Третье открытие силы

- Возможно, - согласился он. - Только я не помню. Вас тут каждый год вона сколько слоняется... Всех разве упомнишь... И каждый говорит, что навсегда. А после возвращается опять и путает всю картину...

Он немного помолчал, а потом как бы шутя поинтересовался:

- И что, все три года так и топал на юг? И теперь только вот добрался?..

- Три года? - в тон ему ответил я. - Всю жизнь!.. Но до конца так и не дошел... Ведь мы с тобой по-прежнему движемся на юг. Значит, еще есть куда... Похоже, другого направления здесь просто-напросто не существует... И любой путь в этих местах непременно ведет на юг...

Он ничего не сказал, только сбросил скорость до ста двадцати, добыл из пачки сигарету и прикурил от спички, сложив лодочкой руки и придерживая локтями руль.

Возле полузаброшенного консервного цеха на краю вытянувшегося вдоль пустынной дороги пыльного поселка он остановился.

- До остановки дойдешь сам... Автобус будет завтра в шесть утра... Если будет... Можешь у бабки на сеновале переночевать. За штуку пускают.

- Да я, наверно, на пляже перекантуюсь.

- Дело твое... Только ночью северный ветер придет...

- Непохоже, небо-то вон какое ясное. По всем приметам погода испортиться не должна...

- А здесь верить приметам - последнее дело... За день ветер может обойти полный круг... И не один раз... Полуостров... Ну, ладно, мне пора возвращаться на север. Ты же не один здесь такой бродишь...

Я протянул ему пятитысячную бумажку:

- Нормально?

- Э-э, нет братец, - протянул он, - три года прошло, как-никак... При нынешней-то инфляции... Десять штук, меньше не выходит.

Я порылся в карманах, отыскал там пятидолларовую купюру.

- У меня сдачи нет, - сказал он.

- И не надо, - мирно согласился я.

- Ну, спасибо, - сказал он. - Только на будущем-то это не отразится...

- И хрен с ним, что мне - будущее? Кто знает, что произойдет завтра - после того, как закончится сейчас и здесь?.. И потом, вряд ли я сюда вернусь...

- Это ты сегодня так говоришь... Здесь сейчас никогда не заканчивается... И завтра ничего не происходит... И на моей памяти еще ни разу не случилось так, чтобы кто-то не вернулся...

Он захлопнул дверцу. Машина развернулась и укатила прочь - в пустые миражи августовской степи.

Сквозь раскаленное безлюдье поселка я размеренно шагал к пустынному пляжу, в самой середине которого сиротливо маячил местами окруженный покосившимся сетчатым забором навес - шиферная крыша на восьми ржавых столбах. Было очень тихо, и пространство стихов само собой соткалось в горячую ткань сквозьсонных видений, захлестнув меня потоком того, что может быть выражено только в нем, или же так и должно остаться невыразимой в своей непостижимости тайной простоты.

Мутно-белые стены ослепших от зноя лачуг вдоль расколотой солнцем дороги.

Струящаяся в горячем воздухе череда каменистых заборов.

Пронзительный глаз цикория в буром кювете...

День прошел в знойном покое лишенной ветра жары. Наступил вечер.

Я сидел на песке, спиной прислонившись к одной из опор пляжного навеса, и от нечего делать следил за тем, как неотвратимо рушится свет, и солнце падает в плотную пелену восходящих из-за горизонта тяжелых туч. Старик был прав. Ночью придет северный ветер. Но дождя не будет. Дождь, вероятнее всего, начнется завтра, когда я буду уже в пути. Ведь мне не хочется, чтобы он пошел ночью...

Я расстелил спальник и забрался в него, предварительно насыпав в том месте, куда собирался положить голову, кучку не успевшего еще остыть песка.

Ночью я проснулся от рева прибоя. Высунув голову из спальника, я увидел, что вокруг очень темно. Я сел и посмотрел на море. Северный ветер гнал по заливу огромные волны. Прокатываясь мимо почти по касательной к берегу, они цеплялись краями за кромку пляжа и с ревом обрушивались, сворачиваясь в гигантские буруны яркой изумрудно-зеленой пены. Вся поверхность моря тоже была покрыта бурунами, и они точно так же ярко светились в непроглядной тьме. Небо было плотно затянуто тучами, вспышки маяка на мысу то и дело выхватывали на нем низкие светло-черные клубы. Я выбрался из спального мешка и немного прошел вдоль пляжа, чтобы в сторонке справить нужду. Прогремел далекий гром. Я чувствовал, что в этой ночи есть нечто необычное, с чем прежде я здесь никогда не сталкивался. Снег!.. Редкие и очень крупные хлопья летели параллельно земле, несомые непреклонными потоками северного ветра. Может, показалось? Я вернулся к спальному мешку и зажег фонарик. Снежинки заплясали в его луче... Снег в августе, в южной степи, там, где его и зимой-то не особенно увидишь...

Когда перед рассветом автобус, в котором, кроме меня, было еще четыре пассажира, загудел дизелем, отправляясь в свой полусуточный бег по степному шоссе, по его крыше защелкали первые капли мокрого стального дождя.

После полудня - во время одной из пятнадцатиминутных остановок - я позвонил домой, стремительными перебежками преодолев расстояние от автобуса до отдельно стоящего сортира и оттуда - до здания автостанции, но все равно основательно промокнув под тяжелыми струями затяжного южного ливня. Трубку подняла дочка. Она тут же сообщила мне, что завтра утром будет суббота, и они поедут к дедушке и бабушке на дачу. Я сказал, что возвращаюсь домой, и услышал, как она радостно кричит во весь голос:

- Ма-а-ам, папа возвращается!..

Время разговора истекло, а второго жетона у меня не было, поэтому я повесил трубку и, согнувшись под тяжестью слитых в почти непроницаемую пелену капель, побежал обратно в автобус...

Снаружи начинало темнеть, потоки дождя струились по стеклам, превращая мир за окнами автобуса в спутанную оптическим обманом пелену ирреального коловращения пустых полей, редких придорожных поселков с вылинявшими вывесками продмагов, пирожковых и замызганных кафе, одиноких деревьев и облепленных мокрой пылью километровых столбов... Я смотрел на все это и чувствовал, как в очередной раз на меня неотвратимо накатывается пространство, в котором не существует ничего, кроме обрывков слышанных или читанных где-то когда-то стихов...

