаешь ли.

— Понимаю. — Лиза не поддавалась, попыталась отнять руку. — Отдает каким-то пошлым любовным романом.

И все же он преодолел не очень сильное ее сопротивление, и прямо губами в губы проговорил:

— Сопротивление бесполезно. Оно даже вредно! — Чуть громче, поскольку губы ее отдалялись. — Мне будет больно… — И впился, вжался, почувствовал их сладость. И не встретил возражений, а напротив, легко опрокинул ее на спину… — Ах, черт!!! — Острая боль отдалась в боку, и контакт был нарушен. Толяныч грязно выругался, но про себя и на себя, и вновь потянулся…

— Не думаю, что именно это тебе сейчас нужно. — Обычное спокойствие вернулось к Лизе. Толяныч проследил направление ее взгляда туда, вниз — флаг спущен, армия разбита и вповалку лежит на поле брани — и тоже разбитый, откинулся на подушки:

— Ладно уж, осматривай мои повреждения. — И отдался на волю победителя.

— Ага. — Кивнула она, словно бы ничуть не сомневалась в ответе. Первым делом на свет божий появилась глиняная бутыль, из которой Толянычу пришлось отпить несколько полновесных, сладких глотков. — Не увлекайся.

— Жалко, что ли? Это что — Рижский бальзам?

— Ну, типа того…

Приятное тепло, вполне умиротворительно разлилось по телу, и он впал в легкую эйфорию, позволяя дотошно осмотреть и ощупать себя, после чего был увлечен в ванную, уже нагретую и с добавлением опять-таки всяких снадобий.

Пахнет замечательно — сообщило свое мнение верхнее обоняние.

— Слушай, — спросил он ведьму, что-то колдовавшую здесь же. — А почему бы не воспользоваться чудесами современной медицины? У меня даже аптечка где-то была, ее только зарядить нужно.

— Тебе не это нужно, Фант. Твои повреждения более серьезны на энергетическом уровне, поэтому мне приходится использовать бабушкины средства.

— Ты что, всегда носишь с собой такой наборчик?

— Нет, — рассеянно сказала она. — Не всегда. И не мешай мне пожалуйста.

— Ха, не мешай! Тоже мне Баба Яга за работой… — Толяныч скорее по привычке попытался заглянуть ей снизу под водолазку, но ничего из этого не вышло. Тогда он погрузился в созерцание кафеля, поменять который собирался уже, кажется, лет сто.

Да, изрядное духовное истощение Толяныч чувствовал, но относил это на счет холодеющего внутри клона. Сейчас бы поспать…

Легкий шорох в коридоре — Матрена встала на порожек ванной и тревожно дергала ноздрями, нюхая воздух. Ну до чего ж кошка любопытная:

— Девочка, твое любопытство когда-нибудь тебя погубит.

Все окружающее виделось каким-то легким, не имеющим большого значения. Вот только Фантик…

«Как ты там, Фант?»

Ответа пришлось ждать долго: «Да так себе. Семь-восемь…»

Жив, курилка!

— Вылезай. — Приказала Лиза, и Толяныч встал, тут же был аккуратно вытерт, завернут в одеяло и препровожден к месту дальнейшей дислокации, которым оказалось старое плюшевое покрывало, расстеленное прямо на полу в большой комнате.

— Это для нас?

— Это для тебя. Ложись.

«А девочка работает, как профессиональная медсестра…» — отметил он, ложась на спину.

После, энергично растертый, натертый разными разностями до полного расслабления и изнеможения, с заново обработанными «повреждениями» он был водворен на Малютку. Впервые боль отступила практически полностью, и Толяныч отдался приятной истоме. Лишь легкое чувство вины перед «соседом», по прежнему не подававшим признаков активности, облачком застилало сознание. Но он все равно вполглаза наблюдал за Лизой, которая опять что-то бормотала, обходя комнату по периметру и глядя в свой кристалл. С книжных полок за ее действиями внимательно следила Матрена. Толяныч еще подумал, что именно отсюда кошка сиганула на Альбу, но не придал этому должного значения. Просто приятно было лежать вот так, когда теплая тяжесть наполняет тело, распластавшись по нему, как любимая женщина.

Наконец Матрешка покинула свой пост и вспрыгнула мягкими лапами на кровать, внимательно обнюхала хозяина и, успокоенная, привалилась теплым пушистым боком. И скольжение в сон было плавным, почти незаметным.

Проснулся Толяныч заметно посвежевшим и, что самое приятное, дико голодным. Память обо всех событиях отступила в глубину сознания, словно бы прошло частичное обнуление. За окном уже дрожали сумерки, ну что ж ты с этим поделаешь. Вот так всегда — день, ночь, еще сутки прочь. И прожить их нужно так, чтобы не было мучительно больно и обидно за бесцельно прожитые сутки.

Кстати о боли: Толяныч просканировал свое состояние и, кроме урчания в животе, ничего не обнаружил, но как известно, недоделки выявляются в самый неподходящий момент, поэтому с оценками не следовало торопиться. А так вроде бы все в порядке. Относительно конечно, но… Жуткое все-таки это ощущение, что что-то не так, чего-то не хватает. Не хватает-то конечно всегда, но сейчас особенно. Как будто нет руки или ноги, словно он потерял ее уже очень давно, и вроде как смирился с потерей, а вот нет-нет, да и резанет такая тупая досада.

Толяныч уставился в потолок, но свежих идей не возникло. Тогда он пошарил вокруг себя. Сигареты тут же нашлись. Прикурил. Из кухни доносился запах какой-то неопознанной еды: «Надо же, ведьма хозяйничает у меня в доме! Кого здесь только не было, но чтоб ведьма, да настоящая!» Он выпустил вверх причудливое колечко и перечеркнул его струей дыма, потом осторожно, чтоб не потревожить Матрену, принялся слезать с кровати, между делом обнаружив, что не все так спокойно в Датском королевстве — боль тут же дала о себе знать. Ладно, это терпимо, а пока пожрать бы совсем не мешает.

И Толяныч помелся на кухню на запах. А пахло из кухни — закачаешься, что, собственно, совсем недалеко от истины.

Со вкусом облизнув пальцы, Толяныч наконец отвалился от стола, несколько скособочившись, а так ощущая себя вполне даже ничего. Лиза смотрела на него непонятно.

— Ты не смотри, это я люблю… — Счел нужным объяснить Толяныч. Он помолчал, и понял что объяснение вышло несколько туманным. — Это меня чучмеки в армии научили. Ну, они ж свой плов руками хавают, а у нас в части практически одни чурки и были… Вот там я и научился руками есть. Очень оказалось вкусно.

Она промолчала.

— Знаешь, как мне раз нос утерли? Это когда уже я на ЗКП службу тянул… Прикинь, у нас там был один такой Вепа Муррыков, здоровенный туркменище. Мы с ним на губе скорифанились. Так вот, он частенько ко мне на дежурство приходил. Ну там травки дунуть, потрепаться за жизнь, а самое главное — мне подружки постоянно всякие книжки присылали. Сама понимаешь, в армии с прогрессом туговато, вот они мне по старинке ксерили, ну, и слали, чтоб я совсем не свихнулся по теме. А Вепа читать любил, вот и заходил. Сидит он как-то у меня в кунге, ночь, я уж спать завалился, а он сидит почитывает. — Толяныч закурил, цыкая зубом, на что ведьма никак не реагировала. А должна бы, если верить классикам. Да, все нынче хужеет, не только экология… — Ну так вот, раскрыл книжку, и главное держит ее как-то странно — до конца не раскрывает, а так, градусов под пятьдесят. Почитает страницу, и поворачивает книжку, чтоб, значит, другую читать… — Толяныч показал ладонями, как Вепа держал книжку. — Я ему говорю, мол, положи книжку на стол, да разверни как следует, тебе же неудобно. А он говорит — ты что, это же Книга! Я — ну и что? А он говорит — мол, если каждый ее разгибать будет, так она, мол, порвется. Прикинь, это он про паршивую ксерокопию! Это мы-то привыкли все через Сеть да через нан-чипы, а там все еще в прошлом веке живут. И все равно, какой-то туркмен, а понимает! Вот так-то…

Ведьма лениво ковыряла горку всякой зелени и молчала, лишь позвякивание вилки нарушало тишину. Так они и молчали пару минут. Ее терпение лопнуло первым:

— Фант. Почему ты молчишь?

— А что я должен говорить? Благодарить тебя за посильную помощь в деле моего исцеления? Спасибо тебе огромное. — При наличии внутри почти мертвого Фантика Толяныч не чувствовал себя полностью здоровым. Морально он сейчас был слабее младенца, и резкость была формой защиты.

Сигарета дотлела до фильтра, и чтобы растянуть период релаксации еще немного, он взял из пачки следующую и прикурил. Сигарета во рту избавляла от необходимости говорить и делать что-либо, вроде как уже занят. Удобную все-таки штуку внедрил на Руси Петр, честь ему и хвала за это. Собственно, и дураку понятно, чего ждет Лиза.

— Неужели тебе не хочется разобраться в происходящем до конца?

— Нет.

— И не хочешь узнать природу Проводника, его происхождение?

— Нет, нашла чем соблазнять. А зачем? Все, что надо, я и так знаю. Толяныч пристально посмотрел ей прямо в глаза. Лиза сморгнула, словно бы непрошеную слезинку. — А твои Посредники мне не интересны. Совсем.

— Ага. Ясно. — И они опять замолчали.

Толяныча не покидало ощущение, что все, что сейчас происходит, было уже не раз: и этот стол, и женщина с рыжими волосами напротив. И даже эта боль в боку. Словно бы реальность утратила четкие границы, и сквозь нее проступают тени других жизней, других реальностей. Других, и все равно таких же. Круги, круги… Что там Галина-то по этому поводу проезжалась? Кстати, пожалуй стоит звякнуть бабке.

Толяныч ткнул окурок в пепельницу:

— Слушай, твой токин кодирован?

— Конечно. — Лиза вздернула брови, мол, что глупый вопрос. Словно все население Москвы имеет кодированные номера забесплатно.

— Дай-ка, мне нужно звонок сделать.

Она пожала плечами и отстегнула коробочку коммуникатора от пояса, положила на стол фурнитуру. Толяныч приладил микрофон, и холодок граненой горошины отбил охоту звонить сразу же, словно бы опять вернулся в то памятное утро. Но есть такое слово «надо» — напомнил себе и, чтобы немного унять неприятные ощущения, взялся рассматривать навороченный прибор «Радес-4М» совместного с Японией производства. Надо же, даже полный визиорежим имеется… Подавив тяжкий вдох, он назвал номер теть Маши, решив заодно прояснить вопрос и с Кротом.

