Три Черепахи

Глава 9. ДОПРОС С ПЕРЕРЫВОМ

Хорошо разработанный план допроса – великая, конечно, вещь, но Басков понимал, что допрос человека с таким богатым уголовным опытом, как у Брыся, не укладывается в общие рамки. Тут вряд ли сумеешь поставить ловушку, которую твой подневольный собеседник не заметит, вряд ли перехитришь его в игре околичностями. Поэтому Басков избрал самую простую тактику – ставить Брыся перед фактом, и пусть он опровергает, если сможет.

Когда конвойный ввел Брыся, Басков поразился перемене, происшедшей с арестованным: за три дня он постарел на десяток лет. Крупные морщины на щеках глубоко врубились в кожу, глаза запали, а цвет лица приобрел какой-то чугунный оттенок. Новый костюм висел на нем словно на вешалке, а между тем Басков отлично помнил, что там, на почте в Харькове, плечи у него были как влитые.

– Вы что, совсем не едите? – спросил Басков, когда Брысь сел на стул.

– А вы меня на откорм поставили, что ли? – мрачно пошутил Брысь.

Басков пожалел, что задал чисто по-человечески свой вопрос.

– Як вам не подмазываюсь, Балакин. Начнем по делу. – Он взял паспорт. Откуда у вас документ Константина Васильевича Зыкова?

– На улице нашел, – с издевкой ответил Брысь.

– Вы даете понять, что врете. Только не надо строить насмешки, это не укрепляет отношения. Лучше вы начистоту, Александр Иваныч.

На Баскова глянули из-под густых темных бровей усталые и все же неуловимо насмешливые глаза.

– Не держите меня за долдона, гражданин начальник. Вы еще молодой, а я давно с ярмарки еду. Ксива краденая, ну и что? Не за это меня взяли.

– Ладно, разберемся. Только не зовите меня начальником. Лучше – гражданин майор. – Басков из своей руки показал Брысю его письмо. – Это вы писали?

– Ну, наверно, я.

У Баскова уже было заключение графологической экспертизы, где говорилось, что денежный перевод и телеграмма написаны одним человеком, а письмо, по всей вероятности, другим, но он сейчас не хотел касаться этого вопроса.

– Что вы должны были получить от Шальнева и что он устраивал? – спросил Басков. Брысь покачал головой.

– Эх, гражданин майор… Я телом еще не старик, раз покуда комар кусать не отказывается… А душа… – Он взглянул на Баскова уже без тени насмешки. Можно мне спросить? Один раз, больше не буду.

Басков почувствовал, что сейчас должен произойти какой-то поворот, что сидящий перед ним матерый рецидивист по неведомой ему, Баскову, причине дрогнул где-то в глубине своего существа и хочет вынырнуть на белый свет, чтобы глотнуть глоток чистого воздуха или, если это не удастся, утонуть.

– Спрашивайте.

– Меня сдал Шальнев? – тихо спросил Брысь.

– Нет. Подумайте сами: зачем бы я стал задавать вам лишние вопросы, если бы на них уже ответил Шальнев?

– Я ваши порядки знаю. Один сказал – другой закрепить должен. Я вор в законе, и вот мое слово: скажите правду про Шальнева, он меня заложил или нет, – расколюсь, жилы вам мотать не буду.

Момент был из тех, что редко повторяются. Сняв трубку, Басков позвонил по телефону.

– Марат, зайди.

Тот явился немедля. Брысь сначала на него даже не оглянулся.

– Ты когда был в больнице? – спросил Басков.

– В пятницу, товарищ майор.

– Как там?

– Лучше, но пока без сознания… – При этих словах Брысь посмотрел на Марата, который тоже смотрел на него.

– Позвони, предупреди – сейчас приедем. И вызови «воронок».

– Слушаюсь, товарищ майор…

Марат ушел, а Басков подвинул на столе сигареты, спички и пепельницу поближе к Брысю и сказал, взглянув на часы:

– Закуривайте. Я покажу вам кое-что, Балакин, и тогда вы, может быть, поверите мне.

Брысь еще не понимал, что ему готовится.

В палате, где лежал Шальнев, ничто не изменилось с того июльского жаркого дня, когда его сюда привезли. Он висел в своем фантастическом гамаке, укрытый до пояса простынею, и трубочки по-прежнему змеились от его рук и ног к стеклянному шкафу в изголовье, похожему на действующую модель какого-то химического производства в разрезе.

