Александр Яковлев ДИАЛЕКТИКА ДЛЯ ИНДИВИДУУМА

Повесть
1

Смотрю телевизор, читаю газеты — страшно переживаю. Ведь это же все обо мне! Правда, я ни разу не натыкался на свою фамилию…

Дополнение 63

В грязном нашем, заплеванном подъезде он устроился у батареи на площадке моего четвертого этажа. Сидел, откинув ноги, в отутюженном костюме, белоснежной сорочке, при галстуке, с портфелем на коленях. И без пальто, несмотря на зиму. Это меня сразу насторожило. Меня всегда настораживают неожиданные люди. А пока я подумал, для начала, что ему плохо, или же, не дай бог… А ему было хорошо. И спиртным не пахло. Ему было даже лучше нас. Лучше всех нас. Достаточно было разглядеть выражение блаженства на его физиономии.

— Ну вот и ты, — сказал он.

И посмотрел на часы. Не на циферблат, а именно на часы, как на музейный экспонат.

— Ей-богу, я уж подумал, что ты не придешь, — сказал он. — С тобой ведь всякое может случиться.

И подмигнул мне.

А я-то видел его первый раз в жизни! Правда, память у меня такая, что и запоминает, и воспроизводит все как-то по кускам. И вовсе уж не в порядке очередности. А так, как ей вздумается. Поэтому я не сразу отверг мысль о нашем знакомстве. Но нет, точно — видел я его первый раз в жизни.

И пока я так раздумывал, он снимал часы, тихо посмеиваясь.

— Тебе повезло, — приговаривал он. — Я практически ничего не использовал. Не на того напали.

Он погрозил пальцем исцарапанной синей стене подъезда.

— Так что теперь — все тебе.

Он протянул мне часы на блестящем металлическом браслете.

— Зачем? — конечно же, спросил я и даже убрал руки за спину.

— Черт его знает, — сказал он. — Считай, что подарок. А мне — опостылело.

— Но почему именно мне? — я по-прежнему ничего не понимал.

— Наверно, потому что ты всегда в такие истории вляпываешься, — объяснил он задумчиво.

— Ну, пока, — сказал он последнее.

Или я больше не мог услышать, потому что он совсем лег около батареи, вытянулся и затих.

Я сразу же испугался. Не покойника, да и был ли он покойник? Испугался я чего-то. Вот и рванул к себе в квартиру и быстро позвонил куда следует. Уж эти-то номера телефонов с детства заучил. Потом, после звонка, сел и подумал: а ведь верно он сказал, всегда я в какие-то истории вляпываюсь.

2

И меня часто упрекали, что я — как флюгер. Очень меня это задевало. А потом я понял: да все мы флюгеры, чего выпендриваться-то? Просто для всех нас дуют разные ветры.

Дополнение 7 с

Так вот, позвонил я куда следует. И те, кому следует, таскали меня с месяц примерно. Но ведь признаков насильственной смерти не было. Был труп кого-то, умершего от чего-то. И все.

Часики я тогда же обнаружил у себя в кармане старого моего тулупчика. Как они туда попали, ума не приложу, я, кажется, помнил, что не брал их, даже-руки за спину прятал. Но часики были. Так чего уж тут? И я их вскоре запрятал. И тем, кому следует, ничего про часики не сказал, решив, что во-первых, подарок, во-вторых, себе же хуже, измучают всякими вопросами.

А давешний испуг отчего-то не проходил. Так и ожидалось нечто ошарашивающее. Чуял я — в часах все дело. Хотя не исключено, что тот бедолага подъездный был психом. И больше ничего, ровным счетом.

Прежде чем запрятать часики, я к ним долго присматривался. Крутил так и этак, как младенец цацку. То есть, со стороны можно было подумать, ненормальный (это я, значит), никогда в жизни часов не видел. Видел, конечно. Да и кому было со стороны? Никому я их не показывал, и что показывать? Ну часы и часы. Может быть, и отечественного, производства. На них же не написано. Вообще не было никакой надписи. Да еще и не открывались они, как я ни мудрил. Но шли тютелька в тютельку, проверял.

Иногда мне хотелось шарахнуть их чем-нибудь тяжелым. Вызов чудился мне в них. Дескать, делайте что хотите, а я буду себе идти да идти. Но я удерживался. Так и жил себе, чувствуя, что они где-то рядом тикают. Изредка я понимал, что так вот и жизнь пройдет, пройдет и кончится. А они так и будут тикать. Наплевать, мол.

А однажды, кажется, в бессонную ночь сообразил я еще одну штуку. Вы только представьте себе: ведь они будут тикать даже тогда, когда я умру! И где-то там, где я уже умру, они будут идти, независимо от меня, но так же раздражая! Не от этого ли окачурился раньше времени тот чудак?

Я, кажется, как-то обозвал его психом? Пожалуй, погорячился чуток. Собственно, почему я решил, что он псих? Просто он тогда, еще в подъезде, заявил, помимо всего прочего:

— Обалдеть, но я совершенно ничей. Вообще. Представляешь? Даже не инопланетянин, на худой конец. Каково?

Вот чего он городил. Но городил-то как тоскливо. Как если бы признавался, что неизлечимо болен. Но когда говорят о болезни, легче поверить, чем о таком. Вот у меня, скажем, язва желудка. Вернее, мне кажется, что язва, в больницу-то я не ходил, пропадешь совсем там. Но вот у соседа — то же самое, что и у меня, в смысле ощущений, а у него диагноз — официальный. Так вот, язва. Не рак, конечно, но поздравлять не с чем, радости мало. Так иногда скрутит… Вот и не спишь ночами. Всякое в голову лезет. И про часы тоже. Время идет, а ничего ошарашивающего не происходит. Я поначалу думал, что кто-нибудь придет за ними. Ну и… в благодарность, что сохранил…

А кто его знает, между нами, инопланетянин он или нет? Это раньше было запрещено, а сейчас это дело, я слышал, вполне возможное. И ничего тут указами не докажешь. Хочешь верь, хочешь не верь… Даже кому следует, ничего не докажут. Дохлое дело, честное слово. Да и где столько денег взять — проверять всяких психов? Хотя, повторяю, это не факт, что он псих.

