Третий пояс мудрости. (Блеск языческой Европы)

Крылья Белого Лебедя

В 3-м тысячелетии до н. э. пробил час гибели титанов и настала эра богов. В этом тысячелетии индоарийские племена уже не отдельными группами, а единой широкой волной устремились из своей пиренейской прародины на просторы Евразии. В этом тысячелетии человек, сам почувствовавший себя великаном, засвидетельствовал свое новое мироощущение множеством автографов — мегалитическими сооружениями, лабиринтами и двухэтажными жилыми домами. Это была эпоха первых дошедших до нас памятников человека умелого, эпоха металлов, богатырей и богатырок. На равных сражается иранский богатырь Сухраб с девушкой Гурдафарид, совершают свои подвиги богатыри Каран (сын кузнеца Кавы), Рустам, Афрасиаб, Сиявуш. В реции, где наступил «бронзовый век», дожидается рождения Геракла богатырка Полимеда, чтобы передать ему свое искусство. Скандинавский «век бурь» — это еще и век великанш: Аурбоды и Бусейры, сестер Грейп, Грид и Гьяльп, Кейлы и Лейкн, Меньи и Феньи, Свивёр и Тёкк, Хенгьякьяфты и Хюррокин. Позднее великанша Хель стала владычицей преисподней, а Модгуд — стражницей моста, ведущего в это мрачное царство, тоже носившее название Хель. В Ирландии в это же время совершает свои подвиги Скатах, а на равнинах Восточной Европы — былинная Настасья. Все они позднее, каждая в свое время, по мере достижения тем или иным народом должного уровня развития, войдут в соответствующий эпос и будут отождествлены с реальными историческими личностями, участниками реальных событий, но корни всех этих сюжетов уводят в 3-е тысячелетие до н. э., в эпоху начала расцвета восточных цивилизаций.

Эти персонажи несут и еще одну смысловую нагрузку, со временем забытую сочинителями мифов и сказаний и потому не бросающуюся в глаза: они были покровителями и защитниками своих родов, племен, общин. Само слово «богатырь» (тюркское «багадур») — означает храбрый воин. В религиях Кафиристана сохранился первоначальный смысл этого титула: право на него вместе с почетной одеждой и знаками отличия получал тот, кто «мог доказать, что он убил четверых». Восемь убийств приносили титул дури — багадур, двенадцать — три — багадур. И для каждой из этих ступеней, пишет К. Иеттмар, «более пышными становились головной убор для танцев, сделанный из перьев фазана, вышитые на почетной одежде узоры и бубенчики на поясе и штанах. Багадур всегда танцевал в роскошном уборе и с церемониальным топором в правой руке». Он получал титул верховного жреца. После смерти некоторые из них становились богами, символизируя чаще всего умирающую и воскресающую природу, например Сиявуш, которому в новогоднюю ночь приносили в жертву петуха, пробудителя зари и вообще всякой жизни, после чего всходило солнце нового года.

Примерно в середине 3-го тысячелетия до н. э. арии начали свой путь — долгий и нелегкий. И в конце концов достигли плодородной долины Дуная, вытеснив к югу или востоку тех, кто еще раньше изгнал оттуда тэртэрийцев. Дальнейшее продвижение преграждали высокие горы — Альпийско — Карпатский массив. Однако эти полудикие племена, явившиеся с заснеженных Пиренеев, не спасовали перед новой преградой. Нащупав проходы, они устремились по ним неудержимыми потоками и вскоре очутились на равнинах Северной Европы. Одним помогали осуществить этот бросок русла рек — Рейна, Везера, Эльбы, Одера, Вислы, другие обогнули Карпаты с востока и вышли к Пруту, Днестру, Южному Бугу и Днепру. Возможно, тех и других вели проводники из местных палеоевропейских народов.

Названия очень многих племен таят в себе имена богов — покровителей. Можно без особого преувеличения сказать, что имя племени — это имя бога. Многих «небожителей» мы знаем по именам как раз благодаря этому. Имя вепря приняло племя эбуронов, имя оленя (heruz — на древнегерманском, cernunn — на кельтском) — племена херусков и карнутов. Рождающиеся из тотемов боги во многом были похожи на своих создателей, и зеркало мифов достаточно четко отражает обычаи, законы и жизненные уклады тех или иных народов. Боги охотно пили вино, ссорились и мирились, женились и прелюбодействовали, активно вмешивались в общественную и культурную жизнь подвластной им территории — в состязания поэтов и музыкантов, в битвы и сбор урожая, в спортивные и любые другие игры. Особенно это присуще греческим богам. В шутке Ильи Ильфа о том, что Афина была покровительницей общих собраний, — немалая доля правды.

Во многих божествах славян нетрудно узнать вчерашних эльфов. Сходство функций настолько велико, что не требует особого разговора. Таковы, например, общеславянская горная богиня Горынья и вендско — словенские божества высоких гор Алки, Хольцы или Холчи — близнецы, сходные с греческими Диоскурами и скандинавскими Хаддингами, имевшие свои статуи в священных рощах. Такова общеславянская богиня огня Диблик; таковы боги полей — вендско — лужицкий Зуттибур, особенно почитавшийся в окрестностях Мерзебурга (там была местность Zutibure — Священный Бор), польский бог богатства Тавалс и бог ливов и эстонцев Ямулла, чьим медным изображениям, установленным по всему Остзейскому краю, приносили в жертву скорлупу, шелуху, кожуру и иные отходы. Это и общеславянские бог разрушительных штормовых ветров Хрворш, особенно почитавшийся моравами, и Чудо морское — могущественный властелин моря, коему прислуживала тысяча низших божеств (чудь морская белоглазая), ради собственного удовольствия причинявших людям добро или зло и принимавших жертвы от моряков или рыбаков в виде самого желанного лакомства — земных плодов. Это русский бог приятного отдыха, роскоши, удовольствий и кутежей Ослад, или Услад, — аналог саксонского Стуффо, особенно почитавшийся в Киеве и являвшийся людям вместе со своей женой Радомышлью — богиней приятных мыслей, и моравский Радамас — подземный бог с неизвестными функциями, едва ли совпадавшими с функциями его греческого тезки, одного из трех судей в подземном царстве.

Высшее свое существо славяне обозначали словом «бог». Пришло ли оно к ним непосредственно с индоевропейской прародины (bhaga по-санскритски — благо, податель благ) или значительно позднее его занесли скифы (древнеиранское baga с тем же значением, звучащее и в слове багадур) — неясно. В знаменитой надписи древнеперсидского царя Дария можно прочесть словосочетание bagahja radi — «бога ради». Но самый вероятный претендент на роль первоисточника — верховный громовержец ариев — Богай. Возможно, как отголосок всех этих метаморфоз следует рассматривать и имя Дивог — его носит божество гиндукушских кафиров.

Впоследствии слово «бог» вошло конечным слогом (как карфагенский Молох) в имена многих славянских богов, наряду с еще одним — «гаст». Слона индийцы называют ибха, но охотно употребляют и другое слово — гхастин («господин джунглей»). С XI по IX век до н. э. у них существовал «город слонов» — Хастинапур. Со значением «господин» оно и вошло в индоевропейскую речь, а затем по логике вещей стало обозначать бога. Во многих европейских языках оно обрело и еще одно значение — гость. Отсюда пословицы: «Гость в дом — бог в дом», «Желание гостя — закон», отсюда и обычай гостеприимства у разных народов, когда хозяин собственной жизнью гарантирует безопасность гостя. У некоторых племен Гиндукуша джаст означает — старейшина. По существу это синоним слова «багадур». Джастами, замечает Йеттмар, называются члены совета племени, составляющие «круг тех политически активных лиц, которым благодаря их заслугам в качестве убийц врагов и устроителей праздников, в первую же очередь благодаря красноречию и дипломатическим способностям, удалось стать теми, кто формирует общественное мнение». Германцы из племени маркоманнов называли Харигастом (Господином воинов) Водана, — этот эпитет прочитан на шлеме, найденном в Нергау. Встречаются у них и такие имена, как Альпигаст (Господин гор) и Салигаст (возможно, Господин ивы). Но едва ли это германизированная форма славянского гощь (гость), как можно было бы подумать, припомнив хотя бы черезпенянский город Ведегощь, трансформировавшийся в Волгаст. У антов — возможных предков славян — также засвидетельствованы имена Ардагаст, Доброгаст, Келагаст, Пирагаст. Их носили цари и вельможи, ведущие свой род от богов.

по-видимому, конечный слог в именах других небожителей — вит -тоже общеиндоевропейского характера. На санскрите viti означает свет, a vidja — это волшебное знание, наука чародейства, носитель же ее — видьядхар (ведун). На древнеанглийском witan — мудрый, знающий. Священные книги «Веды», как уже говорилось, означают «знание». В некоторых областях Гиндукуша похожим и явно родственным словом битан обозначают шамана, а словами вечи, вьячи, вутр — ведьму. Возможно, здесь есть этимологическая связь с другим индийским словом — видью (свет, молния). Древние европейцы, объединив понятия видьядхар и видью, получили новое — вит. В скандинавских странах оно стало прозвищем Одина. Слышится оно и в имени змея Граввитнира, ведь змея считается олицетворением мудрости. Похожее имя славянского карлика Мёдвитнир напоминает о том, что в его облике почитался господин леса — медведь, ведающий медом, или что этот божок имел прямое отношение к хмельным напиткам, так как чаще всего они приготавливались из меда, а слово «мед» произошло от санскритского mada — опьянение. В первом случае этот карлик — прямой эквивалент Артемиды, изображавшейся в виде медведицы, во втором — покровитель оргий, «господин пьянства». В персидском известно слово «бут» — идол, кумир и производное от него — бутане, храм (между прочим, близко по звучанию и название материала, из которого воздвигались идолы и строились храмы: бат, камень). Персы называли бога Шиву — Бут, возможно слегка переиначив Вит. В «Слове о полку Игореве» отсюда, очевидно, пошло «время Бусово» -языческое время или, хотя и менее вероятно, время владычества индов (либо норманнов). Известен правитель антов Бож (в других прочтениях Бог, Бос, Бооз, Боус), распятый в 375 году готским королем Винитаром (Витимиром). На сегодняшней карте Германии можно найти не менее дюжины названий, начинающихся на «бус», а вариант этого имени — Бооз — сразу вызывает в памяти библейского Вооза. Имя это или прозвище? Уж очень обособленно стоит оно в ряду антских имен…

Что же касается скандинавов, то у них понятием «вит» стал обозначаться белый цвет. В эддической «Песни о Вёлунде», например, упоминается некая Сванхвит (Лебяжьебелая). А имя Видья, Видги стали понимать не столько как мудрец, сколько как храбрец — в «Гетике» Иордана, в германских преданиях о Дитрихе Бернском (остготском короле Теодорихе), в древнеанглийской поэме «Вальдере», в русских сказаниях о витязях и в чешских о витниках. Но и прежние значения не исчезли: видья превратилось в ведьму (в сагах родоначальник ведьм — Видольф, тезка литовских Витовтов и Витольдов) и в вёльву — так назывались скандинавские пророчицы, а после прихода патриархата — в волхва. Видихотра, прозвище индийского бога огня Агни, и Видурен, имя куруса, — дяди могучих пандавов, уводят мысли к эддическим великанам Видблинди и Видгюмниру, к богу Видару, к Видблаину — одному из девяти небес, откуда высверкивают разящие молнии, к загробной реке Вид, заставляют вспомнить прозвища Одина — Видур и Видрир…

Таким образом, все эти три детерминатива — бог, гаст и вит, прежде чем стать слогами в божественных именах, сами были именами богов, тезками финикийских Адона и Ваала, германского Друда и вавилонского Бела: все они — «господа». Общеславянский Гасто слился с другим демоническим существом — Маровитом. Бог впоследствии был отождествлен с Триглавом. У славян Вит стал считаться богом справедливости и мести (право мести было у них очень почетным). Он оставил свое имя болгарской реке Вит, городам Витебску в СССР, Витербо в Италии, Виткуки в Албании, Виттену и Витлиху в ФРГ, Виттенбергу и Виттенберге в ГДР.

Священных культовых мест у славян, судя по всему, было немало. Однако подавляющее большинство носило временный характер — на один праздник, на один сезон, на один год. Это было связано не столько с кочевым или полукочевым образом жизни, сколько с верой в разовое посещение данного места божеством. Лишь позднее стали строить постоянные капища (от старославянского капь — идол; копитися — собираться) и требища (треба — жертва и жертвоприношение; требити — очищать, теребить). Но из них известны немногие — те, что привлекли особое внимание христианских завоевателей и попали в хроники или летописи. В эти языческие Бенаресы, Иерусалимы, Мекки стекались тысячные толпы, чтобы поделиться с богами своими заботами. На первых порах такие контакты двух миров были непосредственными, позднее они стали осуществляться только через жрецов — проводников бога и его заместителей. Идолы тоже замещали богов, так что жрецы были как бы заместители заместителей, но это всех вполне устраивало.

Иногда единым общеславянским культовым центром называют Аркону — сильно укрепленный город, построенный на обрывистой скале, нависшей над морем, и обнесенный мощной каменной стеной. Располагался он на крайней северо-восточной оконечности острова Руян (Рюген) — на одноименном мысу, как бы отростке, аппендиксе более крупного мыса, соединенного песчаным перешейком с другим таким же полуостровом и далее уже непосредственно с Рюгеном. Этот город — крепость близ нынешнего Путгартена (славянского Подгарда — предградья), казалось, был создан самой природой. Населяло его алчное и отчаянное племя пиратов. Правители города великодушно позволяли своим подданным самостоятельно заботиться о пропитании и даже предоставляли для этой цели часть посвященного верховному богу Свантевиту отряда из трехсот всадников. Другая часть этих всадников оберегала храмы и жрецов, а также священных белых коней и оружие, посвященное Свантевиту, — и никто был не вправе освобождать их от этой почетной службы. Пиратскими набегами руководили лучшие из них. Перед началом похода жрецы втыкали в землю возле храма попарно шесть скрещенных копий. Главный жрец, он же «мэр» города (князь — жрец), выводил коня, принадлежавшего лично Свантевиту, и внимательно наблюдал за тем, как это живое воплощение бога перепрыгивает через копья. Если заносилась вперед правая нога — воинов ждала удача, если левая — поход откладывался и назначался новый день испытания коня. Награбленная в таких экспедициях добыча была столь велика, что лишь на ту треть, которая ежегодно жертвовалась в храм Свантевита, воинственный правнук Владимира Мономаха и его тезка, король Вальдемар I Датский (Великий) после захвата этого разбойничьего гнезда построил на Рюгене дюжину церквей — будущий церковный приход Альтенкирхен.

Те же воины взыскивали контрибуцию с любого, кто покушался на храм Свантевита или Ран — второго главного божества Арконы, позднее заимствованного викингами. Ран передала свое имя племени (руяне, ране) и острову. Она была супругой морского бога Эгера, персонифицировавшего море, и матерью девяти дев — волн, положивших начало дожившему до наших дней поверью о «девятом вале». Скандинавы называли их: Небесный Блеск, Голубка, Кровавые Волосы, Прибой, Волна, Всплеск, Вал, Бурун и Рябь. Несомненно, это переводы неизвестных нам подлинных славянских имен. Аркона славилась и как единый центр почитания Лебяжьебелого. В походы арконцы шли с именем Ран на устах, а те, кто находил свою смерть в море, попадали в ее прозрачное царство, уловленные в волнах сетью богини…

Арконцы любили своих богов. По их представлениям, они жили среди людей, их можно было увидеть, поговорить с ними. Свантевит, или Светобог (иногда его так называли, как и Луга), ничем не отличался от своих поклонников: суконное или войлочное платье до колен, грубые лапти на обнаженных ногах и тяжелый меч в чеканных серебряных ножнах на боку составляли весь его наряд. Рядом с деревянной статуей, на стене храма, висели гигантского размера седло и уздечка — на случай, если бы Свантевиту пришлось самолично возглавить войско, как это делал саксонский Пепенут. Четыре его головы, каждая на собственной шее (волосы подстрижены в кружок, все лица обрамлены короткими бородками), были обращены, как у Брахмы, на разные стороны света. Левая его рука, упертая в бок, напоминала собой лук, а в правой он держал скальсу — большой металлический рог изобилия. Меч и рог, добро и зло — таков был мир, которым он властвовал и обозревал своими четырьмя головами (по мнению М. В. Ломоносова, это напоминало о четырех временах года). Четырех сыновей, символизировавших времена года и стороны света, имел и Перкунс, тоже иногда изображавшийся четырехглавым. Такие статуи только и могли возникнуть в эру Калиюги, в правление зловещей Кали, четырехликой и восьмирукой, щитодержательницы и меченосицы. Некоторые исследователи считают, что так называемый «збручский идол», вырезанный из камня в IX веке и найденный в 1848 году, изображает Свантевита, но аргументов «против», пожалуй, больше, чем «за». по-прежнему спорен и вопрос, Свантевита ли мы видим на четырехглавой фигурке высотой девять сантиметров, обнаруженной в 1973 году в Воллине и тоже датируемой концом IX века.

Знамениты были арконский оракул Свантевита, дававший силу и богатство, и его деревянный храм с высокой багряной кровлей, опиравшейся на широкие столбы с покоившимися на них четырьмя балками, обтянутыми коврами, и двойной оградой, любовно изукрашенной резьбой. Раскопаны они были в первой четверти нашего века экспедицией под руководством директора Берлинского музея Карла Шуххардта.

В сентябре, в канун большого праздника урожая, вероятно, совпадавшего с новогодним, верховный жрец собственноручно подметал жилище «бога богов», задерживая при этом дыхание, дабы оно не осквернило святое место. В праздничный день отдергивался пурпурный занавес, скрывавший статую Свантевита, забивался жертвенный скот, в роге изобилия плескалось налитое год назад вино или мед. Жрец, весь в красном, брал в руки рог, заглядывал в него и, в зависимости от того, сколько в нем уцелело содержимого, давал оракул относительно будущего года. Затем он пригубливал во славу Свантевита, выливал остаток к его стопам, наполнял рог молодым вином или медом, вновь пригубливал и возвращал рог на место. Все собравшиеся у входа в храм единодушно молили тем временем царя богов даровать в грядущем году еще лучший урожай и защиту от врагов. Из смолотого зерна, собранного по горсточке у всех жителей и паломников, в храме сооружался огромный круглый медовый пирог едва ли не в человеческий рост. Жрец, спрятавшись за ним, вопрошал тех, кто находился по другую сторону, видят ли они его? После неизменно, положительного ответа он, обращаясь к взиравшему на все это Свантевиту, умолял его послать в следующем году урожай получше, а заодно зорче присматривать за безопасностью и благополучием общины. Потом он благословлял всех от имени Свантевита, на огонь возлагались жертвы, наполнялась вином или пивом пиршественная чаша. Жрец брал ее зубами, лихо опорожнял и без помощи рук перебрасывал через голову. Там ее ловили, вновь наполняли и подносили второму и затем третьему жрецу — служителям каждого из трех великих богов. После этого чаша точно таким же образом пускалась по кругу. Когда она возвращалась к верховному жрецу, он еще раз благословлял всех присутствующих, и затем до наступления темноты продолжался пир, переходивший постепенно в пьяную оргию. Остатки еды и посуда закапывались, а через двенадцать месяцев этот спектакль в точности повторялся.

Устами и волей Свантевита жрецы руководили укреплением всего города. А когда он оказался полуразрушенным 15 июня 1168 года после очередного набега Вальдемара I, статуя Свантевита, его знамя и боевые значки с поруганиями сожжены, святилище сровнено с землей и жители насильно крещены, — на остатках тринадцатиметрового вала было возведено заборало — почти неприступная каменная стена с зубцами и деревянными сторожевыми башнями. С внешней ее стороны, судя по всему, тянулась еще и гребля — ров, наполненный водой. Эту стену окончательно стер с лица земли в следующем году тот же Вальдемар по настоянию своего советника, роскильдского епископа Абсалона, имевшего похвальное обыкновение искоренять язычество не столько крестом, сколько огнем и киркой.

Вскоре после похода датчан развалины Арконы вместе с частью суши опустились на дно морское, но до сих пор на Рюгене бытует легенда, что время от времени туманный образ этого славянского Порт — Ройяла возникает из волн подобно призрачному граду Китежу. Викинги разнесли молву об этом чуде по северным морям, и черты Арконы вошли в мифологию ирландцев, соединившись с воспоминаниями об античных Островах Блаженных и об острове фоморов. Впрочем, в «Книге пчелы» Финтан сообщал о том, что в ясную погоду с острова Инисмор спутники Кессаир любовались видом острова Хай Бризейл. А в одном варианте сказания о Миле упомянуто, что родиной сего мужа был остров Бразил — один из четырех где-то в районе Пиренейского полуострова (в этом же варианте милезянам приписывается и доставка в Ирландию «камня судьбы» Лиа Файл). Ирландские мифы утверждают, что именно там располагается Страна Блаженных, и с незапамятных времен раем ирландцев сделался этот остров счастья — О’Бразил, еще раз извлеченный из забвения в прошлом веке пером и фантазией ирландского поэта Джералда Гриффина:

Но еще в те годы, когда слагались эти рифмы, многие крестьяне Рюгена тайком посещали лес богини Нерт и ее священное озеро, чтобы поклониться тщательно сберегаемому там алтарю Свантевита. Возможно, в угоду новой религии культ этого бога был изменен до неузнаваемости, но все. же уцелел в Литве, Померании, Пруссии, на Рюгене. У Свантевита исчезла одна голова, он стал Триглавом и сделался богом тьмы вроде Гекаты, невидимым для всех, кроме высшего жречества, — так было безопаснее. Три головы означали теперь власть над небом, землей и преисподней: три мира эльфов — с этого начинал когда-то и Зевс. Статуя Триглава — одна — единственная — была установлена вблизи источника на среднем из трех высоких холмов в огромном храме Щецина, покоящемся на священных столбах, обтянутых черным сукном, где хранились военные трофеи и громоздились горы сокровищ — десятая часть добычи, доля Триглава, Подобно египетской Исет, Триглав был с ног до головы закутан покрывалом, а на глазах и устах его была золотая повязка, «дабы не взирать на нечестивые дела смертных». Ему прислуживало множество жрецов. Это были посредники, их устами «добрый и многотерпеливый» Триглав изъявлял свою волю. Как и Свантевит, также широко почитавшийся в Поморье, он давал оракулы: их высекал копытом священный черный конь, трижды прыгавший через девять разложенных на земле копий, а истолковывали жрецы… Этот храм был разрушен в конце XII века баварско — саксонским герцогом Генрихом Львом, поставившим себе целью искоренить даже саму память о славянах.