Долгое время никто не отвечал, потом экранчик слабо замерцал, словно силясь вывести слишком большой объем изображения, но выдавил только несколько узких полосок с бессмысленно радужной окраской. Затем послышался сдавленный шепот:

— Да… Кто это?

— Теть Машь, это я! — С трудом опознав голос, отозвался удивленный Толяныч. — Как у Саши дела, хотел узнать, ну и так, вообще…

Он посмотрел на Лизу яростным взглядом, надеясь, что она поймет и выйдет хотя бы из кухни. Все равно потом сможет проверить, кому он звонил, а при известном усилии и восстановить сам разговор: на это памяти «Радеса» хватит с лихвой. Но Лиза либо не поняла намека, либо сделала вид, а только равнодушно собрала посуду и, открыв пасть мусоросборника, принялась неспешно кидать туда тарелки по одной. Уходить она явно не собиралась. Ну и хрен с тобой, чертова ведьма!

— Миленький, — опознала его теть Маша, — Сашу опять арестовали. А Сергей заходил на днях, на кошку твою ругался, мол, порвала его всего. Он просил передать, что уезжает куда-то. И деньги передал. Спасибо вам…

Потухший голос настолько диссонировал с тем, какую теть Машу привык видеть Толяныч, что просто в голове не укладывается:

— Да что случилось-то, теть Машь?! Ты чего, как из проруби вынутая? Наличие Матрены получило свое объяснение, но сейчас, похоже, это не самое главное — что-то там еще и у Мурзика приключилось. И не иначе, как по нашему же делу.

— Ничего, миленький, все хорошо… Счастливо тебе…

— Да погоди, теть Маша! Мне бы с Галиной словом перекинуться.

— Умерла Галина.

У Толяныча аж кухня завертелась перед глазами:

— Как умерла?!! Когда?!!

— На днях. Инсульт. Она аккурат в это время карты бросала. Ну пока, миленький. Удачи тебе…

Коммуникатор отключился, а Толяныч остался сидеть, словно пригвоздили его к стулу стальною скобой. Умерла! Нехилый список выходит: Пастор при смерти, Бербер готов, Леший ранен. Фантик еле дышит. Теперь вот Галина. И все крутится вокруг него и этого Проводника-Источника, будь он трижды неладен. Значит ни информации, ни нового эм-дюка больше не светит, единственный канал хоть каких-то сведений, вот он, у мусоросборника крутится — рыжая ведьма и темные Посредники за ее спиной. Де-ла-а…

Он принялся закуривать, не обращая внимание на дрожь в руках.

— А скажи мне пожалуйста такую простую вещь, — сказал он, когда и эта сигарета закончилась. — Какое нынче у нас число? А то я как-то во времени потерялся.

— Двадцать девятое июня. — Услышал он ее чуть шершавый голос.

— А повязали меня… повязали девятнадцатого.

И как наждаком по коже — двадцать девять минус девятнадцать… Получаем… Мать твою!!! А сколько же я проспал?

— Почти полтора дня. — Огонек свечи отражался от полировки стола, от окна, от ее зрачков, и множился, множился… Чуть ли не делением.

— А какая у нас, тьфу, то бишь у вас знаменательная дата была на днях, а? — Хотя он догадывался, что услышит, и услышал:

— Двадцать второе…

Цитата из старой военной песни молнией пронеслась в мозгу, в глазах закружились кухня, стол, тарелки, ведьма, а огоньки свечи так и вообще как с ума посходили, порхая бабочками вокруг головы.

— Пожалуй, я пойду прилягу… — Сказал Толяныч, чувствуя как в мозгу рикошетит бесконечный рефрен: «Десять дней, мать твою!» — Твою мать, десять дней коту под хвост, десять!!! Твою мать, мать ее!!! Вот это я вляпался! Да за что? За какой-то дерьмовый гнилой артефакт, мать его!!! Да что это вообще за дерьмо-то такое? Живет себе человек, живет — никого не трогает, и на тебе. Раз и артефактом по башке!!! Мать его… Извини Матрешка, мне не до тебя сейчас, потом поиграем. Тут артефакт, мать их всех так! Даже ругнуться нормально не могу. Вот дошел! Не-ет. Все в этом мире дерьмо, кроме мочи…

Старая-престарая присказка как не странно помогла. Толяныч опустился на малютку, почесывая в затылке:

— А если разобраться, так и моча — порядочное дерьмо… Мать ее! Добавил он по инерции.

Даже сигарета приобрела характерный привкус.

— Да мне по фигу все ваши проводники, конденсаторы и прочие мультиплексоры! — Отчаянно заорал он куда-то в потолок, захлебываясь желанием закрыться, заблокироваться для всего, вычеркнуть из памяти. ОБНУЛИТЬСЯ ПО ПОЛНОЙ. — Три Источника, говоришь, а три составные части не хочешь? Хотите, значит, собрать магический компьютер? Да на здоровье! Только меня оставьте в покое. Это не мое дело, ясно?! Десять дней! Десять моих дней! Где они? Ты понимаешь, что я в дерьме с головы до ног? Пришил уйму народа, и за что? За ваш вонючий Проводник? Да пошел он… Я себя чуть не потерял, я уже труп наполовину, ты это понимаешь?!! Ты когда-нибудь тащила на плече умирающего товарища? Истекающего кровью? Тащила, спрашиваю?

— Нет… — Долетело из прихожей.

Лиза шла в комнату, но Толяныч не хотел ее сейчас видеть. Ему хотелось ее убить, и тем решить свои проблемы, пускай хотя бы на полчаса.

Но она вошла, присела на краешек малютки, и он конечно же ее не убил. Он вообще ее не тронул, но видеть все равно был не в силах. Все это участие, заботливость… — ведь знал, что это игра, притворство, что ей только и нужен кусок мертвой плоти, обладающий непонятной, но весьма действенной Силой.

Тогда он отвернулся к стене:

— А я вот — да. Ношу его, да не на плече, а прямо в себе. Тебе это понятно? А у тебя с твоими долбанными Посредниками лишь одно на уме артефакт им подавай!

И он снова увидел Проводник, пауком затаившийся на асфальте, и жадные руки Сварщика тянулись к нему, скрюченностью пальцев напоминая его же. И Толяныч увидел свои руки с такими же скрюченными пальцами…

— …Ты им сказал?

— О чем я им мог сказать, черт тебя побери! — Толяныч отшвырнул сигарету, и она покатилась по полу, рассыпаясь огоньками. Эта коза примчалась сюда только чтобы узнать, сказал ли он там, под давящими зеркалами и глазами чудовищных спрутов, где спрятал Источник. Какие же они все сволочи! СУКИ!!!

— Да черт тебя побери, Фант!!! — Взорвалась, как бомба, Лиза. Прекрати свою истерику! Я тут убиралась, в этом хлеву, а он раскидался своими хреновыми окурками!

— Ну ладно, ладно… — Толяныч заставил себя собраться. — Ну извини… Проводник, ты говоришь? Третий Источник, да? Контакт нарушен, говоришь?

Она мотнула головой, словно разгоняя наваждение и вцепилась в свой кристалл, немедленно рассыпавший по комнате пригоршню зеленых бликов. Матрена выгнула спину и зашипела — ей явно не нравилось происходящее.

От Лизы отчетливо исходило желание заполучить эту сушеную рученьку, но это желание было не ее. Посредники? Да что это еще, черт возьми, за Посредники такие? Очередная банда сволочей? И если кто и наваривает на всех этих смертях, так только они. Ладно. Раз им нужен этот Третий Источник, то мне так же нужно обнулиться, перегнать все это дерьмо куда-нибудь прочь из сознания, на худой конец разделить его с кем-нибудь. Только не с этой…

Фантик, мой клон!

МНЕ НУЖЕН ФАНТИК.

Значит торговаться, значит будем меняться — баш на баш. Только так. Самое смешное, что абсолютно не вспоминается, куда запрятал этот Проводник-Источник! Но то, что память отшибло напрочь, так ей этого пока знать совсем не обязательно. Будем, как все, играть втемную, а там авось «сосед» чего вспомнит.

Пора бы что-нибудь загнуть поубедительнее: так, спокуха, поднять сигарету, раскурить… Хорошо, молодец. Потухла? Отлично. Теперь еще ладошкой по полу — пепел долой. Отлично. Теперь прикуривай! Очень хорошо. Руки не дрожат, голос потверже, дышать спокойнее…

Ну а теперь можно:

— Ты понимаешь, я не помню ни хрена. В меня влили какую-то гадость, потом еще были какие-то зеркала крутящиеся, и боль… И все. Чего я там болтал, чего говорил, кому… Не знаю. Я даже не очень-то понимаю, как выбрался из этого долбаного подвала. Ну помню, конечно, кое-что, но так смутно… Чашка треснула, понимаешь?

— Чашка? Что еще за чашка? — Вскинулась, было, Лиза.

Чашку, источник личного умиротворения, Толянычу было по-настоящему жалко.

— А… — Толяныч махнул рукой, вдруг со всей ясностью осознав, что Лиза ничегошеньки о нем не знает, даже если думает, что знает все. И не может узнать, кроме как от него самого. Это очень ценное открытие. — Ладно, проехали. Знаешь, что я думаю? Если я им чего-то и сказал, тогда вообще нет смысла искать этот Третий Источник. Они его уже забрали. — И тут его осенило. — А кстати, как ты ко мне пришла? Ведь если меня пасут…

— Никто тебя не пасет. — Она позволила себе скупо улыбнуться. — После разгрома, что ты там учинил. Квартиру я проверила — все чисто, а другие способы наблюдения… Эта уже моя проблема.

— Ну да, как же! Вожатая, не хрен собачий. Небось на кристалл свой надеешься. Пастор тоже пытался взять на себя мои проблемы. Не помнишь часом, чем дело кончилось? Но вернемся к нашим баранам. Я действительно не помню, куда я его дел. Тут хоть верь, хоть не верь.

— Да я верю. Верю. Я смотрела тебя, пока ты спал.

Толяныча неприятно кольнуло:

— Но ведь Пастор говорил, что на меня сложно воздействовать…

— Да, было сложно, но ты пострадал гораздо сильнее, чем сам думаешь. Особенно от общения с Синг-Сингом. Хоть ты и шагнул сразу через уровень и, можно считать, ты уже без пяти минут Кукловод, — Ага, стрельнуло у Толяныча в мозгу, те трое на Пражской! Куклы. — Но пока своих кукол у тебя нет, расход энергии будет колоссальным и маловосполнимым, и тягаться с Мастером третьего плана на равных тебе еще долго будет невозможно…

— С кем?