И вот так мы с вами можем рассуждать сколько угодно. А они (часы) будут тикать, идти, то есть. Вот ведь что возмутительно! И на кой, извиняюсь, он мне их подарил?

3

— Доведут они меня. Откажусь от звания «гражданин».

— А я заранее это сделал. Не дожидаясь, пока они меня подведут.

Дополнение 119

Где-то на третий, кажется, день после его кончины (?) меня вызвали на опознание. Поганое, знаете, это чувство, идти на опознание. Не люблю я этого… Прямо не по себе. Хотя и не приходилось ни разу. Но ведь можно представить, у каждого есть воображение, которое не очень-то щадят, вот я и представил.

Но вот что удивительно. А псих этот (или не псих, все-таки?), конечно, здорово изменился. Собственно, поэтому, наверное, меня и вызвали. Чтобы рассеять сомнения. Но изменился он не так, как трупы изменяются со временем. Хотя, повторяю, мне и не приходилось наблюдать за тем, как изменяются трупы, да и не очень-то хотелось, бог с ними совсем.

Правда, ничего, в общем-то, с души воротящего не было. Просто он очень изменился. Он постарел лет на двадцать (а сколько ему было лет?). Борода появилась окладистая, рыжая. А вот ложка в руке — алюминиевая. Да и вид вполне бодрый, если судить на взгляд через окошечко, маленькое такое, слегка запотелое, через которое мне его показывали те, кому следует. И вот этой ложкой он что-то черпал из тарелки, что стояла перед ним на столе, застланной вытертой клеенкой. И хлебал так, что сквозь окошечко было слышно. Я этого терпеть не могу, когда хлебают так, что аж слышно. В общем, лишний раз убедился, теперь уже воочию, что в опознании очень мало приятного…

— Ч-черт слепой… Это же санитар морга, — сказали мне те, кому следует, — наш человек. Не туда смотришь… Вон, правее… Он?

Я посмотрел правее. И сразу понял — да. И что он тоже изменился до неузнаваемости. Прямо как тот санитар. Но я этого дарителя часов узнал бы все равно. Одна маленькая деталька. На кисти левой руки (значит, все-таки не псих, если именно на левой, как и у нормальных людей?), там, где он носил и откуда снял часы для меня — осталась отметина. Такой небольшой вытянутый синяк — верно, неудачно, вместе с кожей, защелкнул замок браслета. Это единственная примета, что осталась от того щеголя в костюме с галстуком и белоснежной сорочке. А так очень он изменился. Только наоборот, не как санитар. Стал моложе, тоньше и яснее лицом… И на отметину он показал мне сам. Медленно так приподнял руку, оставаясь телом недвижим, указал на отметину и убрал руку на прежнее место, на холодное и жесткое место! Вот вам и опознание — масса веселья, чтоб им всем…

Но о правой руке и отметине на левой я тем, кому следует, не сказал. Тут уж соображать надо, самого упрячут, куда следует. Сказал только, что да, мол, он, хотя и здорово изменился. Почему, спросили, он? Мне так кажется, сказал я. Надо было видеть лица тех, кому следует. Сейчас такое время, что нельзя, а раньше бы точно по шее наваляли. А теперь я только под этим «кажется» и расписался.

Этой же ночью мой знакомый из морга, не санитар, а который с отметиной, явился-таки ко мне. Очень какой-то весь возбужденный. Конечно, орал: «Отдай мои часы! Я передумал! Сам поваляйся в морге! Отдай отпущенные мне часы!». Ну и все такое прочее. За горло хватал, пугал до мурашек.

Но я предвидел все это, то есть, что он будет являться ко мне во сне. И кричать, и хватать за горло… И не в нем дело, а во мне. Такой уж я впечатлительный, знаю я это. Поэтому к визиту его я отнесся спокойно, бывает, подумаешь…

Но проснулся, какой уж там сон, достал часы и стал думать. С чего бы ему меняться так, а? С чего бы это трупу (если только он дурака не валяет) молодеть? Или он, действительно, ничей — и ничто над ним не властно? А может, все-таки, инопланетянин? Или наш? Наш, который просто дошел до чего-то не по подсказке, а своими мозгами. И то, до чего он дошел своими мозгами, ему крепко не понравилось. Он тогда, значит, быстренько свихнулся и решил вдобавок помирать, надеясь, что или все для него сначала начнется, или все навсегда и сразу кончится?

Вот такая хреновина в башку лезла.

4

И когда тоска простых смертных переборет нашу тоску, мы приходим к ним на помощь. Бывает и наоборот. Но это реже.

Дополнение 34 а

А потом я уснул. И проснулся уже от звонка в квартиру. Звонила та самая девица. Забыл рассказать. Вот память. Теперь дополняю. Ну та, что приставала ко мне у подъезда с расспросами. Когда я еще только входил в подъезд, в котором на площадке четвертого этажа наткнулся на этого (даже и не знаю, как его, смотрите начало).

Так вот, когда я еще только двинулся к подъезду, ко мне с той стороны улицы, от булочной, бросилась со всех ног девица. Довольно нахальная, если позволяет себе приставать к незнакомым мужчинам. И не с какими-нибудь там пустяковыми вопросами типа «Который час?», а с подмигиваниями и с подталкиваниями в бок, с шепотком: «Да не теряйся. Бери часики-то. А уж за мной дело не станет».