Изменилось только то, что было лицом Шальнева. Теперь оно походило на кору сосны с выступившими на поверхности смоляными каплями.

Сестра оставила Баскова и Балакина, одетых в белые халаты и белые же полотняные бахилы поверх ботинок, и Басков сказал, показав на левую руку Шальнева, лежавшую вдоль тела на кромке гамака:

– У него нет паспорта, но там есть татуировка… Посмотрите.

Балакин приблизился, склонился над рукой, по которой от запястья к локтю ползла синяя черепаха. Потом, пятясь, вернулся на середину комнаты и спросил шепотом:

– Кто его?

– Я думаю, что не вы. Но и без вас здесь не обошлось. Или как?

– Эх, гражданин начальник, – только и сказал Балакин.

– Ладно, пошли.

… Басков надеялся, что после столь убедительного ответа на вопрос Балакина о Шальневе, да если учесть слово, данное вором, допрос пойдет без помех, но он просчитался.

Уже в машине с Балакиным что-то случилось, он даже отказался от предложенной сигареты. А когда Басков, продолжая прерванный допрос, снова спросил, что должен был сделать Шальнев и каких вестей ждал от него Балакин, он услышал в ответ:

– Ничего я вам не скажу, гражданин майор. Дайте подумать.

За то, что свозил Балакина к Шальневу, Басков себя не ругал. Неприятно было одно – что поддался минутной слабости и поверил, будто в душе Балакина может произойти какой-то перелом.

– Подумайте, Балакин, подумайте, – сказал Басков. – Но учтите: мне долго ждать времени нет.

Басков не хотел открывать всех своих карт и не стал говорить на первом допросе ни о городе П., ни о Ленинграде, ни о паспорте Балакина, обнаруженном в кармане у Шальнева, – вообще ни о чем из того, что ему было известно: он хотел дать Балакину возможность самому, без постороннего нажима, признаться во всем. Жаль, что не получилось с первого захода.

Басков много бы дал, чтобы узнать, о чем будет думать у себя в камере Балакин. Можно догадываться, что он должен определить линию своего поведения на допросах и решить, в чем признаваться, а что отрицать. Можно также предположить, что он при этом будет учитывать важное обстоятельство: его показания и признания затронут третьих лиц.

Предугадать, как поведет себя Балакин дальше, было трудно, а время терять действительно не следовало. И Басков подумал об Анатолии Ивановиче Серегине.

Нет, он был далек от всякой сентиментальности, но свято верил в неисчезающую силу детских впечатлений. Он по себе знает, что ломоть черного хлеба, политый подсолнечным маслом и присыпанный солью, который был съеден пополам с приятелем по пути из дома в школу, – это такая прочная скрепка, что ее не разорвет никакое время.

И так же свято верил Басков в то, что самый закоренелый преступник, если только он не врожденный дебил, носит в себе тайную тоску по тем светлым дням, когда сердце его еще не заскорузло. Положи горячую ладонь на замерзшее стекло окна – увидишь через прогалину ясное небо…

Если Балакин и захочет раскрыться перед кем-нибудь, то гораздо скорее сделает это перед другом детства, чем перед обычным работником угрозыска, которых на своем веку он повидал наверняка больше, чем обыкновенный честный человек – зубных врачей…

Испросив разрешения начальства, Басков отправился в телеграфный зал дежурной части, и там девушки тотчас связали его по телетайпу с областным управлением внутренних дел, которое возглавлял полковник Серегин.

Анатолий Иванович, когда узнал, в чем дело, охотно согласился прилететь в Москву, но сказал, что задержится на два дня. Это Баскова устраивало.

Никаких театральных эффектов они не приготовили. Басков сидел за своим столом, а Серегин в кресле, спиной к окну.

Войдя в раскрытую конвойным дверь, Балакин склонил голову в коротком поклоне и сказал:

– Здравия желаю, граждане начальники.

– Попроще, Балакин, – сказал Басков. – Вот стул, садитесь. Курить хотите?

– Бросил, гражданин майор. Спасибо.

На Серегина, как прежде на Марата, Балакин не обращал внимания и повернулся к нему, только когда услышал:

– Ну, здравствуй, Брысь. Балакин не удивился.

– Я уже здоровался. А зовут меня так, между прочим, только хорошие знакомые.

– Мы знакомы давно.

– Что-то не припоминаю.

Серегин расстегнул запонку на левой руке, поддернул рукав, обнажив ползущую от запястья к локтю бледно-голубую черепаху.

– Может, вспомнишь? Твоя работа.