Вторым разбойничьим гнездом на том же Руяне была вендская Кореница (Каренц), воспетая в XI песни «Арконы» — героической поэмы полузабытого ныне штральзундского поэта XIX века Адольфа Фридриха Фурхау. Кореница стояла на том месте, где теперь расположен город Гарц, хранящий древнее имя в современном. На большой площади, обнесенной оградой, куда мог входить; только жрец, стоял общий храм трех главных богов (каждый из них имел еще и персональные святилища) с покрытыми пурпуром стенами и крышей из дранки — по-норманнски. Верховодил в этой триаде Ругивит, чья дубовая статуя, внушавшая непреодолимый ужас, была густо усеяна ласточкиными гнездами. Одним из его «коллег» был пятиглавый Поревит, как предполагают, — реальный властелин Рюгена, чье прошлое легко угадывалось в настоящем: он был обожествлен как покровитель разбойников и разбойничьей жизни (хотя, по некоторым данным, изображался без оружия), другим — Поренут -тоже бывший король, с четырьмя головами на шеях и одной на туловище. Поренута считали богом то ли морских путешествий, то ли войны, а иногда полагали, что он и Поревит — одно и то же божество.

Когда была разрушена Кореница — неизвестно. Можно лишь предположить, что это произошло в том же году, когда погибла Аркона — самый северный культовый центр славян: за ней расстилалось море. А поскольку христиане наступали с юга, шаг за шагом отвоевывая славянские земли, то едва ли они обходили стороной встречавшиеся на пути языческие святилища. Косвенным подтверждением может служить дата разрушения другого религиозного центра вендов и ободритов — Ретры, славянской Радигрщи — вначале в 953 году при итало — германском короле Оттоне I, потом войском саксонского епископа Бурхардта II Хальберштадтского при Генрихе IV в 1068 году, еще раз — примерно полстолетия спустя французским королем Лотарем III и окончательно — в 1150 году Генрихом. Львом.

Долго не знали, где находился этот город. Лишь в начале XVII века пастор из Шпонхольца случайно обнаружил в замке Прилвиц возле Нейбранденбурга целую коллекцию вендских идолов, помеченных именами домашних богов (часть их иногда считают подделкой, неясно только, зачем германцам понадобилось подделывать уничтоженное ими же). Взоры исследователей обратились тогда на близлежащее озеро Толлензе. Адам Бременский и его соотечественник хронист рубежа X и XI веков епископ Титмар Мерзебургский описывали Ретру как большой город на девяти островах и с девятью воротами. На самом северном острове — Рыбачьем — был храм Радегаста, к нему вел священный мост… Но озеро и сегодня хранит свою тайну. Однако по соседству со столицей редариев в XVII веке обнаружен курган, получивший название Ретраберг (близ города Старгард), а в 1922 году Карл Шуххардт раскопал на мысу, выступающем в другое озеро — Брейтерлюцин, северо-восточнее города Фельдберг, славянский город, окруженный двумя земляными валами с тремя большими и тремя малыми воротными башнями и с храмом Сварожича — Радегаста в центре. Город был условно назван Ретрой.

Радегаст, высокоавторитетный также в Арконе, почитался в виде юного воина с копьем в левой руке. Имя его переводится неоднозначно: «гость совета» (незримо присутствующий на советах вождей), «глава совета» (ибо решающее слово принадлежало жрецу, оглашавшему волю Радегаста), «господин редариев», или ратарей, принадлежавших к племенному союзу лютичей (их верховное божество). Не исключено, что такая многозначность была намеренной и что имя этого бога означало и первое, и второе, и третье. У моравов он назывался Радгостом, немецкие летописцы превратили это имя в Радхорст. Он-то и был вызволителем осажденных на горе Гостин и желанным незримым гостем на их поминальных пирушках. Основным его прозвищем было Росводиц (Воевода), а другое — Главараци (Главный советчик) — может свидетельствовать о том, что прежде это было божество типа богемской Климбы, дававшее советы жрецам и вождям. Статуя Радегаста имела на груди щит с изображением бычьей головы, а над его курчавой головой раскинул крылья лебедь.

Поскольку Свантевит был верховным божеством Арконы, Кореницы и Радигощи, то Радегаст, особо почитавшийся только в двух из этих городов, занимал явно подчиненное положение. Может быть, он приходился Свантевиту сыном, на что намекают лебединые крылья. Все представители этого рода выступали, как правило, и как раци, и как зирнитры. И в каждом поколении присутствуют боги — звери -тотемы, вроде Гасто и Маровита. К их числу принадлежал и четырехрогий змееногий Хировит, чья статуя найдена в Ретре. Чешуя Гасто и Маровита, змеиные ноги Хировита — все это встречается и у других богов, у разных народов: змея была подательницей благ и хранительницей имущества.

К этому же роду принадлежал и бог войны ратарей (ругиев) Ругивит. Установленные во многих городах его колоссальные статуи, высеченные из камня или вырезанные из дерева, имели обычно семь голов на одной шее, а за поясом у него было заткнуто столько же мечей, восьмой он держал в руке. Своим почитателям Ругивит являлся в виде священной ласточки, поэтому в дар ему приносили красные лоскутки для строительства гнезда. Ласточка считалась доброй хранительницей дома, особенно от пожара, и в первую очередь — от удара молнии, а красный цвет обладал способностью отвращать вообще все дурное, то есть был цветом — хранителем. Можно вообразить, сколько надежд возлагалось на Ругивнта, если вспомнить еще и мечи! Его статуя в Радигощи имела четыре мужские головы и две женские. Седьмая — львиная — покоилась у него на груди, как если бы это был Геракл, увековеченный со своим немейским трофеем. Эта статуя выполнена в виде гермы. Второй ее персонаж — вендский бог войны Каревит, тоже с четырьмя мужскими и двумя женскими лицами и львиной головой на груди. Эта голова, напоминавшая о зверином прошлом того и другого, свидетельствовала еще и о храбрости («львиности») их душ, а заодно округляла число голов до священной семерки. Герму сопровождает какое-то совершенно обнаженное божество с двумя ликами, с сиянием на плечах, с бычьей головой на груди и петушиной под ней. И приходят на память быки Индии, Крита, Египта, Ирландии, а петух заставляет вспомнить греческого Асклепия, чьим символом он являлся…

Изображение голов на груди, насколько известно, было характерно в Европе только для Радигощи. Другое дело — Азия. Пятиглавыми идолами там никого не удивишь, ведь именно столько голов имел сам Брахма, возжелавший ни на миг не упускать из поля зрения полюбившуюся ему непоседливую особу, рожденную им же из собственной плоти. Найденная в Радигощи статуя Свантевита почти повторяет арконскую, но… на груди этого бога красуется еще и пятая голова, к тому же длиннобородая. Это изваяние очень напоминает общеславянского четырехглавого Проровита, тоже с пятой головой на груди, взиравшей на мир через щель между пальцами поднятой руки. Возможно, что это одно божество и мы имеем дело всего лишь с эпитетом. У радигощских статуй Ругивита и Свантевита много общего. Но и догадка о том, что Свантевит мог быть отцом Радегаста, тоже не лишена оснований.

Возможно, это была та триада богов, из которой впоследствии сформировался восточнославянский Род. На это указывает ряд признаков Рода, обобщенных Б. А. Рыбаковым. Род — творец Вселенной, бог неба и дождя; Свантевит -тоже. Род связан с огнем и его цветом; Ругивит -тоже (красные жертвенные тряпочки). Эддическая Сванхвит (Лебяжьебелая), индийский Вивасват, иранский Вивахвант, чьи имена буквально совпадают с именем верховного бога Арконы, заставляют задуматься: а разные ли это боги — Свантевит и лебединокрылый Радегаст? Ведь присвоение разным мифологическим персонажам одного и того же символа могло привести к трагикомическим недоразумениям, как это случилось с египетским фараоном Менкаура. Мы, правда, не знаем, был ли лебедь символом Свантевита, но само его имя — Господин лебедь или Господин лебедей — заставляет предположить это. Тем более, что и орел, чье изображение красовалось на некоторых боевых значках Свантевита, тоже символизировал белый цвет. И тогда может оказаться, что Свантевит — всего лишь эпитет Радегаста, или наоборот.

А Ругивит? Петушиная ли голова на животе его спутника? Не хотел ли скульптор, быть может неумелый, изобразить лебединую? Впрочем, путаницы могло и не быть: на статуе Радегаста в Радигощи его голову увенчивает шлем с изображением встрепенувшегося петуха. Возможно, петух и лебедь символизировали одно и то же у разных племен или в разное время. Тогда арконская статуя могла изображать Радегаста — Росводица, а функция этого воинственного бога опять-таки сближает его с Родом: красный цвет, цвет огня и крови, был также цветом войны и смерти. Кроме того, и это известно достоверно, — Свантевиту приносили человеческие жертвы как богу войны, чаще всего пленников. Ругивиту -тоже. Пленников сажали на коня, крепко к нему привязывали, ноги коня тоже привязывали к четырем сваям и разводили два тихих костра — по одному у каждой пары свай. Именно так, по-видимому, окончил свое земное существование в 1066 году епископ захваченной вендами Микилинбургской крепости Иоганн, принесенный в жертву Радегасту по возвращении войска в Радигощь. Сохранились два барельефа, увековечившие это событие. На одном изображен прославленный полулегендарный князь вендов Плюссо, возглавивший этот поход и собственноручно совершивший жертвоприношение епископа. Облаченный в обычную вендскую одежду, Плюссо попирает ногой тело жертвы, в правой руке он держит меч, в левой — голову Иоганна. Жертва была принесена Радегасту, а не Свантевиту — так повествуют летописи. Но когда два года спустя епископ Бурхардт в отместку уничтожил Радигощь, он возвратился в Саксонию на белом коне Свантевита (это тоже свидетельство летописца, повествующего далее, что после этой трагедии уцелевшие ретрийцы переселились в Аркону, основанную в 1043 году их собратьями по несчастью и погибшую ровно столетие спустя после нашествия Бурхардта). Наверняка такие жертвы приносились и Ругивиту.

Крылья Радегаста заставляют вспомнить кельто — германского бога войны Тевтата, тоже крылатого и тоже благосклонного к человеческим жертвам. Случайно ли это сходство? Думается, что жизнь тому и другому дал Свантевит после распада кельто-германо-славянской общности. Петух сделался священной птицей кельтов, лебедь — славян, но и те и другие сохранили многие черты древнего единого культа, воплотившиеся потом у славян в их Роде.

Значение и популярность Радегаста переоценить просто невозможно. Пожалуй, ни одно другое славянское божество не оставило столько следов на географической карте: Радвилишкис в Литве и Радеформвальд к востоку от Дюссельдорфа, Радеберг и Радебойль около Дрездена, Радовицкий в Московской области и его югославский тезка Радовиш, Радогоща в Ленинградской области и югославское Радоево, болгарский Радомир, польские Радом и Радомско, Радомышль в Житомирской области.

Недалеко от Загорска существовал город Радонеж, прославившийся сбоим монастырём. Функция РадеЙста как советчика сохранилась в неизменной форме в слове «рада». В украинском, белорусском, польском и других славянских языках так называется совет как орган власти. А у бодричей это божество зафиксировано с именем Родогаст: не отсюда ли усеченное имя Род, как от Богая произошел Бог?

Персонификацией добра и зла у славян, особенно у северных вендов, были сыновья Свантевита — Белбог (он же Гилбог, Добребог) и Чернобог (или Зернебог, Лютобог, Злебог). Они-то вместе с отцом и объединились в образе Триглава — славянской Тримурти: Свантевит играл в ней роль Брахмы, Белбог — Вишну, а Чернобог — Шивы. Триглав — это было воплощение числа 108, кальпы в ее славянском варианте. Статую Белбога в июле устанавливали на возвышенности, к ней шествовала процессия старцев в белых одеждах, с лавровыми венками на головах и с пальмовыми ветвями в правых руках. по-видимому, до IV века, когда на смену пальме пришли другие растения, за ее ветвями ежегодно отряжали специальных гонцов в южные края. Эти старцы, внешне очень напоминающие друидов, от имени общины вымаливали защиту от Чернобога.

Белбог — один из древнейших и, вероятно, общий для всей Индоевропы. В Месопотамии он утвердился под именем Дагана — весеннего бога грома и дождя. В Ирландии его почитали под именем Дагды (это имя и означает — «хороший, добрый бог»). Впоследствии он возвратился в славянские земли как Догода — бог западного, мягкого и ласкового ветра, приносящего весну. Позднее Догода превратился в общеславянского бога весны, йеной погоды и безоблачного неба — Погоду. Западные хронисты описывали его как прекрасного юношу с голубыми крыльями, увенчанного голубыми цветами и облаженного в голубую, расшитую серебром одежду; он тянется к цветку в молчаливом радостном порыве. Другое имя Погоды — Добра, калька имени Дагда. И когда славяне говорили: «Распогодилось» или «Сегодня стоит погода» — это означало, что погода именно хорошая, добрая. В Богемии и Моравии наряду с Погодой почитали богиню Неходу, благосклонно откликающуюся на просьбы об изменении погоды, а также прекрасную Симстер-яу, или Зимцерлу, или Симцерглу — «владычицу над началом дня», по определению литератора конца XVIII века М. Чулкова, пробудительницу плодородия и подательницу хорошей погоды, известную также в Киеве. У пруссов вестником весны считался Земберс (Зефир?), осыпавший землю семенами и одевавший ее цветами и травами, а богиня Меллетеле, ее супруг Мьехутеле и Струт выводили из мерзлой земли луговые и садовые злаки и травы и окрашивали цветы в красивые тона, после чего вендско — словенский Свасуд возвещал приход лета.

Примером подобных возвратных заимствований могут служить изображения греко — римских богов на кельтских монетах. Чеканя эти лики, кельты изменяли их в соответствии с собственными национальными канонами. А когда такая монета попадала к грекам или римлянам, они с изумлением разглядывали грубоватый «портрет» неведомого бога и считали его кельтским, «варварским», лишь изредка пытаясь подыскать ему аналогию в своем пантеоне. Точно так же они с трудом могли узнать собственные чаши или амфоры, побывавшие в руках кельтских ювелиров. И, скажем, Аполлон, пройдя через кельтские чеканы, вполне мог вернуться к грекам в облике Посейдона или даже Деметры. О том, как это происходило, хорошее представление дает греческий сатирик II века Лукиан: «Геракла кельты называют на своем местном языке Огмием, причем изображают этого бога в очень странном виде: он у них оказывается глубоким стариком, с плешью на темени, с совершенно седыми остатками волос на затылке, с кожей, сморщенной и загорелой до черноты, как у старых мореходов. Скорее можно было бы предположить, что перед нами — один из подземных обитателей Тартара, какой-нибудь Харон или Иапет, словом, кто угодно, только не Геракл. Но и в таком образе Огмий сохраняет все же снаряжение Терактла: львиная шкура накинута, палицу держит в правой руке, колчан подвешен, и натянутый лук выставляет вперед левой рукой — словом, что касается снаряжения, это настоящий Геракл. Я думаю, признаться, что кельты в насмешку над эллинскими богами придают Гераклу столь противный обычаю вид и подобным изображением бога мстят ему за то, что он однажды совершил нападение на землю их и угнал добычу, — когда в поисках стад Гериона он пробежал большую часть западных стран».

Таким был Огма (Огмий) — спутник Луга. Изображения же Белбога до нас не дошли, хотя в Киеве, где он также почитался как повелитель грома, ему был сооружен храм. Иногда его отождествляют с Ютрбогом, или Утробогом — бородатым утренним божеством вендов, передавшим свое имя городу Ютербогу в округе Потсдам — возможному тезке латвийского города Дагда, чье название затрудняются истолковать даже дотошнейшие краеведы.

Что же касается его антипода, то медная статуя из Радигощи, помеченная именем Чернобога, изображает его в виде злющего бульдога, а на другой статуе — это человек с длинными заплетенными в косу волосами, чем-то напоминающий Рудру. Чернобог олицетворял собой злое начало высшего ранга, его имя по сей день носит гора километрах в пятидесяти восточнее Дрездена. Ему прислуживали боги низшего ранга, скорее даже не боги, а демоны. У некоторых вендских племен одним из наиболее популярных таких демонов был Чарт, или Черт, чье имя, подобно имени Чернобога, тоже означает «чёрный», хотя есть и другие этимологии. Черт сделался потом общеславянским персонажем, но наряду с ним продолжали существовать и местные божества, такие, как словенско — вендский козлоногий Берштук, гневный демон, безраздельный повелитель гномов, владыка полей и лесов. Не исключено, что по типу Чернобога Пушкин создал своего Черномора. Персонаж этот явно финского происхождения, о чем в сказке достаточно намеков, а имя его, ничего общего не имеющее с Черным морем, можно перевести как «черная смерть». К злым божествам венды относили также Хелу, явно родственную уже упоминавшейся богине Хель, и Немису — богиню мести, очень похожую на богемско — моравскую Тассанью или общеславянскую Драчицу — фурию, мстящую за зло, терзая преступника узловатым бичом. Недобрую славу снискали и морщинистая старуха — душительница Гиттине — женский вариант Гасто, причиняющая мучительную смерть, чаще всего от чумы, и гневная Магила — аналог Немисы и Драчицы.

Среди добрых заметное место занимали советчица Рацивия, явно аналогичная карфагенской Истине, почитавшаяся вендами Силезии и Лаузица как богиня луны или любви, а также Сива, или Жива, — главное божество полабов, богиня любви, олицетворение жизни, супруга подателя жизненной энергии и покровителя брака Сибога, или Живе. Возможно, от одной из них произошло имя Дивы, или Дивии, о которой мы ничего не знаем. Иногда, и не без оснований, имя Живы сближают с крито — микенской богиней Живией. Тогда ее муж Живе вполне мог называться Дием. Жива и Живе, Дий и Дива —, по-видимому, это одна и та же пара. Известна и еще одна аналогичная пара у славян: Диевас (эпитет Окопирна) и Дейве. На санскрите devi — богиня, a divja — божественная. Дий было, например, древнейшее имя Зевса.

Сива изображалась обнаженной прекрасной женщиной с ниспадающими, как у русалки, до колен волосами, с яблоком в правой руке и виноградной гроздью в левой. По этим признакам ее отождествляют с литовской богиней любви Милде, но особенно часто — с прославленной моравской Красопани, чей культ был возведен в общегосударственный (герцогиня Людмила, жена чешского князя Боривоя, замученная в 927 году язычниками и возведенная христианами в ранг святой, высоко чтила ее под именем Крошины). В столице Великой Моравии — Велеграде ей был посвящен великолепный храм с большим подсобным комплексом: воспитательным домом, где приобретали образование полторы сотни дочерей знатнейших вельмож страны, с маслобойнями и источником, истекавшим с гор из — под обтесанного камня «с золотым ядром», украшенного драгоценными подношениями. В храме стояла изящная белоснежная статуя обнаженной Красопани с розовыми бутонами в чуть тронутых улыбкой губах, миртовым венком на голове с вплетенными в него розами, из — под которого по спине до колен струились золотистые волосы, с двумя белыми голубями и двумя лебедями, впряженными в повозку. В правой руке она держала три золотых яблока, словно Афродита, а в левой — Земной шар с изображениями небесных светил, морей, гор и лесов. Из левой ее груди, сквозь которую просвечивало сердце, выбивался огненный луч. А за ее спиной стояли три «моравские Хариты» (одна из них, как предполагают, — Симстерла), тоже обнаженные, со свободно распущенными волосами, обращенные друг к другу спинами. Каждая протягивала левой рукой золотое яблоко своей подруге и одновременно принимала правой такой же дар от другой… Так, не жалея красок, описывали эту богиню очевидцы, убежденные, правда, в том, что это творение греков или римлян.

Не последнее место в роде Свантевита занимали по-дага и Прове. Подага был вендским покровителем охоты, рыболовства, скотоводства и пахоты, а также, как явствует из надписи на его статуе, найденной в Радигощи, — подателем хорошей погоды. Вероятно, здесь он спутан с Погодой, хотя остальные его функции не противоречат и этой. Некоторые исследователи считают Подагу женским божеством, женской ипостасью Дажьбога — подателя благ и бога богатства у славян. Об этом можно лишь гадать, примеривая Подагу к временам матриархата. Но статуя из Радигощи и еще одна, виденная Гельмольдом в Плуне, явно принадлежит иному времени. Здесь Подага не имеет никакого отношения к прекрасному полу. Этот старичок в короткой крестьянской или охотничьей одежде, почитавшийся северными славянами, особенно ваграми в районе Любека, имел львиную голову, в чем можно усмотреть его родство с Каревитом, Маровитом, Ругивитом, Хелой. С львиной головой изображалась также Пья (Тья) — старшая из вендских «черных богинь». Человеколев — Нарасимха — это четвертое воплощение Вишну.

Внешний облик в какой-то мере сближает Подагу с Прове. Прове слыл мудрым, но суровым и страшным судьей. Его истукан, сообщает М. В. Ломоносов, «стоял на великом и кудрявом дубе. Около его на земли расставлены до тысячи идолов с двумя, тремя лицами и больше». Все это типично для Радигощи, а спутники Прове напоминают идола при герме Ругивита — Каревита. Прове, этот славянский Минос, был богом справедливости (его имя и означает «справедливый»). Символ справедливости — змею — он держал у сердца, а в руке его был щит: если предмет спора был особенно сложным, щит этот раскалялся старшим жрецом Провемихе — и служил для испытания огнем. Центром культов Подаги и Прове был Старгард, где в храме стояла бронзовая статуя Прове (хотя некоторые хронисты уверяют, что этот бог не имел идола), изображавшая его стариком в длинной складчатой одежде, с цепью на шее и с жертвенным ножом в руке. Вход в его священную рощу и лес, обнесенные оградой, карался смертью. Но по понедельникам (по другим данным, днем Прове был вторник) там собирался народ, и жрецы под руководством михе приносили в жертву зверя или пленника (с некоторых пор Прове стал «благосклонен» к христианам). Михе отведывал дымящейся жертвенной крови, чтобы оракул был верным. Затем ее вкушал всякий желающий, дабы обрести силу, и громко испрашивал совет, тут же даваемый устами самого бога — очевидно, жрецы были мастерами чревовещания. Советы, пророчества и приказы Прове обсуждению не подлежали… Этот храм, священная ограда и лес были сожжены в XII веке Гельмольдом, явившимся в Старгард вместе с епископом Герольдом, чтобы искоренить там язычество. Но… вышло наоборот: Гельмольд с ноткой отчаяния пишет о несметном количестве священных рощ и «божков, которыми изобиловали поля и селения», а какое-то время спустя Герольд разрешил в одну из пятниц принести жертву на пастбище, после чего закатил для всей округи пир горой и сам на нем отплясывал под музыку до глубокой ночи. Единственное, чего удалось миссионерам добиться в Старгарде, — это отменить человеческие жертвы. Так, по крайней мере, уверяют они сами. Однако детально описанное ими празднество свидетельствует об обратном: именно такие картины разворачивались повсеместно после принесения кровавых жертв Прове, Радегасту или Свантевиту.