А я этого, признаться, не люблю, когда так беспричинно фамильярничают. Хотя девица была ничего себе, вполне миленькая. Миленькая… Вы хоть представляете, о чем я говорю? Вчера только в морге побывал, ночью кошмары приставали, а чуть глаза продрал — все нормально. Уже готов девиц оценивать. Сволочи мы иногда, как подумаешь. А иногда подумаешь — может, так и надо? Чтобы не свихнуться? Парень тот, из подъезда, как видно, воспринимал все как есть. Не тот… Не тот, что у батареи лежал. А напротив, из тех, кому следует. Когда они прибыли после моего звонка. Так вот, один из них, по званию майор, примерно, как я прикинул… Майор, представляете? А как увидел покойника у батареи — и чуть не в обморок! Я еще тогда подумал: «Ничего себе работнички у тех, кому следует!». Нет, серьезно, я думал, у них ребята покрепче. А тот, майор, тут же в подъезде чуть не лег рядом с «инопланетянином». Видать и среди них разные попадаются. Но это так, не очень существенное дополнение. Вот вернемся-ка к утреннему звонку в дверь.

Так вот, пришла девица. Вернее, еще не пришла. Только позвонила и стоит под дверью. Хотя я еще-это-го не знал. Я встал с постели, спрятал тут же часы. На всякий случай. Мало ли. Но так запрятал, что потом сам долго не мот найти. Потому что был в рассеянности и задумчивости, потому что девица пришла.

Я увидел ее в дверной глазок. Глазок у меня не от разных лихих людей. Просто мне нравится смотреть через него. Очень забавно люди смотрятся через глазок. Особенно, если подкрасться неслышно. Правда, ко мне редко приходят., Вот почему я с большим интересом разглядывал стоящую за дверью.

Надобно сказать, что через глазок она выглядела не так уж привлекательно. Щеки на уши лезут, а нос, наоборот — на щеки. Но я ее все равно узнал. Потому что она и сейчас, глядя прямо через дверной глазок в мой глаз, подмигнула. Надо же, услышала, как я подкрадывался. И подмигнула. И скорчила рожу, ой, я просто не могу, за животик схватишься. Особенно, когда через глазок все это видишь. То есть, по одной этой роже можно для себя сделать вывод, что человек с такой рожей — человек хороший. И я сделал такой вывод. Основанный, правда, на «черезглазковом» наблюдении. Но вот впускать я ее пока поопасался.

Тут вот в чем дело. Ко мне редко приходят. А уж женщины — как автомобиль в лотерею, вот до чего редко. Так, врач, скажем, или из домоуправления, или агитировать голосовать. Но они тогда на службе, и это не считается. А так не приходят. Я, правда, и сам не знаю, в чем тут дело. Ей-богу, не знаю. Ну нет у меня с ними контакта. Да никогда и не было. Вы вот не поверите, серьезно, но в меня даже в детстве, в детском саду или в школе никто не влюблялся. Хотя уж там-то. Сами знаете, все успевают друг в друга повлюбляться. Прямо эпидемии там разгуливают, как коклюш или свинка, а врачи и учителя напрочь ничего не замечают.,

5

Ворвался, как сумасшедший.

— Деньги, деньги, деньги… Кругом!

— Ну?

— Деньги, черт побери, деньги!

— Ну и…

— Ну и… И все. А чего еще-то?

— Вот то-то, а то ты какой-то, я не знаю.

Дополнение 16

Я спрашивал у сестры (у меня есть старшая сестра, а больше никого из родных), в чем тут дело? Почему ко мне не ходят женщины? На ее женский взгляд? Она обычно отвечает: «Да ты какой-то, я не знаю…» Вот что она говорит. Уж очень я ее раздражаю своим образом жизни. Она бы на моем месте жила не так. Совсем бы не так. Я чувствую это. Хоть она и не высказывается. Даже когда я рассказал ей историю с часами. Она, знаете, что сказала? Она сказала, цитирую дословно: «Да ты какой-то, я не знаю…» Правда, на часы посмотрела, в руках повертела, о чем-то продолжительно подумала. Я предполагаю, что о том, сколько бы они стоили. Но видно было, не определила. Это ее здорово уязвило. Поэтому ничего она мне не посоветовала. Она никогда мне, в общем-то, ничего не советует. А я ведь часто к ней обращаюсь — все-таки старшая сестра. Но она не хочет мне ничего навязывать. Я вот ей однажды рассказал такой случай. Со мной такой случай был. На юге я отдыхал. И вечером на пляже, представляете, гулял не один! Не поверите — с девушкой, мы вместе отдыхали, в одной гостинице жили. Она из другого города приехала отдыхать. И я ей тогда на пляже все-все изложил, что думаю о женщинах. Много я о них думал. Наверно потому, что мало знаю. И вот когда я ей все рассказал, всякие мои там теории, она подняла камешек и бросила его в воду. Недалеко бросила, небольшая такая девушка, и сказала: «Найдешь этот камушек, сразу же поцелую. Прямо тут. Или где захочешь». А темно уже было. Да и камешков кругом — полно. Иди ищи. И я еще представил себе, как буду там барахтаться, как последний кретин, а она будет только хохотать. Да если даже и найду, она запросто скажет, что это другой камешек, ничего не докажешь, они, женщины, на такие капризы мастерицы, честное слово! Поэтому я сказал, что вода холодная, а я недавно только после простуды. Черт с ним, подумал, с поцелуем, хоть и хотелось мне, чтобы она меня поцеловала. Я бы вот поцеловал ее без всяких там камешков. Тут уж она сказала: «Ладно, давай я тебя так поцелую». То есть, выходит за так? Я сразу насторожился. Я полагал, что они (женщины) за так ничего не делают. Это я сколько угодно видел в кино — и читал про это. И я сказал ей, что у меня еще вдобавок и насморк не прошел. Приятно ли, говорю, целоваться с сопливым? Я бы, говорю, не стал бы целоваться, если бы ты сопливая была. Она тогда еще сняла туфли (я чего-то подумал, что она шарахнет меня каблуком, по башке), отбежала во тьму и там заплескала ногами в воде. А потом оттуда, из тьмы, крикнула. Знаете что? «Ты какой-то…» Без обиды крикнула, не как иногда сестра, а как бы несколько озадаченная. И уж больше мы не гуляли.