— Ну тот, помнишь, со спокойным голосом. Который тебя допрашивал последним.

— Синг-Синг? Как штатовская тюрьма? Запомню. А откуда ты…

— У каждого свой стиль работы, свой почерк. Точно так же они знают, что я была с тобой.

— Значит, ты знаешь, что я там наговорил про тебя?

Лиза усмехнулась немного даже свысока:

— Ну, это не такой уж и ребус. Ты подвергся воздействию, от которого сломался бы не только новорожденный Кукловод, но и самый закоренелый Мастер.

— Откуда знаешь?

— Красные Тамплиеры, те, в чьи руки ты так неосторожно угодил, предоставили Посредникам подробный отчет.

— И ты читала его?

— Да. — Простенько, но со вкусом сказала Лиза.

Действительно, этот самый Синг-Синг упоминал, что им возможно придется вступить в переговоры с Посредниками. А вывод напрашивается немного обнадеживающий: Посредники не всевидящи и не всемогущи, как пытается представить эта рыжая задавака. Она ведь примчалась не меньше чем через сутки, а то и больше. Тут, правда, в памяти серьезный провал, но тем не менее. Значит, только когда прочитала отчет Тамплиеров. Но Посредники судя по всему стоят все равно повыше в иерархии, раз перед ними отчитываются эти отморозки. Сюда бы еще как-то вписать пресловутых неприсоединившихся или Невступивших, бляха-муха, и слуг Золоторогого для полноты картины…

Толяныч соображал быстро и холодно, но для натуральности решил, что стоит сыграть истерику:

— Та-а-ак. Читала, значит, про меня, знала, что меня там препарируют и в жертву каким-то там Хозяевам готовят, и не вмешалась?!! А просто пришла поглазеть — осталось ли на мне живое место, и не завещаю ли я тебе этот самый дерьмовый Источник, прежде чем испущу дух? Ты и потом рылась в моих мыслях, как в бельевой корзине?!!!

— Да. — Она твердо глянула ему в глаза. — Фант, закон таков, что Посредники не имеют права вмешаться. Ты ведь не принадлежишь к определенному кругу, ты не находишься под нашей защитой. Ты сам по себе. И потом, что я могла сделать? Ты сам влип в эту историю, сам отказался от нашей с Александром охраны. И как можно было сразу определить, к кому в плен ты угодил, если за Источником охотятся столько разных… — «Врет! Врет, как последняя падла, и даже не покраснеет! Все-то она знала.» — Толяныч сдержался, прикусил губу до крови, чтобы просто не вмазать ей со всей дури. Сдержался только ради своей цели, ради клона. Ради Фантика.

— Пойми, Фант, — Лиза для вящей убедительности прижала руки к груди, а глаза, напротив, раскрыла во всю бесстыжую ширь. — Посредники тоже не всемогущи. Нет, они конечно имеют огромное влияние, но… Пойми, Фант, я ведь не Дикая вроде тебя, — «Ага, еще какие-то Дикие у них там имеются, эти мне заочно сразу нравятся больше…» — и мне необходимо соблюдать дисциплину, выполнять указания руководства. Я и с тобой-то не работала, а лишь следила за соблюдением закона…

— Следила, значит. Ну да. И Магу ты тоже для соблюдения закона того? — Она смутилась, опустила глаза, играясь своим кулоном. — Тогда мы будем говорить только при определенных условиях. Которые поставлю я. Только я. Ясно?

Ведьма молча кивнула, и Толяныч, по ходу удивившись ее внезапной покладистости, как не упирался, но не удержался и все же глянул ей в глаза. И чуть не утонул. Но она отпустила, оттолкнула от края этой зеленой притягательной бездны, тем самым выпустив из Толяныча практически весь пар. Он помял в пальцах сигарету — с этой рыжей стоит быть поосторожнее, это тебе не потрахушница Альба.

«Кстати, она все же оказала тебе медицинскую помощь» — пришла довольно справедливая мысль.

Подошла Матрена, вспрыгнула на Малютку и прижалась теплым боком. Все еще оттягивая время, он погладил кошку, долго прикуривал и наконец сказал:

— Так. Хорошо. На контракт я к вам не пойду, не жди и не надейся. — Она попыталась вставить упрямое «а зря», но Толяныч отмахнулся. — Но этот дерьмовый Источник мне на хрен не нужен, ясно? Я от него отказался…

— Как?!! Как отказался?

— А вот так. Отказался, и все. Сварщик — свидетель, если вы конечно сможете его достать с того света.

— Это же в корне меняет дело, Фант! Теперь ты можешь рассчитывать…

— Плевать. Мой виртуальный клон практически уничтожен. Он мне нужен, а ваша возня меня достала по самые не балуйся. Короче, я требую восстановить коррекцию, которую развалили эти Тамплиеры. Синг-Синг, кстати. А потом будем говорить. И без всяких там чудес виртуальности, ясно? Никаких шлемов, никакой Сети. Никаких «Золотых Сводов». Не желаю больше, чтобы кто-то копался в моих мозгах. Только ваши нетрадиционные методики.

— А почему ты не воспользуешься ими сам? — Задала она вопрос, поставив Толяныча в затруднительное положение. Она что, все же считает его более продвинутым, чем есть на самом деле? Так-так-так… Надо изворачиваться.

— Я слишком истощен. Я устал, я буквально выпит до дна.

— Хорошо. В таком случае нам придется сделать кое-что. Но, Фант, без шлема все равно не обойтись. Мне нужно определить степень поражения, провести диагностику, просмотреть запирающие блоки. Ты как, сможешь прямо сейчас?

— Хм, вряд ли, но… Это так необходимо?

— Конечно. Пси-коррекция — вещь сугубо индивидуальная, а твоя к тому же изначально сбоила. Я же должна просмотреть структуру корректирующих массивов, чтобы выработать методику. Не волнуйся, обойдемся без Сети — у меня есть отличный бук в машине, и все необходимые софты при себе. Ну что, согласен?

Толяныч подумал, было, что давать ей доступ к коррекции — это похлеще, чем сдавать генный материал в жадное лоно уездной герцогини. Там хоть удовольствие получаешь, а здесь что? Но деваться все одно некуда.

Она пошла в прихожую к своей сумке, и Толяныч пронаблюдал ее походку хороша! — если б не все эти гнилые расклады, гормоны бы уже зашкалили. Впрочем они нет-нет да и напомнят о себе, мерзавцы. Он дал себе слово по любому раскрутить эту рыжую воображалу на потрахушки, хотя почему-то был уверен, что она сама на этой пойдет. Ради Посредников, ради той падали, но пойдет — гадом буду. «Сладкая ловушка», говорил же пастор — древнейший после применения грубой силы способ достижения цели.

Лиза вернулась со знакомой бутылью:

— Вот выпей.

Здесь он не заставил себя упрашивать — хлебнул добрую порцию, хоть это и похоже на банальное спаивание:

— Ладно, я согласен. Тащи свой софт. Только я намерен принять горизонтальное положение. Как мы будем это делать? — Не без тайной мыслишки спросил он, естественно, предпочитая спаиванию или иному воздействию «сладкую ловушку».

— Погоняем пси-тесты. Я надену второй шлем и буду видеть то же, что и ты.

— А может… — Толяныч плюхнулся на малютку и призывно похлопал ладонью. Он ни минуты не сомневался в том, что если понадобится, она не взирая на свою холеную холодность и приступы высокомерия выступит и в роли пресловутой «ловушки». А после того, как он сообщил, что отрекся от Источника, Лиза его только что глазами не ела. — Ты, я надеюсь, рядышком пристроишься? Поваляемся…

— Нет. — Сказала, как отрезала. — Всему свое время.

— Естественно. — Толяныч обнаглел до того, что уже откровенно рассматривал ее с головы до пят. — Ну, на нет и суда нет… Хотя я лично имел в виду нечто другое.

— Ладно, сосредоточься пока, только больше не пей. А мне надо еще позвонить, утрясти некоторые вопросы. Источник они не нашли. Пока. Или по крайней мере я об этом еще не знаю. — И Лиза с деловым и озабоченным видом направилась, было, в прихожую к своим шмоткам.

Толяныч привстал:

— Постой! Я тебе еще одну вещь забыл сказать… — Со вкусом произнес он и с удовольствием пронаблюдал, как она напряглась спиной, замерла на полушаге, потом очень медленно повернулась к нему. Зеленый камень еле заметно тревожно пульсировал.

— Да?

— Видишь ли… — Он не спеша прикурил, оттягиваясь на паузе и чувствуя какое-то несправедливо-сладкое удовольствие, но ведь и ее поучить надо, и Посредников в ее лице. А то ишь, ради мертвечинки на людей плюют, ради этого Источника на что угодно готовы. Нельзя так, нельзя. — Так вот… Я вот одного не пойму…

— Чего?!

— Почему его третьим называют, Источник-то? По народной традиции?

— Да тьфу на тебя, Фант! Нашел время для шуток!

Но Толяныч заметил, как она потихоньку перевела дух. Улыбнулся, и она улыбнулась в ответ, сказал:

— А в жизни всегда должно быть место празднику. Ну, не стой столбом иди, куда шла. Ведь еще и выспаться надо.

16

— Какая лайба! — Воскликнул Толяныч обозревая «Ладу-Эксклюзив» редкого оттенка изумрудного. Утреннее солнышко бесцеремонно пускало зайчики в тонированные стекла. — Да подстать цвету глаз! Круто.

Машина больше всего напоминала разрезанный вдоль огурчик — последний писк отечественного производства и верх городского комфорта. Признаться, Толянычу было по барабану и оттенок, и сама штучная тачка, пусть даже приспособленная под пневмо-магнитные магистрали Москвы и использующая в виде топлива исправленную воду. Но нужно же как-то скрасить напряженное молчание, повисшее между ними с самого утра. Несоответствие погоды настроению придавало ситуации привкус безнадеги.

— Слушай, Лиз, я конечно знал, что мы стоим на несколько разных ступеньках социальной лестницы, но чтоб эта разница была размером с пропасть… Это чересчур.

— Давай садись, Фант, нам еще уйму дел надо бы сделать и к вечеру в Серебряный Бор успеть. — Лиза жмакнула брелоком и боковые двери поползли вверх, открывая роскошно отделанный черной псевдокожей салон.

— В Сер-Бор?! — очередной круг в судьбе уже не вызвал особого удивления, но вот само место… Толяныч относился к четвертой экологической зоне Москвы по особенному — там он когда-то познакомился с Танькой, своей первой, сложной любовью. И наверное последней, уточнил он про себя.