В том же городе была обнаружена еще одна статуя — стоящего на столбе мужчины, совершенно обнаженного, если, конечно, не принимать в расчет сапоги, под одним из которых притаился бубенчик, возможно, указывающий на то, что в прошлом этот персонаж был эльфом или имел с этим народцем тесную связь. Впрочем, бубенец был также одним из атрибутов богини Кали… Надпись гласит: Проно. Кто он? Неизвестное нам божество? Или так исказили имя Прове? А может, это Пронс — вендский бог, почитавшийся остзейцами как воплощение предусмотрительности и справедливости — подобно Виту и Прове? Да и имя его, похожее на стяжательную форму имени Перкунс, напоминает Прове, но… атрибуты Пронса — копье, корона и лемех. Три предмета, подаренные царем — кузнецом… Можно еще вспомнить Прабу из религии калашей, не имеющего аналогий у других гиндукушских племен. «Праба у всех вызывал страх, — сообщает К. Иеттмар. — Ни одна женщина не смела приблизиться к его святилищу. Если это делал мужчина, он должен был умилостивить бога, принеся ему в жертву несколько коз». Перед статуей Прабы тоже горел костер, но в отличие от Прове к нему обращались за защитой от болезней и наводнений, а кроме того, молили об урожае (особенно винограда), как Свантевита. В жертву ему приносили также овец. Так существует ли какая-нибудь родственная связь между Прове и Прабой, или мы имеем дело всего лишь с рядом удивительных совпадений? Думается, такую связь все же можно предположить…

Особняком в Свантевитовой «родне» стоит космическая пара Свайкстикс (Сияющий) и его невеста — приветливая и снисходительная Свайксдунока (эстонская Сальме). Превыше всего их почитали в Гольштинии, Померании и на Рюгене: его — как персонифицированное божество звезд, солнечного света и плодородия, ответственное за рост хлебов и трав и приплод скота, ее — как заместительницу своего возлюбленного, управлявшую путями звезд, когда он, преследуя дичь во время охоты, бросал в азарте вожжи и его лунную колесницу скрывали набежавшие тучи или буря. Свайкстикс считался эталоном мужской красоты, как греческий Антиной, и его особенно часто и нежно поминали в долгие северные ночи, любуясь сверкающим в лунном свете настом, отражающим небесные блестки. Атрибутом этой пары была свастика (по-санскритски — символ блага) — знак солнца, как о том свидетельствуют и сами их имена. Этот знак, сильно скомпрометированный по не зависящим от него причинам в нашем веке, но известный троянцам, критянам, киприотам, индийцам, шумерийцам, хеттам, буддистам Китая, как раз и выделяет их в первую очередь из шеренги «родственников» Свантевита, имевших отношение к животному миру.

В этой шеренге не раз мелькают то лев, то волк, то собака, связанные с охотничьим ремеслом. Иногда это атрибуты богов, иногда — часть тела, иногда — они сами, например, прусско — вендский Гуди, или Куди, — божество полей и охоты, известное также в Померании и показывавшееся людям в облике оленя с тремя ответвлениями на единственном роге. Гуди имеет завидную родословную: в ней числятся и индийский бог — олень Ваю, и греческий Актеон, и бесчисленные скифские олени на чашах, ритонах, гребнях. И, разумеется, кельтский Кернун (Рогач), изображавшийся то в рост, то сидящим по-турецки с оленьими ушами и рогами. Самые знаменитые его изображения — на рельефе, обнаруженном в 1702 году в Нотр—Даме, и на серебряной чаше из датского Гундеструпа. В североитальянском местечке Валь — Камоника обнаружена фигурка, где Кернун предстает нам с кольцом в правой руке, как Богута, а левую его руку, словно, шею Чибача, обвивает змея.

Бык, корова, козел, петух, кошка, лошадь принадлежат к оседлому домашнему хозяйству. К этому древнейшему пласту славянской мифологии принадлежит и Мокош, чья статуя почиталась в Киеве в виде ужасающе безобразного божества гнева, «состоявшего из разнообразных звериных голов», как пишет хронист. Но из славянских источников известно, что в Киеве почиталась Макошь, исполнявшая совсем другие функции. Иногда первый слог ее имени писали через «о», но и тогда это божество сохраняло свой женский пол. К Макоши мы еще вернемся, а пока заметим, что в этой явной путанице повинна, вернее всего, чрезмерная эрудиция рассказчика: отрубленные головы жертвенных животных навели его на мысль о смерти, а на санскрите одно из обозначений блаженной смерти как цели бытия — слово мужского рода moksha (избавление, освобождение, спасение). Наиболее вероятно, что перед глазами очевидца оказалась статуя либо Сильного Бога поляков и руссов, либо Поревита или Поренута (рога — сила, напор). Но, возможно, так изображали и Ярилу (jar, jaro — сила). Имя Сильный Бог больше похоже на прозвище. Так могли называть, например, Пюстриха, почитавшегося вендами и лужичанами: к ногам этого вооруженного до зубов персонажа складывали головы не только зверей, но и людей. Такими же устрашающими делали и его статуи. Впрочем, Пюстрих предпочитал не пугать, а действовать: его пустотелый бронзовый истукан, выполненный в виде толстого мальчика с поднятой рукой, имел два отверстия — в темени и на месте рта. Жрецы наполняли его водой, затыкали дыры пробками и разводили под истуканом огонь, как это делал Фаларид под своим быком; пар выталкивал пробки вместе с кипящей водой, производя невообразимый шум, и тогда жрец выдавал оракул.

Волхов — древнейший князь Словенска, на чьих камнях потом вырос Новгород, был могущественным чародеем (волхвом), умевшим превращаться в… крокодила! В этом облике он и был однажды утоплен собственными слугами, после чего могилу его «пожрала земля», а Волхов стал злым демоном — душителем вроде Гасто. Крокодил на севере Европы?! Тут можно либо припомнить, что эта рептилия служила ездовым животным индийского бога любви Камы, либо… развести руками (как обычно и делают), благо слово «волхв» не имеет индоевропейских аналогов, оно чисто русское. Скорее, впрочем, речь должна идти не о крокодиле, а о каком-нибудь драконе.

Эстонцы и куроны тоже изображали своего громовержца Таару в виде чудовищного дракона, обитавшего в огромном дубе в посвященном ему лесу, где приносились в жертву скот и люди, устраивались ритуальные бои и танцы, дабы земля исправно плодоносила, а животные нормально развивались. Этот персонаж, судя по его имени и функции, несомненно родствен финскому Тооре (Туури), скандинавскому Тору, германскому Донару, греческой Тритогении (эпитет Афины), кельтскому Таранису, ирландскому Торману, — имена всех этих громовержцев восходят к санскритскому trita, вавилонскому, tar, хаттскому taru и обозначают одно и то же — молнию или гром. Богиней грозы была, например, Иштар (иш — вода, тар — гром), имевшая звукоподражательное прозвище Туруру.

К этому разряду богов можно отнести и Флинса, или Флинца, чье имя, вероятно, означает — кремень. Статуя этого бородатого и тощего, как скелет, божка с черным обожженным посохом в руке покоилась на большой кремневой плите, вечно готовой исторгнуть из себя искру животворящего пламени. Спутником Флинса был какой-то зверь, напоминающий не то собаку или волка, не то сильно окарикатуренного льва. Вполне возможно, что Флинс — это какой-нибудь архаический громовержец, вытесненный на задний план по мере совершенствования славянского пантеона. В античном мире, например, «первым изображением бога войны было копье, а Юпитера — кремневое орудие», отмечал С. Рейнак. Как уже говорилось, черезпеняне почитали в виде копья своего Геровита, а готы называли Перуна, изображавшегося, кстати, с кремнем в руке, именем Файргуни (Скала). Да и ранний эпитет Перуна — Дундер явно перекликается с именем громовержца Донара, Их днем был четверг, и сражались они похожим оружием, где наряду с молниями и топором заметное место занимали камни. Предполагают также, что Флинс был славянским богом смерти, некоторые его черты перешли потом к Кащею — чудовищу в виде скелета, неуязвимому, сильному и злорадному колдуну, герою многих русских сказок.

Но в сказки Кащей пришел уже не таким, каким был в мифах. Остался он, правда, бессмертным и дюже охочим до молодых девушек, похищая их с брачного ложа подобно эльфам или пушкинскому Черномору. В день свадьбы была, например, похищена невеста Перкунса — Вайва (Радуга). Но это, можно сказать, вторая часть биографии Кащея. А начинал он ее разбоями на Днепре, охотясь за рыбаками князя Владимира. Днепром звали бога, владевшего одноименной рекой. Когда, в незапамятные еще времена, из тринадцати водопадов, давших имена рекам, выделилось главное божество — Днепр, он сразу сделался местом оживленного паломничества. Остальные двенадцать рек стали его «свитой» наподобие дюжины дружинников киевских князей. Каждый лодочник, плывший вниз по течению, приставал к большому острову, расположенному в четырех днях пути от устья, и приносил жертву — хлеб, мясо, молоко, вино или медовый напиток под большим дубом, выпрашивая счастливого возвращения. Вот там-то и обосновался Кащей. Рыбаков и проезжих купцов он обращал в золотых и серебряных рыбок и уносил в свое тридевятое царство, тридесятое государство. Наконец терпение князя истощилось, он повелел Казарину отыскать татя и наказать его. Тот выловил в глубинах Днепра щуку, заставил ее заговорить и так узнал местопребывание исчезнувших рыбаков. Набросив на щуку петлю, Казарин вынудил се (а это и был сам Кащей) освободить их… В этом коротком эпизоде истоки целого сборника волшебных сказок: о Емеле и Золотой Рыбке, о Руслане и Людмиле, об Иване и Елене Прекрасной. Не меньше Таких истоков и в истории похищения Милолики. Здесь уже появляется и Баба Яга, давшая Чуриллё, возлюбленному Милолики, «ариаднин» клубок ниток, приведший его к Кащею, и богатырский конь Тугарин, перемахнувший стену Кащеева замка, но зацепивший проволочку с колокольцами, и спасение от погони, когда конь одним ударом копыта выбивал гору. Сквозь эту гору Кащей прорывался семь дней (подобно Сканде, прорывшему туннель сквозь гималайскую гору Краунча), и это наводит на мысль, что он — космический персонаж, символ зимы, умирающей во время весеннего равноденствия и воскресающей через семь месяцев.

Что же до Бабы Яги, то здесь тот довольно редкий случай, когда она выступает в роли раци — доброй советчицы (на ее двойственную природу не раз обращалось внимание). Но такой образ редок. Чаще Баба Яга выступает как персонаж космический, вилктак, или вовкудлак, — оборотень, родственный скандинавским волкам, проглотившим солнце и месяц, индийским и гиндукушским драконам Вритре, Грахе (Захватчик), Раху и Грахну, сотворившим то же самое (не отсюда ли украинское «рахуба» — беда, несчастье?), или, скажем, финской старухе Лоухи, похитившей небесные светила. Освобождение Индрой солнца, луны и звезд и возвращение их на извечные пути зафиксировано «Ригведой» во 2-м тысячелетии до н. э. Значит, миф родился еще раньше и успел стать популярным. А так как небесные светила антропоморфизировались у всех народов в конкретных личностях — Аполлоне, Гелиосе, Диане, Свайкстиксе и десятках других, то в том же 2-м или даже 3-м тысячелетии до н. э. в мифы пришел еще один всемирный мотив — о герое, проглоченном каким-нибудь чудовищем вроде дракона или кита и освободившем самого себя благодаря ловкости, храбрости и силе. Чаще всего это случается на третий день, когда начиналась третья девятидневная «лунная неделя» после трехсуточного отсутствия луны на небе. В некоторых сказаниях героя сопровождают семь или девять товарищей, как Тесея, прибывшего на Крит сразиться с Минотавром, обитателем Лабиринта. Р. Лихтенберг напоминает, что «еще в средние века такие здания назывались «жилищами драконов», и тут можно вспомнить кносскую монету, где Лабиринт имеет в плане форму свастики. Время рождения этого цикла мифов зримо совпадает с пиком повсеместного сооружения или изображения лабиринтов.

Любопытна и еще одна деталь, связывающая Кащея и Бабу Ягу. Имя Кащей руссы заимствовали из тюркского в значении раб, пленник. Яга (как и хорошо знакомый нам ягненок) на санскрите — жертва, а на древнерусском (чага)… тоже пленница! Пленник и жертва в те времена были, увы, понятиями родственными.

Но ведь ни в одной сказке эти зловредные персоны не бывали ни пленниками, ни жертвами, если не считать мимолетных эпизодов. Напротив, Кащей сам то и дело захватывал кого-нибудь и доставлял в свой замок. Баба Яга занималась тем же, после чего немедленно разводила огонь, дабы полакомиться мясом горемыки, то есть по существу приносила жертву… самой себе! Не означает ли это, что оба они первоначально были героями какого-то общего сюжета, утраченного довольно рано и невосстановимого из-за отсутствия параллелей в мифах других народов?

Можно, правда, вспомнить Геракла, отбывавшего рабство у Омфалы, и другие аналогичные мотивы, но такие построения весьма шатки. Ведь не прилипла же к Гераклу кличка «раб»! А вот то, что кащеями назывались как раз жертвы нашего персонажа, а уж потом это слово перешло на него самого — можно допустить с большой долей вероятности. Такие случаи известны. Обращает на себя внимание и двойственное написание этого имени: Кащей (основное) и Кощей. Здесь нет ни описки, ни диалектизма. На церковнославянском языке кощеями назывались княжеские отроки. Вот откуда похищение невест («право первой ночи»). Вот откуда обращение в рабство свободных рыбарей. И вот почему со временем Кощей отождествился с Кащеем. Подлинное же его имя так и осталось нам неведомым. Быть может, им было имя Флинс…

Полное имя Бабы Яги можно перевести как «жертва бабе». Баба, или вава, по-тюркски — предок. Еще скифы, половцы и другие степняки воздвигали каменные, а позднее металлические сидячие или стоячие изваяния таких баб (нередко с чашей в руке), посвящая их своим умершим предкам, чаще всего воинам и женщинам. Особо почитаемые отливались из золота и были пустотелыми (как бык Фаларида). Кочевые и охотничьи народы приносили им в жертву животных, наиболее часто ягнят, или их шкуры. Взамен статуя давала жрецу оракул. Нередко у подножия этих истуканов закалывали преступников или пленников, их кровью смазывали губы и глаза Золотой Бабы. Бывали и случаи добровольных жертв, как в Карфагене. Самый высокопочитаемый идол красовался в устье Оби, возле Обдорска (нынешнего Салехарда), куда совершали паломничества даже поляки и их западные соседи, хотя подобных баб можно встретить в Галиции, на Висле, в Западной и Восточной Пруссии. Быть может, это и навело Макферсона на мысль о том, что его кельтские предки некогда «владели Европой от устья реки Обь в России до мыса Финистерре, западной оконечности Галиции и Испании». На это можно лишь возразить его же собственными словами, что «потомки… всегда готовы верить самым баснословным россказням, лишь бы они делали честь их предкам». Писатель и поэт, профессор Дерптского университета штабс—капитан Г. А. Глинка считал Золотую Бабу богиней тишины и покоя. Немецкий дипломат и путешественник XVI века Сигизмунд Герберштейн располагал противоположными сведениями: статуя была выполнена в виде тройной матрешки и на ветру издавала «постоянный звук наподобие труб». В былинах эта Баба — уже вполне земной персонаж, хотя и принадлежащий потустороннему миру, но еще называемый не Ягой, а Златыгоркой, или Семигоркой. К ее обиталищу у Алатырь — камня ездил Илья Муромец, чтобы вступить с нею в брак, и она родила ему сына Сокольника.

Кащей и Баба Яга занимают промежуточное положение между мифом и сказкой и принадлежат скорее сказке. Но корни ее уходят в такую древность, что дают немало пищи для размышлений. Ясно одно: эти персонажи появились до того, как в мире властно поселилось зло и со страниц эпических произведений зазвучали суровые голоса пророков, предвещавших гибель мира.

Проклятие пророков

Скверные, прямо скажем, времена настали во 2-м тысячелетии до н. э. Войны и грабежи. Индийские мифотворцы создали для этого периода единого бога — Картикейю, покровителя воинов и воров, гибрид Ареса и Гермеса. Западные цивилизации рождались в железных тисках «века преступников», как определили его скандинавские скальды. В железных, потому что этот металл все увереннее шел на смену бронзе, и именно в это время расцвел в Средиземноморье и к северу от него «железный век», век Гефеста и Сварога.

Железо с самого начала стало использоваться в военных целях и ценилось неизмеримо выше бронзы, а ведь по сравнению с ней, как утверждал Лукреций, даже золото выглядело «бесполезной вещью», ибо не годилось для производства оружия. Недаром греки считали «изобретателем» железа Халиба — сына Ареса и эпонима племени кузнецов халибов, с которыми пришлось столкнуться в XIII веке до н. э. аргонавтам. Они обитали на острове у черноморских берегов Малой Азии и на близлежащем побережье — там, где хетты, на тысячелетие раньше других народов освоившие выплавку железа, помещали горную страну Халив, упоминаемую в документах XIV века до н. э. Страна Алиба известна Гомеру. Ее жителей — участников Троянской войны — он называл гализонами. Страбон путает их с «халдеями», быть может сбитый с толку тем, что в далекой от его родных мест Северной Сирии существовал город с похожим названием: Халаппа, или Хальпа (будущий Алеппо, нынешний Халеб), а в Двуречье — еще и Халлаб, известный из законов Хаммурапи. Халаппа в 3-м тысячелетии до н. э. была центром самостоятельного государства, а позднее испытала гнет Ассирии, Вавилона, Персии и Македонии; с VII века ею владели арабы, с XVI — турки. Вероятно, с этим корнем связано название другого государства — Хараппы («л» и «р» нередко замещали друг друга: лугии — ругии, лелеги — ререги).

Халибам иногда приписывают изобретение булата — те, кто считает, что область их обитания простиралась до Мазендерана и Хорасана на территории нынешнего Ирана, где предположительно располагалось небольшое государство Пулуади, якобы и давшее имя этому виду стали. Возможно, оттуда был родом персонаж иранского эпоса Пуладванд — союзник царя — колдуна Афрасиаба. А индийское демоническое племя пауломов, сходных с данавами, считало своей прародительницей Пулому, похищенную некогда асуром Пуломаном…

Как бы то ни было, «железный век» наступил. Сперва в Малой Азии, а после того, как «народы моря» в конце XII века до н. э. смели с карты Хеттскую державу, захватили «медный остров» Кипр и двинулись через Сирию и Палестину на Египет, — и в других местах. В Египет и Индию он пришел примерно тогда, когда Зевс грозился устами Гомера низвергнуть с Олимпа всякого, кто вмешается в ход Троянской войны,

Гомер был греком. Но он был малоазийским греком. Это единственное упоминание им железа. Да и не обмолвился ли он? Поняли ли его слушатели — греки, еще жившие в мире, где в полный голос звучала медь? Но ему уже известны сила и прочность железа. Как скифянка Кайкейя, он запер вход в преисподнюю неодолимой преградой.

…Еще не распалась кельто-германо-славянская общность, о чем ясно свидетельствуют Предлужицкая и Тшинецкая культуры, но в недрах ее уже зарождаются распри и беззакония, грабежи и насилия, и красный цвет, цвет смерти, окрашивает деяния людей. Пройдет совсем немного времени — и он окрасит всю эту эпоху.

Тринобанты, обитавшие на территории нынешнего британского графства Эссекс, где римляне воздвигли храм в честь императора Клавдия, еще долго имели огромное святилище, сложенное из неотесанных бревен в священной роще. В нем они возлагали на алтарь богинн войны Андате, или Андрасте, пленников, не делая исключения и для римлян. Персонификацией самой войны, ее бедствий, у них служил бешеный бык Кад, или Тарв Кад. Слово «кад» — валлийское, оно означает битва, война, но также и кельт. Возможно, что это божество пришло в Британию из Кельтики, а слово тарв -либо заимствованное кельтами греческое тавр (бык), либо искаженное средневековыми хронистами валлийское дерв (дуб). Нам известны и Доннотавр (Бык Донна, аналог Минотавра), и праздник быка тарбфейс, когда избранный друидами человек отведывал крови и мяса жертвенного быка и погружался в пророческий сон, чтобы увидеть в нем будущего риага и возвестить его имя соплеменникам. В первом случае Тарв Кад может означать «бык битвы», во втором — «дуб кельтов». Не исключено, что это то же самое божество, которое имело у кельтов прозвище Белатукад, известное по единственной надписи и тоже почитавшееся в Британии. Но оно, скорее, принадлежит уже римскому времени: в нем отчетливо слышится латинское bellum — война.

Гораздо разнообразнее воинственный пантеон у германцев. Это и понятно: в Германии было великое множество племен, мало связанных между собой, и каждое поклонялось своим богам. А поскольку все эти народы превыше всего ставили силу и мужество (известен бог по имени Круцманн, или Гроссманн, — олицетворение войны и физической силы), то война и ее неизбежная спутница смерть заняли достойное место в их пантеонах. Фризы так и изображали эту пару — в виде неразлучных близнецов на одном пьедестале: Веды и Фреды. Первый был богом смерти с оперенным шлемом на голове и крыльями между лопаток, грудь его прикрывал щит. Второй, тоже крылатый, почитался как бог войны.

В 772 году Карл Великий, вторгшийся в пределы саксов, поверг в священной роще на вершине горы Эшерберг близ Гильдесгейма — столп Ирминсул (стилизация Мирового Дерева) со статуей Ирмина — возможно, верховного бога саксов и эпонима гермионов (ирминонов) у германцев и приказал срубить посвященное ему могучее дерево, росшее обособленно. Ирмин стоял на пьедестале, выточенном в виде большой рыбы, в правой руке держал вазу с цветами, а в левой — колесо. С колесом в руке изображались и Богута, и Таранис, и другие высшие боги: в Древней Индии колесо (чакра) символизировало «весь мир», и его владелец считался «царем царей». Если верить Саксонской хронике, Карл совершил такое же деяние восемь лет спустя, после победы над восточными саксами, в Хартесбурге. Но на сей раз идола, увенчивавшего столп, звали Кродо. Было ли это другое имя Ирмина? Кстати, само слово «сакс» означает меч, и их бог Сакснот (англосаксонский Сакснет — сын Водана), с которым тоже пришлось иметь дело Карлу, входил вместе с Воданом и Тунаром (Тором) в триаду главных богов. В других источниках вместо Тора в этом цикле фигурирует уже упоминавшийся однорукий (после схватки с Фенриром) Тюр: их часто путают. Германцы называли его Циу, а имена Ирмин и Сакснот считали эпитетами. Англосаксы знали Циу под именем Тиу, или Тьё, и посвящали ему пятницу, тогда как днем Донара (и иных громовержцев, например Перуна) считался четверг — доннерстаг. Если атрибутом Донара (Тора) был молот Мьёлльнир (Молния), то атрибутом Циу (Тюра) — меч: первый был богом грома, бури и плодородия, второй — войны. Тюр составлял такую же триаду с Воданом и Донаром, как Луг — с Огмой и Нуаду.