Вот об этом я рассказал сестре. У женщин, оказывается, очень много общего. Это я понял давно. А тут еще и убедился. Потому что сестра по поводу моего южного романа тоже сказала: «Да ты какой-то, я не знаю…» И ее можно понять. Я понимаю, жизнь не больно складывается. Два развода, уже алименты там… Правда, ребенок один. А то бы уж совсем. Пацан у нее, племянник мой, стало быть. Славный такой чертенок — сынок у нее. Да вот я еще, с которым ого намучаешься. Хочется ей, чтобы у меня все было хорошо, заладилось, как у людей. Младший брат, все-таки.

6

— Если бы я был твоим мужем, я давно бы им уже не был!

— Куда бы ты делся…

Дополнение 3 в

Девица, не снимая рыженькой своей шубки, промчалась мимо меня прямо в комнату. И тут же вывалила на стол пачки денег в банковской упаковке. И таких пачек я еще не видел, только в кино про мафию. И я стоял в дверях комнаты, а из одежды на мне — одни трусы. Жуткое дело! А ведь мог бы сообразить, когда смотрел в глазок на рожу, ею скорченную, и держался за животик — за голый животик-то держался, балда! Вот бы кто сейчас зашел, а? Да ведь никто не заходит.

— А можно и натурой, — с веселой готовностью оказала девица. — Только — смысл? Опыту-то ведь нет? Какой смысл без опыта?

— Нет, — подтвердил я, чувствуя, что тут врать бесполезно, да еще и строить из себя… И то сказать, откуда? Это уж потом я узнаю, что ей-то это ничего ровным счетом не стоит.

— Ну я о'кей, — сказала она. — Гони часики. Черт, затрепетал я, в трусах-то одних стою. Что деньги? Ну деньги, деньги… Да тьфу, хоть сестра и не одобрит. Не в этом дело.

И часов не жалко. Нужны они мне. Так только, из любопытства. Хотя у меня их толком никогда не было. Вот сестра одно время дарила на день рождения… Да толку. Не приживаются. Взять хоть последний подарок. Я тогда как раз решил развивать мою левую руку. Не дело это, показалось мне, что левая рука не так ловка и не так послушна. Я взял гвоздь в правую, руку, а левой стал забивать гвоздь в подоконник. Тут снизу по трубе забарабанили соседи, требуя, чтобы я прекратил, поздно уже. Я мельком глянул на часы. А зря, потому что промазал по гвоздю. И врезал по пальцам послушной правой руки. И чуть не заорал. Но не заорал — поздно уже, соседи уж совсем подумают, что я гад какой-нибудь. Но дело не в этом. А в том, что часы от моих ударов левой рукой чего-то сбились с курса, а потом и совсем встали. В часовой мастерской…

— Ты заснул, что ли? Кавалер? — сказала девица, стоя рядом со мной и дергая за нос.

При этом глядела она на меня с большим подозрением.

— Нет, не заснул, — стал я оправдываться. — Если бы заснул, упал бы, а так…

Она не дала мне договорить. Она сама заговорила, отойдя к столу, собирая пачки денег в сумочку и поглядывая на дверь.

— Если бы ты был моим мужем, ты бы уже давно им не был. И дело не в разводе. Боюсь, все кончилось бы гораздо печальнее.

Я думаю, она не совсем поняла меня. То есть, я могу представить кого-то, кто наблюдает эту историю со стороны. Он тоже мог бы воскликнуть: «Да сколько же можно терпеть этот бред?! Ты дело говори, держи по курсу, что там, с часами, чем дело кончилось! Не морочь людям голову родственниками, собаками и… Чем там еще?!».

Я возразил бы такому: «Во-первых, я, откровенно говоря, и сам не знаю, где он и куда пролегает этот основной курс. И чем там дело кончилось с часами, тоже пока не знаю. А могу и не узнать. Очень даже запросто. Я излагаю только то, что знаю в данную минуту. Больше ничего. Вы же, со своей стороны, вправе, разумеется, отойти в сторону, как эта девица, или засвистеть, или включить телевизор на полную громкость и пособачиться с супругой, если она у вас есть. Дело ваше. Я не буду на вас в претензии. Более того, уж коли речь зашла о часах, мне кажется, надо ввести такой порядок: если, скажем, байка не понравилась, то надо исполнителя, то бишь, автора (или исполнителя?) отдавать под суд. И не за денежный ущерб, а за временной.

В самом деле, деньги еще можно возместить, хоть и с большой неохотой. Но время! Кто же возместит убитое время? Да никто! Тем более, что оно — убитое.

А если вы думаете, что уж больно много тогда всяких процессов судебных начнется, поскольку под эту статью можно ого-го сколько всего подвести: не только произведения искусства, литературы, но и запросто промышленные там всякие товары, продовольственные, или, например, просто безответственные заявления и государственные поступки, из-за которых не единицы, а массы теряют черт его знает сколько времени, и т. д. — то можете быть спокойны. Ведь судебные процессы тоже требуют времени. И немалого. Так что, каждый еще раз взвесит, стоит ли затевать юридическую возню (конечно, есть уж и совсем придурки…) Тем более — поди докажи. Да если даже и докажешь. Ну и что с того? Как из него, скажем, из автора, вышибешь угробленное время? То-то. А если автор из лучших побуждении это делал?»