Лиза уже была в салоне, вставляя покетбук в специальное гнездо. Компьютер играл роль заодно и электронного ключа зажигания: как только разъемы соединились, с легким жужжанием активировалась панель управления, и мигнул индикацией виртуальный шлем, лежащий на втором переднем сидении.

— В Серебряный Бор. А что? — Удивленно переспросила она, берясь за шлем.

Толяныч запустил Матрену на заднее сидение, где кошка тут же стала тщательно принюхиваться к окружающей обстановке, а сам закурил:

— Да ничего. Просто удивляюсь совпадению. Я ведь когда к этим Тамплиерам в лапы угодил, как раз собирался в Сер-Бор наведаться.

Она посмотрела на него с настороженным интересом:

— А зачем?

— Ну, искупаться там, туда-сюда…

— Искупаться?.. Ладно, Фант, хватит время тянуть, по дороге докуришь. Залезай!

Похоже, насчет намерений в Бору ведьма ему не поверила. Значит там что-то такое есть насчет этих ее хваленых Посредников. На смотрины везет, к руководству? Очень даже возможно. Толяныч сделал себе зарубочку на память, но уточнять и переспрашивать не стал. Отбросил щелчком недокуренную сигарету и нырнул в комфортные объятия салона — подвинься, Матрена. Двери мягко опустились, сразу же отсекая все внешние шумы, и машина тронулась, плавненько набирая скорость.

Толяныч сделал неосторожное движение, и грудная клетка издала предупреждающий болевой импульс мизерной мощности. Ага, стоит прислушаться и он закряхтел вроде бы жалобно, изображая собственную малютку, любившую покряхтеть при перегрузке. Но Лиза на это не повелась — она уже нацепила шлем, вжикнула липучками контактных перчаток и погрузилась в недра своего бука, а автопилот, проявляющий свое присутствие пошевеливанием джойстика, трудно посчитать сочувствующим товарищем. Он делал свое дело, неся пассажиров к только ему и ведьме известной цели. Оставалась еще Матрена, но была она поглощена изучением внутреннего обустройства салона.

Толяныч вздохнул еще раз и предался полудреме.

Сер-Бор… С возведением в Москве многоуровнего Центра немалое количество людей вообще перестали покидать недра гигантского мегаполиса, не говоря уж о вояжах к живой природе. Особенно это затворничество вошло в моду после серии экологических терактов, что, кстати и послужило поводом к первому Южному конфликту. Тогда Толяныч был еще ребенком, много времени проводил у бабушки в Параминово, не попавшем в поле зрения террористов, и в его памяти истерия по поводу кислотно-щелочных дождей и прочих прелестей не отложилась почти совсем. Зато потом Отцы города все же решили, что воздух должен быть не только кондиционированный, но и натуральный, и вокруг Москвы организовали девять экологических зон.

Толяныча всегда удивляло, что Тропарево сделали такой зоной, а Битцевский лесопарк, на который выходили окна его малолитражки — нет. С другой стороны радовало, что из-за этого любимое Чертаново не стало элитным районом, как, скажем, то же Тропарево или Строгино. С третьей — хреново, что Битца превратилась в помесь свалки и чащобы с пересохшими или заболоченными прудами, с развалинами спорткомплекса на опушке. Лишь ручьи в оврагах, прорезавших лесной массив, журчали вполне натурально, бодро и весело. Единственной достопримечательностью лесопарка оставался одноименный санаторий для людей с нарушениями мозговой деятельности, в просторечии именуемый психушкой. Пациентами там в основном жертвы виртуалки и ветераны различных локальных конфликтов. Там же базировались и «Золотые Своды». А вот Сер-Бор, окруженный синоптическими станциями, биофильтрами, очищающими Москву-реку и атмосферные осадки, превратился в дорогой городской курорт и престижное место жительства городской элиты на пенсии…

Оказалось, что Лиза уже некоторое время что-то говорит ему. Толяныч прислушался:

— …Я вчера с ним разговаривала. Так что за Алексея не волнуйся.

— Постой, постой! Леший оздоровел, ты сказала?

— Ну да. Сегодня будет дома.

— Это хорошо! — Это и правда хорошая новость, надо будет ему звякнуть потом, если все утрясется. Черт, сколько всего надо сделать, вот только эта оговорка насчет «утрясется»…

В дальнейшем Толяныч практически выпал из потока жизни, лишь изредка отмечая опорные точки маршрута, но это было возможно, пока они не нырнули в магнитку, где осталось только ощущение скорости и легкая заложенность ушей остальное машина надежно экранировала, создавая ощущение, которое должно бы испытывать в туристическом Шатле перед выходом на околоземную орбиту. Впрочем, на орбиту Толянычу попасть не грозило по определению — не тот уровень жизни.

Дел действительно оказалось предостаточно, но Толяныч не дал себе особого труда вникнуть в их содержание. Как и было предложено, он набирался сил в то время, как Лиза несколько раз покидала свою навороченную тачку, но всякий раз ненадолго. Судя по тому, что путь их пролегал из магнитки в магнитку, они посещали исключительно элитные кварталы. Толяныч с Матреной всякий раз оставались в машине, не имея представления о собственном местоположении в масштабах города. Вообще кошка вела себя на удивление прилично и спокойно, сидела себе на коленях у Толяныча, изредка принималась месить лапами, требуя ласки, которую он охотно ей тут же предоставлял. Остальное время Лиза не снимала виртуальный шлем, отчего Толяныча не оставляло подозрительное ощущение, что рядом с ним находится кибер, искусно ею притворявшийся.

Чтобы хоть как-то развлечься, он пытался уловить смысл в порхании перчаток по виртуальной, только ей видной клавиатуре. Будучи по жизни и специальности техником по периферийным устройствам, Толяныч был мало знаком с работой оператора, так что понял только то, что Лиза одновременно отлаживает некий алгоритм, дает задания автопилоту и ведет довольно активный обмен по Сети.

Наконец день перевалил далеко за половину, и они весело катили по VIP-уровню Ленинского по направлению к Центру, когда Толяныч счел возможным протянуть руку и постучать ее ногтем по пластиковому темечку:

— Слушай, мы что, так и будем целый день мотаться, как добро в проруби? — поинтересовался он, ощущая легкий приступ голода. — Я уже есть хочу.

— Бутылка пива тебя устроит? — Осведомился шлем ведьминым холодным голосом.

— Если с орешками, то наверное да…

— Тогда потерпи пять минут. Сейчас мне нужно еще заскочить в одно место. Там как раз торговые автоматы рядом.

Через мгновение Лада свернула на парковку. Толяныч погладил Матрену и принялся выбираться из салона, памятуя о своих повреждениях. Купил бутылочку пива и пакетик орехов и вернулся к машине. Сидеть в салоне не хотелось душно даже невзирая на кондиционер, так что уж лучше на свежем воздухе. Хотя какой, в задницу, свежий воздух в двух шагах от эстакады Ленинского проспекта? Но все равно хорошо. Вон, кстати, и ведьма метется, хотя это пожалуй неправильное слово, уж больно у нее походка мягкая.

— Скажи, а ты в детстве спортом занималась? — Осведомился Толяныч, когда она подошла достаточно близко.

— А кто в детстве спортом не занимался? — Вопросом на вопрос ответила она.

— Справедливо. — Признал Толяныч и обратил внимание на предмет, который она держала обеими руками. Пластиковая клетка и в ней послушно сидит черная курица-несушка: круглые глазки затянуты матовой пленочкой, гребешок провис. Не вспомнить только, как там она называется. То ли какой-то «хорн», то ли какой-то «аркан», короче что-то такое. Был бы Крот, сельский житель — он бы опознал точно.

— Это еще зачем? На ужин?

— Да что ты только о еде! Подумай о чем-нибудь высоком, духовном. Совсем, как Фантик в старые добрые и, как Толяныч сильно подозревал, безвозвратно канувшие, времена одернула Лиз.

Ему тут же тоскливо прищемило сердце. Вот ведь, бляха-муха! Кажется, что прошла целая вечность: Менделеевская, герцогиня, обжималки на нулевом уровне… И, чтобы не показать ведьме собственных метаний, Толяныч потер живот, имитируя этакого проглота, а на самом деле пытаясь почесать рунический рубец — зажил, но чешется, сволочь, немилосердно. Ухмыльнулся:

— Не могу. Не могу я думать ни о чем духовном. — Хлебнул пива, которое успело утратить вкус то ли с расстройства, а может просто выдохшись. Что-то во мне, похоже, выдохлось.

— Вот для этого нам курица и пригодится.

— Для духовного?

— Да. Достань ключи. Вот здесь, в кармане… — Она мотнула головой, держа клетку обеими руками. — Да не в заднем!

— Доверяешь? Такое интимное место? — Толяныч не преминул засунуть ладонь и в задний карман. Эх, ущипнул бы, да уж больно джинсы у нее тесные. — Где тут они?

Его ладонь медленной змеей вползала в карман, и он уже почувствовал ладонью тепло сквозь плотную ткань… Ах, бляха-муха!!! Больно кусается, зараза!

Руку пришлось выхватить и ухватиться за укушенное плечо. Брелок звякнул об асфальт:

— Вот, вот ключи… — Плечо горело. Он оттянул майку, пытаясь определить степень повреждения. — Что ж ты! То лечишь, а то, понимаешь… Ну ладно, ладно! — Ключи пришлось поднимать. — Да что я у тебя каждые пять минут прощения просить должен?!! Куда ее?

Матрена в салоне встала на задние лапы, высунув мордочку в открытое окно, и нюхала воздух вполне так плотоядно. Она в жизни никогда не видела живой курицы, но, похоже, инстинктивно знала, что с ней делать. Толяныч и Лиза одновременно посмотрели на кошку, переглянулись… И до того это вышло синхронно, что оба расхохотались над разохотившейся вдруг Матреной, над выражением своих лиц, над дурацким центром Москвы, да и над самой ситуацией, налаживая неуловимой тонкости взаимный контакт, очень похожий на преддверие той самой ловушки.

«Всему свое время, так она вчера сказала? Ну-ну.»

— Давай в багажник. — Сказала Лиз, сдувая упашую на глаза рыжую прядь.

— А зачем тебе вообще ключи понадобились, если ты сначала не собиралась ее туда класть? — Спросил Толяныч, а сам уже отпирал багажник, куда она осторожно погрузила курицу. — Дай-ка, я сам ключи на место положу.

— Фигушки! Залезай в салон, давай!

— Лезу, милая, лезу… А ну подвинься, Матрена.

— Все. Теперь можно и в Бор!