Ирландцы превыше всего ставили богиню войны Маху, но не меньшим авторитетом пользовались у них Бодб Дерг («красный» сын Дагды), Немайн, а также Морриган, в чьем имени ясно проглядывает «мора» — смерть. Их почитали и на континенте. Во времена цезарей позади кельтских армий пронзительно скрипели колесами по лесным дорогам или немилосердно громыхали по мощеным длинные обозы со скарбом. На них восседали дети и женщины, всегда готовые оказать помощь раненым или предать проклятию отступающих и бегущих. Это «стрекало», игравшее по существу роль заградительного отряда, действовало безотказно. А впереди войска летела незримая Морриган (будущая фея — волшебница Моргана), сулившая или победу, или славную гибель…

по-видимому, в то время, когда германцы составляли единую общность с кельтами, те и другие почитали военного бога Геса, изображавшегося в виде пса. Римский поэт I века Лукан охарактеризовал его как «гневного», но имя это, как ни странно, означает «добрый», так что Гес — в некотором роде тезка Дагды и Добребога. Он был покровителем омелы и жрецов этого священного растения. Культ Геса возник в районе, где впоследствии вырос город Гессен, хранящий имя этого бога, и продержался до 724 года, когда миссионер Бонифаций (Винфрид), в поте лица добивавшийся чести быть причисленным к лику святых, срубил последний посвященный Гесу могучий дуб, клейменный молотом Тора и вырезанным на стволе именем бога — пса. Оно было написано в латинизированном виде: Hesus, и это породило массу ошкбок и недоразумений. Хесус, Эсус, Эсар — как только его не называют! А между тем достаточно отбросить латинское окончание… Жертвы, приносимые Гесу, подвешивались на дубах, но известно, что на алтаре этого бога также закалывали первого захваченного в бою пленника: это приносило удачу. Вполне возможно, что Гес и кафирский Гиш — одно и то же лицо: оба они боги войны. А некоторые черты характера роднят их с Га — сто — вероятным потомком Геса — и… Радегастом. Известен, например, германский вождь Радагес, осаждавший в 404 году Флоренцию. Тогда «гес» -то же самое, что «гаст» или «гощь»…

Сходный, но еще более тщательно разработанный (или лучше сохранившийся) пантеон военных богов имели славяне. Богемско — моравский Ладон приносил первую весть о начале военных действий. Польский Ляда (возможно, то же, что Ладон) был зачинателем битв. Вероятно, оба эти бога являли также и космическое начало, символизируя начало зимы. На эту мысль наводит удивительно похожее имя военного бога руссов, литовцев и поляков — Лед, или Леда. Киевлянами он изображался в полном вооружении — в латах и шлеме, с мечом, щитом и копьем. Имя его явно связано со льдом, а антиподом этого божества был Коледа (Коляда) — мирный бог. Они составляли такую же неразлучную пару, как Веда и Фреда. Лед покровительствовал первой половине зимы, когда дни идут на убыль, а с момента зимнего солнцеворота вступал в свои права бог дружбы и празднеств Коледа, отмечавший в этот день играми, песнями и плясками ряженых начало своего двухнедельного правления, распространявшегося также на Богемию, Моравию и Германию. И именно в эти же две недели — с 24 декабря по 6 января — проходили праздники Перхты! Судя по всему, это были два варианта (мужской и женский) одного и того же божества. А поскольку имя Перхты совпадает по значению с именем Луга, можно допустить, что Луг — подлинное имя Коледы. Сербы и болгары представляли его в виде бородатого Старого года. В ночь на Коледу он принимал образ сухого корявого полена, и надо было быстро сунуть его в печку, произнеся при этом пожелания на будущий год. По некоторым данным, Коледов праздник освящения огня одновременно принадлежал Перуну. Скорее всего, Коледа родился в римское время, а его имя — искаженное греколатинское слово «календы» — так назывались первые дни месяцев. Отсюда и наш «календарь».

Балтийские народы почитали бога войны Водху — возможного тезку Водана. Поляки обезглавливали у «приапической статуи Пршипегалы пленников и поили истукана их кровью. Когда на берега Лабы пришли христиане, Пршипегала особенно полюбил их кровь, и пленных христиан еще в XII веке убивали у его статуи с изощренной жестокостью.

Незначительные тогда потери в битвах, способные вызвать у нас лишь улыбку, казались этим народам огромными и наводили на мрачные мысли. Выше уже приводилось пророчество, данное после битвы при Маг — Туиред. В это же самое время Кассандра предсказывает гибель Трои, и в весьма нерадостном свете рисует будущее своей страны Сиявуш. Еще более ужасная картина гибели мира утверждается в «Старшей Эдде» (прорицание вёльвы) и «Младшей», где Один, ссылаясь на ту же вёльву, добавляет немало живописных деталей. Им вторит «Бхагаватапурана». Некоторые индийские тексты на эту тему — словно близнецы Апокалипсиса — параноического видения Иоанна, явно восходящего к той же эпохе. Мудрецы и провидцы ангирасы, известные из «Ригведы», едва ли выходили за пределы своей страны, но по дорогам Европы подобные же вести разносили волхвы и разного рода пророчествующие «калики перехожие».

Особенно заметную роль играли подобные пророчицы у германцев, возводивших их в жреческий сан. по-видимому, этих женщин называли альрунами: они считались знатоками лечебной магии и рун, кроме ведовства и колдовства. Историк VI века Иордан упоминает знаменитую колдунью при дворе готского царя Филимера — Алиорумну, или Алиоруну. Похожее имя встречается и у Тацита при описании событий I века: «В правление божественного Веспасиана мы видели среди них (германцев. — А. С.) Веледу, долгое время почитавшуюся большинством как божество; да и в древности они поклонялись Альбруне (или Ауринье. — А. С.) и многим другим, и отнюдь не из лести и не для того, чтобы впоследствии сделать из них богинь». Но в другом месте Тацит отмечает, что «эта девушка из племени бруктеров пользовалась у варваров огромным влиянием, ибо германцы, которые всегда считали, будто многие женщины обладают даром прорицать будущее, теперь дошли в своем суеверии до того, что стали считать некоторых из них богинями». Обожествлена Веледа была после смерти, она умерла в Риме, где, захваченная в плен, прошла в триумфальном шествии Веспасиана. Имя Альбруна в германо — скандинавском эпосе приобрело новое звучание — Брунхилы, Гудрун и Кудруна; все они — пророчицы.

Современником Веледы был пророк Йеттха, обитавший в домике на горе, где потом был построен Гейдельбергский замок, и дававший оракулы через открытое окно, оставаясь невидимым. Это именно он посоветовал основать у подошвы своей горы город — будущий Гейдельберг — и предсказал ему славу и величие. По крайней мере так утверждал в 1530 году в книге о древностях этого города некий Губерт Томас Леодий. Сам Йеттха кончил, однако, печально: его у источника разорвали волки, отчего этот источник стал называться Волчьим. Гораздо большей славой пользовалась упоминаемая Дионом Кассием в его «Римской истории» германская пророчица Ганна, специально явившаяся в Рим, чтобы предсказать императору Домициану смерть его жены. Не перевелись пророчицы и в христианскую эпоху, самая знаменитая из них — Гамбара, персонаж первой книги «Происхождения лангобардов» Павла Диакона.

Слово «альруна», вероятно, родственно другому — «альраун» (мандрагора). Этому широколистному корню с желтыми цветами (европейскому женьшеню) приписывались удивительнейшие свойства. Похожий формой на человеческую фигуру, он никогда не растет под виселицей, предсказывает будущее и делает богатым (если вечером подложить к нему монету, утром их будет две), благословляет брак и нейтрализует козни недоброжелателей. Этот корень способен отыскать вора, подземную воду или семя и вообще любую потерянную вещь, он и панацея, и яд в одно и то же время. Арабы называли мандрагору свечой дьявола, поскольку она «светится по ночам», европейцы — цветком ведьмы, способным лишить рассудка, хотя те и другие носили ее как амулет плодородия. Выкапывать мандрагору можно только в пятницу после восхода солнца, не забыв прихватить с собой абсолютно черную собаку, а также хлопок или воск, чтобы заткнуть ими уши, ибо корень этот так ужасно стонет и кряхтит, когда его тревожат, что можно оглохнуть и даже умереть.

Греки переработали это поверье в легенде об острове Сирен где-то «далеко на севере», чье пение смертельно, если не залить уши воском, как это сделали спутники Одиссея… Дальнейшее очень просто. Нужно трижды обойти вокруг места, где растет мандрагора, старательно размахивая при этом руками, затем привязать корень к собачьему хвосту, бросить наземь кусок хлеба и поспешно удирать во все лопатки. Собака, кинувшись к хлебу, выдергивает корень и, естественно, тут же падает мертвой. После этого растение, получившее таким образом причитающуюся ему жертву, становится совершенно безвредным. Его промывают в красном вине, заворачивают в белый и красный шелк и укладывают в лен. Люди тем временем весь остаток этого дня усердно парятся в бане, после чего облачаются в белую льняную рубаху, ртныне мандрагора будет верно и безотказно служить своему владельцу, а после его смерти — младшему сыну, При условии, что он положит в отцовский гроб монету и кусок хлеба. Если же младший сын умер раньше отца, сокровищем завладеет старший после такого же жертвоприношения.

Кельты столь же высоко почитали белинунсию — священное растение военных богов Белатукада и Белена (Белина), возможную белену. Этот корень, зарождающийся в сухое полнолуние, должна была выкапывать {оная девушка в бурную и дождливую полночь при свете Молодого месяца. Соком белинунсии отравляли стрелы и лезвия ножей, после чего они оказывали если не смертельное, то во всяком случае парализующее действие.

Наконец, и германцы, и кельты высоко почитали омелу — лекарственное растение, излечивающее все хворобы и паразитирующее на березе, вербе, буке и особенно на дубе (в этом случае целебная сила омелы несравненна). Мы мало знаем о культах этих растений и о богах, которым они посвящались. Но поскольку известное сходство имели все европейские культы — современники, то едва ли они сильно отличались от тех, что практиковались, например, в Ромове. Различия сводились в основном к именам богов да к наименованиям жреческих каст. Ромове был не городом, а обширной местностью с лесами и рощами, пастбищами и деревнями, разбросанными там и сям храмами и алтарями. Вот если бы знать еще поточнее, где находилось это священное место куронов, ливов, леттов, литовцев, ульмаругиев («вязовых ругиев»), а первоначально, до их отделения, и скандиев, переселившихся далеко на север, но сохранивших многие черты отчего культа. Высказывалось, правда, предположение, что Ромове было в долине Швинторог (Священный рог) около Вильнюса. Но это мнение основано лишь на том, что в этой долине было святилище рогатого Перкунса. Здесь, в Самланде, появилась первая достоверно известная гриада божеств, разошедшаяся широко по Европе по мзре расселения племен и сделавшаяся в полном смысле слова общеславянской. Здесь сложилась мощная каста жрецов, своей иерархией, своей замкнутостью и властью очень напоминающая невидимую империю друидов. Здесь также поклонялись ниже всего дубу.

Тремя высшими божествами Ромове были провозглашены Перкунс, Потримпс и Пикколс. Четвертым считался Курко, его дубовые изображения были расставлены по всей стране. Этот бог, чье «петушиное» имя сохранилось в польском, русском и других славянских языках, возглавлял вторую триаду. Впрочем, возможно, что это был эпитет Радегаста.

В центре области на просторной равнине далеко протянул свои ветви вечнозеленый раскидистый дуб. Такие одиноко растущие деревья — химороги — считались жилищами богов и у японцев. Это были Мировые Деревья, породившие, между прочим, фразеологизм «дать дуба», то есть отправить душу к дубу, а не «лечь в гроб», как теперь считают.

Вечнозеленые деревья и кустарники почитались у всех народов: это был зимний корм для скота. По преданию, дерево становится вечнозеленым, если регулярно кропить его корни человеческой кровью. Так и поступали. Размеры этих деревьев впечатляющи. Известен случай, когда из одного священного дуба построили церковь приличных размеров. В дубе Ромове, имевшем почти сорок футов в обхвате, были выдолблены три ниши — пристанища верховных богов, чьи дубовые статуи занимали каждая свое место, определенное жрецом. Под этим «теремом на курьих ножках», о которых напоминали могучие корни, была площадка. Такая же площадка (рикайот) расчищалась и под другими священными растениями — липой, бузиной, там пылал неугасимый костер. На нем приносились жертвы и сжигались еретики. Это место (оно-то и носило в более узком смысле название Ромове) было обнесено оградой, увешанной клочками белой материи, дабы кто-нибудь в сумерках или по рассеянности не осквернил ненароком святое место своим вторжением. Неподалеку шумела ветвями священная роща, со всех сторон окруженная лесом -тоже священным. Там обитал бог, и тот, кто оказывался в его владениях, немедленно приносился ему в жертву, а кровью несчастного смазывали истукана, обрызгивали рощу и напаивали корни дуба. Никто, кроме жреца, не смел ни срубить там дерево, ни убить зверя, ни сорвать ягоду. Жрец был посредником между богом и теми, кто испрашивал оракул.

Таких лесов и рощ, огражденных грубой деревянной или каменной стеной либо обнесенных валом, было превеликое множество на всем южнобалтийском побережье (не только у славян) и на островах, но нигде они так не почитались, как у остзейских вендов, пруссов и литовцев. Входить туда могли только жрецы, они же имели исключительное право валить священными топорами деревья для костра или иных надобностей. Если кто-то нарушал запрет по совершенно очевидному неведению (ребенок, слепец, иноземец — гость, какое-нибудь домашнее животное), ограничивались лишь ревностным жертвоприношением: это был тот случай, когда богу представлялась возможность выступить добрым и справедливым отцом племени. Но если намеренно — гибель была неминуемой. Священные участки простирались на много верст и изымались из хозяйственного обихода, ибо каждая травинка, ручей или лист, каждая птица, зверь или насекомое принадлежали богу. Священными объявлялись те дубы и рощи, где жрец «угадывал» присутствие бога. Они помечались священным топором. Если такое дерево оказывалось на пахотном поле, поле с этого момента не использовалось. Но это случалось редко, чаще священные деревья росли в горах, на берегах озер или у родников. И никто не смел подняться на эту гору, искупаться или выудить рыбу в этом озере, утолить жажду из этого родника. Такое право покупал себе обильной жертвой жрец, и тогда эти места сразу же становились «целебными», умножая его доходы. Этот страх остался в народе и после утверждения христианства.

Верховный жрец пруссов носил титул гриве (криве, крев). На разных племенных диалектах это слово означало одно и то же — кровь. Кровь, проливаемая на алтарях. По другой версии, гриве — это санскритское griva — шея, часть тела, находящаяся, как известно, между головой (богом) и туловищем (народом). Тогда этот титул означает — проводник бога. Гриве обладал не только абсолютной духовной, но и неограниченной политической властью: у многих народов функции жреца и правителя совмещали цари. Известно имя первого гриве, так сказать, «основателя династии» — Брутено. Он был братом — близнецом первого полулегендарного князя (рейкса) пруссов Видевута, ратаря по происхождению. Бежавшие со своими приверженцами из страны во время каких-то народных волнений, братья прибыли на территорию будущей Пруссии — между Вислой и Неманом, сумели каким-то образом подчинить коренное население — ульмаругиев и созвали всех своих сторонников в неприступный замок Нойтто «между прохладным озером и морем» (на балтийской косе, отделяющей Гданьскую бухту от Вислинского залива). Нужно было выработать единую программу, достичь согласия, чтобы управлять покоренной страной. Оно было достигнуто и скреплено договором. Те из ульмаругиев, кто не желал признать новый порядок вещей добровольно, принуждались к этому силой. Наиболее лояльные и авторитетные становились «благородными»; скандии и ратари объединялись в единый народ с едиными богами и единым повелителем, стоявшим выше рейкса, — гриве. Не исключено, что и этот торжественный акт заканчивался обрядом кровопития.

Примерно столетием позже, когда население умножилось, когда рейксы поделили между собой власть в стране и один жрец, сколь бы он ни был «вездесущ», не мог уже за всем уследить, — в каждой округе оказался свой гриве, почти не показывавшийся на людях и обитавший в таинственном сумраке священного леса. Его волю доводили до народа специальные вестницы — гриваитки — возможно, рабыни, жившие вместе с гриве и прислуживавшие ему, а иногда и ассистировавшие при жертвоприношениях. В этих случаях им вручался гривале — священный кривой посох верховного жреца (вроде пастушьего), его «верительная грамота», почитавшаяся как воплощение самого гриве. Вестница передавала гривале ближайшему соседу, падавшему при этом ниц, тот — следующему, и так до тех пор, пока посох не возвращался в первые руки. Это означало, что все оповещены. Вестница относила посох владельцу, и гриве выходил из леса, чтобы побеседовать с племенем. Но это бывало редко, чаще вестница посылалась с каким-нибудь разовым поручением. Такой способ оповещения употреблялся в немецких деревнях еще в конце прошлого века.

Гриве избирался пожизненно, и сан этот был наследственным. Впрочем, он мог пожаловать его и жрецам низших разрядов, например, если был бездетным. В этих случаях гриве устраивал публичный спектакль. Оповещенные посредством гривале жители собирались со всех концов страны у священного дуба. Гриве призывал жречество и народ к правильному почитанию богов, давал необходимые наставления и, приняв на себя все грехи соплеменников, приказывал публично себя сжечь. Забиваемая тут же ударом священного топора жертва — чаще всего козел — вводила гриве в общество богов и делала его одним из них. Кроме того, его поминали отныне на всех скирстувах — праздниках памяти умерших знаменитостей… Об авторитете гриве можно говорить много, но достаточно напомнить лишь одно: именно они или кто-то из них сумели объединить несколько восточнославянских племен в единый союз крови — кривичей, просуществовавший полтысячелетия в Европе и гораздо дольше в Индии (племя криви, пришедшее в Индостан с первыми ариями).

Если бездетный гриве умирал неожиданно и не успевал передать свою волю, собирались представители второй касты — гриваиты, чтобы выбрать нового гриве из своей среды. И здесь разыгрывались сценки, описанные Цезарем при избрании нового друида, вплоть до поединков. Только у вендов Померании и Рюгена гриве имел заместителя — вейдельбота. Эти возносители молитв, знатоки и исполнители гимнов, дававшие обет вечного безбрачия, пользовались не меньшим авторитетом и образовывали верховный совет страны, возглавляемый гриве. Они были вторыми «я» гриве, подобно тому, как сам он образовывал пару близнецов со своим братом, воплощаемую в титуле — символе единой духовной и светской власти — «гриве — гривайтс» (князь — жрец): Видевута и Брутено часто сравнивают с Ашвинами, но особенно — с Ромулом и Ремом, подчеркивая при этом сходство названий Рома (Рим) и Ромове. Без рекомендаций гриваи-тов ничто не предпринималось, они всегда были готовы помочь соплеменникам словом и делом, поскольку жили среди них.

Если гриве можно сопоставить с кафирским утой, то гриваиты — прямая аналогия кафирским же дебилалам. Карл Йеттмар отмечает, что от дебилалов «требовалось знание гимнов и мифов, умение исполнять их и владение искусством игры на арфе. Эта должность не была связана с политической властью». То же самое можно сказать и о высшей прослойке бардов… Место вновь избранного гриве тут же занимал либо его родственник (если он был жрецом), либо проводились выборы в следующей, более многочисленной касте сиггонов. Основной обязанностью сиггонов был надзор за священными местами и предметами. Они жили не только в Ромове, как гриваиты. Сиггона можно было встретить в любом городе и крупном селении, там ему и его семейству отводился специальный культовый дом, посвященный местному либо племенному божеству. Эту касту возглавлял сиг-го — «дающий благословение», чья резиденция находилась в Ромове: именно там последний сигго был убит епископом Адальбертом в священном лесу.

Третьей кастой были вурскайты, заведовавшие богослужениями и освящавшие жертвы. Дальше шли разного рода низшие жрецы, не входившие ни в одну из каст, так сказать, кандидаты. Литовцы и пруссы объединяли их единым понятием — малдининки («молители»), а венды и ругиимике: подобно тому как некоторые боги превращались со временем в духов, так и верховный жрец другого бога, принадлежавшего, очевидно, уже ушедшей эпохе (михе), превратился в бродячего шарлатана. Руссы именовали их всех волхвами. К ним относились лигушоны («лжецы»), заботившиеся о костре для умерших и жертв, а также о выдаче оракула; пустоны, специализировавшиеся в «хирургии» — излечивавшие раны своим священным дуновением; свалгоны, возглавлявшие свадебные церемонии, испытывавшие и благословлявшие новобрачных и определявшие для них персональное домашнее божество; тулисоны, жившие в деревнях и занимавшиеся излечением травами (если располагали сведениями о болезни) или молитвами и подготавливавшие безнадежных к встрече с предками; сейтоньи, имевшиеся в любой деревне и занимавшиеся чем придется (возможно, это то же, что сайтоны, наносившие себе рану в священной роще и проливавшие собственную кровь во искупление чьих-нибудь грехов).

Наконец, у самого подножия этой пирамиды, едва возвышаясь над соплеменниками, находились жреческие слуги (раббы) и разнообразные прорицатели, ясновидцы и пророки — вандлулуты и удбуртилы, или буртоны («жеребьевщики»), предсказывавшие судьбу, вызывавшие души умерших и изгонявшие болезни либо животных — вредителей бросанием жребия, погружением в воду свинца или воска; вейоны, угадывавшие будущее по силе ветра и движению туч: свайксжуруны (звездники), делавшие то же самое по ночному небу, как путтоны — по водяной пене или движению струй; думоны (дымники) и жваконы (свечники), прорицавшие по поведению огня свечи или огня и дыма костра; неруты, гадавшие о погоде и исходе рыбалки; лекутоны (летатели), видуроны (потрошники) и жверутеи (зверники), предсказывавшие будущий урожай по полету птиц, внутренностям жертв и поведению животных. Таковы были их главные функции. Но все они занимались также самыми излюбленными у славян видами гадания — по полету птиц, особенно голубей и ворон, или пчел, по крику ночных сов, по ржанью и фырканью священных белых коней и по бросанию костей, точнее, дубовых или буковых дощечек либо камушков, иногда Покрытых руническими знаками, иногда просто окрашенных с одной стороны в белый, а с другой в черный цвет. Если большинство таких камушков или дощечек падало на землю белой стороной кверху — ответ был утвердительный, черной — отрицательный. Так разыскивали, например, буртоны воров или тех, кто насылал порчу. Исход затяжной кровопролитной войны узнавался по исходу поединка с вооруженным его собственным оружием пленником, как это практиковалось у всех народов древности и впоследствии отразилось в сказаниях о единоборстве богатырей.