Балакин перевел взгляд с черепахи на лицо Серегина, помолчал, и некое подобие улыбки скользнуло по его губам.

– Испания… Как же, не забыл, наколочка моя… А звать тебя?

– Серьга.

– Вы с Эсбэ дружками были… Клюшками промышляли.

– И свечками.

Балакин покосился на Серегина.

– Не забыл, значит, свечечки?.. А ты кто ж будешь?

– В милиции служу.

– Угу, понятно.

Балакин ерничал, а это на него совсем не было похоже. Так делают, когда хотят скрыть свое подлинное состояние.

– А что вам понятно? – спросил Басков.

– Психологию разводите. Слезу из меня давите. Так ведь я, гражданин майор, последний раз плакал, когда, извините, от материнской титьки отрывали.

Басков уже видел, что не такой уж он железный, каким хочет казаться, но играть дальше в кошки-мышки не имело смысла.

– Вы угадали, – сказал он. – Хотите, мы тоже погадаем?

Балакин с преувеличенной готовностью подался к нему, изображая наивный интерес, который вовсе не был наивным.

– Ну-ка, ну-ка.

– Будем исходить из того, что не вы напали на Шальнева. Это похоже на правду, верно?

– Похоже, – серьезно согласился Балакин.

– Тогда попробуем угадать, что вас беспокоит. – Басков закурил сигарету, вынул из стола паспорт, положил его под ладонь. – Начнем по порядку… Когда я показал вам ваше письмо, вы подумали, что вас выдал Шальнев. Так?

– Я вам это говорил.

– Потом вы увидели Шальнева в больнице, и подозрение отпало. Так?

– Верно.

– Тогда вы спросили себя: как мы на вас вышли? Ну, тут ясно: нашли полумертвого Шальнева, установили наблюдение за квартирой, перехватили письмо, а дальше все проще пареной репы. Так?

– Ну так.

– Теперь один вопрос, Балакин: вы бы по лицу узнали Шальнева?

– Какое же там лицо.

– Вот именно. – Басков сделал паузу и продолжал: – Значит, установить, что это Шальнев, можно было лишь по паспорту. Согласны?

– И по другим бумагам тоже, – уже деловито поправил Балакин.

– Никаких бумаг при Шальневе не оказалось. В кармане у него нашли только это.

Басков подал Балакину паспорт и мельком взглянул на Серегина, молча следившего за развитием этого разговора, который можно было считать допросом лишь весьма условно. Серегин знал обо всем, что удалось добыть Баскову по делу, в мельчайших подробностях, и он понимал, что сейчас наступил важный момент.

Балакин держал в руках свой собственный паспорт, глядел на собственный портрет и молчал. Желваки вздувались и опадали на его скулах.

– Ну что, Александр Иванович, – прервал молчание Басков, – ловил я вас, когда про Шальнева спрашивал?

– Это было у Эсбэ в кармане? – не отвечая на вопрос, спросил Балакин.

– А откуда же бы попал ко мне ваш паспорт? Или опять думаете, покупают вас? Балакин молчал.

– Кого покрываете, Александр Иванович, – со вздохом сказал Басков.

– Мне покрывать некого.

– Города, где после колонии жили, боитесь?

– Это вы на меня не навесите, – Балакин поднял голову. – Большое дело уехал, не рассчитавшись.

Басков поднялся, взял у него паспорт, спрятал в сейф.

– Вы уж и меня за долдона не держите, Александр Иванович. Тут ведь заколдованный круг. И сдается мне, одно имечко все развязать может.

Имя Чистого ни разу еще не всплывало, но наивно было бы полагать, будто Балакин не подозревает, что оно известно Баскову. Однако Басков не желал первым произносить это имя – опять-таки в надежде, что Балакин в конце концов использует оставляемый ему шанс добровольно помочь следствию и тем облегчить не только душу, но, может быть, и будущую свою участь. Если бы он мог признаться этому старому взломщику сейфов в своей симпатии к нему, вызванной еще рассказом Серегина… Да нет, это было бы уж слишком…

Басков, закрыв сейф, сказал Серегину:

– Мне на полчасика отлучиться надо, Анатолий Иванович. А вы тут посидите, потолкуйте. Наверное, есть что вспомнить.

– А вот Брысь скажет опять, что психологию разводим, – какой же разговор?

Балакин промолчал, и Басков у него за спиной, уже от двери, весело подмигнул Серегину.

– Я Марату скажу, пусть чайку принесет.

И он оставил Балакина и Серегина с глазу на глаз.