«Надо же, а ведь еще десять дней назад я сам говорил ту же фразу. И чем все кончилось?» — но у Толяныча сформировалось явное предчувствие, что сейчас все выйдет чики-чики.

Машина лихо взяла с места.

Когда стекла машины обрели полную прозрачность, у Толяныча невольно вырвался восхищенный вздох — раскинувшаяся внизу гигантская чаша Серебряного Бора напоминала горную долину или жерло давно остывшего вулкана. Только вместо скальных стен вниз уступами спадали жилые массивы Крылатского и Строгино, белой бородой сказочного богатыря трепетал знаменитый Крылатский Каскад искусственных водопадов, внизу в туманной кисее серебрилось русло Москвы-реки, похожей отсюда на гигантскую рыбу, пестрящую черточками яхт и аквациклов. А над всей этой картиной серебрились пять золотых шаров метеостанций, готовые в любой момент задействовать свои синоптические генераторы на защиту этого благословенного места и чудом уцелевшего старого соснового бора, давшего экологической зоне номер четыре свое имя.

— Постой! Останови! — Закричал Толяныч в черное матовое забрало шлема. — Дай посмотреть-то!

— Отстань, Фант. За нами может быть хвост! — Равнодушие ведьмы могло объясняться только тем, что она эту картину наблюдала через два дня на третий. Но Толяныч-то всегда попадал в Сер-Бор как простые смертные — на пневмо-маршрутке через нулевой уровень, а что можно разглядеть в той трубе? Вот то-то, что ни хрена, и теперь, захваченный зрелищем, он на время даже позабыл о собственных неприятностях. В прозрачном небе парил полосатый дельтаплан.

Толяныч даже позабыл про полумертвого Фантика, однако упоминание о хвосте вернуло его к суровым реалиям:

— Ладно, ну хоть притормози чуток…

Но Лада напротив прибавила ходу и через мгновение ухнулась в головокружительный серпантин подъездного спуска. Только крякнул вслед полосатый столбик пропускного поста — у Лизы оказался личный пропуск в Бор!!! То есть, не только на проход — пройти-то можно и по билету, а именно на въезд на территорию на автомобиле. Стало быть, у нее здесь должен быть личный дом.

— У тебя что, дача здесь? — Ведьма сдвинула шлем на затылок, и Толяныч с удивлением обнаружил, что щеки ее пылают странным возбуждением, а глаза буквально извергают снопы искр.

— Не у меня, у дедушки… — Крут, стало быть, старик, не иначе как из Отцов. Матрена равнодушно глянула в окно и демонстративно зевнула. — А я у него прописана.

— Наследница, значит. И кто твой дед?

— Сам увидишь. А вообще-то он мой прадед. Он еще Сталина помнит, он тогда секретарем горисполкома работал. — Она небрежно положила руку на джойстик управления, перенимая эстафету у автопилота, а говорила с нескрываемой гордостью за собственного предка. Толянычу оставалось только растеряно шевельнуть бровями.

Пролетели ажурный мост через Москва реку.

Сколько же этому дедушке лет? Неужели такой гриб может руководить якобы почти всемогущими Посредниками. Несостыковочка выходит. В сознании Толяныча вырисовался этакий скрюченный трясущийся старикашка в коляске, разве что под себя не делающий. А с другой стороны именно такой и может.

Машина миновала еще один контрольный пункт, покрутилась по лабиринту переулков и уверенно остановилась на ровной лужайке перед металлическими воротами. Никакого забора не наблюдалось, его заменяла аккуратная живая изгородь.

— Приехали. — Лиза посигналила, ворота медленно поползли в сторону, и обнаружилась здоровая лохматая псина, обросшая, словно давно потерпевший крушение. Вид у собаки был таков, будто именно она открыла ворота.

Надо же, не кибер и не модифицированная! Хотя древний дедушка вполне может оказаться жутким консерватором.

Матрена заволновалась, встала лапами на дверь и смотрела на собаку через окно — собак она тоже никогда не видела вблизи, но зашипела весьма неприязненно, вздыбившись шерстью, учуяв потенциального врага. Псина осталась равнодушной к столь явному проявлению недоброжелательства. Взгляд ее был чуть лукавый и почти что человеческий. Конечно магией тут и не пахло, какая уж тут магия у отставного секретаря горисполкома, который еще Сталина помнит. Скорее какой-нибудь банальный сервопривод. Хотя в рамках красного оккультизма можно допустить все, что угодно. Или, скажем, почти все…

Они медленно вкатились во двор.

Ага, вот и дедушка: навстречу не спеша шел старик небольшого роста, по виду стандартный полковник в отставке. Камуфляжный френч, неширокие галифе, выправка… При ходьбе он легонько опирался на деревянную тросточку, и получалось это вполне аристократически. Он настолько напоминал генерала, инкогнито прибывшего на передовую, что Толяныч на миг опять ощутил себя старшим сержантом роты связи, совсем как на действительной, аж шрам за ухом зазудел, да появилось желание ощутить в ладони кулон с анти-страхом. Заметив собственный порыв, Толяныч лишь усмехнулся — стоит ли затевать торг с Посредниками, если поссыкиваешь какого-то отставного гриба.

— Дедушка Бертран!!! — Радостно заорала Лиз, мухой покидая салон.

«Неплохое имечко для отставного секретаря… Неужели правда смотрины? Неужели он и есть главный Посредник? Тогда где положенная по статусу охрана?»

Но распространяемая бывшим секретарем аура несла в себе какую-то дремлющую, но жутковатую силу, вполне доходчиво объясняющую видимое отсутствие охраны. Толяныч внутренне подобрался, даже «сосед» дернулся в своем забытьи.

Дед подошел и смачно, словно сошел со старых хроник, расцеловал внучку в губы и обе щеки.

«Надеюсь, меня минет чаша сия…» — подумал Толяныч.

— Познакомься, дедушка, это Фантик. А это Виктор Алексеевич, мой замечательный прадед.

— Фантик… Хм… — Звучным дьяконским басом попробовал на зуб такое родное Толянычу слово дедушка Бертран Виктор Алексеевич. А зубы у него были отличные, не хуже чем у самого Толяныча. Крепкие, прямо подстать рукопожатию.

«Дедушка, а почему у тебя такие зубы?» — развеселившегося было Толяныча отвлек дедушкин голосище:

— Фантик… Это что, Элефант, что ли?

«Неплохо для начала. Прикольный дед.»

— Нет, Фантомас. — Ответствовал Толяныч.

«Дедушка, а почему у тебя такие глаза?» — само всплыло в голове, когда взгляд отставного секретаря прошелся по нутру не хуже абразивного камня. С таким взглядом ему бы в НКВД работать, хотя они тогда все наверное совмещали…

— А Бертран, это что, фамилия?

— Нет, это меня Лизонька так величает. Да вы проходите, проходите.

— Спасибо. А где же ваша охрана, Виктор Алексеевич? — Решил взять Толяныч быка за рога, немедленно испытав на себе еще один крупнозернистый зырк из-под лохматых дедушкиных бровей. — Неужели вы надеетесь на обычных собак?

— Эх, юноша… Один умный человек очень давно сказал: чем больше знаю я людей, тем больше нравятся собаки. Вот и я так же.

У Толяныча тут же сложилось устойчивое мнение, что этот афоризм сам дед и придумал, а старик уже направился к дому, подхватив «Лизоньку» под белы рученьки. Эка он ласково к ней, видать за работой никогда не видел… А, может, видел, да именно за эту работу и любит внученьку-то старый большевик. Ворота стали так же медленно закрываться, хотя дед не приложил к этому ни малейшего усилия. Стало быть в доме вполне возможна еще и какая-нибудь бабушка Жозефина. Или все же охрана.

Ничего не оставалось, как подхватить на руки Матрену и догонять ушедших вперед деда с внучкой.

Участок оказался небольшой, впрочем, здесь помногу никому и не давали земля в Серебряном Бору стоила головокружительных сумм. Но лужайка ухожена, а перед крыльцом даже разбиты клумбы с пышными цветами. Отдыхает, стало быть, экс-секретарь от трудов праведных. Вот только дом, похоже, построен еще до рождения самого дедушки — почерневший одноэтажный сруб с пристроенной верандой. И вросший в землю колодец. Надо же!

Толяныч обнаружил почетный караул, который сопровождал его в торжественном молчании, когда Матрена стала горбить спину и издавать возмущенные звуки: еще пара псов той же лохматой породы аккуратно взяли его в клещи. Он еще оглянулся — осталась ли псина у ворот — оказалось что да, сидит. Собаки не приставали, но посматривали как-то искоса, будто бы ждали подвоха. И он решил, что не стоит обращать на них внимание, тем более, что подвоха не готовил, а так — шел себе, потихоньку догоняя ушедших вперед. Ясно, что этот дедушка старой закваски незнакомому гостю не доверяет, вот и приставил собачек. Ну и красный флаг ему в руки.

— Вы молодой человек, посидите пока здесь, — указал дедушка Бертран на лавку в тени двух изрядной толщины сосен. — А мы кое-что сделаем. Не скучайте. И простите, что чаю вам не предлагаю — не досуг.

«Да уж, не до них…» — подумалось Толянычу, и он покатал нежданный каламбур на языке с минуту, а вслух сказал:

— Ничего-ничего, не беспокойтесь, я тут покурю пока.

— Вот и хорошо. Правда курением не стоит увлекаться, для здоровья вредно.

«А то ты не знаешь, что для моего здоровья вреднее, старый хрыч!» — так и просилось на язык, но Толяныч сглотнул и плюхнулся на лавку, провожая взглядом Лиз, пока она не скрылась за дверью.

Зато дед задержался и, царапая глазом, сообщил следующее:

— В вашем распоряжении, молодой человек, есть пара часов. До темноты. Не обкуритесь. — И тоже юркнул за дверь.

Вот ведь какой однако вредный старикашка, даром, что Бертран. Опять ждать. А может просто фишка ложится покувыркаться сегодня с ведьмочкой, а? Может, ей больше на природе нравится. Стройная фигурка ведьмы овладевала сознанием все явственнее. Э-э-эх… Пришлось отключать возникшее тут же в мыслях Параминово с его плотскими утехами. Помни о деле, указал Толяныч себе довольно строго — сначала Фантик.

Собаки расположились в паре шагов в тенечке и, похоже, уходить не собирались. Смотреть на них не хотелось, и Толяныч, извлекши сигареты, осмотрелся — та-ак! В отдалении бродили куры, причем, как две капли похожие на ту несушку, которая до сих пор сидела в багажнике изумрудной Лады. Ну что за люди? Все-то им нужно через задний проход делать! Ну скажите мне, зачем везти курицу из самого центра Москвы, если точно такие же бродят себе прямо по участку, и в ус не дуют. А ведь спроси — скажут, что это не те курицы, или еще что-нибудь такое.