Главенствовали в этой пестрой компании, по-видимому, вандлулуты (или вайделоты) и удбуртилы (буртоны) — как правило, пожилые люди из самых разных слоев общества, прошедшие курс тайной науки и передававшие свои знания по наследству. Сюда допускались и иноземцы, и женщины. Как предполагают некоторые хронисты, женские божества славян обслуживались только жрицами, выбиравшимися по тем же правилам, что и вайделоты. Если женщина оставалась в браке бесплодной, но после смерти мужа рождала ребенка от холостого мужчины, ее считали священной и включали в число жриц или гриваиток. Возможно, в храмах некоторых богов культивировалась ритуальная проституция. Таким жрицам, так же как вайдлулутам и удбуртилам, приписывали оборотничество и способность обращать в животных других людей, но прежде всего это были лекари и толкователи знамений. Своими традициями и положением в обществе они напоминают окруженных священным ужасом колдунов, знахарей и кузнецов Черной Африки. А вот еще одна любопытная параллель: у японцев синтоистская жрица называется мико, жрец — сайси, а главный жрец императорского дворца — сётэн, и это очень похоже на уже упоминавшихся михе, сейтоньев и сайтонов. Простое ли тут созвучие или это два отзвука одного и того же древнего культа, распространившегося из Индии к западу и востоку?..

Главой божественной триады Ромове был, как уже говорилось, Перкунс — гневный царь богов, громовержец, чье имя произошло от санскритского peru — зола. Особенно его почитали пруссы и литовцы, в то время составлявшие один народ, а также словены, руссы, богемцы и моравы. Статуи этого бога с вьющейся черной бородой, огненно — красным ликом и такого же цвета снопом лучей вокруг головы, устанавливавшиеся на высоких пнях или камнях, передали его имя деревням Перкунишкен и Перкунланкен около Гумбиннена (теперь город Гусев), Перкунер между Кенигсбергом (Калининград) и Тильзитом (Советск), реке Перкунье (кельтской Геркинье) и многим, многим другим.

У народов Читрала К. Иеттмар упоминает в числе домовых фею Перутис, «дающую о себе знать внезапными вспышками в тлеющей золе». Хеттский громовержец Пирва и иранский Пейрамун, греческий Гиперион и русский Перун, албанский Перёнди и фракийский Перкон, кельтский Аркуньяоре и германский Фергуна (Виргунья), римский Геркунья (возможный родственник Геркулеса и греческой Геры) и грузинский божественный кузнец Пиркуши, индийский Парджанья и прусско — литовский Перкунс — все это вариации одного и того же бога.

В Ромове под большим дубом Перкунса в его священном лесу пылал неугасимый костер. В нем закаливали кремни, после чего они становились священными переносчиками божественного пламени. Быть может, именно Перкунс оттеснил на задний план своего предтечу Флинса. От этого костра жрец, подползая к нему на брюхе, зажигал лучину, чтобы перенести огонь Перкунса на другой алтарь. Если огонь при этом угасал, виновный подлежал сожжению. Точно так же наказывалась небрежность жрицы — хранительницы огня. Перкунс карал и миловал, излечивал болезни и предупреждал их, поддерживал в трудную минуту и выдавал оракулы своим громовым голосом, истолковывавшиеся верховным жрецом. При этом все падали на колени и ударяли лбами о землю с подобающими случаю возгласами — обычай, сохранившийся, пожалуй, только у мусульман да еще у сектантов. Возможно, как отголоски этих функций Перкунса сохранились в Восточном Туркестане «титулы» магов — целителей — перихон (пирихон, пирихун), а в Читрале — перижуни, шаманки, прорицательницы. Такой же ритуал соблюдался перед пиршественными жертвоприношениями, когда огню обрекали коней, быков, коров или пленников. Все, что убивалось ударом молнии, считалось священным. Это была самая почетная и желанная смерть, вводившая в общество бога. Перкунс распоряжался всеми явлениями природы, в эпоху мореходства ему были посвящены несколько морей и других водоемов. Работы у него было невпроворот, и древнепрусской Перкуна Тете — «матери молний» — приходилось ежевечерне окунать пропыленного и усталого сына в море, после чего он являлся утром свежим во всей своей сияющей красе. То же самое проделывала жрица Перкунса с его деревянным изображением, как адепты богики Нерт или как святой Санъяси, ежедневно омывавший деревянный посох в Ганге, дабы отпугнуть злых демонов.

Вторым по значению был приветливый безбородый юноша в венке из колосьев — Потримпс, бог рек и источников, военного счастья, а в мирное время семейного, податель плодородия и хорошего урожая, что сближает его со Свантевитом. Его изображение в Ромове, установленное в нише священного дуба, было обращено вправо, к Перкунсу, и улыбалось ему. Потримпсу приносили в дар колосья, воск и ладан и лишь в особых случаях, главным образом во время войны, в жертву ему сжигались или утапливались в расплавленном воске дети. Во время этих жертвоприношений жрец должен был трое суток лежать на голой земле, беспрерывно подсыпая в огонь воск и ладан. Если Перкунс был творцом, богом согревающего и истребляющего огня, то Потримпс выступал как сохраняющее начало и принадлежал к другой стихии — плодотворящей и разрушающей воды. Поэтому главным его символом была змея, обитавшая в огромной глиняной урне, постоянно укрытой сеном. Повстречать змею или хотя бы ужа во время битвы — означало повстречать победу. Немногие исследователи считают, что Потримпс — женское божество, жена Перкунса, основываясь на том, что жрецы его облачались в некоторых случаях в женские одежды. Другие принимали эти одежды за римские тоги и делали вывод, что Потримпс — римское божество. Надо заметить, что мнение первых не лишено оснований: можно вспомнить хотя бы Финикию или Сирию, где, пишет С. Рейнак, в честь богини Атаргат, чьими символами были рыба и голубь (впоследствии то и другое — символы Христа), «священно — служение совершалось мужчинами, переодетыми женщинами, что должно было знаменовать стремление отождествить себя с богиней. Это отождествление… было одною из главных целей в первобытных культах». В женском платье жрецы прислуживали и Хольцам — Алкам, как называли этих близнецов германцы, и, по-видимому, другим богам, чьи статуи стояли в той же священной роще^ где и статуя Хольцев.

Заключительным, разрушающим принципом прусской триады был Пикколс (Пиккулс, Потоллс) — бог преисподней и ночных призраков, воплощение беды, гнева и ужаса. Изображался он в виде бледнолицего седобородого старика с белым платком на голове. По крайней мере, так выглядела его статуя в третьей нише упоминавшегося уже дуба, справа от Перкунса. Символами Пикколса были три черепа — человека, коня и быка, но в его честь закалывали также овец и козлов, а их кровью напаивали корни дуба. Подобно тому, как перед Перкунсом всегда пылал огонь, так перед Пикколсом постоянно чадил горшок с жиром его жертв, приносившихся, например, в случае смерти знатного лица, — Пикколс был опекуном мертвецов и покровителем погребальных обрядов. Если с жертвой медлили в течение ближайших трех дней или если она оказывалась недостаточной, этот грех можно было искупить только собственной кровью. Имя этого бога тоже до недавнего времени хранили многие деревни и селения, как и имя его духа — слуги Дребкулса, виновника землетрясений. Эта триада, впервые помещенная на знамени Видевута, перешла на знамя Пруссии. Вероятно, Потримпса и Пикколса считали символами Видевута и Брутено — их изображения вырезали в виде герм.

Такую же пару составляли Вурскайт (видимо, жрецы именно этого бога формировали третью касту в Ромове — вурскайтов) и Ишвамбрат («его брат», то есть Брутено). Вместе с Кур ко они образовывали вторую, меньшую, чисто сельскохозяйственную триаду славян, в первую очередь куронов, пруссов и литовцев. Курко, такой же гневный, как Перкунс, считался демоном засухи и неурожая, его идолам поклонялись только во время жатвы. Его русским аналогом впоследствии стал Коркуша — вредитель зерна. В Ромове статуй этой троицы не было, но их можно было встретить во множестве других мест. Одно изображение Курко, вырезанное из дуба, срубил прусский епископ, однако паломничество продолжалось даже к уцелевшему обрубку, овеянному святостью бога. В 1301 году там вырос город Хейлигенбейл (теперь Мамоново), чье название — «священный топор» — до 1947 года хранило память об этом событии. Камни Курко — его алтари — встречались на каждом шагу. На них возлагали первые фрукты и парное молоко, рыбу и мясо, мед и пиво, муку и овощи. В христианскую эпоху многие из этих камней были раздроблены, закопаны или утоплены, а некоторые стали служить межевыми вехами. В праздник Курко жрецы обходили все алтари, собирали дары и приносили их в селение, где на главной площади красовалась деревянная статуя бога, украшенная козьими шкурами, колосьями и овощами и окруженная воткнутыми в землю высокими шестами — прообразами «майского дерева».. После принесения жертвы начинались пляска и веселье, переходящие в оргии, а потом жрецы раздавали целительные «дары бога» всем присутствующим, не обделяя при этом и себя.

Аналогично почитался и Ишвамбрат, только ему жертвовали не растения, а домашнюю птицу, покровителем коей он являлся. Есть также мнение, что изредка его потчевали более существенным деликатесом — в его честь сжигал себя гриве по достижении столетнего возраста. Однако Ишвамбрата трудно отделить от Вурскайта и Швамбскайта -тоже богов — хранителей стад и домашней птицы. Им приносили наибольшие жертвы, как и Гардебу и Янтьюбобу — охранителям крупного рогатого скота и овец.

Все эти боги были общинными. К их числу принадлежали и богемское божество Тршибек, останавливавшее эпидемию чумы у границ общины, и литовско — прусско — польский бог мира Дерсинт, сходный с Добребогом, и польский Девойч, принадлежавший к низшим богам, хотя роль его была немаловажной — он охранял общину от любых напастей. Эти и немногие другие имена — все, что уцелело от утраченных мифов. Несомненно, что они существовали и в чем-то наверняка перекликались с сохранившимися у других народов. Можно утверждать, например, что борьба Тршибека с Чумой мыслилась как единоборство двух богатырей (недаром Чума написана здесь с большой буквы). Может быть, это была богатырка вроде Гиттине или богатырь, наделенный чертами вавилонского бога чумы Намтара либо его шумерского двойника Ирры (Эрры). Так же могли выглядеть и прочие боги — охранники в бытность свою духами или божествами низшего ранга. Духов — защитников имел каждый населенный пункт по всей Индоевропе: Афина у греков (один из ее эпитетов — Полиада, Защитница города), Апулуну (Страж ворот) — у вавилонян и хеттов, а может быть, и у спартанцев и греков под именем Аполлон…

Однако разряд богов природы все еще являет собой весьма стройную картину, и это свидетельствует о том, что германо-кельто-славянский пантеон продолжал формироваться. У Перкунса появилась свита, аналогичная, скажем, свите греческого бога ветров Эола. В нее вошли Бечлея и Брекета. Возможно, сыном кого-нибудь из них был вендско — словенский Дшилсбог — повелитель Луны и времени (под именем Час), ибо время определялось по Луне. Его изображали с полумесяцем — символом трех «лунных недель», а может быть, и трех времен суток. Очевидно, именно в это время или чуть позже получила свое имя Бечлея, прежде называвшаяся Ауской. В этом древнем имени явственно проглядывает греческая богиня зари — розовоперстая Эос, как и в имени Эостар или Остеры, почитавшейся англами и саксами как богиня плодородия. Популярность Остеры можно сравнить разве что с популярностью Радегаста. На одной только карте Германии сегодня можно насчитать десятка четыре топонимов с «остер», да еще к этому можно прибавить название Австрии — Остеррайх. Правда, эти топонимы появились в то время, когда «ост» стало означать — восток (от «асу» произошла и Эос). Алтари Эостар крепились на камнях (один такой камень с просверленными крепежными дырами обнаружен близ Бланкенбурга). Праздник ее, как свидетельствует англосаксонский монах и хронист VIII века Беда Достопочтенный в «Церковной истории народа англов», отмечался в апреле, отчего и назывался ostermonat, пока его не переименовал Карл Великий. На возвышенностях в тот день зажигались огни, посвященные этой богине. Позднее ее праздник — древнеанглийский eastre — совместился с пасхой (по-немецки Osterfest, праздник Остеры). Общеславянская Ауска, римская Аврора, греческая Эос, англосаксонская Остера, прусско — литовская Аушра — это одно и то же имя, индоевропейское, по-разному закрепившееся в разных пантеонах. Вероятно, ближе всех к оригиналу звучит индийская Ушас (Заря).

К свите Перкунса принадлежали также общеславянский бог ветра Варпулс — виновник всякого рода шумов и бурь, верный соратник Хрворша, и прусско — литовский Окопирн, умевший отыскивать воров и вызывать бури с дождем и снегом. Позднее Окопирн переместился в разряд низших богов, скорее даже духов. А ведь прежде в его услужении был Перкунс! В весьма тесных отношениях с этой компанией состояли также Земаргла и Мар — цанна (Мажанна). Первая почиталась руссами как богиня зимы и изображалась в снежной мантии и короне из градин. «Зе мае» («зимние месяцы») и сегодня еще числятся в гиндукушских календарях, свидетельствуя об индоарийском прошлом славянской Земарглы. «Симаргла — божество киевское», — сообщает М. Попов и тут же приводит другой вариант имени — Семаргла. От ее дыхания ложится иней, а от дуновения устанавливается мороз. Марцанну силезцы и поляки, как говорят немецкие хронисты, считали ускорительницей роста полевых культур. Она — «заря, богиня жатвы», уверяет Г. Глинка. Будь это женская ипостась прусско — литовского бога весны и растительности полей Пергубрия, занимавшегося тем же самым, то и праздник их должен был отмечаться если не в один день, то где-то рядом. Однако Пергубрий получал свое пиво, баранье или говяжье мясо или петуха под пение напутственных гимнов на празднике первой борозды 22 марта, а благодарили его перед уборкой урожая и после нее. Иногда его называют мужем Земины — богини земли. Марцанна же, скорее, богемская Морана — богиня осени и зимы, а следовательно, и смерти (моры, мары). Когда-то ей приносили человеческие жертвы, замененные потом бросанием в воду или сожжением соломенного чучела. Чаще всего это происходило в марте, оттого-то и произошел перенос имени богини (marz — март) на ее функции, но в свиту громовержца она все же входить могла.

Вся эта троица — Земаргла, Марцанна и Морана — живо напоминает германские сказания о Водане, чье имя первоначально звучало как Вуотан. Иногда его производят от глагола waten — переходить вброд — и объясняют это как эманацию всепроникающей силы, не ведающей преград. Не отвергая этого варианта, большинство исследователей все же сходится на том, что в основе лежит другое слово — wut, означающее ярость, бешенство, но также — царь, господин (этот слог, трансформированный из «вит», присутствует и в имени Видевута). Имя Водана могло произойти и от корня dn, если этот бог связывался с водой, но и тогда значение то же — господин. Взаимно дополняя черты южнонемецкого Водана и северонемецкого Одина, можно заключить, что этот громовержец — созидатель, творец человека и вообще всего сущего (как Пер куне), изобретатель искусства письма и поэзии (как Браги), податель победы в военное время и плодородия в мирное (как Потримпс). В Нижней Саксонии еще в прошлом веке во время жатвы оставляли на поле снопик для коня Водана. Такой подарок делали и Потримпсу, и «скотьему богу» Велесу, и фрау Хольде. Когда вера в эльфов и фей отошла на второй план, эта сильно состарившаяся фрау — безобразная, длинноносая и клыкастая, со спутанными волосами — сделалась предводительницей ночных духов, с невероятным шумом, напоминающим шум охоты, проносившихся по воздуху. Это свита Водана, его «яростное войско», помогающее ему в битвах.

Персонажи этого войска имеют облик человека обоего пола, коня или собаки. Их называют «небесными охотниками» или «дикими охотниками», поскольку охота во времена формирования этой «армии» была главным занятием людей. Позднее в некоторых из небесных ловчих стали узнавать полузнакомые черты умерших вождей, волхвов, бардов. Среди них появились бывшие феи Хольда и Перхта, датские короли Вальдемар и Кристиан II, король Артур и Дитрих Бернский (и Артур и Водан сияли на небе в виде Большой Медведицы), Карл Великий и Карл V. Все они, и еще многие герои рейнских сказаний, считались в той или иной местности предводителями «бешеного войска», проносящегося «дорогой Водана» — Млечным Путем. Но чаще всего фигурируют в этой роли две фрау — Хольда и Гауэ. Вторая тоже была богиней плодородия в Нижней Германии, и ей, как и Хольде, оставляли на поле подарки. Среди нескольких нескошенных колосьев укладывался букет полевых цветов, а после жатвы рядом ставился сноп. Жнец при этом трижды кричал: «Фрау Гауэ, возьми свою пищу — в этом году с тележки, а в будущем с воза. — И осведомлялся на всякий случай: — Не должен ли я тебе еще чего-нибудь, фрау Гауэ?»

Однако самая распространенная версия называет предводителем «диких охотников» Ганса фон Гаккельнберга — главного ловчего у могущественного брауншвейгского герцога. После смерти Гаккельнберга в 1521 году могильный камень этого сорвиголовы три столетия пролежал в саду его дома у Гослара, пока незаметно не исчез. Неизменным его спутником в легендах стал Экхарт Верный. Он предостерегал своего господина от дурных дел, но тот его не слушал, и тогда Экхарт сделал последнее предостережение ценой собственной жизни. (После этого он превратился в доброго духа, летящего с белым посохом впереди войска Водана и громкими криками остерегающего всех оказавшихся на его пути, чтобы те успели убраться с дороги и остались невредимыми. Но его двойственная природа проявляется в том, что он выискивает соблазнителей юных девушек, заманивает их в пещеру и там умерщвляет.) А вскоре умер и Гаккельнберг. Однажды ему привиделось в кошмарном сне, что он ранен огромным вепрем. Сон оказался в руку. Несколько дней спустя Гансу представилась возможность сразиться с этим зверем наяву. Но ему, хотя не без труда, удалось одолеть его, и он посмеялся над ночными страхами. Торжествующе вскочив на поверженную тушу, Ганс сильно ударил вепря ногой — настолько сильно, что острый клык пропорол ему сапог, и он вскоре умер от полученной раны. (Этот мотив хорошо знаком нам по легенде о Вещем Олеге.) Но и на смертном одре Ганс отверг услуги священника, и тот проклял его, предсказав, что Гаккельнберг будет теперь охотиться до Страшного суда.

Немецкий историк и филолог Якоб Гримм, прославившийся вместе со своим братом Вильгельмом собранием и обработкой народных сказок, усматривал в фамилии Гаккельнберг диалектно искаженное прозвище Водана — Гаккельберенд (Носящий покров). Но в этом венке сказаний явственно просматриваются и верования славян. Без всяких натяжек можно, например, отнести к свите Водана Варпулса, Поревита и бога бури, ветра, дождя и воздуха Похвиста, имевшего в Киеве отдельный храм. М. Попов, как и М. В. Ломоносов, называет его «славянским Эолом» и приводит другой вариант имени — Позвизд, то есть Посвист, сближающий его с Соловьем — разбойником. Сам же Водан носит некоторые черты Ругивита: ему как богу войны тоже давали обеты перед боем, а потом приносили в жертву пленников. Предварительно эти жертвы с продуманной жестокостью изувечивали, а затем предавали медленной и мучительной смерти, например, поджаривая на огне вместе с конем или без него. Таков был ритуал. Скорее всего, эти жертвоприношения приурочивали к средам — дню Водана.

Крылатые кони «войска Водана» нам уже знакомы. Что же касается крылатых псов, то это, по мнению некоторых ученых, не что иное, как вариации уже упоминавшегося Сэнмурва, известного прежде всего ираноязычным народам (одну мы уже знаем: Полкан — крылатый богатырь, полуконь, полупес). Этот вестник богов, восходящий, как считает Б. А. Рыбаков, к энеолиту, «стряхивает семена всех растений с чудесного дерева» (со словом «семя» сближается и его имя), дает жизнь всей земной флоре и охраняет молодые побеги. Славяне называли это существо Симарглом или Симарглой, его изображение числилось в Киеве среди самых почитаемых. Это, пожалуй, самый загадочный персонаж славянского пантеона, почти все исследователи и даже составители мифологических словарей старательно избегают упоминаний о нем. Действительно, кому не бросится в. глаза идеальное совпадение имен — Симаргла и Земаргла? А с другой стороны, — Эсхиловы «священные псы», грифы, иранская волшебная собакоптица Симург или читральская «фея птиц» белоснежная Мургатиии… К сожалению, отмечает М. В. Ломоносов, летописцы упоминают Симаргла лишь вскользь, не показав знаме — нования и приписываемой им от идолопоклонников силы и власти. Его даже считали чем-то вроде дракона — «Седморглавом», то есть Семиглавом. М. Попов приводит буквальное написание этого имени — Симаергла (наряду с Семарглой). Сочетание «ае» весьма характерно для латыни. Но некоторые параллели можно найти и в греческом, например, «маргос» — «бешеный, яростный, неистовый, жадный, прожорливый». Последние два значения — буквальный перевод имен ручных волков Одина — Гери и Фреки. А остальные как нельзя лучше характеризуют «войско Водана» -того же Одина. Белый же цвет навевает ассоциации с зимней богиней Земарглой или, если угодно, Мораной… Несомненно одно — крылатый пес имеет самое непосредственное отношение к явлениям природы, вот только неясно, какое именно. Скорее всего — к прилету зимы.

Пантеон славянских богов отражал все стороны бытия своих создателей. Мифы показывают, что тревожило наших предков, обращало на себя особое внимание.

На первом месте по-прежнему стояло домашнее хозяйство — скотоводство и земледелие, к примеру, защита посевов. Если даже отбросить не доказанную пока что версию о причастности к этому делу Симаргла, таких покровителей было вполне достаточно, например, киевский Переплут, чей культ увязывался и с подземным миром, поскольку он отвечал за сохранность корней, и с солнцем. Зерновым культурам покровительствовала Крумине, ей приносили за это в жертву мелко искромсанного петуха, Жела и Желюс способствовали росту трав, Куршису и Ругинсу, персонифицировавшим сам хлеб, ставили во время молотьбы сноп на поле, в честь Цероклиса закалывали черного быка, поросенка и курицу, варили пиво и пекли хлебы в виде животных с запеченным в них яйцом. Зимой поле охранял белокурый и кудрявый Юмис, приезжавший туда зимовать на шестерке лошадей со своим семейством — женой Юмалой и сыном Юмаленем, тоже богами урожая. Восточные славяне называли Юмиса Спорышей и пили в его честь пиво, закусывая колосьями и возложив на головы венки. А летом, если жнецы слишком увлекались работой и им грозил солнечный удар, об этом напоминала появлявшаяся на поле Полудница — длинноволосая девушка в белом. Если же приход Полудницы оставался незамеченным, на поле являлась косматая старуха Ржаница, способная «свернуть шею» жнецам или «похитить» их ребенка, оставшегося без присмотра на солнцепеке.