Спустя некоторое время стихи действительно пришли - стихотворение, которое я впервые прочел лет пятнадцать назад. Оно было написано синей шариковой ручкой на фантасмагорическом слое социалистической салатовый нитрокраски поверх древесно-стружечной внутренней реальности парты в одной из аудиторий двенадцатого корпуса Киевского политехнического института. Видимо, стихи придумал кто-то из студентов, еженедельно пользовавшийся услугами междугородней автобусной связи. И этот человек знал, что значит безнадежно зависнуть в железно-стеклянном ящике, который с надсадным гудением навязчиво болтается где-то в несуществующем промежутке между прошлым и будущим, между там и здесь...

Пончики, мороженое, соки, промтовары, хлеб, степная грязь, тополя без листьев вдоль дороги, и времен автобусная связь, города, поселки и промзоны, и в апрельской зелени хлеба, бытия невскрытые законы так смешно запутала судьба, серый дождик, дворники на стеклах, неразрывность следствий и причин, кровь и пот, и в них душа намокла, проходя сквозь тысячи личин. Под колеса катится дорога, вряд ли все проходит без следа, что-то ищем - Бога ли, не Бога - и бредем неведомо куда. Все давно слилось в оконной раме, спутан мир потоками дождя, неисповедимыми путями в вечность неизменно уходя...

Каждый раз, когда занятия проходили в той аудитории, я садился за парту, на которой были написаны эти стихи. И изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год наблюдал за тем, как постепенно стираются их слова и неотвратимо затягиваются хитросплетениями свежих формул, анекдотов, и дивных творений студенческого матерного фольклора... Как-то само собой получилось, что я запомнил стихотворение, хотя так и не узнал, кто его написал, равно как и того, осталось ли оно где-нибудь еще, кроме той парты и моей памяти...

Теперь за окнами автобуса был серый август, похожий, скорее, на вторую половину октября, и вязкое каменисто-бурое поле щетинилось за обочиной колючими обрезками кукурузных ног, а утратившие привычную пыльную матовость листья на придорожных тополях едва начинали желтеть. В остальном же ничто не изменилось за пятнадцать лет, прошедшие с того дня, когда кто-то где-то услышал внутри себя биение строк и отправил их в стремительный бег наискосок по глянцевой поверхности казенной древесно-стружечной плиты. Как не изменилось ничто за все те сотни, тысячи, и десятки тысяч лет, в течение которых мы упрямо и вяло толчемся на этой земле, обильно орошая ее потом и кровью, и мутными потоками слез, смешанных с холодной прозрачной самодостаточностью равнодушных дождей...

Сумерки сгущались, дизель ровно гудел, и от нечего делать я автоматически начал вслушиваться в его звук. Он был похож на жужжание множества пчел. Потом я вдруг обнаружил, что точно такой же звук существует где-то у меня внутри. Он возникал в области промежности и наплывал волнами, поднимаясь вверх по серединной оси тела и вновь падая вниз. Одновременно со звуком в теле плотной горячей струей поднималось нечто, похожее на фонтанирующий вверх по позвоночнику поток раскаленного металла. Сначала он дошел до точки над половым органом, затем добрался до уровня пупка и поднялся вверх до солнечного сплетения. Потом жужжащий поток раскаленного металла залил сердце и достиг гортани. И последними двумя мощными стремительными бросками он заполнил голову, разделившись в ней на две части, из которых одна устремилась вниз в тело, а вторая - вверх, в бесконечность. Та, которая пошла вниз, потоком жидкого огня заполнила все мышцы и органы тела, превратив их в что-то очень плотное и твердое. Я чувствовал, что в этом состоянии не смогу пошевелить даже пальцем. Вторая часть потока подхватила мое восприятие и вынесла его прочь. Сначала я увидел головы пассажиров, потом перед взглядом прошло сечение автобусной крыши, степная дорога, сумеречный горизонт... Горизонт округлился, я увидел тучи сверху, потом - тонкую светлую полоску атмосферы вокруг планеты, потом - саму планету, которая вдруг провалилась куда-то с немыслимой скоростью и превратилась в крохотную точку среди мириадов таких же точек, существовавших внутри меня. И где-то там, на открытой всем космическим ветрам голой поверхности крохотной точки в бескрайности холодной Вселенной, была еще меньшая - совсем-совсем крохотная точечка наделенной ограниченным рассудком плесени, в которой было сконцентрировано все немыслимо огромное самоосознание этой фантастической бесконечности. Это настолько впечатлило меня, что я перестал видеть Вселенную внутри себя. Остался только огонь - бесконечное пространство бушующего огня...

Я боялся, что не сумею вновь собрать себя в теле, но страхи мои оказались напрасными. Через некоторое время я обнаружил, что вернулся откуда-то с другой стороны. Словно Сила, устроившая эту дивную демонстрацию, завершила в многомерном пространстве Мира некий кольцевой путь и возвратилась на круги своя.

Однако что-то кардинально изменилось. Мое состояние определенно отличалось от того, каким оно было до начала восходящего движения Силы. Немного поэкспериментировав, я понял, чем именно. Тот аспект Силы, который был задействован в этом подъеме, теперь оказался полностью подконтрольным моей воле. Я мог по своему желанию заставить Силу мгновенно подниматься вверх до самой головы и выше, мог с легкостью остановить Ее в любой момент восходящего движения и свернуть обратно в точку в основании туловища, я мог даже заставить Ее по моему желанию пройти полный круг и возвратиться с другой стороны. Я полностью контролировал все Ее побуждения и мог абсолютно осознанно управлять всяким Ее движением. При этом никаких ощущений, подобных ощущению потоков раскаленного металла в теле, больше не возникало. Все происходило очень быстро, легко и естественно и напоминало плотные дуновения горячего степного ветра. И каждая манипуляция с этой Силой вызывала мощный прилив энергии, которая после того, как все заканчивалось, оставалась в теле, концентрируясь в области нижнего света - чуть ниже середины живота.