Вот сколько всего и вдобавок еще с три короба мог бы я возразить возмутившемуся против моих отклонений. Якобы отклонений. Но я не буду возражать. Пусть этим займутся компетентные товарищи, те, кому следует…

7

— Дайте дожить спокойно! Осталось каких-то лет семьдесят…

Дополнение 94 в

Сробел я. И уже не стал долго стоять под дверью и разглядывать посетителя в дверной глазок. Потому что это был тот самый майор из подъезда, по моим догадкам, из тех, кому следует. И я только мельком глянул в глазок — а уж у майора, смотрю, глаз дергается.

Открыл я дверь, отступил в сторону и чуть не приставил правую ладонь к виску, как в армии учили. Майор кивнул и молча проследовал в комнату. И пока я закрывал дверь, в комнате уже зазвучали голоса. Да громко так. Я — туда.

— Все! Он уже согласился! Верно? — кричала девица, бросаясь ко мне. — Правда, ты уже отдаешь мне часы?

Майор с любопытством оглядел мой наряд и уселся за стол. Выслушав тираду девицы, он тоже сказал:

— Вашими авантюрами мы еще займемся. А сейчас я был бы вам весьма признателен, если бы вы оставили нас в покое.

— Ну уж дудки! — сказала девица и решительно уселась за столом. — Плевать я хотела на ваше ведомство. Я — свободный человек. И вы это знаете!

Майор чего-то скривился.

— Знаю. К сожалению, это так. Но вот если бы вы еще умели пользоваться этой свободой, как это предполагалось…

— А вы не уполномочены вести такие разговоры, — дерзко ответила девица. — А уж коли решились, то пожалуйста… Дайте мне шанс! Вот этот шанс и дайте!

И с этим возгласом она указала на меня. Майор отмахнулся от нее.

— Да хоть на секунду замолчите.

Он повернулся ко мне.

— Как дети, ей-богу, — сказал он. — Кстати, зачем существует предупреждение: прячьте спички от детей?

— Не знаю, — сказал я. — У меня нет детей.

— Да вы сами как дите, — сказал он. — И все-таки, зачем?

Я пожал голыми плечами. Мне показалось, что он хитрит, задавая такие вопросы.

— Представьте, что у вас есть дети. Ну?

— О господи, — пробормотал я. — Ну… чтобы не баловались…

Девица захохотала.

Майор посмотрел на меня многозначительно:

— И?…

— Чего-нибудь не спалили, — выпалил я с отчаянием.

— О черт, — сказал он.

И еще чего-то сказал, не постеснялся девицы, не буду повторять за ним. А он еще сказал:

— Чтоб себя, понимаете? Чтоб себя не спалили!

— А, — сказал я.

— Ну так, отдадите? — тут же спросил он.

— Чего это? — насторожился я, хотя уже понял всю его хитрость.

Он подмигнул мне. Что-то уж очень любят мне все подмигивать, будто я слов не понимаю. Но тут я понимал, что ему вовсе даже не до веселья, а даже наоборот. Может, ему хотелось в этот момент треснуть меня как следует. Здоровый такой.

— Не отдам я часы, — сказал я твердо.

Они с удивлением оба посмотрели на меня. А я иногда очень решительный бываю. И уж тогда напропалую. Даже вру, и без всяких угрызений совести.

— Потому что у меня их и нет вовсе.

— Ага, — майор весело потер руки. — А откуда же ты, откуда же вы знаете, что они вообще существуют? А?

Прямо перехитрил. Старая уловка. В кино видел.

— Да… — запнулся я. — Вы все какие-то, я не знаю… Ну вы все меня о них спрашиваете. Вот и знаю. А так — откуда?

Крыть им было печем. Но на всякий случай майор сказал, вставая из-за стола:

— Ох ты доиграешься.

Они всегда так говорят, когда доказать ничего не могут. И это я в кино видел.

Вот только девица к двери шла грустная. Мне стало жаль ее. Вообще-то она мне понравилась. И я шепнул ей:

— Да вы забегайте. Поболтаем.

Она посмотрела на меня испытующе. Но ничего не ответила.

Я закрыл за ними дверь. Подождал минут с пяток. Опять открыл дверь — проверить, может, подслушивает кто… Мало ли.

И стал одеваться, наконец-то.

8

Народишко нынче сила великая. Так навалять могут… Конечно, разберутся, не без этого. Но ведь потом, уже после, как наваляют.

Дополнение 2 а

Я вот, как ни старался, не мог свести в систему эти дополнения. Память дурацкая. Чего-то где-то запомнит, а выдает, когда захочет. Но выдает постоянно, куда денешься. Сплошные куски и заплатки. Но не об этом сейчас речь. Речь о том, как я их вычислял. Ну да, девицу и майора. Вот вы думаете, я там бредил, нес какую-то чепуху про всякое… Нет. Как раз в это время я и вычислял. На ощупь, правда, как таракан в темной комнате. Опыту никакого. И уйму времени загубил зря. Пока пристреляешься. Этот парень из подъезда мне ничего толком не объяснил. Только рычажок сюда, рычажок туда.

Он еще тогда, у батареи сидя, спросил:

— Ты на тракторе не работал?

— Нет, — сказал я.

— Ну так это как на тракторе: рычаг туда, рычаг сюда. Видишь? Сплошная выгода — заодно и на тракторе научишься…

Вот как он объяснил. А потом вышел из игры с помощью морга, так я мрачно шучу сам с собой.

Почему я их вычислил? Да из-за возмущения Уж больно много несправедливости, на мой взгляд, они на воротили. Прямо сплошная дискриминация. Кому ж по нравится, когда ты, как все, в очереди, а кто-то с черного хода. Да еще и не стесняясь об этом хвалится? Никому. Мне, во всяком случае, это не нравится. Тут надо общественное мнение подключать.