В Богемии и Моравии солнце персонифицировал Хасон, а подательницей дождя была Макосла — пара прусско — литовского бога Литуванса (в имени Хасон уже ясно слышится слово «час» — этот бог пришел на смену Дшилсбогу, когда время стали измерять по солнцу). Эра — тин заботился о бараньих отарах, Баубис — о коровьих стадах, Сотвар — о любых животных. Его польско — русским аналогом был Велес, или Волос, сделавшийся с некоторых пор богом богатства и защитником животных, особенно лошадей, хотя имя его означает «пожиратель скота», от санскритского «валу». (Известна легенда о том, как змеевидный Велес похищал людей и скот и умыкнул даже невесту Перуна, как пытался скрыться от Перуна, принимая облик разных людей и животных, но был настигнут, поражен и пролился плодоносным ливнем.)

У кашубов Велес носил имя Велевит и имел супругу — Велевитку. Литовский «невестин бог» Вайзгантс, почитавшийся и другими племенами (ему приносили в жертву петуха), числился покровителем плодородия и земледелия, преимущественно льноводства. А вот кельтянка Сулевьен была чисто полевым божеством, и на лозаннском барельефе, где она красуется среди двух других богинь, в ее руку вложены плоды. Фризско — саксонская Меда изображалась, подобно Свантевиту и многим другим богам, в облике крестьянки с пучком стрел в одной руке (символ защиты) и хлебными колосьями в другой (символ плодородия). Возможно, Меда — это другое имя Фосты, фризской богини полеводства, садоводства и мира («вооруженного мира»), покровительницы племени фосов, почитавшейся также в Гольштинии и Дании. Ее имя, по-видимому, произошло от древнегерманского «фасельн» — произрастать, давать приплод. На острове Гельголанде в Северном море располагался ее храм, где! стояла также статуя Нерт. Обе эти богини были изображены с луками и котлами за плечами, с пятью стрелами в левой руке и четырьмя колосьями в правой — почти как Меда. Этот храм разрушил миссионер Лудгер, воздвигший на его фундаменте христианскую церковь и при? численный за это к лику святых. С котлом, стрелой и луком не расставалась и Бадумна — богиня охоты и леса у фризов и готов. Саксы и туринги почитали лесного бога Биеля: он способствовал росту деревьев и кустарников и изображался иногда в виде солнечного диска — символ, известный со времен палеолита. Этот культ был распространен по всему Гарцу. Статуя Биеля с треугольным алтарем при ней стояла когда-то в монастыре Илфельд, где еще ранние христиане освящали его именем оружие. Руины алтарей Биеля и жилищ его жрецов, а также каменные изваяния найдены близ Бланкенбурга и Рюбеланда. Это имя носила и скала, где уже знакомый нам Бонифаций поверг алтарь Биеля (вскоре, впрочем, восстановленный) и читал свои проповеди. Статуи и алтари этого бога хранят следы крови его жертв.

Достойную пару ему могла бы составить британская Керидвен — богиня природы и смерти, в некоторых деталях напоминающая Морану, а в учении друидов о переселении душ — покровительница новой жизни. Она была супругой дворянина Тегид Фоэла, матерью сыновей Морврана и Аваггду и дочери Кейврин — прекрасной Девы Мира. Все это семейство жило на острове посреди озера Тегид — как фея Моргана, чье имя созвучно Морврану. И еще одно их роднит: Керидвен была обладательницей волшебного котла, показывавшего, если в него заглянуть, будущее. Мотив волшебного зеркала или котла с зеркальной поверхностью налитой в него воды — всемирный для эпоса и фольклора. Можно напомнить хотя бы «чашу, отражающую мир» из «Шахнаме» или волшебные сказки разных народов. В некоторых мифологиях зеркало фигурирует в числе трех «предметов, сброшенных с неба» — знаков царской власти, например у японцев — наряду с мечом и яшмовыми подвесками. Возможно, именно такой котел стал атрибутом Фосты, Нерт и Бадумны… Эльф Гвион, приставленный охранять кипящий котел Керидвен, однажды машинально слизнул попавшую на палец каплю и с изумлением убедился, что ему открылись события будущего. Это не осталось тайной для Керидвен, и она стала преследовать новоявленного пророка. После многих взаимных превращений, напоминающих перевоплощения Финтана, а также погоню Людоеда за Котом в сапогах или Перуна за Велесом (судя по приписке на полях рукописи XV века «Перун многолик», он был способен, подобно Брахме, ни на минуту не упускать из виду предмет своей охоты), Керидвен, наконец, удалось, обернувшись черной курицей, склевать зернышко, вид которого принял Гвион.

Возможно, эта сценка — воспоминание о широко распространенном обычае гадания по поведению священных кур, клюющих зерно. Проглотив зернышко, Керидвен вскоре почувствовала себя беременной и, когда пришел срок, родила чудесного мальчика. Решив покончить с этой затянувшейся сверх меры историей, она бросила новорожденного в море. Однако история только начиналась. Мальчика поймал в сеть рыбачивший в тех местах Эльфин, сын Гвиона, принес домой и назвал Талиезином — Лучистой Звездой. Впоследствии этот прославленный полулегендарный бард, сменивший, подобно Гераклу, волшебных родителей на земных, стал вместилищем всей земной мудрости, ясновидцем и основателем особого сословия бардов — секретнейшего ордена Котла, доступ в который был открыт считанным единицам. Песнопения членов этой секты считались особо священными, ибо никому не были понятны, кроме самих исполнителей.

К этой группе богов тесно примыкают, а порой и переплетаются с нею бесчисленные лесные боги и духи. Эстии называли всех их Рагайнами в честь Раганы и считали покровителями лесных плодов, охоты и пчел. Таковы бог леса и пастухов Гониглис и прусский Пушкайтс, персонифицировавшийся в образе кустов бузины. За порчу и порубку этих растений, особенно в октябре, когда справлялся главный праздник Пушкайтса, грозила казнь, как за убийство самого бога. Под кустами он и обитал. Пушкайтс мог легко изменять свой облик — скажем, увеличиваться до необыкновенных размеров, как Людоед в сказке о Коте в сапогах, а прислуживали ему диковинные красные гномы ростом в локоть — бардзуки и маркополи. Они были хранителями богатств, помогали людям наполнять амбары и сохранять зерно, доставляли от них дары Пушкайтсу — масло, пиво, сыр, хлеб. Явно из их среды был Маркопете, а сам Пушкайтс напоминает Берштука, возможно, давшего имя бардзукам. В конце концов и сам он превратился в заурядного лешего. В этом мифе закреплен реальный феномен, известный по сагам и хроникам: «Тут в первый раз исказился Кухулин. Стал он расти и шириться, словно надутый пузырь, и сделался подобен ужасному, грозному, многоцветному, чудному луку. Ростом с фомора или морского разбойника, словно башня возвышался могучий герой…» Таким перевоплощением (если отбросить явные преувеличения), связанным с психикой, владели многие. Их называли берсерками. А «многоцветный чудный лук» похож на радугу.

Еще одну заметную группу составляют божества, так или иначе связанные с морем, — вроде Ран с ее дочерьми — волнами или Морского царя. Литовцы поклонялись Поклуму — богу преисподней, расположенной на морском дне. С ним сходен польский Эзернин, бог озер и рыбообильных водоемов. Особенно его почитали на побережьях, где венды воздвигали алтари Гардоту — богу морских путешествий и вообще воды. Эти алтари устанавливались на холмах или дюнах близ рек, озер, моря. У поляков путешествиям в обмен на жертвы и обеты покровительствовала Бент, тезка фракийской богини, аналогичной греческой Артемиде, египетской Бает и критской Бритомартис — патронессе охотников, моряков и рыбаков. Прусско — литовские мореплаватели, рыболовы и купцы взывали к бородатому Пердоитсу, отождествлявшемуся иногда с Пикколсом, а также морскому богу Вейопатсу (Господину ветров), Банкпутту (Вздымающег му волны) и властелину яростных штормов Антримпсу, аналогу Хрворша. Повелительницей моря у племени кимвров была Блакилле, обитавшая в Кильской бухте у мыса Килле, или Кулле.

Пердоитс образовывал триаду с Окопирном и Пушкайтсом, символизируя море, небо и землю. Жрецами этой триады были вайделоты («знатные»), или зигноты («благословляющие»), занимавшиеся гаданиями, пророчествами и медициной. Они были советчиками вождей, как Климба и Радегаст, создателями и хранителями эпоса и традиций, как барды и филиды, вестниками воли богов и их партнерами по танцам в священных дубовых рощах, распорядителями божественного огня и посланцами гриве. Власть их была безграничной, как и власть вейонов — жрецов Вейопатса и Банкпутта, занимавших в Ромове весьма скромное положение. Пердоитс изображался крылатым в виде гермы с разинутым ртом, разведенными в стороны руками (в одной рыба, в другой бочонок) и… с петухом на голове, как у Радегаста.

А заря, призываемая криком этой огненной птицы, все ярче разгоралась уже в это время. На востоке, где ей и положено быть…

Люди плуга

В четвертой, «скифской» книге своей «Истории» Геродот приоткрывает для эллинов завесу над таинственным для них народом причерноморских степей. У одного из скифских племен он отмечает самый характерный, с его точки зрения, признак — возделывание земли. Ведь эллины никогда этим не занимались всерьез — сама природа противилась. Житницами Греции были Египет, Родос, Сицилия. Со времен Великой колонизации, начавшейся в VIII веке до н. э., к ним прибавилась Скифия. А с VI века до н. э. афинский тиран Писистрат устроил так, что все корабли, посещавшие его гавани, обязаны были делиться своими зерновыми грузами — в виде пошлины. Поэтому Геродот выделяет один из скифских народов как пахарей, или земледельцев. Причем называет их по-разному: в семнадцатой главе он употребляет слово аротеры, а в следующей — его синоним георги. Греки не заботились о выборе терминов, им важно было передать то, что за ними скрывалось. А этот особенно красноречивый эпитет истолковать двояко было невозможно. Греки переносили его и на другие народы, напоминавшие им своим образом жизни скифов.

Но тут мы вступаем в такой лабиринт, по сравнению с которым жилище Минотавра может показаться невинной детской загадкой. Дело лингвистов выяснять, какими путями пришли к разным народам почти одни и те же слова. Но нельзя не удивляться, когда улавливаешь что-то родное в давно умерших языках. Древневерхненемецкое boso (злой) и славянский бессанскритские deva (бог) и русское диво, vach (говорить), man (думать) и русское мнить, jam (держать) и яма (ловушка); валлийское bran или ирландское broin (ворон) и славянское вран; кельтское drogon (колесо) и русское дроги (а возможно, и дракон, часто изображавшийся кусающим свой хвост); древнескандинавское busk (куст) и наша бузина; древневерхненемецкое brunja и русское броня (кольчуга); валлийское dol, означающее луг; древнескандинавское kisi (кот); древневерхненемецкое и древнеанглийское iw (тисовое дерево, ива); валлийское medd (мед и медовый напиток) — все это следы тех времен, когда в Индоевропе был один язык, принадлежавший одному народу. Конечно, не все слова прошли прямой и короткий путь, прежде чем утвердились в новой языковой среде. Корнуэллское methic (врач, медик) или древнеанглийское calc (шип подковы), например, явно не местные, они появились после знакомства с римлянами. Но ведь и латинский язык принадлежит к индоевропейским, значит, корни — еще глубже. Уже говорилось, что слово «мед» восходит к санскритскому mada — опьянение. Греческие kalos (красивый) и agora (место собраний — это санскритские kaljana и agara (жилище, то есть в сущности тоже место собраний), а на севере Европы этому понятию соответствовала руна gar (огороженное место, двор, сад), лежащая и в основе глагола охранять, беречь (gardera по-шведски), о чем свидетельствуют имена богов — хранителей Гардеба, Гардота и Гардиньи (Гарджины) — возможной пары одного из них.

Славянская общность распалась примерно в III веке. Во всяком случае, именно тогда поляки начали решительно осваивать междуречье Вислы и Лабы и окончательно закрепились на тех землях в IV веке, стронув с места другие племена. Столетие спустя перебрались в Богемию и Моравию чехи. Еще через сто лет словены заселили северное побережье Дуная вплоть до Каринтии, вытеснив оттуда кельтское племя карнов, давшее название этой области, а в VII веке они перешагнули Дунай и мощным броском заняли территории бывших римских провинций Мёзии, Македонии и Фракии. Смешавшись с вторгшимися с востока тюркскими племенами булгар, приведенными из Приазовья ханом Аспарухом, эти славяне образовали новую нацию — болгарскую. Их западными соседями стали сербы и хорваты, осевшие в Иллирии (Далматии) -тоже бывшей римской провинции.

В результате кашубы, лужицкие сербы, поляки, словаки и чехи составили западнославянскую языковую общность; болгары, македонцы, сербы, словенцы (хорутане) и хорваты — южную. В X веке славянская Европа представляла собой калейдоскопическую картину, но бодричи и лютичи, лужицкие сербы и белые хорваты, чехи и словаки, моравы и висляне, поморяне и поляне, слензяне и серадзяне, ленчане и мазовшане, куявяне и пруссы, ятвяги и волыняне — все они разговаривали на едином праславянском языке, возникшем где-то на рубеже 3 и 2-го тысячелетий до н. э.

К востоку от Карпат обосновалась третья славянская общность — восточная: вятичи (верховья Дона и Оки) и древляне (по Припяти), дреговичи (между верховьями Припяти и Днепра) и дулебы (по реке Прут), кривичи (от Чудского озера до верховьев Волги) и поляне (в районе Киева), радимичи (в междуречье Днепра и Десны) и северяне, или северцы (по Десне, Сейму и Суле), словене (у озера Ильмень) и тиверцы (по низовьям Днепра), уличи (в низовьях Южного Буга) и белые хорваты (в верховьях Днестра, по соседству с западными славянами). Правители первых славянских государств — Само и Болгарского в VII веке, Киевского и Новгородского в VIII, Великоморавского и Польского в IX — поначалу общались между собой на том же старославянском языке. В IX веке на него переводятся многие греческие рукописи, прежде всего — церковные. Но он уже стал непонятным для западных соседей: готы, принявшие в IV веке христианство, дополнили свое слово «славан» еще одним значением — молчать. Славяне сделались для них «немыми», «немцами». Как, по-видимому, и они сами для славян. И тогда же у восточных племен родился новый язык — древнерусский.

На стыке этих трех групп образовался как бы финно — угорский буфер: с 560-х годов до конца VIII века там был Аварский каганат, а с 896 года эту территорию заняли мадьяры (венгры, угры), порвавшие связи с Хазарским халифатом и переселившиеся на запад. Анализ гидронимов показывает, что граница славян с германцами дольше всего держалась по Одре, а с балтами — по Припяти. На нижнем Дунае славяне граничили с фракийцами, на среднем — с венграми, на верхнем — с кельтами.

Древнерусский язык… Он доводил до Киева. И до Новгорода. Пожалуй, наиболее ожесточенные споры вот уже не одно столетие ведутся вокруг происхождения слов «Русь, русские», «Россия, россы». Суть этих споров, точнее — их методологию, метко подметил Пушкин. Поставив эпиграфом к одной из глав «Евгения Онегина» слова Горация «О rus!» («О поле!»), он в шутку перевел их вполне славянофильски: «О Русь!». Тут даже и базу некую можно подвести: rus по-латыни означает еще и деревню, поместье, а разве Русь не была в пушкинское время страной полей, деревень и барских усадеб!

Изыскания, едко высмеянные еще Добролюбовым, нет — нет да и появляются на страницах популярной прессы. Из них можно, к примеру, узнать, что Ахилл был русским князем (вывод: «Илиада» — славянский эпос), а «настоящее» имя Патрокла — Петрок. Есть и обратные утверждения: что, скажем, Боброк — на самом деле русифицированный англичанин Боб Роук.

Поле для фантазий куда как широко. Что взять за основу? Древнеиндийское rasa (влажность) или rudra (красный)? С первым понятием явно связаны греческое drosos, латинское ros (роса) и, по созвучию, rosa (роза), а также общеславянская русалка — жительница вод. Со вторым — общеславянская руда (кровь). Соответственны и выводы: «руссы — обитатели влажных местностей, насыщенных реками и озерами»; или: «руссы — самое кровожадное племя Европы». Но стоит обратиться к другим языкам — голова идет кругом. У испанцев rusco — падуб, остролист; у гаэлов ros, а у кельтов ross — мыс (ros и rus у них — озеро); у немцев Ross — конь (вспоминается Рахш, конь Рустама, и по аналогии с его именем — «блестящий, сверкающий» — арии и Луг); у валлийцев rhos — пустошь. А греческое drus (дуб), «народ Рос» в Вертинских анналах, у Иордана (росомоны — «люди рос») и у восточных авторов VI–VII веков, «народ Рош», упомянутый в VII веке до н. э. пророком Иезекиилем, «народ роха» (красный), известный Льву Африканскому…

И одно ли и то же слова «рус» и «рос»? Судя по тому, что латинское russus (красный) легко перешло в итальянское rosso с тем же значением, — да. Чередование о/у характерно и для нашего языка: ноль — нуль, тоннель — туннель. Однако аналогичная пара в греческом — drus (дуб) и drosos (роса) — наводит на противоположные размышления: не образовались ли от первого «руссы», а от второго «россы»? Но корень здесь явно не ру/ро, а др/тр, он присутствует в названиях фессалийского племени дриопов, фракийского — дроев и малоазийского — дрилов, в именах кельтского бога Бальдра, фракийского царя Дрианта и греческой нимфы Дримо, фракийских городов Дрий и Друзипара, греческого города Дримы и острова Дримуса близ Клазомен. На современной карте этот корень легко отыскать в гидронимах Вардар, Вистрица, Драва, Дрилон, Дрина, Друенция, Нитра, Одра, Струма, Стрый, Трнава…

Вопрос действительно не из простых. Тут, как советовал Козьма Прутков, надо «смотреть в корень», дабы не терять времени на поиски родства, допустим, между «поросенком» и «папиросой». А выявить общий корень в разноязычных словах непросто. Вот четыре слова: латинское palam, славянское «поло», шведское fala, древнегреческое polos. Казалось бы, сходство, а значит, н этимологическое родство несомненны. А между тем одно в этом ряду лишнее. Если первые три понятия означают соответственно «открыто», «равнина, пустошь», «открытый, пустой» и родственны русским «поле» и «полный», то последнее означает ось и стоит рядом с древнеиндийским karati (двигаться), древнепрусским kelan (колесо), латинским colus (прядка) и родственно русским словам «полоз», «колесо» и «кола» — повозка с одной парой колес на оси, от которой, возможно, произошла колымага.

по-разному, совершенно несходно может звучать и имя одного и того же народа. Об этом следует помнить тем, кто выискивает родственные связи россов — руссов с роксоламами, росомонами, этрусками, херусками или пруссами. Особенно это видно на примере цыган. Еще в середине XVIII века студент Лейденского университета венгр Иштван Вайя заметил вскользь о возможности их индийского происхождения. Немцы запомнили эту мысль, и к концу того же столетия двое ученых — И. Рюдигер и Г. Грельман — превратили ее в научную гипотезу, сотню лет спустя доказанную их соотечественником филологом Августом Поттом.

Миграция цыган — это последняя волна переселения народов, происшедшая в конце прошлого тысячелетия, можно сказать, на наших глазах. Чем она была вызвана, в точности неизвестно. Возможно, какими-нибудь междоусобицами или кровной местью: по этим причинам происходила миграция некоторых племен Гиндукуша. Известно лишь, что представители самой низшей касты — домба (или муштика) зарабатывали на пропитание пением, плясками и музыкой, хотя и приписывали себе потом в чужих краях княжеское происхождение. Быть может, таким странным образом отложились в их памяти концерты, даваемые ими в княжеских хоромах. И вот однажды эти бродячие артисты покинули привычные места и со всем своим скарбом двинулись на закат. Как это выглядело, мы тоже не знаем, потому что слово urdo (телега) они явно позаимствовали уже по пути — в Иране, a grast (лошадь) — где-то в Армении. В лексиконе другого племени, возможно родственного, — ламбани, или ламбади, и сегодня кочующего по Мадрасу и говорящего на полудравийском — полухинди, таких слов нет. Под натиском мусульман предки цыган осваивали всё новые территории, но нигде не могли осесть надолго: территории уже были заняты, а местные жители настроены весьма решительно. Не найдя счастья в Иране (если не считать заимствования там самого слова «счастье» — baht) и Армении, эти пестрые армии примерно в XII веке пришли в Византию, оттуда переправились на Крит, в Египет и Италию, в 1427 году их впервые упомянули французские хронисты, затем они проникли в Великобританию, Данию, Швецию, а в XV веке через Балканы явились в южную Россию и через Германию и Польшу — в центральную.

И сколько стран, столько названий. В XII веке в Византии (PoNee) сложилась сама цыганская народность — рома. Именно тогда начали рождаться и другие ее имена. Волна за волной прокатывались цыганские орды по Малоазийскому полуострову и дробились у его западной оконечности, где бурлило море. Оставались два пути — на север или на юг. Были испробованы оба. Часть ромалов, повторив извивы береговой черты, прошла по Благодатному Полумесяцу и очутилась в Египте. Другая часть перехлестнула через Геллеспонт (Дарданеллы), стремясь вырваться на поля Европы. Отправной точкой был портовый город Сигей на одноименном мысу — в самой западной точке пролива, в районе Трои. Нетрудно вообразить, сколь длительной была эта эпопея, если название города стало именем племени: турки до сих пор зовут этот народ цинганами, немцы — цигойнерами, итальянцы — цингарами, шведы — цигенарами, а венгры, французы, поляки и русские — цыгацами. Впрочем, французы называют их также богемцами, а венгры — «фараоновыми людьми», по местностям, откуда они пришли. Египтянами (gypsies) именуют их по сей день англичане. Благочестивые голландцы дали им прозвище heidens (язычники), а финны — mustalaiset (черные). Все, да и сами они, забыли имя luri — вероятно, самое древнее, данное им иранцами еще в начале исхода с Гималайских гор: оно встречается в «Шахнаме».