Всю оставшуюся часть дороги я развлекался тем, что усердно накачивал нижний свет свежей Силой. Когда поздно вечером автобус остановился, наконец, между вокзалом и замершим на ночь рынком, в теле моем уже было сконцентрировано столько энергии, что мне казалось - один неловкий шаг, слишком сильный толчок - и я воспарю, нарушив все законы физики и вызвав нездоровый ажиотаж в сомнительной и непредсказуемой среде ночных обитателей базарно-привокзальной площади.

СОВМЕСТИТЬ НЕСОВМЕСТИМОЕ...

Поезд уже ушел. Все поезда уже ушли. У меня был выбор - либо ждать двое суток, либо утром попытаться куда-нибудь улететь самолетом. Разумеется, я выбрал второе.

За пять тысяч частник довез меня до одноэтажной лачужки местного аэропорта, полустеклянные двери которой, как ни странно, были еще открыты, несмотря на то, что самолеты, выполнявшие все рейсы того дня, уже давно приземлились в аэропортах назначения.

Внутри помещения никого не было. Я бросил рюкзак на одно из счетверенных твердых кресел напротив темного дырчатого окошка кассы с запертой на висячий замок коробочкой для взаимобезопасного денежно-билетного обмена между кассиром и пассажирами, сам опустился на холодный скользкий пластик соседнего кресла, положил на рюкзак голову и начал засыпать под ушераздирающий зуммер единственной горевшей в дальнем углу продолговатой люминесцентной грозди.

Пискнув дверью, откуда-то сбоку на мои шаги выбрел милиционер с помятым лицом без фуражки. Взгляд его сонно проскользил по порожнему пространству присутственного места и ненадолго задержался на мне, нехотя приобретя выражение просыпающейся бдительности... Еще раз пискнула дверь, лязгнул обвисшими ручками полувывалившийся замок, коротко и фальшиво пропела пружина с той стороны, и в помещении вновь установилась мертвенно-жужжащая люминесцентная тишина... Я заснул.

Сквозь сон я услышал, как подъехала машина, и кассирша процокала каблучками по плиточному полу. В шесть часов утра, громыхнув коробочкой, касса открылась. Я проснулся и вслух восхитился пунктуальностью девушки, которая с улыбкой прервала свое термосное кофепитие и продала мне билет на одиннадцатичасовый рейс до Ростова-на-Дону. Оттуда я надеялся без особых сложностей добраться до Днепропетровска или Запорожья, ну а там уже до Киева - рукой подать.

Потом взошло солнце. Я вышел наружу. Небо было удивительно чистым, как будто северный ветер и вчерашний дождь существовали в каком-то другом пространственно-временном континууме, а здесь изначально была заложена возможность только безупречно ясных восходов. Вокруг аэропорта расстилалась подернутая низким туманом степь.

Продрав пелену тумана, откуда-то вывалился служебный автобус. Из него вышли летчики, несколько работников аэропорта и аэродромные техники. Выпорхнула стайка стюардесс.

Минут через двадцать в тумане опять возникло какое-то движение, послышалась тряска и вскоре из стелющейся белой пелены с глуховатым скрипом выкатился рейсовый автобус. Он остановился, хрюкнул пневматикой и натужно разодрал слипшиеся двери, выплюнув нескольких пассажиров первого рейса, которые, суетливо путаясь в сумках, чемоданах и мешках, просеменили мимо моей скамейки и бесследно канули в бесконечность полетного пространства, разверзшегося за полустеклянной шторкой входных дверей аэропорта. Во второй их половине вместо стекла была фанера.

Через полчаса что-то загудело на аэродромном поле, оторвалось от земли и растворилось в тишине белесого неба, по которому кое-где поползли редкие, очень низкие и плотные ярко-белые плоские облачка с сиреневыми брюшками.

Солнце поднималось все выше. Облачка исчезли. Бесследно рассеялся туман. Степь вокруг аэропорта наполнилась жарой и звоном кузнечиков. Я сидел на скамейке и молча ни о чем не думал...

Так замыкается круг... Когда вдруг нечаянно выпадет в долгой сумятице снов полный безмолвия день с белым сияющим шаром в безоблачном небе над залитым в янтарь молчания пустым аэропортом где-то в чужом захолустье...

Потом в очередной раз пришла Сила.

Но теперь Она навалилась откуда-то сверху. Спустившись прозрачным потоком из бесконечности Вселенной, Сила крадучись заполнила мою голову и вдруг проявилась в ней, создав внутри черепа такое давление, что мне показалось - голова моя вот-вот лопнет, разлетевшись на мелкие кусочки и забрызгав все вокруг жирной аэрозольной смесью крови и мозга.

Меня охватил ужас. Сила между тем делалась все более и более неудержимой. Сконцентрировавшись в нижней части головы, Она давила вниз, в шею, отчего у меня не было никакой возможности дышать. Это напоминало ком в горле, с которым я боролся два года назад, но было направлено в противоположную сторону. Через некоторое время из-за недостатка кислорода в глазах потемнело, и вдруг что-то открылось, и Сила свободно ринулась вниз - в тело, прошла его насквозь и вывалилась в землю, а потом дальше - сквозь тело планеты в бесконечность космоса. Мне стало очень легко. Тело превратилось в полую трубу, внутри которой, ритмично сменяя друг друга, волнами прокатывались восходящие и нисходящие потоки Силы, сквозь точку концентрации осознания импульсами перетекавшей из одного конца бесконечности в другой и обратно. Ощущение присутствия в моем теле этого нового проявления Силы изменяло что-то в моем сознании. Я не мог в точности сформулировать, что именно, но мне казалось, что где-то вот-вот возникнет понимание чего-то самого главного, и в мгновение, когда это произойдет, что-то закончится раз и навсегда... А что-то, возможно, начнется...

Потом я понял, что точка и бесконечность во мне никак не могут прийти в соответствие друг другу. Чтобы встать и пройти регистрацию, мне нужно было выключить восприятие потоков Силы. Иначе я не мог пошевелить ни одной частью тела, поскольку тело - точка - как бы не имело никакого значения, все восприятие, все внимание и вся сила принятия решений и совершения действий оказались распределенными в бесконечности пульсирующей Силы.

Через некоторое время я достиг успеха - потоки Силы исчезли из поля моего восприятия, я снова стал человеческим существом из плоти и крови, которое, бросив взгляд на часы, опрометью метнулось к стойке регистрации...