Интересно, состоялись ли смотрины?

Ответить все равно было некому, и Толяныч погрузился в созерцание окрестного мира, и сам того не заметил, как задремал…

…Фантик из последних сил цеплялся за скользкую грань, из-за которой тянуло к нему когтистые лапы полное небытие. Истерзанный и замерзший, он ничего не видел вокруг, ни малейшего намека, куда ползти, как спастись от этой жадной бездны — вокруг была кромешная тьма. Но желание бороться не покидало его, неведомо как питаемое извне, словно бы паутинка, налипшая на лицо, которая не дает уснуть. Казалось, только нащупай ее, определись, и выскользнешь из вот-вот готовых сомкнуться леденящих объятий.

Вот только не было сил.

Раздавленный зеркалами и лишенный возможности ориентироваться в пространстве и времени, Фантик мог руководствоваться остатками других чувств. И именно они подсказали чье-то неизвестное присутствие, сперва показавшееся опасным. Но это присутствие дало ему знание направления.

Фантик попытался переползти, сдвинуться хоть на миллиметр, сделать хоть что-нибудь, пока холод не сковал его окончательно. Переместил ладонь чуть влево и вперед, и…

И сорвался, потерял опору, скользнул вдоль грани, ожидая, что его вот-вот просто разрежет на две равные половинки, которые станут добычей вечно голодной окрестной пустоты, но тут же почувствовал под собой зыбкую опору. Он шлепнулся подобно полураздавленой лягушке, и вновь распластался на мокрой плоскости. Но теперь он видел! Видел, преграду, отделяющую его от жизни: недалеко, кажется, совсем рукой подать, колебалась, как грязная тюлевая занавеска, мутноватая пелена. А за ней…

За ней он видел круг белого ослепительного света, зеленую равнину.

Там, впереди, была жизнь. Там была трава и черное небо. Там был его мир. Оставалось до него доползти, но стоило рвануться туда, как картина исчезла, схлопнулась, словно растровое изображение допотопного монитора, оставив на сетчатке глаз лишь постепенно меркнущий инверсный след…

Толяныч вскинулся, неожиданно просыпаясь и уже понимая, что падает с лавочки. Первое, инстинктивное желание ухватиться за что-нибудь, обрести опору, и — темный силуэт, заслоняющий свет заходящего солнца, багровая кайма… — неужели вновь урод из снов? Ну, гад! Пусть только рот раскроет, тут же в морду!

Толяныч вцепился в него как клещами, рванулся, вскочил, держа кулак на отлете в полной готовности… Порскунула в сторону с мявом Матрена. Он вгляделся — над ним склонялся дедушка Бертран собственной персоной, а отворот его камуфляжного френча немилосердно комкался в толянычевом кулаке.

Фу, бляха-муха, разве ж так можно?!!

Толяныч мотнул головой, разгоняя липкую паутину сна:

— Извините, Виктор Алексеевич, это я спросонья… — И он аккуратно разгладил пятнистую ткань. — Извините.

— Ничего, юноша, все в порядке. — Неожиданно благосклонно пророкотал дедушка, отступая на шаг. — Как вы себя чувствуете?

А действительно — как? Толяныч просканировал внутренне состояние и с огромным облегчением обнаружил, что все в норме: нигде не болит, не тянет, не мешает. И даже больше того — Фантик! Тонюсенькая паутинка связи. Сосед пытался преодолеть преграду, проявить себя. Вот это да!

Но говорить об этом старому перцу не стоит, даже если он и есть главный Посредник. Черт, как не хорошо получилось, чуть ведь не вмазал старичку от души…

Ноги держали немного неуверенно, выброс адреналина оказался слишком велик для ослабленного организма, и отходняк казался вполне возможен. Толяныч медленно опустился на лавочку и, пытаясь выиграть время и привести скачущие мысли к единому знаменателю, принялся нашаривать по карманам сигареты. Нашел, но доставать не стал. Пока.

— Еще раз извините, Бертран… Ох, Виктор Алексеевич. — Тут Толяныч разглядел за спиной дедушки Лиз и прищурился от бьющего прямой наводкой в глаза низкого солнца: — Ого! А это еще что за наряд?

Ведьма и вправду была одета нехарактерно — черную водолазку и джинсы сменил черный же балахон с глубокими вырезами у шеи и под мышками, а уж высоченные разрезы по бокам, открывавшие хорошо проработанные ноги почти на всю длину… Видок — это что-то, закачаешься! Самочувствие улучшилось еще на пятьдесят процентов, а верное чутье уже готовилось сделать охотничью стойку. Сейчас от ведьмы исходил почти незаметный, но тем не менее безошибочно определимый зов. И звала она понятно куда — в ловушку. Сла-а-адкую.

— Фант, через полчаса нам пора. Как раз солнце сядет. — Матрена лениво перетекла с травы на лавочку и принялась с необычайной тщательностью за вечерний туалет.

— Хорошо. — Неожиданное пробуждение встряхнула душу, как неухоженный аквариум, подняв со дна в полной мере жирный ил подозрений к ведьме, Посредникам, и лично к дедушке Бертрану. Толяныч постарался собраться, и первым делом оторвал глаза от разреза на ее балахоне. — А куда?

— Увидишь.

— Ладно, посмотрим. Ты все обговорила со своими драгоценными Посредниками? — Толяныч перевел пристальный взгляд на дедушку Бертрана, однако старик и бровью не повел, словно бы диалог его не касается никаким боком. Он с необычайным вниманием наблюдал за кошкой и улыбался вполне по-отечески.

Улыбался! И Толяныч помимо воли почувствовал к отставному секретарю чувство, подозрительно напоминающее симпатию.

— Все в порядке, Фант.

— Гарантия? — Толяныч откинулся на спинку лавочки, не спеша потянул из кармана сигарету, прикурил и откровенно провел взглядом по ее ноге, почти так же ощутимо, как если бы провел ладонью. Вопрос вышел несколько двусмысленным, словно бы он требовал для себя дальнейших гарантий. Ну и пусть. Пусть ведьма и этот экс-француз так и подумают, авось чего-нибудь нового можно услышать.

— Да. — Лиза однако осталась сестрой таланта. Краткой, то есть. Однако взгляд его не оставила без внимания, но промолчала, только поправила на груди свой кулонище и чуть усмехнулась.

— Значит с моей коррекцией все будет тип-топ? — Толяныч вновь покосился на невозмутимого Бертрана, и вновь безрезультатно, испытав даже подобие разочарования. Старик, похоже, действительно оказался не при делах — просто родственник, у которого они скоротали нужное количество времени. И все. И идентичные куры на участке косвенно это подтверждают. Если конечно ему просто не морочат голову. Хотя вряд ли — Фантик же ворохнулся…

— Фант, ты же понимаешь, что сто процентов дать я не могу. Это же несанкционированное вмешательство. — При этом она так обольстительно улыбнулась, что улучшение самочувствия чуть не привело к гормональному взрыву. Предвкушаемое вмешательство представлялось настолько плотским, что санкции и не требовались.

Чувствуя, что на серьезные разговоры его не хватит, Толяныч сплюнул и поискал глазами, куда бы деть бычок. И не нашел.

17

— А это не те куры. — Сказала Лиз, когда Толяныч галантно придержал особенно низко висящую ветку, давая ей войти под сень леса первой. Ее руки были заняты клеткой с черной несушкой, той самой, из Москвы.

Сказала и растворилась в сгустившимся сумраке вместе со своим балахоном, а призрачные блики, рассыпаемые кулоном, кажется, только сгущали обступившую со всех сторон тьму. Толяныч нырнул следом и полной грудью втянул в себя воздух, насыщенный ароматом смолы, хвои и недавнего солнца. К нему примешивался еще один, почти неуловимый оттенок парного молока, дразнящий его хваленое верхнее чутье. Очень волнительный, который откровенно вел прямиком в объятья уготовленной ловушки, сопротивляться которому с каждой секундой становилось все более нереально.

Теперь Толяныч шел, ведомый своим чутьем. Добровольно, с охоткой.

Шума он производил куда больше, чем Лиза. Что же она, в темноте что ли видит?!!

«Ну да, на дачу — с курицей, в лес — с дровами, все нормально…» Толяныч переложил связку щепок в другую руку. Может щепки тоже были те, что надо, но при визуальном осмотре не обнаружили свое отличие от тех, что можно найти в любом месте леса.

— Вопросов больше не имею. А скажи, этот твой дедушка Бертран, он что настоящий француз?

— Нет, он уже не француз. Это его пра-пра-дед был француз, когда с Наполеоном пришел.

— И его, стало быть, как только русским заделался, так сразу выбрали секретарем горисполкома. Знаешь, у меня есть приятель, так он по матери Власилашвили, а по отцу — Тархун-Мураев…

Толяныч уже устал ловить себя на том, что ему приятно ощущать ее присутствие рядом, в зоне прямой досягаемости. Одновременно зрел дальнейший план: уж больно ведьма уверена, что он не устоит перед ее чарами, уж как-то откровенно она это даже выпячивает. Вот и пусть верит, а Толяныч и не собирался устоять. Пусть будет, как будет, а там посмотрим — у кого редька слаще. Последовательность должна быть только такая: «Сосед», «ловушка», все остальное — потом.

— Так вот, в личной карте указано, что он русский. Как и твой дед. Все нормально. И наверняка, секретарем-то был в какие-нибудь там огневые тридцатые, угадал?

— Да, именно в тридцатые. — Сказала она в спину Толяныча с некоторым вызовом. — А конкретно — в тысяча девятьсот тридцать седьмом году.

— Вот так конкретно? И не расстреляли?

— Нет.

— Крут, стало быть, прадедушка.

— Стало быть так…

Разговор оборвался. Да и не разговор это был, а так — баловство, чтоб время скоротать. Лиз явно думала о чем-то о своем, о ведьминском, а Толяныч — о Матрене, которая осталась в гостях у дедушки Бертрана и не особо-то кстати возражала, когда экс-секретарь взял ее на руки и понес к дому, что-то ей там нашептывая.

— Ладно, не дуйся. Я ведь на твоего дедушку не наезжаю… — Примирительно сказал он. — А почему ты его Бертраном зовешь?

Она не ответила — остановилась, сгрузила клетку на землю и извлекла курицу наружу. Птица даже не пробовала убежать — переминалась обалдело с одной морщинистой лапы на другую. Толяныч сделал естественный вывод, что они прибыли на место и огляделся, но недостаток освещения не позволял понять, чем же это место особеннее прочих: обычная полянка, каких вокруг полным полно. Ну, разве что угадываются три сходящиеся тропинки, образующие почти правильный треугольник с ребрами чуть больше трех же метров. В треугольнике имелось и костровище в обрамлении бревен — стало быть место обжитое, насиженное.