Я почему и в трусах-то был тогда с девицей — некогда было одеваться. Шастал я туда-сюда как угорелый. И иногда терял ход событий из виду. Но девицу я нашел. Надобно было понаблюдать за ней. Попытки с десятой я, наконец, поймал тот момент, когда она расправлялась с часами. Со своими часами. Я видел это, как в кино, с самого лучшего места. Но все равно ничего не понимал. Потому что кино было немым. И никаких титров. Девица действовала молча. И очень мне не понравилось выражение ее лица. Прямо как у ведьмы. Как у разъяренной ведьмы. Да и молоток в руках женщины — не украшение.

Вот она молотком и шарашила по часам. По точно таким же, как подарили мне, но своим. А часы не поддавались. Девицу аж в пот бросило. Она отшвырнула молоток на диван, стащила с себя свитер. А под свитером был только лифчик кофейного цвета с молоком. Почти прозрачный. И не больно уж большого размера. И я еще подумал, что если и дальше так у нее пойдет дело с часами, то не знаю, как мне быть… С одной стороны — история с часами. Надо же выяснить. С другой — девица полуголая. Неловко как-то…

На этом пикантном месте майор и выдернул меня.

Дверь я, что ли, забыл запереть на замок? Или ему все равно — эти замки… И я посмотрел вопросительно на майора. А он сказал:

— Ладно уж дурака-то валять. И ты же прекрасно знаешь, что никакой я не майор.

Тут он ошибался. И выдавал себя. Потому что я еще не знал, что он не майор. Я ведь еще только до девицы добрался. Но он этого тоже не знал. Или опять хитрил?

9

И не переживай, отпущенное тебе количество слов ты все равно в пространство выпалишь. Весь вопрос — в какой форме?

Дополнение 129 в

— И вообще, какого черта ты лезешь во все это? — спросил он огорченно. — Ведь ты же человек в этом деле совершенно посторонний?

— Не давите на меня, — сказал я, наученный опытом общения с девицей, — В данный момент — я человек свободный. Так что не очень…

Чего «не очень», я и сам не знал. И вообще не был уверен, что можно в таком тоне говорить с майором. Меня же еще тот парень с часами предупреждал в подъезде:

— Ты с ним поосторожней. И про меня — ни-ни. Хоть он и так, наверное, узнает.

— Это вы про кого? — спрашивал я.

— Да про майора. Про кого же еще? — усмехался мой нежданный даритель, прежде чем покинуть меня. И добавлял: — Не обращай внимания. Это я просто проверяю — здесь ты уже или еще нет.

И я тогда еще ровным счетом ничего не знал! Но майору я все же высказал. На всякий случай, чтобы подстраховаться. Прямо как из газеты выдал:

— Человек не может себя чувствовать посторонним по отношению хоть к чему-либо, происходящему в современном мире. Тем более, человек советский.

Майор с подозрением глянул на меня, веко у него дернулось.

— Ты… Где ты сейчас?

— Да тут, тут, — успокоил я его.

— Так вот, свободный человек, — сказал он с иронией. — Вся твоя свобода случайна и временна. Так что расставайся-ка ты с ней добровольно. Тебе же лучше будет.

Я задумался. Кто же со свободой добровольно расстается? Так я ему и сказал. Он оглядел меня насмешливо.

— Слушай, какое у тебя образование?

— Как положено. Десять классов, — сказал я. И еще стал ему рассказывать, что еще почти два курса политехнического, откуда меня поперли за полное непонимание математики. Такая странная наука! Вы не поверите, но она на каждом шагу противоречит сама себе. Я чуть с ума не сошел, пытаясь понять, например, что такое объем. Скажем, объем стакана. Хорошо, если в стакан наливают воду, тогда ясно — вот тебе и объем А если аккуратно накладывают вату? Ведь это же так до потолка можно. Или до неба. Вали себе да вали. Она же все равно как бы в стакане. Я это стал на экзамене объяснять профессору. Старенький такой, много студентов через него прошло, он так и сказал мне. «Много студентов через меня прошло, но…»

Майор опять выдернул меня, не церемонясь, потому что девица уже сняла юбку. Но продолжала молотить по часам. И уже говорила слова. Правда, пока не содержащие никакой информации для меня. Эти слова я уже раньше знал. И всегда, если замечал, что готов их произнести, строго выговаривал себе:

— Не говори так. Это тебе не идет.

И помогало!

— Вот-вот, — сказал майор. — Так тебя и затянет. И не вылезешь, к черту. Смотри, уже забалтываешься.

— А вы объясните по-человечески, — возразил я.

Очень уж мне не понравилось, что он меня выдергивает, откуда хочешь, как морковь из грядки, никуда от него не денешься.

— Практически да, — предупреждал меня лежащий у батареи, уже без часов, человек в отутюженном костюме. — Практически никуда от него не денешься. Хотя есть некоторые подходы. Но до них надо доходить самому, если времени не жалко.

И я вновь предстал перед майором. Окинув комнату взглядом, увидел, что все в ней, все мое небогатое хозяйство, перевернуто вверх ногами. Даже землю из цветочного горшка высыпали, не пожалели кактус.

Чего-то очень здорово искали.

10

— И почему это вам все безразлично?

— Да потому что и вам на все наплевать!

Дополнение 34

— Вот, вот, — сказал майор. — А кто сказал, что десять классов положено? Кем? Кому?

— Почему? Не только десять классов. Можно и восемь, а потом в ПТУ. Или техникум. Институты там есть. Университеты…

— Консерватории еще забыл, — сказал майор. — Да не в этом дело, ты пойми! Вопрос-то как стоит? Откуда это вообще? Понимаешь? Вообще? Эта система — школы, институты…

— Консерватории, — осторожно вставил я.