Мне повезло. Из Ростова-на Дону я практически без задержек вылетел прямым рейсом в Киев. Пересадка заняла всего лишь час, и ранним вечером я уже выходил из здания Бориспольского аэропорта.

С автобусом мне тоже повезло...

Оставалось совсем немного: пятнадцать минут на трамвае, и я - дома. С рюкзаком за спиной я бодро шагал по площади навстречу фантастическому полыханию заката, широко раскрытыми глазами глядя прямо на красно-золотое сияние солнечного диска. Внутри меня царило полное безмолвие...

Когда я понял, что допустил роковую ошибку, было уже поздно. Мне не следовало смотреть на сияющее солнце, ритмично шагая и неся безмолвие внутри себя. Ведь всю дорогу и в самолетах, и в автобусе я чувствовал, что, выключив восприятие Силы, всего лишь на время отодвинул то, с чем мне так или иначе предстояло столкнуться и совладать. Или погибнуть... Теперь же, впустив в пространство внутреннего безмолвия сияние солнечного огня, я сам спровоцировал ЭТО. Словно пробку из бутылки теплого взболтанного шампанского, меня мгновенно вышибло из этого мира и швырнуло в восприятие тех сфер бытия, в которых мое самоосознание было тождественно самоосознанию Вселенной.

Сила вновь охватила меня, пронзив насквозь ощущением бесконечности внутри. Я превратился в грандиозный конический поток космического пространства, в котором величественный вихрь в фантастическом танце сворачивал метагалактики и галактики в плотные огненные струи бело-фиолетового звездного вещества, стекавшиеся по сходящейся спирали в середину моей головы - самый центр восприятия и самоосознания.

Я вновь почти было совсем утратил ощущение тела, окаменевшего в глубоком трансе, но тут каким-то краем сознания вспомнил, что ЭТО захватило меня врасплох на самой середине проезжей части дороги, которую я в тот момент переходил, и что прежде, чем провалиться в ощущение себя космической бесконечностью, мне удалось краем глаза заметить метрах в десяти справа от себя большой желтый автобус.

Собрав в комок всю свою волю, я попытался восстановить контроль, сместив внимание обратно в мир нормального человеческого восприятия. Частично мне это удалось, хотя смещаться оно почему-то не захотело, а вместо этого просто растянулось, оставшись в бесконечности, но в то же время захватив изрядную часть нормального человеческого мира. На это действие у меня ушло столько энергии, что я ощутил, как болезненно сжалось нечто внутри живота моего физического тела, а в солнечном сплетении появилось ощущение, о котором обычно говорят "засосало под ложечкой". Я понял, что в какой-то степени ощущаю свое физическое тело, но управлять им по-прежнему не в состоянии.

Все это произошло в какие-то доли мгновения, я как раз делал шаг, я даже не успел еще замереть. Вернее, успел, но для стороннего наблюдателя все еще оставался делающим обычный шаг самоуверенным пешеходом, который неосторожно переходит улицу перед быстро движущимся тяжелым автобусом... Я знал, что, не изменив состояния своего сознания и восприятия, никогда не смогу поставить ногу, а так и останусь стоять на проезжей части посреди площади, замерев в окаменении огненной наполненности тела до тех пор, пока мне не удастся совладать с этим трансом и устранить самодовлеющую Силу из сферы своего восприятия.

Мгновения растянулись в медленную вязкую резину. Автобус неумолимо наползал. Он приблизился уже на целый метр, и его водителю, разумеется, не могло даже в голову прийти, что я так и останусь стоять посреди дороги с поднятой ногой - через полсекунды, секунду, и, если ничего не измениться, то и через вечность.

Я не мог повернуть голову, и только краем глаза наблюдал за тем, как автобус пожирает метр за метром, как вытягивается лицо водителя, как смерть, ехидно посмеиваясь, наваливается сзади, приготавливаясь нанести свой первый и последний решающий удар - тот, что расколет хрупкую круглую коробочку, в которую запрятана точка концентрации самоосознания, и выпустит наружу плененный упорядоченностью жизни хаос неживого пространства.

Четыре метра... Водитель в ужасе, он начинает нажимать на тормоза, но сделать уже явно ничего не успевает. Зависшая на полушаге нога отказывается повиноваться. Восприятие вернулось в этот мир не более, чем наполовину, энергии на то, чтобы растянуть внимание еще больше, уже почти не осталось, и свернуть все обратно я тоже уже не могу, потому что Сила очень прочно зафиксировала мое восприятие где-то в самых тонких слоях бесконечности.

Ну и хрен с ним, с вниманием... И с телом... Я сдаюсь... Потому что невозможно совместить несовместимое и объять необъятное... Еще Прутков писал... "Ма-а-ам, папа возвращается!" Сквозь телефонный треск и безмолвие надвигающейся смерти я услышал голос дочери... Ну да, они ведь будут ждать... А-а, плевать... И тут я вдруг понял, что нет, не плевать... И слова Мастера Чу о том, что любовь - тот якорь, который помогает нам растянуть восприятие на бесконечность Вселенной и объять-таки необъятное, вихрем пронеслись в моем сознании... И я выдохнул куда-то вниз, последним усилием вогнав потоки воли в ноги... И ноги пошли!!! Но чего это мне стоило... Словно гигантским магнитом меня неодолимо тянуло вверх, в необозримые дали холодной равнодушной бесконечности, прочь от точки, вон из тоненького слоя кое-как мыслящей плесени, покрывающего эту планету.. Я чувствовал, что, позволив пружине сжаться и унести меня отсюда, утрачу всякую возможность вернуться сюда вновь самим собой...

Три метра!.. Я должен был сделать этот шаг, я знал, что если не сделаю его сейчас, то не сделаю уже никогда...

И я сделал этот проклятый шаг!.. И еще, и еще, и еще...

Автобус с ревом пронесся сзади, с облегчением ударив меня в спину плотным потоком тяжелого ветра и обдав клубами дизтопливной копоти, которая шлейфом тянулась за ним вслед.