Что-то такое эта полянка должна было значить, и наверняка значила, и он даже, было, вспомнил, что: на бабкином эм-дюке смутно говорилось про скрещение трех дорог. Но Лиза перебила мысль, оседлав любимого конька насчет техники безопасности: мол, что Толяныч должен отойти на такое расстояние, чтобы видеть только отблеск костра, сойти с тропинки — на это она напирала особо — и ждать, пока она его не позовет.

— Короче, вали куда подальше с глаз долой, пока ты курицу не зажаришь и не съешь. Так? — бесцеремонно перебил ее Толяныч.

Лиза осеклась на полуслове:

— Курицу? — Она изумилась, словно речь шла по меньшей мере о слоне. Съесть?!!

— Да шутка, шутка! Так как насчет с глаз долой?

— Да. Но это важно, Фант — не сходи с места, что бы не случилось. Иначе вся подготовка пойдет насмарку.

— Ну и славно. Разрешите бегом? — Попытался Толяныч схохмить, и в очередной раз попал в молоко, получив лишь рассеянное «да…» и пригоршню зеленоватых бликов в ответ. Оставалось выполнять инструкции, отложив игривость настроения до более подходящего момента.

Сигнальный свет костра пока не возник, но Толяныча это не особенно волновало: значит не разожгла еще. А на травке посидеть под соснами — одно удовольствие. Вот за что он всегда любил Серебряный Бор, так это за то, что здесь тихо и природа, а вокруг Москва, давно уже расползшаяся, как тесто из кастрюли, настолько далеко, что и сказать-то странно. Вот к примеру Петр Первый, бежал из Кремля от сестрицы своей Софьи в село Преображенское, а теперь до Преображенки от Кремля максимум полчаса на метро, а по магнитке и того быстрее. Разве там теперь спрячешься? Потом вспомнилось, как с Володькой-однокласником, стоило шальные чипы заиметь, возили сюда по ночам купаться девиц с шампанским… Вот времечко было!

Наконец красноватые отблески чуть высветили окрестные сосны — Лиз разожгла костер. Толяныч поерзал:

— Ну где она там? Уж комары заели! Вот ведь жизнь собачья! Сиди и жди у моря погоды… Да псина, прям как у тебя… Только вот ты сейчас убежишь, а мне еще париться здесь, невесть сколько. Ну что принюхиваешься? Кошкой от меня пахнет, понятно тебе. Слушай, а откуда ты тут взялся? Гуляешь что ли? Дай-ка я тебя поглажу… — Большой черный пес отпрыгнул от Толяныча и зарычал. В темноте можно различить только его силуэт, да еще яркие точки зрачков. — Ишь как глаза-то горят! А ты часом меня не съешь? Вон зубы-то какие… Ого! А зубы действительно ничего себе!

Толяныч стал медленно подниматься, стараясь не делать резких движений, но пес видимо раздумал его есть и унесся по тропинке в сторону костра. Остается только ему посочувствовать, если встреча с Лизой состоится во время ее магических упражнений.

Толяныч опять сел и закурил, потихоньку начиная терять терпение. К тому же в кустах сзади что-то похрустывало. Там не то ели кого-то костлявого, не то крались куда-то по своим делам, но все равно, звуки заставляли слегка напрягаться, и в какой-то момент Толяныч почувствовал себя весьма и весьма неуютно. Вон прошмыгнула какая-то тень — еще собака, что ли? Или это та же самая? Нет, вроде бы не та. Вон еще две…

Тени множились, и Толяныч уже, было, подумал, а не хватит ли Лизе прохлаждаться на перекрестке — костра, кстати, уже и не видно, даже на деревья не отсвечивает, и не пора ли вообще свалить отсюда. Тем более, что общее движение в темноте явно было направленно в сторону перекрестка. Но укорил себя за подобное малодушие и упрямо уселся на прежнее место, закуривая новую сигарету, хоть во рту уже было нестерпимо горько.

А лес вокруг наполнялся какой-то странной, призрачной жизнью, неподалеку истошно орала неопознанная птица, в окрестных кустах уже шуршало и трещало, не скрываясь, из чего стало ясно, что никого там не едят, а если и ели, то уже закончили и побежали все разом по своим делам. А вот что это за дела?

Толяныч проводил взглядом очередные четвероногие тени… Да откуда здесь столько собак? И все черные, черт побери!!! Правда вслух он этого не произнес, вполне допуская, что в сгустившейся вокруг ночи пресловутый черт вполне может побрать. Легко.

Окружающая темнота наполнилась какой-то своей жизнью, словно сотни, тысячи, миллионы невидимых древоточцев разом заскрипели своими жвалами, словно бы точили невидимую стену. Да почему «словно»?!! Они и вправду ее точили, и Фантик это чувствовал.

Они точили преграду, отделявшую его от настоящей жизни, извне к нему шла помощь. Неужели базовый носитель, Толяныч, прочухался? Хотя слова «базовый носитель» уже неприменимо, скорее — друг, брат.

Фантику ничего не оставалось, как собрать последние силы и ползти, ползти туда, где, как подсказывала память, находится выход. Он еще помнил направление.

Плоскость стала еще более скользкой, наклон шел вверх, но Фантик прижимался к ней и извивался всем телом. Так ящерица ползет по стеклу. И вдали его ждала радость — обозначилась зыбкая грань, которую ему необходимо преодолеть. Тихий треск становился все отчетливее.

Ближе… Еще…

И вдруг все кончилось. Разом.

Толяныч как будто оглох на минуту — до того резко стихли звуки — и почувствовал непреодолимое желание выпить. Он принялся лихорадочно копаться в сумке, и замер, услышав «Фант!», произнесенное вполне обычным, разве что слегка напряженным голосом.

— Фант, ты где? — и снова этот призывный оттенок…

И Толяныч почувствовал, как шевельнулся «сосед» за истончившейся перегородкой, ответил на зов. Он рванулся на… На голос? На зов? На запах? Он рванулся к ней навстречу. Как бы не влипнуть в очередную Альбу мелькнула трезвая мыслишка, но до трезвости ли сейчас. Вот то-то, что не до нее!

— У меня есть предложение, подкупающее своей новизной. — Сказал Толяныч, когда они наконец-то выбрались из леса на песок. Дальше начинался пляж.

Темный силуэт ответил ему внимательным молчанием и усталой пульсацией кулона.

— Думаю, теперь мы смело можем выпить пару глоточков.

Не дожидаясь ответа, Толяныч принялся расстегивать сумку, и обнаружил, что сумка уже расстегнута. И когда только успел? Наугад пошарил внутри — вот она, родная!!! Интересно, что в бутылке — рижский бальзам или пасторова настоечка? Твердой рукой свинтил пробку:

— Ну, будем… — Произнес он свой коронный тост и опрокинул посудину в пересохшее горло. Настоечка оказалось той самой, от Пастора.

Толяныч протянул бутылку ведьме:

— Давай теперь ты! — И перевел дух.

Мурашки поползли по спине, по груди, и добравшись до рубца на ребрах, столпились вокруг, и вдруг — он глотнул еще раз, и еще, уже без всяких тостов — сорвались и понеслись по телу хаотично, как первоклашки на перемене. Уф, кажется, отпускает. Желание купаться не пропало, а просто отодвинулось несколько вглубь, и теперь его наполняло предчувствие того, что вот-вот произойдет. Должно произойти.

Да не может оно не произойти!!!

— Слушай, — Толяныч испытал очередной прилив теплого чувства к ведьме, плюнув на все странности поведения, мясниковские замашки и рыжую шевелюру, а в первую очередь он плюнул на предупреждения ныне покойной старой цыганки. А не пойти ли нам искупнуться? Погода соответствует, и вообще… Знаешь, я тогда собрался уже сюда ехать, окунуться разок-другой, а тут опять вся эта байда закрутилось.

Ведьма по прежнему молчала, и неподвижный ее силуэт причудливо сливался с низкорослыми сосенками вокруг, а местами контрастно выступал на фоне светлого песка. Почему-то Толяныч решил, что у ее ног устроилось какое-то существо, полускрытое складками балахона, и сразу вспомнились давешние собаки. Бр-р-р.

— Ну, пойдем, что ли? Не хочешь купаться — так на бережку посидишь. А то я тебя уж подозревать было начал. Или вот-вот начну.

— В чем же?

— Да вот где-то я слышал, что всякая нечисть проточной воды боится…

Она заливисто рассмеялась, нет, даже расхохоталась прямо ему в лицо, пахнула теплым парным молоком пополам с настоечкой, и Толяныч вмиг покрылся гусиной кожей, настолько пронзительно прозвучал этот смех. А уж запах, тот самый, дико им любимый, как пахнут лишь немногие женщины — особые и в особые моменты. И он вдруг увидел Лизу такой, как на поляне берберовой дачи — безо всякой одежды, только кулон чуть покачивался между грудями… Впрочем, Толяныч до сих пор не был уверен в реальности того видения.

И тут же, словно отвечая его сомнениям и читая самые потаенные мысли, она вдруг проявилась на фоне сосен, как проявляется фотография в соответствующем растворе. Матово-нагое тело на миг проступило до того отчетливо, что он было уже потянулся, и…

И последним усилием воли отступил на шаг, совсем незаметный в темноте, но все же на шаг, оставляя повисшее почти осязаемым комом желание между ними, и все же в себе самом.

Толяныч покрепче сжал бутылку, чувствуя пальцами малейшую шероховатость стекла, да так крепко, что вмиг заныли суставы, а содержимое — сразу все ударило в голову сотнями децибел, но он устоял, и…

— Давай-ка еще по глоточку, и пойдем купаться. — Обычным голосом сказала ведьма и протянула руку, снова растворяясь в темноте, становясь обыкновенным безлико-черным силуэтом, но Толяныч-то уже точно знал, что это не так.

Он протянул — бляха-муха, как трудно отлепляются пальцы — ей бутылку:

— Вот это дело. — Одобрил сделанный ею глоток, поднял голову, а огромный желтый глаз Луны подмигнул сверху вполне дружески.

Толяныч принял назад бутылку, помнящую ее прикосновение, припал к горлышку, неуловимо хранившему тепло ее губ. Незримый ток пронзил тело до самых пяток, а мурашки полосовали кожу, как маленькие торпеды. Преграда, отделявшая его от собственного клона стала совсем призрачной, вот-вот рухнет окончательно.