Однако язык цыган, несмотря на многие заимствования, сохранил индийскую первооснову: они были названы по главному роду их занятий — песням и пляскам. Песня по-санскритски — gita. Священные тексты «Авесты» — гаты — это тоже «песнопения», в такой форме их преподносил Заратустра. Они и написаны на особом языке поэтов, получившем название гатского. От индийской гиты задолго до цыганской миграции произошло название древнегреческого музыкального инструмента — кифары (китары), знакомой также римлянам. В средние века ее называли цитрой, а в некоторых странах — гитарой (вероятно, впервые в Испании). Из индийского эпоса этот семиструнный инструмент, похожий на лиру, известен как vina. Испанцы окрестили цыган — гитанерия (общество песенников). От другого названия этого племени произошло слово «петь, песня» и в других языках: sing, song — в английском, singen, Gesang — в немецком, zingen — в голландском. Что же касается слова «рома», ставшего новым самоназванием цыган, то не исключено, что оно связано не столько с империей ромеев, сколько с уже упоминавшимся Сигеем: «сигейский», по свидетельству римского эпика и государственного деятеля I века Силия Италика, было синонимом слова «римский» — в переносном значении…

Нечто подобное могло произойти и с руссами.

Пахари или земледельцы — ратари — появились на Руяне. Предполагают — во II или III веке, когда этот остров уже точно был заселен славянами. Реальную дату едва ли можно установить, хотя руяне уже известны Беде Достопочтенному. Чуть ли не ежегодно археологи вносят те или иные поправки в область исторической хронологии. Но вот что интересно: в Геродотовых аротерах и руянских ратарях один и тот же корень — «рт». Не один ли это народ?

Явно в одном этимологическом ряду со скифами — пахарями и ратарями стоят и гиндукушские крестьяне — рюшен. Звучит почти как руссы, но не этимология ли это именно по созвучию? И тут уместно припомнить свидетельства летописцев. Известно, что во II–IV веках, когда начался распад славянской общности, в литературе наряду с венедами появляются еще два термина — анты и склавины (в греческой передаче). Эти три этнонима знает, например, историк Иордан, замечающий, что «их наименования меняются соответственно различным родам и местностям». Однако нечто общее у них оставалось. И это общее подметил Прокопий Кесарийский -язык, внешность, законы. Венедов, антов и склавинов он совокупно называет спорами, «потому что они жили рассеянно там и сям». Этим Прокопий объясняет то, что спорам приходится «занимать много земли». Принадлежит ли первое пояснение самому Прокопию или так проявил свою эрудицию переписчик его труда, как нередко бывало, — неизвестно. Но в этом свидетельстве совершенно очевидно смешались два разных понятия. От слова spora произошли sporas — рассеянный, разбросанный, живущий в одиночку (но также — род, племя), и sporos — сев, время сева, урожай (sporetis— сеятель). Сеятели! Земледельцы — те же аротеры, георги, ратари, рюши! Вот почему этим племенам надо было «много земли». Как и Геродот, его соотечественник Прокопий подметил самую важную черту славян — возделывание полей, а значит, оседлость. Возможно, споры — это примерно то же, что племя саспиров, упоминаемое Геродотом и обитавшее в районе нынешнего турецкого города Испир. Геродот не указывает на склонность саспиров к обработке почвы, быть может, по недостатку информации, но сходство названия этого ираноязычного народа» родственного скифам, и иранского же слова sipor, означающего плуг, скорее даже соху, может свидетельствовать в пользу этого.

Тогда проясняется и многое другое. Важнейшим участником пахоты был конь (Ross по-немецки). Но без него в ту эпоху уже не мыслились и войны: в древнерусском языке различались конь как рабочее животное (комонь) и верховое (фарь). Индоарийский корень рс/рш приобрел поэтому два генеральных значения, так или иначе закрепившиеся у разных народов: земледелие (или просто земля) и война, а как следствие второго — смерть и красный цвет, который был в Индии цветом воинов, как белый — цветом жрецов. Возможно, рудиментом этого явления стало двойное наименование жителей Рюгена — ратари (земледельцы) и руяне (красные). Второе значение сохранилось в сербском «рюен» — красный. До сих пор и в Индии, и в украинских степях находят древние скелеты с навечно въевшейся в них алой краской: ею покрывали тела, предаваемые земле.

Подобно тому, как бритты были «синими» людьми, славяне были «красными». Не случайно, видимо, Первая новгородская летопись обмолвилась о том, что «русь» прибыла с варягами с запада (с Руяна?), «и от тех варяг… прозвашася Русь». Название этого «русского» цвета закрепилось через латынь во французском (руж), румынском (рошу), венгерском (пирош, верош). «Ригведа» еще во 2-м тысячелетии до н. э. упоминает реку Раса «на краю света» (иранская Раха). Не Волга ли это — «красная река», известная под именем Ра Клавдию Птолемею и составителю франкских Сен — Бертенских, или Вертинских анналов, а под именем Рас — последнему римскому историку Аммиану Маркеллину? Любопытно, что это название могло звучать на санскрите еще и как Индра — буквально «река (инд) красная (ра)». Но самое, пожалуй, интересное, как повествует «Ригведа», что за реку Раса демоны угнали коров. Интересное, потому что в ирландском эпосе мы встречаем почти то же самое: «Однажды пришел Кет на восток и угнал коров у Людей Росс». Север для индийцев — восток для ирландцев, и обе эти ниточки могли сойтись как раз на Волге. Аммиан Маркеллин называет ее Ра на том основании, что на берегах той реки были заросли «лекарственного корня того же имени». Вопрос об этом корне не вышел еще из стадии гипотез, но большинство исследователей сходятся в том, что Аммиан имел в виду ревень — rheum. Индоарии из стеблей этого священного для них растения приготавливали опьяняющий «напиток богов» (сому), употребляемый при совершении обрядов, особенно погребальных.

Третье сердце славян билось далеко от Рюгена и Ромове. Но те же боги исправно получали свои жертвы и здесь — в Киеве, Ладоге, Новгороде. К сожалению (а в конечном счете — к счастью), сюда не дошли католические патеры, столь подробно составлявшие свои отчеты. Поэтому первое упоминание руссов о языческих богах относится к 980 году и принадлежит местному летописцу: «И начал княжить Владимир в Киеве один. И поставил кумиры на холме вне двора теремного: Перуна деревянного с серебряной (седой. — А. С.) главой и золотым (пшеничным. — А. С.) усом, и Хорса, и Дажьбога, и Стрибога, и Семаргла, и Макошь». Некоторые имена явно знакомы, хотя звучат несколько по-иному, другие встречаются впервые, а иные отсутствуют вовсе. Но о том, что при Владимире Киев был городом богов и что всем славянским богам здесь был воздвигнут храм или алтарь, знали и в дальних землях. По словам разных хронистов, официальный культ, отправляемый бесчисленным множеством волхвов — жрецов, астрономов и кудесников, имели в Киеве, кроме перечисленных русским летописцем, Велес и Дид, Дидилия и Коледа, Купала и Ладо, Лед и Полель, Услад и многие другие. Относительно Услада существует, правда, и иное мнение, основанное на приведенном выше описании киевской статуи Перуна, что его имя следует читать «ус злат», а следовательно, это вовсе не имя, а один из эпитетов Перуна…

Список киевских богов продолжает М. В. Ломоносов: «Всеми симл идолами наполнены были улицы и поля около Киева и во всей России распространились Владимировым суеверием прежде просвещения». Всех их, кроме Перуна, Ломоносов именует «меньшими богами» и замечает, что «по Перуне имел Волос первое место, коему покровительство скота приписывалось… Погвизд, Похвист или Вихрь — бог ветра, дождя и вёдра, Еол российский; Лада (Венера), Дида и Лель (купидоны), любви и браков покровители…» Кроме них он называет еще Купалу, Коляду и Дуная (Здуная).

Как ни странно, в числе важнейших не упомянут бог — кузнец Сварог, чей «железный век» в конце 2-го тысячелетия до н. э. совпал с возникновением земледелия, изобретением солнечного календаря и установлением патриархальной моногамии. Сварог символизировал собой небо. Обращает на себя внимание то, что его зовут именно Сварог, а не Сварбог: слово og или ogen означало «всеобъемлющий», от него произошли и индийское «сварга» (небо), и финикийское «океан». по-видимому, к X веку Сварог успел передать свои функции стреловержца Перуну, а кузнеца — Козьмодемьяну, аналогу греческого бога — кузнеца Гефеста, а у славян еще и покровителю брака. Сам же он был «оттеснен» мифотворцами в 7-е или 6-е тысячелетие до н. э. — в эпоху змееборцев. Ему стали приписывать победу над Киммерийским Змеем, а также воздвижение гигантских «змиевых валов», стоящих в одном ряду с мегалитическими постройками 3-го тысячелетия до н. э. Это его деяние заставляет вспомнить великана Сваранга из «Старшей Эдды», а мотив борьбы со змеем перешел на былинных богатырей. Быть может, уже в то время протыкание беременной дождем тучи воспринималось как родовспоможение, акушерский акт. И в этом плане культ Сварога тесно примыкает к культу Рода и рожаниц, занимавшему достойное место, хотя и не упомянутому ни летописцем, ни Ломоносовым.

Все исследователи, будто сговорившись, связывают культ рожаниц с рождением, родами, но никто не может толком объяснить, что же это за культ, почему рожаниц две и какое они имеют отношение к Роду. «Судя по сосудам с двумя парами сосков, у праславян еще существовали идущие из энеолита представления о двух рожаницах, двух Хозяйках Мира. Появилось ли уже на смену им в это время представление о мужском божестве Вселенной Роде, сказать трудно за неимением данных» — так сформулировал Б. А. Рыбаков суть проблемы.

У славян действительно существовали богини, ответственные за рождение. Сколько их было, мы не знаем. Уверенно можно говорить только о двух — Ректии, покровительствующей родам у людей и животных (ей приносили в жертву оленей и людей), и Лайме (Счастье) или Лаймеле — солнечной дочери Окопирна, опекавшей роды только у женщин, а кроме того, стоявшей на страже супружеской верности и любви и определявшей судьбу новорожденных. Она была прямым аналогом римской Луцины, чей праздник отмечался 1 марта, и гиндукушских Нирмали, Шуве и Чартои — Дади. В Латвии и сегодня салоны для новобрачных носят название «Лайма».

Не Ректию ли и Лайме называли рожаницами? Но какое отношение они могли иметь к Роду, если его имя связано со словом «родиа» (молния) и как нельзя лучше подходит к громовержцу Радегасту (Родегасту) — «повелителю молний»? А между тем вся эта троица в источниках обычно упоминается совокупно, причем подчеркивается ее первенство, иногда интернациональное, по отношению к Перуну: «Оттуда же начаша елини (греки. — А. С.) ставити трапезу Роду и рожаницам, та — же егюптяне, таже римляне. Даже и до словен дойде; се же словене начали трапезу ставити Роду и рожаницам переже Перуна, бога их» («Слово об идолах», XII век). В «Вопрошании Кюрикове» и других документах того же времени указывается, что «трапезой» служили хлеб, сыр или творог и медовый напиток или молодое вино. Все это очень похоже на осенний праздник урожая в честь Свантевита… Реконструируя «ритуальные пиры в честь Рода и рожаниц», Б. А. Рыбаков почти детально воспроизводит картину, описанную выше, где речь шла о Лебяжьебелом! А если вспомнить, что Род связан с красным цветом, то и слово «рожаницы» могло вначале звучать как «ружаницы» — красные, или «рюшаницы» (русаницы) — земледелицы. С водой, а значит, с земледелием связаны и русалки. Этот цвет и значение приводят к общеславянским словам рожь (в латвийском — rudzi) и урожай. Поэтому праздник Рода и рожаниц был новогодним: он отмечался в начале сентября, после сбора урожая. Русалок, как мы помним, вначале была двадцать семь. Таким же космическим персонажем выступает и Земберс на празднике уборки урожая: от каждого злака брали девять горстей зерна, делили каждую на три части и двадцать семь раз бросали в общую кучу… И хотя это всего лишь догадка, одна из возможных, такая ассоциативная цепочка вполне могла иметь место.

Трудно сказать, кого имел в виду автор «Слова об идолах», говоря о египтянах, греках и римлянах. Иногда предполагают, что Мойр или Парок — богинь судьбы — на том основании, что Лайма тоже определяла участь новорожденных. Однако Прокопий Кесарийский дал по этому поводу исчерпывающий ответ: «Судьбы они (славяне. — А. С.) не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот — вот грозит смерть, охваченным ли болезнью или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещание, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу; избежав смерти, они приносят в жертву то, что обгщали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы». Как видим, представление о богинях судьбы — судицах, сужаницах — могло возникнуть у славян не в «глубокой древности», как утверждает Б. А. Рыбаков, а не ранее VI века, когда Прокопий давал приведенное свидетельство, и раньше всего — у южных славян после их знакомства с умирающей мифологией своих римских соседей. Южнославянские богини судьбы (скорее, даже феи) Среча и Несреча, доля и недоля (Лихо), удача и неудача — это дочери Суда и несомненные потомки античных Мойр или Парок: Клото, прядущей нить человеческой судьбы, Лахесы, проводящей эту нить через превратности жизни, и Атропы, перерезающей ее. Трех этих Парок ввел в поэзию Гесиод. У Гомера их только две — Эса и Мойра. Оба эти имени означают одно и то же: судьба, рок, участь, жребий. У славян Среча плела прочную золотую нить — символ долгой жизни, а Несреча -тонкую, паутинную. Или — или: либо доля (раци), либо недоля (зирнитра), кому как повезет. Аналогичная пара возникла на берегах Балтики: Лайма всегда являлась к колыбели новорожденного вместе с Гиттине — богиней смерти и чумы, изображавшейся с косой. Первоначально и этих богинь — сужаниц было три: Лайма выступала заодно с Картой (провидицей будущего) и Деклой (покровительницей новорожденных и патронессой девушек, выбирающей для них женихов). Втроем выступали и скандинавские Норны — Урд, Верданди и Скульд, олицетворявшие прошлое, настоящее и будущее. Как Мойры и Парки, Норны — это женский вариант индийской триады: творца Брахмы, хранителя Вишну и разрушителя Шивы. Вначале, видимо, имя Норна было эпитетом богини Скульд: «орнай» — уничтожать, разрушать. Затем это значение перешло на всю троицу. Точно так же и Несреча потом «размножилась» в древнерусской литературе и превратилась в демонические существа, приносящие несчастья, — злыдней. Упоминание же Рода и Перуна в «Слове об идолах» легко объяснимо: Мойры были дочерьми Зевса.

Академик Рыбаков утверждает на роль рожаниц Ладу и ее дочь Лелю — богинь весенне — летнего цикла, связанных «с весенним возрождением природы, началом полевых работ, а в дальнейшем — с вызреванием урожая и летним солнцестоянием». Здесь уменьшительная форма имени Лель принята за женское имя. В Древней Руса лелей называли тетку, сестру матери (это сохранилось у болгар), никакого отношения не имеющую к обрядовым хороводам «Ладино хоро», проходящим под пение «Ла — долы». Поэтому нередко и Леля считают звукоподражательным именем вроде мамы, папы, деда. В поздние времена появились Ляля и женские, скорее даже девичьи, праздники «ляльники», отмечавшиеся 22 апреля, но если тут и есть какая-то связь с Лелем, то лишь опосредованная.

Лель или Леля — «нежный божок воспаления любовью», по определению М. Попова, известен поистине с незапамятных времен у многих народов, как и его неизменный спутник Полель — бог желания и страстной любви. Оба они — бесспорно индоарийского происхождения. Греки называли их Амуром и Эротом, но подлинные их имена восходят к шумерийскому Ш (дух, тень, дыхание), звучащему в именах Энлиля и Нинлиль. Месопотамский бог полей носил имя Лиль, хеттский бог подземного мира — Лельвани. Вавилоняне и ассирийцы изобрели даже диалектическую пару с такими именами — родоначальника демонов и оборотней, злого инкуба Лилу и столь же злую демоницу — суккубу Лилит. У ранних христиан Лилит считалась первой женой Адама до сотворения Евы. Судя по всему, ее постигла судьба латышской Лауме — бывшей богини родов и земли, жены Перкунса, щеголявшей в поясе из радуги и с веткой омелы в руке. После измены мужу она была низвергнута на землю и стала сначала черной феей, подменяющей детей и портящей пряжу, а потом — ведьмой — душительницей, насылающей ночные кошмары. «Светлая» же ее функция перешла к Лайме — по созвучию имен. Вряд ли нужно доказывать, что все они имели самое непосредственное отношение к плодородию. Бога, подобного славянскому Лелю, знали и франки, он тоже заботился о плодородии, и тоже не о людском, а о природном. И облик его напоминал славянского бога: в своей священной роще близ Швейнфурта он был изображен курчавым юношей, одной рукой вытягивавшим изо рта собственный язык, а в другой державшим кубок — вместо рога изобилия. Его называли Лоллом или Луллом. Возможно, именно его превыше других чтили лелеги. А в Болгарии до сих пор полелией называется «факел плодородия» в огненных полевых обрядах.

Лель и Полель были сыновьями Лады — «славной богини киевской, подобающей во всем Венере», — так отозвался о ней М. Попов. Лада — это киевская Красопани, богиня любви и красоты. Новобрачные приносили ей жертвы, чтобы она охраняла их супружеское счастье. Еще одним ее сыном был Дид, по мнению М. Попова, уравновешивавший деятельность своих братьев тем, что вызывал отвращение к любви. По другим данным, он, наоборот, был хранителем любовного огня, зажигаемого Лелем. Г. Глинка считал его богом супружества. Праздник Лады и Дида ежегодно отмечался в четверг перед троицыным днем. Девушки собирались на берегу реки или моря и бросали в воду молодую березовую ветвь, завязанную лентами в кольцо, чтобы по поведению лент определить свою будущую судьбу в роли хозяйки дома. Вероятно, эпитетом Дида был таинственный «Бог супружества» — брака по любви, помолвки и брачного обета. Известны два его изображения: одно — в виде мальчика с пристроившейся у него на голове парой голубков, другое — почти такое же, только без голубей, но зато с кольцом в левой руке, символизирующим неограниченную власть главы семьи. Таких истуканчиков молодые ставили в своем жилище, и они информировали их о будущем счастье и количестве детей.

Возможно, как супругу Дида (судя по имени) поляки почитали Дидилию — богиню брака, деторождения и, в обмен на обеты, исцелительницу от бесплодия. Марцанна или Дидилия как раз могли бы составить пару Ладе в роли рожаниц. К этому же сонму богов следует отнести Пицци — незримого участника церемонии соединения шафером жениха и невесты (он явно сродни Диду) и бога примирения Лигича, которому молились мужья, поссорившиеся по вине бога вражды и раздоров Жалса со своими женами, после чего те быстро утихомиривались (этим богом славяне безусловно обязаны Сварогу, ибо до введения моногамии таких жен попросту выставляли за порог).

Имя индоевропейской богини Лады известно по крайней мере с XII века до н. э., когда дорийцы завоевали Грецию: на их языке оно означало — госпожа. В разновременных греческих мифах Лада фигурирует то как Лето (римская Латона), жена Зевса, то как Леда, его любовница. Но в обоих случаях она рождает близнецов под стать Лелю и Полелю: либо Аполлона и Артемиду, либо Кастора и Полидевка. Латоне приносили в жертву овец и лошадей, она была покровительницей этих животных. А ее не менее распространенный вариант имени — Рато — сближает ее с земледельцами — ратарями. В честь Лады закалывали белого петуха, а ее имя равнозначно слову «лебедица» (вспомним петухов и лебедей Ретры!). Леда тоже родила Диоскуров от Зевса, принявшего обличье лебедя. С лебедями связана и Красоиани — это были ее «ездовые животные». Несомненно, Лада занимала заметное место в окружении Свантевита, особенно с тех пор, как ее культ слился с культом Дида и появилось новое божество плодородия — Дид — Ладо, или просто Ладо. С этого же времени словом «дид» руссы стали называть мужа, супруга.

И все же думается, что ни одна из этих пор — удача и неудача, счастье и горе, любовь и брак — не годится на роль рожаниц, хотя многие произошли как раз от них. Известно, что культ Рода отправлялся не жрецами, а жрицами — как на Крите и во многих других государствах древности. Почему же Северная Европа должна быть исключением? Если верховных жриц было две (а это вполне вероятно — в Спарте, например, правили одновременно два царя), то их-то и могли называть рожаницами, служительницами громовержца Рода, Хозяйками Мира. Возможно и другое: рожаницы — персонажи исчезнувшего мифа о близнецах, где Род мог играть роль, аналогичную роли Триглава, «выделившего» из себя Белбога и Чернобога. Тогда понятны их постоянная связь и общий культ. Может быть, рожаницы — это удвоенный Брутено при Видевуте? И, разумеется, прежде всего их молитвы были о всяческом плодородии. Этот культ в таком случае действительно уводит в каменный век, как и культ Свантевита и его родни. Лишь позднейшие исследователи уже в XVIII столетии, не мудрствуя лукаво, прямолинейно связали рожаниц с роженицами.

Очевидно, удвоение произошло также с Макошем и Мокошем — персонажами еще одного утерянного близнечного мифа. Хронисты, путая их функции, тем не менее четко различают этих божеств по написанию и уверяют, что статуи обоих стояли в Киеве. Макоша они называют покровителем мелких домашних животных и патроном пастухов. Головы животных присутствуют и в отталкивающей статуе Мокоша, о которой уже шла речь, и едва ли рукой западного летописца двигал полет собственной фантазии.

Мокош и Макош… На каком-то этапе, как и в случае с Кощеем и Кащеем, здесь произошло удвоение имен рез чередование гласных (мокрый — макать), а потом и неизбежная неразбериха, породившая разноречивые сказки и легенды. Макош из «брата» Мокоша превратился в его «сестру»: это видно хотя бы на примере богемско — моравской подательницы дождя Макослы. Имя это восходит к санскритскому макха — богатство, а без дождя какое же плодородие, какое богатство? Если Мокош как бог смерти неплохо подходит на роль мужской ипостаси Мораны, то Макошь (теперь уже женщина) составила бы недурную пару Велесу как богу богатства. Велес принадлежит эпохе скотоводов, когда понятия «скот» и «богатство» слились. Макошь же — божество земледельцев, подразумевавших под богатством нечто иное. Оба эти божества прекрасно уживались друг с другом — как сами скотоводы и земледельцы.