Я шел, и ноги слушались меня, но, Боже, как это было тяжело!.. Я зафиксировал свое тело в центре бесконечности и внимательно по очереди переставлял ноги, но выходило так, что я не передвигаю по поверхности планеты изолированно существующее крохотное физическое тело человеческого существа, а вращаю ногами всю планету, каждым шагом проталкивая под себя ее поверхность в безмолвной неподвижности пространства.

С каждым мгновением я чувствовал, как уходит энергия, как я слабею, как пот струится по телу, пропитывает одежду, скапливается в кроссовках и хлюпает в них, когда я делаю шаг.

С отчаянным усилием я откуда-то издалека сверху втащил тело в трамвай. Дверь закрылась, трамвай сдвинулся с места, но так и не смог набрать скорость. Запахло горелой резиной, и водитель с истерическим пришептыванием попросил всех покинуть вагон. И я понял, что никто и ничто не поможет мне сделать последние шаги на пути домой. Я должен дойти сам.

Я шел, кто-то что-то спрашивал, я отвечал, что все нормально, мне смотрели вслед, а я шел, и шел, и шел, не оборачиваясь и полностью сосредоточившись лишь на одном. Вернуться домой...

Я понял, что весь фокус состоит в том, чтобы совместить несовместимое и примирить точку с бесконечностью, тогда вся Сила бесконечности станет подвластной воле точки... Но как это сделать? Я чувствовал, что смогу найти ответ только после того, как окажусь дома.

Кажется, я стонал, поднимаясь к себе на четвертый этаж.

Я отпер дверь и вошел в квартиру... Уже почти теряя сознание автоматически захлопнул ногой дверь, по стене пробрался в свою комнату, сбросил на пол рюкзак. Стало немного легче, но катастрофически не хватало воздуха.

Я дышал все чаще и чаще. Наконец наступил момент, когда я понял, что больше не в силах контролировать действия тела. Сделав над собой отчаянное усилие, чтобы не рухнуть навзничь, я тщательно улегся на пол, вытянулся во весь рост и провалился в какое-то вообще, где не было ничего, кроме никакого ничто. Пустая бесконечность втянула меня в безумную даль и почти оторвала восприятие от тела. Последним моим ощущением был невиданной силы взрыв в голове, медленно затихающее эхо которого, покачиваясь, продолжало звучать до тех пор, пока я не пришел в себя. И по какому-то наитию я сумел использовать это эхо для того, чтобы остаться, привязав к нему тоненький хвостик внимания, уже совсем было готового оторваться и за ненадобностью распасться...

...И ПРИ ЭТОМ ОСТАТЬСЯ СОБОЙ

Был вечер. Я открыл глаза и прислушался. Во дворе визжали дети, футболисты на площадке под окнами колотили по мячу, мужики пьяно матерились и забивали козла, бабки судачили, и кто-то пьяный орал что-то из старого репертуара Софии Ротару, а из окна дома напротив поверх воскресной сумеречной суеты вечернего двора голос Виктора Цоя ритмично и отрешенно кодировал правдой жизненное пространство ничего не подозревающих мирных граждан:

Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне. Нарисуй мне портреты погибших на этом пути. Покажи мне того, кто выжил один из полка... Но кто-то должен стать дверью, а кто-то - замком, а кто-то - ключем от замка... Земля... Небо... Между землей и небом - война... И где бы ты ни был, чтоб ты ни делал, между землей и небом - война...

Я встал с пола, пошел в ванную и, засунув голову под холодную воду, долго стоял, согнувшись над раковиной, и сквозь мельтешение струй смотрел, как мерцает и закручивается по часовой стрелке белая жидкость, втягиваясь в сливное отверстие.

За время моего отсутствия точка и бесконечность отыскали, по всей видимости, общий язык, потому что я был спокоен. Но не так, как бывал спокоен раньше. Мое теперешнее спокойствие отличалось от прежнего некоторым совершенно новым качеством. Я ощущал себя бесконечностью, и в то же время оставался обычным человеком в обыкновенном привычном с детства и ограниченном во многих отношениях теле. Точка в бесконечности. Или бесконечность, внутри которой кто-то поставил крохотную точку. Никакой разницы теперь уже не было. Кроме, разве что, направления взгляда. Я чувствовал, что это - нормально и вполне естественно. Между телом и бесконечностью, которой я себя ощущал, и в которой визжали дети, судачили бабки, парни гоняли мяч, а мужики забивали козла, и кто-то пьяный орал что-то из старого репертуара Софии Ротару, имелась граница, но она воспринималась как некая условная грань, существующая скорее в моем воображении, чем в реальности проявленного бытия. Она была прозрачной и сквозь нее, подобно прибою, прокатывающемуся сквозь пляжный сетчатый забор, волнами проникал голос Виктора Цоя:

...И две тысячи лет - война, война без особых причин, война - дело молодых, лекарство против морщин...

Никто нигде не зажигал свет, и я понял, что в квартире, кроме меня, никого нет. Вероятно, они остались ночевать на даче, поскольку решили, что я, как обычно, добираюсь по железной дороге с пересадками в Астрахани, Торжке и Новоалексеевке, а потому буду дома не раньше, чем через четыре дня.

Холодильник был пуст, чему я, кажется, даже обрадовался, так как есть не хотел и заглянул туда только потому, что по возвращении из путешествия принято заглядывать в холодильник, что-нибудь оттуда извлекать и в холодном виде автоматически употреблять в пищу, пробегая глазами заголовки в газете двухнедельной давности, выдернутой из-под под банок, которые кто-то когда-то оставил сушиться на полу под столом. Если, конечно, никто не ждет... Когда ждут, нужно сначала пойти в душ и что-то рассказывать оттуда, перекрикивая шипение струй, а потом уже садиться за стол и основательно питаться, внимательно делая вид, что слушаешь детский взахлеб о самых важных событиях прошедшего месяца, случавшихся каждый день и всегда непременно по нескольку штук кряду.

Было лень и ничего не хотелось. Я вернулся в комнату, опустился на пол рядом с рюкзаком и, сложив ноги в полный лотос, с закрытыми глазами принялся молча смотреть внутрь. Я все еще вяло надеялся увидеть там привычную пустоту исходного места, которой - и это я знал со всей определенностью - там уже не было. Вместо нее в моем восприятии сразу же возник вихрь, он втянул меня в себя и завертел по часовой стрелке и понес сквозь немыслимые дали неизвестных пространств, которыми я теперь был.