— Что? Да. Благодарю за подсказку. Ты чувствуешь заданность? Ты чувствуешь несвободу? Откуда и зачем это?

Я чуть было не брякнул: «Так положено». Но он бы, наверно, пришиб меня на месте. Уж больно веко его дергалось.

— В институте, верно, приходилось историю изучать? — поинтересовался майор уже доброжелательно, видя, что я не перечу, а более того, всем своим видом изображаю самую дурацкую готовность все принять за чистую монету.

Я молча кивнул.

— Там у вас общества всякие рассматриваются, — майор сделал неопределенный жест рукой. Веко его перестало дергаться.

— Ага, — подтвердил я. — Сначала, значит, первобытнообщинный, это когда…

И я стал ему выкладывать все, что помнил из учебников, газет, телевизора. Хотя я сейчас от этого совсем отошел, ну их совсем, только одно расстройство, как чего-нибудь прочитаешь. Но полчаса, наверно, молотил ему. Я думал, он заснет. Но он спохватился. А девица уже орала:

— Ура! Свободна, черт бы вас всех побрал!

И прыгала среди осколков часов с молотком в руке. Так она орала. В одних трусиках и лифчике. И кажется, готова была скинуть их, так она свободно, наверно, себя чувствовала.

— Ну? — строго спросил майор. — А теперь что, после капитализма?

— Теперь? Теперь… Сначала говорили, что развитое социалистическое общество, а потом…

Я замолчал.

— Ну, что ты запнулся? Валяй. Не на допросе, — подбодрил майор.

— Да тут… Я и сам… Да и никто, наверное…

— Не знает, — почему-то с удовлетворением докончил майор за меня. — Э-эх, мыслители… И правильно. И не надо знать. И даже черт с ним. Потому что не в этом дело.

— Может быть, чаю, — перебил я его.

Не люблю я этих разговоров. Не потому, что там чего-то боюсь. Сейчас-то чего бояться? Просто не понимаю я этого ничего. Ну баран бараном себя чувствую. Сестра вот иногда начинает мне чего-нибудь рассказывать, да еще и спорить пытается, хотя я ни слова в ответ не возражаю… Тут она спохватывается обычно и говорит: «Да ну тебя, ты какой-то, я не знаю…»

И теперь мне только оставалось понять, зачем же она, черти ее дери, разбила часы? И зачем она, черти ее еще раз дери, тогда опять пыталась ими завладеть. А?

— А ведь тебе объясняю. Тебе это надо понять, — вновь вмешивается майор. — Не в этом, пойми, дело. Бог с ними, с обществами. Что в них толку, коли нет личности, коли нет индивидуума? Понял? Вот это, самое главное, ты понял?

Должно быть, майор действительно подходил к самому главному. У него опять сильно задергалось веко. Прямо жутко было смотреть на него. Еще чуть-чуть, и глаз взлетит. Картина? И так он увлекся, что даже перестал на меня обращать внимание. А ведь мне это действительно стоило послушать. И потому я метался туда-сюда, как угорелый, разрывался между майором и девицей. И только потом сообразил, что это совсем необязательно — вот так метаться. И еще одно меня ошарашило (дождался-таки ошарашивающего). Наконец-то я сообразил, что все происходившее с девицей в эпизоде с часами было ровно двадцать два года, три месяца, шестнадцать дней, семь часов и сорок шесть минут тому назад. Бог с ними, с секундами, не будем мелочиться. А приходила она ко мне, недавно (когда я был в трусах тоже — вот совпадение?) точно такая же, как будто и не было этой разницы во времени! Ну, то есть, совсем не изменившись. И я еще подумал: а может быть, вообще ничего и нигде не меняется?

11

Еще когда мне только в первый раз читали сказку про Емелю и щуку, я сразу сообразил, не дослушав до конца, что никакого толку не будет — так и останется Емеля на печи. И не в щуке дело. Щука тут — для отвода глаз. А сестра на меня здорово за это обиделась. Она так и сказала…

Дополнение 3

— Так оно и есть, — сказал майор. — Ты с ходу угодил в точку. А говоришь «десять классов». Да и не нужно ума великого, чтобы понять: действительно, ничего не меняется. Особенно же не меняется индивидуум. В рамках каждого из обществ он остается таким же.

— Тогда зачем все это?

Я уже практически закончил разбираться с девицей. И теперь мог больше внимания уделить майору.

— И совершенно резонный вопрос: зачем все это? А в том-то и дело, что незачем. Какой смысл в смене этих обществ, если человек не меняется? И ему от этого ни хуже, ни лучше?

— В принципе — да, — согласился я. Он внимательно посмотрел на меня.

— А ты здорово изменился, — сказал он. — Правда. Я же тебя предупреждал…

Мне уже не было смысла забалтывать майора. Опытишко-то кое-какой прорезался. Да и не стоил мой собеседник сиюсекундный того. Очень даже не стоил. Ну, то есть, до того не стоил, что грустно мне стало от того, что столько времени и сил на него потратил. Вот так у меня всегда до этого в судьбе и было: не на то внимание обращал, время и силы тратил, да потом еще и жалел об этом — тоже время и силы тратил.

— Ладно, — сказал я. — Ладно вам, гражданин контролирующий. Или надзирающий? Как правильно? Чего вы по казенной-то части языком зря треплете? Скажите лучше честно, вы сами в этой истории — ни бельмеса. Так ведь?

Вот какой я стал дерзкий… А на него жалко было смотреть. Но эта жалость была лишь отголоском моей прежней жалости. И уж скорее напоминал он мне не майора, а новобранца, распекаемого старшиной за неумение накручивать портянки…

В грязном, заплеванном подъезде нашем он вставал от батареи. В отутюженном костюме, белоснежной сорочке, в галстуке. И видно было, что ему лучше нас. Он посмотрел на часы. Не на циферблат, а именно на часы.