Когда и как Макха стала Макошью — этого теперь уже никто не скажет. Но что тут сыграло роль созвучие архаического имени двум более близким и понятным славянам понятиям — гадать не приходится. «Ма» чуть ли не на всех индоевропейских языках означает мать. Что же до слова «кош», то толковый словарь русского языка дает три его значения: плетеный из прутьев шалаш или загон (особенно для овец — кошара), поселок запорожцев (отсюда — кошевой) и большая плетеная корзина (кошелка, лукошко, кошель). Первое значение возвращает нас к статуе Мокоша, состоявшей из звериных голов: либо он был еще и покровителем домашнего скота, что всего вернее, либо богом — охотником. А третье значение слова «кош» заставляет снова вспомнить дождливую Макослу. Недаром, по свидетельствам летописцев, до введения культа Перуна Макошь почитали вместе с берегинями (русалками), тесно связанными с луной и водой, а также с упырями, питающимися кровью. Возможно, она, как Род, была поклонницей красного цвета — исконно русского. Другое описание Макоши сближает ее прежде всего с феями (хотя можно вспомнить и Мойр, Норн, Парок) — это большеголовая и длиннорукая женщина, прядущая по ночам. Шерсть же для пряжи дают, как известно, овцы — обитатели кошары. С домашними животными связывалась и Косларейца, любившая принимать облик кошки… Так в киевской Макоши соединился культ двух божеств — покровителей животных и полей. Существует также предположение, что это была женская ипостась Перуна или даже его жена. Ей была посвящена пятница — следующий день после Перунова.

Если в Киеве действительно стояли храмы и алтари «всем славянским богам», то в нем, кроме нам уже известных, должны были почитаться, например, польский Датан — податель счастья, удачи и обильного урожая, а также покровитель заимодавцев; богемско — моравская богиня хлеборобов Живена; защитник полевых и иных плодов у вендов и померанцев Крикко, почитавшийся вместе с Курко и Зилсбогом, ведавшим луной, охотой и плодородием полей; польские боги поля и пашни Лавкапатим и Модейна (в лесистых местностях Модейна считалась «хозяйкой леса» и составляла пару Дивериксу — оба они выступали в заячьем облике); прусско — литовский Смик — бог всего, что растет в первой борозде (кто переступал эту борозду — оскорблял бога, как Рем своим прыжком через борозду, проведенную Ромулом, подписал себе смертный приговор); приветливая прусская Явинна, благословлявшая рост и развитие посевов.

Все они выполняли одну функцию, возложенную на Макошь руссами (а точнее, русинами — так назывались украинцы, русняки, червоноруссы и австрийские галичане). Заботиться о животных ей помогали польские охранитель телят и ягнят Курвайчин, Кремара (Хрюшка), особенно неравнодушная к свиньям (ее поили пивом и медом, оставляя их у горящего очага), ее ближайший родственник Крук, тоже защитник свиней и другой домашней живности, а вдобавок покровитель кузнецов. Ласдона (Ветвистая) охраняла молодые кустарники, особенно орешники. Кирн заботился о плодоношении вишен, если во время сожжения жертвы не забывали прикрепить на вишневое дерево горящую свечу. Зосим вместе с Бубилсом и его женой Аукштайей охранял пчел. К помощи Мьехутеле взывали при сборе лесных трав для окрашивания тканей.

Если Макошь была еще и богиней охоты, то ей близка польско — богемско — русская Зевана. А вендский Ипабог, почитавшийся в Радигощи и на Руяне, сам напоминал своим видом статую Мокоша — его диспропорциональный трехглавый истукан, облаченный в грубую одежду до колен с каймой по ее нижнему краю, с отвратительным лицом, заросшим густой клинообразной бородой и свисающими еще ниже незавитыми усами, имел глубокие глазные впадины, а на одной голове красовалась круглая рогатая каска с закругленными зубцами по ее окружности.

Связующим звеном между двумя подательницами плодородия — Ладой и Макошью — была Дшидшелья, или Дшивона, вобравшая в себя все их функции. Эта юная богиня охоты, вооруженная луком и колчаном, в высоко подвязанной легкой одежде, стала доброй провожатой охотников. Она приносила им удачу, укрощала диких зверей, но, в отличие от недотроги Артемиды, охотно дарила свою благосклонность молодым, красивым и храбрым охотникам. Ее именем стали нарекать новорожденных, чтобы они выросли достойными внимания Дшидшельи, и довольно скоро она превратилась в богиню любви, а позднее, под именем Дшидшинлы, — в богиню брака.

Не меньшим правом на популярность пользовались в Киеве и сыны Сварога — Дажьбог, родоначальник руссов, считавшийся мужским вариантом Сречи, персонифицировавший солнце, его свет и тепло, и безымянный Сварожич, или Божич, которому молились в свинарниках и овинах, — олицетворение огня земного, нередко изображавшийся в виде златорогого оленя. Сварожи — чем — главным богом лютичей — иногда называют Радегаста, а Г. Глинка явно смешивает Дажьбога со Свантевитом: «Световид», по его мнению, — это «солнце, жизненная теплота». Отсюда пошла ошибка, будто в Арконе в день летнего солнцестояния отмечался праздник Свантевита. Скорее, это был день Дажьбога. Но какое имя он носил на Руяне — неизвестно, тем более что Дажьбог упоминается Г. Глинкой отдельной строкой как податель «благополучия». В качестве же «начального огня, эфира» он называет Зничь, то есть Жничь. Такое божество действительно почиталось в Киеве в виде вечного, неугасимого огня, исцеляющего больных и страждущих. Не исключено, что это восточнославянский вариант Флинса. Жничь, по всей видимости, посвящался богу медицины и фармакологии Хореи. Но и тут загвоздка: если вспомнить его статую, упомянутую выше, можно недоумевать, почему Хореи иногда считают божеством пирушек и попоек, вроде Бахуса. Очевидно, на том основании, что в Киеве он изображался обнаженным, с виноградным венком на голове, сидящим на опрокинутой бочке, и что в жертву ему приносили пиво и медовый напиток?

В некоторых рукописях зафиксирован другой вариант его имени, по-видимому, более правильный — Корша. Отсюда могли произойти общеславянские корчага и корчак (кувшин), а позднее — корчма. Возможно, в те времена хмельные напитки считались целебными. Что же касается слов «корчи», «корчиться», то они могли принадлежать как богу медицины, так и богу пьянства. Венды предпочитали обращаться к Урию — лекарю и покровителю дома, наделенному даром волшебства, а пруссы — к солнечному Аусвайксу, всегда готовому помочь больным и дряхлым (он образовывал божественную тетраду с Пелвитте, Пергубрием и Пуш—» кайтсом). Хореи же был прежде всего богом руссов и тоже, как видим, имел отношение к плодородию.

Приближение смерти предвещали хрипы и конвульсии больного — это был верный признак того, что к нему явилась Смертница, чтобы отделить душу от бренной оболочки. Ее могли видеть все, кроме самого умирающего. Смертница неприкаянно бродила по дому из конца в конец и исчезала только тогда, когда кончина становилась неминуемой. Душу сопровождал к ее новому обиталищу Совий, а встречал зверообразный польско — силезский бог смерти Ний, обитавший поначалу в районе Гнезно, а позднее — Немчи. Вариант его имени или, быть может, прозвища — Нийям, Нийяма — свидетельствует о его прежнем тождестве с индийским Ямой, тоже повелителем загробного мира. Г. А. Глинка сообщает, что Ний был неумолимым судьей и безжалостным исполнителем собственных приговоров, «владычествующим над преисподними странами», где среди «кипящего моря зол» стоял его престол. Это он посылал к людям на ладье «Навь» Смертницу и прочие «ночные ужасные привидения». Его идолу, выкованному из железа, жертвовали «не токмо кровию животных, но и человеческою, особенно же во время каких-либо общественных злоключений».

Н. В. Гоголь многие черты Ния по созвучию имен перенес на своего Вия, возможно, не подозревая, что Вий — это не кто иной, как общеславянский бог ветров Вей в украинском произношении, «потомок» индийского Ваю (Ваты). Ний имеет много общего с германским Дспгелем — «косарем». Этот бог смерти представлялся в виде бородатого старика, отбивающего косу (иногда золотую) на железной или серебряной наковальне, установленной на кладбище. К этому же кругу принадлежит и русский герой Рогдай (правда, финского происхождения) — сын Смерти, сразивший булгарского великана Тугарина Змеевича, ибо не ведал страха гибели. Тугарин в этом сказании наделен некоторыми чертами Кащея: он хотел вызвать на поединок князя Владимира, женившегося на Лепе, дочери булгарского князя, против воли ее отца. Лишь самой Лепе удалось выведать тайну уязвимости Тугарина, его «ахиллесову пяту», — Рогдай ослепил его светом. Этот сюжет принадлежит мировому фольклору, в том числе и христианскому (легенда о Самсоне и Далиле).

С большой долей уверенности можно утверждать, что все эти боги имели посвященные им праздники с игрищами — народными зрелищами. Но как они выглядели — неизвестно. Французский социолог П. Друэн подсчитал, что во времена европейского средневековья церковь установила сто пятнадцать праздников, кроме воскресных дней. Многие из них, безусловно перекроенные из языческих, сопровождались состязаниями поэтов, музыкантов и гимнастов. И непременно — гаданиями (щедрованиями). Чуть ли не до наших дней дожили такие их виды, как кобь (гадание по полету птиц) и рабдомантия (гадание прутом), не говоря уже о колядовании, гадании по зеркалу, воде, лентам и так далее.

Существовал праздник появления змей на земле (25 марта) и ухода их под землю (14 сентября). Был праздник весеннего пробуждения медведя (комоедицы, 24 марта) и первых всходов яровых (2 мая). В январе отмечались русалии (в конце святок) и день Велеса, чей каменный идол видели в Ростове еще в XI веке. 22–23 апреля чествовали Леля и Ладу и прогоняли скот сквозь пламя костров, 27 апреля -ярилу. 10 мая клали в борозду хлеб и лили пиво по случаю именин Земины и ее брата — близнеца Земепатса (Господина земли), а старики перед сном приникали устами к земле, бормоча заклинания. 5 июля справляли именины Месяца, а 8 апреля — встречу Месяца с Солнцем. 24 июня, в начале жатвы, приносились жертвы и разжигались огни Купалы, а 1 мая — Вальпургиевой ночи, когда еще раз приветствовалась Лада. 15 августа и 18 сентября латыши почитали Марю — мать Лаймы и охранительницу коров. 20 июля посвящалось Перуну, в этот же день южные славяне искали его цветок — перуницу (богищу), а прибалтийские — полевую горчицу. 29 июня поминался Кострома, а 4 июня — снова Ярила.

Ярила в поздние времена, по-видимому, отождествлялся с Яровитом — бывшим военным богом, вобравшим в себя некоторые черты Свантевита и сделавшимся покровителем урожая, всяческого плодородия и новорожденных. Его почитали заодно с богом богатства Велесом и внуком его Бояном. В «Велесовом городе» Велегощи один из храмов был посвящен семиликому Яровиту — босоногому юноше на белом коне и в белых одеждах, с горстью ржаных колосьев в левой руке. А белорусы мыслили его как девушку в белом, с венком из колосьев или цветов на голове, пучком ржаных колосьев в левой руке и с человеческой головой — в правой. Так изображали их западные соседи Меду или Фосту. В апреле этому богу посвящался праздник первой борозды, как Пергубршо и Смику в марте (поправка на климат!). Наверняка он почитался и в чешском Велеше, тоже «городе Велеса».

В первый день сентября праздновалась «свадьба свечи» — первое зажигание света осенью. 28 октября свершался праздник «рога изобилия» с освящением плодов и льна, в этом же месяце закалывали свинью в честь богов загробного мира. Такие праздники, говоря словами греческого поэта Пиндара, «хранили мир от распада и хаоса».

Любое действие, так или иначе связанное с сельским хозяйством или с жизнью вообще, имело духа или бога — покровителя. Польская Луибегельд извлекала желуди из скорлупы и отделяла пшеницу от спельты. Дом хранили домовые, а усадьбу и стада — польско — силезский Гардунитс, отгонявший от них диких зверей. Двери охранял Валгино, огонь и домашний очаг — Жничь, Чур стоял на страже границ и земельных участков. Регулярно объезжали небосклон на колеснице Перуна богини времени.

На то, что это были чисто земледельческие культы, характерные для большинства государств на ранних этапах их развития, указывают многие имена богов и их атрибуты: бузина Пушкайтса, конь, копье или вепрь Сварога, волк Флинса, рябина Шермукшниса, олень Гуди. Когда не хватало имен, славяне, как и греки или римляне, нарекали богов по их морально — этическим качествам. Так появились Добребог и Чернобог, Обмен и Услад, Злебог и Сильный Бог, Живе и Красопани.

Все славянские праздники, как у греков или римлян, должны были иметь детально разработанные ритуалы, и все они посвящались богам. Один из таких ритуалов — жертвоприношение петуха, сохранившееся в некоторых областях Германии. Возможно, это была жертва тому неизвестному божку, чье изображение найдено в Радигощи рядом с гермой Ругивита — Каревита. Он тоже был двуликим, как сама герма, и, возможно, подобно римскому Янусу, символизировал год уходящий и год наступающий, умирающую и воскресающую природу. Вероятно, у славян «петушиными» богами были также Курко (судя по имени) и Радегаст (судя по его статуе). Не в честь ли Радегаста носили на шляпах петушиные перья, как он на своем шлеме, а вырезанные из дерева изображения этой птицы ставили в жилищах? Культ петуха — индоарийский, он известен во всех трех поясах мудрости. Вначале он, по-видимому, был тесно связан с культом яйца. Когда вода породила огонь, от его тепла создалось Золотое Яйцо, из которого возник Брахма и сделал из верхней половины своей колыбели небо, а из нижней — землю. «В древности небо и земля еще не были отделены друг от друга, а инь и янь еще не были разделены. Они составляли хаотичную массу, подобную яйцу с неясно очерченными границами, наполненную зародышами. Более чистая и светлая часть выделилась и образовала небо, в то время как более тяжелые и плотные элементы опустились и создали землю», — подтверждается в японской «Нихон сёки». Индийцев и японцев никогда не мучил вопрос, что старше -яйцо или курица. А в сказках разных народов яйцо — вместилище жизни злых персонажей, например Кащея. Во многих странах яйца красили в красный цвет — цвет счастья и плодородия. Эту мысль восприняли от иудеев ранние христиане: яйцо символизировало для них жизнь и весну, его часто запекали в пасхальные блюда.

Мольба о плодородии принимала иногда довольно странные формы, закрепившиеся в конце концов у христиан в шествиях с зелеными ветками в вербное воскресенье. Они очень напоминают процессии старцев, идущих к Белбогу с пальмовыми ветвями в руках. Такие же сценки разыгрывались у англичан и германцев: их вербное воскресенье носит название пальмового. А итальянцы срезали для этих случаев ветви оливы. Пальмовая и оливковая ветви тоже вошли в Библию как символы мира. Славяне, германцы и кельты использовали и молодые березовые ветви: они стегали ими дубы и иные священные деревья. Такой «прут жизни» в Северной Франции делают из самшита, в Эльзасе и Лотарингии употребляют для этой цели горящие факелы — брандоны, а в Болгарии — полелии. Аналогичный праздник — луперкалии — знали и древние римляне. Они посвящали его Луперку — древнеиталийскому скотьему богу, охранителю овец и коней — и отмечали 15 февраля. Этот месяц до 450 года до н. э. был последним в календаре и считался месяцем очищения. Название его произошло от вырезанного из шкур жертвенных животных пастушеского ремня — фебруа. Жрецы — луперки стегали им по правому плечу пробегавших мимо них обнаженных людей, особенно женщин, чтобы обеспечить плодородие. Но возможно, что в названии февраля слышен отголосок имени Фебрууса — этрусского бога подземного царства, откуда произрастали злаки и куда отправлялись душ» умерших. В жертву ему закалывали козу; жарили мясо на ивовых прутьях — и начинался пир, а потом состязания в кулачном бою и метании копий и камней. Позднее Луперка отождествили с Паном и стали называть Паном — Ликеем («волчьим»). Лупус тоже означает «волк», только по-латыни. Функции же луперков перешли ко всем римским гражданам, а на закате Рима — к рабам. В 492 году папа Геласий I специальным эдиктом перенес этот праздник на 2 февраля, переименовав его в праздник Богоматери, а в руки участников вложил свечки. Таким он сохранился до наших дней. В первозданном же виде этот обряд уцелел в скандинавских странах, где на масленицу люди стегают друг друга прутьями, давно уже не понимая, для чего они это делают, и еще там, где устраивается бичевание чучела Перхты. по-видимому, такой праздник был известен и на Востоке, но скорее всего отсутствовал у греков. Ни Геродот, ни его читатели так и не смогли взять в толк, для чего персидский царь Ксеркс приказал «выпороть» бичом море, потопившее его корабли, а потом обвенчался с ним, бросив в воду пару наручников, как потом венецианские дожи бросали в лагуну перстень.

В числе важнейших был праздник проводов зимы, разыгрывавшийся в разных странах и в разное время, но по удивительно сходному ритуалу. И это сходство выдает его возраст, уводит к культу умирающих и воскресающих богов — Усира, Таммуза, Адона. Смена времен года, изменения звездного неба и состояния земной растительности — все подводило к этой мысли. Различия в репертуарах зависели лишь от географических причин, на них только и нужно вводить поправку, помнить, что в Грецию весну приносила ласточка, а в Скандинавию — ворона. В Ирландии и Англии весна начинается в феврале. У славян, финно — угров и германцев расправа с Мораной, Марцанной, Смертницей, Кисой совпадала обычно с масленицей или пасхой. Римляне справляли свой праздник плодородия в мартовские иды — 15-го числа — и посвящали его древнеиталийской, а возможно, этрусской богине благополучного года Анне Пе — ренне. Все эти празднества имели много общего, о чем можно судить хотя бы по описанию Овидия:

Обычай факельных игр, зажигания костров и очищения скота огнем также был хорошо известен в Риме. Эти пастушеские таинства парилии или, точнее, палилии справлялись в годовщину основания Рима 21 апреля и посвящались древнеиталийской покровительнице пастухов и скота Палее, возможной этимологической родственнице Полеля. В этот день зажигали костры из соломы по три в ряд, пастухи прогоняли между ними скот и сами прыгали через огонь -точно так же, как это делают итальянцы и сегодня.

Главным праздником кельтов был самайн, установленный Лугом после поражения туатов. Он отмечался в ночь на 1 ноября. Скот загонялся в стойла, и вся Кельтика погружалась в беспробудный мрак — ни одного огонька, кроме звезд, если небо было безоблачным. Затем облаченные в белое друиды, каждый в своей епархии, торжественно зажигали трением священные костры Бригиты из строго определенных сортов дерева, собранного жителями загодя, а их песнопения эхом откликались во всех уголках страны — везде, где стояло хоть какое-нибудь изваяние или алтарь. У костров приносились жертвы (вплоть до средневековья человеческие), потом от главного огня затепливались тысячи других на алтарях и в домашних очагах, и после непродолжительных молитв начинались веселые пиры, игры и состязания. Добрый великан Дагда с огромной палицей и его жена Бойн вступали в единоборство с богинями разрушения Морриган и Бодб. Призом служили хорошая погода и обильный урожай в предстоящем году. Словно крышки сосудов, откидывались верхушки холмов, и их обитатели выходили к людям, чтобы принять участие в праздничном разгуле, погадать или выполнить какую-нибудь просьбу. Через неделю все возвращалось на свои места, и наступала власть злой одноглазой Кайлеах (Старухи). Может быть, так эвфемистически называли в преданиях Морану или, скорее, Холле.

В конце января Кайлеах отправлялась на Остров молодости, отыскивала в глухой чащобе источник с «живой» водой и 1 февраля являлась из леса юной и прекрасной Бригитой. По ее примеру люди в этот день умывались росой или снеготалом. Имя богини произошло от кельтского brig — сила, и она вполне оправдывала его. Бригита разрушала ею же созданные ковы и давала урожай, одевала землю цветами и зеленью, покровительствовала семье, охраняла дома от пожара и согревала моря и реки, погружая в них свои руки. Эта «девушка — старуха» очень напоминает германскую Хольду, славянскую Полудницу — Ржаницу и некоторых других двойственных персонажей. Словом, наступала весна, умершая природа возрождалась к новой жизни. Прошлогодние снопы наряжались в женские платья и участвовали в празднике Бригиты — прямая противоположность сожжению кукол Мораны.

А в ночь на 1 мая, накануне первого выгона скота на пастбища, с первым проблеском зари друиды вновь зажигали на холмах огни Бригиты, и почти в точности повторялся ритуал самайна, с той лишь разницей, что между кострами трижды прогоняли скот — по паре животных от каждого стада. Так приходил пастушеский праздник солнечного Бельтана, или Бельтан — Белена, — с умыванием росой, гаданиями, играми и пирами. Аналогичный весенний праздник знали многие народы, например японцы, называвшие его тосигои — но мацури. Они пересаживали в этот день саженцы риса на поля и возжигали священный огонь (обряд гома). А славяне приносили жертвы Ладе, Лелю и Диду (в некоторых поздних документах он выведен под именем Бода). Но у них была и более близкая параллель празднику Бельтана — пастушеский праздник Овсеня (Авсеня, Усиньша), покровителя лошадей, имевшего двух сыновей — близнецов, подобных Ашвинам. С Ашвинами и Ауской Овсень связан и этимологически, и календарно: его праздник отмечался в день первого выгона скота, когда Овсень совершал первый выезд в золотой колеснице, запряженной застоявшейся за зиму девяткой коней. Его символом была пара лошадей, как на празднике Бельтана, а символы близнецов — два хлеба — бросались в огонь вместе с куском жира. На эти дни праздников приходилось большинство свадеб: плодородие земное и плодородие человеческое были составными частями целого — Природы. Древние германцы выбирали себе невест только в мае.

Однако ни кельты, ни славяне, ни германцы, как уже говорилось, не успели завершить строительство своих пантеонов. Лишь бесформенные осколки уцелели в сочинениях хронистов, отчаянно противоречащих друг другу, безбожно перевирающих имена, подменяющих факты домыслами и перемежающих все это безудержной фантазией. Однако кое-что уловить все-таки можно. Например, ясно выделяются триады — основа основ всякого пантеона. Вот одна из них: Окопирн (воздух), Перкунс (огонь) и Тримпс (вода). Ее считают главной, у германцев этим богам соответствуют Гес (его жертвы вешались), Таранис (его жертвы сжигались) и Тевтат (его жертвы топились, как жертвы Нерт), а у восточных славян — крылатый Симаргл, знойный Дажьбог и дождливая Макошь. Это три состояния неба — кельтско — германского Луга, славянского Сварога. Тримпс потом раздвоился на морского бога Антримпса и бога рек и источников Потримпса. Потримпс образовал две новые триады: с Перкунсом и Пикколсом (юность, зрелость и старость), с Тримпсом и Антримпсом. Потримпса и Антримпса можно сопоставить с Белбогом (добро, мир, земля, раци) и Чернобогом (зло, война, преисподняя, зирнитра), поскольку их «родителя» Тримпса обычно уверенно отождествляют с Триглавом — даже по имени. Окопирн также образовал вторую триаду — с Антримпсом и Свайкстиксом (воздух, вода, звезды) и третью — с Пердоитсом и Пушкайтсом (небо, море, земля).

Все эти и многие другие тройственные союзы древних богов заменил в конечном счете один — христианская Троица.