Я открыл глаза. Все оставалось на своих местах - мое тело в позе лотоса, полутемная комната, рюкзак на полу рядом и голос Виктора Цоя поверх дворового белого шума:

...Хочешь ли ты изменить этот мир Можешь ли ты принять, как есть? Встать и выйти из ряда вон? Сесть на электрический стул или трон? Снова за окнами белый день, день вызывает меня на бой, я чувствую, закрывая глаза - весь мир идет на меня войной...

Все было на месте... И в то же время я чувствовал, как внутри меня мимо этой планеты в безумном вращении проносятся серебристые облака звезд и холодной галактической пыли. Закрыв глаза, я вновь погрузился в чувство полета - оно ввинчивалось в пространство и разрывалось в центробежном порыве, все быстрее и быстрее растягиваясь в невидимых далях клочьями тугих спиралей космического ветра. Я сидел в позе лотоса на полу своей комнаты, и я был вихрем Силы в беспредельности неведомых пространств, а то место, где находилось мое физическое тело, было точкой, в которую проецировалось и в которой концентрировалось грандиозное самоосознание этого величественного в своей непостижимости явления...

Так продолжалось довольно долго. Потом радио за стеной у соседа сообщило, что уже полночь, и тогда все это мне надоело. Вращение мгновенно прекратилось, а там, куда стекался вихрь, обнаружился золотой свет. Он заполнял собою все мое сердце, в котором больше не было пустоты. Я не знал, что это значит, и мне было на это наплевать, я только по привычке решил, что нужно втянуть откуда-то сверху язык нисходящего света и зацепить его за свет в сердце. Едва попытавшись это сделать, я понял, что ошибся. Нисходящего света не было, вместо него существовал просто свет, он был повсюду вокруг, и это был тот же самый свет, который я видел внутри. Он стал серебристо-белым, а потом утратил всякий цвет, уйдя куда-то за грань того, что хотя бы сколько-нибудь поддается описанию. Я больше не видел его, я вновь был самим собой, но только теперь - состоящим из невидимого тончайшего света Изначальной Силы, который - ВСЕ и который ВЕЗДЕ. И я с пронзительной ясностью понял, что нет никакой разницы между этим светом и пространством вообще, между пространством вообще и мной, между мной и этим светом, что все это - Одно. Одно и то же...

Все - Одно и то же.

И я возликовал... Я подумал... Нет, не подумал - неформулируемо почувствовал:

Ну, вот теперь я!.. Вот теперь Я!.. Теперь, когда Я - такая Сила, когда Я - всемогущ, вот теперь Я...

Собственно, я не знал, что теперь будет, что именно "вот теперь я...", но само по себе ощущение тождественности с Силой рождало во мне чувство такого... Такого... Такого... Такого кайфа!....

Вероятнее всего, ничего бы не было... Никакого "вот теперь я"... Потому что тому, кто воистину всемогущ, ничего не нужно, ибо он не нуждается в подтверждениях... А тот, кто активно пользуется искусством управления Силой, обычно просто-напросто стремится этим убедить самого себя в том, что является чем-то исключительным... И именно это не позволяет ему в действительности таковым быть. Осознание ищущего подтверждений не может развиваться, потому что он напрочь лишен свободы, он - раб своей уверенности в собственной исключительности, уверенности, которая ежесекундно требует того, чтобы ее питали новыми и новыми подтверждениями... И тем самым пожирает весь запас свободной энергии... Но это я понял несколько позже... А в тот момент всеобъемлющего всепоглощающего отождествления с Силой...

И вдруг внутри себя я услышал голос. Назойливый, как ночной комариный писк, он вещал что-то на языке, из которого я не знал ни слова... Однако я понял, что голос меня ругает. Даже не ругает, а просто методично отчитывает, как нашкодившего школьника... Я ничего не понимал... Голос монотонно вещал... Но я все равно ничего не понимал... Голос продолжал терпеливо вещать, шурша электрической искрой в точке, где пересекались серебристые лучи, входившие в тело из бесконечности сверху, снизу, спереди - сквозь межбровье - и сзади - сквозь мозжечок...

Он вещал не менее двадцати минут. Я ничего не понимал, только в сознании появлялся все более и более заметный неприятный осадок чувства вины. Я ощущал себя этаким котенком, который случайно что-то опрокинул... И причиной тому было - это я знал откуда-то без тени сомнения - мое "вот теперь Я!" Однако, что именно пытался объяснить мне таинственный - хотя, нет, совсем не таинственный, а вполне знакомый - голос, разобрать я так и не сумел...

И тогда, видимо, потеряв терпение и поняв, что на настоящий момент я безнадежен, голос перешел на русский. Причем не просто перешел, а, набрав силу и сделавшись низким и не по-человечески глубоким, пророкотал громыхающими утробно-пространственными раскатами, которые до основания сотрясли всю бесконечность Вселенной и Ее центр в моем кишечнике, вызвав знакомое по сну о Рыбе Дхарме ощущение - оно заставило меня молниеносно выпрямить затекшие ноги и, не приводя их в чувство, прямо на четвереньках ринуться в клозет:

НО НИКТО ЖЕ - НЕ ВЗЯЛ - СЕБЕ - ВСЕГО - ТОГО - ЧТО ПРИЧИТАЛОСЬ - ЕМУ!!!

Уже выбегая из комнаты в коридор, я сквозь грохот коленок и шлепанье босых ладоней по паркету услышал позади странный звук - звенящее шипение, которое возникает в ушах в абсолютной тишине или после основательной затрещины. Бросив через плечо быстрый взгляд, я увидел, что на том месте, где я сидел секунду назад в позе лотоса, что-то осталось. Оно продолжало сидеть неподвижно, ни на миллиметр не изменив положения ног, туловища и головы, и было похоже на прозрачный дымчато-серый слепок моего тела. Я не стал его разглядывать, но устремился вперед, ибо вся моя воля была сосредоточена в едином порыве к реализации несгибаемого намерения добраться до унитаза прежде, чем произойдет непоправимое...