— А ты ложись на мое место. И впрочем, какая разница, где тебе теперь лежать?

— Собственно, — стал уточнять я. — У меня еще силенок и здоровья — ого.

— Ага, — засмеялся он. — Верно. Силенок и здоровья ого. Да вот только со временем слабовато. Ну то есть до того, что совсем нет. Потратил ты его. И весьма неразумно. Помнишь, ты рассуждал на тему возмещения убитого времени? Ты совершенно правильно подметил эту, правда, весьма банальную истину: кто ж возместит время, если оно убитое? Да никто. Впрочем, говорить нам долго недосуг — время твое кончается. Укладывайся, заменяй меня, Будь достойной сменой!

Он похлопал меня по плечу. И крыть мне было нечем. Да и не хотелось. И я послушно лег.

Кажется, именно он и закрыл мне глаза.

12

И, может быть, увидишь ты ту простоту вещей, которую вкладывал в них господь, создавая.

Дополнение 7

— Ну и чего мне теперь делать? — уныло спросил майор.

— Это твои заботы, — жизнерадостно заверил его человек с часами. — Тебя же поставили контролировать ситуацию… Допустил непосвященного, растяпа. Ай-я-яй. Не погладят по головке. И уж навряд выпустят еще раз в свободное плавание.

— Плевать я хотел на это свободное плавание, — озлобился вдруг майор. — Толку-то… Если б как у вас… А то — насмешка какая-то. Только по служебной надобности. Шаг влево, шаг вправо — попытка к бегству.

— А ты, папаша, часом, не служил…

— Служил, — коротко ответил майор.

— Ясно. Что ж. Сочувствую. Однако мне пора, — заторопился человек с часами. — Вот оно мое — все целехонькое. Храните деньги в сберегательной кассе! Впрочем, что деньги?

Он погладил меня по сложенным на груди рукам. А я лежал, как на дне болота, сам не зная зачем. И терпел все это. Хотя противно было и холодно на кафельном полу. А батарея, сволочь бесчувственная, прямо поджаривала правый бок.

Шагов удаляющихся я не услыхал. Но по наступившей вдруг тишине понял — человек в отутюженном костюме исчез. И слышалось только сопение майора. А потом и его бормотание.

— У, морда… Вот морда. Наворотил дел. А мне расхлебывай. Еще бы, он свободный человек, индивидуальность… Где ж ему о других думать? Захочет — экспериментирует… А я? Тьфу!

— И я, — вдруг раздался голос с площадки этажом ниже.

Голос принадлежал девице. Она поднялась на нашу площадку.

— И ты — хороша, — согласился майор. — Тоже наворотила. Зачем от часов-то избавилась? Прямо как от дитя незаконного.

— Глупо, конечно, — грустно сказала девица. — Ведь как осатанела, так захотелось навсегда остаться молодой…

— Ох, бабы, — вздохнул майор. И тоже погладил меня по руке.

— Жаль парня, — сказал он.

— Жаль, — сказала девица. — Забавный такой был… Дурачок. Все глупости жизни на себя взял за того…

И стало совсем тихо… И остался совсем один я у батареи на площадке четвертого этажа в нашем грязном заплеванном подъезде.

А потом за мной пришла сестра.

13

Ты какой-то я не знаю, совсем другой… Ладно ли это?

Это девица никак не могла разнести часы. А вот племянник мой, то есть сын моей сестры, так поработал над подаренными (впрочем, теперь-то уже подаренными их не назовешь — уплыли, в свободное плавание, если пользоваться их терминологией) мне часами, словно по ним танк проехался, с полным боекомплектом танк, заправленный горючкой по маковку. Часы, надо отдать им должное, продолжали идти, но вид у у них был…

Сестра терпеть не могла признаваться мне в своих промахах, считая, что не так могу жить только я, один из нас двоих. И она пошла и заказала новенький корпус, такой же.

И в тот самый момент, когда вы думали, я с нескромным любопытством рассматривал лифчик девицы, я подменил ее часы. Она как раз снимала свитер. И не заметила сгоряча, что сокрушает новенький корпус, заказанный сестрой, со старым механизмом. С тем самым механизмом, который отказался работать, когда я развивал левую руку, тоже кстати, размахивая молотком. Масса совпадений. Но они мне совершенно не кажутся случайными. Вот увидите, когда я еще вернусь к этой истории, все будет очень даже не случайным.

Но теперь у нас на двоих с сестрой (плюс, конечно же, ее пацан, славный такой чертенок, подальше от него часики) были часы девицы, которая так мечтала остаться навсегда молодой. Ее мечта сбылась. Что ж, и нам… И мы не без желаний. Сестра говорила что-то насчет последнего ее мужа, с которым, по ее словам, можно было все наладить, так, кое-какие мелочи в прошлом подправить… А я…

Я отдыхал на юге. И вечером, на пляже, представьте, гулял не один! (Пропускаю)… Недалеко бродила небольшая такая девушка. (Добавляю: теперь она мне еще больше понравилась). И сказала: «Найдешь этот камешек — сразу же поцелую. Прямо тут. Или где хочешь». (Изменяю). И я сразу же нашел тот камень, потому что я его предварительно пометил.

И я принес ей этот камень. И сказал:

— Ну что ж, детка, где награда рыцарю?

Она сняла туфли, отбежала во тьму и там заплескала ногами в воде. А потом оттуда, из тьмы, крикнула. Знаете что?

— Ты какой-то я не знаю… Другой. В прошлый раз ты мне больше нравился.

Попробовать еще раз?

Загрузка...