Потом взял ее за руку:

— Пойдем. — Сказал Толяныч обычным голосом. Сейчас совсем не важно, что будет завтра, не важно даже если Лиза его предаст.

Были он и она, и от всего остального мира их скрывала бархатная ночь.

Вода оказалась холодной, аж дух захватывало, но, словно бы этого только и не хватало, чтобы преграда, рассекающая его сознание, истаяла, как последняя льдинка весной. Фантик влился в сознание и тут же принялся наверстывать непрочитанные за время своей комы нотации: «А тебе, братуха, никогда не вредно остудиться, уж больно ты горяч. К тому же на берегу еще ждет волшебная настойка и Лиз…»

«Но сначала все-таки настойка. Это алкоголизм?»

«По-моему нет. Это просто холодная вода…»

Толяныч доплыл наконец до намеченной точки и лег на спину, раскинув руки и прислушиваясь к току крови внутри, а река вымывала успевшую накопиться мерзость не хуже самой разудалой коррекции. Мерзость уносило вниз по течению, навстречу сточным водам московских заводов, в которых она должна была затеряться. Совсем как тогда в фонтане Репинского парка…

Вот бы глотнуть еще настоечки, просто для того, чтобы окончательно почувствовать себя среди живых.

Так и кайфовал он вниз по течению, пока наконец не обнаружил, что отнесло его довольно далеко, и пора бы выгребать к берегу. А там… Там ждет не дождется Лиз! Хм, скромность, скромность — хочется верить, что действительно ждет. Да и настоечка… Точнее все-таки сначала уж настойка, а там посмотрим.

С тем он выбрался на берег, не в силах побороть растущее предвкушение, но Лиза, как оказалась, дожидаться не стала, а куда-то подевалась, лишь ее черная хламида лежала на песке возле сумки этаким залогом скорого возвращения.

Толяныч посмотрел на хламиду с надеждой, а потом не удержавшись, взял в руки. На ощупь шерсть, теплая еще ее теплом, по крайней мере ему хотелось думать, чтоб это именно так. Поднес к лицу. Вдохнул… Пахло чем-то неуловимо знакомым, чем-то травяным, острым, но едва слышным — ах, как он реально увидел ее, почувствовал запах ее кожи — и долго задерживал этот вдох в себе, не желая расставаться. Правда, тем временем другой рукой тщательно шарил в сумке, пока не нащупал заветную бутылочку, и, выпустив шерстяную ткань, быстро свернул шею, в смысле пробку — За тебя, Фант! — сделал могучий глоток, и лишь тогда выдохнул так же мощно.

«Прикинь, как этот дух пошел сейчас гулять по-над речкою, глядишь, и приманит кого. — Фантик жадно впитывал духовную составляющую. — И я даже знаю — кого. Подождем. Надо бы подготовить хоть минимальные удобства… Так, где-то тут была подстилка. Ага, вот она.»

Ощущая мокрой кожей прохладный ночной ветерок, Толяныч уселся на подстилке и закурил, а настойка гуляла по телу, заставляя кровь бежать вполне по-спринтерски. Можно и подождать.

Фантик тоже принялся ждать, и сама ночь принялась ждать, и все ждали кто же выйдет на этот призывный выдох…

Лиз возникла рядом как и подобает ведьме абсолютно бесшумно, и как раз в тот момент, когда Толяныч вновь погладил ее накидку. Как будто соткалась из лунного света, и капли воды драгоценно блестели на коже. Толяныч вздрогнул от неожиданности, и припал к бутылке, чувствуя головокружение то ли от выпитого, то ли от ее запаха, а может сама ночь была пьянее водки, и тут же протянул ей бутылку — на-ка, мол, согрейся — и только тогда поднял глаза.

Мурашки в очередной раз прошлись по коже острыми коготками, лишь увидел ее с ног до головы покрытую серебряным бисером реки, словно даже подсвеченную изнутри. Дразнящий запах забирался в ноздри хитрым маленьким зверьком, верхний нюх тут же среагировал должным образом, а речной привкус привносил совсем уж русалочий колорит. Толяныча бы сейчас совсем бы не удивило, если в следующий момент она действительно обратится в русалку и утащит его к себе в какой-нибудь омут. Теперь он этого даже хотел.

Жизнь во всей полноте враз обрушилось на воспрявшего Фантика, завораживая, кружа и притягивая. Лиза пахла так… Так…

Фантик рванулся навстречу ее запаху и телу:

— Фант, сигарета!!!

«Какая такая сигарета? Ах вот эта…» — сплюнул в сторону ярким огоньком, и все перевернулось в нем, небо оказалось внизу, и он падал прямо в небо.

И она падала в небо.

И они оба падали в небо, и никак не могли до него долететь.

Глаза. Зеленые. Искрятся и высекают ответные искры. Вот они, вдруг совсем рядом, зеленые и серые, как пыльный газон, где яркие чертенки гоняли мяч и вдруг все разом замерли — заметили его — и бросились навстречу ослепительными штришками. Фантик зажмурился, а чертенки плясали уже под веками, а когда опять открыл глаза, нежная ночь была вокруг, лишь чертенки уносились куда-то ввысь.

Он рванулся за ними вдогонку…

И что-то лопнуло внутри, и горячо растекалось, совсем как растекалось податливое тело ведьмы в его руках. Растекалось, растворялось, терялось, и были только чертики, пляшущие на траве. Были, были, пока он сам не стал… Нет, не чертиком, скорее джином из заветной бутыли, содержимое которой пылало внутри, заставляя выжженную ниже пупка руну отдаваться тяжелыми, словно расплавленный свинец, толчками. И как всякий нормальный джин он принялся строить дворцы и разрушать дворцы, и они сминались под его, такими вдруг огромными руками, как пластилин, а он тут же возводил их опять. А они сминались, а он возводил.

А они…

А он…

А…

Лиза стала огромной, и все росла, росла и росла, грозя раздавить, смять его, и Фантик выскальзывал из-под этой громады, и взлетал, но она была повсюду, а он взлетал, и не знал, правда ли взлетает, или наоборот падает, но это было неважно. Неважно. Неважно. Ох, как неважно! Он взлетал, выскальзывал, изворачивался, и вырвался наконец, а вокруг было море! Море звезд и звезды моря, и они свивались, и свивались, и свивались…

Море…

Звезды…

Потом звезды упали. Сначала по одной, потом по другой, а потом все сразу обрушились на него, в него, сквозь него. Дождь звезд падал из моря звезд в «никуда», а Фантик был в этом «нигде», и оба они были там, а она накрепко привязала его к «здесь» пуповиной себя и пуповиной его…

А впереди уже можно что-то разглядеть…

Можно.

Можно, но только вот еще бы поближе, еще ближе…

Ближе.

Еще!!! Ну!!!

Вплотную…

И весь мир разорвался на куски.

И все море разорвалось на куски.

И все звезды разорвались на куски.

И Фантик тоже — на куски, но тут же возродился, и снова на куски…

Он рвался и собирался, разлетался и скапливался, плавился и принимал форму, и вновь бросался вперед. И чертенки метеорами падали на траву, а Фантик рухнул последним, разбросав ватные ноги, и опрокинулся навзничь.

Это было похоже на смерть…

Да не на что это не похоже!!! Это жизнь, браток!

Утро наступило как-то уж больно сразу.

Только-только прикрыл глаза, раскрыл — а оно уже тут как тут. Трудно сказать что-нибудь определенное, тем более, что его личное утро оказалось запутавшимся в густых рыжих волосах, смешно щекотавших ему нос тоненькими лучиками солнца.

Фантик улыбнулся и еще глубже зарылся в эти восхитительные дебри, постепенно приоткрывая глаз, затем второй, и прямо нос к носу столкнулся с нехилым таким паучищем, прижившимся в этой рыжей сельве по соседству с первыми тоненькими ниточками солнца и нагло пялившимся на него зеленым глазом. Сидит себе, бляха-муха, и в ус не дует. Не, не в ус, а куда там дуют пауки. И прямо у Лизы на шее, там, где забавный пушок переходит уже в настоящую шевелюру. Лапками обхватил.

А она тоже ни во что не дует, а спит спокойно, как у себя дома.

Толяныч совсем уж широко открыл глаза, полностью возвращая себя в реальность и обнаружил, что это не паук, невесть как забравшийся в их утро, не сон на грани пробуждения, а просто объемная гелиевая татуировка. Но как натурально заделана!

— Ну дает подруга! Не соскучишься. — Ухмыльнулся он и чмокнул паука точно в макушку.

Паучок дернулся, было, но Толяныч, не давая ему опомниться, пощекотал щетинистым подбородком по брюшку и ниже — между лопаток. Лиза смешно передернула плечами, и паучок зашевелился, как живой, а Толяныч добродушно лизнул его в глаз изумрудного цвета, и не успел даже понять, как получил ответ.

Лиза ловко перевернулась, а в ее глазах резвились совсем не сонные чертенки.

— Ах ты Лиза-подлиза…

— Как ощущения, Фант? Как внутреннее самочувствие?

Толяныч прислушался к себе, к своей, вчера еще такой дохлой и холодной половинке — вроде бы все Окей, все в норме. Тогда он выпростал голову из-под покрывала и огляделся. Черт бы побрал это утро! Как лихо оно наступило. Вон уже и нудисты голяком шастают. Товарищи, стриптиза не будет!

Он вскочил:

— Да вроде бы… Нет, боюсь сказать.

— Боишься? А я думала, что ты ничего не боишься.

Лиза потянулась, и покрывало невзначай сползло на сторону. У Толяныча аж захватило дух, но верный брат-сосед перехватил инициативу:

— Боюсь — скажу, что все тип-топ, и ты исчезнешь… навсегда. — Он отвел глаза и прижмурился на солнце.

— Не бойся. Не исчезну.

— Да?! Тогда порядок! — Он еще пожмурился, впитывая ласковое тепло, но одна мысль заставила светило чуть померкнуть. — Вот только про Источник я так ни черта так и не помню. — И посмотрел на ее реакцию.

Лиза улыбнулась, словно сытая кошка, откинула рукой волосы со лба, ничуть при этом не торопясь скрыть собственную наготу:

— Это неважно, Фант. Главное, что ты в порядке. — И лукаво прищурилась.

Толяныч просиял:

— Да? Тогда… — Он выдержал эффектную паузу. — Едем ко мне! Вопросы, пожелания, возражения не принимаются! Все завтра. Матрену заберем, и вперед.

Она окинула его настолько откровенным оценивающим взглядом, что руна снова мягко толкнулась в живот. Рассмеялась:

— Уверен? Ну, тогда конечно едем.

Москва 2002