Но, сломя голову галопируя по коридору, я вдруг вспомнил еще один момент из сна о Рыбе Дхарме и сообразил, что для того, чтобы перенаправить вверх неукротимое на первый взгляд движение вышедшего из-под котроля нисходящего потока апаны, можно воспользоваться водой. Сцепив зубы и с помощью мула-бандхи совершая душераздирающее насилие над своей прямой кишкой, я промчался мимо двери клозета, вскочил в ванну и открыл душ. Едва холодная вода коснулась тела, как ощущение роковой неотвратимости в области прямой кишки мигом исчезло без следа. Но, в отличие от того, что было в том странном сне, больше ничего не произошло. Никаких потоков в теле, никаких торчащих из живота завитков, вообще - НИЧЕГО. Я отрегулировал температуру воды, сделав ее такой, о которой в умных книжках пишут "комфортная", как следует вымылся с мылом и лэндеровским Two-in-One помыл голову.

В течение всего времени, пока я находился в ванной, мне казалось, что некоторым шестым чувством я ощущаю, как необратимо рассеивается и навсегда распадается оставленный в комнате и лишенный основы туманный слепок меня. Словно изнутри него выдернули некий стержень, на который до сих пор было нанизано то, из чего этот слепок состоял. И вместе с моим серым слепком растворялась и превращалась в ничто вся моя предыдущая жизнь... Нет, ВСЕ МОИ ПРЕДЫДУЩИЕ ЖИЗНИ, ибо в каждом мгновении этой жизни явственно прослеживался ИХ след!.. Растворялось и таяло без остатка все-все-все, что там было, все события, все поступки, достижения и злодейстива, все люди и все существа, включая даже Мастера Чу, его учение, Золотого Воина, все, что я узнал, понял, запомнил, вообще - ВСЕ...

Мне сделалось немного не по себе, почудилось даже, что теперь я не смогу ничего вспомнить из того огромного объема информации, которым, как мне казалось, я владел еще всего лишь несколько минут назад... Но зато в моем состоянии возникло что-то очень мощное и плотное, что-то кристально прозрачное, стремительное, остро-текучее, жесткое, гибкое и непобедимое. Это что-то было сродни явственному ощущению свободы - полной и безусловной свободы от прошлого, от того меня, которым я был до сих пор, и который длинным и тяжелым прозрачновато-мутным шлейфоподобным хвостом тянулся вслед за моим осознанием на протяжении тысяч лет, неумолимо и неуправляемо размазывая меня и мою силу по необозримым далям пространства и времени. Я был собран в мгновенном сейчас и здесь, ни прошлое, ни будущее не имели никакого значения, вообще ничто не имело значения, даже та сжатая в тугую пружину мгновения кристально-граненая ясность, которой я теперь был, и которая непостижимо сочетала в себе немыслимо плотную жестокость с абсолютной текучестью. Сила этого нового состояния была поистине безгранична, и Она всецело находилась в моих руках.

Я попытался вспомнить что-либо из детства, какой-нибудь эпизод из тех, которые оказали влияние на все мое развитие в этой жизни, болезненными иглами непонимания истоков банальной человеческой жестокости засев в памяти, но в рассудке моем возникли лишь вялые ничего не значащие образы и, что самое главное - я не испытал никаких эмоций. Трагедии и страдания прошлого были исчерпаны раз и навсегда, и следы, оставленные ими в памяти моей личности, растворились без остатка в равномерно распределенной Силе, заполнявшей все мое существо.

Точно так же мне не удалось вызвать в памяти живых воспоминаний о прошлых радостях и восторгах.

Все это находилось где-то вполне в пределах досягаемости, я знал, что могу без особого труда туда добраться, немного покопавшись во всеобщей свалке отслужившего свое ненужного хлама. Но делать это было просто-напросто ни к чему. Рабочий же объем моей собственной памяти оказался теперь полностью свободным.

Я попробовал вспомнить что-либо из того, чему учил меня Мастер Чу. Это можно было сделать, но требовалось затратить некоторые усилия. Гораздо легче оказалось вызвать в сознании образ, мыслеформу или просто формулировку чего бы то ни было - любого явления, абстрактного понятия, технического приема или конкретного предмета - и этот образ тут же извлекал из ниоткуда точное, выпуклое и предельно ясное знание первоосновы и самой глубинной сущности того, к чему относился.

Стоя в ванне, я попробовал сделать несколько движений из тех, которыми пользовался во время тренировок. Выяснилось, что тело не помнит точных траекторий и последовательностей. Для того, чтобы их восстановить, требовалось что-то специально вспоминать. Автоматизм заученных движений исчез. Но ему на смену пришло новое чувство, которое я мог бы охарактеризовать как мгновенное знание силовой сущности действий тела. Каждое малейшее движение, и даже просто побуждение к нему, влекло за собой целый каскад перетекающих друг в друга мышечных сокращений, которые заставляли части тела двигаться по сложнейшим траекториям, совершая якобы спонтанные действия, воспринимавшиеся как единственно возможные в настоящий момент и наиболее точно соответствующие данному конкретному мгновенному состоянию тела и сознания. При этом каждый миллиметр каждого движения был до отказа наполнен Силой, немыслимо огромной и могучей, и я чувствовал, как даже легчайшее шевеление моего мизинца мощным Ее импульсом прокатывается по всей бесконечности Вселенной. Управляя сознанием, Сила словно вела тело в его движениях, и в то же время Она была абсолютно подконтрольна моей воле, я мог управлять Ею свободно, словно где-то там, на самом верху, Она и я существовали как ОДНО ЦЕЛОЕ... Впрочем, так оно и было...

Я не знал, что делать с таким собою, но и это не имело значения.

Я вытерся, натянул спортивные штаны и направился в комнату детей, где стоял старый бабушкин шкаф с тяжелым зеркалом во весь рост. Проходя мимо распахнутой двери своей комнаты, я заглянул в нее и отметил про себя, что в позе лотоса там больше ничто не сидит.

Я включил свет и подошел к шкафу.

Мне понравилось то, что я увидел в зеркале - прямой и открытый пронзительный взгляд, жесткие, похожие на тугие длинные жгуты стальных тросов мышцы, с упругой текучестью перекатывающиеся под гладкой блестящей бронзово-смуглой кожей, и - ничего лишнего, никаких сияний, никаких свечений, равно как и ничего, что мне не хотелось бы там увидеть... Все предельно просто, ясно и точно, все функционально и плотно собрано в мгновенном равновесии нескончаемого сейчас и здесь.

Щелкнул замок и, звякнув валдайским колокольчиком, который я когда-то над ней подвесил, распахнулась входная дверь. Увидев свет в комнате, по коридору с возгласами "папа вернулся!!!" пронеслись дети, забежали в комнату и радостно повисли у меня на руках. Вошла Тома и, улыбаясь, остановилась в дверном проеме. Оказывается, они не остались ночевать на даче, и это было так здорово, что я засмеялся...

И мне вдруг стала ясна простая вещь: все коллизии всех наших жизней, все радости и печали, все наслаждения и страдания, все наваждения и страсти, все победы и все поражения, все этапы и уровни тренировки, вся наша война, все то, с чем мы сталкиваемся в безграничности сейчас и здесь, преследует одну-единственную цель - научить каждого из нас не отворачиваться от самого себя. Такого, КАКОЙ он есть, со всем, что в нем было, есть, будет и может быть... Того, КТО он есть - изначально самодостаточного всемогущего и бесконечного существа... Овладевший же этим искусством с неизбежностью осознает, что существует лишь ОДНА бесконечная реальность, и понимает, почему в евангельском "возлюби ближнего своего как самого себя" нет места для запятой...

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Разбирая на следующее утро рюкзак, я обнаружил в одном из его многочисленных карманов толстый блокнот. Видимо, Мастер Чу тайком положил его туда, когда собирал свой рюкзак перед уходом. Едва раскрыв блокнот и пробежав глазами несколько страничек, я понял, что держу в руках совершенно уникальный документ. Оказывается, Мастер Чу в течение многих лет делал практические заметки, зарисовывал схемы тренировочных комплексов, строил многоуровневые диаграммы энергетических состояний и в очень сжатой форме записывал принципы, реализация которых превращает совокупность разрозненных блоков физкультурной и психотехнической практики в стройную технологию интегральной тренировки. И все это содержалось в блокноте, который я держал в руках! Отдельные блоки информации были зашифрованы, однако старинный магический шифр, которым пользовался Мастер Чу, очень прост, и я был уверен, что без особого труда разберусь в колонках значков, похожих на рунические символы.

У меня сразу же возникла мысль о том, что будет, если кто-нибудь из экспертов, занимающихся соответствующими направлениями специальной подготовки сотрудников определенных структур, узнает, какого рода информацией я обладаю... Да и люди из магических кланов, не совсем, скажем так, дружественных нашей линии, по всей вероятности, тоже будут не прочь ею завладеть. Правда, до сих пор мне доводилось сталкиваться с ними лицом к лицу только во время своего путешествия по Американскому континенту, но это вовсе не означает, что при необходимости они сюда не доберутся. Раньше или позже они каким-то образом пронюхают о находящемся в моих руках информационном сокровище - в этом я не сомневался. И тогда... Конечно, я мог бы сразу же уничтожить блокнот, но, во-первых, он нужен мне самому, ибо я сразу же определил, что не вполне знаком со многим из того, что в нем содержится, и, во-вторых, если они придут и спросят, а я скажу, что все уничтожил, то кто мне поверит?.. От этих размышлений мне сделалось несколько не по себе.

Однако, внимательно разобравшись в содержимом конспекта Мастера Чу, я понемногу успокоился. Для того, чтобы полноценно воспользоваться этой информацией, нужны, если можно так выразиться, "силовые ключи", а их в конспекте нет и не может быть, так как они представляют собой явления, относящиеся к совсем другим слоям реальности. Только теперь мне стало в полной мере понятно, зачем Мастер Чу столь настойчиво вводил меня в измененные состояния сознания: он просто-напросто давал ключи, без которых вся информация, которой он меня снабдил, и которая в сжатом виде была представлена в его конспекте, по своей ценности ненамного превосходила информацию, представленную в хороших современных учебниках по практической йоге, цигун, парапсихологии и прикладной психотехнике.

Тем не менее, я подумал, что далеко не каждый из тех, кто может заинтересоваться конспектом Мастера Чу, сумеет правильно оценить ситуацию, а когда до него, наконец, дойдет, что без меня он не способен разобраться в том самом главном, что превращает тренинг-технологию Мастера Чу в то, чем она в действительности является, может быть уже слишком поздно. Поэтому единственным способом обезопасить себя и выиграть время я считаю публикацию записей Мастера Чу с подробными иллюстрациями и комментариями. Когда эта информация перестанет быть тайной, не будет смысла и бороться за нее, похищать и держать в строжайшем секрете. И меня, вероятнее всего, никто не станет трогать. Разве что для консультаций будут обращаться...

И я решил опубликовать записки Мастера Чу в той серии технологических трактатов, которую планирую создать в ближайшее время. Но это - уже совсем другая история...

Скажем так: дивное творение, каковым является настоящий труд так никогда и не было бы написано, если бы... Если бы не мои папа с мамой, благодаря которым я появился на свет... Если бы не моя жена Тамара с ее склонностью критиковать жестоко и бескомпромиссно любые мои творения, тем самым стимулируя во мне стремление каждый раз превзойти самого себя, и с ее завидным терпением, позволившим ей изо дня в день упорно ходить на работу и самоотверженно зарабатывать всем нам на пропитание, пока я полгода сутками сидел за компьютером и не приносил в дом почти ни гроша...

Если бы не мои дети - Леночка и Антошка - ради которых, вероятнее всего, все это затевалось...

И, конечно же, если бы не мои друзья, которых много, и среди которых есть как всемирно известные мастера, так и ничем особым не примечательные самые обычные прекрасные люди.

Если бы не все они, дивное творение, каковым является настоящий труд, так никогда и не было бы закончено.

Ибо первые строчки этой книги были написаны лет двенадцать назад, а вся наша квартира завалена кипами бумаг, бумажечек и бумажек с зафиксированными на них <удивительными откровениями>, и трудно даже представить себе, как мне надоел весь этот хлам...

Спасибо всем.

А.С.

ТРЕТЬЕ ОТКРЫТИЕ СИЛЫ

Мастеру Чу с твердой уверенностью в том, что все мы еще

когда-нибудь встретимся.

+++